Пограничники Берии. «Зеленоголовых в плен не брать!»

Глава 1 Еще до войны

Весна сорок первого года выдалась на Волыни холодная, с частыми дождями. В конце мая пришло тепло. Сплошным ковром вымахнула изумрудная трава, зеленели буковые рощи, тянулись вверх вековые платаны и огромные корабельные сосны.

Пограничный секрет в составе двух человек лежал на правом берегу реки Сан. Этот приток Вислы, неширокий в среднем течении, еще не вошел в берега и катился быстрым мутным потоком на северо-запад.

Сержант Николай Мальцев всматривался в тающую пелену утреннего тумана. Его напарник, Петро Чернышов, тоже делал вид, что внимательно наблюдает. Но парень к концу дежурства устал и порядком замерз. В первой половине июня ночи в здешних местах прохладные и влажные.

Пограничный секрет – та же засада. Утомительное наблюдение в укрытии за всем, что происходит в пределах видимости. Короткая ночь показалась Чернышову бесконечно долгой. Он находился на заставе около трех месяцев и, в отличие от Мальцева, еще не успел привыкнуть к ночным бессонным дежурствам. Хотя перед этим давалось полдня, чтобы хорошенько выспаться.

В очередной раз встряхивая головой, Чернышов почувствовал, как его плечо больно сжали пальцы сержанта. Поперек течения быстро двигалась плоскодонка, в которой угадывались три человека. Один из них умело и бесшумно работал веслами. Шла она со стороны польского (скорее немецкого) берега. Лодка причалила шагах в восьмидесяти ниже по течению. С нее спрыгнули двое, оттолкнули плоскодонку, а человек на веслах так же быстро погнал свою легкую посудину снова к левому берегу.

Все это происходило практически бесшумно. Чернышов слышал журчание воды на перекате, стук колес далекого поезда, плеск крупной рыбины, догоняющей добычу. Но впервые увиденный переход границы поразил его своей быстротой и призрачным беззвучием. Он понял, если бы не Мальцев, сам Петро прозевал бы лодку – слишком стремительно все происходило.

Действия наряда в таких случаях отрабатывались десятки, если не сотни раз, на занятиях в учебном отряде и позже на заставе. Сбросив шинели, оба пограничника бежали наперерез людям с другой стороны. Мальцев с автоматом ППД, Чернышов с винтовкой. Чужаки, увидев пограничников, бросились в разные стороны.

– Беги за тем, – отрывисто приказал Чернышову сержант. – Не упусти.

Человек, за которым бежал сам Мальцев, носил обычную одежду местных жителей: пиджак, брюки с напуском, сапоги.

– Стоять! Вы нарушили государственную границу.

Это было обязательное предупреждение. Совершенно ненужное для людей, прекрасно знавших, что они делают. Мальцев, служивший без малого два года, не сомневался, что догонит чужака, хотя тот бежал довольно быстро, лишь изредка оглядываясь. Николай прибавил ходу, а нарушитель вдруг исчез.

Сержант тоже остановился. Он догадался, пришелец с другой стороны укрылся за деревом, а что последует за этим, один бог знает.

– Выходи на открытое место, иначе открываю огонь.

Мальцеву не нравились эти игры в прятки. В конце зимы нарушитель, которого он поймал, не пытался убегать, а сразу поднял руки. Но с зимы многое изменилось. И переходы пошли чаще, и на левом берегу прибавилось немецких войск. Нарушители стали решительнее, наглее и несколько раз вступали в перестрелку с пограничниками.

Мальцева беспокоило и то, что его напарник упустит второго чужака. Время тянуть было нельзя, но и срываться без оглядки вперед показалось сержанту рискованным. Николай уже приобрел за время службы то, что называется чутьем. Он повидал контрабандистов, беженцев, обычных крестьян, навещавших через границу родственников. Попадались люди с военной выправкой, непонятным взглядом, кое-кто имел при себе оружие.

С такими разбирались в особом отделе пограничного отряда и называли их киношным словом «шпион», которое сами погранцы употребляли редко. Чаще именовали их нарушителями, чужаками. Сейчас Мальцев явно почувствовал опасность.

– Вылезай, если не хочешь словить гранату. Быстрее.

В утреннем лесу негромкие слова были слышны далеко. Николай щелкнул затвором, сделал один и другой осторожный шаг. Услышал голос напарника, преследующего второго нарушителя, и в тот же миг ударил выстрел.

Пуля прошла в полуметре. Свист и щелчок о сосну заставили Мальцева отшатнуться. Человек в сером пиджаке выстрелил еще раз. Сержант увидел в его руке длинноствольный маузер, а пуля разрезала воздух совсем близко.

– Доиграешься. Бросай оружие!

Третья пуля выбила оранжевое облачко сосновой коры. Острая щепка вонзилась в шею. Игра разворачивалась по-крупному. Чужак знал, что пограничникам предписывалось открывать огонь в крайнем случае. Рассчитывал если не подковать сержанта, то приумерить пыл, остановить, а затем скрыться.

Дальше по склону холма начиналась густая чаща, в которой человек мог раствориться бесследно. Николай дал очередь, целясь в ноги. Здесь, на пограничном рубеже, существовали свои законы. Если в тебя стреляют, то сто китайских предупреждений не делают. По крайней мере те, кто постиг службу и не оглядываются на осторожные инструкции, которые можно толковать по-разному.

Приклад автомата ППД, к которому Мальцев привык как к родному, толкнул в плечо отдачей. Очередь взбила фонтанчики сухой хвои у ног бежавшего. Человек обернулся. Чего ты машешь своим маузером? Жри!

Пули хлестнули по сапогам, чужак вскрикнул, выронил оружие и покатился по земле, зажимая левую ногу. Мальцев, подбежав, отбросил в сторону маузер и наклонился над раненым.

Кажется, перестарался – левая нога перебита, вторая тоже прострелена. Из дырок в сапоге и штанины толчками вытекала кровь. Николай действовал быстро, прислушиваясь к шуму и голосу Чернышова на берегу.

Накладывать шину было некогда. Перетянул жгутом ноги под коленями, связал куском бечевки руки за спиной. Поймал наполненный болью и ненавистью взгляд мужика лет сорока пяти.

– Если подохну… перед своими же ответишь.

Это не украинец и не поляк. Судя по говору, русский. Похоже, из бывших офицеров.

– Полежи, отдохни. И не дергайся.

Подобрав маузер, кинулся к реке. Пробегая мимо тайника с телефоном, прикинул: может, позвонить сначала на заставу? Не захотел терять минуту на объяснения дотошному дежурному. На заставе наверняка слышали стрельбу, поймут, в чем дело. Важнее выяснить, что там у Чернышова.

Выскочив на берег, увидел странное зрелище. Петро Чернышов стоял, держа винтовку наготове, целясь в человека, с поднятыми руками медленно отступавшего по воде.

– Стоять! – время от времени кричал Чернышов и угрожающе двигал стволом.

– Стою, стою, – послушно отвечал нарушитель, парень лет двадцати трех, и делал пару шагов в сторону левого берега. – Только не стреляй… я поляк. Понял? Мирный поляк.

На противоположном склоне стояли человек семь немецких солдат и офицер. Они пересмеивались и махали руками.

– Русские, в нашу сторону не стрелять. Конфликт… провокация.

Немецкий офицер говорил по-русски довольно чисто, с характерным акцентом. Нахватался слов, которые любят повторять приезжающие на заставу проверяющие, особенно политработники.

– Я родню приезжал побачить. Оружия нема, контрабанды тоже, а вы стрелять в меня собрались.

Тихая размеренная речь и снова два шага к левому берегу. Убаюкивает Петьку, а посреди речки линия границы. Уйдет ведь, паскуда.

– Двинься с места, и я тебе яйца отстрелю, – свистящим шепотом пообещал Мальцев.

Немецкий офицер засмеялся. Ему было интересно, что произойдет дальше. Он знал, как скованно ведут себя русские в приграничной полосе. Не секрет, что им предписано всячески избегать стрельбы и открытых конфликтов. Летчики Красной Армии никогда не стреляли по самолетам-нарушителям, зенитчики тоже лишь наблюдали.

Но пограничники принадлежали к ведомству НКВД, в Германии хорошо был известен их могущественный шеф, Лаврентий Берия, земляк и ближайший помощник Сталина. Заставы были хорошо вооружены, а бойцы в зеленых фуражках, подготовленные, физически крепкие парни, действовали хоть и осторожно, но уверенно.

Лейтенант понял, что широкоплечий светловолосый сержант не намерен упускать добычу. Судя по автоматным очередям, он уже расправился с одним из людей, которым немецкие саперы помогли пересечь реку. Лейтенанту было приказано ни во что не вмешиваться. Да он и не рвался помогать людям, которых офицеры Абвера сопровождали до реки и напутствовали. На армейских офицеров абверовцы смотрели с легким пренебрежением. Если так, то расхлебывайте неудачу сами.

Солдаты, окружавшие лейтенанта, тоже улыбались, но винтовки и автоматы держали наготове. ППД Мальцева висел на плече. Если в лесу он открыл огонь без колебаний, то здесь требовалась осторожность.

Не раздумывая, Николай вошел в воду, догнал пятившегося парня, перехватил за шею и руку и поволок на берег. Изо рта нарушителя вырвалось придушенное:

– Убивают… большевики убива…

– Заткнись, – выволакивая нарушителя, как куль с мукой, шипел Мальцев.

Офицер выплюнул сигарету и строго крикнул:

– Убивать нельзя. Можно отпускать…

– Сейчас выпущу, дожидайся, – бормотал Николай и раздраженно окликнул застывшего напарника: – Убери винтовку, не дразни союзников. Лучше помоги.

Когда парня скрутили, сержант козырнул офицеру:

– Все в порядке.

– Порядок, – согласился немец. – Попался гриб, лезь в кузов.

Если офицер снова улыбался, то один из солдат мрачно крутил на ремне автомат, то поднимая, то опуская ствол. Мальцев это заметил, но не подал виду. Хотя стало не по себе. Врежет очередь, и уйдет вся компания как ни в чем не бывало. Наглеют немцы.

Но уже слышался топот приближавшейся подмоги. Союзники-германцы не спеша шагали прочь от места происшествия.

Начальник заставы капитан Журавлев вначале послал Мальцева к санитару Фомиченко. Ефрейтор ловко извлек пинцетом острую щепку, вонзившуюся в шею, протер кожу йодом и перебинтовал, несмотря на протесты Николая.

– Чего я как клоун с ошейником ходить буду!

– Как же без повязки? Боевое ранение, – ухмылялся ефрейтор.

Носатый, с покрытыми оспинами лбом, Данила Фомиченко убрал бинт, ножницы и объявил:

– Можешь идти. Там тебя начальство заждалось. Опять хвалить будут. Может, медаль получишь.

– Пошел ты!

Хвалить его вряд ли будут, но капитан – мужик опытный и справедливый. Разберется.

Иван Макарович Журавлев выслушал доклад сержанта, задал несколько вопросов, затем сказал:

– Молодцы, что нарушителей не упустили. Решительно действовали.

Мальцев никак не отреагировал на одобрительную оценку. Покосился на политрука Зелинского. Запустив пальцы в свою густую кучерявую шевелюру, тот что-то отмечал в блокноте. Опять пишет. Значит, недоволен.

– Крепко ты того мужика уделал, – вздохнул Журавлев. – Кость на две половинки. В окружной госпиталь повезли.

– А куда деваться? – по-простому объяснял ситуацию Мальцев. – Не абы с чем, а с маузером приперся. Три раза в меня стрелял.

– Это понятно. Если нарушитель оказывает вооруженное сопротивление, отвечать надо соответственно.

Политрук Илья Борисович Зелинский, оттопырив локти, вписал в свой блокнот какое-то важное слово и выразил свое отношение к происшествию.

– Вы, товарищ Мальцев, опытный пограничник, но пальбу зря открыли. Одиннадцать пуль в нарушителя выпустили. Хватило бы одной или двух. Грохот на весь берег.

Возможно, Николаю следовало ответить: «Виноват!» Но сержант виноватым себя не считал. Сейчас легко рассуждать, а когда в тебя садят с полусотни шагов из маузера, на все по-другому смотришь. Однако политрук считал, что Мальцев не понимает остроту ситуации, и напомнил ему:

– Обстановка на границе сложная. Глядя на вас, и подчиненный Чернышов такую же пальбу поднял бы.

– Не поднял бы, товарищ политрук. Чернышов парень выдержанный. К тому же у него винтовка. Если бы и выстрелил, то раз или два, как вы советуете.

– Я стрелять никому не советую! – возмущенно удивился Зелинский. – Вы что, совсем бестолковый?

– Стараюсь, – неопределенно ответил Николай.

Журавлев, пряча улыбку, погладил коротко стриженную голову. Он знал Мальцева более года и ценил его как решительного и опытного пограничника, знающего свое дело. Оружие и прочие вещи задержанных отвезли в отряд. На заставе имелся именной маузер у старшины Будько. Как крепко бьет эта реликвия Гражданской войны, все хорошо знали. Двухдюймовую доску навылет прошибает, под такую пулю лучше не подставляться. Поэтому капитан поддержал Николая:

– С маузерами шутки плохи. Это хорошо, что ты его обездвижил.

– Изрешетил, а не обезвредил. Помрет чего доброго, – нервничал политрук.

– Говно не тонет. Выживет, – отпарировал начальник заставы. – Значит, смеялись немцы?

– Дурака валяли.

– Это они любят. Самолет облетит наш аэродром или артиллерийский полк, после извиняются. Приборы навигации не так сработали, хотя видимость на полста километров. Культурная нация.

– Культурная, – подтвердил Илья Борисович Зелинский. – Товарищи Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Всякие там Шопены, Гете…

– Как Чернышов действовал? Для него, считай, боевое крещение.

– Нормально. Второго нарушителя под прицел взял, не дал уйти.

– Ладно, иди отдыхай, Николай, – закончил разговор Журавлев. – На вечернем разводе объявим обоим благодарность.

– Насчет отпуска ничего нового?

– Какой отпуск? Разве не знаете обстановки? – встрял Зелинский. – Повышенная боеготовность.

– Знаю. Но отпуск еще на день Красной Армии объявили. И перед майскими праздниками обещали.

– Не об отпусках, о службе надо думать.

Политрук был как всегда прав. Что ни слово, то истина. Хоть и прописная. Про службу и про осторожность на границе. Когда Мальцев вышел из здания заставы, Петр Чернышов спросил:

– Ну что там, не ругались?

– Благодарность обещали объявить.

– Слава богу. Я думал, шум поднимут.

– Шум подняли бы, если б шпионов упустили.

– Они точно шпионы? – озабоченно спросил Петро, которого чаще называли Чернышом.

– О том мы никогда не узнаем. Да и не наше это дело. А вот винтовку больше никогда в сторону немцев не наставляй. Понял?

– Чего не понять?

– Пошли тогда оружие чистить и завтракать.

Дежурный, принимая автомат, винтовку, патроны и гранаты Ф-1, механически глянул в стволы. Сделал запись о расходе боеприпасов: одиннадцать патронов к автомату.

– Пострелял, Николай?

– И в меня тоже постреляли.

– Я видел этого, с перевязанными ногами. Волчара еще тот, зыркает, сожрать готов. Правильно, что не церемонился.

В столовой было пусто. Ночные дозоры уже позавтракали и отправились спать, вечерние готовились к дежурствам. Кормили пограничников хорошо. Пшенная каша с мясом, хлеб с маслом, крепкий горячий чай.

Повар был тоже в курсе происшествия и мяса не пожалел.

– Еще молоко имеется. Будете?

– Мне достаточно, – ответил Мальцев. – Может, Черныш захочет.

– Я буду, – сказал Петро.

Повар глянул на перевязанную шею сержанта.

– Зацепили, Микола?

– Щепка острая отлетела. А пули мимо прошли.

– Сегодня мимо, а завтра…

Повар, растолстевший на своей сытой должности, по-бабьи, подперев кулаками подбородок, раскачивал головой в белом колпаке.

– Осенью, помнишь, Гуськова Антона прямо в лоб уделали.

– Помню.

Николай дождался, пока напарник допьет молоко, и поднялся. Только сейчас почувствовал усталость и даже мелкую дрожь в руках. Как ни крути, а побывал сегодня рядом со смертью.

На следующий день Журавлев вместе с Зелинским ездили на совещание в пограничный отряд. Ничего особенного, еженедельная накачка командного состава. Услышали последние новости.

Комиссар рассказал об активизации работы компартии Болгарии. Там проходят массовые митинги трудящихся с осуждением реакционной политики болгарского царя, заключившего союз с Гитлером. В Албании ширится партизанское движение против итальянских поработителей. Греческий патриот Манолис Глезос сорвал с афинского Акрополя фашистский флаг и водрузил на его место греческое национальное знамя.

Затем комиссар призвал всех еще раз к бдительности, потребовал не поддаваться на провокации и, утомившись, закончил довольно длинную речь.

Начальник пограничного отряда подполковник Платонов был более конкретен и в мировые проблемы не лез. Вел разговор о текущих задачах на охраняемом участке. Отметил, что только за последнюю неделю зафиксировано около двадцати случаев нарушения границы.

В основном идут навестить родственников, стараясь миновать посты. Есть контрабандисты, несут из Польши на продажу тряпки. Поймали при переходе на ту сторону местную жительницу, у которой обнаружили план аэродрома, где сосредоточен истребительный авиаполк.

– Это уже стопроцентная шпиенка, – наклонился к Журавлеву начальник соседней, пятой заставы, старший лейтенант Артем Ясковец. – Где же она его прятала? Не иначе, в трусах.

Предположение старшего лейтенанта услышали, прокатился негромкий смешок. Платонов, массивный, с бритой головой, поддержал смех и шевельнув щеточкой усов, заметил:

– Насчет аэродрома немцы осведомлены отлично. Его уже не раз самолеты-разведчики облетали. Ну, захотела тетка подзаработать, а не получилось. Ребята на восьмой заставе бдительность проявили.

– Ерунда какая-то, – не выдержал молодой начальник пятой заставы Ясковец. – Аэродром в двенадцати километрах от границы расположен. Если что, его из тяжелых орудий за полчаса уничтожат. Я уже не говорю про вражескую авиацию.

Поднялся шум. Сразу отреагировал комиссар отряда.

– Кто разнесет? Что за ерунда?

– Кому надо, те и разнесут, – упрямо лез на рожон старший лейтенант. – И чьи-то каракули, под одеждой спрятанные, не понадобятся.

– Аэродром надежно замаскирован, – важно произнес комиссар отряда. – Наготове дежурные истребители. И не наше дело обсуждать дела летунов.

Подполковник Платонов перевел разговор на другую тему. Напомнил о непростых взаимоотношениях с местным населением, которое частично сочувствует националистам и готово идти на сговор с немцами.

– А если конкретно, то призываю всячески укреплять отношения с местными жителями. Вот, на третьей заставе в прошлое воскресенье концерт провели. Местных жителей много пришло, особенно девушек. Хорошее дело.

– Бойцы уже поняли, – снова подал голос Ясковец. – Невестами активно обзаводятся.

– Тоже палка о двух концах, – развел руками подполковник. – Молодые, как их удержишь. Но нелишне напоминать бойцам, чтобы не увлекались. В артиллерийском полку лейтенант бесследно пропал. Вроде пошел на свидание, и с концами. Проводится расследование, однако результатов пока нет.

– Бандеровцы сработали, – сказал кто-то.

– Может, и они. Напоминаю, что в увольнения по одному ходить запрещено. Узнаю, пеняйте на себя.

Затем подняли Журавлева. Он доложил подробности задержания двух нарушителей. У старшего группы изъяли маузер с запасом патронов, записную книжку, хороший электрический фонарь и батареи, которые могут служить для питания рации.

– Четко твои ребята сработали, – одобрил действия подчиненных Журавлева начальник отряда. – Старший пытался отстреливаться, но был ранен. Птица не простая.

Подняли еще одного командира заставы. Напомнили, как дозор упустил нарушителя.

– Он до реки добежал и сразу на тот берег поплыл, – оправдывался лейтенант. – Ребята стрелять вслед не стали, там немецкий патруль с пулеметами находился. Я считаю, огонь открывать в такой ситуации было нельзя.

– Нельзя, – согласился Платонов. – Но если мы нарушителей упускать будем, за какой хрен нам деньги платят? У Журавлева сержант грамотно сработал, отрезал одному путь к реке, ранил в ноги после короткой перестрелки, а второго за шиворот из воды выволок. Кстати, на глазах у немецкого патруля.

– Сержант Мальцев пугнул его крепко, – добавил Журавлев. – Пригрозил, только шевельнись, яйца отстрелю. Ну и вытащил на берег.

– Сержант медаль заслужил, – раздались голоса.

– Орден! – хлопнул ладонью по трибуне Платонов. – Благодарность получит, а медали за службу я раздавать не намерен. Вопросы есть?

Вопросы имелись. Подполковнику верили и разговаривали откровенно, делились наболевшим. Местные жители упорно твердят, что вот-вот придут германцы. Уезжают евреи, которые побогаче и осведомлены о гонениях на иудеев в Германии, Польше. Буквально в пяти верстах от границы развернут слегка замаскированный танковый полк, много инженерных и саперных частей.

– Что это, война?

– Товарищи командиры, – морщился, как от кислого, Платонов. – Ну, чего одно и то же повторять? Мы же не бабки на картах гадать. Нашу политику вы прекрасно знаете. С Германией заключен пакт о ненападении.

Ненужный сейчас разговор о возможном столкновении с Германией начальник пограничного отряда свернул. Напомнил, что их главная задача усиливать бдительность, вести постоянные занятия с личным составом по боевой и служебной подготовке.

– На каждые стрельбы за семь километров ходим, – пожаловался кто-то из начальников застав. – Туда и обратно аж четырнадцать верст. А людям перед ночным дежурством отдохнуть надо.

– Ты предлагаешь возле границы из винтовок и пулеметов палить? Пустая проблема, и не надо ее поднимать. Кстати, пришли новые автоматы ППШ. На большинстве застав по несколько штук имеются. Сегодня можете получить кому сколько положено. Если не ошибаюсь, штук по пять-семь на заставу. Кстати, в стрелковых полках вообще этих автоматов нет. Даже разведчики карабинами вооружены. Так что цените. Лаврентий Павлович Берия о нас не забывает.

При упоминании всесильного наркома НКВД комиссар отряда встрепенулся, строго оглядел присутствующих. Достаточно ли уважительно реагируют на такое высокое имя?

После совещания Журавлев оформил документы на получение автоматов и боеприпасов. Зелинский притащил пачку свежих газет и несколько агитационных брошюр, рассказывающих о славных буднях пограничников. Эти тоненькие книжки Журавлев не любил. Слишком уж слащаво и неправдоподобно излагалась в них служба на границе.

Пользуясь случаем, заехали в лавку, купили кое-что из продуктов. Выгоднее было покупать на базаре, но он собирался в городке лишь по воскресеньям. Впрочем, хозяин лавки, польский еврей, толстяк лет сорока, делал постоянным покупателям скидку. Одетый в жилетку и полосатую рубашку с подвернутыми рукавами, он не спеша взвесил на старых весах домашнюю колбасу, овощи. Позвякивая медными гирьками, шумно вздыхал. Ему помогала старшая дочь, девушка лет шестнадцати с красиво очерченными полными губами.

– Чего вздыхаешь, Натан? – спросил Журавлев.

– В мои годы прыгать и радоваться чего-то не хочется, – хозяин моргнул блестящими темными глазами. – Хорошего впереди не видно.

– Вон, дочка какая красавица выросла. Невеста.

– Неизвестно, кому эта невеста достанется. Рита, сходи в подвал, набери вина.

Журавлев понял, что хозяин хочет с ними как всегда поговорить наедине. Темы были знакомые: не конфискуют ли новые власти у него лавку и что нового на границе.

– За два года не отобрали, значит, не отберут, – привычно ответил Журавлев.

– Так, так. Но когда задумают отбирать, вас не предупредят, господин капитан.

Что происходит на границе, Натан знал не хуже командиров, еврейское устное радио работало четко. Журавлеву всегда было интересно послушать умного, быстро схватывающего ситуацию торговца.

– Ваши солдаты вчера немного постреляли? – зная, что не дождется ответа, Натан продолжил сам: – Неспокойное время. Моя родня в Люблине носит шестиконечные звезды на пиджаках. Их метят как овец в стаде, чтобы не растерять. Говорят, для иудеев отгораживают специальные зоны в городах и отправляют в концлагеря.

Об этом в советских газетах не писали, и Журавлев снова промолчал.

– Если вы не отберете у меня лавку, то это сделают ваши друзья, германцы.

– Не забывай, Натан, – сказал Зелинский. – Ты гражданин Советского Союза. Тебя защищают его законы и армия.

– О, я об этом всегда помню. Две недели назад я отправил мать с двумя младшими сыновьями в Киев, там тоже живет родня. Я ведь имею на это право, господа офицеры?

– Товарищи…

– Ну, товарищи. Сразу переехать всем сложно, у меня еще две дочери, сын и жена. Я тоже подумываю об отъезде, однако продать лавку не так просто. Местные торгаши сговорились и не дают даже половины нормальной цены. Терпеливо караулят нас, как вороны подыхающую овцу. Только что слюну не пускают от нетерпения. Знают, ждать недолго осталось.

– Войны не будет, – решительно заявил политрук.

– Какие хорошие слова произносит молодой комиссар! Каждый день бы их слушал. Но немцы в апреле захватили Югославию. Им понадобилось для этого всего одиннадцать дней. Югославия была самой сильной страной на Балканах, армия полмиллиона солдат, пятьсот самолетов. А перед этим была великая Франция с армией в шесть миллионов. Мощный флот, а у офицеров также красивые френчи и блестящие сапоги. Французы продержались лишь сорок дней.

Речь Натана текла печально и негромко, темные глаза внимательно смотрели на пограничников.

– Армия капиталистической страны не может быть по-настоящему крепкой, – запальчиво возразил политрук.

Хозяин лавки, будто не слыша его, продолжал загибать пальцы, перечисляя другие страны, которые были завоеваны Германией. В дверях стояла Рита с кувшином вина и слушала отца.

– А перед этим была Польша, Норвегия, Греция. Возможно, Бог наказал их за излишнюю гордость. Но чем провинились мы, евреи?

Натан повернулся к дочери:

– Рита, поставь кувшин и иди к матери. Мы выпьем вина с доблестными русскими офицерами.

Девушка послушно поставила кувшин на стол, окинув взглядом обоих командиров. Журавлев особого интереса не вызвал. Зато на молодом политруке в ладно пригнанной форме, туго затянутой в ремни, взгляд ее остановился немного подольше. Неуловимая женская улыбка тронула губы, она повернулась и вышла. Илья Зелинский невольно кашлянул.

– Сегодня жаркий день, – сказал Натан, – а вино прохладное. Я нарежу к нему сыра и свежего хлеба.

У гостеприимного лавочника задержались часа на полтора. Но это не было просто так проведенным временем. Начальник и политрук заставы узнали, что в городке, на станции и в окрестных селах все больше появляется беженцев.

Они явно встревожены. Покупают в запас продукты и едут дальше на восток. Несколько дней назад внезапно снялась и целиком уехала большая семья местного ювелира, приятеля Натана.

– Его ограбили какие-то люди с оружием, – рассказывал лавочник. – Мой приятель никуда не заявлял, хотя его били, вымогая деньги. Они пригрозили, что сожгут дом и изнасилуют дочерей.

– Это были бандеровцы?

– Не все ли равно, как их называть? Они уверены, что скоро все изменится, и утверждают, что уже нынешним летом на Украине будет новая власть.

Осторожный торговец выкладывал информацию не просто так. В свое время Журавлев помог ему оформить разрешение на выезд матери и двоих сыновей. Сейчас он просил снова помочь с разрешением на выезд жены и остальных детей.

– Один останешься?

– Какое-то время поживу один. Пока не найду покупателей на лавку. Но, в любом случае, числа до двадцатого июня уеду.

– А что должно произойти двадцатого июня?

– Пан офицер – умный человек. Он все понимает лучше меня. Так вы позвоните в комендатуру насчет разрешения?

– Когда? – резко спросил начальник заставы, и торговец понял, что увильнуть от прямого ответа не удастся:

– По слухам, они собирались начать в середине мая, но перенесли срок. Сами видите, какая холодная выдалась весна. А для техники нужны хорошие дороги. После двадцатого июня все и начнется. Или продолжится.

Когда выходили из лавки, Журавлев смахнул пот. Такие разговоры одновременно раздражали и напрягали его. Немцы стягивают все больше войск, самолеты крутятся над границей постоянно. Он закурил и, прочитав немой вопрос в глазах политрука, усмехнулся.

– Прав он. Как страус, голову в песок не спрячешь. Пружина сжимается.

– Иван Макарович, ты начальнику отряда доложишь о разговоре? – спросил Зелинский.

– Какой толк? У него особый отдел под боком, снабжают полной информацией. Говорил я с ним на прошлой неделе. Он посоветовал не нагнетать обстановку.

– Надо доложить, – настаивал Зелинский.

– Пожалуй, – после паузы согласился Журавлев. – Ладно, заедем еще раз в отряд, а затем на склад.

Как и ожидал капитан, начальник отряда выслушал его рассеянно, поглядел на часы.

– Слухи, сплошные слухи и ничего конкретного, – буркнул он.

– Куда уж конкретней. Я вам уже докладывал, каждый день увеличивается число немецких войск на той стороне. Позавчера они разместили гаубичный дивизион в четырех километрах от границы.

– А может, полк? Или бригаду? – насмешливо переспросил Платонов. – Разве к войне готовятся так открыто?

– Не знаю. Может, и готовятся.

– Зато наверху лучше нас все понимают.

В голосе подполковника послышались нотки досады.

– Ладно, спасибо за информацию. Езжай, Иван Макарович.

На складе артвооружения забрали ящик с пятью новыми автоматами ППШ в густой заводской смазке, по два диска к ним и просмоленные коробки с автоматными патронами, по сто штук в каждой. Еще в списке значился станковый пулемет ДС-39, несколько ящиков гранат и двенадцать тысяч винтовочных патронов.

– Пулемет – это неплохо, – пробежав список, сказал Журавлев. – А на гранаты и патроны я заявку не давал. У меня запас приличный.

– Приказ по отряду, – пожал плечами завскладом.

Осмотрели один из пулеметов. Станковый «дегтярев» на треноге выглядел неплохо. В два раза легче «максима», с ребристым массивным стволом и без кожуха водяного охлаждения. Понравилась металлическая лента и переводчик скорости стрельбы до 1200 выстрелов в минуту.

– В войсках его не хвалят, – поделился сомнениями интендант. – Но там и самозарядку СВТ ругают. Не умеют с ними обращаться, а у вас неплохо работают. Так ведь, товарищ капитан?

– Так, – согласился Журавлев. – За пулеметом и всем остальным хозяйством я старшину пришлю.

– И не меньше трех сопровождающих с оружием.

– Новые порядки? Раньше хватало одного. Ладно, дам, сколько положено. К вам ехать – целый день терять.

– Зато вооружитесь до зубов.

Когда возвращались на заставу, остановились по дороге перекусить. Сказочные места в Закарпатье. Густая зелень, мелкие речки, сосновый лес, на горизонте горы. Выпили по кружке – второй густого красного вина, с аппетитом набросились на домашнюю колбасу с пшеничным хлебом и мелкими пупырчатыми огурцами.

Ездовой, из старослужащих пограничников, тоже выпив кружку, деликатно удалился с ведром в руке, чтобы напоить коня и не мешать командиру с политруком поговорить наедине.

– В курортных местах служим, – порозовев от вина, сказал Зелинский. – Век бы здесь жил. Один воздух чего стоит! Чистейший, не то что в Ленинграде.

– Чего же тогда жену поторопился отправить? – поддел его Журавлев.

– А то ты не догадываешься! Беременность три месяца. Да и не это главное. Случись что…

– Случись… а сам талдычишь как попугай, все в порядке, все спокойно. Вон, целую повозку патронов и гранат получаем. Беженцев не сосчитать. А мне свою жену отправлять нельзя. Никто не разрешит, панику, мол, разводишь.

– У тебя Вера русская. Чего спрашиваешь? Знаешь ведь, как немцы к евреям относятся. Да и бандеровцы не лучше.

– Ладно, выпьем еще по кружке и поедем.

Когда дорога спустилась в лощину, окруженную густым лесом, все трое невольно насторожились. Ездовой придвинул поближе карабин, а Журавлев с Зелинским внимательно оглядывались по сторонам. Место называлось Лисий овраг, хотя правильнее его можно бы назвать «волчьим». Слишком мрачное место.

Дорога сузилась до трех метров. Кое-где над ней сплетались ветки деревьев, плотными островками росли кусты. Вскоре лес расступился, но нехорошие предчувствия не обманули Журавлева. Перед бревенчатым мостом через быструю горную речку увидели оборванные провода, свисающие с телеграфного столба. Чтобы ни у кого не оставалось сомнений, что это не случайность, столб был густо намазан дегтем, а часть проводов срезали и унесли.

– Тьфу, черт! – сплюнул Журавлев.

Настроение у него окончательно испортилось. Вот тебе и курорт на границе! Связь, как по расписанию, раза два в неделю обрывают.

– А ведь это после нас срезали, – ощупывая пистолетную кобуру, заметил политрук. – Может, тебя и меня подстерегали? Одним разом заставу обезглавить.

– Вот мы им нужны! Пришлют других командиров. Не станут они со стрельбой связываться. Знают, что тут же комендантскую роту пришлют, все прочешут, подозрительных похватают. Бандеровцам лишний шум пока не нужен.

– Пока, – язвительно повторил Зелинский. – А числа двадцатого в самый раз будет.

– Не трать нервы. Автоматы в следующий раз возьмем.

– Вот они в этой глухомани помогут!

Николай Мальцев вместе со своим старым товарищем по службе Щербаковым Андреем шли в небольшой хуторок, расположенный в двух километрах от заставы. Журавлев хоть и вернулся вчера с совещания не в духе, но Николая и Андрея в увольнение отпустил.

– Смотрите, осторожнее там. Провода опять порезали. И чтобы до темноты вернулись. Если на патруль наткнетесь, объясните, что идете поговорить с местными активистами. Пропуска не забудьте!

Оба сержанта – ребята надежные, служат давно. У Николая подруга в хуторе. Не отпустишь раз да другой, самовольно может уйти.

Мальцев родом из Быковских Хуторов, поселка в ста километрах от Сталинграда. Закончил восемь классов, девятый не успел. Умер отец, пришлось идти работать. Детей в семье пятеро, сестра Катя учительница в начальной школе, остальные трое – малышня. Мать работает в колхозе почти даром, за палочки – трудодни. И никуда не уйдешь, иначе приусадебного участка лишат.

Николай сумел попасть в рыболовецкую бригаду, там хоть какие-то деньги платят и рыбы разрешают понемногу брать. Получалось, что Волга всю семью кормила. Да еще огород в три десятины, где худо-бедно растет на жаре картошка, огромные тыквы, помидоры, баклажаны.

На Волге добывали рыбу наплавными сетями на тяжелых деревянных баркасах. Ребята в бригаде подобрались дружные, да и сама обстановка свободнее, чем в колхозе, где гоняют то на прополку, то овец пасти. Председатель колхоза – полновластный хозяин, с небес на простой народ смотрит. Попробуй заикнись насчет платы. Перед бригадирами или счетоводом не успеваешь шапку ломать, не дай бог в немилость попадешь. Изведут дармовыми наря дами.

Николай этого сумел избежать. За три года научился не только рыбацким премудростям, но и разбираться в старом двигателе, который стоял на одном из баркасов, остальные – весельные. А когда понадобился шофер на полуторку, отвозить рыбу на приемный пункт, научился и водительскому делу.

Осенью тридцать девятого года призвали в пограничные войска. Сначала проходил шестимесячную учебу под Брестом. Там познакомился с Андреем Щербаковым. Отслужили в Белоруссии, а затем обоих перевели к новой границе на Западную Украину. Далеко от дома, трое суток поезд идет.

Андрей почти земляк, из-под Саратова. Оба жили в степи, а сейчас попали в чужой лесной край. За год привыкли, обжились, хотя многое казалось чужим и даже враждебным.

Несмотря на все потуги политработников представить действия Советского Союза как великий освободительный поход, местные жители смотрели на новую власть настороженно. Раздел части помещичьих земель в пользу крестьян вызвал некоторое оживление. Но не все рисковали начинать обработку земли, постоянно возникал вопрос о колхозах.

Коллективизации боялись, как огня, и даже призывы о создании кооперативов порождали открытую враждебность. Слухи о советских колхозах дошли сюда давно, и местные крестьяне хорошего ничего от них не ждали. Ребята на заставе, призванные из городов, удивлялись:

– И что они колхозов боятся? Неплохо ведь там живется, правда, Николай?

Мальцев, Щербаков, остальные сельские парни предпочитали помалкивать. Все же пограничные войска относились к НКВД. Лишние разговоры быстро пресекали. А начнешь рассказывать, что в колхозах практически задарма работают, обвинят в антисоветской пропаганде.

За полгода подготовки на хорошем пайке ведомства НКВД даже сельским ребятам умудрялись вдалбливать в голову, что колхозы – это шаг вперед, а кто этого не понимает – враги социализма.

Николай познакомился с Басей, переселенкой из Польши, когда по осени проводили запланированное политотделом мероприятие – помощь бедняцким семьям. Вместе с красноармейцами стрелкового полка привозили лес, заготавливали дрова на зиму, ремонтировали дома.

Все это должно было означать смычку Красной Армии и пограничников с трудовым крестьянством. Николай и Андрей убедились, что живут местные куда лучше, чем они в своих деревнях в Поволжье.

После работы тогда состоялся митинг, общий обед, танцы. Начальство близкие контакты не одобряло. Несмотря на это, познакомившись с Басей, не на шутку увлекся молодой женщиной, и они встречались, используя любую возможность.

Будь на заставе вместо Журавлева другой начальник, непременно бы пресек «ненужную связь». Но Журавлев был снисходителен к подчиненным, тем более Николай Мальцев считался одним из лучших сержантов заставы. Правда, категорически запрещалось оставаться в хуторе на ночь.

– Баська, увезу я тебя к себе, – обнимая подругу, говорил Николай.

– Лучше сам с нами живи. Куда я мать брошу?

Бася – небольшого росточка, светловолосая, по отцу полька, по матери украинка, побывала замужем, имела трехлетнего сына. Муж сгинул во время недолгой войны тридцать девятого года, наверное, погиб.

И Николай, и Бася старались не слишком задумываться о будущем. Все решится само собой. А как? Бася ни за что не хотела покидать родные края.

Россия представлялась ей враждебной холодной страной, где людей сгоняют в колхозы и запрещают верить в Бога. Николай тоже бы не остался в чужом краю, да и демобилизация в ближайшее время не светила.

До хутора дошли быстрым шагом за полчаса. Бася как чувствовала, ждала возле дома. Андрей был вроде и не к месту, но отлучаться за пределы заставы в одиночку запрещалось. Подбежал трехлетний сын Баси. К Николаю он уже привык. Мать тоже смирилась, хотя поначалу бурчала:

– На что тебе москаль сдался? Люди косо смотрят. Или в Сибирь к нему ехать собралась?

– Коля не в Сибири, а на Волге живет.

– Хрен редьки не слаще. Ничего там путного нет в ихней России. Нищета сплошная, и в Бога не верят.

Как бы то ни было, а преодолевая все преграды, Коля Мальцев и Бася все больше привыкали друг к другу. Оба подумали об одном, уединиться хоть на полчаса. Но мать приготовила обед, пришлось посидеть за столом, затем подправили ворота в хлеву и натаскали зерна.

Пока возились, подступил вечер. Возвращаться в темноте и подставлять товарища Николай не хотел. Пришлось собираться. Бася проводила обоих до поселка, минут десять постояли, обнимаясь. Андрей деликатно отошел в сторону, свернул самокрутку.

– Бася, пойдем прогуляемся вон к тому стожку? – не выдержал Николай.

– Что, крепко приспичило? – улыбалась, прижимаясь к нему, Бася.

Взявшись за руки, пошли к стожку. Андрей вроде бы остался на охране. Когда вернулись, он, скрывая смущение, заговорил о каких-то пустяках. Бася поцеловала его в щеку.

– Прости, что задержали. Ладно, идите, а то темнеет, – подумав, добавила: – Вы поосторожнее, чужие объявились.

– Много?

– Двое парней с той стороны. Где-то прячутся. Кажется, с оружием.

Возвращались, ускорив шаг. Если днем все было ярким и зеленым, то на закате спускался с гор туман, а зеленый цвет сменился на серый. Кустарник на обочине казался мрачным, сливаясь в темное пятно. Оба сержанта невольно сдвинули автоматы с плеч, держа их наготове.

Возле шестой заставы последнее время было тихо. Но поначалу было тихо и год назад. Затем пошли происшествия. Кто-то обстрелял двух красноармейцев из саперной части, рискнувших уйти в самоволку. Они были без оружия, сумели как-то убежать, поймав несколько картечин в ноги. Затем пропал без вести интендант вместе с повозкой.

Мальцев и Щербаков принимали тогда участие в прочесывании местности. Особый отдел силами комендантской роты и пограничников пытался прочесать лесной массив, вызывающий подозрение. Участвовали в операции и местные милиционеры, которые особого рвения не проявляли.

За целый день блуждания по влажному от дождя лесу нашли землянку – схрон, покинутый обитателями, и остов интендантской брички без колес. Впрочем, здесь и батальона бы не хватило, чтобы проверить заросшие овраги, нависающие над ручьями кручи, густые заросли молодого сосняка.

Позже, сменив тактику, особисты сработали по-тихому. Устроили одну-другую засаду, кого-то повязали. Несколько подозрительных семей отселили подальше от границы. Других следов пропавшего интенданта так и не нашли. Сгинул человек, как в омут провалился. Да и сам Мальцев в декабре сорокового года едва не попал в историю.

Снег был уже глубокий, рыхлый. Пошел к Басе на лыжах. На окраине леса возле сосен стояли двое. Как специально поджидали. Николай остановился в ста шагах, окликнул незнакомцев.

– Иди к нам, разговор есть, – ответили ему по-украински.

Сразу два выстрела. Оба молодые, стрелки неважные. Но винтовки – оружие опасное. Первые пули прошли мимо, следующие ближе. Мальцев ответил короткими очередями из ППД, целясь в ноги. Возможно, кого-то задел. Незнакомцы пятились в лес, торопливо выпуская пулю за пулей.

Николай ходить на лыжах научился с детства. Охотился на зайцев и лис вместе с отцом, а одну зиму бегал за шесть верст в соседнее село, где была школа-десятилетка. На соревнованиях выступал за район. На заставе переделал и укоротил тяжелые военные лыжи и тоже занимал призовые места в спортивном пятиборье.

Преследовал чужаков, перелетая от дерева к дереву, но вовремя опомнился, когда втянулся в лес и пули засвистели в опасной близости. Обнаружил кровь на снегу, значит, точно подранил кого-то из бандеровцев, или черт их поймет кто!

Вернулся на заставу, предложил политруку организовать преследование. Журавлев был на учебе, а Зелинский рисковать не любил. Отчитал Николая за самодеятельность, за то, что нарушил приказ и сунулся в лес один. Грозился посадить на гауптвахту, но еще больше опасался лишнего шума. Ведь о перестрелке надо докладывать в отряд.

Случай замяли. Мол, находился сержант в парном дозоре, стреляли по нарушителям, но не догнали их. А Мальцеву вернувшийся с учебы Журавлев запретил на месяц ходить к Басе.

– Как поумнеешь, тогда отпущу. И только вдвоем.

Но все это было давно. Время прошло, на счету у Мальцева свыше десятка нарушителей. В штабе отряда висит на доске почета. И обстановка к началу лета сорок первого сделалась другой. Полгода назад о войне не говорили, а сейчас это слово повисло в воздухе. И хоть официально начальство помалкивает, но между собой все делятся тревожными мыслями. Неужели немцы что-то замышляют? А может, обойдется?

Стрельбище в пяти километрах от заставы оборудовано на уровне. Впрочем, и вся пограничная служба, с ее комендатурами, укрепленными заставами, отличается от армейских подразделений.

Форма добротная, и личный состав проходит полугодовую учебу, прежде чем отправят на границу. Земляк Николая Мальцева, из пехотного батальона прикрытия, как-то рассказал, что за год всего два раза на боевых стрельбах побывал. Выпустили по три патрона из винтовки, вот и вся практика. Остальное лишь в теории.

На заставе совсем по-другому, боевая подготовка на высоком уровне. Стрельбы по расписанию и дополнительные. Товарищ Берия Лаврентий Павлович для кого-то грозный нарком, беспощадный к врагам, но для пограничников отец родной. Граница должна быть на замке – попробуй не выполни.

Для этого средств не жалеют. Питание, форма, обучение и все остальное. Вооружение хоть и стрелковое (пушек, минометов не предусмотрено), но самое современное. Поэтому застава из 50 – 70 человек по огневой мощи значительно превосходит обычную стрелковую роту.

На шестой заставе численность личного состава пятьдесят шесть бойцов и командиров. Два станковых «максима» и четыре ручных пулемета. На днях получили новый ДП-39. Из него тоже сегодня будут стрелять. Журавлев хочет глянуть, что это за штука. Двадцать автоматов, в том числе новинка ППШ-41.

Кроме трехлинеек имеются несколько самозарядных винтовок Токарева. В войсках их не хвалят, часто отказывают. Но Журавлев самозарядку СВТ оценил (позже ее оценят немцы). Хорошо почищенные самозарядки Токарева с аккуратно набитыми магазинами сбоев не дают.

Стрельбы хоть и проводятся часто, но каждый раз получается вроде небольшого праздника. Мужики любят оружие, это у них в крови. А для солдат оружие, особенно хорошее, значит, очень многое.

В тот июньский, пасмурный с утра день на стрельбище пришли без малого тридцать человек. Собрать полностью заставу невозможно, часть людей всегда на охране границы. Остальные, в том числе пришедшие с ночных дозоров, будут сегодня тренироваться.

Каждый вел огонь из штатного оружия. Начинали, как обычно, командир и политрук. Журавлев, заложив левую руку за спину, не спеша послал в мишень три пристрелочных пули. Затем, осмотрев пробоины, учел разброс и выпустил оставшуюся часть обоймы.

Иван Макарович Журавлев был опытным стрелком. Пули легли кучно, не выходя за грудной силуэт мишени.

Политрук Зелинский, каждый раз переживая за свой авторитет, очень старался, но две пули ушли в «молоко». Да и остальные раскидало, как попало. Результат получился на «тройку», но старшина Яков Павлович Будько, ответственный за стрельбы, великодушно добавил один балл.

Сам Будько, небольшого роста, жилистый, с клещеватыми ногами старого кавалериста, аккуратно выпустил пять пуль из потертого маузера, который путешествовал с ним по заставам с конца двадцатых годов. Стрелял он неплохо, да и длинноствольный маузер давал ему преимущество.

Затем вели огонь бойцы заставы из винтовок, автоматов, ручных пулеметов. В основном результаты получались неплохие, сказывались постоянные тренировки. Выделялись меткостью Николай Мальцев, командир отделения станковых пулеметов Миша Колчин и молодой боец Костя Орехов.

Двое-трое ребят помоложе, вторые номера ручных пулеметов Дегтярева, давали излишне длинные очереди. От сильной отдачи стволы подбрасывало вверх, не помогали даже сошки.

– Прижимайте приклады крепче к плечу, – командовал Журавлев. – Поставить оружие на предохранитель!

Обойдя тройку ручных пулеметчиков, капитан закурил, наблюдая, как молодые парни держат оружие. Затем приказал одному из сержантов проверить. Тот оглядел напряженно замерших стрелков. Наметанным глазом заметил ошибку и, подойдя к крайнему пулеметчику, внезапно поддел носком сапога кожух «дегтярева» возле сошек.

Боец сжимал пулемет расслаблено и едва удержал подскочивший «дегтярев» в руках.

– Нельзя так расслабляться, – объяснял сержант. – Прижимайте и держите пулемет крепко. Как женщину.

Рядом засмеялись.

– Он еще женщину в руках не держал. Не знает.

– Научится. Отдача сильная, поэтому ствол у вас водит и подбрасывает.

Молодые сделали еще несколько очередей. Пули пошли точнее.

– Ну вот, а кто-то смеялся, что парень держать в руках ничего не умеет.

Затем испытывали новый станковый пулемет ДС-39. Стреляли по очереди. Сначала командир отделения Михаил Колчин, затем старшина и начальник заставы. Половина ленты ушла без задержек. Массивный ствол и удобный станок-тренога помогали хорошо держать прицел.

Но когда перевели рычажок на скоростную стрельбу, тысяча двести пуль в минуту, затвор после длинных очередей заело раз и другой. Журавлев рассматривал смятые гильзы, которые застревали в казеннике. Старшина заметил:

– На такой скорости закраины у гильз мешают. Надо пострелять на обычном режиме, чтобы детали как следует притерлись.

Несколько человек остались на полигоне пристреливать пулемет, остальные зашагали к заставе под строевую песню.

Далеко отсюда Амур, да и Россия не близко. Чужая земля и горы, к которым надо привыкать. А песню привез капитан Журавлев, который долго служил на Дальнем Востоке:

Июньский день походил к концу. Спокойный хороший день.