Пограничный легион

Глава I

На гребне поросшего кедрами горного кряжа Джоун Рэндсл придержала лошадь и внимательно осмотрела вздымающиеся перед ней дикие утесы. Сердце тревожно сжалось: что же она наделала!

— Значит, Джим не морочил мне голову, — сказала она вслух, — значит, он это в самом деле задумал и теперь едет прямиком к границе. Зря я над ним смеялась.

Место — отроги Скалистых Гор на юге Айдахо — и верно было дикое. А в том самом году ему предстояло пережить еще и самые страшные за всю историю Запада потрясения. Несколькими годами раньше целые орды разношерстного сброда из всех слоев общества в погоне за золотом наводнили Калифорнию. Однако вскоре богатые месторождения были открыты и в Айдахо. И тут вновь вспыхнувшие надежды, вкупе с активными действиями карательных отрядов, погнали этот бурлящий человеческий поток из Калифорнии в Айдахо, а вся муть, вся грязная пена, собравшаяся на его поверхности, осела в горах на границе штата. Из одного старательского поселка в другой передавались фантастические истории о золотых самородках и кровавых стычках. В горах рудокопы и охотники то и дело натыкались на чужаков.

Накануне Джоун поссорилась с Джимом Кливом и теперь горько сожалела об этом. Джоун была высокая, крепкая темноволосая девушка двадцати лет от роду. Она родилась в штате Миссури, где ее отец, богатый джентльмен, занимал видное положение, пока, подобно многим своим современникам, не оказался на пути пули. После его смерти заботы о Джоун взял на себя ее дядя, который тоже не преминул откликнуться на зов золота, и остальные годы жизни Джоун прошли в дикой глуши среди гор.

Уже много миль ехала Джоун к горной цепи по следу Джима. Поднявшись на кедровый кряж, она остановилась и спешилась — решила удостовериться, что зрение ее не обманывает и следы все еще свежи.

Еще дома кто-то из старателей сказал ей, что Джим выехал из поселка очень рано, до восхода солнца. Теперь был полдень, значит, Джим где-то замешкался. Джоун задумалась. Она давно привыкла к его пустым угрозам и терпеть не могла его вечную нерешительность. А все дело было в том, что Джим, такой милый и добрый, за все время их знакомства ни разу не показал характера.

Джоун стояла возле лошади и всматривалась в темнеющие вдали горы.

Сама она была находчива, смела, отлично управлялась с лошадьми, читала следы и вообще умела позаботиться о себе. Она понимала, что на этот раз зашла слишком далеко, но надеялась, что все-таки сумеет с Джимом поладить.

Обычно Джим всегда первым искал примирения, но вчера все было иначе.

Она вспомнила, как он побледнел, как на его вдруг осунувшемся лице проступили веснушки — раньше она никогда их не видела, — а в добрых кротких глазах сверкнула сталь! Это было лицо человека ожесточившегося, готового на безрассудный поступок. Что же такое она ему сказала? И Джоун принялась вспоминать…

Вчера вечером, когда стало темнеть, она ждала его на обычном месте.

Она никогда не скрывала, что предпочитает его другим местным парням, а он — с обидой подумала Джоун — нисколько этого не ценил. Ну что в нем хорошего? Разве что се любит. Да и это достоинство сомнительное, уж очень он носится со своей любовью.

Раздумывая о любви Джима, Джоун до мельчайших подробностей вспомнила все, что случилось накануне. Она сидела под елками около хижины. Тени сгустились, йотом побледнели — взошла луна. Слышалось низкое гудение насекомых, далекий женский смех, журчанье ручья. Джим запаздывал. Верно — намекнул дядя — застрял в салуне, который совсем недавно вторгся в их тихую жизнь. Поселок разрастался, в нем появилось слишком много чужих — грубых, громкоголосых, вечно пьяных мужчин. Все это очень не нравилось Джоун. Еще недавно она с таким удовольствием бывала в поселковой лавке, теперь же ходить туда стало прямо пыткой. И перемены эти плохо влияли на Джима. Да и вообще он был слишком податлив.

Джоун ждала; обида и досада все возрастали. Наконец она встала. Дальше ждать она не намерена, а вот при встрече кое-что ему скажет.

Но тут позади послышался шорох. Не успела Джоун обернуться, как оказалась в чьих-то крепких, медвежьих объятьях. Голова ее запрокинулась назад, Джоун не могла ни вырваться, ни закричать. Над ней склонилось смуглое лицо. Ниже, еще ниже. Чьи-то губы быстрыми поцелуями закрыли ей глаза, обожгли щеки, прижались к ее губам. Она почувствовала, что не может сопротивляться их непонятной силе. И тотчас руки разомкнулись.

Испуганная, оскорбленная Джоун отшатнулась назад. Она была потрясена и не сразу поняла, кто это. Человек засмеялся. Джим!

— Ты всегда считала, что мне недостает дерзости, — услышала она, — а теперь что скажешь?

В груди Джоун поднялась слепая ярость. Она готова была убить его на месте; ведь она никогда не давала ему никакого права, никогда ничего не обещала, не показывала, что он ей нравится. А он, он осмелился!.. Жаркий румянец вспыхнул у нее на щеках. Она разозлилась на Джима, но еще больше на себя. Его дерзкие поцелуи почему-то пробудили в ней чувство жгучего стыда, потрясли все ее существо. Ей казалось, что она ненавидит Джима.

— Ты… ты… как ты смел! — вырвалось у нее. — Ну, Джим Клив, теперь между нами все кончено!

— Я-то думал, у нас еще ничего и не начиналось, — с горечью ответил он. — Надо было здорово… Да нет, я ни о чем не жалею… Господи, подумать только… я тебя… поцеловал!

Джим тяжело дышал. Лунный свет падал на его бледное лицо. И Джоун вдруг увидела совсем незнакомого Джима, упрямого, дерзкого.

— Ты еще пожалеешь, — зло сказала она. — Видеть тебя больше не хочу.

— Ну и прекрасно. А я все равно ни о чем не жалею и никогда не пожалею.

Джоун подумала, уж не в виски ли тут дело? Хотя нет, Джим никогда не был любителем выпить — это, пожалуй, была его единственная добродетель.

Воспоминанье о поцелуях подтвердило — нет, он не пил. Просто он вдруг стал другим, и она никак не могла понять, что с ним произошло. Догадался он, как на нее подействовали его поцелуи? Если он еще раз осмелится… Джоун вздрогнула, но не только от злости. Надо его хорошенько отчитать.

— Джоун, я тебя поцеловал, потому что не могу больше ходить, как побитая собака, — начал Джим, — я люблю тебя, без тебя я сам не свой. Быть того не может, чтобы я тебе совсем не нравился. Давай поженимся… я стану…

— Никогда! — жестко отрезала она. — Ты же ни на что не годен!

— Еще как годен, — бурно запротестовал он. — Я много чего умею. Только, как тебя встретил, у меня все из рук валится. Я с ума по тебе схожу. Ты вот позволяешь другим за тобой бегать. А они не стоят… Господи, до чего тошно! То тоска, то ревность. Ну дай мне хоть каплю надежды, Джоун.

— Зачем? — холодно бросила она. — С чего это? Ты же бездельник, работать не желаешь. Не успеешь найти золото, как тут же все спустишь. У тебя ведь кроме ружья и нет ничего. Только и умеешь, что палить по чем попало.

— Что ж, и это, может, когда-нибудь сгодится, — беспечно отозвался Джим.

— Джим Клив, да ты и глупостей-то наделать не умеешь, — язвительно продолжала Джоун.

От этих слов он дернулся, как от удара, и, наклонившись к ней, процедил:

— Джоун Рэндел, ты что, шутишь?

— Ни капли, — тотчас ответила она.

Наконец-то он разозлился. Как интересно! От этого собственная ее злость поутихла.

— Значит, ты считаешь, что я просто ничтожный, бесполезный, бесхарактерный слизняк? Что я даже глупостей наделать не способен?

— Как это ты догадался?

— Вот, значит, за кого ты меня держишь! И это после того, как я жизнь свою загубил из-за любви к тебе?

Джоун язвительно рассмеялась.

До чего же приятно его мучить! Какое странное жгучее удовольствие!

— Клянусь Богом, ты еще увидишь! — хрипло выкрикнул Джим.

— Что же я такое увижу, а? — передразнила она.

— Все вы в лагере еще рты разинете. Сегодня же уберусь отсюда на границу. Прямо в банду Келлза и Гулдена. Ты обо мне еще услышишь, Джоун Рэндел.

Келлз и Гулден! Наводящие ужас имена беспощадных главарей неведомой банды, которая орудовала на границе и непрестанно пополнялась все новыми и новыми головорезами. Где-то там, у границы, скапливался преступный сброд — воры, грабители, убийцы. Слухи о них все чаще доходили до некогда мирного поселка. У Джоун захолонуло сердце. Нет, нет, этого не может быть, это пустая угроза, всего лишь распрекрасная выдумка Джима. Не может он сделать ничего подобного. А если бы и мог, она этого никогда бы не допустила. Но с присущей женщинам непоследовательностью она ничего ему не сказала.

— Куда тебе! — отрезала она и снова презрительно засмеялась.

Осунувшийся, вконец разозленный Джим пристально посмотрел на нее и, не сказав ни слова, быстро зашагал прочь. Джоуи очень удивилась, ей стало не по себе, но и тогда она не позвала его назад.

Однако в полдень следующего дня она ехала по его следу в сторону горного массива, оставив за собой уже не одну милю. След шел по широкой тропе, но ней обычно разъезжали охотники и золотоискатели, так что заблудиться Джоун не боялась. Опасна здесь была только встреча с кем-нибудь из пограничных головорезов — в последнее время они зачастили в поселок.

Намного погодя она снова села на лошадь и стала спускаться с гребня — решила проехать вперед еще одну-две мили. Ей казалось, что Джим уже совсем близко — то ли за тем вон кедром, то ли за той скалой. Он ведь только пугал се. Но с другой стороны, она наговорила ему такого, чего не стерпит ни один мужчина, и уж если у Джима есть хоть немного характера, он наверняка теперь его покажет. Сожаление к страх все больше овладевали ею. В сущности Джим еще совсем мальчишка, всего на два года се старше. С досады он может Бог весть чего натворить. Неужели она в нем ошиблась? А если нет, значит сама была по меньшей мере жестока. Но он-то посмел ее поцеловать! Каждый раз, когда Джоун об этом вспоминала, се охватывало смятение, жгучий стыд. Она вдруг с изумлением поняла, что несмотря на свою оскорбленную гордость, на их ссору, несмотря на то, что он бежал от нее и теперь она в страхе и раскаянии пытается его нагнать, в ней пробуждалось непонятное ей самой уважение к Джиму Кливу.

Джоун поднялась на следующий гребень и снова остановилась. Далеко внизу ехал всадник. Сердце у нее забилось. Это, конечно, Джим. Он возвращается! Вот и выходит, что он только пугал ее. С плеч свалилась тяжесть, Джоун повеселела. Но к радости примешивалось и смутное сожаленье: значит, все-таки она судила о нем правильно.

Однако она тут же увидела, что лошадь не Джима, и, продолжая следить за ней, поспешно укрылась в кустах. Вскоре ей стало ясно, что это вовсе не Джим, а приятель ее дяди, Харви Робертс, из их же поселка. Она выехала из укрытия и окликнула его. При звуке голоса Робертс дернулся и схватился за ружье — характерная примета тех суровых лет, — но тут же, узнав Джоун, повернул в ее сторону и воскликнул:

— Привет, Джоун! Здорово ты меня напугала. Надеюсь, ты здесь не одна?

— Одна. Я ехала за Джимом и увидела вас, — ответила она, — сначала я приняла вас за Джима.

— Ехала за Джимом? Что случилось?

— Мы поссорились, и он пригрозил, что уедет отсюда ко всем чертям. Туда, на границу. А я разозлилась и сказала, что он может убираться, куда хочет… Мне очень жаль, что так получилось, и теперь я хочу его догнать.

— Вот оно что! Значит, след-то был Джимовой лошади. А я никак в толк взять не мог. Слушай, Джоун, там, через несколько миль, след сворачивает на тропу к границе. Это точно. Я там бывал.

Джоун быстро на него взглянула. Изрезанное шрамами, покрытое седой щетиной лицо было серьезно, и он старался не смотреть ей в глаза.

— Неужели вы думаете, что Джим… что он на самом деле уедет на границу? — торопливо спросила она.

— Похоже на то, Джоун, — помолчав, ответил он. — У него хватит ума. За последние месяцы он совсем распустился. Времена-то нынче такие, что парню трудно оставаться порядочным. Тут как-то вечером он такую драку устроил. Чуть не убил молодого Брэдли. Да ты, верно, и сама знаешь.

— Я ничего не слышала, — ответила она. — Расскажите. Почему они дрались? — Говорят, будто Брэдли плохо о тебе отозвался.

По телу Джоун пробежала горячая волна крови — новое, непонятное, но сладкое чувство защемило ей сердце. Она терпеть не могла Брэдли, его почти непристойную навязчивость.

— А почему Джим мне ничего не сказал? — спросила она, обращаясь как бы к себе самой.

— Похоже, он не очень хотел вспоминать, как отделал Брэдли, — со смехом ответил Робертс — Поехали обратно, Джоун.

Джоун молчала. Взгляд ее скользнул по волнам зеленых взгорий, уходящих вдаль, к высоким серочерным хребтам. Странное чувство шевельнулось в глубине ее души. В молодости отец ее был искателем приключений, и теперь в ней вдруг заговорил голос крови. Тревожное волнение поднялось в ее груди. Как несправедливо обошлась она с человеком, который ее любит!

— Я поеду за ним, — выдохнула она наконец.

Робертс не удивился. Он взглянул на солнце.

— Пожалуй, мы еще успеем его нагнать и дотемна вернуться домой, — только и сказал он, поворачивая лошадь. — Сейчас свернем и поедем ему наперерез — выиграем несколько миль. А потом снова выйдем на след. Никуда он не денется.

Робертс пустил коня резвой рысью, Джоун тронулась за ним. Она была так поглощена своими мыслями, что даже забыла поблагодарить Робертса.

Вскоре они выехали в долину, узкую щель, отделявшую предгорья от хребта, и прибавили шагу. Долина тянулась на много миль. Где-то посередине ее Робертс окликнул Джоун и, нагнувшись, она увидела след Джима. Робертс перешел на галоп, и так они ехали до конца долины. Потом стали подниматься по склону, это и была дорога в горы. Время летело быстро.

Джоун то и дело всматривалась в даль, ожидая, что вот-вот увидит Джима. Но он не появлялся. Робертс все чаще поглядывал на солнце. Уже давно перевалило за полдень. Теперь Джоун забеспокоилась о доме. Утром в полной уверенности, что нагонит Джима очень скоро и успеет вовремя вернуться, она никому ничего не сказала. Наверно, ее уже хватились.

Местность становилась все суровее. Вокруг громоздились поросшие кедром и соснами скалы. Из чащи то и дело выскакивали олени, куропатки взлетали прямо из-под копыт. Полуденный зной сменился прохладой.

— Пожалуй, лучше оставить это дело, — обернулся к ней Робертс.

— Нет-нет. Проедем еще немного, — попросила Джоун.

И они вновь пришпорили лошадей. Вот, наконец, и вершина. Подъем закончился. Под ними лежала неглубокая округлая долина — казалось, она открывает путь прямо в глубь гор. На дне, в неглубокой промоине, поблескивала красными бликами вода. И нигде ни души. Джоун с опаской осмотрелась. Похоже, за один день им Джима не догнать. Теперь след пошел влево и стал еле виден. В довершение всего лошадь Робертса оступилась на каменистом дне промоины и захромала. Идти дальше она не желала, да и не могла.

Робертс спешился и ощупал ногу.

— Ладно еще, что не сломала, — сказал он, давая этим понять, что дело плохо— Слушай, Джоун, нам, похоже, туго придется на обратном пути: твоя двоих не увезет, а идти пешком я не могу.

Джоун соскочила на землю, набрала воды и помогла обмыть вывихнутый и уже распухший сустав. За сиюминутными заботами она забыла о своей беде.

— Придется тут остановиться, — сказал Робертс и огляделся. — Хороню, у меня есть с собой тюк, тебе тут будет удобно. Только с костром придется поостеречься — никакого огня, когда стемнеет.

— Что ж, ничего не поделаешь. Поедем завтра. Джим теперь уже недалеко, — отозвалась Джоун, радуясь, что сегодня нельзя возвращаться домой.

Робертс снял тюк и расседлал лошадей. Вдруг он резко выпрямился.

— Слушай, что это такое?

Джоун услышала глухой перестук копыт по траве и тут же резкий громкий топот неподкованных копыт по камню. Круто обернувшись, она увидела трех всадников. Они были уже на середине промоины и направлялись прямо в их сторону. Один показывал на нее рукой. Их темные фигуры зловещими тенями вырисовывались на красном предзакатном небе. Джоун тревожно взглянула на Робертса. Тот смотрел на всадников и, поняв, кто они такие, негромко выругался. Джоун показалось, что лицо у него посерело.

Всадники остановились у края впадины. Один вел на поводу мула с вьюком и тушей оленя. На своем веку Джоун довольно перевидала подобных типов, но никто и никогда не производил на нее такого сильного впечатления, как эти.

— Здрасьте, — поздоровался первый.

И тут Джоун ясно увидела, как лицо у Робертса словно подернулось пеплом.

Глава II

— Это ты, Келлз?

Вопрос Робертса прозвучал скорее как подтверждение его догадки, и раздавшийся в ответ смех не оставил места сомнению.

Всадники миновали промоину и снова остановились, словно времени им было не занимать. Все они были молоды, не старше тридцати. Те двое, что еще не открывали рта, ни простой грубой одеждой, ни тяжелыми чертами лица почти не отличались от мужчин, которых Джоун привыкла видеть каждый день. А вот Келлз казался человеком совсем иного сорта.

Пока он не посмотрел на нее, ей казалось, что он напоминает кого-то из знакомых еще по дому в Миссури; однако когда он бросил на нее беглый взгляд, она, почему-то очень смутившись, поняла, что никогда прежде не встречала никого, подобного этому человеку. Бледное с серыми глазами лицо, приятное и умное, наводило на мысль, что некогда он принадлежал к хорошему обществу. Однако при всем том в нем было что-то неуловимо чуждое, пугающее. Отчего ей стало так страшно? От его присутствия. или его имени? Келлз! Для Джоун это было просто слово, и все же оно ассоциировалось с чем-то неизвестным и грозным. В последние годы по лагерям и поселкам Айдахо ходило множество мрачных слухов, часто слишком невероятных, чтобы в них поверить, — и с каждой историей все росла слава Келлз а, а вместе с ней и малоприятная уверенность, что легион головорезов на границе быстро набирает силу. По никто из обитателей поселка ни разу не упоминал, что встречал Келлза. Может быть, их заставлял молчать страх? Во всяком случае, Джоун с удивлением заметила, что Робертс, похоже, знаком с этим человеком.

Келлз спешился и протянул руку. Робертс неохотно ее пожал.

— Где мы последний раз встречались? — спросил Келле.

— Вроде иод Фриско, — ответил Робертс, и было видно, что ему хочется поглубже упрятать это воспоминание.

Прикоснувшись к шляпе, Келлз бросил на Джоун быстрый взгляд.

— Сбились с пути? — обратился он к Робертсу.

— Да вроде того, — ответил Робертс; напряжение его заметно спало, голос звучал ровно, без запинок. — Искали любимого конягу мисс Рэндел, ушел куда-то, вот мы и заехали в такую даль. А тут еще мой охромел. Похоже, домой нам сегодня не попасть.

— А вы откуда?

— Из Хоудли. Из поселка Билла Хоуда и, отсюда миль тридцать.

— Слушай, Робертс, не возражаешь, если мы тоже тут заночуем? — продолжал Келлз. — У нас есть свежее мясо.

Он что-то сказал своим спутникам, те отошли к большому кедру, стоявшему неподалеку, и принялись разгружать и расседлывать лошадей.

Робертс нагнулся возле Джоун, делая вид, будто тоже возится со своим тюком, и хрипло зашептал:

— Это Джек Келлз, калифорнийский бандит. Бьет без промаха, что гремучая змея. Дорога у него одна — в ад. Когда я последний раз его видел, на шее у него болталась веревка — его вели на виселицу. Только, говорят, дружки его отбили. Слушай, Джоун, взбреди ему сейчас в голову, он меня тут же прикончит. Прямо не знаю, что и делать. Ради Бога, придумай что-нибудь… Раскинь своим женским умом! Дело-то совсем дрянь, хуже не придумаешь.

Джоун едва держалась на ногах и с радостью села. Ее знобило, к горлу подступила тошнота, в глазах темнело. Она понимала, что ей грозит страшная опасность — Робертс не стал бы зря такое говорить. Джоун была человеком смелым, да и к опасностям ей было не привыкать, но тут крылось что-то другое; похоже, по сравнению с этой, все пережитые опасности были пустяком. Смысл слов Робертса до нее не дошел. С чего это его станут убивать? У него нет с собой ни золота, ни других ценностей. И на лошадей их вряд ли кто польстится. Наверно, опасность для них с Робертсом заключается в том, что ее, девушку, застигли в глуши, где она легко может стать жертвой звериных инстинктов этих бандитов. Ей не раз приходилось слышать о подобных вещах, только она никак не могла поверить, что такое может случиться и с ней. Конечно, Робертс ее защитит. Ну, и этот приятный, воспитанный Келлз — он же не головорез какой-нибудь, говорит, как человек вполне образованный, — он, надо полагать, не причинит ей зла. Джоун лихорадочно думала о том, что ей грозит, о своих догадках, о том, что же делать, и никак не могла сосредоточиться. Она еще — не знала, как поступить, даже если сумеет предугадать опасность.

Пока Джоун сидела под кедром, мужчины занялись устройством лагеря. На нее никто не обращал внимания. За работой они разговаривали, шутили и смеялись, как обычные люди. Келлз развел костер, принес воды, наломал про запас кедровых веток. Парень, которого они называли Билл, стреножил лошадей, второй развернул тюк, расстелил парусину и вынул из засаленного мешка продовольствие. Робертс замесил тесто.

Солнце зашло. Небо горело закатными красками, все залил красноватый сумеречный свет. Вскоре он померк, лагерь окутала тьма. Робертс принес Джоун хлеба, кофе и кусок оленины.

— Вот тебе ужин, Джоун, — громко и весело окликнул он девушку, а шепотом добавил, — может, все обойдется. Они вроде бы ничего. Да я все одно боюсь. Плохо, что ты такая красотка, плохо, что он тебя видел.

— Давай попробуем ночью сбежать?

— Попробовать-то можно. Только, если они задумали что худое, у нас ничего не получится. Я все никак в толк не возьму, что у них на уме. Ты давай-ка прикинься тихоней. И не робей.

Робертс вернулся к костру. Джоун очень проголодалась. Она быстро съела и выпила все, что принес Робертс, и теперь, набравшись сил, могла спокойно обдумать положение. Несмотря на страх, в ней пробудилось и любопытство. Ей пришло в голову, что в нависшей над ней опасности есть и что-то притягательное. Джоун была человеком эмоциональным, с сильной волей и отличной выдержкой. Ее всегда тянуло к неизвестному, к свободе, влекло все, что, как ей казалось, обещало захватывающие приключения. Только такого никогда не случалось. Еще ребенком, часто к большому неудовольствию матери, она жадно поглощала книги, повествующие о вольной жизни на дикой природе, о приключениях на море, кровавых схватках. Родители даже говаривали, что ей следовало родиться мальчиком.

Вокруг царила непроглядная ночь. Через небо протянулось бледное узкое звездное облако — Млечный путь. В кедрах стонал ветер, ревел, раздувая негаснущий костер. В темноту ночи летели искры. Порывы ветра гнали к Джоун дым и сладковатый острый запах горящего кедра. Неподалеку, в зарослях кустарника, возились койоты, с далекого гребня горы доносился унылый вой волка.

Ночевка под открытым небом была для Джоун делом обычным. Ей довелось когда-то пересечь степи с караваном фур и не раз слышать воинственные крики индейцев. Приходилось целыми неделями искать с дядей золото, охотиться в горах. Но до этой ночи ни разу в жизни красота дикой природы не затрагивала ее так глубоко.

Робертс, стоя на коленях, чистил сырым песком свою печурку. Было видно, как большая косматая голова его мерно покачивается в свете огня.

Он не спеша водил рукой взад и вперед и, казалось, напряженно думал.

Билл и его товарищ сидели, привалившись к обломку скалы, и тихо переговаривались. Келлз стоял в свете пламени, медленно посасывая трубку и пуская вверх облачка дыма. Издали его фигура вовсе не казалась внушительной, лицо тоже не поражало воображенья. Однако и с одного взгляда было видно, что это человек необыкновенный. От него исходила странная сила и властность. Время от времени он, казалось, бросал взгляд в сторону Джоун, но полной уверенности у нее не было — глаз его было не разглядеть. Куртка его валялась на земле, он стоял в расстегнутом жилете, мягкой клетчатой рубахе и небрежно повязанном черном галстуке.

Бедра обтягивал широкий пояс, на котором в кобуре болтался тяжелый револьвер. Как странно он носит револьвер, подумала Джоун, ведь это очень неудобно — при ходьбе он обязательно будет бить по ноге. Да и на лошадь так не сядешь — его все равно придется куда-то убрать.

— Слушай, у тебя есть одеяло для девушки? — вынув изо рта трубку, обратился он к Робертсу.

— У меня только потники, — ответил Робертс, — мы не думали, что придется заночевать в горах.

— Я дам свое, — сказал Келлз и пошел от костра, — ночью будет холодно.

Он тут же вернулся и бросил Робертсу одеяло.

— Премного благодарен, — пробормотал тот.

— Сам я устроюсь вот тут, — продолжал Келлз. Он сел у костра и, казалось, погрузился в свои мысли.

Робертс отнес одеяло и потники под дерево, бросил их на землю и расчистил место от камней и сучьев.

— Сколько тут камня, — заметил он, — ну, даст Бог, ты хоть немного поспишь.

Он стал расстилать потники и одеяло и устраивать из них подобие постели. Вдруг Джоуи почувствовала, что кто-то дернул ее за юбку верхового костюма, и нагнулась.

— Я просижу ночь тут, около тебя, — шепнул Робертс, прикрывая рот огромной ручищей, — спать я не стану.

Затем он вернулся к костру. Джоун прилегла и укрылась одеялом — но не оттого, что устала или хотела спать, а просто чтобы все выглядело как можно естественнее. Разговоры смолкли. Раз Джоун послышалось, будто где-то звякнули стремена, зашелестел кустарник. Спустя некоторое время появился Робертс с седлом в руках и устроился неподалеку. Джоун чуть приподнялась и увидела, что Келлз сидит у костра один, погруженный в глубокую задумчивость. Она снова осторожно улеглась и стала смотреть на яркие, холодные звезды. Что с ней будет? Наверно, что-то ужасное! Об этом говорило все — ночные тени, тишина, присутствие этих чужих мужчин.

Ее снова стала бить нервная дрожь. Только бы не заснуть, ни в косм случае не заснуть, говорила она себе. И вдруг се осенило: надо воспользоваться кромешной тьмой, потихоньку выбраться из лагеря, найти свою лошадь и сломя голову бежать от грозящей опасности. Она долго на все лады прикидывала, как это лучше сделать, и, если бы была на Западе новичком, обязательно попытала бы счастья. Но теперь, по здравом размышлении, она поняла, что от этого плана лучше отказаться. Как незамеченной выбраться из лагеря? Где искать лошадь? Как уйти от погони? Как, наконец, найти дорогу домой? Уж лучше остаться тут с Робертсом.

Приняв решение, Джоун успокоилась и притихла под теплым одеялом. Сонная истома охватила ее. Она твердо решила не засыпать, однако сопротивляться сну становилось все труднее. Похоже, прошли часы. Огонь в костре гас, потом снова вспыхивал, теки сгущались, потом снова светлело — кто-то подбрасывал в костер кедровые ветки. В темноте раздавался глухой стук копыт стреноженных лошадей. Затих ветер, умолкли койоты. Глаза у Джоун больше не открывались, их словно склеило клеем. И постепенно из сознания ушло ощущение ночи, глуши, сонной теплоты постели.

Когда Джоун проснулась, было светло, воздух пощипывал лицо. Она широко раскрыла глаза. Сна больше не было и в помине. Макушки кедров уже алели в лучах восходящего солнца. Потрескивал костер, в небо уходили голубые клубы дыма. В одно мгновение Джоун вспомнила, что случилось накануне, и села. Робертс и Келлз возились у костра. Тот, кого называли Билл, нес воду; второй парень уже пригнал лошадей и теперь их расстреноживал. На Джоун никто как будто не обращал внимания. Она встала и первым делом пригладила растрепавшиеся волосы, которые, отправляясь куда-нибудь верхом, всегда заплетала в косу. Значит, она все-таки спала, даже не разувшись! Такого с ней еще не бывало. Она спустилась к воде умыться.

Мужчины по-прежнему ее вроде бы не замечали. У нее мелькнула мысль, что, может быть, Робертс все же преувеличил опасность. Ее лошади, довольно пугливой, не понравились чужие руки, она рванулась в сторону и ускакала. Джоун отправилась на поиски и вскоре потеряла лагерь из виду. Поймав, в конце концов, лошадь, она вернулась и привязала ее покрепче. Теперь она совсем осмелела и подошла к костру поздороваться с мужчинами.

— Доброе утро, — сказала она весело.

Келлз сидел к ней спиной. Он не шевельнулся, не произнес ни слова, вообще ничем не обнаружил, что слышал ее. Человек по имени Билл уставился на нее, но тоже ничего не» сказал. Один лишь Робертс отозвался на ее приветствие. Звук его голоса поразил Джоун до глубины души; она быстро взглянула и, хотя Робертс тотчас отвернулся, успела разглядеть, что лицо у него совсем осунулось, в глазах было отчаянье.

Радостное, полное надежды настроение Джоун мгновенно улетучилось. Между мужчинами что-то произошло, только она не знала что. Ей снова стало страшно. Руки и ноги вдруг налились неимоверной тяжестью. Чуть не падая, она побрела в сторону и с облегчением опустилась на камень. Робертс принес ей завтрак, но не сказал ни слова, даже не взглянул на нее. Руки у него дрожали. Джоун совсем перепугалась. Что же будет? Робертс вернулся к костру. Джоун с трудом заставила себя проглотить завтрак — она твердо знала: сегодня ей понадобится вся сила духа, вся ее стойкость.

Потом она увидела, что Келлз и Робертс о чем-то спорят, но так тихо, что слов было не разобрать. Казалось, Робертс отчаянно чему-то противится. Голос Келл за звучал холодно и властно. Наконец они замолкли, как будто предмет спора был исчерпан.

Робертс суетливо, неловко увязав тюк, пошел за своей лошадью. Она еще прихрамывала, но, похоже, уже была в форме. Робертс заседлал ее, привязал тюк. Потом заседлал лошадь Джоун. Когда все было готово, он решительно повернулся к Джоун, как человек, который наконец готов грудью встретить давно грозящую ему смертельную опасность.

— Поехали, Джоун. Пора, — крикнул он громким, но неестественным голосом.

Джоун встала и направилась к лошадям, но тут же между нею и Робертсом оказался Келлз. И опять этот жуткий человек держался так, словно ее тут вовсе не было. Он прошел половину лагеря и остановился футах в пятнадцати перед Робертсом.

— Робертс, садись на лошадь и убирайся, — сказал он.

Робертс отпустил поводья и выпрямился. Это был самый смелый жест из всех, что он до сих пор себе позволял. Теперь можно было снять маску — его неопределенные опасения стали явью, притворство и хитрости не помогли, — теперь он мог вести себя как мужчина. Выраженье лица его изменилось. Он побледнел, посуровел.

— Без девушки я отсюда не уеду.

— Ты ее не получишь.

Джоун затрепетала от страха. Вот, значит, в чем дело. На миг сердце у нее перестало биться. Дрожа всем телом, затаив дыхание, она уставилась на мужчин, ставших вдруг средоточием мира.

— Выходит, мне придется ехать с вами, — ответил Робертс.

— Твое присутствие нам ни к чему.

— Я все равно поеду.

Это все так, словесная перепалка, подумала Джоун. Она понимала, что Робертс хладнокровно и неуклонно идет навстречу тому, чего ожидал с самого начала. А о чем говорил голос Келлза? Человек этот, казалось, по-прежнему был спокоен, доброжелателен, любезен.

— Ты что, совсем спятил? — спросил он.

Робертс ничего не ответил.

— Отправляйся домой. Можешь сказать там все, что тебе заблагорассудится, — продолжал Келлз. — Тот раз в Калифорнии ты меня выручил. Я таких вещей не забываю. А теперь подумай и бери след.

— Только вместе с ней. Так просто я ее не отдам, — заявил Робертс. Руки у него дернулись.

От Джоун не ускользнуло напряженное внимание бледно-серых глаз, следивших за Робертсом — его лицом, взглядом, руками.

— Какой тебе толк сопротивляться? — с ледяным смехом спросил Келлз. — Ей это все равно не поможет. Ты прекрасно знаешь, что получишь.

— Слушай, Келлз… Я скорее подохну на месте, чем оставлю ее у вас в лапах, — в ярости заорал Робертс. — Хватит тут время терять на споры. Отпусти ее, а то…

— Ты вроде не дурак, — прервал его вкрадчивы#, спокойный, но властный и холодный голос Келлза. А какая в нем слышалась сила, какая самоуверенность! — С дураками я не спорю. Воспользуйся возможностью, которую я тебе даю. А с нами шансов у тебя никаких. И что тебе с того, будет у вас одной девушкой больше или меньше?

— Келлз, я, может, и дурак, да только я мужчина, — гордо ответил Робертс. — А вот в тебе, видать, уж совсем ничего человеческого не осталось. Это я давно понял, еще там, на приисках. Но все же ума не приложу, как ты можешь стоять тут и говорить, вроде как джентльмен, когда ты знать не знаешь, что такое настоящий мужчина… Отпусти ее, не то я… я буду стрелять!

— Робертс, у тебя же есть жена, дети?

— Есть, — сипло крикнул Робертс, — только жена от меня отвернется, если я отдам тебе Джоун Рэндел. У меня у самого взрослая дочка. Может, и ей когда понадобится, чтоб настоящий мужчина защитил ее от такого… такого, как ты, Джек Келлз!

Однако пыл и страсть Робертса не возымели никакого действия, разве что по контрасту еще ярче выступила непонятная жестокость натуры Джека Келлза.

— Ты уберешься отсюда или нет?

— Нет! — прохрипел в ответ голос Робертса.

Все это время Джоун стояла, словно завороженная стремительной перепалкой между своим защитником и губителем. Но тут ее охватил панический страх. Ей приходилось раньше видеть драки, но до убийства дело никогда не доходило. Обезумев от ярости, Робертс, как загнанный волк, изготовился к прыжку. Он весь затрясся и, пригнувшись, выбросил вперед руку.

Джоун в ужасе закрыла глаза, заткнула уши и, стремительно повернувшись, бросилась бежать. И тотчас в ушах у нее глухо прогремел выстрел.

Глава III

Джоун бежала, спотыкаясь о камни и сучья. Глаза застилала темная пелена, душу леденил ужас. Она уходила все дальше в глубь кедрача, как вдруг кто-то схватил ее сзади. Чьи-то руки змеиными кольцами обвились вокруг тела. Ей стало дурно, но падать в обморок было нельзя. Отчаянным усилием она высвободилась и обернулась. Перед ней стоял человек по имени Билл. Он сказал что-то нечленораздельное. Джоун отшатнулась и прильнула к корявому стволу сухого кедра, пытаясь побороть нахлынувшую слабость, почти осязаемый холодный беспросветный ужас.

Когда туман в глазах рассеялся, она увидела Келлза, он подходил, ведя в поводу лошадей — свою и ее. Джоун обдало жаром, но тут же смятенный мозг напомнил ей о Робертсе.

— Ро… Робертс? — запинаясь, еле выговорила она.

Келлз пристально посмотрел на нее.

— Мисс Рэндел, мне пришлось утихомирить вашего друга, — ответил он.

— Вы… Вы его… Он умер?

— Я только попортил ему правую руку. Не сделай я этого, он бы кого-нибудь ранил. Он вернется в Хоудли и передаст вашим родным, что вы живы и находитесь в полной безопасности.

— В безопасности! — шепотом повторила Джоун.

— Вот именно, в безопасности, мисс Рэндел. Если вы собрались ехать на границу, то должны знать, что быть там в безопасности можно только со мной.

— Но я хочу домой! Отпустите меня.

— Об этом не может быть и речи.

— Тогда… что вы… собираетесь со мной сделать?

Он снова бросил на нее острый взгляд серых глаз — ясных, прозрачных, как хрусталь; в них не было ни холодности, ни темноты — они не выражали ничего.

— За вас я получу бочонок золота.

— Как так? — изумилась Джоун.

— Возьму выкуп. Рано или поздно ваши золотоискатели обязательно найдут жилу. Богатую жилу! А мне тоже надо на что-то жить.

Говоря это, Келлз подтягивал подпругу у ее седла. Его голос, манеры, приветливая улыбка на умном лице, казалось, говорили о его искренности, и, если бы не глаза, Джоун вполне бы ему поверила. Пока же сомнения ее не покидали. Она помнила, как охарактеризовал этого человека Робертс. И все же понемногу стала успокаиваться. В панику ее ввергли мысли о Робертсе, о том, что его убили. Теперь же, узнав, что Робертс только легко ранен, что жизнь его вне опасности и он может спокойно вернуться домой, она перестала тревожиться, и настроение у нее поднялось настолько, что она не дрогнув приняла все случившееся.

— Билл, — окликнул Келлз человека, стоявшего поодаль с ухмылкой на грубом красном лице, — ступай, помоги Холлоуэю упаковаться, потом следуйте за мной.

Билл кивнул и пошел к лагерю, а Келлз вдогонку крикнул;

— Вот еще что, Билл, Робертсу ты ничего не говори, а то он снова рассердится.

Билл захохотал.

Грубый гогот парня резанул Джоун слух, хотя она уже давно привыкла к тупицам, которых смешили самые плоские шутки.

— Вставайте, мисс Рэндел, — сказал Келлз и вскочил в седло, — впереди долгий путь. Вам понадобятся все ваши силы. Поэтому советую вам спокойно ехать за мной и не пытаться бежать. У вас все равно ничего не выйдет.

Джоун села на лошадь и поехала за ним. Раз она оглянулась, в надежде увидеть Робертса и помахать ему на прощанье. Но возле лагеря была только оседланная лошадь Робертса, да Билл, сгибавшийся под тяжестью тюка.

Вскоре лес стал гуще, и лагерь пропал из виду. Тогда Джоун посмотрела вперед, ей хотелось выяснить, что представляет собой лошадь Келлза — сама она всю жизнь провела среди лошадей и знала в них толк. Келлз ехал на крупном мускулистом жеребце, наверняка очень резвом и выносливом. Ее лошадке от такого не уйти. И все же норов самой Джоун позволил бы ей при первом же удобном случае сделать попытку к бегству.

Наступило ясное розовое прохладное утро. В воздухе разлился сухой сладковатый аромат. При их приближении с полян испуганно уносились белохвостые олени. Подошвы ближних холмов скрывались в тени обрывистых черных склонов серогорбых сверкающих хребтов.

В голове Джоун, быстро сменяя друг друга, мелькали странные мысли, боролись противоречивые чувства. Как же так: вот она послушно едет за каким-то никчемным бродягой, разбойником с большой дороги, который хочет получить за нее выкуп. Но это же совершенно невероятно! Ее не покидал страх перед безвестными опасностями. Тщетно пыталась она забыть слова Робертса: «Не будь ты такой красоткой…» — они все не выходили из головы. Джоун знала, что хороша собой, только до сих пор никаких неприятностей от этого не было. А уж представить себе, что ее красота — как вообразил Робертс — способна затронуть Келлза, было бы и вовсе абсурдно: Келлз и не глядел-то на нее. Такие, как он, жаждут только золота. И Джоун стала прикидывать, какой он может заломить выкуп, как дяде собрать такую сумму и насколько вероятно, что им в самом деле удастся напасть на богатую жилу. Потом ей вспомнилась мать, умершая, когда Джоун была еще совсем маленькой. Незнакомая сладкая грусть защемила ей сердце и тут же прошла. Джоун представила себе дядю — высокого, крепкого, здорового старика, его раскатистый смех, его доброту, привязанность к племяннице, его непоколебимую веру, что скоро — совсем скоро — он нападет на богатую жилу. Какую бучу он устроит в поселке, узнав, что ее похитили! Как поднимет на ноги всех и вся! И все же, подумала она, найдутся в поселке и такие, что даже обрадуются, потому что те несколько молодых женщин, которые жили в лагере, ее искренне ненавидели; да и парни без нее будут поспокойнее.

Тут она вдруг вспомнила о Джиме Кливе, виновнике всех ее бед, о котором совсем забыла. Теперь она думала о нем лучше. Как приятно вспоминать, что он подрался из-за нее и даже ничего ей не сказал. Пожалуй, она его недооценивала. И ненавидела только потому, что он ей нравился. А может, и больше, чем нравился. Эта мысль се поразила, но, вспомнив его поцелуи, она снова вспыхнула от возмущенья. Если бы она и не питала к нему неприязни, то теперь-то уже обязательно должна была.

Что он такое? Никчемный парень, посмешище всего поселка, бегал за ней, как собачонка, а держался так, что другие ее поклонники и друзья считали, будто он ей нравится и она просто вываживает его на длинном поводке. Теперь же все выглядело иначе. Да, он переступил границы приличия. Запугал ее, грозя сделать что-то ужасное. Из-за этого она поехала за ним, из-за этого попала в такую страшную передрягу. Где же он теперь? И тут ее поразила мысль о том, что может произойти. Джим отправился на границу с безумной затеей разыскать Келлза, Гулдена и прочих головорезов, разбойничающих в этих глухих бездорожных местах. Он, конечно, сделает все, что наобещал. И тут вдруг появится она, причина всей сумятицы, пленницей пресловутого Келлза! Ее везут в дикий приграничный мир, в котором Келлз и Джим Клив неминуемо встретятся, и Джим увидит ее в руках Келлза. Вот тогда-то и начнется ад! Мысль о таком обороте дел как громом поразила ее, снова ввергнув в отчаянье. Однако, как ни странно, в мысли этой было и нечто притягательное. По телу прошла волна дрожи, но не от страха. В душе Джоун нарождалось что-то новое, о чем она раньше и не подозревала. Она вдруг поняла, что, несмотря на страх, она рвется навстречу опасности, риску, и со стыдом, недоуменно, вглядывалась в эту только что открывшуюся ей незнакомую сторону своего характера.

А тем временем, пока у нес в голове мысли стремительно сменяли друг друга, пролетело утро, остались позади многие мили подъемов и спусков. Перед нею открылся зеленый проход в каньон с отвесными желтыми склонами, который вел в глубь гор.

Келлз остановился на покрытом густой травой берегу неглубокого ручья.

— Слезайте. Здесь мы сделаем привал, дадим отдых лошадям. Должен сказать, вы — молодец. За утро мы отмахали миль двадцать пять.

Вход в каньон закрывали буйно разросшиеся цветущие кустарники. Место было изумительно красиво. Берега ручья поросли ивами, ольхой и осиной.

На другой стороне тянулся пышный луг. По склону через ельник карабкалось что-то бурое — верно, они спугнули оленя или медведя.

Только оказавшись на земле, Джоун ощутила, как ломит у нее ноги, и с наслаждением их распрямила. Взглянув на оставшуюся позади долину, она увидела у подножья ближайшего холма тех двоих, что оставались в лагере с вьюками. Жизнь научила Джоун наблюдательности: она сразу заметила, что у них была теперь вроде бы лишняя лошадь, но не придала этому значенья, решив, что просто о ней забыла. Вниманье ее перешло на Келлза — она стала смотреть, как он расседлывает лошадей. Жилистый, сильный, он двигался легко и проворно. Спереди у него раскачивался большой голубоватый ствол револьвера, и Джоун почему-то никак не могла оторвать от него глаз. За черным изгибом рукояти ей виделась крепко сжимающая его рука. Не стреноживая лошадей, Келлз похлопал своего гнедого по крупу и повел к ручью на водопой; ее лошадка последовала за ними. Лошади напились, вскарабкались по камням на противоположный берег и принялись кататься по траве. Подошли те двое с поклажей. Джоун обрадовалась: раньше ей как-то не приходило в голову, что негоже ей оставаться с Келлзом одной. Она посмотрела на подошедших мужчин; никакой лишней лошади с ними не было. Странно, подумала она и решила, что у нее не все в порядке с головой.

— Снимай тюки, Билл, — распорядился Келлз.

Мужчины снова развели костер и стали готовить еду. Билл и Холлоуэй теперь без умолку болтали, а когда Келлз не видел, исподтишка посматривали на Джоун. Холлоуэй сидел, насвистывая мелодию дикси. Келлз спустился к ручью. Билл воспользовался его отсутствием и стал бесстыдно разглядывать Джоун. Та, сделав вид, будто ничего не замечает, отвернулась и засмотрелась на горы. Мужчины хихикали.

— Ишь, какая гордячка! Только меня не обдуришь. У меня кучи баб были, — сказал Холлоуэй, загоготал и о чем-то зашептался с Биллом.

Вернулся Келлз с ведром воды.

— Что это с вами, ребята? — спросил он.

Те оглянулись с нарочито невинным видом.

— Да то же, что с тобой, та же хворь, — ответил Билл.

По ответу можно было судить, как мало нужно этой дикой вольнице, чтобы вспыхнуть и все смешать.

— Хозяин, — примирительно усмехнувшись, добавил Холлоуэй, — больно компания-то непривычная. Вот Билл и растаял. Что ж теперь поделаешь? Парень-то что кремень был, а тут — на тебе. Здорово, а?

Келлз не удостоил его ответом и продолжал делать свое дело. Джоун увидела его глаза, и они опять ее поразили. Ей стало казаться, что это вовсе не глаза, а два серых кружка, две пустые дырки; в них ничего не видно, и все же там таится нечто ужасное.

Шли последние приготовления к обеду. Билл и Холлоуэй еле двигались.

Наконец все было готово. Мужчины ели жадно — свежий воздух и долгий путь сделали свое дело. Джоун сидела в сторонке на берегу ручья. Насытившись, она растянулась в тени ольхи. Над ней скользнула какая-то тень — высоко над обрывом каньона парил орел. Понемногу ее охватила дремотная истома, она прикрыла глаза: позволить себе заснуть она боялась. Время еле ползло. Уж лучше бы ехать дальше. Только этим людям торопиться некуда. Вот и Келлз еле двигается. Всем им нечего делать со временем, кроме как тратить его впустую. Джоун постаралась побороть в себе желанье куда-то спешить, что-то делать. От лишней суеты проку не будет. Но смириться со своей участью она тоже не могла. Надежда на благополучную развязку стала слабеть. Надвигалась беда, казалось, все висит на волоске.

Топот и фырканье лошадей вернули ее к реальности. Она села. Мужчины уже упаковывались и седлали лошадей. За весь день Келлз говорил с ней всего два раза, и Джоун была признательна ему за молчание, хотя и не понимала, чем оно вызвано. Вид у Келлза был озабоченный и никак не соответствовал любезному выражению лица. Келлз казался мягким, добродушным, и говорил сдержанно, от него веяло дружелюбием. Однако Джоун уже понимала, что он совсем не то, чем кажется. Его явно что-то беспокоило, но не совесть, а скорее всего новые планы, захватывающие замыслы, требующие размышления. Наверно, он думает о выкупе, о золоте, решила Джоун.

Когда все было готово, Джоун встала. В эту минуту у Келлза заартачилась лошадь. Билл подвел Джоун ее лошадку и, передавая поводья, случайно чуть коснулся ее пальцев. Этого оказалось достаточно, чтобы он тут же схватил ее за руку. Еще ничего не понимая, она вырвала руку. И увидела, как его загорелое лицо заливает волна краски. Билл снова потянулся к ней и провел рукой по груди. Жест был инстинктивный, как у животного. Парень ни о чем не помышлял. Джоун прекрасно понимала, что он просто не мог удержаться: она достаточно долго жила среди неотесанных старателей. И все же с отвращением отпрянув, она вскрикнула.

Тут же сбоку послышались быстрые шаги и странный свистящий звук — кто-то с шумом втянул воздух.

— Ты чего это, Джек? — раздался крик Билла.

С ловкостью и проворством дикого зверя Келлз прыгнул вперед и оказался между ними. Выхватив револьвер, он рукоятью изо всех сил ударил Билла в лицо. Тот упал как подкошенный, обмякший, с зияющей кровавой раной во лбу. Келлз постоял над ним и медленно опустил револьвер. Джоун испугалась, что он выстрелит.

— Не надо! Не надо! Он ничего мне не сделал!

Келлз оттолкнул ее. От его прикосновения по телу се словно прошел электрический разряд. Келлз нисколько не изменился в лице, но глаза его были страшны. В самой глубине серых кружков вспыхивали странные красные блики.

— Возьмите свою лошадь, — приказал он. — Нет, не садитесь, переведите ее через ручей. Там будет тропа. Идите по ней в глубь каньона. Я вас догоню. И не вздумайте бежать или прятаться, — вам будет только хуже. Ну, быстрей!

Джоун повиновалась. Пробежав мимо Холлоуэя, который замер с раскрытым ртом, она спустилась к ручью и по камням перешла на другую сторону. Там сразу нашла тропу и, не обернувшись назад, пустилась в путь. Ей ни разу не пришло в голову спрятаться или попытаться бежать. Она слепо повиновалась, не в силах сопротивляться чужой воле. Раз до нее донеслись громкие голоса и пронзительное ржанье лошади. Тропа отклонилась от левого склона и пошла вдоль берега шумного ручья. Вдруг ей показалось, будто прозвучали выстрелы, она испугалась, но полной уверенности у нее не было, и она остановилась, прислушиваясь. Однако в ушах раздавалось лишь журчанье быстрого ручья, да шелест ветра в ельнике. Она пошла вперед. До нее вроде бы стал доходить смысл поступков Келлза.

Только был ли он движущей силой? Сомнительно. Все, что касалось этого человека, вызывало сомнение. Кроме одного: исходящей от него энергии, неистовой, беспощадной силы, чудовищной мощи.

Громкий окрик заставил ее остановиться и оглянуться назад. По тропе трусили две вьючные лошади, сзади ехал Келлз, ведя на поводу ее собственную. Тех двух парней с ним не было. Келлз быстро нагнал ее, и ей пришлось сойти с тропы, чтобы пропустить вьючных животных.

— Садитесь, — сказал Келлз и бросил ей уздечку.

Она опять беспрекословно повиновалась и тут же, собравшись с духом, прямо спросила:

— А где остальные?

— Мы расстались, — коротко бросил он.

— Почему? — настойчиво продолжала Джоун.

— Что ж, если вам так хочется знать, мы расстались, потому что вы стали слишком быстро завоевывать их… скажем, расположение… а меня это не устраивает.

— Завоевывать их расположение? — растерянно воскликнула Джоун.

На миг пронзительные серые глаза испытующе посмотрели на нее и тотчас скользнули в сторону. Этот взгляд сразу подсказал ей, что крылось за его словами: он заподозрил, что она флиртовала с его головорезами… вероятно, ради того, чтобы с их помощью избавиться от него! Конечно, это было всего лишь подозрение, и лицо ее сказало ему, что подозрение совершенно беспочвенное. Джоун тут же пришло в голову, что, если она притворится, будто не понимает его намерений, если станет разыгрывать невинность и невежество, ей удастся выстоять в неравной схватке с этим непонятным человеком. И она решила попытаться, призвав на помощь всю свою женскую интуицию, ум и хитрость. Ведь Келлз человек образованный, хотя и ставший преступником, отщепенцем. Может быть, где-то глубинах его души сохранилась память об иной жизни. Может быть, ее удастся расшевелить. И Джоун решила, что надо постараться лучше его понять, выяснить его истинные намерения — тогда ей будет легче ему противостоять.

— Билл и его приятель слишком интересовались… выкупом, который я хочу за вас взять, — продолжал Келлз, коротко засмеявшись. — А теперь поехали. Не отставайте от меня.

Джоун выехала на тропу. Смех Келлза все еще раздавался у нее в ушах. В нем, похоже, звучала насмешка… Или это только плод ее воображения? Можно ли верить хотя бы единому его слову? Джоун почувствовала, что бессильна понять его, бессильна предугадать свою судьбу.

Они ехали по типичному для этого хребта каньону. Тропа, вьющаяся меж желтых стен, была почти ненаезженная. Джоун не могла разглядеть на ней ничего, кроме следов пум и оленей. В зарослях колючих кустарников то и дело раздавался шум и треск — там бродили дикие животные. С тропы, не спеша, разбегались испуганные кролики и куропатки. Наконец Келлз и Джоун проехали старую полуразвалившуюся бревенчатую хижину — когда-то в ней, наверное, ютились старатели или охотники. Тропа оборвалась. Однако Келлз поехал дальше в глубь каньона. Джоун заметила, что желтые стены поднимались все выше, деревья росли все гуще, ущелье расширялось.

На каком-то повороте одна из вьючных лошадей, похоже, непривычная к ноше, в первый раз оказалась целиком в поле зрения Джоун, и та вдруг увидела, что она напоминает ей какую-то другую, хорошо знакомую лошадь. Конечно, не лошадь Келлза, не лошадь Билла — их Джоун почти и не видела. Ей сразу бросилось в глаза, что это явно не вьючное животное: груз ей мешал, она не знала, как с ним надо идти. Джоун стала присматриваться, и вдруг ее словно громом поразило — лошадь-то больше всего похожа на жеребца Робертса! У нее перехватило дыханье, снова поднялся холодный липкий страх. Она закрыла глаза и попыталась представить себе ту лошадь: белая левая передняя нога, старое треугольное клеймо, лохматая челка; и особая примета — светлая полоска поперек морды. Не успела Джоун припомнить что-либо еще, как поняла, что сейчас, сию минуту, все это найдет у идущего впереди жеребца. Она боялась открыть глаза. Потом заставила себя. Ей показалось, что три приметы совпадают, и она все еще надеялась, что ошибается. Но тут лошадь, осторожно выбирая дорогу, обратилась к ней мордой. На темной шерсти явственно проступала светлая поперечная полоска! Джоун сразу ее признала. Значит, Робертс вовсе не едет сейчас домой.

Келлз лгал. Келлз его убил. Такое простое и страшное свидетельство! Оправдались самые мрачные предчувствия Робертса. У Джоун закружилась голова, к горлу поднялась тошнота. Она покачнулась, но все же последним усилием воли заставила себя удержаться в седле. Она сражалась со своим страхом, как с диким зверем. Вцепившись обеими руками в луку седла, закрыв глаза, она предоставила своей лошадке выбирать дорогу, а сама изо всех сил старалась не поддаться панике от ужасного открытия, не позволить ей окончательно раздавить себя. Пока Джоун боролась с тошнотворной слабостью, ум ее успел вникнуть в ситуацию, как та ей теперь виделась. Она поняла Келлза, догадалась о собственной плачевной участи. Как это получилось, она не знала, только никаких сомнений у нее больше не было. Была реальность, ясная, беспощадная, неотвратимая.

Зачем ему понадобилось обманывать ее, как ребенка? Все разговоры о выкупе были сплошным враньем. Как и утверждение, будто бы он расстался с Биллом и Холлоуэйем из-за того, что не хотел делить с ними выкуп. Сама мысль об этом пресловутом золоте казалась теперь просто смехотворной. С самой первой минуты Келлз хотел только ее; пытался заставить Робертса ее бросить, а когда это не удалось — убил его; потом избавился и от своих двух сообщников — теперь-то Джоун понимала, что тогда действительно слышала выстрелы. Замысел Келлза, выношенный в глубине его темной души, стал, наконец, вырисовываться. Джоун ясно видела свою судьбу, жалкую, горше судьбы рабыни, горше смертных мук — самую страшную судьбу, что может выпасть на долю женщины.

Ее снова потрясла реальность всего случившегося: ведь все это происходит на самом деле, как бывало в тех историях, которым она не верила! И ей самой, и ее родным и друзьям казалось, что в далеком горном поселке они жили в полной безопасности, вполне счастливо, трудились, верили в добро и не придавали значения слухам о таких вот вещах. А теперь это произошло с ней самой.

Случавшиеся иногда нападения на почтовые кареты, убийства и ограбления одиноких старателей, драки в салунах и стычки на дорогах, безуспешные погони на границе за бандитами, неуловимыми, как арабы, скорыми, как апачи, — были достаточно ужасны, о худшем никто не хотел и думать. Реальность похищения и того, что за ним должно последовать, подействовало на ум и волю Джоун, как грубый удар острых шпор. Раз она жива, — а в свете того, что она узнала о Келлзе и ему подобных, это казалось ей почти невероятным, — ей надо собраться и встретить его во всеоружии женских кошачьих хитростей, коварства и дьявольской ловкости! Она обязана победить его, одолеть любым способом, убить — или погибнуть.

Она не из тех, кого какой-то головорез может затащить в горное логово и сделать своей игрушкой. Страх и ужас добрались до глубины ее души и отомкнули там силы, о которых она и не подозревала: ее рутинный жизненный уклад оставлял их невостребованными. Она больше ничего не боялась. Она не слабее этого человека. Теперь она женщина, а не беспечная юная девица, которая смутно грезила то о делах давно минувших дней, когда ее самой еще не было на свете, то о немыслимых приключениях, ожидавших ее в будущем. Она познала ярость и ненависть, оскорбленная женская гордость воспламенила ее дух.

Глава IV

До самого конца каньона Джоун старательно не давала Келлзу случая поймать ее взгляд — пока у нее не появилась полная уверенность, что глаза больше не выдадут ее, что Келлз не догадается о происшедшей в ней перемене.

Время шло. Путь становился все труднее. Крутые подъемы и спуски поглощали все ее внимание — приходилось думать только о лошади да собственной безопасности. Келлз повел ее через заваленный глыбами камня горный хребет. Одна другую сменяли бесконечные скалистые террасы. Джоун то и дело приходилось спешиваться и вести лошадь на поводу. Из зарослей, окружавших редкие прогалины, за людьми украдкой следили звери — то ли волки, то ли лисицы. Вокруг вздымались темные горные вершины. Уже давно перевалило за полдень. Наконец Келлз снова стал спускаться. Он ехал зигзагами по выветрившимся склонам, через заросшие кустарником террасы, все ниже и ниже, к новым каньонам. Вдруг он остановился. Перед ними, сверкая в лучах заходящего солнца, высилась одинокая гора. Тут и закончился самый долгий в жизни Джоун дневной переход. Миля за милей карабкались они то вверх, то вниз, углубляясь все дальше в горы. В голове у Джоун все перемешалось: направление троп, спусков и подъемов. Она потеряла всякое представление о том, откуда и куда они ехали. Место, где Келлз остановился, поразило ее невероятной дикой красотой — такого она в жизни еще не видывала. Это было начало каньона — узкая ложбина с низкими стенами, сплошь заросшая высокой густой травой, ивами, елями и пихтами. Из-за деревьев, навострив длинные уши, на людей с доверчивым любопытством смотрели олени. Трава то и дело приходила в движенье — там в глубине разбегались в разные стороны какие-то мелкие зверьки.

Под огромной пихтой, вершиной доходящей до края стены, Джоун увидела небольшую бревенчатую хижину без двери. Некоторые бревна желтели срезами, значит, построили ее совсем недавно. Хижина не походила на лачугу охотников и старателей, которые Джоун встречала, разъезжая по горам с дядей.

Все это она отметила, бросив лишь один быстрый взгляд. Келлз спешился и подошел к ней. Она открыто, хотя и не очень прямо, посмотрела на него.

— Я устала. Нет сил даже с лошади слезть, — сказала она.

— Пятьдесят миль вверх-вниз по горам! И ни разу не заныть! — воскликнул он с восхищением. — Вы просто молодец!

— Где мы?

— Это «Затерянный Каньон». О нем знает всего несколько человек. Из моих людей. Здесь я и буду вас держать.

— Сколько времени? — спросила она и заметила, как он пристально взглянул на нее.

— Ну… пока… — ответил он с расстановкой, — пока не получу выкуп.

— А сколько вы думаете запросить?

— Сейчас вы стоите сто тысяч золотом… Потом я, возможно, цену сбавлю.

Джоун без труда поняла скрытый, едва замаскированный смысл его слов; он стоял и откровенно ее рассматривал.

— Бедный дядя! Столько ему никогда не набрать!

— Ничего, наберет, — резко ответил Келлз.

Он помог Джоун сойти с лошади. Затекшие руки и ноги ее почти не слушались, и она позволила Келлзу снять ее с седла. Келлз сделал это очень осторожно, как полагается джентльмену, и первая тяжкая минута мучительного испытания благополучно миновала. Джоун поняла, что интуиция ее не обманула, что она на верном пути. Похоже, что, хотя Келлз был, да, конечно, и оставался негодяем из негодяев, присутствие девушки, какие бы оно не будило в нем инстинкты, не могло не вернуть его в то прошлое, когда, живя иной жизнью, он был и совершенно иным человеком. И то, как он сейчас обошелся с Джоун, произошло также непроизвольно, как и грубый жест Билла. Эта мелочь, это хрупкое звено, все еще связывавшее Келлза с прошлым, с тем временем, когда он принадлежал к другому обществу, воодушевило Джоун, показало, как вести ей свою трудную игру.

— А вы очень галантный разбойник, — заметила она.

Келлз не то не расслышал ее слов, не то пропустил мимо ушей; стоя перед ней, он оглядывал ее с ног до головы. Потом придвинулся ближе, будто хотел помериться с ней ростом.

— Вы, оказывается, очень высокая. Вы мне выше плеча.

— Да, я очень долговязая.

— Почему «долговязая»? Вы прекрасно сложены — высокая, гибкая, сильная. Вы похожи на одну индианку, которую я когда-то знал… Вы знаете, что вы очень красивы?

— Более или менее. Мои друзья не решаются говорить мне такие комплименты. А от вас, похоже, мне их придется выслушивать. Вот уж не ожидала ничего подобного от Джека Келлза из пограничного легиона!

— Из «пограничного легиона»? Откуда вы взяли это название?

— Ниоткуда. Сама сейчас придумала.

— Очень удачно придумали. Я запомню. А как вас зовут? Робертс вас называл…

Услышав это имя, Джоун похолодела, внутри у нее все сжалось, но она этого никак не обнаружила и, глазом не моргнув, ответила:

— Меня зовут Джоун.

— Джоун!

Его тяжелые властные руки легли ей на плечи. Келлз повернул ее лицом к себе.

Она снова поймала его пристальный взгляд, странный, похожий на холодный отблеск солнца на льду. Нельзя отводить глаза, сказала она себе. Начиналось самое ответственное испытание. Она готовилась к нему все долгие часы пути, собирая в кулак волю, изгоняя из души все, что там было мягкого, чувствительного; теперь, мысленно помолившись, она быстро заглянула ему в глаза — два окна в серую бездну ада. Она смотрела в пустую пропасть, в его черную, ничем не прикрытую душу, и глаза ее выражали только робкий испуг ничего не подозревающей невинной девушки.

— Джоун! Вы знаете, зачем я вас сюда привез? — спросил он хрипло.

— Да, конечно. Вы же сами сказали, — спокойно ответила она. — Хотите взять за меня выкуп. Золото. Только боюсь, вам придется отвезти меня домой без всякого выкупа.

— Разве вы не понимаете, что я хочу с вами сделать? — так же хрипло продолжал Келлз.

— Сделать со мной? — повторила она, не дрогнув ни одним мускулом. — Вы… Вы ничего об этом не говорили… я не думала… Вы ведь не сделаете мне ничего плохого? Я же не виновата, что у дяди не хватит золота на выкуп!

Келлз сильно тряхнул ее. Лицо у него помрачнело.

— Вы отлично понимаете, что я имею в виду.

— Не понимаю.

Сделав вид, что хочет показать характер, Джоун попыталась вырваться, но он еще крепче сжал ее.

— Сколько вам лет?

Джоун часто принимали за совсем юную девицу, даже за вытянувшуюся девочку. Подлинный ее возраст выдавала только развитая фигура.

— Семнадцать, — ответила она. Это было неправдой. Но губы ее, всегда ненавидевшие ложь, даже не дрогнули.

— Семнадцать? — удивился Келлз. — Правда?

Она презрительно вздернула подбородок и ничего не ответила.

— А я считал, что вы женщина. Что вам лет двадцать пять, — во всяком случае не меньше двадцати двух. Семнадцать лет и такие формы! А вы всего девочка, ребенок. Вы еще ничего не знаете!

И он разжал руки, почти оттолкнул ее, словно рассердившись то ли на нее, то ли на себя, и пошел к лошадям. Джоун направилась к хижине. Напряженная стычка отняла у нее почти все силы, однако, укрывшись от его глаз, поняв, что добилась своего, она быстро восстановила равновесие. Конечно, впереди ее ждут куда более тяжкие испытания, но вряд ли когда-нибудь она будет так близка к тому, чтобы не справиться со своим ужасом, не выдать себя с головой.

Место заточения странным образом ее завораживало. Тут — и она вздрогнула при этой мысли, — в этом тихом уединенном ущелье с ней что-то случится. Под пихтой она увидела сложенную из плоских камней грубую скамью. Возле нее бежал быстрый, в ярд шириной, горный ручей с прозрачной чистой водой. На стволе пихты что-то белело. Подойдя ближе, Джоун увидела карту — червового туза, пришпиленного к коре гроздью пулевых отверстий; пули легли точно по контуру красного сердца, а одна пробила его насквозь. Под ним карандашом были выведены какие-то каракули. Вглядевшись, Джоун прочла: «Гулден». Подумать только, всего два дня назад, когда Джим Клив пугал ее этими именами — Келлза и Гулдена, — ей и в голову не могло прийти, что они и в самом деле реальные люди, с которыми ей предстоит встретиться и столько всего пережить. А теперь она во власти одного из них! Надо будет спросить Келлза, кто такой Гулден.

Бревенчатая хижина по сути была просто сараем, без окон, без очага; пол устилали пихтовые ветки, давным-давно высохшие и осыпавшиеся. От хижины вниз, в глубь каньона шла еле различимая тропка. Насколько Джоун могла судить, по ней уже многие месяцы не ступало копыто лошади. Значит, Келлз завел ее в такую глушь, в такое тайное убежище, куда по слухам, ходившим среди золотоискателей, не мог пробраться никто, кроме самого пограничного хищника. Джоун сразу поняла, что пройти петляющими скалистыми тропами, которыми вел ее сюда Келлз, мог бы только индеец. Близким ни за что ее тут не отыскать.

Долгий путь измотал Джоун. Ей было жарко, волосы растрепались, колючие кустарники поцарапали руки, порвали одежду; все было пропитано пылью. Она подошла к седлу, которое Келлз снял с ее лошади, и, открыв седельную сумку, обозрела свое имущество. Оно было невелико, однако теперь, когда Джоун нежданно-негаданно оказалась вынужденной жить Бог знает сколько времени в глуши, — обрело невероятную ценность. В сумке было полотенце, мыло, зубная щетка, зеркало, гребенка, красный шарф и перчатки. Роясь в сумке, она подумала, что ведь обычно редко брала ее с собой, и, оглядываясь назад, сперва решила, что ей помог просто случай; однако тут же честно и весело призналась себе, что была в этом и малая толика тщеславия. С сумкой в руке она пошла к плоскому камню у ручья, засучила рукава и принялась приводить себя в порядок. Проворно и ловко расплела косу и уложила волосы так, как носила в шестнадцать лет. Потом встала и решительно подошла к Келлзу, который распаковывал вьюки.

— Давайте я помогу вам с ужином.

Келлз, стоя на коленях посреди вороха вынутого в спешке походного снаряжения, снова оглядел ее — полные загорелые руки, порозовевшее от холодной воды лицо.

— А вы прехорошенькая девочка, — открыто любуясь ею, без всякой задней мысли сказал он.

Даже будь он самим дьяволом во плоти, комплимент все равно был бы данью искреннего восхищения молодости и красоте.

— Мне это очень приятно, только, пожалуйста, не говорите больше таких вещей, — просто ответила Джоун.

Проворно и умело стала она разбирать тюк, в котором из-за неопытности вьючной лошади все было перемешано. Покончив с этим, пока Келлз разводил костер, она замесила тесто. Келлз уступил, однако скорее под влиянием ее ловкости, чем из желания принять ее помощь. Говорил он мало, лишь часто на нее поглядывал. Временами он задумывался. Ситуация явно была ему внове. Джоун то легко читала его мысли, то вовсе его не понимала, однако без труда угадывала, что он думал о том, как она хороша, когда с перепачканными мукой руками стоит на коленях над сковородой; о том, что присутствие девушки неузнаваемо изменяет любую обстановку, о том, как странно, что Джоун не лежит, рыдая, под деревом неопрятной грудой тряпья и не умоляет отпустить ее домой; о том, что, напротив, она мужественно переносит свою беду и даже сумела, благодаря отличной выучке и выдержке, изменить дело к лучшему.

Вскоре они уселись друг против друга на парусину и стали ужинать. Это был самый необыкновенный ужин в ее жизни; все происходило, как в страшном сне, когда спишь, но знаешь, что это только сон, что скоро проснешься и все страхи исчезнут. Время шло, и в Келлзе что-то неуловимо, менялось, лицо из любезного стало жестким. Он совсем замолчал и обращался к ней, лишь передавая ей хлеб, мясо или кофе. После ужина он не дал ей вымыть сковороды и миски — все сделал сам.

Джоун пересела на каменную скамью под деревом, вблизи костра. На каньон опустились багровые сумерки. Высоко над лагерем на одинокой вершине гасли последние отсветы заката. Ни дуновения ветра, ни звука, ни малейшего движения. Джоун вдруг вспомнила Джима. Где-то он теперь? Как часто они, бывало, вместе сумерничали в такие вот вечера. В душе у нее закипела глубокая обида: она отлично понимала, что виновата во всем сама, однако винила одного Джима. Потом мысли ее обратились к дяде, к дому; вспомнилась старенькая добрая тетя, которая всегда так о ней беспокоилась. А беспокоиться было о чем. Джоун больше жалела их, чем себя саму. И на миг она совсем было пала духом. Ее захлестнула тоска одиночества, страх, ощущение полной беспомощности. Уронив голову на колени, она закрыла лицо руками, совсем забыв о Келлзе и той роли, которую должна играть. Однако не надолго: ее тут же коснулась его грубая рука.

— Эй! Вы что, плачете? — жестко спросил он.

— А вы думали, заливаюсь смехом, — тотчас ответила Джоун, поднимая полные слез глаза.

— Перестаньте.

— Я… ничего не могу… с собой поделать… Мне надо немного поплакать. Я думала о доме… о тех, кто стали мне отцом и матерью… еще когда я была совсем маленькой… Я не о себе плачу… Мне их жалко… Они меня очень любили…

— Слезами делу не поможешь.

Джоун встала. От искренне горюющей девушки не осталось и следа. Она снова была женщиной, ведущей хорошо продуманную хитрую игру.

— А вы кого-нибудь любили? У вас была сестра?.. Такая вот, вроде меня? — спросила вдруг она, подавшись вперед.

Келлз неслышно скрылся в темноте.

Джоун осталась одна. Она не знала, как истолковать поведение Келлза — его задумчивость, раздражение, этот последний поступок, однако еще надеялась, что он все-таки не окончательно закоренелый преступник. Лишь бы скрыть, какой он внушает ужас, отвращение, скрыть, что она его раскусила, что прекрасно понимает его намерения. Она подкинула ветвей, чтобы костер горел ярче, благо топлива вокруг было в достатке. Ее пугала темнота, пугала надвигающаяся ночь. К тому же заметно похолодало. Перенеся к костру седло и одеяло, она соорудила себе удобное сиденье и стала ждать Келлза и дальнейшего развития событий. И вдруг ее поразила мысль, что она понемногу, неизвестно почему, перестает его бояться, хотя с каждой минутой бояться его надо все больше. Тут в траве послышались шаги, и из темноты вынырнул Келлз с вязанкой хвороста на плече.

— Ну как, успокоились? — спросил он, взглянув на Джоун.

— Да, — ответила та.

Келлз нагнулся к костру за горячим угольком, раскурил трубку и сел немного поодаль от костра. Пламя ярко освещало его лицо, и теперь в нем не было ничего устрашающего. Он спросил Джоун, где она родилась, а потом принялся расспрашивать обо всем на свете, и Джоун догадалась, что его интересуют не столько ее ответы, сколько само ее присутствие, звук ее голоса, ее личность. Из рассказов дяди она знала, как одиночество мучает людей, обреченных жить в глуши — золотоискателей, преступников или просто заблудившихся в горах, — какая тоска одолевает их по ночам у безмолвного костра, как они слышат голоса близких, видят в тлеющих углях милые лица. И Келлз, верно, не исключение, он ведь тоже человек. И она охотно рассказывала ему о себе, рассказывала, как никогда в жизни — живо, остроумно, с воодушевлением, — о своем полном событий отрочестве и юности, о горестях и радостях, о своих мечтах, пока не дошла до жизни в поселке Хоудли.

— В Хоудли у вас, верно, остались ухажеры? — спросил он, помолчав.

— Да.

— И много?

— Весь поселок, — со смехом ответила она. — Только лучше говорить «поклонники».

— Значит, не кто-то один?

— Да нет, пожалуй.

— А как бы вам понравилось, если бы пришлось остаться здесь навсегда?

— Очень бы не понравилось, — ответила Джоун. — Но все было бы ничего, — и глушь, и такие вот стоянки, — если бы мои домашние знали, что я жива, здорова и мне ничто не угрожает. Я люблю уединенные сказочные места. Всегда мечтала побывать вот в таком уголке, как этот. Далеком-далеком, отгороженном от всего света стенами и темнотой. Таком тихом, красивом. Я люблю звезды. Они со мной говорят. А ветер в елях! Слушать, как он шумит — тихо-тихо… так печально… Он шепчет, что завтра мне здесь понравится еще больше… если только меня ничто не будет тревожить. Я ведь еще как ребенок. Мне нравится самой все обследовать, лазить по деревьям, охотиться за крольчатами и птенцами, когда они совсем маленькие, только-только появились на свет, такие пушистые, нежные; им бывает так страшно, они пищат, зовут мать. Только я никогда никого не трогаю. Я просто не могу сделать кому-нибудь больно. Я даже лошадь не могу ударить или сильно пришпорить. Я так ненавижу боль!

— Вы странная девушка. Вам не место тут, на границе.

— Я такая же, как все. Просто вы не знаете девушек.

— Одну-то я знал. И очень хорошо. Она накинула мне ка шею веревку, — отозвался он глухо.

— Как так — веревку?

— Настоящую веревку, веревку калача. С петлей. Только я обманул ее надежды.

— А что это была за девушка? Хорошая?

— Дрянь. Испорченная до мозга костей. Как раз мне под стать! — воскликнул Келлз с глухой злостью.

Джоун вздрогнула. Он снова стал чернее тучи. На него было страшно смотреть, однако Джоун понимала, что молчать нельзя, надо говорить, говорить, не переставая.

— Под стать вам? А почему вы считаете себя испорченным? По-моему, вы просто вспыльчивы, может быть, слишком раздражительны. Расскажите мне о себе.

Ее слова задели что-то упрятанное далеко в глубине его души. Он перестал курить, трубка выпала из руки. Казалось, в неярком свете костра он видит лица и образы из своего прошлого.

— Рассказать о себе? Почему бы и нет? — переспросил он странно изменившимся голосом. — Почему бы не сделать то, чего нельзя было делать многие годы — открыть собственный рот? Какое это имеет значение — рассказать все девушке, которая никогда не сможет ничего выболтать… Забыл ли я прошлое?.. Господи!.. Нет! Я ничего не забыл! Ладно, слушайте. Чтобы вы знали, насколько я испорчен… Зовут меня вовсе не Келлз. Я родился и жил на Востоке. Учился. А потом сбежал. Я был молод, необуздан, тщеславен. Мне пришлось воровать. Потом я бежал на Запад. В пятьдесят первом попал в Калифорнию, начал искать золото. Был старателем, рудокопом… Потом стал играть, грабить… и превратился в разбойника с большой дороги. Во мне, как и во всех людях, таились пороки, и тут, за эти буйные годы, они выплыли на поверхность. Это было неизбежно: пороки, золото, кровь — это все одно и то же, Я совершил столько преступлений, что больше нигде не мог найти пристанища, даже в самых гнусных вертепах. Меня преследовали, за мной охотились, в меня стреляли, чуть не повесили. Я умирал с голоду! И вот я — Келлз! Главарь того сброда, который вы назвали «пограничным легионом». Нет такого тяжкого преступления, которого бы я не совершил… Кроме одного — самого тяжкого — и сегодня мысль о нем не дает мне покоя… Мои руки жаждут…

— Что вы, что вы!.. Какие ужасные вещи вы говорите! — воскликнула Джоун. — Что же вам сказать? Мне вас жалко. И я вам не верю. А что это за тяжкое преступление, которое не дает вам покоя? Что такое можно сделать сегодня — здесь, в далеком каньоне, где нет никого, кроме меня?

Келлз встал. Вид его был ужасен.

— Слушайте, вы, — хрипло проговорил он, — сегодня вечером… сегодня вечером… я… Что вы со мной сделали! Еще день, и я рехнусь до того, что стану нянчиться с вами, а не домогаться вас! Вы это понимаете?

Освещенная пламенем костра, Джоун протянула руки и вся подалась вперед. Губы у нее дрожали. Ее одинаково потрясло и сбивчивое признание того, что у него в душе еще жили остатки совести и чести, и мрачный намек на его страсть.

— Нет-нет!.. Я ничего не понимаю… Я не верю! — воскликнула она. — Вы… Вы так меня напугали! Ведь мы тут одни! Вы же обещали, что я буду… в безопасности! Не надо… не надо…

Голос ей изменил, и она в изнеможении опустилась обратно на свое место. Вероятно, Келлз расслышал лишь ее первые слова — он принялся шагать взад-вперед в светлом круге костра. У ноги его болталась кобура с револьвером. Воображение Джоун превратило ее в какое-то страшное чудовище. Удивительная острота интуиции, порожденная этим часом, предупредила ее, что Келлз почти готов поддаться своему животному началу, даже тогда, когда остатки его мужского достоинства продолжали яростно с ним сражаться.

Ни ее девичья невинность, ни нежность ни к чему не привели, только раздразнили его призраками давно забытого прошлого. Нет, так его не победить, не одолеть. Вот бы заполучить его револьвер!.. Убить его… или… Другим выходом была только ее собственная смерть. И Джоун откинулась на своем месте, понемногу собирая воедино все непокорные, неистощимые силы женской души, поджидая, когда придет время сделать отчаянное, немыслимое последнее усилие!

Глава V

Безмолвной черной тенью Келлз тяжело шагал в светлом круге костра, пригнув голову, как будто над ним кружили злобные, хищные чудовища.

Все чувства Джоун необычайно обострились, утончились. Ее мысль легко проникала в глубины его души, в темноту ночи, за пределы бездушных невидимых стен, внутрь самой себя. Она видела, как Келлз клонится под тяжестью своей ноши, как он мрачен, измотан, как ему тошно от того, что мужчина в нем презирал труса. Люди его склада редко, почти никогда не бывают трусами. Их образ жизни не поощряет ни трусости, ни подлости. Она понимала, что огонь, горевший у нее в душе, обжигавший тело, был ненавистью. И все же в сердце жила и крупица жалости. Она не могла не оценить его выдержку, его внутреннюю борьбу с собственной жестокостью, с неистовой страстью — плодами бурной жизни среди буйных головорезов этого беспорядочного времени. И вспомнив долгие часы и мили пустынного пути, когда он мог, но не воспользовался своими возможностями, она не могла не почувствовать благодарности, отлично понимая, чего ему это стоило. Да, он не Билл и не Холлоуэй. Однако думать об этом сейчас пустое занятие. Сейчас все зависит от его упорства — сумеет ли он еще раз с собой справиться. И Джоун ждала, крепко взяв себя в руки, не шевелясь, не произнося ни слова. Она откинулась на седло, укрылась одеялом и так лежала с широко открытыми глазами. И все же, несмотря на зловещую шагающую фигуру, несмотря на то, что в голове у нее билась лишь одна страшная мысль о том, что казалось неизбежным, она видела и причудливые отсветы пламени, и блеск далеких равнодушных звезд, и колеблющиеся черные тени под стенами, улавливала, как в пихтах тихо вздыхает поднимающийся ветер, как серебряным колокольчиком звенит ручей, как со всех сторон — наяву или только в ее воображении? — доносятся неясные безымянные звуки. Однако понемногу неумолимая, почти невыносимая тишина стала давить на нее. Темный каньон казался теперь самым краем земли. Она представила, как со всех сторон ее окружают огромные непроходимые, уходящие в бесконечную высь горы и почувствовала себя погребенной в необъятной темной безмолвной гробнице.

Внезапно Келлз бесшумно шагнул вперед и наклонился. Лица его не было видно — только темное расплывчатое пятно, зато поза напоминала изготовившегося к прыжку волка. Он медленно наклонялся все ниже и ниже; у него качнулся револьвер — черный силуэт мелькнул в свете костра, холодный голубоватый отблеск заиграл на рукояти. Келлз склонился совсем низко. Теперь Джоун увидела его глаза, в них дрожали отсветы пламени. Джоун не вздрогнула, не отпрянула в страхе; лишь пристально посмотрела на него широко открытыми глазами. Из груди у него вырвалось шумное прерывистое дыхание. Бесконечно долгое мгновенье он смотрел на нее, потом резко выпрямился и снова принялся ходить взад-вперед.

Время в сознании Джоун распалось на мгновенья, их разделяли приходы и уходы Келлза. Ей казалось, что он подходит то с одной стороны, то с другой, однако всякий раз он наталкивался на пристальный взгляд ее широко раскрытых бодрствующих глаз. Он хмуро оглядывал ее стройное, гибкое тело и тут же снова скрывался в темноте. Иногда Джоун переставала слышать его шаги и, в тревоге приподнявшись, вся дрожа, начинала прислушиваться, боясь, как бы он не подкрался к ней ползком, наподобие пумы. Иногда он подбрасывал в костер сразу много веток, и огонь ярко вспыхивал; иногда давал ему совсем погаснуть. Минуты тьмы пугали Джоун больше всего. Казалось, темнота ночи была заодно с ее врагом, готова вот-вот предать ее. Время тянулось бесконечно. Джоун молила Бога, чтобы поскорее рассвело, хотя хорошо понимала, что грядущий день тоже не принесет ей надежды. Как ей выдержать эти бесконечные часы? Как не обессилеть от нечеловеческого напряжения? Не раз она едва не теряла над собой контроль, начинала дрожать, как лист на ветру; тогда можно было расслышать удары сердца у нее в груди, тогда и ребенок понял бы, в каком она отчаянье. Потом ей вдруг начинало казаться, что такого ужаса просто не может быть, что все это она видит в страшном сне. Однако всякий раз, когда Келлз был неподалеку, когда он подходил и смотрел на нее — так кошка подкрадывается, чтобы еще раз взглянуть на полу задушенную мышь, — к Джоун снова возвращалось самообладание, она снова была начеку и встречала его полная сил. И всякий раз при виде болтающегося револьвера внутри у нее все сжималось от странного холодка.

Келлз куда-то ушел; долго ли его не было, Джоун не знала, но отсутствие его тревожило ее еще больше, чем близость. Когда он подходил, она чувствовала, как у нее прибывают силы, крепнет воля.

Наконец черная пустота каньона стала сереть. Приближался рассвет. Миновала бесконечная ночь, за которую Джоун стала взрослой женщиной. Все эти часы она ни на минуту не сомкнула глаз.

Когда совсем рассвело, Джоун встала. От бессонных часов, проведенных в полной неподвижности, мышцы у нее затекли и одеревенели. Чтобы размяться, она стала ходить возле костра. В это время Келлз вылез из-под одеяла со своего ложа под пихтой. Темное лицо его осунулось. Джоун видела, как он подошел к ручью и, словно в каком-то неистовстве, стал плескать себе на лицо воду. Потом подошел к еле тлеющему костру. Он был суров, угрюм — накануне Джоун ничего подобного за ним не замечала.

Вода в ручье оказалась ледяной и приятно охладила пылающие щеки. Умывшись, Джоун пошла вверх по ручью, к тому месту, где он выбивался из-под екал. Келлз. а это нисколько не обеспокоило. От лагеря до скалы было шагов сто открытого пространства. Джоун поискала глазами лошадь, но ее нигде не было видно. Надо во что бы то ни стало бежать, ускользнуть при первой же возможности, думала она, идя вдоль ручья, — все равно, на лошади или пешком, любым способом вырваться из когтей Келлза — пусть ей даже суждено заблудиться в горах, бродить там, пока не умрет с голоду. День-то, может быть, будет и ничего, но вот от второй такой ночи она просто тронется. Она присела на камень и стала так и сяк прикидывать, что же ей делать. Размышления прервал голос Келлза. Джоун не спеша побрела обратно к лагерю.

— Разве вы не хотите есть? — спросил он.

— Нет. Я не голодна.

— Все равно ешьте, даже если кусок в горло не идет, — приказал он.

Джоун села, Келлз поставил перед ней еду и питье. Она на него не смотрела, да и на себе не чувствовала его взгляда. Как ни далеки друг от друга были они накануне, сегодня разделявшая их пропасть стала во сто крат шире. Джоун съела, сколько могла проглотить, остальное отодвинула в сторону. Потом снова пошла бесцельно бродить, еле замечая то, что было у нее перед глазами. Над ней висела тень, грозный знак беды, той минуты, что неумолимо приближалась с чередой бесконечных часов. Джоун то стояла, прислонясь к пихте, то садилась на скамью, то снова бродила у ручья. Так прошло довольно много времени; впрочем, она не замечала, много или мало. Силы ее были на исходе, она совсем пала духом, тело сотрясала дрожь. Нервы больше не выдерживали.

И тут ее окликнул Келлз. От звука его голоса, громкого и чистого, мгновенно исчезла слабость, унялась нервная дрожь. Джоун напряглась, застыла. Келлз шел к ней. Лицо у него снова было приветливо, даже весело, но веселость была напускной, за ней что-то крылось. Келлз шел пружинистым шагом человека, привыкшего ходить по горам. Джоун посмотрела ему в глаза — странные серые глаза. В них горела не скрываемая больше всепожирающая, неистовая страсть, о которой она прежде только догадывалась.

Келлз схватил ее за руку и одним рывком притянул к себе.

— Вам придется самой заплатить выкуп.

Он держал ее очень крепко, как будто ждал, что она попытается вырваться, но Джоун совсем не сопротивлялась, только опустила голову, чтобы он не увидел ее глаза. Келлз обнял ее за плечи и повел, скорее поволок к хижине.

С пугающей ясностью Джоун видела под ногами сначала сосновые и пихтовые ветки, потом траву с бледно-розовыми маргаритками и, наконец, груду засохших, осыпавшихся ветвей. Она была в хижине.

— Слушай, девушка!.. Я вконец изголодался по тебе, — хрипло выдохнул Келлз.

Повернув ее к себе, он сжал ее с такой силой, словно беспощадная жестокость была самой его натурой, словно он просто не мог обойтись без грубого насилия.

Однако Джоун и не пыталась защищаться; только, когда он обхватил ее за шею, слегка изогнулась, и рука ее, как змея, скользнула под его руку. Потом она затихла. Он грубо прижал ее к себе, запрокидывая назад, жесткой жадной рукой поднял опущенную голову и как безумный стал осыпать лицо жаркими поцелуями. Они ослепили, обожгли Джоун. И все же незаметно, но. быстро и уверенно она подбиралась к своей цели — ее непреклонная воля была под стать его необузданной страсти. Первым движением руки она нащупала его пояс. И тут же с быстротой молнии рука скользнула вниз. Сильные ловкие пальцы, умеющие держать молоток, уперлись в холодный металл, крепко охватили рукоять, скользнули дальше. Решительно, одним движением, она вытащила револьвер из кобуры и подняла. Не открывая глаз, не уклоняясь от поцелуев — жадных поцелуев мужчины, которому была заказана нежность, пьянящая сладость и живительный жар женских губ.

Теперь его первобытной яростной жажде обладания противостояло ее первобытное яростное стремление воспротивиться насилию. Джоун уперла ствол ему в бок и налгала спуск.

По хижине прокатился глухой громовой удар. Острый запах горелого пороха обжег Джоун нос. Келлз судорожно сжал ее еще сильнее, но объятья его тут же ослабели, и он, странно обмякнув, выпустил ее из рук. Джоун качнулась назад, все еще не открывая крепко сжатых век. Из горла Келлза вырвался страшный крик — крик смертной муки. Джоун вздрогнула и открыла глаза. Келлз шатался, в смятении, как загнанный зверь, как волк в стальных челюстях капкана, оглядываясь по сторонам. Он растопырил руки — с них капала кровь. Руки тряслись, алые капли брызгали на стены, на сухие ветки пола. Вдруг он, должно быть, все понял и попытался схватить ее окровавленными пальцами.

— Великий Боже! — задыхаясь, прохрипел он. — Вы… Вы… девчонка… так меня одурачить!.. Вы все понимали… все знали… с самого начала!.. Кошка… хитрая кошка!.. Отдайте мне револьвер!

— Назад, Келлз! Или я вас убью! — выкрикнула Джоун.

Огромный револьвер в ее вытянутой руке качнулся.

Келлз его не видел. Одним безумным усилием он попытался рвануться вперед, схватить ее, но не смог.

Ноги у него задрожали, подломились; он упал на колени и, не будь тут стены, свалился бы на пол. Его темное, распухшее, искаженное судорогой лицо преобразилось, стало мертвенно-белым, покрылось каплями липкого пота, от боли по нему пробегала мелкая дрожь. В удивительных серых глазах, быстро сменяя друг друга, отражались разноречивые чувства: удивление, страх, презрение… и даже восхищение.

— Вы меня прикончили, — прохрипел он. — Вы прострелили мне хребет. — Это смерть! О-о, как больно! Больно! Мне не вытерпеть этой боли!.. Вы… Вы… девчонка! Невинная семнадцатилетняя девчонка!.. Вы говорили, будто не можете никому сделать больно!.. Такая жалостливая… нежная… Так меня одурачить! Вот она, женская хитрость! Мне надо… Надо было наперед знать! Порядочная женщина… она страшнее порочной… Но я… я это заслужил. Когда-то я был… О-о! Как больно! Почему вы не убили меня сразу?.. Джоун… Джоун Рэндел, смотрите, как я умираю! Любуйтесь!.. Мне все равно суждено было умереть… от веревки, от пули… Я… я рад, что убили меня вы… Я, может, и зверь, только, кажется, я… вас полюбил!

Джоун выронила револьвер и беспомощно опустилась возле него на пол, в ужасе заламывая руки. Ей хотелось сказать ему, как она сожалеет о том, что сделала, что он сам довел ее до этого, что она помолится за него, но не смогла произнести ни слова: язык прилип к небу, казалось, она вот-вот задохнется. В облике Келлза снова что-то стало медленно, неуловимо изменяться. Он уже не видел Джоун, забыл о ней. Белое лицо стало серым, как пасмурное небо, как его глаза. Сознание, ощущения — жизнь — угасали. Мучительные корчи успокоились. Казалось, еще жила только его одинокая душа, она еще цеплялась за зыбкую грань, отделяющую жизнь от смерти. Вдруг плечи его скользнули по стене, он упал и остался лежать перед Джоун — неподвижный, обмякший. И тут Джоун лишилась чувств.

Глава VI

Очнувшись, Джоун увидела, что лежит поперек входа в хижину, а над ней медленно расплывается в воздухе голубоватая струйка дыма. Вид его мгновенно вернул ее к ужасной действительности. Она полежала, тихонько прислушиваясь, но не услышала ничего, кроме журчанья и плеска ручья.

Значит, Келлз мертв. И тут, сметая ужас от содеянного, в груди ее поднялось чувство безмерного облегчения, долгожданной свободы. Душа, наконец, вырвалась из безнадежного мрака; а внутренний голос шептал, что в недавнем роковом событии она никак не повинна.

Джоун встала и, стараясь не смотреть внутрь хижины, побрела прочь. Солнце стояло уже почти в зените. Когда успело пролететь утро?

Я должна скорее бежать отсюда, мелькнуло у нее в голове. Эта мысль ее подхлестнула. Ниже, на дне каньона, паслись лошади. Джоун шагала по еле заметной тропке, раздумывая, как лучше поступить — отправиться по ней дальше или попробовать выбраться тем же путем, какой привел ее сюда. В конце концов выбор пал на старый путь. Если ехать не спеша, думала она, если внимательно присматриваться к знакомым приметам, к ориентирам, которые уже видела раньше, отыскивать неприметные тропы, то, скорее всего, ей удастся благополучно выбраться. А смелости ей не занимать.

Она поймала свою лошадь и привела в лагерь.

Что же с собой взять? — снова спросила она себя и решила обойтись самым малым: одеяло, сума с хлебом и мясом, фляга воды. Но может понадобиться и оружие. Только кроме револьвера, из которого она убила Келлза, у нее ничего не было. А о том, чтобы дотронуться до этой жуткой штуки, она и думать не могла. Однако теперь, обретя долгожданную свободу, да еще такой ценой, нельзя было идти на поводу у своих чувств.

Джоун взяла себя в руки и решительно повернула к хижине, но, еще не дойдя до входа, почувствовала, что ноги ее не слушаются. Длинный тускло-голубоватый револьвер лежал там, где она его выронила. Краем глаза увидела она и неподвижное темное тело у стены. С замирающим сердцем она протянула к револьверу дрожащую руку. И услышала тихий стон.

Похолодев, Джоун застыла на месте. Неужели здесь уже кто-то есть? Сердце подкатило к горлу, глаза застлала мутная пелена. Стон повторился, и Джоун вдруг поняла — Келлз жив. И сразу прошла дурнота, сердце вернулось на место, дышать стало легко: не отпускавший ее ужас сменился идущей из самых глубин души радостью. Он не умер! Она не убила его! На ней нет крови, она — не убийца.

Джоун быстро повернулась к раненому. Он лежал иссиня-бледный, как мертвец. Радость ее тут же улетучилась, уступив место состраданию. Забыв обо всем на свете, она опустилась возле него на колени. Тело было холодно, как лед. Ни один мускул у Келлза не дрогнул, пульс не прощупывался ни на запястье, ни на виске. Джоун прижалась ухом к его груди. Сердце еле билось.

— Он еще жив, — прошептала она, — но… умирает… Что же делать? В голову одна за другой приходили всякие мысли. Помочь ему она не в силах, он все равно скоро умрет; сидеть возле него незачем, да и нельзя — вполне может статься, что сюда внезапно нагрянут его дружки. А вдруг позвоночник у него цел? А вдруг ей удастся остановить кровотечение и выходить его, вернуть к жизни? Ведь если у него и есть хоть один шанс выжить — а она в это почти не верила, — то только с ее помощью. Ну, а если, поправившись, окрепнув, он снова превратится в зверя? Разве ей под силу изменить его натуру? Человек этот испорчен до мозга костей. Ему с собой не справиться, она это уже видела. Он вынудил Робертса взяться за оружие. И убил его. И, конечно, он намеренно и хладнокровно прикончил тех двух головорезов, своих дружков, Билла и Холлоуэя — просто чтобы они не заглядывались на нее, чтобы остаться с ней наедине. Он свое заслужил, пусть подыхает тут, как собака.

Однако поступила Джоун как истая женщина. Она осторожно перевернула Келлза, увидела, что рубаха и жилет у него на спине промокли от крови, и пошла за ножом, полотенцем и водой. Возвращаясь, снова услышала его стон.

Прежде Джоун не раз случалось перевязывать раны, и крови она не боялась. Но эта кровь пролилась от ее собственной руки. Ее замутило, но пальцы у нее, когда она распарывала одежду и обмывала спину, не дрогнули. Огромная пуля оставила на теле зияющую рану, которая все еще кровоточила. Определить, цел ли позвоночник, Джоун не могла, но все же ей казалось, что пуля прошла только через мышцу, хотя, возможно, и скользнула по кости. На позвоночнике виднелась вздувшаяся синяя полоса. Джоун разорвала на куски свой шарф и перевязала рану. Потом уложила Келлза на подседельник. Сделав все, что было в ее силах, она почувствовала глубокое облегченье, так что даже помолилась за него и, на всякий случай, за его душу. Потом встала. Келлз лежал без памяти, все такой же бледный, более схожий с мертвецом, чем с живым человеком. Страдания и близость смерти стерли с его лица выражение беспощадной жестокости, а вместе с ним и маску той странной приветливости. Впрочем, возможно, только потому, что его горящие, как уголья, глаза были закрыты.

Джоун ждала, когда наступит конец. Полдень давно миновал, а она все не выходила из хижины — вдруг он придет в себя и попросит пить? Ей как-то пришлось выхаживать одного рудокопа, тяжело раненного при сходе лавины, и она на всю жизнь запомнила его сиплый голос, просивший пить, и благодарность, светившуюся в его глазах.

Солнце зашло, сгустились сумерки, и каньон окутала ночь. Одиночество казалось Джоун чем-то осязаемым. Она принесла в хижину седло и одеяла, устроила постель и легла лицом ко входу — небу и звездам, — если и не поспать, то, по крайней мере, отдохнуть. Темнота не мешала ей видеть распростертое у стены тело. От него не исходило ни звука, можно было подумать, что Келлз умер. Джоун вконец вымоталась, каждая клетка ее жаждала покоя и сна, но заснуть ей не удавалось. Среди ночи она совсем пала духом, стала страшиться каждой тени. Монотонное жужжание насекомых казалось ей диким звериным ревом; она вздрагивала от тоскливого воя волка, от далеких воплей пумы. В поднявшемся ветре ей слышались стоны заблудшей души. Мрачные образы, один причудливее другого, непрерывной чередой проходили перед глазами. Ей чудилось, что из ночной тьмы к хижине слетаются сонмы призраков и кружат, кружат, ожидая, когда к ним присоединится душа Келлза. Потом стало казаться, что она едет домой по старой тропе, едет смело и уверенно, потому что хорошо помнит каждый ярд этого пути, и вот уже горы остаются позади… но тут ее окружают мертвецы и тащат обратно. Наконец, видения и сны растворились во мраке, окутавшем каньон и хижину, — все смешалось и погрузилось в непроглядную черноту.

Проснулась Джоун оттого, что луч солнца, скользнув над восточной стеной, упал ей на лицо. Проспав несколько часов, она хорошо отдохнула, силы восстановились. Ушла темная ночь, рассеялся и мрак у нее на душе.

Она почувствовала, что Келлз все еще жив, и это не удивило ее: она знала, что так должно быть. Осмотрев его, она убедилась, что интуиция ее не обманула. Ничего в нем не изменилось, однако рана перестала кровоточить. Жизнь еще теплилась, но говорило об этом лишь еле слышное медленное биение сердца.

Большую часть дня Джоун снова просидела возле Келлза, и день этот промелькнул, как один час. Временами она выходила посмотреть, что делается в каньоне, ожидая, что вот-вот увидит на — тропе всадников. Что ей делать, если сюда вдруг заявятся приятели Келлза? Что им сказать? Они, конечно, нисколько не лучше Келлза, да к тому же в них нет того, что — хотя бы на один день — сделало его человеком. Джоун и так и сяк обдумывала ситуацию: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы ее заподозрили в убийстве Келлза. Поэтому, взяв револьвер, она тщательно его вычистила и перезарядила. Если кто явится, она скажет, что стрелял Билл.

А сердце Келлза все билось. Понемногу у Джоун появилась уверенность, что он будет жить, хотя вроде бы все указывало на противное. Ум твердил, что Келлз умрет, интуиция говорила, что выживет. Иногда Джоун приподнимала ему голову и вливала в рот ложку воды. И каждый раз из груди его вырывался слабый стон. В эту ночь, опять лежа без сна, она не только не страшилась одиночества, но даже как-то черпала в нем силы. Бояться ей и в самом деле было нечего, разве что в каньон забредет незваный гость. Следующий день ничем не отличался от предыдущего. Состояние Келлза оставалось прежним. На третий день вечером ей показалось, что к нему возвращается сознание. Впрочем, она, верно, просто ошиблась. Шли часы, Джоун от него не отходила: вдруг перед концом он придет в себя, захочет что-то сказать или передать, попросить за себя помолиться, в последний раз почувствовать тепло человеческой руки.

Ночью над каньоном поднялся узкий серп луны. В его слабом свете белело безжизненное лицо Келлза, незнакомое, печальное, без тени жесткости, без следа порочных страстей. Вдруг губы у него дрогнули, он пытался что-то сказать. Джоун смочила губы водой, дала ему пить. Он пробормотал что-то нечленораздельное и снова погрузился в беспамятство. Вскоре еще раз очнулся, стал было что-то говорить, быстро-быстро, бессвязно, как безумный, и снова лишился чувств. На этот раз он очень долго не подавал признаков жизни. Джоун уже стало клонить в сон, как вдруг ее вернул к действительности слабый, но вполне отчетливый шепот: «Воды, воды!» Джоун наклонилась, приподняла его голову и попоила. Он открыл глаза — две черные дыры в чем-то белом.

— Мама… ты? — прошептал он.

— Да-да, — тотчас ответила Джоун.

Он тут же снова впал в забытье или заснул и больше той ночью в себя не приходил. Его шепот — «мама» — глубоко тронул Джоун. Ведь у разбойников, как и всех людей, есть матери. Даже у этого Келлза. Он же еще совсем молод. Был же он когда-то юношей, мальчиком, младенцем. У него была мать, она любила его, баюкала, целовала нежные розовые ладошки, с гордостью и надеждой следила, как он растет, мечтала о его будущем; может быть, она и сейчас молится за него, думает, что он уважаем и любим. А он лежит тут раненный, без памяти, умирает оттого, что покусился на гнусное преступление — последнее из многих-многих других. Как это ужасно! И Джоун задумалась о тяжкой судьбе матери. Потом мысли ее перешли на весь этот клокочущий Дикий Запад, где люди, точно волки, сбиваются в стаи, где рекой льется кровь, а жизнь человеческая гроша ломаного не стоит.

Наконец она улеглась и заснула. Утром она не сразу подошла к Келлзу: почему-то увидеть его в памяти было ей почти так же страшно, как найти мертвым. Когда она все же собралась с духом и нагнулась над ним, он был в полном сознании.

В глазах его мелькнуло удивление.

— Джоун? — прошептал он.

— Да.

— Вы все еще здесь, со мной?

— Конечно. Не могла же я вас бросить.

На его светлые глаза набежала странная тень.

— Я еще жив. А вы остались!.. Когда вы в меня стреляли — вчера?

— Четыре дня назад.

— Четыре дня! Позвоночник перебит?

— Не знаю. Но не думаю. Там страшная рана. Я… я сделала все, что могла.

— Значит, сначала хотели меня убить, а теперь спасаете?

Джоун промолчала.

— Вы хорошая девушка. Вы поступили благородно, — сказал Келлз. — Только лучше бы вам быть похуже. Тогда я проклял бы вас… и… задушил.

— Вам надо лежать спокойно, — ответила Джоун.

— Нет. В меня уже стреляли. Если позвоночник цел, я выкарабкаюсь. Как бы это выяснить?

— Не имею ни малейшего представления.

— Поднимите меня.

— Нельзя. Рана может открыться, — возразила Джоун.

— Поднимите! — Даже в этом слабом шепоте звучала его железная воля.

— Зачем? — спросила Джоун.

— Мне надо знать… могу я сидеть или нет. Если нет… дайте мне револьвер.

— Не дам, — твердо, под стать ему, ответила Джоун.

Она подсунула руки ему под мышки и, осторожно посадив, отняла руки.

— Я… очень боюсь… боли, — еле выговорил он. На бледном лице выступили крупные капли пота. — Я… не могу терпеть… боль.

Однако, несмотря ни на что, он остался сидеть и даже заставил себя согнуть спину, но тут же громко застонал и без чувств упал на руки Джоун. Она осторожно уложила его и потратила немало сил, прежде чем снова привела его в чувство. Он совсем ослаб и лежал молча. Видимо, его терзала боль. Но теперь у Джоун появилась уверенность, что он будет жить. Она сказала ему об этом. Он лишь как-то странно усмехнулся. Немного позже Джоун принесла бульон, он с благодарностью его выпил.

— Я выживу, — еле слышно сказал он погодя, — я поправлюсь. Позвоночник цел, значит, все будет в порядке. А вы принесите сюда еды и питья… и поскорее уезжайте.

— Уехать? — в недоуменье повторила Джоун.

— Да, уезжайте. Только не по каньону — там вам придется туго. Поезжайте обратно по старой тропе. Тогда у вас будет шанс. Не мешкайте, отправляйтесь.

— Как? Оставить вас здесь одного? У вас же нет сил даже чашку в руках держать! Я не могу уехать.

— И все же уезжайте.

— Но почему?

— Потому что через несколько дней рана начнет заживать, я поправлюсь… И снова стану самим собой… Мне кажется… Боюсь, я вас полюбил. А для вас это обернется сущим адом. Уезжайте, уезжайте, пока не поздно. Если вы останетесь..* и я поправлюсь… я вас никогда больше не отпущу.

— Келлз, бросить вас здесь одного было бы подлой трусостью, — серьезно ответила Джоун, — без помощи вы умрете.

— Тем лучше. Только я не умру. Меня не так-то просто убить. Говорю вам — уезжайте.

Джоун отрицательно покачала головой.

— Вам вредно спорить. Смотрите, вы совсем разволновались. Пожалуйста, успокойтесь!

— Джоун Рэндел, если вы не уедете, я… я вас приучу к узде… буду держать совсем беззащитную где-нибудь в пещере… буду ругать последними словами… бить… убью! Да-да, я на все способа!! Говорю вам — уезжайте.

— Вы совсем сошли с ума. Раз и навсегда — никуда я не поеду, — твердо ответила Джоун.

— Вы… Вы… — тут голос ему изменил, он еще что-то прошептал и умолк.

В последующие дни Келлз больше молчал. Выздоровление шло медленно, неровно. Одно было очевидно: если бы Джоун оставила его одного, он бы не долго протянул — она это хорошо знала. Да и он тоже. Когда Келлз бодрствовал и Джоун к нему подходила, лицо его озарялось прекрасной, но тоскливой улыбкой. Похоже, ее присутствие, хоть и задевало его, все же помогало держаться. Однако по двадцать часов в сутки он спал и в это время не нуждался в ее уходе.

Только теперь Джоун почувствовала, что такое настоящее одиночество. Бывали дни, когда она ни разу не слышала звука даже собственного голоса. У нее появилась привычка молчать — знаменательный признак одиночества. С каждым днем все меньшую роль в ее жизни играли раздумья, все большую — эмоции. Теперь она могла ничего не делать. Иногда она вдруг как бы пробуждалась, заставляла себя задумываться о том, что ее окружает — об островерхих пиках над стенами пустынного каньона, величественных деревьях, обо всех этих вечно немых, неизменных знаках ее одиночества, и тогда в груди у нее поднималась слепая безрассудная ненависть. Она ненавидела окружающее за то, что стала гаснуть ее любовь к нему, за то, что оно мало-помалу как бы становилось частью ее самой, за то, что оно было так жестоко неизменно, самодостаточно, бесстрастно. Ей нравилось сидеть на солнце, впитывать его тепло, его яркий свет. Иногда она едва не забывала пойти проведать больного. Временами она пыталась сопротивляться предательским переменам в самой себе — она становилась все взрослее, и в то же время что-то безвозвратно теряла. Временами целиком отдавалась ощущению светлого безмятежного покоя, когда, кажется, нигде ничего не происходит. И понемногу, когда она поняла, что эти часы покоя постепенно все больше вытесняют часы бодрой активной жизни, она, как ни странно, стала чаще вспоминать Джима Клива. Мысли о нем занимали и долгие торжественно-тихие дни, и темные безмолвные ночи, когда невыносимое одиночество достигает предела. Вспоминая его поцелуи, она забывала свой гнев и стыд и только предавалась сладкой неге того, что они за собой влекли. И жаркие мечты в бесконечные часы одиночества сделали свое дело — Джоун влюбилась в Джима.

В первые три недели Джоун вела счет дням, но потом сбилась. Время еле тянулось, и все же, когда она оглядывалась назад, казалось, что оно пронеслось со стремительной быстротой. Происшедшая в ней перемена, повзросление, осознание себя как женщины, привели к тому, что ей стало представляться, будто в заточении прошли уже целые месяцы.

Келлз стал понемногу выздоравливать. Но вдруг случился рецидив. Что его вызвало, Джоун не знала, только видела, что Келлз умирает. Несколько дней жизнь его висела на волоске, он даже не мог говорить, но вскоре состояние его снова заметно улучшилось.

Таяли запасы пищи. Перед Джоун замаячили новые заботы. Правда, в каньоне водилось много дичи — олени, кролики, — но ведь из револьвера их не подстрелишь. Она уже стала подумывать, что придется пожертвовать одной из лошадей. А тут еще у Келлза пробудился волчий аппетит, и как раз на мясо. Это резко обострило ситуацию. И вот, в то утро, когда Джоун ломала голову, пытаясь решить эту задачу, она вдруг увидела, что по каньону к хижине едут всадники. В первую минуту она так обрадовалась, что совсем забыла о том ужасе, который испытывала раньше при одной только мысли о подобном обороте дел.

— Келлз, — тут же крикнула она, — по тропе кто-то едет.

— Наконец-то, — отозвался он слабым голосом, и его изможденное лицо оживилось, — долго же они… сюда ехали. Сколько их?

Джоун пересчитала — пять верховых и несколько вьючных лошадей.

— Значит, это Гулден.

— Гулден! — вздрогнув, воскликнула Джоун.

Ее возглас и тон заставили Келлза внимательно на нее посмотреть.

— Вам уже приходилось о нем слышать? Самый отъявленный преступник на границе. Больше я таких не встречал. Вам придется худо — он очень опасен, а я еще совсем беспомощный… Слушайте, Джоун, если я вдруг дам дуба… Вам надо будет во что бы то ни стало бежать отсюда… или застрелиться…

Удивительное дело — этот прожженный бандит предостерегает ее от тяжкой участи, которую сам ей готовил. Джоун достала револьвер и, спрятав в пазу между бревнами, снова выглянула из хижины.

Всадники были уже совсем близко. Тот, что ехал первым — богатырского сложения, — одним прыжком взял ручей и, натянув поводья, соскочил на землю. Следом за ним тут же подъехал второй. Остальные не спешили, шли вместе с вьючными животными.

— Эй, Келлз! — громко позвал богатырь уверенным звучным голосом.

— Надо думать, он где-то неподалеку, — заметил второй.

— Это точно. Я видел его конягу. Кто-кто, а уж Джек далеко от лошади не отойдет.

И они подошли к хижине. Никогда еще Джоун не доводилось видеть сразу двух столь страшных, отталкивающих типов. Один был просто огромен, хотя из-за непомерно широких плеч и тяжелого плотного корпуса казался ниже ростом, чем был на самом деле. Более всего он походил на гориллу. Второй тоже был высок, но тощ; глаза его на багрово-красном лице смотрели необыкновенно зорко и проницательно. Он был сутул, однако голову держал прямо — как почуявший кровь волк.

— Тут кто-то есть, Пирс, — прорычал великан.

— Разрази меня гром, Гул, — там девка!

Джоун вышла из темноты хижины и указала на распростертое на одеялах тело.

— Здорово, ребята! — раздался слабый голос Келлза.

Гулден от удивления выругался, Пирс, тревожно вскрикнув, опустился на колени, и оба враз заговорили. Слабым жестом Келлз их остановил.

— Нет-нет, я еще не собираюсь отдавать концы, — сказал он, — я только умираю с голоду… мне нужно чем-нибудь подкрепиться. У меня чуть не полспины разнесло.

— Кто это тебя так отделал?

— Да твой же приятель, Билл.

— Билл? — резко и напряженно переспросил Гулден и тут же отрывисто добавил:- А я-то думал, вы поладили.

— Нет, не получилось.

— А… где он сейчас?

На этот раз в его низком голосе Джоун отчетливо расслышала непонятную ледяную нотку — то ли он в чем-то сомневался, то ли хитрил.

— Билла я уложил, и Хэллоуэя — тоже, — ответил Келлз.

Гулден повернул тяжелую косматую голову в сторону Джоун, и у нее не хватило духа встретить его взгляд. Второй, Пирс, спросил:

— Девку не поделили?

— Нет, — резко ответил Келлз, — они стали приставать… к моей жене… Мне пришлось их пристрелить.

Джоун обдало жаром, потом бросило в озноб; она почувствовала дурноту, отвратительную слабость во всем теле.

— К жене! — присвистнул Гулден.

— Она что, настоящая жена тебе? — переспросил Пирс.

— Конечно. Сейчас я вас представлю… Джоун, это мои друзья, Сэм Гулден и Пирс — Красный Пирс.

Гулден что-то буркнул, а Пирс сказал:

— Очень приятно, миссис Келлз.

В эту минуту в хижину вошли остальные трое, а Джоун, воспользовавшись суматохой, выскользнула вон. Ей было очень плохо, она до смерти перепугалась. Ноги ее не слушались, она чувствовала, как от лица отливала кровь, но сердце переполняло негодование. Появление бандитов вдруг со всей жестокостью обнажило реальный ужас ее положения. От одного только присутствия Гулдена кому угодно сделалось бы не по себе. Пока что Джоун не осмеливалась как следует его разглядеть, но то, что успела увидеть, потрясло ее. Надо бежать, непременно надо бежать. Только теперь побег стал бесконечно опаснее. Теперь за ней, как стая гончих псов, бросятся эти новые враги. Она поняла, почему Келлз представил ее как свою жену. Мысль эта была ей ненавистна, она чувствовала себя униженной, опозоренной, свою честь поруганной, и все же, поразмыслив, поняла, что Келлз еще раз поддался доброму внутреннему порыву — в эту минуту он только так мог ее защитить. В конце концов она пришла к выводу, что самое разумное сейчас — это вести себя как можно естественнее и поддерживать обман. Другого пути у нее нет, положение ее снова стало предельно опасным. Вспомнив о спрятанном револьвере, Джоун почувствовала себя уверенней; у нее даже хватило сил подавить волнение и спокойно вернуться в хижину.

Келлз лежал на боку с обнаженной спиной. Вокруг толпились бандиты.

— Слушай, Гул, без виски он не обойдется, — сказал один.

— Если ты пустишь еще крови, он уж точно сыграет в ящик, — возразил другой.

— Совсем ослаб, — добавил Пирс.

— Больно много вы знаете, — прорычал Гулден, — вот, когда я отбывал срок… только это не ваше собачье дело… Смотрите! Видите этот вот синяк?

Тут он нажал огромным пальцем на синюю шишку у Келлза на спине. Келлз застонал.

— Это от свинца. Тут пуля! — объявил Гулден.

— Черт возьми, похоже, ты прав, — воскликнул Пирс.

Келлз повернул голову.

— Когда ты надавил, у меня все онемело. Послушай, Гул, если ты нашел пулю, вырежи ее.

Джоун не осталась на операцию. Она вышла и не успела усесться под пихтой, как вдруг раздался пронзительный вскрик, а вслед за ним громкие оживленные голоса. Видно, Гулден времени зря не терял, и операция увенчалась успехом.

Вскоре мужчины вышли и занялись лошадьми и. поклажей.

Пирс поискал глазами Джоун и, увидя ее под деревом, крикнул:

— Вас Келлз зовет.

Келлз сидел, опершись о седло. По бледному лицу еще тек пот, но глаза уже стали совсем другими.

— Оказывается, пуля давила мне на позвоночник, — начал он, — они ее вынули, теперь я могу двигаться, я прямо ожил. Скоро я совсем поправлюсь… Только вот Гулден что-то слишком заинтересовался этой пулей. Она сорок четвертого калибра, а у Билла и Холлоуэя никогда не было такого оружия. Гулден наверняка это помнит. Он очень хитрый. А Билл у него чуть не самым близким другом был, как никто другой. Из них никому нельзя доверять, особенно Гулдену. Так что вам придется всегда быть около меня.

— Келлз, неужели вы меня и теперь не отпустите… не поможете добраться до дому? — тихо попросила Джоун.

— Девочка, сейчас это было бы больше, чем опасно, — ответил он.

— Ну, все равно, не сейчас, так после… При первой возможности?..

— Посмотрим… Только ведь теперь вы… моя жена! При этих словах в нем что-то переменилось. К нему словно бы стала возвращаться былая сила и властность, совсем оставившие его во время болезни.

— Вы не посмеете… — начала было Джоун, но не закончила. Что-то сжало ей горло и грудь, ее затрясло.

— А вы посмеете выйти отсюда и сказать им, что вы мне не жена? — бросил Келлз. Голос у него тоже окреп, в глазах, казалось, пробегали противоречивые мысли.

Джоун прекрасно знала, что об этом нечего и думать. Значит, придется выбирать меньшее из зол.

— Какой же человек способен быть таким скотом с женщиной, которая спасла ему жизнь, — прошептала она.

— Я на все способен. У вас был шанс. Я вам говорил, чтобы вы уезжали. Предупреждал, что, если поправлюсь, снова стану таким, как прежде.

— Да ведь без меня вы бы умерли!

— Для вас же было бы лучше… Слушайте, Джоун. Вот что я сделаю. Мы честно поженимся и уедем отсюда. У меня есть золото. Я еще молод. Я люблю вас. И вы будете моей. Я начну жизнь с самого начала. Ну, как?

— Как? Да я скорее умру, чем… выйду за вас! — еле выдавила она.

— Что ж, Джоун Рэндел, — ответил он, и в голосе его звучала горечь, — мне было явился призрак — мое лучшее, давно забытое «я», то, чем я был когда-то. Теперь он снова исчез… А вы остались со мной.

Глава VII

С наступлением темноты товарищи Келлза развели костер перед самым входом в хижину. Келлз полулежал на одеялах, опершись о седло, остальные расположились у костра лицом к нему.

Джоун перетащила свои одеяла в темный угол хижины, где ее никто не видел, зато она видела всех. Как же ей спать, когда рядом сидят эти бандиты? Да и сможет ли она когда-нибудь уснуть? И все же ей было не столько страшно, сколько любопытно. Она ясно видела, — хотя и не очень понимала, почему, — что ее присутствие как-то неуловимо меняет всю ситуацию: оно и волнует бандитов, и в то же время явно сдерживает. И она во все глаза следила за происходящим.

Сейчас, как никогда раньше, во всем, что ее окружало, Джоун чувствовала дикую, необузданную, первобытную силу. Даже костер, казалось, пылал диким необузданным пламенем: оно не вилось огненными языками, не трещало, то угасая, то разгораясь вновь, не пело, как положено пламени обыкновенного походного костра — нет, оно ослепительно сверкало, уносилось ввысь и, жадно давясь, на глазах пожирало поленья, бросало зловещие отсветы на жесткие мрачные лица. В своем неистовом буйстве оно еще больше сгустило первобытную черноту ночи, стерло с неба очертанья горных вершин, стерло звезды, поглотило и само небо. Где-то в непроглядной тьме бродили койоты, со всех сторон раздавался их неистовый пронзительный вой. Поднялся ветер. Печально и таинственно застонал он в кроне пихты.

Однако более всего ощущала она эту дикую, необузданную силу в сидящих у костра бандитах. Келлз лежал у входа в хижину. Яркие отсветы пламени играли на его мертвенно-бледном, умном, волевом, но жестоком лице. О жестокости говорили резко прочерченные глубокие складки у рта, жестокость светилась в его странных светлых глазах; глубоко запавшие, окруженные темными тенями, они казались еще более странными, чем прежде. Теперь лицо его снова было настороженным — целеустремленным лицом человека, в голове которого вынашиваются планы все новых темных дел, неумолимо влекущих его к страшной участи, которую он готовит другим. У Пирса лицо было худое, оно казалось твердым, почти лишенным плоти, как будто это было вовсе и не лицо, а яркая красная маска, натянутая на ухмыляющийся череп. Бандит, которого звали Французик, был мал ростом и темноволос. На невыразительном лице его выделялись только глаза — их сверлящий взгляд впивался в окружающих, как буравчик, а рот был готов в любой момент извергнуть потоки злобной ругани. Остальные двое ничем особенным не выделялись — так, пограничные негодяи, вроде Билла и Холлоуэя. Зато на Гулдена, сидевшего на одном из концов полукруга, Джоун едва осмеливалась посмотреть, не то чтобы внимательно за ним понаблюдать. При первом же взгляде у нее как-то сразу появилось такое чувство, что, раз она женщина, она отстоит от него неизмеримо дальше любого живого существа, даже любого неодушевленного предмета. Она хотела было отвести глаза, но не смогла: они сами собой, помимо ее воли, снова и снова обращались к нему, словно их что-то притягивало — как вид змеи птицу. Гулден был огромен и могуч; каждое движение говорило о неимоверной физической силе. Более всего он походил на гориллу, только на голове у него была копна светлых, а не темных волос, да кожа была бледная, а не темная. Лицо его, казалось, выковали молотом или вырубили грубым, тупым, ломаным долотом. В каждой черте его, в каждой морщине, в огромных впадинах, скрывавших глаза, в разверстой пещере рта, полной огромных, крепких, как клыки зверя, белых зубов, запечатлелись подаренные ему природой или выпестованные жизнью пороки и беспощадная жестокость. Кто бы он ни был — человек ли, зверь ли — только одно его присутствие делало желанной мысль о смерти. Он не курил, не принимал участия в грубых, но незлобных шутках товарищей; он просто сидел, как огромная машина разрушения, которой не нужен отдых, но которая вынуждена простаивать, потому что подводят отдельные более слабые звенья. При всем том он вовсе не был ни угрюм, ни подавлен. Просто лицо его не выражало ни мыслей, ни чувств.

Келлз же, который после операции быстро набирался сил, напротив, проявлял ко всему живейший интерес. Он без конца задавал вопросы, на которые по большей части отвечал Пирс. Сначала Джоун не прислушивалась к разговору, но вскоре спохватилась и стала наверстывать упущенное. Из того, что ей удалось уловить, она поняла, что Келлз, не меньше, чем награбленным золотом, упивается своей славой первого бандита во всей этой напичканной золотом округе — Айдахо, Неваде и северо-восточной Калифорнии. По репликам бандитов, по их отношению к Келлзу Джоун поняла, что влияние его в этой среде необычайно велико. Под его началом были банды разбойников, разбросанные по всей границе от Бэннока до Льюистона. Но власть его распространялась и на пограничных хищников, прямо ему не подчиненных. На те недели, что Келлз провел в каньоне, бандитам пришлось прервать свои операции — какие именно, Джоун не знала, хотя и догадывалась — и в главном лагере постепенно собралось слишком много праздного, застоявшегося без дела сброда. Поняла Джоун и то, что, хотя верховная власть над этим сбродом была в руках Келлза, ему еще не удалось создать организацию, которая отвечала бы его замыслам. Он то сосредоточенно думал, то впадал в раздражение, однако любые сообщения о золоте неизменно вызывали у него острейший интерес.

— Ты вроде верно все рассчитал, Джек, — заключил Пирс. Он замолк и стал раскуривать трубку, как бы готовясь к долгому разговору. — Рано или поздно тут будет открыто самое большое месторождение на всем Западе. С Соленого озера тянутся караваны фургонов. Южнее Бэннока уже роются кучи старателей. Их лагери торчат во всех долинах и ущельях Медвежьих гор. Золото валяется прямо на земле, его ничего не стоит взять, была бы вода. Все роют, роют, а настоящей жилы пока нет. Конечно, раньше, позже, но все же ее найдут. А уж тогда, не успеет весть разнестись по большим дорогам и вернуться в горы, начнется такая лихорадка!.. Куда там и сорок девятому, и пятьдесят первому. А ты как думаешь, Бейт?

— А то как же, — ответил бандит с седеющей головой, которого Келлз называл Бейт Вуд. Он был постарше своих товарищей, рассудительный и не такой бесшабашный. Говорил он медленно.

— Я видал и сорок девятый, и пятьдесят первый. Вот были денечки! А с Красным я согласен. Тут, на границе, скоро такай каша заварится. Я и сам был старателем. Только не рвался сломя голову копать золото — больно работа тяжелая. Золото трудно копать, да легко потерять. А всего легче добыть его в чужой суме. Похоже, лихорадка начнется где-то тут. Может, уже началась. В горах полно старателей, роются где по двое, где по трое, а где сразу по многу. Они помалкивают, да только золото нужно вывозить. А оно тяжелое, его не спрячешь. Так жилы и находят. Нынешний год уж верно побьет и сорок девятый и пятьдесят первый. А причины тут две. Из Калифорнии прут те, у кого кишка тонка, или те, что ничего не нашли. А с Востока валом валит еще больше народу — одни очень уж легко всему верят, а другие просто от жадности спятили. Тут тебе и бабы, и картежники и еще всякие. А уж в конце те, что от войны удрать хотят. Ну, а если эти потоки когда столкнутся на богатом месторожденье, там такой ад будет, какого свет еще не видал.

— Ребята, — тихо, со звенящей нотой в голосе, сказал Келлз, — это же будет самое время жатвы для моего Пограничного легиона.

— Для чего? — с любопытством переспросил Бейт Вуд.

— Для Пограничного легиона.

— А что это за штука такая? — грубо вмешался Пирс.

— Ну, как же, раз ты говоришь, что подходит пора небывалой золотой лихорадки, значит, подходит пора сколачивать и небывалую банду. И я ее сколочу. Она будет называться «Пограничный легион».

— Возьми туда меня! Я буду у тебя за правую руку, — с жаром отозвался Красный Пирс.

— И меня! — добавил Бейт Вуд.

Идея встретила бурное одобрение, все загалдели. Поднявшийся гам вывел Гулдена из оцепененья. Он поднял огромную тяжелую голову и глухо спросил, скорее прорычал, чего это они расшумелись. Услышав вопрос Гулдена, холодный властный голос бандита, напоминавший о его присутствии, все смолкли, словно натолкнулись вдруг на неожиданное препятствие, с которым нельзя не посчитаться. Всем, включая Келлза, стало не по себе. Потом Пирс разъяснил суть дела.

— Подумаешь! Старо как мир, — отрезал Гулден. — Я сам был в таком Легионе. В Алжире. Только он назывался «Королевский Легион».

— В Алжире? А что это? — поинтересовался Бейт Вуд.

— Это в Африке, — ответил Гулден.

— Ну, Гул, — воскликнул Пирс восхищенно, — где только ты не побывал! А что это такое, Королевский легион?

— Да ничего особенного, просто куча мерзавцев со всей земли. Граница вроде бы самого конца света. Там преступников уже никто не разыскивал.

— А чем вы там занимались?

— Грызлись между собой. Когда я уходил из легиона, в нем уже почти никого не оставалось.

— Что ж тут удивительного? — многозначительно бросил Вуд.

Однако намек до Гулдена не дошел.

— В моем Легионе никакой грызни не будет, — спокойно заметил Келлз, — я сам буду подбирать людей.

— Вот в этом все дело, — снова вмешался Вуд, — чтобы люди были, какие надо. Знаете, а в пятьдесят первом я сам служил в карателях.

Все захохотали, только на каменном лице Гулдена не промелькнуло ни тени улыбки.

— Сколько же нам надо будет человек? — спросил Пирс.

— Дело не в числе. Все это должны быть парни, на которых я могу положиться, которые будут мне подчиняться. А в помощники — в лейтенанты — мне понадобится несколько молодых ребят, вроде тебя, Красный. Собранные, смелые, сообразительные.

От такой похвалы Пирс просиял и важно расправил плечи.

— Слушай, хозяин, я тут как раз вспомнил об одном парне, он недавно завалился к нам в Горный Стан, прямиком в заведенье Бэрда — мы там в фараон дулись, — и спросил тебя. Сперва мы решили было, у него что-то на уме, не счеты ли сводит. Ребята даже прикончить его хотели. А мне он вроде как приглянулся, я ребят утихомирил. И хорошо сделал. У него и в мыслях ничего такого не было. Я, само собой, не стал выпытывать, кто он да откуда. Подумал, вот пареньку туго пришлось, ищет новых друзей. И, ей Богу, хозяин, парень он прямо бешеный какой-то.

— Как его зовут? — спросил Келлз.

— Сказал, Джим Клив.

Звук этого имени больно кольнул сердце Джоун, скрытой в темном углу хижины и, похоже, совсем забытой разбойниками, но нисколько не удивил ее. С того мгновенья, как Пирс начал свой рассказ, она все время ждала, что вот-вот прозвучит имя ее беглого поклонника. Она вздрогнула, ей стало не по себе. Да, Джим Клив не бросал слов на ветер. Дорого бы она дала, чтобы повернуть время вспять и вновь пережить минуты, разверзшие между нею и Джимом страшную пропасть.

— Джим Клив, — в раздумье повторил Келлз, — никогда о таком не слышал.

А я имена и лица не забываю. Как он выглядит?

— Ладный такой парень, сильный, высокий, но не слишком, — ответил Пирс, — тело — одни мускулы. Года двадцать два — двадцать три. Наездник что надо, здорово дерется, здорово играет, здорово пьет. Бешеный, как черт. Если б ты только сумел его обуздать! Вот, спроси у Бейта, что он думает.

— Интересно, — отозвался Келлз с некоторым удивлением, — у нас, на границе, попадается много чужаков, только я что-то не помню, чтобы вам кто-нибудь хоть близко так понравился, как этот Клив… А ты что скажешь, Бейт? Что там парень натворил? Что думает о нем твоя старая башка? В ней много здравого смысла.

— Чего натворил? — повторил Бейт, почесывая седину. — А чего он только не натворил? Ну, вот, хоть то, что так нахально — нахальней уж некуда — заявился к нам в банду. И тут же всех вроде как околдовал. Кто его знает, как он это сделал. Может, это потому, что и слепому видать: плевать он хотел на все на свете. Ребята прямо обалдели. Понимаешь, выиграл все деньги, что были тогда в лагере, многих до нитки обчистил… а потом взял да все назад отдал. Хлестал больше, чем мы все вместе, и не косел. Пальнул в Малыша Джоунза — тот передергивать стал, — потом в его дружка Чика Уилльямза. Да убивать-то он и не думал, продырявил руку, и все. Чертовски метко стреляет! А быстро-то как! Пожалуй, на всей границе нет лучше стрелка. Это нельзя забывать… Знаешь, Келлз, парень далеко пойдет. Может статься — слишком далеко. И вот что я еще тебе скажу: похоже, кое-кого он уведет с собой.

Ты забыл рассказать, как он отделал Люса, — напомнил Пирс, — меня там не было, а ты все сам видел. Расскажи Келлзу.

— Может, это и не больно в его пользу, — начал Вуд, — только мне пришлось по сердцу. Ты, верно, помнишь ту девчонку Брэндера, из поселка на Медвежьем озере? Дочку старого Брэндера, она еще работала у него в лавке? Ну, я же сам раз видел, как ты с ней любезничал. Дело вроде бы было так, что старик со своими ребятами стал искать золото и взял ее с собой. И вот как-то в Горный Стан примчался Люс. У нас, как водится, шла игра, все уже здорово набрались. А этот Клив не пил, не играл, сидел себе в сторонке. Помнится, у него было плохое настроение. А Люс-то пришел сговорить нас на дело. Мы, сам знаешь, никогда с ним не связывались, ни с ним, ни с его дружками, но, может… Кто знает, что бы получилось, если б не Клив. Надо было поехать к Брэндеру, где он золото мыл, и все отобрать… да еще прихватить девчонку. Вообще-то, золото было просто так, для отвода глаз. Ребята Люса порасспросили, он сам сказал, золота там всего ничего, за ним и ехать-то не стоило бы. А тут Джим Клив как раз вроде бы очнулся и давай честить Люса, аж слушать было страшно. Ну, Люс, ясное дело, — за револьвер, а этот Джим Клив как выхватит у него револьвер да как набросится на Люса! Повалил на пол и давай лупить по чем попало. Чуть до смерти не забил — мы и встрять не успели. Так отделал, живого места не осталось, кости переломал — смотреть страшно. Мы Люса на постель оттащили, он и теперь еще лежит, отлежаться не может. Ему уж никогда не бывать, как прежде.

Вуд кончил рассказ. Над костром нависло выразительное молчание. Вуд говорил очень живо, рассказ произвел сильное впечатление.

Тишину нарушил Келлз.

— Гулден, ты об этом слышал? — спросил он, чуть повернув бледное лицо.

— Да, — отрезал тот.

— Ну, и что ты думаешь о парне… и о деле, которое он сорвал?

— Никогда его не видел. Вернемся в лагерь, погляжу. А потом привезу девку Брэндера…

Как ни странно, эта гнусная угроза сразу как бы отделила его от всех остальных. Видно, бандиты почувствовали в нем что-то совсем уж противоестественно подлое, извращенное.

Зачем Келлз задал свой вопрос? Хотел побольше узнать о Кливе? А может быть, получше показать, каков сам Гулден? Решить это Джоун не могла. Однако ей показалось, что между Гулденом и остальными существует скрытая вражда. И еще что-то, неясное, неосязаемое, возможно — страх. Похоже, они понимали, что Гулден из тех, кто творит гнусности ради самих гнусностей. Джоун взглянула на него по-новому и содрогнулась. И совсем перепугалась, когда заметила, что Гулден не спускает глаз с ее темного уголка. Теперь ей стало казаться, что рядом с ним другие, включая даже Келлза, о расчетливой подлости которого она уже многое узнала, были не более, чем обыкновенными негодяями. Чтобы не видеть Гулдена, его косматую гриву и темные провалы глазниц, Джоун с головой закуталась в одеяло. И больше бандитов не видела и не слышала. Либо разговор их мало-помалу стих, либо, поглощенная собственными мыслями, она просто перестала его замечать.

Она совсем уже расслабилась, как вдруг, прошептав про себя «Джим! Джим! Джим!», вся затряслась и еле подавила готовое вырваться рыданье. То, что Джим сделал, — ужасно! Мысль эта разрывала ей сердце. Она и не подозревала, что он на такое способен. А все же, думала она, как это в его духе! И ведь только из-за нее — с отчаянья, с досады, назло ей — он себя погубил. Теперь его убьют в пьяной драке или — того хуже — он станет бандитом, как вот эти, погрязнет в преступлениях. Мысль, что она сама обрекла его на такую страшную судьбу, как громом поразила Джоун. Ну зачем было так глупо с ним кокетничать! Кому было нужно ее тщеславие, напускное равнодушие! Она же любила Джима, хотя сама этого не понимала, не понимала даже, когда отправилась за ним, чтобы вернуть домой. Зато теперь знает. А надо было бы знать и пораньше. Дело принимало совсем скверный оборот. При одной мысли о том, что ее ожидает, Джоун начинала бить холодная дрожь. И все-таки, несмотря ни на что, сердце у нее больно и сладко замирало. Скоро, очень скоро она лицом к лицу встретится с новым Джимом Кливом, мальчишкой, превратившимся в бесшабашного громилу. Как ей держаться? Как Джим себя поведет? Поверит Келлзу, будто она — жена бандита? С презреньем отвернется? Проклянет? Нет! Тысячу раз нет! Он сразу все поймет, с одного взгляда угадает правду. А что потом? Она старалась не думать, знала только, что прольется кровь, что пожнет свою жатву смерть. Даже если Джим не дастся в руки Келлзу, — как избежать столкновения с Гулденом, этим гориллоподобным кровожадным душегубом?

Однако, несмотря на сковывавший ее ужас, Джоун не сдавалась. Едва в болтовне бандитов ухо ее уловило имя Джима, едва до нее дошло, что он готов погубить себя, в душе ее что-то произошло. Она стала совсем другим человеком, женщиной, обуреваемой одним желанием — любой ценой спасти любимого, даже ценой собственной жизни. Она больше ничего не боялась — ни бандитов, ни Келлза. Вот только Гулден… В нем нет ничего человеческого… Интуиция подсказывала Джоун, что против него она бессильна. Других еще можно как-то сдерживать, с Гулденом ей не совладать.

Потом она успокоилась, перестала попусту терзать себя страхами. Только в сердце осталась тяжесть и тупая боль. Прошлое ушло в дальнюю даль. Настоящего не было. Смысл имело только будущее — там был Джим Клив. Теперь она не станет вырываться из когтей Келлза, не оставит его, даже если будет возможность бежать, спастись. Надо во что бы то ни стало попасть в Горный Стан. С этой мыслью в истерзанной голове Джоун заснула.

Глава VIII

Прошло три дня. Джоун ухаживала за Кеэшзом, как хорошая, преданная жена. Наконец, Келлз почувствовал, что вполне окреп, и решил ехать в главный лагерь — Горный Стан. Ему очень хотелось поскорее туда вернуться, он властно и нетерпеливо отметал любые возраженья. Если ему станет хуже — пусть товарищи по очереди поддерживают его в седле. На четвертый день начались приготовления к отъезду.

За прошедшие дни Джоун еще раз убедилась, что в Келлзе живут как бы две души. Вторая, глубоко запрятанная, а может быть, уже почти мертвая, оживала только в ее присутствии. Когда Джоун находилась возле Келлза и отвлекала его от самого себя, он становился совсем другим человеком, не тем, кем бывал в обществе своих друзей. Вероятно, он и сам этого не замечал. Его искренне удивляла доброта и заботливость Джоун, однако же он не проявлял к ней ни жалости, ни состраданья. Теперь Джоун ясно видела, как в нем разгорается безудержная страсть. Его странные глаза следили за каждым ее движением, иногда в них зажигался мечтательный огонек, однако он почти всегда молчал.

За последние дни у него появились две новые причуды: он требовал, чтобы Джоун постоянно была у него на глазах, и терпеть не мог, если неподалеку находился кто-нибудь еще, особенно Гулден.

А Джоун постоянно ощущала на себе их взгляды, впрочем, по большей части ненавязчивые, даже робкие. Исключением был лишь Гулден. Тот без всякого стеснения, открыто, неторопливо рассматривал ее, и в застывшем взгляде его глубоко запавших глаз не отражалось ни любопытства, ни расчета, ни восхищения. Вероятно, ему почти не приходилось бывать вблизи женщин, они представлялись ему существами непонятными, странными, непривычно волнующими чувства. Каждый раз, перехватив ненароком его взгляд — а она всячески этого избегала, — Джоун содрогалась от ужаса: на память ей приходил рассказ о белой женщине, которую похитила пробравшаяся в какой-то африканский поселок горилла. Джоун никак не удавалось отделаться от этого воспоминания, и, конечно, оно играло немаловажную роль в ее добром отношении к Келлзу.

За эти дни у Джоун удивительным образом обострились все ее чувства. Она поняла, что ей предстоит заново пройти трудную, жестокую школу жизни, вобрать в себя, усвоить все, чему природа обучила этих одичавших людей, эти примитивные существа, и первой заповедью в этой первобытной жизни был закон самосохранения. В душе и сердце Джоун царило безнадежное отчаянье, а вместе с тем какой-то неукротимый дух, неутолимая жажда гнали ее вперед. Страх и любовь. Теперь Джоун твердо знала, что сама судьба связала ее с Джимом, чувствовала, что у нее хватит смелости, силы, любви спасти если не их обоих, то хотя бы Джима.

И в том ужасном положении, в котором она оказалась, она не дрогнула, не отступила потому, что, как ни сильно было ее отчаянье, любовь была еще сильнее.

Утром, прежде чем Келлза посадили на лошадь, он пристегнул пояс с револьвером. Пояс, кобура, патронташ и револьвер были довольно тяжелы, особенно для больного, и Пирс попытался Келлза отговорить, но тот только рассмеялся ему в лицо. Все, кроме Гулдена, были к нему внимательны, помогали, кто чем мог. Наверно, случись что, они стояли бы за него насмерть, ведь их чувства проявляются просто и непосредственно. Зато Келлз, думала Джоун, хотя и выпестован той же дикой пограничной вольницей, совсем другой. Он умеет отойти от себя, заглянуть в будущее, предвосхитить разные возможные и невозможные повороты жизни, их вероятные последствия. Он хорошо знает людей, знает, как легко в человеке, который только что был тебе другом, просыпается вдруг первобытный зверь, как он идет на поводу у обстоятельств, поддается зову инстинкта, когда молчит рассудок, когда бездействует мысль, и человек теряет над собой контроль. Джоун понимала, что Келлз неспроста взял револьвер, что он опасается, как бы ему не пришлось защищать ее от своих же дружков. А вот сами они ни о чем не догадывались. Келлз тоже был бандит и жил он среди себе подобных, но бесконечно превосходил их в одном — он был умен.

Когда кавалькада тронулась в путь, Джоун было велено ехать впереди Келлза и Пирса, который поддерживал его в седле. Вуд и Французик шли впереди с вьючными лошадьми, Гулден замыкал шествие. Так они ехали до полудня, пока не остановились на привал в тенистом, с густой травой, укромном уголке на берегу прозрачного ручья. Келлз совсем изнемог, с лица его не сходило страдальческое выражение, по лбу тек липкий пот. Однако он изо всех сил держал себя в руках и даже пытался шутить, хотя и поторапливал товарищей с устройством бивака.

Через час бандиты снова были в пути. Каньон, по которому они ехали, да и все вокруг становилось все суровее, свободнее, а тропа шире и лучше. То и дело ее пересекали другие тропы, ведущие в боковые каньоны и глубокие узкие ущелья. Понемногу, почти незаметно, путники спускались — звонче журчали ручьи, потеплел воздух.

Еще до наступления вечера Келлз совсем обессилел и без помощи товарищей, которые по очереди ехали рядом и, хотя это было нелегко, поддерживали его, вывалился бы из седла. Джоун отметила про себя, что один только Гулден ни разу не предложил им помочь. Он, конечно, состоял в банде, но держался особняком, как бы вне ее. Его присутствие у себя за спиной она ощущала постоянно, с самого начала пути, и всякий раз, когда он подъезжал ближе, ощущение усиливалось. К вечеру она уже ясно чувствовала, что стала предметом его особого непонятного внимания, и, когда кавалькада остановилась на ночь, почти впала в панику, с ужасом ожидая, что вот-вот случится беда — какая, она и сама не знала.

На привал остановились рано, еще до захода солнца, потому что Келлз стал терять сознание. Его сняли с лошади и уложили на одеяла, подсунув под голову седло. Вскоре Джоун удалось привести его в чувство, но он по-прежнему был очень слаб.

Начались вечерние хлопоты: надо было заняться лошадьми, тюками, нарубить дров и развести костер, приготовить еду. Келлз с жадностью выпил воды, а есть ничего не стал.

— Джоун, — выбрав подходящий момент, шепотом обратился он к ней, — я просто очень устал, до смерти хочу спать. Не отходите от меня ни на шаг. Если что — сразу меня будите.

Ничего больше не объясняя, он закрыл глаза и тут же заснул глубоким сном. Обдумывая; как ей держаться, Джоун решила, что ни в коем случае нельзя показать своим спутникам, что она их боится, не доверяет или что они ей отвратительны. И она пошла ужинать вместе со всеми у костра. Так, впервые, бандиты оказались совсем рядом с ней, и близость эта мгновенно возымела действие. Джоун прекрасно знала, что очень хороша собой, однако тщеславной не была. Она принудила себя быть любезной, милой, даже ласковой. Реакция не заставила себя ждать. Сперва мужчины вели себя не слишком сдержанно, были грубо фамильярны и, хотя Джоун много лет провела в горных поселках среди неотесанных, прямодушных старателей и успела ко многому привыкнуть, здесь все было иным, и шутки бандитов, их намеки до нее просто не доходили. Наконец они что-то поняли и отношение к ней изменилось, она это почувствовала интуитивно, а потом получила и прямые доказательства. Сердце у нее забилось сильно и часто. Она поняла, что если сумеет скрыть свое отвращенье, страх, ненависть, то сможет воздействовать на бандитов, как ей будет нужно. Значит, обязательно надо быть очаровательной, женственной, недоступной их пониманию. И вот понемногу, совсем незаметно, они таки поддались ей и еще раз подтвердили, что и в самых худых людях живет хоть толика добра. Один Гулден ни на что не реагировал и по-прежнему оставался угрозой. Правда, ее присутствие за ужином не осталось незамеченным: он сидел и, как голодный волк, пожирая пищу, неотрывно смотрел на нее, но видел в ней не человека, а просто какую-то постороннюю, неуместную тут вещь. Так дикий зверь, затаившись, наблюдает за незнакомым предметом.

Весь прежний опыт Джоун говорил, что если женщине и можно чувствовать себя в безопасности за такой вот вечерней трапезой у походного костра в обществе людей, с которыми ее свел случай, то только если она сумеет держаться с ними непринужденно и дружески. Вот и этим бандитам ее близость явно доставляла удовольствие, приятно их волновала. Теперь Джоун с грустью и некоторым страхом воочию убедилась, что очень привлекательна. Живя дома, она редко раздумывала над тем, что она — женщина. Ее место и роль в житейской рутине было определенно и естественно. Здесь же все было иначе. Для этих бандитов с бешено струящейся по жилам кровью, с пульсом, бьющим, как удары бича, привыкших к обществу только себе подобных, женщина была существом из другого мира, один вид ее и безмерно волновал, и успокаивал, и возбуждал странный, непонятный, неутолимый голод. Сами они этого не понимали, зато хорошо понимала Джоун.

Покончив с ужином, Джоун встала и сказала:

— Пойду стреножу лошадь. Она иногда удирает.

— Давайте я, мисс, — тут же отозвался Бейт Вуд. Он еще ни разу не назвал ее «миссис Келлз», и Джоун думала, что он просто не придает этому значенья. И хотя он тоже был закоренелым преступником, Джоун казалось, что он все же порядочнее других, что в его долгой жизни не одно только зло.

— Лучше я схожу, — перебил его Пирс.

— Спасибо, я сама, — отклонила помощь Джоун.

Сняв с седла веревку, она смело пошла по тропе, как вдруг услышала шум голосов и различила слова: «Эй, Гулден, куда это ты к чертовой матери поперся?» Сказал это Пирс.

Джоун оглянулась. Гулден уже вышел на тропу. Сердце у нее замерло, колени задрожали, она едва не бросилась обратно. Но тут Гулден остановился, что-то пробурчал и повернул назад. Казалось, он сам поймал себя на чем-то для него совершенно неожиданном.

— Полегче, Гулден, — продолжал Пирс, — а то и Келлза разбудить не долго.

Ответом было грязное ругательство. Бандиты сбились в кучу, громко препираясь. Джоун бросилась бежать дальше и больше ничего не слышала. Если бы теперь кому и взбрело в голову отправиться за ней, она, как вспугнутая лань, просто скрылась бы в темной чаще кустарника. Однако ее, видимо, на время оставили в покое. Вскоре Джоун отыскала лошадь и едва не поддалась искушению бежать, но удержалась: сейчас ни в коем случае нельзя бежать, как бы ни толкал ее на это здоровый инстинкт женщины.

Она перебралась через ручей и пошла обратно к биваку, пробираясь под густыми ветвями пихт и елей. Она не спешила. Приятно было побыть одной, вдали от этих страшных людей, вдали от всего, что неустанно напоминало о постигшей ее беде. Но даже бродя тут в одиночестве, она все время ощущала опасность, то и дело в страхе озиралась по сторонам, всматривалась в тени скал и деревьев и вздохнула с облегчением только вернувшись к Келлзу. А тот спал глубоким сном вконец выдохшегося человека. Джоун разложила возле него одеяло и, как могла, приготовилась встретить ночь. Почти бессознательно она устроилась так, чтобы можно было без труда, быстро и неприметно выхватить его револьвер.

Солнце садилось. В каньоне стало темно и тихо. На вершинах гор догорали розовые отсветы заката. Мужчины хлопотали по лагерю. Странно было видеть, как Гулден, которого Джоун считала человеком малоподвижным, не только не уклонялся от работы, но, напротив, делал чуть не вдвое больше других, особенно там, где работа была потяжелее. Ему, похоже, даже нравилось таскать бревна, с которыми едва справлялись двое здоровых парней. Он был огромен, могуч, а двигался так проворно и ловко, что вид этой живой машины прямо завораживал. На ночь бандиты, к большому неудовольствию Джоун, разложили костер вблизи того места, где устроилась она сама. Однако, вспомнив, что позже станет очень холодно, она не стала протестовать. Наступили сумерки. Покончив с делами, бандиты собрались у огня. Каждый по-своему воспринимал происходящее; во взглядах, которые они бросали на Джоун, отражались совсем разные чувства. Парни то и дело выискивали поводы подойти к ней поближе — то что-нибудь спросить, то предложить помощь. И в манере каждого теперь виделось нечто свое, отличное от других. Джоун показалось даже, что давешний поступок Гулдена — когда он попробовал было пойти за ней — заставил этих разбойников заглянуть в глубь самих себя. А вот Гулден молча сидел на границе освещенного круга; яркий огонь бросал на него дрожащие блики, и бандит больше походил на огромную темную обезьяну, чем на человека. Насколько могла судить Джоун, он еще ни разу не взглянул в ее сторону. Такая перемена давала пищу для размышлений. Неужели эта махина, эта груда костей и мышц, начала думать?

Первым сделал неуклюжий заход Бейт. Сначала Джоун просто не понимала, куда он клонит, и не знала, можно ли ему доверять.

— И уж точно, мисс, — заключил он хриплым шепотом, — мы-то все знаем, что вы вовсе и не жена Келлзу. Он бы ни в жизни не женился. Женщин-то он уж больно ненавидит. Вся Калифорния знает. Он вас просто увез, это точно. Вот и Гулден говорит, сперва он сам уложил своих людей, а потом вы его чуть не ухлопали. Спина-то у него вокруг раны — вся в порохе… А тут того и гляди такая заваруха начнется… Уж лучше бы вам, мисс, убежать… да прямо нынче же ночью, со мной, пока все спят. Я соберу еды, лошадей оседлаю да отвезу вас куда-нибудь к старателям. А уж оттуда вы до дому как-никак доберетесь.

Джоун только покачала головой. Даже если на него и можно положиться — а она почти готова была ему поверить, — все равно теперь уже поздно. Какие бы испытания ни ожидали ее впереди — больше ничто не имело значения, она пройдет через все, все вынесет, только бы вызволить Джима Клива из бездны, в которую сама же его ввергла.

С начала своего невероятного приключения Джоун пережила Бог знает сколько неизвестных ей раньше страхов и подумала было, что ничего нового, ни ужаса, ни терзаний больше не узнает.

Однако на нее надвигались все новые испытания — плоды дикой ситуации, в которую она попала.

Бандит по имени Французик, наглый, напористый, с неизменной ухмылкой на лице, пожирал Джоун влюбленными глазами и был неуклюже галантен. Присутствие товарищей его нисколько не сдерживало, он вел себя так, словно их тут вовсе и не было. И он, и Пирс рассыпались в любезностях, стараясь перещеголять друг друга, и решительно затмевали остальных. Все это могло бы даже позабавить Джоун, не будь положение в целом столь серьезно: их любопытство, интерес к ней, их любезничанье и соперничество могли вот-вот обернуться чем-то страшным. Правда, если не считать того непроизвольного зловещего порыва Гулдена — ничем не замаскированного порыва живого человека, — за все время никто из бандитов ни единым словом, ни взглядом, ни жестом не оскорбил чувств Джоун. Они подшучивали друг над другом, острили, поддевали, иногда сердились, но с ней держались вполне прилично и дружески — по крайней мере, в своем понимании. К этим людям, бандитам, лишенным женского общества, как с неба свалилась молодая, красивая женщина, и в их одичавших душах вдруг пробудились давно забытые чувства — самолюбие, тщеславие, жажда признания. Вели они себя очень глупо — так тетерева на току важно выступают и охорашиваются перед единственной самкой. Возможно, кое у кого появились к этой беспомощной, попавшей в беду девушке и братские чувства, но у кого-то неминуемо должна была пробудиться и страсть — как у Келлза.

Вот это-то неустойчивое равновесие и стало для Джоун новой пыткой: с одной стороны, забавное соперничество за ее взгляд, доброе слово, а с другой — темные, невысказанные, тайные желания, как те, что скрывались за мрачной немотой Гулдена.

— Слушай, Французик, ты в ухажеры не годишься, — объявил вдруг Пирс. — А ты, Бейт, стар. Ну-ка, пустите меня — дайте пройти.

И Пирс добродушно, но настойчиво оттолкнул обоих бандитов.

— Ты что, забыл, что она Келлзова жена? — протянул Бейт.

— Келлз спит, а может и умер, — ответил Пирс, подсаживаясь к Джоун. — А где же вы с Келлзом познакомились? — начал он, склонив к Джоун красное лицо.

Джоун волей-неволей приходилось играть свою роль, а это было трудно, она понимала, что за любопытством Пирса может скрываться ловушка, что он хочет поймать ее на лжи. Он ведь знал — все они знали, что она Келлзу вовсе не жена. А если она и пленница, то ясно, что находится в плену добровольно. И Пирс, видимо, намеревался выяснить, как же так получается, что она покорно подчиняется воле Келлза, хотя и ему самому, и другим ясно, что она порядочная девушка.

— А это никого не касается, — ответила Джоун.

— Само собой, — согласился Пирс и, наклонившись еще ниже, пристально посмотрел ей в лицо. — А еще я хотел бы знать, правду ли говорит Гулден? Это вы стреляли в Келлза?

В темноте Джоун неприметно отклонилась назад и сжала руку Келлза.

Он тотчас проснулся и поднял голову — такой мгновенной реакции трудно было ожидать от совсем ослабевшего, смертельно усталого человека.

— Эй, кто тут? — громко спросил он.

Пирс осторожно поднялся на ноги: от неожиданности он испугался, но нимало не смутился.

— Это я, хозяин, я собрался спать, да вот подумал, посмотрю, как ты, не надо ли чего.

— Со мной все в порядке, — холодно ответил Келлз. — Ступай, оставь меня в покое. Все вы.

Пирс любезно пожелал им доброй ночи и вернулся к костру. Бандиты тут же разобрали одеяла и улеглись; у огня остался один Гулден — безмолвная, бесформенная громада.

— Джоун, почему вы меня разбудили? — шепотом спросил Келлз.

— Пирс стал допытываться, не я ли в вас стреляла. Я вас разбудила, чтобы ему не отвечать.

— Вот как! — сквозь зубы воскликнул Келлз и тут же рассмеялся: — Этих парней не одурачишь. А в общем-то неважно. Может, так и лучше — пусть думают на вас.

Келлз глубоко задумался. Гаснущий костер чуть освещал его бледное лицо. Больше он ничего не сказал и вскоре снова заснул.

Джоун прилегла почти рядом, положила голову на седло, укрылась одеялом и с удовольствием вытянула ноги. Сон! Его надо гнать прочь. Как это она осмелилась о нем даже подумать! Становилось холодно, ветер глухо шумел в вершинах пихт, огонь еле горел. Джоун смотрела на черную бесформенную глыбу недалеко от костра. Гулден! Он долго сидел, не двигаясь, потом зашевелился, подошел к самому костру, минуту постоял. В тусклом красном свете он казался огромным сгустком окружавшего его зыбкого зловещего мрака. Впалые глаза на непомерно крупном лице зияли черными провалами, и все время Джоун чувствовала на себе их взгляд. Потом он улегся вместе с остальными, и вскоре его глубокое тяжелое дыхание умиротворенного быка сказало Джоун, что Гулден заснул.

Много часов пролежала Джоун, не смыкая глаз. В небе светили звезды, вокруг колыхались темные тени. В голове одна за другой проходили мысли — тысячи мыслей — и все об одном, самом важном, самом насущном — о Джиме Кливе.

И только поутру, когда ее разбудил упавший на лицо теплый луч солнца, Джоун поняла, что все-таки поспала.

В лагере царила предотъездная суета. Привели лошадей. Они хорошо отдохнули и были в драчливом настроении — прижав уши, то и дело норовили друг друга укусить. Келлз сидел у большого камня возле костра с чашкой кофе в руке. Выглядел он гораздо лучше: когда здоровался с Джоун, голос у него был не так слаб, как накануне. По дороге к ручью Джоун пришлось пройти мимо Пирса, Французика и Гулдена, однако они не обратили на нее никакого внимания. Только Бейт Вуд, тронув сомбреро, пожелал ей доброго утра. Все было совсем другим, и Джоун даже подумалось, не привиделись ли ей события прошлого вечера в страшном сне.

При свете дня вся атмосфера лагеря казалась иной, и теперь главным лицом был Келлз. Вскоре, приведя себя в порядок, Джоун вернулась к костру. Ей очень хотелось есть. Гулден легко и ловко навьючивал на лошадей тюки, Пирс подтягивал подпругу у ее лошади. Келлз снова стал почти прежним — впервые после ранения.

Скоро кавалькада тронулась в путь. В седле Джоун никогда не замечала времени. Ее радовало движение, радовала меняющаяся панорама. А теперь еще дорога вела ее в неизвестность: к страху и надежде, боли и радости — в конце пути стоял Джим Клив. В былые времена она им пренебрегала, смеялась, вертела, как ей заблагорассудится, только не любила его и не боялась. Характеристика, данная Джиму бандитами, поразила ее до глубины души, она не знала, что и думать. Всю дорогу мысли ее были заняты им одним: она мечтала о встрече и боялась ее, молилась за него, строила разные планы.

Около полудня кавалькада выехала из каньона в широкую долину, окруженную высокими округлыми горами. На пологих зеленых склонах паслись скот и лошади. Долину надвое рассекала широкая, мелководная шумливая речка. По следам на перекрестьях троп Джоун поняла, что тут проезжает много народа и что лагерь бандитов где-то совсем близко.

Погонщики повели лошадей через речку, пересекли долину и направились к ущелью на другой стороне. Ущелье было узкое, с обрывистыми склонами и загроможденными камнями дном, но с хорошей тропой. Вскоре оно вывело их в другое, изумительно красивое V — образное ущелье, совсем не похожее на глубокие, замкнутые каньоны. По ровному дну его бежал ручей, вокруг высились ели, сосны, а кое-где и гигантские пихты. От обилия цветов поросшие густой травой склоны казались розовыми. В верхнем конце ущелья виднелись хижины, довольно далеко отстоящие друг от друга. Значит, это и был Горный Стан.

У первой хижины, из которой с приветственными возгласами вышло несколько человек, караван разделился. Тут остался Гулден и его вьючная лошадь, остальные поехали дальше. Вуд погнал вьючных лошадей направо, вверх по пологому склону, и Пирс, ехавший рядом с Келлзом, сделал Джоун знак следовать за ними. Вскоре они подъехали к террасе, поросшей редкими елями, среди которых виднелась большая бревенчатая хижина. Она была выстроена совсем недавно, как, похоже, и все остальные, ни одна из которых еще не видела зимы: пазы меж бревнами оставались незаконопаченными. Постройка была самая примитивная — ряды уложенных друг на друга бревен с крышей из накрытых дерном жердей. Эта крыша, низкая и почти горизонтальная, выступала далеко вперед и переходила в покоившийся на столбах козырек крыльца. С одной стороны к хижине примыкал загон для скота. На месте двери и окон зияли чернотой пустые проемы. Снаружи на передней стене висели седла и сбруя.

Быстрым, острым взглядом Джоун окинула мужчин, вышедших им навстречу. Джима среди них не было. Сердце, поднявшееся было к горлу, вернулось на свое место, дышать стало легче. Как же ей с ним встретиться?

Келлз перенес последний переезд много лучше, но с лошади его все же пришлось снимать. Собравшиеся столпились вокруг Пирса, каждому хотелось чем-нибудь помочь, но Келлз поборол слабость и сам вошел в хижину. Джоун помог войти Бейт Вуд.

Внутри темноватой длинной комнаты она увидела сложенный из камня очаг, грубые скамьи и стол; на полу грудой лежали шкуры и одеяла, на стенах висело оружие и фонари. В дальнем конце виднелись беспорядочно составленная кухонная утварь и полки с припасами.

Внезапно раздался нетерпеливый голос Келлза. Громкие вопросы, предложения, советы — все смолкло.

— У меня больше ничего не болит. Все в порядке. Просто я еще слаб и очень устал. Вот, ребята, моя жена… Джоун, вон там за стеной есть комната. Устраивайся, как тебе хочется.

Джоун с радостью приняла предложение. В задней стене виднелся дверной проем, завешенный одеялом. Отдернув одеяло, Джоуи увидела, что сразу за ним круто вверх шли несколько ступенек. Они вели в небольшую светлую хижину, состоявшую из двух комнат, разделенных жердяной перегородкой. Джоун отпустила одеяло и поднялась наверх. Оглядевшись, она поняла, что это вовсе не отдельная хижина, а как бы второй этаж первой — единственной дверью в ней была та, через которую она только что вошла. Окон там не было, свет проникал через пазы между бревнами. Внутреннее убранство составляли широкая деревянная лежанка с ворохом одеял, полка, на стене над ней помутневшее расколотое зеркало, стол, составленный из ящиков, и фонарь.

Пол был фута на четыре выше, чем в первой хижине. В самом низу лестницы, у стены стояло полдюжины гладко обструганных жердей. Назначение их Джоун поняла с первого же взгляда: их вставляли в пазы вверху и внизу дверного проема и, таким образом, надежно закрывали вход. Стоя на последней ступеньке, Джоун заглянула через верхний край болтающегося одеяла в большую комнату, но ничего не увидела: разница между уровнями дверных проемов была слишком велика. Комнаты были удобны, тут Джоун могла, наконец, уединиться и, при необходимости, забаррикадироваться от непрошеных гостей. Джоун исполнилась благодарности к Келлзу — такой предупредительности она от него не ожидала.

Осмотревшись, она прилегла отдохнуть и собраться с мыслями. В новом жилище ей и в самом деле было неплохо: в щелях меж бревен гнездились птицы; по балке вдруг пробежал бурундучок и что-то ей пискнул; сквозь щель у самого лица виднелся куст шиповника и зеленый склон ущелья; мягкий, теплый, душистый ветерок играл ее волосами. Как странно, что в логове бандитов может быть красиво и приятно, что время здесь идет так же, как везде, что над головой светит солнце и синеет небо. Скоро Джоун почувствовала, что не в силах больше бороться с усталостью — веки сами собой слипались, — и решила, что полежит, не засыпая, с закрытыми глазами, подумает, послушает, подождет, что будет. Однако, несмотря на все старания, тут же заснула и спала, пока ее не разбудил какой-то шум. Цвет неба на западе сказал ей, что дело идет к вечеру, значит, она проспала несколько часов. К ней кто-то стучался. Джоун встала и отдернула одеяло-занавеску. У входа стоял Бейт Вуд.

— Ужин готов, мисс, — сказал он, — вам принести?

— Да, спасибо.

Через несколько минут Вуд вернулся, держа в руках крышку от ящика, на которой дымились сковороды и чашки, и протянул Джоун этот примитивный поднос.

— Знаете, мисс, я ведь первоклассный повар, когда есть из чего готовить, — заметил он с улыбкой, совершенно преобразившей его жесткое лицо.

Джоун тоже улыбнулась и поблагодарила его. Видно, кладовая у Келлза была полным-полна, и Джоун, уже много дней сидевшей на грубой, невкусной пище, ужин показался роскошным. Пока она ела, занавеска зашевелилась, и появился Келлз. Однако в комнату он не вошел — опустив за собой одеяло, остался стоять на пороге. Он был без куртки, чисто выбрит и казался совсем другим человеком.

— Ну, как вам нравится… ваш дом? — спросил он, как обычно, чуть насмешливо.

— Я вам очень благодарна, что могу здесь уединиться.

— Значит, вы полагали, что могло быть хуже?

— Конечно.

— Предположим, Гулден меня убьет… станет во главе банды… заберет вас к себе?.. Тут ходит одна история, самая мерзкая из всего, что мне приходилось слышать на границе. Когда-нибудь, когда мне надо будет вас припугнуть, я вам ее расскажу.

— Гулден! — с содроганием повторила Джоун. — Вы с ним враги?

— Тут, на границе, друзей не бывает. Мы просто сбиваемся в стаи, наподобие стервятников: в стае ведь безопаснее. Но между собой мы враждуем и деремся, как те же стервятники над падалью.

— Скажите, Келлз, ведь вам тошно от этой жизни?

— Мне всегда и везде было тошно от моей жизни. Я люблю только риск, жизнь, полную риска… Но теперь я готов попробовать жить иначе — если со мной будете вы.

Джоун отрицательно покачала головой.

— Почему? Я женюсь на вас, — продолжал он, понизив голос. — У меня есть золото, а будет еще больше.

— А откуда у вас золото? — Ну, скажем, я немного облегчил кое-каких перегруженных путников и старателей, — ответил он.

— Келлз, вы… вы негодяй! — воскликнула Джоун, не в силах сдержаться. — Вы, видно, совсем с ума сошли, если предлагаете мне выйти за вас замуж.

— Нет, с ума я не сошел, — возразил он и засмеялся. — Вот Гулден — тот рехнулся. У него совсем ум за разум зашел. А я не сошел. Я просто потерял из-за вас голову. А вы все же подумайте, что лучше — выйти за меня замуж, жить в достатке среди порядочных людей, путешествовать — или скитаться по таким вот лагерям и поселкам? Когда я не пьян, я буду вполне хорошо с вами обращаться. А тут меня все равно рано или поздно прикончат. Вот тогда-то вы наверняка достанетесь Гулдену.

— Почему непременно ему? — не сумев удержать любопытства, спросила Джоун.

— Потому что меня все время преследуют мысли о нем.

— Меня тоже. Из-за него я теряю представление о мере вещей. Рядом с ним вы и другие кажетесь вполне порядочными людьми. А на самом деле вы глубоко непорядочны, порочны.

— Значит, вы за меня не пойдете, не уедете со мной отсюда? Очень странный выбор. Ведь все, что я вам сказал, — правда.

— Келлз! Я женщина. И внутренний голос говорит мне, что вы не станете меня тут насильно держать, что на такую подлость вы не способны… после того, как я спасла вам жизнь! Это было бы чудовищно, бесчеловечно. Я не верю, что мужчина, рожденный женщиной, способен на такое!

— Но я хочу вас… я вас люблю, — тихо, напряженно сказал он.

— Любите! Разве это любовь? — презрительно бросила Джоун. — Один Бог знает, что это такое.

— Называйте это, как вам угодно, — с горечью продолжал он. — Вы молоды и прекрасны. Находиться возле вас — наслаждение. Вся моя жизнь была сплошным адом. Мне не о чем вспомнить. И впереди меня ждет тот же ад — кромешный ад и смерть. Так как же мне не удержать вас здесь?

— Но послушайте, Келлз, — горячо зашептала Джоун, — ну, хорошо, вы говорите, я молода и прекрасна. И я в вашей власти. Мне приходится искать у вас защиты от тех, кто еще хуже. Вы ведь не такой, как они. Вы образованы. Вероятно, у вас была… хорошая мать… Сейчас вам очень плохо, вы озлобились, ожесточились. Вы ненавидите жизнь. Вам кажется, что моя красота, моя молодость даст вам что-то новое. Каплю радости. Только как? Это было бы возможно, но только если… если бы я вас… полюбила…

Келлз пристально посмотрел на нее. Злая страсть исказила посуровевшее лицо. Но тут же на его странные глаза набежала тень — в голове мелькнула какая-то мысль, в нем снова заговорило его другое «я». Все еще пристально глядя на Джоун, он протянул руку к занавеске у себя за спиной, отдернул ее и, наклонив вдруг голову, вышел.

Джоун не шелохнулась. Она сидела, глядя на дверь, за которой скрылся Келлз, и прислушивалась к тяжелым, все убыстряющимся ударам сердца. Как же так? Она говорила с Келлзом прямо, без обиняков. Почему же он по-своему истолковал ее последние слова, придал им смысл, которого в них не было? А может быть, воспользоваться этим, пустить в ход свои женские качества, взбунтоваться — бороться, ненавидеть? Надо научиться хитрить, изворачиваться, притворяться, без зазрения совести давать ему понять, что он может надеяться на взаимность. И если он поверит, он будет у нее в руках. В этом-то она была уверена. Незачем выходить за него замуж, незачем жертвовать собой. Тут Джоун с удивлением отметила, что на мгновение допустила даже такую возможность. Но что-то ей говорило, что это — совсем другая жизнь, не похожая на прежнюю, что на карту поставлены все привычные ценности. В ее положении можно не только оправдать, но и поверить в справедливость любой лжи, любого обмана. А вот удастся ли ей так все рассчитать, чтобы этот бандит ее не раскусил? Самое большее, на что она осмелилась бы намекнуть, — это, что когда-нибудь в отдаленном будущем она, может быть, сумеет его полюбить. Возможно, это сработает — если ей удастся призвать на помощь все, что в ней есть обольстительного. Только вот как на это решиться? Вдруг она попробует, а у нее ничего не получится? Тогда Келлз проникнется к ней презрением, тогда она конченый человек. Так Джоун металась между надеждой и сомнением. Все врожденные и воспитанные у нее представления о чести и порядочности с негодованием отвергали такую противную женской натуре ложь; все, чему научил ее опыт последних кошмарных недель, требовало принять игру и, призвав на помощь свойственную женской натуре двуличность, постараться превзойти Келлза в подлости, одолеть его с помощью его же оружия.

Пока Джоун на все лады прикидывала, как ей лучше поступить, солнце зашло, наступили сумерки, а за ними в хижину пришла темнота. Из большой комнаты внизу доносились низкие голоса мужчин, то тихие, то громкие. Занятая своими мыслями, Джоун не обращала на них внимания, пока вдруг явственно не расслышала имя Джима Клива. При звуке его она затрепетала и, забыв обо всем на свете, бросилась к двери, в темноте едва не растянувшись на полу. Дрожащей рукой сдвинула она в сторону занавеску.

В большой комнате было светло — горели очаг и несколько фонарей. В воздухе плавали полупрозрачные клубы голубоватого табачного дыма. Сквозь дым виднелись люди. Их было много, они сидели и стояли вокруг Келлза, лицо которого было ярко освещено. Разговоры смолкли, темные лица мужчин обратились к наружной двери — все чего-то ждали.

— Пусть он войдет, Бейт, — сказал Келлз, — посмотрим, что он такое.

В проеме появился Бейт Вуд. Расталкивая толпу, он шел к Келлзу, положив руку на плечо высокого, худого, гибкого, как кошка, парня. Когда на них упал свет, Джоун вздрогнула, словно ей в спину всадили нож.

Парень, которого привел Вуд, был Джим Клив, только совсем ей не знакомый.

— Рад познакомиться с тобой, Клив, — приветствовал его Келлз, протягивая руку.

— Спасибо. Я тоже, — ответил Клив и пожал Келлзу руку. Голос его прозвучал безразлично и сухо. Джоун его не узнала. Неужели это на самом деле Джим Клив? Судя по живому интересу Келлза и напряженному молчанию его людей, встреча с Кливом была для них событием немаловажным. А для бледного, с трагическими глазами Джима Клива она, похоже, не значила ничего. Джоун смотрела и смотрела на него в полном недоумении.

В памяти у нее остался совсем другой Джим Клив — крепкий, широкоплечий, румяный парень, мальчишка-переросток с добродушной ленивой усмешкой на круглом лице и всегда немного сонными глазами. Признать его в стоявшем посреди комнаты сильном, стройному мускулистом мужчине было совершенно невозможно. Джоун быстро оглядела его с ног до головы, с содроганием скользнула по двум тяжелым револьверам и впилась глазами в лицо. У того, прежнего Джима Клива было простое, круглое лицо; ничто в нем не говорило ни о душевной силе, ни о пылкости. А сейчас перед ней стоял настоящий красавец, хотя в красоте его было что-то трагическое. Он был так же бледен, как Келлз, только бледностью чистой, без теней, без следов загара. На губах застыла горькая безразличная усмешка. Глаза смотрели прямо перед собой, острый, напряженный взгляд был мрачен. Под глазами лежали синие тени, от чего взгляд казался еще глубже, таинственнее. Это трагическое мужественное лицо перевернуло Джоун всю душу. Значит, она опоздала. Ей уже не вернуть ему. счастье. Но даст Бог, удастся спасти его честь и душу.

Пока Джоун стояла, пожирая Джима глазами, он и Келлз обменялись еще несколькими словами, но Джоун их не разобрала. И Келлз, и его люди держались явно дружественно. Они окружили Клива, слышались шутки и смех. Потом его повели к столу, где уже шла игра.

Джоун отпустила занавеску. В темноте комнаты перед ней стояло бледное, скорбное лицо, оно не исчезало, даже когда она закрыла глаза. Ведь все, что было написано на этом лице — боль, страдание, безразличие ко всему на свете, отчаяние от крушения всех надежд, — все это дело ее рук. Как она могла! Чем Джим Клив ее обидел? Ей не нравилось, что он ее любит? Что он как-то поцеловал ее против ее воли? И за это-то она осыпала его язвительными упреками? А когда он посулил на деле доказать, что не трус, она облила его таким презрением, так жестоко, так несправедливо посмеялась над ним! И вот теперь, воочию убедившись, чем стал Джим, Джоун почувствовала, как все ее силы, вся решимость вдруг оставили ее. Она была женщина, она была слаба. Джоун прилегла. Отчаяние, сомнения, ощущение полной безнадежности терзали ей душу. И еще какое-то странное, щемящее, сводящее с ума чувство. Чем она пожертвовала? Счастьем — и его и своим… И обеими их жизнями!

Галдеж в нижней комнате стал громче, потом вдруг так резко стих, что Джоун заподозрила неладное. Она снова отодвинула край занавески и заглянула внутрь. В дверь входил Гулден — огромный, мощный, угрюмый. Он разорвал кольцо толпившихся вокруг Келлза бандитов и остановился прямо перед ним. В его впалых глазах играли огненные блики.

— Привет, Гулден, — сдержанно произнес Келлз, — что это с тобой?

— Тебе уже сказали про Билла Бейли? — мрачно спросил тот.

Келлз не проявил никакого интереса.

— Что сказали?

— Что он умер в хижине, внизу долины.

Келлз едва заметно вздрогнул, глаза у него сузились, в них сверкнула сталь.

— Нет, никто ничего не говорил. Первый раз слышу.

— Келлз, ты принял Билла за мертвого и ушел, а он был еще жив. Ты его всего изрешетил, как он дополз до хижины — сам черт не поймет. Когда там проезжал Малыш Джоунз, он еще дышал и успел мне через Малыша кое-что передать… Хочешь, скажу что?

— Нисколько. Бейли приставал… к моей жене. Я его пристрелил.

— Он клялся, что ничего худого не сделал, что ты к нему просто придрался… убил его, только чтоб остаться с девчонкой одному.

Келлз встал. Он был удивительно спокоен, лишь еще сильнее побелевшее лицо да почти неприметная дрожь рук выдавали его возбуждение. Все в комнате тревожно задвигались, послышался приглушенный ропот. Пирс — он был ближе всех — стал рядом с Келлз ом. В один миг обстановка накалилась до предела.

— Ну, что ж, так оно и было… А тебе-то что с того? Было видно, что ни смерть Билла, ни признание Келлза не имели для Гулдена никакого значения — он преследовал какие-то иные цели. Все считали его тупым и недалеким, а на деле он был хитер и прозорлив.

— Сделанного не воротишь, Билл мертв, — продолжал Гулден. — А ты вот скажи, чего ты нас обманываешь? Что стряслось? Раньше за тобой такого не водилось… Эта девчонка тебе вовсе…

— Заткнись! — сквозь зубы выдавил Келлз и с быстротой молнии рванул револьвер. Лицо его было мрачно и решительно.

Гулден не шелохнулся. Он нисколько не удивился вспышке, не испугался — не обнаружил вообще никаких чувств. В мозгу его, похоже, шла тяжелая работа.

Тут между ним и Келлзом встал Пирс. Напряжение в комнате спало, слышалось громкое дыхание, шарканье ног. Гулден отвернулся. Келлз сел и снова взялся за трубку, словно не произошло ничего из ряда вон выходящего.

Глава IX

Облегченно вздохнув, Джоун тихонько отошла от двери. Над этими людьми только что пролетела тень смерти. Чтобы постоянно жить под этой тенью, быть готовой к любой внезапной вспышке, чтобы не спасовать перед многочисленными ударами, которые неизбежно ожидают ее в будущем, надо стать сильной и выносливой, думала Джоун. Она прислушалась. Из хижины доносились голоса и смех, удары топора — кто-то рубил дрова, слышалось то шлепанье карт о стол, то глухой стук мешочка с золотом. А впереди долгая ночь под гам веселящихся бандитов.

В комнату проникал лишь слабый луч света, но Джоун хорошо различала, где что стоит, и решила первым делом забаррикадировать дверь. Покончив с работой, она почувствовала себя в безопасности, по крайней мере, от непрошеного вторжения. Кто придумал такое заграждение и для чего? Потом ей захотелось еще раз взглянуть в нижнюю хижину.

По комнате плавали голубые клубы табачного дыма. Джим Клив играл с бандитами в карты. Он сидел спиной к Джоун, и все же было ясно видно, что для него игра — совсем не то, что для других. Те с опаской, напряженно и зло, следили за каждой сданной картой. Поза Клива, движение его руки говорили о полном безразличии. Вдруг один из бандитов выругался, с досадой швырнул карты и встал из-за стола.

— Обчистили молодца! — радостно возвестил кто-то из зрителей.

— Не-е, не обчистили, — возразил другой, — у него еще есть две жестянки песка. Сам видел… Он просто отполз с дороги, как отравленный койот.

— А я вот рад, что повезло Кливу, — может, он вернет мне золотишко, — со смехом, громко сказал другой игрок.

— А то. Он уж точно благородный шулер, — добавил последний из игроков. — Скажи-ка, Джим, а в любви тебе так же везет, как в картах?

— В любви?.. А как же, — отозвался Джим Клив насмешливо, с бесшабашной удалью.

— Это как же так, ребята?.. Взять хоть хозяина. Келлзу с девками здорово везет, зато вот уж в карты… Хуже некуда.

Келлз рассмеялся вместе со всеми.

— Чья бы корова мычала… ты-то, мексиканская рожа, моих денег в глаза не видел, — сказал он.

— Иди-ка, хозяин, попытай счастья. Погляди, как растает твое золотишко. Этого Джима Клива не унять. Удача прет к нему, как бешеный бык. Он все золото из тебя вынет, да еще уведет твоих коняг, да седла, да шпоры, да кольты… а потом и рубаху сымет, если у тебя хватит духу на нее поставить.

Тут бандит, с восхищением глядя на Клива, шлепнул на стол колоду.

Келлз подошел к игрокам и положил руку Кливу на плечо.

— Послушай, паренек, — добродушно начал он, — ты говорил, тебе так же везет и в любви… А я слышал, будто сюда, на границу, ты сбежал как раз потому, что тебе не повезло с девчонкой.

Келлз шутил, его тон не задел бы даже самого обидчивого из парней, но было в нем и неприкрытое любопытство.

На Клива вопрос не произвел никакого впечатления.

— Не повезло? С девчонкой? Да пошли они все к чертовой матери.

— Ну, ты у нас прямо как проповедник говоришь. Оттого и удача, и девки, — ответил проигравший. — Дайте сюда виски!

Джим Клив все больше интересовал Келлза, и это не прошло мимо Джоун. Вдоволь насмотревшись на то, что творилось в хижине, она отошла от двери и с щемящей болью в сердце повалилась на кровать.

— Господи, прости меня! — шептала она про себя. — Он погиб, погиб безвозвратно!

В щели между бревнами виднелись яркие холодные звезды, внутрь задувал прохладный чистый ветер, неся свежий воздух гор. Вокруг хижины царила глухая тишина. Вдали слышался вой волков, кричали совы да раздавались вопли пумы. А в нижней хижине, от которой Джоун теперь была, слава Богу, отрезана, царили совсем иные звуки, и по контрасту с живыми голосами природы они казались особенно отвратительными. Джоун заткнула уши и в конце концов, измученная своими мыслями и горем, заснула глубоким сном.

На следующее утро она проснулась рано, а в хижине внизу долго было тихо, никто не двигался. Наконец в дверь постучал Вуд. Он принес ведро воды, таз и полотенце, а потом и завтрак. Джоун поела. Больше делать было нечего, и она стала просто расхаживать по своим двум комнатам. Вторая походила скорее на пустой сарай, которым уже давно не пользовались. Вид из обеих комнат ограничивался зеленым склоном ущелья, который увенчивался голыми желтыми скалами. А над ними господствовало синее небо. Джоун порадовалась, что видит горы и небо, а не хижины бандитов со всем, что там творится.

Около полудня до нее донесся голос Келлза. Он тихо и настойчиво что-то говорил, но кому и что, было не разобрать. Вскоре голоса смолкли, слышно было только, как Келлз ходит по хижине. Через некоторое время раздался топот копыт — кто-то галопом отъехал от дома, и почти сразу — стук в дверь.

— Джоун, — позвал Келлз. Занавеска колыхнулась, и он вошел в комнату, чем-то сильно взволнованный.

— Что случилось? — быстро спросила Джоун.

— Утром Гулден застрелил двух ребят. Один уже умер, другой жив, но совсем плох. Сам я не видел, Красный сказал.

— А… кого? — еле выговорила Джоун, сразу подумав о Джиме.

— Тот, что умер, — Дэн Смолл, второго зовут Дик. Фамилию я ни разу не слышал.

— Драка?

— Конечно. Сам же Гулден и затеял. Вздорный человек, не терпит, когда ему возражают. Знаете, он всегда словно на взводе, как будто сильно напился. Жаль, я его вчера не продырявил… Пирс помешал.

У Келлза было плохое настроение, его очень беспокоило положение дел, и разговаривал он с Джоун самым естественным образом, как с товарищем, готовым разделить его заботы. Выходит, подумала Джоун, в повседневных вещах — надеждах, неприятностях, дружбе, отношениях с людьми — бандит такой же человек, как все. Только то, что другие считают злом, составляет часть его жизни и дорого ему.

Джоун изобразила на лице сочувствие, которого у нее не было и быть не могло.

— Мне с самого начала казалось, что Гулден вам враг.

Келлз сел на один из ящиков, служивших табуретами, кобура с тяжелым револьвером уперлась в пол. Он смотрел на Джоун, как будто забыл, что перед ним женщина, да к тому же его пленница.

— До сих пор мне это в голову не приходило, — сказал он, — мы всегда ладили. Я его понимал, и он легко мне подчинялся. Он нисколько не изменился, он всегда такой, какой он есть. А теперь появилось что-то новое. Я еще в Затерянном Каньоне заметил. Мне кажется, все дело в вас.

— Что вы, что вы! — содрогнувшись, воскликнула Джоун.

— Может, я и ошибаюсь. Но тут что-то не то. У Гулдена никогда не было ни друга, ни напарника. И не надо обманываться насчет его отношения к Бейли. Что ему этот пьяница? Гулден упрям, как осел, никогда ни с кем не соглашается. У него в мозгах шарик заскочил, вот чем он опасен. Я хотел от него избавиться, после вчерашнего совсем уж решил, да только это не так-то просто.

— Почему? — с любопытством спросила Джоун.

— Пирс, Вуд и другие ребята, все, на кого я могу положиться, в один голос говорят, это не пройдет, Гулден сейчас очень силен — и тут, среди моих, и на всей границе. Я разозлился, не поверил ни одному слову. Но все же, пока я не узнаю наверняка, я ничего не могу поделать… Они его боятся, в этом все дело… Да, кажется, и я тоже…

— Вы! — удивленно воскликнула Джоун.

— Вроде бы, да, — подтвердил он, как бы со стыдом. — Ведь Гулден не человек. Людей я никогда не боялся. А он… он животное, зверь.

— Мне он напоминает гориллу.

— Из всех, кого я знаю, только один человек его не боится. Он здесь новичок. Назвался Джимом Кливом. Я его никак не пойму. Похоже, он и черту в глаза плюнет. Конечно, он здесь долго не продержится… Хотя, кто знает. Такие, как он, кто смеется в лицо самой смерти, иной раз подолгу от нее увертываются. Когда-то я сам был таким… Клив все слышал, когда мы с Пирсом говорили о Гулдене. И знаете, что он сказал? «Келлз, я затею с ним ссору и выгоню из лагеря или убью».

— А вы что? — стараясь унять дрожь в голосе, не глядя, на Келлза, спросила Джоун.

— Я сказал: «Джим, это было бы здорово. Только я не хочу, чтобы тебя самого прикончили». Молодец парень. Так это сказал, будто предложил подтянуть подпругу на моей лошади. А ведь Гулден один справится с целой кучей людей. Такое бывало. А уж насчет убийств — ни на ком столько не висит.

— Потому вы его и боитесь?

— Нет, не поэтому, — горячо возразил Келлз, словно задели его честь. — А потому, что Гулден это Гулден. В нем есть что-то противоестественное… Он ведь людоед!

Джоун уставилась на Келлза, словно не расслышала его слов.

— Это правда. Вся граница знает. Гулден не болтлив, но кое-кто слышал, как он сам рассказывал. Он был моряк — пират. Однажды он потерпел кораблекрушение, ну и, чтобы не умереть голодной смертью, ему пришлось стать людоедом. Он сам говорил об этом в лагерях — и в Калифорнии, и в Неваде. Правда, тогда ему не слишком поверили. А потом, несколько лет назад, приключилась еще одна история. Как-то он с двумя парнями попал в горах недалеко от Льюистона в снежный завал. Еды не было, они умирали с голода. Надо было во что бы то ни стало оттуда выбраться. Они стали пробиваться через снега. Было очень трудно, они совсем обессилели. По словам Гулдена, товарищи его не выдержали и погибли. Только на самом деле это он их убил. Еще раз спас свою шкуру людоедством. Об этом узнали, ну, тогда-то и поверили его прежним рассказам. Еще о нем и такое говорят: ой как-то увез в горы одну девчонку, а весной вернулся один. Сказал, что она замерзла насмерть — он ее связал да держал голую в пещере.

— Какой ужас, — как стон вырвалось из груди Джоун.

— Не знаю, сколько во всем этом правды, но вполне могу поверить. Гулден не человек. Ведь даже у самых прожженных из нас все-таки еще остается совесть, мы как-то можем отличить добро от зла. А вот Гулден — нет. Он — по ту сторону морали. У него нет ни малейшего представления о долге, даже такого, что встречается среди последних отбросов общества. Вот и та история с девушкой в пещере — она его с головой выдает. Ему бы жить в каменном веке. Он — вроде как неодушевленный предмет. А здесь, на границе, именно такие качества и могут сделать его всесильным.

— Келлз, пожалуйста, сделайте так, чтобы он меня больше не видел, — взмолилась Джоун.

Бандит, казалось, не понял, как напугал Джоун — сейчас она была для него просто слушателем, — и немного погодя ушел, озабоченный и мрачный.

Три дня Джоун видела его лишь мельком, из-за занавески. Вход в комнату оставался забаррикадированным, впускала она одного Вуда, который приносил ей поесть. Целыми днями она, как зверь в клетке, ходила взад и вперед по своей комнате. За это время у Келлза почти никто не бывал, а те, что приходили, подолгу не задерживались: Келлз тоже не всегда был дома. Очевидно, у него уже хватало сил садиться на лошадь. На четвертый день он постучался и вошел снова, спокойный, непринужденный, веселый, снова сильный и властный.

— Добрый день, Джоун. Вы не очень скучали по своему… невнимательному супругу?

Он рассмеялся, словно сам над собой пошутил, однако лицо его ясно показало, что он рад ее видеть, а в тоне невольно прозвучало ненаигранное уважение.

— Я по вас не скучала, — ответила Джоун. И все-таки почувствовала облегчение от того, что он здесь.

— Охотно верю, — ответил он сдержанно. — Я был очень занят — планы, люди… Все идет, как надо. Красный разобрался с Гулденом. Раскола не произошло. Да потом Гулден вообще уехал. Говорят, отправился за той девчушкой Брэндера. Будем надеяться, его там ухлопают… Джоун, мы тоже скоро, отсюда тронемся. Я только жду вестей. Оставить вас здесь одну нельзя. Вам придется ехать со мной, а дорога будет очень тяжелой. Вам нужна подходящая одежда, ваша совсем никуда не годится.

— Еще бы, — ответила Джоун, потрогав изношенное, грязное, рваное платье. — Первый же куст тропы сдерет с меня это тряпье.

— Да, очень досадно, — раздраженно, сердясь на самого себя, сказал Келлз. — Только где тут, к черту, взять платье? Вокруг на двести миль глушь, ни одного поселка… Послушайте, а вы когда-нибудь носили мужскую одежду?

— Да-а… когда мы с дядей искали золото или охотились, — неохотно ответила она.

Лицо у Келлза внезапно осветилось удалой, торжествующей улыбкой, совершенно его преобразившей. Он потер руки и засмеялся, будто над чем-то донельзя забавным, потом оценивающим взглядом окинул Джоун с головы до ног.

— Подождите немного, я сейчас, — сказал он и вышел.

Джоун услышала, как он роется в груде сбруи и попон в углу нижней хижины. Скоро он вернулся с узлом в руках и, развернув его, вывалил на кровать какую-то одежду.

— Эти вещи Дэнди Дейла, — живо пояснил он. — Дэнди был красавчик и одевался под стать. Да только раз он захотел остановить почтовую карету, а какой-то недогадливый пассажир его застрелил. Но не совсем, ему удалось уползти. Мои ребята нашли его в лесу уже мертвого и забрали одежду. Эти вещи стоят целого состояния, только никому из наших не впору.

На кровати лежало черное сомбреро с тяжелой серебряной лентой, темно-синяя рубаха и расшитый жилет из оленьей кожи, пояс с патронами и револьвер с перламутровой рукояткой, вельветовые брюки и высокие кожаные сапоги с позолоченными шпорами — все из лучшего материала, все превосходной работы.

— Джоун, я вырежу вам из фетровой шляпы черную маску, и вы будете просто загляденье! Келлз говорил возбужденно и весело, как мальчишка.

— Вы что, хотите, чтобы я это надела? — не веря своим ушам, переспросила Джоун.

— Конечно! А почему бы нет? Это как раз то, что нужно. Украшений, правда, многовато, так ведь на то вы и девушка. Этого не скроешь. Да я и не хочу.

— Я эти вещи не надену, — решительно объявила Джоун.

— Прошу прощения, — спокойно и весело ответил Келлз, — непременно наденете.

— Ни за что! — крикнула Джоун, не в силах сдержаться.

— Послушайте-ка, Джоун. Вам придется помногу со мной ездить, часто даже ночью. Иногда скакать сломя голову, спасаться от погони. Бывать со мной в лагерях. Вам нужна удобная, прочная одежда. Кроме того, вам надо будет носить маску. Ну, посмотрите же: все это как по заказу на вас сшито. Это же такая удача. Все добротное, прочное, будет хорошо носиться и для девушки вполне подходит… Ну-ка, примерьте!

— Я уже сказала — не надену, — мотнула головой Джоун.

— Но почему же? Ведь тот, кому эти вещи принадлежали, умер… Вот, смотрите: видите дырку в рубашке? Это от пули. Оставьте свою щепетильность. Вам же лучше будет.

— Мистер Келлз, вы, кажется, совсем забыли, что я… девушка.

Келлз посмотрел на нее в полном недоумении.

— Может быть… Теперь буду помнить. Но вы же сами говорили, что носили мужскую одежду.

— Я надевала рабочие брюки и куртку брата… я в них тонула…

Келлз что-то напряженно соображал. И вдруг расхохотался.

— А! Вот в чем дело! Вы боитесь, что эти вещи обтянут вас, как перчатка пальцы! Так это же прекрасно! Сгораю от нетерпения вас в них увидеть!

— Этого никогда не будет! Келлз посерьезнел, глаза У него сверкнули.

— Вы шуток не понимаете. Я ненадолго выйду. К моему приходу извольте переодеться. — Голос прозвучал жестко, так Келлз отдавал распоряжения своим людям.

Джоун упрямо тряхнула головой.

— Если вы не переоденетесь, я сам сорву с вас ваше рванье. Поверьте, мне это ничего не стоит. Конечно, вы сильный чертенок, а я, может, еще слабоват, чтобы натянуть на вас эти тряпки. Только я могу и на помощь кого позвать. А если вы уж совсем меня разозлите, я и самого Гулдена дождусь.

У Джоун прямо ноги подкосились, она беспомощно опустилась на кровать. Ведь Келлз способен выполнить свою угрозу — все до последнего слова. Она вдруг поняла, почему у него такие странно переменчивые глаза: в нем живет то один человек, то, буквально через минуту, совсем другой. И этот другой — подсказала ей интуиция — и есть ее злейший враг. И ей остается только одно — собрать воедино все свои силы, ум, хитроумие, все свое женское очарование и во что бы то ни стало подчинить себе это другое его «я». Иначе катастрофа.

— Ну, что ж, раз вы меня принуждаете силой, мне ничего не остается.

Келлз молча вышел.

Джоун сняла грязное, рваное платье, стоптанные сапоги и быстро, пока не вернулся Келлз, переоделась в костюм убитого мальчишки. Дэнди Дейл, наверно, был ее двойником — костюм пришелся совсем впору. Однако Джоун было в нем настолько не по себе, что она едва осмелилась посмотреться в зеркало. А когда все-таки взглянула, то и совсем смутилась. Если бы не лицо, она бы себя просто не узнала. Что сталось с ее рослой, стройной фигурой? Она походила теперь на дерзкую девчонку в лихом маскарадном костюме мальчишки. Джоун стало очень стыдно: ведь увидев себя в зеркале, она не в силах была подавить охвативший ее восторг. Костюм как ничто и никогда подчеркивал каждую линию, каждый изгиб ее тела, обнажал его женскую сущность.

Постучался Келлз.

— Джоун, вы одеты?

— Да, — сама того не ожидая, ответила она.

Келлз вошел.

Совершенно непроизвольно, чисто инстинктивным движением Джоун схватила одеяло и завернулась в него. Краска стыда залила ей щеки, она дрожала с головы до пят и молча, широко раскрытыми глазами смотрела на Келлза, который вошел с обычной насмешливой улыбкой. Но улыбка тут же пропала. Он недоуменно уставился на лицо Джоун, перевел взгляд на одеяло. Потом, похоже, понял, что ее терзает. И ему стало ее жаль.

— Зачем вы… Какая же вы дурочка! — воскликнул он горячо, поддавшись мгновенной острой жалости. И тотчас на себя за это рассердился.

Отвернувшись, он стал смотреть в щель между бревнами. Казалось, снова, как уже не раз, мысли его обратились к прошлому — смутному, туманному, о котором не хотелось вспоминать.

Как ни взволнована была Джоун, она не могла не почувствовать, какое впечатление произвело на него ее неожиданное, бессознательное, чисто девическое стыдливое движение. Об этом доложил зреющий в ней женский ум: в Джоун, как и в Келлзе, сосуществовали две личности.

— Я стараюсь быть с вами порядочным, — продолжал Келлз, не оборачиваясь, — я хочу помочь вам как можно легче перенести трудности положения, в какое вы попали. Но вы еще совсем ребенок, девушка!.. А я бандит, человек, для которого нет ничего святого… и который вас добивается.

— Не говорите, что для вас нет ничего святого, — серьезно ответила Джоун, — не знаю, как объяснить, что я чувствую, только я знаю, что будь на вашем месте Гулден, я бы не стала прятаться, кутаться в одеяло. Я вас больше не боюсь… Вот я и спряталась, как… как девочка, которую застигли… господи, неужели вы не понимаете?

— Нет, не понимаю, — ответил Келлз. — Зря я вас сюда затащил. Лучше бы ничего этого не было. Только теперь уже поздно.

— Совсем не поздно… Вы ведь не сделали мне ничего дурного.

— Я люблю вас, — воскликнул он. — Не так, как бывало раньше. Я понял… что никогда еще не любил ни одну женщину. Я попался. У меня словно петля на шее, как тогда, когда меня хотели повесить.

Горячий поток страстных слов, невольно вырвавшийся из груди этого странного, сильного мужчины, потряс Джоун. Она совсем растерялась, задрожала и не нашлась, что ответить. Однако поняв, чем это для нее чревато, собралась с духом.

Келлз долго молчал, глядя на зеленый склон за хижиной. Потом, как бы про себя, сказал:

— Тасуя колоду, я передернул и ненароком сдал себе… проигрышную карту… А теперь хочешь не хочешь — играй.

И он обернулся к Джоун. Его холодный пронизывающий взгляд заставил ее вспомнить о роли, какую ей предстояло играть. Она выпустила из рук одеяло. И тотчас всю суровость Келлза как рукой сняло. Он улыбнулся — такой улыбки она у него еще ни разу не видела. В этой улыбке, в его безмолвном восхищенном взгляде она прочитала, как потрясло его то, что он увидел. И, хотя костюм был такой неженственный, хотя Келлз пользовался вполне определенной славой, Джоун поняла, что такого комплимента еще никогда не получала. Наконец Келлз обрел голос.

— Джоун, я в жизни не видел никого красивее вас!

— Все равно я к нему никогда не привыкну. Я не могу… В таком виде я ни за что не выйду из комнаты.

— Обязательно выйдете. Посмотрите-ка, может быть, вот это все изменит. Какая вы стеснительная! Келлз протянул ей широкую полосу черного фетра, отрезанную от сомбреро. Прикинув ленту ей по голове, он ножом вырезал нужную форму и отверстия для глаз, а потом приделал кожаную тесьму.

— Примерьте-ка!.. Передвиньте ниже, по глазам. Вот так! А теперь посмотритесь в зеркало!

Джоун повернулась к зеркалу и вместо себя увидела какого-то незнакомого человека в маске. От Джоун Рэндел ничего не осталось!

— Никому… никому из знакомых меня теперь не узнать! — пробормотала она, но, конечно, эта успокоительная мысль относилась только к Джиму Кливу.

— Я-то не об этом заботился, — заметил Келлз, — но вы правы. Знаете, Джоун, вы скоро станете притчей во языцех во всех старательских поселках, у каждого костра.

Это замечание еще раз показало, как дорожил и гордился Келлз своей славой, подтвердило и всяческие невероятные истории о бандитах и об их отчаянных спутницах, наводивших страх по всей границе. Раньше Джоун этим россказням просто не верила. Они были как бы неотъемлемой частью жизни этих глухих, неустроенных мест. Какой-нибудь забредший на огонек старатель расскажет ночью одну-две страшные истории, а утром уйдет, и больше никто никогда его не увидит. А разве может быть, думала Джоун, что-нибудь невероятнее той жизни, что ей, похоже, придется вести? В голове у нее стремительно проносились мысли: о Келлзе, его банде, диких тропах, лагерях и поселках, золоте, почтовых каретах, ограблениях, драках, убийствах, безумных налетах под покровом темноты; потом о Джиме Кливе и его гибели.

Вдруг Келлз, подойдя к ней сзади, крепко обхватил ее руками. Джоун оцепенела. Как это. она потеряла бдительность! И вот она в его объятьях и не может даже повернуться к нему лицом.

— Джоун, поцелуйте меня, — прошептал он глухим, проникновенным голосом.

— Нет! — что было сил крикнула Джоун.

Наступила тишина. Келлз все сжимал и сжимал объятья; Джоун чувствовала, как дышит его грудь.

— Тогда я вас заставлю, — процедил Келлз.

Голос был совсем другим, словно бы вовсе не его.

Келлз наклонил ее назад и, высвободив руку, взял под подбородок, стараясь приподнять ей голову.

Джоун отчаянно сопротивлялась. Она понимала, что обречена, но это только прибавляло ей сил и злости. И, пригнув голову, напрягая что есть мочи руки, не давая расслабиться телу, выворачиваясь, брыкаясь, она металась по комнате, натыкаясь на ящики, стол, налетала на стены, пока наконец они оба не упали на кровать и она не вырвалась. Она тут же вскочила — задыхающаяся, растрепанная — и отбежала подальше. Она боролась, как безумная; не на жизнь, а на смерть, и оказалась сильнее.

Келлз был еще нездоров. Он поднялся, прижимая к груди руку. Лицо у него, все еще искаженное страстью, осунулось, посерело и было мокро от пота.

В схватке Джоун, похоже, что-то ему повредила, возможно, снова открылась рана.

— Вы что, пырнули меня ножом? Откуда эта боль? — задыхаясь, спросил он. Руки у него дрожали.

— Нет, я ничего… я только… защищалась, — тоже задыхаясь, крикнула Джоун.

— Вы же, черт возьми, опять меня ранили! Мне и так от боли деться некуда, а теперь еще хуже!.. А я трус… собака… калека!.. Не справиться с девчонкой!

На Келлза было страшно смотреть — его терзали боль и стыд, и Джоун пожалела его, хотя и понимала, что боль и стыд вскоре уступят место ожесточению и злости оскорбленного мужчины. И она оказалась права. Все в нем вдруг переменилось. Горькая гордость вытеснила слабость и растерянность. Он схватил с кровати пояс Дэнди Дейла, вытащил из кобуры револьвер и, удостоверившись, что он заряжен, бросил к ногам Джоун.

— Вот! Берите и стреляйте, только получше, чем в тот раз! — приказал он.

Невольно подчиняясь властному голосу, Джоун подобрала револьвер.

— Что… что вы хотите сказать? — вся дрожа, еле пролепетала она.

— Застрелите меня. Избавьте от боли, от страданий. Мне тошно от всего этого. Я хочу, чтобы вы меня убили.

— Келлз! — только и могла чуть слышно произнести Джоун.

— Пользуйтесь случаем… Сейчас, когда у меня нет сил заставить вас… Цельтесь получше… Убейте меня!..

Голос звучал так проникновенно, так настойчиво, что Джоун едва не поддалась его гипнотической силе, едва не выполнила требование.

— Вы с ума сошли, — тут же взяв себя в руки, возразила она, — я совсем не хочу вас убивать. Я никогда не смогла бы… Я только хочу, чтобы вы… обращались со мной прилично.

— Это я и делал, как мог. Когда я вас… схватил… это была всего лишь шутка. Но, Боже, что я почувствовал! Я больше не могу себя сдерживать. Теперь это ясно. Джоун Рэнд ел, убейте меня или уступите мне!

Он встал. Лицо его потемнело — он был потрясен до глубины души. Слетело все внешнее, наносное, осталась одна сокровенная его сущность.

Пальцы Джоун безвольно разжались, револьвер выпал.

— Это ответ? — хрипло спросил Келлз.

— Я не могу вас убить.

— Боитесь моих людей? Гулдена? Оттого не можете? Боитесь остаться здесь с ними одна? Боитесь, что вам от них не уйти?

— Я о них не думала.

— Тогда выбирайте — моя жизнь или ваша душа!

Он подобрался к ней и наклонился так низко, что ей пришлось протянуть вперед дрожащие руки. После напряженной схватки Джоун стала быстро терять силы — начиналась реакция, и она совсем забыла о своем плане.

— Если вы так безжалостны… то пусть это будет моя душа… — прошептала она еле слышно. — Убить вас я не могу. А вы могли бы взять револьвер, прижать его вот сюда и убить меня?

— Нет. Потому что я вас люблю.

— Вы вовсе меня не любите. Убить душу страшнее, чем тело.

Что-то мелькнувшее в его странных глазах вдруг вдохновило Джоун. В глубине сознания волной поднялось безотчетное стремление женщины завлечь, покорить, переделать на свой лад. Она быстро подошла к Келлзу, протянула руки. На одной была кровоточащая ссадина — во время схватки Джоун ударилась о стену. Там, где пальцы Келлза сжимали ей руки, кисти опухли и покраснели.

— Вот, посмотрите, что вы сделали. Вы же вели себя, как животное, и меня превратили в животное — у меня выросли когти, тело стало пружиной из мускулов. И вы не сумели меня ни удержать, ни поцеловать. Может быть, в другой раз вам это удастся. Только обнимать и целовать вы будете не женщину, а лишь оболочку женщины. Вместо меня будет холодная, бесчувственная, изломанная вещь; вы принудите меня уступить, но я все равно не покорюсь… А все то, что есть «я», — девушка, женщина, которую вы, по вашим словам, любите, останется внутри, затаится, исполнится ненависти, отвращения, смертной тоски. Вы будете обнимать и целовать существо, которое сами же унизили. Все тепло, нежность, трепет страсти, сама жизнь — все, что заключено в женской душе, что вызывает любовь — все будет убито.

Тут она подошла поближе к Келлзу и со всей удивительной нежностью, на которую способна женщина в критический миг, когда жизнь и душа висят на волоске, одним усилием воли превратилась в полную противоположность тому повергнутому в ужас, дикому, непокорному существу, которое только что так отчаянно защищалось от него.

— Сейчас я покажу вам, разницу, — шепнула она, склоняясь к нему — взволнованная, нежная, искренняя, пугающе прекрасная в ореоле своего женского очарования.

— Что-то мне говорит… дает мне силы…. О том, что может быть… если вы станете человеком, хорошим человеком, не бандитом… И… если б это было возможно… увидели разницу между женщиной… Я покажу вам… чтобы спасти душу! Она взяла остолбеневшего Келлза за руки, скользнула ему в объятья, на миг прижалась к нему всем трепещущим, податливым телом и, подняв бледное сияющее лицо — искреннее, потому что она честно стремилась к своей цели, — чтобы он на миг увидел красоту, нежность и саму душу любви, она прижала теплые дрожащие губы к его губам… И тут же в испуге отпрянула. А Келлз остался на месте, ошеломленный, словно случилось что-то сверхъестественное; с лица исчезло злое выражение, жесткие черты разгладились.

— Боже мой! — еле слышно выдохнул он. Потом вдруг, словно очнулся от сна, бросился вниз по лестнице, рванул занавес и исчез.

Джоун упала на постель и излила остатки сил в успокоительных, слепящих слезах. Она победила. Теперь ей нечего бояться Келлза. В этот единственный миг она так возвысила его в его собственных глазах! Но какой ценой!

Глава X

На другой день, когда Келлз позвал Джоун в нижнюю хижину, она убедилась, что ее надежды, ее глубокая вера не обманули ее: она не просто возвысилась в его глазах, она облагородила его самого. Об этом говорил не только его тоскливый взгляд и осунувшееся лицо, сколько интуиция Джоун.

— Вам нельзя больше сидеть взаперти, — обратился к ней Келлз, — вы похудели и побледнели. Выйдите на солнце, на воздух. Да и к банде пора привыкать. Бейт Вуд утром говорил, что принял было вас за призрак Дэнди Дейла. Наверно, вас так и будут здесь называть. Не хочу давать советов, как вам вести себя с моими людьми, только если вы будете обходиться с ними по-дружески, вам будет гораздо легче жить среди них. А от хижины далеко не отходите. Если кто скажет или сделает что-нибудь, что вас оскорбит, — не раздумывая стреляйте. Только не вопите и не зовите меня. Вы вполне можете сами со всеми управиться.

И все-таки выйти на свет божий в костюме Дэнди Дейла было сущей пыткой. Джоун шла нетвердой походкой, по лицу, под маской, пробегали холодные мурашки. Но не от стыда, а от страха: только бы Джим Клив не узнал ее в этом вызывающем одеянии. Перед хижиной, понуро опустив головы, стояли несколько покрытых пылью, нерасседланных лошадей. Едва Джоун показалась в двери, мужчины, праздно болтавшие тут же, разом умолкли.

Пахло пылью, лошадьми, сыромятиной, виски и табаком. Никого из мужчин Джоун не знала, и это помогло ей взять себя в руки. Увидев же, какую сенсацию произвело ее появление, она совсем повеселела. Мужчины так смешно застыли с широко открытыми ртами, пожирая ее глазами; а один, совсем старик, выронил изо рта, скрытого седой бородой, трубку и даже не заметил. Первым опомнился темноволосый парень, с виду совсем беспутный, на лице которого неизгладимый отпечаток оставили годы разгульной жизни: с неуклюжей галантностью он приподнял сомбреро и слегка поклонился. Его примеру последовали остальные. Приветствия, при всей их неловкости, были вполне дружелюбны. Джоун очень хотелось вернуться в хижину, однако она заставила себя остаться на месте и не обращать внимания на устремленные к ней со всех сторон любопытные, а порой и дерзкие взгляды. Остальное было уже легче. Как хорошо, что лицо ее скрывала маска! Тихо пробормотав в ответ на приветствия нечто нечленораздельное, Джоун вступила во вторую фазу жизни среди бандитов. Конечно, естественность и непринужденность пришли к ней не сразу, но когда, наконец, пришли, она вновь обрела присущий ей трезвый взгляд на вещи и смелость.

Хотя она уже успела насмотреться на гнусные физиономии пограничных головорезов, теперь ей пришлось увидеть лица еще более мерзкие, порой прямо непристойные. И все же, несмотря на всю их порочность, несмотря на наглость восхищенных взглядов, она не могла не почувствовать в них и приветливости, и сочувствия, и доброжелательности. Джоун подошла к усталым грязным лошадям, потрепала их по мордам, погладила. В это время на тропе показался всадник. Подъехав, он спешился у хижины Келлза. Сразу за ним прискакали еще двое. Оба во все глаза таращились на Джоун. А Джоун все время не покидала смутная тревога, ожиданье чего-то. Что бы она ни делала, о чем бы ни говорила, за всем стояла одна неотступная, пугающая мысль — а вдруг она прямо сейчас встретится лицом к лицу с Джимом Кливом? Где он? Что делает? Пьет? Играет? Спит? Остался ли он самим собой — честным парнем? А что будет, когда они встретятся? Как дать ему знать о себе и обо всем, что случилось, пока он на самом деле кого-нибудь не убил? И опять ее охватывал страх — ведь Клив может узнать ее и в этом костюме, и в маске.

Она немного походила взад и вперед, поглощенная своими мыслями, как вдруг еле приметное движение среди бездельничающих бандитов привлекло ее внимание к толпе людей, с криками бежавших за какими-то всадниками, среди которых Джоун сразу узнала Пирса и Французика, а потом, похолодев от страха, и Джима Клива. Они подъезжали к хижине. Сердце Джоун забилось. Нет, Сейчас ей никак нельзя встречаться с Джимом: вдруг этот маскарад не поможет? Все ее планы разлетелись бы в пух и прах. Она забыла о Келлзе, забыла, чем может обернуться встреча с Джимом. Картины встречи — неизбежного разоблаченья, боли, которую причинит Джиму и само ее присутствие тут, и его смысл — ворвались в ее воображение и вытеснили из головы все остальное. Маска маской, а проницательного взгляда Джима ей не выдержать. И, струсив, Джоун решила укрыться в хижине. Но еще не переступив порога увидела, что происходит что-то необычное: бандиты повскакивали на ноги и, громко переговариваясь, напряженно следят за приближающейся группой, а из двери, не замечая Джоун, со сверкающими глазами выходит Келлз. Джоун проскочила в хижину и, оказавшись в четырех стенах, успокоилась.

Теперь страх уступил место любопытству.

Большая хижина была пуста. Через входную дверь виднелась часть столпившихся бандитов. Все галдели, глядя куда-то вверх. Раздался повелительный голос Келлза, но слов было не разобрать. Потом в дверях появился он сам, а с ним Пирс. Следом шел Джим Клив. Как только эти трое оказались внутри, за ними, как рой разозленных пчел, втянулись остальные. Келлз и Пирс что-то говорили, но голоса их тонули в общем гаме. Наконец Келлз вышел из себя.

— Эй, вы, заткнитесь, черт вас возьми! — заорал он, и его окрик, как и реакция бандитов, яснее ясного говорили о его положении в банде и власти, которой он обладал.

Все мгновенно стихли.

— Ну так в чем дело? — грозно спросил Келлз.

— Слушай, хозяин, не лезь в бутылку, — добродушно отозвался Пирс. — Ничего особого не случилось. Просто Клив пальнул в Гулдена, вот и все.

Келлз едва заметно вздрогнул, однако и само это движенье, и беглая жестокая усмешка, скользнувшая по его липу, сказали Джоун, какую злую радость доставили ему эти слова. А у нее самой от изумления сжалось сердце.

— В Гулдена! — восклицание Келлза прозвучало скорее жадным вопросом.

— Да нет, он не загнулся, — ответил Пирс, — этого быка так просто не уложишь. Но все равно он ранен. Лежит у Бэрда. Тебе бы туда сходить да перевязать раны-то.

— Пусть хоть живьем сгниет, прежде чем я для него что-нибудь сделаю, — ответил Келлз. — Где Бейт Вуд?.. Бейт, возьми мою сумку, перевяжи его. А теперь, Пирс, объясни, из-за чего весь сыр-бор разгорелся?

— Да вроде как дружки Гулдена искали случая прицепиться к Кливу, ну, а он — к ним… Я хотел было вступиться, да как их удержишь от драки?

Во время разговора между Келлзом и его лейтенантом Джим Клив с окурком сигареты во рту спокойно сидел на краю стола, лениво болтая ногой в пыльном сапоге, на котором позвякивала Шпора. Лицо его было бледно, под глазами темнели тени. Таким Джоун его еще не видывала. Ну конечно — пьянствовал, скорее всего был пьян и теперь.

При виде его лица, на котором так несложно было прочитать обо всем, что произошло, Джоун едва подавила готовый вырваться крик. Да, с Джимом все кончено, он погиб безвозвратно.

— А из-за чего они подрались? — продолжал Келлз.

— Спроси Клива, — ответил Пирс, — чего это я буду за него отвечать.

Келлз подошел к Кливу и встал перед ним. Вид этих двух стоявших лицом к лицу мужчин потряс Джоун до глубины души. Какие они разные! Живой, умный, смелый и совсем не простой Келлз при всей его суровости был явно дружески расположен к сидевшему перед ним молодому изгнаннику. Клив же держался отчужденно, равнодушно, казалось, весь он ушел в себя; на лице его читалось невозмутимое, бесшабашное презренье ко всему окружающему. И, конечно, оба они были на много голов выше глазевших на них бандитов.

— Клив, ты почему стрелял в Гулдена? — резко спросил Келлз.

— Это мое дело, — медленно ответил Клив и, не спуская с Келлза острого взгляда, выпустил вверх тонкую струю голубого дыма.

— Конечно, твое… Только, помнится, на днях ты спрашивал меня… о Гулдене. Это все из-за того?

— Не-е, — ответил Клив. — У меня с ним свои счеты.

— Ладно, ладно. Но все же я хотел бы знать. Пирс говорит, ты не ладишь с дружками Гулдена. Если не удастся вас помирить, мне придется выбирать, на чью сторону стать.

— Келлз, мне на моей стороне никто не нужен, — ответил Клив и отшвырнул окурок.

— Нужен, — настойчиво возразил Келлз, — на границе каждому нужны товарищи, и благо тому, кто их заполучит.

— Ну, а я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Мне она не нужна.

— Опять же, твое дело. Я ничего тебе не навязываю и не даю никаких советов.

В словах Келлза прозвучала и его сила, и уменье ладить с людьми, управлять их поступками. Как легко было сейчас вызвать у Джима Клива желанье противостоять воле Келлза — ведь он жадно впитывал дикие нравы границы.

— Значит, я вам не нужен? — бросив на Келлза угрюмый взгляд проницательных глаз, спросил Клив.

— Я обожду, — спокойно ответил тот.

Клив стал свертывать новую сигарету. Его сильные загорелые руки заметно дрожали. Джоун поняла, что дело тут не в волнении его нервов, и ей стало до слез жаль. Как он бледен, как угрюм! Как ясно на его лице отражается смятение, царящее у него в душе! Он бежал на границу со зла — на нее и на себя самого. И вот теперь, в этом диком мире, он, наверное, уже и думать забыл и о своем горе, и о ней — просто погрузился в вольную, разнузданную, преступную жизнь границы. За ее бурными треволнениями он, возможно, уже. и забыл бы о прошлом, но пока — пока в нем еще живо было одно непреодолимое стремление — губить и погибнуть. И Джоун вздрогнула, вспомнив, как жестоко посмеялась над легко ранимой гордостью этого мальчика, как безжалостно бросила ему в лицо, что такое ничтожество, как он, не способно даже на дурной поступок.

Слушай, Красный, — обратился Келлз к своему помощнику, — тогда давай ты расскажи, как было дело, что ты видел собственными глазами. Тут Джиму нечего спорить.

— Чего ж, это можно, — отозвался Пирс. — Мы все были у Бэрда. Шла большая игра. Вечером в лагерь вернулся Гулден. Он, сам знаешь, всегда злой, как черт, а вчера уж совсем никуда. Но он больше помалкивал, и все шло своим путем. Мы еще подумали, у него ничего не вышло, зря проездил. А сегодня с утра он прямо места себе не находил — все шагал взад-вперед, как пума в клетке… Ну, мы его и не трогали — чего уж. Да только он вдруг сам подошел к нашему столу — мы там играли с Кливом, Бэрдом и Техасцем — и так его толкнул, что чуть не опрокинул. Я сгреб золото, Клив схватил виски — мы здорово пили, а Клив всех больше. Бэрд прямо позеленел от злости, Техасец — тот едва не задохнулся, но никто ничего не сказал, все мы, кроме Клива, боялись. А Клив — ничего, остался сидеть и, видно, ни о чем таком и не помышлял. Тут Гулден как трахнет кулаком по столу! И говорит Кливу:

— Пошли, у меня есть одно дельце, тебе по нутру придется.

— Дельце? Нет, парень, у тебя не может быть дела мне по нутру, — спокойно так ответил Клив… Он ничуть не злился. Ну, ты-то знаешь, Келлз, что творится с Гулденом, когда на него находит — будто бес в него вселяется. Мне случалось видеть, как нарываются на драку любители пострелять, когда им неймется кого ухлопать. А с Гулденом еще того хуже. Хотите верьте, хотите — нет, только у него не все дома.

— Клив, — говорит он, — я отыскал место, где моет золото Брэндер. И девчонка его тоже там.

У Клива по лицу прямо как молния пробежала. А мы все вспомнили Люса и тут же пригнулись — в случае чего успеть на пол броситься. У Гула все было, вроде бы, как всегда, ни на столько не изменился, да я-то видел, что у него нутро горит.

— А-а, в самом деле? — быстро так сказал Клив, словно бы даже обрадовался. — И что ж, ты прихватил ее?

— Нет еще. Пока только место разведал. Хочу, чтоб ты пошел со мной. Золото — пополам, а девчонку — мне.

Клив ка-ак швырнет ему в рожу бутылку виски! Она разлетелась вдребезги, а Гулден повалился на пол. Клив быстро — ну что твоя кошка — вскочил и выхватил кольт. Все ребята пригнулись. Я присел и вижу — Гул лежит на спине и тоже вытаскивает кольт. Только вдруг он застыл, рука упала, а пол-лица залилось кровью. Я подумал, он отдал концы, кинулся вперед, схватил Клива.

Загнись Гулден, и все бы обошлось. Но он пришел в себя, стал шарить, искать кольт, звать дружков. Так орал, что за милю слышно было… Ну а потом, я уж говорил, мне пришлось попотеть, чтоб остановить свалку. И пока он разорялся, я привел ребят к тебе. А он там лежит, ухо у него оторвано. Вот и весь сказ.

Келлз в задумчивости переводил взгляд с Пирса на загорелые лица окружавших его бандитов. Наконец он заговорил:

— Одно дело эта драка все же решила. Нам нужна организация, и, если вы не толпа безмозглых скотов, вы это поймете. Вам нужен главарь. Я знаю, большинство из вас на моей стороне, но кое-кто держится и Гулдена — просто так, потому что он кровожадное чудовище. Сейчас на Западе страшные времена, а будут еще того страшней. Гулден хорош для нападения, он не знает страха. Он любит драться, любит убивать. Только он спятил. Возьмите хоть последнюю историю. А теперь раскиньте мозгами, посмотрите, что получается: Гулден в одиночку рыщет по окрестностям, выискивает глухой лагерь, чтоб его ограбить или умыкнуть девчонку. Он не советуется ни со мной, ни с людьми, здравому смыслу которых я доверяю. А золота у него все равно никогда нет. И почти ни у кого из его дружков. Я даже не знаю, кто они такие. Впрочем, мне на них наплевать. Но теперь мы разделимся, разве только и они, и сам Гулден не станут больше ничего делать на свой риск и страх, а будут выполнять мои приказы. Не подумайте, что я принял сторону Клива, дело не в этом. Просто и дураку видно, что выходки Гулдена вносят в нашу работу сумятицу и будут дальше мешать процветанию банды. Смотрите, что получается: Гулден ведь давно с нами, а вот дело он предлагает Кливу. А Клив здесь новичок. Он, может, и свой парень, да ведь он еще не в банде. Обращаться к нему Гулдел не должен был. Это нечестная игра. Мы не знаем, чего в точности хотел Гулден, только вряд ли, чтобы Джим Клив и вправду с ним отправился. Он просто парня запугивал. А Клив не поддался… Так вот, ребята, думайте, с кем вы останетесь — с Гулденом или со мной. А теперь ступайте.

Доходчивые, без обиняков, слова Келлза, похоже, произвели на бандитов сильное впечатление; притихнув, они толпой вышли из хижины. С Келлзом остались только Пирс и Клив.

— Скажи-ка, Джим, ты очень уж любишь подраться или хочешь стать защитником всех несчастных девчонок в этой глуши? Клив выпустил еще облако дыма, совсем закрывшее ему голову.

— Я не нарываюсь на ссоры.

— Значит, ты просто о таких вот девчонках слышать не можешь? Клив было вскинулся, и Келлз понял, что попал в точку.

— Ну-ну, на меня-то нечего бросаться, — прикрикнул он. — Я стану тебе другом, если ты позволишь… Только говори напрямик, как мужчина — если хочешь видеть во мне друга.

— Спасибо тебе, Келлз, — ответил Джим вроде бы искренне. — Я ни на что не гожусь, иначе не попал бы на границу… Только меня прямо воротит от таких… от таких пакостных дел.

— Это пройдет, — с горечью ответил Келлз. — Поживешь тут в одиночестве несколько лет, сам увидишь. Ты еще совсем юнец. А я уже пережил золотую лихорадку в Неваде и в Калифорнии. От золота люди теряют рассудок. Ты тоже изменишься… если только тебя раньше не прикончат. А выживешь — поймешь, что такое жизнь на границе. Это война. Она унижает человеческое достоинство, выбивает из людей нравственные устои, только все это — цветочки в сравнении с тем, через что ты пройдешь здесь за несколько лет. Сюда нахлынули люди — мужчины, женщины, только что не дети, — и заполонили весь край. Они ищут золото. Они уже узнали вкус крови. А вот, подожди, найдут настоящую большую жилу! Ты своими глазами увидишь, как все — и мужчины и женщины — вернутся на десять тысяч лет назад… и тогда… что может значить жизнь какой-то одной девчонки!

— Знаешь, Келлз, одна меня так преданно любила, вознесла в такие герои, что я просто видеть не могу, когда их обижают.

Клив говорил медленно, растягивая слова, спокойно, мягко; лицо его ничего не выражало, но звучавшая в голосе горечь убеждала, что и слова его, и кажущееся спокойствие — чистейшей воды ложь. Пирс уловил скрытый смысл его слов и засмеялся, словно Клив пошутил, и в сомнении покачал головой, как будто откровения Клива только усугубляли обстановку. Клив же отвернулся, казалось, он совсем забыл о товарищах.

Позже, когда наступила безмолвная темная ночь, Джоун Рэндел лежала в своей постели, не в силах сомкнуть глаз. Перед ней витало бледное лицо Джима. Ее поразило его великолепное безумие, до глубины души потрясла рассказанная Пирсом история о том, почему Джим расправился с Гулденом. Джоун терзалась любовью к нему, еще более возросшей за те часы, полные неизвестности и невероятного душевного напряжения, которые она провела на границе.

Даже в снах все помыслы Джоун устремлялись к той роковой, но неизбежной минуте, когда она предстанет перед Джимом Кливом. Что ж, чему быть, того не миновать. И она заставит себя встретить эту минуту, в каком бы смятении не пребывала ее душа. По правде говоря, до сих пор ее опыт общения с бандитами, несмотря на все потрясения и переживания, из которых она вышла другим человеком, оказался гораздо удачнее, чем можно было бы ожидать. Теперь Джоун молилась, чтобы и дальше все шло не хуже, убеждала себя, что так оно и будет.

В эту ночь она легла спать в одежде Дэнди Дейла, скинув только сапоги, и, время от времени ворочаясь в беспокойном сне, просыпалась, ударяясь о тяжелый револьвер, который так и не отстегнула от пояса. Просыпаясь, она не сразу вспоминала, что это она, Джоун Рэндел, пленница, лежит тут в темноте в лагере бандитов, что на ней одежда убитого подонка, а сбоку его револьвер. Но прикосновенье холодной стали приводило в трепет ее сердце и возвращало к страшной действительности.

Зато утром она была избавлена от этого стыда — облачаться в платье Дэнди Дейла, ведь одежда уже была на ней. Даже такая малость доставила ей некоторое утешение. Надев маску и сомбреро, она внимательно осмотрела себя в зеркальце и снова решила, что ни одна живая душа, даже Джим Клив, ни за что ее не узнает. Прибавила ей смелости и мысль, что ее ни за что не узнала бы и была бы потрясена ее новым обликом даже самая близкая подруга — ведь в обычной одежде Джоун казалась всего лишь обыкновенной, высокой, стройной, сильной девушкой. А теперь… Где уж тут Джиму ее узнать! Она стала припоминать, как обычно звучал ее голос — глубокое, низкое контральто, как она пела простенькие песенки. Нет, голос никак не изменишь. И Джиму незачем его слышать. Потом ей снова стало казаться, что все равно Джим нутром ее почует, что от глаз возлюбленного, который погубил из-за нее свою жизнь, ее не укроет никакой маскарад. И вдруг она поняла всю тщету своих страхов и забот. Все равно, рано или поздно, ей придется открыться Джиму Кливу. В хаосе чувств и мыслей Джоун ясно видела только одно: надо во что бы то ни стало избавить Джима от стыда, когда он ее узнает, от страданий, когда до него дойдет — правда, ложный — смысл ее пребывания в лагере бандитов.

Она горько осуждала себя за то, что в то время, как ее возлюбленному грозит смерть, когда ее саму ожидает не менее страшная участь, она может думать только о том, что это она сама в раскаянье последовала за ним, что она верна ему и останется верна даже ценой собственной жизни.

Поэтому утром, выходя из своей хижины, она была преисполнена решимости открыться Джиму.

Келлз сидел за столом, Бейт Вуд подавал ему завтрак.

— Привет, Дэнди! — с некоторым удивлением, хотя и с явным удовольствием, приветствовал он Джоун. — Что-то ты сегодня рано.

Джоун поздоровалась и сказала, что не может же она все время спать.

— Значит, приходишь в себя. Бьюсь об заклад, не пройдет и месяца, как ты возьмешь почтовую карету.

— Возьму карету? — недоуменно повторила Джоун.

— Ну да. Это будет здорово, — смеясь ответил Келлз. — Садись, позавтракай со мной… Бейт, пошевеливайся! Как приятно видеть тебя здесь. А в маске ты совсем другая. И никто не увидит, какая ты красотка. Да, слушай-ка: твоего обожателя Гулдена на время вывели из игры.

И Келлз с видимым удовольствием передал ей все, что накануне рассказывал Пирс. Особенно много говорил о Джиме Кливе.

— Мне этот Клив нравится, — сказал он. — Любопытный парнишка. Но уже мужчина, не мальчик. Похоже, какая-то дрянь разбила ему сердце — то ли изменила, то ли еще что. От большинства женщин добра не жди. Еще недавно я бы сказал — ни от одной, только с тех пор, как я узнал тебя, я стал думать иначе. Впрочем, одна ласточка весны не делает.

— А что этот Клив с-сделает, когда увидит меня? — спросила Джоун, едва не подавившись.

— Не ешь так быстро, — заметил Келлз, — тебе еще только семнадцать, и времени у тебя впереди хватает… Знаешь, я уже думала о Кливе. Он, конечно, не сумасшедший, как Гулден, но опасен не меньше. Опасен, потому что у него ни на сколько нет страха смерти, а рука на редкость скорая. Не очень приятное сочетание. Того и гляди, кого-то ни за что ни про что уложит. Уже в троих стрелял, да и с Гулденом не шутки шутил, бил насмерть. А стоит ему хоть раз убить человека, он уже не сможет остановиться. Меня тоже беспокоит, не выкинул бы он чего, когда тебя увидит. Да мне, надеюсь, удастся его образумить. Правда, ни страхом, ни силой с ним ничего не поделаешь, зато незаметно можно вести куда надо. Я велел Пирсу сказать ему, что ты моя жена. Надеюсь, он поверил: ведь другие-то никто не верит. Так или иначе, ты скоро с ним столкнешься, может, даже сегодня, и я хочу, чтобы ты отнеслась к нему по-дружески. Если мне удастся его образумить, заставить бросить пить, — лучшего подручного мне на всей границе не найти.

— Что же, значит, я должна убедить его вступить в банду? — спросила Джоун, не в силах скрыть дрожи голоса.

— Разве это такое уж черное дело? — сердито взглянув на нее, вопросом же ответил Келлз. Видно было, что слова Джоун очень его задели.

— Я… я не знаю, — запинаясь протянула Джоун. — А он… этот паренек — преступник?

— Нет. Он отличный, вполне порядочный парень, только вот взбесился, сбился с пути из-за какой-то девчонки. Я тебе уже говорил, только до тебя не дошло. Если я сумею им управлять, в банде ему цены не будет. Он смелый, умный, опасный человек, и он здесь приживется. Ну, а если мне не удастся добиться его доверия, он и недели не протянет — кто-нибудь пристрелит его или зарежет в драке. Без меня он угодит прямиком в ад… куда так и рвется…

Джоун оттолкнула тарелку и твердо посмотрела бандиту в глаза.

— Келлз, я думаю, чем скорее кончится здесь его карьера, тем лучше.

Пусть уж сразу отправляется в… в… вместо того, чтобы жить преступлениями, убивать по твоему приказу ни в чем не повинных людей.

Келлз деланно рассмеялся, однако злость, с какой он швырнул о стенку чашку, показала, что в руках у Джоун была немалая власть — она знала, как его задеть.

— Просто тебе его жаль, потому что он бежал сюда из-за девчонки, — заключил Келлз, — а вообще-то человек он конченый. Ты это поймешь, едва его увидишь. И все-таки я уверен, мое расположение пойдет ему, как любому здесь, на пользу. Так я хочу знать, могу ли я в этом деле на тебя рассчитывать — ты найдешь, как сказать ему пару слов, помочь мне повлиять на этого буйного парня?

— Мне… мне надо сперва его увидеть, — промямлила Джоун.

— Ты почему-то принимаешь это близко к сердцу, — проворчал Келлз, но тут же улыбнулся, — я все забываю, что сама ты еще совсем ребенок. Послушай! Делай, как найдешь лучше. Только предупреждаю, тебе опять понадобится все твое мужество, то самое, — тут он, взглянув на Бейта, понизил голос, — с каким ты в меня тогда стреляла. Ты тут такого навидаешься… Небывалая золотая лихорадка! Все свихнулись на золоте. Жизнь женщины стоит не дороже пушинки одуванчика. Голод, тяжкий труд, боль, эпидемии, истощение, грабежи, убийства, виселицы, смерть — все ничто! Лишь бы было золото. Бессонные ночи… мучительные дни… бросок за броском… а вокруг одни только жадные, подозрительные глаза. Позабудется все, что составляло существо жизни, сама жизнь гроша ломаного стоить не будет… Над всем будет царить только этот желтый дьявол — золото. Из-за него мужчины лишатся рассудка, а женщины продадут душу.

После завтрака Келлз велел привести и оседлать лошадь Джоун.

— Вам надо каждый день понемногу кататься, чтобы не отвыкнуть от седла, — сказал он, — ведь скоро, возможно, нам придется поохотиться, и я не хочу, чтобы от первой же скачки вас развалило на куски.

— А где мне кататься?

— Да где хотите, в любой стороне ущелья.

— За мной будут следить?

— Нет, конечно, если вы обещаете не делать попыток бежать.

— Вы мне доверяете?

— Да.

— Ну хорошо. Обещаю. А если передумаю, то вас предупрежу.

— Господи, Джоун. Не делайте этого. Я… я… Вы так много для меня значите. Даже представить не могу, что мне делать, если вас потеряю.

Когда Джоун садилась на лошадь, Келлз сказал:

— Помните, никому из банды не спускайте никаких грубостей.

Джоун поскакала прочь, на ходу обдумывая, как же это случилось, что, несмотря на всю ненависть к этому бандиту, она стала теперь относиться к нему гораздо лучше. В ее присутствии у него теплели глаза, смягчался голос, менялись манеры. Он хотел еще раз сказать, что любит ее, но сдержался. Что это было — стыд? Может быть, он так глубоко заглянул в себя, что почувствовал презрение к тому, что раньше считал любовью? Ясно было только, что в нем столкнулись две противоборствующие силы.

Было раннее утро. Розовые отсветы зари играли на свежей зелени. Джоун пустила лошадь галопом вверх по ущелью, пока не кончилась наезженная тропа, потом повернула назад и поехала под соснами мимо хижин, туда, где ущелье суживалось и выходило в широкую долину. Тут ей повстречались несколько пропыленных всадников с караваном вьючных лошадей. Один из бандитов, видимо, весельчак, по-шутовски вскинул руки, словно сдаваясь, и заорал:

— Руки вверх, ребята! Гляди, это же Дэнди Дейл! Воскрес из мертвых!

Дружки последовали его примеру, и все трое бесцеремонно уставились на Джоун. Ей пришлось остановиться: она выехала на них из-за склона, и разъехаться было негде.

— Так и есть, точно Дейл, кто ж его не признает! — подтвердил второй.

— Не-е. Одежка-то верно Дейла, только внутри-то девка! — добавил третий.

Джоун быстро повернула лошадь и поехала назад, вверх по ущелью. Взгляды разбойников обожгли ее будто огнем, она отчетливо представила себе, какой они ее увидели. Да, на ней мужской костюм, но он куда яснее обрисовывает ее женские формы, чем любое платье. Потому-то они так нахально на нее смотрели. Даже если предположить, что у них еще сохранилось какое-то представление о приличии, ее непристойный костюм полностью его заглушал. Неужели она сможет и дальше его носить? Ведь если она позволит этому подлому пограничному сброду вот так на себя смотреть, не замарает ли она все то доброе, святое, что в ней живет? Но нет, пока она любит Джима Клива, это невозможно. При мысли о нем сердце ее гулко забилось, и она поняла, что не страшны никакие жертвы, если только она сумеет его спасти.

На обратном пути Джоун повстречала и других бандитов: одни выводили лошадей, другие рубили дрова, третьи, просто потягиваясь, стояли в дверях хижины. Она постаралась держаться от них подальше, но даже издали видела, как все на нее пялятся. Какой-то бандюга, почти не видимый за окном, сложив руки рупором, тихонько ее окликнул: «Привет, лапушка!»

Джоун почувствовала себя оскорбленной, ей стало стыдно. С удивлением она заметила, что стала легко раздражаться. Здешняя жизнь пробудила в ней чувства, о которых она и помыслить не могла.

Она съехала с тропы и направилась на другую сторону ущелья. Там на берегу ручья росли ивы. Джоун стала пробираться через заросли, выискивая удобный брод. Почуяв воду, лошадь зафыркала. Решив, что дальше искать нечего, Джоун повернула в узкий просвет, ведущий прямо к ручью, и, спешившись на мшистом берегу, бросила поводья, чтобы дать лошади напиться.

И вдруг почувствовала, что на берегу есть кто-то еще. Однако ни перед ней, ни за лошадью никого не было видно. Тогда она обернулась. У ручья с колен поднимался Джим Клив с полотенцем в руках. По лицу у него стекала вода. До него было всего шагов десять. Джоун вскрикнула — так неожиданна была эта встреча — и замерла на месте, не в силах шевельнуть и пальцем. Вот, сейчас, он назовет ее по имени! Но Клив лишь молча смотрел на нее. В ясном утреннем свете лицо его казалось заострившимся и мертвенно бледным, как у покойника. Живыми были только глаза, они горели ярким пламенем. Он бросил на нее взгляд — в глазах сверкнуло презрение. Он, конечно, распознал в ней женщину и преисполнился презренья к тому, чем она, судя по ее бандитской одежде, была. На лице у него появилась кривая усмешка, которая тут же сменилась новым выражением, стегнувшим раненую душу Джоун, как удар хлыста: он смотрел на ее женственные формы тем же недобрым, наглым взглядом, что и все эти негодяи, — взглядом, который так возмущал и оскорблял ее. Это было так неожиданно, так не вязалось с ее представлением о Джиме Кливе! Как снесла она этот взгляд и не умерла на месте?

Джоун дернула поводья, ничего не видя, перешла ручей, кое-как вскочила на лошадь и с затуманенным взглядом вернулась к хижине. Келлз был чем-то занят с людьми и не заговорил с ней. Джоун кинулась прямо к себе в комнату и забаррикадировала дверь.

Потом бросилась на кровать, зарылась с головой в одеяла, чтобы ничего не видеть и не слышать, и долго лежала так, убитая горем. Каким пустяком казалось ей теперь все остальное — то, что она считала стыдом, та боль и страх, которые преследовали ее с тех пор, как она оказалась в руках Келлза и его банды! В какое сравненье это могло идти с тем, что она только что испытала при встрече с Джимом? Только что на душе у нее каленым железом безжалостно выжгли страшное, позорное клеймо! И кто же это сделал? Человек, которого она любила, которого готова была спасти ценою собственной жизни! Джим Клив разглядел в ней только потаскушку, лагерную девку. В его тоскливой горькой усмешке отразилось недоумение — как мог он когда-то любить существо ее пола! Но больше всего Джоун задело то, что ее грация и обаянье, подчеркнутые навязанной ей одеждой, пробудили в Джиме Кливе первый живой отклик на окружающее зло, впервые подтолкнули его к грязи и подлости, в которые ему предстояло погрузиться вслед за этими пограничными подонками. Как же он мог смотреть на нее такими глазами! Смотреть на девушку, которую любил! Джоун страдала не по тому, что он превратно истолковал, что она такое, не потому, что не узнал ее, а оттого, что из всех женщин ей одной выпало на долю пробудить в нем те же инстинкты, что в Келлзе, Гулдене и других бандитах.

— Боже мой, да ведь он был пьян, пьян, — шептала Джоун, — он не виноват. Он уже не мой прежний Джим. Он так изменился… так страдает… ему все безразлично. А чего же мне еще было ждать? Стояла перед ним в такой непристойной одежде — ну, шлюха шлюхой. Нет, я должна его увидеть. Должна все ему рассказать. Если он теперь меня узнает, а я не смогу объяснить ему, почему я здесь, почему на мне этот ужасный костюм, не смогу сказать, что люблю его, что чиста и верна ему… Если я не сумею все это ему сказать, тогда… тогда я застрелюсь.

От этих слов, произнесенных вслух, Джоун потеряла всякое самообладанье и разрыдалась. Потом, когда порыв отчаяния стих, она совсем обессилела и долго лежала, вялая, опустошенная. Зато ей стало легче. Понемногу вернулось спокойствие, и она по-новому взглянула на свое стремительное бегство от ручья, где встретилась с Джимом Кливом, на поднявшуюся у нее в душе бурю, на охвативший ее стыд и последующую истерику. Джоун поняла, что предстань она перед Джимом Кливом в платье, в котором она уехала из дому, она бы от неожиданности, страха и любви испытала не меньший шок. Она сорвалась частью из-за чрезмерного напряжения сил в последние недели, частью из-за внезапности встречи. Оглядываясь назад, вспоминая охватившее ее тогда волнение, она чувствовала, что оно было совершенно естественно, что, если бы только она могла сказать Джиму всю правду, положение не было бы таким невыносимым. Вместе с тем, эта встреча и все, что за ней последовало, сделала очевидным, как все пережитое за эти ужасные недели научило ее любить Джима Клива. Если бы не его безумное бегство, не ее слепая погоня, не все волнения, страхи, боль, отчаянье, она бы никогда не познала свое женское сердце, его способность любить.

Глава XI

После этой встречи, перевернувшей Джоун всю душу, настали спокойные дни, дни без всяких происшествий, когда Джоун разъезжала по ущелью и понемногу привыкала к грубым шуткам и красноречивым взглядам бандитов. Ей казалось, что, все видя и все слыша, она, тем не менее, сухим, непроницаемым безразличием отгородила свое сокровенное «я» от всего, что могло ее оскорбить.

Дни были спокойны, потому что, хотя она искала встречи с Джимом Кливом, ей ни разу не удавалось его увидеть. Время от времени ее слух улавливал его имя. Он был то тут, то там — у Бэрда, в горах, еще где-нибудь. Однако у Келлза не появлялся, и Джоун догадывалась, что Келлза это беспокоит: он никак не хотел терять Клива. По вечерам Джоун в ожидании Джима все посматривала из своего укрытия в нижнюю хижину, но скоро уставала от неумолкавшего шума и гама — бандиты орали, хохотали, переругивались за игрой, курили и, конечно, пили. Поздно ночью, отчаявшись увидеть там Джима, Джоун ложилась спать.

Зато теперь она узнала, что Келлз был страстный игрок, играл плохо, но очень азартно, и, как ни странно, болезненно переживал свои неудачи. Проиграв, он обычно напивался до потери сознания и становился опасен. За игрой бандиты часто ссорились, поднимали шум, ругань, хватались за револьверы. Однако, несмотря на все свои слабости, Келлз уверенно и властно правил людьми.

Наконец однажды вечером в хижине появился Гулден. Его приход совершенно выбил Джоун из колеи. Холодная дрожь пробрала ее до мозга костей, но вместе с тем по жилам пробежал непонятный огонь. Неужели эта огромная мерзкая горилла ищет встречи с Джимом Кливом? Что ж, тем хуже для него, подумала Джоун и содрогнулась, поняв вдруг, что понемногу привыкает смотреть на вещи с тех же позиций, что и весь беспутный сброд вокруг.

Гулден выглядел вполне здоровым и крепким, и, если бы не повязка, Джоун в голову не пришло бы, что он был ранен. Он подошел к столу и стал следить за игрой, но на приветственные возгласы игроков ответил лишь угрюмым мычаньем. Потом что-то сказал Келлзу.

— Что-что? — быстро переспросил тот и повернулся, чтобы лучше видеть Гулдена.

Игроки смолкли. Только один понимающе засмеялся.

— Одолжишь мне мешочек песку? — спросил Гулден.

Келлз непонимающе взглянул на него, но тут же расплылся в широкой улыбке.

— Как! Ты хочешь занять у меня золото?

— Да. Я отдам.

— В этом-то я не сомневаюсь. Но значит — ты склонен принять мое предложенье?

— Считай, что так, — прорычал Гулден. — Мне нужно золото.

— Я страшно рад, Гулден, — ответил Келлз, и весь вид его говорил, что он вполне искренен. — Ты мне нужен. Нам с тобой надо ладить… Вот, держи!

Он протянул кожаный мешочек. На другом краю стола подвинулись, чтобы дать Гулдену место, и игра возобновилась. Наблюдать за игроками было очень интересно. На конце стола, где сидел Пирс, стояли весы, и он то и дело отмерял и взвешивал золотой песок. Цены на золото стояли примерно пятнадцать долларов за унцию, но играли бандиты не из-за денег: драгоценная пыль просыпалась на стол, на землю, словно простой песок. Однако в сколько-нибудь значительных количествах золото на столах не появлялось. Похоже, бандитам приходилось туго. Не раз до ушей Джоун доходили толки о богатой жиле — так порядочные люди говорят о крупном состоянии. Только бандиты имели в виду совсем другое: если будет открыто большое месторождение, им будет чем поживиться, грабя старателей.

Гулден играл совершенно равнодушно, так же, как делал все остальное. Сначала он выиграл, потом проиграл. Занял у Келлза еще, снова выиграл. Он выигрывал, проигрывал, занимал и отдавал, не проявляя никаких эмоций, не сердясь, не радуясь, не волнуясь. Джоун подумала, что в игре им движет одна только неприязнь к окружающим его людям. Ведь игра — это состязание, борьба.

В тот вечер почти все, кроме Гулдена, много пили — с последним караваном пришло свежее спиртное. Под конец почти все были пьяны. Потом бандиты разошлись, остались только Пирс и Вуд. Напоследок Пирс передернул.

— Хозяин, — заметил Вуд, — Красный-то тебя надул.

Келлз жестоко проигрался и был пьян. Угрюмо обругав Вуда и выпроводив его из хижины, он вставил в пазы несколько жердей — закрыл дверь. Потом принялся пошатываясь, как бы бесцельно, расхаживать по комнате, но то и дело останавливался и смотрел на дверь, ведущую к Джоун. Джоун опять стало не по себе, но Келлза она больше не боялась. Она следила за ним, пока он, наконец, совсем не подошел к двери, и тогда отступила на шаг назад. Келлз, словно чего-то страшась, остановился перед разделявшей их занавеской и задумался. Потом стал осторожно, медленно отодвигать одеяло. Темнота не давала ему разглядеть Джоун, зато она видела его хорошо. Келлз подергал колья, понял, что не может их вынуть, и оставил в покое. В нем не было теперь ни силы, ни властности, свойственных ему, когда он бывал трезв. Он. еще немного постоял, как бы в нерешительности, и отошел. Джоун слышала, как он гасил фонари. В хижине стало темно и тихо.

На другое утро за завтраком Келлз снова был самим собой и, если и помнил, как вел себя накануне, когда был пьян, постарался скрыть это от Джоун.

Попозже, когда Джоун стала собираться на обычную прогулку, она вдруг увидела, что вверх по склону на взмыленной лошади во весь опор мчится всадник. Другие тоже его заметили: бандиты выскакивали из хижин, что-то кричали ему и, раздетые, с непокрытыми головами, бросались следом за ним. Бейт уронил седло Джоун и позвал Келлза. Тот выскочил на крыльцо.

— Бликки! — заорал он и на радостях тихо выругался.

— Точно, Бликки, — подхватил Вуд, и Джоун неприятно поразил жестокий блеск его обычно добродушных глаз.

Приезд этого Бликки вызвал целый переполох. Джоун припомнила, что так звали одного из доверенных людей Келлза. Не успела лошадь остановиться, как он соскочил на землю. Это был худой загорелый молодой парень, лет двадцати, не больше, однако на лице его запечатлелись целые годы суровой, полной лишений жизни. Он стоял и стряхивал пыль с перчаток. Увидев Келлза, он подбросил их вверх и, не удостоив взглядом, когда они упали, пронзительно крикнул: «Жила!»

— Не может быть! — вырвалось у Келлза.

Бейт радостно завопил, ему вторили сбегавшиеся со всех сторон по склону бандиты.

— Уже несколько недель! — еле переводя дух, говорил Бликки. — Огромное месторождение. Даже представить не могу, какое большое. Мы с Джессом Смитом и Ловкачом Оливером наткнулись на новую дорогу — отсюда, если напрямую, миль пятьдесят, ну а по тропе и вся сотня. Мы сперва удивились, а потом, как встретили погонщиков, верховых, фургоны да почтовые кареты, сразу смекнули, что за Медвежьей горой что-то стряслось, и рванули туда. Только перевалили через хребет, а там все кишмя кишит, как растревоженный улей — во-о какой лагерь. Джесс и Ловкач поехали дальше, осмотреть, что там и как, а я пустился назад, к тебе. Со вчерашнего вечера из седла не вылезал. А Джесс только посмотрел, сразу закричал «ура!» и велел тебе сказать, что дело стоящее, надо хорошо подумать, а они вернутся через пару дней и все подробно расскажут.

Пока Келлз выслушивал торопливое сообщение о новом месторождении, Джоун внимательно за ним наблюдала, и ее неприятно поразило, как странно загорелись у него лицо и глаза. Столпившись вокруг Бликки, бандиты без умолку орали, однако Келлз не проронил ни слова. Он расхаживал взад-вперед, крепко сжав руки, полуоткрыв рот, так что виднелись ею стиснутые зубы — словно оскал бульдога. Лицо его выражало страстную надежду, целеустремленность, железную волю и хитрость. А радостный свет, озаривший его в первую минуту, понемногу померк, сменившись угрюмой озабоченностью. Вдруг, очнувшись, он велел всем замолчать.

— А где Пирс и Гулден? Они уже знают? — спросил он.

— Нет, откуда? Знают только те, кто сейчас здесь, — ответил Бликки.

— Пирс и Гул никак не проспятся после вчерашней удачи, — бросил Бейт Вуд.

— А Клива кто-нибудь видел? — продолжал Келлз быстро, звенящим голосом.

Никто не ответил, и Келлз с силой ударил себя кулаком по ладони.

— Ну, живо! Соберите всех у Бэрда… Ребята, пришло наше время. Джесс Смит видел и сорок девятый и пятьдесят первый. Он не стал бы поднимать шума… если бы не был уверен, что час настал, что теперь-то мы возьмем куш… Пошли.

Он зашагал вниз по склону. Бандиты толпой последовали за ним. По дороге к ним присоединялись все встречные, и орущая на все голоса, размахивающая руками, радостная толпа валила к заведению Бэрда.

Джоун осталась одна. Недавнее событие, особенно явное стремление Келлза втянуть в свои дела.

Джима Клива, сильно ее расстроило. Ведь Келлз того и гляди убедит Джима вступить в свой разбойничий легион.

Вся эта шатия так походила на стаю волков во главе с сильным жестоким вожаком — Келлзом. Никто не взял на себя труд позаботиться о лошади Бликки, а такое упущение со стороны пограничных головорезов говорило о многом — произошло нечто из ряда вон выходящее. А лошадь была еле жива. Джоун расседлала ее, обтерла с боков уже подсохшую пену и отвела в загон. Потом принесла ведро воды и напоила — небольшими порциями в несколько приемов.

Сама она в это утро никуда не поехала, с беспокойством и любопытством ожидая возвращенья Келлза. Однако тот все не приходил. Джоун ждала до самого вечера, но так и не увидела ни его самого, ни кого другого из его людей. Она знала, что Келлз сейчас из раскаленного докрасна железа кует свою организацию, которой сама она ненароком дала имя — Пограничный легион. Она понимала, что банда будет ужасным орудием в его руках: в подготовке и осуществлении преступных замыслов никто не мог тягаться с его злым гением. Далекая глухая граница с ее непроходимыми ущельями и недоступными высокогорными убежищами как нельзя более подходила для темных дел; оставалось только дождаться нужного момента. И вот теперь он, похоже, наступил.

Ей вспомнилось, как ее дядя не раз предсказывал, что Медвежьи горы еще увидят открытие такого богатого месторождения, которое поднимет на ноги весь Запад и поразит мир. А Бликки сказал, будто разработка идет уже не одну неделю. Так что сбывалось пророчество Келлза о том, что Джоун еще наглядится на дикие нравы границы. От того, что она уже повидала, можно было поседеть, думала про себя Джоун, однако понимала, что это всего лишь малая толика в сравнении с предстоящим. Она все время жила в будущем. И что бы она ни делала, о чем бы ни размышляла, ни грезила наяву и во сне, все заволакивали мрачные тучи неизвестности.

Когда она опять встретится с Джимом Кливом? Когда он поймет, кто она? Что он тогда сделает? Что сделает она сама? Чем в конце концов станет Келлз — человеком или кровожадным чудовищем? Имеет ли под собой почву вечно преследующий ее страх перед Гулденом? Права ли она, считая, что причина его теперешних отношений с Келлзом кроется именно в ней? Оправдается ли ее страшное предчувствие, пустая фантазия, будто Гулден — это огромная горилла, которая намеревается ее похитить? Такие опасения и тысячи разных других — и совсем беспочвенных, и вполне реальных — донимали Джоун, лишали ее покоя. А что будет дальше? К вечеру она так устала от ожидания, так проголодалась, что, не в силах более терпеть, пошла в хижину и стала готовить себе поесть.

Когда почти стемнело, вернулся Келлз. С одного взгляда Джоун поняла, что не все прошло так, как ему хотелось бы. Внутри у него, казалось, все кипело. Увидев Джоун, он очень удивился — верно, в лихорадке последних часов он совсем забыл о своей пленнице. И сразу все в нем переменилось; как ни донимали его заботы, было видно, что он рад ее Присутствию, хотя, с другой стороны, сожалеет, что ей приходится тут быть. Он извинился, что никто не позаботился о се ужине, пояснив, что совсем о нем забыл: парни словно с ума посходили, стали неуправляемы, и ему еще не удалось разрешить спорные вопросы. Голос его звучал необычно мягко. На лице появилось задумчивое выражение, которое, как заметила Джоун, бывало у него в минуты слабости.

— Я очень сожалею, что затащил вас сюда, — сказал он, беря ее за руки. — Только теперь поздно об этом думать. Я просто не могу вас потерять… Но ведь есть еще один выход… для него еще не поздно!

— Что за выход? Что вы говорите? — спросила Джоун.

— Слушай, бежим сегодня со мной отсюда? — хрипло прошептал Келлз. — Клянусь, я женюсь на тебе, стану порядочным человеком. Завтра будет уже поздно! Бежим?

Джоун покачала головой. Ей стало его жаль. Когда он так говорил, он был уже не бандит Келлз. Его переживания не оставили ее безучастной, непонятным образом взволновали ее. Вот, минуту назад в хижину вошел вожак бандитов, замышляющий кровавую резню; но, увидев ее, он как бы сломался, потерял всю свою силу и теперь стоял, замирая от безнадежной любви к ней.

— Отвечай же, Джоун, — потребовал он, сжимая ей руки, и на лицо его набежала тень.

— Нет, Келлз, — ответила Джоун.

— Почему? Потому что я бандит? Потому что руки у меня в крови?

— Нет, не поэтому. Просто я… я вас не люблю.

— Но ведь лучше быть моей женой по-честному… чем оставаться здесь рабыней, которую в конце концов бросят, и она достанется Гулдену — попадет в его пещеру под его веревку? — Голос у Келлза окреп — верх начинало брать его второе «я».

— Конечно, лучше… Только я ведь знаю, что вы никогда меня не обидите… не отдадите… Гулдену.

— Откуда ты знаешь? — воскликнул Келлз, и кровь ударила ему в голову.

— Потому что вы побороли в себе зверя… и вы на самом деле меня любите.

Келлз так резко оттолкнул ее от себя, что она едва не упала.

— Я с этим справлюсь… Тогда — берегитесь, — с безнадежной тоской в голосе сказал Келлз.

Он махнул рукой, как бы приказывая ей уйти к себе, и повернулся к наружной двери, за которой слышался гул голосов.

Спотыкаясь в темноте на грубых ступеньках, Джоун пробралась в свою комнату, тихонько собрала жерди — чтобы в любую минуту можно было загородить вход, и приготовилась спокойно ждать и слушать, что будет дальше. Нервы ее были напряжены до крайности, почти до физической боли, и она всем существом ощущала, что этот вечер, такой важный для Келлза, будет иметь особое значение и для ее дальнейшей судьбы. Только почему и как, не догадывалась. Она чувствовала, что ее подхватила волна событий и несет в открытое море. Келлз вышел. Голоса за дверью стали поглуше. Похоже, бандиты уходят. Джоун почувствовала разочарование. Однако вскоре голоса снова зазвучали громче; мужчины ходили взад и вперед. Спустя несколько минут Келлз, один, вернулся в хижину. Было темно, и Джоун его еле различала. Келлз зажег фонари; два поставил на стол, остальные повесил на стены. Потом достал откуда-то записную книжку и карандаш и положил рядом с тяжелым, инкрустированным золотом револьвером на то место за столом, которое собирался занять. Покончив с приготовлениями, он стал медленно расхаживать по комнате, заложив руки за спину, опустив голову на грудь, целиком уйдя в свои мысли. Мрачная, зловещая фигура! Джоун случалось видеть разных людей, погруженных в раздумья, но только от Келлза исходила смутная, но страшная эманация зла. И все, что находилось в этой мрачной комнате, вдруг обрело новый смысл: седла и сбруя, висящие на стенах, оружие, записная книжка и карандаш, револьвер — все вдруг заговорило о темных кровавых делах бандитов. А над самим Келлзом витала зловещая тень, несущая угрозу гибели сотням далеких, неизвестных старателей.

Вдруг Келлз поднял голову, как бы прислушиваясь, и тотчас весь его облик преобразился. Казалось, давившее его бремя вдруг исчезло. Как генерал, готовый провести смотр своим войскам, он строгим, внимательным, властным взглядом уставился на дверь. Джоун услышала тяжелые шаги, звяканье шпор, глухие голоса: прибыла банда. Будет ли среди них Джим Клив?

Чтобы получше видеть и слышать, что происходит в хижине внизу, Джоун, после минутного раздумья, осторожно пробралась на другую сторону лестницы и уселась там, свесив ноги. Прижавшись к стене, она могла теперь сквозь щель между бревнами видеть всю комнату. Бандиты молча входили один за другим; казалось, они чувствовали себя неуверенно. Джоун насчитала двадцать семь человек. Войдя, они расходились в две стороны: большая группа расположилась поближе к Келлзу, меньшая — за Гулденом, который был уже без повязки и выглядел еще отвратительней прежнего: на месте отстреленного уха виднелась красная, еще не зарубцевавшаяся рана. Но и теперь от него исходили импульсы мощи, хотя и не живой, всепокоряющей силы мысли, которой дышал Келлз. Гулден был яростным диким зверем и сила его была чисто физического свойства. В любом состязании между ним и Келлзом, если только речь не шла о состязании мускулов, победителем должен был быть Келлз. За Гулденом толпились тяжело вооруженные бородачи в клетчатых рубахах — худшее, что было в банде. На стороне Келлза собрались парни помоложе и поаккуратнее: Пирс, Французик, Джоунз, Уилльямз, разведчик Бликки. Группы представляли две клики, но вражды между ними по существу не было. Каждым нервом Джоун ощущала напряженность атмосферы, ждать можно было всего. К великой ее радости, Джима среди присутствующих не было.

— Где Бэрд и Вуд? — спросил Келлз.

— Возятся с больным конягой Бэрда, — ответил Пирс, — скоро придут. Они за всё, что ты ни скажешь, сам знаешь.

— Клива нашли?

— Нет. Он где-то в лесу. Надо думать, скоро придет.

Келлз уселся во главе стола, взял в руки записную книжку и, играя ею, вперил бледные глаза в стоящих бандитов.

— Там, у Бэрда, — начал он, — мы вроде бы перетасовали всю колоду. Теперь к делу… Кому карту?.. Я организовал Пограничный легион. Он должен мне полностью подчиняться, будь в, нем хоть десять человек, хоть сто. Кто запишется первым?

Пирс подошел к столу и вывел в книжке свое имя. За ним то же самое сделали Бликки, Джоунз, Уилльямз и другие. Никто не проронил ни слова, только каждый пожимал Келлзу руку. Похоже.

Келлз не требовал никакой клятвы, довольно было свободного выбора и честного слова бандитов. В лице Келлза было нечто такое, что придавало этому простому обряду значимость клятвы крови. В Легионе должны быть только преданные ему люди, а он, судя по всему, был как раз таким вожаком, который может полагаться на верность подчиненных.

— Келлз, — обратился к нему бандит, который вроде бы не спешил заносить в книжку свое имя, — расскажи-ка еще разок об этих твоих условиях.

И в этот момент Джоун, вся задрожав от волнения и страха, увидела, что в комнату вошел Джим Клив. Он был страшно бледен, его острый взгляд переходил от Келлза к Гулдену, от бандита к бандиту. Потом он отошел в тень и прислонился к стене. Келлз не подал виду, что заметил его приход.

— Во главе Легиона буду стоять я, — отчетливо произнес Келлз. — Я планирую операцию, я отдаю приказы. Никакой самодеятельности без моего ведома. Делить золото будем поровну между всеми. А вы клянетесь стоять за. мной.

По толпе пробежал одобрительный ропот.

— Что ж, я с тобой, — сказал бандит, который просил повторить условия.

Он подошел к столу и поставил в книжке какой- то знак — писать он, видимо, не умел. Келлз внес его имя. Все остальные из большей группы тоже приняли условия. Теперь дело было за Гулденом и его сторонниками.

— Гулден, — спокойно обратился к нему Келлз, — а ты все еще ничего не решил?

Великан тяжелым шагом подошел к столу. Джоун снова подумала, что он больше похож на огромное неповоротливое тихоходное судно, а не на человека с живой душой и умом.

— Я вступаю в твой Легион, только сперва нам надо кое о чем договориться, — сказал он зычным голосом.

— А как же иначе, конечно, сначала надо договориться, — перебил Келлз. — Только давай все обсудим по-доброму. Граница велика, хватит на нас обоих. Но ты мне нужен. Я хочу, чтобы ты был с нами. Ну, а если нам не договориться, давай разойдемся мирно. Ты как на это смотришь?

Бандиты одобрительно зашумели.

— Тогда скажи, что ты собираешься делать и как действовать, — ответил Гулден.

Келлз едва подавил раздражение и досаду.

— Тебе-то какое до этого дело, да и всем твоим тоже? — вопросом ответил Келлз. — Ты же знаешь, что все обдумываю и планирую я. И пока удачно, это не раз было доказано. Во-первых, нам нужны мозги. Это моя забота. Во-вторых — исполнение. Это уж твое с Пирсом дело, да и всей банды тоже. Что еще тебе нужно знать?

— Все же как ты собираешься действовать? — упрямо повторил Гулден.

Келлз всплеснул руками, словно признавая всю тщету споров с таким несговорчивым тупицей.

— Ладно, скажу, — бросил он. — Так слушай. До того, как вернется Джесс с подробными вестями да я сам не побываю на прииске, я не могу сказать ничего определенного. Но вот тебе основа моего плана. Слушай внимательно, Гулден, да и все вы, ребята. Мы со всеми пожитками переберемся на разработки, понастроим на окраине поселка хижин и ни в коем случае не станем там собираться вместе. Банда рассеется. Большинству надо будет делать вид, будто вы роете золото. Будьте как все. Общайтесь со всеми кланами и общинами. Бэрд откроет игорный дом. Пирс тоже найдет себе дело. Я стану скупать заявки, нанимать рудокопов. Приму совсем другой вид, буду общаться с влиятельными людьми, участвовать в решении разных вопросов. А вы все станете разведчиками, будете ночыо приходить ко мне в хижину и обо всем докладывать.

Мелочевкой заниматься не будем. Наша забота — старатели, увозящие по пятьдесят — сто фунтов в фургонах или почтовых каретах. Мы будем все о них знать, и кого я пошлю на дело, будет их брать. По возможности не напивайтесь. Полностью полагайтесь на меня, на мой здравый смысл. Во время налетов все должны быть в масках. И еще придется держать язык за зубами, чтобы ни на кого не пало ни малейшее подозрение. Если все это будет выполнено, мы сможем продержаться там все лето, никто нас не выследит. Пограничный легион прогремит на всю округу, но будет неуловим, как призрак. Все будут думать, что в горах орудует очень много людей. Чем лучше мы будем хранить тайну, тем ощутимее будет результат нашей работы на прииске. В лагерях старателей, когда найдена богатая жила, все сходят с ума, подозревают друг друга. Они уже не способны к организации и будут против нас совсем беззащитны. Короче говоря, если месторождение и впрямь такое богатое, как кажется, то еще до начала зимы у нас будет столько золота, что нашим лошадям не увезти.

Келлз начал речь довольно сдержанно, но потом звук собственного голоса, видение своей воплощенной великой мечты привели его в состояние, близкое к исступлению. Он так и сиял. Вот, значит, о чем он так страстно мечтал, вот к какому царству стремился.

На всех, кроме Гулдена, речь Келлза произвела сильное впечатление, и он, подумала Джоун, отлично это видел. А Гулден оставался самим собой — непонятной, но внушительной фигурой. Он как бы противоречил общему порядку вещей. Келлз смотрел на него, смотрели все остальные; из темного угла на его тяжелое лицо был устремлен сверкающий пронзительный взгляд Джима Клива. Было видно, что Гулден хочет что-то сказать, но не спешит, и помехой тому не одолевающие его сомнения и эмоции: просто мысли в его мозгу ворочались так же медленно, как он сам.

— Мертвые не болтают! — глухо выдавила наконец его широкая глотка. В словах, сопровождавшихся клокочущим рыком, в торжественном тоне звучала жестокая угроза, призыв к убийству. Подобно тому, как Келлз, развивая свои идеи, демонстрировал острый ум, способность разрабатывать замечательные планы, а вместе с тем и свою одержимость золотом, так Гулден заявил о своей звериной жажде крови, что как болячка, как тромб свербила у него в мозгу. Келлз жаждал славы и золота; Гулдена обуревала страсть убивать. Все замолчали. В наступившей тишине буйные пограничные головорезы на все лады поворачивали слова Гулдена, вникали в их смысл, силясь понять его, и, хотя кое-кого они оттолкнули, многие почувствовали, что его безжалостный замысел обещает большую безопасность.

Но Келлз тотчас стал возражать.

— Гулден, — обратился он к бандиту, и воздух со свистом вырвался у него изо рта, — ты хочешь сказать, что, отобрав у старателей золото, мы должны их убивать? Великан угрюмо кивнул.

— Так просто, не защищая себя, убивают только круглые дураки, — запальчиво объявил Келлз.

— Так мы дольше продержимся, — невозмутимо парировал Гулден.

— Ну нет. Именно так нам долго не продержаться. Несколько убийств, и поднимется весь лагерь, не помешает никакая золотая лихорадка. Вмешаются карательные отряды.

— А мы сами можем стать карательным отрядом, не хуже, чем твоим Легионом.

Келлз вдруг понял, что Гулден не так туп, как он до сих пор считал. Бандиты закивали головами, беспокойно задвигались — идея показалась заманчивой. Даже Пирс и другие поддались ее коварной хитрости. В злых сердцах восторжествовало зло. Над бандитами проплыл призрак крови и смерти. Острый глаз Келлза тотчас заметил перемену в общем настроении, и, казалось, он изо всех сил старался подавить в себе нечто, сопротивлявшееся холодной жестокости своих людей.

— Слушай, Гулден, — начал он снова, — ну, а если мне это не подходит?

— Тогда я не вступлю в твой Легион.

— И что же ты сделаешь?

— Возьму тех, кто пойдет за мной, и выпотрошу весь приисковый поселок.

Джоун видела, как помрачнел Келлз — он отлично понимал, что предложение Гулдена не только поставит крест на его собственном плане, но и загубит оба предприятия.

— Знаешь, Гулден, я не хотел бы тебя терять.

— Ты и не потеряешь, коли посмотришь на дело, как надо, — ответил Гулден. — Ты парень с головой, ты можешь нами командовать. Только у тебя чего-то кишка тонка стала… А все из-за этой девчонки, что тут живет.

В голосе Гулдена не было ни злости, ни враждебности, ни страха, он говорил спокойно и совершенно бесстрастно — так говорят правду. Зато Келлза его слова привели в ярость, он едва удержал себя в руках.

Джоун увидела, как в глазах у него загорелись зеленые огни, как исказилось и посерело его лицо, задрожали руки. Почти со сверхъестественной ясностью она поняла, что происходит у него в голове: он борется с искушением сию минуту убить Гулдена. И еще она поняла, что он должен на это решиться именно теперь, иначе с этой минуты его власть и авторитет на границе неудержимо пойдут на убыль. Однако сам Келлз не распознал поворотного момента в своей судьбе. Его невероятные усилия подавить в себе злость и ненависть ясно говорили, что в данный момент для него важнее всего не упустить Гулдена, заручиться его поддержкой и таким образом удержать людей.

— А может, лучше отложить решение, пока не будем на месте? — предложил он.

— Чего тут откладывать? Либо так, либо эдак, и точка, — объявил Гулден.

— Хочешь быть в Легионе вожаком? — осторожно осведомился Келлз.

— Нет.

— Тогда чего же ты хочешь?

Гулден не сразу нашелся, что ответить.

— Я много чего хочу, — помолчав, сказал он, — я хочу сам во все влезать. И чтоб никто мне не мешал убивать, если мне придет охота кого прихлопнуть.

— Придет охота? — повторил Келлз и выругался.

И вдруг, словно по волшебству, его угрюмое лицо просветлело, показав всю глубину гибкости его ума и хитрости. Он больше не пытался противостоять Гулдену, подавив свою ненависть и отвращенье, оттолкнувшие было от него Гулдена.

— Гулден, давай так договоримся: сам ты волен делать, что тебе заблагорассудится, но остальные — все без исключения — будут подчиняться только мне. Идет?

Гулден протянул свою огромную лапу. Такая покладистость немало удивила и Келлза, и всех остальных.

— А, пропади все пропадом, — воскликнул Гулден. Он пожал Келлзу руку и с трудом нацарапал в книжке Келлза свое имя.

С этой минуты Гулден стал сам себе хозяин, ему больше не было дела до людей, среди которых он находился, до Келлза и его пресловутого Легиона.

Что ему золото — больше его или меньше?

— Все, что заблагорассудится, только не заводи драк с моими людьми, — продолжал Келлз, — это само собой разумеется.

— Ну, если они не станут нарываться на драку, — добавил великан и ухмыльнулся.

Один за другим его дружки прошли простую процедуру, которую личность Келлза превратила в серьезный, ко многому обязывающий обряд.

— Кто еще? — спросил Келлз, обведя взглядом комнату. Лицо его оттаяло.

— Остался Джим Клив, — кивнул на стену Пирс.

— А, парень! Иди сюда. Ты мне очень нужен, — позвал Келлз.

Клив не спеша выдвинулся из тени. Взгляд его блестящих глаз неотрывно следил за Гулденом. На миг в комнате повисло ожидание. Гулден тоже посмотрел на Клива. Но тут между ними быстро встал Келлз.

— Да, я совсем забыл, что между вами кошка пробежала, — сказал он и обратился к Гулдену. — Сейчас не время сводить старые счеты. Ты же знаешь, все мы тут не раз ссорились и дрались, а потом ничего — дружили. Я хочу, чтобы Клив вступил в отряд, но только если ты ничего против него не имеешь. Что ты скажешь?

— Я на него зла не держу, — ответил великан и, как ни странно, это, похоже, была чистая правда. — Только я не позволю отстрелить мне еще и второе ухо!

Бандиты загоготали, хотя Гулден, казалось, не видел в своей реплике ничего смешного. Келлз же рассмеялся со всеми вместе. Даже на бледном лице Клива появилось подобие улыбки.

— Вот и хорошо. Значит, мы поладили, — объявил Келлз и, довольный собой, уверенно и властно обратился к Кливу — Ну, Джим, играешь с нами?

— А во что играем?

Келлз быстро и красноречиво повторил все, что уже говорил о Пограничном легионе, его выгодах для любого молодого бродяги, отщепенца, и кончил почти теми же доводами, что недавно излагал Джоун. А тем временем Джоун, сидя в своем укрытии, смотрела во все глаза и слушала все, что говорилось, стараясь во что бы то ни стало удержать себя в руках, не дать выхода чувствам. Ведь в тот момент, когда Джим выбрался из своего угла на свет, ее всю затрясло.

— Знаешь, Келлз, мне на все это наплевать, — сказал Клив.

Такой ответ привел Келлза в замешательство.

— Тебе наплевать, будешь ты в моем Легионе или не будешь?

— Ну да, — равнодушно подтвердил Клив.

— Тогда сделай мне одолженье, — продолжал Келлз, — вступи в него ради меня. Мы станем друзьями. Здесь, на границе, тебе плохо, так иди к нам.

— Нет, уж лучше я буду сам по себе.

— В одиночку тебе долго не продержаться.

— Ну и плевать.

Келлз внимательно посмотрел на его бесшабашное бледное лицо.

— Послушай, Клив, может, ты просто тряпка, боишься преступить закон — стать преступником?

Клив вздрогнул, словно его кто-то неожиданно и больно укусил. Джоун зажмурилась, чтобы не видеть его лица. Келлз почти слово в слово повторил то, что кода-то бросила Джиму она сама и что привело его к гибели. Слова Келлза заставили его как бы очнуться. Какое роковое совпадение! Как Джоун ненавидела себя в эту минуту! Ведь эти самые ее слова заставят обезумевшего, убитого горем мальчишку стать одним из бандитов Келлза. Еще не открыв глаз, она уже знала, что увидит, но когда открыла, перед ней стоял другой Джим — он весь пылал.

Тогда Келлз дал волю чувствам, а может, просто притворился, чтобы хитростью что-то у него выведать.

— Скажи, Клив, ведь ты убиваешься из-за бабы? — спросил он, но в голосе его звучала насмешка.

— Если ты не заткнешься, раньше меня к чертям отправишься, — угрожающе выкрикнул Клив.

— Ну… Зачем тебе в меня стрелять? Я же тебе друг. Тебе же очень плохо. Ты как отравившийся щенок. Еще раз тебе говорю, возьми себя в руки и не отказывайся. Поохотимся за золотом вместе. Увидишь жизнь. Будешь от души драться, добудешь золота. На свете много женщин. Я сам когда-то думал, что из-за женщины брошу все. Да не бросил. Я ни разу не встретил настоящей женщины, пока не прошел через ад на этой вот границе… Если ты смел, покажи это. Будь же мужчиной, а не свихнувшимся хлюпиком. Выплюнь отраву!.. А ну, давай, выкладывай перед всеми! Сбежал сюда от девчонки?

— Да, от девчонки, — хрипло рыкнул Клив.

— И хода назад тебе нет?

— Нет.

— Выходит, только наша развеселая жизнь поможет тебе ее забыть?

— Выходит, что так… Только я не могу забыть… — тяжело дыша, выдавил Клив.

Его терзали воспоминания, отчаянье, сознание собственного бессилия. Джоун отлично видела, как умело играл Келлз на чувствах Джима. Пылкий, отчаявшийся мальчик был пустой игрушкой в руках сильного, волевого взрослого, мягким воском под искусными пальцами скульптора. Конечно, Джиму не устоять перед властным вожаком бандитов, и сама неколебимость его любви, память о ней погонит его все дальше к пьянству, игре, преступлению.

Джоун вскочила на ноги. Она достойно встретит эту грозную минуту.

Келлз сделал резкое движенье.

— Ну, давай, докажи, что ты мужчина, вступай в мой Легион. Ты прославишься по всей границе, Запад надолго тебя запомнит.

Помянув мрачную славу, хитрый бандит пошел с сильного козыря и выиграл. Клив нервно, почти беспомощно отбросил с потного лба волосы. Он весь обмяк, куда девались его сила, горевший в душе огонь, безразличие. Он был потрясен, словно его только что уличили в подлой трусости.

— Что ж, Келлз, — объявил он, — включай меня в игру… И, видит Бог… я… буду играть с открытыми картами.

Он взял карандаш и склонился над книжкой.

— Стой! Ради Бога, стой! — закричала Джоун. Голос ее, непривычно высокий и проникновенный, прозвучал так требовательно, что Клив замер. В голосе слышалось и ясное осознание того, что предвещает эта минута, и понимание роковых последствий этого поступка для ее собственной судьбы, столь же трагичной, как судьба Клива. Джоун выскользнула из тени занавески на яркий свет фонарей и оказалась лицом к лицу с Келлзом и Кливом.

Келлз бросил на нее удивленный взгляд, но, поняв, что она собирается сделать, громко засмеялся, словно вид ее подстегнул его, как шпора, словно он восхищен ее смелостью и не возражает против того, что она сейчас сделает, хотя и понимает, как это глупо и неуместно.

— Клив, это моя жена, Дэнди Дейл, — представил он ее спокойно и вполне по-светски. — Пусть она поможет тебе решить, что делать.

Странное предостережение, а потом появление женщины, переодетой в мужской костюм, поразило Клива, как громом. Он резко выпрямился, еще пуще прежнего побледнел, а глаза его, уже давно мертвые, вдруг ожили, загорелись огнем. У Джоун тоже кровь отлила от щек. Под его взглядом она едва не лишилась чувств. Но Джим ее не узнал, хотя при виде ее и разволновался.

— Погоди! — снова крикнула Джоун тем же высоким голосом, таким не похожим на ее настоящее низкое контральто. — Я слышала все, что здесь говорили. Не вступай в их Пограничный легион… Ты молод, ты еще честен. Ради всего святого, не ступай на путь этих людей! Келлз сделает из тебя бандита… Поезжай домой, поезжай домой, пока не поздно!

— Кто вы такая, чтобы говорить мне о честности… вспоминать о доме? — презрительно спросил Клив.

По телу Клива пробежала волна дрожи. Он судорожно, протестующе поднял руку. Было ли то от боли, причиненной ее словами, или от отвращения, что такая, как она, осмеливается говорить о его любимой, — Джоун не знала. Ясно было только одно: ее присутствие задело Джима, одновременно привлекая и отталкивая. Ее порыв, ее слова нашли отклик в его душе, но он не верил тому, что слышал, и больше полагался на глаза.

— Вы заклинаете меня не становиться преступником? — медленно, словно обдумывая такую странную мысль, спросил он.

— Умоляю!

— Почему?

— Я уже сказала: ты еще молод, еще неиспорчен. Ты только погорячился… потому что…

— Вы жена Келлза? — вдруг спросил он.

— Никакая я ему не жена, — медленно, словно против ее воли, выдавили губы Джоун.

Наступила тишина. Правда, о которой все знали, теперь, подтвержденная самой Джоун, привела бандитов в состояние шока — они стояли разинув рты, не смея дохнуть. На лице Келлза играла насмешливая ухмылка, но он тоже побледнел. А лицо Клива выражало безмерное презренье.

— Даже не жена! — тихо повторил Клив.

Тон, каким были произнесены эти слова, потряс Джоун. Она вся сжалась, а в груди у нее бушевало пламя. Как же он, должно быть, ненавидит всех представительниц ее пола!

— И вы еще взываете ко мне? — продолжал он. И вдруг весь поник, силы совсем оставили его. Поразительная двойственность женской натуры была выше его понимания. Он едва не повернулся к Джоун спиной.

— Не думаю, что такая, как вы, может уберечь меня… от Келлза… от крови… от ада!

При этих словах Келлз выпрямился и замер — бледный, настороженный. Клива же они просто ошеломили, и до него не сразу дошел их подлинный смысл. Он стоял к ней вполоборота, но тут вдруг стал медленно поворачиваться: тело его напряглось, руки лихорадочно хватали воздух. Ни один человек в здравом уме и рассудке не стал бы в эту минуту к нему обращаться. Все ждали, что вот-вот случится нечто подобное тому, что произошло при его встрече с Люсом и Гулденом.

Потом взгляд его совершенно недвусмысленно скользнул по Джоун. Как согласовать ее вид с тем, что она говорила? Либо одно, либо другое — ложь! Под его горящим взглядом Джоун вдруг потеряла присутствие духа.

— Он принудил меня… носить эти вещи, — пролепетала она. — Я его пленница. Я ничего не могу поделать.

С проворством кошки Клив отскочил назад, так что оказался один против толпы бандитов и вскинул блестящие стволы револьверов. Его бесстрашие поразило и напугало бандитов. А Келлз, похоже, решил, что угроза нависла только над ним самим.

— Ладно, припер к стенке, — просипел он, — все это чистая правда… Только если меня шлепнешь, ей будет еще хуже.

Он ожидал, что сорвавшегося с цепи мальчишку уже ничто не остановит, и все же ум подсказал ему именно те слова, что еще могли его удержать.

— Не стреляй, — простонала Джоун.

— Выходите, — приказал Клив, — садитесь на лошадь и приведите к крыльцу еще одну… Ступайте! Я увезу вас отсюда.

В Джоун боролись искушение и страх. Ведь в свалке Джима неминуемо убьют, а с ней будет и того хуже. Эти мысли, мысль о возможности побега, видение незнакомого лика этого некогда бесстрашного юноши привела ее прямо в неистовство. Но мужества на эту отчаянную, безнадежную глупость у нее не было.

— Я останусь здесь, — прошептала она, — а ты — уезжай!

— Живо, женщина!

— Нет! Ни за что! — Ты хочешь остаться с этим бандитом?

— Нет, нет! Только я должна!

— Значит, ты его любишь?

Всем своим сердцем Джоун хотела отвергнуть оскорбление, однако женская хитрость заставила ее проглотить готовые сорваться с губ слова — слова, которые ее полностью бы разоблачили. От стыда она низко опустила голову, но все же у нее хватило духа — ради него самого, ради его блага — предстать перед ним в таком неприглядном свете. Это был ее единственный шанс.

— Прочь с моих глаз! — прохрипел Джим. — А я-то готов был за вас драться!

И се снова обдало таким невыносимым равнодушным презрением, что она прикусила язык, чтобы удержать горестный крик. Как снести такую муку? Ведь это же на нее Джоун Рэндел, обращено его беспощадное презренье! Что из того, что он ее не узнал? Шаг за шагом, еле помня себя от горя, сотрясаемая идущей изнутри дрожью, ослепленная жгучими слезами, она стала отступать к своей двери и, спотыкаясь, скрылась за занавеской.

— Келлз, ты был прав, — услышала она голос Джима, как бы идущий откуда-то издалека. — Мне нет оправданья… У меня в голове не все дома, когда дело доходит до женщин. Хочешь — забудь о моей вспышке, хочешь — нет. Только если я тебе нужен, я готов вступить в твой Пограничный легион.

Глава XII

Эти горькие, полные иронии слова Клива — последнее, что слышала Джоун, — не смолкая звенели в ее смятенном мозгу, как похоронный колокол судьбы. Она лежала в темноте, придавленная жестоким бременем, и только молила Бога, чтобы утро больше никогда не наступало. Но в конце концов кошмар этот кончился, и она открыла глаза навстречу утреннему свету.

Она очень озябла: все долгие часы ночи пролежала, ничем не укрывшись. С той минуты, когда она, потрясенная горькими словами Клива, согласившегося вступить в Легион Келлза, упала на постель, она так и не пошевелилась. Ей казалось, что прошли целые годы. Она не помнила, о чем думала в эти бесконечные черные часы, и, тем не менее, оказалось, что за это время она приняла решение сегодня же открыться Джиму Кливу, даже если за это придется заплатить жизнями их обоих. Уж лучше умереть, чем жить в постоянном страшном напряжении. А что до Джима, так она, по крайней мере, не даст ему вступить на путь преступлений.

Джоун встала. Голова у нее кружилась, ноги плохо слушались, руки дрожали. Казалось, вся кровь отлила от сердца к голове, и даже дыханье причиняло ей жестокую боль. Сняв маску, она умылась и причесалась. На первых порах она было решила выйти из комнаты с открытым лицом, но передумала. Она как будто заразилась безрассудством Клива, и теперь ее было не остановить.

А Келлз утром был возбужден и весел. Осыпал ее комплиментами и сказал, что скоро они уедут из этой глухой долины, и Джоун наконец увидит самый удивительный спектакль в жизни — богатейший золотой прииск. Увидит, как на карту ставят целое состояние, смеясь его проигрывают и снова идут копать. Еще он сказал, что отвезет ее в Сакраменто или Фриско и накупит всего, о чем только может мечтать девушка. Он совсем разошелся, говорил громко, непоследовательно и, предвкушая скорое осуществление своей мечты, вел себя как одержимый.

Было уже позднее утро. Возле хижины слонялись столь же возбужденные бандиты. Вовсю шли приготовления к отъезду на прииск. Бандиты вытаскивали вьюки, проверяли их содержимое, снова увязывали; осматривали седла, сбрую, оружие; неумело чинили одежду; перековывали лошадей — процедура эта была одинаково тяжела и неприятна как людям, так и лошадям. Стоило на склоне показаться всаднику — а они то и дело там появлялись — все бросали работу и устремлялись к вновь прибывшему. У всех на языке было имя Джесса Смита. Он мог в любую минуту приехать и подтвердить заманчивую сказку Бликки.

Джоун показалось, что глаза у бандитов стали почему-то желтыми, словно отблеск золота на солнце. Раньше ей доводилось встречать рудокопов и старателей, у которых от постоянных мыслей о золоте глаза начинали гореть странным светом, но такого, как в Легионе Келлза, она еще не видывала. Вскоре она заметила, что несмотря на всеобщее возбуждение, отношение к ней бандитов неуловимо изменилось. Она быстро почувствовала эту разницу, только никак не могла определить, в чем же она заключается. Не ломая над этим голову, Джоун решила заняться делом.

Сперва она помогла Бейту Вуду. Он был неуклюже любезен. Она и не подозревала, что ее грустный вид может внушить кому-нибудь из бандитов жалость, пока не услышала шепот Вуда: «Не расстраивайтесь, мисс. Может, все еще утрясется». Слова Вуда, его сочувствие очень ее удивили. Его таинственное подмигиванье, быстрые взгляды, доброжелательная усмешка — все говорило о какой-то перемене. Ей захотелось выяснить, в чем дело, но она не знала, как это сделать.

А перемена чувствовалась во всех бандитах. Тогда она отправилась к Пирсу и чисто по-женски напустила на себя еще более грустный вид, памятуя, что именно на него отозвался Вуд. Пирс среагировал еще быстрее. Когда она подошла, он не воспринял ее близость как близость женщины, близость, которая должна была бы разбудить в нем зверя. Конечно, он был вульгарен, грубоват, но видно было, что он ее жалеет. Джоун это сразу почувствовала. Но кроме жалости было и что-то еще. Этот Келлзов лейтенант держался так же непонятно, как Вуд. Джоун зашила ему большую, обтрепавшуюся дыру на кожаной куртке. Пирс, похоже, этим даже возгордился, пытался шутить, говорил комплименты. Когда Джоун кончила работу, Пирс быстро оглянулся, сжал ей руку и вдруг сказал шепотом: «У меня когда-то была сестренка». И зло, даже как бы с ненавистью добавил: «Ну, Келлз!.. На прииске он уж точно свернет себе шею».

Джоун отошла, еще больше заинтригованная. Невидимо для глаз происходило что-то странное. Суровый взгляд Пирса, пророчащие беду слова явно говорили о его неприязни к Келлзу. А чем вызван внезапный интерес к ее положению? Что значила его еле ощутимая враждебность по отношению к вожаку? Можно ли ожидать, что в душе этих бандитов, связанных только настоящими, прошлыми и будущими злодеяниями, еще живо представление о чести и порядочности? Неужели дело идет к открытой вспышке злобы, ненависти, ревности, предательства, взлелеянных преступной пограничной жизнью? И Джоун ясно увидела тщету и трагический провал выношенного Келлзом великого плана. Предприятие не может завершиться успехом. Да, на несколько дней или недель Келлз поднимется на волне черной славы, набьет мешки обагренным кровью золотом, прогремит на всю округу безумной игрой… И тем не менее по самой своей сути все это обречено на провал. Провал и гибель.

Джоун переходила от одного бандита к другому, грустно и дружески обмениваясь с каждым парой слов, выискивая признаки происшедшей перемены; но что же все-таки произошло, поняла только после того, как встретила Французика — человека другой расы. В глубинах его натуры с незапамятных времен было запечатлено некое чувство, инстинкт, давно уже погребенное в беспросветном хаосе разбойной пограничной жизни, но вдруг на миг пробившееся на поверхность, — чувство врожденного уважения к женщине. Для Джоун это был луч света во тьме. Еще вчера эти головорезы презирали ее, сегодня они преисполнились к ней уважения.

Значит, они поверили тому, что она в отчаянье бросила Джиму Кливу. Они поверили в ее порядочность, им стало ее жаль, теперь они относились к ней с уважением, оценили ее попытку спасти этого мальчишку, отвратить его от преступной карьеры. Да, они бандиты, разбойники, убийцы, они давно загубили свои души, однако каждый сумел увидеть в ней образ своей матери, сестры. Чтобы каждый чувствовал или сделал бы с нею, располагай он над ней той властью, какая была у Келлза, значения не имело. Странная непоследовательность эмоций и мыслей заставляла их ненавидеть Келлза за то, с чем они легко мирились в себе самих. Ее горячие увещевания Клива, неожиданное признание, ее молодость и беда, в которую она случайно попала, приоткрыли в душе каждого бандита далеко упрятанные человеческие чувства. Как в Келлзе еще сохранились остатки благородства, призраки его погубленных былых идеалов, так и в остальных бандитах еще жили крупицы добра. И Джоун открылась великая истина: нет и не может быть людей, безвозвратно потерянных для добра.

Но тут ей на память пришел омерзительный образ Гулдена, человека, у которого не было человеческой души, и она снова содрогнулась. Потом мысли ее обратились к Джиму Кливу — он-то ей не поверил, он сделал роковой шаг. Перед ним она оказалась бессильна, странный вывих в его психике вывел его из-под ее влияния.

И как раз в ту минуту, когда в голове у нее забрезжила эта мысль, мысль, что никакие перемены в отношении к ней бандитов все равно не дают ей ни малейшей надежды как-то повлиять на Джима, она увидела, что к хижине ленивой походкой, ни на что не обращая внимания, подходит Джим — грязный, оборванный, с сигаретой в зубах и синяками на бледном лице — воплощенное безразличие и отрешенность от всего на свете. Сердце у Джоун болезненно сжалось и замерло. Один миг она стояла в нерешительности, борясь с собой. Ей было так плохо, что у нее достало бы смелости прямо сейчас подойти к нему, снять маску и сказать: «Я — Джоун!» Но все же она оставила это на самый крайний случай. А сейчас, хотя никакого определенного плана у нее не было, она решила положиться на судьбу — поискать возможности повидаться с ним наедине.

Вдруг громкий вопль перекрыл ровный гул голосов — орал какой-то верзила, показывая рукой на противоположный склон, где над ивняком вдруг поднялось облако пыли. Все сгрудились перед хижиной, вглядываясь в клубы пыли и громко переговариваясь.

— Джессова лошадь, ей-богу! — снова заорал верзила. — Эй, Келлз, давай сюда!

На крыльцо живо вышел Келлз и в один миг оказался среди возбужденной толпы. За ним выбежали Пирс, Вуд и остальные.

— В чем дело? — бросил он на ходу. — Кто это там скачет без седла? — Гляди, прямо сюда гонит! — крикнул Вуд.

— Это Бликки! — снова гаркнул верзила. — Ну, Келлз, вот они, новости! Я узнал Джессову лошадь.

Из горла Келлза вырвался странный ликующий крик. Вопли бандитов сменились глухим гулом, а потом и вовсе смолкли. По дороге низко, как индеец, пригнувшись к шее лошади, несся Бликки. На всем скаку он подлетел к террасе, бандиты бросились врассыпную. Разгоряченная лошадь тяжело проскочила вперед. Лицо у Бликки было совсем серое, он был вне себя.

— Джесс приехал! — хрипло заорал он прямо в лицо Келлзу. — Он свалился с лошади — вконец измучился! Он требует тебя… и всю банду! Он видел золотого песка на миллионы долларов!

Наступила мертвая тишина, но ее тут же сменил невообразимый гвалт. Бликки круто повернул лошадь, Келлз, а за ним вся банда бросились бежать.

Джоун поспешила воспользоваться представившейся возможностью. Она видела все, что происходило, но не упускала из виду и Клива. Когда все побежали, он поднялся с бревна, на котором сидел, и пошел было за остальными, но тут к нему подскочила Джоун и схватила его за руку. От неожиданности. он вздрогнул. А у нее язык словно прилип к небу, губы ее не слушались. Дважды она пыталась заговорить, но не могла вымолвить ни слова.

— Приходи туда… вон в тот сосняк!.. — прошептала она, задыхаясь от волнения. — Дело идет о жизни и смерти… для меня.

Когда Джоун отпустила его руку, он попытался сорвать с нее маску, но она увернулась.

— Кто вы? — зло спросил он.

Келлз и его люди уже перепрыгивали через ручей и, продираясь сквозь ивняк, мчались дальше. На уме у всех было лишь одно — добежать до Джесса Смита и самим все узнать о прииске. Для них это значило то же самое, что для честных золотоискателей найти богатую жилу.

— Идем! — крикнула Джоун и бросилась за угол хижины, лишь на мгновение остановившись, чтобы посмотреть, последовал за ней Джим или нет. Джим подчинился ее приказу. Тогда Джоун обогнула хижину и побежала вверх по склону. У первых же сосен она снова остановилась. Джим следовал за ней по пятам. Она побежала дальше, но уже тяжело дыша и часто спотыкаясь. Джим несся за ней широкими прыжками; лицо у него еще больше побледнело, глаза посуровели, зубы были плотно сжаты, и Джоун вдруг испугалась — что он хочет сделать? Она опять двинулась вперед, но уже шагом.

Вскоре хижины скрылись за разбросанными по склону елями и соснами. Впереди, в нескольких десятках футов, сосны стояли уже плотной стеной; к ним-то и направлялась Джоун. Остановившись возле сосен, она опасливо огляделась. Кроме Джима никого не было видно. Она даже всхлипнула от облегчения и. радости. Их никто не видел. В этом сосняке они будут скрыты от глаз бандитов. Наконец-то! Теперь она сможет открыться Джиму, объяснить, почему и как она тут очутилась, сказать, что любит его, что она та же честная девушка, что была когда-то. Но все же она дрожала, как лист на ветру, и видела Клива, словно сквозь туман. А он уже приближался. Ни о чем не думая, Джоун углубилась в рощу. Там было сумеречно и прохладно, пахло смолой. Во все стороны шли неприметные тропки, они вели к солнечным полянам. Джоун шла все дальше в лес, как вдруг на пути у нее оказалось поваленное дерево. Она остановилась и обернулась: вот тут она будет ждать Джима — так удобно стоять, прислонившись к гладкому стволу. Показалась темная тень — крадучись подходил Джим. Она никогда не видела его таким. Вот он вышел на поляну.

— Ну, так говорите, — глухо произнес он. — Похоже, я пьян или совсем рехнулся.

Но Джоун не могла вымолвить ни слова: подняв дрожащие руки, она поднесла их к лицу и с тяжким вздохом сорвала маску.

Удар кинжала в самое сердце не поразил бы его страшнее. Джоун увидела, в какой ужасный шок вверг его ее вид, но не понимала, как его истолковать. Потом ее залила волна жгучей радости.

— Джим! Джим! Это я, Джоун, — еле слышно прошептала она.

— Джоун! — с усилием выдохнул он, и видно было, что он ни на миг в этом не усомнился.

С проворством пантеры он подскочил к ней, схватил за ворот рубашки, швырнул на колени и поволок. Джоун попыталась вырваться, однако туго стянутый и перекрученный его железной хваткой воротник душил ее, не давал выкрикнуть ни слова. Джим ни разу не посмотрел на нее, зато она хорошо его видела — Видела, как напряглось его тело, видела, как в неистовой ярости исказилось его лицо, как волосы на голове встали дыбом. Джим волок ее, словно она была пустым мешком. Он был зверем, который, свирепо рыча, тащит свою жертву в темноту логова. Джоун задыхалась, помутившийся взгляд уже плохо различал окружающее, и только инстинкт заставлял ее продолжать борьбу. Внезапно хватка его ослабела, воздух с хрипом устремился в ее легкие; темно-красная пелена перед глазами растаяла. Джоун все еще стояла на коленях, а над ней, словно сероликий демон, возвышался Джим с нацеленным на нее револьвером.

— Молись о своей душе… и о моей!

— Джим! Джим!.. Неужели ты себя тоже убьешь?

— Да! А теперь, живо — молись!

— Боже! Тогда я буду молиться не о душе, я буду молить Бога дать мне еще одну минуту жизни… чтобы все тебе рассказать!

На лице Клива отразилась внутренняя борьба, рука с револьвером дрогнула. Ее ответ, как вспышка молнии, озарил черную пучину поглотившей его ревности.

Джоун тут же все поняла. Она подняла дрожащее лицо и протянула к Джиму руки.

— Рассказать тебе… Джим… — молила она.

— Что рассказать? — грубо оборвал он.

— Что я невинна… что я честная… девушка… Дай мне все рассказать… Ты все не так понял… Ты жестоко ошибаешься.

— Теперь я вижу, что и впрямь пьян… Это ты, Джоун Рэндел! Ты — и в такой одежде! Подруга Джека Келлза! Даже не жена! Над тобой смеются эти грязные рожи! И ты говоришь, что ты невинна… что ты чиста?.. А сама отказалась от него уйти?

— Я побоялась… боялась, что они тебя убьют, — почти простонала Джоун, бил себя в грудь.

Должно быть Джим снова подумал, что потерял рассудок, что весь этот чудовищный кошмар — просто пьяный бред, что ему только мерещится, будто Джоун Рэндел стоит перед ним на коленях в бесстыдном мужском костюме, протягивает к нему руки, молит его не о пощаде, а о том, чтобы он поверил в ее невинность.

А Джоун уже говорила, говорила лихорадочно, торопливо, давясь словами.

— Ты только выслушай меня! Я тогда утром же поехала за тобой…

Отъехала от Хоудли на двадцать миль… Там встретила Робертса. Он поехал со мной… Потом у него охромела лошадь. Нам пришлось заночевать в горах. На стоянку натолкнулся Келлз и еще двое с ним. Они тоже там заночевали. А утром он убил Робертса и увез меня… Потом он убил тех двоих… чтобы остаться со мной одному… Мы перевалили через хребет… В одном глухом каньоне у него есть хижина… Там он напал на меня… а я… я в него выстрелила и тяжело ранила… Только я не могла бросить его там… на верную смерть…

Джоун спешила. Но, видя, что Клив мало-помалу отходит, стала успокаиваться; речь ее потекла глаже.

— Сначала он выдал меня за жену, чтобы обмануть Гулдена… и других тоже… — продолжала Джоун. — Он думал, что это спасет меня от них. Только они обо всем догадались… или еще как-то узнали… Это Келлз заставил меня носить все это. Он ведь развращенный. А мне все равно надо было что-то носить. Келлз мне ничего плохого не сделал. Никто не сделал. Я даже могу на него влиять, он не в силах мне противиться. Он хотел заставить меня выйти за него замуж. И еще он как-то чуть не поддался своим мерзким желаньям, только сумел их побороть… в нем сохранилось что-то хорошее, и я умею его расшевелить… Он меня любит, и я его больше не боюсь… Господи, Джим, какой ужас я пережила! Но я та самая девушка, какую ты знал… какую ты…

Клив выронил револьвер и провел рукой по глазам, словно что-то мешало ему видеть.

— Но зачем… зачем, — недоверчиво спросил он, — зачем ты уехала из Хоудли? Ведь это запрещалось.

Ты же знала, как это опасно.

Джоун пристально посмотрела на него и увидела, как с лица его постепенно сходит бледность. Она воображала, что, открыв ему свою любовь, она почувствует невероятную гордость, но она ошибалась. Минута была так полна, так насыщена, что Джоун как бы потеряла дар речи. Он погубил себя из-за нее, и из его погибели пышным цветом расцвела ее любовь. Возможно, напрасно, возможно, слишком поздно, только он все же будет знать, что она тоже ради любви к нему жертвовала собой.

— Джим, — прошептала она и почувствовала, как при первом же слове ее исповеди по телу пробежала дрожь, кровь горячей волной ударила в шею, в лицо, — в тот вечер, когда ты меня поцеловал, я страшно разозлилась. А не успел ты уйти, я уже пожалела. Ты, наверно, был мне дорог, только тогда я сама не знала. Я так раскаивалась! И утром поехала за тобой, чтобы спасти тебя от тебя самого. Мне было так больно, так страшно… и все же я ощущала… сладость твоих поцелуев. Вот тогда-то я и поняла, что ты мне дорог. А потом среди всех страданий, среди страха и ужаса — я ведь знала, что ты нарочно губишь себя, — пришла любовь. Такая любовь, какой я иначе никогда бы не была достойна. Я решила тебя разыскать и спасти — заставить вернуться домой. И вот я тебя нашла… Спасти тебя я, наверно, не сумею, но душе твоей погибнуть, слава Богу, не дам. Поэтому-то у меня и хватило сил остаться с Келлзом. Я люблю тебя, Джим! Люблю! Даже сказать не могу, как люблю. У меня прямо сердце разрывается… Скажи только, что ты мне веришь… Знаешь, что я чиста, что верна тебе… что я твоя прежняя Джоун… Поцелуй меня… как в тот вечер… когда мы были слепы и глупы… Мальчик и девочка, ничего не знали… ничего не могли сказать… Как все это грустно!.. Поцелуй меня, Джим, прежде чем я… упаду… к твоим ногам!.. Если только… ты веришь…

По щекам Джоун струились слезы, она ничего не видела и только все что-то шептала, шептала. Наконец Джим вышел из столбняка и прижал ее к груди. Она была почти в обмороке, едва удерживаясь на зыбкой грани между светом и тьмой, и только его могучее объятие вернуло ее к реальности. Джим сжимал ее с такой силой, что она не могла ни шевельнуться, ни вздохнуть; казалось, у нее замер даже пульс. Но минута сладкого забвения прошла. Теперь Джоун услышала его хриплый, прерывистый шепот, громкие Удары его сердца возле своей груди. И он начал ее целовать — как она просила. Джоун оживала. Необыкновенное, радостное волнение охватило ее. Она обратила к нему лицо, обхватила за шею и целовала, целовала его, ничего не видя, ничего не слыша, целовала нежно, горячо, вкладывая в поцелуи все сердце и душу, как будто хотела вернуть ему все то, что когда-то у него отняла.

— Джоун!.. Джоун!.. Джоун!.. — только и мог прошептать Джим, когда их губы разъединились. — Что со мной? Я сплю?.. Или пьян?.. Или совсем рехнулся?..

— Джим, Джим, это же я… В самом деле я! И ты меня обнимаешь! Целуй меня еще… И скажи, что ты мне веришь!

— Верю?.. Я с ума схожу от радости!.. Ты меня любила! Ты за мной поехала!.. А я тогда подумал… Нет, нет, все это глупые, недостойные подозренья. Я должен был все понять… Я и понял бы, будь я в своем уме!

— Тогда… Ох, Джим… Вернемся на землю. Надо решить, что нам делать. Вспомни, где мы. Как быть с Келлзом и со всем, что нас ожидает.

Джим в недоумении уставился на нее; наконец до него стал доходить смысл ее слов. Теперь настал его черед содрогнуться.

— Господи! Я совсем забыл. Ведь это значит, что мне придется тебя убить! Наступила реакция. Если у Джима и оставалось еще сколько-нибудь самообладанья, теперь он его окончательно потерял. Словно мальчуган, отважившийся на поступок взрослого, но переоценивший свои силы, он упал на колени и, прижавшись лицом к Джоун, заплакал горько, безнадежно, всхлипывая. Джоун была потрясена. Прижимая к груди его руки, она умоляла его собраться с силами — ведь теперь не время для слабости. Но Джим никак не мог успокоиться, кляня себя за то, что сбежал на границу, что своим трусливым поступком навлек на нее такую беду. Джоун поняла, что он давно живет под гнетом мучительного чувства и что только невероятным усилием его можно вывести из этого состояния и заставить вновь собрать в кулак волю и мысль. И сделать это усилие должна она.

Она оттолкнула его от себя и, взяв за плечи так, чтобы он хорошо ее видел, воодушевленная своей идеей, горячо его поцеловала.

— Джим Клив, если у тебя хватило духу стать преступником, у тебя его хватит и на то, чтобы спасти девушку, которая тебя любит и принадлежит тебе.

Он поднял голову. Мгновенная бледность стерла с его щек краску. Тонкий смысл ее сопоставления дошел до него сразу: теми самыми словами, которые когда-то так больно ранили его, заставили бежать, теперь Джоун помогала ему подняться на достойную его высоту. Ее нежность, преданность, любовь подсказали ей, что, отдавая в его руки свою судьбу, она раз и навсегда заставила его отбросить всякие сомнения в собственной его мужественности и силе. Все еще содрогаясь от переполнявших его чувств, он поднялся на ноги и, как собака, отряхнулся. Грудь его высоко вздымалась. Лицо дышало уверенной силой, словно оно никогда и не знало ни горечи, ни презренья, ни напускного безразличия. В эти минуты безрассудный, буйный, болезненно озлобленный юнец превратился в сурового, мужественного, сознающего свою силу мужчину. Все, что он вытерпел на границе, сильно повлияло на его характер; он стал другим, и в критическую минуту, когда перед ним стал выбор — вознестись или пасть, — к нему воззвала женщина, и ее несокрушимый дух проник в него.

— У нас только один выход — бежать, — сказал наконец Джим.

— Да, но это очень опасно, — ответила Джоун.

— Сейчас как раз подходящий момент. Я пойду приведу лошадей, и, пока они там с ума сходят, мы осторожно выберемся отсюда.

— Нет, так нельзя. Слишком большой риск. Келлз сразу поймет, что к чему, и, как гончая, бросится по следу. Но дело даже не в этом. Я, сама не знаю почему, смертельно боюсь Гулдена. Всей кожей чувствую. А он наверняка тоже пустится в погоню. Пока он в лагере, я ни за что не решусь бежать… Ты знаешь, кто он?

— Людоед. Видеть его не могу. Я ведь его чуть не убил. Жаль, что не вышло.

— Когда он поблизости, я все время чувствую, что вот-вот произойдет что-то страшное.

— Тогда я его убью.

— Тише! Пойти на это можно будет только в самом крайнем случае… Слушай; Пока что я у Келлза в полной безопасности. И к тебе он расположен. Давай подождем. Я постараюсь на него повлиять. Кое-кто из бандитов ко мне тоже хорошо относится. Давай останемся пока с ним, поедем, куда и он. Наверняка в лагере у старателей нам скорее представится случай. Ты играй свою роль, только не пей и не устраивай драк. Мне это так неприятно. Видеться как-нибудь сумеем. Посмотрим, что там и как, и при первой возможности бежим.

— Вряд ли у нас когда будет возможность лучше, чем сейчас, — возразил Джим.

— Это только так кажется, а я-то знаю, как обстоят дела, я не зря все время за ними следила. Понимаешь, ведь это из-за меня Гулден разошелся с Келлзом. Не могу сказать, откуда я это знаю, только знаю. Я просто умру от страха, если нам надо будет проехать двести миль, а эта горилла будет следовать по пятам.

— Но, Джоун, если нам удастся бежать, Гулден никогда не получит тебя живой, — серьезно сказал Джим. — Этого-то тебе нечего бояться.

— У меня перед ним какой-то суеверный ужас — как будто эта горилла утащит меня к себе, даже если я буду мертвая!.. Нет, Джим, давай подождем. Я сумею выбрать подходящее время, положись на меня. Ох, Джим, теперь, когда я уберегла тебя от участи бандита, я могу преодолеть все что угодно. Я сумею одурачить Келлза, Пирса или Вуда — любого, только не Гулдена.

— А как ты думаешь, если Келлзу придется выбирать между погоней за тобой и набегом на лагерь старателей, что он сделает?

— Погонится за мной.

— Но ведь Келлз прямо помешан на золоте. Он думает только, как бы награбить золота и пустить его в игру.

— Да, конечно. Только сначала он погонится за мной. И Гулден тоже.

Они знают эти горы куда лучше нас. Как мы будем находить тропы, воду? Мы просто заблудимся, и нас поймают. И что-то мне говорит, что сделает это не Келлз, а Гулден со своими дружками.

— Похоже, ты права, — ответил Клив. — Но ведь так ты обрекаешь меня на смертные муки… Оставить тебя одну хоть с Келлзом, хоть с кем еще! Мне будет теперь куда хуже, чем раньше.

— Но послушай, Джим, мне ничего не грозит, — убеждала его Джоун. — Это же меньшее из двух зол. Наша жизнь теперь зависит от благоразумия, от уменья ждать, от того, как мы подготовим побег. А ради тебя я хочу жить, Джим.

— Моя храбрая девочка, как я счастлив, что слышу от тебя это, — воскликнул потрясенный до глубины души Джим. — Я уж не чаял снова тебя увидеть… Но пусть прошлое останется в прошлом. С этой минуты я начинаю жить сызнова. Я стану таким, как ты хочешь, сделаю все, что ты пожелаешь.

Джоун снова неудержимо потянуло к нему. Подняв раскрасневшееся лицо, она призывно и покорно взглянула на него.

— Джим, поцелуй меня и обними… как… тогда.

И прервала объятие не Джоун.

— Найди мою маску, — попросила она спустя некоторое время.

Клив поднял револьвер, а потом и кусок черного фетра, который держал в руке с видимым отвращением.

— Надень ее на меня.

Джим пропустил тесемку вокруг головы и приладил маску так, чтобы в прорези для глаз можно было смотреть.

— Знаешь, Джоун, — воскликнул он, — она скрывает самое главное в тебе — твою искренность, твою доброту, твою порядочность. За ней не видно глаз; не видно лица… А одежда эта… так все… выставляет напоказ. Господи! Ведь ты так хороша, чертовски хороша, так соблазнительна! И это ужасно.

— Джим, мне самой от этого тошно. Только надо терпеть. Постарайся не говорить мне больше об этом. А теперь — прощай! Все время следи за мной, а я буду — за тобой.

Джоун оторвалась от него и побежала через рощу, мелькнула ниже, среди редких сосен, и припустилась дальше по склону. Внизу она остановилась, увидела свою лошадь и отвела в загон. Повсюду без присмотра бродили и другие лошади. Возле хижины никого не было, но по склону поднималось несколько человек во главе с Келлзом. Ей повезло — отсутствия ее никто не заметил. У нее хватило сил только добраться до своей комнатки и броситься на постель. Так она и лежала, совсем ослабев, дрожа, не в состоянии даже шевельнуться; голова у нее кружилась, но она была несказанно счастлива, что наконец-то покончено с невыносимой двусмысленностью ее положения.

Глава XIII

Снова выйти из дому Джоун решилась только после полудня и тут же заметила, что бандиты теперь почти не обращают на нее внимания.

Келлз с высоко поднятой головой и блестящими глазами расхаживал пружинистым шагом и, казалось, к чему-то прислушивался. Так, наверно, и было — он слушал музыку своей подлой мечты. Джоун с удивлением смотрела на него. Оказывается, даже головорез, замысливший столько беспощадных разбойных нападений на золотоискателей, — тоже строит свои воздушные замки, тоже живет своими радостями.

А тем временем бандиты стали понемногу покидать лагерь. Они уезжали по двое, по трое, с лошадьми и мулами, навьюченными необычной поклажей. Отовсюду торчали лопаты, кирки, старые сита и сковороды — праздному зрителю они должны были внушить мысль, что едут рудокопы и старатели. Бандиты пели и свистали. Всем было весело. Окончилась лихорадка ожиданья, пришла пора заняться делом. И только по оживленному лицу Келлза время от времени пробегала тень заботы и беспокойства — он был душой запущенного механизма.

К заходу солнца в лагере оставались только Келлз, Пирс, Вуд, Джим Клив и здоровенный седовласый Джесс Смит. После своей сумасшедшей гонки Смит хромал, и Джоун догадалась, что Келлз задерживался с отъездом только ради того, чтобы дать Смиту отдохнуть. Они все время держались вместе, без конца что-то обсуждая. Краем уха Джоун услышала, что они опасаются, как бы бандиты не нарушили уговор — входить в лагерь старателей маленькими группками и ни в коем случае не обнаруживать, что все они — одна компания. Келлз полагал, что они сделают все, что предусмотрено планом, у Смита были на этот счет серьезные сомнения.

— Погоди, пока сам увидишь Олдер-Крик, — воскликнул Смит, качая седой головой. — Три тысячи человек, старые, юнцы — кого там только нет — и все рехнулись на золоте! Олдер-Крик ничуть не хуже Калифорнии сорок девятого и пятьдесят первого! — При этих словах предводитель шайки в радостном возбуждении потер руки.

Вечером все поужинали у Келлза, хотя Бейт Вуд и ворчал, что уже упаковал почти все кухонные принадлежности. За столом Джоун оказалась прямо напротив Джима Клива, и за едой он то и дело прижимал свой сапог к ее, от чего ее бросало в дрожь. Джим ни разу не взглянул на нее, но он так разительно изменился, что Джоун опасалась, как бы Келлз не стал любопытствовать. К счастью, в этот вечер бандит потерял способность видеть что-либо, кроме блеска золота. Он сидел за столом, но к еде не притрагивался. Сразу после ужина он отослал Джоун в ее комнату, потому что вставать предстояло очень рано, с рассветом. Уйдя к себе, Джоун еще немного понаблюдала за ними из своего укрытия. Однако бандиты, похоже, выговорились, и Келлз впал в задумчивость. Смит и Пирс вышли, верно, расстелить себе постели на земле под навесом крыльца. Вуд, который, по его словам, вообще спал плохо, сидел с трубкой. А Джим Клив расстелил одеяла у стены, где было темно, и тотчас улегся. Джоун видела, что глаза его смотрят на ее дверь. Конечно, он сейчас о ней думает, только видны ли ему ее глаза? Улучив момент, она высунула из-за одеяла руку и тут же поняла, что Клив ее заметил. Какое успокоение! Сердце ее возликовало. Все. еще может быть хорошо. Она заснет, а Джим будет совсем рядом, и ночные кошмары оставят ее, и утром не страшно будет проснуться. А Келлз, погруженный в свои мысли, все ходил и ходил по хижине, молча, заложив руки за спину, наклоняясь вперед, словно сгибаясь под тяжким бременем. Его можно было и пожалеть: несмотря на весь его ум, расчетливость, силу, дело его было явно обречено на провал. Джоун это чувствовала, как чувствовала и многое другое, хотя сама не понимала как. Она еще не разобралась, что представляет собой Джесс Смит, зато о других знала твердо: ни на одного из них Келлз положиться не может. Они вошли в его Пограничный легион, выполняют его распоряженья, упиваются своей неправой добычей, а потом, когда будут ему всего нужнее, изменят.

Когда Джоун проснулась, комната была окутана серым мраком. Из нижней хижины доносился шум, снаружи тяжело переступали копытами лошади, громко переговаривались бандиты.

Завтракала она одна, при свете фонарей. Потом взяла фонарь к себе, чтобы собраться, но так замешкалась, что Келлзу пришлось за ней зайти. Ей очень не хотелось расставаться со своей комнаткой. Здесь она чувствовала себя в безопасности, вдали от любопытных глаз, и боялась, что больше такого жилья у нее не будет. Да и вообще вдруг поняла, что привязалась к этому убежищу, где столько выстрадала, столько передумала, где стала взрослой.

Келлз погасил фонари. Джоун поспешно вышла из хижины. Занималась заря, серая темь отступала. Холодный горный воздух был свеж и чист. Бандиты, кроме Келлза, сидели на лошадях, вьючный караван уже готов был тронуться. Келлз притворил грубую дверь хижины, вскочил в седло, крикнул Джоун, чтобы она ехала за ним. Джоун пустила свою лошадку рысью по склону. Переехала ручей, миновала мокрый от росы ивняк и следом за Келлзом выехала на широкую тропу. Глянув вперед, она увидела, что третьим от нее был Джим Клив. И от этого вся поездка к Олдер-Крику представилась ей совсем в другом свете.

Когда они выехали из узкого ущелья в долину, над горами уже поднялось яркое, красное солнце. Далекие вершины были окутаны облаками, но кое-где переливались розово-голубым снежные шапки. Ведший кавалькаду Смит свернул по долине на запад. Пасшиеся на лугах лошади увязались было за ними, так что их пришлось отгонять. Кроме лошадей, по долине разгуливал скот — и тех и других Келлз оставил на свободе, как порядочный фермер, которому нечего бояться за свое добро. Из зарослей то и дело выглядывали олени. Насторожив уши, они внимательно следили за всадниками. С места на место перепархивали перепела, куропатки, проскакивали зайцы, а порой мелькала и пара трусливых койотов. Звери и птицы, цветы и волнующаяся под ветром луговая трава, ивы и небольшие ольшаники — все радовало Джоун, все умиротворяло Душу.

Вскоре Смит вывел кавалькаду из долины и повел вверх по ущелью через усеянный обломками скал хребет, потом снова вниз в лощину, которая почти сразу превратилась в каньон. Дорога была очень плоха. Большей частью идти приходилось по дну ручья, усеянному скользкими, окатанными камнями, на которых лошади то и дело спотыкались. Двигались медленно, время уходило впустую. Но Джоун этому только радовалась, и чем медленнее они шли, тем ей было приятнее: ведь в конце пути их ждал Гулден, и другие бандиты, и лагерь золотоискателей со всем, что из этого вытекало для Келлзова сброда.

В полдень остановились на отдых. Место было красивое, мужчины — галантны. За едой Келлз нашел случай заметить Кливу:

— А ты, малец, повеселел. Чуешь поживу?

— Да не в этом дело, — отозвался Клив, — я пить бросил. По правде сказать, мне уже змеи мерещиться стали.

— Рад, что бросил. Уж очень ты буйный, когда напьешься. Да я вообще не встречал таких, чтобы напившись не теряли разума. Я и сам такой. Только пью не много.

При этих словах все засмеялись — верно, подумали, что это шутка.

Засмеялся и Келлз и даже подмигнул Джоун.

После привала седлать лошадь Джоун выпало Кливу, и, когда Джоун проверяла подпругу, руки их встретились. Прикосновение Джима было как долгожданная весть, Джоун бросило в дрожь, она подняла на Джима взгляд, но тот смотрел в другую сторону — видно, не доверял своим глазам.

И вот кавалькада снова двинулась вверх по каньону. Ехали медленно, загроможденная камнями тропа извивалась, поворачивая то в одну сторону, то в другую, и, по прикидкам Джоун, они делали не более трех миль в час. На этом переходе то и дело приходилось помогать лошадям и почти не отрывать глаз от земли. Джоун не успела опомниться, как день подошел к концу, но Смит все вел отряд вперед и остановился на ночлег, только когда совсем стемнело.

Быстро разбили лагерь. Дела у всех, кроме Джоун, было по горло. Она, правда, тоже пыталась помочь, однако Вуд не позволил — сказал, чтобы она отдыхала, и Джоун с удовольствием повиновалась. Когда настало время ужина, она уже совсем засыпала. После долгого тяжелого пути было не до разговоров, ели молча. Однако позже, покуривая трубки, мужчины стали перебрасываться словами, и, если бы их услышал кто посторонний, ему бы и в голову не пришло, что это банда головорезов, направляющаяся за добычей на золотой прииск. У Джесса Смита болела нога, и над ним шутили, как над новичком после первого выезда. Он отшучивался в том же духе. Все были очень внимательны к Джоун, особенно Вуд, который всячески старался устроить ее поудобнее. Только Джим Клив держался в стороне, боясь даже подойти к ней поближе. И опять ей показалось, что Пирс осуждает главаря банды за то, что тот вынудил ее скитаться по трудным горным тропам, спать под открытым небом и подвергаться всяким опасностям от соседства с такими людьми, как он сам или Гулден. Себя самого Пирс считал намного выше других. Впрочем, то же самое думал о себе каждый из разбойников.

Джоун улеглась в нескольких ярдах от костра под раскидистым деревом и, укрывшись одеялами, следила за всем, что происходит. Раз Келлз, посмотрев, далеко ли она, и понизив голос, стал что-то рассказывать.

Когда он кончил, все рассмеялись. Потом что-то рассказал Пирс, но тоже так, чтобы Джоун не было слышно. Настроение у всех поднялось. Они уселись потеснее, и Смит — похоже, большой весельчак — заставил их прямо покатываться со смеху. Со всеми смеялся и Джим Клив.

— Скажи-ка, Джим, — спросил вдруг Келлз, — ты уже все пережил?

— Пережил что?

Келлз не нашелся что ответить к замолчал, очевидно, поняв, что под настроением минуты сказал лишнее. Однако Клив теперь держался просто, не замыкался в себе. Похоже, плохое настроение и вспышки беспричинной ярости ушли из его жизни вместе с запоями; он был весел и дружелюбен, и Келлз со смешком продолжал:

— Ну, ту историю, из-за которой ты подался на границу… и дал мне возможность с тобой познакомиться.

— A-а, ты говоришь о той девице?.. Справляюсь помаленьку — когда не пью.

— Расскажи нам, как все это было, — в голосе Келлза слышалось неподдельное любопытство.

— Не-е. Вы станете надо мной смеяться, — возразил Клив.

— Ну, что ты! Разве что это будет смешно.

— Бьюсь об заклад, ничего смешного и в помине не было, — вставил Пирс.

Все стали его уговаривать, впрочем, не слишком настойчиво — история Клива по-настоящему интересовала только Келлза. Остальные, разомлев от сытой еды, удобно устроившись в тепле ярко горящего костра, просто хотели приятно провести время.

— Ладно уж, расскажу, — согласился Клив, сделав вид, что, несмотря на всю готовность их развлечь, вспоминать старое ему было больно. — Я родился в Монтане. Зимой был ковбоем, летом — старателем. Скопил немного денег, хоть порой баловался картишками да виски… Да, и девушка у меня тоже была. Красотка. Из-за нее я попал в историю. Не так давно я оставил у нее все, что имел — деньги, золото, вещи, — и опять пошел искать золото. Мы хотели пожениться, как только я вернусь. В горах я провел полгода, мне здорово везло, только весь песок у меня украли.

Клив рассказывал обо всем просто, как о самых обыденных вещах, только понемногу вроде бы что-то не договаривал. Порой замолкал, набирал горсть песка и смотрел, как он сыплется сквозь пальцы. Бандиты слушали с интересом, а Келлз так и ловил каждое слово.

— Когда я вернулся, — продолжал Клив, — узнал, что моя девушка вышла за другого и отдала ему все, что я у нее оставил. Я ударился в запой, а они тем временем повесили на меня грязное дело. Она такого на меня наговорила, что я не мог людям в глаза смотреть, пришлось оттуда бежать… Вот я и подался на Запад, на границу.

— Ну, это не все, — возразил Келлз.

— Ты, Джим, еще не сказал, что сделал с этой подлой стервой и тем парнем. В каком виде их оставил, — добавил Пирс.

Но Клив уже опять помрачнел и ушел в себя.

— Баба всегда сумеет облапошить парня, а, Келлз? — спросил Смит, ухмыльнувшись во весь рот.

— Черт возьми! Я так и думал, что тебе кто-то здо-оровую свинью подложил, — с искренним негодованием воскликнул Бейт Вуд.

— Да-а уж, вероломная баба! — в сердцах воскликнул и Келлз. История Клива задела его за живое. Видимо, женщины не раз его обманывали, и старые раны снова заныли.

Он тут же отошел от костра и стал устраиваться на ночь неподалеку от Джоун. Он не смотрел на нее и не пытался заговорить — вероятно, думал, что она уже — спит. Потом разбрелись по своим местам Клив, Вуд и Смит. У костра остался один Пирс. Свет пламени падал на его худое, самоуверенное, красное, как у индейца, лицо. Идя к своим одеялам, он посмотрел на Джоун, на Келлза, и его злой взгляд, скользя по лежащему бандиту, явно не предвещал ничего хорошего — по крайней мере, так показалось Джоун.

Следующий день обещал быть особенно трудным. Предстояло перевалить через длинный, плосковерхий, скалистый хребет. Джоун, насколько могла, щадила лошадь. Тропы практически не было, только Смит по каким-то одному ему известным признакам угадывал ее направление. Путники вскарабкались вверх по ущелью, по длинному склону, сложенному выветрившимся сланцем, где лошади то и дело скользили — три шага вперед, шаг назад, прошли лабиринт громоздящихся обломков скал, поднялись на террасу, потом еще выше — до самого перевала.

Оттуда глазам Джоун открылась великолепная панорама: внизу мягкими волнами откатывались вдаль округлые вершины предгорий, а за изгибом хребта сверкала гладь Медвежьего озера. Однако останавливаться на отдых не пришлось. На такой высоте Джоун стала плохо себя чувствовать и с радостью тронулась вперед — путь теперь шел вниз, можно было снова сесть в седло. Однако и тут были свои трудности: на спуске у лошадей чаще подворачивались ноги. И все же за два часа они преодолели расстояние, на какое при подъеме ушло все утро. Смит вел их из одной долины в другую, лавировал среди предгорий и, наконец, уже совсем к вечеру остановился на привал на лесистом берегу ручья.

Все мышцы у Джоун болели, она смертельно устала и совсем не обращала внимания на то, что делается у костра. Джим целый день был неподалеку от нее, и это поддерживало в ней силы. Но теперь усталость взяла свое, и не успело еще стемнеть, как она легла спать.

— Спокойной ночи, Дэнди Дейл, — бодро, даже с некоторым пафосом, пожелал ей Келлз. — Завтра — Олдер-Крик!.. Тогда будет не до сна!

Иногда ей казалось, что Келлз раскаивается в том, что вовлек ее в эту затею. И всякий раз вместе с этой приходила и другая, забавная мысль, что мужской костюм и маска превращали ее в подружку бандита и что ей никак не удастся избежать полной превратностей лихой жизни золотоискателей. Однако на самом деле Келлз прекрасно видел, какая непреодолимая пропасть их разделяет, но горькая его любовь вынуждала его лгать самому себе и ненавидеть себя за эту ложь.

В середине следующего дня усталые путники выехали из каменных россыпей и кустарника на широкую пыльную дорогу, проложенную, похоже, совсем недавно — валявшиеся по краям ее деревца на месте сруба еще не успели посереть. Однако одного взгляда было довольно, чтобы понять, что прошли этой дорогой уже многие толпы.

Позади, на другой стороне долины виднелся крытый брезентом фургон, а впереди брели по дороге несколько мулов с тюками. Келлз подозвал Вуда, Смита, Пирса и Клива, и теперь они ехали плотной группой, гоня перед собой вьючных лошадей. Келлз снова разволновался; Пирс зорко, словно хищная птица, смотрел по сторонам; Смит казался гончей на следу; Клив живо интересовался окружающим; и только Бейт Вуд никак не прореагировал на то, что они, наконец, были почти у цели.

По обеим сторонам дороги валялись обломки телег, колеса, обрывки сбруи, ящики, дохлые мулы и ослики; на кустах болтались занесенные туда ветром клочья брезента. Можно было подумать, что тут прошла целая армия. Вскоре дорога пересекла широкую, мелкую речку с замутненной водой и свернула вдоль берега. Смит сказал, что это и есть Олдер- Крик, и спросил Келлза, знает ли он, отчего вода такая мутная. В ответ бандит только сверкнул глазами. Джоун тоже охватило волнение, она тоже поняла, что выше по течению старатели моют золото.

Мили через две дорога привела бандитов к широкому ущелью, поросшему елями, за которыми не просматривались ни его склоны, ни дно, и только проехав еще несколько миль, они оказались на огромном открытом пространстве, которое Джоун приняла было за след страшного лесного пожара. Однако опустошение это было делом рук человеческих. Насколько хватал глаз, повсюду валялись спиленные стволы — верный признак, что вот-вот появятся и постройки. Но жилья не было еще целую милю. Бандиты выехали из лесистой части ущелья, и глазам их открылся неровный голый склон, по которому там и сям были разбросаны островки ольшаника. Дальше ущелье сворачивало под прямым углом вправо, и огромный серый склон скрывал от глаз все, что лежало впереди. Но не успели они его объехать, как кавалькаду остановил громкий возглас Келлза. Джоун увидела, что они находятся высоко на склоне горы, а под ними раскинулся лагерь золотоискателей. Картина была живая, но неприглядная. Келлзу, возможно, она показалась даже красивой, а вот Джоун отметила про себя, что ничего безобразнее — кроме разве той вырубки в лесу — она еще не видывала. Повсюду, насколько хватал глаз, были разбросаны шалаши, землянки, палатки, грубые бревенчатые хижины; и чем дальше переводила взгляд Джоун, тем все более множились и увеличивались в размерах эти неуклюжие постройки, пока черно-белый беспорядочный массив поселка не перегородил все узкое ущелье.

— Ну, как, хозяин, как тебе нравится прииск? — спросил Джесс Смит.

Келлз с силой втянул в грудь воздух.

— Почище сорок девятого. Такого я еще не видал.

— Вот так было и в Сакраменто, — добавил Бейт Вуд.

Пирс и Клив тоже, не отрываясь, смотрели вниз. В обоих кипели чувства, но каждый думал о своем.

— Что дальше, Джесс? — обратился к Смиту Келлз, тут же снова возвращаясь к делу.

— Я приглядел место с той стороны поселка. Там нам будет удобнее, — ответил тот.

— Поедем по дороге?

— Ну да, а как же еще? — ухмыльнулся Смит.

Келлз в сомнении погладил бороду, верно, раздумывал, можно ли его такого узнать.

— Не бойся, никто тебя здесь не узнает, с бородой ты вроде как другой человек.

Это решило дело. Келлз надвинул сомбреро пониже, почти закрыв лицо. Потом, вспомнив о Джоун, сделал ей знак снять маску.

— Да полно, Келлз, тут хоть целая армия пройди, никто и не взглянет, — заметил Смит. — Здесь каждый занят своим делом. И баб тут всяких хватает. Иные и вуали напялили, а это что твоя маска.

Все же Келлз велел Джоун маску снять, сомбреро надвинуть пониже и ехать в середине отряда. И они снова пустились в путь, вскоре нагнав мелькавший впереди караван.

Все вокруг казалось Джоун необычным. Склон больше всего походил на огромный муравейник, кишащий ордами суетливых муравьев. Вблизи муравьи превращались в людей, лихорадочно роющих золото. Тех, что возились у самой дороги, можно было хорошо разглядеть — огрубевшие, оборванные бородачи и безусые мальчишки, еще не знающие бритвы. Дальше и выше по склону, по ручейкам и оврагам, копошилось столько рудокопов, что, казалось, их кирки и лопаты едва не задевают друг друга. Ложе ручья тоже кишело толпами: молча, сосредоточенно, в каком-то неистовстве люди наклонялись, набирали в лотки воду, промывали и перетряхивали землю, исступленно высматривая в ней крупицы золота. Разогнуться, посмотреть вокруг у них просто не было времени. Оборванные, грязные, с засученными рукавами, низко согнувшись, стояли они по колено в воде и все мыли, мыли золото. Отряд Келлза довольно долго трусил среди этих разработок, и повсюду — на скальных террасах, песчаных наносах, по серым склонам — зияли ямы, а в них мелькали кирки и лопаты. Ямы были глубокие и мелкие, длинные траншеи и совсем небольшие выемки. И если каждый, кто в них рылся, находил золото, значит, золото, и в самом деле было повсюду. Скоро Джоун и без объяснений Келлза поняла, что рудокопы действительно непрестанно его находят. Как они были напряжены, как молчаливы! Но в их напряженности не было ничего от размеренных движений машины, людей гнал и гнал их лихорадочно горящий дух. Раньше Джоун знала лишь старателей, которые рыли землю и время от времени находили крупицу-другую, но такого, когда рудокоп заранее знает, что каждый удар кирки, каждый взмах лопаты обязательно принесет ему малую толику, — такого она еще не видывала. И от этого все здесь казалось другим.

Пока кавалькада проехала по ущелью последние две мили, Джоун насчитала более тысячи рудокопов, но при этом ей не видно было ни золотоносных жил, пересекающих склон, ни того, что делалось по другую сторону лагеря.

А сам лагерь был вовсе не лагерем, а парусинным поселком, городом бревенчатых берлог, разнообразных длинных, беспорядочно разбросанных строений, которые кто-то в безумной спешке свалил в одну кучу. Широкая дорога проходила как раз посередине городка и казалась живой красочной рекой. Джоун ехала между двумя рядами лошадей, осликов, быков, мулов, вьюков, всякой поклажи, фургонов и ярких повозок, похожих на цыганский обоз. Улица напоминала пчелиный рой на вылете, а шумом могла сравниться разве что с бедламом. Вместо тротуаров по сторонам ее были проложены плохо отесанные деревянные мостки, глухо грохотавшие под тяжелыми сапогами мужчин. Одни палатки стояли прямо на земле, другие на деревянном полу, третьи на бревенчатых настилах. Дальше начинались ряды хижин — склады, лавки салуны, а за ними виднелось большое плоское квадратное сооружение, увенчанное сверкающей грубыми золотыми буквами вывеской «Последний самородок». Из него доносился визг скрипок, шарканье ног, хриплый смех. Тут же Джоун увидела каких-то непотребного вида женщин и содрогнулась. Потом им встретились и другие представительницы ее пола — они торопливо проходили по улице с узлами или ведрами, согнувшиеся, изможденные, и сердце Джоун сжалось от боли. Заметила Джоун и праздношатающихся индейцев, и кучки бездельничающих бородатых мужчин, очень схожих с бандитами Келлза, и завсегдатаев игорных домов, в длинных черных сюртуках, и охотников в бахромчатых куртках из шкур, и смуглых мексиканцев в высоких, остроконечных сомбреро. Однако больше всего в этом кипучем людском потоке было тощих и крепких рудокопов всех возрастов. На них были клетчатые рубахи, высокие сапоги, а за поясом обязательно торчал револьвер. Их загорелые сосредоточенные и хмурые лица то и дело мелькали в пестрой толпе. То были рабочие пчелы этого огромного улья. Все остальные — трутни, паразиты.

Проехав через весь городок, отряд по указанию Смита остановился за окраиной, неподалеку от елового леска, где предполагалось разбить лагерь.

Джоун все раздумывала, какое впечатление, произвел на нее Олдер-Крик, но не могла сказать себе ничего определенного — слишком много всего насмотрелась. И все же из увиденного и услышанного она выделила две контрастные картины: толпы трудяг-рудокопов, рабов своей страсти к золоту, движимых надеждами, амбициями или поставленными перед собой целями — честных, суровых, неутомимых тружеников, однако едва ли не свихнувшихся в бесконечной погоне за богатством; и толпы поменьше, которые, подобно пиявкам, высасывали золото из других, — не копая его мозолистыми окровавленными руками, не пролив ни капли пота.

Место для постоянного проживания Келлза на Олдер-Крике и осуществления его плана было выбрано как нельзя лучше: не видное из города, оно тем не менее отстояло от окраинных хижин не более чем на двести футов, и совсем близко от него находилась лесопилка; к площадке вел неглубокий овраг, сворачивающий дальше к ручью. За лагерем поднимался крутой неровный склон с узкой расщелиной, полузасыпанной обломками выветрившихся пород. По ней бандиты могли приходить и уходить, оставаясь незамеченными. Рядом протекал ручей и росли высокие ели. Почва была тверда — копать тут золото никому бы и в голову не пришло.

Пока Бейт Вуд занимался приготовлением ужина, Клив разводил огонь, а Смит возился с лошадьми, Келлз и Пирс присмотрели площадку для хижины. Они остановились на ровной террасе, позади которой высилась огромная, с дом величиной, скала, испещренная глубокими трещинами. Хижину решили поставить так, чтобы она как бы прилепилась к скале, а сзади, под прикрытием той же скалы, сделать незаметный потайной лаз — в логове бандитов должно быть два выхода.

Потом сели ужинать. Долину заливал закатный свет, почему-то переливавшийся всеми оттенками золота. Косые лучи низкого солнца пронизывали прозрачный воздух над изрытыми склонами, легкую туманную дымку на дне ущелья; они сияли, переливались, окрашивая все вокруг в золотистые тона, словно намекая на несметные сокровища, скрытые в недрах этих гор. Потом золотистый свет померк; его сменил красный. Долина окуталась зловещими тенями — становилось все темнее и темнее.

Джоун видела, как Клив задумчиво следил за игрой света и теней, только не знала, уловил ли он настроение, тонкий смысл этой игры. Потому что какие бы радужные надежды ни связывались с золотым блеском этого нового Эльдорадо, с нежданной славой Олдер-Крика, наводненного толпами отважных трудяг-рудокопов, случилось так, что едва Джек Келлз и Гулден прибыли в лагерь, золотое солнце ушло за горные хребты, словно залитое кровью. Джоун знала, что большие старательские поселки всегда живут счастливой, свободной, честной трудовой жизнью, радуются удаче и богатеют, пока на запах золота туда не слетятся стервятники в человеческом обличье, и поняла, что солнце короткого счастливого дня Олдер-Крика закатилось навсегда.

Когда на лагерь бандитов спустились сумерки, Келлз обратился к своим людям:

— Бейт и Джесс, вы останетесь сторожить лагерь; ты, Пирс, пойди поищи наших, только смотри, не выходите на свет… А Клив пойдет со мной.

Потом, подумав, обратился к Джоун:

— Хотите пойти с нами посмотреть городок или останетесь здесь?

— Я бы с удовольствием пошла, если бы не была в таком ужасном виде. Этот костюм… — ответила Джоун и замолчала.

Келлз засмеялся, улыбнулись и Смит с Пирсом.

— Ну, полно. Вас никто и не разглядит. Да и вид у вас вовсе не ужасный.

— А не найдется у вас куртки подлиннее?

Не говоря ни слова, Клив пошел к своему седлу, развязал тюк, достал серую куртку и протянул Джоун. У нее сжалось сердце — сколько раз она видела ее в Хоудли! Как давно это было!

— Спасибо, — только и произнесла она.

Келлз галантно подал ей куртку. Джоун надела и почти потонула в ней. Куртка была длинная, ниже бедер, и впервые за много дней Джоун почувствовала, что она опять стала Джоун Рэндел.

— Скромность вещь хорошая, только не всегда женщине к лицу, — заметил Келлз. — Поднимите ворот… Надвиньте пониже шляпу… еще немного… Так, хорошо. Если теперь вы не сойдете за мальчишку, я проглочу костюм Дэнди Дейла, а вам накуплю шелковых платьев. — И он снова засмеялся.

Келлз острил, однако Джоун видела его насквозь. Да, конечно, ему нравится, когда на ней этот нелепый, неприличный костюм, он тешит его тщеславие, жажду скандальной славы — наследие разбойных калифорнийских дней, однако она чувствовала, что при всем том он даже обрадовался, когда увидел ее в куртке. На сердце у нее потеплело. Иногда она чувствовала к этому бандиту даже что-то вроде симпатии. Ведь когда-то он наверняка был совсем другим!

Наконец они отправились. Джоун шла между Келлзом и Кливом. Странные чувства владели ею. Она совсем осмелела: в темноте нашла руку Джима и сжала ее. В ответ он едва не сломал ей пальцы. Она почувствовала, что Джим весь горит. Ему и в самом деле приходилось нелегко. Идти по неровной, усеянной камнями дороге было тяжело. Джоун то и дело спотыкалась, и тогда у нее позвякивали шпоры. Они прошли мимо неяркого костра, от которого поднимался дым и пар, несущий вкусные запахи, — там ужинали краснолицые старатели; миновали еще много погасших или едва тлеющих костров. В некоторых палатках тускло горел свет — по парусине проходили неясные тени, в других было темно. По дороге, в сторону городка, шло довольно много народу. Городок притягивал своей суетой, шумным весельем.

Потом показались неровные ряды огней, тусклых и ярких, перед которыми двигались темные фигуры. Келлз опять забеспокоился, как бы его не узнали, и тут же повыше обмотал шарфом подбородок, пониже натянул на лоб шляпу, так что лица его стало совсем не видно. Теперь, даже стоя рядом, Джоун не узнала бы его.

Они миновали шумные салуны, большое приземистое строение с вывеской «Последний самородок» и ярко освещенными окнами, дошли до конца городка, и тут Келлз повернул назад. Идя по улице, он внимательно всматривался в каждого встречного, отыскивая в толпе своих. Иногда он оставлял Джоун с Кливом, а сам заглядывал в салун. За эти короткие минуты Джоун во все глаза смотрела на Джима и никак не могла насмотреться. А Клив стоял, как в столбняке, и молчал. Когда они снова подошли к «Последнему самородку», Келлз сказал:

— Теперь, Джим, возьми ее покрепче и не отпускай даже под страхом смерти. Она дороже, чем все золото Олдер-Крика!

И они подошли к двери.

Ухватившись одной рукой за Джима, другую Джоун бессознательно, как испуганная девочка, сунула в руку Келлза. От неожиданности тот даже вздрогнул. Движение Джоун, такое непосредственное и доверчивое, видно, до боли тронуло Келлза: склонившись к самому ее уху — иначе за шумом ничего нельзя было бы расслышать, — он прошептал вдруг севшим голосом:

— Все в порядке, ничего не бойтесь.

Войдя в дверь, Джоун увидела большой, ярко освещенный шумный зал, битком набитый людьми. Келлз стал медленно пробираться вперед, у него были свои причины соблюдать осторожность. Джоун едва не стошнило от висевшей в зале вони: смеси табачного дыма, рома, сырых опилок и керосиновой копоти. Громкие голоса, бессмысленный пьяный смех, визг расстроенных скрипок, шарканье ног — все сливалось в оглушающий гам. Особенно шумно и весело было в соседней комнате — там танцевали, но самих танцоров за толпой видно не было. Тогда Джоун стала разглядывать то, что поближе. Вдоль высокой, почти в ее рост, стойки бара сидели взрослые мужчины и совсем молодые парни. Из помещения для азартных игр тоже неслись громкие крики. Неподалеку на опрокинутых бочонках, вокруг ящиков, служивших столами, сидели за картами какие-то люди с грязными мешочками золотого песка. Как ни странно, картежники, в отличие от всех прочих, играли молча; и в каждой кучке выделялся по крайней мере один игрок с жестким взглядом, по одежде явно не старатель. Были там и юнцы, еще не достигшие совершеннолетия, возбужденные, с бледными нездоровыми лицами. Выигрывая, они приходили в неистовство, проигрывая, совсем падали духом. Были и пожилые седые старатели; они с добродушными улыбками наблюдали за игрой, вспоминая лихие былые дни. Были и всякие подонки без гроша в кармане: толпясь вокруг игроков, они так и пожирали глазами золото.

Вдруг Джоун почувствовала, как Келлз вздрогнул, с губ его сорвалось еле слышное восклицание. Она огляделась и увидела несколько знакомых загорелых лиц — молодчиков из Келлзова Легиона — и широкую спину Гулдена. Выходит, плевать они хотели на приказ Келлза не собираться вместе, не обнаруживать, что знают друг друга. Кое-кто уже был пьян; Келлза они заметили, но не подали вида. Хорошо хоть Гулден сидел спиной к Джоун и ее не видел. Но все равно, то ли от самого его присутствия, то ли еще от чего, только она вдруг почувствовала, что и здесь она такая же пленница, как в Горном Стане, и что бежать отсюда будет еще труднее: в таком окружении Келлз еще усиленнее станет ее охранять.

Келлз с Джоун и Кливом переходил из одной части прокуренного вонючего зала в другую, приглядываясь к играм, к чуждой бурной жизни. В помещении становилось тесно. В гуще толпы появились Бликки и Малыш Джоунз, но, не моргнув и глазом, тут же скрылись. Вскоре, громко переговариваясь, как честные рудокопы, по залу, рука об руку, прошли Бэрд и Чик Уилльямз. Уилльямз бросил на Келлза быстрый взгляд и тотчас затерялся в толпе. Потом показался Ловкач Оливер; случайно толкнув Келлза, он тут же извинился. Взгляд Джоун то и дело выхватывал знакомые лица. В Олдер-Крике собралась вся банда Келлза. План его начал претворяться в жизнь. Джоун поразило, что, хотя в залах царило веселье, все было не так, как это обычно бывает. Здесь все были друг другу чужими: рудокопы, игроки, те, кто входил, и те, кто уходил. Все тонуло в атмосфере всеобщего недоверия. Дух товарищества царил только в некоторых компаниях, где все постоянно держались вместе. Как все это отличалось от того, что Джоун видела раньше! В тех старательских поселках золотоискатели и охотники жили одной большой дружной веселой семьей. Здесь же была богатая золотоносная жила, и разница сама бросалась в глаза: одно дело отношения золотоискателей в пору поисков золота, совсем другое — их же отношения, когда жила найдена и весь жизненный уклад коренным образом меняется. Джоун всегда казалось, что золото — удивительная, прекрасная вещь; так почему же тут все дышит такой ненавистью? Почему бы всем этим рудокопам — стару и младу — не оставаться у себя в лагерях, не стараться сберечь, сохранить свое золото? Но всем правит рок: когда человек золото ищет, его ведет мечта, блестящая приманка; когда найдена хоть крупица, у него появляется неодолимое желанье найти еще, потом еще, и в конце концов человек теряет разум. Джоун ясно видела, что в душах этих отважных, честных старателей уже начался процесс выделения того же отравляющего, одурманивающего вещества, которое движет всеми поступками и помыслами людей из Пограничного легиона Келлза. И вот получается, что золото — опасная, страшная вещь!

— Пойдемте туда, — почему-то волнуясь, попросила Джоун и показала на танцевальный зал.

Келлз засмеялся, словно удивленный ее смелостью, но исполнить просьбу не спешил.

— Пожалуйста, пойдемте, если вы не… — Джоун запнулась, не зная, как закончить фразу, — она было подумала, что, может быть, Келлз считает, что ей туда не следует заходить. И все же она прямо сгорала от любопытства. Ведь зал, где они теперь находились, не так уж разительно отличался от того, каким его рисовало ей воображенье. А вот танцевальный зал… тут ее фантазия была бессильна.

— Сначала я сам посмотрю, — сказал Келлз и оставил Джоун с Кливом.

Когда он отошел, Джоун, крепко держась за руку Джима, но не глядя на него, прошептала:

— Джим, ведь тут в любую минуту может произойти что-то страшное!

— Это ты точно сказала. Чтобы стать сущим адом, в Олдер-Крике не хватало только Келлзовой банды.

— Господи, как хорошо, что я успела помешать тебе!.. Ты бы тут тоже стал прожигать жизнь!

Джим мрачно кивнул. Вернулся Келлз; они прошли через зал и подошли к двери, возле которой толпа была поменьше. Джоун увидела, как перед полукругом зрителей в стремительном танце кружится несколько пар. Танцевальный зал представлял собой широкий, ничем не огороженный дощатый помост с натянутой на столбах парусиновой крышей. Со всех сторон ее освещали большие круглые — как в цирке — фонари. Кое-где стояли грубые скамьи и столы; возле одного из них нетвердо державшиеся на ногах мужчины окружали какую-то женщину. В стороне на опилках валялся молодой рудокоп в плисовых штанах и грязных сапогах — то ли вусмерть упившийся, то ли уже отдавший Богу душу. Внимание Джоун снова обратилось к танцующим. Музыки почти не было слышно, она тонула в общем шуме. Иным мужчинам танец, видимо, казался смелым, безудержным выраженьем их постоянного возбуждения, другим же просто безумной, стремительной пьяной пляской. Однако при виде женщин любопытства у Джоун заметно поубавилось и даже закружилась голова. Таких она еще не видывала: их танцы, движенья, весь вид — все казалось ей непостижимым, отвратительным, тошнотворным. И вдруг до нее дошло, что, как это ни невероятно, а только именно эти вот женщины и есть самая ядовитая, самая страшная накипь в бурном темном водовороте человеческих душ, влекомых золотом в бездну. И ей стало по-настоящему страшно.

— Идемте отсюда скорее, — чуть не крикнула она Келлзу, и тот тотчас увел ее от дверей. Они снова прошли зал, где все еще шла игра, вышли на оживленную улицу и отправились в свой лагерь.

— Вы много чего увидали, — заметил Келлз, — но все это ничто в сравнении с тем, что тут скоро начнется. Поселок новый и очень богатый. Золото здесь ничего не стоит, оно переходит из рук в руки. Десять долларов унция. Покупатели даже не смотрят на весы. Мошенничают только игроки. Но скоро все переменится.

Келлз не объяснил, как именно, но звук, который он при этом издал, был весьма красноречив. И все же ни этот звук, ни темный смысл его слов не прояснили Джоун, что причиной перемен будет Пограничный легион. Это как бы само собой разумелось. Крупные месторождения, естественно, обогащают мир, но они же несут беду и погибель.

Ночью Джоун долго лежала без сна, и временами сквозь тишь легкий ветер доносил до нее низкое, незнакомое гудение, бормотанье и шорохи ночной жизни старательского поселка.

Поздно утром Джоун разбудил грохот: сгружали привезенный с лесопилки лес. Каркас будущей хижины Келлза уже был возведен. Джим Клив трудился вместе с другими; работали споро, но не слишком аккуратно.

Джоун с удовольствием сама приготовила себе завтрак, а поев, стала искать, чем бы еще заняться. Однако делать пока было нечего, и она, найдя удобное укромное местечко в скалах, стала наблюдать за строительством. Как непривычно, но до чего же приятно в открытую смотреть на Джима за работой! Правда, работник он всегда был никакой. Ну да опыт жизни на границе пойдет ему на пользу, сделает из него настоящего мужчину. В этом Джоун почти не сомневалась.

Бандитский притон поднимался как на дрожжах. Келлз и сам работал, и довольно ловко. К полудню дом уже подвели под дощатую крышу и начали обшивку стен. Похоже, очага внутри не будет.

Потом подъехал фургон, набитый всякой всячиной, — Келлз уже успел сделать заказ. При разгрузке Келлз внимательно разглядывал пакеты, словно что-то отыскивая. Наконец, найдя то, что искал, он подошел к Джоун и разложил перед ней целую кучу свертков и сверточков.

— Ну вот, мисс Скромность, нашейте себе платьев. Тогда шкуру Дэнди Дейла можно будет надевать только в дорогу… А знаете, сколько с меня содрали? Теперь уж вы не скажете, что в Олдер-Крике Джек Келдз — грабитель из грабителей… Да, еще вот что: меня зовут Блайт. А вы — моя дочь. Это так, на всякий случай, если кто поинтересуется.

Джоун так обрадовалась покупкам и разрешению не носить больше костюм красавчика бандита, что в ответ просияла благодарной улыбкой. Келлз пристально посмотрел на нее и резко отвернулся. Такие незначительные, бессознательные проявления ее доброго к нему отношения, похоже, почему-то его больно задевали. Джоун припомнила, как он когда-то намеревался выставить ее в костюме Дэнди Дейла всем напоказ, как ему хотелось потешить свое извращенное бандитское тщеславие. И вот, оказывается, он уступил. Еще один слабый намек на то, что понемногу переполняющее его душу зло как бы выходит из него. Как далеко это зайдет? И Джоун задумалась о том, почему подчинились ей этот закоренелый бандит и безрассудный мальчишка Джим Клив.

Весь остаток дня, и вечером при свете костра, и весь следующий день Джоун, не поднимая глаз, шила и шила. Она отлично владела иголкой, и на другой день платье было готово. Джоун вправе была гордиться своей работой: умелые руки и хороший вкус сделали свое дело. Из всех бандитов ее успехи интересовали только Бейта Вуда — он так внимательно следил за ходом дела, что на сковородах и в кастрюлях у него то и дело что-то подгорало.

В тот же день закончили хижину. В ней была одна-единственная длинная комната, а сзади, отделенная перегородкой, находилась каморка, пристроенная к неглубокой пещере в большой скале. Это помещение предназначалось Джоун. Туда вела грубо сколоченная дверь с висячим замком, а внутри стояла широкая скамья с грудой одеял. Окном служило небольшое квадратное отверстие, просто вырубленное в стене. Особым убранством комната, конечно, не отличалась, однако, умело распорядившись безделушками, что были у нее с собой, вкупе с вещами, привезенными по распоряжению Келлза, Джоун сделала комнату удобной и даже уютной, особенно по сравнению с жильем, где она провела последние недели. И все же даже тут Келлз несомненно намеревался держать ее как пленницу. Впрочем, заметив окошко, Джоун сразу поняла, какие оно сулит возможности: ведь теперь Джим Клив сможет, улучив минутку, прийти поговорить.

Подозрения Джоун оправдались: Келлз объявил, что в отличие от Горного Стана здесь ей нельзя будет выходить из хижины по собственному желанью. В ответ Джоун тут же взяла назад слово, данное ею в Горном Стане, что она не будет делать попыток к бегству. Слово это очень ее тяготило, ей хотелось даже по отношению к Келлзу быть вполне честной. Тот хмуро посмотрел на нее.

— Не делайте этого, вам будет только хуже, а мне… мне лучше, — заметил он и, подумав, добавил: — Если вы попадете в руки Гулдена, он вряд ли станет носиться с вами, как с белым слоном… Не забывайте, что он такое, помните о его пещере и веревках!

Келлз, то ли случайно, то ли из вполне сознательной жестокости, выбрал самый действенный аргумент: в душе у Джоун снова поселился страх.

Глава XIV

На новом месте видеть и слышать все, что делают и говорят бандиты, было не труднее, чем в хижине Келлза в Горном Стане. Только сам Келлз стал много осторожнее и скрытничал там, где раньше бывал откровенен. Джоун знала, что по ночам к нему в одиночку или по двое Приходят бандиты, и они, понизив голоса почти до шепота, что-то горячо обсуждают. Поглядывая из оконца, она следила, как из оврага позади хижины молча поднимаются темные тени, а немного погодя той же дорогой уходят. Никто из них ни разу не подошел к передней двери, которую, с неизменной трубкой в зубах, охранял Бейт Вуд. Иногда до слуха Джоун долетали обрывки разговоров; из одного она уяснила, что по каким-то неизвестным ей причинам Келлзу во что бы то ни стало нужно обрести известность, в Олдер-Крике должны узнать, что прибыла важная персона. Правда, самой Джоун казалось, что этого ни в коем случае не следует делать. Какая дерзость! Этот человек, снискавший печальную славу в Калифорнии, за поимку которого в Неваде предлагалось вознаграждение, знаменитый, хотя и неопознанный главарь пограничных разбойников в Айдахо, захотел вдруг стать видным, уважаемым, авторитетным человеком! И Джоун с удивлением обнаружила, что, несмотря на страх, который внушали ей задуманные этим бандитом темные, кровавые дела, ее очень интересует его дальнейшая судьба.

На другой день Джоун все ждала случая увидеть Джима Клива и сообщить, что с наступлением темноты он сможет в любое время подходить к ее окошку поговорить, но так и не дождалась. Она переоделась в сшитое платье, чем явно порадовала Бейта Вуда и Пирса — к ее судьбе они проявляли не меньший интерес, чем она к судьбе Келлза. Вуд одобрительно закивал, а Пирс заметил, что она снова стала леди. Еще Джоун удивляло, что Пирс, этот отпетый бандит, которому она ни за что бы не доверилась, уже в открытую намекал, что считает поведение Келлза по отношению к ней просто подлым. И говорил он вполне искренне.

Когда Джим Клив в первый раз увидел Джоун в платье, на лице его отразилась такая радость, такая благодарность, как будто у него гора с плеч спала. И Джоун, боясь, что он вот-вот выдаст себя с головой, поскорее отошла от него подальше.

Через некоторое время ее позвал Келлз. Он был хмур, казался погруженным в себя. Рядом, по стойке смирно, стояли Пирс и Джесс Смит, у стены — Вуд, а на пороге сидел Клив.

— В тех вещах, которые я для вас купил, найдется что-нибудь, что сошло бы за вуаль? — спросил Келлз.

— Найдется.

— Принесите. И шляпу.

Джоун ушла и тут же принесла то, что велел Келлз. Шляпа была старая, еще из Хоудли.

— Отлично. Наденьте-ка вуаль. Надвиньте пониже на лицо. Теперь покажите, что получилось.

Джоун повиновалась, недоумевая, что ему нужно.

— Мне надо сделать так, чтобы вас нельзя было узнать, но в то же время чтобы все видели, как вы хороши и молоды, — пояснил Келлз, поправляя вуаль. — Ну, вот… Теперь всякому захочется разглядеть вас получше… Надевайте шляпу!

Джоун надела.

— Вот так вы отправитесь в поселок. Не спеша дойдите до «Последнего самородка», перейдите дорогу и возвращайтесь назад. И засматривайте каждому встречному мужчине в лицо. Ничего не бойтесь. За вашей спиной будут Пирс и Смит, в случае чего они подоспеют… Все поняли?

— Да.

Пирс беспокойно дернулся и недовольно заметил:

— Джек, как бы она не наслушалась всякой грязи.

— Заткнись, — оборвал Келлз, не желая привлекать внимание Джоун. — Я уже подумал об этом. Она ничего не услышит… Вы вот что, — добавил он, обращаясь уже к Джоун, — возьмите клочок ваты, или что-нибудь вроде, и заткните уши. Желаю удачи!

Джоун ушла к себе, нарвала кусочков мягкой шерстяной ткани и, заткнув уши, вернулась. Келлз заговорил с ней, но она не разбирала слов, в ушах глухо отдавался только его голос, и она покачала головой. Тогда Келлз махнул рукой и отправил ее выполнять это странное поручение.

Выходя, Джоун задела подолом Клива. Что он обо всем этом думает? Но лица его не было видно.

Дойдя до первых рядов палаток, Джоун не удержалась и оглянулась назад. Шагах в двадцати от нее шел Пирс, а за ним на таком же расстоянии Смит. Джоун разбирало любопытство, больше она ни о чем не думала. Она догадывалась, что Келлзу зачем-то нужно привлечь к ней внимание, только не знала зачем. И что еще важно — он принял меры, чтобы, выполняя его таинственную миссию, она не подверглась ни опасности, ни оскорблениям.

Джоун отошла уже довольно далеко от дома и пока не заметила никаких признаков особого внимания. Правда, недалеко от «Последнего самородка» к ней, сверкая черными, как маслины, глазами, подошел какой-то мексиканец и с белозубой улыбкой что-то затараторил. Потом попробовал заговорить кто-то из глазевших на нее молодых рудокопов. Но, в общем, хотя народу по улице шло много и всякого, ее почти не замечали. Она же скрупулезно выполняла все наставления Келлза. Но только дойдя до ряда салунов, где какие-то подонки с наглыми глазами попробовали к ней приставать, она решила, что теперь можно нарушить приказ Келлза, и ускорила шаг. Однако легче ей не стало, задание Келлза превращалось в сущую пытку: чем дальше шла Джоун, тем нахальнее становились мужчины. Неужели это и было нужно Келлзу? Она не слышала их слов и не понимала, чего от нее хотят. И уж во всяком случае их взгляды не польстили бы ни одной девушке.

Ей захотелось убежать, но делать этого было нельзя, и она заставила себя идти спокойно. Какой-то особенно бесстыжий парень даже увязался за ней. Дурой Джоун не была, она отлично понимала, что все эти праздношатающиеся мужчины ищут, как бы с ней познакомиться, и решила, что дома скажет Келлзу все, что думает по поводу его затеи.

За «Последним самородком» она перешла улицу и повернула к дому. Перед этим игорным притоном группками и в одиночку слонялись и стояли, подпирая стены, какие-то личности. От одной кучки отделился высокий человек и пошел ей наперерез. На нем был длинный черный сюртук, черный галстук бабочкой и черное сомбреро. Маленькие, жесткие, проницательные глаза были тоже черные. На руках у него были перчатки, и в сравнении с остальными выглядел он вполне прилично. Похоже — игрок. Он тоже попытался заговорить с Джоун и пошел с ней рядом. Джоун не отвечала ни слова и шла, глядя прямо перед собой, однако очень испугалась и больше всего ей хотелось броситься наутек. А тот все шел рядом и, видимо, что-то говорил — до Джоун доносился лишь глухой звук его голоса. И вдруг он взял ее за руку — осторожно, но тем не менее весьма бесцеремонно. Джоун вырвалась и ускорила шаг.

— Эй, ты! Оставь девушку в покое!

По всей вероятности, слова эти кто-то выкрикнул очень громко, потому что Джоун их разобрала и узнала голос Пирса. Она быстро обернулась. Пирс уже нагнал игрока, со всех сторон к ним устремились люди. Джоун замерла на месте — что же теперь будет? Игрок, жестикулируя, пытался что-то объяснить, но Пирс был зол и непреклонен.

— Смотри, я все скажу ее отцу! — кричал он.

Дальше ждать Джоун не стала и пустилась домой чуть ли не бегом — ведь вот-вот начнется драка. Неужели это и было нужно Келлзу? Как бы то ни было, ее подвергли унизительному оскорблению. Она по-настоящему рассердилась и решила, что следует показать Келлзу, в какой она ярости. Нечего впутывать ее во всякие бессовестные махинации. Она пошла еще быстрее, но к ее великому удивлению, не успела показаться их хижина, как Пирс и Смит уже догнали ее. Джим все так же сидел на пороге, Келлз нервно ходил взад и вперед вдоль фасада. Очевидно, весь этот эпизод имел какое-то важное значение, только она не могла взять в толк, какое. С облегчением вздохнув, Джоун вынула из ушей затычки, сорвала вуаль и напустилась на Келлза.

— Нечего сказать, хорошо придумали! — начала она и, совсем обозлившись, почувствовала, как заливается краской. — Знай я, что к чему… вам бы меня отсюда не вытащить… Я-то, дура, вам доверяла! А вы послали меня туда… Это ваше грязное поручение… В вас ни на грош нет порядочности!..

Тут Джоун спохватилась, что все ее слова, особенно последние, просто смешны. Однако Келлза они очень задели. Он покраснел, попытался, заикаясь, что-то сказать и вдруг совсем замолчал, как будто не находя слов. Как малейшее упоминание о возможном уважении, доверии к нему выводило его из равновесия! Он сделал было шаг в ее сторону, как бы пытаясь оправдаться, но она презрительно отвернулась и прошла к себе. Уже оттуда она услышала, как Келлз в ярости с руганью набросился на Пирса, видимо, обвиняя своего лейтенанта в том, что тот позволил кому-то или чему-то так прогневать Джоун.

— Да ведь тебе и нужно было, чтоб ее оскорбили! — возмущенно протестовал Пирс.

— Болван! — рвал и метал Келлз. — Мне нужно было, чтобы какой-нибудь тип просто подошел к ней поближе… чтоб я мог поклясться, будто ее оскорбили… А ты дал ей там расхаживать, допустил, что ее оскорбили на самом деле… Ты… ты… Застрелить тебя мало!

— Валяй, стреляй! Я делал, что ты велел, по своему разумению. А еще вот что я тебе скажу: нравится тебе это или нет, а только все знают, коснись только дело этой девчонки, ты прямо с ума сходишь. В этом вся штука. Я уже говорил и сейчас опять повторю: ты через нее без банды останешься!

В щелку двери Джоун увидела, как между ссорящимися бандитами возник Клив; впрочем, его вмешательство не понадобилось, колкие слова Пирса привели Келлза в чувство. Мужчины еще что-то говорили, но тихо, и слов Джоун не слышала, а затем, прихватив Смита, куда-то пошли, вероятно, в поселок. Джоун выбралась из каморки и с порога хижины смотрела им вслед. Неподалеку, прислонясь к стене, с трубкой в зубах сидел Бейт Вуд.

— Ну и ну, — возмущенно произнес он, — я б такой подлой шутки не стерпел… Знаете… мисс, а поселок-то спокойный. Для женщин спокойный. Я эдаких еще не видывал. Кольтами не размахивают, золото не крадут.

— Для чего же Келлзу понадобилось, чтоб ко мне пристали?

— Ну, как вам объяснить… ему нужно, чтоб было из-за чего поскандалить.

— Поскандалить?

— Ну да.

— А для чего?

— Чтоб покрасивше выйти на сцену, — сказал Вуд уклончиво.

— Странно как-то.

— Да в нем теперь все странно. Красный верно сказал. Из-за вас он разругается с бандой.

— Как это?

— Ну как? Он пойдет себе в одну сторону, а банда в другую.

— Но почему?

— Знаете, мисс, причин на то много. Ну хоть то, что он уложил Холлоуэя да Бейли вовсе не за то, что они хотели попользоваться вами, как он сам, а так просто, чтоб остаться одному. Мы-то знаем, что это вы его подстрелили и что совсем вы ему не жена. И еще мы видим, что с той поры он все слабнет да слабнет. Не скажу худого, он и Легион организовал, и придумал, как залить этот поселок кровью. Только все одно, он за вас цепляется. Кого хошь убьет, кто на вас пялиться станет. Ну так вот, из-за этого из-за всего он уже не тот Джек Келлз, что был когда-то. Раньше или позже, а только он останется один.

— Скажите, Бейт, а кто-нибудь среди вас относится ко мне по-настоящему хорошо?

— Отчего ж, конечно.

— А вы, Бейт Вуд, мне друг?

Старый седой бандит вынул изо рта трубку и сверкнул на Джоун налитыми кровью глазами.

— Ну да. Только захотите — и я увезу вас отсюда. Скажите слово — и Келлза зарежу.

— Нет, нет, бежать отсюда я боюсь… и Келлзу не надо ничего плохого делать. В конце концов, он очень добр ко мне.

— Добр к вам?.. А сам держит вас в плену, что твой индеец? А мне велит вас сторожить… запирает вас на замок?

Возмущенье Вуда было вполне искренним, и все-таки Джоун понимала, что доверять ему можно не больше, чем Пирсу и всем остальным: они живо изменят к ней отношение, лишись она опеки Келлза и попади к ним в руки. Но в то же время ей пришло в голову, что доброе расположение Вуда можно использовать и в своих целях.

— Значит, меня так и будут держать взаперти?

— Да, так уж положено.

— И мне даже не с кем будет поболтать?

— Ну, зачем же так. А я-то здесь на что? Только захотите. Может, вам не то нужно, а уж историй я вам порасскажу, каких ни пожелаете. А когда Келлз куда отлучится — делайте что душе угодно, только меня не подводите.

— Спасибо, Бейт. Вы начинаете мне нравиться, — с чувством сказала Джоун и пошла в свою комнатку. Занявшись шитьем, она все думала и думала, и часы летели незаметно. Стало темнеть; она отложила работу и подошла к окошку полюбоваться закатом. Со стороны фасада до нее долетели приглушенные голоса бандитов. Наверно, вернулся Келлз с товарищами. Скоро зазвенел топор Бейта, и она поняла, что угадала.

Внезапно в сумеречном свете глаза ее различили нечто темнеющее на фоне скал: на противоположном склоне оврага сидел человек! Конечно, это Джим! Взгляд его был устремлен на ее окошко — на нее! Для того он там и сидит! Джоун осмотрела все вокруг и, убедившись, что поблизости никого нет, просунула в окно руку и помахала ему. Джим сделал еле заметное движение, показав, что понял ее знак, и тут же ушел. Джоун ликовала: оба они, не сговариваясь, нашли единственный возможный способ общаться. Они увидятся сегодня же вечером! А тайна встречи, опасность, которую она несла, придавали ей особую сладость, трепетность надежды и страха. Любовь Джоун не была пассивной, она окрыляла ее, пробуждала смелость и мужество, толкала на дерзкие поступки, столь необходимые в сложившихся обстоятельствах.

Вскоре Бейт Вуд позвал ее ужинать. Пирс, Смит и Клив уже усаживались за стол, а Келлз стоял в стороне — он казался совсем больным. Джоун посмотрела на него повнимательней. Лицо у него было бледно и все в поту; на щеках выступили какие-то пятна, словно под его бледную кожу подложили что-то темное. Таким она его еще не видала и в страхе отпрянула: вместо хорошо знакомого ей Келлза перед ней вдруг оказался неизвестный ей отвратительный тип — на поверхность вылезло второе «я» Келлза. Однако Пирс и Смит держались как обычно, с аппетитом ели и болтали о золоте. А вот Клив был какой-то не такой, как всегда, хотя Джоун и не сумела бы сказать, в чем именно. Она быстро поужинала и вернулась к себе.

Стало совсем темно. Джоун лежала на постели, прислушиваясь к доносившимся снаружи звукам, и ждала. Казалось, прошло много времени, прежде чем она услышала, как бандиты вышли из хижины и с громким топотом куда-то ушли. Потом Бейт Вуд загремел кастрюлями и сковородками. Бейт любил стряпать, но терпеть не мог мыть после еды посуду. Потом он пристроился у двери со своей вечерней трубкой, и все смолкло. Тогда Джоун встала и подошла к окошку. Над хижиной нависали темные скалы, позади круто вниз уходил обрыв, а в небе горели звезды. Все остальное покрывал сплошной мрак.

Ждать пришлось недолго. Послышались тихие, еле различимые шаги. Сердце Джоун забилось. Она высунулась из окошка, и тотчас из тьмы навстречу ей бросился какой-то сгусток мрака. Она не видела, кто это, но твердо знала, что Клив.

— Джоун, — раздался тихий шепот.

— Джим, — замирая от радости, отозвалась она.

Джим подошел вплотную к окошку. Рука Джоун ощупью нашла его, скользнула по плечу и обняла за шею. В темноте чуть белело его лицо. Их губы встретились; Джоун закрыла глаза, вся отдаваясь его поцелую. Сколько надежды было в этом поцелуе, сколько силы прибавил он им обоим!

— Ох, Джим! Как хорошо, что ты здесь, что я могу до тебя дотронуться!

— Ты все еще меня любишь? — Все еще? Больше! Еще больше!

— Тогда скажи это!

— Джим, я тебя люблю.

Их губы опять встретились и замерли в долгом поцелуе. И первым прервал его Джим.

— Родная моя, ну почему ты не позволила мне увезти тебя еще там, пока мы не попали в этот поселок?

— Я же говорила тебе. Я так боялась. Нас бы обязательно поймали. А Гулден…

— Отсюда бежать еще труднее. Келлз велел сроим глаз с тебя не спускать. Я сам слышал. Он стал совсем другой. Хитрый, безжалостный. А эти здешние рудокопы! Я им совсем не верю, еще меньше, чем Вуду или Пирсу. Они все рехнулись. Помешались на золоте! Тут зови не зови на помощь — никто не услышит. А если все же услышат, — не поверят. Этот поселок возник за одну ночь, он ни капли не похож на другие. Какой-то нечеловеческий, до того странный… до того… Ладно, я даже слов не нахожу. Только хочу сказать тут, на большом месторождении, люди ведут себя что койоты над падалью. Да ты сама видела. Никаких человеческих отношений!

— Мне, Джим, тоже страшно. Я так жалею, что мы не убежали из Горного Стана. Только не надо падать духом! Ни на секунду! Мы еще сумеем убежать. Надо думать и выжидать. Хорошенько разузнать, где мы, сколько отсюда до Хоудли, на что можно надеяться, узнать, можно ли поговорить с кем-нибудь в поселке.

— Поговорить! Ну, после сегодняшнего вряд ли, — мрачно сказал Джим.

— Почему? Что случилось? — живо спросила Джоун.

— Джоун, ты еще не догадалась, зачем Келлз послал тебя одну в поселок?

— Нет…

— Так слушай… Я тогда пошел с ним, Пирсом и Смитом к «Последнему самородку». Перед самым этим заведеньем собралась целая толпа. Пирс подошел прямо к одному — по одежде он, похоже, игрок, — и громко сказал: «Вот этот!» Игрок испугался, побледнел и схватился было за револьвер, только не успел, — Келлз тут же уложил его! Упал как подкошенный, слова сказать не успел. Все зашумели, закричали, а потом сразу утихли. А Келлз стоял с револьвером, от ствола шел дым. И не дрогнул. Спокойный, уверенный — я таких еще никогда не видал. А потом обратился к толпе: «Этот картежник оскорбил мою дочь. Мои люди своими глазами видели. Моя фамилия Блайт. Я приехал скупить кое-какие участки. И вот что я вам скажу: в вашем Олдер-Крике есть золото, но нет порядка. Надо, чтобы кое-кто из ваших граждан почище навел тут порядок, чтобы девушки не боялись выходить на улицу». Потрясающе! И ведь проглотили. Когда он уходил, ему только что не ура кричали. Как он хотел, так и вышло, его теперь считают большой шишкой. Все, как один, им восхищались, а того, игрока, — своими глазами видел — пинали сапогами.

— Джим! Неужели он убил его… только ради этого?

— Вот именно. Ради этого самого. Кровожадная скотина!

— Но зачем же? Вот так, хладнокровно взять и убить…

— Да нет, все было по-честному, как надо, Келлз вынудил того схватиться за револьвер. В этом ему не откажешь.

— Это ничего не меняет. Я совсем забыла, что он просто чудовище.

— Знаешь, Джоун, с этим все ясно. Поселок совсем новый, тут еще не лилась кровь. Весть об убийстве быстро разнесется, все станут говорить об этом скупщике участков, Блайте. Его никто не осудит, он поступил как порядочный человек, защитил честь дочери. Все на его стороне. К тому же, по всему видно, что человек он богатый. Скоро на него станут смотреть как на важную птицу. Он будет играть на квит. А тем временем начнет грабить рудокопов, и никому не придет в голову его заподозрить. Замыслу его можно только дивиться… как и ему самому.

— Джим, а может, нам следует его выдать? — дрожащим шепотом спросила вдруг Джоун.

— Я уже думал об этом. Ведь и на мне вина лежит. Только кому, к черту, тут скажешь? Здесь нам рта раскрывать нельзя. Сама посуди, ты — пленница, я — бандит из Пограничного легиона. Мне покоя не дают мысли, как нам отсюда бежать, как спастись.

— Мне что-то говорит, что все будет хорошо, нам надо только ничего не упустить, обмозговать каждую мелочь. А пока мне придется сидеть в этом загоне и ждать. А ты, смотри, приходи каждый день, как только совсем стемнеет. Будешь?

Вместо ответа Джим снова ее поцеловал.

— А ты что будешь пока делать? — забеспокоилась Джоун.

— Я хочу начать разрабатывать участок. Буду копать золото. Я уже говорил с Келлзом, ему понравилось. Сказал, боится, что остальным эта часть плана уж очень поперек горла. Копать-то золото работенка не из легких, красть куда проще. А я буду рыть — всю гору разрою… Вот будет потеха, если до богатой жилы дороюсь!

— Смотри, Джим, как бы у тебя не началась лихорадка.

— Джоун, а если я в самом деле наткнусь на богатую залежь — сама знаешь, их тут навалом — тогда ты за меня выйдешь?

Нежность, робость, тоска, прозвучавшие в голосе Джима, лучше слов сказали Джоун, как он надеется и боится. Она погладила его по щеке. Сердце у нее надрывалось при мысли о том зле, что она ему причинила, и теперь, в темноте ночи, она почувствовала, как она смела, как сильна, какой трепетной, всепобеждающей любовью любит его.

— Мой Джим, я и так выйду за тебя, не надо мне никакого золота.

И снова сладостный, безумный миг. Потом вдруг Клив оторвался от нее, а она, оперевшись о подоконник, следила, как растворяется в темноте его тень. В глазах у нее стояли слезы, грудь сладко щемило.

С той поры Джоун вела жизнь затворницы. Келлз пожелал, чтобы она не покидала комнаты, да и сама она сочла за благо пока не пытаться воспользоваться двурушничеством Бейта Вуда: он приносил ей еду, и Келлз был уверен, что тот всякий раз отпирает и запирает дверь ее комнаты. На самом же деле Вуд ни разу не повернул в замке ключ.

Но и в заточении дни летели быстро.

Келлз был на ногах до глубокой ночи и вставал очень поздно. Каждый день около полудня он приходил к Джоун. Входя, он бывал холоден, угрюм, даже страшен, и казался усталым. Ему нужно было забыться, отбросить все, что тяготило его в настоящем. И все заботы он оставлял там, за дверью. Он никогда не говорил с ней об Олдер-Крике, о золоте, о своем Пограничном легионе. Зато интересовался, как она себя чувствует, расспрашивал, чего ей тут не хватает, не нужно ли ей чего принести. В отсутствие Келлза Джоун думала о нем с отвращением, но оно тут же улетучивалось, как только он приходил. Видимо, дело было в том, что ее мысленному взору представлялся бандит, отталкивающий образ которого давно и прочно врезался ей в память. А когда он приходил, перед ней бывал совсем другой человек, она его понимала, знала, что он поддается доброму влиянию. И помня об этом, была приветлива, весела, участлива и дружелюбна. И постепенно Келлз оттаивал, меняясь прямо на глазах: угрюмая суровость, напряженность оставляли его, он расслаблялся, и из каморки Джоун выходил совсем иной человек. В минуту откровения он признался Джоун, что тот лучик подлинной любви, которую она продемонстрировала ему в Горном Стане, ни на мгновенье не давал ему покоя. Так его не целовала еще ни одна женщина. Этот поцелуй перевернул ему душу, преследует его и днем и ночью. Он не может отпустить ее, она — его сокровище, о котором он мечтает во сне и наяву и без всякой надежды надеется, что когда-нибудь она его полюбит. Такое уже бывало — женщина может полюбить своего тюремщика. А если это произойдет, он увезет ее на край света, в Австралию. И он все умолял ее еще раз показать ему, что чувствуешь, когда тебя любит честная женщина. А Джоун, отлично сознавая, что ее власть жива только пока сама она остается недосягаемой, изображала робкое сопротивление, хотя на самом деле ни о каких уступках не могло быть и речи. Келлз уходил в приподнятом настроении, чуть ли не в трансе, и улыбался сияющей, хотя и слегка насмешливой улыбкой, словно предвкушая, что в один прекрасный день он полностью капитулирует. И такая перспектива сводила на нет важность его, правда, все убывающей, власти над Легионом.

Днем он отправлялся в поселок — показаться на глаза его обитателям, поддержать складывающиеся отношения, купить участки, зайти поиграть. Вечером он возвращался, и Джоун, наблюдавшая за ним в щелку между досками, всегда безошибочно могла сказать, играл он или нет, а если играл, то с каким успехом.

По вечерам он почти всегда был дома, и с наступлением темноты хижина становилась местом таинственных сборищ. В ней собирались бандиты Легиона. Они осторожно прокрадывались, кто поодиночке, кто по двое, но никогда не больше. Джоун слышала, как они скользили и спотыкались в потайном проходе позади хижины, слышала негромкие голоса, но лишь изредка разбирала слова; поздно ночью все расходились, а Келлз зажигал фонари, и тогда Джоун видела, что делается в хижине, и приходила в ужас: неужели этот угрюмый, изможденный человек — Келлз? Вот он берет в руку кожаные мешочки с золотым песком и прячет их под половицы, а потом привычно ходит взад-вперед — настоящий тигр в клетке. С приходом Вуда, Смита и Клива, которые по очереди то стоят на страже, то что-то делают в поселке, настроение у него меняется и они впятером садятся за игру.

Играют по малой: хотя Келлз в душе игрок, у себя он не допускает крупной игры. Иногда из их разговоров Джоун узнавала, что в поселке он играет с картежниками и богатыми старателями, причем играет по-крупному, но неизменно остается в проигрыше. Время от времени ему удавалось и выиграть, тогда он гоголем расхаживал перед Пирсом и Вудом и с гордостью рассказывал, как хитроумно вел игру.

Джим Клив нашел себе пристанище под большим утесом. Келлз одобрил его выбор — это как-то совпадало с разработанной им системой слежения, но как именно, не разъяснил. Клив тоже был доволен: это позволяло ему еженощно незамеченным встречаться с Джоун у ее окна. Постель ее стояла прямо под окошком, она могла смотреть в окно, стоя на коленках, а если ненароком засыпала, Джиму легко было ее разбудить, просунув в щель прутик. Но такое случалось редко, она жила только этими тайными встречами, и если Джим долго не приходил, ждала его и, прислушиваясь к каждому шороху, всматривалась в темноту широко открытыми глазами. Ну, а когда Келлз засиживался до поздней ночи, шпионила за ним.

Как-то Джим, бродя без всякой цели по долине вдали от разработок, набрел на подходящий участок и в первый же день нашел золото. Тогда Келлз ради маскировки заставил своих бандитов застолбить рядом с ним еще несколько участков и все их купил. Таким образом они стали собственниками месторождения. Богатые жилы оказались на всех участках, однако больше всех фортуна улыбалась Кливу. С золотом ему везло не меньше, чем в карты, участок щедро отваливал ему драгоценный песок.

Келлз постарался, чтобы слухи об этом разошлись как можно дальше, и вскоре в эту часть ущелья устремились толпы рудокопов.

Каждый вечер Джоун перешептывалась с Джимом, и часы у окошка становились все сладостнее и горячее. А тем временем Джим по-настоящему заболел золотой лихорадкой и, если бы не Джоун, наверняка совсем потерял бы голову. Он играл, однако, лишь для того, чтобы помочь товарищам — он был великодушен и щедр. Делая вид, что пьет, он не брал в рот ни глотка. Он считал, что его удача в равной мере принадлежит Джоун, что, напав на богатую жилу, он сможет купить Джоун свободу. А вот Келлз жаждал золота только для того, чтобы тут же спустить его за игорным столом. Джоун охотно давала Джиму выговориться, но в то же время настаивала, чтобы он не отступал от принятой линии поведения. Она сама все за него обдумывала и решала, и наконец убедила, что большую часть золота надо прятать и распространять слухи, будто у него в поясе ничего нет. Но особенно ее пугало, что удача вскружит ему голову и он станет просто-напросто не способен спокойно и терпеливо ждать случая, когда, наконец, можно будет провести Келлза. Чем больше добывал Джим золота, тем становился нетерпеливее, чем больше он докучал Джоун, тем больше ненавидел Келлза. Золото ударило ему в голову, и Джоун оставалось только удержать его в рамках благоразумия. И, конечно, добиться хоть чего-то ей удавалось, главным образом, уступая его ласкам, а не советами да увещеваньями. Только ее любовь сдерживала Джима.

Однажды вечером, едва их руки встретились, Джоун почувствовала, что Джим сильно взволнован.

— Джоун, — возбужденно зашептал он ей в ухо, — я только что оказал большую услугу Келлзу. Вот здорово!

— Расскажи скорее, — только и сказала Джоун, прижимаясь губами к его губам.

— Это было сегодня вечером в «Самородке». Я зашел туда просто так, посмотреть. Келлз опять играл в фараон с тем типом — его еще все зовут Франт. Он выиграл у Келлза кучу золота. А ведь он — шулер. Я следил за игрой и все видел… Там было много наших — Пирс, Бликки, Оливер, ну и, конечно, Гулден, — только держались все врозь. Келлз все проигрывал и злился, но сдерживался. Потом вдруг поймал этого Франта на каком-то грязном фокусе и заорал на него: хотел, конечно, чтобы наши, да и прочие все видели. Я думал — и ребята тоже, — что он тут же — за револьвер, да ничего подобного. Здорово его игра достает! Только выругался, обозвал его как надо — и все. А ведь в таком месте как Олдер-Крик для профессионального игрока это все равно, что смерть. Тогда тот выхватил пистолет — он у него в рукаве был — и на Келлза! Хотел на месте уложить. Келлзу деваться было некуда, а тот — он как сообразил это, начал болтать, хотел на публику получше впечатление произвести. И тут просчитался: я рванул вперед и вышиб у него пистолет. Пистолет выстрелил — вот, смотри, руки мне опалил. Тогда я так этого гада отделал, он и встать не мог… Келлз подозвал всех, кто там был, показал карты — как они лежали, и спокойно так доказал, что Франт — шулер. Да все это уже давно подозревали. А потом и говорит мне — век не забуду, какой он тогда был: «Парень, он хотел меня прикончить — я про свой кольт и не вспомнил. Вот оно как… В следующий раз, если мы встретимся, я его уложу… Друзья не раз спасали мне жизнь, а я этого не забываю. Ты со мной всегда был по-честному, никогда не передергивал. Ну, а теперь уж у тебя подавно все козыри».

— А ты был прав?

— Конечно. Этот тип — подлый шулер. По мне так лучше быть бандитом… Да, знаешь, ради любви все средства хороши… А когда я спасал Келлза, я о тебе думал.

— А этот Франт не станет выслеживать тебя, чтоб посчитаться?

— Отчего же… Станет. Только, если разыщет, пусть уж не мешкает. Да нет, не бойся, Келлз либо вышибет его из поселка, либо прикончит. Поверь мне, в Олдер-Крике Келлз теперь чуть не самый большой человек. Уже поговаривают, не худо б его мэром сделать и все такое. И, знаешь, если эти рудокопы сумеют хоть ненадолго забыть о золоте, они точно выберут Келлза. Да только этой сволочи, этим поганым подонкам, которые наживаются на честных старателях, вовсе не улыбается, чтоб здесь было какое-то начальство.

В другой раз Клив мрачно и серьезно рассказал Джоун о тайных делах Пограничного легиона. Название это, неведомо как, стало притчей во языцех, и Олдер-Крик потерял покой. Говорили, Легион — это неизвестная тайная банда головорезов, набранных из глухих, диких, бездорожных пограничных районов. Шли слухи, что во главе Легиона стоит какой-то хитрый, безжалостный преступник. Что им как-то удается действовать сразу в нескольких местах, а это значит, что в Легион входит много более мелких банд, выследить которые пока невозможно: их жертвы не рассказывали, кто и когда их ограбил, — на месте преступления оставались только трупы. Легион работал не спеша, всегда под покровом ночи и не тратил времени на мелкую поживу. Как ни странно, он всегда располагал самыми точными сведениями о всех крупных находках. На Бэннокской дороге были найдены изрешеченные тела двух старателей, везших пятьдесят фунтов золота. Рудокоп по имени Блэк, побоявшийся доверить свое золото почтовой карете и, вопреки советам друзей, отправившийся с ним в одиночку, бесследно исчез. Четверо старателей, нарывших, как стало известно, очень много золота, были ограблены и убиты, когда поздно вечером возвращались домой. Еще одного нашли мертвым в собственной постели: грабители подползли к его палатке, вспороли брезент, убили его и унесли пояс с золотом.

В Олдер-Крике настали недобрые времена, то и дело лилась кровь. Оказалось, что среди рудокопов затесались неизвестные беспощадные убийцы; днем они трудились вместе со всеми, примечая, кто побольше нарыл, а ночью этих счастливчиков убивали и грабили. Поселок и до того не был дружным, а теперь ужасные убийства вконец разобщили людей. Все стали с подозрением относиться друг к другу, следили, подсматривали; перестали спать по ночам. А грабежи все продолжались. Не проходило и нескольких дней, как опять где-нибудь обнаруживали трупы. И никаких следов. Мертвые молчали.

Страшные, кровавые дни! Таких не знали ни сорок девятый, ни пятьдесят первый. Люди обезумели. Одни — от обладанья золотом, другие — от жажды его. Многие ступили на темный путь бандитов из таинственного Пограничного легиона: жажда золота порождала жажду крови. Каждый день в Олдер-Крик прибывали все новые старатели, население поселка росло, а с ним росла и хроника темных дел. Недоверие порождало подозрительность, подозрительность — страх, страх — ненависть, и все это распаляло и без того неустойчивые умы, превращало жизнь лагеря в сущий ад. На свободу вырвались и стали править всем и вся самые низменные человеческие страсти. Кровавые стычки в игорных притонах, салунах и даже прямо на улицах, средь бела дня, затмили даже злодеяния Пограничного легиона. И что самое страшное, безобразные столкновения со стрельбой и поножовщиной возникали просто так, без всякой причины, как будто сам воздух был заряжен преступлениями. Людей убивали за игорными столами, — а игра шла своим чередом, словно ничего особенного не случилось. Убивали на танцульках, трупы выволакивали на улицу, оставляя на грубо отесанных половицах кровавый след, — а пары, как ни в чем не бывало, продолжали кружиться. Охота за золотом не прекращалась ни на мгновенье, люди совсем обезумели, то тут, то там обнаруживались все новые огромные, богатейшие россыпи. Но за золото приходилось платить страшной ценой, бесконечными лишеньями, разгулом темных, глухих и слепых страстей; всепожирающая жажда золота харкала огнем и кровью. Золото, огонь и кровь — все перемешалось. Одичалые алчные орды мужчин и женщин всех рас и сословий, всех возрастов и склонностей столкнулись в точке, где честолюбие, вера, надежда сплавились в одно безумное стремление к наживе. Это было пострашнее фантастических религиозных гекатомб средневековья; с ног на голову перевернулась нормальная людская мораль; губительная борьба стала казаться делом чести и доблести; как дым от затухшего костра, растаяли благородство и великодушие, некогда столь ярко проявлявшиеся во всех экстремальных ситуациях, когда человек оставался человеком, даже потерпев кораблекрушение или потерявшись в бескрайних льдах далекого Севера, и его божественное начало, его подлинная человеческая сущность не давала ему одичать, превратиться в безжалостного стервятника. Теперь же все было иначе. От добытого золота мир богател, а тут, на разработках, над всем властвовала голая сила, рушились надежды, иссушалась вера, правила свой бал смерть. Каждый день солнце вставало в золотом ореоле, садилось же — в кроваво-красном.

Однажды после обеда, когда Джоун в полудреме лежала на постели, ее вдруг подняли грохот сапог и громкие возбужденные голоса. Прильнув к заветной щелке в стене, она успела заметить, как Бейт Вуд сделал предостерегающий жест Келлзу. Тот вскочил и уставился на распахнутую дверь. И тотчас в комнату ввалился Пирс; глаза у него блуждали, он был вне себя. У Джоун тут же мелькнула мысль, что Келлза предали, что Пирс спешит его предупредить. Но тот, еле переведя дух, выпалил только:

— Ты слышал, Келлз?

— Потише, ты… — спокойно прервал его Келлз. — Меня зовут Блайт… Кто там еще с тобой?

— Только Джесс, да еще кое-кто из наших — никак не мог от них отвязаться. Да не бойся, ничего страшного.

— Что случилось? Чего я не слышал?

— В поселке все словно с цепи сорвались, все как один рехнулись… Джим Клив нашел самородок, каких в Айдахо еще не видывали… Тридцать фунтов!..

Келлза тоже вдруг словно поразила лихорадка: он весь вспыхнул, глаза сузились и побелели.

— Браво, Джим! — крикнул он звенящим голосом.

Едва ли он разволновался бы больше, наткнись на такой самородок он сам.

В комнату ввалился Джесс Смит с целой толпой бандитов. Вдруг Джоун отчего-то стало не по себе. Обежав взглядом вошедших, она увидела, что в хижину входит Гулден. На этот раз великан не казался ни медлительным, ни бесстрастным. В огромных глазницах сверкали обычно сонные глаза. Джоун снова с холодком в груди ощутила его невозможную, звериную мощь. Вместе с Гулденом вошли и его дружки. Среди знакомых Джоун лиц были Бликки, Ловкач Оливер и Чик Уилльямз. Все вместе они походили на стаю волков, изготовившихся к прыжку на добычу. И все же лица бандитов, кроме Гулдена, сияли торжеством.

— А где Джим? — спросил Келлз.

— Идет сюда, — ответил Пирс. — Вроде как сквозь строй проходит — все работу побросали, сбежались поглазеть. Ну, что ты скажешь, Келлз, новость-то как ветром разнесло по округе. Каждому паршивому рудокопу позарез нужно самому глянуть на этот кусок.

— Может, думаешь, я не захочу? — вырвалось у Келлза. — Тридцать фунтов! Я как-то слыхал, нашли один в шестьдесят фунтов, только сам не видел. А не увидишь — не поверишь.

— Джим уже поднимается по дороге, — доложил кто-то из стоявших у двери. — Народ не отстает, да, думаю, он от них скоро отделается.

— А что Клив станет делать с этим самородком? — раздался вдруг громкий, властный, но бесстрастный голос Гулдена, и все тотчас смолкли… В глазах появилась напряженность. По лицу Келлза промелькнуло удивление, потом досада.

— Чего тут спрашивать, ни меня, ни тебя это не касается, — ответил он. — Клив его откопал, Кливу он и принадлежит.

— Ну, нет. Откопал или украл — это одно и то же, — возразил Гулден.

Келлз всплеснул руками, словно показывая, что спорить с этим человеком бесполезно и невозможно.

Толпа у двери заволновалась, послышалось шарканье ног, хриплые приветственные возгласы, и из свалки вынырнул Клив.

Он весь светился, глаза сияли словно два бриллианта. Джоун задрожала от восхищенья. Джим был прекрасен, но казался малость не в себе. В одной руке он держал револьвер, в другой — что-то завернутое в шарф. Это что-то он бросил на стол прямо перед Келлзом. Раздался тяжелый, глухой стук. Концы шарфа разлетелись в стороны, и взорам присутствующих открылся великолепный золотой самородок: кое-где его покрывали черные пятна, кое-где ржавые, но все равно он сиял прекрасным тусклым желтым светом золота.

— Ну, хозяин, что ты на него поставишь? — с радостным смехом, как мальчишка, закричал Клив.

Келлз протянул руки к самородку, словно не веря своим глазам, а когда коснулся, принялся его ощупывать, взвешивать на руках, царапать ногтем.

— Господи! — воскликнул он самозабвенно и замолчал.

Потом возбуждение улеглось, уступив место искренней радости.

— Ну, Джим, ты в рубашке родился. Ты говорил, тебе не повезло в любви. Да за эту вот штуку теперь можешь купить любую бабу.

— Могу? А ты найди мне ее! — задорно ответил Клив.

Келлз рассмеялся.

— Я не знаю ни одной, которая стоила бы вот этого.

— Что же с ним делать? — спросил Клив.

—, Ну и глупец же ты, брат! Как это, что делать? Тебе что, тоже в голову ударило? А что ты делал с остальным песком? Ведь тебе все время везло.

— Как что? Тратил… проигрывал… давал в долг… кое-что скопил.

— Ну и с этим делай то же самое. Ты отличный парень, Джим.

— Да ведь тут целая куча денег! Что-то вроде шести или семи тысяч долларов!

— Вряд ли тебе нужно советовать, как их потратить… даже будь у тебя целый миллион… Расскажи лучше, как ты его нашел.

— Да как-то забавно очень. Несколько дней мне все не везло. Тогда я стал копать канавки в разных местах участка. Одна ушла глубоко в песок, копать там было трудно. Участок мой был когда-то руслом речки, и вода нанесла туда много камней. Эта канава стала прямо наваждением каким-то. Бывало, так наломаюсь, спину не разогнуть. Плюну, пойду оттуда, да почему-то все обратно ворочаюсь. Голову готов был на отсеченье дать, что в том проклятом песке ни крупинки золота нет, да как последний дурак все рыл да рыл что было мочи. Ну никак там не должно было быть золотоносного песка, а я все рыл… А потом — вот только что — лопата на что-то наткнулась, вроде как на какую мягкую породу… Я посмотрел, а она блестит — что твое золото. Я на него так и бросился… Вытащил — а это самородок! Я, как сам не свой, заорал, тут все и сбежались. Ну, а потом — прямо парад какой-то. Вот, свалилось такое богатство, а — я не знаю, чего с ним делать…

— А чего тут думать-то? Поезжай обратно в Монтану — пусть та дура побесится, — предложил кто- то из тех, кому довелось слышать историю Джима.

— Накопал или украл, это все одно! — снова невозмутимо изрек Голден.

Келлз побелел от злости, а Клив бросил на Гулдена быстрый понимающий взгляд.

— Ясное дело. Я сразу так подумал, — ответил он, — разделим, как… как договаривались.

— Ну уж нет, — возразил Келлз. — Ты один там вламывал, ты его откопал, тебе он и принадлежит.

— Знаешь, хозяин, давай тогда так сделаем: четверть тебе, четверть мне, а остальное всем поровну.

— Ни за что! — в бешенстве заорал Келлз.

Джоун тут же решила, что им движет не только чувство справедливости, но и желание не дать Гулдену поставить на своем.

— Джим Клив, таких товарищей я еще не встречал, — восторженно заявил Пирс, — от своей доли я отказываюсь.

— Я тоже, — сказал Джесс Смит.

— И я, — присоединился к ним Чик Уилльямз.

— Знаешь, Джим, — с великолепным презреньем добавил Бликки, — даже если б у меня совсем в горле пересохло, я все равно не стал бы брать свою долю.

Один за другим бандиты кто словом, кто жестом отказывались от дележа самородка, еще раз подтверждая ту простую истину, что и самым отпетым негодяям не чужды такие понятия, как честь и справедливость. Лишь Гулден с братией и ухом не повели.

— А мне плевать, что вы отказываетесь. Делить, и все тут! — пожирая глазами самородок, потребовал он.

С легкостью кошки Келлз бросился к столу и, стукнув кулаком, посмотрел Гулдену в глаза.

— Мало ли что ты говоришь, — заходясь от злости, прошипел он, — ты, Гулден, слишком много на себя берешь! Так вот что я тебе скажу. От этого самородка ты ни грана не получишь! Джим трудился, как последний мул. Найди он хоть миллион, я уж позабочусь, чтоб все до крупинки у него осталось. Видно, вы, бездельники, не понимаете, что Джим для вас сделал. Нашему делу он помог куда больше, чем ты или я. Его честная работа дала мне возможность играть роль честного человека. Все думают, что он помолвлен с моей дочерью. О таком прикрытии только мечтать можно было. Я занимаю в поселке видное положение. Попробуй-ка, скажи там, что Блайт — это Джек Келлз! Увидишь, что с тобой сделают!.. А теперь хватит! В этой игре карты сдаю я! Запутать Гулдена Келлзу не удалось — тот, видно, вообще не знал чувства страха, — однако силой и напором своей воли заставил его отступить.

Гулден повернулся и как-то вяло побрел к двери, словно сам дивясь тому, что делает; за ним двинулись все те, кто так или иначе его поддерживал.

— Вот теперь и начнется раскол, — заметил Пирс.

— А ты представь себя на месте Джима, — живо отозвался Келлз.

— Да я разве что говорю, Джек. Ты поступил честно. Вот бы и для меня так постарался!.. Только зачем было втягивать в игру девчонку.

Келлз в бешенстве повернулся к нему, и Пирс умолк. Подняв руку, как бы показывая, что уступает, он вышел.

— Джим, — серьезно сказал Келлз, — послушай моего совета, спрячь самородок. Не отправляй его в Бэннок почтовой каретой. Ему туда не доехать… И еще: не ночуй больше на старом месте.

— Спасибо, — весело ответил Джим, — самородок я, конечно, спрячу. И о себе позабочусь, не беспокойся.

В тот же вечер, попозже, Джоун сидела у окошка, поджидая Джима. Стояла такая тишина, что до нее доносился даже слабый плеск мелкого ручья. На темном небе сверкали яркие звезды, дул свежий душистый ветерок. Первое возбуждение от находки Джима улеглось, и теперь ей стало страшно. Неужели им и так, без этого богатства, недоставало опасностей? А тут еще зловещий многозначительный намек Келлза. Да, в этом бандите что-то есть, ничего не скажешь — благороден! Никогда еще Джоун не испытывала к нему такой признательности. Конечно, он негодяй негодяем, но все равно в нем всегда остается и что-то человеческое. А как он ненавидит Гулдена! Теперь они вот-вот столкнутся в открытую — из-за золота или из-за власти. И из-за нее! При этой непрошеной мысли Джоун пробрала дрожь. Но мысль осталась — как откровение, как предостережение.

Внезапно из глубины ночи вынырнула темная, фигура и схватила Джоун за руку. Джим! Джоун приникла к окошку.

— Джоун! Джоун! Я богат! Богат! — забормотал он, как безумный.

— Ш-ш-ш! — тихо прошептала Джоун ему в ухо. — Осторожнее! Ты сегодня совсем с ума сошел… Я видела, как ты принес самородок. Слышала, что ты рассказывал… Счастливчик ты, Джим! Хочешь, скажу, что тебе с ним делать?

— Любимая! Он — твой. Теперь ты за меня выйдешь.

— За кого ты меня принимаешь? Я не охочусь за богатыми женихами! Выйти за тебя, потому что ты разбогател? Да ни за что.

— Джоун!

— Я же сказала — нет.

— Я теперь отсюда не уеду. Стану разрабатывать участок, — начал Джим, сильно волнуясь, и продолжал что-то говорить — быстро, глотая слова, так что она почти ничего не поняла. Он потерял былую осторожность. Как Джоун ни старалась его урезонить, ничего у нее не вышло. Недавняя находка, уверенность, что за ней последуют другие, не просто вскружила ему голову. Он вдруг стал деспотичным, упрямым, утратил всякое представление о логике. Говорить ему что-либо сегодня было бесполезно — золото ударило ему в голову. Джоун испугалась, как бы он не выдал их тайны, и поняла, что теперь, как никогда, потребуется весь ее здравый женский ум. И тотчас пустила в ход самое безотказное средство утихомирить Джима — зажала ему рот своими губами.

Глава XV

Несколько дней тайные встречи, казалось, были вполне безопасны: нежность Джоун сдерживала.

Джима. Однако при том состоянии, в каком он находился, тактика Джоун — поцелуи, нежный шепот — оказалась серьезной ошибкой. Сама того не замечая, она бросила искру в бочонок пороха и заметила это, когда уже было поздно. Сначала она не очень беспокоилась, бездумно отдаваясь сладостным минутам, пока не поняла, что начинает уступать дикому духу времени и места. Выпавшая ей доля удивительно обострила ее ум и чувства. Как золото пробуждало и многократно усиливало худшие из страстей человеческих, так и царившая тут атмосфера губительно действовала на душу девушки. Джоун старалась не поддаваться тлетворному влиянию, но в то же время понимала, что это просто необходимое условие для выживания.

Снова ее давило бремя ожиданья — что будет дальше? В Олдер-Крике ей не грозили прежние опасности, и все же что сулит ей рок, нависший над Келлзом и Кливом? Ведь ночью над ними витает тень смерти, а днем они сами, по своей воле, ходят над пропастью. Ее все больше путало то, что она узнавала из разговоров бандитов, собиравшихся по ночам у Келлза. Она боялась подслушивать, но не могла удержаться; сами происшествия, о которых говорили разбойники, интересовали ее не слишком сильно, зато завораживал размах и острота игры. И понемногу мучившее ее неясное беспокойство переросло в преувеличенную, хотя и неопределенную, уверенность в неминуемой катастрофе. Стряхнуть с себя мрачные предчувствия Джоун никак не удавалось: вот-вот-вот должно произойти что-то ужасное. Цепь преследовавших ее трагических событий могла закончиться только одним последним сокрушительным ударом. И все же надежда ее не оставляла, рядом со страхами в ней жило и крепло мужество, закалялась воля.

И вот однажды в конце недели, когда Джоун попыталась было урезонить Джима, умоляя вести себя осторожнее, чтобы из-за его все возрастающей самоуверенности их не разоблачили, она вдруг увидела, что имеет дело с сумасшедшим.

— Сейчас я вытащу тебя из окна, — неожиданно бросил он и, прижавшись пылающей щекой к ее щеке, попробовал привести угрозу в исполнение.

— Ну, что ж, давай, тащи, разорви меня на куски, — едва не закричав от боли, в отчаянье ответила Джоун. — Господи, лучше б мне сразу умереть! Осторожно! Ты делаешь мне больно!

— Больно! — с недоуменьем хрипло прошептал Джим, как будто ему это и в голову не приходило. И тут же, очнувшись, стал просить прощенья.

Сиплый голос его дрожал. Раскаянье, как и все его эмоции в эти дни, было преувеличенно, нарочито, в нем было что-то от бьющей его золотой лихорадки. Он так расходился, что Джоун, пуще всего боявшаяся разоблачения, его еле утихомирила.

— А Келлз часто у тебя теперь бывает? — вдруг спросил он. Джоун уже давно с беспокойством ждала этого неизбежного вопроса. Ей хотелось солгать, она была уверена, что солгать нужно, но не могла.

— Каждый день. Пожалуйста, Джим, не придавай этому значения. Келлз хорошо ко мне относится, ничего себе не позволяет… Давай не будем об этом говорить, мы с тобой и так мало бываем вместе.

— Хорошо относится! — воскликнул Клив, и Джоун почувствовала, как от ее прикосновения напряглось его тело. — Расскажи я тебе, на какие дела он посылает людей!.. Да ты бы сама его ночью убила!

— Ну так расскажи, — попросила она. Ее разбирало жгучее, нездоровое любопытство.

— Нет… А что Келлз делает, когда бывает с тобой?

— Мы разговариваем.

— О чем?

— Обо всем понемногу… только не о том, чем он здесь занимается. Он говорит со мной, чтобы забыться.

— А за тобой он ухаживает?

Джоун не отвечала. Ну что поделать с этим новым, сумасшедшим Джимом?

— Отвечай! — Джим так сжал ее, что она сморщилась от боли и впервые почувствовала, что боится его не меньше, чем прежде боялась за него. И все же у нее хватило духу рассердиться.

— Конечно, ухаживает.

Скрипнув зубами, Джим выругался.

— Больше я этого не потерплю, — выдохнул он. В свете звезд его глаза казались огромными, в их темной глубине клокотало бешенство.

— Ты не смеешь ничего делать. Я принадлежу Келлзу. Надеюсь, у тебя хватит ума хоть это понять?

— Принадлежишь ему!.. Господи! По какому праву?

— По праву собственности. Здесь, на границе, право заменяет сила. Ты же сам сто раз мне твердил.

А ты-то разве не силой удерживаешь участок, золото? Сила — закон здешних мест. Да, конечно, Келлз увез меня насильно. Но теперь-то я в его власти. Знаешь, я как-то подумала, а что было бы, если б он придерживался законов границы… А он добр, внимателен… И меньше всех поражен золотой лихорадкой… Да, ради золота он посылает людей на убийство, он до мозга костей игрок, душу продаст, лишь бы было на что играть… И все же в нем больше человеческого, чем…

— Джоун, — в ужасе перебил ее Джим, — да ты любишь этого бандита!

— Какой же ты дурень! — вырвалось у нее.

— Наверно… ты… права, — медленно, с глубокой убежденностью в голосе ответил Джим. Он отпустил ее, выпрямился и рванулся было в сторону, но Джоун испуганно вцепилась ему в руку.

— Джим! Джим! Ты куда? Он замер — черный, словно высеченный из камня силуэт.

— Туда… в дом!

— Зачем?

— Я убью Келлза!

Джоун обвила его шею руками и, прижавшись к нему лицом, крепко держала, лихорадочно соображая, что теперь делать, — настала минута, которой она так боялась! Да стоит ли вообще пытаться что-то сделать? Сейчас здесь всем правит Золото. Здесь нет места самопожертвованию, надежде, благородству, мужеству, верности. Мужчины стали воплощенной жестокостью. Их души раздирает жажда обогащенья… На другой же чаше весов — смерть! Женщины превратились в товар — их покупают, из-за них дерутся и убивают. Все это Джоун видела с ужасающей ясностью, и у нее едва не опустились руки. Но тут в голове мелькнула мысль о Гулдене, и она, как ни странно, снова воспряла духом. Обратив к Джиму лицо, она опять принялась его убеждать, только на этот раз, видя, что на карту поставлено абсолютно все, сделала это иначе. Она умоляла его внять голосу разума, послушаться ее, побороть снедающую его ревность и ненависть, не оставлять ее тут одну-одинешеньку. Но все было напрасно! Он упрямо твердил, что убьет Келлза и всех, кто станет ему поперек дороги, попробует помешать ему освободить ее и увести из этой хижины. Он рвался в бой. Бандитов он никогда не боялся и слушать ничего не желал о том, что, если его убьют или он убьет Келлза, положение Джоун станет просто ужасным. Он высмеивал ее непонятный, болезненный страх перед Гулденом. И сдвинуть его с этой позиции оказалось невозможно.

— Джим!.. Джим! Ты надрываешь мне сердце! Ну что мне делать? — причитала она.

Наконец Джоун выпустила его руку, сдаваясь на милость судьбы. Клив молчал. Казалось, он не замечал, как ее сотрясает дрожь, не слышал приглушенных всхлипываний. Вдруг он снова к ней нагнулся.

— Есть одна вещь, которую ты можешь сделать, и тогда я не стану убивать Келлза и буду все делать по-твоему.

— Что за вещь?

— Давай поженимся, — прошептал он дрожащим голосом.

— Поженимся! — в изумлении повторила Джоун. Ей стало страшно: похоже, Джим лишился рассудка.

— Ну да, поженимся. Ох, Джоун! Скажи только «да». Ведь тогда все будет по-другому. У меня под ногами будет почва. Разве ты этого не хочешь?

— Джим, если б мы могли пожениться, счастливее меня не было бы никого на свете! — горячо прошептала Джоун.

— Значит, ты тоже хочешь? Хочешь? Ну скажи «да»! Скажи!

— Да! — ответила Джоун в отчаянье. — Теперь ты доволен? Только к чему сейчас все эти слова? Что мы можем сделать, — продолжала она, лаская Джима.

Под лаской ее дрожащих рук Клив как будто разом вырос, возмужал. Он был напряжен, как натянутая струна. И вдруг поцеловал ее — но не так, как прежде. В его поцелуе была радостная робость, и бесконечное счастье, и какая-то одухотворенность. У Джоун снова затеплилась надежда.

— Слушай, — зашептал Джим, — в поселке есть священник. Я с ним знаком, мы иногда разговариваем. Он пытается в этом аду творить добро. На него можно положиться. Я все расскажу ему — конечно, что можно рассказать. А завтра примерно в это же время приведу сюда. Не бойся, я буду очень осторожен. И он обвенчает нас прямо тут, у окна. Ты согласна?.. Что бы нам ни угрожало, это будет моим спасеньем!.. Я так намучился! Меня все жгло сомнение — а вдруг ты никогда за меня не пойдешь! Хотя и говорила, что любишь… Вот и докажи это на деле… Моя жена!.. Подумать только! Одно слово может сделать меня настоящим человеком!

— Да! — услышал Джим и почувствовал, как к его губам прижались горячие губы Джоун. Он задрожал, но тут же отстранил ее от себя.

— Жди меня завтра примерно в это время… Держись… Спокойной ночи.

Ночью Джоун одолевали странные, непонятные, ни на что не похожие сны. Наступивший день тянулся медленно. Джоун почти не прикасалась к еде. Впервые за все время она не впустила к себе Келлза и не стала слушать его настойчивых увещеваний; не поинтересовалась, что делается в хижине, не заметила даже шумной ссоры между Келлзом и бандой.

В реальный мир она вернулась только под вечер, когда, выглянув в окно, увидела, что заходящее солнце позолотило вершины гор, а в ущелье стали сгущаться тени. Вечер был удивительно красив. В небе пылало огнем большое, бесформенное облако — такого яркого заката ей еще не приходилось видеть. Понемногу краски стали тускнеть, меркнуть, хотя в вышине еще долго разливались мягкие, теплые отсветы. Спустились сумерки. Потом погас их призрачный свет и долину покрыл мрак ночи. Однако на западе, над высоким хребтом, небо еще оставалось бледно-розовым, словно там еле тлел, но никак не хотел погаснуть слабый-слабый огонь, который завтра оживет и все зальет сияющим золотым светом. А над головой уже висел роскошный темно-синий купол, сверкающий тысячами живых звезд; их далекие лучи переливались всеми цветами радуги, что-то говорили, как будто хотели успокоить, вселить в сердце надежду… А посреди, белой аркой, выгнулся Млечный путь.

Джоун прислушалась: что там такое? Мягкий ночной ветер донес слабый, невообразимо низкий шум, такой низкий, что невозможно сказать, есть он на самом деле или нет. Шум исходил от раскинувшегося далеко внизу поселка, в нем сливались многообразные звуки жизни: крики споров и драк, стоны страданий, лживый шепот золота, вой жадности, рев борьбы и хохот смерти. А над ним, заглушая его, плыл другой шум — плеск ручья, тихое сонное бормотанье струящейся по камням воды. Вода спешила миновать пристанище безумцев, ибо в нем свирепствовала опасная зараза: жажда золота и крови. Сумеет ли она снова очиститься, осветлиться, перетекая из долины в долину, пока не вольется в море? В плеске воды слышался всепобеждающий бессмертный голос живой природы, голос бесконечного времени. А люди со всем их золотом — лишь одно мимолетное мгновение.

Джоун слышала эти звуки, лишь изо всех сил напрягая слух, а когда расслабилась, ее со всех сторон окутала тишина, но не та, с которой она свыклась в Затерянном Каньоне, а тишина одиночества, в которой жива была только одна ее душа. Душа находилась тут, на земле, однако никто не слышал ее горького плача. И облегчить ее полное одиночество мог разве что рев морского прибоя у скалистого берега или гул сорвавшейся лавины.

Тишина и темень пронизывали друг друга и порождали страх. Они как бы что-то говорили Джоун. Она дышала страхами безмолвного воздуха, он наполнял ей грудь. Ночные тени непрестанно шевелились. Из оврага то и дело бесшумно, крадучись поднимались друг за другом какие-то фигуры — то ли люди, то ли призраки. Поскорее бы пришел Джим! Только бы увидеть, что он жив и здоров! Уже не раз ей казалось, что из мрака появляется его черный силуэт. Только бы увидеть его сейчас же, потрогать руками — и все страхи исчезнут. Удивительная, непостижимая вещь любовь. Джима Клива любовь сбила с пути истинного; в черных глубинах сердца безжалостного бандита пробудила добро и честь; ее саму из глупой девочки превратила в разумную женщину. Нет, великую силу любви никому не дано одолеть, рано или поздно она восторжествует над злом! Джоун вдруг с удивлением обнаружила, что надежда, то возрастая, то слабея, все-таки никогда не умирает, что она живет вне рассудка, только в царстве чувств. Стоило на мгновенье отпустить повода, как она тут же понесла ее в пучину тоски. Надеяться — вот что значит мыслить! Бедный Джим напридумывал себе Бог весть чего! Стать его женой! Это слово для него как талисман, ключ от рая. Джоун подумалось, что он еще может внять голосу рассудка, стать, наконец, взрослым мужчиной, но ведь тогда ему будет еще труднее. И все же он был так настойчив, так непохож сам на себя, что она не могла не порадоваться за него.

Но тут раздались легкие шаги, тихий шорох, и из мрака выступил еще более темный сгусток тени. Забыв обо всем, что передумала, сидя у окошка, Джоун со смешанным чувством боли, беспокойства и нежности вернулась к действительности.

— Джоун, Джоун, — донесся до нее тихий шепот.

Дыханье у нее перехватило, она еле могла откликнуться.

Мелькнувшая тень подступила ближе и разделилась на две. Под окошком стояли два человека, но, пока Джим не тронул ее за руку, она не могла разобрать, кто из них Джим, а кто священник. Прикосновенье Джима ударило ее, словно током.

— Милая, мы пришли — вот священник, — зашептал Джим радостно, как мальчишка.

— Ш-ш-ш… Не так громко. Послушай.

В хижине Келлза собрался чуть ли не весь его Легион. Можно было различить жесткие, грозные тона Келлза, пронзительный голос Пирса, замедленную речь Оливера.

— Да, да, я больше не буду шуметь, — согласился Джим. — Тебе надо ответить на несколько вопросов.

На руку Джоун легла чья-то теплая рука, и голос, каких она еще ни разу не слышала на границе, произнес:

— Как вас зовут?

Джоун ответила.

— Вы можете рассказать мне о себе? Этот молодой человек очень ухе… скор. Я не совсем уверен… Я хотел бы… услышать от вас самой…

— Я могу вам сказать очень немного, — торопливо начала Джоун, — я честная девушка. Никаких препятствий для нашей… женитьбы нет. Я… я его люблю!.. Очень хочу ему помочь… Мы оба попали в ужасное положение… только я не могу вам ничего больше сказать.

— Вам уже исполнилось восемнадцать?

— Да, сэр.

— Ваши родители ничего не имеют против этого молодого человека?

— У меня нет родителей. До того, как мы попали в это ужасное место, я жила у дяди, а он любит Джима, он хотел, чтобы мы поженились.

— Тогда возьмите его за руку.

Пальцы Джима сжали ее пальцы, и в тот миг это была единственная реальность. Обе фигуры — священника и Джима — совсем растворились в черноте. Издалека доносился тоскливый вой одинокого волка. Как в очарованном сне Джоун слышала свой голос, шепотом повторяющий слова священника. Потом слух ее выхватил стих из еле слышной молитвы. И вдруг вторая тень исчезла. Джим и Джоун остались одни.

— Милая, милая Джоун, — зашептал Джим. — Свершилось! Наконец-то!.. Поцелуй меня!

Джоун подняла голову, и Джим покрыл ее лицо нежными, не такими неистовыми, как раньше, поцелуями.

— Ох, Джоун, неужели ты и вправду согласилась стать моей женой? Сам себе не верю!.. Подумать только, я — твой муж!

От этого слова развеялись сковывавшие Джоун чары, утихла уже давно не отпускавшая ее боль, и в душе осталась лишь безмерная, всепоглощающая нежность.

И тут, когда Джим держал ее в объятьях, когда их окутывала такая удивительная, баюкающая тишина, в хижине раздался тяжелый удар револьвера о стол и послышался жесткий требовательный голос Келлза:

— А где Клив?

Джоун отшатнулась, Джим вздрогнул и выпрямился.

— Никак не могу его найти, — отозвался Пирс. — И вчера вечером тоже, и позавчера. В эту. пору он куда-то исчезает… Верно, какая бабенка подцепила.

— Но когда-то же он спит? Ты что, не можешь узнать где?

— Нет.

— Все же дело должно быть сделано, и займется им пускай Клив.

— Ну да! — насмешливо бросил Пирс. — Гулден божится, тебе ни за что его не заставить… Да и я тоже так думаю!

— Ступай, покричи Клива!.. Черт вас всех возьми! Вы еще у меня увидите!

Раздался грохот тяжелых сапог по полу, потом легкие шаги по земле у хижины. Затаив дыханье, Джоун ждала. Ей было слышно, как у Джима бьется сердце. Он замер и тоже прислушивался, как будто ожидал услышать трубный глас.

— Ого-го! Джим! — разнесся зычный зов Пирса. Он наповал убил тишину, загудел в ущелье под ними, отозвался эхом в горах и с насмешливым хохотом унесся прочь. Казалось, бандит напряг все свои силы, чтобы показать дикому пограничью, насколько они велики.

Призыв прозвучал столь повелительно, что Джим Клив, казалось, тут же забыл о существовании Джоун, и она без слов его отпустила, вернее сказать, она еще не поняла, в чем дело, как он уже растворился в темноте. Джоун немного обождала, затаив дыханье, прислушиваясь. За хижиной все было тихо. Наверно, под покровом ночи Джиму удастся найти дорогу и подойти к хижине, как бы из поселка. А что потом? Этот вопрос поставил ее в тупик. Неужели все пойдет насмарку?

Джоун стояла, облокотившись о подоконник. Как все вдруг переменилось! Потрясение было слишком велико, она прямо онемела от боли. Как грубо, как нагло вторгся голос Келлза в такие краткие волшебные минуты ее счастья! И вот она снова возвращается в опостылевший страшный мир. Джоун приникла к щели между досками и тут же отшатнулась, не в силах снова видеть эту комнату, этих людей. Там царила тишина. Ни Келлз, ни те, кто был при нем, не подавали больше голоса. Время от времени слышалось шарканье ног, да поскрипывали рассохшиеся половицы. Джоун в нерешительности стояла посреди комнаты, но беспокойство и страх снова погнали ее к щели. В большой комнате ярко горели лампы, дверь была распахнута настежь. Похоже, Келлз почему-то позволил себе пренебречь правилами конспирации. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что Келлз не в своей тарелке и чем-то сильно расстроен. Куда-то подевалось и ленивое добродушие Оливера; Пирс сидел молча, угрюмо уставившись на свою дымящую трубку, как бы совсем позабыв, что с ней делать. Мрачным был и Джесс Смит. Только Бейта Вуда события — что бы это ни было — нисколько не выбили из колеи. Бандиты чего-то ждали.

Снаружи, на тропинке, послышались быстрые шаги, и все повернулись к двери. Шаги были до боли знакомы, и у Джоун сразу пересохло во рту, язык прилип к гортани. Что встретит здесь Джим Клив? Как уверенно, как быстро он идет! Вот он пересек полосу света за дверью и вошел в комнату — смело, спокойно, чуть устало: усталость, конечно, была наигранной.

— Здорово, ребята!

Никто, кроме Келлза, на приветствие не ответил. Взгляд бандита быстро, с любопытством скользнул по Джиму. Остальные выжидательно молчали, глядя на Джима с нескрываемым подозрением.

— Ты слышал, что Пирс тебя зовет? — начал Келлз.

— Такой рев только мертвый не услышит, — грубо ответил Клив. — Зря вы так шумите. Я услышал, как он орет, когда поднимался по дороге. Бьюсь об заклад, весь поселок тоже его слышал.

— Как ты узнал, что кричит Пирс?

— А чего там было узнавать?

Вся манера Клива живо напомнила Джоун день, когда она впервые увидела его в Горном Стане.

Правда, теперь он не был таким бледным и осунувшимся, да глаза смотрели зорко, разом вбирая все окружающее, а то, что некогда было безрассудством, теперь казалось бесстрашием. Он внимательно посмотрел на Пирса. Джоун задрожала от страха: в пристальном взгляде Джима она видела то, о чем не могли догадаться бандиты, — жизнь Пирса висела на волоске.

— Где это ты по вечерам пропадаешь? — продолжал главарь банды.

А тебе какое дело… если я тебе не нужен?

— Вот такое. Я посылал за тобой, а тебя не могли найти.

— Я всегда прихожу к ужину.

— Ты же знаешь, что, пока светло, мы не встречаемся И время наше тоже знаешь. Но тебя тут не было.

— Чего ж ты не сказал? Откуда мне было знать, что я тебе нужен?

— Ладно, пусть так. А все-таки, где ты был?

— Внизу, в поселке, играл. Только мне не везло.

Грубое лицо Пирса скривилось в презрительной усмешке. Келлза словно плетью огрели.

— Пирс говорит, ты путаешься с бабой.

— Значит, Пирс врет, — вспыхнул Клив. В руке у него мгновенно оказался револьвер, который он тут же упер в бок Пирсу.

— Джим, — крикнул, вскакивая с места, Келлз, — не стреляй!

Красное лицо Пирса побелело. Он окаменел, как завороженный глядя на револьвер.

От неожиданности замерли и остальные.

— Ты можешь доказать то, что сказал? — глухо, жестко спросил Клив.

Джоун поняла, что, если Пирс что-то и знает, выложить он ничего не успеет.

— Нет, Клив… я ничего такого… не знаю, — еле выдавил Пирс, — я… просто подумал… что это все из-за бабы…

Клив медленно опустил револьвер и отступил на шаг назад. Видно, слова Пирса его удовлетворили. Самой же Джоун показалось, что Пирс лжет.

— Ты смотри, не больно обо мне болтай, — предостерег его Клив.

Келлз перевел дух и вытер со лба пот. Вероятно, до него лучше, чем до других, дошел страшный смысл этой сцены, он понимал, что жизнь Пирса висела на волоске.

— Джим, ты не пьян?

— Нет.

— Но ведь ты злишься?

— Еще бы. Пирс Бог весть чего тебе наплел, хотел нас поссорить, верно?

— Нет. Ты меня не понял. Он ничего против тебя не имеет. К тому же ни он, ни кто другой меня с тобой не поссорит.

— Ладно, чего там. Я погорячился. Только теперь я время попусту тратить не стану. Давай мириться, Красный… или так и будешь злиться?

— Конечно, он помирится, — ответил за него Келлз.

Пирсу ничего не оставалось, как подчиниться, и он с неохотой протянул руку. Однако нанесенное Кливом оскорбление засело в нем занозой.

— Что тебе от меня надо, Келлз? — перешел, наконец, к делу Клив.

Неожиданно Келлза словно подменили. Джоун не могла объяснить, что именно с ним случилось, но ей показалось, что его прежняя сила и властность куда-то подевались.

— Джим, ты был козырной картой в моей игре, — многозначительно сказал Келлз. — Ты мне здорово помог. Ты два раза спас мне жизнь, я тебя очень ценю. Если ты и сейчас поддержишь меня, клянусь, я с тобой щедро расплачусь. Могу я на тебя положиться?

— Да, — без колебаний ответил Клив, но побледнел. — А в чем дело?

— В общем… ничего хорошего! — воскликнул Келлз, и по его исхудавшему лицу пробежала тень. — Гулден перессорил мой Легион, отколол больше половины людей. Они совсем спились, ничего не соображают, ничего не хотят слушать, желают все делать по-своему. А что из этого получается, ты и сам видишь. Поселок внизу стал прямо как бочка с порохом, хватит одной искры… А кто-то из них сболтнул лишнее, теперь каждому из нас приходится ждать беды, под подозрением все. Вот я и подумал, что пришла пора отхватить куш побольше и уходить на границу, да меня никто. не поддержал. Им хочется жить в поселке, ни о чем не думать, пьянствовать, играть да куролесить. Значит, мы тут привязаны, пока… пока… Но, может, еще не все потеряно. Красный, Ловкач, Смит — все лучшие ребята из Легиона — они мне верны. Если мы сплотимся, мы еще можем выиграть дело. Только вот они тоже грозятся уйти. И все из-за тебя.

— Из-за меня? — вырвалось у Клива.

— Да, из-за тебя. Только не размахивай кольтом. Ты сам сказал, что я могу на тебя положиться… Так вот, Джим, дело в том, что все ребята до одного думают, что ты меня обманываешь.

— Это как же? — совсем побелев, спросил Клив.

— Они считают, что ты где-то проболтался, что это из-за тебя к нам стали относиться с подозрением.

— Но это же чушь, — звенящим голосом воскликнул Клив.

— Конечно, тут и говорить не о чем. Не подумай, что я хочу сказать, будто сам тебе не верю. Я-то верю. Поклясться могу. А вот Пирс…

— Ага, значит, это все-таки Красный, — с угрозой перебил его Клив. — А ты вроде как уверял, что он не хотел нас с тобой поссорить.

— Нет-нет, ничего такого не было. Он просто говорил, что есть у него подозрение. Он имеет право. И остальные тоже. А теперь к делу: они считают, что ты ведешь двойную игру потому, что сам еще не стал преступником.

— Я что-то не понимаю, — медленно ответил Клив.

— Слушай, Джим. Когда ты свалился к нам в Горный Стан, ты здорово скандалил, но ведь ты не был бандитом. Потом ты вступил в мой Легион, но все равно бандитом не стал. И здесь ты был просто честным старателем. Меня это устраивало, входило в мои планы. Только вот теперь это не по вкусу моим людям. Да, ты каждый день трудишься в поте лица. Ты нашел богатый самородок. Тебя уважают в поселке. Ты ни разу не оступился. В картах и за мешок золота не передернешь. И моим людям это не по вкусу. Я-то понимаю, что ты честный парень, настолько же честный, насколько смелый, своих не продашь. А вот ребята этого не понимают. Для них ты просто порядочный рудокоп, а в банду затесался, чтобы всех нас выдать. Их я не виню, сейчас такое время, когда рассудок — если он у них есть — не работает. Всех лихорадит. Они не видят ничего, кроме золота, виски и крови. В этом все дело. И знаешь, я даже рад, что банда тебе не доверяет — теперь у тебя есть возможность на деле меня поддержать.

— Возможность!?

— Ну да. У них тут есть для тебя одна работенка. Возьмешься за нее?

— Придется.

— Придется, если хочешь доказать людям, что я не зря тебе доверяю. Стоит тебе хоть раз совершить преступление, они за тебя горой встанут. Тогда мы снова сплотимся и подумаем, как нам быть с Гулденом и его компанией. А то они не только сами в петлю влезут, но и нас затащат.

— Что это за работа? — еле выговорил Клив. Он вспотел, мокрые волосы прилипли ко лбу. Куда подевалось все его вызывающее бесстрашие? Теперь он снова казался слабым, сбитым с толку, затравленным мальчишкой.

Келлз отвел глаза и помолчал. Как ему не хотелось втягивать Джима в это дело! С горечью Джоун подумала, что даже не имей других поводов, уже за одну жалость к Джиму она почувствовала бы приязнь к этому беспощадному бандиту.

— Ты знаешь рудокопа Крида? — быстро проговорил Келлз.

— Это такой здоровый парень, невысокий, широкоплечий? Похож на Гулдена, только пониже? У него еще жуткая рыжая борода?

— Я его не видел. Его знает Пирс. Что, Джим похоже его описал?

— В самую точку попал.

— Ладно, ясно, — продолжал Келлз, уже увлекаясь темой. — Этот Крид носит пояс, будто набитый золотом. Бликки видел, он не ошибается. Напарник Крида вчера уехал на несколько дней в Бэннок. Крид — работяга, иной раз так наработается, что засыпает прямо за ужином. Пить он не пьет, еле шевелится и вообще тугодум. Лучшее время для этого дела — пораньше вечером, как только он погасит свет. Высмотри его палатку — она стоит у небольшой старицы, под засохшей сосной. Завтра вечером, как стемнеет, подползи к старице — только, смотри, осторожно, — дождись подходящего момента и быстро кончай дело.

— Как… это… кончай? — , внезапно охрипшим голосом переспросил Клив.

Образ золота совсем заслонил от Келлза стоящего перед ним человека, и, сияя от удовольствия, снова собранный, хладнокровный, он спокойно продолжал:

— Койка Крида стоит у той стороны палатки, что напротив дерева. Тебе не надо будет заходить внутрь, просто распори брезент, он старый, совсем сопрел. Зарежь Крида… и возьми пояс… Ничего не бойся, действуй быстро, только осторожно. Вот и вся работа. Ну, как?

— Ладно, — угрюмо буркнул Клив и, громко стуча по полу сапогами, вышел.

Джим ушел, а Джоун продолжала смотреть и слушать. Ее очень беспокоило свалившееся на Джима ужасное поручение, хотя она ни на минуту не усомнилась, что Джим, а значит и она, подошли к критической точке. Что сделает Джим, она не представляла и думала только о том, чего он не сделает.

Келлз с торжеством посмотрел на Пирса.

— Я же говорил, что парень не подведет. Просто я еще ни разу не давал ему таких поручений.

— Похоже, я ошибался, хозяин, — согласился Пирс.

— Работа ему не по вкусу, да держался он что надо, — заметил Ловкач Оливер. — Келлз-то прав был. Зря ты, Красный, шум подымал.

— Может, и так. А ведь здорово я придумал заставить Клива сделать дело, хоть он такой честный-расчестный! Все согласно кивнули, даже Келлз медленно наклонил голову.

— Знаешь, Джек, я вот что подумал: ведь для Клива есть работенка еще почище, — с обычной ухмылкой добавил Джесс Смит.

— Похоже, вы теперь завалите его работой, — заметил Келлз. — Что у тебя за работа?

— Ты давеча говорил, что хочешь, чтоб мы все снова работали вместе — те, кто еще остался. А тут этот дубина Гулден путается.

— Это ты верно заметил, — зло сказал Келлз и посмотрел на Смита, словно ожидая продолженья.

— Ну, что ж… Я никогда не боялся говорить, что думаю, — сказал Смит; с лица его сошла ухмылка, грубый рот отвердел. — Если мы хотим протянуть дальше, Гулдена придется убрать.

— А ты, Вуд, что скажешь? — прищурившись, обратился к нему Келлз.

Бейт Вуд одобрительно кивнул, словно спрашивали его об ужине.

— А ты, Ловкач?

— Я не прочь бы посмотреть, как Гул пляшет в петле. Ну, а если тебе неймется, я согласен играть и по Джессовой сдаче.

Келлз с улыбкой повернулся к Пирсу.

— А ты?

— Я сразу сказал бы «да», если б мне самому не надо было этим заниматься, — ответил он с жестким хохотком. — Убить Гула не так-то просто. У него промахов не бывает. Бьюсь об заклад — если мы прижмем его тут, в хижине, он многих уложит, прежде чем сам отдаст концы.

— Гул ночует один, неизвестно где, — заметил Оливер. — Его врасплох не застанешь. Пирс дело говорит. Как мы его убьем?

— Вот послушайте меня, тогда узнаете, — вступил в спор Джесс Смит. — Это дело как раз для Клива, он справится. Все знают, что Гулден никогда никого не боялся, а вот перед Кливом чего-то хвост поджимает. Не знаю, чего. Пошли на это дело одного Клива. Пусть выманит его туда, где никого нет, и прикончит. Уж поверьте моему слову.

— Ну, Джесс, здорово ты придумал, — весь просияв, с жаром отозвался Келлз. В его тоне, манерах снова появилась былая властность. — Мы с ним разошлись, а когда он не будет мне больше мешать…

— Значит, хозяин, это будет для Клива второе дело? — с явным интересом спросил Пирс.

— Да, — коротко бросил Келлз и скрипнул зубами.

— Если он со всем управится, я больше никогда против него слова не скажу; захочет — в рот ему смотреть стану.

Слушать дальше Джоун была не в силах. Она добрела до постели, упала на нее и сжалась, словно от холода, в комок. Конечно, с Кридом Джим что-нибудь придумает, вывернется, а вот от встречи с Гулденом увиливать не станет. Он ненавидит этого бандита, потому что она его боится. Как медленно тянется время! Что ж, ей так и мучиться, пока…

Джоун долго не могла сомкнуть глаз. Наконец, уже совсем поздно, забылась тяжелым сном, но и во сне ее мучили кошмары.

Наступивший день был не лучше ночи. Время тянулось бесконечно долго. Джоун старалась не пропустить ни звука, но все было тихо. Когда она вышла, в хижине не было никого, кроме Бейта Вуда, который был к ней даже внимательней обычного, но Джоун не хотелось разговаривать. Она молча съела, что он принес, а потом ушла к себе и то лежала на постели,’ то смотрела в окошко. Стало темнеть. Откуда-то пришли Келлз, Пирс и Смит. Клива с ними не было. К ужину появились еще Оливер и Бликки.

— Видать, Джим совсем аппетит потерял, — заметил Бейт Вуд, — сегодня ни разу не заходил.

Кто-то засмеялся. А Келлза, как показалось Джоун, мучили угрызения совести. Лицо его было мрачно и грозно. Он ел меньше всех и, встав из-за стола, принялся в раздумье ходить по хижине, понурив голову. Джоун ясно видела, что его тяготит это новое преступление. Постепенно бессвязные разговоры — ничем не отличавшиеся от обычных разговоров старателей или охотников — смолкли. Какое-то время еще слышалось одно-два слова, потом стало совсем тихо. В такие вечера настроение Келлза всегда давило на его товарищей. Сам того не замечая, он все больше отдалялся от них, держался, как будто кроме него в хижине никого не было. Однако порой он бросал взгляды на дверь и, казалось, к чему-то прислушивался. Конечно, он ждал Клива, но с чем? Джоун слепо верила, что Джим сумеет провести и Келлза, и Пирса. Ведь от этого так много зависит!

Вдруг послышалось чье-то восклицание, и тотчас в хижину теныо проскользнул Клив.

Сердце Джоун сделало скачок и замерло. Джим был страшен, страшен, как может быть страшен только убийца. Он распахнул куртку и бросил на стол что-то черное; раздался тяжелый глухой стук. На столе лежал набитый золотом пояс.

Увидав золото, Келлз тут же отвернулся от бледного, как полотно, Джима, жадной, хищной рукой схватил пояс и прикинул его на вес. Остальные бандиты, пожирая глазами золото, столпились вокруг Келлза, тоже совершенно забыв о Кливе.

— Фунтов двадцать, — удовлетворенно воскликнул Келлз.

— Дай-ка я взвешу, — жадно глядя на пояс, попросил Пирс.

Джоун все видела и слышала. Потом, словно сквозь туман, еще раз взглянула на Джима. Какой у него ужасный вид, какое страшное лицо. Что все это значит? Или это маска, чтобы обмануть Келлза? Но тут она вспомнила о поясе и содрогнулась: Джим принес пояс рудокопа Крида. Значит, страстное желанье оставаться подле нее, спасти ее заставило его сдержать данное Келлзу слово, свершить черное дело!

Джоун качнулась, сделала шаг назад и, ничего не видя, теряя сознание, упала на постель.

Глава XVI

К реальности Джоун вернуло какое-то болезненное ощущение. Сперва она приняла его за уже ставшую привычной душевную боль. Однако окончательно очнувшись, поняла, что у нее болит плечо. Неожиданно колющая боль прекратилась; не понимая, что с ней происходит, Джоун лежала в темноте. Через некоторое время кожу плеча снова что-то укололо. Джоун вздрогнула, подумала, что это сколопендра, и попыталась смахнуть ее, но натолкнулась на тонкую палочку, торчащую из щели в бревнах. Джим! Хочет ее разбудить, как делал уже не раз, когда она, устав от долгого ожиданья, засыпала.

Джоун выглянула в окошко. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота — она вспомнила, как Джим принес Келлзу пояс с золотом.

Из темноты сразу же возник Джим; его руки нашли ее, обняли. Однако Джоун никак не отозвалась на объятье, руки ее вяло скользнули вокруг его шеи. Давившая ее тяжесть становилась все нестерпимее.

— Ну, Джоун, и повозился же я, пока тебя разбудил, — прошептал Джим, целуя ее. — Что с тобой? Ты холодная, как лед!

— Джим, я, кажется, упала в обморок, — еле слышно ответила Джоун.

— Отчего? — Я подглядывала, когда ты… когда ты…

— Бедная моя девочка! — мягко прервал ее Джим. — Тебе пришлось так много вынести! Знаешь, а ведь я провел Келлза. Здорово провел! Он поручил мне убить одного рудокопа, Крида. Представляешь? А как ты думаешь, что я сделал? Я ведь его отлично знал, парень хороший, порядочный. Я выменял у него пояс на мой самородок!

— Выменял?.. Значит, ты его… не убил? — запинаясь, пробормотала Джоун.

— Какой же ты ребенок! — тихо засмеялся Джим.

Дрожа от радости, Джоун прильнула к нему. А.

Джиму даже в голову не пришло, что за мысли ее мучили.

— Слушай, — продолжал он, — самородок я отдал. А стоил он куда больше, чем Кридов пояс. Крид это видел, меняться не хотел, но я его уговорил. Потом уговорил уехать из поселка — выйти на Бэннокскую дорогу, остановить почтовую карету и провести в Бэнноке несколько дней. Ему до смерти хотелось узнать, в чем дело, только я, само собой, ничего не сказал… Потом пришел сюда, отдал Келлзу пояс, наплел, будто в потемках выследил Крида, прикончил и сбросил в глубокую яму. А Келлз и Пирс даже не слушали, что я там болтал. Пояс я принес, а больше им ничего не надо. У золота голос громче, за ним бандиты ничего не слышат… А моя доля Кридова золота уже у меня в кармане. Вот смех-то! А мой… нет, твой самородок… жаль, конечно, что его больше нет… Да ничего не поделаешь, игру надо продолжать. Но у меня спрятано довольно мешочков и банок с золотом. Что мы будем делать? Ты же теперь моя жена. Господи, если мы как-нибудь отсюда выберемся, ты будешь богатая женщина!

Но Джоун не разделяла его радости, не понимала его приподнятого настроения. Она хорошо помнила, о чем говорили бандиты.

— Джим, милый, разве Келлз ничего не сказал тебе о следующем поручении? Клив тихо выругался, но все же голос прозвучал достаточно громко, так что Джоун проворно зажала ему рот рукой.

— Ты что, слышала и насчет Гулдена? — спросил он.

— Да.

— Жаль. Я не хотел тебе говорить. Ну, что ж… я получил второе задание. От него я увиливать не стану.

Джоун молча ухватилась за Джима. Она не могла вымолвить ни слова.

— Детка, не надо падать духом! — твердо сказал Джим. — С тех пор, как ты стала моей женой, я — взрослый мужчина. Теперь я доведу игру до конца. Не бойся за меня. Лучше подумай, когда нам бежать отсюда. Тут я во всем полагаюсь на тебя.

— Но… Джим, — простонала Джоун, — ты сам обезумел, как эти бандиты. Совсем не видишь опасности! Этот Гулден! Ты же не затеешь с ним драку в открытую? Не станешь стреляться? Ну скажи, что не станешь!

— Нет, Джоун. Как раз это я и сделаю. Я его подначу — и убью, — твердо ответил Джим. — Ты даже представить не можешь, какая у меня спорая рука. Да я сам тоже не знал, пока не попал на границу. А уж теперь-то знаю! Быстрее меня стреляет только Келлз. А Гулден… Что Гулден? Просто огромный бык. Еле ворочает свою тушу. Я сяду с ним за карты, к чему-нибудь придерусь и застрелю. На этот раз он не отделается ухом, я его убью. Теперь-то меня на это хватит! Келлз клялся, что, если я ему помогу, он все для меня сделает. И я ему помогу — кто знает, как еще все тут обернется. Келлз теряет власть. Если я останусь с ним, ты будешь в большей безопасности.

Джоун тяжело вздохнула. Да, Джим Клив действительно возмужал. Она отбросила все пустые женские опасения и приготовилась бесстрашно идти навстречу судьбе. Нет, она ни за что не усложнит ему задачу своим неверием в его силы.

— Мне тоже кажется, что план Келлза рушится, — горячо зашептала она, — я это чувствую. Он обречен, хоть сам того не знает. Все еще надеется, что-то придумывает. А когда все провалится, он станет опасен. Надо бежать, пока до этого не дошло. Ты вот говорил про Крида, а я подумала, может, нам тоже уйти ночью, а на другой день остановить почтовую карету на Бэннок?

. — Я уже думал об этом. Только понадобятся лошади.

— Давай лучше пойдем пешком. Так безопаснее: не надо ничего заранее подготавливать.

— Но ведь придется тащить оружие, еду… и потом не забывай о золоте. У меня там наберется песку фунтов пятьдесят, а то и больше. Оно все твое, Джоун… Оно тебе очень пригодится. Ты любишь красивые платья и все такое. И ты их получишь, не то я жив не буду.

— Тише! Чего говорить о такой чепухе, когда на карту поставлена наша жизнь! Дай мне еще подумать. Прямо голову сломать можно! Да, Джим, вот еще что: Пирс заметил, что поздно вечером тебя в хижине не бывает, и что-то заподозрил. Помнишь, он намекал Келлзу на женщину? Боюсь, он не просто что-то заподозрил, он нас выследил.

— Я тоже тогда перепугался, — в раздумье ответил Клив. — Да нет — он же поклялся, что ничего не знает.

— Джим, поверь женскому чутью. Пирс солгал. Под дулом твоего кольта. Он-то понимал, что, если выдаст себя хоть словом, ты его прикончишь. Смотри, берегись его!

Клив не ответил. Джоун вдруг поняла, что он ее не слушает — он отвернулся и застыл, подставив ухо теплому ветру и напряженно во что-то вслушиваясь.

Вдруг и она уловила слабый шорох: что-что-то прошелестело— раз, другой. Звук, казалось, шел из-за утла хижины. Клив бесшумно отступил от окна и растворился в темноте. Послышались тихие, крадущиеся шаги, однако Джоун не могла сказать, были то шаги Джима или кого-то другого. Ей показалось, что они шли не с той стороны, куда он обычно уходил. Кроме того, Джим, когда надо, двигался и вовсе бесшумно. Джоун до предела напрягла слух, но теперь слышались лишь обычные ночные звуки. Она снова легла на постель. Беспокойство и тревога ее не оставляли, а вскоре вернулись и все прежние страхи. Теперь ни днем, ни ночью ей не избавиться от предчувствия беды.

На другое утро Джоун, как обычно, поджидала Келлза, но он не появлялся. Вот уже третий раз на этой неделе он либо забывал о ней, либо нарочно избегал встречи, либо что-то мешало ему повидаться с ней. Джоун обрадовалась, однако это наводило на размышления. Теперь неприятности могли обернуться для Келлза катастрофой.

Вскоре после полудня она услышала, как из поселка пришел Келлз и с ним еще какие-то люди. Они тихо, но возбужденно о чем-то разговаривали. Джоун уже подошла было к своему наблюдательному пункту, как вдруг у ее двери раздались шаги Келлза. Он постучался и громко приказал:

— Наденьте костюм Дэнди Дейла, маску и выходите сюда.

От его слов и тона, каким они были сказаны, Джоун так оторопела, что не сразу отозвалась.

— Вы слышите? — еще громче и резче спросил Келлз.

— Да, — ответила наконец Джоун.

Келлз вернулся к своим спутникам, и прерванный разговор возобновился.

Джоун неохотно достала с вешалки одежду Дэнди Дейла и, преодолев охвативший ее снова стыд, сняла платье и облачилась в ненавистный костюм, не забыв о револьвере и маске. Однако настроение у нее тут же поднялось: она сообразила, что в этом маскараде ей легче будет осуществить задуманный побег. Только вот зачем Келлз велел ей переодеться? Неужели ему грозит прямая опасность, и он тоже решил бежать из Олдер-Крика? Размышляя обо всем этом, она отвлеклась от терзавших ее мыслей о Джиме и Гулдене. Ей очень хотелось поскорее узнать, в чем дело, однако у двери она замешкалась: ей как всегда было трудно заставить себя появиться перед бандитами.

Однако ничего не поделаешь, все должно идти своим чередом! И, рывком отворив дверь, Джоун смело вошла в комнату. Келлз был бледен и, казалось, вконец вымотан. Похоже, он совсем не спал. Но ничто в его лице не говорило о безудержной игре или пьянстве. Кроме него в хижине было шесть человек. Джоун сразу бросилось в глаза, что все были в куртках, перчатках и при оружии, а на ногах позвякивали шпоры. Когда она вошла, Келлз обернулся, и лицо его на миг потеплело.

— Будьте в любую минуту готовы к отъезду, — сказал он.

— Почему? — удивилась Джоун.

— Мы, вероятно, будем вынуждены это сделать, — ответил Келлз.

Люди, которые обычно не упускали случая попялиться на Джоун, сейчас даже не взглянули в ее сторону. Мрачная это была компания! Бандиты стояли, насупившись, плотно сжав губы. Говорил Оливер.

— Ну, так вот, Гулден клянется, будто видел Крида вечером на улице — при свете фонаря, уже после того, как сюда приходил Клив.

— Гулден просто ошибся, — нетерпеливо перебил Келлз.

— Да нет, он не из тех, кто ошибается, — возразил Оливер.

— Значит, Гул видел призрак Крида, — немного обеспокоенно предположил Бликки. — Со мной такое бывало.

Бандиты мрачно закивали.

— Ну уж нет! — взорвался Пирс. — Кто-кто, а Гулден в жизни призраков не видел. Раз он видел Крида, значит, видел живого Крида!

— Вот-вот, Пирс, дело говоришь, — поддержал его Джесс Смит.

— Да послушайте, ребята! Ведь Клив принес Кридов пояс! И золото его мы уже поделили, — снова вступил Келлз. — Вы же не хуже моего знаете, снять пояс можно только с мертвого Крида. Гулден что-то напутал.

— Хозяин, я так думаю, что Гул это затеял, чтоб еще больше все затемнить, — вставил слово Бейт Вуд. — Я видел его меньше часа назад, он мне первому сказал. Он уже тогда знал, что Джим Клив прикончил Крида. Откуда? Ведь это вроде как секрет был. Да уж куда больше: он мне сказал, что Кливу поручили убрать его самого. От кого он пронюхал? Об заклад бьюсь, не от Клива же!

По лицу Келлза разлилась мертвенная бледность, тело его напряглось.

— Может быть, когда мы говорили об этом деле, кто-то из его шайки подслушивал за дверью? — предположил он. Но весь его вид красноречиво опровергал его же собственные слова.

— Не-ет! Клянусь, тут что-то не так, — выпалил шестой из бандитов, незнакомый Джоун парень со светлыми усиками на худощавом лице и наглыми глазами.

— Ни за что не поверю, — упрямо стоял на своем Келлз. — А ты, Бадд, значит, хочешь сказать, что кто-то из нас предатель? Или, может, Клив? Ведь кроме нас обо всем знал еще только он.

— Что ж, я всегда говорил, что парень больно уж хитер, — ответил Бадд.

— И в лицо ему скажешь?

— А чего? Даже рад буду.

— Ну, так ты либо пьян, либо чистый дурак.

— Вот как!

— Да, вот так! — вспыхнул Келлз. — Ты Клива не знаешь, он тебя в миг уложит. Стреляет — как молния бьет. Ты что ж, думаешь, я натравил бы его на Гулдена, если- б не был в нем уверен? И не подумал бы…

— Бадд, Клив идет, — громко выкрикнул Пирс.

Снаружи послышались быстрые шаги, фигура.

Клива заслонила свет в двери. Потом он смело и решительно вошел в комнату. При виде Джоун в бандитском обличье он чуть заметно вздрогнул.

— Бадд, вот он, Клив, — с издевкой сказал Пирс, — давай, повтори ему в лицо все, что нам сейчас говорил.

В воцарившейся тишине все вдруг ясно ощутили, сколько в Пирсе таилось злобной, хитрой силы. Но тут Келлз проворно, как дикий зверь, бросился вперед — хозяином положения все еще оставался он.

— Пирс, что это на тебя нашло? — прошипел он. — Ты с недавних пор все на что-то нарываешься. Чего ты злишься? Можно подумать, хочешь банду развалить… А ты, Бадд, помолчи. Клив, не обращай внимания, если он начнет что молоть… Дела у нас — хуже некуда, а вы все ищете, как бы перессориться. Сейчас все это надо прекратить.

— Знаешь, хозяин, добрый пример многому научит, — сухо заметил Бейт Вуд.

Келлз осекся, обстановка разрядилась.

— Джим, — тут же нетерпеливо обратился он к Кливу, — ты видел Гулдена?

— Нигде не могу его найти. Обошел все салуны да игорные притоны, где он всегда торчит, только он там не показывался. Но я точно знаю, что он в поселке, хоть чего-то прячется.

— Кто-то проболтался, — убежденно сказал Келлз, — он сам говорил Бейту Вуду, что ты ищешь его, чтобы прикончить.

— Ну что ж, я рад. Так будет лучше. Не по сердцу мне было, что ты ему крапленую карту подсовываешь. А кто меня заложил? Кому-то в банде охота разделаться со мной еще больше, чем с Гулденом.

Острый взгляд Клива обежал застывших бандитов и тяжело уперся в Пирса. Пирс ответил ему таким же взглядом.

— Это еще не все, — продолжал Келлз и повернул Клива лицом к себе. — Гулден клялся Оливеру, будто прошлым вечером видел Крида — целого и невредимого… Очень поздно вечером.

— Занятно, — глазом не моргнув, ответил Клив.

—. Ничего занятного. Но странно. Гулден слишком туп, чтобы врать. Бейт говорит, он хочет нас с тобой поссорить. Я так не думаю. А с другой стороны, я не верю и в то, что Гулден видел призрак. По-моему, он просто обознался.

— Ясное дело. Если только Крид не ожил. Я-то ведь больше на нем не сижу.

Келлз сделал шаг назад, всем видом показывая, что он вполне удовлетворен — больше беспокоиться не о чем. Это его движение словно магнит вытянуло из толпы бандитов Пирса. Он подошел к Келлзу и многозначительно похлопал его по плечу. И то ли нарочно, то ли волею случая занял позицию, где только что между ним и Кливом стоял Келлз.

— Джек, «- начал он нарочито неторопливо, — тебя здесь надувают, и не один человек. Я все тебе выложу, только сделай так, чтоб не было никакой пальбы.

— Выкладывай, — сверкнул глазами Келлз. — Обещаю, кольта никто не поднимет.

Остальные стояли, переминаясь с ноги на ногу. Слышалось их тяжелое дыхание. Только Джим Клив был как будто спокоен и хладнокровно ждал, что будет дальше. Но в глазах у него горел огонь.

— Ну, так слушай. Есть тут человек, который во всю тебя обманывает, — начал Пирс не спеша, словно для того, чтобы побольше помучить Келлза. И, не глядя на Джоун, показал на нее большим пальцем.

Вдруг похолодев, вся дрожа, Джоун оперлась о стену. Она сразу поняла, куда гнет Пирс — он знал их тайну и сейчас их обоих выдаст. Он ненавидит Келлза, хочет как можно больнее его задеть. Надо думать, думать быстро и опередить его! Но голова отказывалась работать, язык онемел.

— Что это значит, Красный? — спросил Келлз.

— Эта девчонка тебя обманывает, — ответил Пирс и, едва слова эти слетели у него с языка, побледнел и заволновался.

Келлз вдруг вспомнил о присутствии Джоун и понял, что Пирс говорит именно о ней. Все в нем разом изменилось: Джоун, навидавшаяся всяких его превращений, ничего подобного еще не видела. К нему как бы вернулось его былое дружелюбие, спокойная, непринужденная осанка, которые однако лишь маскировали его страшную, из нутра идущую жестокость. Контраст между внешним видом и сущностью был разительный.

— Пирс, мне казалось, что речь тогда шла о моих людях и золоте… и других вещах, — начал он спокойно, неторопливо и вкрадчиво, и само его спокойствие, мягкость ожгли бандитов как крапивой. — Ну, а раз уж ты совсем с ума сошел и смеешь намекать на… нее… тебе придется объясниться.

У Пирса так дрожал подбородок, что он не мог вымолвить ни слова. Он слишком поздно понял, что зашел чересчур далеко.

— Она встречается с каким-то мужчиной… там… за хижиной… у своего окна, — выдавил он наконец. — Они целыми часами шепчутся. Я следил за ними, сам все видел и слышал. Я бы тебе раньше сказал, да только хотел узнать, кто он. А теперь знаю!.. Я своими глазами видел, как он влезал и вылезал из окошка…

Келлз всем телом рванулся вперед. Его кольт сверкнул сразу синим, красным и белым огнем. Пирс качнулся, как подпиленное дерево, и повалился навзничь. Глаза его застыли, он был мертв. Вожак бандитов стоял над ним с еще дымящимся револьвером.

— Господи, Джек! — прохрипел Оливер. — Ты же обещал, что пальбы не будет… а сам убил его… Теперь ты сам себя обманул! Можешь убить меня, только я все равно скажу тебе: Пирс-то правду говорил.

Краску гнева с лица Келлза как рукой сняло, он снова стал мертвенно бледен. Молча смотрел он на Оливера. А тот с чувством продолжал:

— Ты обманул и самого себя и всех нас. Чего теперь стоит твое слово? Ты что ж, воображаешь, что банда так все и проглотит?.. Вот лежит Пирс… Это ты его убил. А за что? Он поверил твоему слову, хотел открыть тебе глаза. А ты его убил… Если б я знал, что он хотел сказать, я все тебе сейчас выложил бы, сколько ты не размахивай кольтом. Да жаль, я ничего не знаю. Только Пирс не врал, это точно!.. Давай, спроси у самой девчонки… А что до меня, так я по горло сыт твоим Легионом — да и тобой тоже.

Ты конченый человек, Келлз, ты совсем потерял голову — твоя девка тебя сломала.

Оливер говорил с суровым достоинством. Потом замолчал и вышел из хижины. Горячие слова бандита потрясли Келлза, однако ни в каком смысле его не обескуражили.

— Джоун, — живо обратился он к девушке, — ты слышала, что сказал Пирс; он тебя оболгал, и мне пришлось его убить. Он намекал… что за подлый пес! Сразу видно, он никогда не знал порядочной женщины! Он лгал! И вот он лежит — мертвый! Я ни о чем не жалею… Уйди от меня хоть сотня легионов!

— Но… но ведь тут… не все… ложь, — медленно, запинаясь на каждом слове, проговорила Джоун. Что-то куда более сильное, чем ее женская хитрость, заставило ее произнести эти слова. Она не могла больше обманывать Келлза даже ценой собственной жизни.

— Что-о?! — проревел Келлз.

— Пирс сказал правду. Только в комнату ко мне никто не влезал. Тут он солгал. Окошко совсем маленькое, в него никому не пролезть… А разговаривать… да, разговаривала… с одним человеком…

Келлз облизал пересохшие губы.

— С кем?

— Этого я не скажу.

— С кем? Я его прикончу!

— Нет, нет. Я ни за что не скажу. Я не допущу, чтобы из-за меня вы убили еще одного человека.

— Я заставлю тебя сказать, выжму из твоей глотки!

— Нет, нет. Это бесполезно. Ни угрозы, ни боль не заставят меня его назвать.

Келлз был ошеломлен.

— Разговаривала! Целыми часами! В темноте! Но зачем же, Джоун? К чему было так рисковать?

Джоун только покачала головой.

— Тебе было тут плохо? Одиноко? Может быть, тебя заметил днем кто из рудокопов, а потом стал приходить вечерами в темноте? Все получилось случайно? Да? Ну говори же!

— Я ничего не скажу, не хочу, чтобы вы пролили еще больше крови.

— Значит, заботитесь обо мне? — насмешливо спросил Келлз. Кровь бросилась ему в лицо, руки беспокойно задвигались, и он всем телом подался к Джоун. — А может, он тебе уж очень по душе пришелся, и ты не хочешь видеть, как я его пристрелю? А ты… ты часто с ним разговаривала?

Джоун почувствовала, что слабеет, что не в силах противостоять его страсти, его воле, и, безуспешно борясь с собой, сама того не желая, ответила:

— Да, часто.

Ее слова выпустили на свободу нечто большее, чем гнев или страсть. Келлза охватила жгучая ревность, тут же превратившая его в настоящее исчадие ада.

— Так, значит, ты просовывала в окно руки… и вы там в темноте целовались? — воскликнул Келлз, и губы у него задергались.

Джоун так боялась этого вопроса, так напряженно думала, так старалась удержаться, не выдать себя с головой, чтобы Келлз обо всем догадался, все понял. Джоун и вовсе потеряла над собой контроль. Смерть Пирса совсем ее подкосила. У нее уже больше не оставалось сил держать язык за зубами; и теперь довольно было бы одного лишь намека… а страстный напор Келлза ее просто гипнотизировал.

— Да, — прошептала она безвольно.

Келлз, видимо, подавил новую вспышку ярости.

— Все ясно, — мрачно заявил он. — Но я еще раз поступлю с вами прилично. Я сделаю вас своей женой.

И обернувшись к бандитам, сказал:

— Бликки, там, в поселке, есть священник. Сбегай, притащи его сюда, не пойдет — сунь ему под нос кольт.

Бликки бросился к двери, и вскоре его топот замер вдали.

— Вы не можете заставить меня выйти за вас, — сказала Джоун. — Я… я ни слова не скажу.

— Это твое дело. Я не собираюсь тебя уговаривать да ублажать, — ответил Келлз. — Будешь молчать — последую примеру Гулдена… Помнишь, как он обходится с бабами? Пещера и веревка!

Ноги у Джоун подкосились, она рухнула на кучу одеял. И тут позади Келлза она увидела Джима Клива. Из последних сил она бросила ему молящий взгляд, предостерегая его, умоляя ни во что не вмешиваться, ни в коем случае не делать того, на что он вот-вот готов был пойти. Джим поймал ее взгляд и повиновался. Но в ответ глаза его сказали Джоун, что, несмотря на всю безнадежность их положения, Келлз никогда не приведет свою угрозу в исполнение.

— Ребята, — обратился Келлз к безмолвствующим бандитам, — помогите мне с этим делом. А потом — поступайте, как хотите. Я буду с вами заодно. Хотите — останемся здесь, хотите — пойдем грабить поселок; можно на Бэннокской дороге взять почтовую карету с золотом. Все, что угодно, лишь бы добыча была побольше. А потом — в путь, на границу.

Он стал шагать взад-вперед по хижине. Бадд и Смит вышли вон, Бейт Вуд сунул руку в карман за трубкой и табаком. Клив сел и облокотился на стол. На мертвого никто не обращал внимания. Какой зловещий знак! Вот они, нечеловеческие нравы пограничной банды! В потолок смотрит застывшее лицо Пирса, здесь витает дух убийства, здесь правит бал смерть, а Келлз, глазом не моргнув, посылает за священником, чтобы обвенчаться с женщиной, которую любит безответной любовью.

Прошло минут пятнадцать. Джоун они показались бесконечно долгими. Наконец послышались чьи-то шаги, голоса — вернулся Бликки.

Он вошел, грубо подталкивая тщедушного мужчину, которого крепко держал за локоть. Лицо вновь прибывшего разительно отличалось от лица Бликки. Одежда без слов говорила о его профессии. Он был очень взволнован и озадачен, но нисколько не напуган.

— Он там что-то проповедовал в палатке, — объявил Бликки, — а я его вытащил и вот привел, только еще ничего не объяснил.

— Сэр, мне нужно, чтобы вы меня сейчас же обвенчали, — властно, без обиняков объявил Келлз.

— Конечно, конечно, я к вашим услугам, — тотчас согласился священник. — Но я… я полагаю предосудительным то, как меня сюда доставили.

— Извините за спешку, — ответил Келлз, — я вам щедро заплачу. — Он бросил на стол мешочек золота и повернулся к Джоун.

— Джоун, идите сюда, — приказал он тоном, не допускающим ни сопротивления, ни проволочки.

Только теперь священник заметил Джоун. Он вздрогнул — наверно, его шокировал ее костюм. Джоун сразу узнала его по голосу. А вот узнает ли он ее? Хотя Джим тогда, в тот памятный вечер, не раз называл ее по имени. Добрые глаза священника сузились. Он перевел взгляд с Джоун на Келлза, потом на других бандитов, которые к этому времени снова заполнили хижину. Джим стоял за широкой спиной Джесса Смита, и священник, скорее всего, его не видел! В следующий миг его пристальный взгляд упал на труп, все еще лежащий на полу. Боязливое любопытство сменилось ужасом.

— Я вижу, тут действительно нужен слуга Господень, только не для того, для чего вы его призвали, — сказал священник. — Я не стану совершать обряда венчания перед лицом убийства.

— Господин проповедник, либо вы меня сию минуту обвенчаете, либо отправитесь вслед за ним, — отчетливо проговорил Келлз, кивнув на труп.

— Меня нельзя заставить. — Священник еще держался с достоинством, но сильно побледнел.

— Ну, я-то сумею. Приготовьте все, что нужно. Джоун, живо сюда!

Голос у Келлза был грозен, однако в нем слышалась прежняя ирония — как бы над самим собой. Его острый ум пытался посмеяться над его плотью и его кровью, его животным началом, его глупостью. Он говорил, что поставит на своем и что от этого все придет к фатальному концу.

Джоун отрицательно покачала головой. Келлз сделал к ней шаг и, схватив за руку, резко повернул к себе. Физическое насилие подействовало на Джоун совсем неожиданным образом: она пришла в ярость.

— Я ни за что не выйду за вас замуж, даже спасая себе жизнь, даже… даже, если б могла! — выкрикнула она.

При этих словах священник вздрогнул — то ли заподозрил неладное, то ли просто увидел, что подтверждаются худшие его опасения, то ли от того и другого вместе. Он нагнулся и посмотрел в мертвое лицо Пирса. Потом выпрямился и покачал головой — видимо, убедился, что Пирс не тот, кого он обвенчал с Джоун.

— Пожалуйста, снимите маску, — обратился он к Джоун.

Она, не дрогнув, тотчас выполнила просьбу. Священник пристально, как и в тот вечер, посмотрел ей в лицо и опять повернулся к Келлзу.

— Ваши угрозы бесполезны, — теперь уже совсем спокойно сказал он. — Я не могу обвенчать вас с женщиной, у которой уже есть муж. Только я его здесь не вижу.

— Не видите здесь ее мужа! — как эхо отозвался Келлз и, открыв от удивления рот, уставился на священника. — У вас что, не все дома?

Оглядывая толпу, священник, очевидно, так и не заметил наполовину скрытого спинами Клива. Все его внимание обратилось на Келлза. Бандит того заслуживал. Удивление его было безгранично, оно сковало его словно цепями. Внезапно он очнулся.

— Ну-ка повторите, что вы сказали! — заорал он и весь покрылся багровыми пятнами.

— Я не могу обвенчать вас с замужней женщиной.

Краска мгновенно сошла с лица Келлза, он снова стал бледен, как смерть.

— Разве вы ее уже видели? — спросил он.

— Да, — ответил священник.

— Где и когда? — Здесь, позади этой хижины, несколько дней назад!

На Келлза было больно смотреть, и Джоун от всей души его пожалела. Она чувствовала себя виноватой, как будто на самом деле ему изменила. Сердце готово было выпрыгнуть у нее из груди, оно поднялось до самого горла и душило ее. Вот он, тот страшный миг, крушение всех надежд! Еще одно слово — и Джим Клив окажется лицом к лицу с Келлзом.

— Позади хижины! У ее окошка?

— Да.

— А как вы там оказались?

— Я пришел туда как священник, меня позвали, чтобы совершить обряд венчания.

— Обряд венчания?

— Да. Ее зовут Джоун Рэндел, она живет в Хоудли, Айдахо. Ей уже исполнилось восемнадцать лет. Как я понял, здесь ее держат против ее воли. Она полюбила честного молодого рудокопа из поселка. Он привел меня сюда, и я их обвенчал.

— Вы… их… обвенчали?

— Да.

Правда медленно доходила до сознания Келлза, и движения его тоже замедлились. Рука словно нехотя потянулась за револьвером, вытащила его, подняла. И тут выплеснулось наружу все скопившееся в его натуре зло: он стал осторожно, не спеша целиться в священника! В тот же миг к нему рванулся Бликки и сильно ударил его по руке. Прогремел выстрел, но пуля ушла вверх, в крышу. Бликки ухватил Келлза за руку и повис на ней всем телом, не давая снова ее поднять.

— Священника привел сюда я, — завопил он, — никто не даст тебе его убить! Джесс, помоги! Он совсем рехнулся, с него станется снова палить!

Джесс Смит бросился на помощь Бликки и вырвал у Келлза револьвер. Джим Клив сгреб священника в охапку, развернул и вытолкнул за дверь.

— Бегите, бегите, коли вам жизнь дорога! — заорал он.

Бликки и Джесс все еще боролись с обезумевшим Келлзом.

— Джим, живо! Закрой дверь! — выкрикнул Джесс. — Бейт, убери все револьверы и ножи… Теперь, хозяин, будь ты проклят, бесись, сколько хочешь.

Они отпустили Келлза и отошли.

Джоун застыла на месте не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.

— Джоун! Это правда? — выкрикнул Келлз. Дыхание со свистом вырывалось у него из груди.

— Правда.

— Кто он? — взревел Келлз.

— Не скажу.

Келлз бросился к ней с протянутыми руками, пальцы его, словно когти, готовы были растерзать, разорвать ее в клочья, они дрожали, они тянулись к горлу… но так и не сомкнулись на нем. Келлз хотел убить ее, но не мог. Он молча стоял перед ней, парализованный собственной яростью. Верно, в эту минуту он, наконец, понял, что погиб, и погиб из-за этой женщины. Он ненавидел ее, потому что любил. Ненависть побуждала его убить ее, а он не мог ни убить, ни даже просто сделать ей больно. В душе его столкнулись два противоборствующих начала: зло, породившее ненависть, и добро, породившее любовь. Внезапно он оттолкнул ее; она споткнулась о тело Пирса, едва не упала и, шатаясь, снова прислонилась к стене. Келлз остался один посреди комнаты. Как взбесившийся бык в загоне, он стоял, озираясь по сторонам, тупо ища спасения. Но спасаться ему надо было только от самого себя. Потом, то ли решив дать себе волю, то ли не в силах сопротивляться бушующей в груди ярости, он вдруг как безумный заметался по комнате. Казалось, его обуревает неодолимое желание сокрушить все вокруг, уничтожить самого себя. Но все оружие унесли бандиты, а вещей в хижине почти не было. В ярости Келлза было даже что-то величественное, и все же вел он себя по-детски глупо. И сам это понимал. Со стороны было видно, что даже ослепленный своим безумием, отпустив все тормоза, он сознавал бесполезность своего буйства. Несколько минут спустя все внутри хижины было разгромлено, пол покрыт грудой обломков, а Келлз, потный, взъерошенный, жалкий, задыхаясь, стоял посреди комнаты и никак не мог прийти в себя — быстрота и неистовство, с которым он учинил разгром, вкупе с клокотавшим в нем бешенством, вконец его вымотали. Он перестал бросаться из стороны в сторону и теперь просто шагал по комнате. В нем больше не было даже благородства истинного гнева — посреди хижины стоял человек отчаявшийся, потерпевший полное поражение и притом ясно это сознающий.

К вожаку подошел Джесс Смит.

— Джек, вот твой кольт. Я взял его, потому что ты был не в себе. И еще вот что: нас тут совсем мало, но мы с тобой.

Так Смит выразил свою верность Келлзу, и тот ответил слабой благодарной улыбкой.

— Бейт и Джим, — продолжал он, — приведите все в порядок. Бликки, помоги мне вынести Пирса. Его надо похоронить.

Все уже принялись за работу, как вдруг раздался громкий голос Клива:

— Келлз, сюда идет Гулден, а с ним Малыш Джоунз, Уилльямз и Бэрд! Бандит поднял голову и пошел к двери.

Бейт Вуд сделал резкое многозначительное движение.

— Что-то случилось, — торопливо сказал он, — и дело, похоже, не в Гуле. Посмотри-ка на дорогу — видишь, сколько там народу? Чего-то беснуются, руками машут… Куда это они?.. A-а! Не к нам, в поселок.

Джесс Смит, побледнев, посмотрел на Келлза.

— Хозяин, дело плохо. Я такое уже видал.

Келлз оттолкнул парней и выглянул наружу.

Видимо, он обрел второе дыхание — еще не глядя на то, что происходило внизу, он совсем успокоился, снова стал самим собой.

— Джим, ступай в ту комнату, — отрывисто прозвучал приказ, — и ты, Джоун, тоже. И сидите тихо.

Джоун послушно выполнила требование. Джим, войдя следом за ней, закрыл дверь. Помимо их воли руки их встретились, они прильнули друг к другу.

— Джим, что все это значит? — боязливо прошептала она. — Зачем сюда идет Гулден?

— Верно, меня ищет, — ответил Джим. — Только тут еще что-то. Видела толпу на дороге?

— Нет, мне не видно было, что делается за дверью.

— Тише! Слушай!

Снаружи раздался тяжелый топот сапог. Джоун осторожно подвела Джима к просвету в бревнах, через который обычно подсматривала за бандитами.

Джим приник к щели, и Джоун увидела, как его рука скользнула к кольту. Тогда она тоже бросила взгляд в большую комнату.

Гулден ввалился в хижину в сопровождении целой толпы рассвирепевших мужчин, явно замысливших темное дело. Но странная вещь, вошедшие не проронили ни звука. В одну минуту они оказались перед Келлзом и кучкой его людей. Бывшие верные союзники Келлза — Бэрд, Джоунз, Уилльямз — теперь смотрели на него враждебно, с вызовом. А громадина Гулден походил на разъяренную гориллу. Войдя, он быстро обвел комнату горящим в провалах глазниц взглядом. Одну руку он держал под курткой. А Келлз спокойно, хладнокровно ждал. Гулден сделал движение рукой, Келлз тотчас поднял кольт. Однако не выстрелил — в руке у Гулдена оказался всего-навсего какой-то завернутый в платок тяжелый округлый предмет.

— На, смотри! — проревел Гулден и швырнул сверток на стол.

Глухой, тяжелый, тупой звук показался бандитам очень знакомым.

Джоун услышала, как Джим тяжело перевел дух и судорожно сжал ей руку.

Концы красного платка соскользнули, и глазам бандитов представился блестящий, неправильной округлой формы золотой самородок. Джоун тотчас его узнала, и сердце у нее замерло.

— Самородок Клива! — воскликнул Келлз. — Откуда он у тебя? Гулден перегнулся через стол. Его тяжелые челюсти сжались.

— Я нашел его у рудокопа Крида, — скрипнул он зубами.

Под нервным шарканьем сапог заскрипел пол. Потом стало тихо. И вдруг до бандитов донесся глухой отдаленный рокот голосов. В нем слышалась непонятная угроза. Келлз побледнел, как полотно, и, казалось, прирос к полу.

— У Крида?

— Да.

— А где был… его труп?

— Я оставил его на Бэннокской дороге.

Вожак бандитов вдруг онемел.

— Келлз, вчера вечером я выследил, когда Крид вышел из поселка, и прикончил его, — зло объявил Гулден. — Я его убил! И нашел у него этот самородок.

Глава XVII

По-видимому, Келлз вовсе не считал, что появление самородка говорит о предательстве Клива. Более того, ему это даже в голову не пришло, как не пришло и подозрение, что Гулден с дружками заявились к нему неспроста.

— Значит, Джим не убивал Крида! — воскликнул он, и лицо его на мгновение просветлело.

Странное дело — он был доволен, хотя должен был бы заподозрить неладное! Зато Джоун хорошо его поняла: Келлз радовался, что не сделал из Клива убийцу.

Гулден растерянно молчал.

— Ну да, Крида прикончил я, — сказал он наконец. — И мы хотим знать, говорит тебе этот самородок то же самое, что всем нам, или нет.

Широкая волосатая лапа похлопала по куску золота. Только теперь до Клива дошел скрытый смысл его слов.

— И что же он тебе говорит? — спокойно осведомился Келлз и смерил Гулдена взглядом. Потом оглядел и угрюмо молчащих бандитов у него за спиной.

— У нас в банде кто-то ведет двойную игру. Мы уже давно почуяли. Теперь смотри: Клив идет прикончить Крида, потом приносит его пояс. А оказывается, все это вранье. Вот мы и считаем, что он играет нечисто.

— Нет, Гулден. Здесь ты ошибаешься, — горячо возразил Келлз. — Клив честный парень. Ну, солгал мне про Крида… Так я его понимаю, духа не хватило, ведь он еще совсем юнец, рука не поднялась зарезать спящего. Я даже рад. Я все понял. Он выменял у Крида пояс на свой самородок и договорился, что из поселка Крид уберется. А ты потом случайно увидел Крида и выследил. Только я не понимаю — тебе-то жаловаться не на что. От самородка ты получишь в десять раз больше денег, чем была бы твоя доля от пояса.

— Я не жалуюсь. Может, все это правда, что ты про Клива толкуешь, да я в это не больно верю. И ребята злятся. Нас кто-то закладывает. В поселке за нами следят, не хотят, чтобы мы заходили в игорные дома. У Белчера вчера вечером мне не дали сесть за стол.

— Так ты думаешь, это дело рук Клива?

— Да.

— Готов поставить все мое золото, все до последней крупицы — ты ошибаешься, — отрезал Келлз. — Ставлю против всего, что ты готов наплести!

В напряженном голосе Келлза не было ни тени сомнения.

— Да ведь все выходит против Клива, — уже не так уверенно буркнул Гулден.

Куда более сильный интеллект вожака всегда выбивал у него из-под ног почву.

— Да, выходит, — согласился Келлз.

— Так чего ж ты так за него стоишь?

— Просто я знаю людей. Джим Клив никогда не предаст товарищей. Слушай, Гулден, тебе на него, верно, кто-то напел?

— Да, — с расстановкой ответил Гулден, — мне Красный кое-что сказал.

— Пирс был лжец, — с презрением сказал Келлз. — За это он получил от меня пулю.

Взгляд Гулдена застыл. Его люди зашептались, глаза забегали по хижине, по лицам.

— Красный говорил, ты велел Кливу меня убить, — вдруг выпалил великан, думая поймать Келлза.

Но тот и глазом не моргнул.

— Эта тоже ложь, да еще похуже, — возмущенно ответил бандит. — Ты что же, думаешь, я совсем спятил?

— Да нет, не совсем, — ответил Гулден и, казалось, чуть не рассмеялся. Только смеяться он не умел.

— То-то же, у меня еще хватит ума не посылать мальчишек против таких громил, как ты.

И тут оказалось, что Гулден не был равнодушен к лести. Он с довольным видом обернулся к своим. Те тоже не остались нечувствительны к воздействию хитрой воли Келлза и готовы были, с легкостью флюгера на ветру, повернуть кругом.

— Слушайте, а Пирса-то нет, он не может отбрехаться, — заметил Малыш Джоунз, выражая общее мнение.

— Знаете, ребята, между нами: я-то сам больше думал на Пирса, чем на Клива, — вдруг хрипло объявил Гулден, — только не говорил, потому как доказать ничего не мог.

— Во-во. Последнее время Пирс точно был какой-то странный, — добавил Чик Уилльямз. — Мы с ним дружили, не теперь, раньше.

Громадина Гулден поскреб в затылке и выругался. Но, скорее всего, не оттого, что жаждал справедливости, а просто был озадачен.

— Чего попусту время терять? — беспокойно вмешался Бэрд. — Забыли, что в поселке творится?

— Подумаешь! Там уже целую неделю болтают о карателях.

Тут кто-то выглянул из хижины и вдруг присвистнул.

— Кого это сюда несет?

Люди Гулдена бросились к двери.

— Так это ж Ловкач Оливер!

— Ты что, какой Ловкач!

— Ей-богу, он! Что я его, не знаю, что ли? Только лошадь не его. Чего-то он больно спешит!

Раздались удивленные возгласы, дружки Гулдена с любопытством уставились на дорогу. Келлз и его люди тоже смотрели внимательно, но молчали. Стук копыт по каменистому грунту говорил, что всадник несется во весь опор. Наконец топот оборвался у хижины.

— Эй, Ловкач! За тобой кто-нибудь гонится? Что случилось? Чего это ты так побелел? — посыпались вопросы из хижины.

— Где Келлз? Пустите меня к нему! — грубо оборвал всех Оливер.

Толпа раздалась в стороны, чтобы пропустить тощего, долговязого Оливера. Войдя, тот направился прямиком к Келлзу и остановился, только когда между ними оказался стол. Оливер тяжело дышал, по серому его лицу струился пот, но он был собран и полон решимости.

— Келлз, я бросил тебя, — начал он, протягивая в знак раскаяния и самоосуждения руку.

— Что это значит? — спросил Келлз. Он вытянул вперед голову и подобрался, как готовый к нападению орел.

— Я беру все свои слова обратно.

Келлз без колебаний пожал протянутую руку.

— Менять решения вроде не в твоем духе, Ловкач. Но я рад… А почему ты передумал?

— Каратели! Оживление Келлза как ветром сдуло.

— Каратели… — тихо повторил он.

— На этот раз все точно. Я кое-что разузнал. Идите ближе, ребята. Ты, Гулден, тоже. Вот теперь нам надо держаться друг за дружку, да покрепче.

Гулден со своими подошел к столу. Оливера окружили побледневшие, напряженные лица. Из-под насупленных бровей на него сурово и вопросительно смотрели глаза бандитов.

Оливер молчал, как бы подготавливая всех к ошеломляющему разоблачению.

— Ребята, из всех трусливых предателей самым подлым оказался Пирс! — объявил он хриплым голосом.

Никто не шелохнулся, не проронил ни звука.

— Он работал на карателей! Раздался невнятный низкий рев.

— Слушайте и не перебивайте, у нас мало времени… так что я не стану говорить о Пирсе и как я все узнал. Это было вроде как случайно, а потом до меня дошло и я сложил вместе два да два… К Пирсу сумел подъехать один тип из тайного отряда карателей, и Пирс надумал продать наш Легион. Ему посулили большой куш отломить. Он все тянул, со дня на день откладывал, а чтоб ему поверили, выдал для начала несколько человек. Прямо на деле взяли Дарта, Синглтона, Французика и Техасца. У меня есть доказательства! Погодите, слушайте дальше. Никто из вас в жизни не видал такой ядовитой гадины, как этот Красный. Ну и шутку он собирался провернуть ценой нашей шкуры! И обделать все хотел как раз сегодня. Помните, как он взялся за Келлза? Как своим поганым льстивым языком уговорил его не стрелять? Да на этот раз просчитался, плохо знал Келлза. На девушку его Бог знает чего наплел! Ну и получил за все сполна. Я вот думаю, может, он сам хотел прибрать ее к рукам? С него станется. Да ладно, так или иначе, а он обещал им сегодня выдать Пограничный легион. И не уложи его Келлз, нас всех сейчас уже скрутили бы веревками и волокли на виселицу. Может, выстрел был и не больно удачный. Ребята, я первый встал против Келлза — так теперь я говорю вам: я был дурак набитый. И вы тоже — все, кто пошел против него. Мало вам, что ли, такого доказательства?

А теперь покороче: там, в поселке, был суд, в большом зале. Народу набежало полным-полно. Золота сегодня никто не копал. Подумать только, это в Олдер-Крике-то! Я еле втиснулся. Потом влез на бочку и все видел. Судьи сидели в масках. Кто-то рядом со мной сказал, двоих уже признали виновными… Ну, а потом доказали вину Техасца и Французика — их опознали рудокопы. Их тоже приговорили к виселице! А как суд кончился, им сказали — выдайте сообщников и главаря Пограничного легиона, тогда отпустим вас на все четыре стороны, только убирайтесь подальше от границы. Они это каждому в отдельности говорили. Дарт ничего им не ответил. Синглтон послал их подальше. Техасец клялся и божился, что грабил в одиночку и ни о каком Легионе слыхом не слыхал. А вот Французик, видать, наклал в штаны. Он бы точно согласился, да Техасец так его обложил, что он аж покраснел и прикусил язык. Только вот ведь какое дело: стоит им упрятать Французика подальше от Техасца, как он им все выложит. Он ведь что паршивый мексиканец, ничуть не лучше. Потом там у них какая-то заминка вышла. Толпа орала, чтоб их тут же повесили. А каратели все чего-то ждали. Сдается мне — Пирса.

— Та-ак. А как же насчет нас? — холодно, спокойно спросил Келлз.

— Одно ясно: нас пока не засекли, — ответил Оливер, — иначе те, в масках, уже давно бы здесь были. Но ждать больше нельзя ни одного дня… Я думаю, надо податься обратно в Горный Стан.

— А ты что скажешь, Гулден? — отрывисто спросил Келлз.

— Как ты надумаешь, хочешь — поеду, хочешь — останусь, — ответил великан. В критическую минуту он охотно взвалил на Келлза всю ответственность за решение. А дружки его готовы были, как стадо баранов, устремиться за вожаком.

Однако, хотя Келлз по воле случая снова стал полновластным хозяином Легиона, его это больше не радовало. Наверно, теперь он лучше все видел.

И все же он действовал быстро, решительно и уверенно, словом, был на высоте.

— Слушайте все, — обратился он к бандитам. — Лошади и снаряжение спрятаны в лощине на несколько миль ниже поселка, так что поселка нам не миновать. Поэтому отсюда брать нельзя ничего. Уходите по двое или по трое и ждите меня внизу, у толпы. Собираться вместе, только когда я приду. А потом делайте все, как я.

Гулден спрятал самородок под куртку и вышел вон вместе с Баддом и Джоунзом. Втроем они стали быстро спускаться к поселку. Остальные уходили по двое. Скоро в хижине кроме Келлза оставались только Бейт Вуд и Ловкач Оливер.

— Ну, ребята, ступайте и вы, — обратился к ним Келлз, — соберите людей и ждите меня.

Когда те вышли, он крикнул Джима и Джоун.

А тем временем Джим и Джоун ждали в каморке, крепко держась за руки.

Джоун так ушла в свои мысли, что даже не заметила этого. Когда Келлз их позвал, Джим побледнел, разжал пальцы, молча посмотрел Джоун в глаза и вышел. Джоун поспешила за ним.

Келлз уже пристегивал к сапогам шпоры.

— Слышали? — спросил он, едва увидев Джима.

— Да, — ответил тот.

— Тем лучше. Надо спешить. Джоун, наденьте ту длинную куртку Джима. Маску снимите… Джим, собери все свое золото, да поживей. Если мы уйдем без тебя, ступай по дороге к поселку. Я хочу, чтобы ты был со мной.

Клив ушел, а Джоун бросилась к себе и натянула куртку. На сборы у нее почти не было времени, она схватила седельную сумку, запихала туда гребень, щетку и кусок мыла — больше в нее ничего не помещалось — и вернулась в большую комнату.

За это время Келлз успел поднять половицу и теперь рассовывал по карманам мешочки с золотым песком. От этого куртка его по бокам раздулась.

— Джоун, набейте карманы мясом и сухарями, — распорядился он. — Мои-то полны золота, этим я и буду сыт, а вам без еды не обойтись.

Джоун пошарила в кухонном шкафу Бейта Вуда.

— Эти сухари не легче золота, да и потверже, — заметила она.

Келлз быстро посмотрел на нее. Во взгляде его была гордость, восхищение и тоска.

— Вы самая храбрая девушка из всех, кого я знал. Жаль, что я… Да нет, поздно об этом говорить… Джоун, если со мной что случится, держитесь Клива, думается, вы вполне можете на него положиться. Ну, пошли! И Келлз вышел из хижины. Чтобы за ним поспеть, Джоун пришлось чуть ли не бежать бегом. Она знала, что Джим скоро их догонит, его золото было спрятано в расщелине за ее каморкой, достать его оттуда не составляло труда. И все же она то и дело беспокойно оглядывалась назад. Они прошли не более двух сотен ярдов, как на тропе показался Клив. Заметив их, он пустился бегом и около первых палаток с ними поравнялся.

— Джим, кольт не забыл? — спросил бандит.

— У меня их целых два.

— Отлично. Никогда не знаешь… Джим, не верю я больше банде. Они все там спятили. Как ты думаешь?

— Не знаю. Дело-то нешуточное.

— Мы, конечно, уйдем, об этом не беспокойся. А вот банде уже никогда не сплотиться, — грустно заметил этот странный человек. — Теперь идемте помедленнее, — добавил он, — не надо привлекать внимания. Хотя кто сейчас на нас будет смотреть! Скажи, Джим, я правильно понял эту историю с Кридом?

— Конечно. У меня кишка тонка оказалась.

— Ладно, это неважно.

Потом Келлз обо всем забыл. Он шагал вперед, пристально глядя по сторонам, пока вдруг, пройдя поворот дороги, не застыл на месте, скрипнув зубами. Улица до противоположного конца поселка была безлюдна, зато вдалеке бурлила темная толпа. Келлз пошел в ту сторону. «Последний самородок» казался пустым сараем. Какая зловещая пустота в самом сердце поселка! Больше Келлз не произнес ни слова.

Джоун быстро шла между ним и Кливом. Она старалась собрать все силы, чтобы достойно встретить то, что ожидало их в конце пути. От жуткого хриплого воя толпы, от вида сотен взметнувшихся в воздух кулаков она вздрогнула. Уперев глаза в землю, она покрепче уцепилась за руки своих спутников.

Теперь они больше не спешили. Еще не видя толпы, Джоун ощутила ее присутствие. Какое разношерстное сборище! Шеи у всех вытянуты вперед, спины напряжены. Все смотрят куда-то вперед и вверх. А Джоун и не поднимала глаз.

Внезапно Келлз остановился. Джим крепко сжал ей руку. Их окружила толпа, слышался шепот. Они медленно двинулись вперед, со всех сторон их подталкивали и как бы направляли в определенное место. А люди все подходили и подходили. Скоро она, Келлз и Джим оказались в кольце. И тут она вдруг заметила огромную тушу Гулдена, возвышавшуюся над толпой, голову долговязого Оливера; потом Смита, Бликки, Брэда, Уилльямза, Бадда и других. Со всех сторон их окружали такие же кучки людей, и все они, тихо переговариваясь, куда-то шли, то и дело перегоняя Джоун. Вдруг раздался оглушительный рев. Толпа заволновалась. Рев был страшный, неестественно пронзительный, но в то же время в нем, звучало дикое, нечеловеческое торжество. Затопали сапоги, все пришло в движение, руки взлетели вверх. И вдруг все разом смолкло, воцарилась странная тишина, прерываемая лишь шиканьем и чьим-то прерывистым, тяжелым, похожим на всхлипы дыханием. Как Джоун ни противилась, идущее из глубин ее существа любопытство заставило ее поднять глаза.

Далеко впереди над толпой — на террасе склона — высилось уродливое сооружение из свежеспиленных бревен. На помосте неподвижно стояли черные силуэты людей. Их неподвижность казалась особенно неестественной, потому что над ними, раскачиваясь на веревке, в смертельных конвульсиях билось и дергалось что-то непонятно страшное. Качаясь, оно почему-то постепенно вытягивалось, движения его замедлялись. Наконец оно обрело формы человеческого тела. Человек висел на веревке, перехватившей ему шею. Голова была откинута назад, руки все еще слабо били воздух. Но вот по телу прошла судорога, человек затих и только продолжал покачиваться взад-вперед, темный, безвольный, страшный.

В ужасе застыв на месте, Джоун не могла оторвать от него глаз. Ее замутило, все застлала зыбкая красноватая пелена, окружающее виделось словно сквозь туман.

Помост обступили люди в масках, целые фаланги их разместились еще выше на склоне. Все были вооружены до зубов. Стояли они и на самом помосте. Их фигуры казались вырезанными из фанеры негнущимися силуэтами с резкими, отрывистыми движениями. Как разительно отличались они от двух безжизненно обвисших тел, тихо покачивающихся на веревках!

Сооружение, представшее глазам Джоун, было грубо сколоченной виселицей, на которой каратели успели повесить уже двух бандитов.

Двое других, со связанными за спиной руками, стояли тут же, на краю помоста, окруженные стражей. Перед каждым болталась веревка с петлей.

Это были Французик и Техасец. Над толпой снова пронесся тяжелый вздох, и снова все смолкло.

Начальник карателей, тоже в маске, обратился к Техасцу:

— Повторяю: чистосердечным признанием ты еще можешь спасти жизнь.

Говори, кто возглавляет этот Пограничный легион?

— Я же говорил — Пирс!.. Ха-ха-ха!

— Даем тебе последний шанс, — невозмутимо продолжал тот.

Техасец, похоже, оставил шутовство, стал серьезен.

— Клянусь Господом Богом, это Пирс! — объявил он.

— Никакая ложь тебя не спасет. Ну, говори правду! Мы все равно знаем, кто он, но нам нужны доказательства. Поторопись!

— Идите вы все к чертовой матери! — только и ответил Техасец.

Начальник карателей подал знак, и вперед вышли еще два человека в масках.

— Не хотите ли вы передать что-нибудь вашим близким? Что-нибудь сказать? — спросил один из них.

— Нет.

— Нет ли у вас какой просьбы?

— Есть. Повесьте этого французишку первым — охота посмотреть, как он будет дрыгаться.

Больше не было сказано ни слова. Каратели накинули на шею осужденного петлю. От черного капюшона Техасец отказался. Не стал он также ждать, когда вздернут веревку — сам шагнул с края помоста в пространство. Джоун зажмурилась.

По толпе снова прокатился странный, глухой, злобный и торжествующий рев. Слышать его было страшно. Люди застыли, как каменные, и все же Джоун всем телом ощущала грозную напряженность стоявших вокруг старателей. Ей казалось, что она ни за что не откроет глаз, не станет смотреть на корчащегося в петле Техасца. Но… открыла! И тут же по виду неподвижного тела поняла, что тот умер мгновенно, не мучаясь. Даже в минуту позорной смерти он остался самим собой — мужественным и верным. И Джоун припомнила, что раньше не раз слышала от него добрые слова. Один только Бог знает, что привело его к жизни пограничного бандита. Джоун тихо помолилась за упокой его души.

Настала очередь Французика. Он совсем обезумел от ужаса и не стоял на ногах. Карателям пришлось поддерживать его под руки. Ему надели на шею верёвку и, слегка приподняв над помостом, снова опустили. Он завизжал. Еще раз подтянув веревку, каратели заставили его замолчать. На этот раз его продержали в воздухе несколько секунд. Глаза у него выкатились, лицо почернело, грудь ходила ходуном, ноги размеренно бились, как у паяца на ниточке. Его опять опустили на помост и ослабили петлю. Это была пытка, из него вытягивали показания. Он почти задохнулся и какое-то время не мог прийти в себя. Потом сознание вернулось, и он в смертельном ужасе отпрянул от качавшейся перед глазами веревки.

Начальник карателей потряс петлей у него перед носом и показал на висящие тела трех бандитов.

На губах у Французика показалась пена, он стал что-то пронзительно выкрикивать на своем родном языке, но и без перевода каждый старатель понял, что он хочет сказать.

Толпа тяжело подалась вперед — словно по команде, — но тут же снова замерла в напряженном молчании.

— Говори по-английски, — приказал каратель.

— Скажу! Скажу! Все скажу!

Джоун показалось, что рука Келлза, которую она все еще крепко сжимала, чуть дрогнула. И вдруг резко дернулась… Перед глазами Джоун блеснул синий ствол, грохнул выстрел, и порохом ей опалило щеку. А Французик почему-то согнулся пополам и рухнул на помост.

На мгновение все звуки смолкли. Люди оцепенели. Но тотчас же толпа взорвалась истошными криками, по каменистой почве застучали тяжелые сапоги. Началось настоящее столпотворение — монолитная толпа вдруг раскололась, все бежали, кто куда. Сильная рука Клива обхватила Джоун за плечи, и их понесла воющая, орущая, корчащаяся людская волна. На миг мелькнуло темное лицо Келлза — его оттеснили и увлекли прочь. Потом неподалеку возник великан Гулден: с поистине Геркулесовой силой он расшвыривал путавшихся под ногами людей, словно они были не больше, чем кегли. Вверх взметнулись руки с револьверами. Разъяренные мужчины, с глазами, готовыми выскочить из орбит, рвались туда, откуда раздался выстрел. Наконец они пробились к месту и в растерянности остановились: кого хватать, что делать? Мечущиеся во всех направлениях обезумевшие рудокопы вскоре разбили банду Келлза на несколько кучек и рассеяли по всему пространству. Однако выстрелов больше не было.

В этом стремительном водовороте Джоун тоже закружило и понесло. Ноги ее почти не касались земли, ее толкали, пинали, но в тучах поднявшейся пыли, среди стремящихся куда-то потных тел она все время чувствовала руку Джима и сама крепко за него держалась. Наконец она ощутила под ногами почву, ее больше не пихали, не давили; можно было идти. Джим потащил ее вверх по каменистому откосу, и они карабкались все выше, пока не уперлись в какую-то хижину. Из бурлящего потока они благополучно выбрались.

Отдышавшись, они оглянулись назад. Глазам их представилось странное зрелище: окутанная клубами пыли виселица, отряд карателей с оружием наизготовку, озадаченных, Бог весть чего ждущих; три покачивающихся на ветру безжизненных тела, валяющийся на помосте труп; а еще ниже — перепуганная, мечущаяся орда людей, пытающихся спастись друг от друга. Выстрел Келлза вызвал страшный переполох: рудокопы не знали в лицо ни бандитов, ни карателей, все казалось, что вот-вот начнется кровавая свалка, сосед с подозрением косился на соседа, и наконец всех охватила паника. Каратели пытались держаться все вместе, чтобы легче было отражать нападение, а вот остальные бросились кто куда, ища какого-нибудь убежища. Зрелище было дикое, невообразимое. Такое могло породить только время неписаного и необузданного правосудия да кровь, бросившаяся в голову от непомерного напряжения нервов, апогей той беспорядочной поры, когда миром правит золото и насилие. Такое может случиться только раз, но то, что при этом происходит, невообразимо страшно. Тут обнажается людское малодушие и губительная, сила золота. Случившееся принесло свои плоды, предопределило судьбу Олдер-Крика. Ведь истинно порядочные, смелые люди в большинстве своем должны были бы вернуться назад: от опасности убегает лишь жалкий, трусливый, порочный люд. По крайней мере, так думала Джоун, глядя на то, что творилось в долине.

В тени хижины она привалилась к Джиму, и долгое время оба молча смотрели и слушали. Поток рудокопов теперь опять устремился к виселице, вокруг которой группами стояли каратели. Оттуда поднимался глухой гул возбужденных голосов. Многие, стоя кучками, горячо обсуждали происшедшее. Наконец начальник карателей кое-как навел порядок, обратившись к толпе с речью. Джоун не слышала, да и не хотела слышать, что он говорит.

— Как все неожиданно и быстро случилось! А, Джоун? — шепотом спросил Джим и покачал головой, словно все еще не веря в реальность событий.

— До чего он был ужасен! — прошептала в ответ Джоун.

— Ты про кого?

— Про Келлза.

Образ вожака бандитов заслонил в ее сознании все остальное.

— Ну, если хочешь, ужасен. А мне кажется — великолепен! Какая смелость! Перед сотней карателей, перед тысячами рудокопов! Но он, конечно, знал, что будет после выстрела.

— Ничего он не знал. И даже не думал об этом, — с жаром возразила Джоун. — Я-то чувствовала, как он весь дрожал, видела его лицо… Нет, он прежде всего думал о крушении своих надежд, потом — о предательстве Французика. По-моему, этот выстрел говорит, что он безумно смел и все-таки слаб. Он не мог бы справиться с собой, останься у него даже всего один патрон.

Клив в недоуменье посмотрел на Джоун, как будто ее красноречие было хоть и убедительно, но все же не слишком понятно.

— Ну, что ж. Нам повезло, да и ему тоже.

— А как ты думаешь, ему удалось уйти? — с беспокойством спросила Джоун.

— Конечно. Они все ушли. До единого. Ты когда-нибудь еще видела такую безумную слепую толпу?

— Чего ж тут удивительного? Каждый ждал, что в него тоже вот-вот начнут стрелять. А Келлзов Пограничный легион был большой силой. Если б его люди были ему верны, выполняли его приказы, он бы ни за что не погиб.

— Джоун! Что ты говоришь! Ты вроде бы об этом жалеешь?

— Знаешь, мне очень стыдно! Я совсем не то хотела сказать, а что — сама не знаю. Только Келлза мне все-таки жалко. Я столько из-за него перенесла… Чего стоят одни эти бесконечные часы неизвестности. Его судьба так тесно переплелась с моей судьбой — даже моей жизнью… да и твоей тоже.

— Кажется, я понял, что ты хочешь сказать, дорогая моя, — серьезно ответил Джим.

— Что же мы теперь будем делать? Как странно чувствовать себя свободной!

— Мне тоже. А что делать — подумаем.

Они еще довольно долго просидели за хижиной, в сравнительном уединении. Джоун пыталась собраться с мыслями, подумать, что и как делать дальше, но не могла — не могла отделаться от недавних впечатлений. Да и Джима вроде бы давил тот же груз. Хотя ему было еще хуже, на нем лежала ответственность за Джоун. День пошел на убыль. Солнце уже коснулось высокого хребта на западе. Волнения среди старателей понемногу улеглись, и ближе к заходу солнца вереницы людей потянулись по дороге через пустошь. Каратели в масках куда-то исчезли, и вскоре возле страшной виселицы с темными телами остались лишь притихшие зеваки. Посмотрев вниз, Джоун сразу увидела, что, уходя, каратели повесили и Французика — его труп покачивался в той самой петле, от которой его едва не спасло предательство. Значит, даже мертвый, он не избежал позорной веревки. Какое беспощадное свидетельство жестоких нравов новоявленных блюстителей порядка! Они ушли, оставив трупы болтаться на веревках! Господи, как ужасен вид этих покачивающихся темных, обмякших тел! Лежащий на земле мертвец еще сохраняет какое-то достоинство смерти. А тут людей не только лишили жизни, саму их смерть лишили присущего ей величия, оставили только ее отвратительный ужас. И Джоун почувствовала, что эта зловещая картина будет преследовать ее всю жизнь.

— Джоун, нам надо уходить из Олдер-Крика, — объявил наконец Клив и встал. Слова, казалось, придали ему решимости. — Сперва я подумал, что все бандиты поспешат убраться подальше отсюда, а теперь что-то засомневался, кто их знает, что они станут делать. Взять хоть того же Гулдена. Здравый смысл вроде бы должен заставить их на время затаиться. Ну, а нам все равно надо уходить, чем бы все ни обернулось. Только вот как?

— Давай пойдем пешком. Если станем покупать лошадей или дожидаться почтовой кареты, придется обращаться к людям, а я боюсь…

— Все это так, да ведь дорога наверняка кишит бандитами. А тропы, даже если б мы их сумели найти, и того опаснее.

— Тогда сделаем так: идти будем только ночью, а днем где-нибудь отдыхать.

— Нет, так тоже не годится. Идти в такую дорогу без еды, без одеял…

— Ну, давай пройдем пешком хоть часть пути.

— Нет-нет. Лучше сразу поедем почтовой каретой на Бэннок. Теперь они наверняка будут с вооруженной охраной. Загвоздка только в одном: скоро ли они отправятся? Ну, хватит разговоров, пора идти в поселок.

Стало темнеть. Засветившиеся кое-где огни еще больше сгущали тени. Пока Джим и Джоун спускались с откоса, Джоун все время шла рядом с ним. Ей почему-то казалось, что она сообщница бандитов, она пугалась каждого встречного, чуть не шарахаясь в сторону, если им попадалась кучка тихо толкующих о чем-то людей. И только поняв, что на них с Джимом никто не обращает ни малейшего внимания, немного приободрилась. Джим тоже обрел больше уверенности в себе. Надежной защитой казалась и спускающаяся темнота. Чем дальше они шли по улице, тем больше им попадалось народу. Салуны снова искрились весельем: Олдер-Крик возвращался к обычной свободной, беззаботной жизни. Почтовая контора находилась недалеко от «Последнего самородка». Это была большая палатка без переднего полотнища, на месте которого возвышалась конторка. В палатке тускло горела лампа. Снаружи слонялось, как бы без дела, с полдюжины мужчин, внутри находилось еще несколько человек, двое из которых, по всей видимости, принадлежали к вооруженной охране. Джим спросил, ни к кому не обращаясь:

— Когда отходит ближайшая карета на Бэннок?

Человек за конторкой резко оторвал голову отлежавших перед ним бумаг.

— Когда мы ее отправим, — грубо ответил он.

— Ну и когда это будет?

— А тебе какое дело? — ответил тот еще грубее.

— Мне нужно два места.

— Тогда другое дело. Входи, мы на тебя посмотрим. Нам нынче приходится осторожничать.

Человек улыбнулся. Очевидно, он знал Джима и был высокого о нем мнения. Эта сцена успокоила Джоун, утихло мучившее ее жестокое сердцебиение. Она увидела, как Джим передал за конторку мешочек золота, из которого агент отвесил, сколько полагалось за их проезд. Возвращая мешочек, он что-то сказал Джиму на ухо. Потом Джим повел ее прочь, крепко прижимая к себе ее руку.

— Все в порядке, — возбужденно шепнул он, — карета отходит на рассвете. Обычно они отправлялись много позже, около полудня. Но завтра хотят выехать пораньше, пока никто не видит.

— Боятся, что может быть нападение?

— Ну, он этого так прямо не говорил. Но все может быть… Да ты не беспокойся, я правда думаю, что ничего не случится. Знаешь, у меня столько золота, мне кажется, я вешу не меньше тысячи фунтов.

— Что же мы пока будем делать? Джим остановился посреди дороги. Было уже совсем темно. В поселке зажглись огни; по улице взад-вперед расхаживали люди, под сапогами погромыхивали плохо пригнанные доски мостков; из салунов доносился шум голосов; в «Последнем самородке» вразнобой играл оркестр.

— В самом деле, что? — неуверенно повторил Джим.

Сама Джоун еще ничего не могла предложить; однако страх ее почти оставил, мысли понемногу прояснились, и она поняла, что скоро голова опять заработает.

— Надо бы поесть и отдохнуть, — подсказал здравый смысл Джима.

— Поесть я попробую, а вот уснуть мне сегодня вряд ли удастся, — заметила Джоун.

Джим повел ее в маленькую мексиканскую закусочную, состоявшую из двух палаток, соединенных дверью. Столом служила доска, положенная на две бочки, сиденьем другая доска, покоящаяся на небольших бочонках. Помещение неровным светом освещала коптящая лампа. Стол мексиканца вполне соответствовал обстановке, но все было чисто и вкусно. Джоун, привыкшая к стряпне Бейта Вуда, оценила и то и другое. Они с Джимом были единственные посетители. Мексиканец, прилично говорящий по-английски, был любезен и мил. Видно, ему приятно было, что его еду оценили. Вкусный ужин вкупе с дружелюбной болтовней мексиканца успокаивающе подействовали на Джима. Он перестал прислушиваться, не посматривал исподтишка на дверь.

— Джоун, похоже, все обойдется, — сказал он, взяв ее покоившуюся на столе руку. Глаза у него потеплели, он робко нагнулся к ней.

— Ты не забыла, — шепнул он, — ведь мы с тобой муж и жена?

Джоун слегка вздрогнула.

— Еще бы, — торопливо прошептала она. Но, похоже, она все-таки забыла.

— Ты моя жена.

Джоун посмотрела на него. Каждый нерв у неё затрепетал. По телу разлилась горячая волна.

Джим засмеялся, как мальчишка.

— Это первый ужин в наш медовый месяц!

— Джим! — прошептала Джоун, и щеки у нее зарделись.

— Ты сидишь со мной! Как ты хороша! Да только ты не девушка, ты все еще Дэнди Дейл!

— Не называй меня так! — воскликнула Джоун.

— Непременно буду… всю жизнь! Мы сохраним этот бандитский костюм. Ты иногда будешь его надевать — так, покрасоваться… напомнить мне о прошлом… попугать детей…

— Джим Клив!

— Джоун, милая моя Джоун, мне даже страшно, что я так счастлив! Но что поделаешь. Мы выберемся отсюда. Ты моя. У меня куча золота. Господи! Я даже не представляю, сколько. Только тебе его за всю жизнь не истратить. Правда, все сейчас как во сне?

Джоун улыбнулась сквозь слезы. Рассердиться она не могла.

— Сперва вытащи отсюда меня и золото, а потом и кукарекай.

Слова эти отрезвили Джима. И вот опять темнота улицы. В свете редких тусклых огней взад-вперед сновали темные тени.

— До утра еще далеко. Куда нам пойти, чтобы ты немного поспала? — пробормотал он.

— Поищи место, где можно было бы посидеть и подождать рассвета.

— Нет, пожалуй, не стоит. — Джим на минуту задумался. — Лучше вот что сделаем. Думаю, бояться нечего.

И он повел ее по улице, в ту часть поселка, что поднималась по открытому каменистому склону. Скоро они уже карабкались вверх. Хотя небо было усеяно яркими звездами, Джоун то и дело спотыкалась о камни. Ей казалось чудом, что Джим шел так легко и свободно, и она крепко вцепилась ему в руку. Говорили они мало, да и то шепотом. Время от времени Джим останавливался и прислушивался или осматривал чернеющий над ними склон в поисках ориентира. Вскоре они прошли площадку, усеянную крупными обломками скал, потом Джим чуть ли не на руках перенес Джоун через еще более трудный участок и остановился перед небольшой нишей.

— Вот тут я обычно спал, — пояснил он шепотом.

Джим закутал ее в одеяло, они уселись, привалясь к скале, и Джоун положила голову ему на плечо.

— Ты не озябнешь? Ведь на мне твоя куртка и одеяло, — забеспокоилась Джоун.

Джим засмеялся.

— Помолчи-ка. Ты совсем измучилась, тебе надо отдохнуть, поспать.

— Поспать? Вряд ли из этого что-нибудь выйдет, — сонным голосом пробормотала Джоун.

— Как это не выйдет? Да ты уже совсем засыпаешь. Я ведь все равно не буду с тобой разговаривать, мне надо подумать.

— Джим, — вдруг снова шепнула Джоун, — поцелуй меня на ночь.

Ей показалось, что он нагнулся к ней слишком уж поспешно. Голова его заслонила звезды. На мгновение он крепко обнял ее, она почувствовала, как он дрожит. Потом он быстро поцеловал ее в щеку и тут же отпустил, почти оттолкнул от себя. Какой он странный, подумалось Джоун. Да и вообще все вокруг казалось странным. Никогда раньше не видела она таких странных, огромных и таких близких звезд. Со всех сторон ее и Джима обволакивала, укутывала, укрывала от глаз людских мягкая темнота. Было тихо, но и сама тишина как будто что-то говорила. Свет звезд падал Джиму на лицо — энергичное, напряженно ждущее и — прекрасное. Так он и будет сидеть всю ночь, не смыкая глаз, чутко прислушиваясь к каждому шороху, оберегая ее покой, пока не посереет восток. Как он изменился! Он — ее муж!

Только это, верно, просто сон. Поверить в это можно будет, лишь когда станет совсем светло, когда она увидит на пальце его кольцо.

Джоун согрелась, приятная истома охватила ее, тело расслабилось. В общем, можно и поспать. Только вот почему ей никак не избавиться от какого-то неясного страха? Такая тихая, спокойная, прекрасная ночь, небо усыпано блестками звезд; с нею ее Джим, он оберегает ее, никому не даст в обиду; а завтра они навсегда уедут отсюда! Все это так, но в мыслях ее преследовали мрачные, будоражащие воображение образы, виделся и Келлз. Где-то он сейчас? Вернулся на свою кровавую тропу, к своей кривой судьбе, горькой тоске? В том давешнем людском водовороте, в немыслимой давке он ее потерял. И Джоун захлестнула тупая боль, жгучий стыд — острая жалость к Келлзу. Она сама не могла бы сказать, почему. Наверное, потому, что она обладала непонятной способностью пробуждать к жизни лучшие стороны его души. Какая женщина тут устоит? И как ужасно, чудовищно сознавать, что в ее руках были силы, способные отвратить его от преступной жизни, а она этого не сделала! Однако еще страшнее было сознавать, что он и при ней продолжал проливать кровь, будет лить ее и впредь, хотя она могла этого не допустить, могла спасти жизнь многому множеству несчастных старателей. А ведь у каждого, наверное, где-то была жена или любимая. Но тут уж ничего нельзя было поделать. Она любила Джима Клива. Можно было бы пожертвовать собой, а вот Джимом — ни за что, даже если б этим она спасла сотню бандитов и старателей.

Джоун поняла, что мысли о Келлзе будут преследовать и мучить ее всю жизнь. Ни разу в тиши и покое своего дома не ляжет она спать, не подумав о Келлзе: как он, угрюмый, страшный, отягощенный бременем, кровавых преступлений, все ходит по хижине, или едет по уединенной тропе, или лежит, обратив к далеким звездам измученное лицо. Рано или поздно он встретит свою судьбу. От этого никуда не уйти. Тут Джоун представила себе недавнюю зловещую сцену, тихо покачивающиеся тела; но нет, жизнь Келлза так не кончится. Он гнусный преступник, но он не рожден для петли. Его может зарезать во сне любой из его шайки, ставший на путь предательства, потому что таков закон зла. Однако скорее всего он найдет свой конец в каком-нибудь вертепе, в последней драке за игорным столом, где на карту ставится не только золото, но и сама жизнь.

Все бандиты грабили золото, а потом играли и дрались. Драка, в которой погибнет Келлз, будет ужасна. Казалось, Джоун провидит одинокую хижину с дымным очагом, слабо мерцающими фонарями, плавающим в воздухе синим табачным дымом; распростертые на полу тела бандитов; застывшего окровавленного Келлза, гиганта Гулдена, в смерти еще более страшного, чем в жизни; на грубо сколоченном столе — мешочки с золотом, а на полу целые кучи, целые россыпи тускло блестящих золотых крупинок; они устилают доски, словно наносный песок, и как песок бесполезны. Вот оно, царство золота — знак разрушения и гибели.

Глава XVIII

Все виденья, порожденные болезненным воображением Джоун, канули в небытие, и, когда она проснулась, ей показалось, что она так и не сомкнула глаз. Однако небо на востоке уже чуть светлело, и Джим легонько тряс ее за плечо.

— Да нет, ты и поспать толком не успела, так, вздремнула, — сказал он, помогая ей встать. — Пошли отсюда.

Они осторожно выбрались из-за обломков скал и стали быстро спускаться с откоса. В серых утренних сумерках перед ними возник темный силуэт, очень похожий на хижину Келлза, но тут же исчез. И только когда они вышли на дорогу, Джоун поняла, что это на самом деле была та самая хижина, в которой она столько времени прожила пленницей. Они шли быстро и очень скоро дошли до поселка. Огней еще нигде не зажигали. Палатки и лачуги казались непривычно мрачными. Дорога была пустынна. Ни один звук не нарушал предутреннюю тишину. За поворотом улицы, в сумеречной дали.

Джоун увидела неясные очертания почтовой кареты с лошадьми. Джим ускорил шаг.

Вскоре они подошли к карете. Лошади нетерпеливо переступали с ноги на ногу. Кучер уже сидел на козлах с вожжами и кнутом в руках, а рядом, держа на коленях ружья, устроились двое охранников. Дверца кареты была отворена. Внутри сидели люди. Один высунулся в окно и, держа за ствол ружье, тихо толковал о чем-то с другим человеком, возившимся с постромками.

— Привет, Клив! Что-то поздновато! — приветствовал их появление третий, вроде бы вчерашний агент. — Садитесь. Когда думаешь вернуться?

— Еще не решил, — неохотно ответил Клив.

— Ну, счастливого пути, — сказал тот, закрывая за Джимом и Джоун дверцу. — Трогай, Билл.

Карета дернулась и покатила. Джоун с неприязнью подумала, что жутким скрипом рессор и грохотом колес по камню карета растерзала предрассветную тишь. А Джим радостно сжал Джоун руку — они уезжают! Им повезло, рядом никого не было. Напротив сидели трое: охранник с головой, наполовину высунутой в окошко, бородатый рудокоп, то ли сонный, то ли просто вялый по натуре, и совсем молодой человек, тонкий и деликатный, явно не из старателей. На Джима и Джоун никто не обращал внимания.

Дорога пошла вниз, и Билл, кучер, пустил четверку лошадей рысью. Старая, разболтанная карета вот-вот готова была с грохотом развалиться на части. Она покачивалась, заваливалась то на один бок, то на другой, подпрыгивала на камнях и корнях деревьев. Джоун едва не вылетала со скамьи и сидела, держась одной рукой за поручень, а другой вцепившись в Джима. А когда карета съехала в неглубокий ручей и загромыхала по валунам, Джоун не на шутку испугалась, как бы ей не переломало кости. За ручьем дорога пошла по другой стороне ущелья и стала ровнее.

— Это та же дорога, по какой мы приехали сюда, — шепнул Джим на ухо Джоун.

Та удивилась, она считала, что Бэннок находится в противоположной стороне, но это ее не обеспокоило — вероятно, дорога скоро куда-нибудь повернет.

Тем временем совсем рассвело, и солнце залило долину мягким розовым светом. Внутри кареты тоже стало светло. Джоун больше не смущало присутствие чужих людей — на нее никто не обращал внимания, кроме молодого человека, но и тот, оглядев ее и слегка, словно про себя, улыбнувшись, погрузился в собственные мысли. Он не производил впечатления человека с достатком и, казалось, был чем-то сильно обеспокоен. Под широкой курткой Джим держал Джоун за руку и время от времени говорил что-то о том, что привлекало его внимание за окошком. А карета все катилась и катилась, словно гналась за ровным топотом копыт.

Джоун показалось, что она узнала поросшее кустарником узкое ущелье, по которому Джесс Смит вывел их когда-то на широкую новую дорогу. Наверно, Джим подумал о том же, потому что в этот момент сильно сжал ей руку. Когда ущелье осталось позади, Джоун почувствовала, что дышать стало свободнее. Теперь каждая миля уводила их все дальше и дальше от бандитов, и она испытывала ни с чем не сравнимое облегчение.

Время больше не тянулось так медленно. Джоун очень хотелось поговорить с Джимом, но мешало присутствие посторонних. А Джим поддался общему настроению — каждый из пассажиров спокойно предавался своим мыслям. Успокаивала и бдительность стражи. Правда, опасность все же могла поджидать их впереди, за любым поворотом дороги. Джоун вспомнила, как Келлз однажды заметил, что Бэннокскую карету еще ни разу толком не брали, зато, когда этим займется он сам, все будет сделано как надо. Монотонное покачивание кареты утомляло. Воздух внутри прогрелся, поднялась пыль, появились докучливые мухи. Все это очень раздражало Джоун. Куда подевалось ее обычное спокойствие! Миля за милей оставались позади, а она нервничала все больше и больше.

Карета выехала из долины, и теперь дорога, петляя в предгорьях, поднималась вверх к скалистым склонам. Каждая лощина, каждый овраг приводил Джоун в трепет. Лучшего места для засады не найти! Но карета благополучно катила дальше; тревожное ожидание понемногу оставило Джоун, она позволила себе расслабиться и, откинувшись на спинку сиденья, закрыла глаза. От тряски, жары и духоты она очень устала, ее клонило в сон.

Но не успела она задремать, как раздался оглушительный грохот выстрелов. Стреляли из ружей. Под пулями внутри кареты во все стороны полетели щепки, они больно царапали кожу лица, рук. Снаружи громкие хриплые крики смешались с пронзительным визгом лошади. Карета закачалась, накренилась и стала на месте. С крыши раздался тяжелый залп.

Джим что-то крикнул Джоун и повалил ее на скамью. На колени ей свалился убитый охранник. От леденящего тошнотворного ужаса Джоун почти перестала видеть и слышать.

Прозвучал второй залп бандитов, после чего с крыши кареты больше не было сделано ни одного выстрела. Потом раздался топот копыт, храп испуганных лошадей.

— Джесс Смит! Стой! — заорал Джим.

— Давай, давай, Малыш! — послышался хриплый голос. — Что за черт, это же Джим Клив! — Эй, Гул! — завопил еще кто-то, и Джоун узнала голос Бликки.

Джим приподнял ее голову. От страха он был бледен как полотно.

— Любовь моя, ты не ранена?

— Нет. Только я очень испугалась.

Джоун выглянула в окошко и увидела бандитов. Одни были верхом, другие уже спешились и с ружьями в руках толпились вокруг кареты. Джим открыл дверцу, вышел и позвал Джоун. Ей пришлось перешагнуть через труп охранника. Рудокоп и молодой человек, все еще сжавшись в комок, лежали на скамье.

— Никак это Джим и Келлзова девчонка, Дэнди Дейл! — воскликнул Смит. — Ребята, это точно неспроста! Слушай, парень, ты хоть не ранен? И девушка тоже?

— Нет. Но вашей заслуги в этом нет, — ответил Клив. — С него это вы решили набить карету свинцом? — Ни черта не понимаю! — снова воскликнул Смит. — Зачем Келлзу понадобилось отправлять тебя каретой! Когда он послал нас взять ее, он и словом не обмолвился, что вы в ней будете. Когда и где ты видел его в последний раз?

— Вчера вечером, в поселке, недалеко от нашей лачуги, — скороговоркой ответил Джим. Он, не задумываясь, воспользовался представившейся возможностью. — Он поручил мне Дэнди Дейл. Велел утром сесть в карету. Я думал, он сам в ней будет или где-то нас встретит.

— Больше он ничего не велел тебе делать?

— Нет, только позаботиться о девушке, пока он сам не объявится. Да, еще он сказал, что потом что-то нам сообщит.

Смит в недоумении переводил взгляд с Клива на Бликки, а потом и на Гулдена, который вышел вперед, растрепанный, с опущенным револьвером в руке. Проследив за взглядом его огромных серых глаз, Джоун увидела свесившийся с козел труп кучера и лежащих сзади него охранников. Одна лошадь из переднего уноса неподвижно лежала на земле, вторая тревожно ее обнюхивала.

— Эй, кто там внутри? — рыкнул Гулден, просовывая в дверцу револьвер. — Выходите!

Молодой человек, спотыкаясь, вышел, обхватив руками голову. Он был смертельно бледен, весь дрожал и от страха так ослаб, что еле держался на ногах.

Гулден ткнул рукояткой бородатого старателя.

— Давай, вылазь!

Рудокоп, согнувшись пополам, сидел на скамье и не двигался.

— Вроде продырявлен, — заметил Смит, — но еще не помер: слышишь, дышит, что больная кобыла.

Гулден просунул внутрь мускулистую лапу, одним рывком стащил раненого с сиденья и выволок из кареты. Несчастный со стоном рухнул на дорогу. Шея и рука у него были в крови. Гулден нагнулся, рванул его за куртку, засунул руку под одежду, рванул еще раз, посильнее, и с торжеством извлек широкий черный пояс, туго набитый золотом.

— Ха! — вырвалось у него из глотки. Звук был отвратителен, страшен, однако не выражал ни удовлетворения, ни, тем более, восторга. Гулден передал пояс ухмыляющемуся Бадду и повернулся к молодому человеку.

— Золото есть?

— Нет. Я… я не старатель, — еле слышно ответил тот.

Гулден пошарил у него под курткой, похлопал по карманам и приказал:

— Повернись!

— Эй, Гул, отпусти его, — запротестовал Джесс Смит.

А Бликки схватил Гулдена за могучее плечо.

— А. ну, поворачивайся! — повторил Гулден, не обращая ни малейшего внимания на недовольство товарищей.

Молодой человек все понял. По лицу у него разлилась смертельная бледность, он весь вспотел.

— Ради Бога… не убивайте меня! — еле прошептал он. — У меня ничего нет, ни золота, ни оружия.

Гулден повернул его, словно волчок, и, подталкивая, повел вперед.

Пройдя несколько шагов, молодой человек пошатнулся и, повернувшись к Гулдену, упал на колени.

— Не… не… убивайте… меня! — взмолился он.

Увидев, что Джим весь напрягся и как будто изготовился к прыжку, Джоун изо всех сил вцепилась ему в руку — в эту страшную минуту она могла думать только о нем, о том, что им надо выжить.

Остальные бандиты недовольно поругивались, но никто не тронулся с места.

Гулден выхватил огромный револьвер. Волосы у него встали дыбом, по огромному телу пробегала странная дрожь, как бывает, когда что-то очень тяжелое, получив сильный толчок, готово вот-вот сдвинуться с места.

Молодой человек, уже почти лишившийся памяти, понял, что все кончено.

— Позвольте мне помолиться, — простонал он.

Джоун не упала в обморок, но ее вдруг охватила такая слабость, что глаза сами собой закрылись.

— Гул, — вдруг со злостью заорал Бликки, — я не дам тебе так, за здорово живешь, убить этого мальца! Это ж глупо! Мы и без того влипли в Олдер-Крике… Беги, парень, уноси ноги!

Джоун открыла глаза и увидела, что Бликки ухватился за жилистую руку Гулдена и крепко ее держит, а по дороге бежит тот молодой человек. Радости Джоун не было предела, однако реакция на одно только намерение Гулдена не преминула дать о себе знать. В голове вихрем закружились языки черного пламени, взгляд запылал, и она привалилась к Джиму. Но тут же в ней проснулся и дух протеста, первобытная жажда жизни. взяла верх. Вот теперь у нее хватит смелости, если не сил, бороться, сопротивляться. Однако, чтобы восстановить внутреннее равновесие, ей нужно было отвлечься, увидеть другие картины, услышать другие звуки. Сейчас она была бы рада и новому потрясению, даже боли. Взгляд ее остановился на бородатом рудокопе — он лежал на том же месте, где упал, и ловил ртом воздух. Видно было, что пришли его последние минуты. Джоун быстро опустилась возле него на колени и приподняла ему голову. По ее знаку Клив принес флягу. Но рудокоп уже не мог сделать ни глотка, и умер, так и не произнеся ни слова.

У Джоун закружилась голова. Клив помог ей подняться, отвел в сторону от дороги и усадил на берегу ручья. А бандиты принялись за дело. Бликки и Смит обрезали на лошадях сбрую, Малыш Джоунз, словно упырь, обшаривал трупы, еще трое бандитов, которых Джоун едва знала в лицо, упаковывали тюки; Бадд, широко улыбаясь, как бы предвкушая богатую добычу, стоял у кареты, а Гулден с ловкостью гориллы, на которую был так похож, взобравшись на крышу, обыскивал все, что там было. Вдруг из-под козёл кучера он вытащил кожаный мешок — небольшой, но очень тяжелый. Он кинул его Бадду, чуть не сбив того с ног. Бадд схватил мешок и тут же издал торжествующий победный клич, совсем как индеец.

С криками и гиканьем к нему сбежались остальные бандиты. А Гулден тем временем вытащил еще мешок. Со всех сторон к мешку потянулись жадные руки. Гулден сбросил его вниз, и тут же вокруг него началась свалка. Казалось, бандиты дерутся, но это была всего лишь игра. Они просто веселились. Схватить мешок удалось Бликки, и он торжественно поднял его над головой. Он бы и помахал им, да мешок был слишком тяжел. Потом Гулден вытащил еще несколько маленьких мешочков и, как бы дразня товарищей, сложил их перед собой на козлах. Бандиты, стоявшие внизу, бурно запротестовали. Тогда великан снова засунул руку под козлы. Тело его напряглось, лицо побагровело — видно было, что он изо всех сил тянет что-то очень тяжелое. На мгновение он остановился и оглядел толпившихся вокруг бандитов. В его глазах, обычно ничего не выражавших, мелькнуло что-то вроде сожаления — он жалел, что с ним были товарищи, вот если б он был сейчас один! Однако, глухо выругавшись, он одним рывком вытянул из-под козел и поднял самый большой мешок, туго перевязанный, опечатанный, с наклейкой.

— Сто фунтов! — проревел Гулден.

На минуту Джоун показалось, что вокруг кареты беснуется куча чертей — они приплясывали, размахивали руками и что-то орали огромному взъерошенному черту, возвышавшемуся над ними, который отвечал таким же бессмысленным ревом.

Наконец Гулден утихомирил расходившихся бандитов, от радости совсем ополоумевших.

— Всем всего поровну! — провозгласил он. Теперь лицо его почернело. — Неужто вы, дураки, думаете делить золото прямо на дороге? И так сколько времени потеряли!

— Ну конечно, Гул, — крикнул за всех Бадд.

Никто не возражал.

— Вот это куш! — воскликнул Бликки. — Знаешь, Гул, хозяин знал, что так будет. Странно, что его еще нет.

— Куда мы теперь? — спросил Гулден. — Давайте решать.

Все единодушно высказались за Горный Стан. Гулдену это, похоже, было не по душе, но возражать он не стал.

— Идет. Горный Стан так Горный Стан. Только в долю, кроме нас и Келлза, никто больше не войдет.

Все дружно принялись готовиться к отъезду. Гулден настоял, чтобы все золото погрузили на его лошадь. Он казался прямо одержимым и даже ни разу не взглянул на Джоун. Распоряжался всем Джесс Смит. Одну из почтовых лошадей навьючили тюками, другую, подложив вместо седла одеяло, дали Джиму. Бликки галантно предоставил свою лошадку Джоун и подогнал ей по росту стремена, а сам взгромоздился на тощую спину приглянувшейся ему почтовой лошади. Гулдену не терпелось поскорее убраться с дороги, он даже дважды пытался ускакать вперед, но его криками заставляли вернуться. Наконец все было готово. Джесс Смит оглядел сцену, словно генерал поверженного на поле боя врага.

— Ну, кто первый нас встретит — закачается! Вот увидите.

— А как насчет Келлза? — вдруг спросил Бликки.

— А Келлз ничего не получит. Его с нами не было! — отрезал Бадд.

Бликки зло посмотрел на него, но промолчал.

— Слушай, Бликки, — продолжал Бадд, — я что-то никак всего этого в толк не возьму.

— Порасспроси-ка еще Джима. Может, теперь-то он расскажет все попонятней, — предложил Бликки.

Джим Клив слышал разговор и был готов ответить.

— Я почти ничего больше не знаю. Но кое о чем догадываюсь. Келлз засек эту отправку золота. И по какой-то причине велел нам ехать той же каретой. Сказал, потом все объяснит, чего ждать, что делать, а сам больше не пришел. Конечно, он знал, что вы со всем справитесь. И уж наверняка должен был быть где-то близко. Он скоро объявится.

Джоун лея эта выдумка показалась совершенно неправдоподобной, нелогичной, однако бандиты приняли ее глазом не моргнув. Вероятно, то, что наговорил Клив, каким-то образом совпадало с тем, что им было известно о планах и действиях Келлза после провала в Олдер-Крике.

— Поехали, — снова проревел Гулден, находившийся впереди, — не гнить же нам тут.

И вот, даже не бросив последнего взгляда на изрешеченную пулями карету, на валяющиеся вокруг трупы, бандиты цепочкой тронулись в путь. Джесс Смит сразу свернул с дороги в мелкий ручей, похоже, намереваясь так и ехать по его руслу. За ним повернул Гулден; дальше ехали трое бандитов с вьючными и свободными лошадьми; Клив и Джоун, держась вместе, следовали за ними. Замыкали кавалькаду Бадд и Бликки. Путь был неудобный; каменистый и скользкий, так что вскоре цепочка разорвалась, ехали кто как попало. Но Клив ни на шаг не отъезжал от Джоун. Раз, улучив момент, он незаметно наклонился к ней.

— Нам надо при первой же возможности бежать, — сказал он мрачно.

— Нет!.. Гулден! — почти выкрикнула Джоун. Она с трудом выдавила это имя, пришлось сперва облизнуть губы.

— Пока у него в руках все это золото, он о тебе не вспомнит.

Умом Джоун и сама это прекрасно понимала, однако ее прежний болезненный страх, теперь еще больше усилившийся, стал прямо наваждением. И все же, несмотря на царивший в ее голове хаос, у Джоун родилась мысль, говорившая о силе ее духа.

— Я могу надеяться только на Келлза. Если он в ближайшее время нас не нагонит — тогда бежим. А если ничего не получится, — тут Джоун с отвращением показала на ехавших впереди, — тогда ты… убей меня прежде… прежде…

Голос у нее задрожал и замер.

— Обещаю, — скрипнув зубами, твердо ответил Джим.

Через некоторое время Джесс Смит вывел отряд из русла ручья и стал подниматься по склону голых скал, чтобы не оставить никаких следов. Сейчас это было важнее, чем ноги лошадей или удобство людей. Он безошибочно находил твердый грунт и вел по нему отряд. Сам он, казалось, не знал, что такое усталость, и углядеть за ним порою было почти невозможно.

Для Джоун езда скоро превратилась в сущую пытку, но на отдых не останавливались, Смит неутомимо ехал вперед и вперед. Зашло солнце, стало смеркаться, потом совсем стемнело, а кавалькада все продолжала путь. И только когда Джоун стало казаться, что больше ей не выдержать, Джесс подал знак остановиться. Джим снял ее с седла и положил на траву. Она попросила пить и никак не могла оторваться от фляги. А вот есть не стала. В ушах у нее тяжело стучало, голову словно стянуло тугой повязкой. Она еще воспринимала окружающий мрак, потрескиванье хвороста в кострах, пляшущие вокруг тени, снующих около людей, но, более всего — и это одно только и помогало ей хоть как-то сохранять самообладание — она непрестанно чувствовала присутствие Джима, его внимание и заботы. Потом звуки ушли куда-то вдаль, и ее поглотила ночь.

Когда утром она проснулась, ей показалось, что со вчерашнего вечера прошла целая вечность. Голова была снова ясной, и если бы не боль во всем теле, она чувствовала бы себя вполне здоровой и сильной. Есть было почти нечего, да и на готовку пищи времени уже не оставалось.

Гулден безудержно рвался дальше. Как скупой рыцарь, он не спускал жадного взгляда с седла, к которому были приторочены мешки с золотом. Но теперь и вся банда спешила не меньше. Золото превратило всех в одержимых, все ждали только одного — когда наступит минута дележа. Как это прискорбно! Как ужасно! Зачем им золото? Чем оно им поможет? В путь тронулись до восхода солнца и ехали рысью. Теперь Смит вел кавалькаду вниз со скалистых склонов в зеленые долины. Джиму, ехавшему без седла на хромой лошади, приходилось туго, но он все равно всю дорогу держался либо рядом с Джоун, либо позади нее. Они почти не говорили, а если и перекидывались парой слов, то только о трудностях езды. Джоун чувствовала себя лучше, по крайней мере, смятение ее улеглось. Но чтобы держаться, ей пришлось собрать все силы. И тут она узнала о себе кое-что новое: узнала, что на самом деле она крепка как сталь, что ее стройное тело способно вынести любые трудности. Они ехали и ехали, казалось, позади осталось не меньше тысячи миль, а конца все не было видно. Но на этот раз неутомимый Смит остановился все-таки до темноты.

Лагерь разбили у воды. Бандиты были веселы, хотя опять остались без пищи. Все толковали о завтрашнем дне. Там, за следующим восходом, было все, весь мир, вся жизнь. Многие даже не стали курить, поскорее улеглись, чтобы быстрее наступило это завтра. А вот не знающий усталости Гулден бодрствовал, ни на минуту не забываясь, бдительно сторожил седло с золотом, сидя над ним, словно высеченная из ночи гигантская тень. И Бликки, вынашивая какой-то хитрый замысел, то ли в интересах Келлза, то ли в своих собственных, тоже не смыкал глаз, следил за Гулденом и остальными.

Джим, рискуя рассердить Джоун, уговаривал ее получше отдохнуть и обещал никуда не отходить, пока она спит.

Сквозь полусомкнутые веки Джоун увидела звезды. Казалось, сама ночь осторожно закутывала ее в темное мягкое одеяло.

Когда на другой день кавалькада подъезжала к Горному Стану, красное солнце стояло еще совсем низко. Пасущийся в долине скот перестал щипать траву и уставился на караван. Лошади гарцевали и тихо ржали. Всюду были цветы, порхали птицы, на листьях сверкали капли еще не обсохшей росы, весело плескалась в ручье вода — все в Горном Стане улыбалось ясному свежему утру.

Джоун хорошо помнила тропу, по которой так часто ездила на своей лошадке. Вот ивняк, где она в первый раз столкнулась с Джимом. Сердце у нее забилось. Вот сосны — они приветствуют ее. Все в долине говорило о том, что она дома, только как она этого дома боялась! Сколько всего здесь произошло! А сколько еще произойдет!

Вдруг раздался чистый, звенящий голос.

Сердце у Джоун забилось еще быстрее. Взглянув на склон, она увидела на террасе высокую, стройную темную фигуру. Это был Келлз.

Глава XIX

Усталая, покрытая пылью кавалькада остановилась на ровной террасе перед хижиной бандита. Гулден проревел какое-то приветствие. Остальные весело его повторили. Торжествуя лихую победу, они по привычке все еще относились к Келлзу как к своему вожаку. А сам Келлз на этот счет нисколько не обманывался. Он спокойно прошел мимо лошади, к седлу которой были приторочены тяжелые мешки с золотом. Глаза его искали только Джоун.

— Девочка, как я рад тебя видеть! Никогда и никто не доставлял мне столько радости, — удивленно воскликнул он вдруг севшим голосом. — Что случилось? Я никогда…

Но тут к нему наклонился Джим Клив и не дал закончить фразу.

— Келлз, это было замечательно — как ты ловко придумал отправить нас в той карете, которую собирался взять на дороге, — бросив на Келлза многозначительный взгляд, быстро заговорил он. — Правда, мы едва живы остались, ты куда-то подевался, а ребята не знали, что мы в этой колымаге, и всю ее продырявили.

— А, вот оно что. Вот, значит, как получилось, — медленно ответил Келлз. — Ну, да ничего, самое главное ты сделал, доставил ее целую и невредимую. За это мне никогда с тобой не расквитаться.

— Не загадывай, может, и сумеешь, — со смехом бросил Клив, соскакивая с лошади.

Тут Келлз увидел, что Джоун совсем измучена и еле держится в седле, и бросился к ней.

— Джоун, вы не ранены? — в испуге спросил он.

— Нет-нет. Только страшно устала.

— Вижу, вижу! Ну-ка, давайте! Он снял ее с лошади и то ли повел, то ли понес в хижину. Пройдя через большую комнату, он поднялся по лесенке в ее старую каморку. Как все тут было знакомо! По бревнам, как бывало, весело попискивая, бегал бурундучок. Все оставалось в целости и сохранности.

Келлз на несколько секунд задержал ее в руках, словно хотел обнять, но не решился.

— Господи, как приятно видеть вас снова здесь. Я уж не надеялся… Отдохните, а потом все мне расскажете. Я только что позавтракал. Сейчас принесу вам поесть.

— Вы были здесь один?

— Да, с Бейтом и Ловкачом.

— Эй, Келлз! — раздался хор голосов из нижней комнаты.

Келлз отдернул занавеску, и Джоун увидела, что там происходит.

Бандиты окружили стол, на котором лежала груда мешков с золотом.

Келлз присвистнул.

— Джоун, похоже, будет свалка, — сказал он, — только вы ничего не бойтесь. Я о вас позабочусь.

Хотя в словах Келлза звучала искренняя тревога о ней, Джоун почувствовала, что в нем вдруг произошла неуловимая перемена. От этого, да от самих его слов ей снова стало страшно. Келлз вышел, занавеска закрылась. Джоун прислушалась.

— Всем поровну, всем поровну, — перекрывал шум голосов бас Гулдена.

— Слушайте, — весело обратился к ним Келлз, — а может, сперва поедите?

В ответ послышались насмешки.

— Я лучше сразу золота нажрусь — вот уж сыт буду! — крикнул Бадд.

— Ну, как хотите, — бросил Келлз. — Бликки, достань с полки весы. Бьюсь об заклад, к ночи у меня будет больше всех золота.

Над ним снова засмеялись.

— Кому сейчас охота играть!

— Хозяин, я принимаю заклад.

— Ха-ха-ха! Скоро у тебя пропадет охота смеяться.

Наступила тишина… Слышалось только позвякивание весов.

— Хозяин, а как ты пронюхал, что враз такую кучу золота отправляют? — спросил Джесс Смит.

— Выследил. Ловкач в разведку ходил.

— Выпьем за Ловкача! — заорал кто-то.

— А кто ж это отправлял его? Чье оно? — с любопытством спросил Смит. — На всех мешках одинаковые надписи.

— Отправлял всего один человек — старшой прииска. Его называют как-то вроде Землепроходец.

При звуке этого имени Джоун с забившимся сердцем вскочила на ноги. Ведь это прозвище ее дяди, старого Билла Хоудли! Неужели бандиты говорили именно о нем? Хотя вряд ли. В горах многих так называли.

— Точно, я его часто видел. Он заметил, что я за ним слежу.

— Кто-то сболтнул, что Легион охотится за его золотом, — продолжал Келлз. — Думаю, спасибо надо сказать Пирсу. Но получилось даже лучше. Суматоха, какую мы устроили, когда там вешали ребят, видно, его испугала, и он решил вывезти золото в.

Бэннок с первой же почтой. И ему бы удалось, Оливер узнал обо всем по чистой случайности.

Прозвище Землепроходец потянуло Джоун как магнит, она поднялась с постели и заняла свою излюбленную позицию, откуда так легко было подсматривать за бандитами. Одного взгляда на Джима было достаточно, чтобы понять — слово «Землепроходец» взволновало его не меньше, чем ее саму. Но потом ей пришло в голову, что, если б ее дядя и в самом деле был в Олдер-Крике, Джим непременно знал бы об этом. И все же, там ведь была не одна тысяча людей, обезумевших от золота: каждый работал в одиночку, от зари до зари, ни с кем не общаясь, скрывая свою личность… Мало ли как могли сложиться обстоятельства. Поразмыслив еще немного, Джоун в конце концов склонилась к тому, что, скорее всего, к ее дяде история эта не имела никакого отношения.

Келлз сел за стол, Бликки с весами встал рядом. Бандиты устроились по другую сторону стола. Джим, мрачный, обеспокоенный, стоял в стороне и наблюдал за происходящим.

— На этих весах всего сразу не взвесить, — заметил Бликки.

— Конечно, — отозвался Келлз. — Сначала поделим маленькие мешочки… Десять долей — десять равных частей. Вытряхивай мешочки, Бликки, да побыстрей. Посмотри, Гулден совсем оголодал. Пусть пока кто-нибудь приготовит завтрак.

— Ха-ха-ха!

— Хо-хо-хо!

— Кто хочет есть?

Бандиты смеялись, толкались, издевались друг над другом, не то в шутку, не то всерьез, как толпа играющих мальчишек.

— Э-э, ребята, я хочу сам видеть, как вешают мое золото, — медленно растягивая слова, вдруг сказал Бадд.

Келлз живо обернулся, в руке блеснул револьвер, и он с силой стукнул им по столу.

— Ты что, хочешь сказать, что мне не доверяешь? — быстро, жестко спросил он.

— Не обижайся, хозяин, это я так, сболтнул.

Столкновение показало, что в настроении бандитов, да и во всей ситуации, что-то едва заметно изменилось. Веселая болтовня, шутки — все вдруг прекратилось. Исчезли ухмылки и усмешки, затих смех. Гулден и его дружки плотнее сгрудились у стола, спокойно, но напряженно, с подозрением глядя на весы.

Первую, меньшую часть золота поделили быстро.

— Держи, Гулден! — сказал Келлз, протягивая великану мешок. — Теперь Джесс… Боссерт… Пайк… Малыш… Брейверман… Бликки. На, Джим, ты тоже участвуешь, — добавил он, бросив Джиму мешок. Мешок был тяжелый, он с глухим звуком ударился о Джима и упал на пол. Джим нагнулся и поднял его.

— Осталась доля Ловкача и моя, — продолжал Келлз. — Бликки, высыпай большой мешок.

На столе тускло заблестел целый золотой холм. Его отсвет тут же заиграл у бандитов в глазах — они пожелтели. Джоун показалось, что над бандитами парит темная тень. Движения Келлза стали более напряженными и суетливыми, на лбу выступили капли пота, руки чуть вздрагивали.

Немного погодя с большими мешками тоже было покончено. Напряжение спало, но бандиты никак не могли успокоиться. Теперь они больше всего походили на свору суетливых гончих. Бликки наклонился к Келлзу и ударил кулаком по столу.

— Хозяин, мы еще не со всем покончили.

— Выкладывай!

— А самородок Гулдена? Будет он его делить?

— Если он честный парень — будет.

Хор голосов поддержал Келлза. Гулден, тяжело передвигая ноги, оттолкнул своих и стал поближе к Келлзу.

— Ведь я имел право, коли придет охота, делать кое-что на свой риск и страх? — напомнил он Келлзу.

— Нет. Я только согласился, чтобы ты убивал, когда тебе вздумается. Мы так договаривались.

— А с чего б я стал убивать просто так?

Никто не сказал ни слова, однако ответ яснее ясного читался на всех лицах.

— Я помню, о чем тогда толковал, и самородок оставляю себе.

На мгновение наступила тишина. Великану она не предвещала ничего хорошего.

— Он свое сказал, — возбужденно обратился к Келлзу Бликки, — теперь ты говори.

— Пусть оставит себе, — презрительно бросил Келлз. — Я его отыграю и поделю между всеми.

Все, кроме Гулдена, встретили его слова бурным восторгом. Келлз встал и потряс перед носом великана своим длинным пальцем.

— Я отыграю у тебя самородок, — закричал он. — Я обыграю тебя в любой игре. Ты у меня все свои карты выложишь. Что, сдрейфил?

— Давай, — взревел великан и с грохотом швырнул свое золото на стол.

Бандиты, толкаясь и зло переругиваясь, бросились к столу, чтобы занять места.

— Я тоже буду играть, — взвизгнул Бликки.

— Все будем, — объявил Джесс Смит.

— Валяйте! — согласился Гулден.

— Всем враз все равно играть нельзя, — возразил Келлз. — Будем играть так: одни здесь, другие там, — и он жестом поделил стол пополам.

— Нет!

— Тогда пусть одни едят, а другие убираются.

— Во-во! Убираются! — с подленьким смешком крикнул Бадд. — Ты больно много о себе понимаешь, Келлз, а я вот думаю, за игрой надо присмотреть.

— Бадд, — с угрозой оборвал его Келлз, — это уже второй раз! Берегись третьего!

— Ладно, ребята, хватит! Тяните карты, кто когда будет играть, — вмешался Бликки и шлепнул о стол колодой.

Торопливо, словно речь шла о жизни и смерти, бандиты нагнулись над столом и стали тащить карты. Во вторую очередь попал Бадд, Брейверман и Малыш Джоунз.

— Малыш, и вы, ребята, разгрузите пока лошадей и пустите пастись, — обратился к ним Келлз. — А вещи внесите в дом.

Бадд был недоволен и не скрывал этого. Двое других послушно встали и вышли.

Игра началась. Клив стоял в сторонке и смотрел. Почти все время бандиты играли молча; в движении были только руки, да время от времени кто-нибудь резко наклонялся вперед. Каждый играл против соседа. Гулден казался невозмутимо безразличным, играл с бесстрастием машины. Бликки волновался, нервничал. Джесс Смит — опытный, расчетливый игрок — был спокоен, нетороплив. Боссерта и Пайка, двух мерзавцев, которых Джоун толком и не знала, целиком захватила представившаяся возможность. А у Келлза появилось странное выражение, он больше не управлял собой — его, как обычно в игре, целиком захватил азарт, он ничего вокруг не видел и не слышал.

В хижину с тюками в руках вошли Джоунз и Брейверман. Бадд тут же вскочил и бросился им навстречу. К столу он вернулся, держа большую оплетенную бутыль виски.

— Виски! — воскликнул Келлз. — Убери бутылку! За игрой нельзя пить!

— А ты посмотри на меня. Ещё как можно! — возразил Бликки.

— Пускай себе пьют, — вмешался Гулден. — Так их золото скорее перейдет к нам. А уж тогда мы с тобой сыграем!

Больше Келлз не сказал ни слова. Игра продолжалась, но характер ее изменился. Вскоре Келлз, сам того не замечая, стал прикладываться к бутылке. Джоун совсем перепугалась. Оставив наблюдательный пункт, она прилегла на постель. Снова над ней нависла опасность. До сих пор то ли по счастливой случайности, то ли благодаря собственной находчивости и мужеству, то ли по воле Провидения, ей удавалось избегать, казалось бы, неминуемых ударов судьбы. Удастся ли еще раз? Она чувствовала, что надвигается новая катастрофа. Понимает ли это Джим? Тут она вспомнила выражение его лица и успокоилась — конечно, он все отлично понимает, а значит, не упустит возможности вызволить ее отсюда. Джим всегда будет стоять между нею и бандитами. Значит, в самом крайнем случае, ей может грозить только смерть — смерть от его милосердной руки. Но это только в самом безвыходном положении. Так она лежала, прислушиваясь к постепенно повышающимся голосам бандитов; мысли ее прояснялись. Она уже понимала, что мучивший ее страх, тяжесть на сердце, затрудненное дыхание — все это вызвано ее любовью к Джиму, боязнью за него, боязнью, что он ее потеряет. Ведь это она ввергла Джима в ужасы последних месяцев и теперь больше всего на свете она хотела загладить свою вину, воздать ему за все пережитое, отдать ему себя, всю свою жизнь.

Время шло, а Джоун все лежала, размышляя и мучаясь, и понемногу у нее возникло странное, прямо болезненное, неодолимое желание снова увидеть Келлза и Гулдена. Ведь от исхода их поединка зависит ее судьба, сама ее жизнь!

Встав, она прильнула к щели и в ужасе вздрогнула. Та еле заметная перемена в атмосфере, которую она отметила про себя раньше, теперь прямо бросалась в глаза. Огромные кучи золота, возможность для каждого заполучить его в свои руки — давняя несбыточная мечта их насквозь порочных душ, дьявольская отрава в черной бутылке — все это вместе взятое превратило бандитов в безвольные игрушки обстоятельств. Всех, кроме Гулдена. Гулден оставался самим собою. А вот при взгляде на остальных кровь застыла у Джоун в жилах. Келлз был бледен и до предела возбужден. Без слов было ясно — он выигрывал. У Бликки от злости руки ходили ходуном. Джесс Смит сидел мрачный, угрюмый; куда подевалось его хладнокровие! Взгляды, которые он бросал на Келлза, светились ненавистью. Джоунз и Брейверман прямо сгорали от нетерпения начать свою игру. Бадд уже сидел за столом, на лицо его было страшно смотреть. Джоун не могла бы сказать, что за страсти бушевали в его душе, но ясно было одно — он проигрывал. Пайк и Боссерт тоже, видно, проигрались: они стояли в стороне, мрачные, с бессильной злостью следя за продолжающейся игрой. Джим Клив тоже не остался безучастным к напряженной, насыщенной злом атмосфере: он стоял бледный, нервно сжав руки, тревожно оглядывая бандитов. А игра продолжалась. То и дело слышалось, как на стол шлепается карта, с грохотом опускается кулак, скользит или с глухим стуком падает мешочек золота; проигравшие безбожно ругались, те, кому повезло, впадали в еще больший раж, в безудержной радости сгребая золото. Страсти накалялись, все шло к неминуемой трагической развязке.

Внезапно Бадд вскочил, сжав в трясущейся руке карты, и с искаженным злобной гримасой лицом перегнулся через стол к Келлзу.

— Вот! — хрипло заорал он.

И сразу смолкли все другие голоса.

— Ну и что? — насмешливо ответил Келлз. — А получше у тебя ничего нет?

Бадд нагнулся еще ниже, заглядывая в карты Келлза, и тотчас, побледнев, выпрямился, в бессильной ярости глядя на победителя.

— Ты доконал меня! У меня больше ничего нет… Ты меня ограбил! — выкрикивал он и никак не мог успокоиться.

— Ну, это было совсем не трудно. Проваливай от стола! — презрительно бросил Келлз. Он был словно в экстазе, но не от охватившего его азарта игры, а от собственного успеха.

— Я говорю, ты меня доконал, — снова взорвался, не помня себя, Бадд. — Ты шулер!

Брошенное обвинение как громом поразило бандитов. Все замерли, наступила мертвая тишина. Келлз побледнел, но торжествующая улыбка так и не сходила у него с лица.

— Я тебя предупреждал, Бадд, — спокойно ответил он, но это спокойствие никак не соответствовало его вдруг загоревшемуся взгляду. — Это был третий раз!

Грянул выстрел. Бадд рухнул на Гулдена, но тот одним движением руки, как назойливую муху, отмахнул в сторону смертельно раненного бандита. Бадд тяжело упал на пол и больше не шевелился.

— Виски! — хриплым неверным голосом крикнул Келлз. — И поехали дальше.

— Можно теперь мне сесть? — жадно спросил Малыш Джоунз.

— Нет, погоди, — ответил Гулден.

— Скоро Бликки сядет на мель, — с издевкой в голосе заметил Келлз.

Теперь его не интересовало даже золото, он был весь во власти самой борьбы.

— Знаешь, хозяин, что-то эта плевая удача больно тебе в голову ударила, — угрюмо, но презрительно заметил Джесс Смит. — Смотри, как бы сердце у тебя не лопнуло.

Лежавшие на столе кучи золота превратились в ничто, не имели больше никакой ценности. Борьба за золото перестала быть средством, она стала самоцелью.

— Ну-ка, Гулден, покажи, как надо играть, пусть все поучатся, — издевался Келлз.

— Двойную ставку! Тяните! — тотчас во всю глотку заорал великан.

Вскоре из игры вышел Бликки — у него за душой не осталось ни крупинки золота. Обозленный, мрачный, он встал из-за стола и, казалось, готов был пойти на что угодно, лишь бы получить возможность отыграться. Но он только молча следил за картами.

— Хозяин, уж теперь-то мне можно сесть? — снова спросил Малыш.

— Что, золото тебе надоело, что ли? — ответил Келлз. — Погоди, сперва я обдеру Гулдена и Джесса.

От Джесса Смита фортуна и вправду отвернулась. Он проиграл Гулдену, потом Келлзу и, наконец, побежденный, встал из-за стола. Но поражение его не сломило. Он жадно приложился к бутылке.

— Ребята, сдается мне, что счастливые слезы Келлза порадуют меня куда больше, если сам я побуду зрителем.

Вожак бандитов быстро и зло взглянул на него, словно намек Смита уже испортил ему игру.

— Идите все сюда, посмотрите на настоящую игру, — невозмутимо позвал он бандитов.

Золота у него в этот момент было вдвое больше, чем у Гулдена — целая куча мешочков.

Теперь золото не вешали, ставили целые мешочки. Выигрывал открывший карту. Келлз выиграл четыре раза подряд и весь сиял. Случалось ему и проиграть, но он тут же отыгрывался. Теперь все бандиты молча столпились вокруг стола. Джоунз и Брейверман по-прежнему алчно смотрели на кучи золота. В воздухе повисла гнетущая напряженность. И тут судьба улыбнулась Гулдену: он начал раз за разом выигрывать. И Келлз не выдержал, всем было видно, как сдают его нервы, как он теряет самообладание. Куда подевался его кураж! Вот Гулден отыграл уже половину его золота. Великан был невозмутим. В этом огромном животном, казалось, воплотилась сама судьба, своим нечеловеческим нутром он чуял, что теперь удача до конца будет на его стороне. И редкие проигрыши он принимал с таким же бесстрастным равнодушием, как выигрыши. Теперь у Келлза руки ходили ходуном, а у великана двигались спокойно, медленно, уверенно. Зная эту способность Гулдена, видя, как он с полнейшей невозмутимостью принимает победы и поражения, Келлз совершенно выходил из себя.

Испытание на право считаться по-настоящему великим игроком состоит не в умении спокойно переносить неудачу, а в том, чтобы не терять головы даже при самом невероятном везении. И вот, понемногу, становилось ясно, что настоящим игроком был именно Гулден, а вовсе не Келлз. Великан был туп, лишен всяких эмоций, воображения. Келлз же весь горел в лихорадке надежды, отчаяния, бессильной ярости. Тщеславию его была нанесена смертельная рана. Эта игра решала все. О том, как она шла, красноречиво говорили презрительные, ликующие взгляды, которыми обменивались его люди. Келлз снова и снова прикладывался к бутылке, рука у, него дрожала. Наконец, глухо выругавшись, он швырнул пустую бутыль за дверь.

— Послушай, хозяин, пора бы… — начал было Джесс Смит, но вовремя осекся. Взгляд Келлза и быстрое движение руки не оставляли сомнения в том, что тут же последует.

А богиня случая, столь же обманчивая, как тщеславие бандита, все играла им, словно безвольной игрушкой. Вот он ожил, заулыбался — пришла полоса удач. Но не успело порозоветь его бледное лицо, как начался отлив, он снова стал проигрывать. И с каждым мешочком золотого песка убывала частица его мужества, его самообладания. А когда у него осталось только то, что было в начале игры — его доля награбленного золота, — стало видно, что он струсил, и прав оказался Джесс Смит, всегда считавший, что смелость Келлза — напускная. Все усилия бандита взять себя в руки, не ударить в грязь лицом перед сворой презрительно ухмыляющихся бандитов были тщетны и жалки. Да, он бывал великолепен — в других обстоятельствах, бесстрашен — перед лицом смертельной опасности, но тут оказался малодушным трусом. Он был из тех людей, кому игра заказана изначально.

За считанные минуты он проиграл еще два мешочка золота — свою первоначальную долю. Больше у него ничего не было. А перед Гулденом высилась целая гора грязных, захватанных кожаных мешочков. Какая грозная сила таилась в этой жалкой оболочке!

Вид Келлза потряс Джоун до глубины души, ей стало дурно, но не хватало сил оторвать от него взгляд. Она стояла, как пришитая к месту, и ждала неотвратимой катастрофы.

Келлз тупо уставился на груду золота, рот у него конвульсивно подергивался, в глазах была тоска попавшего в капкан волка. И все же, он еще не до конца понимал, что с ним произошло.

Гулден медленно поднялся с места и тяжело склонился над своим золотом. Прошла минута, другая, и вдруг внутри этой огромной, всегда бесчувственной туши словно что-то вспыхнуло, великан пришел в волнение.

— Еще одна игра — на старшую карту! Ставлю все золото! — проревел он.

Бандиты, как один, сделали шаг вперед, но тут же остановились, затаив дыхание.

— Одна игра! — как эхо отозвался пораженный Келлз. — А моя ставка?

— Девчонка!

Острая боль пронзила Джоун грудь, и она, цепляясь за бревна, стала сползать по стене на пол. Вот, значит, и пришло то, чего она почти бессознательно все время ждала с таким ужасом! Глаза ее, не отрываясь, смотрели на оцепеневшего Келлза, но в то же время она, как ей Показалось, увидела и Джима — он вскочил, бросился вперед и неподвижно замер рядом с Келлзом.

— Одна карта. И все мое золото против девчонки.

Келлз сделал движение, словно пытаясь выхватить револьвер, но не сумел — рука у него дро жала мелкой дрожью.

— Ты ж всегда похвалялся своей смелостью, — безжалостно продолжал Гулден, — ты же лучший игрок на всей границе! Ну, так давай!

Келлз стоял, придавленный своим злым роком, не в силах скрыть от жадных глаз бандитов ни свои терзания, ни свою слабость, ни грядущее поражение. Казалось, он отчаянно боролся с чем-то в самом себе, но тщетно.

— Одна карта — мое золото против твоей девки!

Банда разразилась язвительными насмешками.

Ощетинившись, рыча, как голодные волки, они тянули к Келлзу головы.

— Нет! Будь ты проклят! Нет! — заорал Келлз в бессильной ярости. Вытянув вперед руки, он, казалось, хотел оттолкнуть от себя и золото, и Гулдена, и злобные бандитские рожи, и само, почти неодолимое, искушение.

— Ну, хозяин, похоже, ты труса празднуешь! — насмешливо протянул Джесс Смит.

Но в этот решающий момент жизни Келлза сгубило не золото, не презрение бандитов, не их насмешки, а то, что его поманила надежда, появилась безумная, безнадежная, но все-таки реальная возможность отыграться. Такова странная, не поддающаяся разумному объяснению, природа азарта. Какие образы, сменяя друг друга, промелькнули в горячечном воображении игрока? Но теперь его уже не трогала ни перспектива поражения, ни перспектива победы. Все заслонило собой великолепное видение игры! Оно ожгло пламенем его душу, одним порывом вымело из нее зачатки добра, раздавило его любовь. И Келлз уже не мог сопротивляться.

Не произнеся ни слова, он жестом показал, что принимает игру.

— Бликки, тасуй карты, — скомандовал Гулден.

Бликки перетасовал и громко шлепнул колоду на середину стола.

— Снимай, — крикнул Гулден.

Трясущаяся рука Келлза потянулась к колоде.

Тут Джим Клив вдруг снова обрел дар речи.

— Стой, Келлз! Погоди! — пронзительно крикнул он и прыгнул вперед.

Однако ни Келлз, ни другие не услышали его голоса, не заметили, как он метнулся к столу.

Келлз снял карту. Взглянув, он поднял ее высоко над головой. Это был король червей. И сразу все изменилось! Мертвое лицо его вдруг ожило, из глаз ключом забила безудержная, животворящая радость.

— Ну, его может побить только туз, — нарушил тишину Джесс Смит.

Гулден потянулся к колоде с таким видом, будто каждая карта в ней была тузом. Глубоко запавшими глазами он так и пожирал Келлза. Вот он снял карту и, прежде, чем посмотреть самому, показал ее Келлзу.

— Моей удачи тебе не перебить, — глухо проревел он и швырнул карту на стол. Это был туз пик.

Келлз странно сжался, задрожал и, казалось, вот-вот упадет. К нему торопливо подошел Джим Клив и его поддержал.

— Эй, Келлз! — крикнул Гулден. — Ступай, попрощайся со своей девкой. Я ее скоро заберу… Малыш, Брейверман. Теперь и вы можете попытать счастья.

Гулден опять сел на место, оба бандита тоже поспешили за стол, а остальные снова сгрудились кругом.

Джим Клив повел все еще ошарашенного Келлза к входу в каморку Джоун.

В эту минуту в глазах у Джоун потемнело, и она потеряла сознание.

Когда она пришла в себя, она увидела, что лежит на своей постели, а над ней склонился. Джим. От горя, отчаяния и страха он совсем обезумел.

— Джим! Джим! — простонала Джоун, хватая его за руки. Джим помог ей сесть, и она увидела стоявшего тут же Келлза. Он был жалок, пьян и туп, но, похоже, смысл содеянного начинал понемногу доходить и до него.

— Келлз, — заговорил Джим глухим, севшим голосом, подходя к нему с револьвером в руке, — сейчас я убью тебя, Джоун и себя самого.

Келлз пристально взглянул на Клива.

— Да, да!. Убей. И девушку тоже. Это для нее лучший выход. А себя-то зачем?

— Я ее люблю. Она моя жена.

Тупое безразличие Келлза как рукой сняло. Он так и вскинулся. Но тут Джоун бросилась перед ним на колени.

— Келлз, — быстро-быстро, горячо зашептала она, — давно, еще в Хоудли, Джим Клив был моим возлюбленным. Мы поссорились. Я над ним посмеялась, сказала, что он — тряпка, не способен даже на сумасбродство. Он страшно обиделся и ушел, бежал на границу. На другой день я поехала за ним, хотела его вернуть… Вы помните, как натолкнулись на нас с Робертсом, как его убили? И все остальное? Когда мы с Джимом здесь встретились, я побоялась вам все рассказать. Я все уговаривала его ничего не предпринимать, мне это удавалось, пока мы не попали в Олдер-Крик. Там он снова стал сам не свой, и я с ним обвенчалась — чтобы его успокоить… А потом настал тот страшный день, когда линчевали ваших людей. В толпе нас с Джимом оттерли от вас и остальных. Вечером мы спрятались, а утром уехали с почтовой каретой. А потом Гулден со своими на нее напал. Он думал, что это вы велели нам в ней ехать. Нам удалось его провести, но пришлось ехать с ними сюда. Я все хотела вам рассказать, надеялась, что вы нас отпустите… А теперь… теперь…

Но продолжать Джоун не могла. При мысли о Гулдене она почти лишилась чувств.

— Келлз, это все чистая правда, — горячо добавил Клив, глядя прямо в лицо потрясенного бандита, который, казалось, не верил своим ушам. — Клянусь, что это правда. Теперь-то вы это должны понять!

— Господи, парень, я все понял, — едва переведя дух, ответил Келлз.

Угрюмая пьяная тупость, сковывавшая его мысли и чувства, мигом исчезла: потрясение отрезвило его.

Джоун тотчас это заметила, увидела, что пробуждается к жизни тот, второй, лучший Келлз, исполненный раскаяния, угрызений совести. И, стоя на коленях, она обвила его руками. Он попытался разнять ее руки, поднять с колен, но не мог.

— Встаньте! — во весь голос крикнул он тогда, — Джим, оттащи ее!.. Не смейте! Не смейте!.. Передо мной! Я же только что проиграл…

— Ее жизнь, Келлз, только ее жизнь, клянусь, ничего больше! — воскликнул Клив.

— Выслушайте меня, Келлз, умоляю, выслушайте, — подняла к нему лицо Джоун, — неужели вы отдадите меня этому людоеду?

— Ну, нет, видит Бог, нет! — тяжело ворочая языком, ответил Келлз. — Я был пьян, совсем голову потерял… Прости меня. Ты же видишь, откуда мне было знать, как все обернется? Господи, до чего все мерзко!

— Вы же любили меня, — тихо прошептала Джоун. — Вы все еще меня любите?.. Неужели вы не понимаете? Еще можно спасти мою жизнь, и… вашу — душу! Понимаете? Вы поступили ужасно. Но если теперь вы спасете меня от Гулдена, спасете меня ради этого мальчика, из-за которого я вас едва не погубила, то… то Бог простит вас! Выведите нас отсюда, уходите вместе с нами! И никогда больше не возвращайтесь на границу.

— Может быть, я еще могу спасти вас, — пробормотал Келлз, как бы про себя. Казалось, он хочет собраться с мыслями, но ему, мешают обвившие его руки. Джоун почувствовала, как он вздрогнул и выпрямился. От прикосновения его рук она тоже затрепетала.

Тут Клив обратил к нему бледное, молящее лицо:

— Келлз, однажды я спас тебе жизнь. Ты тогда сказал, что этого не забудешь. А теперь… теперь!.. Ради всего святого, не дай мне ее убить! Джоун встала с колен, но все еще не отпускала Келлза. Она чувствовала, как что-то в нем меняется, как вот в эту самую минуту дух его вырывается из бездны, как он исполняется решимости. И ее охватила радость, но, странное дело, не за себя, а за него.

— Джоун, один раз вы показали мне красоту чистой женской любви. С тех пор я стал другим человеком. В чем-то я стал лучше, во всем остальном… разочаровался. Я больше не гожусь для жизни на границе. Тот миг преследует меня день и ночь. Поверьте мне — ведь вы можете? Несмотря ни на что.

Джоун почувствовала, как страстно он жаждет того, о чем не смеет просить. Она читала его мысли, понимала, как сейчас ему хочется исправить причиненное ей зло.

— Вы помните тот миг… — прошептала она, — хорошо, я дам вам пережить его еще раз. И скажу вам кое-что еще. Если бы я не полюбила Джима, если бы я раньше встретила вас, то я полюбила бы вас… И будь вы сто раз бандит или кто угодно еще, я пошла бы за вами хоть на край света.

— Джоун! — задохнувшись от счастья и боли, выкрикнул он.

Джоун увидела его лицо и залилась слезами. А когда он в безумном порыве прижал ее к себе, понимая, что навсегда от нее отказывается, она сама, не делая над собой усилия, обняла его, позволила целовать свои руки, губы. В том, что она сделала, не было лжи, не. было притворства: она была воплощением женственности — нежной, чуткой, отзывчивой. Наконец, Келлз выпустил ее из объятий и отвернулся, и Джоун поняла, что этот непонятный человек способен подняться до таких высот самоотречения, которые сравнимы могли быть лишь с глубиной бездны, в какой обычно обитала его душа. Она отерла слезы, взгляд ее прояснился, в груди затеплилась надежда. К ней вернулись силы и мужество.

Когда Келлз снова к ней обернулся, он был прежним Келлзом — спокойным, холодным, беспощадным, с той же приветливой улыбкой на губах, с теми же странными глазами. Только теперь эти глаза смотрели иначе, они сияли.

— Джим, обещай мне сделать все, что я скажу.

— Конечно.

— Сколько у тебя револьверов?

— Два.

— Дай один мне.

Клив протянул револьвер, который все это время не выпускал из руки.

Келлз взял его и сунул в карман.

— Возьми другой и будь готов, — быстро распорядился он, — но ни одного выстрела, пока я на ногах!.. А тогда… тогда действуй по своему разумению… последний патрон оставь ей — вдруг…

— Обещаю, — твердо ответил Клив.

Келлз вытащил из-за пояса длинный, ярко сверкающий нож. Джоун не раз видела, как он орудовал им у костра. Келлз сунул нож в рукав, а черенок зажал в кулаке. Больше он не произнес ни слова, не бросил на Джоун прощального взгляда, так что в памяти у нее остался тот его взгляд, каким он смотрел на нее, когда она, обняв его, обратила к нему лицо для поцелуя.

Потом Келлз вышел вон, а Джим опустился возле двери на колени и приник к просвету между жердью и занавеской. Собрав все силы, Джоун тоже прильнула к щели в бревнах. Она должна все увидеть своими глазами, чего бы ей это ни стоило, как бы страшно все это ни было.

Бандиты были поглощены игрой, на подходившего Келлза никто и не взглянул. Гулден сидел спиной к двери. В хижину вливался поток солнечного света, и когда Келлз пересекал его, на склоненные головы игроков упала тень. Черная, зловещая тень преградила путь золотому лучу! Но и тогда ни одна голова не повернулась в сторону Келлза.

Он сделал еще шаг вперед и внезапно, одним прыжком оказавшись у стола, изо всей силы всадил нож в толстую шею Гулдена. Огромное тело бандита рухнуло, опрокинув и стол, и скамьи, и игроков. Жуткий, прерывистый, нечеловеческий вой вырвался из глотки великана.

Келлз отбежал к двери и, держа в каждой руке по револьверу, стал беспорядочно стрелять — но только из того, что был в правой руке.

Поднялся страшный переполох, слышались крики, стоны, топот ног, но все заглушал звериный вой Гулдена и гром выстрелов. Комната наполнилась белым дымом, с каждым выстрелом он становился плотнее, за ним уже ничего не было видно. Сквозь облака дыма сверкали красные вспышки выстрелов, они шли с пола, куда попадали бандиты, а навстречу им от двери грохотали выстрелы обоих револьверов Келлза. Но вот он вдруг как-то странно уменьшился в росте: тело его согнулось почти пополам, обмякло. И все же он продолжал борьбу, время от времени его револьверы выбрасывали красный огонь. Потом откуда-то сбоку раздался совсем другой выстрел, Келлз пошатнулся и припал к двери. Стреляли из ружья, его гулкий гром заглушил тяжелый грохот револьверов.

То ли зрение у Джоун прояснилось, то ли рассеялся дым, но ей вдруг стало лучше видно, что делается в хижине, и первое, что бросилось в глаза, отчего ее охватили ужас и смятение, был Гулден. Он, как слепой, ощупью двигался в клубах дыма то в одну сторону, то в другую, не замечая ни орущих бандитов, ни стрельбы, и словно все пытался своими огромными ручищами схватить что-то невидимое. Он потерял чувство направления, едва сохранял равновесие; его рев все еще перекрывал общий шум, но уже заметно слабел. Силы покидали его огромное тело. Наконец, ноги перестали его держать. Но туг он вдруг выхватил два тяжелых револьвера и, шатаясь, принялся палить во все стороны по чем попало.

Одна пуля добила раненого Бликки. Ничего не видя и не слыша, Гулден наткнулся на Джесса Смита и упер в него стволы обоих револьверов, а тот, пытаясь избежать неминуемой гибели, пронзительно закричал и в упор выстрелил в Гулдена. Гулден все же успел нажать курок, их выстрелы прогремели почти одновременно, и оба бандита рухнули на землю.

Но Гулден снова сумел подняться. Обливаясь кровью, с душераздирающими криками, этот огромный механизм разрушения все палил и палил в одном направлении, хотя смотрел вроде бы в другую сторону. В барабане уже давно кончились патроны, а он все нажимал и нажимал на курок.

Келлз стоял на коленях. В руках у него был уже только один револьвер, и тот ходуном ходил то вверх, то вниз. Левая рука, простреленная навылет, плетью висела вдоль тела; клубы дыма то и дело закрывали его бледное лицо.

Кроме Гулдена на ногах оставался еще один бандит — Пайк, но и он был тяжело ранен. Сделав последний выстрел, он отбросил револьвер и, выхватив нож, шагнул к Келлзу. Келлз выстрелил, ранил Пайка, но не остановил. И вдруг разом наступила тишина — такая страшная после грохота выстрелов и криков обезумевших бандитов. Гулден, как гигантский призрак, ощупью крался за Пайком. Одним могучим рывком он оторвал от опрокинутого стола ножку и, качаясь, взмахнул ею над головой. Теперь из груди его вырывался не рев, а какой-то тонкий свист.

Пайк споткнулся о тело Бликки и упал, но снова встал. Келлз тоже с трудом поднялся на ноги и, швырнув в лицо Пайку уже бесполезный револьвер, схватился с ним в бессильном последнем единоборстве. Они шатались, раскачивались из стороны в сторону, и, как бы повторяя их движения, за ними качался силуэт великана Гулдена с поднятой над головой ножкой стола. Тщетная борьба продолжалась и продолжалась, пока Пайк не подвернулся под удар булавы Гулдена. От толчка сам Гулден потерял равновесие и упал. С быстротой молнии Келлз схватился за черенок ножа, все еще торчавший из шеи великана, и изо всех сил потянул на себя. Гулден снова тяжело поднялся и тем помог Келлзу вытащить нож. Из раны хлынул поток густой темной крови, и великан упал.

Келлз выронил нож и стоял, весь дрожа, глядя прямо перед собой — на Гулдена, ловящего ртом воздух, на недвижные тела бандитов. Потом сделал несколько шагов и неподалеку от двери свалился на землю.

Джоун бросилась было вперед, но ноги у нее подкосились и, когда с помощью Джима она, наконец, оказалась возле Келлза, ей подумалось, что она шла к нему целую вечность.

Опустившись на колени, она осторожно приподняла его голову. Лицо его было бледно, глаза широко раскрыты. Он больше не узнавал ее. Сознание его померкло. А следом угасла и сама жизнь.

Глава XX

Клив помог Джоун сесть в седло и минуту постоял, держа ее за руки. Темная пелена, застилавшая ей глаза, понемногу растаяла, дурнота прошла, острота боли притупилась.

— Ну, возьми себя в руки. Крепче держись в седле, — быстро, настойчиво говорил он, — сюда вот-вот может заявиться еще кто-нибудь. Ты поедешь впереди, я с вьючной лошадью — за тобой.

— Но, Джим, мне ни за что не найти дорогу, — возразила Джоун.

— Непременно найдешь. На тропе ты сразу вспомнишь все, что видела по пути сюда. Так всегда бывает.

Джоун пришпорила лошадь и уже не оглядывалась назад. Горный Стан ушел куда-то далеко; казалось, что он приснился ей в страшном сне. Но спокойнее ей стало, только когда она выехала из ущелья в широкую долину.

Пасшиеся на приволье лошади поднимали головы и приветливо ржали. Джоун снова видела колышущуюся под ветром траву, цветы, купы кустов, только теперь смотрела на Них другими глазами. Как ни странно, но оказалось, что она легко находит нужное направление, повороты, броды. Джоун быстро гнала лошадь вперед, и Джиму пришлось крикнуть, чтобы она ехала помедленнее — вьючной лошади было за ней не поспеть. С каждой пройденной милей дышалось все свободнее. Все дальше отступал чудовищный кошмар последних месяцев, впереди забрезжил свет. Но не красный свет заходящего солнца, бросавшего отсветы на вершины гор, — свет шел откуда-то издалека, из-за невидимых еще хребтов.

Джоун безошибочно направила лошадь к тому месту, где когда-то Келлз останавливался на привал. Оно отчетливо стояло у нее перед глазами: обуглившиеся поленья на старом черном кострище, обломки скал, дерево, под которым она тогда лежала, — все вдруг вернуло ее в прошлое, она заново пережила ту ночь. Наступили сумерки, и к Джоун вернулись привычные страхи, а когда совсем стемнело, ее окружили призраки недавнего прошлого, они толпились во тьме, подкрадывались со всех сторон. Был страшный миг, когда Кливу, второпях готовившему ночлег, пришлось отойти подальше, так что она потеряла его из виду. Она хотела его окликнуть, но голос не слушался, и когда Джим снова оказался рядом, то увидел, что она совсем похолодела и ее колотит неудержимая дрожь. Джим закутал ее в — одеяла и больше не выпускал из объятий, но она все дрожала и никак не могла согреться и успокоиться. Потом она долго лежала без сна. С неба на нее смотрели безжалостные глаза звезд. Она попробовала зажмуриться, но тогда чернота ночи становилась и вовсе нестерпимой. Наконец усталость взяла свое, Джоун задремала, но тут же проснулась от кошмара и больше не позволяла себе заснуть. Ночь тянулась бесконечно долго, но в конце концов стало светать.

Едва заметная тропа представлялась Джоун широкой дорогой, ведущей через дикие каньоны, вверх к скалистым твердыням, сквозь непроходимые чащи. И она все ехала и ехала вперед, вверх и вниз, ни разу не сбившись с пути, по знакомым, видным не только вблизи, но и издали, приметам. Клив держался близко за ней, и теперь, когда он окликал ее или понукал вьючную лошадь, голос его был заметно громче. Как много значила каждая миля тяжкого, труднопроходимого пути, что оставалась позади! В полдень привала не делали. Не остановились и на следующем памятном месте прежней стоянки. К заходу солнца они проехали еще много миль и оказались на перевале в голове Затерянного Каньона.

Тут Джоун, наконец, поела и попила, а потом заснула глубоким сном смертельно уставшего человека. С рассветом они были на ногах, а когда взошло солнце, уже снова спешили по тропе, петлявшей по дну дикого каньона. Время летело быстро, позади оставалась миля за милей. В полдень добрались до маленькой хижины и остановились на отдых у ручья.

За все время привала Джоун не произнесла ни слова. Долгий путь, почти безостановочная езда подействовали на нее благотворно, задвинули поглубже страшные воспоминания, приоткрыли надежду на лучшие времена. И она уже без содрогания заглянула внутрь хижины, где когда-то едва не убила человека, а потом в течение долгих одиноких недель выхаживала его, возвращала к жизни. Они оставили место таким, как нашли, только Клив содрал со ствола пихты червового туза — мишень, продырявленную пулями Гулдена.

Потом этот каньон кончился, они перевалили через скалистый кряж в следующий каньон, миновали еще одно место старого привала, проехали несколько миль по берегу шумного ручья и, наконец, оказались в предгорьях.

На другой день около полудня, подъезжая к купе низких деревьев на ровном дне неглубокой долины, Джоун сказала, протянув руку:

— Вон там… мы с Робертсом заночевали и…

— Езжай стороной, я тебя догоню, — ответил Клив.

Сделав большой крюк> Джоун опять выехала на свою старую тропу, только теперь тропа была совсем другой. Вскоре показался Джим. Он был бледен, по лицу градом катился пот, его мутило. Они молча поехали дальше. Привал сделали только вечером, вдали от воды, прямо на тропе, по которой много месяцев назад Джоун отправилась на поиски Джима. На земле все еще был ясно виден след, словно оставленный накануне.

На другое утро Джоун отметила про себя, что вместе с далеким, теперь диким пограничьем позади оставалась и гнетущая тяжесть недавнего кошмара. Не проходила только боль, но и она понемногу смягчалась… Теперь к Джоун снова вернулась способность думать.

А Джим Клив и вовсе воспрянул духом. Вероятно, потому, что видел, как оживает Джоун. Они снова подолгу разговаривали, в разговорах оттаивали их чувства. Долгие мили ехали они рядом, рука в руке, погоняя вьючную лошадь, понемногу возвращаясь мыслями к прежней жизни, близким, друзьям. И вот еще один закат — но теперь они уже спускаются с холма к маленькому поселку Хоудли. У Джоун сжалось сердце, а Джим совсем повеселел.

— Ну, а теперь ты отошьешь старых поклонников? — начал было он дразнить Джоун, но тут же посерьезнел.

— Джим, — испуганно обратилась к нему Джоун, — ведь ты не думаешь все сразу сказать?

— Непременно скажу… Я представлю тебя как жену, и дело с концом.

Пусть думают, будто мы тогда сбежали, чтобы тайно обвенчаться.

— Это никому и в голову не придет, все станут говорить, что я просто за тобой бросилась… Джим! Ничего пока не говори. Мне и так не сладко придется. Тетушке Джейн всего этого не понять.

— Ладно, ладно, я сколько хочешь молчать буду, но за это ты должна сделать две вещи.

— Какие?

— Давай встретимся сегодня вечером под нашими елками, где тогда поссорились. Встретимся, как в тот раз, только все сделаем совсем по-другому. Хорошо?

— Ну конечно. Это будет замечательно!

— А теперь надень маску! Понимаешь, рано или поздно эта история выплывет наружу, все станут о ней судить да рядить… А ты сама, пока живешь здесь, все равно будешь Дэнди Дейл. Вот и надень маску. Так, для смеха. Представь себе тетушку Джейн… и всех остальных!

— Ой, Джим, я совсем забыла, в каком я виде! — испуганно воскликнула Джоун. — Надо было захватить ту твою куртку. Что же делать? Я не могу показаться им в этом костюме!

— Ничего не поделаешь, придется. Да не бойся, ты в нем так здорово выглядишь! Они все попадают от удивления. Неужто ты не понимаешь, что, пока ты не снимешь маску, тебя никому не узнать? Ну, пожалуйста, Джоун.

Джоун покорилась и неохотно натянула черную маску. Так они проехали по бревенчатому мостику через ручей и оказались в поселке. На улице им встретилось несколько человек, тут же в удивлении на них уставившихся. А когда в одном из всадников кто-то признал Джима Клива, все заволновались, бросились к нему и толпой последовали за ним. По дороге к эскорту присоединялись все новые и новые обитатели поселка.

— Слушай, Джоун, а что, если твой дядя Билл и есть тот самый Землепроходец из Олдер-Крика? Ведь я взял с собой все его золото. Мне чего-то кажется, что это твой дядя… Вот было бы здорово! А, Джоун?

Но Джоун не отвечала. От слова «золото» ей стало больно, как от удара ножом. К тому же у бревенчатой хижины она увидела тетушку Джейн и двух соседок, с любопытством разглядывавших приближающуюся процессию.

Джоун чуть придержала лошадь, чтобы укрыться за спиной Джима, а тот остановился и радостно приветствовал тетушку Джейн.

— Господи! — воскликнула седовласая женщина с приятным лицом.

— Никак это Джим Клив! — отозвалась другая.

Джим соскочил с лошади и крепко обнял первую.

Лицо ее просияло, но тут же омрачилось, болезненно дернулось.

— Джим, Джим, мы так надеялись, что ты… что ты привезешь обратно Джоун!

— А как же иначе! — крикнул Джим; в эту минуту он был совершенно не способен на обман, даже в шутку.

— Вот она!

— Кто?.. Где?..

Джоун соскользнула с лошади и, сорвав маску, с рыданьем бросилась вперед.

— Тетушка! Тетушка!.. Это я, Джоун, я жива!.. Господи, как хорошо дома!.. Нет-нет, не смотрите на мою одежду, посмотрите на меня саму! Тетушка Джейн, похоже, была в шоке от появления Джоун, от радости, испуга и стыда, но над всем главенствовала радость. Обняв Джоун, она плакала и причитала. Потом вдруг, вспомнив о глазеющей на них толпе, слегка отстранила Джоун.

— Ты, ты… сумасбродка! Разбойница, я всегда говорила Биллу, что когда-нибудь ты ударишься в непотребство! Марш домой! И сейчас же сними эту неприличную одежду.

В тот же вечер, когда зашло солнце и только свет далеких звезд пронизывал кружевные тени, Джоун опять ждала Джима под заветными елями. Была тихая белая ночь — из тех, которыми славятся эти горы. Слышался плеск ручья, струившегося по каменистому дну, да шелест ветра в ветвях деревьев.

Дома Джоун, к великой своей радости, узнала, что дядя Билл Хоудли действительно был тем самым Землепроходцем Олдер-Крика. Так находкой богатейшей золотоносной жилы увенчались его многолетние нелегкие труды.

Самой же Джоун даже мысль о золоте была ненавистна. Еще тогда, при бегстве из Горного Стана, она ни за что не хотела брать с собой оставшееся от бандитов золото, и, если бы не настойчивость Джима, оно так и осталось бы рассыпанным по столу и по полу хижины. Подумать только! Все золото, кроме того, что намыл сам Джим, принадлежало ее дяде! В это трудно было поверить!

Непонятная, роковая сила золота всегда теперь будет внушать Джоун почти мистический ужас. Найдется ли на свете хоть одна женщина, хоть один мужчина, кто мог бы сказать, что знает власть золота лучше, чем она? Как много нового, странного, страшного узнала она за эти месяцы! Теперь она понимала, что человека — будь то честный старатель или бандит-убийца — ни в чем нельзя винить! В любом преступлении всегда виновато лишь золото. Она перестала понимать, почему его так ценят — сама она не видела в нем никакого блага. Зато хорошо знала, с какой необоримой силой оно сокрушает человеческую душу. Никогда не забыть ей громадный муравейник, кишащий старателями, лихорадочно копавшими, мывшими, копившими золото — все больше золота, — глухими и слепыми ко всему, кроме золота.

Навсегда, выписанные огненными мазками на черном фоне ее памяти, останутся дикие образы безжалостных бандитов. Вот Гулден — чудовище, злобная горилла, людоед! Воспоминание о нем снова и снова пробуждало в ней ужас, а вот его страшная смерть — нет. Пожалуй, это было самое безболезненное впечатление, сохранившееся в ее памяти.

Зато избавиться от образа Келлза Джоун никак не могла, он все время жил в ее мыслях. Теперь, когда она была дома, далеко от границы, она могла еще раз спокойно заглянуть в прошлое, получше его рассмотреть. И оказалось, что далеко не все там было ясно и понятно и никогда не будет. Ей виделся Келлз, жестокий бандит, убийца, организатор шайки головорезов, ее мозг. Такому не должно быть места в мыслях порядочной женщины. Но оно было. Джоун не забыла, не простила ни одного из его деяний, даже помыслов, понимала, что ее разуму не под силу охватить всю беспредельность его вины, догадывалась, что он, по всей вероятности, был самым худшим, самым страшным порождением дикого пограничья. Именно там сложились условия, при которых неизбежно должен был появиться такой человек. В этом было что-то таинственное. Джоун видела, как в душе этого бандита слабость и порочность каким-то образом уживались с силой и благородством. Только она знала, что за человек скрывался за всеми непонятными, переменчивыми проявлениями его натуры, и память о его преступлениях как-то стиралась. Ее мучило раскаяние, даже угрызения совести. Но что она могла тогда сделать? Выхода из той невообразимой ситуации не было, как и теперь у нее не было возможности найти Келлзу место среди людей. Он насильно увез ее, без всякой нужды убил трех человек, только затем, чтобы провести с ней долгие, пустые, бесплодные часы; он полюбил ее, стал другим человеком и… проиграл ее в карты — для Джоун это было последним, страшным доказательством пагубной власти золота; и, наконец, спас ее. Она помнила, как он вышел из ее каморки: бледный, спокойный, сияющий; помнила взгляд его странных светлых глаз, ироническую усмешку; помнила, как в последние страшные мгновения в одном неистовом порыве он отдал ей всю свою силу, самое жизнь. Если б только перед смертью, когда она держала его голову, он узнал ее! Но нет, в бледных глазах только медленно угасал свет — взгляд его души, навсегда покидавшей тело, уже одинокой, уже отстраненной от живого мира живых людей.

Из раздумий Джоун вывел шорох листьев под чьими-то шагами, и она вздрогнула.

Вдруг сзади ее обхватили сильные руки, и Джим Клив доказал, что, будь он хоть каким угодно радостным и благодарным возлюбленным, актер он никудышный: если он и хотел заново пережить то роковое свидание и ссору, которая загнала их обоих на границу, у него ничего не получилось. Его нежное объятие, трепетные поцелуи сами собой сказали, что теперь он — счастливый любовник.

— Джим, тогда ты все сделал совсем не так, — засмеялась Джоун. — Если б все было, как сейчас, я бы ни за что не разозлилась.

Джим тоже залился счастливым смехом.

— Да нет, все было именно так — я подкрался и сгреб тебя в охапку.

— Ты думаешь? Ну, а я хорошо помню! Ну-ка, садись сюда и представь, что ты Джоун. А я буду Джимом Кливом… Теперь я тебе покажу, как это было! Джоун скрылась в темноте, бесшумной тенью прокралась обратно и, с безудержной медвежьей силой обняв Джима, воспроизвела ту бурную сцену, какой ее помнила.

Джим стоял задыхаясь, не в силах произнести ни слова.

— Вот как ты со мной тогда обошелся, — сказала Джоун.

— Ни за что не поверю, не мог я так себя вести — чистый медведь!

— Так ты и был медведь. А ведь у меня и вполовину твоей силищи нет.

— Тогда скажу только одно: ты была права, что меня отшила… А вот гнаться за мной на границу все равно не надо было.

— Но, Джим, ведь в этой-то погоне я и нашла свою любовь!

Глава I

Когда Том Доон был еще юношей, в тревожную эпоху восстания южных штатов и еще до того, он постепенно все более поддавался тому влечению, благодаря которому столько молодых людей на юго-западе Северной Америки превратились в искателей приключений и в пионеров.

Семья его была не из счастливых, но, пока жива была мать и сестры еще не были замужем, он оставался дома, учился тому, чему можно было научиться в школе маленькой деревни штата Канзас, и усердно работал на ферме. Когда в начале восстания Канзас отказался стать на сторону Юга, отец Тома присоединился к известному повстанческому отряду Квентрилла. Сестры Тома тоже сочувствовали Югу. Но Том и его мать открыто держали сторону Севера. В семье произошел раскол. Затем сестры вышли замуж и покинули родной дом. Мать Тома недолго пережила своего мужа, убитого в одной из стычек. Тяжелое, полное горечи и тоски детство наложило свою печать на него. Только привязанность к матери удерживала его дома, а бедность заставляла много и усердно работать. Но после войны он стал переходить с места на место, все дальше и дальше в глубь взбудораженной страны. В нем была кровь пионера, и он уже наметил свое будущее.

Ему хотелось осесть на земле, заняться сельским хозяйством, ибо трудовая жизнь среди природы всегда была ему по душе. И вместе с тем в нем всегда жило стремление увидеть далекие края, погрузиться в самую гущу дикой, первобытной жизни, отыскать ту чудесную страну, которая удовлетворила бы его. Так что в душе Тома Доона слились воедино те два чувства, которыми были воодушевлены в то время тысячи людей и, благодаря которым цивилизация действительно проникла в западные штаты.

Однако влечению своему он поддался только осенью 1874 года. Лето этого года на юго-западе было весьма примечательным. И рассказы, доходившие с границы, поражали воображение Тома.

Отряд охотников на бизонов, соблазненный привольной жизнью и все возрастающим на рынке спросом на их шкуры, не обращая внимания на стоянки индейцев, погнался за большим стадом бизонов. Тогда племена киоваев и команчей взялись за оружие. Тысячи воинов этих племен окружили небольшой отряд охотников и сопровождавшую их военную охрану, но после неоднократных упорных атак были отбиты. Известие об этом дошло и до Тома Доона. Его особенно прельщала охота на бизонов. Не потому, что ему приходилось когда-нибудь охотиться на них, — на самом деле он никогда и не видел бизонов. Но рассказы, слышанные им в детстве, навсегда запечатлелись в его памяти.

Ранней весной Том Доон прибыл в пограничный форт, откуда целая армия охотников на бизонов готовилась отправиться в. долгий поход на юг.

Атмосфера этого укрепленного торгового местечка была новой для Тома и произвела на него глубокое впечатление. Вновь ожили в нем те волнующие чувства, которые он испытывал, жадно слушая в детстве рассказы о привольной жизни. Почти сразу очутился он чуть ли не у самой границы. Большие повозки, некоторые запряженные шестью лошадьми, были нагружены кипами бизоньих шкур, свезенных сюда из прерий и равнин. По широкой главной улице города беспрерывной вереницей шли мужчины и женщины, большинство в грубых дорожных костюмах, и все они стремились к какой-то таинственной цели… Казалось, что-то загадочное было в самой окружающей атмосфере. Было там немало солдат, были картежники с бледными лицами, были женщины в вызывающих нарядах, со слишком ласковым взглядом, как подумал Том: Были там увеселительные места и танцевальные залы, но Том считал, что для него достаточно мельком заглянуть туда. Лошади, проезжая, непрестанно поднимали тучи пыли, которая покрывала улицы густым слоем в несколько дюймов.

Вскоре внимание Тома привлекло предместье города. Там расположились лагерем отряды охотников на бизонов, готовые отправиться на юг. Том предполагал связать свою судьбу с одним из них, но рассказы, которые он слышал о некоторых из этих охотничьих отрядов, заставили его быть осторожным. По слухам, некоторые из них были не лучше команчей.

Первый человек, к которому обратился Том, был высокий загорелый мужчина с небольшой рыжей бородкой на худощавом лице. Он расположился со своей большой повозкой с парусиновым навесом под тополем, только что начинавшим зеленеть, и в тот момент был занят тем, что поправлял и прилаживал заднее колесо.

— Я вам помогу, — предложил Том и разом приподнял сзади повозку.

— Ух! — вырвалось у высокого человека, и он быстро приладил колесо. — Признаться, вы ловкий парень. Очень вам благодарен.

Том помог ему смазать колеса повозки и затем спросил его, не охотник ли он на бизонов.

. — Да, я охотник, — ответил тот. — А вы кто?

— Я пришел сюда, чтобы присоединиться к одному из охотничьих отрядов. Действительно ли эта охота может дать хороший заработок?

— Ну, вы, видно, новичок, — усмехнувшись, ответил тот. — Первая охота дала мне пятьсот долларов. На следующей я заработал четыреста. А в эту зиму у меня получилось шестьсот восемьдесят долларов!

Тома поразили и привели в восторг эти точные сведения, полученные прямо из первоисточника — от самого охотника.

— Это замечательно! — воскликнул он. — Значит, можно заработать достаточно, чтобы затем осесть на земле и обзавестись необходимым инвентарем. Были ли у вас помощники?

— Да, у меня было два парня, и я платил им жалованье.

— Сколько? — осведомился Том.

— Двадцать пять долларов в месяц. А вы ищете работу? — спросил охотник, взглянув на широкие плечи Тома и как бы оценивая его силу.

— Да, но не на такое жалованье. Я предпочел бы охотиться на свой страх и риск.

— Так и следует сделать, если вы можете купить себе все снаряжение.

Том навел справки и узнал, что снаряжение стоит слишком дорого, и со своими небольшими сбережениями он едва ли мог надеяться даже на частичную оплату покупки. Ему оставалось только наняться на службу на наилучших условиях и копить свое жалованье, чтобы впоследствии приобрести лошадей, повозку и вооружение. Однако и это казалось ему удачей. Том почувствовал подъем духа и новый прилив силы.

В конце дороги, у самой черты города, Том наткнулся на небольшое тенистое место, усаженное тополями, и увидел еще несколько повозок с парусиновыми навесами. Три охотничьих отряда расположились там лагерем, отдельно один от другого, и самый большой состоял из нескольких повозок.

Около него был разведен костер. Том с наслаждением втянул в себя запах дыма. Ему представились картины дикой, первобытной природы и жизни лагеря, раскинутого у одинокого ручья. Какая-то крупная женщина наклонилась над лоханью. Том заметил миловидное лицо девушки, выглядывавшей из одной повозки. Два молодых парня подковывали лошадь. Под тополем на куче грязного белья сидели двое мужчин.

Когда Том подошел, один из мужчин встал. Фигура у него была величественная, сложен он был пропорционально. На вид средних лет, он хорошо сохранился, и выражение его бородатого лица было веселое и добродушное. Открытый взгляд его голубых глаз был устремлен на Тома. У другого мужчины черты лица были острые, резкие, суровые, как бы высеченные из камня. Худые, загоревшие щеки были изборождены морщинами, а глаза из-под морщинистых век казались узкими. Они были серые, блестящие и удивительно пронизывающие.

Великан производил впечатление человека страшной силы. Том, быстро определявший свои симпатии и антипатии, не стал терять времени и представился.

— Мое имя Том Доон, — сказал он. — Я хочу вступить в какой-нибудь охотничий отряд.

— Рад видеть вас. Я Кларк Хэдиолл, а это мой друг Джюд Пилчэк, — ответил великан.

Оба они пожали Тому руку. Хэднолл откровенно рассматривал его сильную фигуру и безбородое лицо. Пилчэк смотрел пронизывающим взглядом, как бы вспоминая что-то.

— Доон, Билл Дооц, который был в отряде Квентрилла, — это ваш отец? — спросил он.

— Да, это мой отец, — ответил Том, немного растерявшись при этом неожиданном вопросе.

— Я знал вашего отца. Вы похожи на него, только он был крупнее и крепче вас. Это был отличный наездник и отличный стрелок… Вы были мальчиком, когда он…

— Мне было пятнадцать лет, — сказал Том, когда гот запнулся.

— Вы сочувствовали вашему отцу? — с любопытством спросил Хэднолл.

— Нет. Я был за Север, — ответил Том.

— Да, это было суровое время, — вздохнул Хэднолл, как бы вспоминая свои собственные переживания. Затем он оживился и сказал: — Нам нужен человек, и вы мне нравитесь. Есть ли у вас склонность к спиртным напиткам?

— Нет.

— Вы одинокий?

— Да.

— Никогда не охотились на бизонов?

— Никогда.

— Хорошо ли вы стреляете?

— Я всегда был хорошим стрелком. Много охотился за крупной и мелкой дичью.

— Что побуждает вас вступить в охотничий отряд?

Том минуту колебался, прежде чем ответить на этот вопрос, затем откровенно и правдиво рассказал о своих довольно неясных и сложных стремлениях и целях.

Хэднолл рассмеялся и был так растроган, что добродушно положил руку Тому на плечо.

— Молодой человек, я очень рад, что вы говорите мне это, — сказал он. — Что касается меня, то и я занялся этой опасной охотой только для того, чтобы осесть на земле и заняться сельским хозяйством. Так что у нас общая цель. Мы рады, что вы попытаете счастья вместе с нами. Вашу руку.

И Том почувствовал могучее пожатие мозолистой руки, которой были знакомы и плуг, и топор. Пилчэк тоже обменялся рукопожатием с Томом и высказался менее выразительно, чем Хэднолл.

— Думаю, что это хорошая сделка для обеих сторон, — сказал он. — Настоящие люди редки. Я знаю охоту на бизонов. Это тяжелая работа. Если сдирать шкуры не тяжелее, чем копать уголь, то я никуда не годный охотник.

Хэднолл подозвал двух молодых людей, которые подковывали лошадь. Оба были коренастые парни лет около тридцати, но на этом сходство их кончалось.

— Бэрн, пожми руку Тому Доону, — радушно сказал Хэднолл. — И ты тоже, Стронгхэрл… Доон отправляется на охоту вместе с нами.

Оба парня приветствовали Тома любезно и с любопытством, естественным при таком важном для них событии. По сходству Бэрна с Хэдноллом было очевидно, что это его сын. У Стронгхэрла лицо было столь же оригинальное, как и его имя.

— Бэрн, ты возьмешь Доона в свою повозку, — сказал Хэднолл. — Теперь наш отряд в полном сборе, и мы завтра отправимся в Пэнхэндл… Эй, женщины. — крикнул он, обернувшись к повозкам, — идите сюда и познакомьтесь с нашим новым охотником!

Крупная женщина бросила стирку и подошла, вытирая фартуком красные руки. Ее серьезное лицо осветилось улыбкой.

— Жена, это Том Доон, — сказал Хэднолл и затем представил его жене Бэрна. И Том узнал в ней женщину, которую он заметил в повозке. Последней появилась высокая девушка лет восемнадцати, сестра Бэрна, которой, по-видимому, гордился Хэднолл. У нее было миловидное лицо и плутовские глаза, которые тотчас же внимательно уставились на Тома.

И прежде чем Том мог сообразить, какая удача выпала на его долю, он очутился в кругу людей, близких ему по духу, которые с первого взгляда понравились ему. Хэднолл был одержим тем же пионерским стремлением, той же тягой к земле, как и Том. И особенно удачно было то, что сопровождать их в Техас будет такой старый, опытный охотник на бизонов, как Пилчэк. Правда, Том не договорился о жалованье, так как чувствовал, что может спокойно довериться Хэдноллу.

— Где ваш багаж? — осведомился Бэрн. — И какое снаряжение есть у вас?

— Багаж я оставил на станции, — ответил Том.

— Снаряжение у меня небольшое. Мешок с одеждой и чемодан.

— Нет ни лошади, ни ружья? Есть ли у вас деньги? — с живым интересом продолжал расспрашивать его Бэрн.

— Есть, двести долларов.

— Отлично. Сейчас мы подкуем эту лошадь, и я отправлюсь с вами в город.

— Я думаю, сын, — вмешался Хэднолл, — что лучше будет, если Том поручит Пилчэку купить и лошадь, и ружье, и все, что ему нужно.

— Насколько я знаю мужчин, — сказала миссис Хэднолл, — все вы считаете себя знатоками, когда речь идет о лошадях и ружьях.

— Мистер Доон, не хотите ли, чтобы и я помогла вам выбрать лошадь? — насмешливо спросила сестра Берна.

— О да, хочу, — смеясь, ответил Том. — Мне хотелось бы, чтобы вы все помогли мне!

Женщины вернулись к своим занятиям. Предоставленный самому себе, Том присоединился к Бэрну и Стронгхэрлу. Им было нелегко справиться с лошадью, которую они подковали. Она была с норовом.

— Доон, не приведете ли вы сюда вот ту гнедую? — сказал Бэрн, указывая в сторону, где среди деревьев виднелось несколько повозок с парусиновыми навесами.

Том отыскал недоуздок и пошел туда, погруженный в свои мысли и не обращая внимания на встречавшихся людей. Подойдя к лошади, он увидел, что ее кормит с руки какая-то девушка. Занятый лошадью, он не взглянул на нее, пока она не взглянул на нее, пока она не заговорила:

— Я два раза ловила сегодня вашу лошадь.

— Очень вам благодарен. Только она не моя, — ответил Том и, набросив недоуздок на шею лошади, посмотрел на девушку.

Взгляды их встретились. У нее были большие черные, как ночь, глаза, смуглая, как у индеанки, кожа и темные блестящие волосы. Они смотрели друг на друга пристально и изумленно, не отдавая в этом себе отчета. Затем Том отвел глаза и стал прилаживать недоуздок, но все еще видел ее. Она была молода, среднего роста и производила впечатление необычайно сильной и гибкой. Платье ее из домашней ткани казалось поношенным.

— Это хорошая лошадь, — сказала она, поглаживая ее по мягкому носу.

— Да, лошадь хорошая. Надеюсь, что та, которую я собираюсь купить, будет не хуже, — ответил Том.

— Вы тоже охотник на бизонов? — живо спросила она.

— Только собираюсь стать им.

— Милли! — крикнул грубый голос. — Ты не конокрад, и тебе нечего болтать с посторонними.

Том быстро обернулся и за костром увидел высокого человека. На нем был кожаный фартук, и в мускулистой руке он держал молоток. Редкая рыжая борода не могла скрыть грубого и сурового выражения лица этого человека. Голубые глаза его были блестящими и злыми. Невероятно, чтобы этот белокурый великан был отцом девушки!

— Простите меня, — сдержанно сказал Том. — Я пришел за лошадью мистера Хэднолла.

Затем, обратившись к девушке, он поблагодарил ее. Глаза ее были опущены. Том быстро ушел, ведя за собой лошадь. Он не придал особого значения этому инциденту, разве что обратил внимание на раздражение в словах и жестах белокурого человека. Однако эта деталь ускользнула из его памяти, и осталось только приятное впечатление от девушки. А потом все затмила серьезная и волнующая забота — о выборе лошади и ружья.

Тот факт, что Хэднолл и его помощники бросили свою работу, а Пилчэк настоял на том, что он будет иметь решающий голос при покупках, говорил о том значении, которое они придавали этому делу. Хэднолл помирился с Пилчэком на том, что тот так же хорошо разбирается в лошадях, как он сам в ружьях.

И они отправились в город. Шли по пыльной шумной улице, толкаясь среди индейцев, солдат, охотников, разведчиков, возниц, мужчин, на худые лица которых наложила печать порочная жизнь, и женщин с хищным взглядом. Пилчэк, по-видимому, знал всех.

Магазин, в который Пилчэк привел Тома и других, был полон покупателей, и, если бы не отсутствие бутылок с напитками, он был бы похож на пограничный кабачок. Пахло табаком.

Пилчэк подошел к прилавку, где лежали ружья и ножи.

— Нам нужно ружье крупного калибра, — сказал он продавцу.

— Осталось только одно, и то не новое, — ответил тот и отыскал большое, тяжелое ружье. Пилчэк осмотрел его и передал Тому.

— Я видел лучше, но и это годится пока… Нам нужен также пояс с патронами и два ножа — сдирать и скоблить шкуру…

У Тома теперь было почти все что нужно. Когда охотники сделали необходимые закупки и для отряда, Пилчэк повел всех на окраину города — на базар, переполненный запыленными брыкающимися лошадьми. Пилчэку и Хэдноллу понадобился целый час, чтобы выбрать лошадь для Тома. Работая всю жизнь на ферме, Том умел обращаться с лошадьми, но лихим наездником не был. В конце концов выбрали лошадь, седло, узду и шпоры. Расплатившись за все, Том увидел, как мало у него денег осталось.

— Все стало дорого и не стоит таких денег, — с сожалением заметил Пилчэк. — Но у нас нет иного выбора. Это хорошая лошадь — довольно молодая, сильная, у нее легкий ход, но она никогда не видела бизонов.

— Ну и что же? — спросил Том, и его восторженное чувство несколько ослабело.

— Ничего. Только первый бизон, с которым она встретится, покажет, насколько удачна наша покупка.

Это загадочное замечание произвело довольно тревожное впечатление на Тома, и он запомнил его.

Со всеми покупками и с багажом, полученным на станции, компания вернулась в лагерь.

Днем каждый был занят своим делом. Том надел простую грубую одежду и высокие сапоги, подходившие для жизни на открытом воздухе. В его душевном состоянии произошли большие перемены. Он уже был готов ко всем опасностям охоты и, как ни старался быть серьезным и сдержанным, не мог подавить восторженного волнения. Он попробовал свою лошадь, которую назвал Дести — Запыленная, так как, только выкупав, ему удалось очистить ее от пыли. Дести показала себя с самой лучшей стороны и заслужила одобрение всех, кроме Пилчэка. Особенно понравилась она Хэдноллу и его дочери Сэлли.

Потом он помогал Бэрну Хэдноллу приводить в порядок и грузить большую повозку, предназначенную для перевозки их драгоценного снаряжения, а после охоты — шкур, которые они надеялись добыть.

Перед закатом солнца Том услышал веселые голоса женщин, звавших ужинать, и вслед за Бэрном пошел к столу, который заменяла парусина, разостланная на земле. Все были голодны. Хэднолл, наложив себе еды на жестяную тарелку и наполнив кружку, вернулся к повозке и поставил свой ужин на сиденье. Ему удобнее было есть стоя. Он был слишком высок, чтобы сидеть на земле скорчившись и скрестив ноги по индейскому, обычаю. У Пилчэка была своя, особая манера. Он ставил тарелку на землю и ел, став на одно колено. Все, кроме Пилчэка, были возбуждены, и это способствовало радостному оживлению собравшихся. Том не один радовался тому, что оставляет надоевшую однообразную жизнь, не один мечтал о девственных краях, будущей работе на земле.

После ужина он снова отправился в город, намеренно один. Том не старался понять, что побудило его к этому. Однако прогулка по главной улице не удовлетворила каких-то смутных его устремлений, и он повернул обратно к лагерю. Том шел, не обращая внимания на редких прохожих, пока не услышал женский голос, раздавшийся позади него. В нем слышалось раздражение и даже гнев. Голос мужчины, что-то тихо и хрипло ответивший, заставил Тома быстро обернуться.

К нему подходила молодая женщина с тяжелым узлом в руке, а следом за ней в двух шагах шел мужчина. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять ее стремление отделаться от него. Том пошел ей навстречу и узнал девушку из соседнего лагеря, с которой утром обменялся несколькими словами.

— Этот парень пристает к вам? — спросил Том.

— Он оскорбляет меня, — ответила она.

Том быстрыми шагами направился к человеку, преследовавшему девушку.

— Эй, вы, послушайте! — решительно крикнул он. Но человек так поспешно пошел прочь, что пришлось бы бежать, чтобы догнать его.

— Оставьте его, — с облегчением сказала девушка и засмеялась.

— Этот город полон грабителей. Вам не следовало приходить сюда одной, — ответил Том.

— Знаю. Это случалось и раньше. Я не испугалась, я рада, что мы встретились.

— Узел у вас, наверное, очень тяжелый. Дайте я понесу его, — предложил Том.

— Благодарю вас, я отлично справлюсь сама, — ответила она.

Том взял у нее узел и при этом дотронулся до руки. Это произвело на него такое неожиданно глубокое впечатление, что на мгновение он лишился присущей ему непринужденности.

— Ну… я… он слишком тяжел… для девушки, — запинаясь, сказал он.

— О, я очень сильная, — возразила она.

Глаза их встретились снова, как тогда утром, когда Том пришел за лошадью. Только на этот раз, казалось, все было совершенно иначе. Она посмотрела вдаль, где в надвигающихся сумерках сверкали огни лагеря. Потом пошла вперед, а Том зашагал рядом.

Он хотел заговорить с ней, расспросить, кто она, куда ходила, в каких отношениях с тем грубым человеком, который назвал ее Милли. Но не мог произнести ни слова. Эта встреча не была обыкновенной случайностью. И он пытался понять то смутное, неясное чувство, которое охватило его. Не успели они дойти до конца города, как она остановилась.

— Благодарю вас, — мягко сказала она. — Теперь я сама понесу узел.

— Нет, до вашей стоянки еще далеко.

— Да… вот именно поэтому, — запинаясь, ответила она. — Вам не следует идти со мной… Он мой отчим, вы слышали, как он со мной говорил. Я… больше я ничего не могу сказать вам.

Том не отдавал узел.

— Может быть, я никогда не увижу вас! — вырвалось у него.

Она не ответила, но, взяв узел, прямо и пристально посмотрела ему в лицо. В ее завораживающих глазах он прочел те же слова, которые только что высказал вслух. Она пожелала ему спокойной ночи, повернулась и исчезла в сумерках.

Только когда она ушла, Том понял, что эта встреча, такая естественная во время путешествия, когда двое незнакомых людей обмениваются любезностями, — самое значительное и волнующее происшествие в его жизни. Почему он не удержал ее хотя бы еще на мгновение, чтобы попросить разрешения снова встретиться? А ведь он может увидеться с ней завтра!

Он сел на краю дороги и задумался. Наступила ночь, темная и холодная. Засверкали звезды. Разлетались искры лагерных костров, слышались мужские голоса… Что-то странное произошло с ним. Но что именно? Девичий взгляд, несколько слов, прикосновение руки… Не они ли были причиной внезапной тоски и одновременно необъяснимой восторженности этого самоуглубления — погружения в самого себя? Хотя Тому было уде двадцать четыре года, такого состояния он никогда не испытывал. Может быть, это радостное возбуждение было вызвано только открывавшимися перед ним перспективами, а не случайной встречей? Однако эта мысль показалась ему нелепой. Каждое мгновение он ощущал странную, мечтательную нежность, которую внушала ему эта девушка…

Глава II

Когда на другое утро Том проснулся, разбуженный веселым криком Бэриа Хэднолла, он понял, что спал дольше, чем обычно. Том вскочил с шерстяного одеяла, на котором лежал под повозкой, надел сапоги, вымыл лицо и руки и был готов начать день, суливший столько событий. Солнце только что поднялось над горизонтом. В ярком утреннем сиянии зелено-золотистым цветом отливала прерия, простиравшаяся на запад и юго-запад. Поблизости паслись лошади и мелкий скот. А вдали на дороге белыми пятнами выделялись парусиновые навесы. Том минуту стоял, задумчиво глядя вдаль и глубоко вдыхая свежий воздух. Что бы ни ждало его там, за пурпурным горизонтом, — приключения, лишения, удача, — он готов ко всему.

За утренним завтраком он вдруг вспомнил о своей встрече с Милли. При ярком свете дня он не испытывал того же, что накануне, в вечерних сумерках. Однако постепенно сладостное томление охватило его. Он взглянул сквозь тополя в ту сторону, где в первый раз встретился с ней, и не увидел белых повозок. Они уехали, и девушка вместе с ними. Том почувствовал пустоту в душе, а затем тоску и сожаление. Задумчиво принялся он за завтрак. Ничего не выйдет из этой встречи. Но ведь ее родные тоже охотники на буйволов, и, может быть, в этих диких краях он снова увидится с ней. Слабая надежда! И, лелея ее, он примирился с тем, что девушка уехала.

После завтрака любопытство заставило его пойти к тому месту, где был ее лагерь. Он пошел по дороге по следам повозок и определил, что они ведут на юго-восток.

— Наши соседи рано отправились в путь, — заметил он, остановившись около Пилчэка и Хэднолла, занятых сборами в дорогу.

— Задолго до восхода, — ответил Хэднолл. — Ты слышал, как они уехали, Джюд?

— Еще бы! Они мертвого разбудили бы, — проворчал Пилчэк. — Думаю, что у Рэндолла Джэтта были свои основания уехать.

— Джэтт? Это тот человек с рыжей бородой? Насколько я помню, он не отличался вежливостью.

— Я слыхан какие-то разговоры о Джэтте в городе, — продолжал Пилчэк. — Как будто я его встречал где-то, но не могу вспомнить, где. Он один из тех охотников, к которым относятся с подозрением. Говоря откровенно, только потому, что ничего определенного о нем никто не знает. Джэтт два раза возвращался из Пэнхэндла с тысячами шкур. Он зарабатывает большие деньги.

— Это интересно, — заметил Хэднолл. — Он только что женился. Моя жена беседовала вчера с одной женщиной — это была, вероятно, миссис Джэтт. Она с Миссури, и у нее взрослая дочь. Она сказала, что замужем всего несколько недель. Моей жене показалось, что охота на бизонов не очень по душе этой женщине и ее дочери.

— Когда ты попадешь в Стэкед Плэнс, то поймешь миссис Джэтт, — язвительно заметил Пилчэк.

Том прислушивался к их разговору с большим интересом и запоминал то, что слышал. Затем он спросил, все ли охотники на бизонов следуют по одному и тому же пути.

— Думаю, что да, — ответил Пилчэк. — На расстоянии сотни миль есть только одна хорошая дорога. А дальше охотники разъезжаются каждый сам по себе.

— И все они рассеиваются по прериям? — продолжал расспрашивать Том.

— Да, конечно, они держаться поближе к бизонам. Но их стада почти такие огромные, как и равнины Стекенд Плэнс.

Том не имел и понятия об этой части Техаса, однако у него уже сложилось представление о ее необъятных просторах.

— Когда мы выезжаем? — спросил он.

— Как только будем готовы.

Не прошло и часа, как отряд Хэднолла с тремя хорошими повозками вереницей тронулся в путь. Женщины ехали вместе с возницами. На долю Тома выпала обязанность вести оседланных лошадей… Они не хотели идти, пустынные поля как будто пугали их. Однако, пройдя несколько миль, лошади успокоились и рысью побежали по дороге.

Вскоре очертания города, деревья и столбы дыма исчезли за покатой возвышенностью. Кругом расстилалась беспредельная серо-зеленая равнина, перерезанная белой лентой дороги. Других повозок видно не было. Том нашел, что при таком ходе его лошади долгие поездки верхом будут терпимыми. К четырем часам дня отряд преодолел двадцать пять миль. Остановку предполагали сделать в небольшой рощице, которая давно привлекала к себе внимание Тома. Его забавлял дружеский спор между Пилчэком и Хэдноллом. Пилчэк, как все проводники и разведчики, давно привыкшие к кочевой жизни, хотел остановиться в первом подходящем месте, где уже побывали другие. А Хэднолл отыскал свежее, нетронутое место на некотором расстоянии от дороги — чистую прогалину под раскинувшимися ветвями только что зазеленевших вязов. Тут же у высокого берега протекала мелкая речка.

Работы было достаточно для каждого. Лошадей выпрягли, напоили и пустили пастись. Упряжь и хомуты повесели на передние колеса. Том отыскал сучья для костра, которых оказалось множество, и удары его топора гулко раздавались в тишине. Хэднолл с сыном вытащили из повозки походную печь и ящик с продуктами, кухонные принадлежности и складной стол. Расчистили ровное место, развели костер и растопили печь, и женщины принялись готовить пищу. Хэднолл раскинул палатку для себя и жены. Для Сэлли постель была устроена в повозке. Пилчэк помог Стронгхэрлу раскинуть палатку около их повозки, но себе устроил постель под деревьями, растянув брезент и покрыв его шерстяным одеялом. Бэрн Хэднолл тоже раскинул палатку для себя и жены, а Том решил расположиться под повозкой Бэрна.

К закату солнца сели ужинать. Все были голодны и веселы. Если раньше и были какие-то страхи и опасения у женщин, то теперь они рассеялись. И даже беспокойный Пилчэк, казалось, чувствовал себя хорошо. Сэлли Хэднолл кокетничала с Томом, но, видя, что тот не замечает ее заигрываний, перенесла свое внимание на Стронгхэрла.

После ужина Том нарубил и сложил дрова для костра на ночь и на следующее утро. Потом пошел вдоль речки к пасущимся лошадям. Он решил не привязывать Дести на ночь.

В нескольких стах ярдах от их стоянки речка, бурля, впадала в глубокий пруд. Присев на пень, Том погрузился в мечты. Мысли его, казалось, неслись без всякой цели. Но, когда мелькнуло воспоминание о Милли, оно уже не оставляло его. Здесь, в одиночестве, оно было совсем живым… Перебирая в памяти все подробности их встреч, он пришел к выводу, что Милли, вероятно, несчастна и положение ее тяжелое. «Я… я не могу вам больше ничего сказать…» — быстро проговорила она тоном, в котором, он теперь понял, слышался стыд и страх.

Когда темнота стала сгущаться, Том пришел в себя, встряхнулся и направился к стоянке. Мало было надежды увидеться когда-нибудь с этой девушкой. Покорно, со смутной тоской в душе, он постарался не думать о ней.

Дни шли за днями, и отряд Хэднолла продвигался все дальше по прерии, иногда на запад, иногда на восток, но главным направлением всегда был юго-восток. Они делали от пятнадцати до двадцати пяти миль в день, в зависимости от состояния дороги и подходящих для остановки мест. Время от времени — они встречали охотничьи отряды с повозками, доверху нагруженными бизоньими шкурами. Дни превращались в недели, и Том потерял им счет. На этих огромных равнинах уже началась весна. Все вокруг зазеленело.

Однажды во время остановки, на закате солнца, Пилчэк, окончив свою обычную работу, поехал верхом на ближайший холм. Доехав до вершины, он слез с лошади, поднял короткую подзорную трубу и долго смотрел на юго-восток. Когда он вернулся в лагерь, все взгляды были устремлены на него, а Том почувствовал волнение.

— Видно что-нибудь? — нетерпеливо спросил Хэднолл.

Бизоны! — возвестил Пилчэк.

На минуту наступило молчание. Женщины раньше всех отозвались на хорошее известие. Хэднолл, казалось, еще туго соображал, в чем дело. Бэрн бросил полено, которое держал в руке.

— Бизоны! — повторил он, и быстрый радостный взгляд, брошенный им на отца, говорил о том, что он считает себя ответственным за эту охоту.

— Сколько их? — спросил Хэднолл, большими шагами подойдя к разведчику.

— Право, сразу не могу этого сказать, — ответил Пилчэк.

Сэлли Хэднолл прервала своего отца:

— О, мне безумно хочется увидеть стадо бизонов. Много ли их?

— Довольно много, — ответил Пилчэк с профессиональной гордостью во взгляде. — Думаю, что стадо растянулось миль на пятнадцать в длину и мили на три в ширину.

И тут Хэднолл испустил громкий крик, что свидетельствовало о такой же искренней радости, какую испытывали все.

На следующий день был самый долгий переезд. Было пыльно, солнце пекло, дорога казалась бесконечной, а впереди повсюду простиралась однообразная равнина. Наконец, к закату солнца, вдали показались раскачиваемые ветром деревья. Там, несомненно, должна была протекать речка, за которой, по-видимому, и начинались пастбища бизонов. Через некоторое время отряд остановился в диком живописном месте.

В тот вечер Том быстро справился со своими лагерными обязанностями и поспешно взобрался на самый высокий холм. Дойдя до вершины и взглянув на восток, он вдруг замер от изумления и восторга. Заходящее солнце золотистыми лучами пронизывало обширное стадо крупных и странных на вид животных. Несомненно, это были бизоны. Какое изумительное зрелище! Это совсем не похоже на то, что он представлял себе по рассказам. Тысячи бизонов! Стадо растянулось так далеко, что терялось из виду. Он долго смотрел вдаль и почувствовал, что никогда не забудет той минуты, когда он впервые увидел бизонов.

Вернувшись в лагерь, Том обнаружил, что не он один опоздал к ужину. Хэднолл с Пилчэком тоже уходили, и Бэрн только что вернулся с женой и сестрой, которые оживленно беседовали о том, что они увидели.

—‘ Много ли вы их насчитали? — спросил Хэднолл Тома.

— О, не имею никакого представления, тысяч пять, может быть, а конец стада я так и не увидел, — ответил Том.

— А мы обнаружили тысяч десять, и это по другую сторону от вас, — выразительно прибавил Хэднолл. Большие глаза его блестели, и взор был устремлен вдаль. Том понял, что Хэднолл не воспринимает всей дикой красоты открывшегося зрелища. Ему виделись только тысячи шкур для продажи.

— Это и есть то большое стадо, о котором вы говорили? — осведомился Том.

— Нет. Это только часть его, — ответил Пилчэк.

Миссис Хэднолл прервала их разговор:

— Что вы все помешались на бизонах? Ужин стынет.

— Мэри, завтра вечером ты поджаришь мне кусок бизоньего мяса, — весело заметил ее муж.

После ужина Хэднолл отозвал мужчин в сторону для совещания.

— Пилчэк и я — компаньоны в этом деле, — сказал он. — Мы будем платить по тридцать центов за шкуру — за то, чтобы содрать ее и доставить в лагерь, независимо от того, кто убьет бизона.

— Это больше, чем вы получили бы в других отрядах, — прибавил Пилчэк. Стронгхэрл и Бэрн согласились с этой ценой, а Том откровенно сказал, что тридцать центов за шкуру — это высокая плата.

— Подождем, что вы скажете, когда сдерете шкуру с первого бизона, — усмехнувшись, ответил разведчик. — Вы будете клясться, что мало и тридцати долларов.

— Итак, моя доля участия в этом деле установлена. Я кормлю вас и плачу за шкуры, — сказал Хэднолл. — Джюд будет руководить охотой.

— Руководить тут особенно нечем, — ответил тот. — Мы находимся немного южнее тех мест, где я охотился. В последний раз я был здесь с военным отрядом и хорошо знаю местность. Это стадо бизонов пасется у реки. Думаю, оно растянулось на много миль. Бизоны будут держаться этого места, несмотря на то что слишком много отрядов преследует их. Хороший способ охоты — подстеречь, когда они идут к водопою. Целиться надо так, чтобы попасть между лопатками, и стрелять до тех пор, пока животное не упадет. Иногда приходится выпустить две или три пули, а иногда пять, если бизон старый. Когда охотишься на открытом месте, нужно нестись во весь дух, гнать их и стрелять, пока не кончатся все пули.

— Это легко и, должно быть, интересно, — сказал Бэрн.

— Пожалуй. Но не следует забывать. Настоящая тяжелая работа начинается, когда сдираешь и растягиваешь шкуру. Пока добьешься того, что будешь зарабатывать три доллара в день, надорвешься на этой работе!

— Три доллара! — презрительно воскликнул Бэрн. — Я надеюсь зарабатывать в пять раз больше.

Та же самая надежда была и у Тома, но он не высказал се. У Пилчэка был достаточно насмешливый и загадочный вид, чтобы охладить его необоснованный пыл.

— Наконец, и к этому вы должны отнестись серьезно, — продолжал Пилчэк, понижая голос, чтобы его не могли услышать женщины, — мы можем наткнуться на индейцев.

Это отрезвило слушателей.

— Прошлое лето было плохое, и охота была хуже, чем обычно, — продолжал он. — Не знаю, какие условия теперь и что делают индейцы. Думаю, мы встретим кого-нибудь, охотников или солдат, и они осведомят нас. Конечно, краснокожие не могут быть повсюду, а бизоны растянулись на большом пространстве. Может быть, нам повезет, и мы не увидим ни одного команча. Но нам следует зорко следить за обстановкой, и мы не должны слишком удаляться друг от друга. Если мы увидим индейцев или услышим о ни, то перенесем лагерь в другое место и ночью будем охраняться…

— Джюд, что за странный разговор ты повел? — удивленно и встревоженно заметил Хэднолл.

— Меня это не беспокоит. Я только предупреждаю вас. Этим летом здесь будет много охотников. И, вероятно, солдаты позаботятся о том, чтобы укрыть женщин в пограничном форту или в каком-нибудь хорошо защищенном месте.

Том вспомнил о темноокой девушке, о Милли. Он едва не забыл о ней. Какой далекой казалась ему та встреча. Где она теперь? Он убеждал себя, если предположение Пилчэка верно, то солдаты будут охранять всех женщин, принадлежащих к охотничьим отрядам. Больше ничего не говорили об индейцах. Интерес всецело сосредоточился на охоте, которую решили начать завтра.

На другое утро Том поднялся первый, и на этот раз удары его топора и треск сучьев, подброшенных в костер, разбудили других. Когда Стронгхэрл отправился разыскивать лошадей, уже рассвело, а к восходу солнца был готов завтрак.

Пилчэк, вернувшись с высокого холма, сообщил, что бизоны видны вдоль всей реки, насколько можно охватить глазом. Они расположились на порядочном расстоянии по прерии и еще не идут к водопою.

— Сегодня будет моя очередь сторожить лагерь, — нерешительно сказал Хэднолл. — Тут есть кое-какая работа, и кому-нибудь надо охранять женщин.

— Хорошо было бы, если бы вы каждые два часа поднимались на холм посмотреть, что делается кругом, — посоветовал Пилчэк. — Я оставлю вам свою подзорную трубу. Не упустите чего-нибудь.

Мужчины оседлали лошадей и надели тяжелые патронные пояса. В карманы они положили добавочный запас патронов. Следом за Пилчэком они спустились к реке и переехали ее вброд в мелком месте, по которому лошадям пришлось пронестись вскачь, чтобы, не завязнуть в грязи.

— Как же мы переберемся здесь с повозками? — спросил Бэрн Хэднолл.

— Право, у нас нет другого выхода, как доставлять шкуры в лагерь самим, — ответил Пилчэк. — Вы увидите, что гнаться за бизонами и убивать их не отнимет много времени. Настоящая работа начнется потом. Весь день и ночь придется сдирать шкуры, доставлять их в лагерь, скоблить и растягивать.

Этот берег реки был более лесистый и не такой покатый, как противоположный. Видны были глубокие следы бизонов. Всадники остановились на вершине склона, который дальше переходил в гладкую равнину. На расстоянии мили иди больше выделялась среди травы длинная неровная темная полоса, похожая на стену.

— Это и есть бизоны, — сказал разведчик. — Теперь мы разойдемся и подождем около часа. Спрячьтесь где-нибудь в кустарнике или за пригорком, пока они не подойдут поближе. Тогда стреляйте! И не оставляйте бизона, в которого стреляете, пока он не свалится! Когда они побегут, гонитесь за ними и стреляйте. Охота не продлится долго, так как бизоны разбегутся.

Пилчэк оставил Тома на этом месте и уехал с остальными на другой конец. Вскоре они исчезли из виду. В этом направлении Том не мог далеко видеть, так как поблизости начиналась возвышенность, а на юго-западе стадо растянулось так, что невозможно было отличить темную несметную массу бизонов от тусклого горизонта.

Спешившись, Том остановился на краю леса и, держа лошадь, внимательно смотрел вокруг и прислушивался. Он старался быть спокойным, но это была невозможно. Ожило все то, что всегда таилось в нем, — любовь к приключениям и свободе, стремление найти и то и другое в неведомых краях. И вот он стоит здесь, на лесистом берегу реки в Пэнхэндле, в Техасе, и вдали перед ним стадо бизонов. Ястребы парили в голубом небе. Внизу сквозь деревья он заметил у реки стадо диких индюков. Все то, что он видел, и резкий утренний холодок, который он ощущал, заставили его вспомнить предостережение разведчика относительно индейцев. Тому казалось, что он должен испытывать тревогу, даже страх, но он не чувствовал ни того ни другого.

К его месту бизоны близко не подходили. Однако он заметил, что с восточной стороны они как будто заполнили прибрежные кустарники. Вдруг он услышал ружейные выстрелы. Бум… Бум… Бум-бум… Его товарищи начали охоту.

«Что мне делать? — недоумевал он, глядя то на реку, то вдаль, на стадо, где не видно было никаких перемен. — Мне сказано, чтобы я стоял здесь. Но раз началась стрельба, то вряд ли бизоны теперь подойдут сюда».

Вскоре снова раздался выстрел, гораздо ближе, несомненно, как раз за подъемом. Вдали, может быть на расстоянии двух миль, тоже прозвучал выстрел, слабый, но отчетливый в тихом утреннем воздухе. Еще и еще!

Итак, все три его товарища принялись за дело. Том стал внимательнее всматриваться в стадо и заметил, что оно зашевелилось. Глухой топот копыт донесся до его ушей. Часть стада скрылась за тучей пыли. Бизоны, по-видимому, бежали обратно в глубь зеленеющей равнины. Вдруг Том обратил внимание на то, что ружейные выстрелы — близкие, дальние и самые далекие — раздаются непрестанно и сливаются в сплошной гул. Прислушавшись, он разобрал, что выстрелы становятся глуше. Его товарищи гнались за бизонами и отъехали дальше. Через некоторое время он уже ничего больше не слышал. И бизоны, находившиеся против него, скрытые тучами пыли, тоже исчезли. Острое разочарование охватило его.

Но вот всадник показался на возвышенности, за которой происходила охота. Белая лошадь, несомненно, принадлежала Пилчэку. Том увидел, как всадник машет шляпой, и, приняв этот жесть за сигнал, вскочил на лошадь и галопом понесся к возвышенности. Здесь было открытое место, широко расстилалась серо-зеленая пустынная равнина, тусклая от пыли. Стада бизонов не было видно. Том поехал навстречу Пилчэку.

— Не повезло нам, — сказал разведчик. — Они направились сюда, к реке.

— Много вы убили? — живо осведомился Том.

— Я уложил двадцать одного бизона, — ответил Пилчэк. — А на обратном пути я встретил Стронгхэрла. Он был огорчен, что застрелил только пять, А Бэрн истратил чуть ли не все свои патроны, но, насколько я мог заметить, убил он всего одного.

— Вот как! — вырвалось у Тома. — А он был уверен, что уложит несколько дюжин.

— Думаю, теперь он лучше поймет это дело, — ответил Пилчэк. — Спуститесь вниз и посмотрите, сколько шкур вы сможете содрать. Я вернусь в лагерь и постараюсь переправиться через реку на повозке.

Разведчик уехал, а Том, повернув свою лошадь к востоку, рысью спустился к обширному покатому склону на равнину, где, осмотревшись, увидел пасущуюся лошадь, а дальше темную косматую громаду — очевидно, это был убитый бизон. Том пришпорил коня, быстро покрыл это пространство и застал Бэрна за сдиранием шкуры с бизона.

— Поздравляю с удачей, — крикнул, подъезжая, Том.

— Вот адская работа — сдирать шкуру! — завопил в ответ Бэрн, повернувшись красным и потным лицом к Тому. — Эй! Берегись!

Но предостерег он его слишком поздно. Лошадь Тома яростно захрипела, почуяв непривычный отвратительный запах, встала на дыбы, затем опустилась и с такой силой ринулась вперед, что Том полетел в одну сторону, а ружье его в другую.

Том сильно ударился о землю и уткнулся лицом в траву. Падение на мгновение оглушило его. Затем он вскочил и почувствовал, что невредим. Неожиданная выходка лошади, осилившей его, унижение от такого падения взволновали Тома.

— Надеюсь, вы не ушиблись? — тревожно крикнул Бэрн, отрываясь от работы.

— Нет, я просто ошалел, — ответил Том.

Бэрн откинулся назад и с громким хохотом покатился по траве. Том не обратил внимания на своего товарища. Дести отбежала на сотню шагов и шла теперь тихим ходом, влача за собою повод. Том окликнул ее, но она не остановилась. Тогда он побежал и поймал ее.

— Да, лошадь ты славная, — сказал Том, садясь верхом. — А теперь ты… пойдешь обратно… и уткнешься носом… в этого бизона.

Дести казалась довольно спокойной и легко бежала обратно, пока снова не приблизилась к бизону. Том пришпорил ее и гневно прикрикнул. Дести, подойдя еще ближе, стала волноваться, но своего норова не показывала.

— Не погоняйте ее, — остановил его Бэрн. — Она просто боится.

Но Том, еще не остыв от возбуждения, хотел, чтобы Дести подъехала прямо к бизону, и подгонял ее. Вдруг Дести наклонила голову, с невероятной силой подскочила вверх и опустилась на вытянутые ноги. Удар был так силен, что Тома перебросило на край седла. В отчаянии уцепился он за луку седла. И когда Дести снова взметнулась вверх, лука выскользнула у него из рук, он завертелся волчком на крупе лошади и соскользнул с нее. Дести перестала метаться и убежала от бизона.

Том был смущен и растерян. Бэрн Хэднолл катался по траве и хохотал все сильнее. Том сидел на том месте, где упал, и постепенно начинал понимать, что должна была испытывать лошадь. Наконец Бэрн встал и, поймав Дести, медленно и спокойно подвел ее, ласково уговаривая, к бизону и остановился там.

— Теперь она успокоилась, — сказал Бэрн.

Том поднялся, подошел к лошади и погладил ее.

— Ты сбросила меня, а?

— Том, на вашем месте я подводил бы ее к убитому бизону до тех пор, пока она не перестанет его бояться, — посоветовал Бэрн.

— Я так и сделаю, — ответил Том и взглянул на косматую тушу, лежавшую на землю. — О, какой огромный!

— Ростом со слона, не правда ли? Здоровенный самец, — сказал Бэрн.

— Только его одного я и убил, а пострелять пришлось порядком. Понимаете, бизоны убежали, и мне казалось, что я не попаду ни в одного. Наконец попал в этого. А он продолжал бежать, пока я не изрешетил его всего.

— Где те, которых убил Пилчэк? — спросил Том, желая скорее приняться за работу.

— Один лежит здесь, в стороне, немного левее. Можете приниматься за него. Это такой же старый самец, как и этот. Но если вы сегодня сдерете с него шкуру, то я готов съесть ее.

— Мне часто приходилось сдирать шкуру с животных — с телят и с быков, — ответил Том. — Это не было трудно. Почему же я теперь не смогу этого сделать?

— Парень, это — бизоны, и шкура у них толщиною с дюйм, грубее, чем подошвенная кожа, и с трудом поддается.

— Так должна быть особая сноровка для этой работы, — ответил Том, вскакивая на Дести. — Послушайте, я чуть не забыл свое ружье. Подайте мне его, пожалуйста… Бэрн, бьюсь об заклад, что до вечера сдеру шкуры с десятка бизонов и успею очистить и растянуть их до того, как лягу спать.

— Готов поспорить с вами, — насмешливо сказал Бэрн. — Если бы только у меня было время последить за вами! Это будет забавное зрелище. Постараюсь обогнать вас.

— Отлично. Я уверен, что выиграю, — весело и решительно ответил Том и, пришпорив Дести, быстро поскакал к ближайшему убитому бизону.

Глава III

Том трудился над тушами бизонов, переходя от одной к другой. Ветер стих, солнце поднялось высоко и ярко сверкало над равниной. Ему нестерпимо хотелось пить, и с часу на час жажда усиливалась. Рубашка была вся мокрая от пота, так что можно было бы выжать ее. Никогда еще жара так не мучила его. Постепенно вся одежда пропиталась потом, кровью, жиром и пылью. Это, а также все усиливающая боль в теле, особенно в руках, изнуряли его.

Он не замечал, как проходит время. Иногда только оглядывал равнину, отыскивая своих товарищей. Об индейцах он совершенно забыл… Иногда он видел Бэрна и Стронгхэрла, появлялся на повозке и Пилчэк. Когда к концу дня он содрал последнюю шкуру, которая обеспечивала ему выигрыш, он торжествовал. В двух милях он заметил приближавшуюся повозку.

— Вы работаете со скоростью канзасского циклопа, — с нескрываемым восхищением воскликнул разведчик. — Семнадцать шкур в один день. Я никогда не видел ничего подобного!

— Я бился об заклад с Бэрном, — ответил Том, вытирая с лица пот.

— Если вы сможете продолжать так дальше, молодой человек, то вы составите себе состояние, — серьезно сказал Пилчэк.

— Подождите, мне надо еще поучиться! — воскликнул Том, окрыленный этой похвалой и надеждами на будущее.

Вскочив на лошадь, Том спросил, указывая вдаль:

— Не возвращается ли обратно стадо?

— Да, сюда они придут ночью на водопой. Мы найдем их здесь завтра утром. Слыхали ли вы выстрелы других охотников?

— Вы говорите об охотниках других отрядов? Нет, не слыхал.

— Дальше по берегу несколько отрядов. Но нам повезло. Вероятно, скоро повсюду здесь будут охотники. Правда, бизонов хватит на всех.

Том ехал обратно в лагерь, глядя на заходящее солнце, которое окрашивало западные холмы в золото и пурпур. Несмотря на то, что он очень устал от необычайного напряжения, ему все-таки хотелось и смотреть, и чувствовать, и думать.

В лагерь он приехал до наступления темноты. Товарищи и женщины его приветствовали и поздравляли. Бэрн великодушно похвалил его, но встревожил своим заключительным замечанием:

— Подождите, еще начните растягивать и скоблить шкуры.

— Ах! Я и забыл об этом. Значит, я еще не выиграл, — уныло ответил он.

Расседлав лошадь, Том нашел в себе силы только для того, чтобы жадно напиться и со стоном вытянуться под деревом. Никогда в жизни не было у него такого сердцебиения, никогда так мучительно не ныло и не горело все тело. Часовой отдых значительно подкрепил его. Затем он, как голодный волк, набросился на ужин. Если бы его товарищи не ели с такой же жадностью, ему стало бы стыдно. Еще не стемнело, когда Том увидел, как Пилчэк начал растягивать и скоблить шкуры. Вся операция продолжалась недолго и показалась нетрудной. Том попробовал сделать то же самое, но, как и сдирание шкуры, это оказалось значительно труднее, чем можно было предположить. Сэлли Хэднолл хотела помочь ему, но он с благодарностью отклонил ее предложение, объяснив, что он бился об заклад и хочет выиграть. Девушка вертелась около Тома и наблюдала за ним, к немалой его досаде. Он видел, что она над ним смеется.

— Разве это так забавно? — раздраженно спросил он.

— Вы похожи на мальчика, играющего в чехарду, — со смехом ответила она.

Тому оставалось только добродушно рассмеяться на это, но затем он ловко перевел разговор на нее и сделал язвительное замечание о Стронгхэрле. Девушка вспыхнула, покраснела и оставила его одного справляться с тяжелой работой. Его усилия увенчались успехом. К полуночи работа была окончена. Крайне усталый, он добрался до постели, и едва лег, как глаза его тотчас сомкнулись.

На следующее утро он с готовностью отозвался на зов Пилчэка. Но ноги его были не в состоянии быстро двигаться. Как искалеченный, поднялся он со своего шерстяного одеяла, служившего постелью. Однако постепенно мускулы разошлись, стихла боль при движениях, и он решил, что сможет с утра заняться чем-нибудь полезным.

Снова, как выражался Пилчэк, каждый должен был постоять за себя. Том был доволен этим по двум причинам: во-первых, потому, что мог ехать куда хочет, а во-вторых, потому, что жаждал наконец встретиться с бизонами.

Хэднолл опрокинул все планы Тома, поручив сторожить лагерь, пока мужчины будут на охоте. Однако затем он прибавил, что если какой-нибудь бизон приблизится к лагерю, то Том может поохотиться за ним.

К восходу солнца окончили завтрак, и трое охотников, бодрые. и оживленные, уехали. Оставшийся Пилчэк сказал Тому:

— Мне хотелось бы знать, охотятся ли за этим стадом индейцы. Возьмите мою подзорную трубу и понаблюдайте с холма; если бизоны покажутся сегодня на том берегу реки, вы можете пострелять поблизости от лагеря.

С этими словами Пилчэк сел верхом и уехал. Том не спеша занялся кое-какой мелкой работой. Он был доволен, что мог укрыться от внимательного взгляда Сэлли. Она, казалось, как-то неодобрительно посматривала на него. Покончив с хлопотами по лагерю, Том взял подзорную трубу и взобрался на холм. Бизонов было видно как будто больше, чем накануне, и собрались они почти на том же самом месте. Том оглядел всю окружающую местность и заметил, что в нескольких милях на берегу реки поднимается дым, несомненно указывающий на местопребывание другого лагеря. Только значительно позже внимательный взор Тома различил приближающихся бизонов. Затем он с волнением увидел на противоположном берегу несколько пасущихся самцов, так ему, по крайней мере, показалось. Поспешно спустившись с возвышенности, он схватил ружье и патроны и, переправившись через реку, стал взбираться на обрывистый лесистый берег несколько западнее того места, где он находился вчера. Немного времени понадобилось ему, чтобы достичь желанного пункта — края леса и обрыва. Взглянув сквозь деревья, он ринулся вперед.

В сотне ярдов, на открытой равнине, паслись девять бизонов, вожак которых казался больше, чем самый крупный бизон, с которого он сдирал шкуру вчера. Они не почуяли Тома и шли по направлению к нему, немного правее, по-видимому к реке.

Трепетно и напряженно следил за ними Том. Он забыл о том, что в руках у него ружье, и был так взволнован, что вспомнил об этом только тогда, когда с берега донеслись глухие выстрелы. Странно было, что бизоны не обращают никакого внимания на выстрелы. Тогда он решил выждать подходящий момент, чтобы уложить вожака. Бизоны приближались так медленно, что у него было вполне достаточно времени, чтобы сдержать охватившую его дрожь, хотя полностью успокоиться он был не в состоянии.

Несколько бизонов сгрудились на небольшой отмели и проходили в пятидесяти ярдах от Тома, остальные не спеша начали спускаться к реке, а огромный вожак медленно переваливался сзади. Ему с трудом удалось сдержать свое нетерпение. Затем один из бизонов стал топтать кустарники с таким шумом, как будто пробирался слон. Вдруг Том вздрогнул от тяжелого дыхания животного, находившегося поблизости от него. Он осторожно обернулся. За ним и ниже, под ним, ближе чем в пятидесяти ярдах, другие бизоны проходили в лес. Он ясно слышал скрежет их зубов. Это были настоящие чудовища. Том инстинктивно стал искать дерево, на которое мог бы влезть, или место где бы мог скрыться после того, как выстрелит. Что, если они бросятся в погоню за ним? У него едва ли хватит времени снова зарядить ружье, а если даже и хватит, что пользы в том? Вожак замотал своей огромной бородой прямо против Тома. Какая тупая морда} Глаза выпучены так, что он мог видеть и спереди и сзади. Густая борода волочилась по земле. Во всей косматой громаде Том мог различить только концы, рогов. Слышалось тяжелое шумное дыхание. Том чувствовал, что ему тяжело убивать это великолепное и страшное животное, но он не в силах был противиться своему лихорадочному, трепетному чувству. Упираясь тяжелым ружьем в ветку, он прицелился в промежуток между огромными косматыми плечами и, напрягая мускулы, выстрелил.

Как пушка, загрохотало старое ружье. Раздались треск сучьев, топот тяжелых копыт. Бизоны обратились в бегство. Перед Томом мелькали широкие темные спины животных, несущихся, ломая кустарники, к речному спуску. Дрожащими руками он снова зарядил ружье. Сквозь рассеивающийся дым он тревожно искал бизона, в которого выстрелил, и сначала увидел только густо заросший травой спуск, а затем заметил и темную неподвижно лежащую громаду. Том вскочил, бросился из леса, испуская, как индеец, крики, и понесся вниз по спуску, восторженный и гордый. Однако он не настолько потерял голову, чтобы забыть о возможной опасности.

Пилчэк вернулся в полдень и увидел, как Том растягивает и скоблит шкуру первого убитого им бизона.

— Уложил одного, а? — воскликнул он, взглядом знатока осматривая большую косматую шкуру, — Ваш первый бизон? Великолепное животное! Крупнее этого и не встретишь.

Тому пришлось рассказать подробно о своем подвиге, и он был немного смущен замечанием разведчика, что ему следовало убить не одного, а нескольких бизонов.

— Не слишком ли рано вы вернулись? — спросил Том, когда Пилчэк спешился.

— Патроны все вышли, — лаконично ответил тот.

— Так скоро! — удивленно воскликнул Том. — Вероятно, вам попалось множество бизонов?

— Признаюсь, они густо шли сегодня, — насмешливо ответил разведчик. — И вдруг со всех сторон окружили меня. Я должен был, стреляя, прокладывать себе дорогу.

— Вот как!.. Сколько же штук вы убили?

— Двадцать. Думаю, день выдастся удачный. Бэрн работает лучше, чем вчера… Ну, мне хочется немного выпить и закусить. А затем я запрягу лошадей в повозку и поеду за шкурами.

Утолив голод и жажду, Пилчэк привел лошадей и запряг их в большую повозку.

— Мне очень не хочется сдирать шкуры. Но придется возятся за это. Мы настреляем столько бизонов, что у нас не хватит времени содрать шкуры со всех.

Вскоре после того, как он уехал, Том услыхал на берегу лошадиное ржанье, повторившееся несколько раз. Это заставило его выйти на разведку, и он увидел повозку, едущую по опушке леса. По-видимому, это была открытая повозка. В ней сидел мужчина, а другой ехал верхом, держа двух запасных лошадей. «Еще охотники, — решил Том, направляясь навстречу им. — Хотел бы я знать, как мне следует держать себя в подобном случае?»

Когда возница увидел Тома, идущего навстречу с ружьем в руке, он сразу остановил лошадей.

— Охотничий отряд Дэнна, — заявил он с такой тревожной поспешностью, как будто его спрашивали об имени и занятии. Это был низенький широкоплечий человек с ярко-красным лицом, заросшим густыми бакенбардами.

— Я Том Доон из отряда Хэднолл а, — ответил Том. — Мы расположились лагерем как раз здесь, внизу.

— Кларк Хэднолл? Вот так удача! — воскликнул тот. — Я знаю Хэднолла. Мы сговаривались с ним отправиться на охоту вместе. Но он не был еще готов, и я уехал раньше.

Том протянул ему руку. Всадник, ехавший за повозкой, подскакал и остановился рядом. Это был откормленный молодой человек с очень веселым выражением на круглом лице. Его одежда поражала своим несоответствием с простотой жизни в прериях. Старая широкополая шляпа была слишком велика для большой головы, а из дыры на макушке торчал клок волос.

— Ори, познакомься с Томом Дооном из отряда Хэднолла, — сказал Дэнн. — Мой племянник Ори Тэск.

— Очень рад встретиться с вами, мистер Доон, — с большим апломбом ответил тот.

— И я также, — добродушно приветствовал его Том, внимательно всматриваясь в лицо новоприбывшего.

Дэнн прервал его наблюдение:

— Хэднолл в лагере?

— Нет. Он охотится на бизонов. Я думаю, вам следовало бы подождать у нас в лагере, пока он вернется. Это будет к закату солнца.

— Отлично. Мне хотелось бы увидеть и услышать человека, с которым я знаком, — многозначительно ответил Дэнн. — Покажите нам дорогу, Доон. Мои лошади хотят пить.

Когда путешественники прибыли в лагерь Хэднолла, Том помог им распрячь лошадей и распаковать необходимые для палатки принадлежности. Ори Тэск вдруг уронил узел с вещами.

— Ох! — крикнул он, растирая ногу рукой и глядя по направлению к лагерю. Взгляд у него был изумленный и восхищенны. — Что это? Я вижу прекрасную молодую женщину?

При этом вопросе Том обернулся и увидел Сэлли, выглядывающую из-за белого полога повозки Хэднолла. Было слишком далеко, но у него составилось впечатление, что Сэлли уже делает глазки Ори Тэску.

— О! Эта? — вырвалось у Тома, который с трудом сохранял серьезное выражение лица. — Да, это молодая женщина, мисс Сэлли Хэднолл. Но я не могу разобрать, что она…

— Дядя Джек, — испуганно прервал его Ори, — в этом лагере есть девушка!

— С нами три женщины, — сказал Том.

— Это неожиданно для нас, — ответил Дэнн. — Я не представлял себе, что Хэднолл возьмет сюда, в эту страну бизонов, всю свою семью. Интересно было бы знать… Том, есть с вами какой-нибудь опытный охотник на бизонов, человек, который знает эту местность?

— Да. Джюд Пилчэк.

— И он согласился взять с собой женщин?

— Думаю, у него не было другого выхода, — ответил Том.

— Гм… Давно вы остановились на этом берегу?

— Два дня назад.

— Видели вы другие отряды?

— Нет. Но Пилчэк говорил, что несколько отрядов расположились вдоль реки.

— Вот как, — сказал Дэнн, расчесывая бороду своей короткой сильной рукой. Он был, по-видимому, озабочен. — Видите ли, Доон, нам не повезло, когда мы последний раз охотились в этом краю бизонов. Зимой мы перешли на индейскую территорию, не зная, что охотиться на бизонов там запрещено. Офицеры отняли у нас шкуры. А весенняя охота началась отлично! Милях в сорока на запад отсюда. Мы добыли пятьсот шкур. И их у нас украли.

— Что вы! — воскликнул Том. — Кто же мог позволить себе такую гнусность — украсть шкуры?

Кто? — прохрипел Дэнн, и маленькие глазки его загорелись. — Мы не знаем. Солдаты тоже не знают. Они говорят, что украли индейцы. Но я-то думаю, что воры — белые.

Том тотчас же понял всю серьезность этого сообщения. Трудностей и опасностей становилось все больше.

— Вы должны рассказать все это Хэдноллу и Пилчэку.

В этот момент Сэлли ласково крикнула:

— Том!.. Том! Не хотят ли наши гости немного закусить?

— Хотят, мисс, благодарю вас, — крикнул Дэнн, отвечая за себя.

Что же касается Ори Тэска, то он, казалось, был совершенно поглощен не то мыслью о предстоящей еще, не то перспективой оказаться в присутствии прекрасной молодой женщины. Том заметил, что он сразу перестал помогать Дэнну и всецело занялся приведением в порядок своей внешности. Дэнн и Том уселись за стол раньше Ори, но, когда он присоединился к ним, было очевидно, что он готовится произвести большое впечатление.

— Мисс Хэднолл, мой племянник Ори Тэск, — вежливо представил его Дэнн.

— Как имя? — переспросила Сэлли недоверчиво, как будто не расслышала.

— Орвилл Тэск к вашим услугам, мисс Хэднолл, — с изысканной любезностью ответил молодой человек. — Очень рад встретиться с вами!

Сэлли посмотрела на него внимательным, подозрительным взглядом и затем, убедившись, что он не шутит над ней, решила, очевидно, что одержала легкую победу. Том знал, что для Сэлли — это самое приятное. Вероятно, впоследствии она начнет юмористически относится к этому молодому джентльмену.

Вскоре Том оставил новоприбывших заниматься своими делами, а сам продолжал разведку вокруг лагеря. Отдаленный гул ружейных выстрелов скоро перестал нарушать сонную тишину. Часы проходили за часами, и, когда к закату солнца Том вернулся со своего последнего сторожевого обхода, он застал Хэднолла и остальных охотников в лагере. Пилчэк был в дороге с грузом в пятьдесят шесть шкур. Как только наступили сумерки, он закричал с противоположного берега, что ему понадобится помощь на крутом подъеме. Все взялись за повозку и помогли преодолеть препятствие. Тотчас после этого миссис Хэднолл стала весело звать всех к ужину.

Том внимательнее, чем всегда, присматривался и слушал. Хэднолл ликовал День выдался удачный. Такого сильного и выносливого человека, как он, крайне утомительная работа не пугала. Он был похож на счастливца, нашедшего золотые россыпи. Настроение отца отражалось и на Бэрне Хэднолле. Пилчэк ел молча, не разделяя их откровенного восторга. Стронгхэрл, конечно, был бы доволен вниманием Сэлли, если бы не чувствовал соперника в Ори Тэске. Тот не спускал глаз с Сэлли. У Дэнна был довольно хмурый вид. Он, вероятно, еще не рассказал Хэдноллу о своих неудачах.

После ужина мужчины в течение двух часов растягивали и скоблили шкуры. На всех подходящих местах в лагере разостлали шкуры бизонов, оставив узкие дорожки для прохода между ними. Работа еще не была окончена, когда женщины улеглись спать. Сидя у костра, в который Том подбросил поленьев, Дэнн рассказал Хэдноллу и Пилчэку те же новости, не высказывая только своего мнения о присутствии в лагере женщин.

К удивлению Тома, Хэднолл отнесся к рассказу Дэнна спокойно. Он, по-видимому, не почувствовал здесь никакой серьезной угрозы и отозвался краткими словами:

— Не повезло вам! Но вы можете быстро вернуть потерянное. Присоединяйтесь ко мне. Чем больше участников, тем мы сильнее, тем меньше опасности.

— Как обстоит у вас дело со съестными припасами? — осведомился Дэнн.

— Хватит на два месяца. Но мы еще до того нагрузим все повозки шкурами.

— Отлично, Кларк, я присоединяюсь к вашему отряду. И, конечно, буду охотиться для себя и платить свою долю расходов, — ответил Дэнн медленно. — Но надеюсь, что вы ничего не будете иметь против, если я откровенно выскажусь относительно ваших женщин?

— Нет, вы можете откровенно говорить со мной обо всем и обо всех.

— Вам следовало бы отправить ваших женщин обратно или отвезти их в форт Эллиот, — решительно сказал Дэни.

— Дэнн, я не сделаю ни того ни другого, — резко ответил Хэднолл.

— Ну так солдаты сделают это за вас, если они случайно окажутся здесь, — так же резко сказал Дэнн. — Это ваше дело. Я не пытаюсь вмешиваться в ваши дела. Но женщинам не следует принимать участия в такой охоте, которая, по-видимому, предстоит этим летом. Говоря откровенно, я считаю, что мистер Пилчэк должен был предупредить вас и посоветовать оставить их где-нибудь.

— Я намекал об этом Хэдноллу, но он не хотел слушать, — заявил разведчик.

— Ничего подобного вы мне не говорили, — раздраженно крикнул Хэднолл.

Затем последовал горячий спор. И у Тома составилось мнение, что Пилчэк не сказал своевременно всего того, что знал.

— Как бы там ни было, это, право, не имеет для меня никакого значения, — сказал в конце концов Хэднолл. — Я хотел, чтобы жена и Сэлли были со мной. И раз я приехал сюда насовсем, они тоже приехали. Мы охотимся теперь на бизонов, пока это прибыльно. Но главное, чего мы ищем, — это хорошее место для фермы.

— Теперь выслушай меня, Хэднолл, — кратко сказал Дэнн. — Я не намереваюсь командовать вашим отрядом. Я хочу сказать только одно… Я охочусь уже шесть месяцев и знаю, что говорю. Самое большое стадо бизонов находится южнее, на Красной реке, в Стэксд Плэнс. Вы думаете, что здешнее стадо большое? Это только незначительная оставшаяся часть. На Красной реке бизонов в тысячу раз больше. Основная часть охотников именно там. Команчи и киоваи тоже там. Я встречал охотников, которые рассчитывают, что главное стадо доберется сюда весной, приблизительно в мае. Но я уверен, что оно никогда не зайдет так далеко на север. Если вы хотите заработать охотой много денег, то должны отправиться на Красную реку.

— Так, клянусь, мы и отправимся туда! — воскликнул Хэднолл.

— Хорошая охота у нас и здесь, пока это стадо бродит около реки, — вмешался Пилчэк. — Мы здесь почти одни.

— Это верно, — сказал в заключении Дэнн. — Я охотно остановлюсь здесь. Но когда мы отправимся в Стэкед Плэнс, нам надо быть готовым к тяжелым временам. Этим летом на Красной реке будет настоящий ад.

Быстро проносились дни. И Том скоро превратился в охотника и мастера по сдиранию шкур с бизонов. Он никогда не был искусным стрелком, но своей верховой ездой и отвагой возмещал то, чего ему недоставало как стрелку. Если у человека крепкие нервы, то ему не надо особого умения стрелять. В сдирании же шкур Том превосходил всех участников отряда Хэднолла. Руки у него были большие и сильные, и эти качества в соединении с ловкостью обещали сделать из него первостепенного мастера.

Отряд Хэднолла следовал за другими отрядами, никогда не нагоняя их, на юг, по течению реки, вслед за стадом бизонов. Ни Дэнн, ни Пилчэк не были уверены, что река эта впадает в Красную реку. Но по мере того как шло время, они все больше склонялись к этому мнению. Стадо двигалось медленно. Только преследуемое выстрелами, оно убегало на несколько миль южнее, а на другой день снова паслось у реки. Однако наступило утро, когда стада уже не было видно. Пилчэк безуспешно проскакал тридцать миль на юг. Он высказал мнение, и Дэнн согласился с ним, что бизоны наконец направились к Красной реке. В ту же ночь решили прекратить пока охоту и ехать на юг на поиски главного стада.

Том благодаря своим успехам скопил немало денег и был крайне изумлен этим. Как быстро маленькие цифры превращались в большие!

Он пробыл на охоте всего двадцать три дня. Триста шестьдесят бизонов было убито им. Но это не все. Платили ему и за содранные шкуры, а он сдирал их четыреста восемьдесят две — в среднем по двадцать в день. И Хэднолл был должен ему сто сорок четыре доллара шестьдесят центов. Том охотно работал на ферме за двадцать долларов в месяц и был доволен. А такой огромный заработок казался ему невероятным. Том был поражен. А если он будет охотиться и сдирать шкуры с бизонов целый год! Эта перспектива совершенно ошеломила его. Кроме того, лагерная жизнь, открытый простор, верховая езда и увлекательная охота — все это воздействовало на него. И хотя он этого еще не сознавал, в нем уже произошла большая перемена.

Глава IV

Было уже настолько светло, что можно было различать окружающие предметы, когда Милли Фэйр выглянула из повозки, тщетно надеясь, что сможет подать прощальный приветственный знак тому молодому человеку — Тому Доону. Ее отчим всегда почему-то чрезвычайно интересовался другими отрядами, хотя избегал какого бы то ни было общения с ними. Но в лагере Хэднолла все было тихо и никого не было видно. Вскоре серый утренний туман поглотил деревья и повозки. Милли снова улеглась и закрыла глаза. Соц не вернется снова. Скрип колес и топот копыт не только разгоняли дремоту, но и доказывали ей, что началось в действительности то путешествие по прерии, которого она так боялась.

Путешествие это сулило только одну приятную перспективу — снова встретить где-нибудь высокого красивого незнакомца, который так ласково беседовал с ней и так задумчиво смотрел на нее. Ни на что другое, кроме как просто на встречу с ним, она и не надеялась! Отчим запретил ей дружить и даже знакомиться с охотниками. Пять недель совместной жизни с ним многому научили, и она боялась его. Оскорбительное обращение с ней накануне вечером в присутствии Тома Доона возмутило ее. Она думала о том, что скоро, через год, наступит время, когда она будет совершеннолетней, и это даст ей свободу.

Встреча с Томом Дооном произвела на Милли неизгладимое впечатление. Его взгляд преследовал девушку и даже в темноте вызвал краску на се лице. Сердце Милли трепетало от его слов, полных страха и упрека: «Я, может быть, никогда больше не увижу вас!» Не все ли равно, чем они были вызваны! Она не могла сомневаться в искренности этого молодого человека с такими ясными глазами и такой приятной речью. Он был серьезен. Он хотел сказать, что будет огорчен, если больше не увидится с ней. А как отнесется она к тому, что никогда не увидит его? Она этого не знала. Но, увидев его раз, почувствовала, что жить ей стало легче. Так в душе Милли Фэйр зародилась мечта.

На долю девушки выпала тяжелая судьба. Она не помнила своего отца, который пропал без вести на войне. Трагедия наступила, когда мать ее вышла замуж за Рэндолла Джэтта и после этого прожила всего лишь несколько месяцев. Родственников у Милли не было. Облегчение она почувствовала только тогда, когда отчим уехал охотиться на бизонов. Однако вернулся он с другой женой — женщиной резкой и бессмысленно ревнивой по отношению к Милли. Он продал свою маленькую ферму на берегу Миссури и увез жену и Милли на юг, увлеченный перспективой обогащения охотой на бизонов.

С самого начала Милли боялась этого путешествия, но не могла противиться. Она была всецело во власти Рэндолла Джэтта. Кроме того, ей некуда было деться, она не знала никакой другой работы, кроме той, которая выпадает на долю дочери фермера. Она была апатична, мечтательна и немного болезненна. Такой оставалась она в течение всего путешествия, пока не наступил день, когда доброта, проявленная ею по отношению к лошади, не столкнула ее с Томом Дооном. Что отличало его от всех других людей?

…Повозка катилась по неровной дороге. По внезапно осветившейся парусине стало ясно, что взошло солнце. Милли слышала бренчание упряжи на лошадях. За ней следовала повозка, которой правил Джэтт. Движение и шум казались более сносными, когда она думала о той перемене, которая произошла в ней за один день. Хорошо, что она, как и другие охотники, едет по этой дороге. Ведь Том Доон тоже относится к их числу. С каждой мыслью усиливались ее неясные и глубокие переживания, в которых она не могла разобраться. Она вспоминала вчерашний день, случайную встречу, неожиданный странный взгляд… Вспоминала, как следила за лагерем Хэднолла, чтобы увидеть этого высокого молодого человека, как слушала болтовню Джэтта с товарищами о других отрядах, мечтала о новой встрече с Томом Дооном. И совсем не страх перед отчимом заставил ее убежать от Тома. Незнакомое волнение внезапно охватило ее от прикосновения его руки, взгляда, слов… Милли снова почувствовала, как забилось ее сердце, сильнее стала вздыматься грудь, как смутные сладостно-жуткие мысли перегоняли одна другую…

Но минуту спустя Милли вспомнила о том, что находится в повозке, едет куда-то вдаль и не известно, что ждет ее впереди. Если она и радовалась чему-нибудь, то только тому, что могла наедине отдаваться своим мыслям. Эта повозка с парусиновым навесом была как бы ее домом. Джэтт никогда не мешал ей укрываться в своем уголке. И теперь пробудившимся женским чутьем она поняла, что причина этого в том, что ему не нравились обращенные на нее взгляды мужчин. Но сам он пристально смотрел на нее своими суровыми голубыми глазами. У Тома Доона были совсем другие глаза: такие внимательные и ласковые…

Такой переход от трезвых размышлений к смутным чарующим мечтам был новостью для Милли. Сначала она противилась этому, но потом поддалась. Ведь это давало возможность забывать о действительности!

Когда повозка остановилась, Милли откинула задний полог и, взяв сумку с зеркалом, щеткой, мылом и полотенцем, вышла. Остановку сделали под деревьями. Было жарко, и Милли решила надеть свою широкополую шляпу, как только вымоется и причешется.

— Доброе утро, мисс, — протяжно сказал правивший ее повозкой Кэтли. Это был загорелый парень лет сорока, неуклюжий, со следами бурной жизни на изрезанном морщинами лице. Но Милли инстинктивно относилась к нему с доверием и не избегала, как других.

— Доброе утро, мистер Кэтли, — ответила она.

— Не дадите ли вы мне немного воды?

— Конечно, мисс. Сейчас дам, — охотно отозвался он и, порывшись под сиденьем, достал таз и поднес его к бочонку, привязанному сбоку к повозке.

— На этой остановке воды нет, Кэтли, — произнес сзади грубый голос. — Воду надо беречь.

— Хорошо, хозяин, буду беречь, — ответил он, вынимая втулку из бочонка. Он подмигнул Милли и умышленно налил полный таз, затем поставил его на ящик в тени повозки и сказал: — К вашим услугам, мисс.

Милли поблагодарила его и не спеша стала умываться. Она знала, что внимательный взгляд Джэтта следит за каждым ее движением. И когда он грубо прикрикнул, это не застало ее врасплох.

— Поскорее, Милли. Принимайся за работу, незачем тебе прихорашиваться!

Милли так мало заботилась о своей наружности, что едва взглянула в зеркало. Надев широкополую шляпу, которая одновременно и защищала глаза от яркого света, и скрывала ее лицо, она стала помогать по хозяйству.

Миссис Джэтт, мачеха Милли, стояла на коленях перед миской с мукой и водой, в которой месила тесто для лепешек. Солнце, по-видимому, не мучило ее, ибо она была без шляпы. Это была еще молодая красивая женщина, смуглая, с правильными чертами полного лица, но угрюмая и озлобленная.

Джэтт носился по лагерю, от повозки к костру, и своими сильными и ловкими руками сразу делал по два дела. Его суровые голубые глаза рыскали повсюду. Он внимательно и подозрительно присматривался ко всем окружающим его людям.

Все работали быстро, но в этой работе не чувствовалось дружного единства людей, объединенных одной хотя и опасной, но заманчивой целью. Все как бы покорялись чьей-то воле. Вскоре завтрак был готов, и мужчины стали протягивать с зерном. Во время еды она внимательно наблюдала за окружающими из-под широких полей своей шляпы.

Фоллонсби был давним знакомым Джэтта и, по-видимому, пользовался его доверием, так как они часто совещались вполголоса. Это был высокий худощавый человек с неприятным лицом, красным от пьянства и от постоянного пребывания на воздухе, и глазами, в которые Милли никогда не решалась взглянуть дважды. Позднее присоединившийся к маленькому отряду Пруайт был небольшого роста, хотя и крепкого телосложения, с изжелта-бледным лицом, замечательным тем, что острый подбородок его выдавался дальше, чем выпуклый лоб. Его внешность была еще более отталкивающей, чем у Фоллонсби. Это были охотники на бизонов, увлеченные надеждой на крупное обогащение от продажи шкур. Из этого немногого, что Милли могла узнать, она поняла, что все они, кроме Кэтли, в равных долях участвовали в прибыли от охоты. Милли несколько раз слышала совещания по этому поводу, которые всегда прекращались, когда она подходила ближе.

Со вчерашнего дня Милли стала интересоваться своим отчимом и его компаньонами. Этот интерес появился после встречи с Томом Дооном и наблюдения за лагерем Хэднолла. Она ясно увидела, насколько отличаются друг от друга эти отряды. В лагере отчима не слышно было ни приветливых или ласковых слов, ни веселого смеха… Она никогда не относилась доброжелательно к Джэтту, но в последнее время он казался ей довольно сносным. Когда же появились его компаньоны и началось путешествие в страну бизонов, Милли почуяла в нем что-то зловещее.

— Ну, пошевеливайтесь, — резко приказал Джэтт, окончив еду и поднимаясь.

— Остановимся ли мы сегодня на ночь в Уэд-Кроссинге? — осведомился Фоллонсби.

— Нет. Мы запасаемся водой и дровами здесь и поедем дальше, — отрывисто ответил Джэтт.

Остальные мужчины ничего не сказали. Все встали и занялись своим делом. Мужчины запрягали лошадей, жевавших овес из подвязанных к мордам мешков, Милли вытирала посуду, которую молча и поспешно мыла миссис Джэтт.

— Мама, я… мне очень не хочется ехать на эту охоту, — решилась наконец сказать Милли, потому что не в силах была больше выносить этого молчания.

— Я не твоя мать, — резко ответила та. — Зови меня Джэн, если тебе неприятно называть меня миссис Джэтт.

— Неприятно? Почему мне это неприятно? — тихо и изумленно спросила Милли.

— Ты не состоишь в родстве ни с Джэттом, ни со мной… Что касается меня, то мне эта охота тоже не по душе. Я говорила об этом Джэтту, и он ответил: нравится это тебе или не нравится, но ты поедешь. По-моему, тебе следовало бы лучше молчать.

Милли была в таких отношениях с отчимом, что не нуждалась в таком предостережении. С этого момента она решила внимательно присматриваться и прислушиваться ко всему. Возможно, что недовольство жены и молчаливость товарищей объяснялись властным характером Джэтта.

Когда все было готово к дальнейшему путешествию, Милли спросила Джэтта, нельзя ли ей ехать рядом с возницей.

— Нет, нельзя, — ответил Джэтт, усаживаясь на свое место.

— Но у меня устает спина. Я не могу лежать все время, — запротестовала Милли.

— Джэн, ты поедешь с Кэтли, а Милли — со мной, — сказал Джэтт.

— Вот дурак! — проворчала жена с внезапным злым огоньком в глазах, что поразило Милли. — Уж не влюбился ли ты в эту красотку, Рэнд Джэтт?

— Молчи! — ответил Джэтт, и в голове его чувствовалось раздражение и смущение.

— Ты страшно боишься, как бы какой-нибудь мужчина не загляделся на эту девицу, — продолжала она, не обращая внимания на его нахмуренные брови. — Как же тогда она найдет себе мужа?

Джэтт грозно взглянул на нее и стиснул зубы.

— О, я знаю, — продолжала миссис Джэтт, не понижая визгливого голоса. — Она никогда и не найдет себе мужа, если это будет зависеть от тебя. Я давно догадывалась об этом.

— Замолчишь ты? — яростно крикнул Джэтт.

Когда жена его уселась рядом, Джэтт погнал лошадей на дорогу. За ними уехали в своей повозке Пруайт и Фоллонсби, а Милли осталась одна с Кэтли, который явно забавлялся всей этой историей и сочувствовал ей.

— Полезайте сюда, мисс, — сказал он.

Милли колебалась, но затем новое настроение пересилило ее старую привычку к послушанию, и она проворно поднялась на сиденье рядом с возницей.

— Конечно, здесь на солнце будет жарче, но зато есть ветерок, и вы можете смотреть по сторонам, — сказал он.

— Здесь гораздо лучше.

Кэтли щелкнул длинным кнутом, и лошади тронулись легкой рысью.

— Мы едем к индейской территории? — спросила Милли возницу.

— Мисс, мы уже находимся на этой территории, — ответил он. — Не знаю точно когда, но во всяком случае через несколько дней мы будем в Пэнхэндле, в Техасе.

— Там и водятся бизоны?

— Точно не знаю, но Джэтт говорил, что главное стадо направляется на север и, по слухам, находится где-то около Красной реки.

— И все охотники собираются в одном месте?

— Да, конечно. Там, где водятся бизоны.

Милли не стала задумываться, хотя смутная надежда зародилась в ее душе. Она была удивлена, что ей захотелось разговаривать и расспрашивать о разных вещах.

— Эта местность вам не знакома? — спросила она.

— Нет, мисс. До этой поездки я никогда не бывал западнее Миссури. Думаю, что нам предстоят большие трудности. Вчера вечером я встретил несколько охотников. Они праздновали свое прибытие в город, и я не мог многого добиться от них. Но, насколько я понял, там, куда мы едем, будет скверно. Я опасаюсь, что это неподходящее место для такой девушки, как вы.

— Я тоже боюсь этого, — сказала Милли.

— Джэтт не настоящий ваш отец? — спросил Кэтли.

— Он мой отчим, — ответила Милли и в нескольких словах рассказала Кэтли о себе с того времени, когда ее мать вышла замуж за Джэтта.

— Так, так, теперь все понятно, — ответил Кэтли, несомненно, сочувственным тоном. Он не стал объяснять, что хотел этим сказать. Очевидно, ее простой рассказ заставил его замолчать. Однако симпатия к ней чувствовалась еще сильнее, чем раньше. Ее особенно поразило, что он как будто перестал опасаться сказать что-либо против ее отчима.

В течение дня Милли только иногда перебрасывалась с ним несколькими словами, а остальное время всматривалась в неясный горизонт, всегда убегающий вдаль…

Дни проходили за днями, бесконечно тянулось путешествие по широко раскинувшимся прериям, однообразная лагерная работа сменялась сном, приносившим отдых и забвение.

Милли всегда наблюдала восход и закат солнца. И только эти два события доставляли ей удовольствие. Она исчерпала запас рассказов Кэтли и его ограниченные сведения о местности. Он был единственным человеком в их отряде, с кем она могла и хотела говорить. Фоллонсби был, очевидно, женоненавистником. Пруайт дважды подходил и заговаривал с ней. Но он был слишком назойлив, и она сразу прекратила его попытки к ухаживанию. Зоркий взгляд миссис Джэтт не пропускал ни одного движения мужа, когда он бывал с Милли. Это постоянное наблюдение заставило наконец Джэтта держаться в отдалении от нее.

Однако в его взгляде было что-то такое, что заставляло Милли трепетать. По мере того как проходили дни и сменялись мили, характер Джэтта все больше изменялся. Здесь, в этой обстановке, грубость, резкость и затаенная злоба казались его природными свойствами.

Теперь не проходило ни дня без того, чтобы Джэтт не обгонял какой-нибудь отряд в две-три повозки. Он объезжал их по дороге или проезжал мимо, когда они располагались лагерем. Когда же он встречал повозку, нагруженную шкурами бизонов, то всегда находил время остановиться и побеседовать с охотниками.

Джэтт торопился вперед. Лошади у него были молодые и сильные. Он взял запас овса. И они не ослабевали, хотя он и загонял их до крайности. Серые широко простирающиеся прерии индейской территории сменились зеленым холмистым простором Пэнхэндла в Техасе. Десять дней тому назад они едва ли пересекали одну речку в день. Теперь же они попадались часто, правда все узкие и небольшие. Деревья вдоль этих речек были зеленые и пышные, составляли контраст с холмистой поверхностью равнин.

У Милли создалось впечатление, что при других, более счастливых условиях она обрела бы новую радость и свободу, уносясь в этот простор.

Однажды днем раньше обычного Джэтт круто свернул в сторону от дороги и, проехав несколько миль по лесистому берегу речки, остановился в густой рощице, откуда его повозки и палатки были почти не видны. Очевидно, он предполагал остановиться здесь не только на одну ночь. Вопреки обыкновению Джэтт ничем не занимался, помог только разгрузить повозки, а затем, оседлав лошадь, ускакал в лес. Было уже темно, когда он вернулся. Ужин отложили до его возвращения. Во всех словах и движениях его чувствовалось возбуждение и грубое самодовольство. И он возвестил своим громким голосом:

— Здесь, поблизости, бизоны прошли на водопой. Мы напали на отставших. Останемся здесь и будем охотиться. Подождем, не подойдет ли сюда и главное стадо.

Это известие не произвело особого впечатления на его товарищей. Никто из них не разделял радостного чувства, которое Джэтт тщетно старался скрыть. После ужина он распорядился заточить ножи и проверить ружья.

Джэтт не мог сдержать свою бьющую через край силу и жажду деятельности. По-видимому, окончание путешествия вызвало в нем такой подъем и расположило к обильной выпивке. Милли и раньше знала его приверженность к вину. Выпив, он становился менее резким и грубым, а иногда даже сентиментальным. Милли не раз приходилось уклоняться от его излияний. ну а сейчас ей нечего было беспокоиться об этом, так как ревнивая миссис Джэтт не спускала глаз со своего мужа.

Однако Джэтт, воспользовавшись тем, что жена его находилась в повозке или где-то в другом месте, подошел к Милли, сидевшей у раскрытого полога своей повозки.

— Милли, я скоро разбогатею, — сказал он тихим хриплым голосом.

— Да? Это будет хорошо, — ответила она, отклонившись немного от его разгоряченного лица.

— Послушай, давай освободимся от этой старухи, — прошептал он. При дрожащем свете костра в глазах его сверкнула дьявольская усмешка.

— От кого… от чего?.. — запинаясь, пробормотала Милли.

— Ты знаешь! От жены.

— От миссис Джэтт? Освободиться от нее… Я… я не понимаю…

— Что-то ты стала непонятливая, — смеясь, продолжал он. — Подумай хорошенько.

— Спокойной ночи, — пробормотала Милли, поспешно ускользнула в повозку и дрожащими пальцами стала завязывать края полога. Голова у нее кружилась. Был ли Джэтт только пьян? Обдумывая это происшествие, она старалась убедить себя, что в Джэтте говорило только раздражение против жены. И вдруг она услышала, что он произносит имя, которое заставило забиться ее сердце.

— Ну да, Хэднолл, говорю я вам, — отчетливо произнес он. — Его отряд где-то здесь, в лесу. Я видел следы его колес и лошадей.

— Но откуда же вы знаете, что это следы отряда Хэднолла?

— Гм! Это моя специальность — распознавать следы, — многозначительно ответил Джэтт. — Тут расположились два отряда недалеко от нас. Я видел лошадей и дым.

— Рэнд, если бы я был главарем отряда, я не стал бы охотиться на бизонов рядом с Хэдноллом.

— А почему же нет? — спросил Джэтт.

— Я знаю, что говорю. Компаньон Хэднолла, Пилчэк, — старый, опытный охотник и разведчик…

— Гм! Какое мне дело, кто этот чертов Пилчэк, — ответил Джэтт, резко оборвав разговор.

Глава V

Джэтт не случайно выбрал это уединенное место для лагеря. Те, кто охотился вдоль реки и располагался там лагерем, могли его увидеть, но отряды, проезжавшие мимо, и не догадывались о нем.

На следующее утро он поднял всех на рассвете. Никогда еще его властная натура не проявляла себя с такой силой.

— Кэтли, ты займешься лошадьми, — кратко сказал он. — Держи их на этом берегу реки, а дорога проходит по той стороне. Самую лучшую траву ты найдешь на этой поляне в лесу. Я буду приезжать иногда и помогать тебе грузить шкуры.

Жене от отдал более многозначительное распоряжение:

— Джэн, я не хочу, чтобы ты разводила костер, когда меня и остальных мужчин не будет в лагере. Вы с Милли будьте настороже и, если увидите индейцев или еще кого-нибудь, спрячьтесь в лесу.

С этими словами он уехал в сопровождении Фоллонсби и Пруайта. Охота, очевидно, началась. Милли, несмотря на опасность появления индейцев, была рада, что охотники уехали. Насколько она слышала, охота на бизонов и сдирание с них шкур было делом чрезвычайно утомительным, занимавшим весь день и половину ночи. Она примирилась с обществом своей надутой мачехи, державшейся особняком от нее. Порученную ей работу она выполнила быстро и тщательно, а затем с книгой и шитьем ушла из лагеря в густую чащу леса.

Солнце стояло высоко. Зной майского дня заставил птиц умолкнуть. Только пчелы продолжали лениво жужжать. Ничто не мешало Милли то шить, то читать, то подолгу дремать. Проходили часы. Милли не слышала ни ржанья, ни топота лошадей, ни людского говора. И только когда день стал меркнуть, она собралась обратно в лагерь. Ей нелегко было найти дорогу, но наконец она выбралась из чащи на открытое место. Лагерь был пуст. Милли увидела только одну повозку. Через некоторое время она услышала людские голоса, топот копыт и скрип колес. При этих звуках знакомое подавленное состояние вернулось к ней. Сейчас явится Джэтт, мрачный и голодный. Милли поспешно спустилась с повозки.

Охотники пришли пешком, пыльные, потные и, по-видимому, усталые. Кэтли нес четыре тяжелых ружья. Джэтт заглянул в свою палатку.

— Выходи, ты, ленивая кляча! — грубо крикнул он, очевидно обращаясь к своей жене. — Я голоден, как волк. — Тут он увидел Милли, которая разводила костер.

— Отлично! Ты заменишь мне жену, Милли.

— Ха! ха! — иронически засмеялся Фоллонсби, снимая шляпу, перчатки, куртку и вытягивая грязные руки. — Нет воды. Ведро пустое. Будь у меня жена, в лагере была бы вода.

— Эх ты, уродливый янки! Нет женщины на свете, которая сходила бы за водой для тебя, — насмешливо сказал Пруайт.

— Ну, если Фоллонсби думает, что может научить Джэн ходить за водой и заниматься хозяйством, то он ей очень понравится, — ответил Джэтт.

Эта пустая, веселая и дружеская болтовня указывала на перемену в отношениях между компаньонами. Кэтли не принимал участия в этом. Он работал в отряде Джэтта, но не был компаньоном.

В этом момент вышла миссис Джэтт. Ее появление, вероятно, благодаря замечанию Джэтта, вызвало веселое оживление.

— Я слыхал, что ты сказал, Рэнд Джэтт, — заявила она, сверкнув глазами. — Ни один мужчина мне не понравится, как бы ты ни старался, особенно такой человек, как Фоллонсби, этот вор и грабитель.

— Молчи! — крикнул Джэтт совсем другим тоном. — Знай свое дело. Пошевеливайся!

Готовая разразиться ссора приостановилась. Когда Фоллонсби принес воды, все с большим наслаждением стали мыться и полоскаться. Покончив с этим приятным занятием, они стали приводить в порядок свое снаряжение, точить ножи, чистить ружья, и при этом беседовали о сегодняшней охоте, о том, что полчаса стрельбы было для них развлечением, а настоящая работа заключалась в том, что восемь часов они сдирали шкуры. И прежде чем думать о сне, надо еще их растягивать и скоблить.

Милли прислушивалась в надежде, что, может быть, кто-то проронит хоть слово об отряде Хэднолла, но ожидание ее было напрасно.

Наконец миссис Джэтт крикнула:

— Идите ужинать!

— Или ты выльешь и выбросишь все, а? — весело спросил Джэтт, быстро вставая.

Ели они молча, поспешно и жадно. Каждый брал что хотел не спрашивая. Джэтт кончил первым.

— Насыщайтесь хорошенько, коршуны, — сказал он своим товарищам, — нам предстоит много работы. Джэн, вы с Милли уберете все и ложитесь спать. Мы будем тут недалеко, в лесу, растягивать и скоблить шкуры.

Милли долго лежала без сна в ту ночь, но не слышала, как возвратились охотники. На следующий день они позавтракали до восхода солнца и поспешно уехали. На третий день она видела их только утром и вечером за едой. Джэтт и его помощники были, всецело поглощены охотой.

На четвертый день они снялись с места и, проехав двадцать миль по той же стороне реки, остановились в небольшой рощице, которую Милли заметила еще издали. Утром Джэтт с товарищами опять отправились на охоту и вернулись поздно вечером. Милли уже легла спать, когда услышала их грубые голоса.

Затем они снова снялись и двинулись дальше на юг. Милли заметила, что местность изменилась, хотя на первый взгляд казалась такой же. По мере того как они продвигались вперед, бдительность и возбуждение Джэтта усиливались со дня на день. Из разговоров у костра Милли узнала, что количество бизонов, как и число охотников, стало постепенно увеличиваться. Джэтт, по-видимому, установил правильно — один день проводить в дороге, а другой охотиться. Чем дальше, тем больше было работы. На этой бесконечной равнине не было дороги, и поверхность была неровная, с подъемами и спусками, так что по временам приходилось выгружать и затем снова нагружать повозки.

Май сменился июнем. Огромные прерии были покрыты сплошным зеленым ковром, и трава тихо колебалась при каждом дуновении ветра. Речки были окаймлены густой зеленью, деревья были в полном цвету. Стада бизонов начали появляться и на восточном берегу той реки, вдоль которой следовал Джэтт. Однако охотился он на западном берегу, где, по наблюдениям Милли, бизоны Паслись В большом числе.

Джэтт два дня спускался к югу, а затем, переправившись через речку и проехав несколько дальше, остановился наконец у большой реки.

— Ну, ребята, вот она, Красная река, здесь мы и остановимся на лето, — громкогласно провозгласил он.

Для стоянки он выбрал место, куда трудно было пробраться и которое трудно было заметить со стороны. Это была чаща деревьев и кустарников. Джэтт посвятил остаток дня устройству постоянного лагеря. Фоллонсби, которого он отправил на разведку, вернулся а закату солнца.

— Мне кажется, стадо бизонов занимает около пятидесяти квадратных миль, — радостно сообщил он, сидя на седле и глядя на Джэтта.

— Я был в этом уверен, — ответил тот. — Далеко ли ты был?

— Думаю, милях в пяти. Я взобрался на высокий холм над рекой. Оттуда открылся вид на многие мили. И я был поражен, Рэнд, я не видел конца стада, хотя у меня была подзорная труба.

— Интересно, сколько охотничьих отрядов ты смог заметить? — нетерпеливо спросил Джэтт.

— Заметил я их немало, — протяжно ответил тот.

— И разбросаны они повсюду. На запад от холма я видел дым от костров вдоль всей реки, насколько мог охватить глазом.

— Есть лагери поблизости от нас?

— Только два, между нашим лагерем и холмом, — ответил Фоллонсби. — Дальше еще один, а затем идет целый ряд их по берегу. Бизоны видны повсюду.

— Да, это главное стадо. Интересно было бы знать, двинется ли оно на север?

— Думаю, что да. Но в таком случае оно скоро повернет обратно.

— Ты предполагаешь, что ему перережут дорогу охотники, которые следуют за нами?

— Вот именно. Лучшего положения для нас и не может быть. Это стадо расположилось треугольником. На юге река, на западе — Стэкед Плэнс, а с третьей стороны — тысячи охотников.

— Да. По-видимому, это так. Пространство огромное, но получилась ловушка.

— А принимаешь ли ты в расчет индейцев?

— Нисколько. Если они будут мешать нам, то охотники соберутся вместе и сделают то, чего не могут сделать солдаты, — прогонят их обратно в Стэкед Плэнс.

— Да, этим летом здесь будет настоящий ад, по-видимому?

— Да, думаю, что так оно и будет. Предстоит полное истребление бизонов, а потом мир с индейцами, все равно, захотят они этого или нет.

— Рэнд, это охотничьи земли команчей, киоваев и других индейских племен. Страна бизонов принадлежит им.

— Им? Как бы не так! — презрительно фыркнул Джэтт.

— Конечно, я знаю твое отношение к этому вопросу, — сухо ответил Фоллонсби. — Как большинство охотников за бизонами, ты готов стереть краснокожих с лица земли. Мне это кажется подлостью. Я скорее готов обворовать белого, чем индейца… Но запомни мои слова: нам предстоит бой с индейцами.

Джэтт как будто на минуту мрачно призадумался, расхаживая взад и вперед и размахивая коротким канатом; который он держал в руке.

— Если индейцы решили драться, как мы слышали, то не подождут ли они, пока эта группа охотников сделает большие запасы шкур, прежде чем вступить в бой?

— Думаю, что подождут, — согласился Фоллонсби.

— А когда они начнут наступать, разве у нас не будет достаточно времени убраться? — продолжал Джэтт.

— Конечно, мы в отличном положении. С запада и с востока от нас охотники, вокруг миллионы бизонов, и вряд ли нас можно застигнуть врасплох.

— Так чего же ты беспокоишься? — проворчал Джэтт.

— Ничего. Я хотел только выяснить все подробности. По всем главным пунктам мы согласны, теперь сошлись еще на одном. Чем скорее мы сделаем большой запас шкур, тем лучше. Не правда ли?

Джэтт многозначительно кивнул и занялся своим делом. Фоллонсби спешился и расседлал лошадь.

На этой стоянке Милли, к великому своему неудовольствию, лишилась своей повозки в качестве жилища. В повозке, высоко над землей, она чувствовала себя если не удобнее, то в большей безопасности. Джэтт снял с повозки ободья и парусину и соорудил палатку на некотором расстоянии от главной стоянки. Милли с тревогой думала о причинах, заставивших его разбить ее палатку в стороне от других. Может быть, эту мысль подала миссис Джэтт? В таком случае Милли была бы довольна. Но она относилась с недоверием ко всему, что бы ни делал главарь их отряда.

Войдя в эту наскоро разбитую палатку, Милли увидела, что не может вытянуться в ней во весь рост, но во всех других отношениях там было лучше. Она могла плотно связать оба полога при входе, что иногда было невозможно сделать в повозке. Она устроила себе постель, затем вынула, разгладила и развесила платья. Ее чемодан с различными вещами, который она считала таким жалким, теперь в этой дикой местности показался ей чем-то драгоценным. В первый раз ей пришло в голову, что она могла бы оказаться и в худшем положении. Без мыла, белья и платьев, без швейных принадлежностей, зеркала, нескольких книг и других подобных вещей лагерная жизнь в этой пустыне показалась бы ей чем-то ужасным.

Когда она вышла из палатки, было еще совсем светло, и небо после заката было расцвечено яркими красками. Милли осмотрела все кругом. Оказалось, что между лагерем и рекой был густой лес. Джэтт со своими товарищами был поглощен серьезным и таинственным совещанием, и они на время забыли о ружьях и снаряжении. Миссис Джэтт одиноко сидела перед своей палаткой. Милли захотелось походить, погулять. И она стала бродить вокруг лагеря. Никто не обращал на нее никакого внимания. С тех пор как их отряд достиг страны бизонов, Милли перестала быть всеобщей приманкой, чему она от души радовалась.

Лето уже наступило в этой северной части Техаса. Воздух был горячий. Она нашла несколько поздних цветов, распустившихся в тенистом месте. Перешагнула через журчащий ручей, и перед ней в воду прыгнула лягушка. Грустное воркование горлицы донеслось до нее… Милли нашла тропинку и, не без колебаний, пошла по ней. Джэтт не окликнул ее, и, ободренная этим, она решила идти дальше. Подъем был отлогий и покрыт густым лесом. Сердце ее забилось сильнее, и дыхание участилось. Все ее существо как бы неслось навстречу какому-то зову…

Этот первый подъем на равнине был не так далек от лагеря. Ей захотелось увидеть огромное стадо бизонов. Она подошла к опушке леса и остановилась, глядя вдаль. Чудесная зеленая равнина расстилалась перед ней. Животных на ней не было. Яркие краски заката начали блекнуть. Что это там на горизонте — пурпурно-серые гряды облаков или ряд горных вершин?

Топот скачущей лошади заставил ее сильно вздрогнуть. Оглянувшись, она увидела всадника. Он появился из-за поворота на лесистом склоне. Милли отступила назад, думая скрыться из виду. Но всадник заметил ее. Он быстро ехал прямо к ней и, испустив изумленное восклицание, соскочил с лошади.

Когда Милли смогла лучше рассмотреть его, она вся затрепетала от неожиданности. Неужели это тот молодой человек, к которому она стремилась в своих мечтах? Она смотрела на него широко открытыми глазами. Он шагнул вперед, его румяное лицо сияло, а глаза пронизывали ее. Он казался каким-то чужим, но она узнала его. Это был, несомненно, он!

— Милли! — воскликнул юноша, не веря своим глазам. В его тоне было что-то столь же необычайное, как и во взгляде.

— О, это вы! — вырвалось у Милли, сразу потерявшей голову. Она кинулась ему навстречу.

— Милли! Какое счастье! Я уже потерял надежду увидеть вас когда-нибудь, — сказал он, стараясь взять ее за руки.

— Том Доон! — как бы очнувшись, произнесла она. Она почувствовала, что лицо ее пылает. Смущенная и испуганная, но охваченная радостью, которую не могла скрыть, она отодвинулась от него. Его глаза, радостно сверкавшие, притягивали ее, хотя она и старалась отвести свой взгляд. Изменился ли он? Лицо его стало тоньше, смуглее, легкий загар сменился красновато-бронзовым.

— Конечно, я — Том Доон, — восторженно ответил он. — Так вы помните меня?

— Помню ли я вас… — заикаясь, ответила Милли. — Я… я…

Громкий окрик у подножия лесистого склона прервал ее. Это был голос Джэтта, который звал ее обратно в лагерь.

— Это Джэтт, — быстро шепнула она. Не надо, чтобы он видел вас.

— Вы хотите уйти? У вас есть еще время. Он далеко, — ответил Том.

— О да, я должна уйти.

— Послушайте… еще секунду, — шептал он, следуя за ней и взяв ее за руку. — Стоянка Хэднолла всего в нескольких милях отсюда. Я работаю у него, вы знаете. Приходите сюда сегодня ночью, когда взойдет луна. Я буду ждать вас. Будет еще рано.

— Сюда… ночью? — с трепетом прошептала Милли. Предложение было волнующее и заманчивое.

Да. Когда взойдет луна. Обещайте! — настаивал он.

— Я приду.

— Не бойтесь. Я буду ждать вас как раз здесь… Теперь идите обратно в лагерь. Не выдайте себя.

Он взглянул на нее глубоким взглядом и бесшумно ушел, ведя за собой лошадь.

Милли повернулась и побежала по лесу. Она была так взволнована, что едва не заблудилась. До лагеря было дальше, чем она думала, и в спускавшихся сумерках надо было местами осторожно пробираться по тропинке. Через несколько минут Милли стала приходить в себя. Сквозь деревья блеснуло пламя лагерного костра, и если бы она заблудилась, то оно указало бы ей правильное направление. Она старалась отвлечься от мыслей и чувств, вызванных встречей с Томом Дооном. Ей нужно было спешить, чтобы рассеять сомнения и опасения, которые могли возникнуть у Джэтта. Было уже темно, когда она не спеша подошла к лагерю. Она застала Джэтта с товарищами у костра.

— Где ты была? — резко спросил он.

— Гуляла в лесу, — небрежно ответила она.

— Почему ты не ответила мне?

— Что же, я должна была орать, как вы? — ответила она.

— Ха! ха! ха! — захохотал Фоллонсби и толкнул Пруайта локтем в бок.

— Ну, — продолжал Джэтт, по-видимому удовлетворенный, — раз стемнело, тебе пора ложиться спать. А Джэн может сидеть всю ночь, если хочет.

— Потому что я не нуждаюсь во сне? — насмешливо спросила та.

— Ну, такой красивой шельме, как ты, незачем спать, — ответил Джэтт.

Обстоятельства складывались благоприятно для Милли. Ей не хотелось вести себя сегодня иначе, чем всегда. Она постояла минуту около костра, глядя на огонь, а затем, подойдя к тому месту, где стояло ведро с водой, выпила глоток и медленно направилась к своей палатке. Как хорошо, что палатка ее стоит отдельно от других!

Милли вошла к себе и упала на постель. Напряженное состояние, в котором она находилась, продолжалось еще мгновение, а затем вдруг прошло. В темноте палатки она почувствовала себя в безопасности. «Что случилось? Что я наделала? Что я собираюсь делать?» —, шептала она про себя.

Могла ли она понять, почему такое изумление, радость и надежда охватили ее, когда она узнала Тома Доона? Что творилось у нее на душе все эти бесконечные дни? Тщетно она старалась понять себя. Ведь она чуть ли не бросилась ему в объятия! «Я не успела сообразить, не успела ни о чем подумать!» — прошептала она, уткнувшись пылающим лицом в подушку.

Ни ночь и темнота, ни тишина и одиночество не могли помочь теперь Милли. Она переживала сладостную муку первой любви. Незаметно подкрадывалась она к девушке, а когда судьба снова столкнула ее с Томом Дооном, застигла врасплох. Теперь Милли поняла это. Она лежала, страдая и трепеща, то тоскуя, то замирая от восторга. Это были мучительные переживания. Но они прошли и сменились другим настроением: ожиданием осуществления безрассудной мечты, стремлением познать это упоительное счастье. Она забыла о себе и стала думать о Томе.

Она представляла его таким, каким видела при свете солнца. Затем перед ней всплыло его новое лицо, похудевшее, более возмужалое и серьезное, с короткой густой бородкой, такой же красивой и белокурой, как и волосы. Воздух широких равнин и жаркое солнце, напряженный физический труд сказались на нем так же, как на Джэтте и его товарищах.

Только глаза и звук голоса, казалось, остались те же. И, вспоминая их, она поняла, как обрадовался он, встретив ее снова. Он был так же счастлив, как и она. В этом не было никакого сомнения! Отсутствие друзей, одиночество всегда порождали жажду любви. А эта суровая жизнь в стране бизонов в обществе грубых людей только усилила ее потребность в друге и защитнике. Все это Милли теперь понимала. Она могла найти оправдание для себя, но это не имело для нее никакого значения.

Погрузившись в свои новые переживания, Милли не замечала, как летело время. Когда темнота в ее палатке рассеялась и на парусине появились колеблющиеся тени листьев, она поняла, что взошла луна. Вся дрожа, она прислушалась. Только шорохи насекомых и мягкий шелест листвы нарушали мертвую тишину. Она выглянула из палатки. Сквозь деревья был виден серебристый свет восходящей луны. Сердце Милли забилось сильнее, когда она увидела, как показался белый диск и, почти незаметно поднимаясь вверх, превратился в половину огромной яркой луны… «Время идти», — прошептала она и почувствовала холодную дрожь. Она понимала, какая опасность грозит ей, но не боялась. Если бы ее застигли с возлюбленным, она была бы жестоко избита, может быть, даже убита. Но ничто не могло удержать Милли.

Она осторожно поползла от палатки, держась в тени. Ярко горело одно полено в костре. Едва заметно белели палатки. Чутким слухом она уловила тяжелое дыхание спящих усталых людей. Наконец, поднявшись на ноги, она тихо пошла и скоро потеряла из виду весь лагерь, только пламя костра еще мелькало вдали. Затем она повернула к тропинке, проложенной по подъему. Милли уже не боялась, что ее поймают, она была только нервно возбуждена. Какие огромные темные деревья! Как густо лежат тени! Только изредка виднелись серебристые’ лунные блики. Наконец она нашла тропинку, и сердце ее забилось сильнее. Он, должно быть, ждет ее. Что же сказать ему.

Чем выше она поднималась, тем менее густой становилась тень от деревьев. Наконец Милли добралась до ровной поверхности. Деревья уже кончались, и вдали была видна огромная, залитая лунным светом равнина. Она шагнула дальше, точно гонимая какой-то силой, и бегом пронеслась еще несколько последних ярдов.

Очутившись в ярком лунном свете, она остановилась в ожидании и почувствовала всю важность этого момента. Он был ее единственным другом? Где он? Не пришла ли она слишком рано? Если он не… В этот момент появилась высокая темная фигура.

— Милли! — раздался тихий радостный голос. Том быстро подошел к ней и отвел в тень.

Душевный подъем и напряжение, приведшие ее сюда, внезапно сменились слабостью. Его присутствие, его голос, его прикосновение произвели в ней непостижимую перемену. В отчаянии она вспомнила о своей решимости не вести себя так, как при первой встрече вечером.

— Я думал, что вы так и не придете, — сказал он.

— Я… опоздала? — прошептала она.

— Это ничего, теперь вы здесь, — ответил он и обнял ее.

— О… не надо, — умоляюще произнесла она, отклоняясь от него.

— Почему, разве это не хорошо? — с внезапной тревогой спросил он.

Молча, томимая сладостной мукой, стояла около него Милли, вся охваченная трепетом.

Он взял ее за подбородок и заставил поднять голову, чтобы увидеть ее лицо.

— Взгляните на меня, — настойчиво сказал он и слегка привлек к себе. — Разве вы не знаете, что все это значит, не знаете, что я чувствую?

Милли показалось, что она не выдержит и упадет. Последние остатки сил и мужества исчезли. Однако она заставила себя взглянуть на него и даже в тени деревьев увидела, как горят его глаза.

— Как могу я знать… Когда вы никогда не говорили… мне?.. — задыхаясь, прошептала она.

— Я люблю тебя… вот что, — вырвалось у него. — Разве это нужно было сказать тебе словами?

Она не могла его понять. Он совершенно лишил ее воли. Она склонилась головой к нему на грудь.

— Милли, может быть, я обидел тебя? — спросил он.

— Чем же вы могли обидеть меня?

— Так ты должна показать мне, что я мил тебе.

— Разве для этого нужны слова?

— Нет, — тихо ответил он и наклонился к ее губам. — Но докажи мне это!

Милли, может быть, уступила бы его настойчивости и поцеловала его, если бы под влиянием его пылкой страстности не иссякли все ее силы. Она смогла только склониться к нему и уцепиться за него слабыми руками, счастливая и измученная. Мгновение он молча обнимал ее.

— Как твое имя? — вдруг спросил он.

— Милдрет Фэйр, — еле слышным голосом ответила она.

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать… скоро будет восемнадцать.

— Любила ли ты кого-нибудь до меня?

— О нет!

— А! Значит, ты любишь меня? — спросил он и поцеловал ее в щеку.

— Разве ты не знаешь, что люблю?

— Хочешь быть моей женой? — живо спросил он.

— Да, — шепнула она.

— Когда?

— В день моего совершеннолетия… если ты захочешь так скоро жениться на мне.

— Захочу ли я! Меня так сразу повлекло к тебе, что я почувствовал себя растерянным и несчастным. И это чувство постепенно росло во мне. Но полюбил я тебя с того момента, когда сказал, что, может быть, никогда не увижу тебя. Помнишь?

— Да, Том Доон, я помню Это так же хорошо, как ты.

— О, ты помнишь? Когда же ты полюбила меня? Мне интересно знать это. Скажи, когда?

— С той минуты, как взглянула на тебя, когда ты остановился около лошади.

— Милли! — Он не верил и, чтобы убедиться в своем счастье, стал ласкать и целовать ее.

Некоторое время, спустя, когда они сидели, прислонившись к дереву, и он обнимал ее за талию, Милли рассказала ему историю своей жизни. О детстве с его бедностью и тяжелой работой на ферме, тщетных надеждах и стремлениях в свои школьные годы, о последних мрачных месяцах с их тяжелыми переживаниями.

— Бедная моя! Конечно, мы созданы друг для друга, — проговорил он и тоже кратко рассказал ей о себе.

Жизнь была тяжела и у него, он пережил много потерь, и лишь изредка выпадали на его долю короткие счастливые минуты.

— Я всегда работал на ферме, — в заключение сказал он. — И мечтаю опять вернуться к работе на земле. Я добьюсь этого. И ты будешь моей женой, Милли!

Девушка разделяла его восторг. У нее не хватило духу сказать ему, что ей не по душе это истребление бизонов, и рассказать о своих опасениях относительно Джэтта. В первый раз она испытывала радость…

Высоко в небе поднялась луна, полная, серебристо-белая, заливая светом всю равнину. Снизу, с реки, доносился глухой вой волка. Зловеще кричала сова. Вся эта дикая красота казалась неотделимой частью новой, необычайной жизни Милли.

— Ну, тебе нужно возвращаться обратно в лагерь, — сказал наконец Том.

— О, разве уже пора? Может быть, я никогда больше не увижу тебя! — вздохнула она.

— Ты терзаешь меня моими собственными словами, — ответил он, и его поцелуи заставили ее замолчать. — Хочешь, встретимся здесь завтра ночью, как только у вас в лагере все уснут?

— Да.

— А теперь идем. Уже поздно. Покажи мне дорогу, я провожу тебя до того места, где нам будет безопаснее разойтись.

Когда вдали показались бледные пятна палаток, он пожелал ей спокойной ночи и неслышно скрылся в тени. Милли украдкой пробралась к своей палатке, легла в постель и долго не могла заснуть, думая о том, что теперь мир изменился для нее и что она никогда и ни за что не откажется от своего счастья.

Глава VI

Пение диких канареек разбудило Милли, и это показалось ей хорошим предзнаменованием. Как приятно проснуться под такую музыку и с такой мыслью!

Громкое лошадиное ржанье, донесшееся из лагеря, означало, что кто-то из охотников встал. Вскоре сильные удары топора разогнали канареек. Это Джэтт колол дрова. Лучи розоватого света, проникшие сквозь отверстия палатки, подтвердили, что наступил новый день. Милли почувствовала безграничную жажду жизни. Никогда еще не было у нее такого дня. Она лежала в постели долго после того, как треск костра и звяканье кастрюль возвестили о начавшихся приготовлениях к завтраку.

— Эй, Милли, что ты залежалась, как старуха? — крикнул Джэтт, на этот раз в голосе его не было ни резкости, ни грубости. — Что ты, умерла?

— Жива и не думаю умирать! — ответила Милли, чуть ли не радостно, вкладывая в свои слова особый смысл.

— Так выходи скорей, — прибавил Джэтт.

Милли не стала торопиться, как обычно. Она чувствовала себя какой-то особенно смелой, и ей хотелось обмануть ожидания Джэтта. Когда она подошла к костру, охотники уже ушли. Ела она так мало, что миссис Джэтт заметила это необычайное у Милли отсутствие аппетита.

— Ты больна? — почти сочувственно спросила она.

— Нет. Мне просто не хочется есть, — ответила Милли.

— У тебя горит лицо. Вероятно, лихорадка, — сказала та, испытующе глядя на Милли. — Лучше я дам тебе лекарство.

— Нет, спасибо. Я чувствую себя хорошо, — сказала в ответ Милли. Несмотря на это спокойное заявление, ей стало не по себе. Эту женщину не так легко обмануть! Вместе с тем Милли догадывалась, что миссис Джэтт, весьма вероятно, отнеслась бы с симпатией к Тому Доону. Однако Милли не решилась последовать своему внезапному побуждению рассказать ей о Томе. Она быстрее и тщательнее, чем всегда, выполнила свою обычную работу и ушла в палатку.

Утро было тихое и теплое, не такое жаркое, как в другие дни, так как небо было покрыто облаками. Она прислушалась, отовсюду доносились ружейные выстрелы. В них не было какого-то ритма, были только редкие промежутки полной тишины. Вскоре она услышала глухой гул или слабый грохот, похожий на далекие раскаты грома. Сначала она подумала, что надвигается гроза. Но гром был почти непрерывным, и она удивленно напрягла слух. Долгий глухой гул! Что бы это могло быть? Она слышала о землетрясениях, и на мгновение ее охватил страх перед таинственной и неведомой подземной силой. И вдруг она поняла, что этот топот бизонов.

— Это бизоны! — испуганно воскликнула Милли. — Их топот похож на раскаты грома, как говорит Джэтт.

Она прислушивалась до тех пор, пока гул не стал удаляться, ослабевать и наконец замер. Милли отправилась бродить вокруг лагеря, осматривая лес и сдерживая желание подняться по тропинке вверх. Наконец она поддалась своему желанию, дошла до последних деревьев на подъем и из-за них стала смотреть на зеленеющий простор. На равнине было, как всегда, пустынно. Милли захотелось подняться еще выше, откуда она могла бы увидеть всю окружающую местность.

Вблизи стояло дерево незнакомой ей породы. Ветви его спускались низко и простирались под одним из высоких вязов. Милли решила, что ее труднее будет заметить, если она взберется на дерево. Она влезла на небольшое дерево, с него перебралась на вяз и устроилась на высоком разветвлении, до которого было нелегко добраться. Оттуда она осмотрела местность и была изумлена открывшейся панорамой. Ей даже пришлось сделать над собой усилие, чтобы сосредоточиться на каком-нибудь отдельном ее элементе. Недолго оставалась она на своем наблюдательном пункте, а когда стала спускаться, то обнаружила, что это не так легко, как подниматься. Однако она благополучно миновала самые трудные места и облегченно вздохнула.

Внезапный топот копыт внизу заставил ее остановиться. Где-то поблизости ехали всадники. Обхватив ствол рукой, она прислонилась к нему, чтобы удержать равновесие. Она была на высоте почти сорока футов от земли и скрыта густой листвой. Увидеть ее можно было, только встав прямо под ней и взглянув вверх. Естественно было предположить, что всадники — это охотники на бизонов. Она следила за ними из-за сплетенных ветвей. Они ехали с севера, по-видимому направляясь к речке. К ужасу Милли, они остановили лошадей прямо под ней. И тут она увидела, что это солдаты. Ей нечего было бояться их, однако она не хотела, чтобы ее заметили.

— Капитан, — сказал один из всадников, — и здесь, внизу, где кончается тропинка, есть хороший источник. Хотелось бы выпить свежей воды. — И он обратился к солдатам: — Пусть кто-нибудь из вас возьмет несколько фляжек и наполнит их. Тропинка ведет к источнику.

Один из солдат спешился и, взяв несколько фляжек у своих товарищей, скрылся из виду.

— Элсуорс, ты знаешь эту местность вдоль Красной реки? — спросил другой солдат.

— Знаю, но не очень хорошо, — последовал ответ. — Это благословенный край по сравнению со Стэкед Плэнс. Ту местность я знаю отлично.

Один из всадников, по-видимому офицер, слез с лошади и растянулся под деревом. Он снял свое сомбреро и открыл строгое обветренное лицо со слегка седеющими усами.

— Плохо, что мы никак не можем убедить этих охотников укрыться в форту от набегов индейцев.

— Это верно. Мы даже не можем убедить их. отправить женщин в безопасное место. Некоторые из этих сумасшедших привезли с собой жен и дочерей.

Тут вернулся солдат с фляжками:

— Тут, внизу, лагерь, сэр, — сказал солдат.

— Охотничий отряд, конечно?

— Да. Там три повозки.

— Спросили вы, чей это отряд?

— В лагере никого нет, сэр.

Офицер встал и, вымыв разгоряченное лицо, подошел к лошади.

— Элсуорс, мы видели много охотничьих лагерей, все они были на открытых местах или на опушке леса. Что вы скажете об отряде, который располагается в таком скрытом месте? Ведь нагруженным повозкам туда трудно проехать.

— У охотников есть свои соображения, как и у всех других людей, — ответил проводник. — Может быть, этот парень хочет, насколько возможно, укрыться от грозы и пыли. А может, он предпочитает быть подальше от проезжей дороги.

— Полковник приказал найти воров, похищающих шкуры бизонов, — в раздумье сказал офицер. — Это очень беспокоит меня. Здесь сотни охотничьих отрядов, все они разъезжают, стреляют, сдирают шкуры, каким образом, черт возьми, можем мы выловить воров среди них?

— Вы этого не сможете, капитан, — решительно ответил проводник. — Охотники сами должны поймать их. Как я вам говорил, состав охотников самый смешанный! Преступники, бывшие солдаты, авантюристы, бродяги, профессиональные охотники, пионеры, ищущие новые земли, и фермеры в погоне за крупными заработками. Допускаю, что большинство из них честные люди. Эта охотна на бизонов напоминает отчасти золотую лихорадку при открытии новых приисков. Прошлым летом воры орудовали по всему Пэнхэндлу. Некоторых поймали и повесили. Этим летом им будет легче действовать, и добыча будет богаче. Они будут прикрываться набегами индейцев, все грабежи будут сваливать на них. И как их поймать, если только не застать их на месте преступления?

— Так, значит, вы думаете, что эти грабители подстерегают отряд, нападают на него, убивают охотников, похищают шкуры, сжигают лагерь и удирают, а затем во всех этих преступлениях обвиняют индейцев?

— Признаюсь, я придерживаюсь именно такого мнения, — ответил Элсуорс.

— Я считаю, что немало злодейств, приписываемых индейцам, было совершено белыми.

— Говорили вы об этом полковнику?

— Да, но он с негодованием отвергает эту мысль. Он ненавидит индейцев. У него где-то застряла индейская пуля, и мне кажется, он предпочитает, чтобы на этих равнинах хозяйничали плохие белые люди, а не хорошие индейцы.

— Черт возьми! — вырвалось у офицера. И, усевшись верхом, он повел солдат на запад вдоль опушки леса.

Милли довольно долго ждала, пока решилась слезть с дерева. Спустившись на землю, она побежала в лагерь, укрылась в своей палатке, легла и задумалась. Ей было о чем подумать. Этот разговор между проводником и офицером вызвал тяжелые сомнения в ее душе. Может ли быть ее отчим один из таких воров и грабителей? Она вся похолодела от ужаса при этой мысли. Ей стало стыдно за себя, но подозрение не рассеивалось. У Джэтта были некоторые странности, которые, можно было, конечно, приписать его необщительному и неуживчивому характеру. Милли вспомнила, как он настаивал на том, чтобы она не показывалась мужчинам, и его объяснения по этому поводу. Но после подслушанного разговора все это вызывало сомнения. Если бы только Джэтт из личной ревности не хотел, чтобы мужчины видели ее! Раньше это пугало ее, а потом стало казаться чем-то чрезмерным и несообразным. Как ни тревожна была эта мысль, она все же предпочитала, чтобы именно эта причина заставляла Джэтта избегать охотников. Она не могла представить себе, что он вор и грабитель. Однако женский инстинкт всегда побуждал ее держаться вдали от него. Несомненно, в нем было что-то подозрительное. Теперь она будет прислушиваться и наблюдать и, когда представится случай, постарается убедиться, справедливо или нет ее отношение к отчиму.

В эту ночь, по мнению Милли, луна не всходила непостижимо долго. Наконец она увидела мерцание света над рекой, а вскоре показался и золотистый круг.

Выбраться незамеченной из лагеря на этот раз оказалось труднее, так как Джэтт с товарищами развели большой костер на широком открытом месте слева от лагеря и занимались растягиванием и очисткой шкур. Милли видела их темные фигуры, двигающиеся около костра, и слышала глухие голоса.

На полдороге, на тропинке, она встретила своего возлюбленного, который медленно спускался вниз.

— Милли…

— Том.

Они поцеловались, и Том привел ее под дерево. Они уселись в тени, держась за руки, счастливые и уверенные в будущем, хотя и не настолько, чтобы забыть обо всем остальном.

— Я не могу оставаться долго, — сказал Том. — Мне придется сегодня ночью два часа работать над шкурами. Будем встречаться здесь каждые три дня по вечерам, через полчаса после наступления темноты.

— Хорошо, — прошептала Милли. — Я всегда с наступлением темноты ухожу к себе в палатку. Хотя иногда, может быть, и опасно будет уйти как раз в это время. Если я не приду, жди меня по крайней мере час.

Так они строили свои планы, стараясь все предвидеть и избежать опасностей, а потом заговорили о будущем. Несмотря на нежность Тома, Милли почувствовала, что он чем-то встревожен.

— Том, что так тревожит тебя? — спросила она.

— Скажи мне, хорошо ли ты относишься к своему отчиму? — живо ответил он.

— К Джэтту? Я ненавижу его… Может быть, это нехорошо с моей стороны. Он кормит меня, одевает, хотя я знаю, что отрабатываю все это. Почему ты спрашиваешь об этом?

— Если бы ты хорошо относилась к нему, то я держал бы язык за зубами. Но раз ты ненавидишь его, мои слова не могут задеть тебя… Милли, у Джэтта плохая репутация среди охотников.

— Меня это не удивляет. Расскажи мне об этом подробнее.

— Я часто слышал разные разговоры по поводу таких охотничьих отрядов, которые держатся особняком. Когда мы ехали сюда, один из охотников, который раньше нас встретил Джэтта, намекнул Пилчэку, чтобы он остерегался его. Когда я спросил Пилчэка, почему мы должны остерегаться таких отрядов, он только рассмеялся. А вот сегодня он застал Джэтта, когда тот сдирал шкуру с бизона, убитого пулей из старого большого ружья. Пилчэк помнил, что он убил этого бизона, а Джэтт уверял, что застрелил зверя он. Пилчэк возразил, что у Джэтта игольчатое ружье, а пуля из этого ружья никогда не носит такой раны, как у этого бизона. Джэтт, не обращая внимания на слова Пилчэка, продолжал сдирать шкуру. И тот оставил его в покое, чтобы не драться из-за одной шкуры. Однако все это взбесило его, и он рассказал Хэдноллу, что охотники, бывшие прошлым летом в Пэнхэндле, плохо отзывались о Джэтте.

— Вот за такие именно поступки? — спросила Милли, когда Том замолчал.

— Дума, что да. Пилчэк определенных обвинений не выставил. Старые охотники не сразу обвиняют человека в том, чего они не могут доказать. Но он закончил словами: «Найдется охотник, который скоро расправится с Джэттом».

— Кто-нибудь его убьет? — воскликнула Милли.

— Именно это и хотел сказать Пилчэк, — серьезно ответил Том. — Мне совершенно безразлично, что случится с Джэттом. Но ты в его власти. Если он плохой человек, то он может причинить и тебе какое-нибудь зло.

— Должна сознаться, что опасность есть, Том, — прошептала Милли. — Я боюсь Джэтта, но не так, как раньше. Сейчас он занят охотой и не думает обо мне.

— А если кто-нибудь узнает о наших свиданиях или он поймает нас? Что тогда? — мрачно сказал Том.

— Это будет ужасно. Нам надо стараться, чтобы никто об этом не узнал.

— Не можешь ли ты переселиться в лагерь к Хэдноллу и жить там? Я знаю, что он примет тебя. И его жена, и дочь хорошо отнесутся к тебе.

Милли серьезно задумалась над этим предложением. Оно показалось ей очень заманчивым, но неосуществимым.

— Том, я могла бы переселиться туда и очень хотела бы… Но это, конечно, повлечет за собой неприятности. Он может заставить меня вернуться, так как я несовершеннолетняя, и он изобьет меня.

— Я убью его тогда! — страстно возразил Том.

— Он может убить тебя, — прошептала Милли. — что тогда будет со мной? Я умру, сердце мое будет разбито! Нет, подождем немного. Пока он занят этой охотой, мне нечего бояться. А кроме того, женщин, которые приехали сюда вместе с охотниками, отошлют в форт.

— Откуда ты знаешь это? — изумленно спросил Том.

Милли рассказала ему о том, как взобралась на дерево, как офицер с солдатами остановились под ним и какой разговор она подслушала. Рассказала она кратко, только суть того, о чем говорили офицер и проводник.

— Вот как? Это новость! Интересно, как отнесется к ней Хэднолл. Это очень хорошо, Милли. Надеюсь, что солдаты отвезут вас, женщин, в форт уже скоро. Я не смогу видеться с тобой, но примерюсь с этим, так как буду знать, что ты в безопасности.

— Мне тоже хотелось бы этого, Том! Я останусь там до тех пор, пока мне не исполнится восемнадцать лет.

— День твоего совершеннолетия будет днем нашей свадьбы!

— Будет ли это так? — робко и недоверчиво спросила она.

— Разве ты не обещала? Уж не отказываешься ли ты от своих слов?

Его тревога и упрек были приятны ей. Но она не хотела совсем отказаться от обретенной власти над ним.

— Разве я это говорила? Том, а если я попрошу, перестанешь ты ради меня охотиться и убивать бизонов?

— Что? — изумленно вырвалось у него.

— Откажешься ли ты ради меня от этого охотничьего ремесла?

— Отказаться от охоты? Конечно, я готов отказаться. Но ведь бизоны обречены на гибель. А охота даст мне возможность уже зимой или уже наверняка в будущем году обосноваться на земле и заняться сельским хозяйством вместе с тобой, Милли!

— Том, ты не понимаешь меня. Но не будем больше говорить об этом…

— Хорошо. Только скажи, что ты никогда не откажешься от меня!

— Если бы ты только знал, как ты дорог мне и как я люблю тебя, то не задавал бы таких вопросов!

Когда Милли тайком пробралась к лагерю, она заметила, что мужчины окончили свою работу и, сидя вокруг костра, едят и пьют. Должно быть, было уже поздно. Милли бесшумно опустилась на землю и присела, испуганная и почти уверенная, что сегодня она попадется. Ей оставалось только ждать, пока они улягутся. А вдруг Джэтт начнет бродить здесь? Однако ни он, ни его товарищи и не думали двигаться с места.

— Нет, нет! Подождем, когда у отряда Хэггинса будет больше шкур, — глухим решительным голосом заявил Джэтт.

— Хорошо, хозяин, — заметил Фоллонсби. — Но по моему мнению, чем скорей, тем лучше.

— А, черт возьми эти бизоньи шкуры! — сказал, зевнув Пруайт. — Я смертельно устал. Теперь полночь, а ты разбудил нас на рассвете. Джэтт, я устал и телом, и душой. Если бы я знал, что ты заставишь нас так работать, я никогда не поехал бы с тобой.

— Но ведь чем тяжелее работа, тем больше шкур и тем меньше опасности…

— Не говори так громко, — прервал его Фоллонсби.

— Захочу, так буду кричать, — угрюмо ответил. Пруайт. — Меня преследует мысль уйти из твоего отряда.

Джэтт потряс своим загорелым кулаком перед лицом Пруайта, которое казалось красным при свете костра. — А разве ты не клялся, что выдержишь? Не получил вперед деньги? — свирепым шепотом спросил Джэтт.

— Да, это так. Я правдивый и прямой человек, не забывай этого, — возразил Пруайт. — Это ты нечестный человек и все перевираешь.

— Может быть, я немного и преувеличиваю на словах, — согласился Джэтт. — Но о деньгах, которые мы вместе заработаем, я говорил верно. Ты получишь свою долю. И больше я не желаю слушать о твоем уходе из отряда! Или я буду считать, что ты предатель.

Вместо ответа Пруайт яростно бросил в костер палку, встал и, злобно взглянув на Джэтта и ни слова не сказав, направился к своей палатке.

— Плохо дело, — сказал Фоллонсби, недовольно покачивая головой. — Ты не умеешь обращаться с людьми, Рэнд. Ты добился бы большего, если бы был терпеливее и сговорчивее и считался с их мнением.

— Это верно, но я не в состоянии больше выносить этого проклятого парня, — проворчал Джэтт. — С ним труднее сговориться, чем с Кэтли, — продолжал Джэтт. — Он начинает понимать, какой чертовский риск в нашей работе. Я боюсь этих двух парней и открыто говорю это. Но нам нужны люди. Придется подождать и потерять целую неделю.

— Да, но лучше подождать и подольше, пока вы не сговоритесь с подходящими людьми.

— Теперь уже поздно. Постараюсь уладить это дело и сдерживать себя.

— Отлично. Пора расходиться, — ответил Фоллонсби. Он встал и пошел к палаткам. Джэтт притушил костер и последовал за ним. Вскоре пустынный лагерь погрузился в темноту.

Милли сидела под деревом, пока не убедилась, что Джэтт улегся спать, и тогда быстро и бесшумно добежала до своей палатки. Заинтересованная разговором между мужчинами, она забыла о страхе. Это был странный, по ее мнению, разговор для честных охотников. Однако у нее были только одни догадки и подозрения. Перебирая в памяти разнообразные происшествия дня, она заснула.

Время шло, Милли следила за Охотниками по утрам, прислушивалась к их разговорам по вечерам, но доказательств того, чего она опасалась, у нее все еще не было.

Свидания ее с Томом Дооном продолжались через каждые три дня без всяких препятствий Они говорили о своей любви, о женитьбе, о планах на будущее. Он рассказывал ей о бизонах, а она ему о поведении Джэтта и его товарищей. Милли всегда испытывала мучительное чувство, когда Том, забыв о ее любви к животным, рассказывал ей, сколько бизонов он убил и ободрал. Однажды она почувствовала кровь на своей руке, когда случайно дотронулась до его сапога. Это вызвало у нее такое отвращение, что она резко сказала ему об этом. Они едва не поссорились. Что же касается Джэтта, то, как ни наблюдала за ним Милли, как ни следила и ни расспрашивал Том, настоящей правды о нем они так и не могли узнать.

Дни проходили. Наступила июльская жара. В лесах вдоль реки появилось еще больше охотников и, как это ни невероятно, еще больше бизонов.

Однажды ночью необычный шум разбудил Милли. В лагере слышалось ржанье лошадей и топот копыт. Она выглянула. Повозка, в которую была впряжена пара лошадей, стояла как раз за гаснущим костром. На месте возницы сидел Джэтт, Фоллонсби с кнутом в руке усаживался рядом с ним. Пруайт стоял около повозки и, очевидно, слушал, что говорил ему Джэтт тихим голосом. Милли не могла разобрать слов. Повозка тронулась и исчезла среди темных деревьев. Куда они могли уехать в такой поздний час? Милли могла только предположить, что они уехали за грузом шкур. Может быть, Джэтт совершал такие поездки и раньше, но она не знала об этом?

На следующий день выяснилось, что Джэтт почему-то не вернулся. Пруайт и Кэтли, по-видимому, охотились, как и раньше. В присутствии Милли они не говорили об охоте. К ужину Джэтта все еще не было. А на следующее утро Милли узнала, что он вернулся ночью и спит в своей палатке. Она оставалась у себя до полудня, когда увидела, что он снова уезжает. Днем Милли бродила, как всегда, около лагеря без всякой цели и как бы случайно подошла к прогалине, где Джэтт складывал шкуры. Ей не хотелось подходить слишком близко из-за неприятного запаха, бесчисленных мух и отвратительного зрелища скотобойни.

Прогалина эта находилась в стороне, по направлению к речке, и была заполнена шкурами животных. Их было сотни и тысячи, одни, растянутые, сушились, другие были сложены в кучи. Милли раньше избегала этого места и теперь не могла» определить, увеличилось количество шкур за последнюю ночь или нет.

На следующий день Джэтт загрузил две повозки, одной из которых правил Кэтли, и они отправились в ближайшее местечко продавать шкуры. Уехали они на пять дней. И Милли чувствовала себя сейчас спокойнее, чем за все время путешествия. Дважды она виделась с Томом. Миссис Джэтт в эти дни была почти ласковой, а Фоллонсби и Пруайт были по-прежнему заняты своим делом.

Глава VII

В один из июльских дней в лагерь Хэднолла прискакал отряд солдат. Офицер, командовавший им, соскочил с коня. Это был высокий стройный человек лет сорока с загорелым лицом.

— Кто здесь главный охотник? — спросил он.

Хэднолл выступил вперед:

— Я. Мое имя Кларк Хэднолл.

— Рад видеть вас, — ответил офицер. — Я капитан Синглтон четвертого кавалерийского полка, расквартированного в форту Эллиот. Это мой проводник, Элсуорс. Мы назначены сопровождать охотников на бизонов в форт или к одному из ближайших постов. Индейцы уже выступили.

— Но я не хочу ехать в форт, — решительно запротестовал Хэднолл.

— Тогда оставайтесь здесь на ваш страх и риск, — предупредил Синглтон.

— Мы никогда ни на кого и не рассчитывали, — откровенно ответил Хэднолл. — Если хотите знать, вы первые солдаты, которых мы видим.

— Есть ли с вами женщины? — осведомился офицер.

— Да. Моя жена и дочь и жена сына.

— И вы не нашли ничего лучшего, как привезти женщин сюда, на территорию индейцев? — строго спросил Синглтон.

— До нас доходили плохие слухи, сэр, но мы не верили им. И могу сказать, что до сих пор никаких неприятностей у нас не было.

— Вам повезло. Вы знаете Хэггинса?

— Имя это как будто слышал, — ответил, подумав, Хэднолл.

— Лагерь Хэггинса в нескольких милях отсюда. У него был один помощник, а может быть, их было и больше. На этот лагерь напали, сожгли его, а шкуры похитили. Никаких следов ни Хэггинса, ни его помощников.

— Индейцы? — сурово спросил Хэднолл.

— По-видимому. Мы не нашли следов Хэггинса и его помощников. Может быть, они убежали и скрылись в другом лагере или в каком-нибудь местечке. Но это сомнительно. Милях в двадцати отсюда команчи напали на группу охотников и были отбиты. Если только охотничьи отряды не объединяться в группы, многих из вас перебьют.

— Мы будем сопротивляться, — решительно сказал Хэднолл.

— Но вы должны отправить ваших женщин в безопасное место, — настаивал офицер.

Хэднолл позвал жену и дочь. Они вышли из своих палаток в сопровождении жены Бэрна Хэднолла, Очевидно, они слышали отрывки разговора, лица у них были испуганные.

— Пожалуйста, не пугайтесь, — любезно сказал офицер. — В настоящий момент никакой опасности нет. Мы приехали, чтобы отвезти вас в безопасное место, пока мужчины охотятся. А здесь небезопасно, в любой день индейцы могут напасть на вас, когда вы будете одни в лагере.

Несмотря на любезность и ободрение Синглтона, женщины были встревожены и, собравшись вокруг Хэднолла, возбужденно разговаривали. Пилчэк и Том Донн, только что вернувшись с работы, стоял поблизости. Том обрадовался, увидев солдат, и решил сообщить капитану Синглтону о двух женщинах в лагере Джэтта.

— Послушайте, Элсуорс, — сказал Пилчэк проводнику отряда, — если бы Хэггинс и его помощники были убиты индейцами, то они не исчезли бы. Команчи не сжигают и не прячут белых, которых они убивают.

Элсуорс наклонился к Пилчэку:

— Признаюсь, мне тоже кажется, что краснокожие здесь ни при чем.

Пилчэк выругался сквозь зубы и уже готов был приступить к серьезному обсуждению этого вопроса с военным проводником, как его и Тома позвал Хэднолл. Они немного посовещались и решили, что Строигхэрл и Пилчэк вместе с Дэнном и Тэском останутся в лагере, а Хэднолл, Берн и Том вместе с женщинами поедут с солдатами. Хэднолл не видел необходимости отправляться всем в форт Эллиот. Ближайшее торговое местечко Спрэг, в трех днях пути, было достаточно безопасным, и Хэднолл предполагал воспользоваться случаем, чтобы продать шкуры, которых у него накопилось уже много.

— Право, это, в конце концов, и к лучшему, — заявил он. — Я не рискую лишиться шкур, и, кроме того, нам все равно скоро нужно закупать съестные припасы и патроны.

— Уложимся и выедем завтра рано утром, — сообщил он Синглтону.

— Мы встретимся, может быть, раньше, чем вы доедете до военной дороги, — сказал офицер.

— Я не знаю этой дороги, а так как Пилчэк остается здесь, могу сбиться с пути, — тревожно ответил Хэднолл.

— Военная дорога идет от форта Эллиот до форта Додж. Вы пересечете ее приблизительно в восемнадцати милях на северо-запад.

— Я уверен, что вы найдете ее, — прибавил Пилчэк. — И воды там сколько угодно.

Хэднолл пригласил капитана Синглтона и солдат поужинать, и приглашение, к большой радости Тома, было принято. Он уже обдумал, как ему получше рассказать капитану об отряде Джэтта. После ужина Том нашел случай подойти к офицеру.

— Капитан, могу я поговорить с вами об одном очень важном деле? — откровенно сказал он, хотя и не мог побороть некоторого смущения.

— Конечно, молодой человек. Чем могу быть вам полезен? — спросил он, устремив проницательный взгляд серых глаз на Тома.

Когда они отошли немного в сторону, Том кратко рассказал, кто он, что делает в отряде Хэднолла, и затем быстро перешел к самому главному.

— Капитан, — серьезно сказал он, — позвольте мне быть с вами откровенным. Дело идет о девушке из отряда Джэтта. О его падчерице. Они расположились лагерем в нескольких милях отсюда.

— Отряд Джэтта… — задумался офицер. — Я слышал это имя. Знаю, что этот отряд укрылся в лесу.

— Да. И вот я люблю эту девушку, Милли Фэйр. Она моя невеста. Мы обвенчаемся, когда ей будет восемнадцать лет. И я боюсь за нее — боюсь Джэтта больше, чем индейцев. И Милли тоже боится. Он не захочет отправлять своих женщин в форт или куда бы то ни было. Видите ли, он тоже привез с собой жену, и они с Милли заняты работой по лагерю. Он целые дни на охоте, при нем два отчаянных парня — Фоллонсби и Пруайт. Отряд их не похож на ваш и на другие, расположенные вдоль реки. Откровенно говоря, я не могу определенно обвинить Джэтта в чем-то плохом, кроме того, что он грубое животное и преследует Милли. Ее нужно увезти в форт или куда-нибудь еще, где будут наши женщины. Я прошу вас, капитан, во что бы то ни стало увезти ее. Если вы спросите ее, то сразу поймете, что она считает это самым лучшим вариантом для себя.

— Вы можете поехать туда вместе с нами? — предложил Синглтон.

— Я очень хотел бы, но лучше не надо, — ответил Том. — Джэтт пока ничего не знает обо мне. Милли находит, что ему лучше ничего и не знать, пока она не будет свободна и самостоятельна. Он может причинить ей много зла. А если он только коснется ее, то я убью его.

— Как, вы сказали, ваше имя? — осведомился офицер.

— Том Доон.

— Отлично, Том, я буду на вашей стороне и на стороне Милли. Обещаю это вам.

— Так вы увезете ее? — спросил Том, едва сдерживая радость.

— Если она еще там.

— Я видел ее вчера вечером. Мы встречаемся тайком. Она там.

— Так вы увидитесь с ней снова завтра, так как мы догоним вас на военной дороге, — с улыбкой ответил офицер.

После отъезда отряда Том трудился так усердно, как никогда раньше, и выполнил не только свою работу, но и помогал другим. Улеглись поздно и встали рано. Когда июльское солнце осветило равнину, три тяжело нагруженные повозки уже направлялись на северо-запад.

К концу дня они свернули на военную дорогу, о которой говорил капитан Синглтон. Солдат не было видно. Том начал беспокоиться. Может быть, Джэтт узнал об их предстоящем приезде и перенес свою стоянку в другое место? А вдруг команчи совершили набег на лагерь Джэтта! Том переживал неприятные минуты, когда ехал по военной дороге.

К закату солнца повозки Хэднолла тащились по краю спуска, который вел к равнине, густо покрытой травой. Тут же протекал ручей. И когда Хэднолл, ехавший теперь далеко впереди, свернул с дороги, Том внимательно всмотрелся вдаль. На траве паслись лошади. Белые палатки выделялись на фоне зеленых деревьев. Горел костер, и вокруг него стояли люди. Солдаты! Сердце у Тома вздрогнуло. Он погнал лошадей рысью и скоро нагнал Бэрна Хэднолла, который тоже сворачивал с главной дороги к стоянке. Том так близко следовал за ним, что повозка Бэрна закрывала ему дорогу, и это раздражало Тома. Раз или два ему удалось взглянуть на палатки и на костер. Но он не увидел ни одной женщины. Сердце у него упало. Если бы Милли была здесь, она следила бы за подъезжающими повозками. То радость, то печаль охватывала Тома. Он все еще не терял надежды и продолжал всматриваться всматриваться вдаль.

— Эй, Бэрн, не везите вонючие шкуры прямо к стоянке! — крикнул Хэднолл. Том повернул лошадей, Бэрн тоже, продолжая загораживать дорогу. Остановились они одновременно ярдах в пятидесяти от стоянки. И Том увидел солдат, крупную фигуру Хэднолла, трех его женщин и затем девушку в сером платье, которая возбужденно махала ему рукой. Том смотрел во все глаза. Серое платье не могло изменить Милли! Он узнал ее раньше, чем увидел лицо.

Том, взволнованный, соскочил с повозки и, опустив голову, пошел к группе людей, стоявшей вдали. Как в тумане видел он их лица, с любопытством обращенные к нему. Он ясно увидел только одну Милли, шедшую навстречу. Она была бледна. Ее большие, темные, как ночь, глаза сверкали. Чудесная улыбка преобразила ее. Том сделал сверхъестественное усилие, чтобы поздороваться с Милли, не выдавая их тайны.

Но девушка не намеревалась ничего скрывать.

— Том! — ликующе воскликнула она и кинулась ему прямо в объятия. Она забыла обо всех, кроме него, а он не мог забыть об окружающих. Она едва не поцеловала его первая… И тогда его мальчишеская растерянность сменилась великой радостью. Он стал рядом с Милли, обнял ее за талию и подвел к группе людей, с изумленной улыбкой смотревших на них.

— Миссис Хэднолл, это моя невеста, Милли Фэйр, — сказал он.

— Том Доон! Ваша невеста? — вырвалось у этой доброй женщины. — Ну, Милли Фэйр, очень рада познакомиться с вами!

Она горячо поцеловала девушку и познакомила ее с Сэлли и с миссис Бэрн Хэднолл. Этого было достаточно, чтобы познакомиться и со всеми остальными присутствующими.

Хэднолл был чрезвычайно изумлен и, по-видимому, очень доволен.

— Ну, Милли, хозяин Тома Доона, конечно, рад познакомиться с вами, — сказал он, с изысканной вежливостью пожимая ей руку. — Не скажете ли вы мне, где этот проказник нашел такую милую девушку?

— Он нашел меня здесь, — застенчиво ответила Милли.

— А! — воскликнула Сэлли Хэднолл. — Теперь я знаю, почему Том уходил из лагеря каждый вечер.

— И откладывал работу до рассвета, — быстро прибавил Хэднолл. — Меня это всегда удивляло.

Долго еще продолжались шутки и смех. Когда Том увидел, что Милли освоилась среди новых людей, он пошел распрягать лошадей. Бэрн последовал за ним.

— Ах вы такой-сякой! — воскликнул он. — Она прелесть! Клянусь, вы счастливец! Видели вы, какое выражение было у Сэллй? Знаете, Том, она была почти влюблена в вас. Теперь мы знаем, почему вы так равнодушно относились к женщинам.

Вернувшись к стоянке, Том встретил капитана Синглтона, который, улыбаясь, сердечно пожал ему руку.

— Ну, парень, я увез ее, но это было нелегко, — сказал он. — Она славная и красивая девушка. Вас можно поздравить.

— Трудно было уговорить Джэтта? — с большим интересом спросил Том.

— Да, сначала у нас вышли неприятности. Тяжелый человек! Наконец он согласился отпустить ее в ближайшее укрепленное местечко, пока не уляжется паника, вызванная индейцами. Жену свою он не отпустил, да она и сама не хотела. У меня создалось впечатление, что она и сама может позаботиться о себе не хуже любого мужчины.

На следующий день к полудню отряд Хэднолла с конвоем прибыл в укрепленное местечко Спрэг, расположенное на берегу живописной речки, в нескольких милях от форта Эллиот. Здесь солдаты оставили охотников и женщин и отправились дальше.

Спрэг был один из тех пограничных постов, которые как грибы вырастали за одну ночь. Он состоял в основном из одного высокого одноэтажного деревянного строения, которое использовалось одновременно и как склад товаров, и для защиты людей от возможных нападений индейцев. Вдоль небольшой улицы местечка располагались шалаши и палатки, а к складу примыкала территория, где большими кучками были сложены бизоньи шкуры. Были здесь и наскоро сколоченные танцевальная зала, несколько парикмахерских, гостиница и ресторан. Местечко было достаточно оживленным, так как сюда прибывали многочисленные охотничьи отряды продавать шкуры и покупать необходимые товары. Спрэг был главным складским центром для всей северной части Техаса.

Хэднолл нанял комнаты для женщин, в том числе и для Милли, которые после лагеря показались им роскошными: Сэли Хэднолл и Милли поселились в одной комнате с деревянными стенами и полом и с парусиновым навесом вместо потолка. А для жен Хэднолла и Бэрна были рядом еще две комнаты, из которых одна служила кухней. Хэдноллу пришлось только купить печь, съестные припасы и дрова, чтобы устроить женщин возможно лучше.

Том был всем этим необыкновенно доволен и чувствовал, что всегда будет обязан Хэдноллу. Ему, конечно, посчастливилось, что он связал свою судьбу с этой семьей.

Хэднолл продал свои шкуры в Спрэге, получив по три доллара за лучшие выделанные шкуры самок, по два с половиной за такие же шкуры самцов и по доллару семьдесят пять центов за остальные. Прибыль у него получилась большая. И он сказал Тому, что по справедливости будет платить ему больше за сдирание и обработку шкур. Полученная Томом пачка банкнот так поразила его, что он потерял дар речи. Он купил себе необходимую одежду и обувь, новое ружье и большой запас патронов, не забыв оставить миссис Хэднолл деньги на содержание Милли. Но девушке об этом ничего не сказал.

— Том, — серьезно проговорила Хэднолл, когда они вывели лошадей за город, где росла изумрудная густая трава, — я никогда не видел более подходящего места для ранчо. Не правда ли? Посмотри на эту землю.

Том, конечно, был согласен с ним. Это была плодородная прерия, раскинувшаяся до самого горизонта и перерезанная несколькими извилистыми речками с зелеными берегами.

— Хотелось бы мне пройтись здесь с плугом, — прибавил Хэднолл, поднимая кусок земли. — Когда-нибудь, Том, все это будет засеяно пшеницей и рожью или превратится в пастбище для скота. Когда кончится охота, мы построим здесь хижину и будем зимовать. А будущей весной поговорим, что делать дальше.

Том находил, что Спрэг — самое интересное место из всех, где он бывал, и вместе с тем слишком пустынное даже днем. Танцевальная зала и игорный притон лишь немного развлекли его. Больше всего он заинтересовался конторой складов. Там он узнал много нового: что индейская территория управляется теперь по законам Соединенных Штатов Америки, что в Канзасе и Колорадо запрещена охота на бизонов и этим летом все охотники соберутся в Техасе. Значит, крупным стадам бизонов не удастся вернуться на север — на индейскую территорию, в Канзас и Колорадо. Знаменитые охотничьи области опустеют. Для Штатов такие законы очень важны. Несомненно, что и Техас со временем осуществит то же самое.

Том пришел к такому заключению еще до того, как пришло известие, что открылось законодательное собрание Техаса для обсуждения закона о покровительстве охоты на бизонов в этом штате. Том испытал при этом странное чувство. Ему, как и Хэдноллу, стало как будто жаль индейцев, а не бизонов. Когда он рассказал об этом Милли, она ответила:

— Том, тут весь вопрос в деньгах. Вы, мужчины, не можете этого понять. Мог бы ты украсть деньги у индейцев?

— Конечно, нет! — тряхнув головой, сказал Том.

— А ты крадешь у них пищу, — серьезно продолжала она. — Вырываешь еду изо рта. Не потому, что голоден, а чтобы разбогатеть. Том, это несправедливо!

В первый раз Том почувствовал смущение. Он не мог ответить на это шуткой и не мог найти довода в защиту своего дела.

— Том Доон, — тихо и важно сказал Милли. — Я должна буду тебе сказать кое-что относительно охоты на бизонов, когда ты придешь ко мне в день моего совершеннолетия.

Он понял, и на следующее утро уехал с убеждением, что Милли не выйдет за него замуж, если он не пообещает ей бросить это занятие — охоту на бизонов.

Глава VIII

Том ехал на своей повозке вслед за Хэдноллами по гладкой военной дороге. Они возвращались на юг, Том думал о своей разлуке с Милли. В ее прощальных словах и взгляде было что-то похожее на каплю дегтя в бочке меда…

Рано утром Милли и остальные женщины встали, чтобы приготовить завтрак и попрощаться с отъезжающими. Хэднолл и Бэрн были так взволнованы разлукой с женами, дочерью и сестрой, что не обращали внимания на Милли и Тома. Под конец она прильнула к Тому, уцепившись дрожащими руками за его охотничью куртку… Она взглянула ему прямо в глаза. Было в ней что-то необычное и странное.

— Том, все, что у меня есть на свете, — это ты, — сказала она.

— Да, дорогая, я весь твой, — ответил он.

— Ты не должен уезжать надолго…

— Я приеду при первой возможности, — обещал Том.

— Тебе бы совсем не следовало оставлять меня, — тихо прошептала она.

— Почему, Милли? Ты здесь в безопасности, — возразил он.

— Я никогда не буду в безопасности, пока завишу от Джэтта.

— Но он не приедет за тобой. Капитан Синглтон и все здесь говорят, что как раз теперь начались набеги индейцев.

— Том, я не буду в безопасности, пока тебя не будет со мной.

— Дорогая… — начал он, но тут раздался громкий голос Хэднолла:

— Едем! Довольно, молодые люди!

И они успели только в последний раз обнять друг друга и поцеловаться.

Хэдноллу понадобилось всего два с половиной дня, чтобы вернуться в лагерь на Красной реке. Никаких изменений со времени их отъезда не произошло. Пилчэк и три его помощника за их отсутствие убили и содрали шкуры с трехсот двадцати пяти бизонов. Хэднолл был в восторге. И хотя было уже поздно, хотел тотчас отправиться на охоту.

— Потерпите немного, — проворчал Пилчэк, — нам хочется поесть чего-нибудь свежего и послушать новости.

По-видимому, Пилчэк с товарищами ничего не варили со времени отъезда женщин.

— Черт возьми этих надоедливых краснокожих! — пожаловался он Хэдноллу. — Кто будет теперь готовить пищу?

— Будем варить по очереди, — весело ответил Хэднолл.

— Получится компания хороших поваров, а не охотников, — проворчал Пилчэк. — Одно только утешение — что недолго нам еще придется есть.

— Почему же? — удивленно спросил Хэднолл. — Я привез целую повозку съестных припасов.

— Да просто потому, что нас скоро скальпируют команчи.

— Вздор! — почти сердито крикнул Хэднолл. — Вы, охотники, раздражаете меня! Вы хуже солдат! Вся эта болтовня об индейцах — чушь! Мы здесь больше двух месяцев и не видели ни одного индейца, ни ручного, ни дикого!

Проводник пристально взглянул на Хэднолла, и в узких щелках его глаз сверкнул серовато-синий огонек, холодный, как блеск стали.

— Вот такие люди, как вы, которые не могут ничего понять и не хотят слушать, такие и попадаются в лапы к индейцам, таких они и скальпируют, — отчеканил он.

Хэднолл мгновение дулся, а затем свойственное ему добродушие взяло верх, и он забыл о резких словах Пилчэка, снова шутил и смеялся. Никакого страха он, по-видимому, не испытывал.

На следующее утро Том вместе со всеми отправился на охоту, за которую они принялись с удвоенной энергией и решимостью. Золотые монеты и зеленые банкноты, полученные от Хэднолла, заставили их еще больше напрячь усилия.

Том напряженно прислушивался ко всем разговорам с целью узнать что-нибудь об отряде Джэтта. Но пока все было бесполезно. Пилчэк и Хэднолл решили не менять стоянки до осени.

— Я хочу иметь четыре тысячи шкур к ноябрю, — сказал, потирая свои большие руки, Хэднолл.

— Это нетрудно. Я покажу вам завтра, как убить сотню бизонов за три часа, — ответил Пилчэк.

— Когда же мы опять поедем в Спрэг? — тревожно осведомился Том.

Все они таили эту мысль про себя.

Пилчэк выполнил то, чем похвастался: в положенный срок убил сто восемьдесят бизонов. Подвиг исключительный! Конечно, у него была сильная, прекрасно тренированная лошадь, и сам он был смелый и искусный стрелок.

С каждым днем Том Доон убивал все меньше бизонов и ничего не замечал, пока товарищи не обратили на это его внимание. Сверившись со своей записной книжкой, Том был изумлен и огорчен, увидев, что так оно и есть. Он постарался исправить свое упущение, но это привело к еще худшим результатам. Он колебался, делал промахи и многих бизонов только ранил, а не убивал. И это удручающе действовало на него. Причиной всему была Милли. Это она пробудила в нем мысли о жестокости его ремесла и алчности охотников. Все это и мешало ему хорошо стрелять.

Хэднолл помог Тому разрешить трудную задачу:

— Том, у вас нервы не в порядке, как говорит Пилчэк. Но шкуры вы сдираете лучше всех нас. Вы напрасно теряете время на охоте. Мы убиваем за день почти столько же бизонов, со скольких вы можете содрать шкуру, и могли бы убивать больше. Во всяком случае, Пилчэк мог бы. Вам лучше заняться только сдиранием шкур. Мы будем платить вам по сорока пяти центов за шкуру.

— Согласен, — радостно ответил Том. — Не знаю, в порядке ли у меня нервы, но эта бойня опротивела мне, — прибавил он.

— Говоря откровенно, я начинаю чувствовать то же самое, — вздохнул Хэднолл. — Я предпочел бы взяться за плуг.

Всецело занявшись сдиранием шкур, Том стал чувствовать себя лучше и работал так усердно и успешно, что охотники не могли нахвалиться им.

Если бы у Тома было немного больше свободного времени, то он нашел бы много развлечений в этом лагере. Вокруг была красивая лесистая местность.

Недалеко протекала большая река. В девственной чаще леса водилось много диких зверей: медведей и пантер, огромных серых волков, диких оленей, а на равнение паслись антилопы.

Охотники питались в основном бизоньим мясом, иногда олениной и мясом антилопы. А однажды они попробовали диких индюков, что плачевно окончилось для Тома. Когда наступил его черед готовить пищу, он убил несколько диких индюков, не зная, что мясо их чрезвычайно горькое из-за ягод, которыми они питались. Пилчэк, страдавший несварением желудка, делал насмешливые замечания по поводу поварского искусств Тома, остальные громко выражали свое неодобрение. К несчастью, Том не приготовил ничего другого.

— Том, вы очень ценный член нашего отряда, но готовите вы еще хуже, чем стреляете, — сказал наконец Хэднолл. — Мы освобождаем вас от этой обязанности. Не обижайтесь, друг мой! Вы просто не умеете готовить. А мы не можем умирать с голоду. Право, когда вы бросите охоту, наше счастье, что у вас будет эта хорошенькая голубоглазая Милли.

— Его счастье! — воскликнул Бэрн Хэднолл, который был немного под башмаком своей жены. — Скажи, что он уже теперь счастлив и не понимает, как ему повезло.

— Нам всем порядочно везет, — язвительно заметил проводник. — Мы уже столько дней находимся во враждебной стране, и нас еще никто не беспокоил.

— Вы опять об этом! — запротестовал Хэднолл, которому надоели разговоры об индейцах.

— Кто я, проводник этого отряда или только простой охотник на бизонов? — спросил Пилчэк.

— Конечно, проводник, и компаньон, и все что угодно, — ответил Хэднолл. — В разведке за бизонами вас никто не превзойдет, но ваша слежка за краснокожими не беспокоит меня.

— Подождите, Хэднолл, я еще не все рассказал вам, — продолжал Пилчэк. — Вчера в десяти милях отсюда я видел отряд киоваев. Краснокожие воины ехали с женами и детьми, с низкорослыми лошадьми, нагруженными поклажей. Вид у них был недружелюбный. А сегодня я видел, как отряд команчей пронесся по равнине. Или я прирожденный лжец? Я знаю, как скачут команчи.

— Джюд, не стараетесь ли вы убедить меня охотиться ближе к лагерю? — спросил Хэднолл.

— Я не стараюсь и не уговариваю, — ответил разведчик. — Я только рассказываю вам. Мой совет вам всем не охотиться дальше пяти или шести миль отсюда. Тогда охотники всегда будут на виду друг у друга.

— Джюд, вы, Бэрн и я вчера убили сто девяносто восемь бизонов на пространстве не более пятидесяти акров. Но это было Далеко от лагеря.

— Знаю. Большинство охотников предпочитает убивать бизонов поближе к лагерю, потому что это сберегает время. Но только не в тех случаях, когда подальше они на такой же срок могут убить вдвое больше.

— Я буду убивать и сдирать шкуры, привозить их сюда так же, как и раньше! — ответил Хэднолл.

— Ну что же, — покорно ответил Пилчэк, — давать вам советы совершенно напрасно.

Однажды утром пара повозок из охотничьих отрядов Блэк и Старуэлла остановилась у лагеря Хэднолла, и возницы передали слух, который чрезвычайно всех заинтересовал. А заключался он в том, что будто бы фирма «Рэе и Райт» из Додж-Сити собирается послать агентов для скупки кожи на месте, в лагерях. Фирма предполагает платить хорошие деньги и взять на себя перевозку товара.

У словоохотливых возниц были и другие новости, заинтересовавшие Хэднолла. Они сообщили, что канзасская фирма «Логенштейн и К», один из самых крупных скупщиков шкур на рынке, отправляет их в Европу, главным образом в Англию, где считают, что кожаные принадлежности военного обмундирования значительно легче и дешевле, когда они сделаны из кожи бизонов. А это вскоре может вызвать повышение цен на шкуры.

Все эти сведения произвели сильное впечатление на Хэднолла. Он ходил большими шагами вокруг костра, видимо обдумывая свои решения. Наконец план его созрел.

— Я останусь в лагере и буду работать, — сказал он, как бы отвечая на чей-то вопрос. — Том, вы и Стронгхэрл отвезете все наши шкуры в Спрэг. Навестите наших женщин и узнаете, насколько точны эти новости. Поторопитесь, чтобы успеть отправиться вместе с возницами Старуэлла.

Путешествие в Спрэг продолжалось восемь долгих знойных дней… Но так как каждый день и каждый час приближал Тома к Милли, он радостно выносил все.

Проехав в последний день двадцать пять миль, Том и его спутники достигли Спрэга поздно ночью и остановились на окраине местечка, где виднелись палатки И повозки вновь прибывших охотников. Рано утром Тома и Стронгхэрла осадили будущие охотники, жаждущие услышать новости о стране бизонов. Первый вопрос всегда был о том, действительно ли на берегах Красной и других рек бизонов миллионы. А второй — выступают ли против охотников индейцы? И Том с готовностью отвечал на эти вопросы новичков.

Все эти расспросы, уход за лошадьми, завтрак удерживали Тома от того, чтобы скорее бежать к Милли. Стронгхэрл сказал, что он навестит семью Хэднолла позднее. Наконец Том поспешно вышел на почти пустынную улицу и только тогда понял, что еще слишком рано.

Дрожащей рукой он постучал в обитую парусиной дверь шалаша Хэднолла. Послышались голоса. Дверь приоткрылась, и показалось настороженное и выжидающее лицо миссис Хэднолл.

— Ах! — воскликнула она, и выражение лица ее изменилось как по волшебству. — Это Том вернулся с охоты!

— Я очень рад вас видеть, — ответил Том, едва удерживаясь от желания поцеловать миссис Хэднолл.

— Входите сюда, — радостно сказала та и потащила его на кухню.

— Не обращайте внимания на Сэлли, она только что встала… Том, я вижу по вашему лицу, что у мужа моего все благополучно?

— Конечно. Он много работает и загребает деньги. Вот письмо от него. Стронгхэрл тоже приехал и придет попозже.

Сэлли и миссис Бэрн столь же радостно приветствовали Тома, а привезенные им письма были приняты с восторженными восклицаниями. Том нетерпеливо смотрел на дверь, в которую вошла Сэлли, ожидая увидеть Милли. Но она не появилась.

— Где Милли? — с радостным нетерпением спросил он. Вопрос его произвел на женщин такое впечатление, как будто они вспомнили о чем-то тяжелом и неприятном. Сердце у Тома замерло.

— Милли? Она уехала, Том! — сказала миссис Хэднолл.

— Уехала? — растерянно повторил он.

— Вчера. Вы должны были встретиться с ней на южной дороге.

— На южной дороге?.. Нет, нет, — в отчаянии воскликнул Том. — Джэтт? Это он увез ее?

— Да. Он приехал накануне ночью, но мы узнали об этом только утром, — быстро продолжала миссис Хэднолл.

— С ним были его жена и два помощника. Джэтт продал три тысячи четыреста шкур и был пьян… Он напугал и меня, и бедную Милли.

— А я так боялся, что он приедет! — вырвался у Тома мучительный крик. — Милли говорила мне, чтобы я не оставлял ее. Зачем, зачем я не послушался?

— Странно, что вы не встретились с Джэттом, — заметила миссис Хэднолл.

— Он уехал с тремя своими повозками вчера днем. Они направились прямо к военной дороге. Мы следили за ними. Милли долго махала нам своим шарфом… Она была такая стройная и прелестная в костюме мальчика.

— В костюме мальчика? — недоумевающе проговорил Том. — Что вы говорите?

— Джэтт пришел сюда утром, — продолжала миссис Хэднолл. — Он был трезв, и вид у него был решительный. Он сказал Милли, что она должна собираться, чтобы ехать с ними. Жены его рядом не было, но мы встретили ее потом в лавке. Она показалась нам подходящей подругой для Джэтта. Ну конечно, Милли была страшно огорчена. Она не хотела ехать, но сказала, что ей придется покориться. Ведь он мог бы увезти ее и силой. Говорила она мало. Сначала написала письмо, я вам передам его, а потом уложила свои платья и белье. В три часа пришел Джэтт и принес мужские брюки, рубашку, куртку и шляпу для Милли. Он сослался на то, что из-за наступления индейцев военные власти распорядились увезти всех женщин из охотничьей зоны. Джэтт и решил одеть своих женщин в мужскую одежду. Милли пришлось обрезать ее прекрасные волосы. Потом она переоделась в костюм мальчика и ушла с Джэттом. Держалась она мужественно. Мы все понимали, что опасность ей грозит не только от индейцев. И еще сильнее встревожились, когда узнали вчера вечером от лавочника, что миссис Джэтт — эта бывшая жена какого-то бродяги и грабителя по имени Хэрдин, убитого прошлым летом в форту Додж. Вот и все.

— И этого достаточно, черт возьми! — сурово сказал Том, охваченный тревогой за Милли и негодуя на самого себя. — Что мне делать?.. Я мог бы догнать Джэтта. А дальше что?

— Я так и поступила бы! Постаралась бы найти ее скорей, — посоветовала миссис Хэднолл. — Вы должны вырвать ее из рук Джэтта, Расскажите об этом моему мужу, Он предпримет что-нибудь… Том, вот письмо Милли. Она плакала, когда передавала его мне.

— Благодарю вас, — торопливо сказал Том, взял письмо и хотел уйти.

— Приходите еще перед отъездом, — прибавила миссис Хэднолл. — Мы хотим послать письма и еще кое-что с вами.

— И скажите Дэву Стронгхзрлу, Том, — крикнула с порога Сэлли, — что если он сейчас же не придет ко мне, то не увидит меня целый день.

Оставшись один, Том поспешно открыл письмо Милли. Оно было написано чернилами на хорошей бумаге, и почерк был ровный и отчетливый.

Это письмо обрадовало и одновременно произвело угнетающее впечатление. Его мучило раскаяние, что он оставил ее одну. Это были худшие минуты в его жизни! Затем он второй раз прочитал письмо Милли, и мужество его окрепло. Эта смелая девушка взывает к нему! И он не обманет ее надежд, никогда не откажется от поисков, хотя и понимает, насколько они трудны.

Том продал шкуры Хэднолла по более высокой цене, чем тот получил за первую партию. Владелец склада не только подтвердил распространившиеся слухи, но высказал и свое мнение по этому поводу: цены на шкуры еще не достигли своего высшего предела. Сам он предложил так много, что Том стал сомневаться, стоит ли Хэдноллу продавать шкуры агентам из Додж-Сити. Он понял, что между фирмами, скупающими шкуры, существует конкуренция, и это выгодно охотникам.

— Теперь относительно индейцев, — тревожно сказал Том. — Какого вы мнения? Серьезно ли это?

— Послушайте, Доон, — внушительно ответил владелец склада. — Верьте тому, что говорят разведчики и опытные охотники. Они знают. Половина Техаса наводнена бывшими фермерами, временно превратившимися в охотников. Они не знают Запада. И многие из них будут перебиты. Все вы должны быть готовы к этому.

— А насчет грабителей, похищающих шкуры? Что вы знаете о них? — спросил Том.

— Почти ничего не знаю. Это не мое дело. Я покупаю шкуры у всех и каждого. Я не могу с подозрением относиться к охотникам.

— Знали вы молоденькую девушку, Милли Фэйр, которая жила здесь с миссис Хэднолл?

— Знал. Миссис Хэднолл сказала мне, что Джэтт — ее отчим — собирается переодеть ее мальчиком и увезти с собой. Костюм я ему продал, не зная, для кого он предназначен.

— Она моя невеста. Она ненавидит Джэтта и боится его.

— Вот в чем дело! — вырвалось у владельца товарного склада, и он сделал понимающий жест. — Донн, я не буду много говорить, но тут, по-видимому, дело неладное.

— Мне все это кажется ужасным! Что за человек Джэтт?

— Кем бы он ни был, это не имеет значения, — тихо ответил тот. — Но послушайте меня. Разыщите Джэтта и вырвите вашу невесту из его лап, даже если для этого вам придется убить его. Поняли?

В глазах своего собеседника Том увидел такой же яркий, блестящий огонек, как у Пилчэка.

— Да, понял, — твердо сказал Том.

Час спустя он быстро рысью гнал своих лошадей, направляясь на юг по военной дороге. И Стронгхэрлу было трудно поспевать за ним.

Глава IX

Находясь в пути с раннего утра и позднего вечера, Том Доон, не упуская из виду Стронгхэрла, возвращался обратно в охотничью область. Он всегда старался доехать к вечеру до какого-нибудь охотничьего лагеря. Каждый день начинался с надежды встретиться с Джэттом, а кончался горьким разочарованием.

На девятый день в полдень Том нагнал повозку, запряженную четырьмя лошадьми. Он поехал рядом и обратился к вознице со своим обычным вопросом.

— Джэтт? — переспросил крепкий старик, правивший лошадьми. — Нет, не слыхал этого имени. А ты, Сэм?

Его спутник тоже не мог припомнить такого имени.

— Мы встречали много охотничьих отрядов, но такого имени ни разу не слышали, — прибавил первый.

Тогда Том спросил, не видели ли они отряд из трех больших повозок с тремя мужчинами, женщиной и мальчиком.

— Большой отряд? Как будто да. У хозяина рыжая борода?

— Да, это Джэтт, — живо ответил Том.

— Он обогнал нас сегодня утром. Помню отлично, так как мальчик посмотрел на нас и помахал красным платком. У него большие черные глаза.

— Милли! — прошептал про себя Том. — Благодарю вас. Этот отряд я и ищу.

Надежда и решимость Тома усилились. Джэтт, очевидно, торопился к центру, где располагалось большинство лагерей и где его нетрудно будет найти, если Том не встретится с ним на дороге.

Вскоре Том доехал до полосы, где начинались лагери, и миновал первый из них. Он утешал себя надеждой, что Милли должна быть где-нибудь в этих местах.

Гремели выстрелы. Они были многочисленные и раздавались на обеих сторонах реки. Том переезжал из лагеря в лагерь. Некоторые были ему знакомы, большинство же были новыми. Ни на одной палатке и ни на одной повозке не увидел он красного шарфа. Перед закатом солнца подъехал он к лагерю Хэднолла.

— Не Том ли это? — крикнул Бэрн, первый заметивший его.

И Хэднолл тотчас вышел навстречу и чуть не расцеловал его, так он обрадовался.

— Вернулись так скоро? — радушно и громко заговорил он. — А мы много охотились. Трудно, но это настоящее золотое дно! Сколько вы получили за наши шкуры?

— На пятьдесят центов больше за каждую шкуру, — ответил Том, вынимая огромную связку банкнот.

— Может быть, и не следовало их еще продавать. А вот письма. Тут газеты, журналы, а остальные вещи в корзине под сиденьем.

— Как поживают мои? — спросил Хэднолл, пересчитывая деньги.

— Отлично. Лучшего и желать нельзя. Но моя… но Милли уехала, — ответил Том.

— Милли? Кто это? Ах да, ваша невеста. Я и забыл… Послушайте, Доон, вы похудели, плохо выглядите. Дорога утомила вас?

— Нет. Я очень встревожен. Расскажу вам сейчас, в чем дело…

— Том, я забыл сказать, что мы заплатим вам за то, что вы отвезли шкуры. По пяти долларов за день. Довольно?

— Очень благодарен, — устало ответил Том, усаживаясь, чтобы отдохнуть. — Теперь я вижу, что очень устал. Видите ли, я старался нагнать Джэтта. Он уехал из Спрэга с Милли на день раньше меня.

— Черт возьми! — вырвалось у Хэднолла. И довольное выражение вдруг сбежало с его лица. — До нас дошли плохие слухи об этом отряде Джэтта. Вы должны увезти Милли от них.

— Пока я еще не мог напасть на след Джэтта, — продолжал Том. — Он ехал впереди меня, хотя я не видел его повозок. Он должен быть где-нибудь здесь.

— Ну, мы найдем его, не беспокойтесь. Здесь, в лагерях, не место для женщин. Я убедился в этом, Том.

— Что произошло со времени моего отъезда?

— Друг мой, если бы я верил всему, что говорят, я удрал бы в Спрэг, — заявил Хэднолл. — Хотя признаю, что кое-что и правда. Сам я видел несколько убитых киоваев на берегу реки. Они напали на лагерь и стали переправляться через реку, а в это время охотники с другого берега отогнали их и перестреляли всех вместе с лошадьми.

— Я ожидал услышать худшее, — хладнокровно сказал Том.

— Вымойтесь и отдохните, — посоветовал Хэднолл. — Я займусь лошадьми. Думаю, что хорошо было бы нам поужинать. Но Пилчек запаздывает все эти дни. Он любит охотиться по вечерам. А что же не видно Стронгхэрла?

— Я видел Дэва, когда подъезжал к реке, — сказал Том. — А затем я замедлил ход. Так что очень отстать он не мог, если только повозка его не перевернулась.

Через некоторое время Дэв Стронгхэрл подъехал к лагерю. Лошади его устали, и сам он был утомлен, но необычайно разговорчив и оживлен. Тому показалось, что у Дэва что-то на уме и он очень заинтересован этим. Хэднолл встретил его так же радушно, как и Тома, задал те же вопросы и рассказал о тех же новостях.

Пока Стронгхэрл мылся, Дэнн и Ори Тэск приехали с дневной добычей в восемьдесят шесть шкур. Дэнн выгрузил сложенные шкуры на землю в нескольких шагах от лагеря, а Тэск распряг лошадей.

Ори Тэск уже несколько недель занимался охотой, но нисколько не изменился, разве что не казался таким упитанным. Опасности не изменили и выражения его лица, оно осталось таким же жизнерадостным и самодовольным. Он так же франтовски носил старую шляпу с широкими полями, и, как всегда, клок волос торчал из дыры на макушке.

Ори забросал Тома вопросами о Спрэге, но тот, проголодавшийся и задумчивый, отвечал ему кое-как. Тогда Ори в перерывах между едой стал обращаться к Стронгхэрлу, и вопросы его были теперь более настойчивы.

— Мистер Стронгсроу, — начал он, как всегда искажая фамилию Дэва, — видели ли вы мою… нашу… молодую спутницу в Спрэге?

— Нет, к сожалению, она уехала с Джэттом, — ответил Дэв.

— Мисс Сэлли уехала? — воскликнул Ори.

— Нет, я говорю о невесте Тома, Милли Фэйр, — сухо ответил Дэв.

— А мисс Сэлли вы видели?

— Конечно.

— Нет ли у вас письма от нее для меня? — с поразительной наивностью спросил Ори.

— Что? — разинул рот Дэв, едва не выронив изо рта кусок сухаря.

— У вас есть письмо для меня от Сэлли? — на этот раз уверенно повторил Ори.

— Что же, вы принимаете меня за гонца, развозящего почту?

— Вы долго были у нее? — с подчеркнутой вежливостью спросил Ори.

— Нет, не особенно долго.

— Я вас спрашиваю об этом потому, что если бы вы виделись с нею даже короткое время, то она все равно дала бы вам письмо для меня.

— Видел я ее около получаса. А потом, так как Том очень торопился ехать обратно, мы с Сэлли поспешили обвенчаться, — совершенно невозмутимо ответил Дэв.

Ори, пораженный, замолчал. Он как-то весь съежился и пошатнулся. Том хотел засмеяться, но не решился на такую неделикатность. Хэднолл нахмурился.

— Дэв, не следует так дразнить Ори, — строго сказал он. — Ори имеет такое же право интересоваться Сэлли, как и вы. Если она послала ему письмо, отдайте ему.

Дэв покраснел.

— Она не посылала никакого письма, — заявил он.

— Верно ли это? — подозрительно спросил Хэднолл. — Я не очень доверяю вам, Дэв.

— Это вам только так кажется. Я не лгу.

— Отлично. И не говорите глупых слов о женитьбе на Сэлли, чтобы подразнить Ори. Это нехорошая шутка!

— Хозяин, я не дразню его и не шучу, — решительно заявил Дэв.

— Что? — воскликнул Хэднолл.

— Я и Сэлли повенчались.

— Вы повенчались? — в гневе закричал Хэднолл.

— Да, сэр. В Спрэге был проездом пастор, и мы с Сэлли решили, что это удобный случай повенчаться. Так мы и сделали.

— Не спрашивая разрешения у меня, ее отца?

— Вас не было там. Сэлли согласилась, и мы подумали, что сможем сказать вам об этом потом.

— А у ее матери вы попросили разрешения? Она была там!

— Нет. Я хотел, но Сэлли сказала, что ее мать не считает меня подходящей парой.

— Так вы тайно повенчались с моей девочкой? — завопил Хэднолл, вне себя от бешенства.

— С девочкой? Сэлли взрослая женщина. Видите ли, Хэднолл, я и не предполагал, что вы будете в восторге, но думал, что отнесетесь к этому благоразумно. Мы с Сэлли все равно поженились бы по окончании этой охоты. Я хотел только, чтобы кому-нибудь достались мои деньги, если меня убьют здесь. Что же плохого в моем поступке?

— Вы не спросили моего разрешения! — громовым голосом крикнул Хэднолл. — Вот в чем дело! И я намерен рассчитаться с вами и хорошенько поколотить вас!

Эта угроза не произвела большого впечатления на Стронгхэрла.

— Если вам так хочется, пожалуйста, — хладнокровно ответил он.

Пилчэк молча забавлялся этим столкновением. Ори Тэск наслаждался отмщением. Бэрн был и смущен, и доволен, а старик Дэнн не мог скрыть своего удивления. Что же касается Тома, то он чувствовал, что может произойти драка, но не верил, что дело зайдет так далеко.

— Идем! — громко крикнул Хэднолл, поднимаясь во весь рост. Он был вдвое выше Стронгхэрла и мог сразу свалить его. Стронгхэрл медленно встал наконец, встревоженный, но решительный и готовый постоять за себя.

— Признаю, что вы можете меня поколотить, Хэднолл, — сказал он. — Если это успокоит вас, то давайте драться.

Такой ответ, по-видимому, изменил настроение Хэднолла. Закинув назад свою лохматую голову, он разразился громким Хохотом. Пилчэк тоже рассмеялся, и остальные, кроме Дэнна, присоединились к нему. Хэднолл окончательно пришел в себя и протянул свою загорелую руку Стронгхэрлу.

— Дэв, я рассвирепел, вспылил, но как вы, чудак, могли серьезно подумать, что я буду драться с вами из-за Сэлли! Черт с вами, я рад за Сэлли и за вас, хотя вы и не спросили моего разрешения. Желаю вам счастья и долголетия!

И хладнокровный Стронгхэрл не устоял: по его внезапному смущению и растерянному ответу было видно, как глубоко он тронут таким искренним пожеланием. И поздравления остальных он принял не столь спокойно, как можно было от него ожидать. Ори Тэск показал себя с наилучшей стороны, искренне и мужественно выказав свое дружеское чувство.

Этот инцидент и рассказы о новостях из Спрэга отняли столько времени, что отряд Хэднолла еще не скоро приступил к работе над добытыми шкурами и не скоро улегся спать, в чем все сильно нуждались.

Хэднолл поручил охотникам своего отряда, когда они разъедутся на охоту, присматриваться к новым лагерям и расспрашивать повсюду о Рэндолле Джэтте.

— Том, мы не можем совсем бросить работу, но некоторое время будем уделять поискам, — сказал он. — Перевозить шкуры на повозке буду я, а вы пока можете объехать оба берега реки. Я уверен, что мы скоро найдем Милли.

— А что потом? — спросил Том, взволнованный его уверенностью.

— Это уже предоставьте мне, — сурово вставил Пилчэк. И Том почувствовал в словах разведчика что-то недоговоренное.

Прошло несколько дней, но никаких следов отряда Джэтта обнаружить не удалось. Охотники проехали миль десять вверх и вниз по реке, по ее западному берегу, однако лагеря с тремя повозками не нашли.

— Я уверен, что Джэтт где-нибудь на берегу, — утверждал Пилчэк. — Тут повсюду разбросаны охотничьи отряды, и шкур для него предостаточно.

— Что же мне делать? — настойчиво спрашивал Том.

— Вы можете заняться этим как следует, — ответил разведчик. — Это займет пару дней. Поезжайте вниз по реке миль около двадцати, затем переправьтесь через нее и возвращайтесь по другому берегу. Если никаких результатов не будет, поезжайте вверх по реке… Расспрашивайте обо всем, в том числе и об индейцах.

Том оседлал Дести и, хорошо вооруженный, с небольшим запасом пищи и воды и с подзорной трубой, отправился в путь. Двое суток он ездил по берегам реки, но ничего не нашел. С тяжелым сердцем возвращался он в лагерь Хэднолла. День уже близился к концу, но было еще светло, и Том удивился, увидев своих товарищей в лагере. Там, по-видимому, были и другие охотники. Они стояли кучкой и оживленно беседовали. Том погнал свою лошадь рысью, а затем и вскачь. Что-то произошло в лагере… Он чувствовал это. В груди у него похолодело.

Ори Тэск, ближе всех стоявший к спрыгнувшему с седла Тому, плакал. Дэнн, какой-то растерянный, сидел рядом с ним. Бэрн Хэднолл закрыл лицо руками. Стронгхэрл и Пилчэк беседовали с группой охотников в семь или восемь человек, среди которых Том узнал людей из соседних лагерей. И все они были с ружьями. Тома поразило лицо Пилчэка — суровое, холодное, замкнутое, с тонкими сжатыми губами и с узкими прищуренными глазами.

— Что… случилось? — задыхаясь, воскликнул Том.

Бэрн Хэднолл поднял голову:

— Отец убит индейцами.

— О, не может быть! — в отчаянии крикнул Том.

— Да… Я видел, как его убили… и едва спасся сам… — ответил Бэрн, и в голосе его слышалось глубокое страдание.

— Как? Когда? Где? — быстро спрашивал Том, потрясенный до глубины души.

— Это все неосторожность отца. О, если бы он слушался Пилчэка…

— Было это часа два тому назад. Я находился в четырех или в пяти милях на запад отсюда, когда увидел несколько индейцев. Они скакали прямо на нас. Я сдирал шкуру с бизона и укрылся за тушу. Отец был на расстоянии четверти мили, объезжал кругом небольшое стадо, непрерывно стреляя. И ничего не видел, как вдруг увидел, что уже слишком поздно. Индейцы неслись как вихрь. Они набросились на отца. Я увидел струйку дыма и услышал выстрелы. Отец свалился с лошади. Тогда индейцы окружили его, стреляя, вопили, скакали, как размалеванные дьяволы… Затем они бросились в лес. Некоторые спешились, другие подъехали к повозке и к лошадям. Заметив меня, они погнались за мной. Мне пришлось лететь вовсю. Они гнались за мной чуть ли не до самого лагеря… Том, я знаю теперь, что значит свист нуль…

— Он там… на равнине… убитый?.. — спросил Том.

— Это так же несомненно, как смерть, — торжественно ответил Бэрн. — Кто расскажет об этом матери и Сэлли?

— Но мы… должны поехать… посмотреть… найти его…

— Об этом позаботится Пилчэк, Том, — ответил Бэрн. — Он говорит, что это были команчи и их было довольно много. Подождем до утра. Соберем несколько отрядов и тогда поедем и похороним отца.

Том был потрясен. Катастрофа, которую так настойчиво предсказывал Пилчэк и от которой предостерегал его владелец склада в Спрэге, наконец разразилась. Умный, симпатичный, добродушный Хэднолл убит. Это было ужасно…

— Поторопитесь поужинать засветло, — сказал подошедший Пилчэк. — Не надо разводить костер сегодня ночью. Думаю, опасности нападения нет никакой, но мы должны выставить сторожевые посты, чтобы не подвергаться риску.

Работы по лагерю должны были идти своим чередом, и Том помогал Дэнну и Ори Тэску. Остальные охотники разошлись, условившись, что будут охранять ночью свои лагеря и вернутся обратно утром.

— Старуэлл, мы составим план действий на завтра после того, как похороним Хэднолла, — сказал разведчик.

— План может быть только один, — ответил тот, худой и сильный на вид человек. — Мы, охотники, должны собраться вместе и выследить этих команчей.

— Вы правы, Стар, — сурово сказал Пилчэк. — Но это не так просто. Уверяю вас, убийства Хэднолла вполне достаточно для этих краснокожих. Они удрали. И убегут в Стэкед Плэнс. А нам теперь надо хорошо подготовиться… Если есть адское место на земле, так это Стэкед Плэнс…

Ужин без Хэднолла прошел тоскливо. То, что он лежал мертвый, убитый, наверное, изуродованный там, на равнине, казалось Тому чудовищным. Он не мог есть. Он бродил вокруг лагеря, и мало-помалу потрясение вызвало в нем мысли о непреложном выводе. Однако не следовало рассказывать Пилчэку о том, что творилось в его душе.

На сторожевом посту Том стоял вместе с Стронгхэрлом. Протяжный вой степного волка среди ночи теперь произвел на них совсем другое впечатление… Дикий Запад впервые показывал им свои зубы…

Глава X

Пилчэк поднял всех рано. Когда Том вышел, костер уже ярко пылал, а с востока доносился глухой раскат грома.

— Надвигается гроза, — сказал он разведчику, приготовлявшему завтрак.

— Гроза может быть, но не с громом и молнией, — ответил Пилчэк. — Шум, который вы слышите, не знаком вам. Это бизоны бегут в панике.

— Вот как?.. Похоже на раскаты грома.

— Да, мы, старые охотники, говорим, что стадо бежит, как гром гремит. Но это убегает не главное стадо. Что-то напугало бизонов. Вероятнее всего, их вспугнули индейцы. Они уже целый час бегут на юг. Бизонов здесь, оказывается, больше, чем я предполагал.

— Да, когда я объезжал реку, видел, что бизоны рассеяны на громадном расстоянии, — сказал Том.

— Я чувствую запах дыма и должен сказать, Доон, что все это мне не нравится. Если главное стадо побежит в панике, то беда! Я предпочел бы тогда забраться на верхушку горы в Стэкед Плэнс. Хотя все равно мы попадем туда.

— Вы хотите преследовать и нагнать команчей? — спросил Том.

— Да. Это необходимо сделать, если мы хотим спокойно охотиться на бизонов.

Бэрн Хэднолл подошел к костру с измученным, страдальческим лицом, но теперь он был спокоен. Как всегда, он позавтракал и принялся за обычную работу. Вскоре к лагерю подъехал Старуэлл со своими товарищами. Все они были хорошо вооружены, и вид у них был весьма воинственный.

— Джюд, что вы думаете об этом паническом бегстве бизонов? — спросил он, поздоровавшись.

— Особенного значения я этому не придаю, но мне эта не нравится. После похорон Хэднолла мы посоветуемся, что нам делать, — сказал Пилчэк. — К этому времени, я думаю, здесь соберется много охотников.

— Харди проехал двадцать миль вниз по реке и вернулся сегодня поздно ночью. Он говорит, что все отряды вышлют сюда своих представителей.

— Отлично. Лошади у нас были всю ночь на привязи, и оседлаем мы их мгновенно.

Берн поехал во главе группы всадников к месту вчерашней трагедии. Утро было жаркое. Равнина за рекой скрывалась за облаками пыли. Топот бегущего стада почти не доносился.

Приблизительно через полчаса всадники увидели на равнине ряд темных точек. К ним и направился Бэрн Хэднолл. Это были убитые и неободранные бизоны. Бэрн остановился около первой туши полу-ободранного бизона.

— Я был здесь, когда индейцы показались из-за того хребта, — сдавленным голосом сказал он. — Отец, должно быть, лежит там. Он указал вдаль, где на траве валялись темные мохнатые туши убитых бизонов. Теперь впереди всех оказался Пилчэк. Своими зоркими глазами он, несомненно, увидел тело Хэднолла, ибо сказал Бэрну:

— Думаю, что будет благоразумнее для вас не смотреть на него.

Бэрн, не ответив, продолжал скакать. Всадники рассыпались. Некоторые погнали своих лошадей, другие придержали их. Передние спешились.

— Пусть кто-нибудь задержит Бэрна! — крикнул Пилчэк. Хотя несколько всадников, в том числе Том, и старались его удержать, но сделать этого не удалось. Бэрн не хотел последним увидеть останки отца.

— Да, это дело рук команчей, — резко сказал Пилчэк, увидев огромное тело Хэднолла, полуобнаженное и обезображенное. Судя по многочисленным ранам, оно все было изрешечено пулями. С черепа была содрана кожа вместе с волосами, лицо изрублено, живот вспорот, а из глубокой раны торчал засунутый туда кусок бизоньего жира. Охотники, потрясенные этим зрелищем, стояли молча. У Бэрна Хэднолла вырвался страшный крик.

— Уведите его, — распорядился Пилчэк. Когда несколько охотников отвели Бэрна в сторону, разведчик прибавил: — Какой упрямый! Все-таки посмотрел… Полезно было бы показать такое зрелище всем новичкам! А теперь я послежу, не появится ли где-нибудь команчи, а вы похороните бедного Хэднолла. Поторопитесь! Я нисколько не удивлюсь, если краснокожие покажутся вон из-за того холма.

Киркой и лопатой вырыли глубокую могилу и опустили туда закутанное в одеяло тело Хэднолла. Затем засыпали яму землей и сильно утрамбовали, так беспечный, веселый и добродушный Хэднолл нашел свое последнее пристанище в незаметной могиле в прерии, со всех сторон обвеваемой ветрами.

Пилчэк обнаружил следы повозки и команчей в направлении к Стэкед Плэнсу.

— Так мы и предполагали, Стар, — заявил разведчик.

— Да, — ответил Старуэлл. — Они украли повозку, лошадей, ружья, шкуры — все, что было здесь у Хэднолла.

— Думаю, мы еще сегодня услышим кое-что об этой шайке. Индейцев было, вероятно, человек пятьдесят. И обыкновенно они совершают набеги в нескольких местах сразу.

— Джюд, а по-моему, они не должны были увозить с собою повозку, если намеревались совершить еще набег, — сказал Старуэлл.

— Признаюсь, вы правы. Ну, нам надо торопиться обратно в лагерь.

Больше тридцати охотников, представителей ближайших отрядов, собрались в лагере, когда всадники вернулись, выполнив свой печальный долг. Все жадно расспрашивали о последних событиях, а некоторые и сами делались новостями.

Один из охотников, седой старик, решительно заявил:

— Клянусь, сейчас нам следует оставить в покое бизонов и заняться индейцами!

Это мнение, несомненно, преобладало.

— Прежде чем говорить об организации наших действий, послушаем, что произошло за это время, — сказал Пилчэк.

Охотники сгруппировались в тени деревьев. Разведчик кратко рассказал, в каких условиях был убит Хэднолл, и добавил, что свои выводы и планы он изложит позже. Затем он стал по очереди расспрашивать всех приехавших охотников.

Лагерь Рэсбона, в тридцати милях к западу, был сожжен команчами. Повозки и лошади были уведены, а люди едва спаслись. Это произошло третьего дня. Стоянка двух охотников, имена которых были неизвестны, также подверглась нападению индейцев, по-видимому из той же шайки. Люди были в это время на охоте. Вернувшись, они нашли все разрушенным и разбросанным. А повозки, шкуры, палатки, амуниция и упряжь были украдены.

Один из приехавших с низовья реки сообщил, что группа всадников, по-видимому индейцев, подожгла траву в прерии в различных местах, на далеком расстоянии друг от друга, обратив в паническое бегство несколько стад бизонов.

Большинство представителей с верховья реки не сообщило ничего особенного, кроме того, что замечено возбужденное состояние животных главного стада. Затем встал худощавый человек, не знакомый охотникам Пилчэка, и заявил:

— Я могу кое-что рассказать. Мое имя Робертс. Я принадлежу к отряду Сол Уайта по ту сторону реки. Сегодня утром началось паническое бегство бизонов на нашем берегу, и меня послали на разведку. Я переправился через реку в двух милях отсюда. Я не знаю эту реку и выбрал плохое место для переправы. И вдруг попал в лагерь, который был так замаскирован, что я даже не сразу заметил его. Но я почувствовал запах дыма и скоро увидел, что горят палатки, повозки и шкуры. Там валялись два обнаженных скальпированных трупа, из животов которых торчали воткнутые сучья. Я поспешил сюда, чтобы найти кого-нибудь и рассказать об этом.

— Я хотел бы посмотреть на этот лагерь, — сказал, поднимаясь, Пилчэк. — Кто хочет, поедемте со мной, остальные оставайтесь здесь. Стар, я хочу, чтобы вы поехали со мной. Робертс, поезжайте впереди и укажите нам дорогу.

Том предпочел остаться в лагере. Он чувствовал, что с него довольно и того ужасного зрелища, которое он уже видел. Бэрн Хэднолл тоже отказался ехать. А Ори Тэск поехал вместе с Пилчэком. Том старался найти работу, чтобы отвлечь свои мысли от трагического конца Хэднолла и предстоящего преследования индейцев.

Пилчэк со своими спутниками так долго не возвращался, что охотники разъехались по своим лагерям, обещав снова приехать завтра.

К середине дня разведчик и сопровождавшие его вернулись. Пилчэк был весь мокрый и грязный, и настроение у него стало еще мрачнее и озлобленнее.

— Доон, я человек резкий и прямой, и поэтому соберитесь с духом и не нервничайте, — сказал он, пронизывая Тома своими узкими глазами.

— Что… вы хотите сказать? — спросил Том, чувствуя внезапный страх. Изумленный и растерянный, он не мог ни на чем сосредоточиться.

— Лагерь, в который привел меня Робертс, — это лагерь Джэтта. Но я думаю, что Джэтт с девушкой спасся, — сообщил Пилчэк.

Земля, казалось, заколебалась под Томом. Ноги у него подкосились, и он опустился на пень.

— Не смотрите так, — сурово сказал Пилчэк. — Я говорю вам, что девушка убежала, Старуэлл думает, что индейцы увели ее с собой, но я уверен, что он ошибается.

— Джэтт! Милли! — едва мог выговорить Том.

— Успокойтесь, держите себя как мужчина, — сказал Пилчэк сочувственным тоном. — Вы говорили, что ваша невеста вывесит красный шарф в том месте, где будет находиться, и это будет условным знаком для вас. Узнаете вы это?

Он вытащил и показал ему испачканный красный шарф. Дрожащими руками Том взял его.

— Это шарф Милли, — еле слышно произнес он.

— Я так и думал. Нам и не нужно было этого доказательства, чтобы узнать лагерь Джэтта. Я и так понял бы это. Люди, на трупы которых натолкнулся Робертс, принадлежат к отряду Джэтта. Я узнал маленького рыжего возницу, а другой был Фоллонсби. Имя его я слыха в Спрэге.

Том наконец нашел в себе силы выслушать подробный рассказ Пилчэка.

— Да, тут дело запутанное, — сказал разведчик, усаживаясь и вытирая потное лицо. — Посмотрите на мои сапоги. Я чуть не потонул, черт возьми. Лагерь у Джэтта был в таком месте, куда никогда не попали бы ни индейцы, ни охотники, если бы только они не сделали того же самого, что сделал Робертс. Перейти реку в таком месте! Доон! Этот Джэтт — вор и грабитель. Он похищал шкуры, и в отряде у него были подозрительные люди. Команчи уничтожили его лагерь, та же шайка, которая убила Хэднолла, это верно. Но я предполагаю, что Джэтт удрал в повозке еще до появления индейцев. Фоллонсби и другой парень были убиты до того, как туда попали индейцы. Они застрелены игольчатым ружьем. А я готов поспорить, что у команчей нет игольчатых ружей. Так или иначе, они были скальпированы и изуродованы и из вспоротых животов у них торчали сучья. Старуэлл согласен со мной, что эти люди были убиты до того, как туда попали индейцы.

— Так, значит… Джэтт… убежал? — запинаясь, спросил Том.

— Думаю, что да. Я видел отчетливые следы колес и маленькие следы ног Милли на песке, как раз там, где она садилась в повозку. Следы колес вели на северо-восток, в сторону от реки, чтобы можно было объехать с востока охотничьи лагери. У Джэтта был тяжелый груз, так как следы колес врезались в землю глубоко. К повозке были привязаны оседланные лошади.

— Где вы нашли шарф Милли? — вдруг спросил Том.

— Он был привязан сзади к навесу повозки. Часть парусины сгорела. Были там и другие вещи, например полотенце и передник, они так и висели, как их повесили после употребления.

— О, эти вещи Милли! — воскликнул Том и весь затрепетал при мысли о том, какой страшный смысл мог заключаться в словах Пилчэка.

— Вот так обстоит дело. Об остальном, право, трудно догадаться, — продолжал Пилчэк. — Мне неприятно рассказывать вам это, Донн, потому что все очень подозрительно… Я нашел след окровавленного тела, а может быть, и не одного, которое тащили к берегу и спустили в реку. Тут я и вымок. Река там глубокая, и есть водоворот. Если бы у нас был багор и лодка, мы могли бы обыскать реку, а сейчас можем только выжидать. Через несколько дней тела всплывут. Я склоняюсь к мысли, что тот, кто убил Фоллонсби и другого, виноват и в кровавых следах, ведущих к реке. Но я не уверен в этом. Старуэлл в некоторых пунктах не согласен со мной. Признаю, что его мнение заслуживает внимания. Что же касается меня, то я уверен только в двух обстоятельствах: там произошла драка, может быть, убийство, и затем кто-то уехал вместе с девушкой. Потом явились команчи, уничтожили лагерь и скальпировали убитых.

— Послушайте, разведчик, — прервал его Робертс, — вы забыли одно важное обстоятельство. Индейцы попытались преследовать повозку по ее следам.

— Ах, я и забыл об этом, — ответил разведчик, отводя глаза от Тома. — Джэтт уехал вовремя, и если он ехал всю ночь…

— Но, по-видимому, он не предвидел набега индейцев, — живо перебил его Том.

— Возможно. Как бы то ни было, Джэтт почему-то убежал и скрылся. Он далеко уедет, прежде чем остановится, — закончил Пилчэк, готовый надеяться на лучшее.

От Тома не укрылось угрюмое выражение худого лица Пилчэка, и он почувствовал мрачное отчаяние. Увезли ли девушку индейцы или Джэтт — и то и другое казалось одинаково страшным. Том ушел к себе в палатку, бросился на постель и весь отдался мучительным переживаниям.

Пилчэк с группой присоединившихся к нему охотников решил сразу же выступить против команчей. Они объехали все лагери в южном направлении и набрали еще двадцать семь добровольцев, готовых следовать за Пилчэком до конца. Среди них были и дружески настроенные проводники — индеец по имени Медвежья Лапа и мексиканец, знавший каждую тропинку и каждый ручеек в дикой области Стэкед Плэнс.

Однако вскоре, к огорчению Пилчэка, из ста охотников, согласившихся принять участие в походе, семьдесят пять отказались. Многие из них снова принялись за охоту на бизонов, не обращая внимания на опасность и руководствуясь только эгоистическими побуждениями.

На последнем совещании охотников, где Пилчэку так и не удалось убедить большую часть собравшихся следовать за ним, он обратился к ним с язвительным упреком:

— Я могу сказать только, что вы будете прятаться и зарабатывать деньги в то время, когда мы будем драться и защищать вас…

Один из отказавшихся был молодой парень, то имени Косгров, пьяница и крикун, с которым у Тома Доона вышла ссора по этому поводу.

Том был верным и неутомимым последователем Пилчэка как из преданности самому делу, так и из желания нагнать команчей, которые, как он был теперь уверен, убили или увезли Милли Фэйр. Несомненных доказательств бегства или смерти Джэтта найдено не было, но различные неясные слухи по этому поводу и ряд разграбленных лагерей, расположенных в северном направлении, отняли у Тома последние остатки надежды. Поэтому он был нетерпим к той алчности и эгоизму, которые проявили некоторые охотники.

Косгров громче, чем всегда, выражал свое мнение.

— К черту индейцев, — сказал он. — Я буду по-прежнему охотиться на бизонов. Какое мне дело до тех, кто погонится за дикарями.

— Косгров, вы-то там и не нужны, это точно, — заметил Том.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил тот, и красное одутловатое лицо его исказилось. Он вызывающе посмотрел на Тома. Присутствующие никак не прореагировали на их слова.

— Я хочу сказать, что нам не нужны такие парни, как вы, — ответил Том.

— А почему нет? Разве Пилчэк не звал меня сюда?

— Конечно, он созвал сюда около ста человек, но многие из них, как и вы, испугались!

— Что? — яростно крикнул Косгров.

— Мы обойдемся без таких трусов, как вы, — ответил Том, поднявшись, готовый ринуться вперед.

— Вы лжец! — завопил Косгров, угрожающе шагнув к нему.

Том сшиб его с ног. Тогда Косгров, отчаянно ругаясь, встал на колени и схватился за ружье. Все отхлынули в стороны, все, кроме Пилчэка, который вышиб наведенное ружье из рук Косгрова и далеко отбросил его.

— Эй, вы! — сурово крикнул разведчик. — Это рискованно — хвататься так за ружье! Советую вам успокоиться!

— Зачем же? — громким голосом заявил Том. — Пусть берет свое ружье!

Пилчэк обернулся и увидел, что Том стоит выпрямившись, с ружьем в руке.

— Ты, молодой петух! — удивленно и недовольно крикнул Пилчэк. — Оставь ружье и отправляйся живей в лагерь!

Так дикая, жестокая атмосфера охоты на бизонов наложила в конце концов печать и на Тома Доона.

Инцидент имел последствия, хотя на Тома Доона он не произвел большого впечатления.

Один из ближайших помощников Пилчэка — техасец по имени Харкэуэй — был опасным человеком в ссоре. Он видел, как Том сшиб с ног молодого Косгрова. А затем счел себя обиженным словами некоего Хэрда, который принадлежал к тому же отряду, что и Косгров. Хэрд высказался против похода Пилчэка, что вызвало резкую отповедь Харкэуэя. Присутствующие разняли их. А потом они встретились снова в лагере Старуэлла. Хэрд был пьян, а Харкэуэй не уклонялся от ссоры. Хэрд снова заговорил о плане Пилчэка и грубо издевался над ним. В ответ Харкэуэй заклеймил тех охотников, которые были готовы возложить на отряд Пилчэка всю тяжесть борьбы с индейцами, и презрительно резко разговаривал с самим Хэрдом. Тогда тот выстрелил в Харкэуэя из-за кучки присутствующих. Затем последовала свалка, во время которой техасец убил Хэрда и ранил одного из его друзей.

Эти столкновения, слух о которых распространился по всем лагерям, сильно обострили обстановку и разделили охотников этой местности на две партии. И оказалось, что большинство на стороне таких людей, как Хэрд и Косгров. В поход с Пилчэком решили отправиться немногим более пятидесяти человек, и почти столько же осталось для охраны лагерей. Они должны были продолжать охоту на бизонов, но только на определенном расстоянии от лагерей и всегда на виду у разведчиков, разъезжающих по прерии. Около двадцати отрядов численностью в семьдесят пять человек не решились ни выступить против индейцев, ни остаться в лагерях и уехали в форт Эллиот и в Спрэг.

Глава XI

Отряд Пилчэка состоял из пятидесяти двух человек, большинство из которых было вооружено обычными охотничьими ружьями. У каждого было по крайней мере по двести патронов. Четыре повозки со съестными припасами, палатками, овсом для лошадей и необходимыми санитарными средствами были поручены заботам четырех лучших возниц.

Отряд разделился на три группы. Одной — в двадцать человек — командовал Пилчэк, а двумя другими — по шестнадцать человек — старые, опытные охотники. Так удобнее было располагаться лагерем. Кроме того, всегда были наготове три боевые единицы.

Том Доон был в группе Пилчэка вместе со Стронгхэрлом, Бэрном Хэдноллом, Ори Тэском, Старуэллом, Харкэуэем, индейцем по имени Медвежий Коготь, Робертсом и другими знакомыми Тому охотниками, опытными и бесстрашными в бою.

Пилчэк, Медвежий Коготь, Старуэлл и Том составляли авангард, ехавший на две мили впереди остальных всадников. У обоих разведчиков и у Старуэлла были мощные подзорные трубы. В арьергарде были три отборных охотника под командой Харкэуэя. Отряд держал путь прямо на Стэкед Плэнс и делал по пятидесяти миль в день. На ночь выставлялся усиленный караул.

На четвертый день экспедиция достигла восточной части Стэкед Плэнс. И разведчик-мексиканец повел ее прямо к тому месту, где еще недавно была обширная стоянка команчей. Они снялись с места несколько дней тому назад, несомненно проведав о походе против них. Тут же были найдены и следы повозки Хэднолла. Так как было уже поздно, решили устроить здесь стоянку для всех трех групп отряда. Когда поужинали, привязали лошадей и выставили караул. Пилчэк стал совещаться с разведчиками и наиболее опытными охотниками. Было решено остаться в этом лагере и завтра, а несколько человек выслать на разведку с целью найти местопребывание команчей.

На следующий день мексиканец, который ходил на разведку один, вернулся с известием, что нашел главную стоянку команчей. По его сообщению, большой отряд индейцев расположился лагерем в тростниках, и их лазутчики, несомненно, заметили его.

А на другой день они обнаружили, что индейцы, у которых было около ста лошадей, поспешно снялись со стоянки в тростниках, поднялись на равнину и рассыпались в разных направлениях. Их следы на равнине прерывались в нескольких местах. Медвежий Коготь и ехавший рядом с ним мексиканец внимательно всматривались в еле различимые следы на незаросшей травой почве, которые затем исчезли окончательно.

Охотники перенесли свой лагерь на десять миль к западу, в пустынное место, недалеко от которого Медвежий Коготь прекратил накануне поиски следов команчей. Три для поисков на большом расстоянии не привели ни к чему. И лагерь пришлось перенести снова, на этот раз, по указанию индейца, в дикую скалистую местность.

— Думаю, что нам следует больше полагаться на наши подзорные трубы, чтобы увидеть их раньше, чем они заметят нас, — сказал Пилчэк.

Когда на следующее утро солнце только что поднялось и сумрак рассеялся, Пилчэк с обоими разведчиками и несколькими охотниками уже стоял на вершине голой скалы. Вокруг поднимались извилистые ряды серых скал, напоминавшие огромное взбаламученное море, пустынное и однообразное. То тут, то там виднелись чахлые верхушки кедров. Но на большой части этой оголенной местности никакой зелени не было. Белые охотники видели только волнующую красоту этого пейзажа, но не могли разобраться ни в расстояниях, ни в размерах того или иного объекта, ни в его окраске. Пилчэк долго глядел в свою подзорную трубу.

— Я уверен, что все эти извилистые проходы ведут вниз, к большой дороге в тростниках, — сказал он, передавая трубу Старуэллу.

— Согласен с вами и бьюсь об заклад, что команчи там, — ответил Старуэлл, в свою очередь передавая трубу ближайшему соседу.

Том долго смотрел на это великолепное дикое нагромождение скал, и жуткий трепет охватил его. Рядом с Томом стоял индеец Медвежий Коготь. И так неподвижна, так напряженна была его поза, когда он смотрел своими темными, пронизывающими глазами вдаль, что Том со страхом почувствовал, как надвигается какое-то важное, потрясающее событие. Пилчэк тоже заметил это, ибо стоя за индейцем, он не сводил с него глаз.

Медвежий Коготь, ростом шести футов, гибкий, худой и стройный, чем-то напоминал орла. На его бронзовом бесстрастном лице были видны следы краски. Вокруг шеи висело ожерелье из медвежьих когтей, откуда и произошло его прозвище. В закрученный клок волос на макушке были воткнуты перья из хвоста какой-то птицы. На руках блестели стальные браслеты. Он был весь обнажен, и только бедра были обмотаны куском материи, украшенной бусами.

— Мне! — хрипло пробормотал он, протягивая руку к трубе Пилчэка и не отрывая глаз от того, что привлекло его внимание. Обеими руками поднес он трубу к глазам. — Уу! — тотчас воскликнул он.

В этот момент напряженное возбуждение наблюдающих достигло высшего предела. Пилчэк едва сдерживал нетерпеливого Старуэлла. Том почувствовал, как холодная дрожь пробежала по его телу, а затем, когда индеец проговорил: «Команчи!», его бросило в жар. Он подумал о Милли Фэйр.

Медвежий Коготь крепко держал трубу и, отодвинувшись от стекла, указал Пилчэку, на какое место ему встать. Он старался не сдвинуть с места трубу, чтобы увидеть как раз то, что привлекло его внимание.

Пилчэк с волнением смотрел в трубу, которая сначала слегка дрожала, а потом замерла в его руке. Стоявшим рядом казалось, что он никогда от нее не оторвется. Наконец он сказал.

— Клянусь, он прав. Я различаю… Индейцы там, среди тростников… Старуэлл, посмотрите… Направьте сюда, на этот ближайший обломок скалы. Он на одной линии с тем высоким красноватым утесом. Ищите у самой его подошвы…

Теперь и остальные взялись за подзорные трубы, и многим охотникам удалось заметить команчей раньше, чем они скрылись.

Тут же устроили совещание. Расстояние равнялось приблизительно десяти милям, и казалось невероятным, что индеец смог что-то увидеть и взял трубу, чтобы проверить поразительную остроту своего зрения. Мексиканец, хорошо знавший топографию этой дикой скалистой местности, обещал к раннему утру следующего дня провести отряд Пилчэка к тому месту, где находились команчи. После этого охотники спустились с вершины и вернулись в лагерь.

Позднее Пилчэк с разведчиками решили найти хорошо замаскированное место в тростниках, где можно было бы оставить повозки и лошадей под небольшой охраной. Такое место они нашли в нескольких милях по направлению к стоянке индейцев.

В предрассветных сумерках сорок охотников выехали из лагеря, следуя за мексиканцем и Пилчэком. Все молчали. Глухой топот лошадей был неслышен даже на небольшом расстоянии. Ехали то шагом, то рысью, в зависимости от того, что было под ногами. Спешились в намеченном месте среди густых кустарников и привязали лошадей. Пилчэк оставил двух человек на страже, а остальных повел пешком вслед за мексиканцем.

Не прошли они и четверти мили, как мексиканец шепнул что-то, опустился на колени и руки и очень медленно и не производя абсолютно никакого шума пополз. Пилчэк и остальные, по двое — по трое в ряд, бесшумно следовали вплотную за ним. Нервы у всех были напряжены до предела. Том Доон еще никогда не испытывал такого напряжения. Прямо перед ним расстилалась неведомая земля, и она, неизвестно где, таила в себе опасность, с которой придется встретиться лицом к лицу… Том, считая, что слишком шуршит травой, напрягал мускулы, чтобы ползти неслышно. Он весь был погружен в это. Вдруг Пилчэк шепнул:

— Тсс!.. — и все остановились.

Том увидел перед собой отлогий спуск в какой-то овраг протяжением в несколько акров, заросший травой. Посредине оврага протекал ручей, и его тихое журчание было единственным звуком, нарушавшим тишину утра. Десятки индейских малорослых лошадей паслись, стояли или лежали на этом своеобразном лугу. Не было видно ни одного индейца. Но так как свет был еще серый и тусклый, полной уверенности в этом не было. Пилчэк приподнялся, выглянул из-за скалы и осмотрел расположение лагеря, узкие тропинки среди тростников и подступы к спуску со своей стороны. Затем он снова опустился на землю и обратился к охотникам.

— Если мы останемся здесь, наверху, то будем в наилучшем положении для боя, — внушительно прошептал он. — Старуэлл, возьмите человек десять и отползите немного назад, потом поверните вниз к тому месту, куда выходит этот тростник. Харкэуэй, отберите тоже десять человек и спуститесь тем же путем. Ползите медленно, без всякого шума и не вставайте. Тогда нам будут видны позиции друг друга, и мы сможем наблюдать за всей местностью, кроме отдаленной части этого тростника. Это большой лагерь, здесь человек двести индейцев, а может быть, и больше, если они с семьями. Думаю, что это так и есть. Потому индейцы будут сражаться особенно ожесточенно. Нам предстоит адский бой! Но старайтесь щадить женщин и детей. Вот и все.

С еле слышным шумом, глубоко затаив дыхание, оба отряда под командой Старуэлла и Харкэуэя поползли обратно между камнями и скрылись из виду. И снова воцарилась абсолютная тишина.

— Уу! — глухо прохрипел Медвежий Коготь, мускулистой рукой схватив Тома за плечо.

Том приподнял голову на несколько дюймов и увидел высокого индейца, который стоял и смотрел на восток, где бледные розовые полосы возвещали о восходе солнца. Том почувствовал, как все его тело вздрогнуло. Этот индеец, возможно, один из убийц Хэднолла или один из нападавших на лагерь Джэтта, откуда исчезла Милли Фэйр. Потом появились еще два индейца и несколько женщин. И в короткое время весь лагерь ожил. Струи синего дыма лениво поднялись в тихом воздухе. Лошади задвигались кругом. Бесконечным казалось Тому время, пока группы Харкэуэя и Старуэлла занимали свои позиции. Он удивлялся, почему Пилчэк ждет так долго. В висках у него стучало, горло пересохло и в глазах ежеминутно темнело.

— Уу! — воскликнул Медвежий Коготь и на этот раз тронул Пилчэка, повернув его лицом к определенному месту лагеря.

В это мгновение раздался пронзительный дикий вой.

— Воинственный крик команчей! — шепнул Пилчэк. — Кто-то из них заметил наших. Подождите! Пусть начнут стрелять. Тогда, может быть, индейцы бросятся туда.

Едва смолк быстрый шепот разведчика, как раскатилось гулкое эхо ружейного выстрела. Он донесся снизу, из отряда Старуэлла. В одно мгновение в индейском лагере началась невообразимая суматоха. Раздались оглушительные крики и одновременно резкие частые выстрелы. Ружейный залп из отряда Старуэлла послужил сигналом открыть стрельбу и для Харкэуэя. Струйки белого дыма указывали на местопребывание обоих отрядов. Залп из винчестеров показал, как поспешно взялись за оружие и индейцы.

Несмотря на запрещение Пилчэка, некоторые из его отряда начали стрелять.

— Ну что же, если вы не в состоянии ждать… Но стреляйте метко! — крикнул он.

Двадцать выстрелов грянуло разом с этого скалистого спуска. Все охотники заряжали и стреляли, все вокруг грохотало. И, перекрывая этот грохот, снова раздался пронзительный воинственный крик команчей. Через несколько мгновений оглушительный ружейный треск и вой прекратились, а грохот стал тише. В лагере внизу царил переполох. Передняя линия палаток уже была объята пламенем, и оттуда поднимались клубы дыма. Сквозь него было видно, как женщины и дети бежали к противоположному склону. Несколько испуганных лошадей носились с горящими гривами и хвостами, но большая часть их была собрана в одном месте и находилась под наблюдением. Вскоре сквозь дым можно было различить, как несколько индейцев с женщинами и детьми тащили свои узлы и вели лошадей по противоположному склону.

Команчи оправдали свою репутацию самых смелых и стремительных наездников прерии. Под огнем охотников некоторые из них, полуобнаженные, держа в руке ружье, с криком поскакали на неоседланных лошадях прямо к тропинке в тростниках. Том видел, как индейцы стремглав падали на землю, видел, как лошади оступались и далеко сбрасывали своих всадников. И он также видел, как индейцы вихрем проносились под залпами с подъема и исчезали в тростниках.

Потом он заметил сквозь густой дым пламя внизу, в лагере, белые струйки ружейного дыма и за камнями, деревьями — всюду, где можно спрятаться, притаившиеся лежащие ничком фигуры индейцев. Пули просвистели над головой Тома и ударились в скалу по обе стороны от него. Стреляли команчи, в большом количестве оставшиеся в лагере.

— Ребята, — заявил Пилчэк, — нам нужно выбираться отсюда и подняться наверх. Рассыпайтесь по сторонам, ползите на животе и старайтесь укрыться за камнями.

Началось отступление, связанное с большим риском. Пули из винчестеров ударялись о скалы, и белая пыль носилась в воздухе. Том старался не отставать от Медвежьего Когтя, но это было трудно. Индеец полз, извиваясь как змея. Пилчэк тоже скользил по земле замечательно ловко при его крупном телосложении. Остальные ползли быстро или медленно, кто как мог. И отряд, до того державшийся компактно, постепенно распылился.

От позиции, оставленной охотниками, до вершины подъема было около двухсот ярдов. Тому отступление ползком казалось бесконечным и невыносимым. Однако он понимал, насколько это было необходимо. Кто-то полз за Томом с большими усилиями, тяжело дыша. Это был Ори Тэск. Он был жирный и толстый, и длительное напряжение было ему почти не под силу. Он подвергался большой опасности. И Том подумал, не помочь ли ему Ори. Робертс полз немного слева от Тома, и тоже медленно. Справа от Пилчэка занял место старый, седой охотник по имени Кэлкинс. Остальные находились выше и быстро исчезали из виду.

Из-за камня рядом с Томом вылетела пуля и прожужжала в воздухе. Другая ударилась в землю прямо перед ним, осыпав лицо пылью и песком. Пули со свистом проносились низко, прямо над камнями. Кэлкинс шепотом передал распоряжение Пилчэка поторопиться и ползти быстрее. Том полз, прижавшись к земле и таща за собой тяжелое ружье. Он не мог двигаться скорее. Он весь был покрыт горячим потом, но ледяной холод пронизывал его.

— Доон, — вдруг окликнул его Робертс, — парень сзади вас ранен.

Том оглянулся. Ори Тэск лежал, уткнувшись лицом в землю. Жирное тело его вздрагивало.

— Ори! Ори! Вы ранены? — шепнул Том.

— Это пустяки, — простонал тот, поднимая бледное лицо. Он был все в той же широкополой шляпе, и клок волос торчал из дыры на макушке. — Ничего.

— Робертс, помогите мне, — позвал Том и пополз назад к Ори. Робертс сделал то же, и они одновременно доползли до раненого.

— Очень вам благодарен, — произнес Ори, когда они взяли его под руки с обеих сторон.

До этого момента Том был весь во власти совершенно нового для него ощущения. Он был близок к паническому страху, и ему трудно было удержаться и не броситься бежать. Но несчастье, случившееся с Ори, внезапно изменило его настроение. Он овладел собой, и страх под влиянием сочувствия к товарищу исчез.

— Потащим его, он сам не справится, — шепнул Робертс.

Тогда началось самое мучительное для них испытание. Им пришлось ползти и тащить за собой раненого Ори. Том, поддерживая левой рукой руку Ори, а в правой волоча за собой ружье, продвигался вперед толчками. Пули теперь стали свистеть и с другой, правой, стороны. Значит, команчи и справа заметили ползущих охотников. Вдруг над Томом грянул выстрел из тяжелого охотничьего ружья, затем последовали один за другим еще два выстрела.

— Отлично! Давно… пора… — тяжело дыша, сказал Робертс.

Том почувствовал, что страх оставил его окончательно. Бой разгорался. Пилчэк, Медвежий Коготь, мексиканец и несколько старых охотников добрались до вершины и открыли огонь по команчам. Это поощрило Тома если не к большим усилиям, что было невозможно, то к большому терпению. Робертс сопел и пыхтел и худое лицо его было покрыто потом. Ори Тэск мужественно старался сам продвигаться вперед, хотя было очевидно, что он испытывал страшные муки.

Подъем стал менее крутым и был гуще усеян большими обломками скал. Том уже не слышал свиста пуль со стороны лагеря. Они летели теперь со всех сторон, и резкие залпы винчестеров смешивались с выстрелами из тяжелых охотничьих ружей. Вдали неизменно, хотя и не часто, слышалась стрельба отрядов Старуэлла и Харкэуэя.

Том и Робертс как раз вовремя втащили Тэска на вершину подъема к большим обломкам скал, из-за которых отстреливались Пилчэк с охотниками. Ибо уже в последний момент Том услышал, как свинец глухо ударился о человеческое тело. Левая рука Робертса, с помощью которой он карабкался наверх, подвернулась под ним, и он упал ничком.

— Они… задели… меня — быстро проговорил он, затем оставил Тэска и пополз на скалу.

Том, собрав последние силы, потащил Ори дальше, за длинный низкий выступ, из-за которого стрелял один из охотников. И там он неожиданно лишился чувств, но успев услышать, как Ори прочувствованно сказал:

— Очень вам благодарен, Том!

Несколько мгновений он не слышал и не видел боя. Затем грудь его стала вздыматься, и сердце забилось сильнее. Ему казалось, что он уже долго лежит распростертый, не в состоянии приподнять ни голову, ни руку. Но постепенно это ощущение прошло. К нему подполз Пилчэк, от которого пахло потом, пылью и порохом:

— Том, вы ранены? — спросил он и потряс его.

— Нет… только… выбился из сил… — тяжело дыша, прошептал Том. — Нам пришлось… тащить Ори… сюда. Он ранен. И Робертс тоже.

— Я посмотрю, что с ними, — сказал разведчик.

— Здесь позиция для нас лучше. Думаю, что нам удастся отбросить краснокожих. К счастью, Старуэлл и Харкэуэй в тылу у них с обеих сторон. Мы как будто в осаде… Пули летят и с запада, и с востока. Будьте осторожны и зорко следите за индейцами. Не стреляйте наугад!

Том отполз немного влево за длинный плоский камень, откуда он мог выглядывать. Пока он выбирал момент, когда ему следует начать стрелять, он услышал, как Пилчэк хлопочет около раненых, и узнал, что у Робертса прострелена рука, но кость не задета, а у Ори Тэска пробило бедро. Том понял, насколько серьезна такая рана здесь, в пустыне.

— Я был бы очень благодарен, если бы вы дали мне глоток воды, — были единственные слова Ори, которые услышал Том.

Пилчэк уполз и не возвращался. Ори Тэск и Робертс лежали у подножки невысокого выступа, который защищал их от пуль. Но лежали они на солнце, на самом припеке. Повернув голову, Том увидел восемь или десять охотников из отряда Пилчэка, которые выглядывали из-за обломков скал, и услышали их ругательства и шутки. Ни мексиканца, ни индейца не было видно.

Когда Том выглянул из-за своего укрытия, его быстрый взгляд уловил какое-то движение, как будто кролик проскочил в кустарник. Тотчас же над этим местом мелькнуло что-то красное и поднялось тонкое синевато-бледное облачко дыма. Пуля задела угол скалы и прожужжала дальше. Он неожиданности Том отпрянул в ужасе назад. Зоркий глаз индейца заметил его. Том отполз к другому концу длинного обломка. За ближайшей скалой лежал старый, седой охотник с непокрытой головой; грязным от пота и табака морщинистым лицом.

— Успокойтесь и не волнуйтесь, — сочувственно посоветовал он Тому. — Команчи не могут выдержать долгого боя. Они — наездники. И все, что нам нужно, — это терпение. В пешем бою мы их одолеем.

Эта уверенность и равнодушие старого охотника казались неправдоподобным, но сильно ободрили Тома. Он нашел позицию, откуда мог видеть определенный участок скалистой местности без всякого риска для себя. Он как бы смотрел в дырочку, слишком маленькую для того, чтобы неприятель мог заметить его на расстоянии. С этого удобного пункта Том улавливал мелькавшие перед ними оттенки красок — серые, бронзовые, иногда и красные. Но они исчезали, прежде чем он успевал выстрелить.

— Как что-нибудь шевельнется, сразу стреляйте, — сказал старый охотник. — Все равно в кого попадете.

И Том принялся стрелять то как будто в птицу, пролетевшую невдалеке, то в блеснувшее где-то перо, то в ответ на ружейный выстрел. Но ни разу не увидел, попал он в индейца или нет. Однако было странно, что эти быстро мелькавшие движения никогда не повторялись в том же самом месте. У Тома создалась уверенность, что это мелькали перед ним увертливые команчи. И это вызвало у него такое же настроение, как у старого охотника. Это был, несомненно, бой, и он принимал в нем участие!

Время шло быстро. Еще один раненый присоединился к Робертсу и Ори Тэску, и страдания их, вероятно, были ужасны. Солнце пылало, камни и ружья были раскалены, кругом ни ветерка. А бой продолжался, удачный для охотников ввиду занятой ими позиции и в то же время неблагоприятный, потому что слишком затягивался. Всех мучила жажда.

Случайно или по недосмотру фляжки с водой остались в седлах и казались такой же драгоценностью, как порох. Старый охотник проклинал Стэкед Плэнс. У Тома рот был такой сухой, что он вынужден был сосать камешки, пока не почувствовал тошноту от них.

Миновал полдень. И солнце, еще более раскаленное, стало склоняться к западу. А бой продолжался все ближе и ближе к лагерю индейцев. Опасность для обеих сторон все увеличивалась. Отряды Старуэлла и Харкэуэя усилили огонь в направлении лагеря, чтобы помешать находившимся там команчам присоединиться к своим людям на подъеме. Вдали в различных местах виднелись, очевидно, разбежавшиеся и заблудившиеся лошади.

К Тому подполз Пилчэк, без ружья и без куртки. На плече у него была окровавленная тряпка.

Том, я немного оцарапан, — сказал он. Это не опасно, но чертовски много крови вытекает. Оторви рукав от моей рубашки и перевяжи мне потуже плечо. Обрати внимание, что пуля попала сзади, — сказал Пилчэк. — Тут, с вашей стороны, был краснокожий. Он ранил двоих наших, прежде чем я уложил его. Так… хорошо… А как остальные наши раненые?

— Не знаю. Право, я забыл о них, — испуганно ответил Том.

Ну, я посмотрю.

Он подполз к раненым и заговорил с ними. Том услышал, как ответил Робертс, но Ори Тэск молчал. Это встревожило Тома. Затем разведчик вернулся к нему.

— Робертс сильно страдает, но он выдержит. А этот молодой парень, боюсь, умирает. Может быть…

— Пилчэк!.. Ори, кажется, ранен не опасно…

— Нет, опасно, и если мы не достанем воды, он не выдержит и умрет, — энергично заявил разведчик. — Все мы мучаемся без воды. Где у меня была голова, как я мог забыть фляжку!

— Я пойду за ними, — живо ответил Том.

— Это неплохая мысль, — сказал Пилчэк, подумав минуту. — Это не более рискованно, чем оставаться здесь.

— Укажите мне дорогу. Где вы оставили лошадей?

Разведчик повернулся лицом к югу и вытянул свою длинную руку.

— Посмотрите на этот невысокий утес, не так далеко отсюда. Он последний из тех, что спускаются к озеру. Лошади за ним. Заблудиться вы не можете. К счастью, обломки скал дальше будут все крупные.

— Я все сделаю, — решительно заявил Том. — Но как доставить воду сюда? Вот что меня беспокоит.

— Вы должны ползти медленно, выбирая надежные прикрытия. Тут как раз будет ряд небольших камней. Думаю, все команчи у нас с флангов. Но, может быть, они попытаются окружить нас.

— Больше ничего? — отрывисто спросил Том.

Разведчик, по-видимому, не представлял, насколько опасную миссию взял на себя Том. Он считал, что это естественный поступок каждого. Он сам сделал бы то же самое, если бы мог. Ни разу в жизни Том не получал такого важного поручения. И это вселило отвагу в его сердце. Он почувствовал какую-то легкость и силу.

— На обратном пути не торопитесь, — продолжал Пилчэк. — И не сомневайтесь в исходе сражения. Мы справимся с краснокожими. Я думаю, что Старуэлл и Харкэуэй действовали энергично. Команчи великие наездники, но они не выдержат такого боя. И если бросятся на нас, то мы выиграем, а если этого не сделают, то мы все равно покончим с ними до заката солнца.

Глава XII

Милли Фэйр выехала из Спрэга, сидя между Джэттом и его женой на переднем сиденье повозки. Фоллонсби и Пруайт следовали за ними во второй повозке, а Кэтли — в третьей. Пока Милли еще видела жену и дочь Хэднолла, она махала им на прощание красным шарфом. Когда же друзья скрылись из виду, Милли медленно повернулась лицом к беспредельной, пустынной прерии… Сердце ее заныло, и она поникла головой. То, чего она боялась, произошло. Мужество, воодушевлявшее ее, когда она писала письмо Тому Доону, было вызвано любовью, а не надеждой, как казалось ей теперь.

— Милли, ты ведешь себя не совсем по-мужски, хоть и в мужской одежде, — сказал Джэтт, стараясь шутить. — Убирайся в повозку и ложись там!

Такое добродушие Джэтта было удивительным, и Милли была благодарна ему за это. Послушавшись его, она устроилась поудобнее в повозке на не разложенной еще постели. Но напускное добродушие Джэтта было только хитростью с целью удалить ее и начать тихую и серьезную беседу с женой. Милли могла бы услышать весь разговор или отрывки его, но ей это было неинтересно. Она была потрясена случившимся. Ведь она уже привыкла надеяться, что в будущем ее ждет счастье, и теперь не могла освоиться со своим новым и опасным положением.

Проходил час за часом, и казалось, что глухой, тихий голос Джэтта никогда не затихнет. В полдень Джэтт не сделал остановки, как это было принято среди охотников, и ехал до самого заката.

— Сорок миль, черт возьми! — с удовлетворением сказал он, наконец остановив лошадей.

Хотела этого Милли или нет, ей пришлось снова окунуться в прежнюю лагерную жизнь с ее заботами. Дым костра ел ей глаза и воскрешал ненавистные воспоминания.

Остальные повозки подъехали значительно позже. Милли снова увидела совиные глаза Фоллонсби и взгляд исподлобья уродливого Пруайта. Мужской костюм, подчеркивающий ее стройность и гибкость, очевидно, привлекал к ней взоры этих людей. Они, казалось, были загипнотизированы ею, как будто увидели в ней что-то новое. Ни тот, ни другой не заговаривали с ней, а Кэтли ласково кивнул головой.

Он казался более озабоченным, чем она привыкла его видеть. Вообще у нее создалось впечатление, что произошла какая-то перемена и в Джэтте, и во всех других, и в окружающей атмосфере.

Остановку сделали у одной из переправ через реку, где уже сотни охотников останавливались в этом году. И это заставило Джэтта ворчать и жаловаться на недостаток травы и сучьев для костра. Воды было сколько угодно, и она была холодная, чему путешественники были очень рады. У Джэтта появилась необычайная жажда, вероятно в результате его увлечения в Спрэге ромом.

— Принеси побольше воды для питья, — приказал он Милли.

Она взяла ведро и спустилась к берегу под высокие деревья, на которых шелестела зеленая листва. Кэтли поил лошадей у реки.

— Вижу, что вы идете, и думаю: кто этот мальчик? — засмеялся он. — Я и забыл о том, что вы переодеты.

— Я тоже забыла, — нерешительно ответила она. — Мне не нравится эти… эти штаны. Но я нахожу, Кэтли, что так мне удобнее ходить по лагерю.

— Нет ничего удивительного. Вам приходилось волочить за собой ваш подол… Давайте ваше ведро. Я наберу чистой воды.

Он вошел в реку дальше того места, где стояли лошади, и наполнил ведро.

— Нет ничего лучше, как выпить холодной воды после езды в такой жаркий день.

— Джэтт выпил почти все, что я уже приносила, и опять послал меня.

— У него все горит внутри от рома, — резко ответил Кэтли.

Милли ничего не могла ответить на это. Она поблагодарила его, взял ведро и вылила немного воды, чтобы не разлить ее по дороге.

— Милли, мне очень жаль, что вам пришлось вернуться обратно к Джэтту, — сказал Кэтли.

Она остановилась и оглянулась, удивленная его тоном. Милли вспомнила, что всегда считала его непохожим на остальных своих спутников.

— Вам жаль? Почему? — спросила она.

— Я знаком с лавочником в Спрэге. Он с Миссури. Он рассказал мне о вас и о вашем друге Томе Дооне.

— Он рассказал вам о… о… Томе! — запинаясь и внезапно покраснев, сказала Милли. — Откуда он знает это?

— От миссис Хэднолл, по его словам. Он, по-видимому, с интересом относится к вам. И его жена дружна с женой и дочерью Хэднолла. Как бы там ни было, он жалеет, что Джэтт увез вас. И я тоже жалею об этом.

Хотя Милли смутилась и опечалилась, услышав имя Тома, но не осталась глуха к сочувственным словам этого человека. Она постаралась овладеть своим волнением и быстро сообразила, что этот на вид суровый и угрюмый человек может помочь ей. Милли сразу решила привлечь его на свою сторону.

— И я тоже огорчена, Кэтли, — грустно сказала она, и искренние слезы покатились из ее глаз. — Я… я невеста Тома Доона… Я была… так… счастлива. А раньше я и не знала, что такое счастье… Теперь меня увезли. Джэтт — мой отчим. Я несовершеннолетняя и должна была ехать… Я очень боюсь его.

— Думаю, — сумрачно ответил Кэтли, — что у вас есть на то основания. Он поссорился с женой в Спрэге и хотел оставить ее там. Все они вчетвером много пили, ругались и дрались из-за денег, вырученных за шкуры.

— Умоляю вас, будьте моим другом! — обратилась к нему Милли. Тот взглянул на нее как бы не понимая, но в то же время сочувственно.

— Кэтли, — сказала она и, подойдя, тихо дотронулась до его руки, — была у вас когда-нибудь сестра или возлюбленная?

— Не было, иначе я был бы другим человеком, — горячо ответил он.

— Но вы не плохой человек, — быстро продолжала она.

— Я не плохой человек? Вы с ума сошли! Никогда хорошим не был. А теперь я вор и грабитель.

— О, так это правда? Джэтт ворует шкуры? Я чувствовала, что тут что-то неладно.

— Не говорите Джэтту, что я сказал вам это, — почти угрожающе проговорил он.

— Нет, я не скажу, обещаю вам. Вы можете верить мне, — поспешно сказала она. — И я верю вам. Я не считаю вас плохим человеком. Джэтт втянул вас в это дело. Он дурной человек! Я ненавижу его!

— Да, Джэтт очень плохой человек, и он замышляет против вас… Признаюсь, я думал, что вы знаете и не обращаете на это внимания.

— Не обращаю внимания? Если он дотронется до меня, я убью его и себя! — страстно прошептала она.

Кэтли, по-видимому, столкнулся тут с чем-то новым для него, и это рассеяло его равнодушие ко всем и ко всему.

— Вот как относятся к этому хорошие девушки! — прошептал он.

— Да! И я прошу вас… быть моим другом…

— Вот идет Пруайт, — прервал ее Кэтли, повернувшись к лошадям. — Не надо, чтобы он или другие видели нас…

Милли нагнулась к тяжелому ведру и, спасаясь от пыли, поднятой лошадьми Пруайта, поспешила обратно в лагерь. Между Джэттом и его женой происходил резкий разговор, но, увидев ее, они замолчали. Милли принялась за свою прерванную работу. Теперь она уже знала, что находится среди воров и грабителей. Выяснилось наконец, чем занимается Джэтт. А жена его, несомненно, была соучастницей. Когда Кэтли так откровенно подтвердил опасения Милли, мысль о возможности привлечь этого закаленного человека на свою сторону вдохнула в нее мужество и решимость. И она снова превратилась в ту девушку, которая написала то мужественное письмо Тому Доону.

На другой день не успело взойти солнце, как три повозки снова быстро катились к югу. Милли попросила Кэтли устроить ей удобное место сзади, в повозке Джэтта. Он это сделал и приладил еще парусиновый навес от солнца. Она смотрела на Кэтли со своего места, ожидая, что он заговорит с ней или взглядом вдохнет надежду. Но он молчал и сидел опустив голову. Однако Милли не считала его молчание неблагоприятным признаком. Она не могла доказать, но чувствовала, что. этот человек поможет ей.

Милли строила тысячи планов, как ей спастись, как передать хоть слово Тому Доону, сообщить охотнику, что ее держат как пленницу, и выдать вора и грабителя Джэтта. То новое, что она узнала о Джэтте, было страшным оружием в ее руках. И она им воспользуется, когда будет необходимость. Но если она случайно заикнется о том, что все знает и видит, Джэтт наверняка убьет ее.

Было еще ранее утро, когда Джэтт отъехал в сторону, чтобы пропустить встречный охотничий отряд. Он свернул с главной дороги на более низкое место, по которому часто проезжали, чтобы укоротить путь. Четыре повозки, доверху нагруженные шкурами, проехали справа от них. Первые лошади были белые. Милли показалось, что она узнает лошадей Хэднолла. И сердце у нее было готово разорваться. Но она не раз уже встречала белых лошадей, и всегда это производило на нее такое же впечатление. Если она выскочит, побежит, а потом окажется, что ошиблась, то она потеряет все, на что надеялась. С глубоким вздохом Милли опустилась на свое место.

Погруженная в воспоминания, она заснула и проснулась только тогда, когда подъезжали к новой остановке. И первое, что она услышала, были слова Джэтта, обращенные к Фоллонсби:

— Не отряд ли Хэднолла мы встретили?

— Первые две повозки были его, — ответил Фоллонсби. — Впереди ехал тот молодой парень, мастер по сдиранию шкур, а второй правил тот урод, работник Хэднолла. Остальных не знаю.

Милли прикусила губу, чтобы не вскрикнуть. Волнение ее было так велико, что она затрепетала как лист. Была так близко от Тома и не взглянула на него! Это ужасно! Она лежала чуть ли не в обмороке. Голова у нее кружилась. Одна мысль настойчиво возвращалась: Том приедет завтра в Спраг и получит ее письмо. Не теряя ни минуты, он поедет вслед за ней и, может быть, нагонит Джэтта раньше, чем тот доедет до конца своего пути. Эта мысль ободрила ее. Растерянность прошла, но осталась какая-то слабость. Слезая с повозки, она едва не упала и так неловко принялась за работу, что вызвала окрик миссис Джэтт. Мужчины возились с лошадьми и вскоре вернулись голодные. Встреча с повозками, нагруженными шкурами, временно отвлекла Джэтта и его помощников от обычных перебранок.

— Много ли было шкур у них? — осведомился Джэтт.

— Не особенно много, — ответил Фоллонсби, — Вполне достаточно, чтобы заставить нас свернуть с дороги, — многозначительно заметил Пруайт.

Джэтт, сверкнув глазами, взглянул на него. Тогда Кэтли протяжно сказал:

— Странно, что они не заметили нас. Мы всего немного спустились вниз. Первой повозкой правил этот парень Хэднолла, Том Доон.

— Ну а если бы и заметили? — возразил Джэтт, смущенный замечанием обычно, молчаливого Кэтли.

— Ничего. Только я узнал его, — уклончиво ответил Кэтли, опустив глаза.

Когда мгновение спустя он поднял их и взглянул на Милли, глаза его странно блестели. Таких глаз она не видела у него никогда. Он хотел, чтобы она знала, что он видел Тома Доона. Милли тоже опустила глаза и пролила немного кофе из чашки. Она сомневалась, верно ли она истолковала взгляд этого человека. А затем он перестал обращать внимание как на нее, так и на остальных и, поужинав и нарубив дров, исчез куда-то.

Джэтт и его компаньоны еще долго спорили и кричали, сидя вокруг костра.

Следующий день не принес ничего нового, только Кэтли теперь старался избегать Милли и как будто не замечал ее. А она вывесила на повозке свой красный шарф в надежде, что он не останется незамеченным. Дни шли за днями, а путешествие все продолжалось. Через неделю им стали попадаться отдельные блуждающие стада бизонов. Милли тысячи раз оглядывалась на бесконечную дорогу, которую она оставляла за собой. Но на ней не было видно ни одной повозки.

На девятый день в полдень Джэтт заметил вдали огромное, занявшее всю видимую территорию прерии, стадо бизонов. Он остановился и указал на него своим спутникам, ни на что не обращавшим внимания. Проехав немного, он опять придержал лошадей и на этот раз прислушался к доносившимся звукам.

— Ага! Слышите? — крикнул он Фоллонсби.

Милли услышала ружейные выстрелы вблизи и вдали. Это был сильный и непрестанный треск. И странно, впервые она была рада услышать его. Охотники направились к реке, извилистая линия которой, окаймленная зеленью деревьев, показалась теперь совсем близко. Милли в последний раз оглянулась на дорогу как раз в тот момент, когда Джэтт свернул в лес. Вдали, на горизонте, она увидела две точки — белую и черную. Может быть, это были лошади и повозка Тома Доона? Он не мог очень отстать. Пожалуй, это лучше, что он не нагнал Джэтта. Они уже достигли охотничьей области, и скоро ее судьба изменится.

Джэтт остановился на тенистой прогалине под тополями, как раз за рекой. И Милли увидела, что это место их прежней стоянки. Палатки, ящики и дрова, по-видимому, оставались нетронутыми за все время их отсутствия.

— Распрягите лошадей и разгрузите повозки, — приказал он своим помощникам. — А я посмотрю, что с моими верховыми лошадьми.

— Можно было спокойно оставить здесь лошадей попастись, за них бояться нечего, — ответил Фоллонсби.

— Но здесь могли быть конокрады.

— Ха! ха! — засмеялся своим гнусным смехом Пруайт. — Ведь вы знаете, что все эти охотники — честные люди.

Джэтт углубился в зеленую чащу. Помощники его разгрузили повозки и перенесли ящики и мешки со съестными припасами под тополь. Миссис Джэтт разбила палатку около костра.

— Мисс, — сказал Кэтли Милли, — парусиновый навес повозки весь разорван, а другой палатки для вас нет, надо сначала починить эту парусину.

— Значит, я могу остаться в повозке? — спросила она.

— Почему же нет? Мы вряд ли скоро двинемся отсюда или начнем перевозить шкуры.

К концу дня жара спала. И Милли захотела немного подвигаться и погулять, — она так долго сидела в повозке. Этот лагерь был самым уединенным из всех, которые когда-либо выбирал Джэтт. Он был далеко от прерии, в густой чаще деревьев на берегу, скрытый от глаз со всех сторон. Если бы это место не было своего рода тюрьмой для Милли, она наслаждалась бы его живописностью и царившей здесь тишиной. Она блуждала по зеленому берегу до тех пор, пока миссис Джэтт не позвала ее помочь готовить ужин. Как раз в это время вернулся Джэтт. Сапоги его были в грязи, а одежда покрыта колючками и обломками прутьев.

— Нашел всех лошадей, кроме гнедой кобылы, — заявил он. — Завтра мы сможем опять приняться за работу. Я намерен теперь работать как следует.

— Гм! Интересно знать, как вы называете то, что мы делали раньше, — сказал Фоллонсби.

— Ну, Джэтт, никакой работы не будет, пока вы не рассчитаетесь с нами, — хрипло прибавил Пруайт.

Джэтт отпрянул от изумления и охватившего его бешенства.

— Вот как? — грубо сказал он. — Ну так ждите, пока не подохнете здесь!

— Подождем, хозяин, — ответил Пруайт.

Джэтт молча поужинал. Было очевидно, что этот жестокий удар был для него неожиданным и он едва ли знал, как отразить его. Ни слова не сказав своим товарищам, он отвел в сторону жену, и они оживленно беседовали, когда Милли стала засыпать. На следующий день Джэтт, не вступая в разговоры с охотниками, оседлал лошадь и уехал один. Жена его дулась. Фоллонсби и Пруайт, очевидно довольные, без конца играли в карты и иногда тихо о чем-то разговаривали. Кэтли кое-как смастерил себе удочку и отправился на берег реки, где нашел тенистое место, откуда был виден лагерь.

Окончив утреннюю работу, Милли прежде всего вывесила на видном месте свой красный шарф. Затем, чтобы убить время, она пошла бродить около лагеря, и направилась к тому месту, где Кэтли с наслаждением курил трубку и удил рыбу. Она следила за ним и старалась набраться смелости, чтобы подойти и поговорить. Однако мысль, что мужчины и миссис Джэтт могут увидеть их и что-то заподозрить, заставила ее отказаться от своего намерения. Вдруг Кэтли как будто случайно оглянулся и посмотрел на нее и на лагерь, а затем подмигнул. Это снова вселило в Милли уверенность, что между нею и Кэтли существует молчаливое соглашение и что они понимают друг друга. Она не была уверена, что он поможет ей, но их связывала общая тайна. И теперь долгий день не казался ей уж таким невыносимым.

Глава XIII

Когда Джэтт возвращался в лагерь из своих одиноких поездок и Милли слышала, как его лошадь пробирается по лесной тропинке, она была не в состоянии подавить в себе внезапную нелепую надежду: а может быть это Том? Но всегда оказывалось, что это Джэтт.

Однажды он вернулся очень взволнованный и усталый. Лошадь его выглядела загнанной. Фоллонсби и Пруайт проявили к этому большой интерес, но Джэтт не удостоил их объяснениями. После этого случая и он, и его привычки изменились. Он стал оставаться в лагере. Охоту он забросил, вероятно временно, до тех пор, пока компаньоны не уступят. Но они не только не уступали, но и становились все упорнее. Согласие и единение в отряде Джэтта были нарушены.

Милли слышал, как жена Джэтта говорила с ним об этом, после чего между ними произошла бурная сцена. Кроме того, выяснилось, что во всей этой игре главная, тайная роль принадлежала миссис Джэтт. Она была главной пружиной в тонко рассчитанных комбинациях Джэтта. Когда охотники поняли это, положение еще больше осложнилось. Фоллонсби и Пруайт открыто играли в затеянную игру, которая, несомненно, должна была кончиться для них выигрышем. Ведь без их помощи Джэтт не мог ни добывать шкур, ни воровать их. Все его одинокие поездки имели целью найти новых компаньонов, но Фоллонсби и Пруайт был уверены, что здесь, на месте, он таких людей не найдет.

Милли слышала, как яростно ссорились Джэтт и его жена с Фоллонсби и Пруайтом. Кэтли всегда присутствовал при этом, но не вмешивался ни в разговоры, ни в ссоры. С ним не считались. А с ним-то, как думала Милли, и следовало бы больше всего считаться. Как и она сама, Кэтли был очень заинтересованным, хотя и молчаливым, участником драмы.

А сущность ссоры была проста. Джэтт уклонялся от справедливого дележа выручки между компаньонами. Фоллонсби и Пруайт не хотели брать того, что он предлагал, а жена, самая упорная и расчетливая из всех, не позволила Джэтту уступить им хотя бы самую малость.

Милли начала бояться исхода этой ссоры, хотя раскол в отряде был благоприятен для нее. Возможно, в один прекрасный день Том Доон с Хэдноллом и его помощниками попадут все-таки в лагерь Джэтта. Во всех случаях это было бы освобождением для нее, потому что если Джэтт откажется отпустить ее, то она его выдаст. И Милли старалась не падать духом.

Однажды к концу дня, когда Фоллонсби и Пруайт где-то бродили вдвоем, Джэтт заснул под деревом, его жена возилась у себя в палатке, а Кэтли, глубоко задумавшись, сидел на пне на берегу реки, Милли осторожно подошла к нему.

— Кэтли, я должна поговорить с вами, — прошептала она. — Все, что я пережила, расстроило мне нервы. Я ждала и надеялась на Тома Доона… Он. не приехал… Я могла бы ждать и дольше, но эти ссоры очень пугают меня. Я боюсь, как бы не случилось чего-нибудь ужасного. Я не могу больше… Я знаю, вы мой друг… Скажите, как вы думаете: что делать? Эта ужасная женщина… Она так смотрит на меня… Кэтли, вы… не похожи на этих людей! Спасите меня, пока… пока…

Голос Милли прервался. Она не находила больше слов.

— Вы сказали все что хотели? — шепотом спросил Кэтли.

— Да… да… я могу только повторить это… — прерывающимся голосом ответила Милли.

Лицо Кэтли как бы озарилось внутренним волнением.

— Будьте всегда у меня на виду! — сказал он таким строгим и многозначительным тоном, что она замерла и онемела. А затем отвернулся, и на лице его появилось, как всегда, невозмутимое выражение.

Быть всегда у него на виду? Что он хотел сказать этим? Неужели катастрофа ближе и ужаснее, чем она в страхе предполагала? Значит, все это время, слушая и наблюдая, он знал, что должно случиться, и был ее другом?

Милли вернулась в свою повозку. Сердце у нее сильно билось, а глаза были широко раскрыты. Через некоторое время миссис Джэтт медленно, переваливаясь с ноги на ногу, вышла из своей палатки. Лицо у нее было бледное, злое, глаза сузились, а углы рта опустились. Грузная и неряшливая, она подошла к Джэтту и разбудила его пинком ноги.

— Вставай, ты, бродяга, — сказала она. — Я решила, что мы уедем отсюда завтра утром, на рассвете… Раз у тебя не хватает духу убить этих людей, то как хочешь рассчитайся с ними сегодня вечером. Я забираю деньги, и мы завтра уедем.

— Ну, ну! — решительно прохрипел Джэтт.

За ужином царило непривычное молчание. Затишье перед бурей! После еды миссис Джэтт, тяжело ступая, направилась к своей палатке, многозначительно сказав:

— Я укладываюсь и хочу все кончить засветло.

Из своей повозки Милли увидел, как Фоллонсби сделал знак Пруайту и Кэтли, чтобы они ушли. Когда они разошлись в разные стороны, Фоллонсби подошел к Джэтту.

— Рэнд, это последняя сдача, и карты выходят плохие, — сказал он.

— Ну? — произнес великан, не глядя на него.

— Ваша жена разозлилась на нас, — незлобно продолжал Фоллонсби. — Мы не виним вас за все эти неурядицы.

— Хэнк, я уже высказался, — медленно ответил Джэтт.

— Вы слишком много пили, — примирительно сказал тот. — Но теперь вы трезвы, и я хочу сделать еде одну попытку. Вы слушаете меня?

— Я не глухой.

— Было бы лучше для вас, если бы вы были глухи… Теперь, Рэнд, поговорим начистоту. Вы подло поступили с нами. Но рассчитайтесь — и все пойдет как раньше. Нам представился хороший случай: можно легко раздобыть четыре тысячи шкур. Подумайте! Вы изменились под влиянием этой жадной женщины. Заставьте ее облагоразумиться или выбросьте в реку!

Я говорю теперь с вами, как мужчина с мужчиной. И, уверяю вас, этот гнусный Пруайт — тоже настоящая гремучая змея. Он ужалит вас. Честно говорю! Если отложить это дело, будет слишком поздно… Мы очень рискуем здесь. Охотники в конце концов узнают, что мы не убиваем бизонов. Мы должны сняться и двинуться отсюда.

— Мы уезжаем завтра, — мрачно ответил Джэтт.

— Кто «мы»?

— Тут все снаряжение мое, и я уезжаю. Если вы и Пруайт хотите остаться здесь, я поделю съестные припасы.

— Очень благодарен, — насмешливо возразил Фоллонсби. — Но я думаю, что вам следует поделить и деньги, и снаряжение, и все остальное.

— Так вот к чему клонится дело, — проворчал Джэтт.

— Что у вас голова не в порядке, что ли? — с досадой и изумлением спросил тот. — Ведь иначе вы и не можете поступить!

— Ха! ха! — захохотал Джэтт.

Фоллонсби опустил голову и зашагал взад и вперед, заложив руки за спину. Вдруг он громко позвал Пруайта. Тот быстро подбежал.

— Энди, я говорил добром с Джэттом, но это бесполезно. Он с этой женщиной уезжает завтра.

— Рано утром? — спросил Пруайт.

— Да. Он предлагает нам остаться здесь и отдает нам половину съестных припасов. Я сказал, что он должен поделить и деньги, и снаряжение, и все остальное.

— И что же он ответил?

— Что вот, значит, к чему клонится дело! Я сказал, что иначе и быть не может, а он расхохотался мне в лицо.

— Не говорите с ним больше, Хэнк! Я тоже говорил добром с Джэттом, и ничего не вышло. Если я опять заговорю с ним, то уже иначе. Дадим ему подумать до завтрашнего утра.

— Не хотите ли выпить со мной, ребята? — с пренебрежительной гримасой спросил Джэтт.

Они не ответили и ушли. Милли осмотрелась кругом. Кэтли, тесно прислонившись к дереву, прислушивался, и взгляд, который он бросил на Джэтта, был весьма красноречив.

Темнота окутала лагерь и реку. Костер потух. Вскоре погас и тусклый свет в палатке Джэтта. Милли услышала осторожные шаги Кэтли. Он перенес свою постель поближе к ее повозке. Значит, он тайком охраняет ее! Это успокоило ее взбудораженные нервы, и скоро веки устало сомкнулись.

…Проснулась Милли внезапно. Звезды уже скрылись с побледневшего неба. Заново разведенный костер трещал. В воздухе пахло дымом. Повозка, в которой она лежала, раскачивалась. Потом она услышала топот копыт, позвякиванье упряжи, тихий, хриплый голос, который она тотчас узнала. Джэтт запрягал лошадей.

Затаив дыхание, с бьющимся сердцем Милли приподнялась с постели и выглянула. В дрожащем свете костра она различала темную грузную фигуру миссис Джэтт. Другие, по-видимому, еще не показывались. Милли передвинулась к другой стороне повозки, взглянула вниз и заметила постель Кэтли под деревом… Темная фигура зашевелилась, и Милли с облегчением увидела, что Кэтли сидит на постели и надевает сапоги. Минуту спустя Джэтт подошел к повозке и перебросил что-то через край как раз в тот момент, когда Милли опять улеглась в постель. Дыхание у него было быстрое и тяжелое, как будто он сильно запыхался, и от него пахло ромом. Он исчез, но вскоре вернулся и положил в повозку что-то еще. И так он проделывал несколько раз. Затем вдали послышался его хриплый шепот, и женский голос ответил:

— Думаю, они выйдут провожать нас. Уехать нам будет нелегко, насколько я знаю этих людей. Ты лучше взял бы ружье в руку. Ешь и пей скорей! Мы не будем задерживаться, не будем мыть и брать эти вещи, я уже упаковала кое-какую посуду.

Милли снова выглянула из повозки. Джэтт с женой ели молча и поспешно. Ружье его было прислонено к ящику, на котором они завтракали. Вдруг глухой шум, похожий на гром, нарушил утреннюю тишину. Долгий и далекий, он показался Милли раскатом грома. Но странно, как долго он продолжается! Джэтт, как вспуганный зверь, поднял свою большую голову и прислушался.

— Клянусь, что бегут бизоны! Первый раз за это лето. К счастью, бегут они через реку.

— Бизоны бегут! — протяжно повторила женщина. — Гм!.. А здесь, поблизости, много бизонов?

— Если они соберутся все вместе, получится порядочное стадо. Мне это не особенно нравится. Они могут загнать главное стадо в эту сторону. Мы поедем по прерии к Красной реке. И стадо, если оно побежит, может нагнать нас.

— Я не согласна с тобой, Джэтт, — ответила женщина. — Побегут бизоны или нет, мы во всяком случае едем.

Незаметно серый рассвет пронизали лучи солнца. Джэтт кончил завтракать. Выглянув из повозки, Милли увидела, что Кэтли сидит на постели и следит за Джэттом из своего утла. Он заметил Милли и сделал ей знак, чтобы она скрылась. Она инстинктивно повиновалась и снова опустилась на постель. Но затем под влиянием какого-то непреодолимого чувства передвинулась к другой стороне повозки и выглянула из-под сиденья. В этот момент откуда-то появились Пруайт и Фоллонсби и подошли к Джэтту.

— Джэтт, неужели вы решитесь на это? — кратко и сдержанно спросил Пруайт. — Вы, конечно, не уедете, не поделившись с нами?

— Я оставляю вам две повозки, шесть лошадей и большую часть снаряжения, — угрюмо ответил Джэтт. Он пристально посмотрел на Пруайта, как будто что-то соображая.

— Вы должны радоваться, что получите это, — сдавленным голосом заметила женщина.

— Послушайте-ка, что она говорит! — сказал Пруайт, обернувшись к Фоллонсби.

— Слышу и не желаю больше слушать! Это она все подстроила, — резко ответил Фоллонсби. Только голос выдавал его волнение, а выглядел он сдержанным и спокойным.

— Говорите со мной! — крикнул Джэтт, начиная отдавать себе отчет в серьезности положения. — Оставьте в покое мою жену!

— Жену! Черт возьми, — презрительно прервал его Пруайт, — эта женщина такая же ваша жена, как и моя.

Джэтт тихо выругался и, сдерживая бешенство, старался держаться спокойно. Но это ему не удалось.

— Ты рассказала им, что мы не женаты, а? — яростно обратился он к женщине.

— Да, рассказала. Это было тогда, когда ты сходил с ума по своей черноглазой падчерице, — неожиданно ответила она.

Несомненно, Джэтт ударил и свалил бы ее с ног, если бы не присутствие Пруайта и Фоллонсби. Последний грубо захохотал. Пруайт шагнул вперед. Держал он себя как будто спокойно, но напряжение мускулов и движения свидетельствовали о другом.

— Джэтт, говорили вы этой женщине, что хотите отделаться от нее, чтобы сойтись с этой вашей черноглазой девицей? — нагло и вызывающе спросил Пруайт.

— Нам вы это говорили, и были не особенно пьяны!

Женщина выпрямилась. Лицо ее потемнело.

— Я этого не говорил! — крикнул Джэтт.

Молча и вопросительно повернулась она к обвинителям.

— Джэтт лжет, — заявил Пруайт. — Он все время хотел, чтобы эта девушка заняла ваше место. Потому-то он и не отдал ее мне или Хэнку.

Эти слова убедили женщину, и она с неудержимой яростью набросилась на Джэтта. Он старался прервать ее, заставить замолчать, но она остановилась только тогда, когда он схватил ее и сильно встряхнул. Она с ненавистью взглянула на него и, тяжело дыша, сказала:

— Я прогоню… эту потаскушку. А ты, Рэнд Джэтт… ты никогда… не получишь ни доллара из этих денег.

— Замолчи! Или я тебе разобью физиономию! — хрипло крикнул тот.

— Ха! ха! — захохотал Фоллонсби, не двигаясь с места.

— Джэтт, я думаю, мы можем оставить вас с этой симпатичной женщиной, — резко проговорил Пруайт, — ибо вы заслуживаете этого. Но боюсь, что вы по глупости украдете и увезете и нашу долю… В последний раз, черт вас возьми, спрашиваю, поделите вы с нами деньги, снаряжение и съестные припасы, как мы условились?

— Нет, не поделю! — свирепо крикнул Джэтт. Он был вне себя. И, как это ни странно, смотрел с ненавистью не на угрожающего ему человека, а на женщину.

— Тогда мы заберем все! — громовым голосом крикнул Пруайт.

Ошеломленный Джэтт повернулся лицом к Пруайту, поняв наконец, в чем дело. То, что он увидел, заставило его побледнеть. Его суровые голубые глаза вдруг дико уставились на Пруайта. Он задрожал и внезапно схватил ружье. Взгляд Милли был прикован к Джэтту. Она смутно видела Пруайта и не могла различить его движений. Оцепенение ее сменилось ужасом перед тем, что должно произойти. Быстро опустилась она на постель и закуталась с головой толстым одеялом… Ей показалось, что какие-то глухие удары отдаются у нее в мозгу. Потом повозка затряслась. Она прислушалась. Но под одеялом не могла уловить ни звука. Ей не хватало воздуха. Она сбросила одеяло и лежала, охваченная ужасом. Вокруг было тихо. Ни звука! Потом из-за реки донесся глухой топот бегущего стада бизонов. Лагерь казался опустевшим. Не убежали ли эти люди в лес? Всплеск в реке, у самого берега, как будто в воду что-то с силой бросили, наполнил ее холодным ужасом… Она лежала, дрожа от страха, и ждала…

Вдруг она услышала тихие шаги у своей повозки. И над краем ее показались шляпа и лицо Кетли. Он взглянул на нее такими глазами, каких Милли никогда и ни у кого не видела.

— Половина дела сделана, но самое худшее впереди, — шепнул он, глядя на нее темными и блестящими глазами, и исчез. Он не заметил ее отчаяния, не призывал мужественно переносить случившееся. Его взгляд, его шепот показывали, что он относится к ней как к товарищу, способному выдержать все. Это было также предупреждением, намеком, что и ему предстоит принять участие в страшном деле. Нервы Милли были на пределе. А что должна делать она? Как ей отнестись ко всему происходящему?

Глухие голоса заставили ее отвлечься от своих мыслей. Милли приподнялась и выглянула из повозки. Несколько человек, по крайней мере двое, возвращались с берега реки. Это были Фоллонсби и Пруайт… Ни Джэтта, ни женщины не было видно. Милли это не поразило, она и не ожидала увидеть их. Пруайт был весь мокрый и в грязи.

— … Можем теперь оставаться здесь и добывать шкуры так же, как и все другие охотники, — говорил он.

— Я против того, чтобы оставаться здесь, — ответил Фоллонсби.

— Ну, об этом спорить не будем. Мне все равно, поступим ли мы так или иначе, — ответил Пруайт.

Они подошли к костру, и Пруайт подтолкнул горящие поленья мокрым сапогом. Фоллонсби стал держать руки над огнем, хотя они не могли быть холодными: утро было теплое. Милли увидела, что руки у него слегка дрожат.

— Право, нам давно пора было покончить с этим, — сказал Пруайт. — Мой план такой, Хэнк: уедем отсюда, переправимся через реку и отправимся на Бразос. Там есть бизоны, и главное стадо тоже скоро попадет туда.

— Это дело подходящее, — с облегчением ответил тот. — А теперь выясним все. Мы поделим деньги, которые нашли у этой женщины. А как со всем имуществом отряда?

— Также поделим поровну.

— Правильно. По рукам, — сказал Фоллонсби, протягивая руку.

Пруайт протянул ему навстречу свою.

— Хэнк, мы работаем вместе около двух лет, и я нахожу, что мы с вами подходящая пара.

— Как быть с девушкой? — вдруг спросил Фоллонсби.

Они стояли, повернувшись спиной к Милли, которая, услышав этот вопрос, стала жадно прислушиваться. Настроение у нее было решительное: ее ободряло тайное присутствие Кэтли.

— А чуть не забыл о нашей черноглазой девчонке! — крикнул Пруайт, ударив себя по ноге.

— Бросим жребий или разыграем в карты? — спросил Фоллонсби, наклонив свою гладкую ястребиную голову.

— Нет, не надо! Вам слишком везет в игре… Мы поделим девушку, как поделили все остальное имущество.

— Отлично. Составим охотничий отряд из двух человек, все поделим пополам, даже девушку. Таким образом, нам не из-за чего будет ссориться. Но послушайте, мы забыли Кэтли. Куда он пропал, черт возьми?

— Вероятно, перепугался. Может быть, уже убежал.

— Не думаю. Говорю вам, Энди, ваша ненависть к северянам вводит вас в заблуждение относительно Кэтли, — запротестовал Фоллонсби.

— Это самый обыкновенный фермерский работник, — с бесконечным презрением ответил Пруайт.

— Это ничего, что он фермерский работник, — резко возразил тот. — Не знаю, что он собой представляет, но он беспокоит меня. Нам лучше было бы дать ему лошадь, снабдить припасами и вещами и отпустить.

Пруайт на мгновение задумался и затем мрачно покачал головой. Это предложение не понравилось ему, ибо оно, очевидно, осложняло положение и вносило в него какой-то сомнительный элемент.

Милли услышала сзади быстрое шарканье ног. Из-за повозки показался Кэтли, держа в правой руке слегка приподнятое ружье. Фоллонсби первый увидел его и испустил изумленное восклицание. Пруайт вскочил и замер.

— Здорово, ребята! — крикнул Кэтли таким голосом, которого никто не слышал от него.

Фоллонсби, пораженный, что предсказание его сбылось, воскликнул:

— Энди! Я говорил вам.

У Пруайта ни один мускул не дрогнул на лице.

— Признаюсь, я бывал в самых отчаянных компаниях, — язвительно проговорил Кэтли, — но никогда мы не доходили до того, чтобы делить между собой невинную девушку.

Теперь уже Пруайт ни на секунду не спускал разъяренного взгляда с Кэтли и с ружья, наведенного на них обоих. Он понял, что слова здесь бесполезны, и мускулы его напряглись. Со всей силой впился он взглядом в глаза Кэтли, чтобы прочесть в них его намерение. Выбрав момент, он с молниеносной быстротой схватился за ружье. Едва он приподнял его, как ружье Кэтли выстрелило. Пуля свалила Пруайта с ног.

— Живей, Хэнк! — в бешенстве, диким голосом завопил он. И, бросив ружье, которое он забыл зарядить, как раненая пантера, пополз, чтобы схватить ружье Джэтта.

Милли смотрела только на Пруайта, но вдруг услышала второй выстрел и глухой звук упавшего тела. То упал Фоллонсби. Он даже не вскрикнул. Движения Пруайта были так стремительны, что за ними трудно было уследить, и Кэтли не заметил, как он судорожно схватил ружье Джэтта, стоявшее у ящика. Он вскочил и успел разрядить ружье раньше, чем пуля Кэтли попала ему прямо в грудь. Отпрянув назад, он выронил ружье, руки его опустились, и казалось, он вот-вот упадает. Страшная бледность покрыла его искаженное бешенством лицо. Шаг за шагом отходил он назад, пока с громким всплеском не свалился с берега в реку.

Все закружилось перед глазами Милли. Наступил тишина. Ей казалось, что дыхание у нее прерывается. Потом оцепенение внезапно исчезло, и она выглянула, чтобы узнать, что с Кэтли. Он лежал на земле рядом с костром. Милли выскочила из повозки и опустилась рядом с ним на колени. Шляпа с него свалилась, лицо изменилось, яркие глаза поблекли.

— О… о… Кэтли! — раздирающим голосом крикнула она.

— Так лучше… — прошептал он. Нижняя губа его опустилась, веки вздрогнули, все тело затрепетало и вытянулось. У него была прострелена грудь.

— Какой ужас!.. Он умер!.. Все они убиты… Но что же мне делать?

Взволнованные восклицания Милли были прерваны сильным ржаньем одной из лошадей, запряженных в повозку. Это ржанье указывало на приближение лошади. Неистовый, резкий ответ донесся из-за реки.

Милли вскочила и выглянула из-за деревьев, трепеща от радости. Но радость ее сразу сменилась ужасом, когда, вглядевшись повнимательнее, она увидела, как индейцы верхом въезжают в реку. На мгновение Милли растерялась и в отчаянии стала ломать руки. А потом, вскочив на сиденье повозки, натянула вожжи. Инстинктивно она обратилась в бегство. Ничего лучшего она придумать не успела. Ретивых лошадей, еще не вполне отправившихся от страха, не пришлось понукать. Они пустились рысью. Направо была река, а налево — прерия, главное стадо бизонов и охотничьи лагери. Ей надо поскорее выбраться из леса на простор. Если индейцы не слышали, как она уехала, то пройдет немало времени, прежде чем они нападут на ее след в чаще леса.

— О, я забыла, — воскликнула она, — они слышали ржанье лошади. — Мужество стало покидать ее, и она опустила вожжи. Лошади ускорили шаг, но во весь дух не поскакали.

Вдруг впереди, в чаще, раздался треск веток и огромный темный бизон пронесся перед ней, направляясь налево. Милли едва пришла в себя от страха. Затем она опять услышала треск веток и впереди, и сбоку, и дальше… В лесу оказались бизоны. Потом она услышала глухой раскат грома, доносившийся, казалось, и слева и справа от нее.

— Они ведь говорили, что бизоны бегут в панике! — испуганно вскрикнула она. Лошади тоже услышали этот глухой гул и пришли в волнение. А может быть, близость и запах бегущих бизонов заставили их ускорить ход. Милли попробовала повернуть их налево, но тщетно. По-видимому, там были какие-то препятствия, толкавшие лошадей в противоположную сторону. Затем совершенно неожиданно они вдруг выехали из леса на открытую равнину.

Над ней стояла желтая пелена пыли. И ряды бегущих бизонов исчезали за ней. Раскаты грома теперь были сильнее. Лошади зафыркали не то от пыли, не то от близости бизонов и, проскакав милю, пошли шагом, а потом остановились. По всему горизонту спереди и справа бежали бизоны. Сзади была видна извилистая линия реки. Бизоны бежали с юга и переправлялись через реку. Милли понял, что она слишком удалилась от своего пути и должна круто повернуть налево, подняться вверх и ехать вдоль реки к охотничьим лагерям.

Вдруг она заметила, что две оседланные лошади, отвязались от повозки и убежали во время быстрой езды. Милли оглянулась назад, на лес, на которого она выехала. Воздух там был более прозрачный. Она вгляделась и увидела, как из леса выскочили сухопарные малорослые лошади с всадниками, совершенно не похожие на лошадей белых охотников. Милли поняла, что ее преследуют индейцы…

Глава XIV

Милли крикнула, хлестнула лошадей, и они понеслись галопом. Повозка подскакивала и тряслась на холмистой равнине, а девушку перебрасывало из стороны в сторону. Затем лошади побежали рысью и стали обгонять отдельные группы бизонов. Милли, охваченная ужасом, все-таки не совсем потеряла рассудок. Ветер, пропитанный пылью и запахом бизонов, бил ей в лицо и развевал волосы. Руки и плечи болели от напряжения, от натянутых вожжей. Но эта бешеная скачка по прерии с бегущими в панике бизонами впереди и команчами позади захватила ее и вернула ей присутствие духа.

Милли оглянулась: команчи нагоняли ее. Они были в полумиле и скакали теперь, широко рассыпавшись, обнаженные, пестрые, разукрашенные перьями.

«Лучше смерть среди бизонов!» — мелькнуло у нее в голове. Она намотала обе вожжи вокруг левой кисти, хлестнула лошадей кнутом и прикрикнула на них. Бизоны неслись и перед ней, и по обеим сторонам, и сзади, все — в одном направлении. Глухой гул сменился резким топотом. Он все усиливался, приближался и превращался в грохот, надвигающийся сзади. Она оглянулась и увидела огромную волнующуюся темную массу, казалось разлившуюся по всей прерии. Целое море бизонов! Они неслись вскачь тяжеловесными равномерными рядами и уже заполнили пространство между Милли и команчами. И девушка увидела, как индейцы повернули в сторону своих сухопарых лошадей. Она испустила дикий, радостный крик… А пелена пыли все сгущалась, и шум усиливался…

Она правила парой обезумевших лошадей в самой гуще стада и понимала, что сейчас смерть угрожает ей в большей степени, чем в любой момент до этого. Однако, несмотря на то что волосы у нее стояли дыбом, а язык прилип к гортани, она не испытывала такого страха, как в лагере, когда Пруайт и Фоллонсби делили ее между собой или когда стройные команчи стремительно гнались за ней. Странно, но она как будто не боялась бизонов. Лошади ее бежали рысью, и, когда обгоняли ближайшие группы животных, они всегда отскакивали в сторону, освобождая дорогу.

Однако с каждой минутой бизонов становилось все больше. Они уже стеной приближались к лошадям. Этого-то Милли и боялась больше всего. Лошади закусили удила и летели стремглав. Милли пришлось отпустить вожжи, чтобы не слететь с сиденья. Вдруг они стали брыкаться, и среди непрестанного топота и гула раздался пронзительный испуганный рев. Милли никогда раньше не слышала рева лошади. Одна из белых лошадей, любимица Джэтта, споткнулась и упала на колени. Увидев это, Милли едва не лишилась чувств. Другая лошадь тоже споткнулась, но потом сильно дернула и потащила за собой соседку. Они понеслись дальше. А сзади огромные опущенные вниз косматые головы почти натыкались на повозку…

Милли слышала, что во время бегства бизоны сносят и ломают все препятствия на своем пути. И она, наверное, станет жертвой этого панического бегства. Лошади были окружены и стиснуты, бизоны их подталкивали и несли. Страх и ужас охватил их. Они спотыкались, ревели и даже пытались бросаться на бегущих бизонов. Было чудом, что они еще не переломали себе ног, не порвали упряжь и не свернули колес…

Наконец, эти толчки, грохот, раскачивание повозки, эта страшная близость напирающих животных стала не по силам Милли. Она пала духом, и руки ее ослабели. Повозка задребезжала, наклонилась на сторону, подскочила и остановилась. И сплошное бурлящее море бизонов придвинулось к ней вплотную… Милли свалилась с сиденья назад и лишилась чувств…

Когда Милли открыла глаза, у нее было ощущение, что она проснулась после кошмарного сна.

Она лежала на спине и вдруг почувствовала, что повозка катится, а со всех сторон слышится топот копыт.

— О! Значит, что-то случилось?.. Лошади бегут… И повозка не перевернулась! — воскликнула она. Но приподняться и посмотреть боялась.

Повозка катилась ровно, без толчков и покачиваний, а топот копыт был не таким сильным, как прежде. Где она? Долго ли лежала без чувств? Чем закончится это ужасное бегство? Сейчас ей дышалось легче, и она не так сильно ощущала пыль и запах бизонов. Во рту у нее пересохло, а кожа была влажной и горячей. Милли села и выглянула из повозки. Она увидела серую прерию, испещренную темными пятнами бизонов. Насколько можно было охватить глазом, они виднелись повсюду, но уже не теснились сплошной массой и не бежали. А лошади их уже не боялись.

— Так это не было паническим бегством! — внезапно закричала Милли. — Они просто переходят на другое место. И не обращают внимания ни на повозку, ни на лошадей… О, я спасусь!

Милли взобралась на сиденье и нашла вожжи. Лошади отозвались на ее понукание — подняли головы и навострили уши. Казалось, они были довольны, что ими снова правят, и бежали так, как будто поблизости никого не было. Такая перемена изумила Милли. Судя по их покрытым толстым слоем пыли спинами, они долго бежали, прежде чем дойти до такого равнодушия.

День склонялся к вечеру. Наступил момент, когда Милли увидела, как передние ряды бизонов стали скрываться за горизонтом, до которого, казалось, было теперь рукой подать. Когда повозка достигла того места, где исчезали из виду косматые спины, Милли обнаружила спуск, который кончался у извилистой зеленой полосы деревьев. Местами блестели пятна воды. А дальше шла бесконечная плоская равнина и на ней тысячи и тысячи бизонов…

Лошади добрались до леска. И Милли решила, что здесь она может подождать, пока стадо пройдет. Она завернула за большую группу деревьев и остановилась под их зеленым навесом. Усталые лошади, тяжело дыша, даже не тянулись к траве. Со всех сторон группами и рядами шли бизоны и спускались, видимо, к реке, откуда доносился все усиливающийся плеск воды. Через некоторое время количество проходящих бизонов стало уменьшаться, и наконец топот копыт затих.

Тишина! Это было невероятно! Целый день Милли терзал непрестанный грохот, и теперь она не могла привыкнуть к тишине и чувствовала себя растерянной. Ее охватило чувство одиночества. Она совсем одна в этой дикой и пустынной местности!

— Что мне делать теперь? — воскликнула она. — Но я не должна задумываться! Я должна действовать!

Она слезла с повозки и распрягла лошадей, которые с ржаньем поскакали к реке. Милли вспомнила о своей собственной жажде и побежала к берегу, где, не обращая внимания на грязь, легла ничком и стала жадно пить прямо из реки. Вернувшись, она забралась в повозку и стала смотреть, что там есть. Она нашла мешок овса, ящики с едой и кухонной посудой, сверток одеял и, наконец, топор и лопату. В ящике с посудой лежали и спички, а среди съестных припасов она нашла каравай хлеба, мешок с сухарями, копченое мясо, соль и сахар, сушеные яблоки.

— С голоду я во всяком случае не умру, — прошептала Милли.

Она набрала сухих веток, развела костер, принесла в ведре воду и поела с таким аппетитом, как никогда в жизни. Спустились сумерки. И суровая действительность предстала перед ней еще обнаженнее. Она вся затрепетала. Ведь она совсем одна, а в лесу, на берегах реки — пантеры, медведи, волки… У нее не было никакого оружия, кроме топора. Чем же она защитит себя?

Прежде чем укрыться в повозке, она обошла «свою» территорию, вглядываясь в сумрак и прислушиваясь. Ночная темнота окутала реку, и на темно-синем небе замигали звезды. Близость пасущихся рядом лошадей немного приободрила ее. Она влезла в повозку и, не снимая даже сапог, закуталась в одеяла. Тело ее ныло от боли и усталости, сердце мучительно сжималось, в голове роились неясные мысли… Она не могла сразу улечься и успокоиться. Но постепенно она все меньше и меньше ворочалась в повозке и вдруг замерла неподвижно. У нее блеснула мысль о Томе Дооне, и она представила его себе. Милли заплакала. Слишком мучительно было воспоминание о нем, его любви, мечтах об их будущей совместной жизни. Может быть, она никогда не увидит его больше… Нет, она должна во что бы то ни стало выбраться отсюда! Обессиленная, она погрузилась в легкую дремоту.

Пение птиц разбудило Милли. Взошло солнце, и тихо шелестели листья. Она расчесала свои растрепавшиеся короткие кудри. Лицо горело от ветра и солнца. Она вылезла из повозки, накормила лошадей овсом, поела сама и собралась ехать дальше. При мысли о том, что поедет по прерии одна, она едва не лишилась чувств. «Но я не могу оставаться здесь. Эго будет еще хуже, чем ехать но прерии, — в отчаянии думала она. — Я должна ехать! Но куда, как?»

Милли приходилось видеть, как мужчины рисовали географические схемы на песке. Она опустилась на колени на небольшом песчаном участке и, напрягая все свои мысли, стала рассматривать его.

— Здесь запад, — задумчиво проговорила она. — Я видела, как здесь заходило солнце. Значит, север здесь. Я должна держаться северо-запада. От Красной реки до Спрэга мы ехали десять дней… Здесь река… — Она провела черту на песке. — Вчера я проехала, наверное, миль тридцать-сорок почти прямо па север, до этой реки. Значит, я нахожусь здесь. — Она поставила точку на песке и провела другую черту. — Я не должна ехать обратно к охотничьим лагерям, потому что могу натолкнуться на индейцев. Я не должна двигаться и вдоль этой реки на запад. Мне надо переправиться через нее и держаться северо-запада. Я должна переправляться через все встречающиеся реки и искать для этого удобные места…

Она достаточно путешествовала по пустынной прерии, чтобы иметь некоторое представление о том, что ей предстоит. Мысль о встрече с охотниками вызывала в ней надежду, подбадривала ее… Наконец Милли решилась и выехала из леска направо, туда, где бизоны проложили широкую дорогу вниз, к реке. Лошади рысью преодолели ее — она была неглубокой и легко въехали на низкий противоположный берег. Милли не успела опомниться, как очутилась на гладкой, ровной поверхности прерии.

— Как просто! — восторженно воскликнула она. — О Уайти и Спэкс! — обратилась она к лошади. — Как я люблю вас! — Она стала искать свой красный шарф, чтобы вытереть лицо и волосы. Но он, как и ее маленький револьвер, пропал. Она потеряла его. Нет! Она вспомнила, что привязала его к верхушке повозки в лагере Джэтта и оставила там. Это воспоминание взволновало ее. Что, если Том Доон найдет наконец лагерь Джэтта и увидит ее красный шарф? Нет, этого не случится. Индейцы, конечно, сожгли весь лагерь.

Милли определила по солнцу направление и поехала по прерии — беспредельной равнине, густо поросшей травой. Ехала она с раннего утра до заката солнца и, когда впервые за весь день встретила реку, почти высохшую и превратившуюся в лужу, остановилась, распрягла лошадей и позаботилась обо всем необходимом для себя. Лошади напились из лужи и вернулись к повозке. Они проявляли необычайный интерес к Милли и даже ходили за ней следом. Она отсыпала им овса, приласкала и даже начала разговаривать с ними, ибо одиночество тяготило се. Вскоре темнота скрыла от взора пустынную безграничную даль. Стояла тишина, только слабый шорох и жужжание насекомых! Она легла, напуганная и темнотой, и тишиной, боясь уснуть… Однако долго лежать с открытыми глазами и бороться со сном она была не в состоянии…

Когда солнечные лучи разбудили ее, она тотчас загорелась желанием ехать дальше. Лошади ждали ее и при приближении заржали. Кое-как выполнив обычные работы, она села в повозку. Ее тревожил вопрос, где она раздобудет воду, чтобы напоить лошадей. Милли закрыла глаза и дремала, держа в руке вожжи. Когда повозку встряхивало, она просыпалась. Вдруг загрохотал гром и тучи заволокли небо. Разразилась гроза — с ветром, холодным дождем, белыми зигзагами молний… Милли насквозь промокла, и это необычайно освежило ее. А лошади шлепали по лужам и пили свежую дождевую воду.

Гроза быстро пронеслась, снова показалось голубое небо, и засияло солнце. Прерия дымилась, от лошадей шел пар. Одежда на Милли постепенно высыхала. В тот день путешествие закончилось у реки. Переправы в этом месте не было, и Милли сделала остановку. Утром она чувствовала себя вялой и утомленной, но готова была ехать дальше. Река поворачивала на северо-запад, и весь день Милли следовала вдоль нее, иногда в тени деревьев. Вокруг ни следов, ни колеи, ни остатков лагерей — сплошная пустыня.

На следующий день она нашла заброшенную переправу со старыми следами бизонов. Это несколько оживило ее, пробудило заглохшую надежду. Она немного воспрянула духом. Если бы только можно было отпустить вожжи и дать отдохнуть рукам! Но неукротимыми лошадьми необходимо было править. Выедет ли она когда-нибудь на дорогу? Неужели никогда не кончится эта прерия, серая, однообразная, как мертвое море?

Потом она попала в полосу, где валялось множество трупов бизонов. И надежда опять овладела ею. Где она? Может быть, в ста или пятидесяти милях от Стэкед Плэнс? А дорогу найти не может! Туши были уже черные и высохшие, никакого запаха от них не исходило. Десять миль проехала она по этой полосе смерти и разложения, но ее напряженно ищущие глаза не обнаружили ни лошади, ни повозки.

Милли потеряла счет дням и часам. Солнечные закаты, остановки у реки, темные ночи с ненавистными звездами, бледные рассветы и раскаленное солнце — и ужасная усталость, тоска…

— Что это? — воскликнула Милли и широко открыла глаза. Она лежала в повозке. Солнце стояло уже высоко. Повозка качалась, скрипела, раскачивалась, и при этом слышался странный звук: тук-тук, тук-тук, тук-тук. Лошади бежали по твердой дороге! Не сниться ли ей это? Она закрыла глаза, чтобы лучше слышать: тук-тук, тук-тук, тук-тук! Это не обман ее болезненно обостренного слуха…

— О, наконец-то! — вздохнула Милли. — Дорога!;. Дорога!.. — И она приподнялась. Как всегда, серая беспредельная прерия, но теперь перерезанная до самого горизонта белой линией дороги, Милли, вне себя от радости, едва не упала в обморок. Она заставила себя попить и поесть, хотя мясо и хлеб так высохли, что их было трудно проглотить. Она должна собраться с силами! Много охотников, должно быть, проезжает по этой дороге. Наверное, скоро она увидит, как на горизонте забелеет повозка… Милли посмотрела вокруг. Прерия по-прежнему была пустынна, но в ней появилось и что-то новое… Милли почувствовала себя бодрее: надежда чудесным образом оживила ее. И она погнала лошадей.

Наконец она доехала до одного из холмов, долго казавшегося недосягаемым. Речка, окаймленная зелеными вязами, протекала как раз у его подножия. Измученное сердце Милли забилось при внезапном воспоминании. Она здесь уже останавливалась, она узнала эти вязы… Лошади заржали, забили пыльными мохнатыми копытами и остановились. Милли взглянула вниз, на зеленый берег, где когда-то Кэтли говорил ей о своем сочувствии.

Еще один солнечный закат… Золотистые, красные и пурпурные облака запылали над прерией. Постепенно сумерки опускались на равнину, и среди колышущейся травы появились тусклые пятна костров и клубящиеся столбы синего дыма. Повозка Милли, пробиралась теперь среди мелкого скота, который пасся по обеим берегам реки около Спрэга. На дорогу выбегали собаки и лаем встречали новую повозку. Любопытные охотники, направлявшиеся на юг, выходили из палаток, чтобы расспросить о новостях новоприбывшего из охотничьей области.

— Здравствуйте, сынок! — приветствовал Милли седой старик, живыми голубыми глазами оглядывая усталых лошадей и повозку с единственным седоком. — Вы один?

— Да, — ответила Милли, с волнением услышав его хриплый голос.

— Откуда вы? — спросил старик.

— С Красной реки, — ответила Милли.

— Скажите-ка, сынок, вы… — Он прервал вопрос, подошел ближе и положил руку на спину лошади, от которой шел пар. Грубые лица, одни загоревшие, другие бледные, еще не обвеянные ветром прерии, смотрели на Милли. Они казались ей прекрасными: столько жизни, радушия и интереса было в них!

— Да, с Красной реки, — быстро и тихо ответила она. — В моем отряде произошла ссора — все перебили друг друга… Потом команчи переправились через реку… И я убежала из лагеря. Уайти и Спэкс вывезли меня из лесу на равнину… И тут я увидела гнавшихся за нами индейцев… Мы попали, в стадо бизонов, которые неслись в панике… Пыль и топот… Это было ужасно!.. Потом они побежали тише, но окружали нас весь день… сорок миль… Когда же наконец мы остались одни, мы день за днем ехали и останавливались, ехали и останавливались… Не знаю, сколько дней это продолжалось!

После взволнованного рассказа Милли воцарилась тишина. Затем старик недоумевающе почесал бороду:

— Сынок, вы шутите над нами? Выдумываете все это? Правда, вид у вас усталый и замученный…

— Это истинная… правда, — со вздохом ответила Милли.

— Ну, мальчик… — более серьезным голосом начал добродушный старик и снова с любопытством оглядел изнуренных лошадей и поломанную повозку.

— Мальчик? — живо, насколько позволяла усталость, воскликнула Милли. — Я не мальчик!.. Я девушка… Милли Фэйр.

Глава XV

Том приподнялся, чтобы осмотреть путь к скале, потом он дополз до конца камня и оттуда, лежа на левом боку и вытянув вперед левую руку, а правой таща ружье, пополз насколько мог быстро и бесшумно. Смотрел он только прямо перед собой. Страха не было. С самого начала он подумал, что человек умирает только раз, и если это суждено ему теперь, то умрет он за своих товарищей. Темные, манящие глаза Милли Фэйр мелькнули перед ним, и острая мучительная тоска сжала сердце… И ради спасения этой девушки он готов на любую опасность. Так или иначе, это команчи были причиной бегства Милли. Из-за них он потерял ее.

Когда он прополз несколько десятков футов, он почувствовал облегчение, страшное напряжение ослабело. Его товарищи стреляли теперь как будто залпами. Он знал, что таким способом Пилчэк старается отвлечь от него внимание индейцев. Те тоже стреляли. Но он уже порядочно удалился от места перекрестного огня. Пули уже не визжали над его головой. Он выполз на более открытую местность и теперь, по-видимому, был недалеко от цели — от красной скалы. Лежа у плоского камня — высокого рядом не было, — он выглянул. Большой скалы с этого места видно не было. Не в состоянии ползти дальше, утомленный и физически, и духовно, он приподнялся повыше, чтобы отыскать скалу. Опять не видно! Тогда он отполз несколько шагов к левому концу камня и снова приподнялся, чтобы выглянуть.

Как будто резкий порыв ветра пронесся мимо него. Он услышал свист и почувствовал сильный неожиданный толчок, а затем острую, жгучую боль в спине. Почти в то же мгновение донесся резкий звук ружейного выстрела. И взгляд Тома сейчас же уловил впереди фигуру индейца, который стоял с дымящимся ружьем в руке. Том упал ничком за камнем, оглушенный и пораженный этой неожиданностью. А в следующую секунду, опомнившись, он крепко сжал ружье, вскочил и мгновенно выстрелил. Том увидел, как индеец широко открыл рот и зашатался. Кровь хлынула у него изо рта. Покачнувшись, он упал. Рана была смертельной.

Скорчившись, Том огляделся и увидел нужную ему скалу. Тогда быстро, собрав последние силы, он бросился бежать и вскоре достиг цели. Но места, где были укрыты лошади, он найти не мог, пока Джэк Дивайн не окликнул его и не объяснил. Том, пошатываясь, обошел скалу и попал на лужайку, где стояли лошади. Дивайн с шумом скатился с выступа, где он наблюдал за обстановкой. Затем с другой стороны появился второй сторожевой — Ол Сорндайк. Они подбежали к Тому.

— Смотрите, вы весь в крови! — испуганно крикнул Джэк.

— Я ранен… Не знаю, насколько серьезно… — тяжело дыша, сказал он. — Я пришел за водой. Скорее, ребята, перевяжите меня. Мне надо торопиться обратно.

— Мы тоже пойдем с вами, — сказал Дивайн. — Принеси воды, Ол.

Они обмыли Тому рану и перевязали ее платком.

— Я должен отнести туда несколько фляжек, — заявил Том.

— Я пойду, а вы оставайтесь с Олом, — ответил Дивайн.

— Нет, я не намерен оставаться. Я тоже хочу помочь нашим товарищам, — решительно сказал Сорндайк.

— Мне не приказывали привести вас.

— Это не имеет значения. Какая польза от того, что мы здесь? Если команчи найдут нас, мы не сможем спасти лошадей. А если уйдем отсюда, то сможем присоединиться к остальным.

Логика Дивайна была неопровержима. И Том не стал больше возражать. Они захватили по две фляжки каждый, взяли ружья и поспешно отправились в путь. Том указывал дорогу. Идти было легко, но, когда они добрались до того места, откуда, как он считал, нужно было ползти, начались трудности. Тяжелые фляги свисали с шеи и мешали передвигаться. Том лег на землю и полз как змея. Он был первым. За ним в десяти шагах полз Сорндайк, за которым на таком же расстоянии следовал Дивайн. Тому часто приходилось останавливаться и отдыхать: мускулы его ослабели. Однако он был уверен, что одолеет этот путь. Большими глотками он пил воду из фляги, и это оживляло его. Они уже довольно близко подползли к тому месту, где находились Пилчэк и его товарищи, как вдруг у самой головы Тома ударилась, подняв пыль, пуля. Его зашатало. Другая пуля задела верхушку его шляпы. Это заставило его судорожно проползти дальше и укрыться за большим камнем. Пули теперь жужжали и свистели над головой, отскакивали от обломков скал.

Наконец Том с товарищами добрался до позиции Пилчэка.

— Сейчас будет самый опасный для нас момент, — сказал Дивайн. — Вдруг они примут нас за краснокожих.

Но Пилчэк был слишком мудрым и опытным, чтобы допустить такую ошибку. Он был на страже, и его озабоченное, суровой лицо просветлело при виде Тома.

— Это ловко проделано, Том! — сказал он. — А здесь настоящий ад! Идите скорей к Ори и Робертсу.

Том поспешил к молодому парню, лежавшему под навесом, который соорудил Робертс из своей рубашки и палки. Он хрипом приветствовал Тома. Лицо у Ори было бледное и потное. Когда Том поднял его голову, он открыл глаза, попытался что-то сказать, но не мог.

— Ори, вот вода, — сказал Том и поднес фляжку к его бледным губам.

Впервые в жизни он понял, как драгоценна простая вода! Он смотрел, как Ори пил, и был вполне вознагражден его слабой благодарной улыбкой.

— Очень благодарен, Том, — прошептал Ори, откинувшись назад. Взгляд у него был какой-то странный. Затем он закрыл глаза и как будто успокоился. Тому не понравилось выражение его лица в тот момент, но в возбуждении он скоро забыл об этом.

Робертс передал фляжку другому раненому и подождал, пока тот напьется. Затем сам утолил жажду.

— Вот все, что мне было нужно, — с глубоким вздохом проговорил он.

Старый, седой охотник подполз, чтобы отпить свою долю.

— Сын мой, такую фляжку вылизал бы и Ниггер Хоре, — сказал он.

— Как! Мы сражаемся с этим вождем? — удивленно спросил Том.

— Если верить Пилчэку, так оно и есть, — весело ответил охотник. — Старик Ниггер и около тысячи краснокожих с ним.

Том отполз к удобному месту за обломком скалы, где он находился раньше, и стал следить за тем, чтобы не попасть под огонь индейцев. Рана причиняла ему мучительную боль. Он был почти без сил. Солнце адски палило. Ружье и камни как огонь обжигали руки. Но когда он снова вступил в бой и стал искать цель, он забыл и о своих страданиях, и обо всем остальном.

Бой усиливался. Теперь яростно наступали команчи и отчаянно сопротивлялись осажденные. Опасность принимала угрожающий характер. Пуля попала Тому в плечо, но все возрастающая смелость индейцев заразила его. Он еще больше высунулся из укрытия и усилил огонь. Когда, страдая от второй раны, он вынужден был отползти в укрытие, он уже знал, как происходит наступление.

Команчи подступали все ближе и ближе, почти совершенно скрытые пеленой дыма, застилавшей поле боя.

— Прекратите огонь! Ждите атаки! — громовым голосом крикнул Пилчэк.

Грохот тяжелых охотничьих ружей прекратился, и это позволило отчетливее различить стрельбу индейцев. Их винчестеры трещали непрестанно, залп за залпом, и свинцовый град осыпал каменистые позиции осажденных.

Очевидно, индейцы сосредоточились на западной стороне, между позициями Старуэлла и Пилчэка. Это побудило разведчика отвести своих людей в сторону, где укрывался Том. Все ближе и жарче становился огонь индейцев. Сквозь синюю завесу дыма Том видел быстро мелькавшие фигуры, похожие на призраки. То команчи перебегали от скалы к скале. Сердце у Тома готово было разорваться. Если у индейцев достаточно сил, то они смогут перебить весь отряд Пилчэка! И вдруг, когда Том уже готовился к худшему, огонь прекратился. Наступила напряженная тишина, странная после такой оглушительной стрельбы.

— Это хитрость. Следите внимательно! — предупредил Пилчэк своих людей.

Едва он произнес эти слова, как индейцы открыли сильный огонь с очень близкого расстояния. Пилчэк выкрикнул какое-то приказание. И хотя его невозможно было разобрать среди ружейного треска, в ответ грянули залпы тяжелых охотничьих ружей. В следующий момент стрельба стала такой интенсивной, что Тому казалось, будто он слышит непрерывный раскат грома. Сквозь дым он увидел, как с невероятной быстротой ринулись вперед индейцы, и среди ружейного грохота услышал их странный оглушительный крик. Однако охотничьи ружья по-прежнему непрерывно грохотали, и, вероятно, это подействовало на отчаянно смелых команчей. Может быть, они не рассчитывали на такое могучее сопротивление? Их воинственный крик стал более пронзительным и тонким и наконец замер. А затем прекратились и раскатистые залпы. Тогда и Пилчэк приказал прекратить стрельбу.

Старый, седой охотник встал, оглядел окутанную дымом местность и сказал:

— Ребята, они подбирают своих убитых и раненых. Они разбиты! И мы должны отогнать их совсем, к их лошадям.

— Правильно, — мрачно ответил Пилчэк, — но подождем и посмотрим, верно ли это.

Если отступление и было, то Том не мог увидеть его из за дымовой завесы. Он вышел из своего укрытия. Рубашка у него была вся мокрая от крови. Его вторая рана оказалась легкой, но очень болезненной. Он попросил Дивайна перевязать ее платком. В этот момент поспешно вернулся Пилчэк.

— Ребята, дело идет к тому, что мы выиграем! — сказал он, и серые глаза его заблестели. — Если мы разобьем и обратим в бегство Ниггера Хорса, то это будет первая победа охотников в этой войне из-за бизонов… Харкэуэй, оставайтесь здесь с двумя людьми, чтобы охранять раненых. Остальные забирайте запасные патроны и следуйте за мной.

Том из последних сил опустил руку в мешок с патронами и последовал за разведчиками. Пилчэк продвигался вперед осторожно. По мере того как становилось ясно, что засада маловероятна, он проявлял все большую смелость и решительность и наконец бросился бегом.

— Живей, за мной! — крикнул он, обернувшись назад.

Том старался преодолеть тяжелую дорогу и не глядел перед собой, пока не достиг края подъема. Команчи отступали. В этом не было никакого сомнения. Отступали в полном порядке, с линией воинов, охраняющих тыл. Том увидел, что одни индейцы подбирают и уносят своих раненых и убитых, другие столпились около лошадей, но главная масса собралась в середине лагеря, где была суматоха и спешка.

— Вперед, ребята! — крикнул Пилчэк и бросился вниз по спуску.

Охотники Пилчэка с криками, потрясая оружием, рассыпались по спуску. Внизу, в лагере, внезапно показался дым и грянул залп из винчестеров. Тогда Пилчэк остановился, встал на одно колено и приподнял ружье. Его примеру сейчас же последовали другие. Он выстрелил, за ним Дивайн и старый охотник, а затем дали залп остальные. Если бы команчи в этот момент, несмотря на залпы охотничьих ружей, ринулись вперед, то охотникам Пилчэка пришел бы конец. Они были бы сметены. Но индейцы не способны были на такой маневр. Они стреляли так же, как скакали верхом, — бешено, неистово, но без определенного плана. Что же касается белых, то они продолжали наступать, испуская громкие крики и стреляя. Дым и грохот окружали Тома. Ружье жгло руки, и лицо было опалено порохом. Вдруг что-то ударило его и сшибло с ног. И он погрузился во мрак…

Когда Том пришел в себя, он почувствовал тупую боль и никак не мог понять, где находится и что с ним произошло. Его куда-то несли, слышались людские голоса, а дневной свет казался красноватым и туманным… Том опять лишился сознания, а когда очнулся, почувствовал головокружение. Он лежал на спине, а над ним возвышалась темная скала. Затем в лицо ему брызнули холодной водой, и он услышал знакомый голос.

— Том не опасно ранен, — говорил Джэк Дивайн. — Последняя пуля только оцарапала ему кожу. Он парень крепкий.

— Да? Я очень рад, — ответил Пилчэк. — Мне казалось, будто он уже готов…

— Нет! Он скоро поправится… Назови меня как угодно, если он не очнется сейчас. Эй, Том!

— Я чувствую себя хорошо, спасибо, — слабым голосом сказал Том. — Как наши дела?

Тут Дивайн начал красноречивый рассказ о том, как они заставили отступить Ниггера Хорса с его сотнями воинов, преследовали их и наконец окончательно разбили и обратили в бегство. Но Дивайн не упомянул о том, как пострадал отряд Пилчэка. Хотя Том и сильно мучился и был очень слаб из-за потери крови, но он все-таки поел и утомленный уснул.

Дневной свет вернул ему сознание. И первый же взгляд на лежащих вокруг раненых и перевязанных товарищей дал ему представление о том, чего стоила победа над Ниггером Хорсом. Никто не избежал хотя бы одного ранения. Том не увидел многих знакомых лиц, но не стал задавать вопросов. Он испытывал постоянную боль, поэтому был рад, что может лежать спокойно, с закрытыми глазами.

Однако позднее в то же утро у него хватило сил сесть верхом на лошадь и присоединиться к отряду, медленно возвращавшемуся в постоянный лагерь. Тенистый и прохладный, с проточной водой, он был самым желанным местом отдыха. Всех раненых устроили как можно удобнее. И тут Том узнал, что семь человек из отряда Пилчэка убито. Ори Тэск погиб первым.

Глава XVI

Когда весной 1877 года, по донесениям разведчиков, сопротивление кочевых племен на юго-западе было сломлено, Том распрощался с Бэрном Хэдноллом, своим давним другом и товарищем. Дэв Стронгхэрл уже несколько месяцев как уехал в Спрэг к своей жене, и Бэрн тоже хотел повидаться с женой и родными.

— Что вы будете делать теперь, Том? — спросил Бэрн.

Доон опустил голову:

— Мне было бы слишком тяжело вернуться в Спрэг как раз теперь. Видите ли, Бэрн, я не могу забыть Милли. Конечно, она уже давно умерла. Но иногда я вижу ее во сне, и она кажется мне живой. Мне хотелось бы узнать правду о ее судьбе. Когда- нибудь мне это удастся. Я отправлюсь с Пилчэком на Бразос. Крупная охота теперь там.

— Я собираюсь основаться около Спрэга, бросить ружье и взяться за плут, — сказал Бэрн. — Отец всегда говорил, что наступит день, когда Спрэг будет центром скотоводческого и фермерского района.

— Да, я помню. Это была раньше и моя мечта. Но я изменился. Вероятно, это бродячая жизнь подействовала на меня. Пока меня еще манит простор. Когда-нибудь я вернусь обратно.

— Том, у вас есть сбережения, — задумчиво ответил Бэрн. — Разве не рискованно возить с собой все деньги! Теперь в охотничьих областях есть люди опаснее, чем команчи.

— Я уже думал об этом, — сказал Том. — Это действительно рискованно. И я попрошу вас взять большую часть моих денег и положить их в банк.

— Это хорошая идея. Но представьте себе, что вы не вернетесь. Вы ведь знаете, что нам приходилось переживать, сколько сильных и способных людей погибло.

— Я думал и об этом, — многозначительно сказал Том. — Если я не приеду в течение пяти дней, то переведите деньги на имя ваших детей. Деньги теперь не имеют для меня большого значения… Но, по всей вероятности, я вернусь.

Этот разговор происходил в апреле в лагере, расположенном в верховьях Красной реки. В тот день уезжало множество охотников, их повозки были доверху нагружены шкурами бизонов. С одним из таких охотничьих караванов и отправлялся на север Бэрн Хэднолла. А Том и Пилчэк готовились к большой охоте в окрестностях реки Бразос. Ходили слухи, что там — золотое дно. Когда они собирали отряд, к ним пришел смуглый человек небольшого роста с очень оригинальным лицом, на котором была печать чего-то возвышенного и в то же время комичного.

— Я хотел бы присоединиться к вам, — заявил он Пилчэку.

Разведчик, привыкший оценивать людей с первого взгляда, увидел, что это услужливый и способный парень.

— Да, человек нам нужен, но имеющий опыт, — ответил Пилчэк.

— К глупым новичкам я не принадлежу, — ухмыльнулся тот. — Я убил и ободрал более четырех тысяч бизонов. А кроме того, я кузнец и повар.

— Ну, я вижу, что вы один — целый отряд! — широко улыбаясь, что с ним бывало редко, ответил Пилчэк. — на каких условиях хотите присоединиться к нам?

— Расходы, работа, прибыль — все поровну.

— Нет ничего лучшего. Думаю, мы будем рады принять вас. Как ваше имя?

— Джонс, — ответил новоприбывший.

— Том Доон, — добродушно сказал разведчик, — познакомьтесь с Джонсом.

Вместе с другим отрядом новоприбывшего охотника Хэултона, с которым были сын пятнадцати лет и еще два мальчика немного постарше, отряд Пилчэка отправился к реке Бразос. После благополучного путешествия, большей частью по проезжим дорогам, они достигли одного из притоков Бразоса, где им навстречу стали попадаться отдельные небольшие стада бизонов.

— Остановимся здесь на пару дней, прежде чем доберемся до главного стада, — сказал Пилчэк. — Мне очень хотелось бы поохотиться одному. Думаю, что у главной реки охотники теснятся, как пчелы в улье. Пока есть возможность, побудем подальше от вони и насекомых.

Отряды раскинули свои лагеря на близком расстоянии один от другого. Место здесь было самое живописное из всех, встречавшихся Тому в его путешествиях по западному Техасу. Пилчэк сказал, что главное стадо, преследуемое охотниками, прошло в нескольких милях к востоку от этого места. Поэтому воздух здесь был чистый, вода не загрязнена, а трава не измята. Бой с индейцами так закалил Тома Доона, что истребительная охота на бизонов теперь не вызывала в нем таких чувств, как раньше, а бродячая жизнь на открытом воздухе превратилась в привычку и притягивала к себе. Кроме того, Том постоянно испытывал тоску и недовольство, которые могли смягчить только работа и движение.

Он очень привязался к сыну Хэултона — Черри. Это был стройный мальчик с рыжими волосами и с веснушчатым лицом. Как это и подобало мальчику из западных штатов, он преклонялся перед разведчиком и Томом — опытными охотниками на бизонов. Он и его братья Дэн и Джо пользовались каждой свободной минутой, чтобы побыть с Пилчэком и Томом, послушать их рассказы.

Оба отряда решили двигаться вдоль притока по направлению к слиянию его с Бразосом. По мере того как количество бизонов увеличивалось, они встречали и все большее число охотников. В начале мая подошли к окрестности, где находилось главное стадо и густо расположились охотничьи лагери. Среди охотников теперь было немало воров и грабителей, поэтому лагери приходилось охранять — всегда оставлять одного или двух человек на страже. Тому и Черри часто приходилось по целым дням оставаться в лагере. Это было приятным разнообразием в жизни, хотя работы всегда было много. Их лагери были расположены как раз в том месте, где Бразос пересекала старинная испанская дорога на Стэкед Плэнс, по которой непрерывным потоком двигались охотничьи повозки. И редко выдавался день, когда никто из путешественников не останавливался хотя бы на час около их лагерей.

Однажды проездом в форт Уорс на дороге остановился старый знакомый Тома.

— Робертс! — радостно воскликнул Том.

— Я только что из форта Силла, — сказал Робертс, тоже обрадованный. — И у меня есть новости для вас. Помните Ниггера Хорса, вождя команчей, с которым мы сражались?

— Вряд ли я когда-нибудь его забуду! — ответил Том.

— Ну, так команчи, оставшиеся в живых, понемногу стали являться в форт Силли и сдаваться. И от них мы узнали, что солдаты выдержали долгий бой с Ниггером Хорсом и какой-то сержант убил старого вождя и его жену.

— А слыхали вы что-нибудь о ружье Хэднолла?

— Слыхал. Вы, вероятно, помните, что у Хэднолла было замечательное ружье. Как раз такое, о каком мечтал каждый краснокожий. Интересно, что обладание этим ружьем оказалось роковым для всех индейцев, которые им владели. Первым получил его сын Ниггера Хорса. Это он повел на нас атаку, попал под наш огонь и был убит. Затем оно перешло к индейцу по имени Пять Перьев, который тоже был убит нами. И после этого каждый краснокожий, к которому попадало ружье Хэднолла, погибал. В конце концов они перестали стрелять из него, считая, что оно приносит несчастье. А дело-то было просто в том, что владевшие ружьем Хэднолла становились безрассудно смелым и лезли прямо под наш огонь…

Глава XVII

Середина июля застала Тома Доона и Пилчэка далеко в низовьях Бразоса, в самой гуще бойни. На расстоянии тридцати миль охотники день за днем истребляли последнее огромное стадо бизонов. Стояла невыносимая жара. Однако ранним утром охота была сравнительно легкой. Напряженно работая более двух месяцев, Том Доон, Пилчэк и Джонс убили три тысячи девятьсот двадцать бизонов и потеряли совсем небольшой процент шкур. Им теперь не надо было отвозить шкуры в город: они продавали их на месте.

Вокруг был настоящий ад. Том не мог проехать нескольких шагов, чтобы не натолкнуться на кучу костей, прогнившую тушу или труп только что ободранного бизона. Бывали дни, когда сотни ободранных, окровавленных туш валялись ка протяжении многих миль. Хищные птицы носились над ними густыми стаями, а запах разложения был невыносим. Прерия как будто превратилась в какой-то чудовищный мясной рынок, а охотники — в мясников. И все это неизбежно отразилось на их душевном состоянии. Целыми днями треск ружейных выстрелов наполнял раскаленный воздух. Ради наживы все отряды работали день и ночь: носились верхом за бизонами, стреляли, сдирали шкуры, растягивали их — как будто жизнь каждого охотника зависела от этой непрерывной охоты. Это была настоящая бойня.

Том Доон теперь снова испытывал то мучительное чувство, против которого одно время боролся, — самообличения и осознания того, что эта бойня окончательно унизит и обесчестит его как человека, если он немедленно все не бросит. Когда-то у него был чудесный повод отказаться от охоты — желание Милли Фэйр. Иногда взгляд ее темных глаз еще преследовал его. Если бы она так неожиданно не пропала, он уже давно покончил бы с этим кровавым развлечением. Любовь к Милли продолжала жить в нем и спасала от окончательного падения в этих суровых и жестоких условиях жизни.

Наступил август. Бизоны сгрудились в одно колоссальное стадо. Пришла пора случки. И самцы, и самки, покорные чудесному инстинкту, стали более медлительными и менее осторожными, не обращали внимания на человеческий запах, приносимый ветром. От стада доносились глухие и рокочущие звуки. Это было мычание самцов. Со дня на день эти звуки становились все громче и сильнее. Их было слышно уже за несколько миль. Постепенно все больше и больше бизонов присоединялось к этому мычанию, и оно стало непрерывным, заглушающим грохот стрельбы и не прекращающимся ни днем, ни ночью.

Лагерь Тома Доона находился в это время в десяти милях от главного стада. На таком расстоянии мычание было похоже на отдаленный гром. Но оно мешало Тому спать, а когда он засыпал, навевало кошмарные сны. В темноте ночи ему начинало казаться, что он слышит голос, умоляющий о пощаде, о жизни… жизни… жизни… И он не мог отделаться от этого наваждения. Эти великолепные животные погибают и истребляются ради обогащения небольшой кучки охотников, развращенных этой жестокой бойней. Тщетная мольба природы слышалась Тому в этом мычании…

Том Доон и Пилчэк остановили лошадей на вершине холма, всматриваясь вдаль. К их изумлению, бесконечной черной полосы — стада бизонов — на горизонте не было. Не слышно было и ружейных выстрелов…

— Вчера мы целый, день занимались обработкой шкур в лагере и не спросили у Джона, не тронулось ли стадо, — в раздумье заметил Пилчэк. — Сезон случки кончился, и стада здесь нет, это факт… Что это, не лошади ли там видны?

Том оглядел прерию в подзорную трубу:

— Да. Это охотники. Дальше их еще больше. Они спускаются вниз по реке.

— Кстати, я вспоминаю, что не слышал сильной стрельбы вчера. А вы?

— Слышал немного, и то рано утром и издалека.

— Часть бизонов и несколько отрядов, видимо, направились на север. Река в десяти милях отсюда делает поворот и течет на восток. Готов биться об заклад, что главное стадо не пошло за этот поворот.

— Почему?

— Потому что оно никогда больше не пойдет на север. Два месяца изо дня в день оно держало направление на юг, что неестественно для середины лета. Оно должно было идти на север. А дело в том, что на юг бизонов загоняла толпа охотников.

— Но что же случилось сегодня?

— Право, не могу объяснить! Но чувствую, что все эти охотники, отправляющиеся на север, только даром тратят время.

— А что же мы будем делать?

— Я хотел бы проехать на запад и посмотреть, какова ближайшая переправа, — сказал разведчик. — Мы скоро двинемся на юг. Нам нужно перебраться на тот берег реки.

Они повернули на запад с намерением миль через пять выехать к реке. Время от времени Пилчэк поворачивался и смотрел на пустынную прерию и скопившиеся тучи. Казалось, он присматривается и прислушивается к чему-то.

— Чего вы ждете? — с любопытством спросил Том. — Грозы?

— Я и сам не знаю, — воскликнул Пилчэк. — Я и не думал о грозе. Совсем не думал! Это у меня привычка такая, должно быть… Но раз вы спрашиваете, признаюсь, что меня беспокоит, куда делось главное стадо.

Пилчэк проехал на запад дальше, чем предполагал, и подъехал к реке в том месте, где прерия постепенно спускалась к мелкой воде. Бизоны ежегодно переходили здесь реку в брод. Деревьев не было, а кустарники и трава не разрослись так густо, как обычно по берегам реки. Место это показалось Тому мрачным и пустынным, когда он, сидя верхом на лошади, ждал Пилчэка, переезжавшего через реку. Наконец разведчик вернулся.

— Ну, я не побоюсь гнать лошадей с повозкой по такому песку, — сказал он. — Дайте мне вашу подзорную трубу.

Он окинул взглядом горизонт и остановился на какой-то точке в западном направлении на некотором расстоянии от реки.

— Видите несколько маленьких стад бизонов? — сказал он. — Едем к ним! Поохотимся, снимем шкуры с убитых, а подберем их завтра, по дороге на юг.

Они проскакали по прерии несколько миль. Бизоны были уже ясно видны. Тем временем с севера поднялся легкий ветер.

— Черт возьми! — с досадой воскликнул Пилчэк. — Ветер снова меняется. Если он окрепнет, то нам не видать этих бизонов!

Когда они проехали еще милю, ветер усилился, и осторожные бизоны, почуяв запах охотников, пустились вскачь по прерии. Пилчэк пренебрежительно посмотрел им вслед:

— Скачите, дурачье, скачите!.. Том, я думаю, что все мы испорчены былой легкой охотой. Такой она уже никогда больше не будет. И я отчасти даже рад этому. Повернем обратно!

Они повернули и поехали против ветра, уже сильно окрепшего и прохладного, приносившего тяжелый запах разлагающихся бизоньих туш.

— Тьфу! — воскликнул разведчик. — Я предпочел бы вдыхать дым от костра, пусть бы лучше он разъедал мне глаза.

Том своим чутким слухом уловил глухой громовой раскат. Он повернул голову, но звук исчез. Доносился он только при сильном порыве ветра.

— Что вы услышали? — осведомился разведчик, всегда все замечавший.

— Гром.

— Да, как будто приближается гроза. Но я никогда не доверяю грому в этих краях, — многозначительно ответил он.

Они остановили лошадей и посмотрели на север. Темные свинцовые облака надвигались не быстро, но неуклонно, и очертания их постепенно изменялись. Они превращались в темно-багровую груду, края которой прорезали тонкие зигзаги молний.

— Действительно, гроза, — заметил Пилчэк и слез с лошади.

— Слезайте, Том! И отойдите от лошадей. А теперь слушайте.

Том услышал глухой отдаленный гул.

— Слышу.

— Это настоящий гром. И он предвещает дождь на этой вонючей, пыльной, раскаленной равнине… Прислушайтесь еще, Том.

Они стояли далеко друг от друга. Пилчэк прислушивался правым ухом, а Том — левым. Несколько раз раскат грома, который теперь Том слышал ясно, заставлял разведчика кивать головой.

— Ну, это не то, что я думал, — мрачно сказал он. — И у нас нет времени целый день оставаться здесь… Прислушайтесь получше, Том. Вы моложе меня.

Том, обычно спокойный, немного заволновался. Два года провел он вместе с этим человеком, и у него была масса возможностей убедиться в его здравом уме, проницательности и замечательной житейской опытности. Пилчэк был озабочен судьбой стада бизонов. Том наклонился пониже и затаил дыхание, изо всех сил напряг слух. Снова услышал он долгий, раскатистый гул. Опять гром. Он выпрямился:

— Ничего не слышу, кроме грозы!

— Я знаю, слух у меня не такой, как в молодости. Но мне все кажется, что я слышу что-то особенное, — ответил разведчик. — Но минуту тому назад… Попробуйте послушать опять. Я хочу знать наверняка.

Заинтересованный, Том стал прислушиваться еще напряженнее. На этот раз ему показалось, что гром немного усилился, и одновременно он услышал другой звук, более слабый, — непрерывный глухой шум, который замирал при раскатах грома и снова усиливался, когда они кончались. Том выпрямился и рассказал Пилчэку о том, что слышал. Надо было видеть, как засверкали серые глаза разведчика! Он ничего не ответил, только поднял свою загоревшую руку и застыл в позе прислушивающегося индейца.

Том снова склонил голову. И порыв ветра донес до него раскат грома, а потом долгий глухой, все усиливающийся шум, затем снова гром, и опять шум… Том сделал свои собственные выводы, но ждал, что скажет разведчик. Долго стоял Пилчэк в напряженной позе с поднятой рукой. По-видимому, определял расстояние, силу и направление этого тревожного звука, а не его происхождение. Наконец, опустив руку и ударив ею по ладони другой руки, он посмотрел на Тома блестящими глазами.

— Паническое бегство… Бежит все стадо! — крикнул он. — Я ждал этого все дни.

Разведчик оглядел весь северный горизонт прерии.

— Вы говорите, что видите только на расстоянии четырех или пяти миль, — сказал он. — Приблизительно на таком расстоянии прерия поднимается вверх, а затем спускается вниз. Потому и звук заглушается, и не видно никакого движения. Я не уверен, что это стадо далеко. Думаю, нам лучше поскорей уехать!

Они сели верхом и поскакали. У Тома уже не было быстрой и преданной Дести. Теперь он ехал на сильной и тоже довольно быстрой лошади, которая, однако, не могла тягаться с лошадью Пилчэка. И Том стал постепенно отставать. Пока он видел Пилчэка, он не боялся, что они разъедутся. Том был уверен, что, если он и натолкнется на бизонов, он сам справится с положением. Казалось странным убегать от невидимой опасности. Во время езды он ничего не слышал, кроме равномерного стука копыт и завывания ветра.

Вскоре он увидел, что Пилчэк остановил свою лошадь, соскочил с седла, пробежал несколько шагов и ничком лег на землю. Том понял, что Пилчэк приложил ухо к земле и слушает. Видимо, положение становилось серьезным. Пилчэк минуту лежал, а затем поднялся, постоял и внезапно вскочил на лошадь. Но вместо того чтобы ехать дальше, он стоял на месте и смотрел на север. Том быстро подъехал к нему и остановил лошадь.

— Джюд, что случилось? — живо крикнул он.

— Я не уверен, но, кажется, положение чертовски опасное, — ответил разведчик.

— Почему? Я ничего не вижу и не слышу.

— Посмотрите на эту желтую пыльную полосу вправо от темного клочка неба. Видите, она движется! Я боюсь, что если мы поедем так дальше, то окажемся отрезанными рекой. Мы, конечно, сможем переправиться через нее, но это потребует времени и, кроме того, вынудит ехать на север. А этого мы не должны делать ни в коем случае! Надо держаться запада или востока.

— Джюд, я слышу шум, — сказал Том.

— И я тоже. Но меня тревожит эта пыль… Если я еще кое-что понимаю, мы в опаснейшем положении. Надо решать, что делать, и скорее!

Том стал рассматривать низкое желтое облако пыли. Оно передвигалось, по-видимому, медленно и распространялось в основном вправо. Но Том заметил, что постепенно, не так быстро, оно росло и слева. Смутный отдаленный гул, хотя и негромкий, был слышен непрестанно. Вдруг этот гул стал громким и отчетливым. Том оглянулся на Пилчэка. Разведчик остановил свою испуганную лошадь, вытянул шею и поднял голову. Вдруг он откинулся назад, как будто его ударили.

— Доон, глядите! — крикнул он голосом, которого Том никогда не слышал у него. И этот крик был заглушен громовым раскатом…

Том оглянулся. Вдоль всего горизонта показалась темная колеблющаяся линия и над ней поднималась желтая пыль. А сзади надвигалась багровая грозовая туча. Передние ряды бизонов, широкие и темные, казалось, появились из-за возвышения. Они росли и распространялись, как стелющийся по земле дым, передвигаясь, по-видимому, не прямо, а загибая справа. Минуту Том смотрел, пораженный и взволнованный. Огромное стадо, охваченное паникой, неслось на них и находилось на расстоянии не более пяти миль.

— Черт возьми, мы попали в ловушку! — сдавленным голосом крикнул Пилчэк. — У нас есть только одна возможность спастись. Поезжайте за мной!

Он повернул свою лошадь и погнал ее во весь дух по направлению к речной переправе. Том понесся за ним с такой быстротой, с какой он еще никогда не ездил по прерии. Ему показалось, что сзади шум утихает, но справа усиливается. Лошадь Пилчэка стрелой летела вперед. Том вспомнил, как боялись панического бегства бизонов старые охотники. Это наводило на них ужас и было страшнее пожара в прерии. С команчами можно было вступить в бой, огонь преградить, но бегущие в панике обезумевшие животные, как ураган, все сметали на своем пути. Ногами, руками и криком погонял Том свою лошадь, стараясь не отстать от Пилчэка. Он не мог различить спуска к реке, но уже давно заметил вершину каменистого холма, находившегося у переправы.

Сначала Том думал, что разведчик намерен перебраться через реку раньше стада. Но теперь было очевидно, что он стремится спастись на вершине холма. Это рассеяло все сомнения Тома. Если лошади не падут, то они смогут своевременно добраться до убежища.

Серый массивный холм казался совсем близко, но как медленно сокращалось до него расстояние! Том увидел, как Пилчэк оглянулся и помахал рукой. Призыв и одобрение! Опасность еще не миновала, но спасение было уже близко. Неожиданно разведчик вдруг остановил лошадь. И через его голову Том увидел сверкающую полосу воды. Река! Том стал сдерживать свою обезумевшую лошадь, но не мог остановить ее. Пилчэк стоял в нескольких шагах — над берегом. Он в ужасе поднял руки. Том соскочил с лошади как раз в том момент, когда она замедлила шаг у подножия холма. Таща ее за собой, Том вскарабкался к Пилчэку, который как будто что-то кричал ему. Каменистый холм занимал не более чем пол-акра, но был достаточно высок, и стадо вынуждено было огибать его. Том опустил повод и обернулся… Испуганный и пораженный, он не мог оторваться от страшного зрелища…

С ошеломляющей скоростью проносились под ним мохнатые головы, спины, копыта. А над движущейся пыльной завесой вспыхивали белые полосы молний. Но грома сверху слышно не было. «А вдруг бизоны не обогнут этого возвышения и понесутся через холм?» — мелькнуло у него в голове. Быть раздавленным, превращенным в месиво и пыль под копытами бегущего стада — какое справедливое возмездие, отмщение природы! Жестокие убийцы, истребляющие бизонов ради наживы, не заслуживали сожаления! Он не чувствовал никакой жалости даже к себе.

Пилчэк потащил Тома к самому краю холма. Весь спуск к реке был покрыт сплошной массой бизонов. Поднимаемая ими пыль, клубясь, подобно желтым столбам дыма, неслась через реку, над спуском к ней и дальше по прерии. Том и Пилчэк находились на такой высоте, что пыль проносилась над ними, а бизоны были под ними. Вскоре вся прерия позади них, откуда бежали животные, скрылась в пыли. И передние ряды бизонов, перебравшихся на противоположную сторону, исчезали за такой же завесой. Но река пока была хорошо видна.

Вдруг показалось, будто наступила ночь. Ветер унес всю пыль за реку, и желтые клубящиеся столбы ее сменились серой косой пеленой дождя. В наступившей темноте сверкали молнии. Пилчэк затащил Тома под узкий каменистый выступ, защищавший их от ливня. Им казалось, что прошло много часов, а колоссальному стаду все не было конца. Когда дождь прекратился и небо просветлело, снова стали хорошо видны и прерия, и река. И охотники увидели, что все вокруг по-прежнему заполнено бизонами. Только небо и бизоны… Солнце выглянуло из-за туч. Пыль рассеялась. А бизоны все бежали…

Наконец наступил момент, когда бегущая масса стала казаться не такой плотной, а шум уменьшился настолько, что перестал оглушать охотников. Громоподобные раскаты, от которых кровь стыла в жилах, утихали по мере того, как последние ряды бизонов сбегали к берегу и переправлялись через реку.

Когда все стадо скрылось из виду, Пилчэк выпрямился во весь свой огромный рост и взглянул за реку, в серо-багровую туманную даль, поглотившую бизонов. У него был вид человека, пережившего нечто ужасное.

— Последнее стадо! — прочувствованно сказал он. — Они переправились через Бразос и никогда не вернутся обратно…

Том, пошатываясь, тоже выпрямился и посмотрел на юг. Он не мог высказать того, что пережил в последние часы. Он избежал смерти, которую, по его мнению, заслуживал, и увидел величественное зрелище, оставившее неизгладимое впечатление. Том почувствовал могучую жизненную силу этих животных, их страстную привязанность к жизни. И глубокая тоска охватила его. Больше никогда он не убьет ни одного бизона!

Пока он стоял и смотрел вдаль, огромный старый бизон-самец, застрявший в грязи при переправе, тяжело ступая и переваливаясь, выбрался на противоположный берег. Глупо оглядываясь вокруг, стоял он, растерянный и одинокий, — символ того стада, которое ушло без него… А затем повернул на юг и исчез в серой дали прерии.

— Джюд! Я… отправлюсь… на север! — прерывающимся голосом воскликнул Том. В голове у него теснились слова, которых он не мог выговорить.

— Жму вашу руку, — тихо ответил старый разведчик, протягивая ему свою.

Глава XVIII

С вершины длинного спуска, начинавшего приобретать под лучами сентябрьского солнца золотистую окраску, Том Доон смотрел на Спрэг. Он так разросся, что стал почти неузнаваем. Прекрасная плодородная местность была усеяна фермами. Недалеко извивалась река, то скрываясь в зелени, то сверкая под солнечными лучами.

Несмотря на острую тоску, томившую его, и нежелание возвращаться к работе на земле. Том испытывал радость. Конечно, дикая, первобытная жизнь охотника рассеяла его былые юношеские надежды и давнее стремление работать на земле. Но разве он не может найти для себя что-нибудь взамен?

Длинный караван охотничьих повозок и лошадей, направлявшихся в Спрэг, остановился на зеленой поляне между городом и рекой, где теперь вместо палаток стояли домики и хижины. Были и новые повозки, принадлежащие охотникам, впервые едущим на охоту. И Тому хотелось рассказать им о том, сколько мучений и разочарований ждет каждого из них там, куда они так радостно собираются ехать.

Такие большие охотничьи караваны, как этот, постоянно приезжали в Спрэг. Охотники обычно привозили много новостей, поэтому на поляне их всегда встречала толпа людей. Впереди Тома ехало с полдюжины повозок, и последней из них правил Пилчэк. Высокого худого разведчика сразу окружили охотники, жаждущие узнать, что нового в охотничьих областях.

Среди встречавших Том заметил Бэрна Хэднолла и Дэва Стронгэрла. Как хорошо они выглядели! Лица у них были белые и не такие обветренные, как раньше в прерии. Они показались ему веселыми и оживленными. Том быстрым и решительным движением отбросил вожжи и соскочил с повозки.

— Здравствуйте, ребята! Как я рад видеть вас! — сердечно сказал он.

Оба крепко обняли его и потом уже не отходили.

— Послушайте, ребята, вы не принесли с собой выпивку? — спросил Том, стараясь скрыть, как тронут он теплой встречей. — Я еще не совсем пришел в себя после тряски по прерии.

— Том… я… все мы боялись, что вы никогда не вернетесь, — вырвалось у Бэрна. — Вы отлично выглядите! Похудели, а может быть, и закалились… Право, я очень рад.

— Том… у меня ребенок… мальчик! — сообщил Дэв, и его мужественное лицо просветлело.

— Вот как! Поздравляю вас… Очень рад. Как идет время! Кажется, еще недавно…

— У нас есть и другие новости, но мы расскажем их по дороге домой, — прервал его Бэрн. — Том, я купил те пятьсот акров, которые так нравились отцу. Помните? Вы можете приобрести участок по соседству со мной, на берегу реки. Дэв устроился там же. Город растет. У нас есть и банк, и школа. Вот подождите, увидите учительницу…

Он запнулся: взгляд Дэва заставил его замолчать. Тогда Дэв, человек более практичный, тут же взял у Тома сумку с вещами, ружье и сверток одеял.

— Вы поедете с нами сейчас же, — решительно заявил он, когда Том стал извиняться и отказываться. — Эти лошади и повозки принадлежат Пилчэку, вероятно?

— Да, это его повозка, — ответил Том.

— Ну а теперь пошли, охотник, — сказал Дэв.

Они вытащили Тома из толпы, усадили в повозку, и, пока Бэрн укладывал его багаж сзади, Дэв уселся рядом и погнал пару лошадей по дороге вдоль реки.

Если приветливая встреча Бэрна и Дэва тронула Тома, то прием, оказанный ему женщинами, глубоко его взволновал. Все они стояли на пороге красивого деревенского дома Бэрна. Его жена от радости расплакалась. Сэлли Хэднолл звонко поцеловала Тома, к его большому смущению. Миссис Хэднолл, на лице которой были видны следы горя, встретила его так сердечно, что Тому стало стыдно, как мог он забыть этих славных людей! Она первая вошла в дом вместе с ним. Том увидел большую, освещенную солнцем комнату. Он собрался заговорить, но взволнованное лицо миссис Хэднолл, ее глаза заставили его замолчать. И все остальные казались каким-то возбужденными, как будто-то что-то скрывали.

— Том, вы изменились, — быстро начала она. — Вы уже не мальчик! Я вижу, как вам тяжело возвращаться к нам.

— Да, из-за… Милли, — просто ответил он. — Но не думайте, что я не рад видеть всех вас. Я очень рад! Вы мои добрые друзья. Мне совестно, что я никогда не ценил этого так, как следовало бы. Но эта суровая жизнь там…

— Не говорите, — сдержанно прервал миссис Хэднолл. — Вы знаете, как это мучает меня… Но, Том, не будем вспоминать прошлого. Подумаем о настоящем!

— Мое сердце живет только прошлым. Это, кажется, было так давно. Я…

— А вы не думали о том, что Милли, может быть, и не пропала? — спросила она.

— Да, вначале я думала так. Но потом всякая надежда у меня исчезла, — тихо ответил Том.

— Дорогой мой! А мы слышали, что она не убита и не попала в плен и что с ней ничего не случилось, — мягко сказала миссис Хэднолл.

— Вы слышали, что с ней ничего не случилось?! — взволнованно спросил Том. Он был потрясен. Эти люди что-то скрывают от него?

— Том, мы точно знаем, что она не погибла! — воскликнула миссис Хэднолл.

Пораженный, он отпрянул назад. Он начинал понимать, почему они так странно ведут себя. Он почуял правду! Милли Фэйр не умерла! На мгновение он закрыл глаза и собрал все свои физические и душевные силы, чтобы справиться с нахлынувшей на него радостью. Он должен овладеть собой и не пропустить ни слова из рассказа этой женщины, вернувшей ему любовь и жизнь. Сердце его бешено забилось в сладостной муке…

— Милли здесь, — сказала миссис Хэднолл. — Мы не раз пытались сообщить вам об этом, но никак не могли разыскать вас. Милли жила здесь… с тех пор, как спаслась от Джэтта и от индейцев. Она преподает теперь в школе. Милли все время ждала вас… Она так любит вас!

Том прошептал:

— Я вижу по вашему лицу, что это правда, но я не могу поверить… Я хочу видеть ее!

Миссис Хэднолл открыла дверь и вышла. Кто-то неслышно проскользнул в комнату — девушка или женщина с горящим лицом и блестящими черными глазами! Неужели это Милли Фэйр?

— О… Том! — тихим, прерывающимся голосом воскликнула она. Девушка сделала шаг вперед, протянула руки, но потом отступила назад и прислонилась к двери. — Ты… не узнаешь меня?

— Я потерял всякую надежду, — прошептал Том как бы про себя. — Это слишком неожиданно! Мне не верится… Это ты, это твои глаза, которые я так любил!..

— Я — твоя Милли, живая… живая!.. — крикнула она и бросилась к нему в объятия.

Некоторое время спустя они стояли у открытого окна и смотрели на золотистый закат солнца. Она рассказала ему свою историю. Том мог только поражаться и восхищаться ею: она расцвела и была прекрасна, но осталась такой же простой, как в былые времена.

— Ты никогда не должен уезжать от меня. Не будешь и охотиться на бизонов! — сказала она, и в тоне ее слышались и требование, и мольба.

— Нет, Милли! — ответил он и рассказал о том, как в паническом страхе убегало стадо.

— О, это страшно! — заметила она. — Я всегда любила бизонов.

Миссис Хэднолл весело окликнула их с порога:

— Том… Милли! Одной любовью не проживешь. Ужин готов.

— Мы не голодны, — мечтательно ответила Милли.

— Нет, голодны, — энергично возразил Том. — Мы идем… Милли, я очень проголодался. Полтора года на бизоньем мясе!

— Я пошутила, — шепнула она и, опустив свои черные, как ночь, глаза, прильнула к нему. — Ты помнишь, когда день моего рождения?

— Я никогда этого не знал, — улыбаясь, ответил он.

— Завтра.

— Что ты! Ну, значит, я вернулся как раз вовремя. Ведь тебе восемнадцать лет?

— Ах, так ты забыл? Девятнадцать! Ты опоздал на целый год!

— Я никогда не забывал о том, что должно было произойти в день, когда тебе исполнится восемнадцать лет, хотя точной даты и не знал.

— А что должно было произойти? — лукаво спросила она, слегка вспыхнув.

— Ты должна была выйти за меня замуж.

— Разве я это обещала? — с деланным изумлением спросила она.

— Да.

— Ну, так я имела в виду тот день, когда мне исполнится восемнадцать! Ты никогда не увлекался мною так, как бизонами! Ты только о них и думал и не искал меня. Я могла бы уже давно быть твоей. А теперь подожди, пока… пока мне не исполнится двадцать!

— Милли, я искал тебя все лето, осень и зиму. И сердце мое разрывалось на части.

— Но… но раз я обещала выйти за тебя замуж в день моего рождения, так это и будет! — сказала она, и темные глаза ее выразительно взглянули на него.

— Дорогая, я так счастлив, что нашел тебя, что ты жива и превратилась в необыкновенную красавицу и что ты любишь меня! Но зачем заставлять меня ждать? В прерии я вел такую одинокую и тяжелую жизнь! Я должен вернуться к тому, о чем мечтал, — бросить охоту и начать обрабатывать землю. Разве ты забыла, какие планы мы строили, когда встречались тайком под вязами? Забыла эти лунные ночи?

— Нет, я никогда ничего не забывала, — прошептала она.

— Ну так если завтра день твоего рождения, а я напрасно потерял целый бесконечный год, то выходи за меня замуж завтра! Хочешь?

— Да. Хочу…