Похороны

Владимир Николаевич нервно шагал по комнате. Мерил длину от одной стены до другой. Чуть не запнувшись о кресло он выругался, а потом быстрым шагом миновал порог комнаты и вышел через спальную комнату на балкон. Там он вытащил дрожащими руками сигарету из пачки, посмотрел невидящим взглядом куда-то за горизонт и замер. Так и стоял несколько секунд, только сигарета в руках мерно подрагивала. Затем он медленно-медленно выдохнул и опустил взгляд на руки; растопырил пальцы и вгляделся в еле заметную, но всё же ощутимую дрожь. С нервами нужно что-то делать. Так можно запросто взять и в припадке бешенства прибить собственного сына. Если только он сейчас появится, то отец снимает все свои обязательства контролировать себя и начнётся скандал. Да не просто скандал, а самая настоящая заваруха с трагическими последствиями.

Треугольное тусклое пламя возникло на кончике спички после неприятного и резкого щелчка о коробок. Владимир Николаевич жадно вытягивал из только что прикуренной сигареты весь дым и снова смотрел куда-то за горизонт.

Если уж близкие люди выкидывают подобные фокусы, то как можно доверять всему остальному миру. Если собственный сын начинает открывать в семье мёртвые чёрные дыры, то надеяться больше не на что. Какое к чёртовой матери может быть будущее у семьи.

Одно плохо — Ирина пока ничего не знает, но Владимир Николаевич ощущал в себе жадную черту рассказать всё супруге самому; встретить её, сесть на кухне и медленно, размеренно и чётко проговорить всё случившееся от начала и до конца; смотреть, прищурившись, в её глаза, наблюдать за её бегающими зрачками, видеть изменяющееся выражение её глаз по мере продвижения его рассказа.

Он же сотни раз видел эти странные повадки у Мишки. Сотни раз! Видел, как его взгляд становится расфокусированным, словно сын видит что-то такое, чего не видит ни Владимир Николаевич, ни мать. Паршивец…

Владимир Николаевич вдруг с высоты пятого этажа увидел как внизу неспеша по асфальтовой дорожке идёт супруга с пакетом в руке. Ещё мгновение он разглядывал сквозь редкую листву соседних деревьев, как Ирина приближается к подъезду, спокойно постукивая каблучками по разогретому асфальту. Этим моментом позже он в ладони сжал горящую сигарету, переломив сразу в нескольких местах, швырнул обломки и обжигающий пепел вниз, а сам вернулся в квартиру.

Вот. Сейчас она уже дошла внизу до лифта, придерживая пакет нажала на кнопку вызова. Сейчас лифт дребезжит внутри шахты, раздаётся тихий приглушёный свист тросов, несущих кабину вниз, от дверей тянет прохладным воздухом. Владимир Николаевич представил, как Ирина поправляет волосы, приподнимает пакет и шагает в распахнувшиеся створки лифта. Затем она поворачивается к кнопкам, выбирает ту, где цифра пять и лифт начинает путь наверх. Она стоит, снова поправляет волосы и думает, что сегодня будет обычный вечер, что сейчас она примется готовить ужин, или позвонит одной из своих подруг. Владимир Николаевич прошёл на кухню, для чего-то раздвинул шторы, защищающие комнату от яркого солнечного света, сделал несколько шагов в сторону коридора, но потом вернулся и снова закрыл шторы. Как раз в это время с обратной стороны двери в замок Ирина вставила ключ и открывала дверь.

— Привет. — сказала она, не торопясь закрыть дверь. Ирина поставила пакет около зеркала, и только потом вернулась и щёлкнула замком. — Я так устала, в городе такая жара… — словно вникуда сказала она. Владимир Николаевич стоял на кухне и молча смотрел на неё. Ирина взяла пакет в руки и пошла вдоль коридора на кухню. Но вдруг она наткнулась на взгляд мужа, увидела скрещённые на груди руки и остановилась. — Что? — просто спросила она. — Что нибудь случилось? — помедлив, она нервно сжала пакет в руках. — Вов, ты что?

Он только устало выдохнул, запустил пятерню себе в причёску и устало сел на табуретку.

— Садись. — спокойно сказал он встревоженной жене. Садись, надо поговорить.

Она опустилась на табуретку, стоящую с другого края стола.

— Что? — снова спросила она. — Что?! Говори скорее!

Владимир Николаевич только-только собрался сказать жене о том, что сын… Как вдруг он понял, насколько успел устать от этой беды, от обдумывания сложившейся ситуации. Он понял, насколько трудна та тяжесть, которую взвалил на их семью этот паршивец.

Ирина ошарашенно наблюдала, как Владимир Николаевич вдруг вскочил, и быстрым шагом ушёл в прихожую. Через несколько секунд он вернулся с мобильным телефоном, сел на табуретку и нажал несколько клавиш на трубке.

— Алло. — сказал он кому-то на другом конце провода. — Мне нужен телефон любого ритуального агентства, только чтобы сейчас работало. — Он подождал несколько секунд, это была пауза воцарившейся тишины в трубке. Потом, как будто избегая смотреть на супругу, скользнул взглядом по кухне. — Да. Да. Спасибо.

Владимир Николаевич напряжённо нахмурился, видимо стараясь удержать в памяти номер телефона, названного справочной. Супруга в это время не шевелясь сидела напротив, но теперь она заметно побледнела.

— Что? — в очередной раз спросила она. — Вова, что случилось?… Это Мишка? Что с ним?

— Алло. — сказал Владимир Николаевич, но только не в ответ супруге, а снова в трубку мобильник. — Скажите пожалуйста, я могу заказать гроб? Да. Только чтобы с доставкой и как можно быстрее. Да… — Наконец Владимир Николаевич поднял взгляд на Ирину. Между ними, не прерывая телефонного звонка, происходил молчаливый диалог. Со стороны супруги неслись кучи немых вопросов, а взгляд Владимира Николаевича был наполнен гневом и каким-то особым упрёком. — Рост?… Какой к чертям рост? — снова сказал он в трубку и в этом месте у него дрогнул голос. Приблизительно метр шестьдесят: Да, нужен скорее. Пусть полчаса. Хорошо. И ещё, пару венков, самых траурных. Да. Ничего писать не надо. Хорошо…Крест? Нет, пожалуй, креста не надо…Да. Это всё. Адрес: — Владимир Николаевич чётко и детально продиктовал адрес их квартиры. От этого Ирина побелела ещё больше, линия её рта скривилась и постоянно нервно двигалась. Она подняла дрожащую руку ко рту, и только потом с её глаза сорвалась блестящая крупная слеза.

Владимир Николаевич отложил телефон в сторону и устало уронил голову на руки.

— Вова!!! — вдруг громким дрожащим голосом сказала Ирина. — Скажи!!! Что-то с Мишей? Он умер?! Да? Скажи… — она задрожала и зашедшись в рыданиях поперхнулась воздухом. — Скажи… скажи!!! — Она уже трясла мужа, стараясь поднять его опущенную голову.

Он встал с табуретки, обнял жену и сказал срывающимся голосом одну короткую фразу:

— Да. С Мишей.

Ирина вдруг замерла на секунду, словно вновь и вновь пытаясь осмыслить ответ мужа. Она пыталась что-то сказать, что-то спросить, но ни сил, ни воздуха не хватало, чтобы произнести хотя бы одно слово.

— Ирин. — сказал Владимир Николаевич, смахнув проступившие у него самого слёзы. — Мишка не умер. Слышишь? — Но Ирина, казалось, ничего не слышала, а только продолжала рыдать. — Ирин. — Снова повторил он. С Мишкой ничего не случилось… Ну, то есть случилось, Владимир Николаевич довольно сильно схватил жену за плечи, приподнял её голову. — Но он живой. Ирина, Мишка жив.

Она, всхлипывая всё же подняла красные глаза.

— Как… жив… как… Мишка… — говорила она бессвязные слова, вглядываясь в лицо мужа.

Владимир Николаевич настойчиво усадил жену на табуретку, а сам сел снова на своё прежнее место. Он во второй раз приготавливался начать рассказ. Всё ещё вздрагивающая Ирина уже притихла, но продолжала настойчиво и неотрывно смотреть на мужа.

— Мишка… — начал Владимир Николаевич. — В общем, сегодня в обед звонили из милиции. — он выдержал паузу, словно обдумывая следующие слова. — Пригласили придти кого-нибудь из родителей в отдел. Я не стал тебе звонить, пошёл сам. А Мишка с самого утра куда-то усвистал, так что и спросить, что случилось, не у кого. Прихожу туда, там сидит милиционер. Говорю фамилию, он находит дело, а потом начинает рассказывать такие вещи, от которых у меня шевелятся волосы… Мишка, в общем… — Владимир Николаевич сглотнул, а потом пошарил руками по нагрудным карманам рубашки. — Щас, я за сигаретами на балкон схожу…

— Нет! — вдруг встрепенулась Ирина. — расскажи, а потом сходишь. Никуда не отпущу, пока не расскажешь!

Владимир Николаевич поник, но всё же продолжил свой рассказ. — Мишка вляпался в какую-то историю с убийством. — Он поднял глаза на Ирину, та после слов про убийство вздрогнула и сейчас выглядела очень ошарашенной. — Но это ещё не всё. Насчёт убийства, Мишка тут не причём. Но всё произошло на одной квартире, или блат-хате, как хочешь её называй, где собираются наркоманы. Следователь уже два раза встречался с Мишкой, но только нам тот ничего не говорил. Мы сегодня очень долго разговаривли в том кабинете. — он снова помедлил, а потом чётко произнёс. Следователь говорит, что наш сын наркоман. — отрезал Владимир Николаевич.

Супруга сидела на табуретке, потом трясущимися руками начала вытирать слёзы.

— Наш сын нар-ком-ан. — по слогам повторил он снова, потому что никакой ожидаемой реакции со стороны жены так и не последовало. — Следователь в этом уверен, потому что глаз у него намётанный, он сразу того раскусил. Он сказал, что разговаривал с Мишкой про его наркоту, что Мишка признался ему, что сидит очень плотно и уже полтора года. Понимаешь? Мы долго разговаривали в этом кабинете, меня так трясло, Ир, что даже не представишь. — Владимир Николаевич бездумно вертел в руках коробок спичек. Мишка колется героином уже довольно долго. Он капитально сидит.

Ирина шумно вздохнула и уставилась на люстру. Слёзы продолжали стекать по её щекам. То ли сначала обманчивый факт смерти сына сбил всю ситуацию куда-то в сторону и сейчас она готова была видеть Мишку каким угодно, но только живым; то ли вообще обилие шокирующей информации закрутило её так, что теперь она всё ещё не могла придти в себя.

Владимир Николаевич обеспокоенно смотрел на Ирину, ожидая от неё каких-либо слов, но, так и не дождавшись, встал и ушёл на балкон за пачкой сигарет, оставленных там за минуту до прихода жены.

— Ты вообще понимаешь все эти вещи, которые я тебе только что рассказал? — спросил Владимир Николаевич у жены. — Мишка сидит на игле.

Ирина задумчиво смотрела куда-то в сторону зашторенного окна. Она словно не слышала слов мужа. Не отрывая рассеянного взгляда от штор, она осторожно прикоснулась к пачке сигарет, вслепую вытащила сигарету. Владимир Николаевич тут же чиркнул спичкой и прикурил свою и Иринину сигареты.

— Я… — начала Ирина сиплым голосом, но потом откашлялась. — Я чувствовала, что что-то не так с ним. Так и получилось.

Владимир Николаевич несколько раз затянулся, шумно и нервно выпуская дым, а затем продолжил свой рассказ.

— Следователь рассказывал мне про героин. Говорил напрямую, как мужик с мужиком, всё по-честному. Он рассказал, что Мишка вряд ли сможет бросить это дело. Ещё он сказал, что наверняка у Мишки гепатит и может быть СПИД, потому что у парня из этой же шайки уже есть проставленный в медицинском листе диагноз.

Ирина судорожно выдохнула.

— А может быть это не так? — спросила она и Владимиру Николаевичу показалось, что перед ним сидит совсем не его жена, а кто-то другой; потому что интонация, с которой она произнесла эти слова и их смысл были сродни тихому безумию, внезапное полное отсутствие эмоций.

— Ирина. Пойми, уже поздно. — сдерживаясь сказал Владимир Николаевич. — Вспомни, сколько раз за последнее время он приходил домой не такой как обычно? Ты помнишь? — Его голос становился всё громче, а интонация жёстче. — А ты видела его глаза? А как его как-то лихорадочно колотило, а ты всё бегала вокруг, верила тому, что он отравился… А сколько всего было. А когда его тошнило? А помнишь, когда он сам не понимал, что делает? Сколько нужно было всего, чтобы нам показалось, что что-то не так!?… — Владимир Николаевич уже сам себя испугался; не замечая того, он с каждым словом заводился всё больше и больше и, когда он в конце уже кричал и швырялся ругательствами непонятно в чей адрес, то даже ударил кулаком по кухонному столу так, что чуть не перевернулась пепельница. Ирина всё это время сидела, подперев голову руками и рассматривала узоры на шторах.

Владимир Николаевич сел на табуретку и достал ещё одну сигарету. В кухне между супругами вдруг наступила и теперь плавала напряжённая пауза. Гробовая тишина, словно вата мягко обступила обоих. Ни Ирина, ни он ничего не говорили несколько минут. Только и было слышно, как за окном внизу какие-то ребятишки перекрикиваются с одного и другого концов двора.

— Вова, — вдруг встрепенулась, словно очнулась от забытья Ирина. — Вова, а зачем гроб, венки зачем?

Владимир Николаевич сначала опустил глаза, а потом затушил докуренную сигарету и вскинул брови.

— Затем, Ирина. Ты не понимаешь? — в очередной раз именно так переспросил он жену. — Мы потеряли сына. Мишки больше нет.

Сказав это Владимир Николаевич вдруг понял одну вещь: он сам не верит в то, что говорит. Если там, на балконе, когда он ждал жену, он был готов на всё, что угодно, был готов врезать Мишке так, чтобы мозги встали на место, и внутри него там на балконе кипела ненависть и жгучая обида на сына, то теперь, когда он увидел слёзы жены, рассказал ей всё, когда он посидел помолчав и успокоился, — теперь сознание переменилось. Все мысли вошли в жёсткий ступор, за которым никак не угадывалось продолжения. Сын наркоман. Но он есть. Сын наркоман. Самое неприятное было то, что Владимир Николаевич поймал себя на желании вдруг проснуться или очнуться ото всех дурных мыслей, словно этого и не было; а такое желание — было желанием либо слабака, либо сильного человека, но того, который действительно был загнан в тупик. Он взглянул на жену. Та сидела, словно погружённая под воду. На лице не отражалось никаких эмоций кроме застывшей маски непонятной грусти.

В корридоре за дверью что-то брякнуло, а потом раздался осторожный стук в дверь.

— Сиди. — коротко бросил Владимир Николаевич жене, а сам рванулся в прихожую встретить сына.

Замок не поддался сразу. На первой попытке пальцы нервно соскользнули, но на второй внутри всё же раздался щелчок и Владимир Николаевич рывком распахнул дверь.

На пороге стоял мужчина в сером свитре и потирал руки. Владимир Николаевич сначала уставился на двигающиеся ладони мужчины, а потом перевёл взгляд выше.

— Да? — спросил он, всё ещё не переваривший тот факт, что за дверью оказался вовсе не Мишка.

Мужчина в сером свитере убрал руки за спину и, отчего-то закинув голову вверх произнёс. — Добрый день. Вы заказывали гроб, кажется. — с этими словами он кивнул куда-то в сторону. — Мы из ритуальной службы.

Владимир Николаевич высунулся из двери и увидел: на площадке стоял прислонённый к стене гроб, а рядом гробовая крышка. Деревянный корпус был обит изнутри белой материей, а снаружи ярко-красной; по периметру вилась чёрная траурная лента, а на крышке этой же лентой был изображён похоронный крест. Пока Владимир Николаевич оторопев рассматривал гроб, по лестнице поднялся ещё один человек, видимо тоже из этой самой ритуальной службы, он нёс в руках два похоронных венка, аналогично обвитых траурной лентой.

— Сколько с меня? — спросил Владимир Николаевич и почувствовал, как пересохло во рту.

Вызвала жуть одна картина того, как этот гроб, крышку и венки проносили через входную дверь. Из кухни, прижав руки к губам, выглядывала притихшая Ирина. Владимир Николаевич старался не смотреть в её сторону. Гроб и венки пронесли в зал и оставили лежащими на полу около кресел.

— Ну, там сами разберётесь. — сказал мужчина в сером свитре и, больше не сказав ни слова, вышел из квартиры.

Владимир Николаевич закрыл дверь, запер замок. Руки его стали потные и тряслись, на лбу выступила неприятная испарина. Он прошёл на кухню и снова сел напротив жены. Она только молчала и не смотрела на мужа.

— Ирин. — сказал он и в голосе отчётливо проступило что-то похожее на вину. — Ирин, о чём ты думаешь?

Она досадливо махнула рукой.

— Держи себя в руках, Вова. — устало произнесла она, пропустив его вопрос. — Сейчас, ради всего святого, держи себя в руках.

— Я буду себя держать в руках. — тоже негромко сказал Владимир Николаевич, но таким тоном, будто сам мало верил в это. — Ну а ты не суйся, когда я с него буду спрашивать.

Он нахмурился и взял в руки очередную за этот вечер сигарету. Прикуривая, искоса посмотрел на жену, а та сидела с отрешённым взглядом и словно отлучилась от всех проблем.

— Я так и знала. — полушёпотом проговорила она в пространство. — Я так и знала… Знаешь, Вов, мне кажется, что сердце матери не обманешь ни отговорками, ни враньём, ни лживыми оправдываниями. — Помолчав, она добавила. Что нам сейчас следует делать, наверное никто не знает.

Когда последние клубы дыма от сигареты Владимира Николаевича рассеялись в воздухе кухни, в прихожей открылась входная дверь и на пороге появился их сын. Ирина, как только услышав, что пришёл Мишка, тут же не сдержавшись беззвучно заплакала, а Владимир Николаевич только стиснул зубы. Тем временем Мишка снял с плеча рюкзак и вяло расшнуровывал кроссовки.

Он вошёл в кухню и замер на пороге, увидев мать в слезах. Ирина, не сдержавшись, вдруг кинулась к сыну, обхватила его руками.

— Мишенька. — начала она сквозь слёзы. — Мишенька, что же нам делать теперь? — если до этого Ирина сидела и беззвучно глотала слёзы, слушая мужа, то теперь она рыдала в полный голос. — Мишка, зачем ты стал наркоманом!!!

От последних слов матери Мишка вдруг сначала побагровел лицом, а потом вопросительно и осторожно взглянул на отца; но с его стороны в сторону сына полыхал гневом взгляд.

— Садись. — твёрдо сказал отец.

Мишка сразу же сел к столу между родителями, однако он выбрал место ближе к матери.

Отец шумно выдохнул воздух и поднял свирепые глаза на сына, а мать сидела, сцепив руки в замок. Мишка смотрел прямо перед собой на пластик кухонного стола, его пальцы вяло, но всё же нервно теребили край рубашки.

— Рассказывай. — отрывисто произнёс отец, внимательно разглядывая профиль сына.

Мишка еле заметно шевельнулся.

— О чём? — хрипло задал он совершенно бесполезный вопрос.

Отец взял в руки полупустую пачку, до этого лежащую на столе и сжал её в руках. Далее он начал кричать.

— О квартире! об уголовном деле! о том, где вас взяли! о милиции! об убийстве! о наркотиках! обо всём!

Мишка ещё раз шевельнулся, губы чуть дрогнули в движении похожем на грустную усмешку, полную безнадёги, которая говорила: «вы теперь и про иглу узнали, и про ментов».

— Нечего там рассказывать. — сказал Мишка. — я там совсем непричём.

— Рассказывай. — прошипел отец и пачка захрустела в его руках. — Давай я тебе помогу: Ты вляпался по самые уши. Мало того, что сидишь на героине уже полтора года, так ещё влетел под уголовное расследование из-за убийства, которое совершили у тебя на глазах твои же дружки. — Владимир Николаевич чувствовал как снова внутри начинает раскручиваться неудержимая пружина ярости, медленно лишающая его контроля и сознательности. Рассказывай всё с самого начала! Ты сидишь перед своей матерью и отцом, щенок! Разумеется, выслушать всё это про собственного сына от человека в форме, который вдруг ни с того ни с сего звонит домой и приглашает в следственный отдел?! Тебя посадят, Миша и я не стану этому противиться, и мать не станет!

Мишка ухмыльнулся теперь ещё отчетливее.

— Не посадят. — сказал он, не поднимая головы. — Я там по делу прохожу только как свидетель, а не подозреваемый… или как это… обвиняемый.

— Молчать! — выкрикнул отец и даже привстал с табуретки. — Это для тебя выставлена аккуратная марочка «свидетель». Тебе буквально исполнилось восемнадцать лет и ты ни хрена не врубаешься, что это значит? Тебе светит решётка, но это меня совершенно не волнует… Можешь выкатываться прямо сейчас из дома и чтобы больше тебя ни я, ни мать не видели здесь! — Владимир Николаевич кричал в полный голос, угрожающе взмахивая руками. — Понял меня, щенок? Понял?!

Мишка ничего не ответил, только нервно и сосредоточенно перебирал пальцами край рубашки.

— А теперь расскажи про свою наркоту. — словно приказал отец. — Это правда, что ты колешься?

Мишка потёр нос рукавом рубашки и искоса взглянул на мать.

— Это правда, что ты колешься?! — снова повторил свой вопрос Владимир Николаевич и теперь его голос был гораздо жёстче.

Мишка кивнул.

— Как давно? — спросил отец, нервно постукивая пачкой по краю кухонного стола. Мишка пожал плечами. Как давно, отвечай?! Год, два?! В милиции сказали, что полтора. Это правда?

Мишка снова кивнул. Он подозревал, что отцу уже всё рассказали в милиции, но и без этого не собирался врать. Он дрожащими пальцами продолжал изучать швы на рубашке.

Ирина снова испортила всё. Она соскочила со своего места и уже во-второй раз кинулась вся в слезах обнимать сына. Она что-то говорила, зажмуриваясь от слёз. Владимир Николаевич раздражённо наблюдал за этой картиной, пока что-то в глазах сына не насторожило его.

— Отойди. — кинул ей Владимир Николаевич и оттолкнул её от Мишки. — Ну-ка, посмотри в глаза сейчас. — Сказал он теперь Мишке. Тот сжался, сидя на своей табуретке. Подними голову. Глаза! Быстро.

Мишка поднял голову, но глаза его были всё равно опущены и ни черта не было видно, что он скрывает в своём взгляде. Отец уже собирался прикрикнуть в очередной раз на него, когда Мишка взглянул на отца. Этот взгляд впитал всю силу воли из семнадцатилетней души, весь страх, перемешанный с немым и безымянным сопротивлением давлению отца; наверняка так смотрят птицы, умирая от разрыва птичьего сердца где-то среди облаков. Однако как бы не был твёрд этот взгляд, всего лишь одна малая черта лишала его благородства и превращала в неприятный, словно потусторонний, взгляд: в светлых глазах Мишки не было заметно зрачков. Не смотря на то, что в кухне стоял полумрак из-за закрытых штор, зрачки были сужены до крохотных точек, а взгляд от этого приобретал холодность, отрешённость и болезненность.

Владимир Николаевич замерев смотрел в глаза сына; он медленно тонул в мыслях, глядя в безнадёжные глаза своего потерянного Мишки.

Мишка нервно облизнул сухие губы. С него быстро сошла спесь и гордость, вспыхнувшая секунду назад, сменившись вновь на замешательство и испуг. Его пальцы вновь пытались нащупать упущенный край рубашки, как будто где-то среди швов было спрятано спасение.

— Ирина, — гаркнул отец. — ты смотри, он же до соплей обдолбанный! — И далее он обратился уже к сыну. Показывай руки!

Мишка судорожно отодвинулся в сторону матери, когда Владимир Николаевич подлетел к нему и вывернул правую руку. Рубашка сползла до локтя и уже открыла несколько следов, оставленных жалом бессмертного демонического насекомого.

— Мать-перемать… — задыхался отец. — Ирина! Посмотри на это! Это твой сын, Ирина! — Он крутил взад и вперёд оторопевшего Мишку и задирал по очереди рукава то на правой, то на левой руке. — Стой прямо, щенок! Снимай джинсы, снимай носки, будем смотреть дальше!… отрывисто выкрикивал Владимир Николаевич.

Мишка повиновался, выполняя приказания одно за другим. Он очень боялся своего отца.

— Что это?! — в запале ярости кричал отец, указывая сначала на цепочку из красноватых точек на лодыжках, — А это что?! Ты можешь объяснить что это?! — он указывал жене на подобные следы от уколов на внутренней стороне бёдер.

— Всё-всё, перестань, Вова. — бегала вокруг мать. Оставь его, оставь…

Мишка стоял и сжимал в руках свои джинсы, в то время как его ощупывали и искали новые следы от уколов, словно родителям мало было тех, которые видны невооружённым глазом. Где-то рядом с Мишкиным сердцем появилось ощущение пустоты, которая потихоньку вытесняла страх и панику. Лучше бы он вмазался сегодня по-нормальному, а не этой чёртвой «кашей», от которой только башка трещит; сейчас бы ему плевать было бы и на отца, жёстко ощупывающего его, и на мать, подобно спутнику бегающую вокруг Мишки; и самое главное — ему было бы наплевать на самого себя. Мишка растерянно ожидал, когда же кончится вся эта родительская истерика, когда можно будет у себя в комнате воздохнуть и содрогнуться от осознавания того, что предки всё узнали. Мишка сам уже ощущал нахлынувшую от этого печаль, страх, но ещё было кое-что, что смягчало всё вокруг и давало повод для лёгкой радости — это был тот же повод, который напугал и встряхнул его сегодня вечером, словно грязный дозняк — и Мишка вслушивался в непонятные нотки чувств, возникающие в груди. Этот повод, который вдруг так возлелеял восемнадцатилетний наркоман, можно было выразить буквально в четырёх коротких, но по особому бьющих в цель словах: теперь они всё знают. Изменится ли теперь жизнь, или нет, не знал никто. Ни мать, чьи нервы после сегодняшнего наверняка походили на сухие выжимки застарелого мачья; ни отец, который бесновато подпрыгивал и изрыгал ругательства одно за другим; ни сам Мишка. Но вот, если говорить о Мишке, то он всё же ощущал что-то, зовущее его обратно к родителям, обратно в семью. Наверняка это хорошо, что они всё узнали. Он никогда не задумывался над тем, как это будет, что скажет отец, как отреагирует мать, и поэтому сейчас он находился в полном неведении их настоящего отношения к тому, что он… Что он что? Вычурное выражение «попал в зависимость»? Или может быть пафосное «пристрастился»? Или даже простое и слегка вульгарное «присел». Мишка постепенно отключался от всего, что происходило на кухне. Слишком надолго затянулся разговор, а вернее односложный монолог отца и причитания матери; настолько надолго, что сейчас казалось они просто проговаривают ничего не значащие механичные слова. Но это же родители, им можно иногда как обыкновенным простым смертным. Им всё кажется в другом свете. Они не знают, что значит «белый». Они видели только изображения странных шприцев, якобы наполненных смертью и череп с костями на дешёвых пропагандистских плакатах. Им кажется, что Мишка насовсем попал, находится, смешно сказать, «во власти». Или всё же во власти? Когда в очередной раз отец больно сжав предплечье Мишки и мотнул в сторону, у того слегка закружилась голова. Где-то у корня языка появилась приятная знакомая жажда, слегка сдавливающая горло. Странно, он же только недавно… Эх, чёртова «каша». Подсунули опять чёрт знает что. Мишка удивлённо сглотнул и тот час же позыв к вмазке ненамного, но всё же усилился.

Владимир Николаевич уже выдохся. Толкнул Мишку на табуретку и тот послушно сел. Теперь отец вытащил из пачки очередную сигарету.

— Что ты собираешься делать? — вдруг спросил он почти спокойно.

Мишка поднял героиновый взгляд и его отец вдруг понял, что перед ним за кухонным столом сидит действительно кто-то другой, но не прежний Мишка. Не тот, который выбегал во двор, как только солнце появляется среди деревьев и пропадал там с мячом до позднего вечера; не тот, кто когда-то волнуясь готовил доклад по географии; не тот, кто нетерпеливо выводил кривые палочки в тетради по чистописанию; не тот, кто складывал непослушными пальчиками башни из цветных кубиков; не тот, чей чистый и доверчивый взгляд впервые так явственно увидел он на крыльце роддома.

— Ничего. — ответил Мишка коротко и потянулся к пачке сигарет. Тут же пачка исчезла со стола, спрятанная отцом в нагрудном кармане рубашки.

— Перебьёшься! — гаркнул Владимир Николаевич. — Что значит ничего?! — Мишка ничего не ответил. — Слушай меня, сопляк. Сейчас ты собираешь вещи и сваливаешь из дома! Мы с матерью не намерены оставлять тебя в нашей квартире. Делай что хочешь, но если тут появишься, я за себя не ручаюсь. Понял меня? — немного помедлив и не получив ответа он продолжал. — Живи где хочешь, с кем хочешь, занимайся чем хочешь, колись как хочешь, но мы больше не твои родители. Вернее не так. Ты с сегодняшнего дня не наш сын и здесь больше не живёшь. Попадёшь в тюрьму, туда тебе и дорога. Сдохнешь от наркоты, аналогично. Живи как знаешь. Беги от милиции, которая на тебя вот такую папку с материалами собрала. — Владимир Николаевич показал пальцами толщину папки, но Мишка не взглянул в его сторону. «Папку» видела только Ирина. — А для нас ты уже умер. Был у нас когда-то сын, а сейчас его нет. Если кто-то будет спрашивать, куда ты делся, я так и отвечу: умер.

Мишка слушал всё, что говорил отец и от сердца отлегало. Значит всё-таки разумные люди. Хорошо, он уйдёт. Возьмёт вещи… Хотя какие вещи. Он просто уйдёт и поживёт пару дней сначала у одних знакомых, а потом у других. Проблем меньше, чем быть здесь.

— Ты слышишь меня?! — вдруг взвизгнул, опять вскипев отец. — Слышишь?!

Сын медленно повернулся к отцу и медленно, но довольно чётко произнёс.

— Отстань от меня.

— Что ты сказал? — Владимир Николаевич задохнулся от чего-то горячего, вдруг начавшего подниматься из груди. Что ты сказал, щенок?

— Отстань от меня, ты. — повторил Мишка отцу, а потом повернулся к матери. — и ты тоже. — Он вновь окинул взглядом родителей, одновременно затравлено и яростно. Я устал слышать постоянно ваш бред. Да, я уйду, потому что вы мне совершенно не нужны. — он повернулся к отцу. Как же ты достал меня! Как жы вы оба достали меня за все эти годы. Я готов уйти прямо сейчас. Там, за дверью подъезда, между прочим, уже давно начинается другая жизнь, в которой меня уважают гораздо больше чужие люди, чем мои родители. Противно видеть вас! Да, я жахаюсь белым. Вам-то от этого какое дело? Я что-нибудь тащил из дома? Обкрадывал вас? Так что послушайте! Это моя личная жизнь и я ухожу…

Отец ничего не успев сказать взлетел с табуретки и схватил Мишку за воротник рубашки. Сам не осознав ещё, что он делает, Владимир Николаевич потащил Мишку из кухни. Ткань трещала под его пальцами. Пытаясь подняться — ноги, в то время как отце протаскивал его через дверь, Мишка очень сильно ударился плечом о косяк; так, что дверь вздрогнула и мелко задребезжала. Владимир Николаевич с мутным ужасом поймал себя на сожалении, что можно было ударить сына гораздо сильнее. Мишка всхрипнул, полузадушенный натянутой тканью. Всё это время Владимир Николаевич не переставая ругался самыми грязными словами, какие только доводилось употреблять ему за его сорокалетнюю жизнь.

Мишка не понимал, куда его тащит отец, но они оказались в спальне. Не понимал он и тогда, когда брякнула балконная дверь. И только тогда, когда ноги оторвались от пола Мишка вцепился в руки отца.

Владимир Николаевич, рывком подняв сына, перекинул его через перила незастеклённого балкона и теперь держал, подхватив обеими руками за плечи. У Мишки округлились глаза. Он не видел, но знал, что внизу с высоты пятого этажа был виден асфальт, подступающий к самой стене дома; Отец держал Мишку на огромной высоте, а тот мёртвой хваткой обхватил его руки.

От рывков и немых взбрыкиваний Мишки из кармана рубашки Владимира Николаевича вылетела почти пустая сигаретная пачка и, прочертив по воздуху через все этажи, сухо ударилась об асфальт.

На балкон за мужем и сыном влетела Ирина.

— Отпусти! Ты с ума сошёл!!! Втащи его обратно! кричала она, безуспешно пытаясь втащить обоих обратно. Вовочка! Миленький, пожалуйста, втащи его обратно, отпусти! Миша!!! — совсем обезумевшая от ужаса Ирина подбегала к перилам то с левой, то с правой стороны от мужа. Она видела Мишку, который висел над пропастью в одной рубашке, носках и трусах, и больше не видела ничего. Её плач, испуганные хриплые вскрики Мишки оглашали весь квартал. Вскоре к ним присоединился срывающийся голос Владимира Николаевича:

— Так вот, сопляк, слушай меня внимательно, — кричал отец. — Если я вдруг увижу тебя, или услышу что-то про тебя, про твою наркоту или милицию, то будь уверен, я не остановлюсь, на чём остановился сейчас! Ты понял меня?!

Мишка как будто ничего не слышал, только судорожно цеплялся за руки отца, пытаясь влезть обратно. По рукам Мишки стекала алая кровь: пальцы были изранены о шершавый бетон, а на обоих локтях обильно кровоточили две глубокие садины.

Владимир Николаевич встряхнул сына и намерено разжал одну руку. У Ирины оборвалось сердце, когда Мишка повис на одной руке.

— Ты понял меня?! — кричал отец. — Понял?!

— Да! — вдруг заревел сквозь слёзы Мишка. — Да!!! Да!!!

Отец втащил его через перила обратно и швырнул на бетонный пол балкона.

Ирина убежала в глубину квартиры и где-то внутри громко рыдала и звенела склянками с лекарствами, видно искала что-нибудь успокоительное. Мишка лежал на полу и тоже сотрясался от рыданий. Всё закрутилось гораздо мощнее, чем он мог предполагать; подобных выходок от отца он представить себе не мог.

Владимир Николаевич вышел с балкона и, проходя через спальню, наткнулся на Ирину, роющуюся в коробке с лекарствами.

— Ты придурок! Ты настоящий придурок!!! — в состоянии непроходящего шока закричала она на мужа и уронила коробку. Лекарства рассыпались ворохом упаковок. Он оттолкнул жену, прошёл до кухни и взял две табуретки. Ничего не говоря, не обращая внимания на рыдающую жену, на сына, лежащего на полу балкона в состоянии истерики, он пронёс табуретки в зал.

— Вставай. — сухо сказал он сыну минутой позже и, видя, что сын не реагирует, крикнул. — Я сказал вставай!

Мишка сидел на балконе, забившись в угол.

Владимир Николаевич подхватил его точно так же как и в прошлый раз на кухне — за шкирку. И прошагав через спальню вытащил в коридор.

— Ирина! — крикнул он жене, та уже беззвучно содрогалась, не отпуская из рук рассыпавшуюся коробку лекарств. — Слышишь, Ирина? — Он швырнул Мишку в зал. У нас похороны! — отрывисто продолжил он, задыхаясь. — У нас умер сын.

Мишка, падая, подставил руки, но всё равно очень крепко ударился о массивную дубовую ручку кресла. В голове словно включили пожарный гидрант, всё подёрнулось малиновой плёнкой, и на миг показалось, что от боли, от прихлынувшей крови и унижения голова сейчас лопнет подобно мыльному пузырю. Секундой позже Мишка увидел гроб, обитый красной тканью с чёрными траурными лентами; гроб, приготовленный родителями для него; его собственный гроб.

Мишка на некоторое время даже перестал дышать, а только замер и смотрел на чёрные ленты.

Тем временем Владимир Николаевич вернулся в спальню, взял под руку ничего не соображающую Ирину и настойчиво повёл её в зал.

— Мне больно… — плакала Ирина. — Больно…

Он усадил её в кресло, и повернулся к сыну.

Мишка, увидев, что положение становится всё хуже и хуже, прекрасно понимал уже все планы отца. Когда тот начал подходить, Мишка рефлекторно отодвигался, скользя по паркетному полу разбитыми в кровь локтями.

— Залазь! — Заорал Владимир Николаевич, но сам схватил Мишку за руку и потащил в сторону гроба. — Ты сдох, мерзавец! Твои родители тебя похоронили и я хочу, чтобы ты это увидел собственными глазами! — Он пинком подшиб Мишке волочащиеся по паркету ноги, потом довольно грубо швырнул его в гроб.

Вся деревянная конструкция наудивление подошла Мишке. Владимир Николаевич не знал, какого точно роста сын, он назвал рост фактически наугад — самые приблизительные цифры. Но сейчас Мишка лежал в гробу, словно ритуальные плотники с него до этого снимали мерку.

— Лежать!! — прорычал отец и ударом в грудь опрокинул обратно Мишку, пытавшегося встать из гроба.

Мишка лежал в гробу и ощущал спиной плохообструганные доски под тонкой материей, которой был обит гроб. Он мелко дрожал, и у него даже стучали зубы, не попадая один на другой. Внутри всё переворачивалось; все события последнего часа обернулись совсем не похожим на реальность сплошным кошмаром. И даже сейчас он не мог осознать тот факт, что лежит в настоящем покойницком гробу у себя дома в зале, где он ещё буквально пять лет назад не отрываясь смотрел мультипликационные сериалы. Он зажмурился и из-под ресниц потекли горячие слёзы, он вдруг хрипло всхлипнул и зашёлся плачем уже второй раз. Никаких больше эмоций, одни слёзы, боль в пораненных руках и непередаваемая какофония невосприятия окружающего в голове. А что если взять сейчас, резко сорваться, накренить гроб, чтобы можно было выскочить из него быстро, а затем юркнуть мимо отца и в одном прыжке оказаться на подоконнике, а там шагнуть, разбивая собственным телом стекло, за карниз. Мишку вдруг передёрнуло от подобных мыслей. После того, как отец подержал его за одну руку на высоте пятого этажа, после красного гроба с чёрными лентами, приготовленными им для Мишкиных собственных похорон, ни о чём подобном уже не думалось. Все мысли сжались, и это сжатие напоминало старую засохшую губку.

— Вот! — говорил отец, заложив руки за спину и мерно шагая вокруг гроба. — Вот и кончилось всё. Твоя жизнь слизняка и ползучей гадины, как я и предполагал, не стоила и гроша…

— Я… — попытался сказать Мишка что-то из гроба. — Я… — но очередные всхлипы глушили и оставляли безрезультатными все попытки. — Мама… Папа… Я…

— Мама-папа!!! — передразнил его отец. — Какие мама-папа? Нет больше у тебя мамы-папы — сказал Владимир Николаевич. Уже было заметно, что его голос стал пусть не мягче, но слегка тише.

— Мама… — всхлипывал Мишка из гроба. — Мама… лю… люби меня, ла…! Ма… ма…

Ничего из того, что Мишка пытался произнести, он сам ничего не понимал. Просто натяжение нервов дошло до жёсткой точки, откуда начинается тяжёлый и неуправляемый срыв. Мишка сотрясался в накатывающих рыданиях.

Владимир Николаевич устало прошёлся по комнате и медленно сел в глубокое кресло. Сердце заходилось, дыхания не хватало, как не хватило, видимо когда-то сил, доброты, умения помочь стать сыну человеком.

Ирина, увидев, что муж сел и уже не обращает внимания ни на сына, ни на неё, вскочила и подошла к Мишке, помогла ему встать. Она заметила, как сильно дрожат у сына руки.

Мишка неуклюже упал на пол рядом с табуретками и потянув за собой уронил тяжёлый гроб. Теперь, оказавшись на свободе, Мишка обернулся и увидел на белой материи, которой была обита внутренняя сторона, красные разводы своей крови. Его уже обнимала мать.

Владимир Николаевич сидел, сжав зубы, стараясь подавить боль от уколов в области сердца.

Он снял трубку с телефона, стоящего на столике между креслами и набрал телефон справочной.

— Алло. — сказал он, чуть морщась от боли. — девушка, дайте пожалуйста телефон городской наркологии.