Номер как номер. Полторы повести (одна — с отложенным продолжением), четыре рассказа, две статьи. Или так: сатирических памфлетов — 2 шт., детектив — 1 шт. Плюс идиллия. Плюс элегия. Плюс баллада. Ну и две, опять же, статьи.
Как обычно. Для постоянных читателей. Для своих. У кого изжога от кислого про убийства и тошнота от сладкого про любовь. А от реализма — вообще удушье.
Не катит этот художественный, извините, метод. Медлительный, мелочный. Обстоятельный. Многозначительный, блин. Лезь, говорит, на дерево, чтобы за ним увидеть лес, а пуще всего старайся не выплеснуть вместе с водой ребенка.
Конечный продукт реализма — надежда. Причем смешно сказать на что: на право человека быть хорошим. Такая игра: не унывай, — шепчет хороший человек автор хорошему человеку читателю, — а подумай, например, о том, как прекрасна должна быть справедливость, ежели дефицит ее причиняет такую боль.
А на Зло реализм, как и вся литература, смотрит со стороны и неодобрительно, точней — прямо скажем — враждебно. Мораль и чувственность злой воли практически недоступны реализму. А стало быть, его проза тратит наше время на описание разных второстепенных вещей.
Кроме того, реализм в глубине своего ума и часто сам того не зная — религиозен. Поскольку не может избавиться от ощущения, что изображаемую им вселенную выдумал Кто-то Другой.
Тогда как фантастика идет легко. Раз в ней полностью отсутствует сопротивление материала. Вселенных тут столько же, сколько умов, и даже больше. Каждый текст представляет собой игрушечную заводную вселенную. Ключик приложен.
Сплошные тайны и чудеса. И неверующее сердце отдыхает. Нет, верующее — но в то, чего действительно умом не понять и воображением не вообразить: что копирайта на мироздание нет.
Но человеку от этого не веселей нисколько. Сомнительное право быть хорошим никак не защищено. Присутствие Зла ощущается постоянно.
Фантастика превращает тревогу в метафоры. Метафоры — в сюжеты. Остальное — дело техники слога.