Полет бабочки. Восстановить стертое

***

Говорят, что за мгновенье до смерти перед глазами человека проносится вся его жизнь. Может быть, так оно и было, не помню. Но скорее всего, смерти я не ждала, и удар обрушился внезапно.

Словно граната разорвалась перед глазами. На короткий миг меня ослепило, но боли не было. Или она была такой чудовищной, что сознание милосердно оттеснило ее: еще успеется.

А потом свет стал стремительно гаснуть. Осталась только яркая белая точка, как на экране допотопного телевизора, когда его выключаешь. Но не надолго. Мигнула и пропала. А я начала медленно погружаться в холодную черноту.

Когда-то давно мы с ребятами утопили в грязном пруду игрушечные часы – белый пластиковый круг с черными цифрами и стрелками, которые можно было поворачивать. Их купили, чтобы я училась узнавать время, но мне такая игра не нравилась. Я предпочитала не знать, что давно пора возвращаться с прогулки домой, есть ненавистный борщ, чистить зубы и ложиться спать. Я предпочитала не зависеть от времени, хотя вряд ли в пять лет могла это осознать. Но часы тихо ненавидела. Все. А эти – особенно.

Вот папина рука ставит длинную стрелку на цифру «шесть», а короткую между «восемью» и «девятью», и я слышу: «Ну, а так который будет час? Ну же, подумай. Половина… девятого, да? А что хорошие девочки делают в половине девятого? Правильно, чистят зубки, надевают пижамку и забираются под одеялку». Я ненавидела слова «пижамка» и «одеялка», но часы - еще больше. И поэтому потихоньку унесла их из дома.

«Давайте утопим их!» – с невероятно сладостным предвкушением предложила я своим приятелям.

Днем меня отпускали погулять во двор с детьми наших соседей. Их было трое – две девочки-школьницы и мальчик на год старше меня. Они выглядели такими благовоспитанными, и моим родителям в голову не могло прийти, что вместо чинных игр в песочнице на детской площадке мы лазаем по стройкам и пустырям.

На одном из них был пруд. А может, просто большая глубокая яма с грязной водой, какая разница. В воду мы не лезли, понимая, что в противном случае нас не отпустят больше гулять одних, но зато с огромным удовольствием топили в этой луже, казавшейся нам бездонной, все, что только попадало под руку. Мою идею утопить часы приняли на ура. Всем было интересно посмотреть, как именно они уйдут на дно.

Часы косо скользнули в воду, задержались на мгновение, словно в раздумье, стоит ли тонуть или нет, и начали медленно погружаться. Белый круг тускло светился сквозь мутную толщу воды. Он опускался не плавно, а слегка колыхаясь, и мне почему-то пришла на ум белая бабочка-капустница, которую мы тоже утопили в пруду с неосознанной жестокостью малолетних экспериментаторов. Бабочка пыталась выбраться из воды, взлететь, но ее крылышки быстро намокли, и она лежала на поверхности, слегка поводя ими и размотав длинный хоботок. А потом промокла совсем и утонула.

Я погружалась в холодный мрак – как игрушечные часы, как намокшая бабочка. И в то же время видела себя со стороны: вот еще что-то мерцает в глубине, но через мгновенье исчезнет.

А потом я с удивлением поняла, что это еще не все, что в этом мраке есть боль, холод и ледяной ветер. И я должна куда-то идти, чтобы… Чтобы что? Не умереть? Не погрузиться во тьму, где окончили свою жизнь пластиковые часы и бабочка-капустница?

Идти? Нет, идти я не могла. Наверно, ползла, и каждое движение взрывалось болью. Я тупо думала: значит, у меня еще есть тело, которое может болеть. Я не видела ничего вокруг, но чувствовала чьи-то прикосновения – мокрые, жгучие, ледяные. А потом земля – или то, по чему я ползла, - куда-то провалилась, и я сплошным огненным клубком боли покатилась вниз.

Кто-то поднял меня и понес. Колыхнувшись в последний раз, часы растворились в донной мути. Белый отблеск погас…

1

2007 год, Санкт-Петербург

С прогнозом метеорологи подвели. Еще вечером шел мелкий противный дождь, конца и края которому не предвиделось. Но к утру похолодало, мокредь подмерзла, а дождь превратился в напоминающий грязные клочья ваты снег. Он валил все гуще и гуще, и в двух шагах все окружающее скрывалось за сплошным метельным молоком.

Самолет вылетал в десять, но Андрей выехал намного раньше – в половине шестого. Путь предстоял неблизкий, сначала надо было добраться из Агалатова до окраины, а потом еще и до Пулкова через весь город, с севера на юг. Попадешь в час пик и застрянешь в гигантской пробке. Скорей бы кольцевую достроилит – сейчас она была бы как никогда кстати. А тут еще снег этот! Как бы рейс не отложили.

Шины, хоть и шипованные, все же нет-нет, да и пробуксовывали в ползущей по гололеду снежной каше. Дворники скрипели от натуги, свет фар обрывался едва ли не под капотом. Андрей нервничал и молил бога, чтобы больше ни один идиот не вылез на эту узкую и ухабистую дорогу. Вполне хватит его одного. Только бы до Бугров добраться, там уже будет легче.

По этой дороге ездили нечасто, а зимой и подавно. До Агалатова есть другой путь, не в пример лучше и короче – через Осиновую рощу. Вот только ехать надо мимо поста ДПС, чего Андрей всячески пытался избегать. Прописка у него до сих пор была московская, и номер машины – тоже московский. Ну просто мечта постового.

Размытый силуэт вырос на дороге внезапно. То ли пень, то ли зверь. Каким-то чудом в последнюю секунду Андрей вывернул руль, затормозил, но машину понесло юзом.

«Конец!» - промелькнуло молнией в обрамлении не совсем печатных выражений, но с концом небеса решили повременить. Бочина легонько обо что-то шкрябнула, машина остановилась. Темень за боковым окном была просто непроглядная. Дверца не открывалась.

Андрей зажег в салоне свет, перелез на пассажирское сиденье и вышел. Порыв ветра швырнул снег прямо в лицо, пробрался под куртку. Обойдя машину, увидел, что она стоит вплотную к ограждению. Внизу, припомнил, то ли пруд, то ли болото, в общем, скверного вида лужа, небольшая, но глубокая. Из-за снега-то он ехал еле-еле, километров сорок максимум. Поэтому и свернуть успел, и в воду не слетел. Под снегом-то наверняка лед тонкий, такие грязнухи долго не замерзают, а тут еще и оттепель недавно была.

Что же там все-таки на дороге?

Вытащив из бардачка фонарик, толку от которого было чуть, Андрей медленно пошел назад, видя максимум свои ботинки. Поэтому на женщину, ничком лежащую на заснеженном асфальте, едва не наступил. Поднял ее рывком, та глухо застонала и обмякла.

Андрей посветил фонариком ей в лицо и вздрогнул. Потому что лица не было. Вместо него – жуткое месиво в запекшейся крови. Словно кто-то расплющил анатомический муляж, демонстрирующий лицевые мышцы.

Пульс на сонной артерии едва прощупывался, редкий и слабый. И все же женщина дышала, в ее горле что-то хрипело, при каждом вздохе кровь, сочившаяся из рваной раны на шее, слегка пузырилась.

Похоже, ее сбил кто-то. Немудрено при такой погоде. Сбил и бросил умирать на дороге. Вызвать «скорую»? Андрей потянулся было за мобильником, но подумал, что вряд ли это разумно. С одной стороны, жертв ДТП вообще трогать нельзя, мало ли, позвоночник сломан или еще что. Но с другой, «скорая» и милиция будут добираться сюда сто лет. За это время женщина стопроцентно умрет, а снег все равно засыплет следы. Надо самому везти ее в больницу.

Самолет? Вот дьявол. Ему непременно надо было вылететь сегодня в Москву. Кровь из носа! Если только рейс не отложат. Это интервью – его шанс показать себя, такая удача редко подворачивается. Но время еще есть. Областная больница по пути. Не оставлять же ее здесь замерзать и умирать.

Он вытащил из багажника кусок брезента, который всегда возил с собой на всякий пожарный случай, постелил на заднее сидение, осторожно уложил женщину - маленькую, тощенькую, совсем не тяжелую. Наверно, ее нелепое черное пальто из допотопного драпа и то было тяжелее, чем она сама.

В приемном покое больницы получился скандал. Сначала пострадавшую не хотели принимать. Везите в институт скорой помощи, продирая заспанные глаза, бубнила толстая медсестра. Андрей наорал на нее, наорал на дежурного врача, тощего коротышку в слишком просторном халате, пригрозил, что сгрузит женщину на крыльце и позвонит в милицию.

«А милиция будет очень кстати, - прищурился врач. – Им, наверно, будет очень интересно, не вы ли ее и сбили».

Андрей загнал щуплого эскулапа в угол и пообещал ему столько всяческих неприятностей, что хватило бы на целый батальон. Потом потребовал, чтобы его проводили к ксероксу, при враче снял копии со своего паспорта, техпаспорта на машину и билета в Москву, записал номер мобильника.

- Все это я оставляю вам. Отдадите ментам. Моя машина будет на стоянке в аэропорту. Пусть ее осмотрят. Я вернусь завтра вечером. В крайнем случае послезавтра.

Он уже выехал на Пулковское шоссе, когда снег почти прекратился. Времени оставалось еще достаточно, можно было расслабиться и подумать о предстоящей командировке, о задании газеты – встретиться и побеседовать со скандально известным политиком. Но вместо этого перед глазами стояло изуродованное лицо, похожее на кадр из фильма ужасов.

Хоть бы выжила, что ли!

2

Черт, у этой сумки слишком много ремешков, карманов и молний. А у этого «Лексуса» и вовсе слишком много всего.

Инна закашлялась и поймала удивленный взгляд Дениса.

- Простыла. В горле першит. Кстати, ты так ничего еще и не сказал насчет моей новой прически, – она поправила короткую медно-рыжую прядь.

- Неплохо, - кивнул Денис. – И цвет тебе идет.

- Но?..

- Что «но»?

- «Неплохо, и цвет тебе идет, но...». Продолжай.

Денис пожал плечами.

- Непривычно. Ты какая-то совсем другая стала. Совсем другое лицо.

- Просто ты от меня отвык за две недели, - хмыкнула Инна и принялась рыться в сумке в поисках помады.

- Ничего, привыкну снова, - с энтузиазмом заявил Денис, высматривая место для парковки. – А еще мне нравилось, как ты накручиваешь волосы на палец.

Он вдруг вспомнил, как они познакомились.

Купив новую квартиру, Денис отправился в налоговую инспекцию оформить документы на вычет. Вообще-то в налоговой ему приходилось бывать нередко, и знал он там многих, поскольку отец был председателем совета директоров коммерческого банка, а сам он – его заместителем. Однако именно в этот кабинет заходить еще не доводилось.

Дождавшись своей очереди, Денис вошел и увидел двух девушек. Одна, постарше, складывала в папку какие-то бумаги, вторая, помоложе, сидела, мечтательно уставившись в пространство. При этом она накручивала на палец длинную прядь темно-русых волос и мягко улыбалась. От нее словно свет какой-то исходил. Или все дело было в том, что она сидела спиной к окну? Да нет, за окном как раз серо и уныло шел мелкий дождь.

Денис, уверенный, что не родилась еще на свет такая женщина, которая смогла бы ошеломить его до состояния полнейшей дебильности, стоял в дверях, смотрел на нее и не мог оторвать взгляда. Девушка его абсолютно не замечала.

- Молодой человек, вам что? – вывела из замешательства старшая. – Вычет? Сюда садитесь.

Он присел к ее столу, вытащил из папки документы, отвечал на какие-то вопросы, что-то подписывал, а сам так и норовил скосить глаза, чтобы посмотреть на ту, вторую. Но, к несчастью, девушка сидела так, что он со своего места никак не мог ее видеть. Наконец с его делом было покончено, и он вышел из кабинета, обернувшись на пороге. Девушка сосредоточенно набирала что-то на компьютере, не отрывая глаз от клавиатуры.

Денису срочно надо было возвращаться на работу, но он позвонил в банк, наврал что-то и сел на диванчик у кабинета. Выйдет же она рано или поздно. В туалет. Или на обед. В конце концов, рабочий день закончится, и она пойдет домой.

Через полчаса девушка действительно вышла. В руках она держала какие-то папки. Черные брючки и бледно-голубая кофточка ладно облегали ее стройную невысокую фигуру. Денис считал себя весьма сведущим в вопросах женской красоты. Фигурка была что надо.

- Вам что-то не так сделали? – удивилась девушка, увидев его. – Так вы зайдите, в кабинете никого.

- Нет, - набрав побольше воздуху, он выпалил, словно в воду прыгнул: - Я вас жду.

- Зачем? – улыбнулась она, и ее большие зеленовато-серые глаза снова засветились.

- Познакомиться, - буркнул внезапно оробевший Денис.

- Ну... знакомьтесь, - продолжала улыбаться девушка. Правой рукой она прижимала к себе папки, а левой снова крутила прядь волос.

Неизвестно чего смущаясь и удивляясь самому себе, Денис назвался. Девушку, как выяснилось, звали Инной. Имя это ему всегда нравилось. Чудилось в нем какая-то мягкая замшевост. Как на шляпке гриба-боровика.

Она сказала, что, к сожалению, страшно занята – вызывает начальство. Денис предложил заехать за ней к концу дня. Инна согласилась.

На работу Денис так и не поехал. Вместо этого вернулся домой и переоделся. Снял купленный месяц назад в Испании костюм за полторы тысячи евро, натянул джинсы, свитер и простенькую серую ветровочку, в которой ездил с друзьями на шашлыки. И к налоговой поехал на такси.

В последнее время постоянно грызла мысль, что женщин интересует исключительно его кошелек. Поэтому решил отказаться от протоптанной дорожки «Лексус» – ресторан – постель. Правда, уже подъезжая к налоговой, он сообразил, что глупо было устраивать маскарад после того, как пришел оформлять вычет на квартиру. Но не возвращаться же обратно.

Он топтался на крыльце, сжимая в руке скромный букетик из трех гвоздичек. Прошла мимо соседка Инны по кабинету, узнала его, хихикнула в кулачок. Время шло, Инны не было. Денис уже успел испугаться, что Инна ушла, не дождавшись его, но тут она появилась. Черный плащик, зонтик в клеточку. Денис окликнул ее, она обернулась, улыбнулась, и он почувствовал себя последним идиотом.

Отчаянно ругая себя, Денис все-таки повел ее не в кафе или ресторан, а в крохотный бар, где можно было, сидя за столиком, смотреть футбол на большом телеэкране. Или самим играть в футбол – настольный. Странно, но Инне там понравилось.

- Я боялась, что ты меня в ресторан пригласишь, - призналась она. – А я одета, как пугало.

- В следующий раз оденешься красиво, и пойдем в ресторан.

3

- Да, мне нравилось, как ты волосы на палец накручиваешь, - повторил Денис, подруливая к поребрику.

- А я никак не могла от этого избавиться, – засмеялась Инна. – Боялась, что лысая останусь. Оказывается, нужно было всего-навсего подстричься. Но если ты настаиваешь, больше не буду, пускай снова отрастают.

Она накинула на плечи шубу, взяла сумочку и вышла из машины. Аккуратно втиснув серебристый «Лексус» между двумя машинами, Денис присоединился к ней. Вообще-то он предпочел бы остаться вдвоем у Инны дома, соскучился за две недели, которые пришлось провести в Москве, но ей вдруг почему-то захотелось выйти в люди. И не куда-нибудь, а в ресторан, хотя обычно она предпочитала что-нибудь попроще: бары, где можно болтать и пить пиво с чипсами и орешками, или боулинг. Или наоборот – в театр, на балет или оперу. Оперу Денис еще признавал, а вот балет на дух не переносил. Скачут упитанные тетки и женоподобные мужики, размалеванные так, что видно с галерки, бегают взад-вперед без толку. Можно было бы, конечно, глаза закрыть и музыку слушать, но они так топочут своими пуантами, словно кони копытами.

Они вошли в холл, тут же из ниоткуда материализовался чопорный метрдотель, поинтересовался, заказан ли столик. Услышав утвердительный ответ, приглашающе указал на гардероб. Инна скинула шубку на руки Денису и направилась к зеркалу. Положив номерок в карман, Денис подошел к ней.

Да, они определенно смотрелись вместе. Он – высокий, широкоплечий. Светлые волосы чуть-чуть, самую малость длиннее, чем пристало бы его положению, карие глаза необычного разреза, чуть удлиненные, как на византийских иконах, высокие, четко очерченные скулы. Надо же, какое лицо интересное, говорили о нем, – и запоминающееся.

После окончания института Денис не раз пытался ставить на себе эксперименты: то усы отпускал, то бороду, волосы отращивал длинные, завязывая в хвостик, стригся почти наголо, пока не пришел к выводу, что лучше вот так, без всяких выкрутасов. Зрение у него было не очень, начало портиться в последнее время, но врач сказал, что очки пока не стоит носить постоянно. Он и не носил, привык к легкой размытости мира, словно так и должно быть. Разве что щурился иногда, но это его не портило.

Одернув полы темно-серого пиджака, Денис поправил галстук. Очень даже ничего. Вполне успешный молодой человек с очаровательной спутницей.

Очаровательная спутница ростом была чуть выше его плеча. Стройная, гибкая. Облегающее черное платье выгодно подавало каждый изгиб ее фигуры. Яркий цвет волос по-новому оттенил ее глаза. Их неопределенный серовато-зеленоватый тон менялся в зависимости от освещения или одежды. Сейчас они были совсем зелеными, как у кошки. И тяжелые малахитовые бусы это только подчеркивали.

И платье это, и бусы, и длинные, тоже зеленые серьги Денис еще не видел. Платье из мягкой ворсистой ткани слегка серебрилось – кончики ворсинок были светлыми. Казалось, что Инна прошлась под мелким дождиком-моросью, и на платье осела водяная пыль. Он не удержался и провел по ее спине рукой.

- Чернобурка! Тебе идет.

Инна едва заметно вздрогнула.

- Пойдем?

Они вошли в зал, метрдотель провел их к столику в дальнем углу – подальше от эстрады, как и просил Денис, делая по телефону заказ. Он не любил разговаривать, пытаясь перекричать музыку. Да и пляски полуголых девиц под самым носом не слишком способствуют аппетиту – в этом отношении он был довольно щепетилен.

Денис выбрал себе рыбу, белое вино. Инна, едва пробежав глазами меню, как-то вяло сказала, что и ей то же самое, словно просто поленилась выбирать. Налила в фужер минеральной воды, отпила, задумалась.

- У тебя что-то случилось? – забеспокоился Денис.

- Да, - помолчав немного, кивнула Инна. – Случилось. Во-первых, меня выгнали с работы. Вернее, я сама ушла, по собственному, но вышло так, что выгнали.

- То есть?

- Лариса начала искать какую-то папку. Не нашла и стала вопить на меня. Мол, ты о работе совсем не думаешь, как же, подцепила богатенького буратину, занафигом теперь работать. А я эту папку вообще в глаза не видела. Попыталась ей объяснить, но она совсем распсиховалась и понеслась к начальнику. Уж не знаю, что она ему наговорила, вряд ли чего хорошего. Короче, он меня вызвал и дал сроку до конца дня. Если папка не найдется, то я пишу заявление по собственному. Я весь кабинет перевернула – нет и все тут. Лариска: пиши заявление. Ну, я тоже психанула, написала, бросила ей на стол. Она же моя непосредственная начальница, должна свою визу поставить. Смотрю, а папка у нее на столе лежит, под бумагами. Это что, говорю. Она аж пятнами пошла вся. Сидит, молчит. Ну, тут до меня и доперло. Решила элементарно подставить. Только спрятала плохо. Она знаешь как мне из-за тебя завидовала? А я еще хотела, чтобы она у нас свидетельницей была.

- Ну и что ты сделала?

- Да ничего. Собрала свое барахло и ушла. Трудовую сразу отдали, зарплату на карточку переведут.

- Но почему? – удивился Денис. – Папка-то нашлась.

- Ты что, не понял? – хмуро посмотрела на него Инна. – Мне ведь с ней работать, рядышком. А если она такое устроила, то все равно не успокоится. И похлеще гадость состряпает, заявлением по собственному не отделаешься.

- Ничего, найдешь себе другое место, - Денис успокаивающе погладил ее по руке. – Все-таки красный диплом, опыт работы. Хочешь, я тебя в наш банк устрою? Или в какой-нибудь другой?

4

Инна ушла переодеваться, Денис прилег на диван, включил телевизор, пощелкал пультом, переключая каналы. Что-то мешало.

Он сунул руку под подушку-думку в виде полосатой рыбки и нащупал книгу в мягкой обложке. Вытащил, оказалось, английский разговорник для начинающих. Полистал с удивлением, картинки посмотрел.

В комнату вошла Инна в каком-то полупрозрачном халатике, с бутылкой пива и тарелкой соленых крекеров.

- Будешь?

- Пиво на вино – это...

- Оно, - усмехнулась Инна. – А я буду.

- Зачем тебе разговорник? Ты же хорошо английский знаешь.

- Покажи, - Инна взяла книгу в руки, полистала, нахмурившись, небрежно бросила на журнальный столик. - Наверно, Маринка оставила. У меня такого и не было.

Она налила себе в бокал пива, села на ковер рядом с диваном.

- Так что у тебя с сестрой произошло? – спросил Денис, почесывая ее за ухом, как кошку.

Инна молча допила, поставила бокал на пол.

- Честно говоря, меня все это очень беспокоит, - начала она медленно, как будто обдумывала каждое слово. - Понимаешь, она вдруг заявилась ни с того, ни с сего, на следующий день после твоего отъезда. Позвонила с вокзала. Здрасьте, я ваша тетя. То есть кузина. Мы с ней лет десять не виделись. Нет, даже больше, двенадцать. Мы с папой к ним в Сочи приезжали, когда мне тринадцать было. Наши с ней отцы – братья, но они тоже не очень ладили. Да и приехали мы к ним... Они же две комнаты из трех сдавали все лето, а тут мы. Никто, конечно, ничего не говорил, но...

- Отношение чувствовалось?

- Именно. Притом Маринке уже пятнадцать было, такая барышня, красилась, курила потихоньку, болталась где-то целыми днями со своей компанией. Со мной вообще почти не разговаривала. Давала мне понять, что я еще маленькая. А тут вдруг приехала... Ну совершенно чужой человек. Я сначала просто не знала, как с ней обращаться. Потом потихоньку наладилось. Первые дня два было все нормально, разговаривали, по городу гуляли, по магазинам.

Инна замолчала, встала, подошла к окну.

- Снег пошел, - сказала она тихо и закашлялась.

- Дальше-то что было?

Что-то в ее тоне Денису не понравилось. Похоже, не простая ссора у нее с сестрой вышла, что-то посерьезнее. Инна старалась говорить спокойно, но он чувствовал в ее слегка охрипшем голосе едва скрываемое напряжение.

- Дальше... Дальше она мне начала откровенно завидовать. Знаешь, в таком духе: «тебе хорошо, у тебя вот то-то и вот то-то». У самой-то не очень гладко все складывается. Закончила какой-то техникум, работает бухгалтером, с мужем разошлась, детей нет. Мягко говоря, не красавица. Не совсем урод, конечно, но... А уж характер – и вовсе веселые горки. Прихожу как-то с работы, ее нет. Я ей ключи оставила запасные. Заявляется часов в двенадцать, под мухой, в моем пальто, в моих сапогах, в моем платье. Спрашиваю, где была, начинает огрызаться. Мол, она совершеннолетняя, имеет право ни перед кем не отчитываться. Ну, я попросила хотя бы мои вещи не брать. Вот тут она и начала орать. «У тебя все есть, и бабки, и квартира, и машина, и шмотки, и мужик богатый. А у меня...». Я ей говорю, что предпочла бы иметь живых родителей, но куда там, думаешь, она меня слушала. Наоралась и пошла унитаз обнимать. Я надеялась, она соберется и уедет – ничего подобного. На следующий день все в точности повторилось. Правда, вещи мои она больше не брала, потом уже обнаружила, что деньги пропали, пятьсот долларов, и украшения кое-какие. А тогда я ей намекнула, что пора и честь знать, по месту прописки ее заждались. Она меня матом обложила в три наката и ушла. Всю ночь где-то болталась. Вот уж я пожалела, что ключи ей дала. А на следующий вечер является с каким-то жутким черным мужиком.

- С негром, что ли? – Денис попытался слегка разрядить напряженность, но сам понял, что получилось глупо.

- С каким негром? С хачиком. Нос рулем, волосатый, противный, ужас. Это, говорит, мой друг, он у нас сегодня переночует. Я сказала, что, если они немедленно оба не уберутся, вызову милицию. Ох, Денис, ты не представляешь, как мне страшно было. Сейчас, думаю, прикончат меня здесь по-тихому. Но ничего, этот тип сразу ушел, Маринка быстро собралась и за ним. Правда, что она мне при этом говорила и что обещала...

- Лучше не повторять. Ключи ты у нее забрала?

- В том-то и дело, что нет, - вздохнула Инна. – Так растерялась, что даже не вспомнила. Всю ночь не спала. Дверь входную стулом заклинила. Хорошо хоть, на следующий день суббота была. С утра пошла, замки новые купила, сосед поставил сразу. Кстати, не забудь ключи новые себе взять.

Денис обнял ее, начал потихоньку расстегивать пуговицы на халате.

- А это что? – удивился он, нащупав под грудью Инны кусочек пластыря. – Опять натерла? Или все-таки убрала? Но ведь нельзя же!

Под левой грудью у Инны была роскошная родинка, похожая на маленькую бабочку. Смотрелась она чрезвычайно эротично, и от одного взгляда на нее Денис заводился с пол-оборота. Но Инне родинка эта доставляла массу хлопот – ее постоянно натирало бюстгальтером. Однако онколог удалять ее категорически запретил – слишком место опасное.

- На этот раз сказали, что оставить все же опаснее, чем удалить, - Инна осторожно отклеила пластырь, и Денис увидел крохотный черный кружок. – Так стерла, что еле кровь остановила. Пойду марганцовкой прижгу. Будет небольшой шрамик. А когда грудь до пупа повиснет, и вовсе ничего видно не будет.

5

И снова кругом не было ничего, кроме боли. Темный океан боли, режущей, рвущей на куски. Я не чувствовала своего тела, не видела и не слышала. Только боль. Захотела крикнуть, напряглась, но ничего не вышло. Но боль стала еще сильнее, в темноте зазмеились огненные вспышки. А потом все погасло и исчезло.

Когда я снова пришла в себя, все было по-прежнему: темнота и боль. Нет, кое-что все-таки изменилось. Сквозь непрерывный звон прорывались какие-то размытые звуки. Я снова попробовала застонать и услышала тихий хрип. А потом шаги. Кто-то дотронулся до меня. Самого прикосновения я не почувствовала, просто боль стала в этом месте сильнее, вот я и догадалась, что ко мне прикоснулись.

- Марина, ты слышишь меня? – спросил едва различимый сквозь шум и звон голос.

Марина? Я – Марина?

Я с ужасом поняла, что не помню, кто я такая и что со мной произошло. Даже имени своего не могу вспомнить. Не знаю, где нахожусь и почему все так невыносимо болит. Попробовала сказать что-то, пошевелиться, но боль, как волна, захлестнула с головой.

Потом я то ли спала, то ли просто была без сознания. Иногда видела себя летящей в каких-то изумрудных и ярко-лиловых коридорах. Голос чей-то слышала, нежный, ласковый, вот только слов разобрать не могла. А потом приходила в себя. Боль возвращалась. И почему-то мысли о холоде, хотя холодно и не было. Как будто боль эта была как-то связана с холодом. Со снегом. С темнотой. Что-то случилось со мной. Может быть, совсем недавно. Вот только вспомнить я ничего не могла.

А темнота уже не была такой непроглядной. Словно к утру посерело. Словно я сидела в темной комнате перед телевизором, закрыв глаза. И звон в ушах уже не такой мучительный, вызывающий тошноту. А еще я могла различить: вот здесь мои руки, а вот здесь ноги. И голова, которая болит больше всего.

Язык – огромный, шершавый, словно необструганная фанера. Он едва мог шевелиться. Мне хотелось, пересиливая боль, спросить, где я, что со мной произошло, но язык не слушался. Я открывала рот и выжимала из себя полустон-полушипение.

- Тише, Мариночка, тише, - пытался успокоить меня мягкий женский голос, похожий на мамин.

Я плакала, совсем беззвучно, а слезы щипали лицо, словно кислота.

6

- Пожалуй, тебе не слишком идет.

Денис оглянулся с недоумением. Инна стояла, прислонившись к стене и скрестив руки на груди. Во взгляде ее было что-то такое... То ли насмешка, то ли превосходство, он никак не мог понять.

Они гуляли по городу, заходили в маленькие магазинчики, которые Денису нравились гораздо больше огромных универмагов. В одном из них Инна купила совершенно безобразную и вульгарную, на его взгляд, сумку.

- Нравится? – довольно спросила она.

- Ничего, - чуточку слишком бодро отозвался Денис, не желая лишать ее радости. – Только тебе надо будет к ней пальто купить или куртку. Я тут знаю одну лавочку. Там все здорово дорого, но зато вещи отличные.

Он привел Инну в небольшой магазин, спрятавшийся во внутреннем дворике.

- Сюда кто попало не ходит, - объяснил он. – Меня в прошлом году привел... Короче, девушка одна привела. Она в Париже работала по контракту и...

- Понятно, - фыркнула Инна. – И одевалась исключительно в крутых магазинах. Ты, оказывается, не брезгуешь девицами, зарабатывающими одним местом?

- Что ты несешь? – обиделся Денис. – Каким еще местом? Она раньше в нашем банке работала. А потом ее во Францию пригласили. Потому что она классный программист, специалист по финансовым программам.

- А-а-а... – как-то разочарованно протянула Инна.

Они зашли в магазин, приятно пахнущий дорогой кожей. На мелодичный звон колокольчика словно из-под земли вырос крохотного росточка пожилой месье с короткой седой бородкой и связанными в хвост седыми волосами. Одет хозяин магазина был в кожаные брюки и кожаную жилетку поверх ослепительно белой рубашки. Ему бы повязку черную на глаз и серьгу в ухо, настоящий старый пират, хотя и мелковатый, подумал Денис.

Пират посмотрел на них вопросительно, по-птичьи склонив голову на бок, и поинтересовался, чего господа изволят. Не успел Денис и рта открыть, вперед вылезла Инна:

- Nous... Nous avon une manteau* [*У нас есть пальто (фр.)].

Хозяин посмотрел на Инну с недоумением, перевел взгляд на Дениса. Смущаясь, по-английски, Денис попросил показать женское пальто или куртку. Инна подсунула сумку:

- Pour une sac* [*Для сумки (фр.)].

Пират дернул плечом и не слишком вежливо махнул рукой в сторону вешалок с самым дешевым товаром, а потом и вовсе отвернулся, перебирая какие-то бумажки у кассы. В прошлом году он был внимательным и предупредительным, давал советы, приносил вещи откуда-то из задней комнаты, помогал примерить.

Инна подошла к стойке, перебрала несколько вешалок с неплохими, но не слишком оригинальными кожаными и замшевыми пальто.

- И это ты называешь хорошим магазином? – сморщив нос, спросила она.

- А ты хотела к своей сумке нечто выдающееся? – не смог удержаться Денис.

Инна надулась. Пират усмехнулся в бороду.

- Пошли отсюда, - Инна направилась к выходу.

- Минутку, мсье, у меня есть кое-что для вас, - остановил Дениса пират, говоря по-русски практически без акцента.

Он нырнул за синюю занавеску и вернулся с потрясающей замшевой курткой цвета молочного шоколада, украшенной трикотажными вставками в ирландском стиле.

Странно, подумал Денис, надевая куртку, год назад он никак не выдал свои познания. Впрочем, нет, ничего странного, тогда с ним разговаривала Вера, на очень хорошем французском. Надо было, конечно, предупредить Инну, но кто бы мог подумать, что она вылезет вперед.

Вот тут-то Инна и высказалась, глядя на него со смесью насмешки и пренебрежения.

Денис посмотрел на нее, на свое отражение в большом зеркале. Куртка сидела на нем идеально и шла просто сказочно. Уж если эта куртка ему не идет, то всю остальную имеющуюся у него одежду необходимо немедленно выбросить на свалку.

- Pas mal, - одобрил пират. - C’est bien* [*Неплохо. Хорошо (фр.)].

- Ты в ней какой-то старый, - нахмурилась Инна. – Нет, мне не нравится.

- А мне нравится, - отрезал Денис. Если и были у него еще сомнения, то тут он решил твердо, что куртку купит, даже если бы она стоила как космический корабль.

- Bien, - повторил пират, упаковывая куртку и насмешливо поглядывая в сторону Инны. Поймав этот насмешливый взгляд, она вспыхнула и выскочила из магазина.

- Доволен? - спросила она сквозь зубы, когда Денис подошел к ней, помахивая свертком.

- Вполне, - улыбнулся он, хотя это было неправдой. Ситуация ему, мягко говоря, не понравилась.

- Послушай, - он попытался взять Инну за руку, но та увернулась. – Это моя вина, стоило тебя предупредить. Тебе не нужно было говорить по-французски – с таким ужасным акцентом и грамматическими ошибками. Тут очень не любят, когда иностранцы корежат их язык. Ты же хорошо знаешь английский, а они все его учат в школе. И потом, извини, конечно, но не стоило демонстрировать эту сумку в этом магазине.

- Вот как? – окончательно разобиделась Инна и намертво замолчала.

Они молча вернулись в гостиницу, молча переоделись. Денис снова примерил куртку и остался доволен. Если бы только Инка прекратила свои фокусы. Ведь она явно назло сказала, что куртка ему не идет. Странно. Он никак не рассчитывал обнаружить в ней подобную некрасивую мелочность. Ему было за нее неловко. Ничего себе! Краснеть за жену, когда еще и медовый месяц не кончился. Когда она по определению должна быть самая лучшая, замечательная и безупречная!

7

Андрею пришлось задержаться в Москве. С политиком он встретился, статью написал и отправил в редакцию, что называется, с колес. А в ответ получил новое задание: разнюхать о назревающем в банковских кругах мощном скандале, который мог задеть интересы многих видных людей (не говоря уже о главном редакторе его газеты, державшем свои сбережения в одном из подозрительных банков).

В редакции Андрей работал не так давно, и столь ответственное задание говорило о многом: шеф его оценил и счел заслуживающим доверия. Доверие это необходимо было оправдать.

Так уж вышло, что, несмотря на свое филологическое образование, Андрей имел в московских финансовых кругах некоторые связи. В основном благодаря бывшей жене Тамаре, которая руководила департаментом одного из крупных банков.

Они познакомились пять лет назад в Крыму. Полгода перезванивались, переписывались, потом Тамара приехала к нему в Питер встречать вместе Новый год. Приехала, побыла неделю и... увезла с собой в Москву. Убедила, что ему, одинокому, перебраться на новое место гораздо легче, чем ей, имеющей на горбу пятилетнего сына от первого брака, больную маму и собаку со скверным характером.

Как любой нормальный коренной петербуржец без властных амбиций, Андрей в Москву не слишком рвался. И, мягко говоря, не слишком ее любил. Зато ему нравилась Тамара, которая могла уболтать кого угодно. К тому же это была первая женщина, согласившаяся выйти за него замуж. Хотя Андрею уже стукнуло на тот момент тридцать два, с личной жизнью что-то не ладилось. Внешности он был самой заурядной, среднестатистической, точнее, никакой. Не за что глазу зацепиться. Среднего роста, средней комплекции, слегка сутуловатый. Русые волосы, неопределенного цвета глаза. Что называется, без особых примет. И характер тоже никакой.

«Ты, Андрюшка, у нас мямлик какой-то», - вздыхала мама. Ему говорили: надо сделать вот и вот так. Он делал. Даже если и не хотелось. Просто спорить не умел и не любил, поэтому сам себе удивлялся, когда в областной больнице наорал на медсестру и врача, которые не хотели принимать раненую женщину. И с Тамарой тогда согласился, хотя совершенно не улыбалось ему покидать свою уютную однокомнатную квартирку на Юго-Западе, спокойную и необременительную должность главреда небольшой ведомственной газеты, родителей, приятелей.

«Ну, это ненадолго, - сказала мама, познакомившись с будущей невесткой. – Съезди, проветрись, узнай, каково это – быть примаком. Только квартиру не продавай».

На маму Андрей обиделся. Выходит, он совсем ни на что не пригоден? Ну да, не получалось у него до сих пор ничего. Ни один из его романов дольше полугода не просуществовал. Разве что с Инной почти год встречались. Она была совсем молоденькая, первокурсница, он - на двенадцать лет старше. И как глупо они расстались, до сих пор вспоминать тяжело. Инна забеременела, а он все тянул, не мог ни на что решиться. Дотянул до того, что она его бросила. Написала ему письмо, что между ними все кончено, чтобы он больше не приходил и не звонил. Он и не звонил. Так и не знает даже, родила Инна или аборт сделала.

А квартиру, дурак, все-таки продал, Тамарка уговорила. Свою она тоже продала, купили большую четырехкомнатную. Мама страшно ругалась, но жили они, тем не менее, душа в душу, разводиться, вопреки прогнозам, не собирались.

Тамара, маленькая пухленькая блондинка, настоящий живой шарик ртути, ко всему относилась с легкостью, граничащей с легкомыслием, так что они и не ссорились вовсе. Ссоры – вот что для флегматичного Андрея было самым ужасным. А если их нет, то все остальное можно пережить. Он наладил вполне приличные отношения и со вздорным, избалованным Митькой, и с вечно стонущей, всем недовольной Каролиной Стефановной, и даже с мерзким красноглазым бультерьером Альбертом, которого про себя звал не иначе как муфлоном.

Смущало Андрея только одно обстоятельство. С работой было туго, но в конце концов он пристроился редактором в один дамский журнал. Зарплата крошечная, перспектив никаких. Тамара зарабатывала – страшно сказать! - ровно в двадцать раз больше. И смеялась над его переживаниями: брось ты, что еще за «Москва слезам не верит». Денег хватает, работа привычная, знакомая, не всем же миллионы огребать.

Так прошло без малого пять лет. В Москве Андрей толком не прижился, своих друзей не завел, разве что с парой сотрудником поддерживал не слишком близкие приятельские отношения. Тамара знакомила его со своими многочисленными друзьями и подругами, таскала на всевозможные вечеринки, на которых он откровенно скучал. Они посещали театральные премьеры, презентации и вернисажи, дважды в год ездили на какой-нибудь модный курорт. Общих детей у них так и не завелось – Тамара была категорически против, а Андрей, как всегда, не настаивал.

В общем и целом, семейная жизнь протекала довольно гладко, поэтому, когда Тамара однажды вечером, после ужина в приятной домашней обстановке заявила, что подает на развод, Андрей едва не выронил глаза на коленки. Прости, сказала она, но я полюбила другого.

Впрочем, расстались они довольно мирно. То ли дело было в его характере – «мямлик», – то ли в Тамарином – сердиться на нее было просто невозможно, так или иначе, когда первый шок отошел, Андрей вроде бы вздохнул с облегчением. И даже где-то растрогался, когда бывшая супруга вручила ему пластиковую карту своего банка с кругленькой суммой, вырученной за квартиру недавно умершей Каролины Стефановны. Он вернулся в Питер, денег с лихвой хватило на покупку «однушки» на Гражданке и почти нового «фордика».

Пока дом достраивался, Андрей жил у родителей в военном городке рядом с поселком Агалатово, в получасе езды от Питера. А на работу устроился в одну из самых влиятельных городских газет, корреспондентом. Конечно, начинать карьеру в тридцать семь лет – дело довольно кислое, тем более при подобном рыбьем темпераменте, но в своем бедном московском журнальчике ему частенько приходилось самому писать статьи, чтобы сэкономить издательству хоть какие-то деньги, так что процесс вполне пошел.

8

Денис хотел было зайти в бар гостиницы, но издали заметил невероятно занудную мадам Мерзличенко, с которой познакомились в первый же день. Она подошла к ним в ресторане, услышав русскую речь, и с тех пор никак не желала оставить в покое – едва завидев, кидалась навстречу с распростертыми объятиями и неуемной жаждой общения. От Зои удалось благополучно ускользнуть. Денис вышел на улицу и отправился куда глаза глядят.

Надо было успокоиться. Выходка Инны вывела его из себя. Даже сильнее, чем того стоило. И это последнее обстоятельство здорово беспокоило.

Неужели Янка была права? Стерлась новизна, и Инна стала его раздражать? Но ведь они женаты всего неделю! И вообще знакомы чуть больше трех месяцев.

Или... Или он поторопился? Ошибся в ней и теперь просто начинает видеть то, чего раньше не хотел замечать?

Он влез в глубокую лужу, промочил ноги, настроение окончательно испортилось. И с погодой им явно не повезло. Когда они в толпе зевак ждали начала нового года и праздничного фейерверка, слегка подморозило, а потом резко потеплело, все раскисло, без конца моросил дождь. Он-то уже был в Париже, видел его не серым и скучным, а ярким, нарядным. Но Инне тут явно не нравилось.

Денис вспомнил, как год назад гулял по этим самым улицам с Верой Шумской. Тогда он приехал, позвонил ей. В Питере они встречались, еще когда Вера работала у них в банке. Приятная, хотя и не очень красивая девчонка, сумасшедшая программистка. Из тех, для кого «первым делом самолеты». Пожалуй, единственная женщина, с которой отношения были не только… эротическими, но и дружескими. А скорее, даже наоборот: сначала дружеские, а потом уже и все остальное. Может быть, отношения эти и во что-то большее смогли бы перерасти, но Вера уехала в Париж. Они изредка переписывались по «мылу», потихоньку все сошло на нет, и та единственная встреча уже ничего не меняла.

- Дениска! – окликнул его мягкий женский голос.

Денис вздрогнул, оглянулся и увидел Веру. Она нисколько не изменилась. Высокая, немного угловатая, длинные темные волосы в беспорядке падают на плечи. В одной руке огромный черный зонтик, в другой – собачий поводок. К ногам прижалась рыжая такса.

- С ума сойти! – Денис порывисто обнял Веру, такса заворчала. – Не поверишь, только что о тебе думал.

- О волке речь, а волк навстречь, - засмеялась Вера. – То есть волчица. Ты что, не помнишь, я же тут живу. Вон в том доме. Вот, вывела Марго на прогулку. А ты что здесь делаешь?

- Я... – замялся Денис. – Свадебное путешествие.

- Шутишь? – засмеялась Вера, но посмотрела на Дениса повнимательнее и как-то вдруг померкла. – Похоже, что нет. Поздравляю. Честно говоря, не думала, что ты... Ну да ладно. И кто она? Я ее знаю?

- Нет. Ее зовут Инна. Она налоговый инспектор.

Вера искоса посмотрела на него.

- Не слышу радости в голосе, молодожен, - сказала, помолчав немного. – Уже проблемы?

Денису показалось, что в нем лопнул какой-то пузырь. Внутри стало тихо, тоскливо и безразлично. Хорохориться не хотелось.

- Ты всегда меня понимала лучше других, - невесело усмехнулся он.

- Пойдем, посидим где-нибудь? – предложила Вера. – Если супруга не хватится.

- А собака?

- А что собака? Кому она мешает? Тем более если я закажу ей что-нибудь.

Они зашли в крохотное и совершенно пустое кафе на три столика. Похоже, здесь Веру знали. Стоящий за стойкой толстяк в бархатном пиджаке приветливо закивал, быстро-быстро залопотал что-то и исчез, чтобы через пару минут вернуться с тарелкой мелко нарезанного жареного мяса. Блаженно жмурясь, Марго принялась наворачивать угощение.

- Мы с Марго здесь самые верные клиенты, - объяснила Вера, когда они уселись за угловой столик. – Если помнишь, я готовить не люблю и не умею. Не помирать же с голоду. Что ты будешь?

Есть Денис уже не хотел, совсем аппетит пропал, заказал только кофе с коньяком. Вере принесли огромную отбивную котлету с жареной картошкой.

- Ты все такая же обжора? – улыбнулся Денис, глядя, как увлеченно она расправляется с мясом.

- Я, Дениска, самая счастливая женщина на свете, - пробурчала Вера с набитым ртом. – У меня любимая и хорошо оплачиваемая работа, я могу жрать, не толстея, что захочется и сколько захочется, и на мне хорошо сидит любая одежда, которую я покупаю в Париже.

- А как насчет личной жизни?

Денис тут же пожалел, что задал этот вопрос, но Вера беззаботно махнула рукой:

- Не всем же выходить замуж за банкиров. В данный момент мы с Марго одиноки.

- Слушай, год назад у тебя собаки не было, - Денис обрадовался возможности перевести разговор на более безопасную тему. – Ты что, взяла взрослую?

- Да. Ей три года. Выпросила у одной бабы. Она уезжала жить в Америку, хотела ее в приют сдать. Марго сначала меня никак не признавала. А потом заболела, я ее выходила. Представляешь, с рук кормила, поила из соски. Теперь мы с ней как две сестрички.

- А что с ней было?

- Опухоль матки. Огромная. Операцию делали. Теперь она стерилизованная, ей легче живется, чем нам с тобой.

9

Когда Андрей приехал в отделение милиции, его ждал малоприятный сюрприз. Он-то рассчитывал сразу поехать с Кречетовым на злополучное место, где обнаружил женщину, показать все – и забыть, как страшный сон. Во всяком случае, попытаться забыть. В конце концов, он-то здесь при чем? Ну, нашел он ее, ну, привез в больницу. Молодец, возьми с полки пирожок. Между прочим, его в милицию за штаны никто не тянул.

Но, как водится, ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

В кабинете Кречетова на стульях у стены сидели высокий седой мужчина с выправкой гвардейского офицера и молоденькая, ничем не примечательного вида девица, некрасиво жующая жвачку.

- Ну вот и Андрей Витальевич пожаловал, - удовлетворенно кивнул Кречетов. – А это следователь прокуратуры, Георгий Петрович Сабельников. И Алевтина Ивановна Николаенко, эксперт-криминалист. Сейчас Георгий Петрович с вами побеседует, а Алевтина Ивановна пока вашу машину посмотрит. Вы же на машине?

Андрей ошарашенно кивнул. Такого поворота он не ожидал. Только вчера Кречетов удивлялся, зачем осматривать машину, если женщину никто не сбивал. Или это следователь затеял?

- Ну и что я там, интересно, должна осматривать? – недовольно скривилась Алевтина, и Андрей понял, что не такая уж она и девочка, похоже, ей хорошо за тридцать, просто бесцветное маленькое личико и мышиного оттенка длинные волосы, собранные в хвост, ее изрядно молодят.

- Тебя что, Аля, учить надо? – удивился следователь. – Травмы головы – значит, капот, стекло лобовое. Соскобы возьми, если есть повреждения.

- Неужели он, по-вашему, такой дурак, что приехал на битой машине? – фыркнула Алевтина, мотнув в сторону Андрея головой.

Ее бесцеремонность почему-то сильно его задела, и он открыл было рот, чтобы ответить, но Кречетов опередил:

- Он не дурак, Алечка, но... Мало ли что.

Это уже не в первый раз услышанное от Кречетова «мало ли что» задело Андрея еще больше, но возмутиться вслух он снова не успел. Вытащив изо рта розовый комок жвачки, Алевтина осмотрела его внимательно со всех сторон и сказала ехидно:

- Другие люди, дорогой товарищ старлей, не делают даже того, что должны. На фиг, говорят. А вот зануды пытаются сделать даже то, что сто лет не нужно. И говорят: «мало ли что».

- Да, я зануда, - кивнул Кречетов. – А тебе, Алечка, за это самое «мало ли что» деньги платят.

- Деньги? – Алевтина взвилась со стула разъяренным Змеем Горынычем. – Да за такую зарплату не работать, а вредить надо.

- Вот и иди, голубка, повреди немного, - усмехнулся следователь. – Только особо не увлекайся, а то у нас тридцать седьмой год снова наступит.

Бросив на него яростный взгляд, Алевтина повернулась к Андрею, сухо поинтересовалась, что именно и где она должна осматривать, взяла ключи и удалилась какой-то неприятной, дергающейся походкой.

- Не волнуйтесь, - Сабельников пересел к столу и достал из портфеля какие-то бланки. – Больше, чем нужно, не навредит. Да и подтасовать факты не получится. Я вам задам несколько вопросов, а потом мы к месту проедем.

Андрею стало совсем муторно. Его словно подозревали в чем-то. Даже если это было и не так, он все равно чувствовал себя распоследним идиотом.

Допрос длился не меньше часа. Следователь дотошно, въедливо интересовался мельчайшими подробностями. В котором часу Андрей ехал по дороге и с какой скоростью, какая была видимость, как именно он затормозил и как занесло машину, в какой позе он обнаружил женщину и почему сам повез ее в город, а не вызвал на место происшествия скорую и милицию. И почему сразу же уехал из больницы.

Андрей отвечал, едва сдерживая раздражение, не давая ему выплеснуться наружу. В конце концов показалось, что его непременно арестуют – должны же кого-то задержать, так почему бы и не его? Он уже тысячу раз пожалел, что вообще – как последний осел! – заявился в милицию. Сидел бы себе на попе ровно, так нет, понесла нелегкая. Беспокойство, видите ли, заело. Пожалел бабу. Ну так вот тебе геморрой в подарок, законопослушный гражданин!

Вернулась Алевтина в наброшенной на плечи коробкой кроличьей шубейке.

- Спереди все чисто, - буркнула она, нервно прикуривая от дешевенькой розовой зажигалки. – А на левой дверце борозды. Я отправила на анализ.

- Это об перила моста. Когда тормозил. И вообще! – Андрей не выдержал и повернулся к скромно помалкивающему Кречетову. – Вы же сами вчера сказали, что ее не сбивал никто!

- Ну да, - кивнул следователь. – Но ведь надо же подтвердить. Мало ли что.

Опять «мало ли что», мысленно простонал Андрей. Господи, ну почему ты не послал мне тех, которые говорят «на фиг»?»

Наконец он нацарапал внизу страницы «с моих слов записано верно» и подписал протокол. Кречетов закрыл кабинет, и все четверо спустились вниз.

Андрей ехал на своем «Форде» впереди, остальные, погрузившись в обшарпанную синюю «девятку», плелись следом.

Добравшись до мостика, Андрей притормозил и вышел из машины.

- Вот, пожалуйста, - он показал подошедшим глубокую царапину на грязно-белой краске, покрывающей низенькое ограждение, и добавил ядовито: – Можете взять соскоб на анализ.

10

Я открыла глаза, ожидая увидеть привычную черноту, чуть светлее слева. Наверно, там было окно, оттуда тянуло холодом. Но сквозь противный, как тошнота, туман вдруг проступили мутные очертания шкафа у стены и трубок прямо перед носом.

- Ви-жу, - с трудом прошлепала я огромным железобетонным языком – и услышала свой тихий хриплый шепот. Пошевелила руками, ногами – тело отозвалось болью, но пальцы двигались.

Значит, позвоночник цел, с каким-то тупым спокойствием подумала я и совершенно неожиданно для себя заплакала. И снова лицо вспыхнуло огнем.

- Кто это тут плачет? – спросил знакомый мягкий голос, и я увидела, спешащую к кровати высокую полную женщину в белом халате. – Очнулась, моя золотая? Только не плачь, а то швы болеть будут.

Швы? У меня швы на лице? Вот почему оно болит от малейшего движения. И слезы – они же соленые, от них так щиплет.

На кого же я похожа?!

Я? А кто я-то?

Мне стало так страшно, что даже замутило.

Я не представляла, кто я такая, где нахожусь и что со мной приключилось. Приятный добрый голос звал меня Мариной. И это было единственное, что я знала о себе – впрочем, с чужих слов. Ну, и еще то, что случилось со мной что-то очень и очень неприятное. И теперь я… лежу в больнице?

- Кто?.. Что?..

Мне хотелось спросить, что случилось, где я, но слова путались, язык не слушался. Губы шевелились, а лицо просто разрывалось от боли.

- Тихо, моя хорошая, не говори ничего. Ты в больнице. Ты очень пострадала, но теперь все будет хорошо, ты поправишься.

- Я... ничего не помню.

Каждое слово давалось с трудом и с болью. Боль – это было единственное, что я знала и помнила. Чудовищная, рвущая на части, обжигающая – и леденящая. Да, кроме боли я помнила еще холод. Снег. И темноту. Эта темнота скрыла все, что было когда-то. Было – это я знала точно. Но словно осталось за дверью темной комнаты, из которой никак не найти выхода.

- Она говорит, что ничего не помнит.

Женщина в белом халате озабоченно разговаривала с высоким смуглым мужчиной в голубой одежде, похожей на пижаму. Я то видела их отчетливо, то они вдруг пропадали за пеленой тумана, струящегося перед натужно ноющими глазами.

- Совсем ничего? – уточнил врач – кто же еще, конечно, врач.

- Совсем, - прошептала я.

- А как вас зовут?

- Наверно, Марина.

- А фамилия?

- Не помню.

- А сколько вам лет? У вас есть родные?

- Не помню.

- А как вы здесь оказались?

Я молчала. Сколько можно повторять одно и то же. Не помню!!! Не знаю!!!

- Типичная ретроградка. Не волнуйтесь, у вас ретроградная амнезия. Это часто бывает после черепно-мозговой травмы. Со временем вы все вспомните. Как в сериале. А пока отдыхайте.

Отойдя от кровати, врач жестом поманил медсестру в коридор.

- Вот что, Галина Степановна, - сказал он, прикрыв дверь в палату, но нисколько не заботясь о том, чтобы хоть немного понизить свой трубный глас. – Где-то милиция нам телефон оставляла. Позвоните им и скажите, что больная в себя пришла, но кроме имени ничего не помнит, приезжать и допрашивать нет смысла. Да, и скажите, что ее действительно зовут Марина, тот билет в кармане все-таки ее.

- Знаете, Игорь Палыч, - голос Галины Степановны звучал сконфуженно, - я пару раз назвала ее Мариной, так что она могла просто это с моих слов запомнить.

- Вот как? – хмыкнул врач. – Ну, тогда не говорите. Скажите, что вообще ничего не помнит.

- Да, но зато сегодня в справочное звонил какой-то мужчина и спрашивал, как ее самочувствие. И назвал имя и фамилию, которые на билете.

Врач помолчал немного. Мне показалось, что он непременно должен в этот момент нахмуриться и качнуться пару раз с носка на пятку.

- Вот об этом обязательно расскажите. Он что-нибудь еще говорил? Может, кто он такой – ну там, родственник, сослуживец?

- Нет, просто спросил, в каком состоянии Марина Слободина.

- Могли бы меня позвать хотя бы.

- Вы были на обходе.

- В конце концов! – взорвался врач по имени Игорь Палыч. – Больная без сознания, в тяжелейшем состоянии, ее никто не опознал, никто не ищет. Звонит человек и интересуется ее состоянием, и никому нет дела.. У меня просто слов нет, одни буквы... нехорошие. Могли бы попросить его приехать, что ли. Передайте им, если еще раз позвонит...

- Я поняла, - вздохнула медсестра. – Передам. Сейчас позвоню и скажу…

Недослушав ее причитания, врач куда-то пошел по коридору, а Галина Степановна вернулась в палату. Почему-то мне не хотелось, чтобы она поняла, что я слышала их с врачом разговор. Поэтому закрыла глаза и сделала вид, что сплю. И незаметно уснула на самом деле.

11

После возвращения из Парижа Денис нет-нет да и ловил себя на мысли о Вере. Впрочем, это и мыслями-то назвать было трудно. То вдруг вздрагивал, увидев идущую по улице темноволосую худощавую женщину. То улыбался, наблюдая за деловито семенящей таксой. А потом наткнулся на Верин адрес электронной почты в контактах. Посидел, подумал, кликнул мышкой на кнопку «Создать» – появилось окошко сообщения.

Он набрал «Привет!» и мучительно замер. Прошло пять минут, по экрану монитора поплыли яркие рыбки. Сердито толкнув мышку, Денис вернул окно почты и... выключил программу.

О чем писать-то?

И вообще, раньше надо было думать.

Эта мысль его даже испугала. Вот как, значит, дело обстоит...

Вера и Инна...

С одной стороны, не мешало бы хорошенько поразмыслить. А с другой, думать в этом направлении совершенно не хотелось. Действительно, поздновато. Как в анекдоте: умерла так умерла.

Или все-таки не поздновато?

Бред какой-то!

Денис полистал снимки в фотогалерее и нашел тот единственный, на котором была Вера. Она вообще не любила фотографироваться или сниматься на камеру. Тогда они ездили с друзьями на пикник в Кавголово. Веру с превеликим трудом удалось втащить в кадр. Вот и получилась она такая – то ли сердитая, то ли смущенная. Волосы растрепаны, в руках бутылка, из которой поливала угли на мангале. Вопреки утверждению, что шашлык дело мужское, в их компании лучше Веры никто с этим не справлялся. Она вообще умела многое из того, что обычно свойственно мужчинам, да и характер у нее был скорее мужской. И при все этом Вера оставалась очень женственной и привлекательной.

Увеличив снимок, Денис рассматривал Верино лицо и вдруг понял, что, хоть внешне Инна ничуть на Веру не похожа, но все-таки, все-таки... Определенно что-то общее есть. Может, поэтому его так сразу к Инне и потянуло?

Странно это все, очень странно. Никаких особо пылких чувств он к Вере не испытывал, скорее дружеские. Ну да, любовью, к обоюдному удовольствию, занимались, и вообще им было хорошо вместе. Но, к примеру, жениться на Вере Денису и в голову не приходило.

А зря, наверно, не приходило. Она-то к нему относилась гораздо серьезнее, чем он к ней, хотя старалась этого не демонстрировать. Может, и на работу во Франции согласилась с такой готовностью, потому что понимала бесперспективность их отношений? С глаз долой...

Он тогда особо и не переживал. Да что там, вообще не переживал. Согласилась – и молодец. Хорошие деньги, хорошие возможности. И письма, если вспомнить, писала ему Вера, а он только отвечал. Так уж его с детства приучили: «Ведь принято обычно на письма отвечать», как в старой глупой песенке про практикантку Таню, получившую письмо от двоечника Егоркина. А потом он – Денис, а не Егоркин – как-то не ответил, так уж вышло, и все... И эта прошлогодняя встреча в Париже – Денис долго сомневался, стоит ли вообще звонить. Он даже дома у Веры не был, просто гуляли, сидели в кафе. Обещал написать, но...

Вот дурак-то!

Он подумал, будто у Веры и Инны есть что-то общее? Да нет, скорее уж было. Инка после свадьбы изменилась так, что ни в сказке сказать... Кстати, о сказках. В детстве он никак не мог понять, почему сказки обычно кончаются свадьбой. А дальше-то что? Ну, как что, пожимала плечами бабушка, стали они жить-поживать, добра наживать. А как поживать-то, настаивал Денис. Да кто же их знает, наверно, хорошо.

А может, и не хорошо, а совсем даже наоборот. Зачем сказку-то портить. С этим люди и в действительности столкнутся. Была сказка, а стала неприглядная, непричесанная действительность. Была невеста-принцесса, а превратилась в... Ну, замнем для ясности, в кого.

С Инны будто лак сползал потихоньку. Она стала какой-то грубой, бесцеремонной. Вульгарной? Нет, пожалуй, нет, до этого еще не дошло. Но от некоторых ее словечек и поступков Дениса буквально коробило. Он снова и снова задавал себе вопрос: что произошло. Видел ли он Инну теперь во всей красе, без розовых очков – или она просто перестала притворяться?

То же самое сказала и Яна. Неделю назад они с Инной были на дне рождения отца. И все, вроде, шло чинно и благопристойно. Инна сидела, скромненько помалкивая, опустив глаза в тарелку, но Денис чувствовал какую-то неловкость и тихо злился. А когда вышел на кухню покурить, за ним в дверь скользнула сестра. Поморщилась, открыла форточку, села за стол и спросила в лоб:

- Ну?

- Что «ну»? – попытался отвертеться или хотя бы потянуть время Денис.

- Как протекает жизнь счастливого молодожена?

Голос Яны звучал, вроде, с ехидством, и Денис, наверно, огрызнулся бы, если б не было, кроме ехидства, еще и сочувствия. Неожиданно для себя он, совсем недавно разругавшийся с сестрой из-за Инны вдрызг, вдруг начал плакаться ей в жилет. Хотя и понимал, что поступает не слишком порядочно, не по-мужски как-то, жалуясь на жену, с которой прожил всего два месяца.

Яна слушала молча. Она, конечно, могла сказать что-то вроде «ага, я же говорила», но не стала.

- Знаешь, - вздохнула она, - когда я ее в первый раз увидела, она мне не слишком понравилась. Но я сказала себе, что сама виновата. Ну, тогда мне все на нервы действовало. А сейчас... Я удивляюсь, как раньше-то не заметила. Денька, я бы не стала тебе говорить, если б ты сам не рассказал, но... В общем, она, мне кажется, насквозь фальшивая. Сидит такая скромница, не замути воды, а в глазах... Извини, нехорошо все это, что мы тут с тобой говорим, но... Может, ей деньги твои нужны были?

12

Андрей автоматом, на деревянных ногах добрался до своего «Форда», положил пакет с продуктами на переднее сидение и сел за руль. Ключ никак не желал вставляться в замок зажигания.

Руки дрожат, что ли, с досадой подумал он. И дернуло же его в «Окей» заехать. Мать просила купить чего-нибудь вкусненького к ужину. Как будто других магазинов по пути не было. Уж не говоря о том, что ехать по Выборгскому шоссе через Осиновую рощу намного дольше, да еще мимо поста ДПС.

Она изменилась. Сильно изменилась. Семь лет прошло. Даже засомневался, она ли. Только... Только так жестко, с металлом в голосе и ледяным блеском в глазах не отвечают случайно обознавшемуся человеку. Сколько раз его самого принимали за кого-то другого. Это еще не повод смотреть как на врага. Нет, она его узнала. Именно поэтому и отвернулась так резко.

Нельзя сказать, что Андрей вспоминал об Инне часто. Сначала это вообще было слишком больно. Особенно потому, что прекрасно понимал: сам виноват. А если и приходило в голову, что все еще можно исправить, малодушно отвечал себе: нет, она его не простит, нечего и пытаться. А потом и вовсе понял, что обратной дороги нет. Слишком поздно.

Говорил себе: ну и ладно, таких Инн у меня будет еще грузовик с прицепом. А оказалось, что ни одна женщина и сравниться с ней не может. Даже Тамара. Удивлялся: а ведь выходит, парень, что ты ее действительно любил. Одну единственную – по-настоящему. И тут же вздыхал: ничего себе «по-настоящему», если бросил беременную. Ну да, возражал внутренний голос, это не ты ее бросил, а она тебя.

А что ей еще оставалось делать, если кое-кто ни мычал ни телился.

Вот такие беседы он вел с собой, и со всех сторон выходило: сам дурак!

В конце концов мы с ней обязательно встретимся, думал Андрей. Так всегда бывает. Проходит время, люди опять встречаются. Только вот чаще всего выходит так, что лучше бы им и не встречаться снова.

Навязчивой идеей мысли эти у него не были, приходили время от времени и опять уходили. И каждый раз Андрей представлял себе эту встречу иначе. От самых розовых оттенков до самых черных.

Идет он, к примеру, по улице, а Инна навстречу. Все такая же красивая, милая. А за руку ребенка ведет. Мальчика. Или девочку – неважно. Увидела его, обрадовалась. И ребенку говорит: а это твой папа. Берутся они все трое за ручки и идут... в светлое будущее. Короче, литр соплей. Новый русский сериал.

Или все так же, с ребенком, только Инна совсем ему не рада. И говорит: деточка, это твой папа, но он такая сволочь, что лучше бы его и вовсе не было. И идут они, не за ручки, ав разные стороны. Тоже новый русский сериал, а слез и соплей литра на два.

Только вот того, что в действительности произошло, Андрей почему-то не предусмотрел. Что она сделает вид, будто вообще с ним незнакома.

Подходя к квартире, он попытался изобразить человека если не счастливого, то хотя бы довольного жизнью. Но маму провести все равно не удалось. Ей стоило мельком взглянуть на него, забирая из его рук пакет с продуктами, - и все.

- Ну, что на этот раз? – словно между прочим поинтересовалась она, выгружая свертки на кухонный стол.

- А что? – попытался отвертеться Андрей. – Все в порядке.

Но обмануть маму... Он обычно и не пытался. Безнадежное дело.

Удивительно, но, будучи «мямликом», Андрей маменькиным сынком все же не был. Хотя бы уже по той причине, что сама мама не хотел этого. «Своим детям надо быть немножко мачехой, - любила говорить Ольга Павловна. – Потому что именно у чокнутых наседок получаются самые отъявленные подонки. Либо ведерко манной каши вместо человека».

До выхода на пенсию она служила прапорщиком в той же военной части, где и отец-полковник. Солдаты ее боялись и обожали. Ольга Павловна была «всехней» мамой, и не раз Андрей видел, как она утешала зеленого салабона, которому вдруг перестала писать девушка или слишком уж досаждали сослуживцы. А Восьмого марта Ольга Павловна бывала завалена цветами и подарками, как ни одна другая офицерская жена.

Отца Андрей видел эпизодически – тот постоянно был занят. Мать тоже крутилась, как белка в колесе, но для него время у нее находилось. Она не тряслась над ним и всегда предоставляла свободу выбора. И не ее вина в том, что Андрей иной раз боялся этой свободой воспользоваться. Кроме того, мать буквально видела его насквозь. Даже когда он пытался скрыть что-то из желания лишний раз не расстраивать.

Вздохнув горько, Андрей как был, прямо в куртке, уселся за кухонный стол, заваленный покупками, и начал рассказывать. И так ему вдруг обидно стало, чуть ли ни до слез.

- Ты уверен, что не ошибся? – осторожно спросила Ольга Павловна.

- Уверен. Хотя... Да нет, она, точно. Изменилась, конечно.

- Столько лет прошло. Да и вообще, жизнь тяжелая.

- У нее тяжелая? – усмехнулся Андрей. – «Лексус», шуба из... не знаю даже из кого. Мужик весь такой прикинутый.

- Причем здесь шуба и мужик? По мне, так с «Лексусом» жизнь тяжелее, чем с жигулем. Послушай, может, она так на тебя фыркнула, что муж рядом? Или кто он там?

- Да нет, не думаю. Он совсем не выглядел таким уж злобным монстром. Обычный мужик. Да и потом, даже если она так боится, что ее приревнуют к первому встречному столбу, эта ее злость гораздо подозрительнее выглядела, чем если бы сказала спокойно: «Извините, вы обознались». Уж глупой она никогда не была.

13

С того самого дня, как меня перевели из реанимации в обычную палату, я только и думала о том, как бы увидеть свое лицо. Хотела и боялась. На ощупь выходило какое-то страшилище. В туалете зеркала не было. Соседки по палате странно ежились и врали, что у них тоже нет. В глубине грязного оконного стекла отражалось что-то смутное и неясное.

Я прекрасно понимала, что ничего хорошего это зрелище не сулит. Себя все равно не вспомню, а доподлинно знать, что превратилась в безобразное чудовище, - приятного мало. Синяки и кровоподтеки на ногах и животе побледнели и цвели желтым, под бинтами на бритой голове пробилась щеточка колючих волос. Мне уже разрешили вставать и ходить. И только лицо... И все-таки я решилась. Что толку прятать голову в песок. Рано или поздно все равно себя увижу. Так лучше сразу.

Но оказалось, что заполучить зеркало не так-то просто. Медсестры говорили «да-да» и тут же забывали о моей просьбе. Или делали вид. Лечащий врач буркнул что-то себе в усы и тоже проигнорировал. Я разозлилась не на шутку.

Они что, боятся, как бы я тут же это зеркало не разбила и с отчаяния не перерезала себе вены?

Пришлось идти на шантаж.

Во время очередного обхода я набралась наглости и заявила врачу, что не буду принимать никакие лекарства и уколы не дам себе делать, пока не принесут зеркало. Врач нахмурился. Мне показалось, сейчас скажет что-то вроде «ну и фиг с тобой, не принимай», но он, подумав немного, повернулся к моей молоденькой соседке с сотрясением мозга:

- Ирочка, дайте, пожалуйста, зеркало, - и добавил, обращаясь к медсестре: - А ты, Катя, сбегай за валерьяночкой. Пригодится.

Ирина, пряча глаза, достала из тумбочки пудреницу и протянула мне.

Где-то в глубине души пряталась робкая надежда, что, может, все не так страшно, как кажется. Но действительность оказалась намного хуже, чем самые мрачные предположения.

Из маленького зеркальца на меня смотрела страшная рожа. Если б увидела такое в темном переулке, тупо подумала я, прежде чем залиться слезами, то умерла бы со страху.

Косые шрамы пересекали лицо и шею, стягивая и уродуя их. Надломленные края кости на лбу выровнять не удалось, они так и срослись – где впадиной, где бугром. Скулы, левая глазница, нижняя челюсть – все это было сломано и тоже срослось кое-как. Левый глаз словно выглядывал из какой-то косой щели. Сломанный нос провалился вовнутрь, как у сифилитика. Порванная и криво сросшаяся нижняя губа свисала уродливым валиком. Вдобавок от доброй половины зубов остались одни пеньки.

Медсестра Катя принесла стаканчик с валерьянкой. Я выпила залпом, продолжая таращиться в зеркальце. Рожа словно гипнотизировала меня, притягивала к себе. Слезы катились по щекам, капали на казенную бурую пижаму, я и не думала их вытирать. Врач погладил меня по плечу:

- Пойдем в ординаторскую, поговорим. Там сейчас нет никого.

Шлепая огромными казенными тапками неопределенного цвета, я вышла за ним в коридор.

- Мариночка! – подбежала ко мне с поста медсестра Лариса. – Там опять этот звонил. Ну, тот самый. Спрашивал, нельзя ли тебя навестить. Сказал, что еще позвонит.

К великому разочарованию – моему, а также врачей и следователя, выяснилось, что мужчина, интересовавшийся моим самочувствием, – всего-навсего тот, кто нашел меня на дороге и привез в больницу. Смутно прорывалось сквозь темноту: кто-то берет на руки и несет… Мне очень интересно было, какой он. Представлялся, разумеется, прекрасный принц. Молодой, высокий, красивый. И, конечно, сильный. Хотя меня, с моим ростом и весом, вполне мог унести и плюгавый коротышка. Однако подобный вариант казался мне оскорбительным.

Разумеется, мне очень хотелось увидеть моего спасителя, и я вполне допускала, что раз он звонит и справляется обо мне, то, может, и навестить захочет. Чего там греха таить, и лицо-то мое в первую очередь интересовало в первую очередь на подобное развитие ситуации. А то ведь придет, посмотрит и… И убежит с криками ужаса. Или посидит, мужественно сражаясь с тошнотой, минут пять, после чего и звонить перестанет.

Кроме моего таинственного спасителя никто меня не искал и никто обо мне не спрашивал. Приходил молодой рыжий милиционер в штатском, старательно и безуспешно пытался что-то у меня выведать. По его словам выходило, что в Сочи отправили по факсу два моих снимка, но, как и следовало ожидать, никто меня по ним не узнал: ни бывший муж, ни бывшие сослуживцы. Поэтому вопрос идентификации моей личности оставался открытым.

И надо ж такому случиться, что в тот момент, когда я наконец обнаружила, во что превратилась, мой прекрасный принц захотел увидеть меня воочию. Лариса стояла и смотрела выжидательно, а я от отчаяния не нашла слов. Только рукой махнула безнадежно, нисколько не задумываясь, как именно этот жест поймет Лариса.

Врач привел меня в ординаторскую, закрыл дверь, усадил в кресло, сам подошел к стенному шкафчику. Достал бутылку с прозрачной жидкостью, плеснул в мензурку, разбавил водой из графина, протянул мне.

- Спирт? – поморщилась я, почуяв привычный запах, напомнивший о бесконечных инъекциях.

- Пей давай.

- А разве мне можно?

- Раз выжила, теперь можно. В небольших количествах. Только ничего паленого. И не курить. Куришь?

- Не знаю, - пожала плечами я. Курить не хотелось, да и сигарету в своей руке я совершенно не представляла. Вздохнув поглубже, я одним глотком выпила содержимое мензурки. Закашлялась, скривилась, от чего лицо сразу напомнило о себе тянущей болью.