Полет ворона

Альфред Хичкок мертв. Он лежит там, мертвый, и я не знаю, что с этим делать. Я не удивился, когда нашел его мертвым на земле. Леса за нашим домом дикие — край, где правила диктует Дарвин. Я не философствую, говоря это, просто я сам был в местах вроде этого и знаю, как там все устроено.

Альфред Хичкок был одним из тех метисов вороны и ворона, которых вы постоянно видите на этом участке побережья — слишком большой для вороны, но без классического толстого клюва ворона. Его было видно издалека.

У него была белая полоска на голове сбоку, как шрам от пули, которая целует вас в щеку, пролетая по касательной.

Он не появлялся несколько дней, но Долли не волновалась. Она любила всех своих зверей, но не относилась к ним, как к домашним животным.

«У них есть свои дела», — говорила она.

Это Долли назвала его Альфредом Хичкоком.

— Посмотри, как он ступает, — сказала она мне как-то, указывая на задний двор. — Посмотри, какой он величественный. Не суетится, как другие. От него не услышишь ни звука. Он просто расхаживает взад-вперед, как будто он глубоко погружен в свои мысли.

Я подметил, что он немного похож на знаменитый профиль Альфреда Хичкока, особенно, когда его голова качалась при ходьбе. У Долли были имена для всех существ, которые приходили в гости, и всегда было понятно, что она думала о каждом из них, прежде чем наконец решала дать им имя.

Например, Уинстон. Он — бурундук, но не тот мелкий зверек, которые водятся на востоке, он по размеру почти с чертову белку. Долли дала ему такое имя, потому что у него была стойка бульдога. И он тоже был бесстрашен. Когда он увидел Долли на заднем дворе, он бросился прямо к ней и взял арахис с ее руки. Потом он просто уселся на задние лапы и чистил орех, как вы сидите и попиваете пиво с приятелем.

У Уинстона была дама — Долли назвала ее миссис Черчилль — и целая семья малышей. Все они жили под одним из сараев на заднем дворе. Вход в их логово был отмечен двумя щербатыми кусками гранита, которые я положил туда, оставив достаточно места между ними, чтобы сформировать арку. Выглядело, словно они наняли архитектора, чтобы построить себе такой дом.

У Долли также была целая стая соек. Они были намного больше, чем там, где я рос, в Западной Вирджинии. Поэтому тут их называют звездные сойки — большие разбойники с черными головами и высокими гребнями. Если Долли не выходила достаточно быстро утром, они молотили дверь своими клювами, как толпа обезумевших дятлов. Долли выносила маленькое ведерко арахиса и просто рассыпала по двору. «Дать почавкать сойкам» — так она это называла, и это было абсолютно точно, они вели себя, как стадо свиней. Никаких манер вообще, хлопают крыльями, орут так громко, что мертвого разбудят.

Долли не беспокоил шум, который они устраивали, но она не давала им драться. Я понимаю, что это глупо звучит, но казалось, птицы ее на самом деле слушались. Однажды я видел, как пара соек сцепились из-за большого жирного ореха, подскакивая и кидаясь друг на друга, как бойцовские петухи. Долли крикнула: «Ну-ка прекратите это!», и они послушались. Выглядели они так, словно им даже немного стыдно за себя.

Иногда бурундук посмелее кидался прямо в толпу соек, чтобы стянуть орех, но, обычно, они просто стояли у своей норы, застыв как дикие собаки, пока я не швырял орехи в их сторону, далеко и высоко от стаи соек. Арахис отскакивал от сарая, но сойки не обращали на шум никакого внимания.

Альфред Хичкок всегда был на крыше сарая. Это было только его место, и ему, вроде как, нравилось просто наблюдать за всеми этими перебранками и драками, не вмешиваясь.

И что-то всегда происходило. Например, колибри начинали воевать за клочок пространства. Эти мелкие ребята бьются за территорию, как росомахи, и с жужжанием атакуют друг друга, так быстро, что еле успеваешь следить за этим.

Или, бывало, соседский кот, который жил дальше по улице, появится. Большая ошибка. Жалкая собачонка, которую Долли спасла из приюта, тоже жила во дворе, в будке, которую я построил для нее. И стоило любой кошке ступить во двор, как Плут выскакивал из своей будки, как снаряд выпущенный из миномета.

.

Я думаю, именно поэтому у нас так много птиц, — Плут изо всех сил превращает двор в зону, свободную от кошек. Собака, как человек — ей нужна работа и семья, чтобы быть тем, кем он должен быть. Плут всегда приходил в дом на ужин и оставался до рассвета. Он спал на куске овечьей шкуры, который я ему отрезал. Сначала я положил шкуру у двери, но Плут перетащил его, прямо к дверям нашей спальни, и мы оставили его там.

Когда становилось достаточно тихо, по мнению Альфреда Хичкока, он слетал вниз, во двор. Там он расхаживал туда-сюда, пока Долли не называла его имя. Потом я должен был кинуть орешек, достаточно близко, чтобы он мог его подобрать, не теряя достоинства, но не так близко, чтобы он решил, что я кидаюсь в него. У меня отлично это получалось.

Однажды я один вышел во двор, проверить новую оптику, которую я собирал, когда появился Альфред. Он долго смотрел на меня с сарая, прежде чем, наконец, спустился и начал расхаживать.

— Альфред! — позвал я его, но он просто проигнорировал меня.

Когда позже вышла Долли, я рассказал ей, что случилось.

— Наверное, ему нравишься только ты, — сказал я.

— Не в этом дело, дорогой. Дело в том, что ты ему сказал.

— Я сказал то же самое, что ты всегда говоришь. Позвал его по имени.

— Его зовут Альфред Хичкок, — сказала Долли. — Не Альфред. Он очень достойная птица.

Когда он вернулся через несколько дней, мы оба были на улице.

— Попробуй ты, — настаивала Долли.

— Альфред Хичкок! — позвал я.

И будь я проклят, если птица не поняла меня, он прекратил расхаживать и вскинул голову, словно чего-то ждал. Я бросил ему арахис. Он медленно подошел, поднял его, очень достойно, и вернулся к себе на сарай. Мы с Долли наблюдали, как он ест.

Это был прекрасный момент.

Теперь Альфред Хичкок мертв, лежит далеко в лесу. Если бы его загрызла рысь, это было бы нормально для меня. Может быть, это было бы немного грустно, но ничего с этим не поделаешь. Долли не кормит ночных охотников, и им приходится кормить себя самим.

Но я знаю, когда убийство совершил человек, стоит мне только посмотреть на труп. Ни одно животное не могло бы обмотать ногу Альфреда Хичкока проволокой. Ни одно животное не использует бензин. И спички.

И ни одно животное не убивает ради забавы.

Если бы это был хищник, убивший Альфреда Хичкока, я бы не сказал Долли ни слова. Я бы просто достойно его похоронил, и пусть бы она думала, что он улетел. Возможно, он оказался девочкой, которая нашла достойную пару.

Но я придумал кое-что лучше, чем просто похоронить его. Я не мог допустить, чтобы тот, кто замучил Альфреда Хичкока до смерти, знал, что кто-то видел, что он сделал. Поэтому я просто удалился тем же путем, что и пришел.

Я не оставил следов. Я научился этому в том же месте, где понял, что вы не всегда можете похоронить своих мертвецов.

Когда я наконец вернулся домой, он был полон детей, как и всегда, во второй половине дня всю неделю. Подростки. Долли просто магнит для них. В основном девочки, но всегда, там где много девочек, появляются и мальчики.

Она знает, как весело провести время, моя Долли. Долли раньше была танцовщицей в «Рокет», и она отличная рассказчица, уж поверьте мне. Но то, что она лучше всего делает, это слушает. Я-то знаю. Я рассказал Долли то, что никогда никому не говорил. Я должен был это сделать, прежде чем попросить ее выйти за меня замуж — она имела право знать, с кем свяжется, если ответит «да».

Но есть многое, чего я не рассказал Долли, не вслух. Не потому, что я хотел хранить секреты. Долли просто умела… я точно не знаю, как это назвать, но она чувствовала то, что чувствуют другие люди. Я бы не хотел, чтобы Долли почувствовала некоторые из моих чувств.

Может быть, поэтому эти дети всегда с ней разговаривают. Она не типа какого-то наставника, а как будто твоя тетя, которой ты доверяешь, такая, которая никогда не оставит тебя в беде, что бы ты ей ни рассказал.

Она всегда учит этих детей чему-то, например, как шить ту сумасшедшую одежду, которую они сейчас носят. И они всегда учат ее. Например, как набирать СМС-ки на телефоне большими пальцами. Однажды она показала мне одно из этих сообщений — оно как будто было написано на другом языке. Когда она попыталась объяснить мне, что это значит, я сказал ей, что мне такое неинтересно.

Я не то чтобы… ладно, я не то, что не люблю детей, но мне нечего им сказать. И меня тоже не интересует все, что они могут сказать. Что они могут знать в их возрасте?

Дети, бывало, приходили ко мне в мастерскую в подвале, но они никогда не беспокоили меня, когда я там. У Долли не много правил в доме, но тем, что есть, вам лучше следовать, или вам вход будет заказан. Например, нельзя приносить наркотики или выпивку в ее дом. Первый раз, и тебя не будут пускать сюда две недели. Если это повторится, это будет последний визит.

У меня, вообще, есть два моих личных уголка. Подвал, и то, что Долли называет моим логовом. Она там все действительно круто устроила. Там большое темно-красное кожаное простое кресло, и телевизор с плоским экраном и наушники, так что я могу смотреть новости без достающих воплей всех этих детей. Одна стена — под книжные полки. На других — карты разных мест, где я был. И большое окно, так что я могу видеть весь двор.

Иногда я сидел там, и Альфред Хичкок прогуливался мимо окна.

Время от времени пара мальчишек забредала в логово. Если моя дверь открыта, они знают, что могут просто войти. Иногда девочки тоже заходят.

Мальчики всегда хотят поговорить про Вьетнам. Это была моя ошибка, я думаю, но мы никогда бы не смогли купить дом, который бы понравился Долли, если бы я не сказал, что я ветеран, и не показал им документы, чтобы это доказать. Город такого размера, особенно скрытый в бухте, быстро разносит слухи.

— Ты когда-нибудь убивал? — это их любимый вопрос.

Я всегда говорю им и правду и ложь, одновременно.

— Да, — всегда говорил я им, — но это война. Я никогда не убивал того, кто не пытался убить меня.

Они думают, что я из пехоты. Так написано в документах. Никаких спецвойск, никакой армии рейнджеров, просто обычное мясо.

Это все тоже ложь. Я был во Вьетнаме, это да. И во многих других местах. Но я никогда не носил форму, и я никогда не носил собачьи бирки[1].

.

— Тебя бесит, когда люди говорят, что они против войны? — хотели они знать. Они имели в виду, что тот ад, который творился в Афганистане, перекинулся на Ирак. Некоторые из их родственников рассказывали им истории, о том, как это больно, сражаться за свою страну и чувствовать ненависть за это.

— Меня это не злит, — всегда отвечаю я. И эта часть — правда.

— Мой отец говорит, что Джейн Фонда предатель, — сказал один из них один раз. Я понимал, к чему он ведет.

— Могу понять, почему он так думает, — ответил я.

— А ты так думаешь? — спросила одна из девочек. В этом возрасте они намного сообразительнее, чем мальчики.

— Я не тот человек, чьи мысли что-то значат, — сказал я им. — Вот вы те люди.

— Почему?

— Потому что единственная причина, по которой кто-то слушает таких, как Джейн Фонда, это то, что люди обращаются с ними, как будто они важны. Человек становится знаменитым и начинает думать, что он особенный. Если кто-то достаточно большая звезда, журналисты задают ему вопросы о том, о чем он не имеет никакого понятия, но их поклонники хотят знать, что думает знаменитость. Джейн Фонда никогда не была солдатом. Она не политолог и не историк. И она не эксперт по Юго-Восточной Азии. Но если она созывает пресс-конференцию, все явятся на нее. Вот так все происходит.

— Это правда! — сказала другая девочка, поддержав меня. Такое строгое маленькое веснушчатое личико, в больших очках, отчего она была похожа на сову, похоже, ей часто приходилось стоять на своем. — Однажды я видела Бритни Спирс по телевизору. Они спрашивали ее о глобальном потеплении. Я готова поспорить, что для нее глобальное потепление — это сломанный кондиционер.

Я заметил, как Долли легко улыбнулась мне из-за плеча девочки. Не описать, как я ценю то, что я почувствовал из-за этого.

Утром после того дня, когда я нашел Альфреда Хичкока, я сказал Долли, что собираюсь в город. Мне всегда нужны какие-то мелочи для моих проектов, и она знает, что я никогда не покупаю ничего через Интернет. Я спросил ее, хочет ли она, чтобы я привез ей что-нибудь, и она сказала, что всегда говорила: «Сюрприз!»

Сначала я остановился у питомника и купил для Долли кучу всего. Гей-пара владеет этим местом. Они без ума от Долли. Я не знаю, как они относятся ко мне, но это не имеет значения. Ни для них, ни для меня.

Я никогда не прошу ничего особенного, они просто загружают в корзину все, что, по их мнению, может понравиться Долли. У нас есть азиатские лилии, растущие в больших горшках, которые я сделал из обрезанных бочек. Я добавил немного пластика для окантовки, просверлил несколько дренажных отверстий, а Долли сделала все остальное. У нас есть фиолетовая и белая сирень, которую Долли называет кустами для бабочек. Фуксия для колибри. Даже несколько черных бамбуков, тонких, странных стеблей с зелеными плоскими листьями, а не зазубренными острыми краями, которые я чувствовал на себе раньше.

На этот раз я взял для Долли несколько новых орхидей для дома. Это была моя идея. Я знаю, мне стоило заехать в питомник по пути домой, чтобы растения были свежее. Но я должен был разобраться с сюрпризом для Долли в первую очередь — я не знал, сколько времени займут у меня поиски того, что мне нужно. Поэтому я уложил все получше и накрыл темным брезентом.

Как оказалось, мне пришлось заехать довольно далеко, прежде чем я нашел место, которое искал. Много есть таких местечек в городе, на расстоянии девяноста миль, и все они выглядят одинаково. В них всегда или затемнены окна или окон нет совсем.

Парень даже глаз не поднял, когда я вошел. Это часть его работы, по тем же причинам, у них нет камер безопасности в таких местах.

Я быстро нашел то, что мне нужно, там был большой выбор.

Я заплатил так же, как заплатил за растения Долли. У меня нет кредитных карт и банковского счета.

Долли не сказала ни слова, на то, что я так долго отсутствовал. И ей очень понравилось все, что я купил. Я отнес остальные покупки к себе в мастерскую.

Я знал, кто это сделал. Так же, как я знал, что Альфред Хичкок был не первой его жертвой.

Мне не нужно его имя, потому что я знаю путь, по которому он идет. Такие, как он, всегда ходят по прямой. Вы, может, не всегда знаете, где он идет, но всегда знаете, где он был.

Местная газета печатала сводки о преступлениях на отдельной странице. О легких правонарушения, не вооруженных ограблениях или убийствах. Здесь они настолько редки, что сразу ж попали бы на первые страницы. Страница «Преступный удар» — это всего лишь распечатка полицейских сводок. Вождение в нетрезвом виде в основном, с вкраплениями случаев домашнего насилия. В последнее время добавились еще выходки под метом. Но были и кражи из магазинов, хулиганство, мочеиспускание на публике, такие мелочи, за которые можно схлопотать арест.

В библиотеке был полный архив происшествий за много лет. Я прочитал сводки за последние три года. Нашел семь небольших заметок: пять случаев «жестокого обращения с животными» — никаких деталей, не та газета, — и два пожара, которые они квалифицировали как «Поджог, нераскрыто».

Я отметил места происшествий на местной карте, и понял, что все случаи происходили в радиусе двух с половиной миль. Даже машина не нужна, чтобы орудовать на этой территории, откуда ни начни.

Я начал оставлять дверь своего логова открытой, даже если меня там не было.

Под книжными полками стояла тумбочка, со встроенным замком, но я иногда забывал запирать ее. Это было легко заметить по торчавшему в замке ключу.

Там сейчас лежали журналы. Всякие, от «Солдата удачи» до «Плейбоя», и несколько вещей, которые я купил в свой последний визит в город.

Это заняло пару недель, дождаться, пока кое-что из этих моих новых покупок пропадет. Кто бы это не забрал, он никак не сможет заметить, что я заменил скрепки в журнале на тонкие проволочные передатчики. Передатчики были короткого радиуса действия. Но я был уверен, что много мне и не понадобится. Я знал, что он живет где-то близко.

Долли спала, когда я выскользнул из дома той ночью. Плут проснулся, но молчал. Он окинул меня взглядом, чтобы я знал, что он не спит на работе.

Я проследил за сигналом, но не точно до дома — я был не готов так рисковать. Мне нужен был просто общий квадрат. В библиотеке был раздел про городок, а там все школьные ежегодники.

Средняя школа была закрыта на лето. Охранника не было. Система сигнализации, вероятно, была старше меня. Офис психолога не был даже заперт.

Это был женский офис, мне даже не нужно было для этого включать свой оптический фонарик. Кем бы она ни была, она запирала свои файловые шкафы. Это стоило мне еще пятнадцать секунд.

На Джерральда был толстый файл. Его тестировали несколько раз. Я видел упоминания о «навязчивой привязанности». Пропустив растрепанные ярлыки, я дошел до каменного фундамента, на котором они строили свои оценки: мальчик мучил животных со второго класса.

Психологи писали, что Джерральд «самовыражался». Или «кричал о помощи». Некоторые говорили о «расстройстве поведения». Если прочитать то, что они понаписали, то можно подумать, что они знают, о чем говорят. У каждого его акта «поведения» всегда было какое-то объяснение.

Но я знал, что делал Джерральд.

Практиковался.

Психологи перепробовали с Джерральдом все. Индивидуальную терапию. Групповую терапию. Лекарства. В последнем отчете было написано, что есть настоящий прогресс. Джерральд вел блог. Я узнал это от детей, которые всегда крутились вокруг Долли — это что-то вроде дневника на компьютере.

Я прочитал несколько распечаток блога Джерральда, которые сделали психологи. Пытки-изнасилования-убийства. Психолог сообщал, что это хорошая отдушина для Джерральда, некое «безопасное место для него спустить пар». Учитель английского Джерральда сообщал, что его сочинения стали куда более многообещающими.

Я знал, какие обещания он собирался воплотить.

Я вышел из школы, оставив все так же, как, в свое время, оставил тело Альфреда Хичкока в лесу.

Нельзя работать, когда злишься — это может убить тебя. Лучший способ спустить злость из вен, это делать что-то по пунктам. Сперва обезопасить периметр.

В августе я знал, что родители Джерральда уехали в отпуск. На Гавайи. Они взяли с собой его младшую сестру, а Джерральда оставили. Ему было восемнадцать, достаточно взрослый, чтобы предоставить его самому себе на пару недель.

Я не знаю, чья это была идея. Точнее, я догадываюсь, чья идея это могла бы быть.

В газетах написали, что Джерральд, вероятно, собирал бомбу у себя в комнате. Достаточно серьезную, хотя бы потому, что она снесла целую заднюю часть их дома, со стороны, где была его спальня.

Вмешалось ФБР. Всегда, если какого-то старшеклассника ловят с серьезной взрывчаткой, они проверяют, нет ли тут террористического следа. Если это не подтверждается, то они ищут связь с расстрелами в Колум6айне[2].

ФБР сказали телевизионщикам, что бомба, вероятно, была грубой самоделкой. «Очень примитивная, — сказал их эксперт, — такие инструкции можно найти в Интернете». Они напечатали выдержки из блога Джерральда, и связь с расстрелами в Колумбайне была очевидна. Он был, очевидно, трудным подростком и наверняка жертвой школьной травли.

Город устроил ему пышные похороны. Многие дети плакали. Долли тоже пришла. Некоторые дети сильно хотели, чтобы она пришла.

Я не пошел. Я ушел далеко в лес и устроил Альфреду Хичкоку подобающее погребение. Такое, какое он бы хотел.