Полжизни для тебя

Пролог

Валентин Григорьевич замер на мгновение, шумно выдохнул и зашел в палату интенсивной терапии.

На огромной кровати четырехлетняя Кира выглядела такой маленькой, что сердце Валентина Григорьевича сжалось.

Размеренное пиканье приборов, словно тиканье часов, отсчитывало минуты жизни малютки.

Дочь Валентина Григорьевича Ира вскинула опухшее от слез лицо на отца, губы ее дрогнули, но они разучились улыбаться.

– Привет, – произнес он, подойдя к дочери. – Что сказал доктор после обхода?

– Папа… – всхлипнула Ира и закусила губу, чтобы не разреветься. Выдохнув и вернув самообладание, Ира произнесла: – Они говорят, что она уже не придет в сознание. Надо готовиться к худшему. Работа легких за ночь упала еще на десть процентов, с такими темпами…

Она замолчала и всхлипнула. Лицо Валентина Григорьевича исказила гримаса. Гнетущее молчание высосало из комнаты весь воздух и стало нечем дышать.

Валентин Григорьевич втянул носом воздух, в котором не было кислорода, и открыл рот, но не знал, как утешить дочь.

Не поднимая глаз на отца, Ира встала.

– Я пройдусь… Ты побудешь с ней?

Валентин Григорьевич вскинулся, встрепенулся.

– Конечно. Поешь в столовой. Не торопись, дорогая, – мягко улыбнулся он. Ира кивнула, кинув взгляд на дочь, и вышла из палаты.

Дверь за Ирой закрылась и, вздохнув, Валентин Григорьевич сел на еще теплый стул.

Палата интенсивной терапии была на удивление солнечной и этот контраст еще больше угнетал.

Кислородная маска скрывала половину маленького красивого личика Киры. Светлые волосики разметались по подушке. Грудь ее медленно вздымалась и опускалась. Можно было подумать, что она просто спит.

Лицо Валентина Григорьевича скривилось, глаза стали влажными. За всю свою сознательную жизнь он плакал лишь трижды: когда сломал ногу в двадцать, в пятьдесят, когда узнал о смерти сына, брата Иры, и сейчас… у койки умирающей внучки. Дедушка обхватил ее маленькую ладошку своими руками, а в голове звенел приговор, что Кира не очнется.

Всего несколько лет назад умер его сын. Боль была настолько невыносимой, что он с трудом понимал как жить дальше, но родилась Кира, и Валентин Григорьевич снова научился жить.

И вот опять он на пороге безумия от потери очередного ребенка. От бессилия хотелось кричать. От злости от несправедливости – крушить все вокруг.

Если бы только он мог что-то сделать, если бы он мог спасти Киру, он бы сделал что угодно…

И как только в голове Валентина Григорьевича сформировалась эта мысль, эмоции преобразовались в слова, дверь в палату распахнулась.

Валентин Григорьевич вздрогнул, обернулся. Трость звонко ударила по кафелю. Седой невысокий мужчина лет семидесяти обвел взглядом помещение.

Сконфузившись, что кто-то увидел его слезы, Валентин Григорьевич отвернулся и вытер влажные дорожки со щек и вновь обернулся на незнакомца.

Старик был одет в черный классический костюм тройку. Ни халата, ни бахил. Валентин Григорьевич подумал, что перед ним врач. Встретившись темными глазами с глазами дедушки Киры, врач улыбнулся, перекинул трость в другую руку и аккуратно пристроил старомодную шляпу на подоконнике.

– Добрый день! – произнес он и по-кошачьи наклонил голову вбок.

– Кому как, – хмуро произнес Валентин Григорьевич и вновь повернулся к внучке.

Незнакомец, цокая набойкой на трости, подошел ближе к кровати.

– Господь жесток… Почему он забирает не стариков, что прожили жизнь, а невинное дитя. Не справедливо, – произнес он и сделал еще шаг. Он всмотрелся в лицо малышки и словно залюбовался. Валентин Григорьевич тоже посмотрел на свою внучку.

– Как же вы правы…

Старик задумчиво прокрутил в руке набалдашник трости и тихо, словно невзначай произнес:

– Я могу спасти ее.

Глаза Валентина Григорьевича расширились от удивления, рот приоткрылся. Надежда вспыхнула в душе фейерверком. Какая-то детская вера в чудо проснулась в нем. Надежда – вот что их семье требовалось как воздух. Голос задрожал:

– Спасти?

Тонкие губы незнакомца растянулись в кривой, зловещей улыбке.

– Я могу, – медленно проговорил он, – продлить жизнь Кире на тринадцать лет… Но есть одно условие.

Валентин Григорьевич задрожал, резко выдохнул и пар вышел из легких.

– Какое условие?

Старик по-юношески легко, играючи прокрутил тростью в руках и подошел ближе к нему, почти вплотную.

– Я продлю жизнь твоей внучке, если ты отдашь остаток своей жизни.

Валентин Григорьевич замер, заледенел. Он мог поклясться, что в этот момент в глазах старика вспыхнули адские искры. Валентин Григорьевич резко выдохнул, и дрожь пронзила тело то ли от холода, то ли от волнения и страха.

– Остаток моей жизни? – собственный голос даже ему показался жалким, надтреснутым.

– Ты спасешь невинное дитя, твою кровь и плоть, разве не это ты хотел?

Валентин Григорьевич бросил взгляд на Киру, жизнь которой угасала, словно звезда в рассветном небе. Он должен был спасти ее, хоть и всего на тринадцать лет. Он повернулся обратно. Старик выжидающе замер, подобно льву во время охоты. Его обманчивая на первый взгляд внешность уже не скрывала кровавого блеска в глазах. Валентин Григорьевич знал, что перед ним не человек. Дьявол, демон? Не важно. Главное: спасти внучку!

– Я согласен.

Спустя час Ира медленно подошла к двери. Она устала плакать, бояться. В голове было пусто. Распахнув дверь в палату дочери, она замерла на пороге.

Бутылка воды выпала из ослабевших рук и покатилась к кровати.

Четырехлетняя Кира сидела на постели и гладила голову спящего дедушки. Она вскинула свои шоколадные глаза на маму и широко улыбнулась. Кислородная маска болталась на шее. Лицо цвело румянцем. Она не выглядела больной.

– Мама! – воскликнула девочка и даже не закашлялась.

– Кира? – не веря своим глазам, произнесла Ира и подбежала к дочери.

Счастье переполнило ее. Надежда вдохнула в нее жизнь. Ира крепко-крепко обняла маленькую Киру и расплакалась от облегчения. Страх, что дочь вновь может впасть в кому, она загнала глубоко внутрь себя и закричала, зовя медсестер и врачей.

Валентина Григорьевича спал, сидя на стуле и положив голову на кровать Киры.

– Папа! – плача от счастья, воскликнула Ира, не расцепив объятий с Кирой, но он спал так крепко, что не слышал ее.

Ира поцеловала Киру и, расцепив руки, потрясла папу за плечо, готовая расцеловать отца и одновременно отругать, ведь он мог сообщить ей, что Кира очнулась! Она снова потрясла его плечо, но он не реагировал. Внутри Иры все упало. Предчувствие беды ударило в грудь.

– Папа? – прошептала она и наклонилась.

Но сердце Валентина Григорьевича уже не билось. Ира в ужасе рухнула на пол перед ним, всматриваясь в лицо отца. Она вскинула глаза на Киру, заинтересовавшуюся системой в руке, и вновь посмотрела на папу.

В руке он держал свернутый лист бумаги, на котором было написано: “Отдать Кире на пятнадцатилетие”.

На его лице застыла посмертная улыбка и от этого по спине Иры пробежали мурашки.