Полгода спустя

Виктор ПРОНИН

ПОЛГОДА СПУСТЯ...

А в этом маленьком городке, который так и не назван здесь, как не названы своими именами преступник и его жертвы, мне довелось побывать полгода спустя после мартовского пожара. Да, тот озаренный красным пожарищем март был, казалось, куда как далек. Стояла мягкая теплая осень, шелестели падающие листья, несмелый осенний дождь прибивал их к земле, а далекие горизонты были голубыми от легкой, прозрачной дымки. Леса и речушки казались нетронутыми, будто и не проносилось над ними суетное, безжалостное время с тех пор, как эти горизонты озарялись красными пожарищами от татарских поджогов. Тогда местные жители проявили столь удивительную отвагу, самоотверженность и силу духа, что их подвиг дошел до нас почти через восемь веков и до сих пор тревожит людей, вызывая в душе саднящее, невыполнимое , желание вмешаться в те давние трагические события, помочь, спасти, предостеречь. И почему-то кажется, что подвиг отважных предков должен и поныне влиять на жизнь здешних людей, ронять в душу что-то святое, достойное, чистое...

Если пройти по центральной улице и подняться к тем местам, где когда-то стояла крепость, постоять на небольшом мосту, через речку, делавшую крепость неприступной, можно попытаться представить себе давнюю двухмесячную битву с татарами. Правда, сделать это будет нелегко - река превращена в свалку, завалена битыми бетонными плитами, бракованными балками, колотыми трубами. И все это в центре, прямо под мостом.

Позади остался темный, молчащий Дом культуры с роскошным внутренним двориком. О, можно представить себе, сколько было торжеств при его открытии, сколько статей и снимков опубликовала местная газета, сколько раз поминали его в самых торжественных случаях, с самых высоких трибун. И вот он стоит с темными окнами, запертыми дверями, пустой и холодный, будто и над ним татарва пронеслась.

Дальше магазинчик, очередь за червивкой.

Столовая. Чистая, с вымытыми полами, протертыми столиками. Привычная надпись - распивать запрещается категорически. Поэтому пьют на пороге столовой, на крыльце, тут же зашвыривая бутылки в кусты. А почему, собственно, нельзя выпить за столиком столовой? На какие показатели работает тщательно охраняемая ее непорочность? Столовая достаточно большая, почти всегда стоит пустой. Может быть, все-таки лучше, чтобы люди выпили здесь, тут же закусили, словечком перебросились? А так стоят на пороге, головы запрокидывают и бежит по горлу за пазуху тяжелая, как кровь, жидкость. Очевидно, есть люди, которые отстаивают этот порядок, блюдут его...

А если подняться еще выше, то можно увидеть стены сгоревшего дома. И сейчас, даже осенью, сквозь запах мокрой листвы слышится едкая вонь головешек. Ворота заперты - родня собирается отстроить дом и продать.

Кто-то, наверное, купит.

Чтобы попасть внутрь, мне пришлось пролезть в черную дыру окна. Пол и поныне завален обгоревшим тряпьем. Иду дальше - прокопченные елочные игрушки, видно, для детей были приготовлены. Черная от копоти вертящаяся на одной ножке балерина. Ходики, остановившиеся на половине одиннадцатого. Во дворе, рядом с обструганными бревнами, предназначенными на стропила, пустая бутылка из-под червивки. На ней свеженькая, сегодняшняя этикетка, по цвету так напоминающая зелененькую травку. Совсем недавно выпита. Старых бутылок нет - видимо, отмыли и сдали.

Уходя, невольно оглядываюсь. Под обгоревшей крышей новенькая, без каких бы то ни было следов копоти и дыма жестяная табличка... "Здесь живет участник Великой Отечественной войны А. П. Жигунов". Наверно, это все, что осталось от старика чистым и нетронутым, сохранившим достойный смысл.

И последнее впечатление. Центр городка, вечер, горят фонари, мигают яркие светофоры на пустом перекрестке. И тут же у магазина - парень и девушка. Взволнованные свиданием, шепчутся, смеются. Девушка вбегает в магазин, сквозь большие стекла видно, как она направляется в хозяйственный отдел, долго ходит вдоль полок и наконец присматривает граненый стакан. Парень встречает ее так радостно, будто она пришла с партизанского задания, будто рисковала жизнью, но вот вернулась и они снова вместе. Парень берет стакан, поправляет куртку и на секунду под полой тускло мерцает тяжелая, литая бутылка. Обнявшись, они уходят в темноту. Где-то среди мокрых деревьев и падающих листьев есть у них заветная скамейка, где они могут расположиться, невидимые и счастливые и, передавая друг другу новенький граненый стакан, выпьют червивку. Она наверняка объединит их, еще больше сблизит. Кто знает, возможно, будет у них любовь или во всяком случае, что-то очень на нее похожее.

И падают капли с осеннего черного неба, обреченно падают листья на размокшую землю, на мертвую траву. А вскоре тяжело, как подбитая птица, проносится сквозь мокрую листву, пустая и уже ненужная бутылка. Вот-вот вслед за ней должен полететь и стакан, но нет, тишина. Впрочем, все правильно. Опытные люди не выбрасывают стаканы, они аккуратно ставят их в укромные уголки, чтобы при надобности можно было воспользоваться. Прячут в кусты, в водосточные трубы, под садовые скамейки. Город для них как бы усеян невидимыми маяками-стаканами, и бредут они нередко от одного такого заветного места к другому, от стакана к стакану, и душа их наполняется тревожным языческим волнением, приобщенностью к чему-то не до конца понятому, но прекрасному.