Полуночное безумие

Отис Клайн. Полуночное безумие

© Otis Kline. Midnight Madness. "Weird Tales", April 1932

Два человека сидели, лениво покуривая, на задней палубе яхты «Дорис». Ни один из них не произнес ни слова в течение двадцати минут, поскольку оба были заняты своими мыслями.

В течение трех лет оба претендовали на руку Дорис Пейдж. Клейтон Рэйберн победил, несмотря на то, что Карл Ван Доорн обладал огромным состоянием, в то время как он получал жалованье. Однако Ван Доорн, признав себя проигравшим, тут же пригласил счастливую пару отправиться с ним в круиз к Бермудским островам на яхте, названной им в честь девушки, в которую были влюблены оба мужчины. Он оказался чрезвычайно любезным и гостеприимным хозяином, и мысли Клейтона наконец обрели форму слов.

– Это было ужасно любезно с твоей стороны, Карл, – сказал он, – я имею в виду, пригласить нас в это плаванье, и относиться к нам как к почетным гостям после... после…

– Не стоит благодарности, старина, – сердечно перебил его Ван Доорн. – Это – величайшее удовольствие в моей жизни.

Его спокойное улыбающееся лицо, залитое лунным светом, выдавало бушующую в его душе бурю не больше, чем ровный, приятный тембр его голоса. Из Ван Доорна получился бы великий актер.

Рэйберн встал, подошел к кормовым поручням и выбросил свою тлеющую сигару в воду. Далеко по левому борту он увидел темные силуэты пальм, вырисовывавшиеся на фоне неба, а под ними – изогнутые серебристые очертания белого песчаного пляжа тропического островка.

– Настоящая сказочная страна, – воскликнул он. – Пора спать, но я чувствую...

Он так и не закончил фразу. Что-то сильно ударило его по голове, колени подогнулись, и он без сознания рухнул на палубу.

Ван Доорн окинул корабль быстрым, хитрым взглядом. Все его гости уже разошлись. Офицеры и матросы спустились вниз, за исключением рулевого, стоявшего у штурвала, устремив взгляд на посеребренные луной волны впереди. Его голос, едва слышный сквозь пульсирующий гул двигателей и шум винта, распевал разухабистую матросскую песенку. Быстро отбросив дубинку, он поднял скрючившееся, обмякшее тело Рэйберна и перебросил его через борт. На мгновение он увидел белое лицо, исчезающее под пенящейся водой, и содрогнулся. Корабельный колокол пробил полночь, когда он, пожав плечами, отвернулся от поручней, спокойно закурил сигарету и, бесшумно ступая по палубе туфлями на резиновой подошве, направился в свою каюту с наигранно невозмутимым выражением лица.

Свадьба Пейдж и Ван Доорна была великолепна. Когда Дорис и ее муж поднимались по ступенькам пульмановского вагона, который должен был доставить их в загородный дом, где они решили провести свой медовый месяц, друзья весело махали им на прощание и желали счастья.

Когда они устроились в купе, Ван Доорн нашёл свою невесту странно замкнутой. Он предпринял несколько безуспешных попыток завязать разговор, а затем погрузился в угрюмое молчание, недоумевая, что на нее так внезапно нашло. Она была веселой и жизнерадостной до того момента, как они сели в поезд. Могло ли быть так, что она догадалась? Но нет. Это было невозможно.

Дорис ни о чем не догадывалась, ни о чем не подозревала. Происшествие на яхте было слишком хорошо спланировано и слишком искусно исполнено для того, чтобы вызвать подозрения. Рэйберн исчез ночью. Это было все, что кто-либо знал. Ван Доорн так правдоподобно рассказал свою историю о том, как он оставил своего друга стоять у поручней в полночь и ушел один в свою каюту, что все безоговорочно поверили ему. Было решено, что жених Дорис либо спрыгнул, либо выпал за борт, когда вокруг никого не было. Она же размышляла о утрате заветной любви, о мечте, разбившейся вдребезги с потерей ее возлюбленного.

Карл Ван Доорн был добр к ней во время их возвращения с Бермудских островов и на протяжении всего долгого, безрадостного года, прошедшего между окончанием путешествия и их свадьбой. Его сочувствие и, очевидно, искренняя скорбь по поводу потери друга завоевали ее уважение. В течение нескольких месяцев он не заговаривал ни о любви, ни о браке, выжидая с терпением, порожденным тонким пониманием женского ума. В психологически выверенный момент он заговорил, и она капитулировала – с оговорками.

– Я не... не смогу... любить тебя, Карл, – печально сказала она. – Ты знаешь, что вся моя любовь без остатка принадлежала и будет до скончания веков принадлежать Клейтону. Однако, полагаю, я должна выйти замуж за кого-нибудь, так что, если тебе нужна именно я, ты должен принять меня такой, какая я есть.

– Я научу тебя любить заново, – воскликнул он, заключая ее в объятия и осыпая поцелуями ее бесчувственные губы.

Все эти воспоминания вернулись к ней, когда она смотрела на быстро проносящиеся мимо пейзажи и задавалась вопросом, почему она вышла замуж за Карла Ван Доорна. Даже прикосновение его руки к ее руке вызвало во всем ее существе чувство отвращения.

Когда они прибыли на вокзал, беспокойство Ван Доорна возросло. Его шофер сообщил, что машина, на которой он собирался их встретить, оказалась повреждена в результате столкновения и вышла из строя. Затем возникли проблемы с багажом. Чемодан, где находилось приданое его жены, пропал, и его не смогли найти ни в багажных вагонах, ни на вокзале. После двадцати минут, проведенных на телеграфе, он узнал, что чемодан забыли погрузить, но его отправят следующим поездом.

Вернувшись в зал ожидания, он застал Дорис за разговором с оборванцем в очках с синими стёклами, свидетельствовавших о проблемах со зрением, и с подносом дешевых карандашей в руках.

– Пойдем, – сказал он немного раздраженно. – Нам нужно взять такси. Твой чемодан доставят сегодня в шесть вечера, и я распорядился, чтобы его немедленно отправили к нам домой.

Он с удивлением заметил, что в глазах у нее стоят слезы и она выглядит необычно бледной.

– Что случилось? – с тревогой спросил он. – Что тебе сказал этот бродяга?

– О, мне так жаль его, – пробормотала она. – Только представь, какой ужас – всю жизнь провести в темноте.

Ван Доорн достал из кармана пачку банкнот, вытащил одну, небрежно бросил на поднос и поспешил вывести ее за дверь, к ожидавшему такси. Она дрожала и плакала, пока они ехали по улицам деревни, а затем по пыльной дороге, ведущей к поместью ее мужа.

– У тебя слишком нежное сердце, дорогая, – мягко сказал он. – Не позволяй истории этого слепого испортить первый день нашего медового месяца. В мире тысячи слепых с такими же печальными историями.

– Будь терпелив со мной, Карл, и я обещаю тебе, что скоро приду в себя, – храбро ответила она, смахивая слезы.

Вскоре они свернули на очаровательную подъездную дорожку, вившуюся между искусно высаженными цветами и кустарниками и остановились перед хорошо выполненной копией английского загородного дома.

Они провели вторую половину дня, бродя по просторному парку, и Ван Доорн был доволен тем, что к Дорис вернулась ее обычная жизнерадостность. За ужином тет-а-тет она, как обычно, продемонстрировала свое искрометное остроумие. Позже, в музыкальной комнате, она играла на пианино и пела для него своим богатым, нежным контральто. Он схватил ее за руки, когда она поднялась от инструмента, и в его глазах пылала страсть.

– Ты замечательна и восхитительна, Дорис, – воскликнул он, прижимая ее руки к своим губам.

– Я устала после нашего путешествия и… и всего остального, – пробормотала она.

Внезапно он сжал ее в объятиях, осыпая поцелуями.

– Пожалуйста, Карл, – выдохнула она. – Не... не сейчас.

– Но ты...

– Я знаю. Пожалуйста, оставь меня. Ты можешь вернуться ко мне, если захочешь… в полночь.

Озадаченный и немного рассердившийся, он прошел в свою комнату и излишне сильно захлопнул за собой дверь. С трудом подавив внезапный порыв развернуться и отправиться в ее комнату, он в ярости рухнул в кресло.

– Терпение, глупец, – пробормотал он. – Неужели ты сейчас хочешь все испортить своей поспешностью?

Взглянув на часы, он обнаружил, что еще не было и девяти. До полуночи оставалось три часа. И почему она сказала «в полночь»? Он закурил сигарету и задумался.

Прошел час, в течение которого он курил одну сигарету за другой. Часы медленно отсчитывали секунды, и этот час показался ему вечностью. Он разделся, надел пижаму и тапочки, затем снова уселся в кресло и попытался читать. Вскоре он заснул. Сумбурные сны нарушали его покой, заставляя ворочаться с боку на бок. Один сон, в частности, заставил его стонать и кричать во сне – образ белого лица, погружающегося все глубже и глубже в сине-зеленую воду.

Он вздрогнул и проснулся, обливаясь холодным потом. Весь кошмар этого сна запечатлелся в его сознании. Холодок ужаса пробежал по его спине. Так не пойдет. Он должен взять себя в руки.

Он чуть не забыл о своем визите к жене. Его часы, лежавшие на туалетном столике, показывали без одной минуты двенадцать. Открыв дверь ее комнаты, он заглянул внутрь. Она погасила свет, и ее кровать была освещена лишь серебряными лучами луны, пробивающимися сквозь окно.

Он закрыл дверь и тихо подошел к ее кровати. В лунном свете ее лицо казалось очень бледным на фоне разметавшихся по подушке локонов волнистых волос! Почему-то оно напомнило ему другое лицо – бледное лицо, окруженное бурлящей пенящейся водой – и он содрогнулся.

Однако это настроение быстро прошло, сменившись ликованием. Она принадлежала ему – только ему! Кровь прилила к вискам. Его голова кружилась, безумно опьянённая близостью к ней. Он наклонился, чтобы обнять ее. Внезапно он отскочил от кровати, вскрикнув от ужаса и изумления. Вместо мягкого, теплого тела своей жены он прижимал к груди холодный труп!

Дорис мертва? Невозможно! Что могло ее убить? Не покончила ли она с собой? Наконец он почувствовал резкий запах в комнате и понял его причину. На туалетном столике стояла наполовину опорожненная бутыль с карболовой кислотой. С диким рыданием он сжал её трясущимися пальцами и влил обжигающую жидкость себе в горло. Потом в агонии опустился на пол. Большие часы в холле пробили полночь.

На вокзале слепой мужчина сел в полуночный поезд. Удар по голове постепенно лишил его зрения, а месяцы, проведенные на тропическом острове, сделали его кожу коричневой и сухой, как пергамент. Даже самые близкие друзья с трудом узнали бы в нем Клейтона Рэйберна!