Ползущие в ночи

Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются "общественным достоянием" и не являются ничьей собственностью. Любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Также можете корректировать, если переведено неправильно.

Просьба, сохраняйте имя переводчика, уважайте чужой труд...

Бесплатные переводы в нашей библиотеке:

BAR "EXTREME HORROR" 18+

https://vk.com/club149945915

или на сайте:

"Экстремальное Чтиво"

http://extremereading.ru

Тим Каррэн "ПОЛЗУЩИЕ В НОЧИ"

Вонзавшиеся во влажную землю лопаты издавали такой же звук, как топоры, перерубающие мягкие шеи. Они поднимались и опускались, вскапывая землю и обнажая корни, камни и кое-что похуже.

Лил дождь, и Кенни, стоя под навесом старого фермерского дома, наблюдал, как криминалисты в своих темных спецовках и желтых дождевиках роют землю, копаются в ней, словно фермеры, собирающие мрачный урожай. Он вытащил сигарету, чувствуя холод и ненавидя все, что связано с этим.

Он подумал: Их пока еще восемь, восемь проклятых тел.

Их разложили под пластиковым брезентом рядом с дырами, из которых их вытащили. Пять женщин, двое мужчин, один ребенок. Пока еще. Пока еще. Эти два слова снова и снова звучали в его голове. Восемь тел здесь, на ферме в Висконсине, черт возьми. Когда он закрыл глаза, он увидел их измученные лица, которые иногда были не лицами, а обесцвеченными, лишенными плоти холстами из костей. И это уже было достаточно плохо – заметьте – до тех пор, пока не изучили состояние тел, отметки на них; а затем стало значительно хуже.

Чипни прошлепал к нему по грязи и сказал:

- Эх, шеф, не переживайте. Завтра я должен был жениться. Выйти в отпуск на неделю. Как думаете, меня отпустят в отпуск?

- Вряд ли, Чип, - сказал Кенни, выпустив дым по ветру. - Как бы то ни было, никто из нас не собирается проводить здесь все свободное время.

По пластиковым полям шляпы Чипни стекали капли дождя, капая на кончик его носа.

- Лейтенант... Лу, черт, я не видел тел и не собираюсь смотреть на них. Но, знаете, люди шепчутся. Они что-то обсуждают.

- Что?

- Ну знаете, трупы.

Кенни выбросил сигарету, и та пролетела под дождем, как падающая звезда.

- А что с ними?

- Ну, они не... целые.

Лицо Кенни побелело.

- Не целые...

- И что они выглядят так, как будто их погрызли.

Кенни почувствовал, как у него в горле закипела желчь.

- Чип, мы обсудим это позже. А пока возвращайся на дорогу. Присматривай за этими копами. Если сюда проберутся проклятые газетчики, я лично засуну их тебе в задницу.

- Я не сомневаюсь, что вы способны на это, - ответил Чип.

Это была дружеская шутка, и они оба улыбнулись.

Чипни скрылся под дождем, темнотой и ветром.

Район был оцеплен. Пока что никто особо ничего не знал... но когда наступит утро?

Копы и криминалисты суетились там, как пауки, при свете прожекторов; воздух сотрясался от шума дизельных генераторов.

Кенни стоял и думал, думал. За шесть часов до этого он планировал типичный вечер понедельника – пиццу и футбол – и внезапно зазвонил телефон. "Wisconsin Electric" получила от округа разрешение на прокладку новой линии электропередач для замены старой линии, проложенной аж в 1950-е. Новая линия будет проходить прямо через западную развилку государственного леса Пиджен-Ривер за пределами Хеймаркета и продолжаться через заброшенный участок сельскохозяйственных угодий на Беллак-роуд. Беллак-роуд представлял собой уединенный участок заброшенных полей, заросших густым лесом лощин, серых ветхих домов и сараев, которые рушились под собственным весом, и все это было давно заброшено. Когда большой бульдозер расчистил путь через одно особенно заросшее поле, начали находить тела.

И тогда-то в это втянули Кенни.

- Эй! - позвал кто-то. – Здесь еще один!

Кенни почувствовал, как его сердце провалилось в желудок. Конечно, еще один. Еще задолго до всего этого одному Богу было известно, сколько их будет. Чувствуя капли дождя на своем лице, он пытался осмыслить происходящее. На поле всюду кипела работа, и с каждым часом периметр поиска расширялся. Сейчас здесь пятьдесят человек. К завтрашнему дню станет семьдесят... а к следующей неделе? Кенни не хотел загадывать заранее; от этого у него обострялась язва.

Дождь продолжал лить, превращая землю в холодную грязь, и место преступления превратилось в туманное влажное болото ила. Прилегающие территории были огорожены и покрыты черными пластиковыми листами, которые хлопали на ветру, брызгая дождевой водой. Криминалисты что-то бормотали между собой и бросали помеченные части тела в контейнеры. Фотографы снимали фото и видео горы трупов. Судмедэксперты собирали грязь, листья и обрывки ткани, которые могли быть одеждой убитых, и запаковывали их в мешки для улик. Это была неблагодарная работа под холодным дождем.

Кенни почувствовал, как у него что-то сжалось в животе, когда он подошел к молодому помощнику шерифа. Он был одним из примерно двадцати полицейских штата и местных полицейских, которые прочесывали местность в поисках улик. Они шли по боковой линии с металлическими прутьями, протыкая ими землю, пока не находили яму или впадину.

Кенни с трудом добрался до места, гадая, почему шок от всего этого все еще не прошел. Пробираться через эту трясину было все равно что тащиться по зыбучим пескам. Земля прямо-таки затягивала в себя ваши ноги, и если вы упадете, то по колено завязнете в грязи.

Спивак, окружной патологоанатом, довела его до места происшествия.

Привыкшая к самоубийствам и автомобильным авариям, Спивак вела себя как ребенок в кондитерской. Маленькая, неказистая женщина с каштановыми волосами, седеющими у корней, и бледным лицом, усыпанным веснушками, она выглядела нелепо в своих резиновых сапогах, доходящих до бедер, и черном дождевике.

Когда Кенни добрался туда, она аккуратно удаляла грязь с грудной клетки и тазового пояса. Она работала в пластиковых перчатках, аккуратно и скрупулезно, и ей помогал криминалист. В воздухе стоял запах гниющих листьев.

- Что тут у тебя? - спросил Кенни после того, как она просидела там десять или пятнадцать минут.

- Неполный скелет, - сказала она. - Нет черепа, отсутствуют позвонки. Я не вижу здесь и локтевой кости или ключицы.

Кенни присел рядом с ней на корточки.

Она держала в руках серую бедренную кость, словно драгоценную находку, пока криминалист измерял ее. Затем она перевернула кость. Частичная бедренная кость была сломана посередине. Кенни заметил вмятины на ней, как будто кто-то поработал шилом.

- Следы от зубов? - произнес он раньше, чем это мог сделать кто-то другой.

Патологоанатом кивнула.

- Маленькие отметины... могли бы быть крысиными. Сложно сказать. Но эти большие... ну, я никогда раньше не видела таких зубных рядов. По моему опыту могу сказать, что это не животные.

- Человек? – спросил Кенни, чувствуя нарастающее отвращение.

Она пожала плечами.

- Я не знаю. Человеческие зубы не могут так выдолбить кость, по крайней мере, я так думаю.

Кенни больше не задавал вопросов, потому что у него уже были ответы. Эти отметины не принадлежали ни одному знакомому ей животному. И она видела много человеческих костей, обглоданных хищниками и падальщиками в этом регионе – было что-то такое в человеческих трупах, что притягивало их.

Кенни стер с лица холодные капли дождя.

- Люди начнут задавать вопросы, - сказал он тихим ровным голосом. - У тебя есть что-нибудь? Хоть какая-то версия?

Она посмотрела на него пустым взглядом, как будто боялась произнести вслух то, о чем думала.

Кенни вздохнул, глядя вдаль, на кладбище, венчающее эти низкие холмы через Беллак-роуд, и думая, что здесь больше тел, чем там.

Это была не очень утешительная мысль.

Туман держался долго.

Возбужденный дождем, он плыл газообразными шлейфами и почти фосфоресцирующими белыми одеялами, двигаясь по полям и лесам, распространяясь повсюду и заполняя местность. Через час он стал уже плотным и почти удушающим, и видимость снизилась до десяти футов в любом направлении.

- Этот туман как раз вовремя, - сказал помощник шерифа Риган, ведя патрульную машину по извилистой лесистой дороге, пронзая фарами, словно мерцающими белыми мечами, туман. - Ничего не видно.

Помощник шерифа Сноу, сидящий на пассажирском сиденье, засмеялся.

- Да, и мы должны охранять местность от газетчиков и зевак. Просто замечательно.

Риган вел автомобиль осторожно; передние колеса проваливались в лужи и выбоины, от чего автомобиль раскачивался на пружинах. Дорога была узкой – просто две грунтовые колеи с перегородкой из травы между ними. До сих пор им не встретился ни один путник или праздный зевака. Однако они увидели трех оленей, парочку кроликов и большого блуждающего дикобраза. Но на этом все.

Пока Риган вел машину, Сноу вглядывался сквозь свое украшенное дождевыми бусами окно в туман.

Их окружали пастбища, в основном заросшие и со всех сторон окруженные лесом. Время от времени туман рассеивался, и он мог глянуть вниз с травянистого холма, окаймляющего дорогу, и разглядеть затопленные поля, груды камней и пару сломанных заборов. Больше там ничего не было.

- Когда я был ребенком, - сказал Сноу, - мы и на милю не приближались к этим местам.

Риган, неместный, спросил:

- Почему?

- Я не знаю. Наверно, из-за привидений.

- Привидений?

- Детские сказки, Дэйв. Знаешь ведь, как это бывает: кто-то уезжает, бросив ферму, и довольно скоро детишки начинают распускать слухи о том, что на ней живут привидения. Ну ты понимаешь.

- Конечно.

Сноу хотел подробнее остановиться на этом, но не решился. К этому моменту он знал Ригана довольно хорошо, но о некоторых вещах с посторонними говорить не стоит. За такие разговоры тебя как минимум назовут идиотом или умственно отсталым. Риган был не из Хеймаркета, и он мог не понять Сноу.

- Это совсем как в Кливленде, - сказал Риган, как будто хотел заполнить тишину в машине. - В каждом районе был какой-нибудь пустой дом, и каждый ребенок, живущий поблизости, был уверен, что в нем обитают привидения. - Он рассмеялся. – Дети – они такие.

- Ага, - сказал Сноу.

Он не поверил этому ни на минуту, потому что он был местным жителем и его с детства пичкали местными сплетнями. Большинство из этого он уже забыл, и, будучи копом, высмеивал все это, но оно все еще гнездилось в глубине его разума. Особенно когда он просыпался от кошмаров в три часа ночи.

Больше ни слова об этом, - предупредил он себя.

- Перерыв на пописать, - сказал Риган, останавливая машину.

- Наконец-то. Проклятый кофе так и давит на клапан.

Они вышли в холодный воздух, каждый нашел куст по своему вкусу и полил его. Сноу потребовалось чертовски много времени, чтобы облегчиться, потому что внутри он был сжат, как кулак. Хотя воздух был прохладный и сырой, ему было тепло. Кожу головы покалывало, сердце колотилось. На него снова нахлынули разнообразные слухи из детства. Он знал, что все они были чушью – потому что они должны были быть чушью – но он не мог выбросить их из головы и никогда не думал, что он окажется здесь... особенно после наступления темноты.

- Чертов туман, - сказал он. - Я почти не вижу свой член.

- Ты бы и так его не смог разглядеть, - ответил ему Риган, и они оба, хоть и нервно, но расссмеялись. Стало полегче. Для Сноу это было как пальцы, массирующие изгибы его шеи.

Риган закурил.

- Господи, я не могу представить, чтобы это длилось всю ночь.

- Нет.

- Что-то беспокоит тебя, Рич?

- Нет, я в порядке. Просто устал.

- Я понимаю тебя.

Сноу смотрел на окутавший их туман. Он был белым и струился, как пар из котелка, полностью поглотив его ноги ниже колен и окутав деревья, словно гирлянда. Из-за этого темный лес за его пределами казался намного темнее – намного опаснее.

Риган болтал об обыденных вещах, куря сигарету – что, казалось, длилось вечно – и у Сноу возникло странное чувство, что он напуган, как будто это место каким-то образом пугает и его.

- Что, черт возьми, там такое? - внезапно сказал он.

- Что?

- Там, внизу. Там что-то двигалось.

Сноу достал фонарик из машины и присоединился к нему на обочине дороги. Он включил его, почти испугавшись того, что может увидеть, и свет фонаря отразился от тумана. Он посветил фонарем, белый луч растворился в более белом тумане, но Сноу ничего не увидел. Склон холма и сопутствующие ему травы и дикие растения были скрыты дымкой. Там внизу все было в тумане. Время от времени они замечали тени деревьев, но не более того.

- Наверно, олень или другое животное, - сказал Сноу.

- Нет. Оно двигалось на двух ногах, как человек.

Сноу почувствовал, как по низу его живота разливается холодок. Туман постепенно рассеялся, и он увидел поле внизу, все еще туманное и темное, но видимое. Риган вытащил из машины еще один фонарик и начал спускаться по склону.

- Ты куда! - Крикнул Сноу. - Господи, если туман снова сгустится, мы не сможем вернуться к дороге.

- Ну так оставайся там, будешь моим ориентиром.

Вот дерьмо. Сноу это не нравилось. Несмотря на очевидную опасность, у него было очень плохое предчувствие, из-за которого его желудок скрутило. Он смотрел, как Риган спускается с холма, несколько раз чуть не поскользнувшись на мокрой траве и ругаясь себе под нос. Он добрался до низа и вошел в туман. Он слился с дымкой, а затем полностью исчез.

Сноу вдыхал и выдыхал, чтобы успокоиться.

После нескольких минут молчания он крикнул:

- Ты в порядке там?

- Да, мам! – Услышал он в ответ.

Долбаный умник. Время от времени он мог видеть, как его фонарь покачивается внизу, или же ловил быстрый проблеск движущейся за ним фигуры, но не более того. Дерьмо. Он вынул рацию и сказал диспетчеру, что они вышли из машины, и сообщил их общее местонахождение. На случай, если они начнут нас искать. Он задумчиво ждал, держа вспотевшую руку на ручке фонарика. Ну же, давай, я тут скоро сдохну уже. Ожидание убивало его.

Потом...

- Эй! – раздался голос Ригана в тумане. - Спускайся сюда!

- Что?

- Спускайся сюда!

Вот дерьмо, дерьмо.

Сноу начал спускаться по склону холма, следя за его опорой, луч его фонарика беспорядочно метался. Единственное, что было хорошо, так это то, что туман, казалось, немного рассеялся, и у него не было проблем с поиском Ригана. Он стоял на небольшом травянистом холмике между двумя древними черными пнями.

- Что?

Риган огляделся вокруг.

- Здесь кто-то есть, Рич. Кто бы это ни был, он ведёт себя очень тихо.

Сноу погасил свой фонарь. Он видел только туман, причудливые темные очертания густого подлеска и стволы десятков деревьев, которые, казалось, когда-то попадали друг на друга во время бури. На секунду ему показалось, что он увидел расплывчатый силуэт утки позади одного из них.

- Ничего нет. Пойдем. Мы должны...

- Тихо, - сказал Риган.

Он повертел своим фонарем, развернувшись на 360 градусов, пытаясь что-то найти. Он явно прислушивался, и Сноу прислушивался вместе с ним, но не знал почему. Он был полностью за то, чтобы бросить это все и вернуться в машину. Хватит этого дерьма в стиле отчаянных парней. Если здесь есть кто-нибудь – Боже, как он надеялся, что здесь никого нет – то, черт возьми, они ни за что не смогут их найти. Они могли прятаться где угодно. И, черт возьми, наверно, это была всего лишь пара детей.

Ты знаешь, что это не так. Местные детишки не ходят сюда после наступления темноты. Все это знают.

Риган остановился.

Слева от них раздался плеск. Насколько они знали, это могла быть лягушка, прыгнувшая в лужу, а могло быть и что-то гораздо хуже. Риган посветил в том направлении. Сноу услышал, как возле деревьев хрустнула палка. Потом еще одна дальше в тумане. Снова плеск, за которым последовало что-то вроде быстрого движения через подлесок или кучу листьев.

Он уже не думал, что это дети.

Он слишком хорошо помнил, что говорили об этом месте.

К нему подошел Риган.

- Кто-то наблюдает за нами возле тех деревьев, - прошептал он. - Я подкрадусь к ним и застану их врасплох.

- Их больше, чем нас, - сказал Сноу. - Нам лучше...

- Нет, просто подожди. Я шугану их.

Прежде чем Сноу успел возразить, Риган устремился в туман позади них. Он собирался сделать круг. Это было хреновой идеей. Это была не охота на оленей. И не игра в ясный ноябрьский полдень. Это было... это было...

Боже, он просто не знал, что это было.

Знал только, что это было плохо. Настолько плохо, что казалось, будто все его тело оседает с каждым ударом сердца. В любой момент Риган мог вступить в контакт с тем, что пряталось там, и либо он пожалеет об этом, либо сам Сноу.

Казалось, что на него надвигается туман, скользя в воздухе плавными белыми призрачными простынями. Треск палки. Звуки брызг. Потом какой-то звук слева. Как будто кто-то идет по грязи в его направлении, чавкающие звуки, которые издает человек, идущий по грязи в сапогах.

Сноу вытащил пистолет, 9-миллиметровый "Глок".

Ради бога, не выстрели в Ригана, что бы ни произошло.

Нет, он не собирался этого делать. Что бы ни вышло из тумана, это не будет Риганом. Это даже не будет человеком. Это будет волочащаяся, сгорбленная фигура с лицом, похожим на гнилой, чернеющий гриб.

- Рич! - крикнул Риган. - Ты их видишь? Господи Иисусе, их трое или четверо... эй, ты их видишь?

Сноу сканировал туман, держа пистолет и фонарик, он просто ждал, дрожа от страха, и не знал, что делать, но он был готов. Он был готов противостоять всему, что случится с ним. Он только надеялся, что это...

До него донесся вопль.

Это был Риган.

Он побежал к дереву, и когда туман вокруг него сгустился, он потерял ориентацию. Он не был уверен, где, черт возьми, он был, где был Риган и где была проклятая дорога.

- ДЭЙВ! – крикнул Сноу. - ДЭЙВ!

Риган снова закричал, только на этот раз крик был приглушен, как будто ему перерезали горло или что-то сунули в рот. Затем наступила тишина. Не было ни единого шума, кроме звука капель дождя, падающих с веток.

Больше ничего.

Потом раздался шум брызг. Послышались шаги, медленные и волочащиеся, приближающиеся со всех сторон. Он увидел сквозь деревья невозможную гротескную фигуру. Еще одна скрылась в тумане. Он знал, что должен закричать или позвать на помощь, но внутри него что-то сжалось. Ничего не имело смысла.

Ничего, кроме побега.

Он бежал, спотыкаясь, пока не достиг холма, а затем вскарабкался по нему в машину. Оказавшись внутри, он надавил на педаль акселератора, едва не слетая на поворотах с дороги. Его лицо залил холодный пот, а из глубины его горла вырвалось сдавленное хныканье.

Он знал только одно: Дэйв Риган мертв.

В одном из трейлеров, которые были предназначены для отдыха копов и криминалистов, Спивак сказала:

- Я занимаюсь этим пятнадцать лет, Лу. Я видела все. Может быть, не так много, как ты, но я навидалась всякого. Мне выпало несколько убийств, и их было довольно легко раскрыть: застреленные охотники, ревнивые мужья, убившие своих жен. Обычное дело. Здесь никогда не было ничего впечатляющего.

- До сих пор? - сказал Кенни, потягивая кофе.

- До сих пор.

Он мог бы рассказать ей все, что видел, но не собирался делать этого. Он был копом уже двадцать лет и выглядел как все закаленные копы – мертвые глаза, угрюмое лицо, мрачное настроение. Он много лет наблюдал темную сторону человечества, и человек может проглотить так много, удержать в себе так много всего этого, прежде чем это изменит его эмоционально и физически. Работа стоила ему двух браков. В этом мире за все нужно платить.

- Эти тела... эти останки, - начала Спивак, и в ее словах скрывался страх, словно черви, копошащиеся в гнилом мясе, - нет смысла ходить вокруг да около того, что мы нашли. Их съели, и мы оба это знаем, только не знаем кто. Вопросы, которые беспокоят меня, касаются костей... эти следы от зубов – по крайней мере, то, что я считаю следами зубов – я никогда не видела ничего подобного, и не думаю, что ты тоже, и, честно говоря, это пробирает меня до мурашек.

Среди тел, обнаруженных к этому времени, не было никаких видимых доказательств смерти: перелом костей или травма, которая могла быть вызвана насильственными действиями. И ему совсем не понравилось то, к чему это вело.

Он подошел к окну и посмотрел на поля, освещенные прожекторами. Он увидел рушащуюся громаду амбара, выступающую копну силоса, несколько древних хозяйственных построек, разобранных на растопку. Со всех сторон местность окружал темный лес. Ферма и ее окрестности – около восьмидесяти акров запутанных зарослей, заросших лугов и болотистых бассейнов – изначально принадлежали семье по фамилии Эзрен. Хозяева фермы давно умерли, и владения на бумаге принадлежали родственникам с востока. Ферма пустовала уже почти тридцать лет.

Забавно, что они не продали ее, не разбили на более маленькие участки или что-то в этом роде. Поля кажутся плодородными, почему они хотя бы не сдали их в аренду другим фермерам?

Спивак добавила в кофе немного сливок.

- Я собираюсь сделать некоторые дикие и, возможно, иррациональные предположения. Первые несколько тел были свежими. Я бы сказала, что они пробыли в земле не больше шести месяцев. И что меня беспокоит, действительно беспокоит в них, так это то, что я не могу найти следов крови. Никакой синюшности, ничего. Некоторые другие, Иисусе, я могу предположить – учитывая их состояние – что они умерли несколько десятилетий назад. В зависимости от факторов окружающей среды, кислотности почвы и т.д., некоторым из этих костей может быть пятьдесят или шестьдесят лет. Может быть, даже больше.

Кенни сглотнул.

- Такие старые?

- Похоже на то.

Он, конечно, думал о каком-то серийном убийце, массовом убийстве. Но если одни трупы были довольно свежими, а другие – очень старыми, что ж, это в значительной степени опровергало теорию маньяка-убийцы. Он не мог представить себе убийцу, деятельность которого охватывала бы такой отрезок времени. Это было просто невозможно.

Спивак продолжала говорить о возрасте костей, о скорости экскарнации и разложения. Все, что он слышал или читал и знал наизусть, то, что он сейчас не слушал. Потому что за ее авторитетным, клиническим поведением было что-то еще. Что-то дрожало прямо за ее словами.

- Скажи это, - сказал он. - Скажи то, чего изо всех сил пытаешься избежать.

Она смотрела в окно.

- Я уже говорила, что не нашла следов крови. Я думаю, причина в том, что эти тела – по крайней мере, некоторые из них – были забальзамированы.

Лицо Кенни сползло, казалось, до пола.

- Что...

Но он так и не закончил, потому что дверь распахнулась, и там, под дождем и ветром, стоял Чипни.

- Шеф, у нас тут ситуация. Кажется, пропал один из наших полицейских.

Вернувшись на поле, высокий помощник шерифа Сноу, долговязый, как молодое деревце, рассказал о случившемся, в то время как туман, выползающий из многочисленных впадин, кружился вокруг его ног, как ластящийся кот.

- Мы... мы просто, ну знаете, осматривали местность... исследовали ее... следили за тем, чтобы репортеры или кто-то еще не проскользнули...

К нему подошел Кенни, окруженный, казалось, батареей покачивающихся лучей фонарей. Дождь утих, и в воздухе повис влажный тяжелый туман. Он слушал Сноу, хотя уже был в значительной степени проинформирован о том, что произошло. Но он его выслушал, и двадцатилетний опыт работы в полиции подсказал ему одно и только одно: этот парень напуган. Может быть, он даже был в ужасе, как маленький мальчик, который только что столкнулся лицом к лицу с тварью, прятавшейся в его шкафу. Кенни понял это, и что-то черное распространилось в глубине его живота, что-то злое и всепожирающее.

Он обнаружил сигарету между губами, хотя не помнил, как ее туда положил. Один из полицейских дал ему прикурить.

- Как тебя зовут, сынок? - Спросил он помощника шерифа.

- Сноу, сэр. Помощник шерифа Сноу.

- Мать тебя не так называет.

В толпе копов раздалось несколько вымученных смешков.

- Ричард... Рич, - исправился он, немного расслабляясь.

Кенни отвел его от остальных, обнял.

- Хорошо, Рич. Скажи мне, что случилось. Просто расслабься и расскажи мне все, что ты помнишь. Хорошо?

Сноу кивнул. Его глаза были остекленевшими и неподвижными, как будто он смотрел куда-то вдаль.

- Я и Дэйв... это помощник шерифа Риган, сэр... мы патрулировали дорогу, следя за тем, чтобы здесь никто не ошивался. Вы знаете, какие бывают любопытные люди, сэр... а эта ферма, Господи, такая большая. Ее территорию можно патрулировать вечно.

Кенни вытащил сигарету.

- Конечно. Что случилось потом?

Сноу сглотнул комок в горле, позволяя воспоминаниям проникнуть в него, словно яд. Его лицо в свете лучей фонарика было желтым и резиновым, жестким, как маска, неспособная к эмоциям.

- Мы припарковали автомобиль на дороге наверху, - сказал он, указывая на грунтовую дорогу над ними, которая пересекала густую темную чащу дубов, тронутых осенью.

- Почему вы решили это сделать?

- Ну, сэр, просто...

- Все в порядке, сынок. Просто расскажи, как это было.

Сноу вздохнул.

- Ну, Дэйв остановился, потому что, знаете ли, по зову природы и все такое. Я присоединился к нему. Примерно в то время, когда мы закончили, Дэйв сказал, что видел, как что-то двигалось там... здесь, я имею в виду... и он пошел туда. Он сказал мне подождать возле машины...

Кенни слушал и воспроизводил все это в своем воображении. Риган спускается по склону холма и выходит в поле, окруженный туманом со всех сторон. Затем он позвал Сноу, чтобы тот присоединился к нему. Он что-то или кого-то слышал. Кенни знал, что Сноу говорит ему правду, но его терзало мучительное чувство, что это не вся правда. Он что-то недоговаривал. Было что-то, чего он старательно избегал.

- Я тоже начал это слышать.

- Что?

Сноу просто покачал головой.

- Не знаю... плещущийся, чавкающий звук, как будто кто-то крался по полю, хлюпая по воде. Дэйв пошел в ту сторону и попытался докричаться до них. Я ждал, когда он подаст голос. Затем я услышал, как он кричит им, чтобы они перестали, и я услышал... я услышал, как он что-то сказал, когда позвал меня...

- Что он сказал?

Сноу дрожал, его пальцы корчились по бокам форменных штанов, как змеи. Его губы сжались в тонкую, как карандаш, линию.

- Он сказал, он сказал что-то вроде: Рич, Господи, здесь их трое или четверо. Ты их видишь? Я не уверен. Я ничего не видел, я только слышал, как что-то движется, и потом Дэйв закричал. Я имею в виду, он заорал!

Кенни похлопал его по плечу.

- Хорошо, расслабься.

- Простите, сэр.

- Он не сказал, что именно видел, верно?

- Нет.

- Так ты не знаешь, были ли это люди или животные?

- Не совсем. Но если бы это были животные... ну, если бы это были олени или что-то в этом роде, он бы сказал. Я уверен, что он так и сказал бы. В этом чертовом тумане просто ничего не было видно.

- Хорошо, успокойся. Мы его найдем.

Но Сноу затряс головой с такой настойчивостью, что, казалось, она чуть не сорвалась с его плеч.

- Он кричал, сэр... Я слышал его крик. Такие парни, как Дэйв... как помощник Риган, они не кричат. Он не... не... он не из тех, кто кричит. Дэйв храбрый малый, сэр. Господи Иисусе, он мой лучший друг.

- Он запаниковал в тумане. Это могло случиться с кем угодно.

- Чушь собачья, - сказал Сноу. - Такие парни, как Дэйв Риган, не кричат, сэр. Нет, если... если только они не столкнулись с чем-то ужасным.

Кенни поговорил с ним, успокоил его. Он делал это на протяжении многих лет с таким количеством полицейских, что у него это выходило почти рефлекторно. Остальные начали шушукаться о том, что сказал Сноу, и Кенни велел им заткнуться. Сноу начал раскрываться, по-настоящему открываться. Недосказанные слова должны были быть произнесены вслух. Он сдерживал рыдания, которые закипали в его горле, желая подавить их. Остальные копы стояли вокруг, чувствуя себя стесненно и неловко. Они неожиданно обнаружили, что болотистая земля и туманные поля невероятно интересны. Тишину нарушали только их сапоги, чавкающие в грязи, и капли дождя, падающие с ветвей деревьев в траву.

- Что случилось потом? - сказал Кенни отеческим тоном, почти шепотом. – Только не торопись.

Сноу теперь тяжело дышал.

- Я думаю... Я испугался. Я бегал, выкрикивал его имя, но не мог его найти. Я не знаю, куда он пошел и что видел. То есть, я подумал... не знаю, на секунду я подумал...

- Скажи мне.

- Это безумие.

- Сынок, все это безумие.

Сноу набрал в легкие воздух, а затем выдохнул, как будто ему это было безразлично.

- Я думал, что видел... я не знаю... фигуру. Всего лишь на секунду.

- Фигура? Что за фигура? Человек?

Сноу продолжал облизывать губы.

- Отчасти... отчасти как человек... но немного сгорбившийся, понимаете? Его руки выглядели очень длинными, как... как...

- Как что?

- Как у обезьяны... очень длинные и раскачивающиеся.

- Да ладно, - сказал кто-то.

- Заткнись, - сказал Кенни.

Он оттащил Сноу подальше от остальных. Он хотел узнать, что видел Сноу, независимо от того, насколько безумно это прозвучит. Это потребовало немного времени, но Сноу повторил ему: оно передвигалось на двух ногах, как человек, но странно горбилось, словно обезьяна. Что, конечно, было безумием. Кенни не знал, что это. Воображение? Галлюцинация? В Висконсине нет проклятых обезьян, и он не верил в снежного человека или в подобную хрень. Может, медведь. Тяжело сказать. В тумане все кажется искаженным, особенно когда ты напуган, как Сноу.

- Я не знаю, что я видел, сэр, просто не знаю. Как я уже сказал, я испугался. Я потерял самообладание. Думаю, тогда я и вызвал подкрепление.

- Ты правильно сделал. Мы его найдем.

Но Сноу все еще качал головой.

- Вы не знаете это место, сэр. Вы не местный. Вы не знаете, что здесь творится.

Кенни жестом приказал одному из старших помощников увести его. Ему нужен был отдых, может быть, даже глоток виски. Когда Сноу уводили вверх по холму к автомобилю на дороге, Кенни просто стоял и думал о том, что он услышал. Думая об этом против своей воли.

Он посмотрел на Чипни.

- Скажи всем, чтобы действовали как при обычном поиске. Держитесь поближе друг к другу. Не хотелось бы кого-то потерять в этой проклятой каше. - Когда все остальные начали поиски, он повернулся к Хайдеру. – Что этот парень болтал про ферму? О чем это он? Насчет того, что я не знаю, что здесь происходит?

Хайдер глупо ухмыльнулся, как обезьяна, играющая на барабанах, не в силах сдержаться. Он облизнул губы.

- Он взволнован, Лу. Он не знает, что говорит.

- Я в этом не сомневаюсь, - сказал Кенни. - Так что рассказывай.

Хайдеру удалось подавить ухмылку.

- Ну, вы знаете, что это старая фермерская местность и все такое. Но большинство ферм стоят заброшенными долгие годы. Это довольно пустынный район. Люди сочиняют разные истории, если вы понимаете, о чем я.

Кенни наблюдал за лицом мужчины, считывая его мимику – небольшой тик в уголке его губ, бегающие нервные глаза. Он казался наполненным внезапной потребностью убежать, как маленький ребенок с полным мочевым пузырем.

Кенни зажег еще одну сигарету от окурка последней.

- Нет, не понимаю. Может, расскажешь мне.

- Ну, все эти леса и пустые поля, Лу. Они будоражат воображение. А те фермерские дома, разваливающиеся от гнили и запущенности...

- Ты имеешь в виду, что здесь водятся привидения?

Хайдер нервно рассмеялся.

- Нет, не совсем так. Не привидения. Беллак-роуд... понимаешь, люди не стали бы жить здесь. Они распускают слухи, что они что-то слышали или видели. Разные странные вещи. Просто чушь собачья, Лу. Если где-то в глуши есть заброшенная ферма, вскоре о ней начнут болтать всякое.

Кенни собирался продвинуться немного дальше, добраться до корня всего этого – потому что он должен был, и кто знает, может быть, каким-то небрежным образом он внесет вклад в расследование, - но тут по грязи зашлепал Чипни, его штаны и ботинки были покрыты листьями.

- Лейтенант, вам стоит взглянуть на это.

Кенни бросил сигарету и последовал за ним вглубь поля. Дождь превратил землю в текучую реку из грязи. По мере приближения туман рассеялся. Поисковая группа остановилась перед широким гладким камнем размером с диван. На нем был грязный след.

Кенни подошел очень близко, чтобы рассмотреть его в свете фонарей.

Это был человеческий след... или почти человеческий. Отпечаток босой ноги, но очень широкий, растопыренный. Но, возможно, это была просто грязь, которая придавала ему такой ненормальный вид.

Он взглянул на Хайдера.

- Кто, бога ради, будет здесь бегать босиком?

Но Хайдер только покачал головой, крепко сжав губы, как будто боялся сказать что-то не то. Что-то, в чем он просто не хотел признаваться.

Их было десять, они двигались сквозь влажную тьму, лучи их фонарей рассекали тьму, как мечи. Они двигались по боковой линии на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Местность была заполнена высокой некошеной травой и кустами, низкими заболоченными впадинами, заполненными покрытыми листьями лужами и обломанными ветками.

- Будьте осторожны здесь, парни, - говорил Хайдер. – Здесь довольно опасно. В глинистой почве слишком много дождевой воды, иногда образуются воронки... может затянуть человека на пять, десять футов, прежде чем он поймет, что к чему.

- Просто будьте внимательнее, - сказал Кенни, и теперь в нем начало зарождаться что-то отвратительное.

Глаза Хайдера расширились на его залитом дождем лице.

- Ага... здесь происходят странные вещи... это забавное место. Оно всегда было таким. Воздух просто забавный, наверно, у него... негативная энергия, я думаю.

Кенни внезапно остановился, колеблясь.

- Что случилось, шеф? - спросил Чипни.

- Ничего, - сказал он. - Вообще ничего.

Они продолжали идти. Никто ничего не говорил. Теперь было только слышно чавканье сапог в грязи. Кенни шагал осторожно, наполовину ожидая, что споткнется о бревно или подвернет лодыжку в чьей-нибудь норе. Через десять минут он уже начал идти увереннее, и казалось, что ему не нужно было думать о том, где он идет или на что наступает, потому что его ноги неслись на автопилоте, и они, казалось, знали это. Может быть, это был инстинкт.

Лес стал приближаться со всех сторон. Он был черным, мокрым и неоднородным, высокие ветки гремели на ветру, словно кости. Приземистые корявые кусты принимали неестественные фигуры, которые были высокими, как человеческие, и мешали поиску. Не раз Кенни казалось, что кусты движутся, и его поражало безумное, иррациональное ощущение, что они живые и разумные. Они двигались, стирали следы поисковой группы, дурачили людей и тасовали их, как карты, чтобы они никогда не смогли выбраться оттуда.

От таких мыслей горло пересохло, будто его набили пеплом.

Безумные мысли, конечно, но он не винил себя за то, что он чувствовал или за то, что чувствовали другие, за то, как их лица были натянуты и напряжены, как будто черепа под ними пытались выбраться наружу. В этом месте что-то было, и, как ни старайся, его нельзя было потрогать пальцем. Но оно было там. Это чувство в животе и голове, ползущее вверх по позвоночнику. Может быть, Хайдер был прав: может быть, дело в воздухе. Может быть, в нем было что-то негативное, настолько ненаучное, насколько могло быть таким.

Мне лучше взять себя в руки. Я не могу позволить парням увидеть, что я до смерти напуган. Но это правда. Я действительно напуган, и, честно говоря, не знаю почему.

Это было похоже на то, как будто с известной вселенной сняли кожу, и он смотрел поверх ее края, зная, что в этой бездонной тьме есть что-то, что сведет его с ума, если он это увидит.

Он подумал, что если бы он был там один, то с криком скрылся бы уже в ночи.

Опять же, это не имело смысла, но оно было там, скручиваясь внутри него с мрачным ожиданием.

Некоторые из его людей тоже забеспокоились. Они начали нервно шептаться, чтобы нарушить тишину. Один из них что-то напевал себе под нос. А Хайдер, проклятый тупой ублюдок, продолжал тарахтеть, как машина без тормозов. Говоря о том, как домашний скот иногда забредал в сторону Беллак-роуд, и его никогда больше не видели, за исключением, может быть, костей, которые обнаруживали в июле.

Он боялся, и Кенни знал это, но он все еще не испытывал к этому парню особой симпатии.

Он был младшим шерифом и, согласно законам штата, вторым по рангу офицером правоохранительных органов округа, лидером. А здесь он рассказывал страшилки и будоражил патрульных и офицеров. У Кенни возникло маниакальное желание врезать ему прямо в челюсть.

Но его болтовня была вызвана стрессом.

Стресс мог нарастать, становиться больше, раздуваться, ища способ вырваться наружу.

И стресс был ужасным. Сырость, туман, прохладное дыхание ночного воздуха. Тьма, движущаяся вокруг них. Кенни чувствовал это, как и все остальные. Он продолжал видеть фигуры, крадущиеся вокруг них, слышал приглушенные звуки, как будто кто-то или что-то изо всех сил старалось не выдать себя преждевременно. И все это пробрало его до костей, застряло в его животе гудящей, почти электрической массой ужаса.

Туман сочился из земли, как клубы дыма. Он был плотным и извилистым, слегка светящимся. Покачивающиеся лучи фонарика, казалось, отражались от него, наполняя местность сюрреалистическим лунным светом. Он взбирался по их ногам и поднимался все выше и выше, скрывая пейзаж, как зловещая пелена.

Мужчины перестали двигаться. Там что-то было, и все они чувствовали это глубоко внутри себя. Что-то зловещее и безымянное, но жестокое. Волосы на шее Кенни встали дыбом, кожа на лице стала липкой и туго натянулась. Его глаза были широко раскрыты и не мигали, его голос был сжат потоком черного льда.

Хайдер заговорил своим высоким девичьим голосом:

- Была... у парня была ферма к югу отсюда, и что-то... начало происходить... что-то случилось с его коровами...

- Тихо, - сказал Кенни, воздух вокруг него был горячим и холодным. Просто воздух, конечно, но внезапно наполненный жизнью, незаметным движением, чем-то странным.

Хайдер издал низкий горловой стон.

В ряду деревьев слева от них послышался шум, и они заметили там движение, активность. Потрескивал подлесок, трескались палки и раздавался странный шорох, как будто кто-то тряс дерево. Все были неподвижны и напряжены.

Кенни почувствовал, как по его лбу стекает пот, услышал гудение в ушах, которое, как он знал, было неистовым потоком его собственной крови. Теперь казалось, что вокруг них повсюду шумы – плывущие, волочащиеся звуки. Придвигающиеся ближе, отдаляющиеся, кружащиеся, как петля. И он думал, что в любой момент сейчас, что бы это ни было, должно проявиться, и что-то скрытое глубоко внутри него сказало ему, что он не хочет этого видеть, он не хочет смотреть на это, потому что если он посмотрит, если он посмотрит...

Ну, он просто не знал, что тогда будет.

Он почувствовал неприятный запах, похожий на смрад гниющих овощей в подвале. Густой и резкий запах затхлого помещения. Запах сырости, потайных мест и зловонного разложения.

- Забавные звуки, - буркнул Хайдер себе под нос. - Здесь всегда раздаются смешные звуки.

Кенни взглянул на него, и он заткнулся. К счастью. Все и так были напряжены до предела.

- Шеф... похоже, они вокруг нас, - сказал Чипни.

- Это потому, что они вокруг нас.

Неудивительно, что Сноу был так напуган. Здесь было ужасно. В этом месте было что-то совершенно неестественное. Но если бы кто-то спросил его, что именно, он бы не смог ответить. Звуки движения были повсюду... хлюпающие звуки, шаги по грязи и плескание по лужам.

Он начал думать о том, что может быть там.

Каким бы безумным это ни было, он не думал, что это были другие люди. И он не думал, что это животные. Что сказал Сноу? Вроде, человек... но немного сгорбленный. Он утверждал, что видел именно это. Что-то сгорбившееся с длинными руками, как обезьяна.

Господи, это безумие.

Его уши начали улавливать другие шумы, и он подумал, не слышал ли он их все время. Сначала он не мог понять, но когда оно окружило их, да, тогда он понял. Дыхание. Мокрое, затрудненное дыхание, как у человека, всасывающего воздух через полный рот гниющих листьев. Это было повсюду вокруг них. Были и другие шумы: пронзительные, перекатывающиеся звуки, высокий и странный шепот.

А потом постепенно все растворилось в ночи, в тумане, и остались лишь они, десять человек, молчаливые, как памятники, ждущие и ждущие. Все звуки стихли. Остался только шум дождя, падающего с деревьев. Ветер. Звук сердцебиения. Скрип кожаных ремней Сэма Брауна.

- Ничего страшного, - сказал Хайдер с огромным облегчением. - Ничего, кроме наших собственных шумов, обернувшихся против нас. Здесь все звучит забавно. Туман искажает звуки. Конечно. Однажды я охотился на оленей и мог поклясться, что что-то большое преследует меня через лес. Но это были только мои собственные звуки. Вот и все, больше ничего.

Никто на это не купился, но чем меньше было сказано, тем лучше.

Они двигались дальше и держались друг за друга, обходя живые изгороди, заросли и заболоченные лощины, которые угрожали поглотить их целиком. Все молчали, и Кенни знал, что одно слово, всего одно его слово, и многие из них вернутся назад, и на этом все закончится. Но этого нельзя было допустить. Только когда он выяснит, что здесь происходит.

Исцарапанный ветками и прутьями, промокший до колен, он начал видеть что-то, похожее на древний фундамент, заложенный в земле. Обломки были почти полностью покрыты дикой растительностью. Слева он увидел стену, построенную на склоне холма, но больше было похоже, что она торчит из земли, как гнилой зуб. Разрушенные остатки башни или бункера. Из-под земли поднимались потрескавшиеся, покрытые изморозью плиты. Вокруг них вырисовывались холмы, похожие на перевернутые чаши, - вещи, которые не могли быть естественными.

- Что это за место? - спросил Кенни Хайдера.

Хайдер продолжал сглатывать, его адамово яблоко подпрыгивало вверх-вниз, как будто в его глотке застряло сваренное вкрутую яйцо.

- Был здесь город... давным-давно, - это было все, что он сказал.

Кенни увидел покрытую виноградной лозой стену из известнякового блока на склоне холма, темный и почти обрушившийся вход в дверной проем. Где-то в лесу были другие строения, покосившиеся и разрушенные, другие разрушенные фундаменты и наклонные конструкции, затерянные в путанице леса.

Фундаментов было больше. У некоторых из них росли вязы. Другие были подобны диким горшкам с семенами, из которых вырастали веточки листвы. Они остановились перед одним из них, достигавшим сотни футов, похожим на скелет какого-то колониального сарая. Они все еще могли различить обшарпанные ступеньки, ведущие в почерневший затопленный подвал. Они посветили над покрытой сгустками листьев поверхностью, и Кенни показалось, что на один безумный момент он увидел какое-то пожелтевшее лицо, смотрящее на них прямо из маслянистой разбухшей лужи.

Но потом оно исчезло.

Кто-то бросил камень, и он бесследно утонул.

Чипни и пара других офицеров прошли по уступу, направляя свои фонари на что-то вдалеке, похожее на круг надгробий, торчащих из земли. Сгорбленные и сломленные, они поседели от времени и покрылись лишайником и плесенью, а их основания были окутаны туманом.

- Ради всего святого, - сказал Чипни. - Что это за место?

Хайдер ответил:

- Мы должны вернуться назад. Риган не забрался бы так далеко... только не сюда.

- Может, наоборот, - возразил Кенни. - Если бы он заблудился в этом тумане, то, возможно, увидев это место, нашел бы убежище здесь.

Но это вызвало у Хайдера что-то вроде угрюмого смешка.

- Нет, нет. Он бы не пошел сюда. Только не сюда.

- Он мог бы, - сказал один из полицейских. - Он неместный.

Кенни остановился и закурил.

- Какое это имеет значение?

Хайдер только пожал плечами.

- Местные жители знают, что сюда лучше не приходить. Сюда никто не ходит.

- Почему?

- Почему? Здесь легко заблудиться. Эти старые руины опасны, очень опасны. Я не советую идти дальше. Нам лучше подождать до утра. Это будет разумно.

Кенни чувствовал, что другие, даже его собственные люди, полностью согласны с ним. Он сочувствовал им, потому что это проклятое место ему не нравилось больше, чем им, но полицейский пропал. Чем дольше он пропадал, тем меньше было шансов, что его найдут. Кенни не знал Ригана, но готов был поспорить, что у него есть семья. Поймут ли они, что поиск отменили из-за того, что... потому что мужчины испугались тумана?

Чертовски уверен, что они будут в ярости.

- Ты бы оставил здесь одного из своих? - Сказал он Хайдеру.

- Ну, нет, но...

- Что, если бы это был ты, младший шериф? Хотел бы провести здесь ночь в одиночестве?

- Нет... только не здесь. Не здесь.

Это заявление было чревато зловещим предзнаменованием, но Кенни не собирался подвергать его сомнению. Чем больше он узнавал о Хайдере, тем меньше ему нравился этот человек. Суеверный, боящийся собственной чертовой тени... он был не очень похож на мужчину и тем более на полицейского. Кроме того, может быть, Кенни не знал все сказки сумасшедших старых кумушек об этом проклятом месте – и он начинал подозревать, что их больше, чем несколько – но, привидения или нет, у них пропал человек, и он нашел какие-то руины, в которых он мог бы спрятаться, и он собирался это выяснить. Что Кенни хотел сделать, так это дать Хайдеру хорошее представление о фактах об этом месте, которые пугали его и местных полицейских. Но просто не было времени. Он продолжал думать о том, что там, в тумане... он знал, что это что-то нехорошее, но не хотел верить в эту чушь о привидениях.

Чипни и некоторые другие смотрели сквозь обломки, лучи фонариков сканировали наклонные дверные проемы и рухнувшие дерновые крыши, разрушающиеся стены и мощеные дорожки, разрушенные черными корнями деревьев. Повсюду ползали тени. Пустые окна были наполнены злобной искаженной тьмой.

Кенни стало интересно, как долго это место пустовало.

Столетия, - подумал он, - но возможно ли это?

Он предположил, что так и есть. Висконсин был заселен давно. Англичане построили форты в 17-м веке, и вокруг этих фортов строились города. Может быть, это остатки одного из тех городков.

Он и Хайдер пробирались через древнее кладбище с наклонными, увитыми плющом надгробиями и покрытыми мхом плитами – все выветренные, со стертыми надписями. Указатели заросли сорняками. Гротескные, мертвые и гнилые дубы болезненно растянулись вдоль рядов осыпающихся надгробий, венчающих мрачные склоны холмов, затонув в зарослях терновника.

Кенни не нравился запах этого места.

Здесь было бы нормально почувствовать запах старины и времени, запах разложения и гниения. Но то, что он почувствовал, было гораздо хуже – ощутимый испаряющийся смрад заражения. Он чувствовал... он не был уверен, но почти что-то вроде зловещего присутствия, сильного беспокойства, которое заставляло его либо повернуться и бежать, либо просто сесть и сдаться. Это не имело смысла. Оно иссушило его сердце, оставив его пустым и дрожащим внутри. Место казалось неестественным. Этого было не избежать. Это казалось неправильным, и из-за этого он чувствовал себя совершенно неправильным. Он ни на минуту не поверил, что это имеет какое-то отношение к Хайдеру и его намекам на диких призраков или на кого-то еще, черт возьми.

- Мы должны уйти, - сказал Хайдер высоким и беспомощным голосом.

Но Кенни покачал головой.

- Еще нет... здесь что-то есть... что-то...

- Значит, ты тоже это чувствуешь?

- Да.

Ведомые Кенни, они двинулись глубже в мумию деревни, через заросшие сорняками улицы, вверх по безлюдным холмам и вниз, в небольшие долины, где тени склепов покрывали больную землю, как черная кровь. Их фонари освещали причудливые искривленные фигуры в ранней траве, но никто не осмеливался всматриваться слишком внимательно. На вершине крутого склона, окруженного оголенными дубами, они нашли остатки гниющего дома из серого камня, покрытого узлами из увядших лиан. Сквозь покосившийся, словно кричащий, дверной проем доносился ужасный запах разрушенных гробов и костей в заплесневелых саванах, как горячее кислое дыхание умирающего.

- Давай посмотрим, - сказал Кенни Хайдеру, сказав остальным подождать снаружи.

Хайдер, не мигая, смотрел на лежащую перед ними солому, смотрел на нее, как на какой-то выдолбленный череп, шепчущий секреты, и покачал головой.

- Лучше не надо, - сказал он сухим, как пепел, голосом. - Мне все это не нравится, и я не боюсь признаться в этом.

- Тогда я один пойду, - сказал ему Кенни. - Оставайся здесь, осмотрись и поищи свои яйца...

Хайдер схватил его за руку и развернул. Он оказался на удивление сильным.

- А теперь послушай меня, мистер гребаный детектив. Ты не из этих мест и не отличишь собачьи какашки от алмазов. Ригана здесь нет. Если хочешь, начнешь поиск утром, хорошо, но сейчас давай спасать свои задницы, пока еще можем.

Кенни высвободил руку.

- Я не знаю, что за представление с привидениями ты здесь устраиваешь, Хайдер, но я должен проверить все здесь. А теперь начни вести себя как полицейский или убирайся к черту с моих глаз. Я с тобой потом разберусь.

- Черт возьми, Кенни, не тупи. Здесь мы в опасности. В настоящей опасности.

Кенни оттолкнул его и нырнул в низкий дверной проем. Атмосфера внутри была похожа на гнетущую оболочку заразы и вырождения. Держа перед собой фонарик, он карабкался по обломкам упавших стен, пробираясь сквозь пыль и бесчисленные кучи мертвых листьев. Сквозь решетчатые балки над головой его заливал тусклый лунный свет. Он очутился на наклонном полу из потрескавшихся плит, который тянулся футов на тридцать, прежде чем полностью упасть в подвал. Внизу были груды щебня и черная вода, в которой что-то виднелось.

Он услышал, как Хайдер приближается к нему сзади, как он и предполагал.

- Посмотри на это, - сказал Кенни, направив свой фонарь на затопленную яму.

На поверхности стоячей лужи болтался череп без челюсти, облепленный мокрыми листьями. Кости грудной клетки, тазового пояса. Десятки других.

- Как будто какая-то куча мусора, - сказал он.

Но Хайдер отвернулся, отказываясь обсуждать это.

Кенни закурил еще одну сигарету. Его пальцы дрожали, когда он поднес зажигалку к кончику сигареты и выпустил дым. Его нервы были напряжены. Но он не хотел, чтобы Хайдер знал об этом. Он не хотел, чтобы он хотя бы даже на мгновение подумал, что он такой же суеверный идиот, как и он.

- Значит, это место должно быть населено привидениями?

Хайдер вздохнул.

- Я этого не говорил, так ведь?

- Забавно. Такое место... должно быть естественным магнитом для подростков. Но я не видел ни граффити, ни пивных банок. Ничего такого. Как ты объяснишь это?

- Те, кто знает об этом месте, знают, что сюда соваться не стоит. Я уже тебе говорил.

- Я тебя внимательно выслушал. И сейчас тоже.

- Я называю это здравым смыслом.

Кенни выпустил дым в сырой воздух.

- Но что именно говорят? Местные, что они говорят?

Хайдер – его лицо казалось бескровным в свете лучей фонарика – сказал:

- Когда я был ребенком, мы иногда днем, набравшись храбрости, приходили сюда. Например, взять кирпичик в доказательство того, что ты был здесь. Вроде этого. Здесь всегда было плохо... люди здесь слышат, видят разное. То, что они не хотели бы видеть.

- Призраки?

- Нет... не призраки. Не совсем.

Кенни рассматривал стену возле того, что могло быть очагом. Он увидел что-то нацарапанное на камне, какие-то странные символы. Похоже, это не были буквы, по крайней мере, те, которые он видел раньше. Были и другие вещи, но за много лет они были уничтожены дождем, снегом и солнечным светом. Но что его действительно заинтересовало, так это отметки, сделанные на полях гравюр – глубокие колеи, похожие на зубцы садового лопатки.

Кенни провел по ним пальцами.

- Что ты об этом думаешь?

Хайдер только покачал головой.

- Пожалуйста, - сказал он, и его лицо покрылось каплями пота. - Пойдем, просто уйдем отсюда.

Кенни решил, что уже пора.

Им потребовалось около пяти минут, чтобы выбраться из деревни. Еще пять, чтобы черный лес скрылся из виду. И все это время Кенни думал, думал. Думал, что что-то ужасное случилось с этими закрытыми ставнями руинами, что-то ужасное, происходящее до сих пор. Это место было осквернено, отравлено до самых корней. Сам мозг деревни был прогорклым и зараженным, его кровь стала черной и токсичной, как желчь. И кто угодно мог выпятить грудь и притвориться, что не чувствует этого, но оно было там. Отвратительное физическое присутствие.

Знающее, живое и смертоносное.

Когда они спускались обратно в туманные влажные низины, вокруг них текла грязь, со всех сторон громоздились оголенные кусты, похожие на деформированные скелеты, и никто не произнес ни слова. Они шли бок о бок и смотрели друг на друга, не улыбаясь и не хмурясь. Просто испытывая облегчение от того, что они не одиноки. Они задавались вопросом, как объяснят все это на следующий день при ярком солнечном свете, как смогут оправдаться за то, что они чувствовали этой ночью, когда инстинктивный страх и детский ужас вытеснили разум и логику.

Они продолжали идти, и туман окутывал их ужасным флёром танцующих призраков. Окружающая местность была наполнена странными едва различимыми фигурами и таинственными шорохами, которые прекращались каждый раз, когда кто-нибудь осмеливался посмотреть в сторону странных звуков.

Кенни вспотел, несмотря на влажный холод.

Он чувствовал, как пот бежит по его спине, скапливается на лбу. Его ладони стали скользкими. Он продолжал слышать звуки – то слева, то справа, то прямо перед ними, то позади них. Это сводило с ума. Когда он останавливался, чтобы прислушаться, сразу становилось тихо, как в могиле.

Он ожидал увидеть что-то в любой момент. Что-то злобное, выскакивающее на них из тени.

Хайдер снова заговорил, уверяя всех, что это просто олень. Какой-то большой олень копошится там, в болотах. Больше ничего, не о чем беспокоиться. Но по его голосу было понятно, что он пытался убедить в этом самого себя... но безрезультатно.

Кенни показалось, что он заметил впереди неясную фигуру, истекающую кровью, но затем она исчезла.

Один из помощников шерифа сказал:

- Господи, вы это видели? Что это было?

И Хайдер начал отвечать – он всегда отвечал быстро – но затем закрыл рот, когда что-то приблизилось к ним из загрязненного эктоплазматического тумана... звук.

Шепот.

Не просто один или два бестелесных голоса, как раньше, а десятки, может быть, сотни голосов, шепчущихся и шепчущихся, перекрывающих друг друга. Стена жуткого шипения поднималась и опускалась, эхом разносясь в воздухе. Можно было расслышать отдельные голоса, но разобрать, что они говорили, было невозможно.

Кенни и остальные замерли, не двигаясь. Изредка можно было услышать, как кто-то дышит, кто-то приглушенно рыдает, кто-то стучит зубами. Сам Кенни чувствовал себя так, будто его залили бетоном и дали ему застыть. Он думал, что в любой момент провалится сквозь влажную корку земли, погрузится в какую-то темную бездну, как тонущий океанский лайнер.

Шепот стих, как будто он исходил откуда-то издалека, а затем снова обрушился на них, как бумеранг, злобный и губительный шум бесчисленных голосов, шепот, шепот, шепот. Теперь он был таким громким, таким ужасным, что, казалось, доносился до них через усилитель.

- Что это, черт подери, такое? - потребовал ответа Чипни.

Мужчины начали двигаться кругами с оружием наготове. Растерянные, напуганные, может быть, даже обезумевшие. Они что-то бормотали себе под нос, а один офицер цитировал Розарий. Сработало стадное чувство. Дисциплина распадалась, как клубок пряжи, и они натыкались друг на друга и спотыкались в море холодной грязи, пытаясь держаться вместе, но разбредаясь в разные стороны.

Кенни тоже это чувствовал. Казалось, что плоть на его яйцах буквально сжимается, прячется, пытается втянуться внутрь, чтобы ее содержимое нельзя было найти, причинить ему боль. Чтобы нельзя было отобрать это у него.

- Держитесь вместе! - крикнул Хайдер слабым и испуганным голосом. - Мы... мы должны держаться вместе и идти строем. Вы не понимаете? Все, что к нам приблизится, мы расстреляем, застрелим к чертовой...

- Заткнись! - рявкнул Кенни. - Захлопни свой проклятый рот!

Он слышал это так же, как слышал раньше... или думал, что слышал... неуловимое, разумное движение, которое прекратилось, когда они остановились, словно нечто воспользовалось шумом поисковой группы, бредущей через грязь, чтобы подобраться к ним ближе, ближе. Но теперь оно уже не беспокоилось о том, чтобы прятаться. Оно приближалось, приближалось к ним. Это было похоже на то, как будто сотня человек в резиновых сапогах движется через болото – хлюпающие звуки. И эти звуки сопровождались прерывистым хриплым дыханием, обрывками мрачного шепота.

Грязь, казалось, становилась все глубже, как зыбучий песок, а туман становился гуще. Оно кружилось вокруг них, покрывало их, двигалось в призрачном и монастырском тумане, окутывая их пеленой сырости. Мужчины спотыкались, пытались сориентироваться, но в замешательстве постепенно расходились в разные стороны.

И Кенни подумал: Конечно, идиот! А ты этого не ожидал? Оно именно этого и добивается! Что бы мы ни преследовали, оно хочет, чтобы мы рассеялись, разошлись. Как львы, пасущие стадо газелей, они нападают на отставших...

И он знал это, но не мог что-либо с этим поделать.

Он закричал, пытаясь сплотить своих людей, но ни один голос не мог унять то смятение и ужас, которые разъедали их единство. И это было наихудшим из возможных вариантов: ни командования, ни дисциплины, ни целостности подразделения, все стабильно летело к чертям, пока осталось не десять человек на этих сырых полях, а десять маленьких мальчиков, потерявшихся, напуганных и сбитых с толку. Он знал, что глубоко внутри каждый мужчина – мальчик, а каждая женщина – маленькая девочка. И ничто не поможет истинной сущности завладеть человеком быстрее, чем этот холодный металлический страх. У него появилось самое тревожное чувство, и все, что скрывалось в тумане, слишком хорошо это знало.

Это было то, чего они хотели.

Точно так же, как они воспользовались преимуществом ночи, тумана и однообразного ландшафта, чтобы вывести поисковую группу сюда, в эту зияющую лощину, где грязь была прохладной, туманной и голодной, пытающейся затянуть человека себе в брюхо...

Кто-то закричал, и Кенни увидел одного из помощников шерифа – Копецки, - подумал он, - по пояс в воронке, борющегося, словно мастодонт в яме со смолой. Он бился, корчился и боролся с трясиной, и это только глубже погружало его в глотку дыры. Несколько полицейских попятились прочь, чтобы их не затянуло вниз, но остальные попытались добраться до него и вскоре тоже завязли, как телята в навозе.

Кенни тоже попытался, провалившись одной ногой по колено в болотистую грязь.

Звук шагов, приближающихся к ним сквозь туман, стал громче. Оживленный, быстрый звук. Человеческие звуки или чего-то еще хуже идеально подходили к этой ситуации. Он знал, что они нанесут удар сейчас. Сейчас, когда поисковая группа погрязла в грязи, попала в ловушку, застряла, как борющиеся насекомые на липкой бумаге.

Господи, я это чувствую. Это вот-вот должно произойти.

Вокруг них кружил шепот. В тумане двигались с удивительной скоростью и ловкостью отвратительные сгорбленные фигуры. Они не только дышали и шептались, но издавали и другие звуки – кряхтение и стоны, высокий визг, который был слишком похож на звук разъяренных кабанов.

Копецки по грудь завяз в этом ужасном голодном болоте, лицо его было мокрым и заляпанным грязью. Он смотрел по сторонам огромными и немигающими глазами, его рот вопил и завывал, и... и на глазах у его коллег из сочащейся грязи вышла пара гротескных белых рук, пальцы без костей обвились вокруг его горла, словно щупальца какого-то батипелагического ужаса, и он исчез, оставив наверху лишь несколько надутых пузырей. И все произошло так быстро, что никто не был точно уверен, что эти губчатые, выбеленные штуки вообще были руками.

Вот и все.

Они потеряли его.

Когда Копецки открыл глаза, он был один в грязи и темноте. Он пытался все обдумать, пытался собраться с мыслями. Они шли через поле, а потом... а потом из тумана вышли эти фигуры. Совсем не человеческие фигуры. Нет, они были неестественные, дегенеративные, гротескные. Потом его затянуло в яму.

Тебя не затянуло, тебя затащили туда.

Вот тогда и началась паника.

Он попытался подняться на ноги, но грязь была скользкой, как какой-то полужелатиновый ил. Пахло трупной слизью. Рвота, невероятная рвота, желтая и старая вонь, которая заползла в его горло и утрамбовалась в животе. Ему удалось наконец встать, и он тут же ударился головой о земляную крышу коридора. Торчащий корень чуть не оторвал ему ухо.

Он был в туннеле.

Подземное пространство, созданное для гномов или пещерных людей. Он отчаянно ощупал свой пояс. Да, пистолет еще был с ним, но его рация пропала. В любом случае, от нее не было бы пользы в этой стигийской дыре. Он возился с поясом, пока не нашел свой маленький фонарик, затем поблагодарил Бога за то, что он взял его. Он также поблагодарил Бога за то, что не страдал клаустрофобией.

Он зажег фонарь.

В туннеле была непроглядная темнота.

Там, наверху, такой небольшой фонарь осветил бы помещение площадью пять или шесть футов, но здесь он светил как прожектор. Настолько в туннеле было темно.

Да, туннель со стенами из земли. Он не видел отверстия наверху, но, должно быть, где-то должен был быть выход. Он полагал, что провалился в дыру сверху, но не обнаружил ни единой дыры.

Хорошо. Просто думай. Не паникуй, а думай.

Он направил свет на грязный пол и увидел что-то похожее на следы волочения, исчезающие вдалеке. Должно быть, он потерял сознание, когда упал. Да, должно быть, так оно и было. Затем он, не совсем очнувшийся, отполз так далеко, руководствуясь одним лишь инстинктом, просто прокладывая себе путь вперед, как крот.

Он просто вернется туда и выберется отсюда.

Вот и все.

Это все, что нужно было сделать.

Он начал двигаться обратно по проходу, изо всех сил стараясь не думать о том, для чего был предназначен этот туннель и кто его вырыл. Думать о таких вещах – плохая идея. Туннель, казалось, плавно изгибался вправо под пологим углом. Мало что можно было разглядеть, кроме корней деревьев, грязи и стоячей воды, по которой он проползал или скользил, как ребенок, ползущий на животе. В туннеле стояла горячая и загазованная вонь. От этой вони у него пересохло в горле, хотя он был мокрым и грязным с головы до ног, его форменные штаны промокли, ботинки были полны грязи, а рубашка была измазана засыхающей глиной.

Но в горле сухо. О черт, да, максимально сухо. Как будто я вдыхал костную пыль и пепел.

Проход начал расширяться, и он почувствовал надежду.

Я выберусь из этого дерьма. Вот увидите.

Это был оптимизм, который, по его мнению, не был ни нереалистичным, ни неуместным. Позитивный настрой был сейчас важнее всего. Если он сможет удерживать свое настроение в позитивном русле, его разум отреагирует соответствующим образом и найдет выход. Если же позволит отчаянию овладеть собой, то запаникует и сойдет с ума, копаясь в грязи и темноте. Этого нельзя было допустить. У него были жена и сын. Ему нужно было вернуться к ним. Кроме того, другие будут землю рыть, чтобы найти его. Но они не смогут сделать это в одиночку; им нужно было помочь.

Он двинулся дальше, ползя по туннелю.

Время от времени он останавливался и прислушивался. Он не знал зачем, но это казалось необходимым. В глубине души он сказал себе, что это было для того, чтобы его спасатели быстрее нашли его. Может, отчасти это было и так. Но страшная правда заключалась в том, что он вырос в Хеймаркете и знал эти истории, как и все. Безумные вещи о подземной сети туннелей и, что еще хуже, о том, кто их проложил.

Он снова остановился, дыша медленно и ровно, воодушевленный собственной храбростью, своим хладнокровным мышлением. Он прислушался и ничего не услышал, кроме звука капающей воды и иногда падающих комков грязи.

Боже, это похоже на саундтрек к старому фильму или что-то в этом роде.

Теперь, когда проход стал шире и выше, он пошел прямо, но как бы сгорбившись. Воды стало больше, теперь она была выше носков его ботинок, но это его не тревожило. Это то направление, откуда он пришел, и это могло вернуть его обратно.

Подождите, скоро он расскажет людям, что был внизу...

Вот черт.

Он посветил вокруг, и нельзя было ошибиться в том, что он увидел. Из изогнутых стен из красной глины торчали скелеты, пять или шесть из них все еще были сочленены засохшей грязью. Они выглядели так, будто пытались выползти на свободу, и на мгновение, когда его сердце сжалось в груди, он подумал, что именно это они и делают сейчас.

Но нет, они давно умерли.

Пожелтевшие и высохшие, крошащиеся от старости. Они пробыли там долгое время и выглядели странно, похожие на иссохшие кукурузные початки, когда он уловил их краем глаза. Встревоженный, он попытался подавить панику, которая поднималась внутри него, как желчь. Каким бы ужасным ни было открытие, они были совершенно безвредными костями.

И у тебя нет времени на страх. Если поддашься панике, то будешь выглядеть точно так же, как они, через месяц в этой проклятой дыре.

Он двинулся дальше.

Копецки понял, что проход постепенно уходит вниз. Он уводил его глубже в черные недра земли, и осознание этого зажгло в нем первобытный страх. Его кожа натянулась, лицо и шею начало покалывать. Он замер, не зная, что теперь делать. Фонарь задрожал в его руке. Сверху капала вода и текла по его лицу, как слезы. Он начал ощущать последствия изоляции, мучительной клаустрофобии. Он тяжело дышал, как будто воздух был отравлен. Стены, казалось, давили на него. Всего на одну секунду ему показалось, что они движутся.

Он продвинулся дальше по коридору.

Господи, он просто продолжал спускаться все ниже и ниже. Наклон туннеля был постепенным, но чем дальше он шел, тем выше поднималась коричневая плещущаяся вода, пока не дошла почти до его колен. Но фонарь показал ему, что он снова открылся. Он пройдет как можно дальше, прежде чем повернуть назад. Он увидит то, что сможет увидеть... даже если это будут просто старые кости.

- Все в порядке, - сказал он себе. - Просто держи себя в руках.

Копецки немного расслабился. Он не мог позволить воображению овладеть собой. У него был фонарь, а еще пистолет. Стены не приближались к нему, и воздух был прекрасен. Сам факт наличия воздуха был доказательством того, что эта сеть туннелей где-то связана с поверхностью.

Теперь он почти не чувствовал запаха газообразной вони.

Он подумал, что спустя какое-то время можно привыкнуть практически к чему угодно.

Он заставил себя двигаться дальше, пока не оказался в комнате, достаточно высокой, чтобы выпрямиться в полный рост. К тому времени вода стала выше колен и при этом постоянно поднималась. Кроме того, вода капала сверху. Все, что он мог слышать, это капли, постоянно падающие в лужи вокруг него.

Он пошел дальше.

Проход снова начал сужаться, пол продолжал уходить вниз. Он продолжал идти, пока вода не достигла его бедер. Ему это не понравилось. Он не видел впереди никаких признаков света, например, из отверстия сверху, только тяжелое полотно тьмы, которое было черным, вязким и пахло канализацией. Впереди снова открылся проход, но только в лужу мутной воды, которая казалась глубокой.

Нет, черт возьми, он туда не спустится.

Пора возвращаться.

Он направил свет в ту сторону, откуда пришел. Да, идти в этом направлении было более обнадеживающе. По крайней мере, туннель постепенно поднимался выше, и там было меньше воды. Он подумал, что не мог забраться слишком далеко под поверхностью. Хуже того, он собирался выбираться наружу, как крыса.

Он услышал всплеск позади себя.

В его животе свернулся сгусток белого страха, и он быстро обернулся. Всего на несколько секунд свет фонаря отразился от чего-то, что выглядело как десятки сверкающих белых глаз. Он чуть не уронил фонарь, и из его горла вырвался сдавленный крик. Когда он вернул контроль над собой, он направил луч обратно туда.

Ничего.

Просто темный бассейн с грязной водой. На его поверхности играла рябь, и он не хотел знать, что нарушило спокойную поверхность воды. Он повернулся и продолжил двигаться дальше. Он прошел футов десять, когда снова услышал всплеск, эхом разносящийся из бассейна, и его кожа стала тугой, как резина. Он снова включил свет и ничего не увидел.

Это твои нервы, это твои чертовы нервы.

Он вдохнул и выдохнул, повернулся назад... и вскрикнул.

Движение.

Просто намек на движение. Когда он снова включил свет, он увидел, как мимо пробежала фигура, похожая очертаниями на темного эльфа. В его сознании возник искаженный образ сгорбленной черной кошки, идущей на задних лапах, в то время как передние лапы свисали на уровне груди.

Он поводил фонарем дрожащими дугами, но ничего не увидел. Тем не менее, он не стал рисковать. Копецки был копом с коповским чувством реальности. Он не верил в страшилки, но он вырос на местных суевериях и жутких историях. Его полицейское чутье подсказало ему, что нужно проявить осторожность, и он вытащил свой 9-миллиметровый "Кольт" из кобуры.

Он двинулся дальше; проход сужался.

Глиняные стены были утрамбованы, потолок был наклонен вниз. Ему на голову капала вода, отчего кожа его головы казалась мокрой и маслянистой. Корни деревьев тянулись вниз, как мертвые пальцы. Один задел его шею сзади, и он чуть не закричал. Он двигал фонарем, осматриваясь сзади и спереди. И пока он оглядывался, он увидел что-то, что заставило его вскрикнуть.

Лицо.

Опять же, он увидел его всего на секунду, но это определенно было лицо, белое и ухмыляющееся, которое выглядело опухшим, как будто от укусов насекомых. Его глаза вылезали из орбит, как белые яйца, огромные и невидящие.

Он автоматически нажал на курок "Кольта" и сделал в его сторону два выстрела. Попал или нет, он не знал. Он повернул фонарь, и лицо исчезло. Его не было ни перед ним, ни позади него. Оно просто исчезло, как призрак.

Он снова почувствовал движение.

В панике Копецки посветил фонарем во всех направлениях, ища цель, все, что могло бы развеять его страх. Он услышал плеск воды в бассейне дальше по коридору. На мгновение заметил что-то вроде огромного белого паука, уплывающего прочь. Он выстрелил. Что-то коснулось его шеи. Он повернулся и выстрелил.

Они были вокруг него, и он знал это.

Но они были настолько быстры, так хорошо адаптированы к окружающей среде, что у него не было ни единого шанса против них. Он выстрелил еще дважды по прыгающим теням. Белая рука налетела на него, как пятно в темноте. Прежде чем он успел даже поднять пистолет, по его щеке прошлись узловатые серые когти, и кожа повисла на лице лоскутом.

Ему нужно было пространство для боя, но туннель был тесным и замкнутым.

Еще один напал на него, но на этот раз он услышал его и ударил рукояткой пистолета по голове, прежде чем она достигла его. Тварь взвизгнула и исчезла. Ее голова была мягкой, как шляпка гриба.

Копецки сделал еще один выстрел, а затем пополз по воде на четвереньках, пока они приближались к нему. Если бы он смог добраться до того места, где нашел скелеты, у него было бы пространство для сражения. Но они не собирались этого допустить, потому что он был намного больше их, а его размер и сила делали его опасным на открытой местности, где он мог использовать эти преимущества в своих интересах.

Они бросились на него, разрывая, царапая и кусая.

Он чувствовал, как их шершавые маленькие руки касаются его лица, чувствовал на себе их бледные и напоминающие тела рептилий туловища. Он бил по ним, стрелял в них, бил их вслепую, но все было бесполезно. Один из них уткнулся лицом в его горло и оторвал кусок окровавленного мяса, вызвав фонтан крови.

Он закричал.

Послышались булькающие звуки.

Затем он уронил фонарь. Он был водонепроницаемым и плавал в волнующейся воде, отбрасывая на поверхность странное сияние, отражающееся от стен. Он дергался и сопротивлялся, но они продолжали терзать его, пока не вспороли его кожу в дюжине мест. Потом они взобрались на него, как голодные крысы, кусая и разрывая, как будто хотели зарыться в него. Он выстрелил в последний раз, попытался оторваться, кричал от ужаса и боли, но не смог ничего сделать.

В отблеске света он понял почему.

Он не мог нажать на курок, потому что его пальцы исчезли, полностью изжеванные.

Потом он увидел их. Это были маленькие первобытные существа, обнаженные, с бледной и странно испещренной кожей. Это были альбиносы, жившие в темноте, размножавшиеся в ней, как пещерные крысы. Их глаза были выпуклыми и белыми, в кроваво-красных глазницах, рты овальные, как у морской миноги, десны розовые и с кривыми желтыми зубами. С их черепа свисали волосы, бесцветные, закрученные в жирные комки, как круглые черви.

Нападая на него, они издавали свистящие звуки, и их еще больше выползало из стен туннеля, как роющие черви.

Он закричал, его кровь превратилась в розовую волнующуюся жидкость вокруг него.

Он уставился в их жестокие нечеловеческие лица в последний раз. Это было последнее, что он увидел, прежде чем они вырвали его глаза, разрывая связки зрительных нервов.

Наверху было не лучше.

Беспорядок превратился в хаос, и каждый был сам за себя.

Бойцы и помощники шерифа врезались друг в друга, палили во все стороны, и люди кричали, кричали. Вокруг плясали лучи фонарей, нацеленные на небо, на землю, в туман. Кенни пытался собрать их вместе, но кто-то врезался в него и толкнул в грязь, и Кенни поспешно выбрался из трясины, боясь, что его затянет вниз, как Копецки.

Что-то быстрое и расплывчатое белого цвета схватило одного из патрульных и утащило его в туман. Кенни не мог даже честно сказать, что это было, но в его сознании отложился странный образ: что-то похожее на высокую белую обезьяну с копной таких же белых волос, скрывавших его лицо.

- СМОТРИТЕ! - услышал он крик Хайдера. - СМОТРИТЕ! ОНИ ВЕЗДЕ!

Кенни развернулся со своим пистолетом наготове и увидел, как из грязи вылезло еще больше белесых рук, когда существа снизу начали выползать из коричневой грязи, словно трупные черви, белые и омерзительные.

На Кенни навалился один из помощников шерифа, крича ему в лицо.

Кенни понял, почему он кричал: кожа его головы была почти полностью содрана, лицо превратилось в красную влажную маску, похожую на детский рисунок, нарисованный пальцами.

Хайдер был прав: они были повсюду.

Кенни увидел круг белых размытых лиц; скачущие, прыгающие фигуры. Помощника шерифа увлекла в туман длиннорукая тень. Еще двоих затянули в грязь бледные, искривленные и деформированные существа. Получеловеческие фигуры вылезли из почвы, как черви из своих нор, и так же быстро исчезли.

Вокруг грохотали беспорядочные выстрелы, и было абсолютным чудом, что никто не поймал пулю.

Одна из тварей прыгнула в сторону Кенни.

Он увидел полосу красных ногтей перед своим лицом и выстрелил в существо три раза, пока оно не упало замертво.

Еще одно вырвалось из темноты, и костлявая белая рука, покрытая пульсирующей дряблой плотью, схватила Кенни за руку. Он взвизгнул и выстрелил в мерзкую тварь с отвратительной мордой. Он услышал, как рукоятка его 9-миллиметрового "Браунинга" с такой легкостью погрузилась в эту мясистую массу, что ему показалось, что под кожей существа нет никаких костей. Он отстранился, а затем схватил его за руку... и оно рвануло прочь, нырнув в море грязи.

И исчезло.

Таинственного существа и след простыл, остался лишь лоскут белой плоти в руке Кенни, плоти, которая извивалась, как будто она была заполнена личинками насекомых.

Он отбросил его и побежал, пробиваясь сквозь трясину.

Его чуть не сбил с ног один из бойцов, и вскоре он увидел почему. Что-то цеплялось за него, что-то, что он сначала принял за дикую кошку – может быть, рысь или просто огромный кот. Оно вцепилось в шею помощника шерифа, как пиявка, крепко вонзив когти в его горло. Кенни протянул руку, чтобы отдернуть его, ожидая почувствовать, как его рука сжимает грязный мех, но вместо этого он почувствовал рваную опухшую плоть, которая рассыпалась под его пальцами, как мокрая газета. Когда он отдернул руку, в его пальцах запутались ленты рваной плоти.

Кенни услышал рычание посреди всей суматохи.

Он повернулся и увидел... там стояло что-то, только это было не что-то, а ребенок или что-то очень похожее на него. Он был маленьким и костлявым. К его лицу прилипли длинные белые волосы, покрытые грязью и сточными водами. Он потянулся к нему крючковатыми пальцами, яростно шипя на него. Что-то в его голове кричало ему, что это не ребенок, по крайней мере, не из этого мира, а какой-то ужасный маленький гоблин, который пришел, чтобы вырвать его истекающее кровью сердце с корнем.

Он нажал на спусковой крючок больше от шока, чем от чего-либо еще.

Пуля прошла прямо сквозь существо, и оно издало какой-то странный писк, похожий на визжащий звук, и снова провалилось в туман.

Промокшие, забрызганные грязью, истекающие кровью и смертельно уставшие, испытавшие самый ужасный кошмар, который только могли представить, выжившие сгруппировались в защитный круг, спина к спине, и приготовились к тому, что могло произойти дальше.

Эта ночь длилась целую вечность.

Патрульного, которого на глазах Кенни утащили в туман, звали Карла Шерман. Она была неместной, родилась и выросла в Уайт-Плейнс, штат Нью-Йорк, и понятия не имела, что, черт возьми, происходит... кроме того факта, что это было чистое безумие.

Она так и не увидела, что ее схватило.

Она чувствовала только руки, которые были невероятно сильными. К чести Шерман, она боролась до последнего. Она использовала все известные приемы, чтобы вырваться на свободу. А когда это не сработало, она вытащила свой "Глок-17" и произвела три выстрела в ногу похитителя, и ее бросили на землю. Кто бы ни схватил ее, он просто исчез.

Но туман держался. Он был почти фосфоресцирующим, заряженным лунным светом, который подсвечивал сырое, хлюпающее пространство вокруг нее тонким, колеблющимся и жутким светом.

Она услышала шум где-то вдалеке.

Она побежала в его сторону и шлепнулась прямо в покрытый листьями пруд, который поглотил ее по самые бедра. Она выбралась из воды и обнаружила бесчисленное количество пар глаз, наблюдающих за ней из кустов. Она начала уходить, огибая пруд и потянувшись за своей рацией. Но к тому моменту уже не видела в этом смысла. В этом аду никто не сможет добраться до нее. У них были свои проблемы.

Позади нее послышался шорох.

Она развернулась, подняв пистолет, и ничего не увидела. Движение справа. Она повернулась вокруг своей оси, но так никого и не увидела. С ней играли, и она знала это. Кем бы ни были эти твари – а она была уверена, что они не были людьми как таковыми, - они пытались усилить ее страх и неуверенность. Они пытались довести ее до истерики, чтобы она запуталась и совершила ошибку. И им это очень хорошо удавалось. По ее лицу катились капли пота. Ее руки дрожали. В ее животе распустился цветок холодного страха, расправив лепестки.

- Я ВООРУЖЕНА! - крикнула она. - Я БУДУ СТРЕЛЯТЬ НА ПОРАЖЕНИЕ!

Ее голос эхом отдавался в тумане, но она по-прежнему слышала звуки со всех сторон, скрытые шорохи и незаметные шаги, тяжелое дыхание. Она повсюду чувствовала скрытое движение, но не могла отследить его. В тот момент она еще не поддалась страху и использовала все свои тренировки, опыт и решимость, чтобы подавить полномасштабную панику, которая поднималась внутри нее, как столб горячего воздуха.

Она услышала шепот.

Шепот вокруг нее.

Сначала она не могла разобрать слова, но потом ей все стало ясно. Над ней издевались. Насмехались голосами, которые были жидкими и булькающими, почти человеческими. Я вооружена, - сказали они. - Я буду стрелять на поражение. По мере того как к ним присоединялось все больше и больше шепчущихся, приглушенных голосов, в ней поднимался страх. В ее горле застрял крик, форменная рубашка прилипла к спине от пота. По спине пробежал холодный озноб, и каждый мускул напрягся. Шепот продолжался, низкий, злобный и шипящий. Были и другие звуки... гортанное хрюканье, как у кабана, затем что-то, что могло быть глухим смешком, а затем безошибочный звук стучащих зубов.

Внутри нее что-то оборвалось, и она начала беспорядочно стрелять в туман. Она стреляла перед собой, по сторонам и позади себя, не слишком сдерживаясь и не думая, пока в панике не осознала, что опустошила свой "Глок".

Затем она издала пронзительный душераздирающий крик, полный отчаяния.

И что-то ударило ее между лопаток.

Достаточно сильно, чтобы она упала лицом в мокрые листья и застоявшиеся лужи. Она попыталась пошевелиться, но ее спину пронзила вспышка боли. Было такое ощущение, что она вывихнула плечо. Черт возьми, двигайся! Ты должна двигаться! Если ты не выберешься отсюда прямо сейчас, то... то...

Она заставила себя встать на колени, ударившись ногой о то, что, должно быть, ударило ее: камень. Большой камень размером с баскетбольный мяч. Она поднялась на ноги, пытаясь достать рацию дрожащими пальцами, и услышала свистящий звук. Еще один камень. На этот раз он врезался в ее лицо. Она вскрикнула и снова упала на колени. Камень рассек ей щеку, и по лицу потекла теплая струя крови.

Она обернулась и увидела кого-то в трех футах от нее.

Женщина... по крайней мере, нечто похожее на женщину. Ее глаза были выпуклыми и белыми, грязно-серые волосы прилипли к голове, покрытые водой и листьями. Ее лицо было ужасным: спущенный кожаный мешок с бороздами и морщинами, вязкий слой протоплазмы, пытающийся сползти с черепа, к которому крепился.

Карла попыталась отползти, прекрасно осознавая, что уже хнычет, грязная и подавленная, по ее лицу текут слезы, и она задыхается. Она больше не чувствовала себя большим крутым копом. Нет, теперь она была маленькой девочкой, бьющейся в истерике от ужаса. Она подтянула ноги к груди и обхватила их, раскачиваясь взад-вперед, а затем обмочилась под себя.

Женщина рванула к ней на четвереньках, ее отвисшие груди покачивались взад-вперед. У нее в руках была палка, и она тыкала ею в Карлу. В живот, в руки, в бедра. Ее особенно интересовало то, что было между ее ног.

Карла попыталась закричать, но все, что вышло, было сухим хрипом.

Остальные уже плотно окружили ее.

Она видела, как приближались их серебристые, лунатические глаза, когда они выходили из тумана. А по траве и мокрым листьям ползли... дети. Маленькие, первозданные существа, которые ползли к ней, как многоножки. Они издавали высокие свистящие звуки, двигаясь ползком. Как и женщина, они были обнажены, их тела были невыносимо белого цвета и испачканы грязью, измазаны грязью, а в волосах застряли листья. Один из них тащил за собой что-то вроде шарфа, но это был не шарф. Это был волнообразный паразитический червь, прицепившийся к его горлу.

Женщина снова и снова била ее палкой, пока она не сломалась, оставляя красные полосы на лице и руках Карлы. Затем женщина заставила ее сесть, оседлав ее. Она приблизила свое лицо к ней так близко, что Карла увидела, как в ее жирных волосах копошатся клещи. Ее дыхание было горячим, и от нее воняло, как от вскрытой могилы. С ее губ свисали слюни, капая на щеку Карлы.

И тут Карла сорвалась.

Она сбросила существо, оседлавшее ее, и чуть не убежала, но ее схватили десятки рук. Её схватили за волосы, откинули ее голову назад, и женщина снова подошла вплотную, бормоча непонятные вещи глухим голосом.

На этот раз Карла закричала по-настоящему.

Но ненадолго. Женщина сунула свою белую слизистую руку в ее рот, заставляя ее замолчать. Карла подавилась, затем ее вырвало, но хватка рук ее мучителей не ослабла. Ногти женщины скользнули по ее языку, а затем пальцы пробрались еще глубже.

Нет, нет, нет! - Услышала Карла голос в своей голове.

Женщина заталкивала руку в горло Карлы дюйм за ужасным дюймом. Ее челюсти были вынуждены открываться все шире и шире. Рука проникла глубже, и у Карлы сработал рвотный рефлекс, она начала задыхаться, пытаясь откашляться, но все было бесполезно. Обычная человеческая рука не была способна на такое, но женщина и ее рука вряд ли были нормальными. Ее плоть была похожа на расплавленный воск, а ткани под ней были почти жидкими. Рука сузилась и вытянулась, как змея, пробирающаяся через нору суслика, и Карла испытала облегчение, когда начала терять сознание.

К тому времени женщина уже держала локоть во рту Карлы, а остальные едва сдерживали волнение.

Последним, что она почувствовала, было то, как эта рука опускается в ее живот, копается и цепляется за что-то, пока за что-то не схватилась и не вырвала это, вытаскивая свою мясистую массу обратно, чтобы показать остальным.

Позже той ночью старуха с тростью вышла из своего дома, понюхала влажный воздух и осмотрела темное небо. Она знала, нутром чуяла, что грядут неприятности, такие неприятности, которые не случались на протяжении многих лет.

Она стояла на крыльце своего дома, боясь выйти на улицу после наступления темноты, как и всю свою жизнь. Этот страх с годами только ухудшился и засох в ней, как пожелтевшие листья древней книги. Ночь была скверным временем суток для Беллак-роуд. Время суток, когда твари, которых не должно было быть, выползали на поверхность, и твари, которые должны были ползать, как могильные черви, передвигались на двух ногах, как люди.

Ранее она слышала суматоху и стрельбу в ночи, далеко-далеко, на окраинах земли Эзрен, где она упиралась в государственный лес Пиджен-Ривер. Она знала, что это полиция, рыскающая по окрестностям и нарушающая чужой покой, сует свой нос туда, где ей не рады, и в то же время лезет на рожон. Это был лишь вопрос времени. Когда она увидела, что большой грязный бульдозер вскапывает земли Эзрена и вытаскивает то, что лежало внизу, она поняла, что вскоре произойдет что-то ужасное.

Они собираются воскресить кошмары прошлого, вот что они собираются сделать. Наступят плохие дни и ужасные ночи, которых у нас не было с тех пор...

А? Что это за звук? Конечно, это они. Они были там. Она была только рада, что небо затянуто облаками и нет луны, которая бы освещала двор и пастбище за ним. Лунный свет забавным образом отражался от их глаз, и она не хотела их видеть. Ей оставалось три месяца до девяноста шести лет, и она хотела бы провести оставшееся время в покое и отправиться в могилу, никогда больше не увидев этих глаз. Впервые она увидела их глаза, когда была ребенком, сверкающие, как серебряные монеты, в высокой траве, и с тех пор они преследовали ее во сне, яркие и вечно наблюдающие.

Она сошла с крыльца, волоча за собой здоровенный мешок с объедками, которые они так любили. Она оставляла для них объедки, как это делали ее мать, и мать ее матери, и так далее. Если их кормить, было меньше шансов, что они начнут доставлять неприятности.

Старуха остановилась в трех футах от крыльца, прямо у каменной дорожки в траве. Боже, в ее возрасте это было не так-то просто. Было время, когда она вытаскивала для них объедки и через несколько минут уже была внутри, заперев двери на замок и плотно закрыв окна, чтобы ей не приходилось слышать те ужасные звуки, которые они издавали.

Теперь на это требовалось больше времени.

Она почувствовала легкий приступ страха в груди, но настоящего страха не было, потому что она знала, что они не причинят ей вреда. Они были как собаки, которые не кусают кормящую руку.

Она остановилась, слушая стрекот сверчков и лягушек, крики цапель и ночных ястребов, и подумала: Ты слишком стара для этого, и ты это знаешь, но, как и твоя мать, ты чертовски упряма, чтобы признать это. Да. Может быть. Возможно. Но она давно решила, что родилась здесь, на этой ферме, и здесь же умрет, как и ее муж семнадцать лет назад после тяжелой и честной работы.

Не то чтобы ее дети были согласны с таким решением.

У нее их было трое. Осталась только дочь. Ее старший сын умер от тромбоэмболии менее трех лет назад, а его брат погиб на войне. Осталась только младшая дочь, и она давно заставляла мать переехать в дом престарелых.

- Ты желаешь мне такой жизни? - отвечала ей старуха. - Своей родной матери? Ты хочешь, чтобы я сидела с этими старыми пердунами, смотрела, как они пускают слюни и ходят под себя, травят байки про старые добрые времена, будучи не в состоянии самостоятельно пожрать да посрать? - Она всегда говорила "посрать", считая, что "обгадиться" звучит как-то унизительно. - Ты мне такой жизни желаешь? Сидеть и сплетничать со старыми курицами, пока я окончательно не превращусь в развалину и перестану вставать с постели?

Бетти говорила ей, что это совсем не то, что она имела в виду, и рассказывала обо всех преимуществах такого места – о медицинском обслуживании, занятиях, общении. Куча разных возможностей. Но старуха была против этого, потому что видела, как в одном из таких мест умирает ее собственная мать. Последние два года своей жизни она провела в подобном месте, пока окончательно не потеряла волю к жизни и не умерла.

- И когда я умру, - сказала старушка Бетти, - это будет по моему собственному выбору, а не потому, что я заперта в одной из тех тюрем.

- Но, мама...

- Не спорь, юная леди.

Это было довольно забавно, потому что Бетти было шестьдесят семь, но это не имело значения для ее матери, потому что для нее она всегда будет неуверенной девочкой, глупой, как бревно, и с мышиными мозгами. Не то чтобы она ее не любила, вовсе нет, но ее выбор не всегда был лучшим для нее или других.

- Хочешь сдать меня в дом престарелых? Хорошо, я соглашусь на это при одном условии, и, я думаю, ты знаешь, что это будет, юная леди.

В этот момент Бетти всегда качала головой и молча отказывалась, потому что не хотела знать, она просто не хотела знать.

Но старуха не собиралась так легко спускать ей ее глупость.

- Ты вернешься сюда, в свой дом. Переедешь из города и займешься здесь кое-чем.

- Я не хочу ничего об этом слышать.

- Необходимо оставлять для них пищу, отходы и мясо.

- Нет, я не хочу больше слышать об этом. Я не собираюсь жертвовать своей жизнью ради твоих заморочек, - сказала она и тут же пожалела об этом. - Я имею в виду... Я не хочу говорить об этом. Я не могу здесь жить, зная, что... они... эти твари где-то поблизости. Я просто не могу. Как ты думаешь, почему многие уезжают отсюда и никогда не возвращаются? Я не хочу ничего знать о Хеймаркете и его гнилом прошлом. Я просто не хочу.

- В этом проблема всей молодежи – вам наплевать на традиции, на ответственность перед старыми обычаями, которые нужно соблюдать. Если не позаботиться о тех, кто снизу, они выберутся на поверхность и...

- Нет, мама, хватит.

Да, именно так всегда начинались и заканчивались эти разговоры.

Когда старуха пробиралась через траву к опушке леса, останавливаясь каждые несколько минут, чувствуя груз своих прожитых лет, она знала, что Бетти была права в одном: у Хеймаркета было гнилое прошлое. Этот проклятый город был построен на пожелтевших скелетах, спрятанных в шкафах и загроможденных тайнами. Так было всегда. Огромная больная рана, в которой теперь копошилась полиция. Они перекапывали землю Эзрена, и все знали, что этого делать не стоило. Достаточно было того, что время от времени в илистой отмели Пиджен-Ривер во время августовской засухи снова и снова находили кости, смытые весенним паводком. Но никто не пытался откапывать их, тем более на землях Эзрена. Теперь они вскроют эту язву, и по земле снова потечет гнилая кровь.

Подойдя к деревьям на расстояние тридцати футов, она с трудом присела на корточки и выбросила мешок. От объедков исходила ужасная вонь, но им это нравилось.

- Еда! - Закричала она сухим хрипом, когда наконец встала на ноги, что потребовало определенных усилий. – Идите и заберите свое...

Она слышала, как они шуршат в кустах. Хуже того, она чувствовала их запах. И это заставило ее вернуться в дом немного быстрее, несмотря на протесты ее бедер, колен и боли в спине. К тому времени, как она достигла крыльца, от напряжения у нее закружилась голова. Ну, может, хоть раз она проспит всю ночь.

Может быть, я просплю вечность.

Она повернулась, ожидая увидеть их сгорбленные, волочащиеся фигуры, но они были застенчивы. Они не хотели, чтобы на них смотрели, так же, как ей не нравилось смотреть на них.

- Ну же! – Крикнула она им. - Забирайте то, что я вам оставила, и убирайтесь в свои слизистые норы!

Когда она добралась до крыльца и вошла в дверь, тухлый запах стал интенсивнее, и она услышала, как они выползают из леса, шипя и бормоча. Один из них хихикал.

- Все, что я хочу сказать, это то, что мне жаль, что ты не проявил немного здравого смысла, - говорил на следующее утро шериф Годфри, и его лицо было твердым, как мрамор. - Разве Хайдер не сказал, насколько это может быть опасно?

Кенни, глядя налитыми кровью глазами в пустое пространство, ответил:

- Он чертов суеверный идиот, и мы оба это знаем.

Годфри кивнул.

- Может, и так. Но идиот он или нет, ничего бы этого не случилось, если бы ты просто послушал его. Теперь у меня три пропавших без вести помощника шерифа и один патрульный. Как, черт возьми, я должен это объяснить начальству?

Кенни только покачал головой. Он ничего не мог ответить на это. Он изменился после вчерашней ночи. Теперь он смотрел на мир совершенно по-новому, его озарило божественное откровение во всем своем ужасающем великолепии, и ему это не понравилось. Ни черта. Как можно дальше доверять своей интуиции, пережив нечто подобное? Как снова поверить в реальность? Как жить дальше, зная, что в каждой тени таится безумие?

Кенни закурил и оглядел трейлер.

Мутные следы на полу. На крючках висели дождевики. Все утро шел легкий дождь, барабаня по крыше со звуком лопающегося попкорна. Он слышал снаружи людей, собак. Хайдер, он и остальные вышли на дорогу незадолго до рассвета. Они нашли свои автомобили и, черт возьми, вернулись на ферму, хотя им очень хотелось ехать и ехать до тех пор, пока они не окажутся далеко от Беллак-роуд, ее оскверненных полей, ползучих лесов и разрушенных фермерских домов.

Годфри сидел за столом, барабанил по нему своими длинными мозолистыми пальцами и смотрел в чашку остывшего кофе. Это был высокий худощавый мужчина, сморщенный и тонкий, как пугало, как пергамент, обернутый поверх вешалки для пальто. Его глаза были серыми и строгими, как полированная сталь, а лицо – лабиринтом пересекающихся рытвин.

Он взглянул на Кенни, бросив на него испепеляющий взгляд.

- Я настолько зол на твою чертову неосмотрительность, Лу, что могу насрать тебе в рот и заставить тебя прожевать все это. Знаешь что? СМИ выстроились в очередь на дороге. Это вопрос времени, когда они пронюхают о пропавших людях, и тогда мне зададут вопросы, на которые у меня нет ответов. Пройдет неделя, и ФБР будет тут как тут, и тогда у нас будет самая большая групповая ебля с тех пор, как твоя мамаша раздвинула ноги и забрюхатела тобой. - Он отхлебнул кофе, скривился и поставил чашку. - Я был шерифом этого округа двадцать пять лет, Лу. Двадцать пять поганых лет. И я буду первым, кто признает, что не знаю, что ответить на все вопросы. Но я достаточно умен, чтобы знать, что есть вещи, которые мне не следовало знать. Тайны, которые должны были остаться тайнами.

- Это все чушь.

- Чушь, да? - Годфри покачал головой. - Я говорю тебе прямо сейчас, Лу, я в последний раз трачу на тебя свое время. Может быть, ты в Мэдисоне такой крутой, но здесь ты совсем как наивный и зеленый пацан. Что я должен сделать, так это рассказать прессе и твоему гребаному начальству, как ты потерял четырех гребаных человек на фермерском поле. Они бы посмеялись над этим. К тому времени, как они перестанут смеяться, тебе уже нечему будет улыбаться.

Кенни вытащил сигарету.

- Так сделай это. Может, черт возьми, уже давно пора. Вы, местные, давно что-то скрываете, не так ли? Может, пора выложить карты на стол.

- И выкинуть свою карьеру в мусорное ведро вместе с твоей? - Годфри заставил себя глотнуть кофе. - Черт, наверно, уже слишком поздно для этого. Но я действительно чем-то обязан людям этого округа, которые избрали меня, и я намерен защитить их, если это возможно сейчас. Они заслуживают лучшего, чем превращение этой глухомани в ночное шоу ужасов.

Кенни вынужден был согласиться с этим.

- Я думаю, что да.

- Думает он. Ты разворошил настоящее шершневое гнездо.

Кенни смотрел на него сквозь дымку.

- Я?

Но шериф только покачал головой.

- О, да. Люди из этих мест... те, кто знает о Беллак-роуд и поле Эзрена... они знают, что от него надо держаться подальше. Большинство из них никогда здесь ничего не видели и не слышали, но они достаточно умны, чтобы доверять своим инстинктам. Каждое лето, конечно, здесь пропадают туристы, а осенью – охотники. Но что я могу с этим поделать? Поле Эзрена объявлено частной собственностью, но ты знаешь этих городских придурков, которые плюют на все и всех. Они забираются в самую глушь, и дело с концом. Так и получается, что количество пропавших без вести в этом округе намного выше среднего по стране. Но иногда, я думаю, люди просто исчезают. - Он вздохнул и уставился на влажную серую мглу, прижимающуюся к окнам. - Когда я узнал, что у "Wisconsin Electric" есть сервитут на территории Эзрена, меня аж передернуло. И когда их бульдозер распахал трупы, я не удивился. Я хотел проигнорировать это, Лу, притвориться, что этого не было, но не мог. Это моя работа, поэтому я связался с вышестоящим начальством, и они прислали сюда вас. У тебя отличная команда. Они хороши. Так что... может быть, это все моя вина. Может, мне следовало взять свои яйца в кулак много лет назад и позаботиться об этом. Может быть.

- Почему ты этого не сделал?

- Может, потому что я знал кое-что. Может, я достаточно умен, чтобы скрывать все это. И в основном потому, что мой первый срок стал бы моим последним, потому что местные не любят, когда кто-то копается в их прошлом и выставляет на всеобщее обозрение их грязное белье.

Кенни испытывал смешанные чувства к Годфри.

На первый взгляд, он казался хорошим копом, умным и смекалистым. Но позволять чему-то подобному – что бы это ни было, черт возьми – продолжаться год за годом, было недопустимо. Тем не менее, ему почти стало его жалко. Он жил с этим каждый день в течение многих лет. Наблюдая за тем, как все больше и больше людей пропадают без вести, и не зная, что с этим делать, он ухватился за местные байки и ничего не делал, а просто игнорировал происходящее. Он подумал, что игнорировать проблемы было легче всего, но рано или поздно все скелеты вылезут из заплесневелых шкафов, и демоны выскользнут из ящиков.

Годфри, казалось, думал, что защищает свою паству, храня их тайну и уважая их обычаи, но на самом деле он сидел на вершине огромной вонючей кучи дерьма, и так было уже много лет. Только теперь вонь невозможно было больше скрывать.

- Там большое кладбище, Кенни, - сказал он. - И мы говорим не просто о телах исчезнувших людей, мы говорим о вещах чуть хуже.

- Например?

- Разграбление могил.

- Разграбление могил?

- Ты слышал меня. Не делай такой удивленный вид, я знаю, что ты нихрена не удивлен. У нас были проблемы с этим на протяжении многих лет. И если заглянешь в местную газету, то увидишь, что в этих краях всегда были проблемы. И их можно свалить только на стаи диких собак и тому подобное. Получается так, что смотрители кладбища даже не сообщают об этом. Они просто закапывают яму и забывают об этом.

Нет, Кенни не удивился, после того как Спивак сказала ему, что некоторые тела, похоже, были забальзамированы.

- Та деревня... эти руины. Что ты знаешь об этом?

- Все, что я знаю наверняка, это то, что там как бы эпицентр неприятностей. У него есть история, плохая история. Это то, что испортило эту часть округа, причина того, что люди не хотят жить на Беллак-роуд. Слишком много... проблем.

- Но...

Открылась дверь, и в трейлер вошел Хайдер. Он посмотрел на шерифа, потом на Кенни и тонко улыбнулся.

- Как ты себя чувствуешь, Лу?

- Жить буду.

- Конечно, будешь, - сказал он.

На секунду Кенни был уверен, что Хайдер хотел сказать: Конечно, ты будешь жить, в отличие от тех, чьи жизни ты, черт возьми, проебал. Но он этого не сказал. Он казался расстроенным и сочувствующим, если уж на то пошло. Теперь его глаза смотрели на Кенни с принятием, пониманием, что между ними больше не будет пропасти... они оба столкнулись с демонами, и они оба посмотрели им в глаза. Товарищи. Братья по оружию.

Но я ему не брат, черт возьми. Я ничего не понимаю в этом дерьме, и, черт возьми, я бы не сидел сложа руки, пока эта проблема становилась все хуже и хуже.

Однако, несмотря на его бахвальство, он не был так уверен в этом. Что, если бы это были его люди? Что, если бы он родился и вырос в Хеймаркете, и эти люди были его соседями, его корни были связаны с их корнями, а их история – с его собственной? Что тогда? Он не мог ответить себе на этот вопрос.

Хайдер откашлялся и сказал:

- Одна из поисковых групп только что вернулась, шериф.

- И?

- Ничего. Так же, как и та группа, которая ходила на поиски сегодня утром, они ни хрена не нашли.

Хайдер сказал им, что они пытались раскопать землю недалеко от того места, где, по его мнению, произошел инцидент прошлой ночью. Но это было бессмысленно – каждый раз, когда они опускались на фут или два, дождь просто смывал грязь обратно. Даже экскаватор не мог раскопать эту грязь, сказал он. Они подошли к деревне, и собаки сходили с ума, тявкали, рычали, выли и вообще вели себя беспокойно. Даже кинологи не смогли подвести их к этому ужасному месту.

- Что ж, давайте прогуляемся, - сказал Годфри.

Они натянули плащи и сапоги "Сорел" и вышли в холодный сырой полумрак. Дождь лил как из ведра. Фермерский двор превратился в топкую трясину. Дренажные канавы по бокам грунтового проезда были переполнены. Количество осадков за сутки превысило норму – четырнадцать дюймов дождя за неделю, плюс еще десять дюймов за предыдущую неделю. Реки и озера были переполнены, и северо-западный Висконсин превращался в пойму, как Новая Гвинея во время сезона дождей.

Несмотря на ливень, на месте преступления возились криминалисты. К настоящему времени было обнаружено шестнадцать наборов останков, и, вероятно, это было еще не все. Коронер Спивак переходила от одного застеленного брезентом набора останков к другому, словно пчела, перепрыгивающая по цветам.

Кенни наблюдал за ними, дождь лил ему в лицо, деревья стонали на ветру, брезент развевался, как флаги, а на верхнем этаже фермерского дома скрипели ржавые водостоки. Он бывал на бесчисленном множестве других мест преступлений, но это было намного хуже. Внутри него засело какое-то чувство, созревая со временем, заставляя его чувствовать себя хуже и хуже с каждым часом. Он ненавидел сырость и навоз, ветер, туман и тот ужасный зловонный запах разрытых могил, цеплявшийся за все и вся.

- Сюда, - сказал Годфри, ведя их к наклонному остову самого фермерского дома.

Он был огромным и полуобвалившимся, потускневшим, серым, как старые кости. Он наклонился набок, навес крыльца был укреплен 4х4, но все же он свешивался вперед, как поля шляпы с острым носком. Ставни окон верхнего этажа были заколочены, как будто они пытались удержать что-то внутри – или не впустить внутрь. Облицовка отвалилась, и ее доски качались на ветру. Сезоны снега и ветра расшатали черепицу, и она рассыпалась по дикой траве, как чешуя доисторической рыбы. В крыше и в стенах зияли пропасти. Кухня в задней части дома полностью провалилась.

Кенни подумал, что этот дом похож на готовый развалиться карточный домик. Здесь не было людей более тридцати лет, но даже тогда это была настоящая свалка.

- Здесь будьте осторожнее, - сказал им Годфри. - Крыльцо совсем прогнило.

Кенни увидел пальцы мха, тянущиеся между искореженными досками под ногами.

Они вошли. Атмосфера в доме была отвратительной и гнетущей. Там пахло стариной и гниющей штукатуркой, а также иссохшим древним пометом диких животных. Вонь была едкой и почти удушающей. По углам была натянута паутина, похожая на москитную сетку, а сквозь большие дыры в покосившемся потолке были видны птичьи гнезда. По полу разлетелись осенние листья, коричневые и скрученные, как крошечные мумифицированные трупы мышей. Дом скрипел, стонал и раскачивался вокруг них, как будто готов был обвалиться. Но, помимо этого, он был беззвучен и был похож на гигантский саркофаг.

Хайдер перевел взгляд с черного силуэта наклонной лестницы на запачканный сводчатый проход, ведущий в заброшенную гостиную. Он облизнул губы. Они были серыми и тугими, а его лицо – еще более серым, напряженным, с переплетенными мышцами, прыгающими под кожей.

- Проклятое место, - сказал он. – Аж в дрожь бросает.

Годфри повел их в подвал.

Там внизу было так же темно, как внутри мешка для трупов. Кенни заставил себя спуститься по ступенькам, фонарик дрожал в его кулаке. Он увидел сгорбленные силуэты ящиков и старых бочонков с гвоздями, старинную мебель и заплесневелые картонные коробки...

Он вздрогнул, когда ему показалось, что он увидел что-то – сгорбившуюся фигуру – уклоняющуюся от света.

Хайдер тяжело дышал.

- Шериф, люди... поисковая группа... они хотят убраться отсюда после наступления темноты. Я сказал им, что вы отпустите их после заката.

- Хорошо, - сказал Годфри.

Они обнаружили кирпичный цилиндр, залитый водой, возвышавшийся над полом. Он был около четырех футов в высоту и примерно вдвое больше в окружности. Это было похоже на старую цистерну. Крышка с отбортовкой из грубо обтесанных досок была на месте.

- Ты хочешь знать об этом месте, о том, что здесь происходит, Лу, но я не могу тебе помочь. Позже, может быть, мы навестим старушку, которая живет немного дальше по дороге, - сказал он, глядя в мрачное лицо Кенни, - но пока я расскажу тебе историю. Это история, которую я не хочу рассказывать другим.

Хайдер выглядел так, будто его сейчас схватит инсульт.

- Ты можешь назвать это очередной страшилкой, - сказал Годфри, ухмыляясь и обнажая пожелтевшие зубы, его лицо было омерзительным и мрачным в свете фонарей. – Это случилось примерно двадцать лет назад. Я тогда достаточно долго проработал, достаточно долго, чтобы хорошо разбираться в том дерьме, которое нынче здесь всплывает. На дальней стороне фермы Эзрена, примерно в трех-четырех милях от того заброшенного городка, было небольшое местечко под названием Французская деревня. Я говорю "было", потому что его больше нет. Ты можешь найти его, да, но ты не найдешь там людей. В общем, оно находилось на границе округа, прямо в глуши. Это едва ли можно было назвать деревней, просто я полагаю, что это скорее деревня, чем что-либо еще. Старик, который там жил – кажется, Бакнер – позвонил и сказал, что слышал крики, доносящиеся из небольшого фермерского домика напротив. Я был в этом районе, я и шериф, поэтому мы приехали на вызов. И не нашли ни хрена. Дом был пуст. То есть абсолютно пустой.

Это было жутковато, скажу я вам. Ужин стоял на столе, но не было никого, кто мог бы его съесть. Там жили фермеры, и еда была фермерской – кукуруза, курица, картофель, бобы и все такое. Почти все еще теплые. Несколько булочек были надкусаны, а стулья отодвинуты от стола, как будто все разом вышли из-за стола, чтобы на что-то взглянуть.

Вот и все. Семья из шести человек растворилась в воздухе, и все, что от них осталось, это несколько криков. Даже семейная собака – пес-пастух – пропала без вести. Он был прикован цепью снаружи, и Бакнер сказал, что этот ублюдок жутко злой. Мы нашли цепь – она была ​​оборвана.

- Господи Иисусе, - сказал Кенни, закуривая сигарету. - Никаких признаков взлома? Кровь? Хоть что-нибудь?

Годфри глубоко вздохнул.

- Ничего подобного. Мы нашли грязные следы в гостиной. Входная дверь распахнулась на ветру. На ней был грязный отпечаток руки. Но эти отпечатки... ну, я бы не сказал, что это были человеческие ноги или руки. - Годфри выглядел расстроенным. - Я заставил Бакнера повторить все раз десять. Я спросил его, почему он не пошел туда, ведь фермеры обычно помогают друг другу и все такое. И знаешь, что он мне сказал? Он сказал, что не высовывается наружу после наступления темноты после того, что там произошло. Сказал, что всегда запирает двери и окна и спит с двенадцатым калибром на коленях.

- Что ты сделал?

- Я ничего не мог поделать. Совсем. Неделю спустя опустел еще один дом во Французской деревне, и никто не понимал, почему. Снова эти странные отпечатки. В течение следующего месяца глубокой ночью пропали еще две семьи. Никаких криков, на этот раз ничего. Помимо этого грязного следа, единственное, что оставалось неизменным, это то, что во всех случаях были явные признаки недавнего присутствия – кровати, на которых спали, кофе в кружках, сигареты в пепельницах. В одном доме был включен душ, как будто кто-то вышел за куском мыла. Затем, так же как все началось, все прекратилось. К тому времени люди были очень напуганы. Те, что остались, съехали. Только Бакнер остался... совсем один в этом городе-призраке. И однажды ночью он тоже пропал без вести.

- Что случилось? - спросил Хайдер.

- Никто не знает. Следствие в той или иной форме продолжалось годами, но, в конце концов, мы его закрыли. Нам не за что было зацепиться. Но это еще не конец. Примерно через два месяца после того, как город опустел, электрик по общественным работам в Хеймаркете спустился в канализацию, где проходили магистральные сети, и кое-что нашел. Это был неполный скелет собаки с цепью, все еще прикрепленной к ошейнику. На нем была бирка, и останки идентифицировали как пропавшего пса из той первой семьи. Парни из государственной криминалистической лаборатории осмотрели останки и пришли к выводу, что собака была съедена и умерла где-то во время процесса. На костях были следы зубов, отсутствовал костный мозг. Они так и не определили, что это за животное. До сих пор. Конечно, то, что я вам рассказываю, не попало ни в одну газету. Некоторое время спустя два мальчика гуляли по отрогу Центрального Висконсина в лесу Пиджен-Ривер примерно в двух милях отсюда и нашли кость. Они думали, что это часть скелета медведя или оленя. В конце концов, полиция разобралась, что это за кость. Криминалистическая лаборатория сообщила, что это бедренная кость человека.

Хайдер беспокойно сглотнул.

- Она была...

- Обглодана? Я не знаю. И не хочу знать.

Кенни стоял в затхлом мраке, медленно вытаскивая сигарету.

- Так с чем мы имеем дело здесь, шериф? Давай вытащим руки из задницы и займемся этим – что это, черт возьми?

Но Годфри только пожал плечами.

- Кто знает? Все, что я хочу сказать, это то, что у этого места есть история, Кенни, плохая история, и здесь что-то происходит, и иногда разум не выдерживает и только запутывается еще сильнее. Это один из тех темных уголков мира, о котором можно услышать в местных страшилках, место, где все искажено, все неправильно. Это место слишком долго было похоже на рак, и, возможно, мы боялись трогать его из-за страха, что он распространится. Что ж, теперь это уже не имеет значения. У нас нет выбора. Но ты парень с ножом, и, брат, ты можешь его вырезать. Потому что, как только ты начнешь вскрывать этот уродливый нарыв, я не завидую тому, что ты можешь обнаружить. Некоторые бревна, Лу, их просто нельзя было переворачивать.

У Кенни, конечно, было много вопросов, и он не был достаточно деликатен, чтобы оставить их при себе, но ни Годфри, ни Хайдер ничего не могли ему ответить. Они запрыгнули в машину шерифа и проехали примерно милю по дороге мимо нескольких заброшенных ферм и ветхих построек, пока не нашли небольшой фермерский дом со струйкой дыма, идущей из трубы.

Поднявшись на полуразрушенное крыльцо, стонавшее и скрипевшее, они постучали в дверь, которая затряслась и задрожала от ударов. Рубероид трепыхался на ветру. В небе жалобно каркала ворона. Дверь, наконец, приоткрылась, а затем резко раскрылась, как будто по ней ударили ногой.

- Чего, во имя Христа, вам здесь надо? – услышали они пронзительный, скрипучий старушечий голос.

Она не могла весить больше сотни фунтов, и, вероятно, ее вес был даже меньше. Несмотря на то, что она казалась хрупкой, как мешок с ветками, она была седой и крепкой, а ее лицо представляло собой щербатый лабиринт из морщин. В ее пожелтевших костлявых руках было ружье двенадцатого калибра почти такого же размера, как и она сама.

- Это частная собственность, вы, сукины дети, так что проваливайте сейчас же!

Годфри представился ей:

- Мисс Елена... это я, шериф.

Она нахмурилась, поправляя очки на переносице. Ружье опустилось примерно на дюйм.

- Так и есть, так и есть. И кто там... да, это Дэниел Хайдер, мальчик Кэролайн. Совсем не изменился парень. - Она уставилась на Кенни. - А ты... хм... нет, ты не отсюда. Ты не похож на местного. Я чувствую запах города на тебе, сынок.

Они последовали за ней в тесную, но опрятную гостиную. В углу стояла старинная двухконфорочная масляная плита "Jungers". В комнате стоял густой, раскаленный воздух. Мебель морально устарела еще сорок лет назад. Назвать что-то из этого "антиквариатом" не получилось бы даже из вежливости.

- Как поживаете, мисс Елена? - спросил Годфри, потому что стариков нужно всегда об этом спрашивать, даже если обычно потом жалеешь об этом.

Она резко рассмеялась.

- Как я поживаю? Тебе составить список того, что перенесло это старое тело за последние годы? - Она снова засмеялась. - Как у меня дела, спрашивает он. Больше нечего спросить у такой старой летучей мыши, как я.

Он сглотнул.

- Ну и... как дела?

- Дерьмово, идиот. Но каждый день на земле – хороший день, всегда говорил мой отец. И я лучше буду смотреть на одуванчики сверху, чем на корни деревьев снизу.

- Забавно, - сказал Хайдер.

- Ну, присаживайтесь, черт возьми, - скомандовала она. - Хотите выпить? Что-то твердое и волосатое?

Кенни собирался сказать: нет, я на дежурстве, но взгляд шерифа подсказал ему, что неразумно отказываться от гостеприимства старухи.

- Это Лу Кенни, - сказал он старушке. - Он старший следователь на месте преступления из...

- Мне плевать, что он твой проклятый любовник, Мэтью Годфри, - сказала она, прислонив ружье к стопке пожелтевших бумаг в углу и обводя их злым нетерпеливым взглядом, словно дьявол, решающий, чью душу заберет в первую очередь.

- Лу, это Елена Бласден.

Кенни просто смотрел на нее, думая о том, что эта старушка действительно что-то с чем-то.

- Рад познакомиться, - сказал он.

Она нахмурилась.

- Точно, черт возьми.

В воздухе стоял запах древесного дыма, который смешивался с другим резким и горьким запахом. Кенни смотрел, как Елена Бласден пересекает комнату и отодвигает темные занавески, которые, как он решил, вели в спальню. Но это была не спальня. Просто кладовка со свежей растопкой и... самогонным аппаратом. Он стоял на самодельной каменной печке, железный котел с крышкой и спиральными металлическими трубками, ведущими в деревянную бочку. Внизу бочки была сливная трубка, под ней – литровый кувшин, в который равномерно капала жидкость. Старушка вынула четыре баночки и плеснула в каждую примерно по сто грамм напитка.

- Попробуйте, джентльмены, - сказала она, сделав приличный глоток, и ее бледные щеки налились румянцем. – Отличное пойло. Немного слабовато, мне кажется, но дыхание все равно перехватывает.

Кенни поднял свой стакан и внимательно его изучил. Одного только запаха хватило, чтобы у него перехватило дыхание. Он сделал глоток, и его чуть не вывернуло наизнанку, но Кенни удержал ядреную смесь в себе, пока она обжигала его внутренности, расправляя раскаленные пальцы во все стороны. И чем дольше он удерживал ее в себе, тем лучше чувствовал себя. Это было похоже на метлу внутри него, убирающую, сметающую тревогу, неуверенность и страх. Это пошло на пользу телу.

Хайдер клацнул зубами, и шериф вздрогнул так, как будто кто-то зубами схватил его за интимные места.

- Мы здесь, - выдавил он, - чтобы...

- Я знаю, зачем вы здесь, шериф. Я старая, но не слепая и уж точно не глухая и не глупая. Сразу, как только увидела этот трактор, пропахавший полосу через поля Эзрена, я поняла, что возникнут подобные проблемы. И вот результат. - Она повернулась и сплюнула в ведро у плиты. - Это прогресс для вас.

Пока Хайдер тупо и, возможно, оцепенело улыбался, Годфри продолжил:

- Я хочу, чтобы вы все рассказали мистеру Кенни, мисс Елена. Ему нужно знать то, что знаем мы.

- Мы? С каких это пор ты что-то знаешь?

Годфри покачал головой и слегка улыбнулся.

- С некоторых пор, - сказал он. - Это должно было случиться рано или поздно.

- Думаю, что да, - сказала она. - Я полагаю, что так и есть. - Она пристально посмотрела на Кенни, а затем снова на Годфри. - Теперь ты хочешь, чтобы я излила душу перед незнакомцем. Хочешь, чтобы я приоткрыла завесу тайны Хеймаркета, позволив ему взглянуть на все эти темные, грязные вещи, которые мы прячем от дневного света... да?

- Да.

Она обдумала это.

- Ну, возможно, уже пора. Видит Бог, это длилось слишком долго. - Она отпила из своего стакана, затем отложила его в сторону и чинно сложила руки на коленях. - Что ж, мистер Кенни. Слушайте внимательно. Я расскажу вам такое, что вы не захотите ни слышать, ни поверить в это, но я расскажу вам. Мне уже перевалило за девяносто, так что, может быть, пора облегчить душу.

Она провела костлявыми пальцами по своим редеющим белым волосам, которые были похожи на кусочки хлопка, приклеенные к бледно-розовому воздушному шарику.

- Во-первых, тебе нужно понять, что тамошняя земля – хороший участок здесь, на Беллак-роуд – принадлежала безбожной семье по фамилии Эзрен. Тот фермерский дом был построен на фундаменте чего-то гораздо более древнего. Что-то вроде колодца, я думаю, можно и так сказать. По рассказам местных оджибва[1], огромный пылающий камень... кусок звезды... упал с неба много веков назад и сгорел дотла. Он светился шестьдесят дней и шестьдесят ночей. На самом деле, как говорят они, ночью он не только светился, но и стрелял зеленым лучом света прямо в небеса, как маяк, туда, откуда он упал.

- Метеор? - спросил Кенни.

- Вроде бы, да.

- Метеорит, - поправил их Хайдер. – Метеоры, которые долетают до земли, так называются. В детстве у меня был телескоп, и...

- И никому это неинтересно, - перебила его мисс Елена. - Шаманы оджибва считали это священным предметом и сложили камни вокруг проделанной им ямы. Они поклонялись ему еще долго после того, как его сияние погасло. История гласит, что многие из них погибли. И именно тогда этот святой объект стал злым. Он стал табу, и все племя начало избегать его. Настолько, как я понимаю, что само племя переместилось на несколько миль...

Кенни слушал ее рассказ о полузабытых индейских суевериях и племенных традициях. Он предположил, что во всем этом могла быть доля истины. Возможно, в поле упал метеорит и, возможно, он был радиоактивным. В этом не было ничего удивительного. Это объяснило бы гибель людей в племени и необходимость того, чтобы они убрались подальше от него. Он никогда не слышал об опасных радиоактивных метеоритах, но считал, что это возможно.

- Теперь можно только догадываться, что в этой легенде оджибвы является правдой. Это подводит нас к Эзренам. Последний Эзрен – Люк Эзрен – умер тридцать лет назад. Боже, храни королеву, какое это было благословенное событие. Он жил в фермерском доме с матерью и дочерью. Он был прямым потомком тех, кто построил там мертвый город. Кощунственное место, как говорила моя мама. Старожилы не зря называли его "пол-акра ада". Он был построен переселенцами с востока задолго до Войны за независимость с британцами. Видите, они явились сюда вслед за британцами, которые построили форт в этих местах. Форта давно нет. После войны он достался янки и постепенно пошел на убыль. Но город – он выжил, если это можно так называть. Это место основал пуританский проповедник по имени Клавитт. Они назвали это место Клавитт-Филдс. Он, Эзрены, Куки и Блейки – они были первыми поселенцами. Но еще был парень по имени Корбен – ирландец, или валлиец, или что-то в этом роде - который пришел в этот город перед самой войной и начал исследовать темноту, сочившуюся из этого колодца. До него, ну, даже тогда это было не очень хорошее место, а потом? Стало намного хуже.

- Мы были там, - признал Кенни. - Прошлой ночью.

Ее глаза сузились.

- Были там? Значит, оно все еще там, ей-богу. Ночью? Что ж, ты либо храбр, либо чертовски туп. - Она сделала еще глоток и закашлялась. - С годами этот город становился все хуже и хуже, и ходили слухи о поклонении дьяволу и тому подобному. Но это, наверно, чушь собачья. Люди, когда они чего-то не понимали, начинали рассказывать о духах, ведьмах и гоблинах. Ну вы знаете. Я считаю, что среди них был Хайдер, - сказала она, глядя на младшего шерифа. - Как бы то ни было, после войны здесь уже возникли другие города. Что ж, случились вещи – ужасные вещи – и примерно в 1820–1830 годах у местных кончилось терпение. Группа людей из Троудена – теперь это Хеймаркет – разрушила Клавитт-Филдс. Они расстреляли всех, кто там жил, снесли дома и постройки из пушек, сожгли все остальное. Засыпали землю солью. Они думали, что покончили со всем этим.

Кенни напряженно слушал.

- Но не покончили?

- Едва ли. Те, кто жил в этом злом месте, они остались там. Может, в развалинах или внизу, как крысы, как черви. Видите ли, они стали... дегенеративными, физически деформированными. Уродливыми. До того, как город был разрушен, они больше не были людьми, но потом... Боже мой, это было ужасно. Да, ужасно.

- Откуда вы все это знаете?

- Это истории, передававшиеся от поколения к поколению. Мой прадед был одним из мужчин, совершивших набег на этот город. У меня есть его документы. - Она допила самогон, ее глаза потемнели от мрачных воспоминаний. - Как я уже сказала, город был разрушен, но... там все еще жило нечто. Вскоре после этого кто-то начал вскрывать могилы и опустошать их, разбрасывая кости повсюду. Дети стали пропадать без вести. Мужчины и женщины тоже. Происходили плохие вещи. Местные оджибва даже близко не подходили к тому месту. Они хоронили своих мертвецов так же, как и мы, но из-за того, что начало происходить, начали их сжигать. Они сжигали их, чтобы все, что обитало в этих руинах, не выкопало их и не сожрало. Во всяком случае, как вы могли догадаться, многие города опустели. Фермы были построены и заброшены, и это продолжается по сей день. Фермы вокруг Беллак-роуд все еще заброшены. Власти округа проверили почву, говорят, что все в порядке. Но не верьте никому. Все плохо, особенно на земле Эзрена. Ночью, конечно, ночью иногда бывает забавное сияние. Конечно, пропадает домашний скот и люди. - Она посмотрела на Кенни проницательным, твердым взглядом. - Шериф рассказал тебе о Французской деревне? Да? Хорошо, тогда ты в курсе.

Но Кенни только покачал головой.

- Нет, я до сих пор ни черта не знаю.

Это рассмешило Елену Бласден.

- На самом деле никто не знает, сынок. Примерно в конце двадцатого века, может быть, незадолго до этого, появился другой Эзрен с востока и приватизировал семейные владения. Он купил много посевных полей. Его звали Чарльз Эзрен – он отец Люка. По общему мнению, он был сумасшедший, опасно сумасшедший. Решил, что он должен жить там с теми, кто скрывается под покровом теней. А Люк? Да, я знала его не хуже, чем кто-либо здесь. Он тоже был сумасшедшим. Он был в союзе с теми, кто жил внизу.

- А как насчет матери и дочери?

Елена вздохнула.

- Дочку звали Роуз. Говорили, что она сбежала после смерти Люка. Но что касается его матери... ну, я не знаю. Ходили слухи, что она умерла задолго до него. Одно было точно. Ее никто никогда не видел, но ходили слухи, что она не от мира сего.

Хайдер покачал головой.

- Да ладно, мисс Елена, я...

- Заткни свою чертову дырку, Дэниел Хайдер! Ты не отличишь свой член от ивовой веточки! - зарычала она на него, погрозив ему тонким узловатым пальцем, кончик которого выглядел достаточно острым, чтобы пронзить глазное яблоко. - Фантазии? Выдумки? Да? Бред дряхлой старухи? Дерьмо. Если вы были там ночью, вы знаете, что я говорю правду. Ибо это не враки, что группа шахтеров, добывающих медь не далее шести миль отсюда, исчезла в нижней шахте. И когда они спустились искать их, они обнаружили, что стены продырявлены. Точно так же вся эта местность изрыта норами. И это не чушь, что, когда я была девочкой, из тех развалин что-то вышло, что-то, что сбила машина всего в двух милях отсюда. Что-то белое и слепое, имевшее больше общего с личинкой, чем с человеком. Что-то, что сразу сожгли, чтобы никто не осмелился выкопать его, чтобы получше рассмотреть.

Хайдер ничего не сказал. И шериф, и Кенни тоже.

- Может быть, если шериф будет особенно разговорчивым, - сказала она Кенни, - он расскажет тебе о ребенке Женевьевы Кроссен.

Годфри сглотнул и уставился себе под ноги.

- Если вы были там, мальчики, тогда вы знаете, - сказала она им, и за ее словами скрывалось что-то мрачное. - А если вы были там, можете ли вы отрицать, что там все еще что-то живет?

Но они не могли.

Елена Бласден, казалось, рассердилась, затем успокоилась, взволновалась, а затем успокоилась. Она начала болтать о "непристойной наследственности" и "больной крови", "генетическом богохульстве" и "безымянных вещах, которые ходят, как люди, но должны ползать, как черви". Она словно бредила, ее мысли хаотично кружились. Но в ее преклонном возрасте, видит Бог, это было нормально.

- Думаешь, я сошла с ума? - сказала она Кенни. - Думаешь, я просто сумасшедшая, а?

Кенни собирался сказать, что он вообще так не думал, но она только рассмеялась. И это был не хороший смех, а горький и мучительный, как будто она несла на себе боль своей родословной.

- Неважно, мистер Крутой Детектив. От этого ничего не зависит. Я рассказала то, что знаю, и ты можешь смеяться... конечно, ты можешь смеяться... но, держу пари, ты не смеялся прошлой ночью, верно?

То, как она посмотрела на него, заставило Кенни поежиться. Казалось, эти серые слезящиеся глаза могли заглянуть прямо в его душу. Увидеть все темные истины и ужасные вещи, в которых он не мог даже признаться самому себе.

- Что, - начал он наконец, - что послужило причиной этого дела? Что изуродовало этих людей? Этот метеорит? Радиоактивное излучение?

Елена Бласден просто смотрела на него, сквозь него и дальше, куда-то очень, очень далеко.

- Никто точно не знает, сынок. Известно только то, что оно древнее и находится здесь бог знает сколько времени. У оджибва может быть пара историй, но они никогда не делились ими с белыми. Единственное, что я знаю, это что-то из моих семейных документов, ссылка на какого-то старого оджибва, который сказал, что то, что там находится, появилось откуда-то, где все не так, как здесь. - Елена пожала плечами. - Но это было лишь краткое упоминание и не более того. Их индейцы – здравомыслящие люди. Они знали достаточно, чтобы избавиться от этого.

Кенни хотелось отшутиться от всего этого. Господи, он явился сюда, чтобы провести расследование на месте преступления, и теперь он запутался в дерьме, которое было ему не по силам. За гранью любого человеческого опыта. Но ему не было смешно. Он что-то видел там прошлой ночью и, как бы ни хотел, просто не мог списать все это на местный фольклор.

Елена Бласден сказала, что – согласно документам ее предка, человека по имени Элайджа Уиллен – то, что было в колодце, никогда не было должным образом классифицировано. Было ли это плотью или духом, никто не мог сказать – или никто не хотел сказать. Это просто было что-то плохое – рак, болезнь, злокачественное новообразование, высосавшее кровь из земли и жителей Клавитт-Филдс.

Она сказала, что в бумагах Уиллена об этом есть только одна история. Что-то о пьянице по имени Джордж Гуден, который утверждал, что однажды ночью видел, как что-то выходит из колодца. Что-то, что он описал как состоящее из "глаз и извивающихся частей, огней, которые извиваются, скользят и визжат". Елена сказала, что этот Джордж Гуден заявился в Троуден, почти сошедший с ума, он нес чушь и бредил, рассказывая всем о том, что он видел. Как оно, казалось, светилось и мерцало, как обжигало ему глаза от одного взгляда на него.

- Может быть, тот Джордж Гуден был просто сумасшедшим пьяницей, - сказала Елена. - Но было еще кое-что.

- Что? - спросил Кенни.

- То, что он увидел, лишило его зрения, выжгло глаза прямо из его головы. Он провел остаток своих дней в слепоте.

Может быть, это радиоактивное излучение, - подумал Кенни. Но сразу же отругал себя за это. Господи, он же коп. Он не мог позволить себе поддаться влиянию историй, передаваемых на протяжении двухсот лет. О чем он думал? Конечно, прошлой ночью он что-то видел в тех полях, но это не значило, что он должен был начать проглатывать каждую байку старожилов, брошенную ему.

Черт возьми, будь выше всего этого, - сказал он себе.

Но легче сказать, чем сделать.

- Нет, - сказала Елена Бласден, - мы никогда не узнаем о том, что такое ужасное там таилось. Возможно, его уже давно нет, но его наследие все еще живо. Я это знаю.

Она рассказала им, что, согласно документам ее прадеда, местные жители считали, что то, что было в колодце, было бездействующим до прихода Корбена, что он "взбудоражил это". Потревожил ту штуку или что-то в этом роде, и тогда все и началось.

К этому моменту Хайдер и шериф Годфри были белее снега. Кенни наблюдал за ними, ища какой-нибудь признак того, что это по большей части полная чушь. Но безрезультатно. Во всяком случае, Хайдер и Годфри казались встревоженными, может быть, даже напуганными. Как маленькие мальчики, которые боятся темноты.

Кенни сидел и думал о том, что он видел в тех полях, и говорил себе, постоянно твердил себе, что нет, нет, это невозможно. Может, двести лет назад, когда Висконсин был забит черными, пугающими лесами, индейцами и поселенцами... но уж точно не сейчас? Не в наши дни.

Елена ухмыльнулась, оскалив зубы.

- Позволь кое-что объяснить тебе, сынок. То, что ты ищешь... что несет ответственность за те тела, которые вы находите... Оно не вверху, а внизу.

После того как попрощались с Еленой Бласден, получив в ответ кислый взгляд, они высадили Хайдера на ферму Эзрена, чтобы он мог заняться своими поисковыми отрядами. А Кенни и Годфри поехали в Хеймаркет, в офис шерифа, где было кое-что, что шериф хотел показать Кенни.

Прибыв в офис Годфри, они заперли дверь и налили кофе; Кенни сел и стал ждать. Потому что он знал, что это приближается и что это будет нехорошо. Что бы это ни было, это нехорошо.

Годфри порылся в нижнем ящике запертой картотеки и достал большой манильский конверт. Он держал его обеими руками, не сводя с него глаз... как будто боялся того, что может выползти наружу.

- Я давно получил этот пост, Лу, - сказал он, не совсем довольный этой идеей. - Я проработал здесь шерифом много лет, а до этого был помощником шерифа. Каким-то образом меня переизбирают каждый срок, и я принимаю эту работу, главным образом потому, что я чертовски стар и ничего не умею, кроме как служить закону. Однако иногда я надеюсь, что меня отстранят от должности.

- Но продолжаешь работать?

Годфри покачал головой.

- Да. И иногда я задаюсь вопросом, потому ли это, что я ​​потрясающе делаю свою работу... в чем я сомневаюсь... или потому что я держу в руках большую метлу, сохраняя чистоту в этом проклятом округе. Выметая всю грязь и держа ее подальше от налогоплательщиков и туристов.

Кенни просто посмотрел на него.

- Что, черт возьми, ты имеешь в виду?

- Я имею в виду то, что в этом округе недостаточно быть хорошим полицейским, Лу. Эта работа, этот пост – от мужчины требуется гораздо больше, чем просто быть шерифом. Шерифу приходится хранить все грязные секреты, которые округ не может или не хочет раскрыть даже самому себе. Все грязные и неприятные вещи, о которых никто не хочет говорить. - Он бросил манильский конверт перед Кенни. - И так было всегда, да поможет нам Бог. Всегда. Так что я крепче сжимаю эту метлу и подметаю, поддерживая порядок в округе, убеждаясь, что ни одна ужасная тварь не выползет посреди белого дня, чтобы люди могли заметить ее и обратиться ко мне с парочкой неприятных вопросов.

Кенни посмотрел на большой манильский конверт.

- И это...?

- То, что у тебя в руках, это дело, которое хранил мой предшественник, человек по имени Альберт Сасскинд. Сасскинд был просто еще одним сборщиком мусора, как и ваш покорный слуга, как и человек до него, человек до него и так далее, - Годфри подошел к окну, посмотрел на серый влажный туман, на капли дождя, скатывающиеся по стеклу. - Это дело было передано шерифу еще до Первой мировой войны. Я слышал, что до этого был еще один файл... но он давно исчез, и я рад этому.

Кенни втянул воздух и выдохнул. Затем он осторожно открыл конверт и высыпал его содержимое на стол шерифа. Следующие пять минут он внимательно изучал материалы, пока что-то скручивалось у него в животе. Да, вот оно, как и намекал Годфри, все грязное белье округа. Все, о чем люди могли подозревать или сплетничать, но не могли доказать... и, возможно, их это устраивало.

Кенни подумал, что он тоже предпочел бы молчать о происходящем.

Ведь страшные истории у костра и сказки старожилов было достаточно легко отбросить, просто засунуть в коробку и забросить на какую-нибудь пыльную полку в шкафу. Но то, что лежало перед Кенни, было чем-то другим. То, что он читал, было дьявольским рагу из вырезок из газет, полицейских отчетов, досье пропавших без вести, записей с места преступления и отчетов коронера. Различные фотокопии журнальных статей и даже несколько страниц из книг, в конце концов. Самым последним было двадцать с лишним лет, а самые старые принадлежали временам до Сухого закона.

Вырезки из газет были в основном из "Haymarket Weekly Mirror", "Sawyer County Record" и "Ashland Daily Press".

Он начал читать...

РАСТВОРИЛИСЬ В ВОЗДУХЕ?

21 августа 1958 г.

Хеймаркет. По всей видимости, Чарльз Нильсен и его жена Кларис бесследно исчезли из своего дома на Чаринг-стрит. Их красивое маленькое кирпичное ранчо примерно в двух милях от Хеймаркета было найдено пустым. Все вещи на своих местах, и, по словам полиции, в доме обнаружили такое количество денег, которое кто-то, решивший сбежать, обязательно забрал бы с собой. Единственное, что было необычно, по словам помощников шерифа округа Бейфилд, это то, что входная дверь была обнаружена открытой, а на кухонном столе осталась странная записка с жалобой на то, что "голоса снизу" становятся невыносимыми...

ТАИНСТВЕННАЯ ТРАГЕДИЯ

12 ноября 1962 г.

Округ Бейфилд. Дональд Бразелтон был найден мертвым в своем фермерском доме на Беллак-роуд в среду вечером. Его нашел сосед, Дуглас Роджерс, который утверждал, что Бразелтон несколько дней вел себя странно. Полиция сообщает, что дом Бразелтона был полностью заколочен – окна и двери – изнутри, как будто Бразелтон боялся, что что-то проникнет внутрь. Роджерс сказал: "Я знал, что нечто подобное должно было произойти. Я просто знал это. Кажется, даже если я доживу до ста лет, я никогда не забуду выражение лица Дона – искаженное, как будто он был напуган до смерти..."

ПРОВАЛ ГРУНТА НА ФЕРМЕРСКОМ ПОЛЕ

28 мая 1966 г.

Округ Бейфилд. "Смотрите под ноги", - так говорит Джон Кривк, и он знает, о чем говорит: 26 мая несколько сотен футов его восточного пастбища просто рухнули. К счастью, животные в указанном районе не паслись. "Думаю, это случилось посреди ночи, - сказал Кривк. - Я проспал все это время". Проснувшись, Кривк обнаружил, что значительная часть его восточного пастбища просто провалилась в большую яму глубиной около пятнадцати футов, и, по его мнению, воронка, оставшаяся от его поля, "достаточно большая, чтобы в нее мог поместиться не один большой сарай". Яма даже сейчас заполняется подземными водами.

Старожилы из района Хеймаркет смогли вспомнить похожий случай, произошедший еще перед Первой мировой войной на старом кладбище округа Бейфилд. Тогда не менее тридцати могил и часть северной стены рухнули в 30-футовую траншею из-за проседания грунта.

Оба эти необычных эпизода напоминают некоторые колониальные народные сказки о том, что весь регион изобилует туннелями и пещерами. Доктор Карл Лансер с факультета геологии Университета Висконсина считает, что в старых легендах есть доля правды. "Округ Бейфилд расположен на медьсодержащем хребте Кевинау в древних протерозойских породах. Люди веками добывали медь как в северо-западном Висконсине, так и в верхнем Мичигане, - пояснил он. - Нет никаких сомнений в том, что под поверхностью находятся километры естественных известняковых пещер и, вероятно, километры шахт, вырубленных доисторическими индейскими шахтерами и более поздними белыми колонистами. Большинство городов в округе Бейфилд, вероятно, расположены на древних шахтах. Поэтому неудивительно, что Земля время от времени может обваливаться..."

НЕЧТО, ПРОСЫПАЮЩЕЕСЯ ТОЛЬКО ПО НОЧАМ?

7 июня 1969 г.

Округ Бейфилд – по-видимому. Роджер Хорсли и его семья решили уйти на покой. В 1968 году они купили заброшенную ферму на Олд Скул Роуд, граничащей с рекой Намекагон. Первоклассный земельный участок площадью не менее пятидесяти акров, покрытый лесом. Хорсли, переехавшие из Мэдисона, построили дом своей мечты, прекрасный Кейп-код[2], стоимостью более $100 000. Несмотря на постоянные жалобы, поданные в офис шерифа, на старой ферме продолжали происходить странные вещи: стук кулаков по окнам и дверям глубокой ночью, фигуры, крадущиеся возле собственности, шепчущие голоса, слышимые после наступления темноты. "Довольно, - сказал Хорсли. – Пускай люди думают, что мы сумасшедшие, но они не видели того, что видели мы. Район Милуоки с высоким уровнем преступности кажется более безопасным по сравнению с этим местом..."

ОХОТНИКИ ПРОПАДАЮТ БЕЗ СЛЕДА

25 ноября 1972 г.

В округе Сойер происходят некоторые странности. Не прошло и шести недель после того, как два рыбака на форель исчезли к северу от Спайдер-Лейк, и к ним, кажется, присоединились три охотника. Пол Марсалис, Фрэнк Пенс и Уилбур Стэнчели – все жители Ред-Клиффа – пропали без вести. По словам жены Пенса, эти трое охотились вместе годами. Она сообщила об их пропаже шерифам округа Сойер и округа Бейфилд. Поисковая группа обнаружила их палаточный лагерь на реке Намекагон в северной части округа Сойер/южной части округа Бейфилд. Помощники шерифа признали, что лагерь был "в ужасном состоянии": брезент порван, туристическое снаряжение разбросано. В лагере было обнаружено много крови, и официальные лица не исключают нападение. "Похоже, что мать всех медведей решила напасть на этот лагерь", - сказал другой охотник, который предпочел остаться анонимным, когда подошел к месту с заместителями шерифа. "Все было разбито и сломано, спальные мешки разорваны в клочья. Вокруг валялись винтовки, и пахло так, как будто из них стреляли..."

СТРАННАЯ САГА О МАЛЬЧИКЕ-ПРИЗРАКЕ

20 июня 1973 г.

Пиджен-Лейк. Когда дело доходит до необычных и жутких историй, в Висконсине в них нет недостатка. Особенно в округе Бейфилд, где сохранились многовековые традиции мрачных легенд и сказок старожилов. Что ж, имея это в виду, пора добавить новую главу: Мальчик-призрак. Да, вы правильно поняли. Мальчик-призрак. Если в вашем воображении возникли образы Каспера, Дружелюбного Привидения, то в действительности все совсем не так. Потому что, согласно дюжине или около того надежных свидетелей, Призрачный мальчик совсем не дружелюбен. Да, у нашего местного привидения есть отвратительная привычка стучать в двери глубокой ночью и заглядывать в окна. Свидетели описывают его как "сгорбленного, как злобный карлик или гоблин", с лицом "полностью белым и искаженным, с большими желтыми зубами". И если этого недостаточно, чтобы заставить вас спать с включенным светом, подумайте вот о чем: говорят, глаза мальчика-призрака светятся.

Местный фермер утверждает, что Мальчик-призрак украл его домашний скот... дюжину кур, морских кур и трех поросят. Что он нашел останки животных, разбросанных в лесу. Действительно, очень голодный призрак.

Но если это вызывает у вас смех, подумайте о Мейбл Уиллард из Олд Понд Роад, недалеко от Хеймаркета. Миссис Уиллард, решительная и независимая вдова 83 лет, сообщает: "Я не такая, как другие... Я не боюсь признать, что в этом округе происходят забавные дела, и так было всегда. Проблема местных в том, что люди боятся, что над ними будут смеяться. Но я не боюсь. Смейтесь сколько угодно, но это ничего не изменит. Люди видели здесь много такого, в чем даже себе не признаются". И миссис Уиллард, по-видимому, знает, о чем говорит, потому что Мальчик-призрак неоднократно появлялся на ее территории. "В первый раз, когда я уже собиралась ложиться спать, я услышала царапанье двери, - утверждает она, - а затем царапанье в окно гостиной. Тогда я и увидела это ужасное, гротескное лицо. Белое и оскалившееся, с огромными зубами. Я достаточно хорошо разглядела его".

Так что, если вы склонны отвергать это как чистую фантазию, просто помните, вас предупреждали. Если Призрачный мальчик начнет царапать ваше окно, вам некого будет винить, кроме себя...

РАЗГРАБЛЕННЫЙ СКЛЕП

15 октября 1977 г.

Пиджен-Лейк. В ходе того, что местные власти называют "просто ужасающей пародией", семейный склеп на католическом кладбище Ангела Надежды за пределами Пиджен-Лейк был взломан неизвестным человеком или лицами. Преступники проникли внутрь, разбив замок на внешней стороне двери склепа. После этого они обыскали содержимое семейного мавзолея Гудчайлдов, вытащили гробы и разбили их на куски. Смотрители кладбища обнаружили злодеяние сегодня рано утром и немедленно связались с шерифом. "Надеюсь, я больше никогда не увижу что-то подобное, - заявил смотритель Джон Пастула. - Гробы были разбиты, а останки разбросаны. Повсюду валялись кости, десятки костей". Департамент шерифа сообщил, что в склепе Гудчайлд никого не хоронили более тридцати лет, а последний оставшийся член семьи Гудчайлд живет в другом штате. "Я и раньше слышал о некоторых довольно мерзких розыгрышах на Хеллоуин, - слова помощника шерифа Мэтью Годфри, - но это просто богохульство". И это, безусловно, вандализм. Власти заявляют, что не могут придумать никаких причин, по которым кто-то мог бы совершить такой мерзкий акт осквернения...

БОЙСКАУТЫ ДО СИХ ПОР НЕ НАЙДЕНЫ

10 июня 1982 г.

Округ Бейфилд.

Четвертый день подряд помощники шерифа и не менее 100 добровольцев обыскивают территорию в районе Призрачного озера недалеко от шоссе M в поисках трех бойскаутов из Эшленда, которые пропали там 6 июня во время ночного похода. По словам вожатого Роджера Халена, отряд расположился на Призрачном ручье для двухдневной рыбалки, походов и лесных работ. Ночью 5 июня, по всей видимости, Майк Тромбли, 13 лет, и Дуглас Кестила, 11 лет, оба из Эшленда, отважились покинуть лагерь, после того как остальные бойскауты заснули, с Троем Бейкли, 13 лет. На следующее утро Бейкли был найден бродящим в оцепенении по обочине шоссе М. В настоящее время он находится под наблюдением в Мемориале Хейворда и, как ожидается, вскоре полностью выздоровеет. По словам Бейкли, он и другие мальчики слышали рассказы старших ребят о том, что если подойти к перекрестку Призрачного ручья и Призрачного озера после полуночи, то "можно увидеть призраки индейцев, выходящих из-под земли". Хотя Бейкли явно обезумел, он утверждает, что и Тромбли, и Кестила затянуло в грязь тем, что он описывает как "белые, страшные руки". В этот момент шериф округа Бейфилд Альберт Сасскинд сказал, что он "не упустит ничего, даже самые смелые предположения..."

ЗАГАДОЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В КАНУН РОЖДЕСТВА

24 декабря 1985 г.

Хеймаркет. Перед Рождеством произошла еще одна трагедия, упавшая на наши плечи невыносимым грузом. Новый сверкающий бревенчатый домик за пределами Хеймаркета был найден пустым. Пропали Ричард Шоен, его жена Рут и трое детей. Согласно некоторым сообщениям, дети рассказывали друзьям, что видели "странные, жуткие фигуры, заглядывающие в их окна по ночам". Полиция ведет расследование...

ТЕНИ В НОЧИ

13 января 1989 г.

Пиджен-Лейк. Пол Баррингтон, бывший член совета Эшленда на пенсии, был доставлен в мемориальную больницу района Хейворд после сердечного приступа. Его жена сказала, что вокруг их уединенного фермерского дома девятнадцатого века происходили "забавные вещи". Что ее муж увидел какую-то "странную фигуру", ошивающуюся возле флигеля, и погнался за ней с дробовиком. Он был найден в снегу почти без сознания своей женой. Следы, найденные в занесенном поблизости снеге, были названы помощником шерифа "мягко говоря, любопытными"...

Вырезки из газет все не заканчивались. Кенни пытался переварить все, что мог, хотя ему очень хотелось выплюнуть большую часть этого. И не потому, что он ничему из этого не верил, а потому, что верил. Потому что он видел нить, связывающую все это, то, что Годфри хотел, чтобы он увидел. И видя это, чувствуя, как оно притягивает к себе, понимая это, ему стало физически плохо. Конечно, возможно, что-то из этого было чушью и преувеличением, но не так много, думал он. Неделю назад он бы посмеялся над всем этим, но не сейчас. Не после того, что он испытал на поле Эзрена прошлой ночью.

Его рассудок требовал, чтобы он все это отверг, но он просто не мог.

Что-то сломалось в нем, и у него не было другого выхода, кроме как поверить в прочитанное.

- Мне кажется, - сказал он, - что вы, местные, долгое время хранили скверную тайну, надеясь, что правда не выйдет наружу.

Годфри согласился с этим.

- Дело в том, Лу, что мы уже много лет знаем, что что-то нужно делать, но я думаю, что никто не хотел заикнуться об этом первым.

- Что ж, теперь у нас нет особого выбора.

Чтобы рассмотреть материалы до мельчайших подробностей, потребовались бы часы, поэтому Кенни продолжал бегло просматривать статьи, перечитывая то, что привлекало его внимание. То, что, как он считал, позже проявится в кошмарах и бессонных ночах. Кенни нашел интересную вырезку из журнала "Beyond Science", который, по-видимому, был своего рода журналом о паранормальных явлениях 1940-х годов. Он начал читать.

...И этот неуловимый и интересный лакомый кусочек родом из Верхнего Среднего Запада. По всей видимости, в округе Бейфилд, штат Висконсин, прошлым летом в реке Намекагон недалеко от городка Хеймаркет было обнаружено самое необычное тело. Тело было сильно разложено и, вероятно, долгое время находилось в воде, но оказалось, что это был мужчина или что-то вроде мужчины. Помощники шерифа и местные жители, выловившие странный труп, утверждали, что он был ужасно деформирован и лишь слегка походил на человеческий. У него отсутствовали левая нога и правая рука, и его сильно потрепали рыбы и местные дикие животные, но мистер Джон Понсе из Хеймаркета сказал: "Я бы не назвал это существо человеком... его лицо было просто ужасным, а кости, торчащие из плоти, не были похожи на кости, которые я видел раньше". Понсе добавил, что его лицо было большим и деформированным, глаза посажены в глубокие костлявые впадины, а челюсти увеличены до ужасающих крайностей. Официальные лица заявили, что тело было просто искажено из-за разложения и газов, но Понсе не согласился с этим. "Время от времени, - сказал он, - в этих местах находят разные останки, и на них просто ужасно смотреть. Кем бы они ни были, это не люди как таковые". Этот инцидент напоминает о костях, обнаруженных в округе Бейфилд около пятнадцати лет назад... кости, которые были странными и удлиненными, с черепом, который был плоским и напоминал звериный череп. Кости, которые, как утверждали местные власти, должно быть, принадлежали некоему фанатику шоу уродов, хотя другие утверждали, что это были кости представителя какой-то неизвестной расы троглодитов, населяющей этот регион...

Кенни прочел это, и ему в голову пришла одна мысль. Он подумал, что большинство людей по всей стране, которые читали эти статьи в то время, либо были достаточно сумасшедшими, чтобы поверить в написанное, либо имели слишком много здравого смысла, чтобы усомниться во всем этом. Он начинал чувствовать себя смесью обеих этих крайностей, потому что он должен был поверить, но его разум подсказывал ему, что его сбили с толку, что такого не может быть. К фотокопии была прикреплена небольшая выдержка из "Журнала фольклорного общества Висконсина". С тяжелым сердцем и желанием бросить это дело, он прочитал ее.

Что особенно интересно, так это возраст этих легенд. Похоже, что в округах Бейфилд и Сойер существует цикл мифов, зародившийся более чем двести лет назад. Цикл, который продолжается по сей день. Абсолютная вера среди местных жителей в расу ночных существ, которые, очевидно, выходят из-под земли через грязь и воронки, чтобы совершать набеги на кладбища и поедать трупы. Это очень напоминает арабские сказки о гулях, которые якобы раскапывают одинокие могилы и пожирают трупы и неосторожных путников...

Кенни вздохнул, сунул все бумаги обратно в конверт и покачал головой. Он закурил, игнорируя знаки, запрещающие такие вещи, и просто уставился на Годфри.

- Ладно, ты прожил здесь всю свою жизнь... ты когда-нибудь действительно видел одного из этих людей? Я имею в виду во плоти?

- Да, но только мельком. Хотя я не сомневаюсь, что они существуют. Нет сомнений в том, что они здесь уже много лет, - Годфри вздохнул. - Я больше не беспокоюсь о добавлении фактов к этому файлу, и когда я сказал тебе, что смотрители кладбища в этих местах, как правило, скрывают ограбления могил и тому подобное, я имел в виду это. Но я скажу, что за последние двадцать лет или около того мы получили меньше сообщений об активности этих объектов. Может, они вымирают, а может, просто стали умнее. Я не знаю. Честно говоря, и не хочу знать.

Как полицейский может так относиться к подобному? Кенни задумался об этом, но потом он понял, он честно признался себе, что, будь он на протяжении многих лет на месте Годфри или любого другого копа, он, вероятно, занял бы ту же самую позицию. Что еще на самом деле можно было сделать? Если начнешь копать это, обязательно столкнешься с гневом местных жителей, и ты не дождешься никакой помощи от других полицейских, которые знали обо всем, потому что они жили в отрицании. Это означало, что тебе придется обратиться к властям штата за помощью... и что ты сделаешь после того, как они перестанут над тобой смеяться?

- Елена Бласден рассказала довольно дикие сказки, - сказал он шерифу. - Мне интересно, насколько это все правда.

Годфри пожал плечами.

- Об этом можно только догадываться. Большая часть того, о чем она говорила, было до меня. Но то, что одного из них сбила машина... это правда. По крайней мере, так думал мой предшественник Альберт Сасскинд. Он на самом деле ничего из этого не видел воочию до поры до времени, но у него есть отчеты о вскрытии в этом файле, если тебе интересно.

- Мне все равно, - сказал Кенни.

И Годфри решил сам ему рассказать.

- Это случилось еще в начале двадцатых годов. Какой-то парень по имени Хейнс или Хайнс направлялся из Эшленда в Беллак, и перед его машиной внезапно кто-то выскочил. Он врезался в него и убил... по крайней мере, одного из них.

- Одного из них?

- Их было двое, - сухо сказал Годфри. - Взрослая женщина и ребенок. Ребенок погиб мгновенно, мать только пострадала. Ей переломало ноги, я так понимаю. Ребенок был мужского пола, и в агонии его вырвало тем, что коронер позже идентифицировал как человеческие органы...

Хейнс или Хайнс перенес легкий сердечный приступ и был доставлен в больницу, где вскоре полностью выздоровел. Тело ребенка после вскрытия кремировали. Взрослая женщина была доставлена ​​в Центральную государственную больницу для душевнобольных и помещена в частную охраняемую палату.

- Она прожила почти месяц, - сказал Годфри. - А потом она умерла при родах.

Кенни чуть не упал со стула.

- Ты имеешь в виду, что эта гребаная тварь была беременна?

Годфри кивнул.

- По словам Компа, тогдашнего шерифа, она родила что-то похожее на личинку... что-то белое и склизское, мяукающее, как кошка. Она умерла в течение недели. Комп никогда не видел ребенка. Но тамошний док сказал лишь то, что одни твари рождены ходить, а другие – ползать.

Кенни затянулся сигаретой, понимая, что, приехав в Хеймаркет и округ Бейфилд, он открыл самую большую и уродливую банку червей в истории полиции штата. У него было чувство, что эта вонь будет преследовать его вечно.

Много лет назад, когда ее сестра Мэй все еще топтала землю, а не кормила червей на кладбище округа, Елена Бласден собиралась вместе с ней и парой других старушек – Мами Ларош, Дороти Палекин – раз в месяц и устраивала то, что ее мать называла "чаепитием", а ее отец - "девичником". Елена всегда считала это больше девичником, чем чаепитием, потому что еще до конца мероприятия они успевали перетереть косточки всем в округе, и никакая грязь не оставалась незамеченной. Они лакомились небольшими бутербродами, пили чай и кофе и подробно обсуждали местные новости. Когда Елена была в особенно хорошем расположении духа, она иногда даже приглашала Ренни Фикс, но не часто, потому что считала Ренни дурочкой, так же как и всех ее родственников.

Во время сплетен часто поднималась тема семьи Эзрен, и часто пересказываемые сказки повторялись снова и снова, обычно шепотом, как будто дамы боялись, что их подслушают. Всякий раз, когда Ренни присутствовала на девичнике, она повторяла ту же историю, которую бабушка рассказывала ей много-много лет назад, когда на щеках Ренни все еще лежал девичий румянец. Держись подальше от поля Эзренов, если не хочешь неприятностей, маленькая мисс, - говорила Ренни, вспоминая слова своей бабушки и как можно точнее подражая ее интонации после того долгого лета и долгих зим, прошедших с ее девичества. Те, что снизу, выползают при свете луны, как черви после проливного дождя. Они ищут детей, которых смогут утащить в свои берлоги и ямы. Смотри, чтобы ты не стала одной из них, иначе станешь похожа на них... будешь ползать по черной земле и питаться мертвыми тварями. Если увидишь, что они смотрят в твое окно в ветреную ночь, не смотри им в глаза, или они заберут тебя с собой, а ты этого не хочешь, ведь так?

Она рассказывала эту историю у Елены дома, и старушки слушали, сжав губы и широко раскрыв глаза. Дети внутри них снова пугались, так же как в далеком детстве. Это были общие страхи. Как только озвучивалась эта история – Елена считала, что единственная причина, по которой она приглашала Ренни, заключалась в том, что она была достаточно глупа, чтобы поднимать эту тему каждый раз, - она ​​была дополнена, додумана, приукрашена и завершена комбинацией дважды рассказанных историй, местных сплетен и небылиц.

Мами практически пускала слюни на каждую ненормальную и ужасную деталь, в то время как Дороти приходилось выходить, чтобы подышать воздухом, потому что ее сердце бешено колотилось, а голова кружилась. Елена знала, что этого следовало ожидать, потому что в свои семьдесят четыре она была такой же чувствительной, как и в четырнадцать.

Где-то в процессе девичника, когда цикл деревенских мифов начинал повторяться, все внимание обращалось к Елене. Мэй настаивала на том, чтобы она поделилась тем, что знала, и Елена с радостью соглашалась.

- Моя бабушка говорила, что это все происходило еще тогда, когда она была девочкой, обычно в течение долгого сухого лета, когда свирепствовали клещи, а луна становилась оранжевой, как тыква, в ясные ночи. Бывало, один из них рождался в нормальной семье, и очень часто мать не переживала роды. Это было кровавое и ужасающее зрелище. Моя бабушка говорила, что видела это один раз, только один раз. Она была там, где не должна была быть, и видела вещи, которые не должна была видеть. Будучи фермерской девчонкой, она не была так наивна, как городские девочки, в отношении процесса родов. Она видела много жеребят, телят и поросят, рожденных до срока, и присутствовала при рождении двух своих сестер. Тайна жизни не является загадкой для девушки, живущей на ферме. Поэтому она заглянула в окно избы, где рождалась одна из этих тварей, и то, что она увидела, заставило ее убежать. Я спросила ее, что она увидела, и она сказала, что то, что вышло из этой бедной женщины, было больше похоже на личинку, чем на человеческое дитя. В те дни такими вещами занималась акушерка, женщина по имени Старнс или Стернс, я уже не помню. Когда рождалось нечто, что было больше ползучей тварью, чем человеком, она уносила его на закате на поле Эзрена и оставляла там. Достаточно скоро его крики выманивали остальных из их нор, словно зов любви и кровь, взывающая к крови.

Еще долго после того, как шериф и Кенни уехали, Елена сидела и размышляла над разными вещами. Хотя она была старой, очень старой, и ее жизнь подходила к концу, ее память была по-прежнему острой, как ее язык. Те чаепития последний раз были пятнадцать лет назад, и она была единственной, кто из них выжил. Мами Ларош умерла в доме престарелых в Эшленде десять лет назад, а Дороти Палекин умерла за три года до этого после инсульта во время сбора малины. Мэй умерла шесть лет назад, когда мирно спала.

Осталась только Елена, постаревшая и усталая, ужасно усталая, проводившая дни, вспоминая утраченное прошлое и лица, давно ставшие призраками. В эти дни ее тело ныло от чего-то ужасного, а сегодня в груди стало очень тесно. Может быть, слишком много волнения, а может, пора просто закрыть глаза.

В любом случае, она смирилась с этим.

Они воздерживались от возвращения на ферму Эзрен сколько могли. Или, может, Годфри воздерживался. Не то чтобы Кенни не терпелось вернуться в тот дом или что-то в этом роде, но у него была работа. Годфри, однако, никуда не торопился. На машине шерифа они проехали мимо поместья Эзрен и через высокие арочные ворота кладбища округа Бейфилд.

- Есть еще кое-что, - сказал Кенни. - То, что упомянула Елена Бласден. Ребенок Женевьевы Кроссен. Что-то насчет ребенка Женевьевы Кроссен.

Годфри кивнул.

- Да, это настоящая небылица. Но, полагаю, раз уж я открыл тебе душу округа, ты должен знать и об этом.

Годфри повел автомобиль по извилистой грунтовой дороге, миновал новые участки кладбища с красновато-изумрудными надгробиями и медными подставками для флагов, затем немного спустился вниз, где находились более древние участки. И здесь, решил Кенни, начинается настоящее кладбище. Оно петляло между холмами, поросшими дубом и болиголовом, многолюдный город с покосившимися крестами и надгробиями, обвалившимися плитами и увитыми плющом склепами, серо-белое изобилие мрамора, окрашенного водой и покрытого плесенью. Семейные участки на травянистых обрывах были ограждены ржавым железным забором, увитым вьюнком и английским плющом. Древние склепы были врезаны в заросшие холмы, как черные рты. Памятники и древки торчали из густых зарослей черемухи и ежевики, сумаха оленерогого и папоротника.

- Кто-то должен вычистить это место, - сказал Кенни. - Оно становится немного заброшенным.

Годфри остановил машину перед сводчатыми дверями каменной часовни с темными окнами, защищенными решетками.

- Конечно, кто-то должен. Здесь только один смотритель, это максимум, что округ может себе позволить. Он не сидит без дела – это большое кладбище.

И это была правда.

Годфри сказал, что на нем хоронили людей с начала девятнадцатого века и дольше, на самом деле с тех пор, как всего несколько лет назад группа из одного из государственных исторических обществ обнаружила старое колониальное кладбище Троуден сразу за задней стеной кладбища. Они очистили его от зарослей боярышника, ясеня и можжевельника, впервые за более чем столетие открыв осыпающиеся плоские камни дневному свету.

Кенни сидел и смотрел на капли дождя, стекающие, как слезы, по обвитым лишайником знакам.

- Ладно, - сказал он наконец. - Давай покончим с этим.

Годфри кивнул.

- Если хочешь узнать о Женевьеве Кроссен, то, я думаю, мне придется рассказать тебе о похоронах и убийстве. На похоронах была одиннадцатилетняя дочь Женевьевы, Перл. А убийство? Что ж, мы к этому скоро вернемся.

Вернемся в прошлое, в частности, в 1956 год, когда мне исполнилось тринадцать, и год, когда маленькая Перл утонула в заброшенном карьере, который был заполнен водой, как это бывает с карьерами. Разумеется, карьер все еще там, но теперь огорожен забором, и никто в нем больше не плавает. Еще в детстве, когда вода не стала зеленой и не наполнилась слизью, его дно было разной глубины, и нужно было знать, где можно нырять, а где нельзя. Видишь ли, там были горы известняка, и если нырнуть не в том месте, то можно было вышибить себе мозги об одну из них. Но карьер полон и других вещей. В него загоняли старые машины, бросали туда кровати и бытовую технику. Если зацепишься за что-нибудь из этого, то уже не выплывешь оттуда. По крайней мере... так говорили.

На самом деле никто не знает подробностей смерти маленькой Перл. Она играла там, на краю и, должно быть, упала и не смогла выбраться обратно. Неважно. Позже в тот же день Джорджи Бласден и его брат Фрэнни – хороший парень, погибший во Вьетнаме в апреле 68-го – поехали на велосипедах в карьер, чтобы наловить лягушек, и увидели, как она плавает там. Джорджи сказал мне, что она была похожа на странную куклу, которую кто-то выбросил, покачиваясь там... Полагаю, так и было. Видишь ли, Женевьева каждый день одевала маленькую Перл в модные, вычурные наряды и порола ремнем, если она пачкала одежку. Бедняжка.

- Ну, в общем, они выловили Перл и уложили ее прямо здесь, подальше от того места, где мы сейчас стоим. Это было очень грустно, очень грустно. После этого никому из нас, детей, не разрешалось плавать в карьере... хотя мы и делали это втихаря. - Годфри замолчал, охваченный воспоминаниями обо всем этом, и морщины на его лице стали похожи на трещины на сухой земле. - Ну, как ты понимаешь, это было слишком для Женевьевы. Видишь ли, эта дама натерпелась много дерьма. Ее жизнь от начала до конца была не чем иным, как трагедией. У нее еще был сын, его звали Рэнди. Я его почти не помню. Он служил в морской пехоте и скончался в Корее в октябре 52-го. Как ты мог догадаться, между детьми Женевьевы была большая разница в возрасте... но тогда не было настоящего контроля над рождаемостью, кроме как не раздвигать ноги и держать член в штанах, дерьмо просто случалось. С этим никогда не угадаешь. Тем не менее, в конце концов, они оба умерли ужасной грязной смертью.

Семья Рэнди с трудом пережила его смерть, им было настолько плохо, что Генри Кроссен, муж Женевьевы, начал пить как лошадь, пытаясь забыться в пьяном угаре. Но ему это не удалось. Через два года после того как Рэнди вернулся домой в накрытом флагом ящике, однажды декабрьским вечером 54-го Генри врезался на своем грузовике "Шеви" 48-го года в дерево на Беллак-роуд и присоединился к своему сыну. Как ты можешь себе представить, он был пьян в стельку, и после того как он врезался в дерево, грузовик перевернулся, заскользил по склону холма по снегу и направился прямо к Тен-Майл-Крик. В тот год Тен-Майл не замерз полностью, и грузовик въехал в него, перевернувшись. Как я понимаю, Рэнди не смог выбраться из-за травм, которые были довольно серьезными. И вот так он умер... в автомобиле, полном ледяной воды. Когда на следующий день его нашли там, он был полностью заморожен, и я слышал, что им пришлось использовать пилы и топоры, чтобы освободить его.

- Слишком, слишком много, как ты понимаешь. Женевьева похоронила своего сына, затем своего мужа и, наконец, свою дочь, и это за чертовы четыре года. Она помутилась в рассудке, и разве можно ее винить? Вот честно? Люди держались подальше от нее и ее дома на Ведек-роуд, которая теперь называется просто Каунти-роуд 707. Она просто сошла с ума, и от нее шарахались как от прокаженной. Примерно через три месяца после того как они похоронили Перл, начали происходить странные вещи. Начали ходить слухи, чертовски необычные.

Кенни посмотрел на него, почти боясь спросить.

- Какие слухи?

Годфри сглотнул один раз, затем второй.

- Ну, люди поговаривали, что видели Перл... видели, как она гуляла по лесу.

- Боже правый.

- Да, это ужасно. Но не забывай, что этот округ был и остается... изолированным. Здесь ничего нет, кроме множества маленьких городков и ферм, окруженных темными лесами и чащами. Людям нравилось болтать друг с другом, нравилось придумывать безумные истории. Многие взрослые в Хеймаркете, слышавшие эти сказки, делали все возможное, чтобы скрыть это от нас, детей... но мы все узнали. Мы услышали, что по проселочным дорогам бродит призрак Перл. Думаю, достаточно близко.

- Теперь я должен добавить предисловие к этому, сказав, что мой старик был в совете округа, а мой дядя Томми был помощником шерифа – он жил по соседству с нами – так что не было почти ничего, о чем бы они не знали. Однажды лунной ночью я лежал в своей постели, тогда было тепло, поэтому у меня было открыто окно. Просто лежал, не спал, слушая, как мой старик и мой дядя Томми пьют пиво и смеются за столом для пикника на заднем дворе. Это было после полуночи, я это хорошо помню, когда к нам въехала машина. Из машины кто-то вылез, крича и неся какую-то околесицу, и моему старику, и дяде Томми пришлось постараться, чтобы успокоить его.

Это был Алан Крески, и он был пьян. Он не мог двух слов связать, до смерти напуганный. Я слышал все это через окно моей спальни наверху. Алан сказал, что возвращался из дома Луанны Шилдс на Крикер-роуд в сторону Французской деревни. Он сказал, что видел что-то, что-то, что напугало его до смерти. Ему потребовалось время, чтобы сказать, что именно это было. Что ж, Алан был старым пьяницей, с тех пор как вернулся со Второй мировой войны, и не нужно было спрашивать, что он делал на Крикер-роуд в такой час, потому что и мой старик, и мой дядя знали – как и весь проклятый город – что он устраивал шуры-муры с Луанной, и так было уже какое-то время. Все это знали. Даже мы, дети, знали это. Старая Луанна была развратной, и единственным, кто не знал об этом, был ее муж, Бобби, который восемь месяцев в году проводил на барже с железной рудой. Черт, мальчишками мы ходили пешком к Луанне после наступления темноты и наблюдали, как она развлекалась, через окно... иногда с каким-нибудь парнем, а иногда в одиночестве.

Как бы то ни было, Алан был на заднем дворе, и он был просто в стельку... черт, я чувствовал запах ржи в его дыхании из окна второго этажа. Я прекрасно знал этот запах выпивки, потому что прошлым летом я и мой приятель Джонни Проктор выпили домашнее вино из черемухи его отца и провели ночь на поле, извергаясь рвотой. Итак, Алан был в стельку, но то, что он увидел на Крикер-роуд, напугало его так сильно, что он подъехал пьяным прямо к дому помощника шерифа.

- Что он увидел? - спросил Кенни.

Годфри вздохнул, изучая ряды надгробий вокруг них.

- Сказал, что видел, как Перл Кроссен шла по Крикер-роуд, вот. Ты мог подумать, что мой дядя и старик посмеялись над ним и бросили в обезьянник, но нет. Может быть, он выглядел изможденным – я, конечно, не мог разглядеть его из окна, но его голос был глухим, как будто кто-то вытащил его душу, осквернил ее и засунул обратно – а может, потому что они к тому времени уже слишком много раз слышали эту историю и начинали верить в нее. А может быть, это как-то связано с самой Женевьевой, которая была чокнутой и одержимой, заставляя людей к тому времени по-настоящему забеспокоиться... как будто призраки ее семьи вились вокруг нее, словно голодные кошки. Она приходила в Хеймаркет время от времени, просто так. Посмотреть на людей на улицах, спросить их, видели ли они Рэнди или как можно было добраться до портного и подготовить платье Перл к ее дню рождения, но поскорее, потому что Генри скоро должен вернуться домой, а ей нужно приготовить ему ужин.

Во всяком случае, я слышал, как мой старик и дядя твердили Алану, что он пьян и, вероятно, ему померещилось. Но Алан сказал, что нет, он видел Перл, она вернулась, как и говорили люди. Ну, дядя Томми сказал: "Хорошо, хорошо, может быть, ты видел какую-то девушку, но это была не Перл". Но Алан твердил, что это она, точно она. А как он узнал? Просто... по платью. "Это было платье, - сказал он, - изящное платье из шелка и кружева ярко-синего цвета". Что ж, это имело смысл, потому что маленькую Перл, как я уже сказал, Женевьева всегда наряжала, как фарфоровую куклу. Черт, когда ее вытащили из карьера, она выглядела так, будто была готова к пасхальному обеду или своему крещению.

Алан настаивал, что это Перл. Она странно шла, хромала или что-то в этом роде, и несла за хвост какое-то животное... мертвую кошку. Я могу только представить, каково ему было там, на той залитой лунным светом дороге в ведьмин час, когда он увидел мертвую девочку, ковыляющую с убитой на дороге кошкой. Боже правый. Честно говоря, я не думаю, что мой старик или дядя действительно поверили, что Перл Кроссен выбралась из своей могилы, но происходило что-то странное, и дошло до того, что они больше не могли это игнорировать.

- Видишь ли, многие люди рассказывали ту же самую историю, и многие были напуганы. О Перл Кроссен ходило слишком много гадких историй. Люди видели, как она ходит по ночам по проселочным дорогам, так же, как Алан Крески: со странным видом, сгорбившись и скорее подпрыгивая, чем шагая. Они видели ее за воротами этого самого кладбища, прячущуюся в дренажных канавах и где угодно. Морт Стромбли сказал... я никогда этого не забуду... что он наткнулся на нее на Крикер-роуд в три часа ночи. Что она грызла мертвую собаку на обочине дороги, когда он увидел ее, и он чуть не съехал в канаву. Когда его фары осветили ее, она посмотрела на него, ее лицо было испачкано чем-то черным и грязным, а глаза были желтыми. Сияюще желтыми. А ее лицо... ну, Морт сказал, что оно было искаженное, кривое, выступающее, как будто череп под ним пытался прогрызть себе выход. Барни Хок, самый старший из нас, сказал, что он был на стоянке с Лесли Стронг, и Перл подошла прямо к машине. Сказал, что она выглядела как что-то из фильма ужасов... как живой череп с жирными волосами, спутанными, набитыми палками, колючками, грязью, забрызгавшей ее лицо, и множеством кривых зубов. Барни сказал, что и он, и Лесли начали кричать и ничего не могли с собой поделать. Перл прижала руки к окну – шел дождь, поэтому окна были подняты, слава богу, - и Барни сказал, что ее руки были опухшие, белые и липкие, как поганки. Он сказал, что они не могли четко разглядеть ее сквозь капли дождя на окне, но, что бы это ни было, это была не Перл.

- Что ж, как ты понимаешь, мы, дети, довольно сильно взволновались при мысли об этом монстре среди нас. Мы хотели его увидеть. Нам просто нужно было его увидеть.

- Значит, вы решили пробраться в дом, - сказал Кенни, зная, что именно так поступили бы он и его друзья.

Годфри выглядел бледным и измученным.

- Да. Да, мы так и сделали.

Кенни выдержал паузу, позволяя шерифу набраться сил, чтобы рассказать ему эту часть истории, собраться с духом. Он знал, что не хочет услышать это – как и остальное – но Годфри хотел рассказать ему, и, вероятно, у него не было выбора.

Шериф облизнул губы, его лицо было напряженным и бесцветным. Похоже, он был на грани признания в великих и ужасных вещах.

- Да, мы пошли туда. Я и Джонни Проктор, мой соучастник в преступлении. Мы были молоды и глупы, Лу, но не настолько глупы, чтобы заявиться туда ночью... нет, я не думаю, что у нас хватило бы смелости для этого. Мы пришли туда в полдень, спрятались в кустах и ​​просто наблюдали за этим домом. Был теплый сентябрьский полдень... Вроде, День Труда... но мы дрожали, струхнув не на шутку, пытаясь набраться смелости, чтобы подкрасться к дому и заглянуть внутрь. Полагаю, мы бы никогда не набрались смелости, но судьба позаботилась об этом за нас. Мы видели, как Женевьева Кроссен вышла на крыльцо. Она просто стояла там. Мы думали, может быть, она знала, что мы были там или что-то в этом роде. Я хотел сбежать, но Джонни сказал, что нет, подожди. Господи, ты бы видел эту женщину. Она всегда была из тех, кто делает красивые прически, носит красивые платья... но не в этот раз. На ней был какой-то старый, потрепанный и помятый, ободранный домашний халат, похожий на мешок из-под картошки. Ее волосы торчали дыбом, и даже с такого расстояния я мог видеть ее глаза, чертовски широко раскрытые, цепкие и бездонные – просто воронки в ее лице. Даже через двор я видел, что там ничего не осталось, Женевьева Кроссен была сумасшедшая... или сходила с ума. Она стояла там минут пять, не двигаясь, затем сошла с крыльца, обошла дом и пошла по тропинке, ведущей к ручью.

Джонни сказал, что это наш шанс. До ручья было десять минут ходьбы, так что у нас было двадцать минут или больше, чтобы сделать то, что мы задумали. А если честно? Я не хотел ничего делать. Воздух вокруг дома Кроссен был горячим и кисло пахнущим, и внутри меня что-то съежилось. Но Джонни было наплевать на это, он вытолкнул меня в боковой двор, и мы подкрались к дому. Мы постояли там, тяжело дыша. Потом поднялись на крыльцо. И самое безумие было в том, что хотя мы пришли только чтобы заглянуть в окно, теперь мы собирались войти внутрь, и мы решили это, не сказав друг другу ни слова.

- Крыльцо. Я помню, как скрипели доски... Я слышу их даже сейчас, эти доски проседают под нашим весом. На крыльце и по всей двери была грязь и ил... как будто кто-то вылез из болота и принес грязь с собой на руках и ногах. Дом Кроссен не был каким-то обветшалым старым фермерским домом, который можно увидеть в этих краях, это был чистый и ухоженный двухэтажный, очень красивый домик. Женевьева следила за его внешним видом так же внимательно, как и за внешностью ее дочери. Эта грязь повсюду... ну, это было неправильно, и я знал, что это неправильно. Что-то в этом пугало меня, беспокоило. Я знаю, что мы оба думали, что это было не из болота или трясины. Нет, это была грязь, которую Перл притащила с кладбища.

Итак, мы оба стояли там, в глубине души боясь, дрожа в теплый день, и очень сильно хотели убежать, но не осмеливались. Мы дали своего рода клятву, как это делают мальчишки, и мы не могли отступить от нее. Джонни взялся за дверную ручку, и дверь оказалась не заперта. Он посмотрел на меня и толкнул дверь, и она скрипнула, как будто ее не смазывали двадцать лет. Раздался резкий скрежет, пронзивший наши спины. От этого звука во мне что-то затряслось, как мокрая собака. Может быть, это было не так громко, как мы предполагали, но определенно было достаточно громко, чтобы объявить о нашем прибытии. Если внутри кто-то был, они знали, что мы идем.

- Внутри была лишь тишина, тяжелая тишина, в которой было слышно, как легкие наполняются воздухом. А в воздухе витал... едкий и зловонный запах, запах гнилых костей, червей и тухлого мяса. Ничто живое не могло так пахнуть, а если бы и пахло... ну, было бы плохо. Очень плохо. И все, о чем я мог думать, это то, что сказал нам Барни Хок о том, что заглядывало в его машину. От воспоминания об этом у меня пересохло во рту. Поскольку я не был уверен, что готов к этому, я не знал, смогу ли посмотреть на что-то подобное и не потерять рассудок. Я все представлял себе Перл, выходящую из подвала, ужасную, искривленную и ухмыляющуюся, как один из зомби в "Гробнице ужаса" или в одной из других книг ужасов, которые мы читали тогда.

Годфри прервался, почти задыхаясь. Он мысленно вернулся в 1956 год, и для него все было как вчера, слишком четко и ясно в его сознании. Он переживал, чувствовал все это заново, распахивая двери в глубине своего разума, которые не осмеливался открыть уже пятьдесят с лишним лет.

Кенни закурил в ожидании. Он чувствовал себя пловцом с бетонным шлакоблоком, прикованным к его лодыжке... как бы сильно он ни старался, он не мог вырваться на поверхность, не мог снова обрести свет, воздух и здравомыслие. Он вечно будет дрейфовать во мраке. Вот что сделал с ним приезд сюда. Это лишило его чего-то жизненно важного, чего он больше никогда не найдет.

Годфри сказал:

- Мы услышали какой-то звук, я и Джонни. Скрип половиц над нашими головами, что-то вроде движущегося или тянущего звука. Мы знали, что были не одни... там был кто-то еще, и у меня было сумасшедшее, непоколебимое чувство, что они знают, что мы там, что они ждут нас наверху. Мы с Джонни вместе поднялись по лестнице на второй этаж, бок о бок, держащиеся вместе и неразлучные. Может быть, это просто вся негативная энергия в этом месте искрилась и вспыхивала, возможно, она соединила нас. Как бы то ни было, мы поднялись туда и посмотрели в коридор, охваченные – по крайней мере, я – чувством, я не знаю, своего рода нейтралитетом, если в этом есть какой-то смысл. Там никого не было. На втором этаже не было никого, кроме нас. Потом Джонни толкнул меня локтем, и я увидел, Боже, я четко увидел.

- Что ты увидел? - спросил Кенни, напрягшись к этому моменту.

- Грязные следы, засохшие грязные следы на полу, и они вели по коридору, а в конце – к узким ступеням. Эти ступеньки вели на чердак, и тогда мы поняли, что Женевьева держала свою мертвую дочь на чердаке. Коридор, ведущий туда, был узким, и пришлось подниматься по одному. Джонни шел впереди. У нас не было оружия, кроме перочинного ножа и палки, которую Джонни подобрал во дворе. Он нес ее, как дубинку. Как можно тише мы поднялись по тем ступенькам к закрытой двери наверху. Сами ступеньки были покрыты следами грязных босых ног.

Чтобы подняться туда, у меня ушли все силы. Я вспотел и трясся, пытаясь проглотить что-то вроде крика, застрявшего в моем горле. Вся дверь была покрыта грязными отпечатками ладоней, и мы начали слышать звуки за ней... вроде скольжения босых ног, легкого скрипа половицы. Как будто там было что-то, очень сильно пытающееся вести себя тихо. Одного запаха было достаточно, чтобы вызвать приступ тошноты... тошнотворный, метановый запах разложения. Сразу скажу, что я был напуган до чертиков, а воспоминания до сих пор пугают меня. Джонни протянул руку и повернул дверную ручку, и когда он это сделал, мы услышали звук по ту сторону двери... высокое хриплое хихиканье. Смех, как у какой-то старухи из рассказов с темным, ужасным секретом, которым она хотела поделиться. Это было ужасно. Я думаю, что, возможно, захныкал, не знаю, но то, что там смеялось... оно было просто ужасным, сморщенным и невменяемым. Возможно, Перл было одиннадцать лет, когда она умерла, но то, что проникло в нее в могиле, было старым... древним, безумным. Может быть, зло.

- Видит Бог, этот рваный истерический смех добавил льда в мою кровь. Так смеется марионетка, Лу, которая ожила и осознала, что теперь она живая. Этого должно было быть достаточно, чтобы заставить нас убежать, но Джонни этого не допустил. Этого было недостаточно. Он был бледен и вспотел, его глаза широко раскрыты и влажны, но все же этого было недостаточно. Он должен был увидеть. Он распахнул дверь ногой, и на нас обрушился порыв вонючего влажного воздуха, словно что-то сбежало с бойни или из открытой могилы. Там было темно, немного света проникало через заколоченное окно над потолком. Я... сейчас уже не уверен. Я был так напуган. Было такое чувство, будто я был наполнен электричеством. Я хотел извергнуться рвотой, закричать, рассмеяться, упасть и заплакать. Может быть, все одновременно.

- Как я уже сказал, там было ужасно темно и воняло тухлой свининой и влажной землей. Я услышал металлический звук и понял, что это звук цепей. А потом снова это хихиканье... девичье, но непристойное, непристойное. Я знал, что то, что было наверху, выскользнуло из тени, чтобы встретить нас. Как я и думал, мы увидим нечто, от чего наши волосы поседеют, что-то, что выползло из могилы, черное, вонючее и червивое. Если это была Перл... то смерть и воскресение вырвали ее разум своими грязными корнями. Вот тогда оно заговорило с нами. И я не уверен, слышал ли я это на самом деле или это было у меня в голове, но я могу вспомнить, что там говорилось: Давай, Джонни... давай, Мэтти... У меня есть кое-что, что я хочу, чтобы вы увидели, кое-что, что я хочу, чтобы вы потрогали, почувствовали...

А потом? Что ж, она вышла из тени, подошла как можно ближе с цепью на лодыжке. Я почти уверен, что закричал. Она стояла там, сгорбившись, деформированная, как живой скелет в маскарадном платье, которое было просто грязным и вонючим. И это лицо... злобное, похожее на что-то затонувшее в пруду, обработанное пиявками и изгрызенное червями, белое и сморщенное, с серым ухмыляющимся ртом, полным узких кривых зубов, коричневых и черных, как будто она жевала табак и кладбищенскую землю. Она протянула к нам руки, и плоть свисала с ее пальцев лоскутами. И когда она заговорила, ее горло словно было забито землей: Там внизу есть место для вас, хорошее место для хороших мальчиков...

- И тут мы побежали. Мы упали с лестницы или, может быть, не упали, все, что я помню, это то, что мы внезапно оказались в коридоре внизу, и я был уверен, что она полетит на нас туманным пятном, как вампир в старом фильме. Но она осталась на своем месте. Мы слышали, как она натягивает цепь, кряхтит, визжит и смеется. Но это все, что мы слышали. Мы убежали оттуда, и я думаю, что мы не остановились, пока не добрались до Хеймаркета.

После этого Годфри затих, тяжело дыша и вытирая пот со лба платком, просто глядя в окно своего автомобиля сквозь надгробные камни, может быть, туда, где похоронена Перл Кроссен. Через некоторое время он сказал:

- Я даже сейчас не уверен, что из этого произошло на самом деле. Мне было страшно, Лу. Боже, с тех пор я никогда так не боялся. Мы никогда никому об этом не рассказывали, по крайней мере, я. Семья Джонни переехала в Чикаго год спустя, и с тех пор я его больше не видел.

Кенни позволил себе вздохнуть. Это была поразительная история.

- Хорошо, но это еще не все. Что-то... Я имею в виду, что с этой ситуацией нужно было что-то делать.

Годфри кивнул.

- Больше ничего, но я тебе кое-что расскажу. Это то, что мой дядя Томми сказал мне за два года до своей смерти. Мой старик отказывался когда-либо говорить о тех днях. Он забрал их с собой в могилу. Примерно месяц спустя это решили прекратить. Дядя Томми, мой старик и двое других помощников пошли в дом Кроссенов. Томми сказал, что там пахло так, как я и помнил. По его словам, в высокой траве перед домом было полно костей... не человеческих, заметь, а животных – собак и сурков, скунсов, ласок и рыси. Это было ужасно. Полагаю, все это трупы, которые Перл тащила домой. Женевьева увидела их, вышла на крыльцо со старым ружьем своего мужа и направила его прямо на посетителей во дворе. Они сказали ей опустить эту проклятую винтовку, и она сказала, что ничего подобного, но им лучше валить с ее собственности, прежде чем она проветрит им задницы. Томми сказал, что Женевьева выглядела ужасно, грязная и вонючая, с растрепанными волосами и широко раскрывшимися глазами, налитыми кровью. Томми утверждал, что видел, как что-то выглядывало через закрытое ставнями чердачное окно.

- Что у вас там наверху, миссис Кроссен? – cпросил он ее. - Что находится у вас дома?

- Ты хочешь знать, Томми Годфри? - ответила она ему. - То, что только мое, чем я ни с кем не делюсь. Но вы свое получите.

Теперь настала очередь моего старика:

- У тебя там Перл, Женевьева?

- Ты чокнутый, черт возьми!

- Черт возьми, Женевьева, - сказал мой старик, - Перл мертва, ты должна знать, что она мертва.

Женевьева только рассмеялась.

- Как скажешь, как скажешь. Но вы не знаете, вы ничего не знаете. Я знала, что это мой ребенок, когда она забрела во двор. И с тех пор, как она вернулась... еще никогда мне не было так хорошо.

Томми сказал, что тогда он знал, как, возможно, подозревал все это время, что у Женевьевы действительно не было Перл. Понимаешь, это было одно из существ из разрушенной деревни, одно из них. Молодое, женского пола. Она забрела во двор, как сказала Женевьева, и Женевьева, полностью сбрендившая, приютила эту тварь. Она заботилась об этом маленьком монстре. Лелеяла и одевала, как Перл. Но, боже мой, это была не Перл, это даже не был человек.

- Что они сделали? - спросил Кенни.

- Они ничего не могли сделать. Они уехали. Может, они могли получить ордер, заявив, что Женевьева сумасшедшая, или что-то в этом роде. Она, конечно, была сумасшедшей. Как бы то ни было, они просто убрались оттуда к черту, не зная, что делать. Но потом случилось что-то, что довело всех до критической точки.

- Что?

- Пропал ребенок. Ребенок по имени Ральф Блодден. Я знал его. Его старик управлял станцией "Exxon" в Хеймаркете. Ральф исчез ночью, и факты были довольно запутаны, но я предполагаю, что он сбежал после наступления темноты и пропал без вести. Через два дня он так и не появился. То, что я говорю тебе сейчас, рассказал мой дядя Томми. Он узнал это от Вилли Чалмерса, который раньше управлял яблоневым садом возле Хеймаркета. Вилли рассказал дяде эту историю, когда умирал от рака, полагая, что ему нечего терять. Вообще ничего. Я думаю, он хотел сбросить груз с души.

Люди были в значительной степени обеспокоены пропавшим ребенком Блоддена, и им не потребовалось много времени, чтобы связать это с Женевьевой и Перл. Итак, они пошли туда однажды ночью с винтовками, канистрами бензина и собаками. Думаю, ты догадываешься, что случилось потом. Они нашли ребенка Блоддена в сарае за домом, он просто висел там, как коптившееся мясо, можно сказать. Вилли сказал, что он уже начал гнить... убила ли ребенка Перл или Женевьева, полагая, что она должна кормить этого упыря, которого считала своей дочерью, никто не знал, и всем было наплевать.

Нет, - подумал Кенни, - держу пари, что им не было наплевать. Могу поспорить, что им не было наплевать.

Не то чтобы он винил их в том, что, как он знал, будет дальше. Нужно было что-то делать, а закон был в значительной степени бесполезен, поэтому Вилли Чалмерс и парни – вероятно, выпившие для укрепления духа – сделали всю работу сами. Маленький городок и его ужасающие секреты. Никогда не знаешь, никогда не подозреваешь о том, что творится под его внешней оболочкой. Кенни знал, что в большинстве городов есть секреты, темные, ужасные истины, хранившиеся глубоко под землей, чтобы сами горожане могли спать по ночам.

Годфри вздохнул.

- Женевьева вышла на крыльцо, и Перл вышла с ней. Вилли не описал в точности, как выглядела девочка, сказал только, что она была полна червей, кишела насекомыми, и ее глаза... вот что преследовало его все эти годы... глаза сияли желтым, а за ними скрывалось что-то ужасное. Женевьева велела ребенку войти внутрь. Мужчины обезумели, и она знала это. Они начали стрелять. Вилли сказал, что не знает, кто выстрелил первым, но в Перл попали два или три раза, а в Женевьеву и того больше. Выстрел из дробовика разорвал ей живот. Перл... эта тварь... затащила свою мать в дом, и парни начали поливать дом бензином. Это был старый дом, и он разгорелся довольно быстро. Вилли сказал Томми, что в последний раз он видел Перл и Женевьеву, когда дом охватывал огонь. Через пылающий дверной проем было видно Перл, держащую труп Женевьевы, она кричала, кудахтала и выкрикивала ужасные вещи, а потом на них обрушилась крыша, и все. Они сгорели вместе с домом.

Кенни сглотнул ком в горле.

- В то время... проводилось расследование?

- Да, на скорую руку – так сказал мне Томми. – Ответил Годфри, стиснув зубы. - Я помню, как загорелся дом Кроссенов. Я это очень хорошо помню... люди обрадовались. Они день или два шепотом говорили об этом, а затем вычистили это из головы. Как будто выжгли опухоль. Они были рады тому, что дом и то, что в нем находилось, осталось в прошлом.

- И последний вопрос, - растягивая слова, сказал Кенни. - Когда вы вошли в тот дом... откуда Перл узнала ваши имена?

Годфри слегка улыбнулся. Но ненадолго. Он покачал головой.

- Это мучило меня все эти годы, Лу. У меня нет на это ответа. Может быть, у тех, кто живет внизу, есть какие-то способности, и, может быть, то, что внутри них, может быть, это что-то, что родом не отсюда.

Кенни не стал спорить. После того, что он слышал и видел... кто он такой, чтобы спорить? Если бы кто-нибудь сказал ему, что луна на самом деле сделана из сыра, он, вероятно, поверил бы этому, спросив, из какого именно сыра – Мюнстер или Пеппер Джек – и можно ли из него сделать сырный соус. Его мир перевернулся. Он верил и не верил одновременно. Кенни знал, что в этих краях что-то произошло, что жители Клавитт-Филдс подверглись какому-то генетическому вырождению, от чего их потомки выползают, как черви, сквозь дыры в земле. Он принял это так же, как хотел полностью отвергнуть это.

- Что ж, Лу, - сказал Годфри удовлетворенным тоном, - теперь ты знаешь все. Все, что этот город, этот округ хранили в тайне. Пора покончить с этим дерьмом. Я злоупотребил священным доверием между всеми шерифами, занимавшими этот пост до меня. И знаешь что? Мне наплевать. Я рад, что сделал это. Эта папка из моего офиса отправится в печь, и когда все это... безумие обнаружится, я сделаю такой же недоуменный вид, как и все остальные.

- Темнеет, - сказал Кенни, сам не зная почему.

Тени удлинялись, растекаясь ночными лужами от склепов, памятников и зарослей мрачных деревьев.

- Пора убираться отсюда, - сказал Годфри. - Но, учитывая то, что ты отвечаешь за это расследование... что ты планируешь делать сейчас? Или лучше не спрашивать?

Кенни сидел и смотрел, как тени опутывают кладбище, как они, казалось, переплетаются в противоестественные узоры.

- О, я думаю, ты знаешь, что будет дальше, Мэтт. Думаю, ты очень хорошо знаешь это.

Забавно, как мы с возрастом узнаем то, чего не могли знать раньше, и еще забавнее то, как мы познаем правду о вещах, к которым долгое время были слепы.

Елена помнила, как умирал ее муж, старый Джордж, как он лежал на кушетке в последнюю неделю, отказываясь и от врачей, и от больниц, говоря своим запыхавшимся голосом, что он либо избавится от того, что его мучило, либо это будет конец. И если это так, то это было бы не так уж плохо, потому что он принимал вещи такими, какими они были, принимал суть вещей. Джордж был фермером, и добрая земля была для него всем. Год за годом он вспахивал ее и засеивал, и не было более счастливого человека, чем он, когда его руки были испачканы черной грязью. Может, так и было. У женщины были дети, а у мужчины была земля, которую он обрабатывал, сеял и затем пожинал урожай.

Когда он лежал, умирая – то, что она отказывалась принять, и что-то, с чем он чувствовал себя совершенно комфортно – на диване, покрытый потрепанным одеялом, которое его мать подарила им на свадьбу, Елена отказывалась признать тот факт, что он скоро умрет. Он был стар, он устал, он был истощен землей и жизнью. За долгие годы работы в поле не только его руки стали мозолистыми, но и все его тело. И его глаза... больше не молодые и яркие, а несконцентрированные и тусклые, с тем своеобразным ревматическим блеском, как у старой собаки, вспоминающей долгое золотое лето, прошедшее много лет назад. Да, она знала, что он умрет, но не хотела знать. Он был единственной константой в ее жизни на протяжении стольких лет, что она не могла себе позволить принять мысль о том, что его скоро не станет.

Но Джордж знал.

О да, он наверняка знал, как знал и то, что никакие врачи или больницы не могут изменить судьбу или планы природы в отношении него. Они могли отсрочить это и превратить его в инвалида, который будет ходить под себя и есть с ложечки, но курс был установлен, и он хотел принять это с определенной степенью достоинства.

Джордж знал это так же, как она знала сейчас.

Это был последний год, последний месяц, последняя неделя и – она ​​была уверена – последний день. Боль в груди усиливалась с каждым часом, а старым легким становилось все труднее дышать. Конец был уже близок. Тень смерти подбиралась все ближе, и она была слишком слаба, чтобы сопротивляться ей.

Джордж был мертв уже много лет – точнее семнадцать – а его тезка, ее старший сын Джорджи, умер три года спустя. Она скучала по ним обоим, но больше всего по Фрэнни. Он был ее младшеньким. Добрый мальчик, милый, чувствительный и замечательный почти во всех отношениях. Он попал в морскую пехоту в 1967 году, а в апреле 68-го был отправлен во Вьетнам. Он так и не вернулся домой. И это была величайшая боль, которую она когда-либо испытывала, и она никогда не покидала ее. Хотя его не стало сорок пять лет назад, для его матери это было словно вчера, и она все еще видела его улыбку и слышала его голос, и боль от всего этого, Боже, все еще оставалась такой же интенсивной.

Умный мальчик. Она говорила Джорджи и его сестре Бетти, что все эти истории об Эзренах и руинах были просто выдуманными жуткими историями, но Фрэнни не поверил этому.

- Там монстры, да? - спрашивал он. - Монстры, которые живут под землей. - На что она всегда отвечала, что это просто глупость. Монстры. Это просто слухи, которые распустили какие-то дураки, и больше ничего. Монстров не существует, и он определенно достаточно взрослый, чтобы знать об этом, не так ли?

Но от Фрэнни никогда нельзя так легко отмахнуться.

Возможно, такие аргументы подействовали на его старшего брата и сестру, но не на него. Он был слишком умен для этого. Он любил задавать вопросы. Это всегда приводило его отца в ярость, потому что он думал, что Фрэнни просто слишком много думает, слишком много сомневается. Такие вещи были немыслимы для Джорджа, который был порождением инстинктов и импульсов.

- Но, мама, - говорил Фрэнни, - если монстров нет, почему ты оставляешь им еду? Почему ты каждую ночь оставляешь им объедки? Зачем ты их кормишь, если их нет?

Конечно, у Елены не было на это ответа. Не совсем. Она просто говорила ему, что относила объедки лесным животным, потому что им тоже нужно есть, и если когда-нибудь случится что-то плохое и настанут трудные времена, их семья будет есть этих животных, поэтому она хотела, чтобы они были жирными и здоровыми.

Дикие животные были чертовски тощими, и Фрэнни знал это. Но он обдумал это, а потом, когда она думала, что он забыл об этом, он спросил:

- Почему легче солгать, чем признать правду?

- Я не понимаю, что ты имеешь в виду, - ответила она.

На это Фрэнни только улыбнулся, как будто она только что подтвердила для него кое-что.

Сидя в кресле-качалке у окна, вспоминая старые деньки, Елена начинала ужасно скучать по этому мальчику. Ее сердце все еще разбивалось при мысли о том, что он пропал впустую на каком-то грязном поле битвы в бессмысленной войне.

Ей стало трудно дышать. Она знала, что надо позвонить Бетти, но Бетти пилила ее из-за того, что ей надо лечь в больницу, а Елена этого не хотела. Конец был близок, и она хотела встретить его так же, как Джордж: мирно и без наркотиков, которые затуманили бы ее восприятие загробного мира.

В тот день в подвале фермы Эзрена собрались восемь человек. Хайдер и Годфри, Кенни и Чипни, несколько полицейских штата и округа, которые принесли кирки и ломы. Зажгли электрические лампы, но помещение все еще оставалось мрачным, как склеп – там была примерно такая же атмосфера. Вода просачивалась сквозь фундамент, и кладка осыпалась мокрыми сгустками.

Годфри сказал:

- Значит, мы собираемся это сделать?

Кенни даже не взглянул на него. Он смотрел на цистерну в полу.

- Это не может быть тот самый колодец, о котором говорила Елена Бласден. Он не такой старый.

- Нет, - сказал Хайдер. - Видно, что над ним поработали.

- Наверно, старый Чарльз Эзрен. Может, он его переделал таким образом, - сказал Годфри.

И в этом был смысл. Цилиндр колодца был укреплен бетоном, сверху была установлена металлическая крышка. Серые, расколотые доски с растекающимися пятнами воды были прикручены болтами. Судя по всему, им было много лет.

Кенни стоял там, зажав сигарету в губах, гадая, зачем кому-то строить дом на чем-то вроде этого. Но после того, что рассказала Елена Бласден, не говоря уже обо всем, что Годфри показал и рассказал ему, он предположил, что на то были причины.

- Ладно, ребята, - сказал Годфри. – За дело.

Раздевшись до пояса, помощники шерифа с кирками принялись за работу, и в разные стороны полетела древесина, разлетаясь влажными кусками, прогнившими насквозь. Они продолжали махать кирками, и щепки продолжали разлетаться, и вскоре в дело вступили офицеры с ломами. Через десять минут отлетели первые доски. И вместе с ними вырвался такой запах, словно они сорвали крышку сгнившего гроба. Все, кто находился в сыром темном подвале, были знакомы с запахом смерти; фермерский дом и его поля были наполнены им. Он также пропитал их одежду и волосы. Казалось, что его вкус можно было ощутить при каждом проглатывании слюны.

Но это была... горячая и кипящая отвратительная вонь, вездесущий черный запах гниения.

- Господи Иисусе, - сказал Кенни, отворачиваясь, и его живот затрясся от тошноты.

Все попятились от колодца, жалуясь на зловоние, которое наполнило подвал, как какой-то токсичный осадок. Несколько мужчин начало тошнить. Один из них разразился сухими рвотными позывами, которые недолго были сухими. Настолько был отвратительный запах. Казалось, даже зажав нос, от него нельзя было избавиться, потому что он покрывал кожу, словно слизь.

Хайдер выглядел так, будто проглотил мертвую мышь. Он держался в стороне, и на его лице было забавное выражение, словно его тошнило, но он не мог найти ведро.

Ну вот и все, так? - поймал себя Кенни на мысли. - Вот чем пахнут маленькие грязные секреты, когда их, наконец, выносят на свет. Вы, ребята, думали, что вони станет меньше? Что вся ваша ложь и секреты, хранящиеся здесь, во влажной темноте, не пропахнут гнилью?

Годфри посмотрел на Кенни.

- У тебя что-то на уме, сынок? – спросил он.

Но Кенни покачал головой. Нет смысла что-либо говорить, нет смысла подливать масла в огонь... то, что доносилось из колодца, и так было достаточно ужасно. И все же... он не мог не злиться на этих людей, на их глухое невежество и общинную чушь. На подбрюшье этого округа жирная грязная черная опухоль, ребята, так что давайте просто будем молчать об этом, позволим этой дряни развиваться в темноте и посмотрим, насколько оно станет большим, посмотрим, как далеко распространится инфекция и сколько жизней она разрушит она. Что тут скажешь? Господи, именно такое мышление создало все это, и теперь оно вынуждало Кенни сделать то, что он собирался сделать сейчас, и, думая об этом, он ненавидел каждого из этих придурков Джона Лоуза за то, что они чертовски боялись выполнить свой долг и вырезать эту раковую опухоль с корнем, как они должны были это сделать пятьдесят лет назад... или сто пятьдесят.

- Боже, какая вонь, - сказал Чипни. - Пахнет как сбитое животное на дороге.

Пара человек засмеялись, затем заткнулись, засмеялись и снова заткнулись. Да, вот и все.

Кенни и Годфри собрались с духом, насколько это было возможно, и взялись за лом. Втягивая воздух сквозь зубы, они убрали оставшиеся доски. Последние разошлись в руках и с плеском рухнули в темноту. Из устья цистерны поползли прогорклые пальцы гнилостной вони, как дым из тлеющей ямы крематория.

Кенни посветил туда фонариком. Луч едва рассекал миазматическую черноту, глубоко внизу отражаясь от воды. Это было похоже на комнату или проход, открывшийся внизу шахты.

- Там должно быть много тел, - сказал один из офицеров, - чтобы была такая вонища.

Хайдер кивнул.

- Да, или еще много чего.

Годфри приказал одному из помощников принести около пятидесяти футов веревки и кирпич. Он привязал кирпич к концу веревки и опустил его туда, пытаясь определить глубину. Когда он упал на дно, он снова поднял его и измерил три фута влаги на веревке.

- Не слишком глубоко, - сказал он, глядя на угрюмые лица вокруг себя. – Мне кажется... Мне кажется, что кто-то должен спуститься и посмотреть, что там.

Спуститься вниз решились шестеро из них.

Кенни, Годфри, три добровольца – Иверсен, Бек, Сент-Обен – и Чипни. Все они были готовы наплевать на осторожность, чтобы попробовать что-то, что они никогда не смогут забыть.

Кенни не нравилось, что Чипни решил присоединиться к ним, потому что он должен был жениться, когда – если – этот кошмар закончится. Он пытался отговорить его от этого, но Чипни только сказал:

- Каким полицейским я буду, если струшу в последний момент, шеф? Как, черт возьми, я буду смотреть в зеркало, если брошу вас в этом дерьме? Не беспокойтесь за меня. Я хочу увидеть то же, что и вы. Черт, я должен это увидеть.

С этим нельзя было спорить, поэтому Кенни не стал.

Он мог бы приказать ему не сопровождать его, но Чипни был его другом. Они вместе повидали больше дерьма, чем общественные туалеты. Не взять Чипни с собой было бы оскорблением для него, хотя голос в голове Кенни все время твердил, что он умрет там, и это будет твоя гребаная вина. Ты это знаешь, верно?

И он знал. Боже, да, но он согласился с ним. Если Чипни действительно не выживет, то он надеялся, что и ему это не удастся. От мысли о том, что ему придется потом сообщить об этом невесте парня, у него перехватило дыхание.

Они взяли с собой оружие, служебные револьверы, фонарики и запасные батарейки, рации и сигнальные вспышки – хотя Годфри предупредил их, чтобы они не зажигали их внизу. Они также нацепили водонепроницаемые комбинезоны и черные резиновые противогазы M17 военного образца. Никто не знал, какой дрянью можно надышаться в этой яме.

Они спустили в яму складную лестницу длиной тридцать футов, и она достигла дна с небольшим запасом.

Годфри пошел первым, пока остальные натягивали противогазы. Когда подошла очередь Кенни, он очень медленно спустился вниз, смутно гадая, увидит ли он когда-нибудь снова дневной свет, и в то же время стараясь отбросить эти мысли. Ступеньки были скользкими, и он спускался очень осторожно. Они надели еще и резиновые перчатки, доходившие до локтей, но при этом достаточно плотно прилегающие к пальцам, чтобы облегчить манипуляции с оборудованием – они были разработаны для работы с токсичными веществами.

Внизу Кенни замер.

Он услышал писк, визг, плеск воды и царапающие звуки. Эти звуки окружили его, а затем стихли. Волосы на его затылке встали дыбом.

- Крысы, - сказал Годфри, его голос звучал странно глухо сквозь голосовой передатчик его противогаза. - Полагаю, их здесь будет много.

Крысы, - подумал Кенни. Логово гребаных крыс. Обгладывающие до костей падальщики. Некоторые из них ходят на четырех ногах, а некоторые – на двух.

Затем он ступил в воду, и она была густой и маслянистой, как какой-то жирный суп, гниющий и разлагающийся. Вода испускала маслянистый блеск и была покрыта плавающими циновками грибка. Лучи фонариков рассекали дымку, и каждый мог видеть, что находится в комнате, вырубленной в скале. Из нее выходил туннель, словно врата в ад. Кенни шагнул вперед, включив фонарик. Сверху сочилась вода, стекая по стенам. Он слышал вдалеке капающие звуки – и больше ничего.

- Начнем? - Сказал он.

- Ты первый, - ответил Годфри.

Кенни двинулся вперед, и остальные последовали за ним, молодые люди о чем-то шептались между собой. Все, что Кенни чувствовал, было резиновое уплотнение его силиконовой накладки на носу, и он был рад этому. Сверху отвалился камень, ударив его по макушке, и он подпрыгнул.

Остальные засмеялись над этим.

Атмосфера была как в могиле: застойная, затхлая и неприятная.

Впереди раздался едва различимый шум. Он остановился, пытаясь определить его источник, но ничего не услышал. Вообще ничего. Только звук капающей воды, что было уместно, по его мнению. Тем не менее, его это не успокоило, потому что он знал, что то, что он слышал, было звуком скрытного движения. Независимо от того, что это было, очевидно, оно знало об их присутствии, но не собиралось выдавать себя, пока не будет готово к этому.

- Здесь очень неприятно находиться, - сказал Бек. - Мне это совсем не нравится.

- Да что ты, не может быть, - сказал Иверсен.

Раздался нервный смех, но почти сразу затих.

Годфри повернулся к Беку.

- Сынок, ты хочешь вернуться? Если да, то никто тебя не осудит. И я в том числе.

- Конечно, - сказал Чипни.

Помощник шерифа покачал головой; будучи в противогазе, он выглядел как марсианский захватчик.

- Нет, все в порядке. Я просто констатировал факт.

Они двинулись дальше. Туннель повернул вправо, и они продолжили путь в абсолютной темноте. Вода доходила до колен и, казалось, становилась глубже, но постепенно. Очень постепенно.

- Туннель прорублен прямо в скале, - заметил Годфри. – Представьте только, сколько на это ушло времени. Интересно, если Эзрен сделал это... Господи, вся работа потребовала бы сотни человек с бурами.

Но Кенни покачал головой.

- Нет, - сказал он. – Вряд ли это был Эзрен. Думаю, оно было здесь задолго до него.

Но он не осмелился предположить, кто мог прорыть этот туннель.

В свете фонарей они видели плавающие тела мертвых крыс, листья, ветки и несколько розовых безымянных масс, которые никто даже не попытался идентифицировать. Кенни предположил, что где-то должен быть проход, ведущий наверх. Может, в тех развалинах. Он видел блестящие глаза-бусинки, которые исчезали, когда он направлял свет в их сторону.

- Я думаю, мы приближаемся, - наконец сказал он с мрачным, гложущим опасением.

Вода плескалась вокруг их икр, и из нее что-то выступало – несколько черепов, покрытых илом и плесенью, остатки позвоночников и бедренных костей.

Это никого не удивило.

Они ожидали этого – и чего-то похуже костей.

Они пошли дальше, и пол начал опускаться, вода начала подниматься, и их сердца с каждым шагом опускались все ниже в какое-то мрачное болото. Они что-то услышали впереди – быстрый всплеск – звук, который определенно не был вызван крысой. Они замерли, прислушиваясь. Звук затих.

Кенни не мог пошевелиться, его горло пересохло. Пистолет и фонарик в его руках казались жирными, казалось, что они вот-вот выскользнут из его пальцев. Он еще крепче сжал кулаки... идея оказаться там без света или оружия пугала его до чертиков.

- Мы должны продолжать движение, - сказал Годфри таким тоном, как будто это было последнее, чего он хотел.

Теперь вода доходила до бедер. Туннель сворачивал влево и заканчивался дверью в каменной раме. Они осторожно подошли к ней. Дверь была невероятно старой, вся в плесени, а ее обшивка сгнила.

- Зачем кому-то ставить здесь дверь? - спросил Иверсен.

Но ему никто не ответил. Кенни провел по двери рукой в перчатке, гадая, сколько ей лет. Она была почерневшей и грязной, защелка давно заржавела и отвалилась. Можно было разглядеть дыру в том месте, где она была установлена.

Он попытался толкнуть дверь, но она не сдвинулась с места. Либо она была слишком покороблена, либо что-то сдерживало ее с другой стороны. И он не хотел знать, что это могло быть.

- Давайте все вместе, - сказал Годфри.

Несколько пар рук надавили на дверь, и она начала поддаваться. На счет три они нанесли последний удар. Дерево было настолько мягким, что начало гнуться и рассыпаться. Кенни просунул руку сквозь одну панель и быстро отдернул ее, опасаясь, что что-то схватит ее с другой стороны. По его перчатке ползало пять или шесть жуков, и он стряхнул их. Они проделали дыру примерно в два фута и протиснулись в проем.

Их фонари осветили помещение. Прямоугольное строение со стенами из песчаника, которые стали грязно-коричневыми. Они были покрыты огромными пятнами плесени, черными, как нефть. Некоторые камни в этом безумном, неровном лоскутном одеяле выступали вперед. Там был еще один дверной проем, ведущий в еще один туннель. Потолок был низким, и с него капала вода, но в его центре был проход, похожий на дымоход и ведущий во мрак. Они посветили туда, но все, что смогли разглядеть, это грязная каменная кладка и сужающееся горло туннеля, напоминающее древнюю металлическую решетку.

Это место напомнило им какое-то средневековое подземелье, и они не могли определить его назначение. Вода уже доходила им до талии, и они двигались очень осторожно, боясь оступиться и оказаться затянутыми в кошмарную бездну.

Годфри коснулся стены, и она рассыпалась под его пальцами. Строительный раствор имел консистенцию влажного цемента, и камни, которые он сдерживал, упали в воду.

- Проклятое место сужается вокруг нас. - Он двинулся вперед, детально изучая грубо обтесанные стены. - Представьте, сколько времени потребовалось, чтобы построить что-то подобное! Господи, это целые годы!

- Но оно не спустится слишком далеко, - сказал Сент-Обен. - Нам повезет, если мы выберемся отсюда без того, чтобы все это проклятое место обрушилось на наши головы.

- Если хочешь вернуться, можешь это сделать сейчас, - сказал ему Кенни.

- Мы все должны вернуться, и, я думаю, вы это знаете.

Годфри вытащил еще один камень, протолкнул дуло своего пистолета в дыру и не встретил сопротивления. Он присел, посветив туда фонарем.

- Господи, там еще одна комната... о, черт возьми. - Он снова встал и вздохнул. - Там скелеты...

Кенни протолкнулся через помощников шерифа и просунул фонарь и лицо в отверстие. Он увидел узкую комнату с покатым потолком, обвалившимся в некоторых местах. Повсюду валялись камни, горки камней вырисовывались из мрака, похожие на китовые горбы. Он увидел скелеты. Пожелтевшие и почерневшие древние скелеты. Они стояли, прислонившись друг к другу, возле дальней стены, по их ребрам хлестала вода. Кенни определил, что им должно быть двадцать или тридцать лет. Но никаких свежих тел. Некоторые из них были настолько стары, что буквально погрузились в себя. Несколько черепов нигде не было видно.

Бек все время качал головой.

- Все эти тела наверху и все это здесь, внизу... скелеты... о боже, шериф, что все это значит?

Но Годфри только покачал головой, его глаза были широко раскрыты за лицевым щитком.

Кенни убрал еще несколько камней, и раствор рассыпался, как комья влажной земли. Он довольно хорошо разглядел их. Затем повернул свой фонарь, прекрасно зная, что если он переживет этот ужас, то всю оставшуюся жизнь будет видеть эту комнату и ее обитателей в кошмарах.

Он вспомнил, что видел в полях той ночью, что почувствовал в тех призрачных руинах, что сказала Елена Бласден, и он подумал: Они совершили набег на Клавитт-Филдс, уничтожили город и всех, кто там жил. Но они облажались, ужасно облажались. Потому что уже тогда эти люди вряд ли были людьми, и все, что они сделали, это загнали их под землю в этот лабиринт. И это было почти двести лет назад. Почти два столетия жизни и размножения в сырой, бессолнечной тьме, где они стали чем-то гораздо хуже, чем человеческие существа, отдельным видом. И их потомство дожило до наших дней, мутируя в существ, больше похожих на червей, чем на людей, существ, больше не приспособленных для открытых пространств и солнечного света. Они выходят только ночью, и то только чтобы охотиться, рыться, кормиться.

Боже, какими они должны быть? Во что они превратились? В нечто похожее на приемную дочь Женевьевы Кроссен... или того хуже?

И он мог представить себе Чарльза Эзрена, а затем его сына Люка, которые для них спускали людей во тьму. Принося им еду. Он не был уверен, что это правда, но, судя по тому, что он видел, это казалось истиной. Все найденные ими останки указывали на то, что здесь, в этом темном лабиринте, жили упыри, пожиратели мертвецов.

- Хорошо, - сказал Годфри. - Пойдем сюда.

Они пошли за ним, и он провел их через туннель на другой стороне. Но это был не туннель, а скорее расщелина, промежуток между двумя зданиями. Стены были построены из убогих крошащихся кирпичей, по ним стекала вода медленными, ровными струйками, как из протекающего крана. Им пришлось повернуться боком, чтобы протиснуться. Теперь вода доходила им до пояса, жижа, больше похожая на желатин, чем на воду. Мимо проплыло еще больше мертвых крыс и других вещей, на которые они отказывались смотреть.

- Что это за хрень? - Воскликнул Чипни.

Они все задались этим вопросом, потому что увидели массу плавающего вокруг вещества – какое-то розоватое, рыхлое вещество, которое выглядело почти как тесто для хлеба, за исключением того, что оно было слегка прозрачным. Только вот оно не дрейфовало в воде, а мясистыми швами росло прямо по стенам.

- Какой-то грибок, - предположил Кенни.

Сент-Обен подошел ближе к этой субстанции и коснулся ее рукой. Даже сквозь перчатку он чувствовал, что она теплая.

- Оно двигается, - сказал он.

Кенни и другие направили фонари на него.

- Это безумие, - сказал Иверсен.

- Грибы не двигаются, - заметил Годфри.

Но когда Кенни подошел ближе и потрогал странное вещество, он понял, что Сент-Обен был прав: оно двигалось. Оно вздрогнуло, когда он ткнул его дулом пистолета. Оно задрожало. Несмотря на отвращение, он слегка прикоснулся к нему кончиками пальцев. Вещество слегка пульсировало в едином ритме, похожем на дыхание новорожденного.

- У нас нет времени на изучение природы, - сказал он, ведя их дальше.

У него не было никаких идей на этот счет. Никто из них не хотел знать об этом подземном мире больше, чем было необходимо. И он не мог винить их в этом. Они спустились сюда, чтобы найти пропавших полицейских. Это была их работа. Это было единственное, что их волновало.

К тому моменту никто почти ничего не произнес ни слова, и Кенни знал, что они напуганы до чертиков.

Теперь они слышали другие звуки, и это были не просто прыгающие крысы или рассыпающаяся подземная сеть, а сумасшедший, тревожный шепот. Он вспомнил, что слышал его в том поле той суровой ночью, и здесь, да, здесь, внизу, это было намного хуже. Мрачный хор в этой наполненной духами яме. Он стал громче, затих, снова стал громче и приобрел резонанс высокого злобного кудахтанья, а затем снова затих, оставив эхо за собой.

Туннель расширился, и они попали в другую комнату. С потолка свисало еще больше грибка, словно испанский мох. Кенни задел часть его, и он почти мог поклясться, что оно пошевелилось.

Вода представляла собой черный бурлящий бассейн, в котором болтались и плавали бесчисленные фигуры. В ярком свете фонарей все видели раздутые тела и их части – конечности, туловища, голова или две, обглоданные до костей – разваливающиеся в грязной воде, оставляя маслянистые следы на поверхности по мере их разложения.

Одного из офицеров затошнило. Другой издавал низкие стонущие звуки в своей маске. Еще один дрожал всем телом. Кенни и Годфри просто смотрели друг на друга. Они пытались что-то сообщить друг другу, но ни один из них не хотел знать, что именно.

Кенни уставился на женскую голову, которая врезалась в него. Ее череповидные челюсти были разжаты, словно в крике. Ее лишенное кожи лицо покрывала густая копна жирных волос. Кенни увидел золотую коронку на одном из ее коренных зубов и начал дрожать.

Три туннеля вели в тупик. Один из них полностью обрушился.

Кенни взглянул на них, и они поманили его, предлагая долгую, неприятную смерть.

- Две дороги расходились в желтом лесу, - сказал он, и его голос был ровным, пустым и каким-то чуждым даже ему.

- Что это еще такое? - сказал Годфри, может быть, немного резче, чем он намеревался.

Но Кенни просто покачал головой.

- Либо мы поворачиваем назад... либо разделяемся и продолжаем идти. Слово за вами, шериф.

Годфри бросил на него почти лихорадочный взгляд. Отправить людей на смерть было нелегко. Но он сделал это и возненавидел себя.

Годфри повел Бека и Чипни по туннелю, плескаясь в грязной воде. Проход постепенно расширялся – как родовой канал, подумал он – пока они не достигли чего-то вроде другой комнаты, в которой из воды выступали раздутые предметы, как острова, только они не были островами.

- Тела, - пробормотал Бек, как будто это было необходимо сказать вслух.

Они изучили их в свете фонарей. Это было ужасное зрелище. Похожие на качающиеся поплавки, раздутые и покрытые илом, и каждое, казалось, разложилось сильнее, чем предыдущее. Их окружили мухи черными жужжащими облаками. На них извивались личинки. Они распадались в воде на ленты и куски плоти, тянущиеся от них, словно серпантин. Безумным и тревожным было то, что они казались не отдельными трупами, а частями чего-то большего целого.

Когда Бек и Чипни отступили, Годфри, пытаясь сжать свой желудок, чтобы его не вырвало, медленно двинулся к ним, хотя, честно говоря, это было последнее, что он хотел сделать.

Дойдя до ближайшего трупа, он ткнул в него дулом пистолета, и труп вздрогнул, посылая медленную, вялую рябь по воде. Мухи взлетели и уселись обратно, личинки продолжали зарываться в плоть. Все это было достаточно омерзительно, но он заметил, что тело – мужчина или женщина, кто мог сказать? - было связано с остальными эластичными нитями ткани. Она не только соединяла тела, как рыб на одной веревке, но и росла над ними – болезненно-белое вещество, которое выглядело мягким и губчатым.

Еще больше грибка.

Боже, он был повсюду... плавал маленькими островками и блестящими горбами, вырастал из воды нитями, паутиной и узловатыми лианами. У Годфри побежали мурашки по коже, и он был чертовски рад, что на нем был противогаз. Меньше всего он хотел, чтобы молодые люди увидели, как он напуган. Грибок был неестественным, и он это знал. Он распространился здесь и, казалось, был повсюду, как если бы они были внутри него, внутри каких-то гигантских грибов, которые владели преисподней.

- Он поедает останки, - сказал Чипни.

Годфри потряс противогазом из стороны в сторону.

- Да, вроде как, расщепляя их.

Чипни вздрогнул.

Годфри отошел от тел к ближайшей стене. Он изучал ее при свете фонаря, прикрепленного к стволу его оружия. Кирпичи были темными и в пятнах, покрытые какой-то черной слизью, которая, казалось, разъедала раствор. Он ткнул в нее пальцем, и она оказалась мягкой на ощупь. С нее капала слизь. Но все это его не волновало. Его больше интересовал слой жирного розового грибка, который рос между кирпичами, выпирая из трещин и щелей, как жирное тесто.

Бьюсь об заклад, если бы человек уснул здесь, подумал он, он проснулся бы целиком покрытый этим дерьмом, который разросся бы по всему телу.

Он был знаком со смертью.

Он знал, что самые отвратительные вещи происходят с телами, находящимися под землей, вдали от воздуха и солнечного света. Ими питались разные твари. Из них прорастали разные штуки. Но он никогда не видел ничего подобного.

Его горло пересохло, словно набитое песком, и он подошел к очень большому сгустку вещества, которое выпирало, как резиновый пузырь, из внутренней трубки. Казалось, оно двигалось. Это могло быть его воображение, но он так не думал. Оно слегка пульсировало. Годфри вытащил из кармана рубашки нож, развернул его и воткнул лезвие в пузырь.

Он дернулся.

Через него прошла волна, это было похоже на то, как сжимается мышца.

Лезвие вошло в него достаточно легко, и из раны вытекло несколько капель какого-то алого сока.

Оно кровоточит? Это кровь?

- Что вы делаете, шериф? - спросил Бек.

- Ничего, просто проверяю кое-что.

Бек был явно взволнован.

- Черт, не поймите меня неправильно, сэр, но давайте просто уйдем отсюда. Меня тошнит, а еще мороз по коже пробирает.

- Хорошо, сынок.

Черт, разве можно было его винить? Кто мог обвинить кого-либо в том, что он хотел держаться подальше от этого ужасного месте? Годфри чувствовал себя примерно так же. Как он мог винить кого-то в том же самом?

Он был напуган, и его тошнило так же, как и их.

Господи, у него было такое чувство, будто у его желудка выросли ноги и он пытался подняться вверх по задней стенке горла. Но каким бы тошнотворным и тревожным все это ни было, он все равно был очарован этим. Все те истории, которые ходили по Хеймаркету и округу чертовски много лет... это был их эпицентр. Здесь, внизу, в этой вонючей туманной тьме. Это было его черным бьющимся сердцем, ядром. Сколько местных жителей побывали здесь и выжили, чтобы рассказать об этом? И сколько мужчин или женщин, если уж на то пошло, когда-либо достигали истока легенды?

Многие из них канули в лету, о них просто никто не знает, потому что они не вернулись, чтобы рассказать свою историю.

Он двинулся к дальнему концу комнаты, а остальные столпились позади него. Он шагал осторожно, очень осторожно. Когда он миновал линию тел, это привело их в движение, и ему показалось, что он услышал хныканье Бека.

Держись, сынок, - подумал он. - Будет только хуже, и ты это знаешь.

Впереди был проход, и он вошел в него первым, свет его фонаря залил пространство, заставив тени подпрыгивать и скакать. Он тихонько вскрикнул и отшатнулся, чуть не споткнувшись и не упав в воду.

Бек и Чипни немедленно оказались рядом с ним.

- Что это было? – спросил Чипни.

Бек слишком тяжело дышал, чтобы что-то сказать.

- Крыса... я думаю, это была крыса, - солгал Годфри. - Огромная. Она прыгнула на меня.

Бек направил фонарь в ту сторону.

- Сейчас там ничего нет.

- Нет, должно быть, мы напугали друг друга. Простите, что напугал вас, ребята.

Годфри встал с наклонной стены, к которой он прислонился. Ему потребовались все силы, которые у него были, чтобы скрыть от них то, что он увидел. Когда он впервые вошел в туннель, луч его фонаря выхватил человеческую фигуру... что-то похожее на человека. Сгорбленная крысоподобная фигура, до крайности гротескная. Из его живота росло что-то вроде мешочков, мешочков, странно похожих на головы кукол, но безволосых, белых и без рта.

Затем оно исчезло, как будто его там и не было.

- Может, нам стоит вернуться, - сказал Бек. - Это становится слишком... слишком хреновым для жалкой горстки людей.

Он был абсолютно прав, но Годфри сказал:

- У нас пропали полицейские. Я не брошу поиски, пока не узнаю, что, черт возьми, с ними случилось. Надеюсь, они сделали бы то же самое для меня.

- Определенно, - поддержал его Чипни. - Мы идем дальше.

Годфри включил рацию. Там, внизу, среди каменных и кирпичных стен, связь была хуже некуда. Он связался с Кенни, но в основном услышал лишь помехи. Хайдер, находившийся выше, успел поймать связь, но ненадолго. Годфри знал точно так же, как Бек и Чипни должны были подозревать, что чем дальше они проникают в лабиринт, тем хуже будет связь, пока не пропадет совсем.

Его сердце забилось у него в горле, когда он повел их глубже в туннель.

К тому, что их ждало.

Теперь там были глаза.

Господи, что дальше?

Елена все еще сидела в кресле-качалке у окна, и ей казалось, что она уже не поднимется из него. Это был ее последний отдых. Ей стало плохо, когда она села в кресло, желая оказаться в своем старом любимом кресле-качалке у окна, почувствовать, как теплое и золотистое солнце струится по ее старой коже. Она не думала о том, что больше не встанет на ноги, что опустила свои хрупкие старые кости в любимое кресло в последний раз.

Она просидела в нем столько лет, с тех пор как Джордж сделал его для нее сразу после Второй мировой войны. Она раскачивала в нем младенцев, кормила в нем детей по ночам и смотрела в окно – как сейчас – ожидая возвращения Джорджа с полей каждый вечер. Да, да, да, много лет, все они пронеслись в ее голове, как страницы книги, дав ей возможность заглянуть в их слова, их воспоминания, но не более того, и она смирилась с мыслью, что это было к лучшему, только к лучшему.

Она просидела там достаточно долго, и ее усталое пожилое тело не могло сдвинуться ни на дюйм. Всякий раз, когда она пыталась встать, ее тело начинало ныть и мускулы не выдерживали, эта боль все глубже проникала в ее грудь, затрудняя дыхание.

О, годы, подумала она, все прекрасные годы, и плохие, и пустые.

Ее мысли перескакивали с одного на другое, и она знала, что надо было позвонить Бетти, пока у нее был шанс. Ей было бы легче, если бы она поговорила с дочерью в последний раз, услышала ее голос. Но этому не суждено было случиться. Просто не суждено.

Она попыталась сфокусировать взгляд.

Ей нужно было напрячь зрение, потому что она хотела увидеть то, что должно было произойти в самом конце. Она хотела увидеть, кто ее заберет, потому что знала, что это будет некто, кого она не видела много-много лет и кого она никогда не знала.

Елена родилась в 1916 году, и она улыбнулась, подумав о пропасти времени между тем годом и нынешним и обо всем, что она повидала. Страницы ее книги перелистывались в ее голове одна за другой. Вот. Это был 1947 год, Джордж с соседями-фермерами возводили большой сарай рядом с заводью. На то, чтобы закончить строительство и покрасить сарай, потребовалось много дней и недель. Джордж очень гордился своим сараем. В 1963 году в него ударила молния, и сарай сгорел дотла вместе с большей частью их домашнего скота. Это был тяжелый год. Чуть-чуть назад. Была зима 1939 года, когда тетя Кина утонула в знаменитом озере Хардшип. Они устроили ей похороны и стояли вокруг пустого дощатого гроба. Ее тело не обнаружат до весны. Еще чуть-чуть назад. 1924 год. Елене было восемь лет, и тем летом в город приехал человек с куклой. Он был бродягой. Он начал заманивать девочек в лес, утверждая, что у него есть кукла, которая умеет улыбаться. Елена и Бисси Кинг шли по дороге возле Файв-Майл-Крик с банками собранной черники, и к ним подошел мужчина. Его одежда была изорвана, а зубы были желтыми, как крысиные. Он поклонился им и сказал: Дамы, вы не поверите, какой прелестной штучкой мне повезло обладать. Он рассказал им о кукле, которая не только улыбалась, но и смеялась. Елена не поверила ему, но Бисси купилась на это. Елена побежала, и Бисси окликнула ее: "Куда ты, Лена?" Елена не знала, но ей нужно было как можно скорее выбраться оттуда, потому что ее что-то напугало в том бродяге. Бродяга что-то сделал с Бисси в лесу, и после этого она уже не была прежней. В старшей школе она стала угрюмой и тихой, а потом злой. Она умерла незадолго до своего 21-го дня рождения в Чикаго с иглой, свисающей из ее руки. Еще пара страниц. Это был апрель 1968 года, и в дверь постучали. Джордж был в поле. Елена открыла дверь, и там стоял морской пехотинец. Фрэнни погиб в бою. Пролистнем дальше. 1922 год. Елене было пять лет, и ее мать должна была родить младшего брата или сестру. Сама Елена была возбуждена, она пела и прыгала. Она была единственной, кто радовался этому. Остальные дети были обеспокоены, хотя не могли сказать почему. Взрослые были мрачны, как кладбищенские надгробия. На роды собрались женщины с окрестных ферм. А ближе к вечеру приехала акушерка, миссис Стерн. Елене она никогда не нравилась. Она была одета в мрачно-серую одежду, ее волосы были собраны в строгий пучок, ее губы были морщинистыми, а глаза были похожи на осколки самого черного угля. Она не думала, что это ее воображение, что всем – даже мужчинам – было неуютно рядом с ней. Ближе к ужину ее мать начала кричать как резаная, и это продолжалось в течение часа, пока не родился ребенок. Подняться наверх и посмотреть на него не разрешили никому. Только паре женщин и самой акушерке. Елена слышала его крик несколько раз и спрашивала других детей, всегда ли младенцы кричат как мяукающие кошки. Листаем дальше. 1996 год, когда похоронили Джорджа. И хотя Елене было грустно, она не плакала, как остальные на похоронах. По какой-то причине она думала, что сама идея оплакивать мужа после того, как он прожил долгую жизнь, полную добрых дел и продуктивных лет, была близка к богохульству. Поэтому она не плакала. Она знала, что он будет гордиться ею, и гордость, которую они испытывали друг к другу на протяжении многих лет, голодных и урожайных, много для них значила. Пара страниц назад. Снова 1922 год. К восьми вечера ребенок действительно замяукал, и Елена обнаружила, что отец плачет, и спросила его, в чем дело, но он не ответил ей. И когда она спросила, можно ли посмотреть на новорожденного, он просто покачал головой. Есть причины, по которым ты его не увидишь. Очень веские причины. На закате миссис Стерн наконец ушла, неся небольшой сверток у груди. Позже им сказали, что она отнесла его на поле Эзрена. Елене и другим детям сказали, что новорожденный умер при родах, и разве это не была причина для грусти? Это был мальчик, которого назвали Эдвин. Они устроили небольшие торжественные похороны на кладбище округа, и все плакали, когда крошечный пустой ящик опустили в землю.

- Ах, - сказала Елена, приходя в себя.

Где она была? Вспоминая ушедшие годы, путешествуя по давно потерянным дорогам своей жизни, по темным улицам, сужающимся развилкам округа и давно забытым тропинкам, составлявшим жизнь и ее путь. О да, да. Ей уже немного осталось, и она знала это. Эта мысль причиняла ей боль, но она также давала определенное чувство свободы, поскольку путь не всегда был легким, а тропа часто была каменистой. Если проповедники были правы, она снова увидит Джорджа и – о боже, да – Фрэнни. Он будет ждать ее там, каким она помнила его до того, как Морская пехота США забрала его и превратила его смерть во что-то грязное и уродливое.

Ее зрение затуманилось.

Ее сердце медленно и устало билось.

Ее легкие боролись за каждый вдох.

Она была невероятно вымотана, и скоро на нее сойдет тьма и погрузит ее в безвременные глубины. И когда она поняла это, она подумала: Когда-то я была молода. У меня были ясные глаза, а волосы были подобны собранной пшенице. Солнце ловило их отблеск и заставляло мерцать. Девочки завидовали моей красоте, а мальчики желали ее. У меня было много, много друзей, и мы танцевали, пели и смеялись, и теперь я в конце своего пути, так же как когда-то была в самом начале, и моя мать крепко держала меня в объятиях против всего мира.

Кенни мельком подумал: Я умру здесь.

И это должно было напугать его или, по крайней мере, заставить его бежать, как крыса, сквозь темноту и обратно к лестнице, но этого не произошло. Он остановился примерно в двадцати футах от нового сводчатого прохода, вокруг его талии плескалась холодная и вязкая вода, и ему в голову полезли разные мысли. Ему не нравилось то, о чем он думал. Он увидел лица двух своих бывших жен, дочери, матери и отца, которые уже давно умерли. Он вспомнил хорошие времена, солнечные дни, свое детство и подумал: Как странно, что все закончилось здесь, в этом затопленном склепе.

И, подумав об этом, он побледнел, зная, что в нем сломалось что-то важное и жизненно необходимое.

Не будь дураком. У тебя еще много лет впереди, если продолжишь бороться. Если хочешь сдаться, сделай это сейчас.

Но он не собирался этого делать. Ни в коем случае.

Он повернулся к Иверсену и Сент-Обену, которые следовали за ним на достаточном расстоянии, как будто проверяя, не случилось ли с ним что-нибудь, прежде чем продолжить путь самим.

- Это может плохо кончиться, - сказал он им, его покачивающийся фонарик создавал неестественные скользящие тени по стенам туннеля. - Если вы, ребята, хотите вернуться, сделайте это. Не сомневайтесь. Помните – вы слишком молоды для этого дерьма.

За пропитанными водой поликарбонатными щитками для лица они выглядели как мальчишки, напуганные мальчишки. Они посмотрели друг на друга, затем на Кенни.

Иверсен сказал:

- Мы идем с тобой.

- Ага, - сказал Сент-Обен немного более нерешительно.

Кенни просто посмотрел на них и понял, что они напуганы, потому что он сам был напуган, но они не могли этого признать. Им мешал юношеский максимализм, мужская гордость. Такова была природа мужчины до того, как ему стукнет пятьдесят, до того, как он увидит перед собой сужающийся туннель собственной жизни. Эти двое выпячивали грудь вперед, держась за яйца, и говорили себе, что ничто не сможет достать их, потому что их защитит их молодость. Они никогда не признаются в своем страхе. В отличие от Кенни, который с готовностью признавал страх и знал, что здесь он в серьезной опасности, но теперь его подталкивало чистое любопытство, болезненное любопытство. Если это место намеревалось убить его, то сначала он узнает его секреты, увидит то, чего не видел ни один человек, и выживет, чтобы рассказать о них.

Это были странные мысли, но в них было утешение.

Он залез в свой рюкзак и связался с Годфри, зная, что отряд наверху следит за всем.

Они пошли.

Сент-Обен предложил приклеить фонарики к пистолетам, и это была отличная идея. Это сильно облегчило задачу – можно было держать пистолет обеими руками и при этом видеть все, что можно было увидеть.

Они пошли дальше, и вода стала глубже, она уже доходила до живота и, казалось, становилась чернее. Что бы им ни должно было попасться на глаза, оно было близко. В воде было еще больше останков, но были вещи и похуже трупов, и все они это знали. Свет фонарей отражался от загрязненных отходов, через которые они прошли, и плясал над осыпающимися кирпичными стенами, словно свет прожекторов. Их шум эхом разносился по коридору.

Они увидели еще больше грибка – если, конечно, это был грибок. Боже правый, он покрывал стены прохода, как какая-то замысловатая сеть вен. Что бы там ни было, грибок был его неотъемлемой частью, и, возможно, все, что они видели и еще увидят, было лишь его продолжением.

Это была пища для размышлений.

- Слушайте, - сказал Кенни, замерев. Впереди раздался звук, громкий звук. Но теперь ничего не было слышно. Он покачал головой. - Ничего.

Но звука не было, потому что никто из них сейчас не двигался. Выжидая, затаив дыхание, прислушиваясь. Казалось, что теперь вода была заполнена странными, едва различимыми формами.

Может, это их воображение.

Но, наверно, нет.

Кирпичная кладка по мере их продвижения в основном осыпалась, а стены были земляными, грязными и рассыпались кусками. С паутины свисающих над ними корней деревьев ручьем текла вода. Они начали натыкаться на разные предметы в темноте, на предметы, находящиеся под водой. Им нужно было двигаться осторожно.

Кенни знал, что это за предметы – длинные деревянные ящики, но не говорил об этом вслух, пока десятки из них не начали расти из воды, как пни: гробы. Большинство из них было без крышек, расколотые, испещренные тем, что могло быть только следами когтей и червоточинами. Их атласные подкладки торчали, как внутренности, выцветшие и покрытые плесенью, когда они вообще были заметны. Большинство из них было выпотрошены и изодраны. Ни в одном из них не было останков.

- Кладбище, - сказал Иверсен высоким жалобным голосом. - Вот что это за место, гребаное кладбище.

Кенни знал, что это было именно кладбище.

Он мог только представить, как твари Клавитт-Филдс пробирались сквозь тьму, забирались на кладбище через дорогу от фермерского дома и утаскивали гробы в свое логово. Это было действительно ужасно, но имело смысл.

Вода была заполнена кусочками человеческой анатомии – грязными тканями и разложившейся плотью, похожей на куски жира. Появились новые островки грибка. Казалось, что он рос прямо из гробов. Они двинулись вперед, неуклюже передвигаясь. Пол туннеля теперь был неровным, бугристым, извилистым и развороченным, полным дыр и штук, которые казались валунами и палками под их ботинками, но вовсе не были валунами и палками.

Им придется вернуться. Теперь Кенни знал это.

Они находились на грани безумия. Надо вернуться и взорвать это ужасное место, вот что нужно было сделать.

Сент-Обен закричал.

Он бешено закружился, открыв огонь из своего пистолета. А потом все начали стрелять и спотыкаться в воде, и Кенни потребовалось мгновение, чтобы увидеть их – этих тварей.

Потомки исконных, порочных жителей Клавитт-Филдс.

Они вышли из воды и напали на них. В мерцающем свете фонарей он мало что мог разглядеть. Просто сгорбленные, изможденные фигуры, покрытые бесцветной скользкой плотью цвета беконного жира, свисавшей листами с их костей, как разложившиеся, расползающиеся одеяла. Он мельком заметил лица, испещренные бесчисленными отверстиями и трещинами, другие лица были покрыты гнойниками и наростами, которые, казалось, извивались, как плоские черви.

Один из них вылетел из грязи, его лицо было пузырящейся грибковой маской, и Кенни нажал на спусковой крючок, разорвав его пополам. Он продолжал стрелять, как и другие, но это было безнадежно. Они находились в их гнезде, и не было возможности ни для наступления, ни для отступления. Четыре или пять из них корчились в воде, как извивающиеся черви, бескостные существа с грибовидной плотью, опухшими лицами и глазными яблоками, лишь на оттенок белее их пятнистой кожи и маслянистых волос.

Иверсен закричал, когда они окружили его и потащили вниз.

Сент-Обен хныкал, плакал и кричал. Он наткнулся на Кенни, и Кенни оттолкнул его и снова начал стрелять, чувствуя отвращение от того, как дробь буквально разносила на куски этих тварей.

Затем его горло сжали руки, холодные, как сухой лед, покрытые мурашками на дрожащей плоти. Он развернул приклад пистолета и почувствовал, как он врезался во что-то, что с визгом ускользнуло в воду, и прямо перед ним возникло нечто другое. Его лицо свисало лохмотьями, нос ввалился в череп, глазницы были огромными и выступающими, черные и серые зубы стучали, как будто они сильно хотели что-то укусить.

Конечно, все это было ужасно, но что было еще хуже, так это вялый жидкий поток какого-то бледного вещества, похожего на дрожжи, которое выходило из его глаз булькающими сгустками и покрывало его лицо, словно пытаясь его поглотить.

Существо зашипело на него, как таракан, порождение ведьм. Его губы были почти склеены крошечными волосками плесени.

Скелетные узловатые руки схватили пистолет... затем его выдернули из маслянистых перчаток, и он остался в темноте, только свет фонаря Сент-Обена метался позади него.

Кенни подбежал к нему, убрав троих со своего пути, а затем перед ним возник четвертый, и Кенни инстинктивно нанес удар. Его кулак пронзил живот, ткани и органы твари, имевшие губчатую консистенцию влажного хлеба. Он прошел сквозь существо, как будто оно было сделано из желе. С пронзительным, безумным криком он отдернул руку, почувствовав, как она задела резиновые кости, а затем тварь развалилась, но ее место заняла другая с головой, похожей на кивающий мясистый воздушный шар.

Он слышал, как они идут за ним, но продолжал бежать, спотыкаясь по воде, пока не нашел Сент-Обена, прижавшегося к стене, стонущего, хныкающего и задыхающегося. Он снял противогаз и втянул полные легкие испорченный, сырой воздух. Его лицо было мокрым от пота.

Кенни схватился за него и увидел, что он сломался настолько, что это не поддается описанию, поэтому он взял у него пистолет и...

И упал, крича, в этот суп из падали... потому что он увидел то, что было за спиной помощника шерифа. Стены были пробиты серией туннелей, маленьких, через которые человеку пришлось бы ползти на животе. Как пчелиные соты.

И едва с его губ сорвался крик, как путаница белых рук, покрытых каким-то дрожащим студенистым веществом, вырвалась из дыры позади Сент-Обена и втянули его в отверстие. Его крики стихли вдалеке.

И затем Кенни остался один, и за его спиной высунулись другие и начали выскользать из этих отверстий, словно змеи.

Иверсен вырвался из рук, вцепившихся в него когтями, и всплыл на поверхность, отбиваясь от мутантов своим пистолетом. У него кончились патроны, и он размахивал им, как дубинкой. Перед ним выскочил один из них, и он ударил его прикладом по лицу, и оно буквально разлетелось на мелкие кусочки, смешавшись с водой.

- Беги, беги, беги, спасайся, спасайся.

Эти слова эхом отдавались в его голове, и он не пытался вникнуть в их смысл или прислушаться к ним. Это было выживание, бей или беги, и ему нужно было выбраться из этого ужасного места.

Он слепо плелся по проходам, сворачивая из одного в другие, которые казались безопасными, пока не оказался в туннеле с гладкими земляными стенами и грязной водой по пояс. Охваченный паникой, он понятия не имел, куда бежит и где он сейчас.

Он снял маску дрожащими пальцами.

- КЕННИ! – Крикнул он. – СЕНТ-ОБЕН! БОЖЕ, КТО-НИБУДЬ!

Но все, что он слышал, был его собственный голос, эхом разносящийся во тьме.

Слава богу, его фонарик все еще работал. Он направил луч света вверх по туннелю и по тому пути, по которому пришел. Он не увидел ничего, кроме стен, по которым стекала вода, и сгустков глины, которые время от времени падали в воду. От грязной жижи кружевными завитками поднимался застойный туман. Без маски ему приходилось вдыхать ужасную вонь. Не просто запах гнили и застоявшейся воды, а резкий запах метана и накопившихся газов.

Иверсен нащупал рацию и попытался выйти на связь, но рация вышла из строя, когда его утащили под воду. Он отбросил ее. В его сумке было полдюжины патронов. Он зарядил пистолет и попытался обдумать свое положение спокойно, рационально, но об этом, конечно, не могло быть и речи.

Ему показалось, что вдалеке он услышал приглушенный звук плещущейся воды.

Он пождал, внимательно прислушиваясь.

Ничего.

Теперь ты должен хорошенько подумать, - сказал ему голос в его голове. - Это еще никогда не было так важно, как сейчас. Продумай каждый свой шаг. Кенни и Сент-Обен, наверно, уже мертвы, и, возможно, Годфри и остальные тоже. Ты должен действовать как они. Ты должен найти выход отсюда.

Да, это именно то, что ему нужно было сделать, но сама мысль о том, чтобы двигаться, шуметь, выдавая свое присутствие, была невыносимой. Однако выбора не было. Он подождал еще несколько минут, прислушиваясь не только к предметам, но и к звукам, которые могли бы подсказать ему, что он не один, потому что это был величайший ужас из всех: оказаться в ловушке в этой затопленной гробнице.

Вперед.

Он медленно двинулся обратно по коридору. Дошел до того места, где они разделились, и попытался вспомнить, откуда он выбежал. Господи, это было не так-то просто. Хотя, должно быть, это был левый. Да, должно быть, левый. Если он пойдет по левому туннелю, он приведет к главному проходу, где на него напали. Или был еще один туннель?

Нет, нет, нет! Господи Иисусе, не сомневайся!

Он пошел по коридору, не имея никакой возможности узнать, в правильном ли направлении он идет. Все туннели выглядели одинаково, и в своем паническом бегстве он не нашел времени, чтобы отмечать какие-либо детали. Он продвинулся глубже в коридор. Чем дальше он шел, тем больше убеждался, что это совсем не тот туннель. Он не помнил, чтобы стены были такими узкими. И вода становилась глубже, а туман – гуще.

Это был совсем не тот туннель.

Его ноздри были забиты запахом сырой гнили. У него почти закружилась голова.

Газы, идиот. Газы.

Он снова надел маску, и через несколько мгновений его голова прояснилась. Он выбрал не тот туннель. Ему придется вернуться... но он не был уверен, что это был правильный образ действий. Свет фонаря показал ему, что проход впереди значительно расширялся. В луче фонарика он мог видеть, как туман движется в том направлении, что подсказывало ему, что где-то наверху есть выход на поверхность, который всасывает туман вверх и наружу.

Он осторожно двинулся вперед.

Вода постепенно уходила вниз, доходя ему до лодыжек. Он приблизился к другому набору туннелей. На этот раз их было три. В свете фонаря он увидел, что по одному из них придется передвигаться ползком; другой, казалось, мог обвалиться в любой момент. Он выбрал третий. Туда тянулся туман. Какое-то время он проследует за ним, а если не увидит ничего многообещающего, то вернется и снова рискнет в главном проходе.

Если найдешь его, тупица. Если продолжишь метаться по разным туннелям, как белка в колесе, то твои пожелтевшие кости найдут только через десятки лет.

Нет, Иверсен решил, что не допустит этого.

Ему понравился этот новый туннель. По сути, он не отличался от других – грязные стены, мокрый потолок и обильная грязь – за исключением того, что теперь туман двигался быстрее. Он приближался к источнику его движения и чувствовал сладкое прикосновение свободы, тянущееся к нему. Может быть, ему это все мерещилось, но он, честно говоря, так не думал.

Он, блядь, не собирался погибнуть здесь.

Проход расширился, и он нырнул под корявые корни деревьев – и полетел вверх тормашками. Пол внезапно наклонился под углом 45 °, словно детская горка, и теперь он скользил на заднице по разветвляющемуся, почти треугольному туннелю с большим количеством изгибов и поворотов в нем, как в воздуховодах старого здания. Он скользил с набирающей скоростью, натыкаясь на стены и катясь сначала на спине, затем на животе, пока, наконец, не плюхнулся в мать всех грязевых луж.

Он с криком поднялся, сдирая глину с лица и отплевываясь грязью.

Вода доходила ему до пояса, это была плотная, слизистая лужа грязи, в которой покачивались циновки грибов и раздутые крысы, покрытые мухами. Жужжание было настолько громким, что он едва мог слышать собственные мысли. Со стен капала слизь, а с потолка непрерывным потоком текла вода, что было похоже на то, как будто дюжина мужчин писает одновременно. Туннель уходил настолько далеко, насколько доставал свет фонаря. После трех или четырех безуспешных попыток пролезть обратно по коридору он смирился с тем, что он серьезно облажался.

Он оказался в ловушке.

Его единственная надежда заключалась в том, что его спасение придет раньше, чем произойдет самое страшное.

Зная это, наблюдая, как луч его фонарика постепенно тускнеет, Иверсен начал всхлипывать, пока вокруг него постепенно сжималась тьма.

Когда Кенни и другие впервые столкнулись с обитателями подземного мира, шериф Годфри, Бек и Чипни вошли в затопленную пещеру.

Туннель, по которому они шли, привел их в огромную камеру естественного происхождения, где вода доходила им до груди. Она была футов двадцать в ширину, но меньше семи в высоту. Если бы они были повыше, их головы касались бы грязного каменистого потолка.

Шериф знал, что дело заходит слишком далеко.

Точно так же, как он знал, что все это бесполезно и что он должен увести своих людей оттуда, вернуться с должным образом экипированной командой и взорвать это место... но он не мог. Он отправил сообщение тем, кто остался наверху: да, все в порядке, все хорошо, но это была ложь, и он знал это. Он увидел столько всего, что иссушило его душу, но ему нужно было больше. Ему действительно нужно было их увидеть.

И он увидел.

Полдюжины из них постепенно поднялись из воды, как будто их поднимали снизу, и он увидел, наконец, увидел то, что так долго терроризировало Беллак-роуд.

И, Боже, они выглядели точно так же, как Перл... или существо, притворяющееся Перл.

Прокаженные и покрытые пятнами, бледные, как бумага, их деформированные и бледные лица были искажены мучительными ухмылками и блестящими незрячими глазами, похожими на кладбищенские ямы. У них были длинные белые волосы, покрытые грязью, они свешивались на их лицо, заплетенные в жирные влажные косы. Их плоть выглядела как растаявший и застывший свечной воск. Она едва прикрывала кости – торчащие рёбра, выпирающие скулы, неприлично выступающие глазницы, и можно было разглядеть скелет целиком. И сама плоть... больше похожая на гниющую одежду, она свисала, пульсировала и болталась устрашающими петлями и прядями. Вокруг них тянулся туман, колыхаясь, как мрачный шлейф.

А потом они ринулись вперед, и офицеры начали стрелять, и к ним тянулись искривленные руки, и кто-то кричал, и вода бурлила вокруг них, и огни мигали и прыгали, и они приближались, эти ужасные лица выходили из туманной тьмы как раздвоенные черепа из шоу ужасов.

Годфри и его помощники спотыкались, стреляя и стреляя, за исключением того, что Чипни исчез, и не было никакой надежды спасти его или даже узнать, где он находится. При каждом выстреле вспыхивали огни, и Годфри увидел зрелище, которое превратило его разум в соус – десятки из них извивались, ползли, как личинки на дороге.

А потом они исчезли.

Не торопясь, они погрузились в воду, вода всколыхнулась и замерла, на поверхности воды колыхались, как конфетти, волокна обветшавшей кожи.

Годфри и Бек ринулись через болото высотой по грудь, но вода затрудняла движение, и они знали, что у них нет шансов. Они пробивались сквозь дрожащие сети грибка, которые были теплыми и жирными. Но они не сдавались. А потом прямо впереди оказалось отверстие пещеры над водой, они подтянулись и пролезли внутрь, и там было сухо. Каменистый пол был покрыт щебнем и обломками, вода скапливалась в слизистые лужи, но, Господи, несмотря на это, пещера была сухой, сухой.

Едва они туда забрались, стянув маски и больше не заботясь о запахе, как из слизистой воды вырвалось множество белых карикатурных рук, которые начали подтягиваться вверх.

Они бежали, спотыкаясь в своих сапогах, а пещера сужалась, расширялась и снова сужалась. Наклонный потолок заставил их опуститься на четвереньки, а затем их завело в грот, который был огромным и широким, в котором пищало бесчисленное количество крыс. Перед ними была стена. Стена тридцать футов высотой и в два раза шире. Стена была полностью построена из костей. Черепа, бедра, голени и лопатки – все было сложено с пугающей точностью. Это было похоже на какое-то святилище, и ошеломленный Годфри задался вопросом, какой больной мозг мог создать что-то подобное.

Но затем он начал ломать ее, разрывая, разбрасывая и раскапывая кладку обглоданных, пожелтевших и поседевших от времени человеческих костей. Они раскрошились в его пальцах, как древние вазы и высушенная в пустыне керамика, а потом раздался грохот, гром, и вся стена рухнула, как карточный домик, и кости обрушились на него.

А с другой стороны оказалось скопище тварей, все они вопили, визжали и рассыпались в стороны, все ползли в его направлении на четвереньках, словно миграция насекомоподобных людей, и он был похоронен заживо в их жирных, когтистых телах.

Бек спрятался под стеной из костей, обрушившейся на него дождем, нашел спасение и маскировку в глубинах склепа, он спрятался, дрожа, как преследуемый грызун. Он не двинулся с места. Он почти не дышал. Искаженный голос в его голове сказал ему, что он может ждать там столько, сколько потребуется, что он будет в безопасности, и эти твари никогда, никогда не найдут его.

Но он ошибался.

Пока он прятался, они начали прокладывать себе путь к нему, шепча, кряхтя и стуча зубами. Медленно, кость за костью, его раскапывали, обнажая его тайное логово. Только когда их пальцы коснулись его, он начал кричать.

Осматривая гладкие глиняные стены в свете своего затухающего фонарика, Иверсен почти забыл о дополнительных батарейках, спрятанных в карманах его тактического жилета. Он достал их дрожащими руками, уронив один из них в мутную воду. Вот же срань! Он попытался найти батарейку вслепую и был почти уверен, что никогда не найдет ее, потому что именно к этому все шло в таких отчаянных, ужасных и кошмарных ситуациях, как эта.

Ирония.

Да, именно. Как будто Провидение, Бог или Судьба решили нарушить твои планы, раскрыли карты и показали, в чем тебе повезло, а в чем – нет.

В какой-то момент он чуть не рассмеялся, потому что в каком-то безумном, душераздирающем, безысходном отчаянии это было забавно. Затем его пальцы нащупали цилиндр батарейки, и он стер с нее мутную слизь. Он расстегнул молнию на своем жилете и использовал сухие места, которые смог найти, чтобы убрать с него остатки влаги.

Хорошо. Хорошо.

Делай то, что должен.

В кромешной тьме он вытащил разряженные батарейки и вставил новые. Он сделал это настолько осторожно, насколько мог в данных обстоятельствах, не решаясь потерять ни одну из них. Он держал их так крепко, что кончики пальцев практически оставляли в них вмятины.

Он включил фонарь.

Свет был ровным, но не ярким, а это означало, что дело не в батарейках, а в самом фонарике. Он должен был быть водонепроницаемым. Фактически, он был на 100% водонепроницаемым. Значит, это был либо производственный брак, либо он был каким-то образом поврежден, может быть, из-за его падения вниз, и еще внутрь просочилась вода.

Нет времени думать об этом.

Его лицо покрылось каплями пота. Иверсен откинул маску, чтобы лучше видеть, и начал обходить стены камеры в поисках выхода. Мысль о том, что он его найдет, казалась абсурдной даже ему, но он нашел выход. Только один. Низкое и узкое пространство, в котором можно только ползти, но это было лучше, чем ничего. Он направился в этот туннель.

Он полз на четвереньках по мокрому туннелю, его плечи задевали стены, а верх маски царапал потолок. Он не страдал клаустрофобией, но очень хорошо чувствовал, как смыкаются стены. На его шею падали рыхлые шарики жидкой глины, а по лицу стекала вода. Вонь подземной гнили была почти невыносимой.

Он несколько раз останавливался, думая, что что-то слышал, но, должно быть, это были его собственные звуки. Туннель изгибался и поворачивался, но, к счастью, не уходил глубже в землю. Фактически, казалось, что он неуклонно растет, поэтому он поднимался... к чему-то.

Он остановился.

Прислушался.

По его коже пробежали мурашки, когда он что-то услышал. Из туннеля за его спиной доносился тихий отдаленный шепот. Как он ни старался, он не мог разобрать слова. Он начал ползти все быстрее и быстрее, пока его глаза не защипало от пота, а дыхание не перехватило горло. Затем проход открылся, и он упал в затопленный бассейн, из которого не было выхода. Столько усилий, и он зашел в тупик.

Ему снова захотелось смеяться.

Но он не посмел.

Он больше не слышал никаких звуков, и это было хорошо, потому что у него не было выбора: он должен был вернуться. Он заставил себя вернуться в туннель, и передвигаться было намного легче, потому что он медленно спускался вниз. Через некоторое время он увидел отверстие, и голос в его голове сказал: Кто не рискует, тот не выигрывает, - и он чуть не рассмеялся над этим... затем его затылок пронзила острая, колющая боль.

Корень дерева?

Нет, это был не корень, он был в этом уверен.

Он начал двигаться к отверстию, и что-то задело его спину. Он скрючился, перекатившись, чуть не застрял в туннеле, измазав при этом глиной лицо. Он не мог развернуть фонарик, но скорее почувствовал, чем увидел, движение.

Охваченный удушающим испугом, он выбрался из отверстия и упал обратно в комнату. Она была большой, и это было его единственной спасительной благодатью. Коричневая вода плескалась ленивыми волнами, и звук ее отражался эхом.

Страх не уменьшился, а наоборот усилился.

В воде что-то было.

Краем глаза он увидел горбатую фигуру, а затем еще одну. Его охватила паника, он начал вслепую стрелять по реальным и воображаемым вещам, пока не кончились патроны. Что-то задело его ногу, а затем спину. Иверсен закричал. Он повернул фонарь во всех направлениях, бултыхаясь в воде, которая обрушивалась на него скользкими волнами грязи. Луч фонарика создавал огромные прыгающие тени во всех направлениях.

Когда он снова включил фонарь, он увидел искаженное лицо, поднимавшееся из тьмы.

Потом оно исчезло.

Он упал обратно в воду и дернулся, и что-то вцепилось ему в шею сзади. Он протянул руку назад, и его пальцы погрузились во что-то вроде холодного желе, живую плоть, которая на ощупь казалась влажной глиной. С визгом он разорвал ее, в его пальцах рассыпались полоски плоти, и теплый сок брызнул на тыльную сторону его рук. Что бы это ни было, оно скрылось с пронзительным криком, который был настолько похож на крик человеческого младенца, что он чуть не потерял рассудок.

Что-то ударило его слева.

Он ударил его ногой, забрызгав водой стену... и что-то белое, вроде пары крошечных кукольных рук, схватило пистолет, вырвало его из его вспотевших пальцев и затащило под него. Его окружила темнота. Твари плескались вокруг него. Он слышал их затрудненное дыхание.

Ракеты.

Он вытащил одну из жилета и открутил крышку. Мерцающий красный свет заполнил комнату, заставляя все качаться и двигаться. Он увидел тварей в воде. Они были очень похожи на каких-то зародышей в банках из фрик-шоу... с луковичными головами, тонкими конечностями и крошечными пальцами с черными когтями. Их глаза были похожи на пустые белые пузыри, их плоть была цвета и консистенции свиного жира, но была странно полупрозрачной и усеяна сетью пурпурных и черных жилок, причем некоторые были толстыми, как черви.

Иверсен направил вспышку в их сторону, и они попятились, но позади него поднялись другие. Он продолжал поворачиваться туда-сюда, тыкал вспышкой в ​​искаженные лица зародышей, но каждый раз они приближались, и каждый раз их становилось все больше. Затем они прыгнули, и на нем повисли шесть или семь мутантов, прижимая сосущие рты к его голым рукам, шее и лицу. Они были жирными и вялыми существами, как новорожденные личинки.

Один из них укусил его за запястье, и он уронил ракету. Он рвал и бил их, чувствуя, как они распадаются под его кулаками, но их было больше, и они липли к нему, как набухшие от крови клещи.

Иверсен кричал, когда их мизинцы впивались в него, а узловатые зубы пронзали его кожу. Он почувствовал, как его собственные ребра треснули, когда за них дернули, и закричал от боли, когда их когти срезали его лицо с черепа, и он подавился собственной кровью. Прежде чем он погрузился в лужу с бурлящей водой, он почувствовал, как один из них прыгнул ему на голову и пронзил клыками, острыми, как щипцы для льда, его череп и мозг.

Кенни не был уверен, где он находился.

Мутанты – потому что это были мутировавшие монстры – казалось, набрасывались волнами, и он палил из своего пистолета в приближающиеся оравы, избегая их сжимающиеся пальцы.

Он снова и снова пробовал включать рацию, но теперь он слышал одну лишь статику. Он понял, что мутанты загнали его в тупик. Это казалось безумием, но именно это они и делали. Атакуя со всех сторон, толкая его в боковые проходы и низкие наклонные туннели, чтобы еще больше запутать его и сбить с толку.

Может, они и не люди, но чертовски умны.

Пытаясь удержаться от паники, надеясь, что Хайдер отправит группу помощи, когда он не сможет выйти на связь, Кенни вошел в другую комнату, которая была огромной и тихой. Стены были задрапированы грибком, жирным, розовым и пульсирующим веществом. Он плавал в воде и петлями свисал с потолка над головой.

Именно тогда он увидел, как в его сторону бежит фигура.

Он прицелился, но не решился выстрелить, когда увидел свет и услышал голос, кричащий:

- КЕННИ! КЕННИ! НЕ СТРЕЛЯЙ! НЕ СТРЕЛЯЙ!

Это был Бек.

Он был изрядно потрепан. У него все еще было оружие, но не было противогаза, его тактический жилет и сапоги были порваны, его лицо было покрыто кровоточащими разрывами.

- Они нас окружили... напали на Годфри... Я еле ушел. - Он прислонился к Кенни. - Я еле ушел.

Кенни кивнул.

- Они убили Сент-Обена. Насчет Иверсена не знаю. Сейчас мы должны побеспокоиться о себе и убраться отсюда к черту. Сколько у тебя патронов?

- Пять или шесть. Больше нет.

- У меня только пара. Пойдем.

Они двинулись в туннель, из которого вышел Кенни. Он знал, что им нужно найти тот главный проход, иначе они могут бродить здесь неделями. Это был гребаный лабиринт, и он не хотел думать о том, как далеко он может зайти.

Туннель петлял из стороны в сторону, они по бедра находились в воде, которая была густой и вязкой, по сути это были в равных долях глина, вода и слизь. Они были напряжены, встревожены.

По жиже прошла рябь.

- Стой, - сказал Бек, посветив своим фонариком, и рябь исчезла. - Что-то... что-то есть в воде, что-то в воде рядом с нами.

И он был прав.

Что бы это ни было, возможно, оно знало, что игра окончена, потому что вырвалось из гнилостной коричневой воды, как чудовищный червь. Он вцепился в Бека и повалил его прежде, чем он успел даже подумать о том, чтобы выстрелить в чудовище. В свете его фонарика оно выглядело как рептилия, бескостное, жидкое и пульсирующее существо.

Кенни отшатнулся и упал, встав как раз вовремя, чтобы увидеть, как Бек вырывается из воды, брызгая грязью изо рта.

На его спине было что-то, оседлавшее его.

Мутант, толстый и извивающийся, как слизняк. Его рот был прижат к горлу Бека, издавая непристойные сосущие звуки. Бек закричал и снова упал в грязь.

Кенни не терял ни секунды.

Он протянул руку и схватил что-то маслянистое, что-то скользкое и раздутое, дернул изо всех сил, пока оно не подскочило и не развернулось, сильно ударив его. Он откинулся на стену, и это коричневое и грязное существо сначала издало пронзительный блеющий звук, а затем взвизгнуло, как взбесившаяся свинья. Он видел, как щелкает его пасть, пытаясь впиться в его лицо тупыми зубами. Он крепко сжимал его горло и не отпускал. Он понял, что это существо было своего рода женщиной, но перекореженной и ужасно деформированной. Ее руки были похожи на огромные сплющенные лопаты, пальцы были соединены вместе. На ее торсе был ряд пульсирующих мешочков, похожих на отвисшие соски. Они раскачивались, как воздушные шары, когда она корчилась, боролась и дергалась. Ее спина и голова были покрыты короткими резиновыми щетинками, а рот напоминал свиную морду, визжащую, чавкающую и выдыхающую горячий зловонный воздух ему в лицо.

Она была невероятно сильной и момент за моментом заставляла Кенни опуститься до тех пор, пока вода не достигла его горла. Он кричал и боролся, что-то в нем отказывалось от мысли о смерти... а затем раздался громкий взрыв, и монстр отцепился от него.

Бек, окровавленный, но целый, подошел со своим пистолетом. Он воткнул его ствол прямо в бок свиньи и нажал на курок.

Сама свинья... или чем она была... билась в грязи, ее кровь смешивалась с коричнево-желтой грязью. Ее кишки болтались, обесцвечивались и раздувались, как медуза, выброшенная на берег. Они тащились за ней, пока она пыталась отползти.

Когда она умерла, она просто затонула, как бревно, в грязи

Кенни запыхался, его мускулы ныли, голова разрывалась от пронзительного белого шума. Лопатовидные руки женщины-свиньи разорвали его куртку и рубашку, оставив кровоточащие раны на животе и груди.

Он повернулся к Беку.

- Я в долгу перед тобой, - сказал он.

Они загнали Годфри туда, куда им было нужно, и он знал это.

Какое-то время он боролся с ними, но они загнали его в угол, и он скрепя сердце осознал, что сбежал от них только потому, что они позволили ему это сделать. Он убегал все глубже в туннели и теперь оказался в каком-то коконе из грибка, похожем на куль. Выхода не было. Мутанты окружили проем, просто выжидая, просто наблюдая, что будет дальше. Их мясистые лица скалились в ухмылке, издавая шепот.

Грибковый кокон ритмично пульсировал, и это напомнило Годфри биение какого-то огромного сердца.

Да, потому что это не случайная мутация, а намеренная. Ты находишься в утробе этого грибка.

Теперь он увидел связь между грибком и жителями Клавитт-Филдс. Они слились и стали одним целым. Елена была права, по крайней мере, отчасти. Она рассказала им очень-очень старую историю о метеорите, упавшем с неба – огромный пылающий камень... кусок звезды... упал с неба много веков назад – и ушедшем под землю, и о том, как жители Клавитт-Филдс биологически выродились, став тем, что он видел сейчас. Он вспомнил, как Кенни упомянул радиацию, и в то время это казалось хорошей, хотя и неправдоподобной гипотезой. И, возможно, там была радиация, но и нечто больше, потому что в этом куске падающей звезды было что-то живое, что-то, что уползло в землю и заразило всю территорию, возможно, постепенно переделав жителей Клавитт-Филдс во что-то больше похожее на себя. Елена говорила о каком-то старом пьянице много лет назад, который увидел что-то, состоящее из глаз и ползучих огней, выходящее из колодца Эзрена, что-то, что навсегда ослепило его, после того как он просто взглянул на него.

Оно все еще здесь.

Оно все еще живо.

Мутанты были его частью, они достигли с ним болезненного симбиоза.

И Годфри попался не в кокон грибка, а в кокон из плоти этого существа... весь этот подземный мир был заражен этим существом.

И это были откровения, которые пришли ему в голову в последние минуты его жизни, когда он смотрел горгоне в лицо и готовился к своему концу.

Розовый кокон был очень похож на самих мутантов, сделанный из какого-то гелеобразного губчатого материала, но хотя они были бесцветными и бескровными тварями на какой-то продвинутой стадии деградации, сам кокон был розовым, сочным и неестественно здоровым. Он мог разглядеть сложную систему вен или артерий, проходящих прямо под его поверхностью. Кокон был липким и неприятным на ощупь, и он знал, что если продержится в одной позе долго, то приклеится к нему.

Он начал извиваться.

Мутанты взволнованно зашептались.

Кокон начал сжиматься вокруг него, вибрируя и пульсируя. По его массе пробегали крошечные вялые волны, и казалось, что оно сжимается и расширяется перистальтическими движениями. Годфри почувствовал это прямо перед тем, как оно начало пожирать его, прямо перед тем, как оно выпустило крошечные тонкие, как проволока, ниточки, которые были кроваво-красными и блестящими, и он закричал от боли, когда они поползли по его штанам, прокалывая его кожу, скользя под ногтями и проникая в его задний проход, скользя вверх по стволу его члена и просверливая его пупок. Потребовались считанные секунды, чтобы надежно обмотать его паутиной и пронзить все тело целиком, превратив в бьющуюся фигуру, чей кричащий рот извергал фонтан крови.

Эта штука окутала его, и она пожирала его.

Его плоть начала разжижаться, лицо превратилось в ленты слизи, свисавшие с черепа внизу, как сопли. Теперь на него воздействовали не только эти волокна, но и стебли серого желе размером с большой палец. Они вышли из массы кокона, сворачиваясь, сжимаясь и проталкиваясь под его растворяющейся кожей, и он продолжал кричать, а его рот растекался, как горячий жир.

К этому моменту Годфри уже едва ли был человеком – скорее извивающейся и одушевленной марионеткой, приросшей к кокону. Его целиком окутали щупальца. Они высасывали из него жизнь через глаза, рот и кончики пальцев. Почувствовав последний прилив сил и зов инстинкта выживания, он попытался вырваться и услышал звук вырываемых из земли сорняков.

Кокон издал пронзительный крик.

Теперь Годфри пронзили огромные белые корешки, втягивая его обратно в плотное ложе его собственных биологических тканей.

Он был человеком только по форме, инопланетная ткань завладела им, проталкиваясь и извиваясь внутри и снаружи него. Каждый раз, когда дырка его рта пыталась раскрыться, из нее цветущим скоплением распускались желеобразные усики, как корешки плесени. Белые петляющие пальцы грибка колыхались, как хлысты, из кончиков его пальцев, пробуя воздух и ища новую плоть, которую можно было бы поглотить, которая стала бы только его собственной.

Это было общение с материнским организмом.

И самое ужасное было в том, что он не умер.

Чипни схватили и утащили в глубину, поместив в лоно грибка, который, казалось, дышал вокруг него с едва слышным шорохом. Когда он открыл глаза, он был вялым и усталым, как будто после плотного обеда. И, как ни странно, он так и чувствовал себя – перекормленным. Но это было безумием, потому что он давно ничего не ел. Его бросили сюда, и он потерял сознание. У него остались смутные воспоминания о том, как один сон накладывался на другой, и все они были настолько странно галлюциногенными и сюрреалистичными, что были почти психоделическими.

В последний раз он видел сны с такой почти органической энергией, когда пять лет назад начал принимать "Chantix", чтобы бросить курить, и так уставал во сне, что просыпался с изнеможением, как будто пробежал марафон или прочитал "Войну и мир" за один присест. Единственный раз, когда он испытал что-то отдаленно похожее, было тогда, когда он попробовал кислоту в колледже.

- Это газы, должно быть, газы, - сказал он себе сонным голосом, медленно перебирая слова, - они сводят тебя с ума.

Хорошо, что он был один.

Совершенно один.

Мутанты ушли.

У него, конечно, не было оружия, и он был в темноте, но он мог вспомнить, как его притащили сюда. Боже, пол, стены... живая ткань. Это было отвратительно. Он ощупал проход и был поражен, когда нашел его в темноте.

Продолжай двигаться, продолжай идти. Позволь своим инстинктам увести тебя отсюда. Это все, что у тебя сейчас есть.

В туннеле было множество проходов и каналов, и, хотя он был полностью дезориентирован, он прислушался к внутреннему голосу, который велел ему продолжать двигаться вверх и вверх, и всякий раз, когда он находил отверстие наверху, он продолжал ползти.

Он полз по чрезвычайно тесному туннелю, с которого капала вода, который, казалось, разваливался на влажные кучки грязи. Над ним были штуки, на которые он все время натыкался, твердые предметы, и его пальцы не раз исследовали их и обнаруживали, что они сделаны из какого-то гниющего дерева. Но для него это ничего не значило – ни нижняя сторона плит, на которые он натыкался, ни распухшие корни деревьев, через которые он продирался. И даже то, что он начал находить, вещи, которые не могли быть не чем иным, как мягкими раздутыми трупами, через которые он пробирался, оставляя колеи на изуродованных лицах и впадины в застывших животах.

Вонь была мерзкой и отвратительной, инвазивной аурой, которая оглушала его и удерживала пальцами гнили.

Но он отказывался думать об этом или даже признавать это. Он оставит это на потом. Приоритетной задачей было выжить, и этого было достаточно, чтобы его измученный мозг продолжал уговаривать его лечь и закрыть глаза.

Он двигался и скользил, как угорь, сквозь вонь гниения и разложения, а затем его пальцы нащупали пустоту. Он рванулся вперед и тяжело приземлился на мокрый и холодный каменный пол. Ровный пол.

Бетон?

Он вытащил себя из луж и начал лихорадочно копаться в карманах рубашки, где хранил сигареты и зажигалку.

Раньше он не осмеливался воспользоваться зажигалкой из-за газов... но теперь, в этом открытом пространстве, почему бы и нет?

Он снова начал рационально мыслить, когда появилась возможность спастись. Его зажигалка была влажной, и потребовалось несколько раз неистово ударить по колесику, пока, наконец, оно не начало вспыхивать от чистого трения и высыхать, а затем, да, пламя, яркое, ослепляющее, словно перед ним взорвались миллионы солнц.

Он открыл глаза и огляделся.

Он был в склепе, усыпальнице. На влажных каменных стенах можно было разглядеть надгробные надписи и черные впадины, предназначенные для гробов. Но их, конечно, там не было. Их вытащили из могильных коек и разбросали по полу, разбили вдребезги, а их содержимое утащили. Повсюду валялись деревянные щепки и потускневшие латунные ручки, разбитые крышки и растрепанные ленты погребального шелка, похожие на конфетти для вечеринок... но никаких костей.

Ни единого следа останков.

За исключением того, что лежало на каркасе носилок. Он увидел коричневую униформу, значок, желтый логотип полицейского департамента и понял, что это Риган... Риган, который исчез в поле той ночью.

Он размяк в этой червивой, ощутимой сырости.

Чипни нащупал ступеньки и взобрался по ним. Они были покрыты рыхлым желтым мхом. Перед ним была ржавая металлическая дверь, и он бил по ней кулаками, пока они не закровоточили, а зажигалка обожгла ему пальцы и не погасла.

Я так близко, идиоты! Вытащите меня отсюда! Не дайте мне умереть сейчас!

- Не сейчас, - буркнул он себе под нос. - О боже, только не сейчас...

Затем внизу послышались звуки движения, ползания и шорохи, когда сквозь дыру в склеп поползли твари, наполняя его своими голодными, мясистыми телами.

- Впереди движение, - сказал Кенни, пробираясь через грязные воды вместе с Беком. – Мне кажется, я что что-то видел.

Бек ничего не видел. Все, что его волновало, это как выбраться отсюда, и все остальное, казалось, не имело значения. Он был готов убить что угодно или кого угодно, кто преградит ему путь к свободе. Теперь они были в главном коридоре, и, если все получится, они смогут добраться до лестницы через пятнадцать минут или даже меньше. Это его воодушевляло, и этого было достаточно.

Он увидел рябь в мутной грязи и немного замедлился.

Затем почувствовал во рту кисло-сладкий привкус. Вкус страха? Адреналина? И того и другого? Он не знал. Он двинулся вперед с бравадой и уверенностью, что удивило даже его.

Я выберусь отсюда нахуй, да. И никак иначе.

Он повторял эту фразу про себя снова и снова, словно мантру.

Кенни позади него снова безуспешно попытался включить рацию. Вскоре, может быть, они обязательно смогут с кем-то связаться. Он сказал себе это, пораженный собственным оптимизмом.

А потом начался ад.

Он понял, что все его надежды не оправдались.

Полдюжины мутантов выскочили из воды, волоча за собой свои отслоившиеся шкуры. Бек начал палить во все стороны с прерывистым криком. Он израсходовал все свои патроны за несколько секунд, и он даже не мог сказать, попал ли в кого-нибудь. Его пистолет был выбит из рук женщиной, плоть которой висела, как одежда большого размера... как брезент, который обтекал ее, бледный и застывший, с розовыми нарывами и узловатыми наростами, с которых капало гнилое молоко.

Она потянулась к нему сучковатыми руками, похожими на искореженные корни деревьев, протянув черные когти к его глазам.

Она чудом промахнулась. Бек нанес удар и почувствовал, как его кулак погрузился в губчатую ткань, и это заставило его рефлекторно отшатнуться назад. Он чуть не упал в мутную воду, но тварь поймала его, крепко схватив.

Он услышал крик Кенни, когда рванулся вперед, но больше ничего.

Одна из ее когтистых рук ударила его, разорвав гортань, и с такой силой сместила мышцы на его шее, что одним махом вывихнула челюсть. Он взвизгнул, но существо зажало его рот липкой рукой, и он подавился выдавившимся из нее соком.

Кенни не мог ему помочь.

Он отбивался от них своим оружием, пытаясь поспешно отступить, чтобы спастись от нападения. В мерцающем свете дрожащего пистолета ему показалось, что он видел, как двое или трое из них схватили Бека и аккуратно разорвали его пополам, словно бумажную куклу.

Сент-Обен не умер.

Возможно, он уже не был живым в обычном смысле этого слова, но он определенно не был мертв. Его разум стал какой-то дрожащей желтой штукой, которая таилась и дрожала в смутных уголках его мозга. Время от времени здравомыслие поднимало голову и недвусмысленно сообщало ему, до каких уровней безумия и ужаса он дошел, но в основном он держал их запертыми в затхлом сундуке.

Но он все еще был человеком и по-прежнему обладал самосознанием, хотя ему было трудно вспомнить, кто он такой и как он оказался в этом затруднительном положении. Он держался в основном на сырой, грубой каше инстинкта. Это питало и наполняло его, заставляло его конечности двигаться, а его разум был сосредоточенным и стабильным. Если бы не этот атавистический инстинкт, он бы давно спрятался в себя, захлопнув дверь в реальность.

Он полз по наклонным узким туннелям на животе. Туннели были такие маленькие и тесные, что стены задевали его плечи, а потолок давил на макушку. Облепленный грязью, он полз через эту черную всасывающую грязь. Как какой-то безумный крот, теперь он был совершенно слеп в абсолютной темноте и двигался только на ощупь, его пальцы исследовали пространство и обнаруживали препятствия впереди.

Часть его мозга что-то помнила, но его сознание прятало эти воспоминания как можно глубже.

Было важно не вспоминать некоторые вещи.

Как те грязные, мясистые руки, которые оттащили его от Кенни и потащили по бесконечной извилистой сети ям с паразитами, в конце концов поместив в какое-то мерзкое логово, где еще больше рук щупали его, носы обнюхивали, а пальцы исследовали его. Он хорошо помнил это, потому что неровные стены освещались тусклым светом, исходившим от того, что казалось своеобразной сине-зеленой плесенью, пропитанной какой-то странной биолюминесценцией. Он не мог четко видеть, но было достаточно светло, как в сумерках или при бледном лунном свете.

Именно тогда он начал собирать все детали воедино.

Они думали, что он мертв.

Они поместили его в тесную закрытую камеру, вырытую в скользкой, влажной глиняной стене. И когда они это сделали (и он позволил им это сделать, Боже, да, он был парализован и физически, и эмоционально ужасом), он увидел другие фигуры, похороненные в бесчисленное количество других ячеек. И он знал, несмотря на зернистый свет, что эти запутанные, крепко связанные тела были телами мужчин и женщин, которые были помещены в эти отверстия, чтобы они могли размягчиться до состояния мякоти и должным образом разложиться перед тем, как их съедят.

И он был просто еще одним обедом.

Да, да, плоть – это пища, труп – это мясо, кровь – вино, а разделанный, непрожаренный труп – это хлеб, который нужно преломить ужасными руками, чтобы затолкать его в пасти прожорливых упырей. Все сходится, все работает, и все это имеет прекрасный смысл, верно? Ну... ВЕРНО?

И, Боже, так и есть, о, Боже милостивый, возвышавшийся на своем престоле высоко над могильными ямами, в этом есть смысл. Здесь внизу не мужчины и женщины. О, нет, нет, нет, нет, пропади пропадом эта гребаная мысль, друзья и соседи. Это не были ни мужчины, ни женщины, ни люди, просто... просто... отвратительные, богохульные, выродившиеся существа, которые не могут существовать при свете, а вынуждены ползать в могильной тьме. Черви, человеческие личинки, питающиеся мертвецами, точащие когти о крышки гробов и зубы о кости.

И если счастлив ты, в ладоши делай хлоп, и никто не смеется, когда мимо проезжает катафалк... хи-хи-ха-ха.

Его разум плавал в этом бесконечном море безумия. Он вспомнил, как очнулся и увидел, что остальные ушли, а рядом было только какое-то древнее, тонкое, как палочка, существо. Это была женщина, невероятно старая, ее лицо было скрыто под копной серовато-коричневой шерсти, в бесцветных волосах застряли палки и комья грязи. Ее грудь корчилась от каких-то ужасных судорог, как соски у матери-свиньи. Она сидела в углу, глядя в одну точку и покусывая собственные пальцы. Сент-Обен слышал скрип ее зубов, влажный и отвратительный звук ее чмокающих губ и пытливого языка.

И это было достаточно плохо, достаточно плохо было оказаться в ловушке в этом ужасном логове, где люди были спрятаны, как толстые пауки в гнезде шершней, но стало еще хуже. Ибо там началась причудливая, агрессивная мелодия гортанного визга и тявканья. И он увидел, что звуки исходят от стены прямо напротив его собственной, эхом отражаясь от бесчисленных дыр, прорытых в глине... и в этих дырах были извивающиеся, деформированные, ужасные твари. Старушка поползла по полу и начала что-то рвать в камере прямо под Сент-Обеном. Он услышал влажный мясистый треск рвущейся гнилой ткани. Он был благодарен за мрак, потому что не мог видеть, что она взяла и чем кормила тварей в этих ужасных дырах.

Возможно, он не мог точно вспомнить свое имя, но он знал одно: он был в детской, его мариновали для этих кошмарных и беззубых детских ртов.

Он мог бы потерять сознание или залезть в какую-нибудь трещину в полу своего разума, где было темно, уютно и безопасно. Когда он открыл глаза, плесень ярко сияла, обнажая нечто такое, от чего его глаза закатились, а зубы дико застучали до боли в деснах.

Это... это... это... что это? Что это за штука выходит из тьмы?

Он не знал это, он знал только то, что это заставило его описаться.

Там что-то стояло... ну, не то чтобы стояло, а было подвешено на проводах, как марионетка, только это были не провода, а десятки, десятки и десятки веревочных нитей розового грибка, которые заполонили подземный мир пожирателей трупов. И они не совсем были привязаны к ней – потому что, о да, это определенно была она – но врастали в нее и выходили из нее, соединяясь с огромной розовой пульсирующей массой мерзкой ткани, которая выглядела почти стеганой, мягкой, губчатой ​​и извергающей перламутровые красные слезы. Веревочки тянули ее, растягивали, расплющивали и удлиняли, превращая ее в женщину и что-то совершенно не похожее на женщину.

При виде этого... ее... этого Сент-Обен издал звук где-то между хихиканьем и тихим криком.

От женщины исходила вонь.

Пахло кислой мочой, загрязненными сточными водами и трупами в зеленых прудах.

Она оседлала прекрасную розовую паутину, разве ты не видишь?

Да, теперь это было очевидно: сверкающая розовая паутина, которая росла внутри нее и вне нее, потому что она и грибок были одним целым. На паутины были нанизаны блестящие шелковые футляры и скопления рубиновых кровяных яиц, все это было украшено гобеленами из перьев, сотканными из паутины и паучьей марли, нити и лабиринт, смертоносное гнездо черной вдовы.

Послушай, послушай... ты ее слышишь? Слышишь?

Послышалось дрожание конечностей, влажный звук и сухой звук, скользящий звук, а затем звук разрывания плоти. Женщина раскололась, и из нее вырвалось что-то чудовищное. Оно было мерзким и извивающимся, розовым и ползучим ужасом, освещенным мягким светом. Это был грибок, и он извергнулся из нее, он хлестал и пенился, и когда его текущая масса отступила обратно в нее... осталось что-то вроде блестящих яиц, нанизанных на пряди, как бусинки на нитку.

В своем воображении Сент-Обен увидел, что в каждом из них находится корчащаяся личинка.

При тусклом свете, конечно, он не мог этого увидеть, но в его сознании этот образ был довольно живым. Он попытался заглушить мысли об этом, но этот образ закрепился в его голове. И когда он посмотрел на женщину, которая снова заштопала себя, она была шарообразной массой кровоточащих глаз.

Она была призраком тьмы.

Она была грабительницей мужских умов.

Она была живым гибридом пластиковой ткани, грибка, женщины, биологической машиной, которая заново собрала себя с извращенным детским воображением. У него выросли уродливые головки, огромные и выпуклые. Оно превратилось в бледное извивающееся существо, похожее на зародыш термита. Оно отрастило дюжину конечностей, которые не были руками или ногами, и дюжину хватавших человеческих рук, вытянувшихся от груди к промежности, как коровьи соски. Его лицо превратилось в гротескную мультяшную зубастую ухмылку хэллоуинской тыквы и массу серого грибка. Его голова мутировала в скопление слепых белых глаз, а затем в получеловеческое чудовище, которое выглядело как что-то, выброшенное из ведра в комнате для вскрытия.

Она/оно/они ползали, корчились и были вязко живыми. Нечто, состоящее из тысячи движущихся частей... ртов, заполненных зубами, и пальцев с когтями и щупальцами, крыльев летучих мышей и конструкций из блестящей кости. Но, несмотря на все это, она все еще была странно эмбриональной и несформированной. Она формировала себя во всем, с чем сталкивалась в каждом темном ползучем пространстве и в вонючей дренажной канаве, через которые она прокралась, в каждом разлагающемся трупе и убитом на дороге животном, на которое она наткнулась, в каждой мухе, червяке и ползучем существе, которые заражали трупы, которыми она питалась. И во многом это было чисто субъективное впечатление.

Тем не менее, все это, все это не было предназначено для того, чтобы напугать его, и он знал это. За всем этим стояла вполне реальная повестка дня, и когда он понял это, это был луч света, отгоняющий тьму в его голове.

Это для тебя, все для тебя. Она пытается тебя развлечь. Она не хочет, чтобы ты боялся. Она хочет, чтобы ты развлекался и не боялся. Кем бы она ни была и чем бы ни было создание-грибок, они не злобные создания.

Но я не хочу этого, - подумал он. - Я этого совсем не хочу. Я хочу уйти... разве ты не понимаешь? Я хочу уйти!

Теперь она превратилась в блестящую розовую паутину. Огромные нити и веревки ткани, соединяющие ее с потолком, стенами и даже полом, утолщались, копируя себя, пока не превратились в запутанный лес, штопая, подшивая и зашивая себя в ловушки, воронки и петли. Она остановит его. Она свяжет его и запрет, потому что хочет, чтобы он остался навсегда.

- Иди ко мне, - услышал он ее голос в своей голове. - Иди к маме. Присоединяйся ко мне, как другие присоединились ко мне и были переделаны мной. Я мягкая, теплая и успокаивающая. Усни со мной.

Сент-Обен больше не мог думать.

Его пальцы ощупывали пространство, пока левая рука не схватилась за фаллическую форму гриба. Сначала он казался жирным и грязным... потом стал на ощупь как бархат. Он держал его в руках, его шелковистость вызывала своего рода тактильный восторг, и он не смог сдержать стон. Это было так замечательно. Где-то в процессе он поднес его ко рту и поцеловал.

Его губы покалывало.

Это было удивительно. Он был таким мягким, таким нежным. Это было похоже на щеку ребенка или пух цыпленка, и то и другое, но ни то ни другое. Кроличий мех по сравнению с этим казался грубым материалом.

Он лизнул его, и это взорвало его вкусовые рецепторы новыми ощущениями, заставив его дрожать и задыхаться, просить о большем.

Он укусил его.

Боже правый.

Это был редкий деликатес, сладкий, соленый и аппетитный. Это вызвало выброс эндорфинов в его голове, которые наполнили его тело чувством спокойствия, удовлетворения и чистой биохимической радости.

- Ты съел меня... теперь войди в меня.

Звук ее голоса заставил его почувствовать себя так, как будто он плывет на высоком, мягком пуховом облаке по небу из сахарной ваты. В те головокружительные моменты он не был уверен, пришла ли она к нему или он пришел к ней, он думал только о контакте. О его собственных руках, протянувшихся, чтобы коснуться ее и разделить пополам ее центральную перепончатую массу, которая казалась теплой, потрепанной и радостно мякотной, как внутренности тыквы. Это был экстаз, тактильное наслаждение. Он хотел провести по ней руками и проплыть сквозь нее.

И она была только рада принять его.

Это было похоже на то, как будто тебя похоронили в холодных кишках рыбы, затянув в болото извивающихся внутренностей. Он растаял, как жир, когда упал на нее, и боли не было, потому что, в отличие от Годфри, он не боялся ее. Она пульсировала и мурлыкала, свертывалась и источала розовые реки ткани, пока он не погрузился в ее глубины.

В этом была чистота.

И красота неописуемая.

Чипни так долго бродил по подземному лабиринту, что не мог понять, где находится.

Существа проникли в гробницу и утащили его вниз, через один проход в другой. Они могли убить его, но, похоже, это не было их основной целью. Как будто они просто хотели оставить его там, целым и невредимым.

Но почему? Какой быть возможный смысл этого?

Каким-то образом он все еще сжимал пистолет, но фонарик светил тускло. Надолго его не хватит. Коридор, в котором он находился, был извилистым, с бесконечными ответвлениями, и, Господи, он ползал кругами, насколько он знал. Ему было трудно вспомнить, где он был и как он оказался там.

Он должен был прорыть путь наружу, но он боялся, что теперь это невозможно.

Это место представляло собой застойную, тесную, непрозрачную оболочку грязи, гниения и чумы. Оно было на его коже, в его волосах, в носу, на языке, текло из его глаз, как грязные слезы.

Но, несмотря на это, он чувствовал легкий слабый ветерок.

Поэтому он продолжал следовать за ним, надеясь, молясь, чтобы он вывел его из этого безумия. Он слышал шорох, писк и щебет, и время от времени его лица касалось кожистое крыло. Летучие мыши. Крысы. Какими безобидными они казались теперь, по сравнению с более ужасными вещами.

Он услышал звук.

Они? Это они? Неужели они выследили его и даже сейчас крадутся, чтобы схватить его? Это они?

Нет, послушай, черт возьми, послушай!

Да, какой-то шум. Как вода. Фактически шум водопада. Все громче и громче. Может, подземная река или водопроводная труба. И, возможно, это выход – или просто путь в адский ад.

Он заковылял быстрее, вокруг его лодыжек плескалась вода. Ветерок стал намного сильнее и, Господи, как сладко он пах. Как чудесно. Он забыл, каково это – чувствовать свежий воздух на своем лице, в легких, ощущать его прохладное дуновение на зубах. Это было действительно радостное событие, но оно только усугубило атрофированную, застойную атмосферу туннельной системы.

Он продолжал двигаться, свежий воздух тянул его, как нить надежды. Может быть, поэтому он так долго не видел ни одного из существ. Свежий воздух и, возможно, солнечный свет были для них опасен, отвратителен. Они избегали его, как испарений из канализации – нечистых, даже тухлых.

Шум воды теперь был очень громким, а туннель все не кончался, и вообще он когда-нибудь закончится? Его ноги двигались быстрее, воздух застревал в легких, его сердце судорожно билось. И фонарик стал хуже светить, стал мерцать, о Боже мой, не сейчас, не сейчас! Он ударил им по ноге, и свет стал ярче и так же быстро потускнел. Он обнаружил, что, если бить им по бедру, на мгновение или два свет становится ярче.

- Черт побери!

А потом проход свернул направо, и впереди оказалось широкое пространство. Воздух был все еще свеж... но он почувствовал запах чего-то несвежего и зловонного, и, не задумываясь, вошел в комнату... и провалился на пятнадцать футов в слизистую вязкую лужу. И там что-то пищало, шуршало, царапалось и цеплялось за него. Он бился, боролся, пытался вытащить себя из бурлящей грязи, и хуже всего был запах. Он окутал его целиком, пополз по его лицу, по рубашке и прямо в ноздри. В руке он все еще держал пистолет, брызги попали на фонарик, и теперь луч замигал и взорвался жизнью.

И тогда он увидел их – крыс.

Он смотрел на них со смертельным осознанием, а они смотрели на него. Их шеренги сжимались в мрачном, зловещем круге, который становился все уже и уже. Огромные, толстые, с жирной шкурой и дрожащими хвостами, со злобно сверкающими глазами. Они скалили пожелтевшие зубы и готовились.

Он начал кричать и не мог остановиться.

Он поднялся на ноги и понял, что упал в скопившуюся лужу, остатков пищи этих существ. Мерзкое, гнилое тушеное мясо из бактерий и грязи. Канализация.

Он начал стрелять и успел сделать, может быть, два выстрела, которые эхом пронеслись в зале, как раскат грома, и крысы пришли в движение. Он не был уверен, атакуют ли они или просто шевелятся от страха, но они были повсюду. Он чувствовал, как их грязные, пушистые тела прижимаются к его ногам, а их зубы кусают его, и как они цепляются за его ноги, но к тому времени он уже бежал, спотыкаясь, потом снова упал в грязь, и маленькие клыки вгрызались в его лицо и руки, и он пинал и отбрасывал их.

Фонарик погас, и на него обрушилась тьма, густая, как угольная пыль.

Он пьяно боролся с крысами, только теперь руководствуясь одним лишь инстинктом, который велел ему бежать, бежать. И он снова почувствовал свежий воздух и выбрался из той ямы, и крысы отступили, и – боже мой – он, вероятно, подхватил бешенство. А потом он пополз по другому проходу на четвереньках и увидел свет. Тусклый и серый, но все же свет.

Несколько его бледных пальцев выступили из расселины в скале впереди, и он нырнул прямо вниз, ударившись о камни и смеясь, когда он порезался и поранился, но будто не заметил этого...

А потом пол под ним исчез, и он падал, падал, кувыркаясь, на звук текущей воды.

Обстановка вокруг Кенни была хаотичной и нестабильной. Это была могильная яма и сумасшедший дом, жгучий кошмар и хитроумное шоу уродов. Он сбежал от мутантов, но они сильно потрепали его. У него болела голова; его лицо и шея ныли из-за кислых выделений их пальцев. У него не было патронов, но он держался за пистолет из-за фонарика и его эффективности как дубинки. У него все еще было служебное оружие – 9-мм "Кольт" – и сигнальные ракеты. Так что не все еще потеряно.

В темноте, по бедра в грязно-коричневой жиже, он прислонился к стене, не в силах сдвинуться ни на дюйм.

Где, черт возьми, Хайдер и подкрепление? Какого черта они там делают? Он должен был послать спасательный отряд через тридцать минут после того, как мы перестали выходить на связь.

Кенни знал, что ему нужно сохранять спокойствие, но с каждой секундой в этом ужасном месте это становилось все труднее и труднее.

Он заблудился, он напуган, сбит с толку. Его разум был заполнен пыльной паутиной. Он так сильно устал, что не мог адекватно мыслить.

Не засыпай. Если больше ничего не можешь сделать, главное – не засыпай...

Но это было непросто. Боже, нет. Он был настолько измучен шоком от всего этого кошмара, пробираясь сквозь стигийские глубины затопленного подземного мира и ползая по тесным туннелям, что мог уснуть стоя. Он на самом деле мог провалиться в сон, просто прислонившись к теплой грязной стене.

Но он не стал.

Он не мог этого допустить.

Одной силой воли он заставил себя выпрямиться, безнадежно посмеиваясь про себя, когда сверху потекла струя воды, теплая, как моча, и потекла по его щеке. За ней последовал комок глины, который скатился по переносице, как тающая какашка.

Он продвигался по воде, отказываясь думать о том, что Чипни – Господи, Чип – вероятно, мертв. Не будет свадьбы. Не будет счастливого будущего. Ничего, кроме невесты, плачущей над холодным трупом жениха.

Ты мог приказать ему остаться наверху.

Да, это правда, но он был копом. Чертовски хорошим полицейским, и это было бы для него оскорблением, профессиональная пощечина со стороны друга и коллеги, а Кенни не мог сделать что-то подобное.

Перестань размышлять и продолжай двигаться.

Да, вот и все.

Он проследовал по туннелю за поворотом, заметив, что свет его фонарика стал очень слабым, тусклым; слабый желтый луч, отражавшийся от клубящегося газообразного тумана, поднимающегося из застойного болота вокруг него. Прямо впереди из стены выступала полка из камня. Он мог бы там поменять батарейки.

Вот как он устал.

Так устал, что даже не заметил, как погас свет. Его глаза, должно быть, действительно начали приспосабливаться к темноте, и это его беспокоило.

Он подошел к полке, и она оказалась идеальной: известняковая полка, напоминающая сиденье. Он заполз на нее, свесил ноги через край и поменял умирающие батарейки на новые, достав их из тактического жилета. Боже, теперь свет был таким ярким, что ослеплял. Он выключил фонарик, экономя энергию.

Сделав это, он сел и прислушался.

И слушал.

Он слышал звук капающей воды, отваливающихся кусков стен, ровный звук жидкости, стекающей в лужу, как протекающая труба. Это было здорово. Это почти успокаивало. Это расслабило его. Фактически расслабило слишком сильно, потому что его глаза начали закрываться. Он не стал бороться с истощением. Он позволил себе окунуться в темноту и погрузиться в сон.

Лучше.

Так намного лучше.

Он не знал, как долго проспал, но проснулся от ноющей боли в левой руке. Что-то стягивало его руку, кожу саднило и будто грызло. Ему в лицо ударил горячий, влажный и зловонный воздух. Вонь была тошнотворной. Желтые пальцы ткнули его в горло и прошлись по животу.

Он знал, что это было.

Даже в темноте он видел смутные очертания, окружившие его. Их запах был отвратительным. Он заставил себя не поддаваться панике. Если он это сделает, то узнает, что они могут сделать с ним своими когтями.

Они шипели.

Чмокали губами.

Не обращая внимания на боль в левой руке, Кенни медленно, очень медленно протянул правую руку к выключателю на фонарике. При этом он почувствовал, как они касаются его руками, мягкими, словно теплые рукавицы.

Он включил фонарик.

Внезапный взрыв света заставил их вскрикнуть и закрыть лица, похожие на раздутые грибы. Они попятились, и он вытащил сигнальную ракету из своего жилета и зажег ее. Жар спугнул их. Свет, который излучала ракета, был ярким, как сварочная дуга в темноте. Это заставляло их суетиться, издавать жгучие и визжащие звуки. Их должно было быть не меньше дюжины, уносящихся прочь, как тараканы.

Некоторые из них, как он заметил, были согнуты и искривлены под тяжестью розового грибка, растущего на них слизистыми холмиками. Другие были изъедены им, там, где должны были быть их лица, были огромные пропасти. Он увидел нечто с обвисшей пушистой грудью – должно быть, женщина. Она была деформирована до гротескных размеров – дрожащая розовая масса с желтыми шипами и полосами ползающих грибов вместо волос. Ее руки походили на рукавицы.

Потом они ушли.

Кенни сидел, тяжело дыша, его горло пересохло от спор, которые они выдыхали на него.

Он попытался подняться с полки, но его больная левая рука была приклеена к стене... но, нет, он увидел в свете ракеты и фонарика с дрожью отвращения, что это было совсем не так. Не приклеена, а перевязана веревочками. Вот только эти веревочки были липкими и живыми, они вросли прямо из стены, как корни, в его руку.

При виде этого он почти впал в истерику, он дергал и тянул изо всех сил, что у него остались, но усики крепко держали его.

Чем больше силы он прилагал к этому, тем больше казалось, что его кожа отслаивается, как будто щупальца глубоко вросли в кости его руки. Тем не менее, он дергал и дергал рукой, и огромное количество лиан появилось из стены, которая, казалось, была заражена ими.

Он взял ракету и приставил к ним горящий конец.

Щупальца попытались отстраниться от жара, но затем обуглились, засохли и почернели, отпав от его руки. Остальные начали почти со злостью отталкиваться от стены, свернувшись штопором.

Кенни не стал ждать, чтобы увидеть, что они собираются сделать. Он убежал с сигнальной ракетой в одной руке и пистолетом в другой.

Годфри все еще был в сознании, но не полностью, колеблясь в тумане забытья между сном и реальностью. Он стал частью материнского организма, слившись с ней, но его разум, казалось, плыл сквозь нее, осознавая свои мысли и каким-то образом сохраняя своего рода индивидуальность. Быть частью нее было откровением. Ее химия была совершенно чуждой тому, к чему он привык, поэтому он преодолевал пики эйфории и падал в темные бездны. Она внесла изменения, медленно отлучая его от груди и делая его частью чего-то намного большего, чем он сам, наполняя его собой и позволяя ему испытать галлюцинаторное наслаждение от самой себя.

Прелесть этого заключалась в отсутствии ненависти или гнева.

Это были чисто первобытные реакции на огорчения и разочарования и вещи, которые нельзя было контролировать или предвидеть. В материнском организме не было отрицательных эмоций. Для нее это были непрактичные и непонятные вещи. Так что, хотя объединение с ней было болезненным – это была вина самого Годфри, потому что он сопротивлялся – теперь он наслаждался этим.

Он стал новой звездой внутри нее, бушующим облаком заряженной пыли, которое пронеслось по миру, сжигая все на своем пути и воспламеняясь, будучи раскаленным добела, и преодолевая невероятные расстояния в пространстве и времени. Он выдохнул опаляющие грибовидные облака и завизжал цветами. Мир принадлежал ему, и он пожирал его, сея разруху и опустошение и уничтожая суетящиеся человеческие массы обжигающим жаром.

Мир опустел.

В нем ничего не осталось.

Он засеял его собой и наблюдал, как остывающие глиняные останки человечества превращаются в новый, улучшенный вид, растущий на обломках старого, и поднимают шляпки, как грибы, к звездам наверху, купаясь в чистом свете мерцающих драгоценных камней наверху.

И последний разумный клочок мозга в его затылке точно знал одно: он окончательно сошел с ума.

Сырость.

Стук капель.

Боль.

Онемение.

Это было то, что Чипни чувствовал уже некоторое время, пока приходил в себя и снова отключался. Он не знал, когда спал, а когда бодрствовал. Но теперь, когда он сконцентрировался, сосредоточился, заставил свой мозг выбраться из трясины обморока, он вспомнил все. Свет. Свежий воздух. Затем он упал в лужу с бурлящей водой, которая отбросила его на камни и каменные стены, а затем его выбросило на мутную поверхность с капающей водой.

Он был не один.

Он знал, что в этой могильной черноте есть еще кто-то. Он слышал тихое урчание. Сдавленный, болезненный звук туберкулезных легких, всасывающих влажный густой воздух.

Он попытался двинуться с места, но не смог.

Он ничего не чувствовал ниже талии, только ужасную резиновую пустоту. Парализован. Да, с маниакальной, нарастающей истерией он понял, что беспомощен.

Но он был не один.

Тот другой придвинулся к нему, прижал к нему свою мягкую грибковую массу, и он двинулся рассудком от его прикосновения, его давления, его близости... ибо его плоть была похожа на плоть гриба, раздутую и теплую. Отвисшие груди коснулись его лица, и он понял, что это женщина. Он чувствовал, как в этих тяжелых сосках извиваются личинки.

Его рука нащупала тактический жилет и вытащила сигнальную ракету.

Он должен был увидеть.

Он должен был прогнать ее.

Он должен был убрать от себя этот ужас.

Ракета вспыхнула, и ее свет заставил его закрыть глаза, но он успел увидеть то, что нависало над ним: опухшее лицо с пузырящимися розовыми грибами, мухи, покрывающие его, кости, выступающие из грибовидной шкуры. В ней было мало человеческого. На ее лице не было глаз и носа, это была просто помятая, сморщенная пропасть, похожая на вентиляционное отверстие, которое всасывает воздух, открываясь и закрываясь.

Это то, что он увидел в свете сигнальной ракеты, прежде чем она сбила ее огромной мясистой рукой из чистой блестящей ткани. Ее пальцы представляли собой планки, под кожей были фиолетовые и черные вены, похожие на провода.

Потом свет погас.

Он начал кричать, когда она начала нянчиться с ним, облизывая его грубым и узким языком, очищая его раны своими выделениями, собирая паразитов с его волос. Она ворковала странным, пронзительным звуком, от которого он весь покрылся мурашками.

Он думал, что она убьет его, сожрет его.

Но когда ее волосы упали на него, как гниющие водоросли, и этот сочащийся, сморщенный рот нашел его собственный, он понял, что она не причинит ему вреда.

И он убедился в этом, когда она сунула ему между губ что-то, что сорвала с собственного тела. Он попытался сплюнуть. Но она не позволила. Она хотела, чтобы он поел. Он не знал, что это такое, но его текстура была мягкой и отвратительной... затем его язык почувствовал его тонкий, почти ореховый вкус, и он обнаружил, что кусает его. Сок, который наполнил его рот, был сладким, кисловатым и почти шипучим... и он струился, наполняя его тело химическим фейерверком.

Она издала хриплый, влажный звук.

Но он понял.

- Да, - сказал он, и все внутри него начало порхать. - Это... это очень хорошо.

Кенни наткнулся на огромный грот, похожий на большую трубу, сделанную из грибка. Вода была покрыта переливающейся плесенью, которая ярко переливалась оттенками пурпурного и индиго. Это был живой туннель из розового грибка, оранжевых и желтых холмистых наростов и ярко-красных столбиков, которые росли из воды, как глубоководные дымоходы.

Они были повсюду.

И они двигались.

Грибок свисал с потолка и висел прозрачными сетками и тонкими нитями, переливавшимися разными цветами, как оптоволоконные дисплеи. Веревки и тросы соединялись все вместе в замысловатую паутину. Кенни проходил мимо таких вещей, как огромные грибы, шляпки которых были блестящими и рубиново-красными сверху и розовыми, как жевательная резинка, снизу. Луч его фонарика был наполнен разноцветными спорами, которые он вдыхал и которые скапливались в нем, вызывая тошноту и слабость, а затем бодрость и мечтательность.

- Вот оно, - сказал он себе. - Ты достиг эпицентра. Это лоно творения, родильная камера; эпицентр этого огромного грибка, который веками разрастался под землей.

Когда он проходил через поднимающуюся желтую траву, похожую на колючки, мягкую, как подушка, все это не имело для него никакого смысла.

Почему сюда можно так просто прийти?

Почему ему не помешали найти это место?

Почему на него не напали или, по крайней мере, не прогнали из этой чудесной хрупкой экосистемы? Почему ему разрешили бродить здесь вслепую?

Потому что эта штука хочет, чтобы ты был здесь. Она хочет, чтобы ты увидел и почувствовал его истинную природу.

Это казалось нелогичным, но все же имело смысл.

Наросты, которые он видел повсюду в таком диком, богатом, но упорядоченном изобилии, сочились нектаром, который выбрасывал в воздух испарения, которые он вдыхал, и это вызывало у него головокружение. Он чувствовал их на своем лице и в волосах, во рту и в горле. Их вкус был очень похож на вино – сладкий, искрящийся, кислый, его букет приводил в восторг вкусовые рецепторы.

Ты под кайфом. Тебя накачали.

И это, как он полагал, было ключом ко всему, самой основой. Неудивительно, что жители Клавитт-Филдс не могли отказаться от своих злых поступков и богохульств (по мнению их современников). Они были зависимы от психотропных выделений грибка. Они были одурманены этим дерьмом. Несмотря на то, что контакт с подземными грибами физически изуродовал их, сделав их больше похожими на грибок и слизистую плесень, чем на людей, они все же не могли жить без галлюциногенных экстазов.

Это была зависимость.

Это было не что иное, как гребаная зависимость.

В Клавитт-Филдс не было культа ведьм, только кучка обдолбанных прото-хиппи, подсевших на кайф от инопланетного грибка. Включайся, настраивайся, улетай, чувак. Попробуй, детка!

Он хихикнул, представив себе, как этим степенным, аккуратным пуританам сносит крышу. Боже, какое это должно было быть откровение! Какую свободу от цепей и рабства их религии и репрессивной жизни он должен был предложить! Грибок, должно быть, спустился в этом куске звезды (как назвала его Елена Бласден), а затем начал разрастаться в норах под Клавитт-Филдс и там, где теперь был Беллак-роуд. Должно быть, он начал воздействовать на горожан, и его химическому притяжению невозможно было сопротивляться. Однажды попробовав его, уже не сможешь отказаться от этого, даже если это означало, что ты станешь ужасным ползучим мутантом.

Да, именно так и было.

Грибок привел его сюда, потому что хотел показать ему истинную историю этого края.

Кенни на самом деле этого не хотел... но опять же у него действительно не было выбора в этом вопросе. Сознание материнского организма было колоссальной вещью, которая его сокрушила. Он стал приемником.

Он увидел Клавитт-Филдс таким, каким он был в 17 веке.

Он увидел, как появился проповедник Клавитт. Он был своего рода фанатичным фанатиком, исповедующим крайнюю форму пуританской веры. Именно он и его прихожане первоначально начали строить город, но, как кровь взывает к крови, достаточно скоро десятки семей отправились на запад, чтобы присоединиться к ним. Ко времени Войны за независимость в селе проживало несколько сотен человек. Но уже тогда это было плохое место. Ходили слухи о тварях, кричащих в темном лесу, странных звуках, эхом доносившихся из колодца, о котором говорила Елена Бласден. Люди Клавитта не осмеливались выходить на улицу после наступления темноты и обращались к Библии в поисках силы против неизвестного. Сам Клавитт называл эту местность "зараженной, чумной полосой призрачного леса и темных, задумчивых лощин, которые должны быть очищены рукой Господа".

Затем явился Корбен.

У него не было другого имени, и его считали в некотором роде мудрецом, хотя в местных сплетнях ходили слухи, что он был чернокнижником, сбежавшим от репрессий в Европе. Он взял под свой контроль деревню старого немощного Клавитта. Он был образованным человеком, хорошо разбирающимся в травах и народных средствах. Он сразу же начал лечить больных и делать плодородными поля. Он создавал талисманы и амулеты, амулеты на удачу и любовные зелья для убитых горем. И медленно, неумолимо он начал уводить горожан от христианства в какую-то старую, языческую религию. Религия, в которой поклонялись древним божествам в темных долинах, где приносились в жертву животные, чтобы обеспечить урожай, а девушки, украшенные лепестками цветов, участвовали в оргиастических обрядах.

Это были сказки, в которые искренне верили местные жители.

На самом деле Корбен был чем-то вроде Тимоти Лири 17 века, гуру галлюциногенов, которые широко изучал на Востоке. Его лекарства и зелья часто содержали псилоцибин, что вызывало у их потребителей чувство эйфории, удачи и радости... а иногда и беспричинный ужас.

Где-то в этот период кислотный гуру вступил в контакт с материнским организмом и начал активно культивировать ее споры, которые вызывали от легких до экстремальных галлюциногенные эффекты. Это было незадолго до того, как весь город был поглощен ею и стал ее рабом... с радостью.

Клавитт-Филдс становился все более изолированным. Посторонние высказывали множество предположений относительно межродственного скрещивания и вытекающего из этого безумия, физических и умственных отклонений. Вскоре местные жители стали бояться приближаться к Клавитт-Филдс. Они распространяли слухи о колдовстве и сатанизме, черной мессе и человеческих жертвоприношениях. Были упомянуты даже невообразимые акты каннибализма и некрофилии, говорили, что некоторые темные культы поклонялись ужасным богам в залитых луной рощах и приносили в жертву своих первенцев, чтобы утолить аппетиты этих существ. Чужаки были напуганы, и многие видели доказательства колдовства: неурожаи, болезни домашнего скота и неестественные новорожденные среди местных жителей. Но эти вещи были всего лишь результатом контакта с материнским организмом. Все это было не чем иным, как суеверными фантазиями и сказками старых баб.

Жители Клавитт-Филдс были более чем счастливы остаться на своей земле. Они отмежевались от внешнего мира, потому что все они по-своему достигли более высокого сознания через грибок.

Но это вряд ли было приемлемо для городских отцов Троудена, которые наблюдали, как у них на пороге разрастается беззаконие. Трем надежным и благородным людям было поручено совершить паломничество в изгнанную и дьявольскую деревушку Клавитт-Филдс. Жители Троудена какое-то время избегали эти грозные окрестности. В конце концов, это был зловещий городок, населенный ведьмами.

Этими тремя мужчинами были доктор Блэр, мистер Боуден и мистер Пил.

Их миссия не была военной, хотя у них были мушкеты, а Боуден был вооружен парой пистолетов и старой морской саблей, заточенной до смертоносного совершенства. Их миссией было просто предупреждение. Тем не менее, они ожидали неприятностей от самого "гнусного ужаса", как выразился Пил. Об этой проклятой деревне рассказывали самые грязные истории, конечно, о непристойных ритуалах, проводимых в канун Мая и Сретение, и их суждения были более чем туманными.

Близились сумерки, когда они привязали своих лошадей в зарослях в нескольких лигах от деревни – это была идея Боудена, бывшего кавалерийского офицера. И это имело смысл для остальных, поскольку в случае быстрого отступления их кобылы были наготове.

Хотя, очевидно, это было своего рода сельскохозяйственное сообщество, они видели, что поля Клавитт-Филдс заброшены и заросли шиповником, дикими травами, буйными ползучими растениями и нездоровой травой, которая, казалось, дрожала, хотя не было заметного ветра. Раньше говорили, что здесь можно найти великолепные поля гречихи, ржи и индийской кукурузы, но они видели только заросли ежевики и кусты ольхи, и никакого домашнего скота – ни свиней, ни цесарок, ни лошадей с плугами.

Клавитт-Филдс представлял из себя серию зараженных холмов, которые возвышались, тянулись и изгибались, как змеи. Блэру и остальным было трудно поверить в то, что он простоял меньше века, потому что то, что они увидели, было, казалось бы, древним, развращенным восстанием гниющих фахверковых домов и сгруппированных высоких зданий, прячущихся под темными остроконечными крышами. Они выступали из вершины холма и лощины – переполненный раскачивающийся лабиринт, который нависал над кирпичной кладкой улиц – как будто могли рухнуть в любой момент. Позднее Блэр заметил, что этих жутких домов было настолько много, что мрачные окна тех домов, что были наверху, выходили на переполненные крыши тех, что внизу. Если бы кто-то упал с одной из этих высоких, провисших веранд, он бы приземлился на крышу соседа и свалился бы на узкие, вызывающие клаустрофобию улочки.

Кенни слышал в голове голос. Он был ясным и четким, и он знал, что это голос доктора Блэра, который цитировал свой дневник возрастом почти два столетия:

- Как я могу адекватно передать то, что чувствовал, входя в эту покинутую Богом деревню? Под этими корявыми, искривленными деревьями акации и деформированными вязами? Могу ли я сказать, что воздух был свинцовым, даже тяжелым, густым, как творог, и словно окутывал нас? Могу ли я описать вам ту сильную, зловонную вонь сырости и гниения, которая, казалось, явно сочилась из подвалов и желобов? Да, пожалуй, ибо таковое верно. Эти высокие дома злобно ухмылялись, скрывая мрачные тайны, закрытые ставнями и лишенные солнечного света, погруженные в дышащую зловещую полутень, от которой моя кожа покрылась мурашками. Когда мы шли по заброшенным, душным улицам и заросшим сорняками улицам, мы слышали звуки, доносящиеся из-за покоробленных дверных проемов и деревянных дощатых окон. И, Боже, что это были за звуки! Хрипы, фырканье и кряхтение сродни свиньям, копающимся в корыте, но все со странным, безумным, почти человеческим тембром. Мы молча гадали, какие мерзости, какие гадкие гибриды могут издавать такие звуки. Мы чувствовали на себе взгляды и чувствовали ужасный зловонный запах, исходящий из темных дверных проемов. Я никогда не был – даже сейчас – склонен к сверхъестественным гипотезам, но я клянусь, и Бог мне свидетель, что над этим проклятым городом нависла зловещая пелена, ядовитый эфир духовной скверны, который заставлял меня дрожать, заставлял что-то во мне умолять и кричать! Да, если бы не два моих стойких и крепких товарища, я бы сбежал из этого декадентского, адского места и наверняка потерялся бы в этих цепких черных лесах и сумасшедшей зелени.

Это то, что драматично и многословно поведал бессвязный голос доктора Блэра.

Вскоре начали появляться жители Клавитт-Филдс.

Голос Блэра продолжал гудеть:

- И что за отвратительные, извращенные скопления плоти они из себя представляли! О Боже! Это что-то недочеловеческое! Морщинистые скелеты с облупившимися лицами и ненормальной анатомией. Некоторые горбатые, у других не было конечностей, у третьих – казалось – их было слишком много. Их глаза (и я понимаю, что у некоторых не было даже глаз, просто мясистые впадины, где должны были быть глаза) были остекленевшими и незрячими, в то время как у других вместо глаз были почти светящиеся шары цвета ослепляющих осенних лун. Одетые в лохмотья, с опухолевыми наростами и проказой, они вышли из тени, чтобы взглянуть на нас. Они пялились и ухмылялись.

И смеялись! Они все смеялись над нами! Ужасное скопление омерзительных человеческих грибов!

- И один мужчина с бесцветными волосами, похожими на солому, скользнул вперед и пристально посмотрел на нас шафрановым глазом на деформированном лице с выпуклостями и наростами. Вы пришли, да? Мы знали, что вы придете! - Сказал он, приблизив циклопическое лицо к моему. - Подождите до заката! - сказал он. Он сказал, что они пройдут через пустошь! Он сказал, что они будут бояться того, что найдут, и того, что найдет их! По моей правде, - сказал он, - сравнят это с худшими вещами! И вот вы, любезные господа, добро пожаловать всем и каждому! Доброго вам утра!

В этот момент – я с трудом пишу об этом, так сильно дрожат мои руки – он распахнул свой оборванный, покрытый плесенью жилет и обнажил плоть своей груди, которая была усеяна пустулами, опухолевидными луковицами и тем, что казалось сочными розовыми поганками, растущими ядовитыми плодородными скоплениями! Они пульсировали! Потом... да, я должен написать об этом... он вырвал одну из них и протянул нам. Попробуй, губернатор? Приятного аппетита и удачного путешествия, а? - Он отшатнулся, хихикая, пережевывая то, что мне предложил, и, клянусь, вскрикнул, когда прожевал это. За ним последовала дюжина других – стая уродливых, мерзких, выродков, смеявшихся над какой-то шуткой, неведомой нам. Одни выли на звезды, сияющие над головой, другие бормотали, а третьи кричали и грызли собственные пальцы.

Итак, это были дети Корбена, дьявольского спасителя этой выродившейся стигматической стаи.

- Несмотря на мое отвращение, будучи медиком, я начал задавать вопросы о природе их аномалий и болезненных недугов, но не получил в ответ ничего, только смех и звериные звуки. Одни указывали на землю, другие – на небо, и одна женщина, у которой не было рта как такового, безумно указала на луну, которая тогда начинала подниматься над решетчатыми вершинами деревьев и была цвета свежей крови. Ребенок указал на зловещий клубок теней, извивающийся в переулке между двумя разрушающимися зданиями. Она не могла перестать хихикать.

- Мы неустрашимо продолжили путь. Жители села оставили нас в покое. Они были – несмотря на их многочисленные физические и психические расстройства – веселой компанией. Смеялись, танцевали и прыгали, что казалось большой радостью. Но радость чего?

- Город представлял собой множество тупиков и тупиковых щелей между высокими домами и высокими каменными зданиями с черными многослойными окнами там, где они вообще были. Там было достаточно легко потеряться. Особенно мне, поскольку я ни разу не ходил – и не хотел этого – по этим разрушенным кирпичным улицам. Боюсь, что нездоровых слухов об этом городе было более чем достаточно, чтобы держать меня подальше от него, хотя я прожил в Троудене около двух с половиной лет.

- Вскоре мы нашли то, что, как уверял нас Сайлас Боуден, когда-то было процветающей таверной. Мы протолкнулись через гниющую дверь в темный, затененный интерьер. Внутри был спертый и тяжелый воздух, пропитанный неприятным запахом гробниц и крематориев. Ужасный, дымный запах разложения, слизи и греховности. Я счел необходимым втягивать воздух сквозь крепко сжатые зубы. Несколько пожухлых и мерзких жителей деревни сидели за пыльными столиками или под угрюмым мерцающим светом лампы из китового жира. В углу у очага сидел мужчина. Он держал свое лицо в своих руках и постоянно стонал, как будто от какой-то ужасной физической либо эмоциональной боли. Но, пока я наблюдал за ним, Боже, я увидел... Я клянусь, что я увидел... как что-то белое и мокрое извивается под его пальцами. Барменша повернулась и посмотрела на нас, сразу спрятав руку под своим грязным фартуком, руку, которая была серой и раздутой, как гриб. А остальные? У них были отвратительные лица, комковатые и прокаженные, противоречащие нормальной анатомии. Это было похоже на то, как если бы их лица были слеплены из хлебного теста, теплого и податливого, эластичные настолько, что были растянуты самым омерзительным образом, так что глаза находились на лбу, а уголки жутких, разорванных ртов часто рассекали скулы.

- Добрый сэр, - сказал Сайлас Боуден той штуке за барной стойкой. - Мы ищем аудиенции у Мастера Корбена. Не могли бы вы...

- Вон по той лестнице, вон там, - вот и все, что он сказал.

И мы поднялись по той лестнице, укрепившись духом, а наши мысли метались на грани безумия. По коридору наверху скользила черная вонючая слизь, и казалось, что деревянная фурнитура стала мягкой от какого-то отвратительного разложения. В конце мы постучали в дверь и... Боже, могу ли я продолжить? Осмелюсь ли я нацарапать, что ответило на наши призывы? Могу ли я описать то лицо, которое заставило нас сбежать? Эта бледная ползучая маска, раздутая и безглазая, гнойный нарост, по которому ползали черви и стекала серая зловонная слизь? Или эти пальцы, похожие на вязкие поганки, которые потянулись к нам? Или этот ползучий грибной кисель, который якобы был телом мужчины?

- Напуганные, мы сбежали, и мне было стыдно, что я не могу этого признать. Этот город... этот человек... Боже, как такое может быть? Откуда это колдовство?

Затем голос затих, а Кенни стоял в этом пышном саду, где растут растения, в утробе материнского организма... и хихикал. Он проводил руками вверх и вниз по грибовидным стеблям, лаская мешочки и вдыхая споры тканевых мешочков.

Когда доктор Блэр и компания сделали свой доклад властям города Троуден, общее мнение заключалось в том, что на округ обрушилось проклятие, и вскоре эпидемия Клавитт-Филдс заразит и Троуден.

Доказательств становилось все больше, сказали власти.

Кузнец Клегг и его жена после восхитительного грибного пирога жарили яблоки в очаге со своими прекрасными упитанными детьми, когда яблоки начали шипеть и превратились в крошечные человеческие головы с кошмарными лицами, которые кричали и пели. На полях был обнаружен домашний скот – выпотрошенный, недоеденный, расчлененный. Трое детей пропали... правда, позже одного нашли радостно бегающим по вершине городской стены. Несколько девушек были найдены танцующими обнаженными на полях с репой, а фермер Кроган, ведущий трезвый образ жизни, провел весь день, считая оконные стекла в явном слабоумии. Урожай был плохим. Колодцы были испорчены – вода превратилась в красное дрожащее желе (проповедник Тагли сказал, что желе шепчет непристойные вещи, если прислушаться). А девушка Корт... Боже мой, говорили, что она спуталась с парнем из Клавитт-Филдс, а у акушерки Роджерс случился припадок при виде существа, выпавшего из утробы девушки – извивающегося существа, похожего на человеческую личинку.

- У всех нас чума, - сказал доктор Блэр. - Боже мой, у всех нас чума.

Нужно было что-то делать.

Подстрекаемая пастором Ван-Диденом, группа ополченцев и каперов во главе с Сайласом Боуденом напала на деревню Клавитт-Филдс. Они собрались средь бела дня, позаимствовав две пушки в соседнем форте Маккиннис. И вскоре тихие и угрюмые улочки проклятой деревни наполнились звуками стрельбы и грохотом пушек. Дома сжигались. Здания рушились, когда пушечные ядра разносили их стены в щебень. Окрестность охватил смертоносный, голодный пожар пламени, дыма и визжащих нечеловеческих существ, падающих под шквалом мушкетных пуль. За окнами, закрытыми ставнями, выли и стонали существа, а их белые гнойные руки царапали дверные проемы подвала. На город совершили набег, разорили и разрушили его целиком. Когда ополченцы ушли, все, что осталось, было скелетом того, что находилось там раньше: дымоходы, стены и фундамент, тлеющие бревна и провисшие крыши.

Материнский организм хотел, чтобы Кенни узнал это, чтобы он понял. Многие из них – особенно отчет доктора Блэра – носили очень субъективный характер. А что касается того, насколько это было правдой и насколько сильно деградировали люди под воздействием галлюциногенных веществ, решать было Кенни.

Не было никакого гребаного колдовства или темных богов, которым поклонялись на языческих алтарях в залитых лунным светом долинах. Все это было безумной чушью. Единственным существом на Беллак-роуд был какой-то гигантский инопланетный гриб, который размножался, подсаживая другие формы жизни на свои галлюциногенные свойства, и, и...

Кенни понятия не имел. Это была тайна материнского организма, которой она с ним не поделится, и не потому, что она собиралась держать это в секрете, а потому, что она действительно обладала мышлением, и ее мышление было больше похоже на химическую передачу, это было очевидно. В конечном счете, она была чертовски накачена галлюциногенами, как и ее приверженцы.

Это была пища для размышлений, и он подумал, что в этом есть какой-то смысл, но он был не в состоянии обдумать это, потому что находился под действием наркотика.

Я просто хочу бродить по сумраку рядом с милым грибом.

Он начал хихикать, и все вокруг него стало очень смешным – мрачным и жутко смешным. Перед ним замелькали громкие, сюрреалистичные и размытые образы. Он снова стал подростком, накурившимся и начитавшимся Лавкрафта, зациклившимся на космическом ужасе, запрещенных книгах, гниющих маленьких городках Новой Англии и на тварях, которые там скрывались... за исключением того, что теперь он понял природу Йог-Сотота, Шуб-Ниггурата и даже самого старика Азатота. Просто все воспоминания о потусторонних вещах и наркотические фантазии всплыли в его одурманенном разуме.

Даже старый Абдул Альхазред, вероятно, был просто торчком.

Он наблюдал за мутантами... может быть, они всегда были здесь, а может, прибыли только что. Они прошли мимо, совершенно не обращая внимание на него. Раньше они были убийцами, дикарями, которые беспощадно нападали... но это было только потому, что они защищали то, что принадлежало им, последние клочки человеческой агрессии и ксенофобии, выражавшиеся в племенном насилии. То, что было усилено галлюциногенами гриба. Они впадали в безумную боевую ярость, как норвежские берсерки, пожирающие мухомор перед тем, как вступить в бой.

Теперь, полностью находясь под влиянием материнского организма, они стали мирными. Не воины, а земледельцы. Они несли мешки с останками людей и животных и бросали их в слизистую воду, где они продолжали распадаться на гниющие органические вещества. Это было как удобрение для матери. Как только они это сделали, они съели ее грибные наросты.

Они не поедали мертвых, и никогда не были людоедами.

Мертвецы были для нее. Она питалась богатыми питательными трупными веществами, а они питались ею. В конце концов, они были всего лишь слугами, смотрителями и фермерами. Они заботились о материнском организме, а она заботилась о них.

Кенни понял, что кости, которые они нашли в поле, с которого начался весь этот кошмар, не были закопаны сверху, а были вытолкнуты снизу.

Его мысли начали размываться и терять последовательность.

Грибок и его причудливые наросты вокруг него заполнили грот яркими, хроматическими цветами, которые заставили его кричать от чистого восторга, когда он спотыкался среди тонких цветов, пульсирующих стручков семян, клубневых корней и сияющих мембран, которые превратились в лица, которые смеялись над ним. Мир стал вращающимся космосом, и он был опьянен им, утопая все глубже и глубже в утробе жизни, пока...

Пока он не увидел что-то, что превратило его радость в осязаемый страх – зеленую реку плазмы, в которой он тонул.

Поганки.

Он был в комнате с поганками.

По крайней мере, они казались поганками. Они были разбросаны в диком изобилии вокруг него, розовые и полупрозрачные, и это были вовсе не поганки, а набухшие от спор плодовые тела. Материнскому организму потребовалось несколько столетий, чтобы выйти из полудремоты и обрести полноценное фертильное здоровье, но ее жизненный цикл был очень и очень долгим. Теперь она была готова распространить свою щедрость на мир людей.

Внезапно Кенни почувствовал ярость, которую должны были испытывать мутанты.

Он увидел мир деформированных нечеловеческих слуг, обслуживающих потребности материнского организма. Это был ее план. Простой, естественный и ненасильственный. И для нее это было идеально. Она не могла понять, почему никто не хочет стать ее частью. Вся жизнь существовала, чтобы быть ее частью.

Она не была высокомерной.

Она не была властной.

Она не была чудовищным инопланетным захватчиком.

Она действовала хитро. Как только ты почувствовал запах ее духов и прикоснулся к ней, ты влюблялся в нее, как любой мужчина в красивую женщину. Она позволит тебе прикоснуться к ней, дразня своим ароматом, текстурой и идеальными линиями. Потом тебе захочется поцеловать ее и попробовать на вкус, и она позволит это. К тому времени ты уже будешь зависим от того, что она предлагала, и пути назад уже не будет. Затем ты войдешь в нее, и она поглотит тебя, только чтобы превратить тебя в одного из мутантов.

Тогда твоя жизнь станет самим совершенством.

Оплодотворять ее, обожать, ласкать. Твоей наградой будут несбыточные мечты, предлагаемые ей, многомерные путешествия во времени и пространстве. В конце концов, она окажется тщеславной, как любая красивая самовлюбленная женщина, поклоняющаяся своему собственному изображению в зеркале.

Сука. Злобная, высокомерная, эгоистичная сука. Ты соблазняла людей, и подсаживала на наркотики, и превращала в рабочих муравьев. Вот почему ты явилась сюда. Это была твоя миссия – стать тем, что задумала для тебя природа, стать планетарной формой жизни, вегетативным объектом.

Все это было правдой, и он знал это.

Да, но он был счастлив. Счастливое, продуктивное существо, - услышал он ее в своей голове... хотя не было ничего похожего на голос, только образы и вибрации.

Он смотрел на акры ее эмбрионов. Их были тысячи, тысячи и тысячи.

Он хотел вырвать их с корнем и раздавить, пройтись по ним косой и пожать их всех, уничтожить их, прежде чем они уничтожат все, что он знал... и все же часть его хотела поклоняться им и петь дифирамбы миру глупых животных.

- Поешь, - сказала она ему.

В конце концов, он сидел там, жевал небольшой гриб и наслаждался его вкусом, размышляя о таких вещах, как судьба и пространственное восприятие, и о том, как эта реальность походила на фильм, который можно было снять, достигнув 100% сознания материнского организма.

Подлая, коварная сука, - подумал его последний клочок свободы воли. - Ты выбрала правильную расу, это точно. Никто так не подвержен зависимостям, как мы, и никому так не нравится, быть под кайфом, как людям.

Когда она показала ему инопланетные пейзажи и сети трепещущих хроматических цветов, которые он мог понюхать, и позволила ему заглянуть через давно закрытые двери высшего восприятия, это довело его до некоторого спастического бреда. Казалось, что его глазные яблоки вспотели, а затем выпятились из-за гидростатического давления. Его сердце не просто колотилось, у него выросли ноги, и оно выбивалось из его груди. Его кожа пузырилась, как плавящийся сыр, его мысли были кипящим бульоном, сладким грибным рагу. Когда он закричал, его голос исходил не изо рта, а циклически вырывался из макушки, оставляя в воздухе фиолетовую рябь, которая отказывалась рассеиваться. Когда он протянул руку и коснулся их пальцами-ложками, они зазвенели, как камертоны.

- Засни со мной, - услышал он в своей голове голос, который был похож на развевающиеся дюжины крыльев бабочки. - Есть тихий путь через лес. Позволь мне показать тебе путь в свет...

- Хи, хи, - хихикнул он, проглотив последний кусочек гриба. - Веди, прекрасная леди...

Елена Бласден умирала в одиноком, обветшалом фермерском доме на Беллак-роуд, и в своем сознании она видела лица своих детей и слышала их поющие голоса, и это была мелодия, которая унесет ее в поля Господа. Она не боялась. На грани смерти нет страха. Это избавление от эмоций, страхов и тревог, которые держат человеческое животное прикованным к скале его ненадежности. Когда глаза закрываются, на короткое время открывается внутренний глаз, который видит все, понимает и смотрит вперед, но никогда не назад. Итак, Елена не боялась смерти, потому что теперь она увидела ее реальность в своем тускнеющем разуме, который укоренился в ее увядающем теле, как мертвый дуб в почве, лишенной питательных веществ.

Она видела смерть не как ужасный образ Мрачного Жнеца, приклеенный к хэллоуинскому окну, а как повязку, закрывающую рану, известную как жизнь. Умирающие не боятся, и мертвые не истекают кровью.

Смерть приближалась на протяжении многих часов, и когда тьма охватила Беллак-роуд, крепко и мрачно сжимая ее в кулаке, как всегда, она осталась в своем старом кресле-качалке у окна, глядя сквозь затуманенные с годами глаза на последний закат в ее жизни. Это было красиво, и ничто не могло отнять у нее этот образ.

Ее кости были похожи на ненадежную структуру из соломы, которая скрепляла ее как единое целое, но ненадолго. Но к тому времени истинный вес Елены Бласден уже давно исчезнет, ​​и она с нетерпением ждала этого путешествия.

Она услышала, как кто-то возится у задней двери.

Это были они? Неужели те, кто живет внизу, пришли покормиться этой ночью, когда она больше не могла им ничего предложить?

Подумав о том, что они могут прийти и сожрать ее, она рассмеялась про себя. Меня? Меня! Ха, мешок засохших прутьев и изношенных, жестких, как сосновая кора! Пусть приходят! Они получат только несварение желудка и шатающиеся зубы! Смех улетучился в ничто, и она вспомнила свое детство и драгоценные потерянные дни юности. Она вспомнила, что родила ее мать и как акушерка Стернс унесла это, чтобы закопать, как жирное семя, на поле Эзрена. Это все, о чем она могла думать.

Дверь?

Да, она скрипнула, и в доме раздались нерешительные шаги и запах мертвецов, выброшенных на темные пляжи. Шарк-шарк-шарк, шаги приблизились, и она скорее почувствовала, чем увидела кривую фигуру в дверном проеме. Она тяжело дышала, и из нее падали разные штуки.

Она не испугалась.

- Ты пришел? - сказала она сухим, ломким голосом. - Это... это ты, Эдвин? Это ты, Эдди?

Шаги приблизились, и на нее упала тень.

- Эдди, - сказала она. - Мой дорогой брат... Я так... устала... Я так устала...

Фигура подхватила ее на руки очень нежно и не без любви, прижала к себе, когда она закрыла глаза и исчезла в детских снах, захвативших ее в последние минуты ее жизни.

Фигура держала ее, как драгоценную древность, унося в темноту, где не было боли и страха.

Они стояли вокруг цистерны, глядя в дымчатую черноту.

Они расхаживали, бормотали, ругались и качали головами.

Хайдер стоял там, приглядываясь, краем глаза наблюдая за мужчинами вокруг него, мужчинами, которые, казалось, не могли устоять на месте или не знали, что делать с руками или на чем сосредоточить взгляд.

Наконец, он сказал:

- Прошло четыре часа. Кто-то должен спуститься за ними, и я думаю, что это будет кто-то нас.

- Нам не стоило ждать так долго, - сказал Сноу.

Несколько человек согласно хмыкнули.

- У нас с шерифом был договор, - объяснил Хайдер. - Никто не спустится, пока не пройдет четыре часа. Вот чего он хотел. Это были его приказы, и я им следовал.

Некоторые из них выглядели так, будто хотели оспорить этот факт, особенно патрульные полицейские штата – люди Кенни, - но у них не было возможности.

Земля под ними издавала странное ворчание.

Хайдер подумал, что это похоже на урчащее брюхо голодного великана. Эта мысль пронеслась в его голове с мрачным весельем, которое тут же исчезло.

Земля снова загрохотала, и на этот раз старый фермерский дом сдвинулся с места.

Это почувствовали все. Как будто что-то под ним пошевелилось.

- Что за чертовщина? - сказал Сноу.

На него смотрели бледные, вспотевшие лица, на которых вообще не было ни намека на ответ.

Снова раздался грохот, уже громче. На этот раз он чуть не сбил их с ног, как подземная сейсмическая волна. Глиняный пол в подвале, казалось, вздрогнул. Цистерна заскрипела, и несколько кирпичей упали в воду с приглушенными брызгами.

- Дерьмо, - сказал Хайдер. - Я думаю, что мы в ужасном положении.

Это было еще мягко сказано... потому что на этот раз грохот заставил дом сдвинуться с места, как будто его толкнули на несколько дюймов в фундамент. Тогда дела пошли по-настоящему дерьмово. Дом трясся и дрожал, под их ногами проходили невидимые силовые волны. Кирпичная кладка в цистерне начала рассыпаться, и все начало рушиться. Древние каменные стены вздрогнули, издав громкий скрежет, в стенах появились видимые трещины, похожие на молнии, и они начали разваливаться.

Когда сверху посыпались пыль и щепки, Хайдер схватил одного из помощников шерифа и толкнул его к лестнице, которая издала громкий треск, как выстрел из пистолета. Две ступеньки сломались пополам.

- Бегите! Бегите! Бегите! - Воскликнул Хайдер. - Поднимайтесь наверх! Валите отсюда! Черт возьми, все рушится!

Он был прав.

В доме над ними раздался болезненный стон, и грубо обтесанные доски потолка начали прогибаться. Одно из бревен раскололось по длине. Как будто какой-то колоссальный зверь схватил фермерский дом и раздавил его. Цистерна полностью провалилась в дыру внизу вместе со всеми своими кирпичами, забрав с собой большой участок пола.

Хайдер схватил полицейского штата прямо перед тем, как тот рухнул в глубокую яму внизу.

Затем все они начали подниматься по шаткой, подвижной лестнице, которая начинала разваливаться. Наверху рухнуло что-то очень тяжелое. Они услышали звук разбившегося стекла, и показалось, что дом наклонился в сторону примерно на три или четыре фута.

Хайдер поднялся последним.

Он увидел, как целая часть каменной стены рассыпалась в щебень, а часть потолка провалилась. Лестница развалилась через несколько секунд после того, как он добрался до основного этажа.

Наверху рушились стены. Потолок проваливался. Коридор на кухню и на улицу искривился, стены трескались, воздух был наполнен клубами штукатурной пыли.

Хайдер и другие едва успели выбраться наружу.

Они побежали, спотыкаясь по мокрой траве, как раз вовремя, чтобы увидеть, как фермерский дом обрушился с громким стонущим предсмертным криком древних бревен и сухих, как солома, балок. Затем он начал тонуть, погружаясь в какую-то расширяющуюся пропасть, как будто земля была голодна, а обломки дома были закуской.

Но даже в поле не было безопасно.

Не совсем.

В свете восходящей полной луны Хайдер увидел толпы людей на дороге, некоторые из них были репортерами газет и телеканалов, которые хотели знать, как им удалось потерять здесь столько копов, но большинство составляли просто любопытные местные жители и люди из близлежащих городов, считавшие что-то подобное туристической достопримечательностью.

Они начали пятиться назад. Землетрясение – или что это, черт возьми, было – не утихло; оно все еще продолжалось и набирало обороты, если уж на то пошло, как волна, готовящаяся обрушиться на пляж.

Земля была подобна трясущемуся ковру, и Хайдер и остальные продолжали падать на задницы, сталкиваться друг с другом и кувыркаться. На дороге раздавались крики и гудки, машины врезались друг в друга и падали прямо в канавы. Это было настоящее столпотворение. И казалось, что это наступает со всех сторон.

Остальные копы – все они были намного моложе младшего шерифа – мчались по полям, падали, вставали и бежали намного быстрее, оставив Хайдера далеко позади. Ударная волна снизу подбросила его в воздух с такой силой, что он дважды перевернулся, прежде чем упал с такой силой, что из него вышибло весь воздух.

К тому времени все, что он мог слышать, было болезненным грохотом снизу и криками десятков людей.

Когда он почти оглушенный поднялся на ноги, раскачиваясь и кружась, он увидел в лунном свете, как большая часть поля рухнула, как будто открылась гигантская воронка. Даже вдали, где начинался лес, он видел, как деревья падают в землю, когда она раскрывается.

Потом...

Он увидел, как что-то поднимается снизу, волна розового желе, которая струится и пенится, заполняя пропасть и переполняя ее. Еще один толчок, и значительная часть Беллак-роуд просто исчезла, унеся десятки машин и бесчисленное количество истерично кричащих людей в расширяющуюся расщелину. Хлынуло еще больше этого желе, поглотив тех, кто пытался убежать от него.

Сидя на заднице на островке слегка устойчивой земли, Хайдер увидел, как различные пропасти расширяются и соединяются в гигантскую яму, уходящую далеко в лес – или туда, где она была – и на дорогу, и дальше на несколько сотен ярдов. Бурлящее розовое желе было похоже на кровь из разорванной артерии, хлынувшую наружу, а затем оно утихло, когда что-то поднялось из ее глубин, не одно, а множество, и, хоть убей, это выглядело как...

Грибы. Гребаные грибы.

Да, грибы и поганки, но это были гигантские создания размером с гараж и двухэтажные дома, вырисовывающиеся и поднимающиеся, выкрашенные в яркие оранжевые и желтые, зеленые и синие и электрические пурпурные цвета. Все вокруг засияло, и стало светло как днем. Свет был настолько ярким, что больно было смотреть. Некоторые из поганок были узкими, как сморчки, и высокими, как дубы, и возвышались, как столбы с характерными и замысловатыми шляпками. Грибы были гладкими, блюдцеобразными, с алыми пятнами и кружащимися полосами яркого цвета. Среди них возвышались огромные купола, похожие на клубочки, которые, казалось, раздувались, как яйца, готовые расколоться. Их были сотни, высоких и низких, овальных и раздутых, массивных шляпок, покрытых клубками.

Лес извивающихся розовых усиков соединял их тонкой нитью, растекаясь паутиной, каждая из которых разветвлялась на дюжину или более волокон. Группа грибов увеличивалась, земля дрожала, и все больше грибов отпадало, когда появлялись новые наросты; казалось, все они поднимались к небу наверху.

Пока оно двигалось, катилось и волнообразно поднималось вверх, Хайдер видел зазубренные трещины в пульсирующей бледной мембране, служившей его основанием, проблески чего-то шокирующе розового и извивающегося, которое, казалось, пыталось прорваться.

Он бы убежал, но бежать было некуда.

Он был брошен на острове посреди цветущего моря.

Во всех направлениях, казалось, распространилось множество злокачественных грибов, которые вырубали лес и покрывали землю, продолжая расширяться. Они принесли с собой влажный жар, который дымился и тлел, распространяя туман над миром. От него пахло затхлостью и органическим разложением.

Хайдер все еще слышал редкие отчаянные крики, но в основном царила тишина, за исключением случайного урчания грибов и резких звуков, которые они издавали.

Но не все были мертвы.

Там, где была дорога, все еще оставался ее кусок, на котором стояли фургон и полдюжины человек. Они стояли в тени поганок, которые теперь разрослись до высоты трех этажей и более. Они смотрели на них с трепетом и удивлением, окутанные клубами тумана.

Хайдер услышал хлюпающий звук, и из тумана вылетела какая-то фигура. Это было массивное существо, похожее на человека, но раздутое до неприличных, невозможных размеров, человекоподобное тело, которое двигалось, как волна, устремляющаяся к берегу. Оно было мясистым, вздутым и гротескным, застывшая масса подергивающихся, ползающих существ, испускающих желтый и ядовитый пар. От него исходил люминесцентный свет.

Хайдер не боялся.

Он знал, что это Кенни. Он знал, что это друг.

Потом он заметил, что каждая шляпка теперь набухла от узелков, которые надувались, как воздушные шары, пока не должны были лопнуть. Потом они стали похожи на пузыри. Но не совсем на пузыри. Они взорвались и выбросили яркие облака желтых спор, которые разлетелись в шторм, метель, которую унес ветер и покрыл ими землю.

Он встал, подняв руки, как ребенок, приветствующий первый снегопад зимы, и споры осели на нем, прилипли к нему. Они были в его волосах и покрывали его тело. Он ощутил их на своем языке и вдохнул их. Под их нежной лаской он снова устроился в траве, мечтая о прекрасных, удивительных вещах, его организм был перегружен психотропами, которые открывали лихорадочные, невозможные панорамы во всех направлениях.

Позже он все еще сидел, довольный и счастливый, изучая споры, похожие на пульсирующие кровяные пузыри на тыльной стороне его рук. Его тело распухло от их выделений, ноги прочно вошли в землю, от него поднимались странные трубчатые наросты, похожие на трубы-призраки, и раздвигались овальные чашки, чтобы впитывать восхитительный лунный свет.

Он думал о Хеймаркете и Беллак-роуд, Кенни и других полицейских, которые теперь быстро исчезают и заменяются общей радостью, которой было тело материнского организма. Весь мир скоро узнает его восторг.

Проведя перепончатыми пальцами по губчатым губам, он вспомнил некогда известную ему реальность с ее мелочностью, ревностью и бессмысленным соперничеством. И когда это растворилось в тумане его разума, он услышал голос своей юности, говорящий: Все кончено. Это просто был плохой сон.

Затем он откинулся назад, и его многочисленные усики и побеги глубже зарылись в темную, богатую почву Висконсина, где он родился.

Перевод: Александра Сойка

Бесплатные переводы в нашей библиотеке:

BAR "EXTREME HORROR" 18+

https://vk.com/club149945915

или на сайте:

"Экстремальное Чтиво"

http://extremereading.ru