Понять Россию. Борьба за Украину и высокомерие Запада

Предисловие

Что можно сказать о политической культуре страны, в которой такое понятие, как «понимающий Россию», служит для осуждения и изоляции? Быть может, прежде чем судить, будет не лишним разобраться в ситуации? Ведь понимать – не значит непременно одобрять. Кто понимает, тот видит взаимосвязи, учитывает косвенные факторы, на основании чего пытается объяснить, что именно происходит и почему.

Довольно странно дело обстоит с образом России в Германии и на Западе в целом. Я не имею в виду эпоху холодной войны – период классического противостояния Востока и Запада, которое мы так надеялись оставить в прошлом благодаря политике перестройки, проводимой Горбачевым. Я также не говорю о той краткой фазе эйфории конца 1980-х годов накануне воссоединения Германии, которою можно назвать метким словом «горбимания»[1]. Я имею в виду последние 20–25 лет, которые нужно было использовать для взаимовыгодного урегулирования отношений в условиях глобализации мира.

Чтобы получить представление о происходящем, необходима информация. И тут в игру вступают средства массовой информации. Преимущество свободной прессы заключается в том, что она может выражать себя независимо от правительства, не считаясь с экономическими или чьими-либо интересами, и что никто не боится публиковать то, что противоречит всеобщим трендам. Однако требовать некоей теоретической свободы для прессы недостаточно, ведь на самом деле это тяжелая ежедневная работа. В нее входит самокритика, недоверие к пошлым «истинам», оставляющим место лишь для белого и черного, и попытки дифференциации событий в независимости от того, в какой части света они происходят. Наличие политических союзников или противников ни в коей мере не может служить журналистской категорией. А максимальное отречение журналистов от своих симпатий и антипатий и подавно относится к азам профессиональной этики. Свобода прессы во всех отношениях подразумевает независимость не только от любого влияния – государственного или иного – но и от мейнстрима.

Когда разрыв между общественным и опубликованным мнением становится все больше, это не может не заставить журналистов задуматься. Как же зарождаются эти параллельные миры? Признаюсь, меня беспокоит, когда «малообразованные слои населения» (как это всегда чудесно перефразируется[2], дабы не навлечь на себя недовольства, которое неизбежно вызовет более четкая формулировка) доводят принцип полноправного гражданина в условиях демократии до абсурда. Но меня попросту шокирует, когда мои коллеги не моргнув глазом ставят под вопрос компетентность всего общества, отказываясь принимать всерьез протесты и жалобы своих читателей, слушателей и зрителей, которые в огромном, доселе невиданном количестве высказывают свое мнение, поскольку замечают одностороннюю подачу информации и беспокоятся по поводу словесного ополчения против России. Опубликованное мнение с претензией на непогрешимость? Самокритика – признание собственной неполноценности? Исследование причин – слишком сложно и неудобно? Я знаю, что условия работы журналистов резко изменились. Газеты закрываются, отраслевые журналы заменяются пулами[3], в которых коллеги сегодня говорят о театральной премьере, а назавтра рассуждают о структуре немецкой внешней политики. И все это работает только тогда, когда ориентир задают ключевые СМИ. Но где же разнообразие средств массовой информации? Оно ведь также является важным столпом свободной прессы. А телевидение? Если технические возможности позволяют выйти в эфир немедленно, то разве станешь проводить дополнительные расследования, выходящие за рамки картинки с места происшествия? Тут уж не упрекнешь коллег в том, что они спасаются с помощью отговорок и высказываний наподобие «предположительно», «вероятно» и «пожалуй», которые подают ключевые СМИ и новостные агентства. Однако одно это не объясняет феномена параллельных миров.

Как же выглядит это пресловутое разделение на добро и зло, на Запад и на Восток? Что скрывается за терминологией? Здесь мы снова возвращаемся к клеймящему ярлыку «понимающий Россию». Я собиралась назвать эту книгу «Я понимаю Россию… И это хорошо» по аналогии с высказыванием бывшего берлинского бургомистра Клауса Воверайта «Я гей – и это хорошо», которое уже, безусловно, вошло в историю. Задача ясна: заявить о себе, не заботясь о том, дошло ли сказанное до сердца общества. Быть готовым спорить, аргументировать и – не в последнюю очередь – подбодрить тех, кто не решается открыто заявить о том, что думает и что считает для себя правильным.

Мой родительский дом был всегда открыт всему миру, и, возможно, поэтому уже в юности мне было довольно странным разделять нашу планету на Добро и Зло. Доктрина холодной войны для меня была слишком тесна. Потому неудивительно, что темой моей дипломной работы, а затем и диссертации стали образы «свой – чужой», «друг – враг». Это повышает чувствительность к языку и двойным стандартам, которые применяются автоматически и вовсе не обязательно являются следствием злого умысла.

Мир становится меньше – не из-за взаимных интересов или общих ценностей, а благодаря скорости транспорта, которая заставляет дистанции сокращаться, благодаря обилию информации, которая из-за своего быстрого распространения более не подвергается журналистской перепроверке, и все это в условиях обоюдной экономической зависимости. Если все действительно так – мир тесен и взаимозависим, и при этом даже одна страна в состоянии уничтожить все, то есть буквально все живое, то разве не пришло то время, когда необходимо приложить все усилия для понимания действий либо бездействия любого из геополитических игроков, в том числе и России, чтобы не допустить принятия роковых решений?

Целые отрасли занимаются тем, что зарабатывают деньги на межкультурных тренингах, в которых объясняется, насколько важно для достижения совместного результата понимание и правильное восприятие партнера из другого общества. Если не осознавать взаимосвязи и первопричины, банальные недопонимания можно превратить в непреодолимые барьеры.

Когда Владимир Путин, и не он один, говорит: «Развал Советского Союза стал самой крупной катастрофой со времен Второй мировой войны», то к этому заявлению стоит отнестись серьезно. Для понимания российской позиции это высказывание играет ключевую роль, а не является отражением ретроспективного мышления и имперских амбиций Москвы, как это нередко преподносит высокомерное западное толкование.

В моей книге на примере конкретных историй я попытаюсь сделать именно это: преподнести события, в том числе происходившие на территории Украины, с разных точек зрения. Рассказать о важных вехах последних двадцати – двадцати пяти лет, которые кардинально переменили жизнь русских людей. Их настигли одновременно целых три революции – термин «реформы» звучал бы слишком безобидно в данном контексте. Первой стал переход от плановой экономики к рыночной. Это само по себе является насильственным действием, и люди из западного общества едва ли могут представить себе весь драматизм подобного явления. Переход от диктатуры коммунистической партии к правовой структуре можно назвать второй революцией. Подобная процедура не свершается мгновенно. И уж тем более не в той стране, что растянулась на целых одиннадцать часовых поясов, и не в той, что из-под царского господства практически сразу угодила под кнут деспотичной партии. Наконец, третья революция – от Советского Союза к национальному государству. Когда внезапно почти 25 миллионов русских людей оказались за пределами своей страны и были вынуждены осваиваться в новых суверенных государствах, в которых большая часть общества только и ждала, чтобы, наконец, поквитаться с «этими русскими», – закрыть глаза на это не так просто. К подобным проблемам также нужно относиться серьезно, решать их, иначе они будут разрастаться и накалять обстановку. В тот период России было необходимо понимание и содействие Запада. Вместо этого началась западная толкотня. Кредиты и помощь увязывались с условиями и запросами, которые соответствовали западным учебникам, но отнюдь не российской действительности. С Россией общались не как с партнером, а скорее как с конкурсной массой. В обновленную архитектуру безопасности, столь необходимую для радикально изменившейся с точки зрения геополитики Европы, Россия не вовлекалась, вместо этого блок НАТО шаг за шагом продолжал продвижение на восток. Вступив в должность Президента России, Владимир Путин начал посылать определенные сигналы в направлении Запада, что для внутриполитической ситуации в России стало довольно противоречивым действием. За это Путину даже пришлось побороться. Однако вместо того чтобы воспользоваться таким шансом, политические и журналистские силы Запада продолжали дискуссии, которые в основном сводились к обсуждению кагэбэшного прошлого нового президента.

Как только в России начинает происходить то, что «мы» на Западе не можем понять с разгона, поскольку не знаем взаимосвязей и первопричин, так у нас сразу же возникает образ врага, который, как оказалось, лишь на мгновение был позабыт в конце 1980-х годов прошлого века. В своей книге я приведу конкретные примеры применения двойных стандартов в отношении России и постараюсь противопоставить демонизации России нечто более существенное, на основе чего каждый сможет сформировать свое собственное мнение. К обязанности хроникера в журналистском деле я отношусь очень серьезно: максимально просто, максимально достоверно, не спрашивая, кто прав, кто виноват. Подобным образом я действовала и в моих предыдущих книгах о Михаиле Ходорковском и деле «ЮКОСа», а также в книге о Чечне и ужасающем теракте в школе маленького североосетинского городка Беслан, унесшем жизни почти 400 человек. Предоставлять факты и мнения, всегда помнить о том, что правда у каждого своя.

Вилли Брандт, внесший наряду с Эгоном Баром огромный вклад в развитие «восточной политики» Германии и в 1989 году награжденный титулом почетного доктора Университета имени Ломоносова, тогда же спросил Михаила Горбачева, чего тот ждет от Запада в эти тяжелые времена. Горбачев ответил: «Понимания».