Пора жить

Лесная история

1

— Ну, что тебе сказать, Катюша… Это уже граница, за которую тебе переходить нельзя. Опасно для жизни. Понимаешь?

— Ты меня, Николай Семенович, уже три года запугиваешь.

— Запугивание было на ранней стадии. Но, к сожалению, невроз прогрессирует в закрытой форме. Ты его можешь не наблюдать и отрицать его наличие. Но он существует и находится в критической стадии развития. Твое заболевание лечат в одной из болгарских здравниц, еще пара клиник есть у нас в России. Не откладывай здоровье, Катюш, на потом. Мы с Наташей собрали тебе денег, не огорчай сестру, поезжай как можно скорее, я уже подготовил выписку из твоей истории болезни. А теперь ступай. У меня пациенты, вечером увидимся.

Девушка пыталась что-то возразить, но доктор проводил ее до двери. Вернувшись, сел за стол, тяжело вздохнул.

— Вот как бывает в жизни, Дмитрий Сергеевич, — обратился он к коллеге, зашедшему к нему в кабинет и слышавшему последний диалог, — только недавно мы ее нашли, а уже теряем, — он закурил, скрывая свои переживания.

— Это, насколько мне известно, твоя свояченица? — спросил тот.

— Да, Наташина сестра. Прекрасная девушка, но с поразительно трагической судьбой.

— Вот как. Действительно, очень красивая. Что же с ней случилось?

— Ее с сестрой разлучили с раннего детства. Родители погибли в авиакатастрофе, когда Наташе было шесть лет, а Катюше всего три года. Наташа попала в наш, Хабаровский, детдом, выучилась на врача. В больнице мы с ней и познакомились. А младшую сестру судьба забросила в Румынию, где приемные родители оказались совершенно непорядочными, они уже через год продали девочку, как товар, другим людям, которые перевезли ее в Таджикистан. До восьми лет Катя жила в ауле и, по сути, была батрачкой. Но, видимо, кто-то ее заметил, принял участие, и в первый класс она пошла уже в интернате. А в пятнадцать ее отдали замуж за пятидесятилетнего таджика. В первую брачную ночь она воткнула ему в живот ножницы. А когда он завизжал, огрела по голове кундюком, так у них называются кувшины для воды.

Как ей удалось убежать из дома, сесть на поезд и приехать в Оренбург, сейчас сама с трудом помнит. Без денег и документов жила год, каждый день боялась, что ее схватят и отправят назад. Попала в психиатрическую клинику. К счастью, там оказался грамотный профессор. Девочку не залечили, как это у нас бывает, а поставили правильный диагноз, назначили хорошие препараты. Я думаю, дело в ее яркой внешности.

— Да, они с твоей Наташей действительно похожи, и обе красавицы. Разница лишь в одном — твоя жена блондинка, а у этой девушки волосы словно горящий рубин. Такое лицо не забывается.

— Спасибо. Наташа более открытая и спокойная, а Катя — пугливая лань, не подпускающая к себе никого близко. Слишком много горя было в ее жизни.

В восемнадцать она вышла замуж за учителя рисования. Но молодой муж оказался слабохарактерным неудачником, винившим в своих бедах весь мир, вдобавок любителем спиртного. Ревновал ее к каждому столбу и пять раз в неделю закатывал истерики. Два года терпела. Однажды он выгнал ее ночью на мороз в одном халате. Под утро соседка вышла унять воющую собаку — и нашла ее замерзающую у своей калитки. В больнице она провела три месяца. Диагноз неутешительный, — Николай Семенович назвал заболевание.

Коллега, сочувствуя, вздохнул.

— Да, такое психическое расстройство чаще всего дает осложнение на сердце.

— Еще через полгода моя жена отыскала ее через передачу «Жди меня», — продолжил Николай Семенович. — С первого дня нашей совместной жизни Наташа повсюду разыскивала сестру. И когда она нашлась, радости их не было границ. Мы приняли ее в семью и полюбили всем сердцем. Катя успешно окончила медицинское училище, собиралась поступать в институт. Здоровье потихоньку восстанавливалось. Но год назад случилась беда. Вечером нам позвонили. Она подошла к телефону. Мужской голос с сильным акцентом заявил, что скоро мы ее будем собирать по кусочкам, всем остальным тоже не поздоровится. В доме поселился страх. Катя торопилась съехать, она очень переживала за наших девочек. Болезнь начала прогрессировать. Я возил ее к профессору Лапину. Увы. Девушке осталось жить год, максимум полтора. И хотя этих таджиков уже нашли, а нам ничего не угрожает, но им удалось запугать ее так, что организм уже не в силах бороться с прогрессирующим неврозом. Ее может спасти только чудо. Она не знает об этом, но моя Наташа умирает от горя вместе с сестрой. Я в полной растерянности. Мне больно на все это смотреть.

Мужчина бессильно опустил голову.

— Не знаю, поможет ли это тебе, — осторожно сказал коллега, — но буквально полгода назад я наблюдал аналогичный случай. У сорокалетней женщины был такой же диагноз. Врачи опустили руки. Но не далее как в этот понедельник я встретил ее в парке, где гуляю вечером с внуками. Ее цветущий вид заставил заговорить с нею. И она рассказала, что у нас, в Семеновском лесничестве, проживает целительница, старая цыганка. Мне, врачу, стыдно и смешно об этом говорить. Я бы и сам не поверил, не будь свидетелем этого исцеления. Там, где медицина поставила крест, природное лечение вернуло человеку жизнь и здоровье.

Николай Семенович внимательно выслушал товарища. Искра надежды зажглась в его глазах.

— Ты мне, Дмитрий Сергеевич, дай адрес этой целительницы. А я уж позабочусь о том, чтобы Катюша туда попала. Может, мы хватаемся за соломинку, а может, это помощь Бога, что ты здесь оказался, кто знает…

2

Девушка не понимала, зачем ей так срочно нужно ехать в тайгу, да еще в самое глухое лесничество. Сестра собирала дорожную сумку, не слушая возражений.

— Катя, давай не будем мусолить эту тему. Просто поезжай. Поживешь недельки три на природе, для тебя это сейчас хорошо. Коля там уже был, договорился с хозяйкой. Она лечит людей водой из источника. Во всяком случае, вреда тебе это не принесет.

— Как-то вы все быстро организовали, — удивилась девушка, — я по-прежнему не понимаю, зачем должна туда ехать?

Николай Семенович заглянул в комнату.

— Все, Наташа, прощайтесь. Давай сумку, Катюша. Я жду в машине.

На автовокзале он купил ей билет, объяснил, как добраться до места.

— Мне нужно успеть к вечернему обходу, — сказал он, торопливо попрощался и уехал обратно в город.

В стареньком автобусе, кроме нее, ехало всего три человека. Удивленная этим, она спросила пожилую женщину, сидящую напротив:

— Почему автобус пустой?

— Да, кто же сейчас в лес ездит? Все в город перебрались, — добродушно ответила соседка. — А в нашу глухомань и подавно, автобус только два раза в неделю ходит.

Пассажиры вскоре вышли.

— Сколько нам еще ехать? — спросила Катя у водителя.

— Почитай, четыре часа, — ответил суровый шофер. — По такой дороге только на верблюдах хорошо добираться, — он дернул рычаг переключения передач. — Пятый год прошу новый автобус, а все без толку, — проворчал мужчина.

Автобус, дребезжа, покатился дальше. Катя задремала. Прохладный ветерок залетал в открытое окно, играл с волосами.

Вдруг автобус дернулся и остановился. Она испуганно ухватилась руками за спинку переднего сиденья. Водитель вылез из кабины, открыл капот.

— Все, приехали! Трамблер полетел, — выругавшись, объявил он.

— Что же теперь делать? — с тревогой спросила девушка.

— Отдыхать, — буркнул водитель.

Катя вышла из автобуса. Солнце медленно клонилось к горизонту. Стояло бабье лето, и природа очаровывала своей яркой, но тихой красотой. Она вдруг подумала, что всегда любила лес, хотя не была в нем последние два года; все как-то не получалось вырваться из города. Девушка сошла с дороги. Огромные папоротники закрывали землю, а высокие сосны тянулись к низкому лиловому небу. Воздух слегка опьянял избытком кислорода. В отдалении послышался скрип. Катя вернулась к автобусу, увидела неторопливо шагающую по дороге лошадку, впряженную в телегу.

— Тпру, — натянул вожжи возница.

— Здорово, Петрович!

— Здравствуй, Степан.

— Все-таки застрял? — заметил Степан. Видимо, он знал давние опасения Петровича.

— Застрял, мать его так, — ответил водитель. — Степан! — вдруг встрепенулся он, — выручай, парень! Здесь вот девушка едет в Темный лог. Ты же в ту сторону направляешься. Подбрось, будь другом. А я до кума дойду, здесь недалеко. У него и заночую. До утра все равно никого уже не будет на дороге.

Степан равнодушно пожал плечами.

— Подвезу, чего не подвезти.

— Спасибо, Степа, выручил, — обрадовался шофер. Сам вынес Катину сумку и успокоил ее:

— Вы не бойтесь, девушка, здесь народ не бедовый. Все друг друга знают. Степан вас до места и доставит. Ну, доброго вам пути.

Катя уселась на дно телеги, устланное соломой, свесила ноги. Степан присвистнул, и лошадка пошагала дальше.

3

Степан поджал под себя одну ногу, вторую свесил с телеги, вполоборота развернулся к девушке.

— В Темный лог к кому едешь?

Катя замешкалась с ответом. Ей было непривычно такое обращение чужого человека.

— Что тыкаю сразу, не обижайся, — понял ее молчание Степан. — Я постарше тебя буду, да и на вы у нас здесь никто не разговаривает. Сядь поудобнее, ноги, небось, уже натерла о край.

Ногам действительно было неудобно. Катя села поближе к вознице. Густая шевелюра черных с проседью волос и борода закрывали его лицо, но глаза были молодыми.

«Если и постарше, как он говорит, то ненамного», — подумала девушка, бросив быстрый взгляд на своего попутчика.

— К Марине Ильиничне еду, — наконец ответила она.

— Я так и подумал. Только нет ее. В Ольховке сейчас, потом на станцию поедет.

— Как же так?! — ахнула Катя. — Как же мне теперь быть? А позвонить ей возможно?

— Телефон у них там только в конторе есть, на коммутаторе. А сотовый она не уважает и принципиально не использует, — он чуть помолчал и предложил: — А чего, как быть-то? Я ее сам отвозил и домой в воскресенье обратно привезу. Она тебя раньше следующей недели не ждала, вот и уехала. Живи до воскресенья у меня, у речки. За грибами сходишь, в этот год их в лесу много. Молоком тебя напою. Коровы у меня нет, правда, но коза моя, Лукерья, хорошее молоко дает, жирное. Глядишь, и поправишься. Тощая ты больно.

Катя не отвечала, соображая, в какую нелепую ситуацию попала. Звонить сестре с просьбой забрать ее обратно, не хотелось. Принять предложение совершенно чужого человека с черной бородой и цыганскими глазами — совсем глупо. Но иного выхода не видела.

— Спасибо вам, но это, наверное, неудобно, — наконец ответила она.

— Неудобно другое бывает, — усмехнулся он.

— А если хозяйка ваша будет против? — опять возразила ему.

— Некому противиться, один я, — спокойно ответил Степан. — Вот и похозяйничаешь у меня, порядок в доме наведешь.

Девушка совсем растерялась. Но мужчина так спокойно и просто об этом говорил, что Катя, сильно себе удивляясь, вдруг легко согласилась и почти радостно ответила:

— Спасибо вам, Степан. Я, конечно, оплачу проживание.

Степан лишь усмехнулся, свистнул лошадке, и та прибавила шагу.

4

На широкой лужайке над песчаным обрывом стоял крепкий бревенчатый дом. Большой двор был огражден забором с резными воротами. Внизу, под обрывом, весело перекатываясь по валунам, бурлила небольшая лесная речка, а за подворьем плотной стеной шумела тайга. На опушке, у ворот, мирно щипала травку красивая белая коза, привязанная к колышку. Увидев подъезжающую телегу, она вытянула шею, натянув веревку, требовательно и недовольно замекала.

Катя с удовольствием глядела по сторонам, сознавая в эти минуты большую разницу между шумной и пыльной городской жизнью и лесной — такой спокойной и осмысленной. Степан открыл ворота, увел лошадь под навес и стал распрягать. Девушка с интересом рассматривала хозяйский двор. За воротами продолжала громко мекать Лукерья. Катя подошла к ней. Коза стала обнюхивать и покусывать ей ладони. Не найдя ничего, принялась пихать ее в бок. Катя засмеялась.

— Да ты балованная, — сказала она козе.

Лукерья обиженно мекнула, отвернулась и деловито продолжила щипать траву, не обращая внимания на девушку.

Хозяин с полотенцем в руках по утоптанным ступеням, чуть прихрамывая, спускался к реке прямо со двора.

— Завтра баньку натопим, — сказал он ей, — а сейчас в речке умойся. Утирку на прикладке возьми.

Девушка поднялась на террасу и испуганно вскрикнула; огромная овчарка, не моргая, смотрела на нее.

— Я ведь могла на тебя наступить!

Собака вздохнула, положила голову на лапы и закрыла глаза. А Катя взяла полотенце и села на приступку в ожидании Степана. В вечерней остывающей тишине было слышно, как он плескался и блаженно охал.

— Ваша собака болеет? — спросила она, когда он вернулся.

— Да, почти неделю лежит, не бегает, — отозвался Степан.

— Что же с ним? Нужно, наверное, ветеринару показать.

— Тоскует он, — нехотя ответил. — Иди сполоснись, а я покуда яичницу пожарю.

Он поднялся, держась за перила, сурово окликнул пса:

— Поднимайся, козу загонять за тебя никто не будет.

Собака не спеша выбежала в открытую калитку. Катя с любопытством наблюдала, как пес подошел к колышку, потянул зубами за конец веревки. Коза вместе с веревкой побежала во двор. Собака лениво гавкнула, когда та хотела проскочить мимо калитки, и загнала ее в сарай. Катя засмеялась.

— Это надо же! Это вы его научили?

Степан вытер мокрую шею, повесил утирку на гвоздь.

— Ты много болтаешь. Не хочешь к реке идти, вон в углу рукомойник есть, умойся и за стол. Поздно уже, — и он, тяжело ступая, вошел в дом.

Катя спустилась к реке. Вода была чистой и холодной. Воздух, наполненный запахами трав и последних летних цветов, словно прозрачное покрывало, дрожал на слабом ветерке. Когда девушка вернулась, на столе в сковороде скворчала яичница. Хозяин из кувшина налил молоко. Она села напротив Степана. Тот молча подвинул ей хлеб, принялся есть. Катя, не найдя на столе тарелки, поняла, что им нужно есть из одной сковороды. Тогда она аккуратно стала ножом резать яичницу со своей стороны. Степан, который, казалось, не смотрел на нее, усмехнулся, неловко перекинул ногу через лавку и принес из буфета плоскую тарелку.

— Спасибо, — смущенно сказала она, — приятного вам аппетита.

Он поднял на нее глаза, и девушка впервые ясно рассмотрела его лицо. Катя вдруг смутилась, щеки вспыхнули пунцовым цветом. Ее прямо бросило в жар. А в голове, словно маленькая птичка в клетке, металась мысль: «Что я здесь делаю?! Одна на этом заброшенном кордоне с незнакомым мужчиной!»

Внезапно зазвонил ее сотовый телефон, и она буквально подпрыгнула от неожиданности.

— Алло, Катюш! Ты почему не звонишь? Как устроилась? Николай ругает себя, что не смог сам тебя отвезти. Как ты там? Очень плохая связь, я тебя уже в третий раз набираю.

Катя слушала сестру, наблюдала, как Степан спокойно пьет молоко. Во дворе тревожно залаяла собака, и он вышел проверить, что там. Послышалось упрямое меканье козы. И она неожиданно для себя самой спокойно ответила:

— Все отлично, Наташа. Лучше не бывает. Я просто в восторге, что вы меня сюда отправили! Здесь такая красота, просто дух захватывает! Завтра перезвоню сама. Спокойной вам ночи, поцелуй за меня девочек.

Вернулся Степан.

— Я тебе в летнике постелил. Спи, не бойся, Пират хорошо охраняет. Я завтра рано утром уеду. Козу привяжи там, где травы много. Еда в холодильнике. К обеду вернусь, — сказал и опять куда-то вышел.

Катя доела, прибрала со стола, вышла во двор. Звездная ночь дышала тишиной и прохладой. Только шум реки был слышен под обрывом, да изредка стрекотание кузнечиков или сверчков. Девушка, облокотившись о перила террасы, наслаждалась ночными шорохами. Было слышно, как Степан задает лошади корм, чистит стойло. Откуда-то выскочил Пират, добродушно вильнул хвостом и побежал к хозяину. Она поежилась. Сентябрьские дни выдались теплыми и мягкими, но ночной ветерок уже холодил тело. Катя спустилась к летнему домику. Открыла дверь и, не зажигая свет, разделась, забралась в постель. Комаров уже не было, спать можно было спокойно. Еще какое-то время она различала голос Степана, меканье козы. Сон подкрался незаметно, и девушка сладко заснула.

5

Ночью ей приснился необычный сон. Видела себя словно со стороны. Она шла по густому сосняку. Огромные папоротники доходили ей до пояса. Вдали слышались голоса людей, знала, что впереди дорога, и она идет в правильном направлении. Но не хотела выходить из леса, и не могла найти причину, чтобы остаться. Вдруг вспомнила, что оставила свой шарф на опушке. Она уже повернула назад, но голоса раздавались совсем рядом, были слышны даже их шаги.

«Спрячусь в папоротниках», — решила она.

За сосной кто-то сказал неприятным голосом:

— Она всегда прячется от всего, глупая. Не понимает, что все равно ей придется выйти к остановке.

«Но здесь нет остановки, — думает Катя, — есть только озеро».

Внезапно сосны расступаются, и она оказывается на берегу лесного озера.

«Я знаю, здесь есть лодка. Нужно переплыть на другой берег и тогда меня никто не догонит».

Рядом оказывается коза, толкает ее маленькими рожками.

— Покажи мне, где лодка, — просит ее Катя, — я должна попасть на другой берег.

Коза тычется ей в руку, просит угощение. Вдруг Катя видит маленький плот на воде. Знакомый шофер кричит:

— Не могу пристать, трамблер полетел.

Девушка заходит в прозрачную воду. Водяные лилии длинными стеблями обвивают ее ноги, не дают идти дальше. Катя поднимает голову — небо внезапно чернеет, воздух наполняется запахом надвигающейся грозы.

— Стой и ничего не бойся, — слышит она голос Степана, — я тебя сейчас заберу.

В руке у нее оказывается оставленный на опушке желтый шарф.

«Теперь я спасена», — с облегчением думает она.

Громко лает Пират.

— Он боится грозы, — говорит Катя и просыпается.

Пират продолжал лаять на козу, которая поддевала рогами задвижку, стараясь открыть калитку загона. Катя потянулась, легко поднялась и вышла во двор. Солнце пригревало, одаривая последним осенним теплом. Степана не было.

— Нужно вывести Лукерью, — вспомнила девушка.

Коза уже давно недовольно мекала и быстро побежала со двора. Катя натянула веревку, прикрикнула на нее. Лукерья в ответ запрыгала боком, стараясь боднуть. Привязав козу, девушка вернулась в дом. Выпила холодного молока с хлебом, принялась разглядывать комнаты. Здесь пахло травами и еще чем-то горьковатым. Бревенчатые стены хранили запах сосны.

«Я даже забыла, что можно жить в таких условиях, — подумала Катя, — интересно, а телевизор у него есть?»

Телевизор был. И вообще, в доме было удобно и уютно, чувствовалась женская рука. Катя открыла шифоньер, ища женские вещи, но не нашла. Продолжила поиски, и в книжном шкафу увидела фотографию в рамке. Полноватая женщина с закрученными в узел волосами обнимала кудрявого малыша. Девушка вытащила фото, стала внимательно рассматривать. Было понятно, что это мать с сыном, присутствовало что-то общее во взгляде, овале лица. Но еще более очевидное сходство мальчика со Степаном отметила Катя на снимке. Девушка осторожно вернула фотографию на место, огляделась и решила, что следует сделать уборку. Ей захотелось удивить угрюмого хозяина.

«Он приедет, а в доме чисто и пыли нет», — радостно думала она. Настроение было приподнятым. Ей нравилось здесь все. Этот бревенчатый дом над обрывом, теплые лучи солнца, светящие в окна, спокойный Пират и капризная коза. Нравилось, что она еще молодая и можно о чем угодно мечтать. Она открыла окна и стала напевать что-то старое и мелодичное. Впервые за последние несколько лет не вспоминала про больное сердце. Забыла, что ей скоро тридцать, что она все чаще притворяется, чтобы казаться веселой, а на самом деле депрессия, как серый удав, все сильнее сжимает легкие, не дает свободно дышать. Здесь не нужно притворяться, и Катя с упоением наслаждалась этим тихим утром. Она босыми ногами ходила по дощатому полу, чувствуя его теплоту, и ей вдруг показалось, что она уже давно знает и этот дом, и ступени к реке, и даже герань на окне помнит. Девушка вынесла во двор просушить одеяла с подушками и, присев на приступке, подставила солнцу лицо. После работы ощущала приятную усталость.

— И никакая я не тощая, — вдруг вспомнила она слова Степана, — наоборот, ничего лишнего, а все, что нужно, при мне. Они здесь, наверное, толстух любят, — усмехнулась она, поднялась и отправилась готовить обед.

6

Солнце уже клонилось к земле, когда за воротами послышался знакомый скрип телеги. Девушка с обеда еще ждала хозяина и порядком волновалась; одна в лесу, в пустом доме, ей даже неприятно и страшно было об этом думать. В сарае жалобно мекала недоеная коза, Пират постоянно куда-то убегал, и Катя не находила себе места, переживая и ругая себя за то, что согласилась пожить в лесу, далеко от города. В обед она позвонила сестре. Наташа была довольна, и Катя не стала ее посвящать в подробности своего местонахождения.

«Послезавтра уже воскресенье, ничего страшного, — думала она. — Посмотрю, что это за бабушка Ильинична, а не понравится, автобусом вернусь в город».

Она поспешила открыть ворота. Степан приехал не один. Два здоровых мужика громко разговаривали, слезая с телеги. Увидев ее, один удивленно присвистнул.

— Степа, леший лесной, ты где такую русалку отыскал? — в восхищенном удивлении проронил он. — Если у тебя в реке такие дивы водятся, так я не прочь задержаться, может, и мне повезет!

Второй тоже что-то сказал и засмеялся. Она испуганно глянула на хозяина. Вид у Степана был уставший.

— В дом заходите, — указал он гостям и обернулся к Кате.

— Маленько я задержался. Как ты здесь, не боязно одной было?

Девушку несколько успокоил его голос:

— Да, уже начала к вечеру волноваться, не знала, что с козой делать, она мекает, а я ведь доить не умею.

Степан усмехнулся.

— И правда, ты ведь городская. Сама-то ела?

— Да. Я вам обед сварила, только его подогреть нужно.

— Спасибо, обед не помешает, — ровно ответил хозяин, — я как утром кусок хлеба съел, так весь день и хожу голодным.

Он помолчал и устало добавил:

— Козу я подою, а ты ложись отдыхать. Баньку тебе обещал истопить, да, видишь, как получилось, — он махнул рукой. — Завтра отвезу этих товарищей и целый день с тобой проведу. В лес сходим, наши места тебе покажу. На пасеку к деду Никите зайдем, медом угостимся.

— Степан! — окликнули его из дома.

— Ну, ступай, — простился он с ней и поднялся в дом.

Катя прилегла в летнике и стала читать книгу; у хозяина оказалась неплохая библиотека. Мужчины сидели долго, громко разговаривали, спорили. Катя, жалея Степана, со злостью думала:

— Приехали и орут, никак не успокаиваются! Не понимают, что ему отдыхать нужно! Наконец в доме погасили свет. Катя тоже вскоре уснула.

Утром, когда Степан отвез своих гостей и вернулся на кордон, Катя, найдя минутку, спросила его, о чем думала вчера вечером:

— А почему вы меня не позвали в дом? Помогла бы накрыть на стол.

Степан, даже не задумываясь, ответил:

— Нечего тебе с ними за одним столом сидеть. А накрывать я уже сам наловчился, — и он, нахмурясь, стал смотреть в сторону.

Девушку удовлетворил такой ответ, и она напомнила:

— Вы мне обещали сегодня в лес пойти.

Степан присел на завалинку, думая о чем-то своем, закурил.

— Если обещал, то пойдем, — отозвался он.

Катя видела, что мужчина уже не рад тому, что вчера предложил ей эту прогулку. Погода стала портиться, небо заволокло тучами, засеменил первый осенний дождик — мелкий и нудный.

— Как вы здесь только живете? Все время один! Это ведь так скучно и тоскливо. Я бы не смогла, — призналась она, укрывшись вместе со Степаном под навесом, понимая, что прогулка по лесу сегодня уже не состоится. — Летом, конечно, хорошо, грибы, ягоды, а зимой, наверное, волком выть хочется?

— Волков зимой здесь и без меня хватает, есть кому выть, — отозвался Степан. — Лишний раз со двора не выйдешь. У меня было две собаки, так в прошлом году Дружка волки разорвали недалеко от дома.

Катя ахнула.

— Ой, божечки! Вы все время один и живете?

— Нет. Не все время. Давай мы с тобой лучше баньку истопим. Веники у меня с весны хорошие остались, березовые есть. Ты в бане когда-нибудь парилась?

— Нет, — призналась Катя.

— Вот и попробуешь. Баня у меня не угарная.

— Я не знаю, — смутилась девушка.

— Чего не знаешь?

— У меня сердце больное… Наверное, мне нельзя в баню.

Степан задумался:

— Это ничего. Я ее для тебя маленько выстужу. А тело погреть непременно нужно. Выдержит твое сердечко, не тревожься. Это же не дело — в лесу жить, а в баньке не помыться!

— Уговорили, — согласилась она.

— Ну, вот и ладно. Ты иди в дом, дождик холодный, не застудись, а я растоплю пока.

Катя зашла в дом. Дождик, похоже, не собирался останавливаться. Девушке стало грустно.

«Нужно здесь родиться, чтобы так жить, — думала она, — ведь даже поговорить не с кем. Этот Степан даже бороду не бреет. Настоящий лесной человек. Живет спокойненько и всем доволен! — она вздохнула. — Пойду приготовлю ему что-нибудь вкусненькое. Вот помоется в бане, зайдет в дом, а на столе блины! Ему приятно будет». Она отправилась на кухню, и пока пекла блины, думала о себе, сестре, о том, что ей уже не хочется поступать в институт, а хочется иметь семью, мужа. Чтобы стоять на кухне и варить ему обеды, чтобы в доме было чисто и вкусно пахло, а во дворе бегали и весело смеялись дети. Мысли споткнулись на этом слове. Катя старательно отгоняла от себя все думы о детях, которых с каждым годом желала все больше.

«А время идет, — с грустью понимала она, — доктор сказал, пока не вылечу сердце, о детях не может быть и речи. Пока вылечу сердце, пока найду мужа. Дети ведь сами не рождаются. Пока я еще молодая и красивая. А ведь мне скоро тридцать! Потом кому буду нужна? И самой тоже хочется по любви замуж выйти. И чтобы муж был надежным и верным… Вот Наташе с Николаем повезло. Только таких Николаев много не бывает. А, если честно, то он у нее какой-то уж слишком хороший и правильный. Мне бы, наверное, скучно было с таким. Ой, что я такое думаю! Главное, что он Наташку устраивает, и все у них замечательно!»

Прибежал Пират, стал отряхиваться от дождя.

— Ты что, сдурел?! — прикрикнула на него Катя, взяла плохой блин. — На, иди на свое место, нечего на кухне шерстью трясти!

Пес съел блин, послушно пошел на свое место. Тут замекала Лукерья, и он сразу убежал, чтобы обгавкать ее.

«Интересно, думала Катя, — когда мы приехали, Степан сказал, что Пират уже неделю не поднимается, а сейчас бегает все время, вид у него нормальный.

Вот если бы немножко раньше сюда приехать и девочек привезти, им бы здесь понравилось, — опять погрузилась она в свои мысли. — Мы бы с ними за грибами ходили. Степан здесь все грибные места знает. Сразу видно, что он хороший человек, порядочный. Только не очень общительный. Когда разговаривает, в глаза не смотрит, а себе под ноги или в сторону. Но я ему доверяю. Нужно мне тоже завоевать его расположение. Он, наверное, думает, что я городская пустышка. Когда узнал, что доить не умею, усмехнулся, словно я белоручка. Нужно попросить, чтобы научил доить Лукерью», — решила она, быстро управляясь с обедом.

Степан мылся первым, вернулся распаренным и красным, и так искренне обрадовался блинам, что Катя даже смутилась от удовольствия. Она тоже отправилась в баню. Степан присел во дворе покурить и вспомнил, что в доме есть хорошее мыло. Он тоже захотел сделать что-то приятное для Кати, взял пачку и пошел к бане. Девушке было все-таки непривычно жарко, и она приоткрыла дверь в предбаннике. Когда Степан вышел из-за угла сарая, увидел ее в открытую дверь. Катя уже разделась и, подняв руки, вынимала из волос шпильки. Она положила заколки на полку, а длинные волосы красным золотом упали до пояса. В один миг Степана бросило в жар. Девушка зашла в парную. Мужчина вернулся в дом, ему стоило больших усилий успокоить разум и тело.

7

После бани разомлевшая Катя, ощущая неведомую ранее легкость во всем теле, сидела на лавке и пила холодный квас. Степан, поглядывая на девушку, чинил уздечку, усмехался в бороду.

— Баня — это не ваши городские кабинки для душа, — говорил он. — Кто один раз в бане помоется, уже никогда ее не забудет. Она все тело открывает. А если после парной разок в речку окунуться, считай, весь год здоровым ходить будешь.

Катя слушала горделивые слова Степана, улыбалась и смаковала ледяной напиток.

— Ты пей, пей, — продолжал он. — Вот сейчас за стол сядем, может, чего покрепче по рюмочке выпьем? — подмигнул ей. — После баньки сам Бог велит для окончательного сугрева.

— Ой, Степан, после вашей рюмочки, не знаю, что со мной будет. У меня уже после кваса в ушах шумит.

— Так оно и перестанет, когда пригубишь. Организм на место встанет и ясность обретет, — заверил хозяин.

Катя рассмеялась.

— Вы так вкусно рассказываете! Знаете, я очень рада, что встретила вас и здесь оказалась, — она с улыбкой посмотрела в окно. Дождь кончился, и рассеянный свет покрывал весь горизонт, а лес светло-зеленой ровной чертой обрывался у самого неба. — Хорошо тут у вас, — выдохнула она.

— Твоя правда. Хорошо. Я за свою жизнь три раза уезжал отсюда, и всегда возвращался, не смог в чужой стороне жить.

«Какой у него голос хороший, — думала Катя, слушая Степана. — Спокойный и уверенный».

Она опять посмотрела в окно. На дороге показалась машина. Пират с лаем побежал к калитке.

— Кого там еще несет? — Степан поднялся и вышел во двор.

Катя увидела, как из машины вышли двое мужчин и две женщины. Ей стало досадно, хотя еще утром было здесь одиноко. Она поспешила привести себя в порядок.

— Вовремя ты сегодня, Степан, баньку натопил, — щуря маленькие глазки, говорил толстый невысокий мужчина. — А мы к тебе тоже не с пустыми руками. В ресторане сидели, обмывали, так сказать, нашей маленькой компанией назначение Нелли Олеговны. Она теперь директор ресторана «Сирень». Малость выпили. Ну, женщина, сам понимаешь… Блажь на нее нашла. Я этот ресторан, говорит, каждый день буду видеть, а отпраздновать у Степана хочу. Что тут поделаешь, старая любовь не забывается… — мужчина захихикал, слегка толкнул Степана в бок.

Степан равнодушно слушал, не выражая эмоций.

— А ты не рад, я погляжу? — заглядывая снизу Степану в лицо, уточнил гость, натянуто улыбнулся. — Друзьям не рад?

— Друзья у меня в лесу бегают, хвостами машут, а на машинах приятели приезжают, — равнодушно ответил он. — Только куда вас теперь девать, приехали уже, встречу как полагается. В баню сходите, если желаете.

— Значит, так ты заговорил? — занервничал гость.

— Я по-другому, что ли, когда разговаривал? — спокойно отозвался хозяин. — А ты, Игорек, чего щеки надуваешь? Обидное что-нибудь услышал? — голос Степана стал жестким. — Или ты, холоп хозяйский, меня пугать надумал? Я ведь тебя, клопа ресторанного, не один год знаю. Приехал ко мне отдыхать — отдохни. Только со своими угрозами и глупой рожей перед глазами не мельтеши. У меня сегодня хорошее настроение, не порти его мне. Распаковывай хозяйские коробки, а я баней займусь.

— Леший лесной, — бросил вслед Степану мужчина. — И чего хозяйка в нем нашла? Я, может, и холоп, но всегда в тепле буду, а ты так и сдохнешь в своем Темном логе.

В доме шумели гости. Катя набрала в ведро воды, отнесла его на опушку козе, которая давно уже призывно мекала.

— Хорошо, что я блинов поела, — думала она. — А хозяин не скучает, часто его гости навещают. Не такой уж он и одинокий.

Ей почему-то было неприятно это открытие. Образ лесного Степана, который она себе придумала, распадался.

Коза жадно пила, благодарно подергивая хвостиком. Катя присела рядом на бревно, наслаждаясь осенним теплом, рассеяно жевала сорванную травинку. Лукерья, напившись, подошла к ней и принялась теребить подол сарафана.

— Тебе все неймется, — с досадой отмахнулась от нее девушка. Лукерья принялась задиристо наставлять на нее рожки. Боевой вид козы рассмешил.

— Да, не признает вас коза, — услышала Катя голос за спиной.

Девушка обернулась. Полноватая женщина с модной короткой стрижкой, ярким макияжем и следами былой красоты на лице смотрела на нее, откровенно рассматривая.

— К хозяйке она так не задиралась, — продолжала та.

— Я на место хозяйки не претендую. Она со мной как с подружкой играется, — с улыбкой ответила Катя, чувствуя в собеседнице негатив и соображая, как ей нужно вести себя с приезжими.

Женщина, натянуто улыбаясь, спросила:

— Я что-то тебя не помню. Ты не местная? А здесь каким образом оказалась?

Катя уже приняла решение. Открыто и прямо улыбаясь, ответила:

— Совершенно случайно, — встала, взяла ведро, обратилась к спутнице. — Что же мы здесь стоим, Степан меня поругает, что гостей его задерживаю. Идемте в дом.

Женщина, прищурившись, посмотрела на молодую, пошла за ней к дому.

8

Катя встретила Степана во дворе, громко и весело обратилась к нему:

— Ну, что же мы, Степан, гостей баснями кормим, приглашай за стол! Грибы соленые достать нужно в погребе, скатерть свежую постелить… — она принялась деловито хозяйничать.

Степан сильно удивился поведению девушки, но вида не подал, спокойно стал выполнять ее распоряжения, думая о чем-то своем.

Гости за столом были уже достаточно пьяными, когда лысый сосед Кати выкрикнул:

— Скучно сидим, давайте танцевать! Нет, не включайте магнитофон. Степа, друг, сделай одолжение, возьми гитару да изобрази нам, как ты это умеешь, по-нашему, по-русски! Чтобы душа порадовалась!

Гости зашумели.

— Давайте, как раньше, под гитару, да с выходом, — возбужденно поддержала Неля. — Порадуй, хозяин, дорогих гостей!

Все засуетились, встали из-за стола, освобождая место. Сидеть остался один Степан.

— А почему же Степан играть должен? Пусть и он потанцует, — по-детски простодушно громко сказала Катя.

Гости затихли, обернулись к ней.

— Да, ты, девонька, видно, совсем залетная птичка, — недобро улыбаясь, обратилась к ней вторая женщина.

Девушка, поняв, что сказала что-то не то, растерянно смотрела на гостей.

— Отплясался уже Степан, — заметил лысый.

— Весь вечер испортила. Так хорошо сидели. И где ты, Степа, ее вообще откопал? — с нервным смешком поинтересовалась Неля.

Степан, ничего не отвечая, налил себе в стакан, выпил и вышел во двор.

Катя почувствовала общую неприязнь.

Неля вернулась к столу, выпила и процедила сквозь зубы:

— Ты сначала думай, что говорить, потом уже рот разевай, умница городская.

Вторая женщина, зевнув, обратилась к Нелли:

— Вы, если хотите, оставайтесь, мы с Виталиком домой поедем, завтра с утра на работу вставать нужно. Виталик, заводи машину.

Гости вышли во двор. Катя перебралась на террасу, опустилась на стул у окна. Внизу раздался голос Нелли:

— Степа! Скажи, чтобы я осталась! Ведь ни разу не позвонил, не заехал. А я жду. Степа!

Катя, притихнув, напряженно вслушивалась.

— Молчишь? Ну и молчи. Я-то еще найду, кто меня просить будет, а вот ты со своей козой только и будешь вечерами на гитаре играть. Хоть поцелуй на прощание…

Катя, вспыхнув, напрягла слух.

Степан ответил:

— Пойду, козу сегодня не доил, слышишь, как орет?

— Ну и вали, фиг с тобой! — нервно вскрикнула женщина; ругаясь и пьяно всхлипывая, пошла к машине, которая вскоре выехала со двора.

Катя отняла от груди руки, с улыбкой побежала закрывать ворота.

Девушка вернулась в дом, убрала со стола, перемыла посуду, все время прислушиваясь, ожидая его появления. Наконец он, взяв с гвоздя полотенце, прошел мимо нее.

— Степан, — окликнула она.

Мужчина обернулся.

— Ты еще не спишь? Иди укладывайся, завтра утром отвезу тебя к бабке, она уже вернулась, — и, не прибавив больше ни слова, ушел к реке.

9

Катя долго не могла уснуть, ворочаясь с боку на бок. Что-то тревожило ее, беспокоило. Однако не могла избавиться от неприятного чувства. Мыслями доводила себя до еще большего раздражения, не понимая, на что или на кого сердится. Ей было досадно, душно, даже шум реки нервировал. Она уже три раза переложила подушку. Во дворе гавкнула собака.

— Успокоится Пират или нет? — она обулась и вышла на улицу.

Прохладный воздух немного освежил горячую голову. Она подошла к обрыву, присела на бревно. Подбежал Пират, улегся рядом, деловито начал искать блох в хвосте.

— Ты — плохой охранник, — сказала она собаке. — Должен понимать, кого можно пускать во двор, а кого поганой метлой нужно гнать отсюда. А то ездят всякие толстые морды, а ты, дурак, всем хвостом виляешь. И хозяин твой хорош! Всех привечает, баню для них топит! Они что, родственники, что ли? «Степан налей, Степан сыграй!» Кто они такие? Кто их сюда звал? У них же на лбу написано: мошенники и жулики! Правильно ведь? Чего молчишь? Если каждый день к нему такие вот морды будут приезжать, а он со всеми пить станет, то ничего хорошего из этого не получится! Чего сопишь? Ты только на козу лаять умеешь, да?!

Пират, положив морду на передние лапы, прикрыв глаза, слушал Катю, время от времени вздыхая и почесываясь.

— Вот так и будешь с хозяином жить, ты — блохастый, а он — бородатый. Даже не стал со мной разговаривать, спать отправил, — девушка оглянулась на темные окна.

Она еще немного посидела с собакой, успокоилась. Погода начала портиться. Холодные капли дождя упали ей на плечи. Пират убежал на свое место под террасой. Девушка замерзла и отправилась спать. Она еще раз оглянулась на темный дом и зашла в летник.

А Степан курил уже третью сигарету, слушая в открытое окно спальни, как Катя разговаривает с собакой. Сигареты не успокоили. Во рту было кисло. Степан потушил окурок, налил холодного кваса, с жадностью выпил.

«А ведь Пират точно в дворнягу превращается, всем хвостом машет, — по-хозяйски подумал он. — Завтра на цепь его посажу, пусть посидит с недельку».

Утренний сон самый сладкий. Катя была прекрасна в постели в этот предрассветный час. Степан осторожно повернул ручку, несколько минут с порога любовался спящей девушкой. Она зашевелилась, и он испуганно отступил. Подумав, вышел, аккуратно прикрыв дверь.

— Пусть поспит еще немножко, — сказал он подбежавшему Пирату. — Я пока бабке банки пустые соберу, а то она ругается, что варенье ем, а банки не отдаю. А ты не шуми тут, не буди ее.

Когда Катя вышла во двор, лошадь с телегой уже стояла готовая. Степан укладывал какие-то мешки.

— Выспалась? — спокойно спросил он. — Иди перекуси, ехать уже пора. Мне сегодня на станцию еще поспеть нужно.

Катя посмотрела на мужчину, но ничего не прочитала на его лице.

«Просто непробиваемый», — подумала она и пошла умываться.

Выехав со двора, девушка оглянулась на подворье и негромко спросила:

— Степан, если я иногда к вам в гости буду приезжать, вы же меня не прогоните?

Степан переложил вожжи из руки в руку, глядя на дорогу, равнодушно ответил:

— Это ты сейчас думаешь, что захочешь сюда еще приехать. Погоди, ветры задуют, слякоть начнется, тогда тебя никаким калачом в этот глухой угол не заманишь.

Катя с досадой вздохнула, отвернулась и стала смотреть по сторонам.

«Или совсем он непонимающий, или я ему порядком надоела», — с горечью подумала она.

Дорога бежала ровно. Прибитая ночным дождиком, земля была твердой, не пылила. Воздух был чистым и свежим.

— Ой! — закричала вдруг Катя. — Смотри, Степан! Сколько грибов под сосной! Останови, пожалуйста!

Степан остановил телегу. Девушка спрыгнула, побежала в лес. Целое семейство крепких маслят прилепилось на склоне.

— Можно, я их соберу? — обернулась она к нему.

Он вытащил пакет, протянул ей.

— Собери. Бабке отвезем, к обеду суп наварите или с картошкой пожарите.

Катя, ахая от возбуждения, ползала по склону, собирая грибы. Их было очень много, и девушку охватил азарт. Степан курил, посмеиваясь, наблюдал, как она перебегает от одного грибного места к другому и шумно радуется изобилию. Наконец окликнул ее:

— Эй, грибница! Не заплутай! Всех не соберешь, возвращайся, ехать надо.

Катя, разгоряченная, с грязными руками и коленями, взобралась на телегу. Степан взял у нее из рук пакет, пристроил его сбоку.

— Там так много грибов! — принялась она ему рассказывать, не успокоившись от грибного азарта.

Степан, улыбаясь, подтолкнул под нее соломы, бережно убрал с волос приставший сухой листик. Катя совсем близко увидела его загорелое лицо, прищуренные в улыбке темно-карие глаза под густыми черными бровями, крупный нос и красивые чувственные губы. Она смотрела на него и не могла отвести взгляд.

Степан, нахмурившись, отвернулся, дернул вожжи.

— Но, пошла, — глядя в сторону, обронил. — Больше никаких грибов, никаких остановок, нечего время зря терять.

Оба надолго замолчали.

Лошадка добежала до быстрой речушки. Степан придержал вожжи, и телега, громыхая, стала спускаться к броду. На том берегу стояла легковая машина. Перебравшись, Степан остановил лошадь. Из машины вышла молодая женщина и бросилась к нему.

— Степа, а я к тебе еду! — она схватила его за руку, резко обернулась в сторону Кати.

Мужчина освободил руку, спокойно спросил:

— Чего так всполошилась-то?

— Ой, Степочка, что вчера было! Давай в сторону отойдем, это не для посторонних ушей, — девушка потянула Степана за машину, что-то с горячностью стала рассказывать.

Степан молча слушал. Наконец остановил ее.

— Поезжай домой. Я сам с ними разберусь, сейчас как раз к бабке еду.

— Я с тобой!

— Я же сказал, нечего тебе тут делать.

— Хорошо. Но обещай сразу позвонить и рассказать обо всем!

Степан нетерпеливо отмахнулся:

— Ладно.

— Не забудь, — настаивала девушка, но он уже вернулся к телеге и не слушал ее.

— Что-нибудь случилось? — спросила Катя.

— Ничего, что тебя бы касалось, — грубо ответил мужчина.

— Просто я услышала, что вы говорили про бабку. Я подумала, что это та самая Ильинична, к которой мы сейчас едем, — объяснила она свое любопытство.

Степан с досадой поморщился. Кате стало очень неловко. Она даже покраснела от такой, казалось бы, мелочи, ей стало тяжелее дышать.

Степан кинул на нее взгляд, смутился сам.

— Да нет. Это соседка моей свояченицы… Нога что-то разболелась. К дождю, наверное, — неловко оправдался он. — Будь спокойна, все нормально с бабкой. Скоро уже приедем.

В эту минуту у нее сжалось сердце. Она вспомнила, что забыла лекарства у Степана в летнике. Приступ захлестнул с такой силой, что Катя, охнув, уцепилась руками за край телеги. Боль была пронзительной и глубокой. Она откинулась на солому и закусила губы, чтобы не закричать. Степан обернулся, увидел серое лицо девушки. Она уже ничего не чувствовала, кроме тяжелого обруча, который все сильнее сжимал сердце.

— Ах ты, Боже мой! — выдохнул Степан, — Катя, что?! Сердце?

Девушка с обильно выступившей на лице испариной, потемневшими глазами посмотрела на него и потеряла сознание.

Степан дрожащими руками положил ее удобнее, смочил водой из фляги, расстегнул лифчик и послушал сердце. Дыхание было слабым.

— Ах, девочка моя, — бормотал он, настегивая лошадь. — Потерпи, милая, потерпи, сейчас уже приедем. Ты, главное, дыши, дыши, милая моя!

Телега с грохотом подлетела к дому, стоявшему у самого леса в стороне от деревни. Степан взял Катю на руки, поспешил к нему.

10

— Дае! Дае! (Мама!). Где ты, — звал Степан, поднимаясь по ступеням. Навстречу вышла высокая седая женщина, за ней — худенький черноглазый мальчик лет шести. Ни о чем не спрашивая, она приказала:

— Неси в комнату на диван.

А мальчику велела принести воды из колодца. Степан, уложив девушку, стал рассказывать женщине, что случилось. Мальчик принес в ведерке воды, поставил около дивана и ласково прижался к Степану. Тот обнял его, поцеловал в макушку.

— Все-таки сбежал от тетки, — ласково пожурил его. — Беги, сынок, во двор, привяжи лошадь, я сейчас к тебе выйду.

Мальчик улыбнулся отцу и вышел.

— Это та самая Катя из города? — спросила Ильинична. — Ко мне родственник ее приезжал, историю болезни привозил. Хорошего там мало.

— Дае, — голос Степана дрогнул. — Она, правда, очень тяжелая, или есть надежда?

— Надежда есть всегда, — сурово ответила женщина, обтирая Катю мокрой тряпицей. — Ты мне лучше расскажи, что в дороге случилось, что она это так близко к сердцу приняла? Этот приступ не простой, а сильным и внезапным сердечным переживанием вызванный.

Степан растерянно развел руками.

— Три дня она у тебя в лесу жила, — продолжала расспрашивать бабка. — Чем ты ее эти дни занимал? Или уже успел приголубить девушку? Все выкладывай!

— Ты чего такое несешь? — сердито возразил Степан.

— Ничего я не несу, — одернула его Ильинична. — Я тебя, неугомонного, с рождения знаю. И прадед твой такой же горячий да скорый был, царствие ему небесное. Вот и ты этой дорожкой всю жизнь идешь! Сколько слез из-за тебя Зинаида пролила, царствие ей небесное. А что другие девки вытворяли? Срам один, стыдно бывало селянам в глаза глядеть.

Марина Ильинична бранила Степана, а сама в это время занималась больной, осматривая и прощупывая ее.

— Хватит, дае, — остановил ее Степан. — Не та это девушка, над которой посмеяться можно. И я уже давно не тот. Отбегался уже, забыла, что ли?

Бабка внезапно притянула его к себе.

— Ох, Степушка, кровинка моя. Ступай во двор, Илюшка тебя заждался. Ты уж будь с ним поласковей, подобрее. Ох, сиротки вы мои…

Степан неловко погладил ее руку, поднялся и вышел.

Первое, что увидела Катя, когда открыла глаза, был любопытный детский взгляд. Круглые и черные, как смородина, глаза, не мигая, смотрели на нее.

— Привет, — слабо улыбнулась Катя. — Как тебя зовут?

Малыш молчал и продолжал ее разглядывать. Катя протянула к нему руку.

— Иди ко мне. Ты почему такой серьезный?

Мальчик чуть подумал, стеснительно улыбнулся и подошел к дивану. Катя подвинулась и усадила его к себе поближе.

— Давно я здесь лежу? — спросила она.

Мальчик кивнул.

— А кто еще есть в доме?

Ее маленький приятель улыбнулся и выбежал во двор.

— Ты куда? — окликнула его девушка. Но его шаги уже доносились со двора.

— В комнату вошла Ильинична.

— Проснулась? Вот и хорошо. Голова не болит?

Катя присела на диване.

— Не болит, но какая-то тяжелая.

— Это ничего, скоро пройдет. Я тебе сонной травки в настой бросила, чтобы ты подольше поспала. Сон сейчас для тебя самое первое лекарство.

Катя поправила сарафан, смущенно сказала:

— Вот видите, как я к вам попала… Мне очень неудобно, не успела приехать, а вы уже со мной канителитесь. Этот мальчик такой славный, ваш внук? Только он не захотел со мной разговаривать.

Ильинична прикрыла окно, задернула занавеску.

— Он не говорит, — вполголоса отозвалась она.

— Как! — не удержавшись, воскликнула девушка. — Совсем? Ох, как это плохо, такой чудесный ребенок! Бедненький. Он с рождения немой? Вы меня извините за любопытство, наверное, я сую нос, куда не нужно, — вдруг прибавила она, потому что Ильинична слегка нахмурилась.

— Нет, не с рождения, — вздохнула хозяйка. — С пяти лет. Второй год пошел, как он замолчал.

— А что случилось? — спросила пораженная Катя.

— Авария. На его глазах погибла мать. Было много огня и крови, он испугался и перестал говорить.

Катя ахнула и замолчала.

— Ты сама-то как? Не тяжело сейчас на сердце? — уточнила Ильинична.

Катя прислушалась к себе.

— Нет, нормально. Доставила я вам хлопот.

— Я тебя ждала, — сказала Ильинична. — Может, и к лучшему, что приступ увидала. Лечение правильное сразу можно начать.

— Лечение? — удивилась девушка.

— Не смущайся. Родственник твой приезжал ко мне, предупредил, про больное сердце сказал. Теперь я сама твое сердце послушала. Ничего, девонька, ты молодая, организм крепкий, мы с тобой ему немножко поможем, и заработает сердечко, как часы. С Божьей помощью да водичкой из родника, все излечится, исцелится. Ты, милая, верь. Месяц у меня на озере поживешь, в город здоровая вернешься. Муж, дети у тебя есть?

— Нет, — тихо ответила Катя.

— Значит, и торопиться не к кому. Вот и живи. С Илюшкой по лесу гуляйте, водичку родниковую пей и ни о чем не печалься. Ты такая интересная да ладная, долго жить нужно, замуж выйти, красивых ребятишек нарожать.

Катя, опустив голову, слушала хозяйку.

— А где Степан? — вдруг спросила она. — Он не уехал? — она чуть смутилась. — Я ведь его даже не поблагодарила за гостеприимство. Мне нужно с ним рассчитаться.

— Уехал Степан, — отозвалась Ильинична.

Кате не хотелось показывать своего огорчения, но Ильинична все-таки разглядела его и усмехнулась.

— Рассчитаешься. Завтра к вечеру вернется, тогда и поблагодаришь. А теперь вставай. Соловья баснями не кормят, будем грибной суп со сметаной есть.

11

Встав из-за стола, расторопная Катя огляделась и заявила:

— У вас, Марина Ильинична, в доме нужно убраться и занавески постирать!

Ильинична взглянула на девушку.

— Тебя сюда прислали не занавески стирать. Пойди лучше погуляй.

Катя даже не стала слушать хозяйку, потребовала ведро с тряпками. Ей с самого начала было легко и просто в отношениях с Мариной Ильиничной. Обычно несколько замкнутая и настороженная, здесь она открылась и расслабилась. Весело напевая, нашла в комоде платок и, завязав его, принялась за уборку. Хозяйка, увидев боевой настрой девушки, сдалась.

— Ладно, коли самой охота, приберись, порадуй нас с Илюшей. В бане теплая вода есть, там и постирай, а полоскать на речку неси, Илюшка тебе подсобит.

Мальчик, счастливо улыбаясь, ни на шаг не отходил от гостьи, помогал ей.

Ильинична, проходя по двору, залюбовалась правнуком.

— Давно он так не радовался, — сморщила она в улыбке губы. — Тоскливо, сиротке, без мамки, — бабка, вздохнув, пошла в сарай.

После обеда Ильинична заставила Катю выпить отвар, потом, уложив ее на диван, долго массажировала все тело. Затем предложила сходить прогуляться.

— Побродите с Илюшкой по лесу. Увидишь, сколько там жизни разной. Да вверх голову подними, посмотри, как деревья к небу тянутся.

Катя взяла мальчика за руку.

— Ну, веди меня, проводник лесной, покажи свои заветные тропинки.

Малыш согласно кивнул, освободив руку, вприпрыжку сбегал на кухню, вынес оттуда пару сухарей и засунул в карман штанишек. Поправив на голове кепочку, махнул Кате рукой и зашагал к лесу. Девушка, улыбаясь его важному виду, отправилась следом.

В лесу ей на миг показалась, что она попала в сказку. Красно-желтая лесная тишина была теплой и звенящей. Катя увидела, как с дуба, шурша, упал лист. Он, медленно кружась, попал в красивое кружево паутины и долго еще раскачивался в ней. Все здесь дышало покоем и негой. Словно лес отдыхал после буйного и веселого лета. Блаженство и истома окружали ее со всех сторон. Илюша тоже притих. Он уже не скакал на одной ножке, а тихо, с серьезным видом шел по тропинке, уводя ее все дальше в глубь тайги.

Открытые сосняки сменились темным ельником. Ничто не нарушало тишины. Только сухая хвоя скрипела под ногами, и это был единственный звук. Огромные мухоморы внезапно большим, красным пятном выросли перед глазами. Девушка ахнула. Она никогда бы не поверила, что грибы могут быть таких размеров. Разве, что в сказочном кино. Она с изумлением смотрела по сторонам, все здесь для нее было чудом.

Мальчик подошел к огромной ели, постучал палкой по стволу, немного подождав, постучал снова. Легкий шорох, и Катя увидела, как на нижнюю ветку спустилась белочка. Круглыми глазками, совсем не пугливо, смотрела на девушку, которая застыла с открытым ртом.

Илюша широко улыбнулся, достал сухарь, отломил кусочек и, положив на ладошку, вытянул руку к ветке. Зверек быстро и ловко перепрыгнул к мальчику на ладонь, схватил сухарь, перебрался на плечо и принялся с удовольствием его грызть, поддерживая передними лапками.

Белочка запихнула в рот весь кусочек и быстро перескочила на дерево. Илюша отломил еще часть, подал Кате. Девушка, не спуская со зверька глаз, вытянула ладонь. Белочка быстро спустилась, схватила сухарь и опять убежала на елку. Мальчик оставил сухарь на пеньке и поманил за собой. Она пошла, оглядываясь на белочку, которая уже сидела на пеньке с сухарем в лапках.

— Вот это да! — сказала Катя. — Она у тебя совсем ручная!

Мальчик согласно кивнул и раздвинул руками тяжелые лапы ели. Девушка в который раз вскрикнула от неожиданности и изумления; они оказались на невысоком обрыве, а внизу, прямо под ногами, переливалось голубым аквамарином в лучах спускающегося солнца лесное озеро. Ближе к берегу, медленно и лениво, раскачивались в воде желтые кувшинки, добавляя к свежести воздуха цветочный аромат. Катя, в изумлении широко раскрыв глаза, разглядывала эту картинку, вдыхала бальзам леса.

— Илюшка! Я в жизни ничего красивее не видела, — сообщила она мальчику.

Тот с пониманием кивнул и стал спускаться к воде.

Домой они вернулись уже в сумерках. Катя несла в руках букет лесных цветов, а рот мальчика был красным от ягод. Оба были довольными и уставшими. Ильинична возилась в огороде, а во дворе стояла знакомая лошадка Ласточка. Внутри у Кати все радостно встрепенулось. «Степан приехал!» Илюша тоже увидел лошадь, размахивая руками, побежал искать отца.

— Долго гуляете, — вышла с огорода бабка с большой миской помидоров. Степан голодный приехал, но без вас не стал за стол садиться. А ты чего сияешь, как солнышко? Понравилось в лесу?

— Очень! — счастливо ответила девушка. — Илюша мне ручную белку показал.

Марина Ильинична рассказала, как два года назад Степан принес из леса раненого бельчонка, и они с Илюшей его выходили.

— Зиму он у нас прожил, — поведала женщина. — А к лету в лес его отнесли. Раньше-то он часто прибегал во двор. Я ему семечки на завалинке оставляла. А теперь уж не выходит из леса, большой стал, своей жизнью зажил, — она вздохнула. — Каждому своя пора приходит начинать жизнь и заканчивать ее…

Она поправила платок и приказала:

— Ступай в дом. На стол уже накрывать пора, нечего мужиков голодными держать, и сама, небось, наголодалась после леса. А цветы в кувшин поставь, он на комоде сверху.

12

Катя хлопотала в доме. Через открытое окно слышала голоса Ильиничны и Степана, топот Илюши. Ей очень хотелось выглянуть в окошко, но она сдерживала себя и все чаще поглядывала на дверь.

— Батюшки! — говорила за окном Ильинична. — Тебя и не узнать! Теперь хоть на человека опять стал похож. Давно пора было убрать эту бородищу, а то всех зверей в лесу распугал своим видом лохматым. Так ты, значит, на станцию ездил. Сказал бы, я тебя хотела попросить сахару привезти, в нашем сельпо закончился, только в понедельник подвезут. Ну, ладно, не беда, с вареньем чай попьем.

— Завтра завезу, — отвечал Степан. — А к чаю в сумке возьми конфеты и все остальное.

— Да зачем, Степушка, тратишься, у нас ведь своих запасов пока, слава Богу, хватает.

— Знаю, что хватает, а эти тоже не помешают, сама говорила, Илюшка, худой стал.

— Спасибо, кормилец. Пойдем, Катя уж ждет, поди, давно. Да сына зови ужинать.

Девушка поправила волосы, заплетенные в косу, села на стул. Быстро встала и отошла к печке. Прислонила к ней руки, не сводя с двери глаз. Послышались тяжелые шаги Степана. Склонясь в дверном проеме, он вошел в комнату.

— Ой! — сказала Катя и прикрыла рот рукой. Она не узнала его. На нее смотрел еще молодой, очень красивый мужчина с короткой стрижкой и выбритыми щеками.

Степан смутился от ее изумленного взгляда, негромко кашлянул.

— Не узнала, видать, — грубовато произнес он.

Катя не нашлась, что ответить. Вбежал Илюшка и спас их обоих, потянув отца за стол и что-то энергично объясняя ему руками. Вошла бабка, принесла холодную сметану. Все были голодными и с аппетитом принялись есть. Девушка бросала быстрые взгляды на Степана. Но тот, как обычно, был ровным и спокойным, неторопливо ел и отвечал на бабкины вопросы.

— А ты чего, Степа, ноне заехал? — спросила Ильинична. — Я думала, ты у себя на кордоне, только к завтрему ждала.

Степан отпил кваса, обтер ладонью рот.

— Участковый Пугачев позвонил. Вы там с Илюшкой целую революцию устроили, и Раиса заявление в полицию написала. Ездил разбираться.

Бабка сердито отложила ложку.

— Вот язва! Тэ скарин ман дэ вэл! (Чтобы ее Бог покарал). Пусть она хоть пять заявлений пишет, а я мальчонку не отдам! Вот и весь мой сказ! Стара я, значит, им всем стала! Ребенка мне уже доверять нельзя! А они, молодые, значит, будут о нем заботиться? Знаю я, как они позаботятся! Не отдам!

— Успокойся, дае (мама), — сдержанно произнес Степан. — Никто у нас Илюшку не отнимет. Я тоже живой. В интернат оформил его, в октябре туда свезу. Станет там учиться, а на выходные забирать домой его буду. А теперь давайте спокойно поедим.

Ильинична, не в силах успокоиться, дрожащей рукой взяла ложку, но уронила ее на пол.

Катя принесла ей другую, ласково погладила по плечу и сказала:

— Кто первым съест суп, тот настоящий супергерой!

Мальчик энергично заработал ложкой, остальные тоже продолжали ужинать.

Степан курил на приступке. Илюша неподалеку бросал камушки, стараясь сбить поставленную баклажку. Играя, он поглядывал на отца.

Катя вышла к ним во двор.

— Я вас даже не поблагодарила. Мне у вас очень понравилось. Возьмите, — она положила около него деньги. — Вы меня извините, что так нехорошо в тот вечер вышло. Иногда я действительно сначала скажу, а потом подумаю.

Степан молчал, наблюдая за сыном. Катя собралась уже уйти, но он, взяв ее за кисть, усадил рядом с собою, вложил деньги обратно ей в руки.

— С гостей плату не берут, — объяснил он. — Сам ведь тебя позвал. Это я тебе должен. Ты меня кормила, дом убирала. Деньги тебе, наверное, глупо предлагать, — он слегка замешкался, глядя чуть в сторону, сказал: — У нас в десяти километрах санаторий построили. Там завтра приезжая цыганская труппа выступать будет. Говорят, интересно, — он опять помолчал. — Я два билета купил, ты поедешь?

Девушка, ни секунды не раздумывая, быстро ответила:

— Я обязательно с вами поеду. Вы не представляете, до чего люблю театр! А цыганский вообще никогда еще не видела. Вы мне настоящий сюрприз приготовили!

Степан незаметно выдохнул и попросил:

— Говори мне ты, пока окончательно выкать не привыкла.

Катя встретилась с его взглядом, но ничего, кроме влажной темноты, зовущей и пугающей, словно омут, не увидела. А Степан в ее зеленых, с удивительным разрезом, глазах, прочитал все. Он отвел взгляд, поднялся.

— Завтра после обеда заеду, ты приготовься. Прощай пока, — и, не прибавив ни слова, пошел к навесу, по дороге приобнял сына и через минуту выехал со двора.

Мальчик, сразу поскучнев, подошел к девушке, присел около ее ног.

— Бабуля отдыхает? — спросила она его.

Он кивнул.

— Илюшка, у вас есть альбом с фотографиями?

Мальчик поднял к ней лицо, кивнул.

— А ты знаешь, где он лежит?

Мальчик кивнул снова.

— Тогда неси его, будем с тобой фотографии смотреть!

Глаза его загорелись, он вскочил на ноги.

— Осторожно только, бабулю не разбуди, — попросила Катя.

13

Через минуту они рядышком сидели на диване с альбомом на коленях. Катя осторожно открыла заглавный лист. С небольшой черно-белой фотографии на нее пронзительно смотрел молодой кудрявый цыган. В руках он держал гитару. Взглянув на мальчика, обнаружила поразительное сходство. Девушка тихо присвистнула. Она листала альбом, а с фотографий улыбались цыгане. Наконец она нашла то, что искала. Сразу узнала Ильиничну: очень молодая и красивая, с распущенными волосами и в пестром сарафане она, счастливо улыбаясь, стояла, обняв мальчика лет восьми. Он был кудрявым и тоже улыбался. Илюша с интересом глядел в альбом, ладошкой гладил фотографии.

— Как интересно, — сказала Катя. — Значит, Илья Степанович, дед твой был цыганом, отец тоже цыган. А вот бабушка не цыганка, хотя очень на нее похожа. И ты, получается, маленький цыганенок!

Мальчик широко улыбнулся.

— Только какой из тебя цыган? — решила подразнить друга Катя. — Цыгане, они, знаешь, ого-го! И на гитаре играют, и плясать по-цыгански умеют!

Мальчик насупил брови, задумался. Потом решительно встал и дернул ее за рукав, предлагая идти за ним. Они спустились во двор. Он снял сандалики, отошел от приступок, провел рукой по волосам и вдруг начал прыгать, размахивать руками, прищелкивая языком. Он с таким серьезным и уморительным видом отплясывал, что девушка сначала прихлопывала в такт и напевала что-то, подбадривая его, а потом не вытерпела и вышла к нему в круг, принялась кружиться и танцевать.

Ильинична появилась на пороге, когда они, раскрасневшиеся и довольные, подняли почти всю пыль во дворе, не жалея своих пяток. Катя, заметив хозяйку, смущенно остановилась. Мальчик, как козленок, подскочил к бабушке и еще немножко потопал перед ней. Она ласково погладила его по голове, сказала:

— Ну, плясун, наплясался, теперь беги, курей запри. А ты, красавица, тоже ступай, лекарство пора принимать. Сегодня пораньше ложись, чтобы завтра утречком отдохнувшая была, в пещеру пойдем.

— Зачем мне лекарство, я себя прекрасно чувствую.

— Еще прекраснее будешь чувствовать.

— А в какую мы пещеру пойдем?

— В волшебную. Завтра все узнаешь, а сейчас пей отвар и ложись спать.

14

Девушка сидела в теплой воде маленького озера посреди подземной пещеры, запрятанной в лесной глуши.

Сверху, из лесного источника, просачивалась вода, растекалась по причудливым неровностям каменного свода и, собираясь в желобок прямо над головой Кати, шумным водопадом падала за спиной и пушистой пеной окружала ее со всех сторон. Позже Марина Ильинична объяснила, что два источника, холодный и горячий, соединялись в этой природной запруде и снова исчезали под камнями, уходили вглубь земли.

«Два часа шли через какие-то дебри, теперь сижу в этой луже, — недовольно думала девушка», — она уже собиралась выходить из воды, но женщина остановила ее.

— Сиди! Не напрягайся. Смотри на воду, она слышит и видит тебя.

Катя с удивлением заметила, что ее хозяйка, такая обычная, хотя и несколько суровая у себя в доме, здесь, на источнике, совершенно изменилась. Она сняла платок, пристально вглядывалась в падающую воду, что-то тихо приговаривала. Девушка смотрела и не узнавала Марину Ильиничну. Она видела, как капли воды на черных косах женщины сверкали, словно бриллианты в отсветах утреннего солнца, скупо проникающих в пещеру. Вода успокаивала. Катя медленно гладила свои плечи, грудь. Мысли, как каскад брызг водопада, рассыпались на миллион атомов и растворились в водоеме. Тело сделалось легким и воздушным. Цыганка, не моргая, смотрела на Катю через поток водопада. В голове девушки зазвучало:

— Я вода, чистая и сильная. Я вода, вода, вода…

Стены пещеры медленно стали смещаться, все вокруг плавно закружилось. Было радостно и томно. Сиреневые волны поднимали ее высоко вверх и плавно опускали, наполняя чистотой и гармонией.

Наконец женщина отвела от нее взгляд, снова умылась, повязала платок. Катя вышла из транса. Все стало прежним.

— Вытрись насухо, — Ильинична протянула жесткое полотенце.

Домой Катя вернулась очень уставшей, послушно выпила приготовленный отвар, прилегла на диван и мгновенно заснула.

Она проснулась, словно кто-то разбудил ее. Открыла глаза, но никого не было рядом. Почувствовала необычайную легкость во всем теле. Минуту она полежала, вспоминая сегодняшнее утро.

«Как это все было странно и необычно», — подумала она, но, услышав голоса за окнами, быстро отвлеклась и больше к этому не возвращалась.

Очень хотелось есть. Она вышла во двор. Ильинична несла в ведре молоко.

— Проснулась? Молока хочешь?

— Хочу, — обрадовалась Катя.

— Идем в дом, я тоже с тобой выпью за компанию.

Бабка нарезала хлеб, и они с аппетитом принялись за еду.

Скрипнула дверь, и появился сонный Илюша. Он подошел к бабушке, прижался щекой к ее боку.

— Ты, воробей, тоже поднялся, — ласково обняла она его, — садись, молочка налью тебе.

Мальчик медленно выпил молоко. Его сонный вид был таким по-детски милым, что обе, бабушка и Катя, невольно засмотрелись.

— Да он еще спит, — улыбаясь, заметила девушка.

Она подняла его, еще теплого и пахнущего молоком, и понесла обратно в кровать. Мальчик сквозь дрему улыбнулся ей и заснул прямо на руках.

А Катя, прежде чем опустить его на подушку, понюхала спутанные кудри, чуть коснулась губами щеки.

15

Ильинична с Катей перебирали грибы под навесом. Девушка улыбнулась, вспомнив сонного мальчика.

— Марина Ильинична, а вы Илюшу врачам показывали?

Хозяйка молча продолжала заниматься грибами.

— Извините, может, не хотите об этом говорить. Просто я его очень полюбила, и подумала, что он ведь еще маленький, ему можно помочь.

Цыганка окинула Катю взглядом.

— Вижу, девка, что ты ласковая к нему. И он к тебе, сиротка, тянется, — она горестно вздохнула. — Когда они с матерью в аварию попали, Зинаида погибла, а Илюшка замолчал, возила я его в городскую больницу. Там направление ему выписали в Хабаровский госпиталь, но без всяких гарантий. Тут Степан запил, не мог простить себе этой аварии. Я и слегла, не осилило всего старое сердце. А когда оклемалась маленько, так другие заботы закружили. Так время и пролетело. Выходит, бывает так, что дети отвечают за грехи своих родителей…

Катя видела, что Ильиничне хочется поделиться своими переживаниями, и она попросила:

— Расскажите мне, Марина Ильинична, про вашу семью.

Ильинична словно ждала этого, посмотрела вдаль, вздохнула и стала рассказывать.

— Отец мой — цыганский барон. Табор наш был не очень большой, но дружный. Почти все в нем друг другу родней либо сватами доводились. Свадьбы все старались в своем таборе играть. Кочевали мы по степям Молдавии, ходили по берегам Черноморья. Вольно было нам. Я в семье третья родилась после двух сестер, затем был брат Миро. Сестры скоро замуж повыходили за своих из табора. Я к шестнадцати годам тоже невестой считалась. Однажды летом мы стояли под Одессой, приехал к отцу богатый цыган из оседлых. Долго они разговаривали. Отец меня позвал. Посмотрел на меня гость, заулыбался, видно было, что понравилась я ему. Когда уехали они, Миро рассказал, что меня за сына этого цыгана сосватали. Я видела этого сына в Одессе на Привозе. Яркий он да пустой. На словах хвастливый, а на деле трусоватый. Но отцу перечить не принято у нас. И стала я невестой. К осени свадьбу готовили. Жених ко мне всего один раз приезжал. Открыто мне сказал, что хоть я и дочь барона, да его род богаче нашего будет, и что сватаньем этим он меня осчастливливает, и чтобы с этой мыслью я к свадьбе готовилась. А я молоденькая еще была, в тонкостях не сильно разбиралась, но гордости набраться уже успела. Поэтому не рада была такие слова от него слышать, но промолчала тогда. Через несколько дней пошли мы с сестрами да подружками на Молдаванку работать. Миро мой шустрый был. Хоть и малой, а карманы уже легко чистить умел. Подружки зазывали погадать, а я все больше по сторонам смотрела.

Тут шум услышала. Здоровый бугай моего братишку держал, на краже поймал. Миро вьюном вьется, вырваться хочет, а тот верзила руки ему заламывает и к земле пригибает. Вижу, больно братишке. Подружки говорят, не встревай, сама пропадешь. Только я подлетела и по-цыгански кричать стала, брата из рук торговца вырывать. Все вокруг шумят, возмущаются. Вдруг подходит молодой военный в погонах и громко обращается к толпе: «Граждане, расходитесь, я сам доставлю нарушителя в отделение». И берет Миро за одну руку, а меня, я не перестаю кидаться и освобождать брата, за другую. Крепко берет, понимаю, что не вырваться уже. Тут свисток со стороны слышится, торговец с подозрением смотрит на военного. Тогда тот и поступил по-военному, быстро и оперативно, тихо нам говорит: — «Ну, ребята, теперь бежим!» И мы, сломя головы, давай убегать с базара подальше. Слышим, погони вроде нет, отдышались под деревом. Я хватаю брата, хочу дальше бежать. Только он отпихнул мою руку, говорит военному:

— Выручил ты нас. Я сразу сообразил, что никуда ты нас не поведешь, Маринка, дура, панику подняла, а я понял, что ты за нас! Будь мне другом! — и руку ему протягивает.

Я брови нахмурила, говорю ему по-цыгански:

— Сам дурак! Не доверяй чужому, бежим в табор!

А парень улыбается и на нас глядит по-доброму. Братишка спрашивает:

— Ты почему нам помогать стал?

— Друг у меня на войне был, Яша, цыган. От смерти меня спас. А до победы не дожил… Много про свою цыганскую жизнь рассказывал. Братом мне стал. Я, когда увидел вас, подумал, а может, он из вашего табора, вот и вступился.

Потом на меня взглянул и, улыбаясь, пошутил:

— А еще глаза твои огнем горели, пожар ведь мог начаться, пришлось бы тогда еще и пожарников вызывать. Никогда таких глаз не видел!

— Но, но! — оборвала я его. — Ты мне здесь песни не пой! Знаю я вас, щелкоперов! — и грозно брови нахмурила.

А он так весело рассмеялся, и братишка следом за ним хохотать начал. Да от радости, что свободным остался, по земле кататься принялся. Что с него взять, пацаненок еще. Да только я тогда стояла, а щеки огнем пылали.

— Ладно, ребята, — говорит военный. — Я еще месяц здесь буду. Вон там моя часть расположена, — и указывает в сторону Мойки, там военные городки в ту пору находились. — Приходите в гости! На проходной майора Громова спросите, меня вызовут. Только вечером заходите, после службы, я вас настоящей халвой угощу!

Распрощались мы и разошлись. Миро радостно мне говорит:

— Я, Маринка, завтра, к нему в гости обязательно пойду! Теперь у меня друг — майор! А ты, Маринка, все равно дура!

Я его пихнула и промолчала, а сама слова про глаза вспоминаю. А ночью сон видела такой, что до сих пор помню. Утром мы с подружкой опять на базар отправились. Только я от нее потихоньку оторвалась и со всех ног на полигон побежала, где военные учения проходили. Там за будкой деревянной притаилась и высматриваю, хочу того военного увидеть. Наверное, час просидела, тут меня солдат схватил.

— Ты что тут делаешь?

Я не отвечаю. Тогда он меня в караулку доставил. Минут через пятнадцать майор мой зашел. Посмотрел на меня, солдата отпустил, сел на лавку и долго молчал. Потом достал ключ, говорит, там-то я живу, иди, а я через час дела закончу и приду.

Я, как в тумане, пришла в его комнату. Помню, на улице на меня все с удивлением смотрели. А я внутри вся сомлела, но голову гордо кверху поднятой держала. Только когда дверь открывала, руки немножко тряслись. Пришел мой Андрюша, пирожков столовских принес и ситро две бутылки. Я на диване, как окаменевшая, сидела. Он умылся, что-то на стол еще поставил, говорит мне:

— Ну, идем, черноглазая, война войной, а обед по расписанию. Ты, пока в засаде сидела, должно быть, сильно проголодалась. Ешь, милая, тогда быстрей вырастешь!

Я села к столу и говорю ему.

— Ты со мной не разговаривай, как с ребенком, я уже взрослая, присмотрись!

Он так странно на меня посмотрел, этот взгляд вот тут до сих пор остался, — Марина Ильинична приложила руку к сердцу.

Спрашивает он меня:

— А если взрослая, зачем за будкой два часа сидела?

Я молчу.

— Вот что, Маринка, давай подкрепимся, я тебя провожу до моста и больше мы не будем глупостей делать, договорились?

Сам улыбается вроде, а глаза серьезные и вопрошающие.

— Сам свои пирожки ешь! — вспылила я. — На войне был, а сейчас боишься!

— Боюсь, — отвечает. — Даже не представляешь, как боюсь.

Я поднялась. Он с тревогой спрашивает:

— Убежала, а теперь как вернешься?

— Вернусь! — уверенно отвечаю. — Завтра в летнем клубе хорошее кино крутить будут. Приходи.

В табор я тогда с подружкой вернулась, она еще по базару ходила.

В кино мы с Андреем не пошли, на лодке катались. Он мне про себя рассказывал. Как воевал, как в Одессе оказался. И что скоро домой, на Дальний Восток, уезжает. Мне его слова грустно было слушать, и потекли у меня слезы из глаз. Тогда он говорит:

— Маринка! Я ведь уже старый для тебя. И жизнь твоя на мою не похожа. Я тебя очень долго помнить буду, моя красавица, только ничего у нас с тобою не получится!

Смолчала я, а на другой вечер опять к нему убежала. Весь месяц мы с ним где-нибудь встречались. Я уже не могла свою жизнь без него представить, без наших разговоров, его улыбки.

И вот настал день его отъезда. Встретились мы днем у моря. Он весь поникший сидит, смурной, тяжело ему со мной расставаться. А я тогда уже все для себя решила, да молчу, слишком важный шаг в жизни своей, да и его тоже, совершала. Тогда сама еще до конца не понимала, что всю свою прежнюю жизнь перечеркиваю одним махом! Но разве об этом думалось! Одно только на душе и на сердце девичьем было — с милым рядом всегда быть!

Вернулась в табор, собрала свое золотишко да фотокарточки семейные кое-какие захватила. Как была в одном наряде, так и ушла из дома! Андрей, когда на вокзал пришел, я его уже там дожидалась!

— Как сейчас помню его растерянное да радостное лицо, — Ильинична улыбнулась, глаза ее затуманились. — Уехали мы с ним с южного черного моря в далекий Хабаровск.

16

Всю дорогу разговаривали, а наговориться не могли. В Москве пересадка у нас была. Там купил мне Андрюша платье голубое в горошек и говорит:

— Вот, Марина, носи теперь это платье, привыкай к нему.

Всю ночь до самого утра на верхней полке тихо проплакала я и окончательно распрощалась со своей цыганской жизнью.

А уж как одела то платье да косы свои прибрала, так пассажиры даже с соседнего вагона приходили на меня посмотреть, подивиться, как я преобразилась. Андрюша тоже наглядеться не мог на меня! Только наряд свой жалела я, словно кого родного предавала.

— Выбросили наряд? — шепотом спросила Катя.

Женщина улыбнулась, хитро подняла бровь, и Катя отчетливо увидела перед собой красавицу цыганку. Ильинична наклонилась к ней и тоже тихо ответила:

— Со мной он. Когда тоска на сердце ляжет, достану его из сундука, погляжу на него, рукой поглажу, тоска и отходит. Да это нечасто бывает. Я уже забывать стала цыганскую жизнь. Я там одну жизнь прожила, а здесь таких жизней уже четыре прошло, — она тихо вздохнула. — Вот речка наша, Быстринка, бежит, ни на миг не останавливается, так и жизнь не остановишь, лучше уж вперед смотреть, а против течения зачем оглядываться, там уже новые воды.

Обе притихли. Девушка думала о старой цыганке, о себе, о завтрашнем дне, а Марина Ильинична все-таки на минуту оглянулась.

— Что с вами было дальше? — вернулась к рассказу хозяйки Катя.

— Добрались наконец мы до Хабаровска. Андрей привез меня в часть и пошел к командиру. Хороший он был, выделил нам комнату в бараке, а через месяц мы расписались. Дружно с мужем жили, счастливо. Только характер у меня порой горячий да взбалмошный бывал. Придет он со службы, усталый, голодный, а я уже в праздничном платье у дверей его дожидаюсь, в кино веду, уж очень я в кино любила ходить. Андрюша мой только улыбнется терпеливо да со мной идет. Я в зале кино смотрю, а он на стуле дремлет. Домой вернемся, он спать укладывается, завтра на службу рано подниматься, а я вдруг вспомню, что еще не кормила его, давай по комнате бегать, на стол собирать. И вот он, совсем сонный, сидит, ест, а я на него любуюсь, потом тормошить начну или песни петь.

Через год на границе неспокойно стало, его часть перебросили на юг, к Китаю. А я уже на сносях ходила. Муж меня в срочном порядке к матери, сюда вот, отправил, ночку со мной переночевал и в часть отбыл. Больше мы его не видели…

Она смотрела на лес за рекой, в который раз проживая последнее утро с мужем.

— Весь батальон его погиб. Спустя месяц нам об этом сообщили, в секрете все находилось. Далеко от дома Андрюшеньку схоронили, два раза только мы со свекровью туда ездили, навещали его…

И остались мы с ней одни. Она вдова, Андрей один только и был у нее. Молчаливая женщина, суровая, но меня за дочь с первого дня считала.

В июне я Мишеньку родила, стало нас трое. Свекровь моя, царствие ей небесное, здесь, в лесничестве, целительницей была. Со всего района к ней за помощью приезжали. Она все травы знала, много болезней лечить могла. Когда сыночку моему три месяца было, повезла она нас в церковь на станции, там батюшка и сына моего, и меня окрестил, и стала я, раба божия, крещеной.

Когда Мишутке годик исполнился, повела она меня в лес, стала все показывать да рассказывать. До этого я с ребенком дома сидела. А однажды она мне и говорит:

— Ты, Марина, молодая, красивая, тебе нужно свою жизнь устраивать. У меня деньги есть, поезжай в город, найди там работу, подходящий человек встретится, выходи замуж, а Мишеньку оставь у меня, я его сберегу.

Поехала я в город, пол года там пожила. Только сердце в лесу оставалось. И женихи негодными мне казались, и работа — скучной, неинтересной, а город — душным и тесным. Через шесть месяцев возвратилась я в лес и больше уже никуда не рвалась. Лет десять-двенадцать прошло, цыганка к нам приехала с ребенком, что-то у него болело. Я ее узнала, из соседнего табора она была, а тогда в наших краях кочевали. Рассказала мне про родных. Жениха через полгода после моего бегства арестовали за сбыт наркотиков, крупную партию у него в доме обнаружили. Семья моя в Ростове осела, свою цыганскую труппу организовали. У нас ведь в роду все музыкальными были: и пели, и на инструментах хорошо играли. Миро, брат мой, руководил. Про меня отец запретил разговаривать, проклял меня и всех женщин в моем роду до третьего колена…

Слушала я ее, да только словно не про меня она рассказывала, а про ту, другую цыганку из табора. А у меня уж совсем другая жизнь была, сама я другой стала. Тогда уже людей лечила. Миша на станции в школе учился, свекровь болеть начала, всю науку мне передала. Ничего другого в жизни уже не нужно было. Словно и родилась я только для того, чтобы в этом лесу, в этом доме жить да людей лечить. Так и жили. Миша вырос, женился. Свекровь успела Степана увидеть да благословить. Мишина жена умерла, страдалица, при родах, царствие ей небесное, а Миша ее только на два года пережил…

Ильинична посмотрела в сторону.

— Может, судьба, а может, проклятье барона сбывается… Вот и у Степы жена в аварию попала… Сама погибла, а Илюшу Бог схоронил, — женщина не выдержала, утерла фартуком глаза.

Притихшая Катя, прислонясь к стене, слушала горестную историю хозяйки.

Ильинична посмотрела на нее:

— Я ведь уже старая. Илюшу мне сильно жалко, несмышленыш он еще. Мне бы годков семь-восемь пожить, увидеть, как он покрепче ногами на земле стоять будет…

— Поживете, — успокоила ее Катя, — воздух у вас здесь такой чистый и живительный, что до ста лет только и жить.

Ильинична, вздохнув, продолжила:

— А десять лет назад в городе я была и цыганку с поезда встретила. Сама к ней подошла, словно почувствовала. Сообщила она, что отец мой умер и перед смертью простил меня, за ним и мама вскоре последовала. Я в церковь зашла, поминальные свечки поставила, попрощалась с родителями и домой вернулась. Вот так теперь втроем и живем, хлеб жуем.

— А что у Степана с ногой? — осторожно спросила Катя.

— Злые люди дробью пробили. В лесу он был. Целили в голову, да Бог сберег. Первый выстрел промазали, он успел схорониться, но ногу всю раздробили.

— Браконьеры стреляли?

Ильинична разгладила фартук, с досадой махнула рукой.

— И браконьеры сколько раз пытались его жизни лишить. Да он счастливый. А в тот раз не браконьеры, — она горестно вздохнула. — Я себя виню… Степан красивым был парнем, девки вокруг него все время крутились. Вырос, лесником работал, потом в армию забрали. Вернулся, буду, говорит, учиться. Выучился в техникуме лесохозяйственном. Сперва помощником лесничего был, скоро лесничим поставили. Лес он хорошо знал, да только характер озорной мешал ему жить спокойно. Молодой да шальной был, девок да баб любил, а они его еще больше. И вот приезжает ко мне девушка, Зинаида, с животом и плачет. Родители, говорит, из дома выгнали, а обрюхатил меня ваш Степан. Тогда я уж не стерпела, взяла ее да к нему поехали. А у него там зазноба, Неля из ресторана. Завела я эту Зину и говорю: — Ну, вот, Степан, провожай гостей, а свою будущую жену с ребенком в дом заводи. В субботу свадьбу сыграем, откладывать не станем!

Так и поженила Степу. Он, на удивление, быстро согласился, не стал упираться. Может, нагулялся, а может, подлецом не хотел быть. Сыграли свадьбу. Илюша родился. А только Степан улыбаться перестал. Раньше часто песни пел да смеялся, а как женился, все время смурной ходил. Зинаида на него надышаться не могла, а он больше времени в лесу проводил, чем у себя дома. Не любил ее совсем, терпел только. И к сынишке особенно не стремился, равнодушным был. Погуливать от нее начал. Вот один обиженный муж и захотел поквитаться. Убить не убил, а покалечил. Участковый наш приезжал, все допрашивал, кого он подозревает, а Степка отшучивался, не выдал. Дело не завели. Они ведь с нашим участковым, Сережкой Пугачевым, еще со школы дружат, тот и не стал настаивать, коли потерпевший не захотел заявление писать. А как Зина в аварии погибла, так он запил, себя в этом несчастии винил, что не он их из города вез. Его за пьянку понизили, егерем поставили. Тут Раиса, сестра Зинаиды, приехала с каким-то чиновником и забрала у нас Илюшку к себе на станцию. Он два раза убегал, да полиция его возвращала. Я уж думала — все, кончились мои земные радости! Такая черная полоса. А полгода назад, весной, приезжает ко мне Степан с Пугачевым, трезвый и серьезный, с бумагами какими-то, чтобы Илюшу, значит, у Раисы отсудить. Пугачев говорит, не волнуйся, бабка, наше дело правое, враг будет разбит! А Степа объявил мне, что пить он больше не станет. Тут уж, конечно, сердце мое на место возвратилось. А две недели назад я услышала, что Раиса собирается Илюшку отправить в школу для глухонемых за триста километров от города. Тогда я не утерпела, поехала к ней, поругала маленько и забрала малого к себе. А остальное ты знаешь.

Катя не задумываясь, заявила:

— Вы все правильно сделали, Марина Ильинична! Нельзя Илюше в ту школу! Он еще разговаривать будет! Я столько знаю таких случаев, нам в училище про них рассказывали. И наш Илюша обязательно заговорит! Я его в город отвезу, у меня сестра с мужем — оба врачи, они ему обязательно помогут, я в этом уверена!

Бабка с благодарностью посмотрела на решительную Катю.

— Ты сюда приехала, чтобы я тебя лечила, а спасаешь сама. Ох, а где Илюшка? Времени уже сколько? Иди лекарство свое принимай, да покликай его на дворе.

Девушка вышла, а Ильинична долго била поклоны перед иконой.

17

Катя, не откладывая дело в долгий ящик, позвонила домой и рассказала про болезнь мальчика. Наташа подтвердила, что такую немоту лечат, шансы у Илюши есть. Сестры поговорили еще немного, и Катя, посмотрев на часы, принялась гладить любимое вишневое платье, потом подумала и накрасила ресницы, открыла флакон с духами, опустив глаза, чуть тревожно улыбнулась.

Ильинична тоже была в волнении, переживая за близких. Вечерело. Прохладный ветерок с реки кружил во дворе зябкие, горьковатые запахи осени. Хозяйка собрала ужин, достала из погреба бутылочку домашней наливки, обтерла ее фартуком и аккуратно выставила на середину стола. Илюша, набегавшись, ел быстро. Катя рассеяно жевала хлеб, думая о своем. Ильинична разлила вино по рюмкам. Женщины улыбнулись друг другу и выпили за здоровье.

Скоро подъехал Степан. Радостные лица бабушки и Кати, веселый Илюша порадовали его. Наскоро перекусив, он усадил девушку в телегу, помахав рукой мальчику, они покатили по лесной дороге к санаторию.

На летней площадке было уже много людей, когда они подошли. На сцене музыканты устанавливали аппаратуру. Зрители в ожидании концерта громко разговаривали. Катю радовало все в этот вечер: как Степан смотрел на нее, как другие обращали на них внимание, даже фруктовое мороженое, которое он купил для нее, казалось особенно вкусным.

Они уже усаживались на свои места, когда к ним подошел невысокий, коренастый полицейский. Поздоровавшись, он бросил откровенно восхищенный взгляд на Катю и обратился к Степану:

— Я сегодня был у тебя, да не застал. Такое дело, понимаешь. Давай отойдем на минуту.

Девушка с тревогой посмотрела на Степана. Он взял ее за руку.

— Говори, — сказал другу.

Пугачев подсел к ним и вполголоса рассказал, что утром из колонии строгого режима соседнего района сбежало трое рецидивистов. Пробираются они лесом. Уже задействованы солдаты из военных частей и полицейские бригады для поимки уголовников.

— Если они к станции, железной дороге идут, то прямо через твой кордон путь держат. Я отправлю пару ребят на всякий случай. Пусть эти дни у тебя посидят.

Степан внимательно слушал. На последние слова возразил:

— Люди, Серега, тебе самому сейчас нужны. Они могут любой дорогой добираться, даже через этот санаторий. Панику создавать не нужно, а администрацию предупредить необходимо.

— Оповестили уже, — отозвался Пугачев. — Степа, смотри, поосторожнее там у себя, телефон заряженным держи. Бабка как твоя?

— Живая.

— Завтра к ней заскочу. Квас у нее замечательный, крюк сделаю, но заеду. Илюшке свисток полицейский завезу, я ему обещал, да все забываю с этой работой.

Друзья попрощались. Степан казался спокойным, Катя вскоре забыла этот разговор. Через минуту началось выступление. В цыганском ансамбле принимали участие и пожилые цыгане, и молодые, даже дети. Концерт был замечательным! Цыганские мелодии покорили и зажгли всех присутствующих. Красивые цыганки в ярких нарядах плясали так азартно и весело, что многие зрители встали, прихлопывая, даже стали пританцовывать. Молодой цыган с гитарой спустился в зал, неторопливо прохаживаясь между рядами, тянул песню. Поравнявшись со Степаном, взглянул на его горящие глаза, спросил:

— Романо рат? (Цыганская кровь?)

Степан, улыбаясь в ответ, ответил на русском:

— Есть такая.

Певец прошел дальше, а, возвращаясь к сцене, еще раз внимательно окинул Степана взглядом. Выступление подходило к концу. За кулисами молодой цыган подошел к пожилой цыганке.

— В зале, дае, — сказал он ей, — один парень сидит, очень на дедушку похож с той фотографии, где он молодой.

— Покажи мне его, — велела она.

— Вон там, посмотри, красивая девушка с каштановыми волосами в пятом ряду, а рядом он.

— Очки принеси мне, плохо вижу, — вдруг разволновалась женщина.

Через портьеру она внимательно посмотрела в зал.

— Кон дый? (Кто там?) — подошла к ним другая цыганка.

— Посмотри, Ляля! Ты помнишь Марину, дочку барона? Цыгане кочующие говорили, что она в этих краях живет. А тот парень в зале — это же наш молодой отец!

— Нужно позвать его сюда! — предложил молодой парень.

— Нет, доиграем концерт. А ты следи, чтобы он не ушел раньше!

Концерт закончился. Катя со Степаном в прекрасном настроении выходили из парка, когда к ним подошел артист.

— Послушай, друг! — обратился он к Степану. — Скажи, как твоя фамилия?

Степан удивленно обернулся к нему, ответил:

— Громов я, Степан.

Цыган разочарованно хмыкнул.

— Извини, друг, ошибка вышла.

Катя с интересом слушала. Они уже хотели идти дальше, но прямо со сцены парня окликнула пожилая цыганка:

— Миро, не отпускай его! — она торопливо спускалась в зал.

— Его фамилия Громов. Он не наш, — сказал парень, когда та подошла.

— Глупый ты, — возразила цыганка, разглядывая Степана. — Как у него будет наша фамилия, если Марина вышла замуж за своего военного!

Степан стал серьезным.

— Сынок, как девичья фамилия твоей бабушки? Ее зовут Марина? — женщина впилась взглядом в Степана, ожидая ответа.

Он кивнул согласно. Тут женщина крепко обхватила его руками, качая головой, закричала:

— Мри бахталы чертони! (Моя счастливая звезда!) Ты знаешь, кто я? Дочь Миро, твоя тетка и племянница Марины! А это — твой брат, тоже Миро! Сегодня удача нам улыбается! — она громко говорила, смеясь и вытирая слезы.

— Это твоя жена? Ай, какая красавица! — она погладила Катю по щеке. — А Марина… она жива?

— Да, — ответил Степан.

Цыганка схватилась за голову, радостно запричитала:

— Биро! Ляля! Сегодня у нас счастливый день! — она ухватила Степана за руку, потащила на сцену. Парень, улыбаясь, пригласил Катю идти за ним.

За кулисами поднялся переполох. Все громко говорили, смеялись. Наперебой хлопали Степана по плечу, обнимали его и Катю, щипали за щеки. Степан слегка ошалел от такого натиска родственников. За кулисы зашел Пугачев в форме, твердо спросил:

— Что случилось, граждане? Степа, ты в артисты подался? Чего они вас со всех сторон тискают?

Цыгане принялись объяснять участковому, в чем дело.

Степан, улыбаясь, покачал головой, показывая другу, что не в состоянии перекричать их всех.

— Тихо все! — грозно крикнул участковый.

Цыгане на миг затихли.

— Вот что, дорогие артисты! Я так понял, что вы в лице моего друга обрели своего родственника?

Артисты снова зашумели.

— Тишина! — опять прикрикнул Пугачев, — не будем шуметь, граждане артисты. Завтра я сам вас отвезу к вашей родственнице. А сейчас не будем нарушать распорядок санатория, разойдемся по своим комнатам.

— Зачем завтра, друг? — возразил молодой Миро. — Мать моя столько лет ждала этой встречи! Зачем на завтра откладывать? Сейчас такси найду и поедем!

Все согласно зашумели.

Сергей посмотрел на Степана. Катя, улыбаясь, тоже с нежностью смотрела на него. Степан решительно сказал:

— Поехали! Только мое такси всех не заберет.

Пугачев махнул рукой.

— Раз такое дело, давайте в мой газик. Сколько вас человек? Как-нибудь поместимся. В конце концов, я, как работник правопорядка, должен присутствовать…

Потом началась какая-то сумасшедшая кутерьма. Катя сидела в набитой цыганами телеге, накрытая большой цветастой шалью, и держала на коленях маленькую девочку. Цыгане всю дорогу пели. Лесные звери и птицы, разбуженные громкой музыкой, удивленно следили за дорогой. Никогда еще в лесу ночью не поднимался такой переполох. Пугачев несколько раз пытался успокоить компанию, но потом махнул рукой, вспомнив события утра, подумал, что лишний шум в лесу сейчас ему на руку, чужие не сунутся сюда.

18

Ильинична уже давно услышала в ночной тиши шум и вышла на дорогу. Разбуженный Илюша вместе с дворовой Жучкой подошел к бабушке, головой прислонился к ее боку.

Из газика первым выскочил Пугачев, направился к хозяйке.

— Ну, бабка, принимай гостей! Вот ведь какая история. Всю жизнь ты у нас в лесу одна прожила, а теперь, глянь, сколько родни в один день к тебе приехало! Подошли цыгане, начались разговоры.

Ильинична так быстро и умело организовала стол прямо во дворе, что Катя, бегая, от сарая к кухне, а из кухни к погребу, просто изумлялась ее хозяйской сноровке, а Сергей уважительно сказал: — Оперативная бабуля, это факт!

Степана окружили мужчины. Марина Ильинична не могла наговориться с женщинами, а Илюшу с Катей так затискали и зацеловали новые родственники, что они вконец ослабели. В эту ночь до самого утра стоял шум во дворе у Марины Ильиничны. Перед рассветом, кто где смог, уснули гости и хозяева.

Пугачев, с трудом сдвинув с себя чью-то ногу, выбрался из телеги, поежился и огляделся.

— Фиг знает, что творится! — сказал он подбежавшей Жучке. — Вот ведь народ! — то ли с укором, то ли с восхищением, продолжал он. — Всю ночь пили, пели и плясали, а сейчас, смотри, опять как огурчики!

Он глянул на Миро, который, сидя во дворе на лавке, улыбаясь своим мыслям, тихо наигрывал на гитаре.

— Да, Жучка, энергии этому народу не занимать!

Он пошел к реке умыться, встретил там Степана, они закурили, усевшись на бревне.

— Бабка довольная была! — заметил Пугачев. — Не ожидала, старая, что с родней повидаться придется!

— Ну, так! — согласился Степан.

— А ты, Степа, я мыслю, не так прошлый вечер планировал провести? — невинным голосом уточнил друг. — Видал я, как на концерте на свою гостью смотрел. Как бабкин кот на сметану. Мечтал, поди, об уединении, чтобы, значит, поскорее вдвоем остаться, да чтобы никого рядом не было. А тут, бац! Здрасьте, я ваша тетя! — Пугачев громко рассмеялся, хлопнул Степана по спине.

— Да пошел ты, — Степан поднялся, отбросил окурок в сторону. — Ты сейчас на станцию?

— А куда еще? Скоро автобус приедет, родню твою заберет, я его еще с вечера вызвал. У них сегодня еще один концерт, а завтра утром они поездом уезжают дальше. А я на утреннюю летучку. Потом посты проверю, пока беглых не поймают, нам все равно покоя не дадут. Что-то мне, Степ, неспокойно. Ты же здесь каждый кустик знаешь. Может, сегодня вместе покружим по окрестностям?

— Можно и вместе. Мне с тобой или без тебя, все равно в обход ехать надо.

— Заметано. Я тебя к дому подброшу, со станции в санаторий загляну и оттуда опять к тебе.

Они вернулись к дому. Через час прибыл автобус. Распрощавшись с хозяйкой, цыгане отправились в санаторий. Степа с Сергеем уехали еще раньше. Катя с хозяйкой прибирали дом после нашествия гостей.

К обеду девушку сморило.

— Поспи с Илюшкой, — сказала ей Ильинична.

— Вы тоже отдохните.

— Мне в село сходить нужно по делам. Я скоро вернусь.

Катя вышла проводить хозяйку и увидела лошадь Степана в сарае.

— Они с Сережей на машине уехали, — объяснила Ильинична. — А Ласточка пусть отдыхает сегодня. Как она, бедная, ночью не надорвалась, целую ораву на нее загрузили! Старая уже, чтобы таборы на себе возить.

Ильинична ушла в село, а Катя с Илюшей легли в доме отдохнуть.

19

Катя проснулась от чужих голосов во дворе.

— Здесь никого нет. Обойди вокруг дома и проверь, живо! Если там пусто, дай знак Морде, пусть гребет сюда. Иди, чего пасть раззявил, я здесь буду ждать.

Девушку пробил холодный пот. Она потянулась за телефоном и с отчаянием вспомнила, что оставила его ночью во дворе. Катя повернула голову и увидела широко открытые глаза мальчика. Прижала его к себе, стараясь унять дрожь во всем теле, быстро соображала.

— Ты умеешь ездить на лошади? — зашептала ему в самое ухо.

Илюша согласно кивнул.

— Ничего не бойся! Сейчас мы вылезем через маленькую комнату к сараю. Ты лесом скачи в санаторий, там полиция и солдаты. А я в лесу спрячусь… Ты все понял? Тогда ползем в заднюю комнату.

Они осторожно пробрались в другую комнату. Катя прислушалась к голосам, открыла окошко, выходившее на задний двор. Выбравшись, они побежали к сараю. Илюша вывел лошадь за огороды. Катя подсадила его в седло, хлопнула Ласточку по крупу, и та поскакала с мальчиком в лес. Девушка тоже хотела убежать подальше от дома, но тут послышался голос Ильиничны.

— Вы что это, окаянные, в чужом дворе хозяйничаете?

Здоровый мужик, подойдя к ней, грубо схватил и встряхнул ее.

Катя, застонав, вернулась и спряталась за сараем, наблюдая за бандитами.

— Ша, бабка, угомонись, если жить охота.

— Убери от меня руки! — попыталась вырваться Ильинична, но получила удар в лицо, упала на землю и затихла.

Девушка в ужасе переводила глаза с лежавшей в пыли Ильиничны на мужчину, который, сидя на приступке, наблюдал эту картину. Катя увидела, что штанина у него закатана, а сама нога сильно распухла и почернела.

— Что с ней делать, Профессор?

— Добей, нам свидетели не нужны.

Уголовник взял топор, лежавший неподалеку, подошел к женщине.

— Стойте! — закричала Катя, выходя из-за сарая…

К ней подскочил третий, ухватив за плечо, потащил к дому. Профессор схватил ее за волосы, тихо спросил:

— Кто еще есть во дворе?

— Никого нет, — страдая от боли, ответила. — Не убивайте бабушку, она лечить умеет, целительница, — сказала девушка, не сводя глаз с черной ноги. — Без нее вы умрете. У вас гангрена.

— Откуда знаешь?

— Я медик.

— Чё делать, Профессор? Замочить старуху?

— Тащи ее сюда.

Катю с Ильиничной затащили в дом, швырнули к печке.

— Все нормально, Марина Ильинична, — успокаивала хозяйку насмерть перепуганная Катя. — Не спорьте с ними, делайте, как скажут, и все будет хорошо…

— Илюшка, — сухими губами зашептала бабушка, но Катя дернула ее тайком за подол и сделала глазами знак, что с ним все в порядке.

— Профессор, а деваха видная! Я бы с ней развлекся, — ухмыляясь, наклонился к женщинам третий уголовник.

Катя в ужасе вжалась в стену. А хозяйка, напротив, вдруг сделалась спокойной и обратилась к главарю:

— Я не знаю, кто вы и откуда здесь взялись, только скажу тебе одно, еще пару дней, может, ты и протянешь, а когда Антонов огонь к паху подойдет, тебя ничего уже не спасет.

— А ты, значит, спасти сумеешь? — терпя боль, спросил Профессор.

— Поглядеть сперва нужно. Может, и сумею, — ответила Ильинична, — только условие одно у меня: чтобы девушку никто пальцем не тронул.

— Ты чё, старая карга! Условия нам здесь будешь свои ставить? — подскочил к ней сообщник. — Да я тебя щас…

— Сядь! — прикрикнул на него главный.

— Ты, старуха, если мне сейчас зубы заговариваешь, время тянешь, я вас вместе в землю закопаю.

Катя очень боялась показать свой страх, но ей было настолько плохо, что она тряслась, не переставая. Переживала, что не выдержит, и с криком бросится к двери. Бабка, одной рукой поглаживая ее, ответила главарю:

— Зачем мне время тянуть. Моя жизнь недорого стоит, я смерти не боюсь. А ты жить хочешь, это видно. А время, ты правильно говоришь, идет, и его у тебя все меньше. Я не отступлюсь: ее жизнь против твоей, — твердо закончила она.

— Врешь, старая! — вдруг нервно крикнул он, вскочил, но тут же со стоном повалился на диван.

— Профессор, давай я ее замочу, — встрял в разговор третий.

— Замочу! — передразнил его Профессор. — А ногу ты мне лечить будешь? Или вы, может, надумали без меня когти рвать? Только куда вы, шавки, одни пойдете? Вас на первом же повороте легавые повяжут! — он тяжело задышал. — Девчонку не трогать! А ты чего расселась! — закричал он на Катю, — жрать неси! Гвоздь! Следи за ней! — он опять застонал.

— Ложись, — сказала ему Ильинична. — А ты воды принеси, — велела третьему и принялась осматривать ногу бандита.

Спасти его было уже невозможно, она поняла это сразу, от ноги шел трупный запах. Но ему нельзя показать это.

Катя накрыла на стол. Гвоздь дышал ей в затылок, похабно улыбаясь. Ильинична требовательно посмотрела в измученное лицо Профессора. Он вдруг вытащил пистолет, медленно обвел всех злобным взглядом, направил дуло на Гвоздя.

— Я сказал, не трогать ее!

Уголовник, сглотнув слюни, сел к столу.

— Больно надо, — буркнул он и жадно принялся есть.

— Иди сюда, — позвала Ильинична Катю. — Помогать мне станешь.

Девушка подошла, увидела распухшую ногу и догадалась, что уже поздно, но принялась исполнять приказы Ильиничны.

Двое уголовников, наевшись, уже храпели на кровати. Профессор, стиснув зубы, мутными глазами, следил за Ильиничной.

— Я обезболивающий укол сделаю, — сказала Катя.

— Дай сюда ампулу, проверю, что ты в меня вкалывать собираешься, — выхватил он из рук девушки лекарство.

— Я ведь сказала, что медик, — твердо посмотрела на него девушка. — Давала клятву Гиппократа, вреда вам не причиню.

— Свои клятвы засунь себе под юбку, — с придыханием пробормотал он.

Женщины видели, что он уже начинает маяться. Он схватил горячей рукой Ильиничну за запястье.

— Спаси меня, бабка! Я тебя отблагодарю, век воли не видать! Эти торчки хотят моей смерти, — он как-то страшно и дико оскалился. — Только не получится! Я знаю, я много знаю… Помоги мне, бабка…

Он боролся с болью и со сном, держа в руке пистолет.

— Сейчас кровь тебе пущу, — предупредила Ильинична, — оружие спрячь, невзначай выстрелишь еще.

Профессор недоверчиво посмотрел на нее, но засунул пистолет под подушку.

20

Мальчик мчался через лес к санаторию. Ласточка, уже давно не скакавшая галопом, все время переходила на спокойную трусцу.

— Но, ленивая! Но! — громко и звонко закричал Илюша, стукая пятками по бокам лошадки, одной рукой вытирая катившиеся из глаз слезы.

На повороте к санаторию навстречу ему выехал автобус. Илюша увидел в салоне знакомых цыган и рванул наперерез! Водитель едва успел свернуть на обочину. Старая лошадка испугалась, дернулась, и мальчишка вылетел в полынь.

— Миро! Там бандиты! Там бандиты! — громко и отчетливо кричал Илюша, бежавшим к нему цыганам, поспешно выбираясь на дорогу.

Цыгане окружили мальчика.

— Ты заговорил, братишка! — обрадовался Миро. — Не ушибся?

Мальчик, размазывая слезы по пыльным щекам, твердил:

— Там бандиты пришли! Спасите бабулю!

Подъехал Пугачев, сразу поняв, в чем дело, по рации связался со своим начальством. Миро с мужчинами тоже о чем-то совещались.

— Помощь придет не раньше, чем через два часа, все отряды на станции, — повернулся к ним Пугачев.

— Друг! — сказал Миро. — За два часа эти отморозки много бед могут натворить. Их всего трое. А нас, — он посмотрел на троих цыган, подошедших к Сергею. — Пять человек! Нужно ехать немедленно!

Пугачев согласно кивнул, погладил Илюшу по голове и залез в машину. Мужчины быстро сели за ним, и газик умчался в лес. А цыганки, окружив Илюшу, повели его с Ласточкой в санаторий. Дорогой Сергей позвонил Степану, объяснил положение дел.

Степан, услышав нехорошую весть, прибежал через чащу на пасеку знакомого деда, без объяснений забрал его старый мотоцикл и тоже понесся к бабкиному дому.

— Он потерял сознание от боли, — шепотом сказала Кате Ильинична. — Дай тряпицу, перетяну ему ногу.

— Нужно привести его в чувство, — одними губами ответила девушка, наткнувшись на взгляд Гвоздя.

Он сидел на кровати около храпевшего товарища, не отрываясь, смотрел на девушку. Потом поднялся и медленно пошел к дивану. Профессор лежал, не шевелясь. Катя, всхлипнув, сунула руку под подушку, вытащив пистолет, направила его на уголовника. Тот остановился.

— Все равно сдохнет, — злобно проговорил он и сделал еще шаг. — Ты не представляешь, что я с тобой сделаю!

— Не подходи! — она направила дуло прямо ему в лицо.

— Не посмеешь, — сделал еще шаг.

Внезапно Профессор схватил ее за руку, выхватил пистолет, столкнув девушку на пол. Гвоздь набросился на главаря.

— Никак не сдохнешь, с…? — хрипел он, пытаясь отобрать оружие. Слабеющий Профессор не мог долго сопротивляться. Гвоздь выкручивал руку, пытаясь направить на него пистолет.

Катя даже не успела понять, так быстро все произошло. Раздался громкий звук. Ильинична размахнулась и ударила Гвоздя по голове сковородой с остатками обеда, стоявшей на столе. Преступник, охнув, схватился за голову, струйка крови потекла по лицу. Он страшно, как зверь, зарычал:

— Убью!

Тут раздался выстрел, и Гвоздь свалился под ноги Кате. Она закричала, вскочила и сразу попала в руки Морды. Он выставил ее перед собой, как щит, хладнокровно следя за пистолетом в руке Профессора.

— Не дури, Морда, — откинулся уголовник на подушку, я не хотел его мочить, он сам напросился.

— Разруливай, как хочешь, Профессор, — ответил Морда. — Я теперь сам по себе.

Прикрываясь девушкой, он вышел в сени. Катя попыталась вырваться, но он так заломил ей руку, таща за собой, что она, плача от боли, бежала рядом. В сарае он заткнул ей тряпкой рот, связал руки веревкой и повел в лес.

Ильинична дернулась за Катей, но Профессор сунул дуло пистолета ей в спину.

— Еще шаг, и я выстрелю, сядь, — велел он.

Ильинична села, стараясь не смотреть на убитого.

— Теперь тебе никто не помешает. Бери ампулу, вколи мне еще один обезболивающий, — в его мутных глазах отражались страх и ненависть.

Ильинична набрала в шприц лекарство. Он открыл рот, пытаясь что-то сказать, но уже не смог. Струйка крови вместе с пеной поползла по щеке. Глаза застыли в мертвой неподвижности.

21

Ильинична осторожно вытащила пистолет из холодеющих рук, прикрыла ему веки.

— Упокой, Господь, его душу, — перекрестилась она и, обойдя тело второго преступника, вышла во двор в надежде услышать голос Кати. Но кругом стояла тишина. Цыганка, поправив сползающий платок, поспешила в село.

У околицы, хватаясь руками за изгородь, она тяжело опустилась на траву. Сердце выпрыгивало из груди, дышать было тяжело.

— Господи! Спаси и помилуй! Что же это творится такое? — причитала Ильинична, стараясь отдышаться, и с тоской глядя на дорогу, чтобы увидеть людей.

Вечер стоял тихий и теплый. Но сейчас эта тишина была страшной для нее. Женщина очень устала и не помнила, сколько времени прошло, она только вглядывалась на дорогу и тихо бормотала:

— Ну, хоть кто-нибудь, покажитесь!

Когда газик Пугачева, поднимая тучи пыли, чуть не проскочил мимо, она замахала руками и хрипло закричала:

— Здесь я, здесь!

Пугачев, выскочив, подбежал к бабке, тревожно оглядел ее.

— Живая? Где они?

— Ох, Сереженька! Что же это такое делается, а?

Он подвел ее к машине, напоил водой из термоса. Ильинична рассказала, что произошло в доме, с беспокойством спросила про Илюшу. Пугачев вдруг улыбнулся. Она сурово глянула на него. Сергей сказал:

— Внук твой сейчас в санатории со сцены песни поет! Вот так, бабка! Концерт срывать нельзя!

— Что несешь, пустобрех! Или выпил лишнего? — прикрикнула на него.

— На службе не пью, — коротко отозвался участковый.

Ильинична увидела, что Миро с братьями тоже улыбаются, сложив руки перед лицом, охнув, спросила:

— Господи! Неужели заговорил?

— Еще как! — подтвердили цыгане.

— Как говорится, не было бы счастья… — становясь опять озабоченным, произнес Пугачев. — Ладно, Ильинична, садись, поедем к тебе, — и он принялся по рации вызывать врачей и следственную группу.

— Сынок, а Катю-то, — бабка всхлипнула. — Третий в лес потащил.

— Он ее захватил как заложницу, — отозвался участковый. — Ты, Ильинична, не в курсе, оружие при себе у него имеется?

Марина аккуратно вытащила из-под фартука пистолет Макарова, протянула участковому.

— Этот у Профессора был, а тот, другой, которого Мордой кликали, дюже здоровый, но оружия у него я не приметила.

Сергей принял пистолет, с изумлением посмотрев на Ильиничну. Цыгане тоже переглянулись. Участковый даже закашлялся при виде пистолета.

— И ты, Ильинична, все это время держала его у себя под фартуком?

Марина невозмутимо ответила:

— А как же! Вещь нужная, немалых денег, видать, стоит. Чего ж я, несмышленая какая, что ли, чтобы без присмотра его оставлять?

— Да, Ильинична! — в полном восхищении отозвался Пугачев. — С рождения я тебя знаю, но, получается, до сих пор не оценил в нужной мере твоих способностей и талантов!

— Каких талантов? — насторожилась она, уловив в словах Сергея, который любил над всеми пошутить, несерьезные интонации. — Нет у меня никаких талантов.

— Не ту ты специальность себе выбрала по жизни, бабка, не ту! — гнул свое Пугачев. — С твоим горячим сердцем, чистыми помыслами и хладнокровием не в лесхозе лечить надо, а командовать следственной бригадой! Ты ведь не молода, Ильинична, не в обиду, конечно, будет сказано. Я вот о чем сейчас думаю, а не была ли ты в дни своей бурной молодости верной подругой нашего первого советского чекиста, легендарного Феликса Дзержинского? Я и фотографию его у тебя в альбоме видел, а рамочка там в форме сердечка! Вот и раскрылась ты, Ильинична, а главное, вовремя, — торопливо закончил он, заметив гневные глаза цыганки.

— Тьфу на тебя, непутевый, — отмахнулась Марина, не обращая внимания на смешки цыган.

Газик въехал во двор. Тут же на дороге затарахтел мотоцикл. Степан торопливо подошел к ним. Ильинична увидела потемневшее в одночасье лицо внука.

22

Мужчины стояли за сараем. Степан показывал на отпечатки ног, отчетливо видимые на рыхлой огородной земле.

— Здесь он ее к лесу потащил, — указывал он.

Пугачев посмотрел на друга и испугался, столько ярости было в его глазах.

— Степа, остынь, — подошел он к нему. — Ты же меня сам учил, что в серьезных делах не нужно пороть горячку. Через час уже стемнеет. Форы у него примерно два часа. Ночью в лесу делать нечего, утро нужно ждать.

Цыгане смотрели на Степана. Он стоял молча, постепенно успокаиваясь.

— Что скажешь, Степа? — спросил Миро.

— В темноте он никуда не пойдет, побоится, ночью и нужно брать. Вы оставайтесь, а я пойду.

— Я так и знал, что не останешься, — махнул рукой участковый. — Ладно, сейчас фонарик в машине возьму.

— Мы тоже идем, — сказали цыгане.

— Тогда нужно спешить, — поторопил Степан.

Голос его был спокойным, но все хорошо понимали его внутреннюю тревогу, и в молчаливом сочувствии старались поддержать.

В тайге через сто метров Степан приподнял надломленную ветку.

— Правильно идем, — заметил Пугачев.

На развилке они остановились.

— Нужно разделиться, — заметил Степан. — Я и Миро пойдем к пасеке, а вы — в сторону озера. Встретимся на просеке. Старайтесь не шуметь. Не заплутаешь, Пугачев?

— Разберемся, места знакомые, — отозвался участковый, и они разошлись в разные стороны.

Уже два часа тащил Катю по лесу сбежавший уголовник. Когда дышать стало практически невозможно, девушка натянула веревку, замотала головой. Морда подошел, вытащил кляп у нее изо рта.

— Я не закричу, — стараясь отдышаться, пообещала Катя. — Не закрывай рот, мне тяжело дышать.

Морда угрюмо посмотрел на нее, выбросил кляп, развязал веревку. Потом достал из ботинка большой складной нож.

— Иди вперед, — приказал он. — Услышу хоть один звук, отрежу язык, пошла! — он толкнул ее в спину.

Девушка шла, цепляясь за кусты, царапая руки.

«Если он не здешний, значит, леса не знает», — старалась она рассуждать спокойно. Страх был, но уже не панический, не безрассудный. Она была уверена, что ее ищут. Больше всего пугала надвигающаяся ночь.

«Куда он меня ведет, что задумал?»

Она очень устала, поэтому все чаще спотыкалась и падала, раздирая колени. Наконец, окончательно выдохнувшись, опустилась на какую-то кочку.

Морда повалился рядом на землю.

— Ты меня убьешь? — спросила она.

Он, ничего не отвечая, вытащил из кармана потрепанную бумагу, разгладил ее на коленях.

— Смотри сюда. Где мы сейчас?

Катя внимательно посмотрела на карту. Увидела обозначение санатория, нашла село, а за ним и лесное озеро. Подумав, она указала пальцем в ту точку, где, по ее мнению, они сейчас находились. Морда, прищурив глаза, раздумывал, потом согласно кивнул.

— Значит, до железного полотна еще километров десять. По всей насыпи посты ставить у них людей не хватит. Найдем лазейку и как мышки проскочим, — рассуждал он вслух. Что-то прикинув, посмотрел на Катю: — Может, убью, а может, не убью… Как карта ляжет, — усмехнулся и устало зевнул.

В лесу быстро стемнело.

— Все, отбой! Здесь не найдут. А перед рассветом выйдем, — сказал он, доставая веревку.

Девушка с испугом смотрела на него, готовая скорее умереть, чем достаться этому зверю. Морда хмыкнул.

— Чего задрожала, овца? Мне баба нужна, как мертвому припарка, — он сплюнул. — Сиди смирно, тогда, может, еще поживешь.

Привязав ее к дереву, он примостился рядом и скоро заснул.

23

Девушка лежала с открытыми глазами и прислушивалась к каждому шороху.

— Он должен меня найти! Обязательно спасет! — шептала она тихо и убежденно.

Сон сморил ее, и она уснула, но от ночного холода скоро проснулась. Рядом слышалось сиплое дыхание бандита, он что-то бормотал во сне. Девушка переменила положение, пошевелила затекшими руками. Вспомнила Ильиничну и подняла голову вверх. С неба упала звезда.

«Нужно загадать желание, чтобы утром я была со Степаном», — подумала девушка.

Ее вера в него была такой сильной, что было даже не очень страшно. Она прислушивалась к ночной тишине, и ей казалось, что где-то там, в тайге, слышит шаги Степана. Потом она опять на миг засыпала, и снова просыпалась с мыслями о нем.

— Я здесь, — шептали ее губы.

Перед зарей Морда открыл глаза, бросил на нее взгляд. Девушка спала, свернувшись калачиком. Он поднялся, размял плечи и толкнул ее ботинком.

— Вставай.

Где-то рядом хрустнула ветка. Он насторожился, отвязал Катю, сделав ей знак молчать. Но вокруг было тихо.

— Иди, — кивнул он ей.

— Мне нужно в туалет, — сказала она.

Морда, отмотав веревку, кивнул на куст.

— Быстро давай.

Катя зашла за куст и сразу услышала за спиной шум.

— Стоять! — раздался голос Пугачева.

Веревка натянулась. Девушка схватилась за куст, упираясь.

Участковый стоял напротив Морды. Тот, оставив веревку, быстро выхватил нож и бросился на Пугачева. Лезвие глубоко вошло в плечо Сергея. Пугачев попытался достать пистолет, но Морда ударил его ногой в живот, выхватив оружие. Подбежали цыгане. Бандит выстрелил, попав брату Миро в правый бок.

Второй цыган схоронился за деревом. Из леса, где-то совсем рядом, раздался выстрел. Морда, затравленно озираясь, бросился к Кате, схватил ее за руку. Она закричала и врезала ему в пах. Когда он скрючился от боли, девушка схватила с земли толстый сук и с размаха ударила им бандита по голове. Охнув, он упал на землю, но тут же, рыча, как зверь, встал на четвереньки, держа под прицелом второго цыгана, поднялся на ноги и выстрелил в дерево. Когда цыган выглянул, Морда уже исчез в дебрях тайги.

— Ты живая? — крикнул цыган Кате.

— Живая, — ответила девушка. — Где он?

— Убежал. У нас двое раненых.

Катя осмотрела Пугачева и цыгана. Убедившись, что раны не представляют опасности для жизни, быстро перевязала обоих, разорвав рубашку цыгана. Ее не оставляла тревога за Степана, который был в тайге, и девушка напряженно вслушивалась в лесные звуки.

С просеки донесся сигнал машины. Поддерживая раненых, они выбрались на дорогу.

Врачи занялись обработкой, а Катя присела на ступеньку скорой. Кто-то дал ей воды и накрыл плечи одеялом. Девушка до боли в глазах всматривалась в заросли, стараясь услышать хоть что-то. Она отказалась ехать домой.

Когда из леса вышел Миро, ведя бандита, она выскочила из машины и побежала навстречу. Следом показался Степан. Рукав его рубашки был красным от крови.

— Что он тебе сделал, Степа?

— Слегка задел. Такой здоровый оказался, мы с ним еле справились, — устало улыбаясь, ответил он.

Он прижал ее к себе здоровой рукой, тревожно заглянул в лицо.

— А ты как?

Она улыбнулась, тихо ответила:

— Всю ночь слушала твои шаги в тайге.

Степан чуть хрипло спросил:

— Не трогал он тебя?

Катя отрицательно махнула головой, счастливо взглянула на Степана.

— Вы едете или нет, голубки? — окликнул их из машины Миро.

24

Степан нежно поглаживал спину Кати, а водопад все лил и лил на них сверху.

— Ты очень красивая…

— А недавно кто-то говорил, что я тощая…

— Дурак был.

Она закрыла глаза, с радостью принимая его ласки, тихо сказала:

— Я тебя сразу полюбила. Может, сама тогда еще этого не понимала, но с первой встречи на дороге уже любила. А ты?

— А я на час раньше, чем ты!

— Так не бывает, ведь ты меня тогда не видел.

— Видел…

— Вода такая теплая. Тебе не кажется, что в этой пещере есть что-то волшебное?

— Еще как кажется, иди ко мне…

Дмитрий Сергеевич зашел в кабинет к Николаю Семеновичу.

— Добрый вечер.

— Добрый, добрый. Вы, Дмитрий Сергеевич, как нельзя вовремя.

— По вашему бодрому тону, полагаю, что услышу хорошие новости.

Доктор открыл ящик стола, вытащил открытку, протянул коллеге.

— Вручаю вам приглашение на свадьбу. Будем очень рады видеть вас с супругой в следующую субботу на нашем семейном празднике.

Дмитрий Сергеевич принял открытку.

— Спасибо за приглашение! Но чья же свадьба? Ваши девочки еще малы.

— Выходит замуж Катя. Вы помните наш разговор в этом кабинете, когда я поведал о болезни свояченицы, а вы посоветовали целительницу из тайги? Так вот, дорогой мой, случилось чудо! В понедельник кардиограмма подтвердила, что сердце Кати здорово!

Николай Семенович взволнованно протер очки.

— А что, уважаемый, — он достал из шкафа бутылку коньяка. — Не отметить ли нам это чудо? Ведь именно с вашей легкой руки все и произошло!

— Я очень рад за вас! — искренне сказал Дмитрий Сергеевич. — Эта цыганка — просто феномен, я бы хотел познакомиться с ней поближе.

— Это, знаете ли, совсем не трудно, — лукаво улыбнулся Николай Семенович. — За свадебным столом я посажу вас рядом, дело в том, что мы теперь, как говорится, с нею сваты.

— Вот даже как, — засмеялся Дмитрий Сергеевич. — Очень интересная лесная история получилась!

— А главное, со счастливым концом! — прибавил Николай Семенович и посмотрел в окно. — Какая погода сегодня чудесная. Да, скоро Новый год! Я сегодня устал немного. Как вам коньяк?

— Замечательный коньяк.

— Не выпить ли нам еще по одной, проводить, так сказать, старый год?

— Почему нет.

Они выпили и продолжили беседу. А снег, большой и пушистый, все падал и падал за окнами на город.

Ашхабад — Новотроицк

12 августа 2012 г.

Роддом, палата номер семь

Крупная ветка сирени за окном была такой душистой и красивой, что Санька даже переложила подушку и легла лицом к окну, чтобы все время видеть ее.

Роддом был старым, двухэтажным, с высокими лепными потолками и фигурными колоннами у главного входа. Эти высокие потолки с давно облетевшей лепниной создавали акустику, поэтому каждое слово главврача, спокойно дававшего указания медсестрам, или разговор хлопотливой кастелянши, представлялись здесь, в тишине коридоров, особенно значимыми и важными.

Саня лежала на скрипучей пружинной кровати, подложив руку под голову, смотрела на куст сирени за окном, слушала чей-то грудной, негромкий голос в конце коридора и улыбалась от счастья.

Она тайком, засунув руки под одеяло, щупала свой живот. Там, где еще утром возвышалась гладкая и круглая, как арбуз, гора, ничего не было, кроме теплой кожи.

«Поскорее бы детей принесли, на Андрейку хочу посмотреть! Ведь когда рожала, даже не разглядела толком: красный какой-то и лысый. Лежит сейчас один, бедненький мой, без мамы. Санитарка сказала, что нельзя к ним входить. Все равно ночью потихоньку схожу, вдруг ему что-то нужно?»

Молодая мама улыбнулась, ей было хорошо. Роды были легкими, и теперь ей совершенно нечего было делать в больнице, кроме процесса полного осознания своего огромного материнского счастья.

Она уже успела позвонить мужу и сообщить, что теперь у него есть сын, здоровенький и с большой головой. Сейчас она вдруг вспомнила растерянную, даже немного жалкую улыбку мужа, когда он привез ее сюда, его слова:

— Держись, Санька! Я, как только сдам дежурство, сразу к тебе приеду!

Муж ее был военным летчиком. От аэродрома до городка — сто сорок километров, но Саня знала, что никакие километры не остановят Володю, и он обязательно скоро примчится к ней!

Жужжавшая на стекле муха мешала заснуть. Девушка повернулась на бок, чуть приоткрыв глаза, принялась разглядывать соседок по палате. Прямо напротив ее кровати, лежа, читала какую-то затрепанную книжку красивая даже в больничном халате женщина. Саня еще не успела познакомиться со всеми и не знала, как ее зовут, но эта женщина ей очень понравилась. Ее внешность, голос с хрипотцой, даже уверенный и дерзкий взгляд. Вторую кровать у стены занимала очень крупная женщина неопределенного возраста. У нее были черные глаза и смуглая кожа, голос очень низким, она все время что-то вязала, все называли ее Карповной. За Санькиной койкой лежала худая невзрачная женщина лет тридцати пяти, с маленькими глазками и тихим голосом. Катя знала, что она была женой батюшки из городской церкви. Последнее койкоместо у окна занимала молоденькая армяночка, Арусяк. Сейчас ее не было в палате, но Саня уже познакомилась и немножко пообщалась с ней.

Карповна

— Девки, дверь-то закрывайте, — сухая и неказистая Сергеева, жена священника, достала из глубокого кармана расческу и, спустив платок, стала приглаживать и без того прилизанные волосы.

— Были девки, да все вышли! — Карповна подняла свое мощное тело и села, отчего кровать заскрипела и еще больше прогнулась.

— А ты, Карповна, и девкой-то, наверное, отродясь не была? — спросила красивая Катерина, бросив под подушку роман.

— Это почему же? — Карповна удивленно подняла бровь.

— Да потому, что нет таких дураков на свете, чтоб с риском для жизни за тобой ухаживать и девушкой называть! Ты, Карповна, лучше нам честно признайся. Сама ведь своего мужа с боями взяла и силовым приемом с собой рядом уложила, с целью продления славного рода!

В палате засмеялись. Вероника Карповна не обиделась. Широко расставив ноги, она прочно уселась на кровати, подняла глаза к потолку, глубоко вздохнула во всю силу своих легких и томным басом ответила:

— Была и я девкой. Да еще какой! Парни наши деревенские дрались из-за меня до полусмерти. А кузнец, Михаил Авдеевич, царствие ему небесное, так и помер из-за глубокой ко мне любви!

— Да ну? — удивилась Екатерина. — Заездила, значит, ты все-таки кузнеца, Карповна!

Та досадливо отмахнулась и продолжала:

— Уж как он сох по мне! И сватов засылал, и на посиделках никому ко мне подходить не давал. Бог его силой не обидел, и остальные ребята боялись ему под горячую руку попадаться. В один вечер подстерег меня и прямо сказал: «Или моя будешь, или ничейная!» Только я была гордой и не из пугливого десятка, чтобы его слов испугаться. Дома маманя тоже пилила меня: «Дура! Останешься со своей косой да красотой одна! Уж все подруги замуж повыходили, а ты все нос дерешь. Ох, смотри, Вероника, не дразни судьбу! Лучше Мишки не найдешь!»

А только мне маманины слова в карман не класть было. Не любила я Мишку, и все тут!

Весной нам в правление нового бухгалтера прислали вместо умершего старика Харитонова. Бабы на ферме смеются: и маленький он, и худенький, и тихенький. Меня интерес взял. Одним днем обедать не пошла, а завернула в правление. Постучала тихонько и открыла дверь. А он за столом сидит, сам такой небольшой да худенький, глаза на меня поднял, строго спрашивает:

— Вам что, гражданка, нужно? По какому вопросу пришли?

А сам руками по счетам щелк да щелк. А я как его глаза, строгие и необыкновенные, увидала, так про все враз и забыла. Потом уважительно ему говорю:

— Никакая я не гражданка, а Вероника Воронюк. А вы вот счетами-то щелкаете, а время обеднее, значит, сейчас обедать нужно, а не костяшки перебирать. И воздухом вам дышать почаще надобно, а то вы какой-то бледный да малокровный.

Он хоть и смутился, но опять же строго мне отвечает, что сам лучше знает, когда ему считать, а когда обедать.

Я домой вернулась, а кусок в горло не лезет, все о нем думаю, какой умный да худющий. Тихонько сестренку Гал инку отправляю:

— Отнеси, Галя, до бабки Кузьминой шмат сала, постояльцу ее передай.

А на следующее утро в правление меня вызывает. Я прибежала, он закрыл дверь да как закричит:

— Что же вы себе позволяете? Унизить меня решили? Сало зачем-то прислали.

Я крепкая была на нервы, из меня слезу сроду ничем не выдавишь, а тут растерялась, из глазонек слезы обильно полились. Обидно стало, что попрекает. Стою и плачу, ничего не говорю. Он тоже смутился. Из-за стола вышел, стал меня успокаивать. А я одним глазком плачу, а другим прикидываю, что не такой уж он и махонький, разве самую малость. А что худой, так были бы кости, а мясо нарастим! И тут же его полюбила, крепко и надолго!

Карповна замолчала.

— А кузнец? — спросила Санька.

— А Михайло не мог мне простить, что променяла его на такого несолидного мужчину, уехал работать в район, да там и помер. Врач сказал, что все органы у него в полном порядке находились, ничего не болело, так и отошел здоровым, — женщина перекрестилась.

Санька выкрутила шею, с любопытством уставилась на громадную Карповну, стараясь представить себе эту мощную женщину молодой и красивой. Она знала, что Вероника позавчера родила сына после четырех дочерей, видела ее мужа, бухгалтера, действительно невысокого и худощавого с очень добрыми глазами. Сегодня утром он со старшей дочерью приходил в больницу и долго стоял под окнами палаты. Дочка, здоровая и румяная, давала матери отчет за вчерашний день. Она говорила медленно и нараспев, называла Карповну на вы. И все в палате невольно проникались сознанием своей важности и незаменимости. Младшая Воронюк, стараясь быть взрослой, все-таки спросила:

— Вы, мама, не волнуйтесь, отдыхайте, мы кроватку уже приготовили, наверное, вас завтра уже и выпишут?

А супруг от смущения, что его так откровенно разглядывает вся палата, хмурил брови и мягким тенорком напоминал:

— Вероника, поверх халата обязательно кофту надевай, чтобы не застудиться. Ведь, помнишь, как с Валюшкой случилось!

Карповна с умилением смотрела на мужа и с самым нежным чувством в душе отвечала ему:

— Ладно уж, закукарекал, сама, чай, знаю, не застужусь. Идите до дома. Да скажите этой фалде, Ленке, чтоб историю мне исправила. Не то выйдем с Егорушкой, я ей устрою Варфоломеевскую ночь, надолго запомнит!

И долго пыхтела от удовольствия, глядя в спины уходящим, слыша за спиной перешептывание соседок по палате.

За круглым столом

Перед обедом заехал Владимир. Привез жене вместе с огромным букетом красных роз целый пакет ее любимых заварных пирожных. Счастливо улыбаясь, постоял под окном больницы, слушая Саню, которая, выглядывая в форточку, торопливо рассказывала, какой у него теперь есть самый умный и красивый сын, и что она совсем не боялась рожать, и вообще, все просто замечательно!

— У тебя такой интересный муж! — сказала Арусяк, которая мимоходом тоже выглянула в окно палаты и успела хорошенько рассмотреть Владимира.

— Да, — простодушно улыбаясь, согласилась Саня. — Знаете, когда я его в первый раз увидела, сразу полюбила. Не потому, что он был для меня самым красивым, просто поняла, что без него мне теперь нельзя в жизни, понимаете?

Карповна принесла заваренный чайник, и Катерина ответила Сане:

— Пирожные сама съешь или нас тоже угостишь?

— Конечно! Угощайтесь, — Саня поставила пакет на стол.

— А если так, ну его, их больничный обед, давайте, бабы, у кого чего есть, выкладывайте, устроим пирушку, а ты, молодая, расскажешь нам свою историю любви, чтобы мы все окончательно поняли.

Через минуту женщины из седьмой палаты, сидя за круглым столом, обильно угощались.

— Ну, не тяни, рассказывай! — жуя сардельку, потребовала Катерина.

История Сани, по ее разумению, была обыкновенная и простая, ей и рассказывать-то особенно нечего.

«Может, приврать им чего-нибудь?» — подумала девушка, лукаво обводя глазами женщин за столом. Она посопела носом, но решила, что врать, все-таки не стоит.

— Родилась я в Беларуси, в Минске, так у меня в паспорте написано.

— Да зачем нам, где ты родилась, — перебила Катя. — Ты нам про любовь поведай, мы не внутренние органы твоей биографией интересоваться. Она засмеялась, но тут же оборвала смех, выхватила у Сергеевой пирожное и внушительно сказала:

— Слушай, Алевтина! Поклоны бьешь, а Бога не боишься! Четвертое пирожное лопаешь, а ведь великий пост идет! Ох, смотри, раба божья, как бы Владыка порчу на тебя не наслал, — она осмотрела пирожное. — А мы, грешники, все одно в аду гореть будем, возьму на себя твой грех, пусть мне будет хуже, — хрустя пирожным, грозно махнула Саньке головой. — Давай, молодая, начинай уже!

Алевтина обиженно поджала губы, взяла свою кружку с чаем, встала из-за стола и вернулась на кровать.

— Почему вы такая злая, Катя? — Арусяк говорила с мягким акцентом, выговаривая слова, слегка растягивала их на армянский манер. В споре она не повышала голоса, лишь удивлялась чужому крику, еще шире открывая свои большие глаза, хлопала мохнатыми ресницами и нараспев приговаривала: — Зачем ты кричишь, ахчи, я ведь не глухая.

Катерину страшно бесила эта непривычная и незнакомая манера поведения, и она раздражалась еще больше.

— Зато ты, добренькая такая! Суешься со своей добротой, куда тебя не просят! Лечи свою задницу и дуй обратно в солнечную Армению. А то понаехало тут, — она скривила рот. — Куда не плюнь, так все с Кавказа!

Арусяк ответила:

— Зачем вы меня обижаете? Разве я виновата, что у меня все хорошо? Что меня муж любит, а у вас мужа нет. А здесь, между прочим, моя бабушка уже семьдесят лет живет. А дядя Ашот уже почти тридцать лет работает директором коневодческого завода. И ему никто не говорит, где ему жить и куда ехать! И вы мне не указ! — маленькая и крепенькая, она взяла полотенце и, гордо подняв подбородок, отправилась в туалет.

В палате замолчали.

— Вот тебе и коротышка, — заметила Карповна. — А как отбрила!

А Саня смотрела на Катю и никак не могла понять, как так получилось, что у такой красивой женщины нет мужа? Санька терпела, но жгучее любопытство и жалость к Кате, надевшей на себя маску грубой развязности, заставили сказать:

— Вы не обижайтесь на нее, Катя. Можно вас попросить рассказать о себе?

Катерина с прищуром взглянула на Саню, потом на остальных. В палату вернулась Арусяк и принялась спокойно пить чай. Тогда женщина, встряхнув спутанными кудрями, с усмешкой сказала:

— Может, и правда, рассказать вам?

— Расскажите, — повторила Саня.

Катерина махнула рукой как перед стартом.

— Так и быть! Приготовьте носовые платочки слезки вытирать, — улыбаясь, обратилась к Саньке: — Ты среди нас самая молодая и еще не понимаешь, какой это подарок — молодость! Тебе ведь, наверное, кажется, что так будет всегда — стройные ножки, веснушки на носу, парни вслед оборачиваются!

Катерина

— Вот и мне когда-то казалось, что весь мир для меня одной. Порхала, как бабочка, с листочка на цветочек, ничего не загадывая, ни о чем не жалея. Замуж вышла. Развелась. Очухалась, а мне уже тридцать лет! Подруги все давно замужем, меня в гости приглашать не торопятся. Замужние одиноких подруг не очень жалуют. Кавалеры прежние порастерялись. Тут я запаниковала. Мужиков вокруг много, а замуж не зовут. Здорово я тогда разозлилась. В один прекрасный вечер сожителя своего спрашиваю: «Когда в загс пойдем?» Вижу, интеллигент мой в загс идти не хочет. Тогда я его в окно выпустила. Так метался по квартире от моей сковородки, что дверь не мог найти. Хорошо еще, что на первом этаже живу, а то пришлось бы из-за этого доходяги на нарах сны смотреть. Так вот и жила, расстроенная. А тут вдруг тетка умерла в деревне, дом мне отписала. Я у нее единственной родней оказалась. Поехала, тетку, как положено, схоронила, до сорокового дня там прожила. В последний день перед отъездом сижу на завалинке, семечки грызу, чистым воздухом дышу. В деревне, думаю, мне, что ли, остаться? Баба я умная, наверное, заведующей фермой сразу назначат. Днем буду трудовые рекорды выдавать, а по вечерам чай с липовым медом с соседкой Евлампихой пить. Сижу, значит так, потихоньку над собой издеваюсь, и вдруг — бац! Сердце как дернется! Гляжу, мимо меня такой король проходит, что хоть стой, хоть падай! Это в нашей-то деревне Шаталовке, где самому молодому мужчине завтра восемьдесят один год исполнится! Я в высшей степени оторопела, застыла с открытым ртом. Он ко мне подошел, завелся у нас с ним такой разговор душевный и приятный, что в тот вечер я в город не вернулась. Он, оказывается, сын соседских стариков. В деревне двадцать лет уже не был, а тут решил навестить родителей. Не судьба ли? Из Владивостока приехал. Вдовец, без детей. Механиком на большом корабле служит. И вот потянуло на родине побывать. Короче, начали мы с этим механиком любовь крутить. Через три дня я его в город к себе увезла. И так мне с ним хорошо было, что на все остальное махнула рукой, только бы побыть с ним сколько-нибудь еще! Он меня по ресторанам водил, по утрам кофе в постель приносил. Много не разговаривал, а больше своими красивыми глазами на меня с жадностью смотрел, и это мне очень сильно нравилось. Только быстро сказки сказываются. Вот и моя закончилась. Прихожу в один день с работы, а мой король чемодан собирает, отпуск его закончился. Проводила его тепло и дружелюбно. Он что-то серьезное скажет, а я все в шутку переведу. С таким вот веселым оптимизмом его в самолет и посадила. Только когда дома через порог переступила, так до самого утра и проревела белугой. А через неделю новый сюрприз: поняла, что беременна. Эта новость оказалась для меня такой неожиданной и удивительной, что плюхнулась я на диван, а сколько просидела на нем, не помню. Опомнилась, когда себя в зеркало увидела — лицо все в слезах, а глаза просто одуревшие от счастья. И словно что во мне переломилось, сразу решила, что обязательно буду рожать.

— И молодец, что так решила, — одобрила Карповна, не переставая работать спицами. — Какого славного мальчонку выносила и родила, богатырь настоящий!

— Так это все, что ли? — Саня, ожидавшая чего-то необыкновенного, разочарованно вздохнула.

— А вы индийскую мелодраму хотели от меня услышать?

— И вы больше с Василием не виделись и не перезванивались? — Саня упорно добивалась продолжения. Она не могла допустить, чтобы так просто и глупо оборвалась связь между красавицей Катериной и незнакомым механиком, его девушка уже наделила в своем воображении всеми мужскими достоинствами, и который, она была в этом уверена, с радостью принял бы известие о рождении сына.

— Да, легко ты сдалась, — съязвила Сергеева. — Такая баба боевая, а мужика удержать не сумела.

— Нет, сдалась я не сразу, — Катя вдруг развеселилась. — Как решила я рожать, так и про все остальное начала думать. Позвонила Васе во Владивосток на домашний. А противный женский голос говорит мне в ухо, — Катя вытянула губы трубочкой, передразнивая: — Василий в море, а вас, милочка, я попрошу сюда никогда не звонить, никого не беспокоить. Я отвечаю, что ей лично звонить я точно никогда уже не буду, и что ей следует пойти в больницу и удалить аденоиды из своего носа, прежде чем совать его в чужие дела. Когда трубку бросила, злая была. В горячке начала листать записную книжку. Ну, уж нет, думаю, не будет мой ребенок безотцовщиной расти. Будет у него золотое детство с мамой и папой! Нашла номер, позвонила одному старому знакомому. Давний был роман и недолгий. Но итальянец этот, а он точно по отцу итальянец, здорово тогда в меня втрескался. Я его сама на другого променяла. Он, бедный плакал, когда прощался, и спрашивал меня: «В чем причина?» Такой зануда! Я ему ляпнула: «Плохо ты причесан!» — женщина засмеялась. — А у него были шикарные черные кудри. В тот же день он ко мне приходит подстриженным. Я когда его увидела, хохотала до слез, так со слезами на глазах за дверь и проводила.

Вот его номер и нашла. Думаю, будет у моего малыша фамилия — Сталонне! Родиться девочка, назову Василисой, а если паренек, быть ему Сильвестром! Приехал мой итальянец, сделала я ему романтический вечер со свечами. В приятности провели мы ночь. А наутро он, опять в слезах, признается, что до сих пор любит, поэтому назвал свою доченьку, которой скоро будет годик, в мою честь! Вот такой анекдот получился. Отправила я его к доченьке и думаю, да, плохой ты рыбак, Катерина. Потом был еще один кандидат. Прямо оккупатор. Только неизвестно, меня он больше оккупировал или мою квартиру. Я ведь бедной никогда не была, как колледж окончила, так все время в торговле и работала товароведом. Вот этот охмуряло повадился ко мне, гвоздички мне все красные носил. Он меня охмуряет, а я на него уже без тошноты смотреть не могу. Как в том анекдоте: — Сара говорит Абраму: Ох, Абрам, что-то мне нехорошо, иди поцелуй, может, меня вырвет…

Короче, в последний раз, когда он пришел, сунула я ему в руки его гвоздички и отправила подальше. Больше никого не искала, уже сроки подходили. По магазинам ходила, пеленки-распашонки красивые покупала. Васенька мой в животе уже шевелиться начал, и у меня на сердце от этого тепло и празднично. Я сама в отца, беспокойная и крикливая, да еще в торговой системе поработаешь, а там каких только подлецов и мошенников не встретишь, совсем озвереть можно. А сейчас сама замечаю, где раньше горлом бы взяла, теперь порой промолчу, а то и пожалею человека.

И вы, бабы, если уж кого обидела словами, зла на меня не держите, это у меня больше по привычке, а не по злости, ведь мы с вами одинаково все счастья хотим.

На глазах Кати выступили слезы. Маленькая Арусяк, подошла к ней, обняла и поцеловала, пальчиком стерла слезинку.

— Зачем плачешь, ахчи! Сейчас мы тоже плакать начнем. Ты у нас красавица, и все у тебя хорошо будет! Ведь самое главное, что у тебя теперь есть твой маленький Васенька, правда ведь?

Катя с благодарным удивлением посмотрела на Арусяк, тоже обняла ее, обернулась к Сергеевой.

— Прости меня, Алевтина.

Сергеева поджала губы, поправила полы халата, потом махнула ладошкой.

— Да чего уж там! Я на тебя, Катерина, зла не держу. Все мы под Богом ходим. Я и сама немножко на тебя похожа. Только ты смеешься над другими, а я очень недоверчивая, все в себе таю. Я ведь до тридцати двух лет в девушках ходила, все себя блюла…

В палате засмеялись, Карповна отложила вязание, кряхтя, поднялась, сунула ноги в шлепки.

— Значит, следующая твоя история! Начало хорошее! — она хмыкнула. — Ты вспомни все подробности, а вечером расскажешь. Вставайте, девки, детей кормить несут. Все зашевелились. Вошла пожилая медсестра с двумя свертками. Катерина первой узнала и протянула руки к сыну. Палата наполнилась детским чмоканьем, материнским сюсюканьем и запахом молока.

Сергеева

За вечерним чаем Сергеева рассказывала историю своего замужества, и все смеялись до слез.

— До тридцати двух лет просидев в девушках, — тихо и обстоятельно говорила Алевтина. — Однажды попала я на свадьбу двоюродной сестры, венчавшейся в нашей районной церкви. Аккурат перед троицей. Утро было такое свежее, спокойное. Народу много. Я стояла в сторонке, любовалась золотым куполом, церковь после ремонта впервые видела. Вдруг слышу гомон за кустиками, подошла. А там собачка, видимо, кого-то из гостей, аккуратная такая, с богатым ошейником. Так вот эта собачонка, черненькая да вертлявая, на кого-то с рыканьем бросается. Я пригляделась — Господи Иисусе! А там батюшка церковный от какой-то старушки подношение принял, яйца свежие, да в обеих руках держал. А эта псина, что-то, видать, нашло на нее, а может, батюшка задел невзначай, прямо на него кидается, да так страшно зубы скалит, аки лев, прости меня, Господи. А у батюшки руки заняты, отмахнуться от нее не может, и хотел ногой ее пихнуть. Да нога в сутане запуталась, он не удержался и упал. А все яйца сверху на него попадали и поразбивались. Вот ведь конфуз какой. Батюшка весь перепачкался. А тут еще собачка, прямо язва настоящая, изловчилась, подскочила, лоскут сутаны оторвала и до тела батюшкиного добралась. Ах, ты, Господи, беда ведь какая! Я торопливо к батюшке подбежала. Подняла его, своей юбкой прикрыла и привела в домик при церкви. Там помогла ему почиститься и обмыться. И когда батюшка при мне раздевался, грешные мысли не посещали мою голову, видимо, сошла на меня Божья благодать.

Потом батюшка Никодим меня сердечно поблагодарил, благословил и спросил, чья я буду. Ответила, что дочка Петра Ивановича Корякина, кладовщика при складах Пищеторга. На это батюшка благосклонно улыбнулся, сказал: «Благословен отец, имея такую дочь», и пригласил меня на досуге откушать с ним и чаю попить. Я охотно согласилась. А позже, когда узнала, что отец Никодим вдовый, сама мечтала его женою стать. Через три месяца сделал мне предложение, на которое дала согласие.

Прожили мы с батюшкой три года, а детишек, нам Бог не дает. И молились мы с ним всем святым, и в Троицкий Посад я пешком ходила, а детей все не было.

Попадья смущенно поправила халат, собираясь с духом, чтобы продолжить.

— Вы только, бабоньки, сильно не смейтесь надо мной, — попросила она. — Я вам первым все это, как на духу, рассказываю.

— Да, не боись, — ободрила ее Катерина. — Журналистов среди нас нет, никто твою ценную биографию в «Московском Комсомольце» печатать не будет, жги дальше!

Сергеева с сомнением вздохнула, но продолжала:

— Тосковала я без детей, побаливать начала. А перед Пасхой сестра в гости приехала, та самая двоюродная. Батюшки в тот вечер не было дома, и мы с ней допоздна засиделись. Я и поделилась своей бедой. А у нее уже трое детей тогда было. Она меня внимательно выслушала. Говорит: «Ты, Алевтина, не в меру сдержанная, прямо замороженная вся. И муж твой такой же. Вы ведь еще не старички дряхлые, не в скиту живете. Смотрю я на вас и удивляюсь! Нельзя так, сестра! И болезни твои от глупого воздержания». Поругала она меня. Потом мы с ней домашней наливкой угостились. А когда расслабление на меня нашло, сестра всем подробностям интимной жизни стала учить. Щеки мои горели, но все же я внимательно слушала, ничего не упускала. Сестра уехала, а мне с оказией вскоре книгу одну переслала, — Сергеева густо покраснела. — «Камасутра» она называлась. Я ее пуще глаза стерегла, срамоты боялась. И все же батюшка, по наитию Божьему, видимо, наткнулся на эту книгу и изучил подробно…

Сергеева в первый раз, пожалуй, стеснительно и немножко хитро улыбнулась.

— Книгу эту я сестре отправила обратно, но все необходимые инструкции мы с батюшкой в подробностях и деталях запомнили… И вот два дня назад я, с Божьей помощью, Полюшку родила.

— Молодец, Алевтина! — засмеялась Катя. — Теперь вам с батюшкой и Павлика нужно сообразить! Там, в книжке этой, как раз подходящая инструкция прилагается.

В палате засмеялись, но Сергеева снова стала серьезной. Возможно, она уже пожалела, что слишком разоткровенничалась.

— Вам бы все смеяться, — сухо сказала она. — Допила чай, перекрестилась и, сжав губы, принялась готовиться ко сну.

Что они затеяли?

Кто-то громко шептался у окна, мешая спать. Сане приснился чудесный сон. Словно она с сыном на руках бежала по огромному пшеничному полю, и так много было васильков вокруг, они густо переплетались с колосьями пшеницы, создавая необыкновенно красивую мозаику. Девушка была такой невесомой, что на бегу легко взлетала над полем, любовалась сверху цветочным ковром, затем плавно опускалась в сочную зелень. Андрейка смотрел на нее широко открытыми глазками василькового цвета. А над ними кружил, жужжа, неправдоподобно белый аэроплан, и голос Владимира доносился оттуда: «Я вас люблю! Сейчас заберу!»

«Не буду шевелиться, — решила Саня. — Сейчас усну и тогда сумею досмотреть сон!»

Но уснуть не пришлось.

— Я сейчас спущусь к вам, Никодим Афанасьевич, — шептала Сергеева.

Саня осторожно повернула голову, приоткрыла глаза. Возле ее кровати, к ней спиной, перевалясь через подоконник открытого окна, стояли Сергеева с Арусяк. Армяночка была на носочках, время от времени подпрыгивая, снова ложилась животом на подоконник, потому что постоянно сползала с него. Стан Сергеевой был сухим и тощим. У Арусяк — круглые формы. В таком виде и положении обе выглядели забавно, даже смешно.

Девушка прислушалась к их шепоту.

— С Божьей помощью, Никодим Афанасьевич. С Божьей помощью.

— Да вы не спускайтесь, Алевтина Петровна! Вас все равно не выпустят, только шума наделаете. Бросьте батюшке записку, я там все подробно написала.

— Грех-то какой! В чужое имущество, ты, окаянная, лазила.

— Я вам не окаянная, и не грех, а добро мы делаем. Дайте что-нибудь тяжелое. Завернем, чтобы ветром не унесло.

Арусяк опять легла на подоконник, со свистом зашептала:

— Запомните, батюшка, конезавод «Прогресс». По нижней дороге сорок километров отсюда. Красными чернилами записан телефон Василия, а синими — моего дяди, если его на месте не окажется. Все ему объясните. Не перепутайте!

— Не учи батюшку! Он все запомнил, — оборвала ее Сергеева.

— Ой, да ну вас! Не собираюсь я никого учить. Ноги отмерзли. Закрывайте окно. Ведь пять часов только, спать пойду.

Они осторожно закрыли окно. Санька зажмурила глаза, засопела носом.

«Ба! Что это они затеяли? — она зевнула. — Правда, рано еще, тоже посплю».

После завтрака все собрались вокруг стола, чтобы подкрепиться домашней едой. Володя не смог приехать и передал через приятеля большой торт с фруктами. Саня понимала, что служба есть служба, но все равно немножко грустила. Остальные, напротив, были этим утром веселы и жизнерадостны. Потихоньку успокоилась и Саня.

В обед выписали Карповну. Вся палата простилась с нею тепло и душевно. Сергеева надела на маленького Егорушку крестик. Саня и Арусяк перецеловались с нею. Катерина произнесла прощальную речь:

— Ну, Карловна, теперь в твоем доме второй мужчина появился! А от нас в твоем лице уходит главный генерал, лучше сказать капитан корабля. Живи долго, Вероника, расти сына таким же здоровым и умным, как ты сама!

Заведующая, заглянув в опустевшую палату, заметила:

— Ну, вот, баса нет. Одни сопрано остались.

Сергеева с Катериной смотрели в вестибюле телевизор. Арусяк накручивала бигуди. Саня рассеяно следила, как ловко работали маленькие пальчики.

— Арусяк! — окликнула она.

Та повела одним глазом в ее сторону.

— Да-а.

— Вы куда сегодня утром с Сергеевой ее батюшку отправили?

— Не отвлекай. Лучше сзади накрути, только ровно! Хорошо накрути и угости шоколадкой, ты же шоколад не ешь, а я тебе все расскажу.

— А если не угощу, не расскажешь?

— Расскажу, — рассмеялась армяночка. — Но, когда жуешь шоколадку, приятнее разговаривать!

И Арусяк поведала Сане, как она потихоньку нашла в телефоне Катерины номер Василия. Потом они сговорились с Сергеевой, что батюшка отвезет письмо с номером телефона дяде Арусяк.

— Зачем? — Саня пока ничего не понимала.

— Ахчи! Мой дядя Ашот такой предприимчивый! Он этого Василия даже в море разыщет, по рации скажет ему: «Василий! Ара, какой сын у тебя родился! А ты ничего не знаешь!»

Вот так он ему скажет. Другие люди услышат и тоже скажут: «Василий, если ты порядочный человек, должен поехать к своей женщине и сыну, чтобы быть с ними рядом! Или мы тебя не будем уважать!» А Василий ответит: «Да, я порядочный человек, поеду к сыну, чтобы принять его на руки, как полагается!»

Саня слушала пламенную речь маленькой армяночки и улыбалась.

«Молодец она, — думала девушка. — Я бы и не догадалась, наверное, такое придумать».

— Ахчи, зачем улыбаешься? Думаешь, не найдут его и ничего не выйдет?

— Уверена, что найдут! — искренне сказала Санька и доверительно добавила: — И еще думаю, что Василий приедет, — она весело усмехнулась. — Уж если твой дядя Ашот взялся за дело, то все обязательно получится!

— Ахчи, а ты как думала! — довольно улыбаясь, согласилась Арусяк, жуя шоколадку.

— Арусяк! — Саня с интересом взглянула на девушку. — А как ты познакомилась со своим мужем?

Арусяк доела шоколадку, аккуратно вытерла руки салфеткой, улыбнулась.

— Мы с ним с детства соседями были, наши семьи дружили. В Карабахе жили. У нас улица, знаешь, такая тихая, зеленая, очень красивая была. И дома красивые, хоть и старые. Вместе в садик ходили, в школе всегда за одной партой сидели. Помню, Артурик однажды пришел к моему отцу, ему, ахчи, тогда, наверное, шесть лет было, и говорит: Дядя Армен, прошу вас, как мужчина мужчину, присмотрите за Арусяк. Я в деревню к бабушке на целое лето уезжаю, она здесь одна остается!

— Мама, помню, посмеялась тогда, а отец пообещал ему присмотреть за мной. Наверное, до шестого класса все над нами смеялись, а потом уже никто иначе, ахчи, не думал; все знали, что я женой Артурика буду.

Когда в Карабахе война началась, всю нашу семью дядя Ашот сюда перетащил, а через два месяца Артурик приехал, мне на палец кольцо надел, через полгода мы с ним поженились. Вот и все, ахчи!

— Вы прямо, как Ромео и Джульетта! Я имею в виду, что с детства у вас любовь. А ты всегда своего Артурика любила, на других даже не смотрела?

— Ахчи! Зачем другие, когда Артурик есть? Знаешь, в нашем роду все однолюбы. Я не помню, чтобы у нас из родственников кто-то разводился. Все семьи крепкие и дружные! На нашей свадьбе мой дедушка Тофик сказал Артурику: «Смотри, Артурик, теперь ты, и спина и душа для нашей Арусяк! На всю жизнь! По-другому у нас, не бывает!»

— Это замечательно, что вы такие дружные и сплоченные, — заметила Саня.

— Так и нужно, — отозвалась она. — Жалко, ахчи, что не все это понимают.

История Сани

Родильное отделение готовилось ко сну. Детей уже покормили. День этот показался всем долгим, а седьмая палата была сегодня, пожалуй, самой тихой.

Катерина последней улеглась в кровать, проходя мимо Сани, сказала:

— Ты, молодая, не расслабляйся, после завтрака твою историю слушать будем.

В палате потушили свет. Тихо засвистела носом Сергеева. Застонала во сне Катерина. А Саня долго лежала с открытыми глазами. Девушка думала, с чего же ей завтра начать свой рассказ. С тихой грустью вдруг вспомнила один вечер в далеком и загадочном Багдаде. Она в легкой панамке сидит на плетеном стульчике на открытой террасе, пьет через соломенную трубочку прохладный фруктовый коктейль. У ее ног пушистый котенок играет с застежкой туфельки, и ее это очень забавляет. Тут же, на террасе, горничная собирает на стол, мама с папой обсуждают список гостей. Бабушка, обмахиваясь веером, жалуется, что не может привыкнуть к этому жаркому климату. Саня хорошо помнит, что в субботу у папы день рождения, и еще он организует прощальный ужин в связи с окончанием пребывания в Багдаде и переводом в другое государство. Она знает, что ее папа — посол, помнит разговоры родителей, что девочке лучше пойти в европейскую школу. Последнее яркое воспоминание: папа уже сидит в джипе, молодой водитель, улыбаясь Сашеньке, протирает лобовое стекло, а мама, поддерживая бабушку, спускается со ступенек террасы и наказывает няне вовремя уложить дочь в постель. Родители с бабушкой уезжают на выставку известного испанского художника. А Саня хитро замышляет убежать сегодня к соседскому бассейну, где всегда много детей.

И все!

Потом в ее памяти всплывали только чужие лица, чужие руки, которые крепко держали ее за плечи, передавая в другие руки. Белые халаты, синие халаты, общие столы детдома, после большой самолет, на который ее посадил высокий человек в военной форме, а красивая женщина сняла с нее шапочку и пристегнула ремнем к креслу. Затем долгие годы детского одиночества, обид, слез, выживания в холодном мире серых детдомовских стен.

В джип российского посла на всем ходу влетел загруженный рефрижератор, у которого отказали тормоза, и шестилетняя Александра Бестужева в одночасье оказалась в этом мире одна!

Саня, вытерев нечаянную слезу, продолжала вспоминать.

В детдоме у нее почему-то была совсем другая фамилия. Когда Сашенька пришла к директору школы и спросила, почему в журнале стоит не ее фамилия, тот лишь отмахнулся.

— Чиновники напутали, так бывает. Эта фамилия не хуже прежней. Ты здесь не возмущайся, запомни, что теперь — Семенова. Саня промолчала, но не забывала — она Бестужева Александра Константиновна.

Потом окончила педучилище, в городке из учебных заведений были только педучилище и индустриальный колледж. Проработав полгода воспитателем младшей группы, принялась усиленно готовиться к поступлению в Волгоградский юридический институт. После трехмесячных мытарств по разным административным кабинетам, восстановила свою настоящую фамилию.

Старинные часы в коридоре пробили полночь. Девушка поправила подушку. Ветка сирени таинственно покачивалась за окном. За этой веткой было большое звездное небо, сирень, словно фантастический корабль, плавно и медленно кружилась в космическом пространстве. Саня через открытое окно вдохнула чудесный запах цветов, улыбнулась, вспоминая еще один день своей биографии, который изменил ее жизнь в лучшую сторону.

Был первый в этом году теплый апрельский день. Саня сидела на лавочке во дворе детского сада и грелась в лучах весеннего солнца. Дети спали, и она решила подучить конспекты. Но раскрытая тетрадь уже давно лежала рядом, а она, запрокинув голову на спинку лавочки и закрыв глаза, ни о чем не думая, наслаждалась этими тихими минутами.

Вдруг чья-то тень закрыла солнце. Девушка, не открывая глаз, вполголоса сказала:

— Отойдите, пожалуйста. Вы мне солнце загораживаете.

Тень пропала, но Саня почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Она нахмурилась и открыла глаза. Крепкий, чуть выше среднего роста, с серыми глазами и короткой стрижкой молодой мужчина разглядывал ее с нескрываемым интересом. Саня смутилась лишь на миг. Она была красивой девушкой и привыкла, что парни часто обращали на не внимание. Поэтому и сейчас, чуть сдвинув брови и щурясь от солнца, она сурово сказала:

— Если вы электрик и пришли по вызову, то вам нужно на кухню, это за углом. А если родитель, тогда ждите, дети еще спят.

Неизвестный молчал, наблюдая за ней с едва приметной лукавой усмешкой.

— Вы внезапно оглохли? — еще больше нахмурилась Саня.

— Простите! — спохватился он. — Вы — Бестужева Александра Константиновна? — усмешка превратилась в доброжелательную улыбку.

— Да, это я. Что вам нужно?

— Можно, я присяду?

— Можно. Только, вы уже сели.

— Да, действительно… Наверное, мне нужно прямо сейчас рассказать вам все.

— Хорошая мысль.

— Только одна просьба. Давай сразу на ты.

— С какой стати. Я понятия не имею, с кем сейчас разговариваю. Может, вы мошенник или бандит. Вон у вас татуировка выглядывает из-под рукава. Будьте добры, отсядьте от меня подальше.

Парень рассмеялся.

— Саня, я сейчас все тебе расскажу, и ты поймешь, что я не мошенник. Для начала представлюсь — меня зовут Владимир. Владимир Аркадьевич Симаков. Сын Наталии Андреевны Симаковой.

Саня резко повернулась к нему. Она помнила только одну Наталию Андреевну Симакову — двоюродную сестру своей бабушки. Но все это было так давно, в другой жизни. Девушка недоверчиво покачала головой, потом, подумав, решительно заявила:

— Покажите ваши документы!

Владимир вытащил из нагрудного кармана паспорт и предъявил девушке. Саня внимательно изучила документ, вернула его хозяину. Ей вдруг впервые за долгие годы стало теплее на сердце. Она внезапно ярко покраснела. У нее с детства осталась привычка в минуты душевного волнения покрываться румянцем. Она знала и всегда стеснялась этого.

— Ну, что же, — она растерялась, совершенно не понимая, о чем нужно говорить с неожиданно появившимся родственником.

— Бабушка вместе с родителями погибла в аварии тринадцать лет назад, — тихо сказала она.

— Я знаю, — отозвался он. — Все эти годы Наталия Андреевна разыскивала тебя. Сейчас она живет в Петербурге. Вот, — он протянул ей письмо. — Возьми.

Во двор вышла пожилая нянечка.

— Александра Константиновна! Пора детей будить!

— Иду, — Саня поднялась со скамейки, теребя конверт.

— Вы где остановились?

— У вас здесь только одна гостиница, там и остановился.

— Вот что, — наконец решила она, — я заканчиваю в шесть. Вы меня встретите после работы?

— С большим удовольствием!

История продолжается

Однако, разумеется, было уже не до работы, не только Сане, но и другим сотрудникам детского садика.

Второй раз, вслед за Санькой, письмо вслух перечитывала заведующая Тамара Ивановна, а персонал, окружив ее, слушал.

«Милая моя, родная девочка, здравствуй! Благодарю Господа, что нашла тебя, дитя мое!

Все эти тринадцать лет после трагической гибели твоей семьи не было душе моей покоя. Когда нам сообщили о случившемся, мы с мужем прилетели по дипломатической визе в Багдад, но ты уже исчезла. Сколько мы ни искали тебя, все было напрасно. На все запросы и предъявления Аркадия чиновники только руками разводили. Сашенька, это был какой-то кошмар! Но, слава Богу, ты нашлась! Бедная моя! Сколько же тебе пришлось перетерпеть за эти годы? А все из-за подмены твоей настоящей фамилии. Какой-то пронырливый адвокат в своих корыстных целях заменил твои документы. Я уже совсем отчаялась найти тебя. Но месяц назад мне позвонил бывший сотрудник Аркадия из ФСБ и сообщил о тебе. Я сразу вызвала Володеньку из Владивостока. Мы навели справки, и наши надежды оправдались! Сашенька, девочка моя! Неужели я дожила до этого счастливого дня и смогу скоро обнять тебя, моя родная! Отправляю за тобою Володю, сына моего. Девочка моя, поскорее закрывай все свои дела в провинции и переезжай ко мне в Петербург. Владимир поможет тебе во всем. Я уже и комнату для тебя приготовила.

P.S.

Наверняка это письмо тебя несколько огорошило. Но пусть оно станет лишь радостным ожиданием скорой нашей встречи! Люблю тебя, Сашенька, жду не дождусь в Петербурге.

Твоя Наталия Андреевна»

Тамара Ивановна закончила читать, глубоко вздохнула.

— Да, Сашенька, счастье привалило! Я очень за тебя рада. Конечно, жалко с тобой расставаться, ты хороший воспитатель, но, что делать. Наконец-то вырвешься из нашего болота!

— А я прямо не знаю, Сашка, ехать тебе или нет, — сказала повариха Татьяна. — Здесь у тебя и комнатка при садике, а через год, может, квартиру получишь в новостройках, и работа теплая. А в том Петербурге неизвестно, что тебя ожидает!

— Прямо не знаю! — передразнила повариху медсестра Людмила, Сашина подружка. — Ты, Татьяна Петровна, точно никуда бы не поехала! За свою жизнь дальше Агаповки сроду нигде не была. Кто тебя спрашивать будет? — и обратилась к Сане: — Лети, подруга, даже не задумывайся! Там, в Питере, у тебя, знаешь, сколько перспектив появится! Смотри, как устроишься, сразу позвони мне! А я к тебе и к твоему красивому братику мигом в гости приеду белые ночи смотреть.

— Вот, стрекоза, уже и брата успела заприметить, — хмыкнул плотник Николай.

— Конечно, успела, — огрызнулась Людмила. — Такого мужчину трудно не заметить. Вон какой уверенный, и выправка у него военная. У меня глаз наметанный, я сразу поняла, что он птица высокого полета, не то, что вы, зяблики!

Женщины продолжали обсуждать перемены Санькиной жизни, а она, рассеяно слушая, чуть улыбалась с ярким румянцем на щеках и понимала, что ее жизнь в этом городке закончилась. Впереди — совершенно новая полоса биографии!

После работы у ворот садика, как и обещал, ждал ее Владимир.

Девушка опять, уже в который раз за день, вспыхнула от мысли, что ее холодильник почти пустой.

«Чем же мне его угощать? — лихорадочно соображала она на ходу. — Вот глупая! Нужно было на работе у Людмилы занять до получки. Придется домой к ней бежать. Лишь бы она дома была!»

Она остановилась, огляделась.

— Володя, посидите на лавочке, ладно? Я в тот дом на минутку зайду.

Владимир слегка приобнял ее за локоть, улыбаясь, посмотрел на красные щеки и мягко возразил:

— Не получится, Саня. Я заказал столик в ресторане. Давай сначала поужинаем, а все дела отложим на завтра, договорились?

Он ласково ей улыбнулся, девушка вспыхнула и не стала возражать.

В ресторане он протянул ей меню. Саня за свою недолгую жизнь была в ресторане два раза. В первый раз в прошлом году на 8 Марта вместе с коллегами по работе, а второй раз на юбилее Тамары Ивановны с той же компанией. И теперь, глядя на уверенного и спокойного Владимира, сидящего напротив, она вдруг почувствовала себя скованно. По дороге она наступила в лужу, и старые туфли тут же наполнились водой, а платье, купленное на первую зарплату, теперь казалось смешным и старомодным. Она чуть не заплакала от стыда, ей показалось, что все обращают на нее внимание и усмехаются.

Владимир, пару раз бросив на девушку быстрые взгляды, вдруг сказал:

— Саня, ты уж прости, но мне совершенно здесь не нравится. Давай переиграем. Если ты не против, мы сейчас пойдем в один магазинчик, я его уже заприметил, наберем всяких вкусных продуктов и устроим у тебя маленькую пирушку. А я приготовлю настоящий узбекский плов, — он вдруг весело ей подмигнул. — Ты не представляешь, какой вкусный плов у меня получается!

Саня не была против. Через полчаса Владимир в ее фартуке уже хлопотал на кухне, а она резала фрукты и размышляла, чтобы постелить на столик вместо скатерти. Наконец аккуратно застелив столик своим гипюровым шарфом, она, победно улыбаясь, вышла на кухню. Владимир обернулся:

— Все, Санек. Можно я буду так тебя называть? Еще полчаса — и плов готов.

— Хорошо, — улыбнулась она в ответ. — Так меня еще никто не называл.

Они вернулись в комнату. Парень огляделся, осторожно сел на диванчик.

— Мне лучше сидеть, боюсь, если встану, что-нибудь здесь разрушится. Как ты тут умещаешься?

Саня засмеялась.

— Мне много места не нужно. Видишь, какой у меня удобный диванчик, на нем и спать можно, и к экзаменам готовиться, и даже чай пить.

— И давно ты здесь живешь?

— Скоро год.

— Ладно. Давай, Санек, выпьем! Я в баре вашего ресторана нашел замечательное «Каберне» восемьдесят девятого года. По-моему, уже пора отметить нашу встречу.

Владимир разлил вино по бокалам, поднялся, серьезно посмотрел на девушку.

— Первый бокал хочу выпить за тебя. За то, что ты выжила, стала такой умницей и красавицей! Я очень рад, что Наталия Андреевна нашла тебя, а мне судьба подарила встречу с тобой. За тебя, Санек!

Они выпили.

— Володя, а почему ты не называешь Наталию Андреевну мамой?

Он помолчал, затем негромко ответил:

— Не могу изменить памяти родной матери.

— Ты не родной сын Наталии Андреевны?

— Нет. Симаковы усыновили меня в восемь лет после гибели моих родителей и их друзей. У них самих детей не было. Я — их единственный поздний ребенок. После смерти мужа Наталия Андреевна всю свою любовь отдала мне. Она никогда не заставляла называть ее мамой. Независимо от этого, моя любовь и уважение к ней — безграничны.

— Знаешь, я очень хорошо помню и Наталию Андреевну, и ее мужа. А вот тебя не могу припомнить, — Саня засмеялась. — Хотя ты тогда уже парнем был, наверное, на свидания к девочкам бегал и дома мало находился.

— Вообще не появлялся. В то время я обучался в Суворовском училище и жил в казармах.

— Ты был хорошим суворовцем?

— Меня с детства воспитывали в военной семье. Знал, что в будущем ждет военная карьера, это даже не обсуждалось.

Саня, подложив руку под щеку, внимательно слушала его.

— Наверное, это хорошо и почетно. Только мне всегда казалось, что военные — это какие-то сухари, кроме муштры, ни о чем не способны думать.

Владимир разлил вино, покрутил свой бокал, полюбовался игрой цвета, ответил:

— Мне в этом отношении повезло. Наталия Андреевна при всей великой любви сумела не избаловать меня, а, напротив, воспитать нормального пацана. Параллельно с этим прививала интерес к музыке, литературе. Ты будешь смеяться, но в двенадцать лет я окончил музыкальную школу, и меня едва не отправили в Швецию для продолжения учебы как наиболее одаренного ученика. Но тут вмешался Аркадий Петрович: «Это уже слишком!» — коротко сказал он своей жене, взял меня за руку, привел в спортивную школу при Комитете Госбезопастности и определил в секцию карате. На этом моя музыкальная карьера благополучно завершилась. Наталия Андреевна, смирилась с решением супруга, однако продолжала развивать во мне эстета, поэтому все выходные таскала по всевозможным музеям и концертам. Своим культурным багажом я обязан в первую очередь ей.

— Тогда за Наталию Андреевну! — предложила Саня.

Они пригубили вино. Тут зазвонил телефон.

— Сашуля, ты дома? Мне так скучно! Можно мы с Игорьком к тебе нагрянем?

Саня прикрыла ладонью трубку, посмотрела на Владимира.

— Подружка хочет прийти в гости.

— А ты сама хочешь этого?

Саня пожала плечами.

— Вообще-то она неплохая.

— Тогда приглашай, гулять так гулять! Как раз плов готов.

Людмила примчалась быстро. Из-за ее спины выглядывал участковый Игорь.

— Игорек! — крикнула она, когда парень нечаянно уронил куртку с вешалки. — Немедленно прекрати махать ручищами, ты не в своем обезьяннике! Ой! — Людмила увидела Владимира. — Здравствуйте! А я думала, что Саня одна, — она скосила глаза, тихо процедила: — Не могла предупредить?

— Проходите, — по-хозяйски пропустил их Владимир. — Действительно, территория здесь невелика. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Давай, Игорь, подвинем немного столик, тогда сюда кресло можно будет поставить.

Пока мужчины двигали мебель, Людмила шепталась на кухне с Саней.

— Обалдеть! — ахнула Людмила, открыв холодильник. — Подруга, ты весь мини-маркет скупила?

— Самой неудобно, — призналась, покрасневшая сразу Санька. — Я ему говорю, что не нужно, а он, представляешь, все набирал и набирал в магазине.

— Красавчик! — выдохнула она. — Не то, что наша шелупонь. Сань, а он женатый? Кольца я не заметила, но это ничего не доказывает. Кольцо и снять на время можно. Сашуль, ты меня за столиком поближе к брату посади.

— Так ты же с Игорем пришла!

— Нашла проблему, — отмахнулась Людмила. — Ему через час на смену заступать. Я его взяла, чтобы такси оплатил.

Ужин получился веселым, душевным, хотя и торопливым. Игорь вскоре распрощался и уехал на дежурство. Пока Владимир провожал в коридоре нового знакомого, Людмила делала Сане настойчивые знаки, с просьбой оставить ее наедине с Владимиром. Неожиданно для себя, Саня в ответ состроила страшные глаза и категорично отказала подружке. Та с удивлением посмотрела на Саню, но настаивать не стала, вскоре тоже распрощалась и ушла. Саня с Владимиром еще попили чаю. Он помог ей прибрать со стола и около полуночи ушел спать в гостиницу.

За два дня до отъезда

Девушка проснулась от запаха кофе, доносящегося из кухни. На пороге появился Владимир.

— Ты хоть иногда входную дверь закрываешь? Привет.

— Привет, — отозвалась еще сонная Санька. — Ты зачем так рано проснулся? Что случилось?

— Ничего не случилось. Привычка. Будешь кофе?

— Буду.

— Тогда жду тебя на кухне. На кофе в постель не рассчитывай!

Саня, недовольная, что ее так рано разбудили, накинула халатик, присела на табуретку в кухне, головой прислонилась к стене.

— Голова болит? — усмехнулся Володя.

— Да, — буркнула она в ответ. — Не всем же такими бодрячками быть.

— Нужно меньше пить, — нравоучительно заметил он.

— Я вообще не пью, — призналась она. — Но вчера под вкусный плов так хорошо пилось.

Он кивнул.

— Это ничего, выпей кофе с лимоном, через пятнадцать минут пройдет. Какие у нас на сегодня планы?

Саня подняла на него глаза.

— Ты всегда с утра такой энергичный? Дай голове на место встать, а мне умыться, потом спрашивай.

Он посмотрел на часы.

— Хорошо. Даю тебе на все сорок минут, включая туалет, макияж и прочее, итого, — он прихлопнул ладонью по краю стола. — В девять тридцать, жду вас, курсант Санек, у дверей домоуправления, начнем оттуда. Я вчера там уже был, и все, что нужно, разведал. Попрошу не опаздывать!

Она открыла рот, пытаясь возразить, но он уже обулся и крикнул с порога:

— Закрой за мной дверь, лежебока! — и исчез.

— Не закрою, — буркнула Саня и принялась давить в кофе лимон.

За два дня Саня, ведомая Симаковым, закончила все необходимые дела, выписалась в паспортном столе и теперь, уставшая и продрогшая, возвращалась к себе. Владимир уехал за билетами. Погода резко ухудшилась. С утра зарядил холодный дождь. Саню знобило. Она с трудом сняла в коридоре промокшие туфли, прилегла на подушку, пытаясь накрыть себя стареньким пледом.

«Только не хватало разболеться в дорогу», — мелькнула нехорошая мысль.

Зазвонил сотовый. Она пошарила рукой, наткнулась на телефон.

— Да, — голос ее был тихим и хриплым.

— Санек, с тобой все нормально?!

— Почти. Немножко промокла. Ничего, отлежусь, и все пройдет. Ты купил билеты?

— Только на послезавтра. У вас здесь свои законы. Промокла, говоришь? Ты лежи, не вставай. Я через час подъеду.

Саня отложила телефон, откинулась на подушку. Голова была тяжелой, тело горело. Она посмотрела вверх, потолок покатился прямо на нее, и девушка провалилась в темноту.

Симаков по дороге к Сане зашел в аптеку и купил необходимые при простуде лекарства. Дверь в ее комнату, как всегда, не была закрыта.

— Ну, что за легкомыслие, — с досадой покачал он головой, вошел и споткнулся обо что-то в коридоре.

Владимир наклонился, поднял мокрую обувь, внимательно осмотрел, направился в комнату.

Девушка металась на постели в бреду и плакала.

— Пожалуйста, пожалуйста! Отдайте мою куклу! Я буду мыть коридоры! Не забирайте, — бормотала она, а из закрытых глаз катились слезы.

Владимир пораженно слушал, не сводя с Сани глаз. Стал быстро набирать скорую помощь. Потом наклонился над ней. Одежда была мокрой, не раздумывая, принялся раздевать девушку. Она обжигала своим горячим телом. Он раздел ее и досуха обтер полотенцем. Его руки чуть дрожали. Мужчина нахмурился, стараясь отогнать ненужные мысли. Однако неотрывно смотрел на обнаженное тело, и волнение наполняло его. Девушка затихла в его руках, лишь редкие всхлипывания вырывались из ее груди. Она была прекрасной и беззащитной. Владимир приподнял ее голову, смочил губы водой. Запах Саниного тела в одно мгновение наполнил его всего, а ее губы и плечи были совсем близко.

— Черт меня побери! — он бережно уложил ее на подушку, потряс головой, посмотрел в окно, словно отгоняя от себя видение. Потом достал из комода ночную рубашку и одел ее.

Приехала скорая. Женщина послушала Саню, осмотрела лекарства, купленные Владимиром.

— Можно госпитализировать, — равнодушно сказала она. — Но если есть кому за ней смотреть, то лучше лечить дома, — она сделала Саньке укол. — Опасного ничего нет, но постельный режим необходим. Вечером, если поднимется температура, вызывайте семейного врача. Побольше жидкости давайте. Уколы умеете ставить?

— Да.

— Прекрасно. Вот рецепт. На ночь сделайте ей еще один укол. Через день-другой поставите свою жену на ноги. Всего доброго.

Владимир проводил врача, вернулся к Сане. Укол подействовал, щеки уже не пылали нездоровым румянцем, прижавшись к подушке, Саня спала, разметав длинные волосы. Мужчина присел рядом, осторожно убрал с лица прилипшие пряди, пригладил их. Потом вышел на кухню и увидел оставленные Игорем сигареты. Владимир давно бросил курить, но сейчас они показались ему как нельзя кстати. Он открыл форточку, закурил. Перед глазами появилась обнаженная Саня. Подумал, что такой красивой фигуры никогда еще не видел, а девушек в его жизни было достаточно. Потом в памяти возникли ее дырявые туфли.

«Эх, Санек! — подумал Симаков. — Не баловала тебя жизнь».

Он с раздражением потушил окурок, взял телефон и набрал номер Людмилы. Подруга приехала быстро. Она тоже сказала, что ничего серьезного нет, любезно предложила остаться вместе с ним. Но тот с досадой отмахнулся.

— Послушай, ты ведь знаешь все Санькины размеры, — он вытащил пачку денег. — Я тебя прошу, купи ей все необходимое. Не экономь, выбирай как для себя.

Глаза у Людмилы загорелись.

— Да ты просто купец заморский! — она посмотрела на него долгим взглядом, вдруг с тихой грустью добавила: — Знаешь, Санька точно достойна, чтобы одеваться нормально.

Владимир, проводив ее, достал с полки книжку, примостился в кресле, но читать не смог. Поглядывал на Саню, а мысли, раскручиваясь, словно клубок, уводили в фантастические грезы. Мужчина задремал. Проснувшись, увидел, что она внимательно смотрит на него. Шея его затекла от неудобного положения. Он покрутил головой, перешел к девушке на диванчик, мягко ей улыбнулся.

— Ну, как ты? — ему уже не хотелось называть ее Санек.

— В глаза будто песок насыпали, очень хочется пить, — тихо отозвалась она.

Он кивнул, потянулся, взял со столика стакан с чаем.

— Давай приподниму тебя, — он посадил ее, подложил под бок подушку, поднес к губам стакан. — Потихоньку пей. Вот умница.

Саня сделала несколько глотков, отвела его руку, устало откинулась на спинку дивана.

— Ты со мной как с ребенком нянькаешься, — улыбнулась она.

Вдруг посмотрела на свою ночную рубашку и уставилась на Владимира.

— Кто меня переодел?

Мужчина спокойно поставил стакан на столик, обернулся к ней.

— Подружка твоя прибегала. И врач приходил, — он кивнул на коробку с ампулами. — Приготовься, сейчас колоть тебя буду.

— Ты?

— Хочешь, бабку толстую с лавочки приглашу.

Саня слабо улыбнулась его шутке.

— А если Люду позвать?

— Люда на тебя полдня потратила, ей работать нужно. А у меня рука легкая и практика есть, не сомневайся.

— Я не сомневаюсь, только…

— Саня! — он серьезно посмотрел на девушку. — Не веди детские разговоры. Нам с тобой послезавтра выезжать. Я не могу гостить в этом городке долго, и поставлю тебя на ноги до отъезда, будь в этом уверена! Поэтому ты перестанешь сейчас стыдливо капризничать, просто доверишься и будешь во всем меня слушать, договорились?

— Разве у меня есть выбор? — хрипло и сердито отозвалась она.

— Вот именно, — весело сказал он. — Готовь свое симпатичное заднее место для укола.

Санька, насупившись, следила, как набирает из ампулы лекарство. Он подошел, чтобы помочь, но она отказалась.

— Сама перевернусь, — буркнула девушка и с кряхтением принялась прикрываться пледом, оставляя ему для укола лишь часть тела.

Владимир с усмешкой следил за ее маневрами, радуясь, что температура заметно спала.

В дороге

Симаков сдержал слово, поставил Саню на ноги. Утром двенадцатого апреля скорый поезд забрал их на станции и повез в далекий Петербург. В купе она потихоньку наблюдала за ним, сама не понимая, почему так притягивает и волнует его голос, взгляд. Владимир, напротив, откровенно изучал ее, шутками отражал нападки и не позволял себе ни одного лишнего слова. В итоге, сидя в купе скорого поезда Волгоград — Санкт-Петербург, они пили чай с лимоном, разговаривали с соседями и не знали друг о друге ничего, что известно им было при первой встрече.

— Александра! Вставайте. Вы — большая соня! Самое интересное проспите!

Санька открыла глаза, повернула голову. Бутылка красного вина красовалась на середине столика. Стаканы в подстаканниках весело потренькивали.

— Что отмечаем? — у нее были темные круги под глазами. Этой ночью она напрасно старалась уснуть. Напротив, на верхней полке, лежал Владимир. Она заставляла себя закрыть глаза, чтобы не смотреть на него. Возбуждение, подогретое безумными фантазиями, сделало ее к утру почти больной. Казалось, что она лишь минуту назад заснула, а уже, надо полагать, обед.

Соседями по купе были опереточные артисты. Муж, Валерий, был везде круглым, гладким и сладко пахнущим. Его жена, Люсьена, цвела последней, уже увядающей красотою, и жила с претензиями на привычное поклонение мужчин. Сейчас за столиком сидел один Валерий, тихо мурлыкая какую-то арию, он поглядывал на Саню.

— Просыпайтесь, прекрасная амазонка! Позвольте вам помочь?

Саня отстранила его руку, уселась на полке.

— Что за праздник? — хрипло переспросила она, стараясь стряхнуть с себя ночные наваждения.

Валерий открыл рот, но его опередила Люсьена, появившаяся в дверях.

— Доброе утро, Сашенька. У вас усталый вид, — женщина кокетливо взглянула на себя в зеркало. — А празднуем мы с Лериком наш маленький юбилей, пять лет совместной жизни. Вот где приходится нам находиться в этот день, — она театрально развела руками. — Надеюсь, вы поддержите наш столик?

— Мои поздравления, — Санька потянулась за полотенцем и столкнулась в дверях с Владимиром. В руках он держал шампанское. Бросив на девушку быстрый взгляд, он радостно улыбнулся артистке.

— Люсьена Викторовна, это Вам, — он галантно поцеловал пухлую руку женщины.

— Володенька, вы — рыцарь! — примадонна игриво повела плечиком, обратилась к мужу:

— Лерик, у нас ведь есть запасики? Публика, знаете, балует нас…

Саньке показалась, что пышногрудая Люсьена получает огромное удовольствие от звука собственного голоса. В туалет была очередь. Когда Саня вернулась в купе, бутылка вина уже опустела. Люсьена Викторовна с блестящими глазами томно обмахивалась огромным веером, откровенно улыбалась сидевшему напротив Владимиру. Ее муж, пытаясь закончить какой-то рассказ, долго и скучно повторялся.

— Ну, душечка, — протянул он девушке. — Мы вас заждались! Без вас наше застолье, — он попытался сделать Сане комплимент, но жена перебила его. Надув губки, звонко воскликнула:

— Хочу шампанского!

Владимир ловко и умело открыл бутылку искристого вина. Санька пристально посмотрела на него, ядовито подумала: «Просто весь сияет! А ведь здесь, кроме этих двух павлинов, есть еще и я!»

Она присела к столику, взяла протянутый противным Лериком стакан с шампанским, состроила ему глазки, растягивая губы в улыбке, громко объявила:

— Совет да любовь!

«Может, им еще «Горько!» крикнуть? Интересно, какой этот Лерик по счету муж у прекрасной Люсьены?» — злорадно рассуждала Санька, напрасно пытаясь найти в глазах у веселившегося Владимира поддержку.

Когда закончилась вторая бутылка, лысый тенор положил под столом свою потную руку ей на колено, Санька с отвращением пнула его в ногу и вышла в коридор.

В Петербург поезд прибудет завтра утром. Сане было нехорошо на душе. Не знала, как вытерпеть оставшееся время. Она почти уже ненавидела Симакова, от которого ждала так много, а не получила даже ответного взгляда. Ей казалось, что для него нет ничего приятнее, чем общение с этой сладкой парочкой. Наворачивались слезы на глаза от такой несправедливости, и она долго стояла у окна, стараясь успокоиться.

— Саня! Пошли чай пить, — вдруг позвал из купе Владимир.

Она зашла и удивилась. Он успел все убрать и проветрить. На столике стояли два стакана крепкого чая. А супруги сладко спали, почмокивая и посапывая, даже во сне они были довольными собою.

«Господи! Когда же кончится эта дорога? Зачем вообще я еду?» — тоскливо думала девушка.

В купе горела ночная лампа. В тусклом свете лицо Владимира казалось серьезным и загадочным.

«Я все время сама себе его придумываю, — убеждала себя девушка. — А, по сути, это чужой человек! Его дело доставить меня по назначению, и на этом миссия заканчивается. Он сам говорил, что сразу улетит во Владивосток. Там у него работа, дом! У Сани сжалось сердце при мысли, что у него есть свой дом, своя жизнь. Где-то далеко! А для нее он вдруг стал самым важным и единственным в жизни! Вошел в ее судьбу сразу и навсегда».

Он молчал, о чем-то думая. Она смотрела на него, и в ней проснулась женщина, которая полюбила и готова бороться за эту любовь, защищая ее, как защищала бы своего ребенка.

— Я поехала в Петербург, чтобы быть рядом с тобой, — она подняла на него глаза.

Он тоже посмотрел на нее с непонятным выражением на лице.

— Ты ведь все понимаешь, правда? — тихо спросила она. — Не молчи! — Санька была в отчаянии. Она опустилась на колени у его ног, теребя джинсы, горячо зашептала:

— Володя, миленький! Думай про меня, что хочешь, только лучше тебя никого нет! Я больше так не могу! Что мне делать? — она подняла к нему глаза, полные страдания и слез.

Он проглотил подступивший к горлу комок, не выдержав взгляда, подхватил ее, усадил рядом. Девушка придвинулась к нему вплотную и зашептала прямо в лицо:

— Даже если я тебе не нужна, чувствую, что нравлюсь. Хочешь, возьми меня прямо здесь, сейчас! Я никогда в жизни не пожалею об этом!

Она покосилась на спящую примадонну и с какой-то лихорадочной одержимостью продолжала:

— Ты их нарочно напоил, да? Чтобы мы были одни? Ведь, правда? Скажи? — она вся горела и требовала от него ответа.

Он посмотрел в ее глаза, хрипло ответил:

— Да, — наклонился, нашел ее губы, не в силах больше сдерживаться, долго и жадно целовал их.

Она потянулась к нему, обняла, но он оторвал девушку от себя, грубовато прижал к стене, стараясь спрятать растущее возбуждение.

— Послушай меня, девочка! Не дай мне сделать это!

Он отдышался, потом встал и вышел в коридор. Саня направилась следом.

— Почему? Тебе не будет со мною плохо! — она доверчиво прижалась к нему.

Владимиру уже удалось справиться с собою. Он взял ее за плечи, повернул к себе и грозным шепотом уточнил:

— Ты сама понимаешь, что сейчас мне предлагаешь?!

— Понимаю, — ответила она тихо.

— А потом всю жизнь будешь меня ненавидеть!

— Я понимаю, что ты красивый и взрослый дурак, — обреченно произнесла Санька и вернулась в купе.

«Я это и сам знаю», — сердито подумал он. Закурил, стараясь окончательно успокоиться.

В Санкт-Петербурге

Утром поезд прибыл в Санкт-Петербург. А еще через три дня майор авиации Симаков на две недели раньше положенного срока вернулся из отпуска в свою часть, где, к большому удивлению сослуживцев, долгое время оставался замкнутым и неразговорчивым.

А Саня жила в прекрасном Петербурге в квартире Наталии Андреевны, которая всю неделю не переставала вытирать на глазах слезы радости. Наталия Андреевна оказалась интеллигентной доброй толстушкой. Она обожала своего сына, бразильские сериалы и песочное пирожное.

Первые дни, проведенные в городе, были суетливыми и бестолковыми. Симакова, как большая наседка, бросалась от Сани к Владимиру, не отпускала их от себя ни на шаг, кормила до тяжести в желудке и по нескольку раз заставляла пересказывать историю их знакомства.

Владимир был спокойным и непринужденным. А может, ему просто хорошо удавалось это изображать? Санька же, с первой минуты полюбив душевную Наталию Андреевну, чувствовала себя не совсем свободно. Она не могла равнодушно смотреть на Владимира, терялась от его шутливых замечаний, а во время общего разговора просто умирала от напряжения и старания казаться естественной. На второй день за вечерним чаем Симаков, понимающий ее состояние, сообщил, что завтра улетает в часть. Наталия Андреевна уронила бокал на пол, а у Сани остановилось сердце. Ночью в своей комнате она облила слезами подушку и с беспощадной иронией твердила:

— Вот и прекрасно! Какая чудесная развязка!

Проводив Владимира, Саня решила сразу найти себе работу. Но Симакова категорично заявила:

— Нет, Сашенька. Пока отдыхай и готовься к поступлению в институт, — она достала из секретера старинную шкатулку, разложила перед изумленной девушкой золотые монеты, браслеты, кольца, серьги, пояснила: — Сестра моя перед Багдадом переправила мне все свои фамильные драгоценности и деньги, — старушка хитро подмигнула Сане. — Я ведь не зря была женой генерала, все рубли в доллары перевела. Так что, Сашенька, ты у нас барышня видная, и приданое мы имеем! — она, гордо подбоченясь, повела плечами. Потом прижала к себе девушку, грустно заметив: — Что же мой Володенька так быстро улетел? И ничего-то толком не объяснил!

Саня тихо повторила:

— Толком не объяснил…

В Петербург пришло бабье лето. Вечерами было сыро и свежо, но дни стояли тихие и теплые. Красные листья кленов, плавно кружась, опускались в воду, медленно плыли по Неве. В воздухе летала, искрясь на солнце, тонкая паутина, сорванная ветерком с карнизов домов. Саня из окна следила за движением воды в Неве, слушала Наталию Андреевну. Та по телефону разговаривала с сыном.

— Сашенька? Да, рядом стоит. Хочешь с ней поговорить?

Щеки девушки стали пунцовыми, она опустила взгляд, чтобы не показать своей радости.

Голос Владимира был настолько теплым и ласковым, что у нее перехватило дыхание.

— Как ты поживаешь, Сашенька? Я по тебе скучаю даже больше, чем по маминым пирожкам с грибами. Не обижайтесь, что редко вам звоню. Можно я тебя попрошу написать мне письмо. Может, получив от тебя весточку, я смогу спокойно заснуть…

Письмо Владимиру она написала. Учтиво поблагодарив за внимание к себе, в трех строчках сообщила, что поступила в юридический институт, а погода в Петербурге стоит прекрасная. В конце письма, как это принято, не стала напоминать, что ждет ответа, просто пожелала больших успехов на службе.

Владимир улыбнулся, прочитав ее строчки, но не бросил письмо в ящик стола, где хранил корреспонденцию, а аккуратно свернул и положил листочек в нагрудный карман.

«Значит, ты поступила в институт, моя красавица, — подумал он. — А мне что делать? Получать табели с твоей успеваемостью? Ах, Саша! Ты так далеко, но так крепко держишь меня! Сама не знаешь, что со мной натворила. Двадцать девять лет жил спокойно, и вот тебе — здравствуйте! Откуда ты взялась на мою голову?»

Он перебрал в уме всех знакомых женщин, близких, и не очень, все они казались ему теперь чем-то далеким и ненастоящим.

— Ну, что же. С собой разобрался. Теперь проверим на прочность твое сердечко, будущий адвокат!

Через три недели Саня получила ответ на свое письмо, где Владимир просто, без лирики, написал:

Саня! Я тебя прошу стать моей женой. Тебе нужно будет приехать сюда, ко мне. Не знаю, сколько придется здесь прожить, но ничего другого пока предложить не могу. Решай, моя девочка. Ты мне нужна, потому что ты — это самое лучшее, что есть у меня в жизни. Учиться сможешь здесь переводом.

Твой Владимир

Чтобы решить этот вопрос много времени Саньке не потребовалось. Уже через месяц богатая невеста вместе с Наталией Андреевной вылетела во Владивосток. Женщина весь путь украдкой вытирала слезы и сама уже не знала, почему плачет — от печали скорого расставания, или, наоборот, от большого счастья за своих детей!

Утром, когда пришла Санькина очередь рассказывать свою историю, она посмотрела на соседок, вздохнула и улыбнулась:

— Мне и рассказывать-то нечего. Обычная история. Я его полюбила, он меня тоже. И вот теперь у нас Андрейка родился. Вы все тоже детей родили. Господи, как это хорошо! Лучше, наверное, не бывает!

Женщины молча улыбались соглашаясь. Наверное, правда, лучше и не бывает!

5 ноября 2012 г.

Мужской стриптиз в Заречье

Много раскидано сел и деревень по равнинам и лесам дремучим на земле белорусской. В былые годы, правда, повадились деревенские в большие города на жительство перебираться. Ну, сколько-то времени и жили в городах тех задымленных. Иные и теперь живут. На работу троллейбусами добираются, а то, глядишь, и в метро спускаются да на быстрых электричках разъезжают.

Однако многие опомнились вовремя да потихоньку в села повертались назад. Хозяйства развели, детишек здоровеньких нарожали и зажили на земле родимой, трудом честным, хоть и нелегким. Деревенский ведь супротив городского всегда фору даст и впереди будет. А почему? Так ответ всем очевиден. В селе люди завсегда здоровее, тут вам и натуральные продукты, свои, доморощенные, и свежий воздух, которым век бы дышал, да не надышался. А красота природная? Вот наша деревня Заречье, скажем, на таком месте красивом расположилась, и в кино не увидишь.

Большая луговина перед широкой рекой обрывается. А из леса еще речка невеличка бежит да косым углом в большую реку впадает. И как раз меж этими реками наше село клином и стоит. Село невелико, но и церквушка своя имеется, и клуб, и водокачка с пристанькой. Не хуже других мы, Зареченские, живем. Церковь, правда, долго закрытой стояла. Бабки наши на пароме в Егорьевское ездили. А в прошлом году пожаловал к нам служить батюшка. Отец Алексей. Отцу этому и тридцати годков нет. Но бабы говорили, что уж больно складно проповеди читает. Теперь уж из Егорьевского к нам приезжать стали, речи его послушать. Деревенька тоже долго пустовала. Однако уж годков десять, а, поди, пятнадцать, как все дома заселили. Только за лосиной тропой два дома и пустуют. И те, говорят, смотреть приезжал один городской да небедный. Под дачу купить собирался или еще как, не знаю, врать не стану. Земля своя она силу дает, кровь густит, мысли очищает. Я-то здесь родился, здесь свои шесть десятков годков прожил, тут и на погост меня отнесут. Слава Богу, есть кому. Теперь и сын с семьей рядом живет, и племянница с сестрой на одной улице проживают. Нам со старухой уже не так скучно, как прежде бывало.

А помогает человеку крепко на родной земле держаться, конечно, юмор народный. Даже не спорьте со мною, потому как сообразительнее да смышленее в жизненных ситуациях, мудрее да пронырливее нашего мужика нет никого. Это ведь со стороны про нас басни пишут, мол, ленивые да нерасторопные. Ан нет! Коли нужда случись, так мы и поторопимся, и пошевелимся, и дело сделаем, и народ потешим.

Вот живой тому пример. Хочу рассказать вам историю, случившуюся в нашем Заречье этою весною. Может, кто посмеется. Я же так полагаю, что впереди смешного в деле том патриотизм шел к земле своей, да еще любовь мужиков наших деревенских к их женам, доказанная на деле.

— Настя, ты пишешь?

Сам я плохой писатель, чего знал, племяннице пересказал своей Насте Болотовой, по матери Жук. Она у нас в институте в городе учится. Журналисткой будет. Да она и сама свидетельницей тех событий была. Почитай, вся деревня свидетели. Я ей только кой-какие детали подсказал. Вот пускай она и напишет свой дебютный правдивый рассказ.

1

— Миша, иди сюда!

Михаил сидел на приступке. Курил, прислонясь к стене дома. Он слышал, как жена, скрипя половицами, прошла через большую комнату, потом шаги ее послышались в кухне. Заскрипела форточка. Женщина, сопя от напряжения, поднялась на табурет, высунула в открытую форточку лицо.

«А ведь до двери два шага. Не легче было дверь открыть?» — подумал Михаил. Он понимал, что жена с трудом стоит на маленьком табурете и нужно зайти в дом. Но во дворе томительно пахло весной, стена дома была такой теплой. Сосульки с крыши капали в лужи, и воробьи, громко чирикая, уже пытались почистить в воде перья.

Наконец он поднял голову и встретил ее серьезный взгляд. Завитки волос на шее чуть дрожали на мартовском ветерке, а васильковые глаза смотрели слишком спокойно. Он понимал, что это дурной знак. Потушил окурок, исподлобья бросил на нее быстрый взгляд, делая вид, что ничего не понимает, дружелюбно сказал:

— Слезь с окна, Верунь. Ветер еще холодный, надует тебе.

— В дом зайди, — тихо и спокойно произнесла жена.

«Не дождешься», — подумал он, стараясь улыбаться очень ласково.

— Верунь, я же Васю дожидаюсь. Чего я снова буду сапоги разувать. Он уже сейчас приедет.

— Едет, едет, не доедет. Полчаса уже сидишь. А мог бы на чердак слазить и детскую кроватку спустить. Вторую неделю обещаешь!

Ее голос начал наливаться силой.

Она слезла с окна, открыв дверь, грозно встала над ним на пороге дома.

— Да зачем ее сейчас-то доставать? Тебе только в мае рожать.

Женщина прищурила глаза, подперла бока руками.

— Ми-ша! Дите ведь не станет дожидаться, когда батя ему кроватку достанет, чтобы родиться. А если семимесячного рожу? Я ведь на сохранении не просто так лежала от нечего делать! Ты чего мне сейчас опять начинаешь свои концерты устраивать? Ты, Мишь, доиграешься! Сидит себе, как кот мартовский на солнышко жмурится! А что в бане уже месяц бак протекает, так до фонаря! И фонарь, кстати, во дворе не горит. Вчера вечером баба Таня оскользнулась да прямо в лужу драбызнулась. Хотела, говорит, Ванечку драниками угостить, да вместе с драниками в луже искупалась, мимо тропы впотьмах шагнула.

— А нечего по ночам шастать. У Ваньки потребность великая в ее драниках, что ли? Не голодает, поди, ребенок. Это она лишний повод находит, чтоб не дома сидеть, а по соседям найдать, как приблудная, — решился Михаил на отпор.

— Ну и ходит! Тебе чего?! Одиноко ей одной, вот и заходит иногда. Ты ведь не сидишь с ней, все с Ванькой в свои дурацкие игры играете. Чем она тебе мешает-то?

Мужчина хотел было ответить, поднял глаза и увидел сквозь раздражение какую-то затаенную печаль во взгляде жены. Словно рот ее одно говорил, а мысли в голове совсем другими были. Он не раз уже такое за ней замечал, когда по всяким домашним мелочам контры у них происходили. И всякий раз, когда подмечал эту тайну в ее глазах, что то странное с ним случалось, словно родная жена другой стороной оборачивалась к нему, какой-то загадкой неразрешенной. Ведь уже десять лет вместе живут, сына растят, еще пополнения дожидаются, а он до сих пор в такие моменты думает, какой же счастливый рядом с нею.

Жена уже не шумела. Накинула на плечи шаль, присела рядом, прижалась к нему теплым плечом, вздохнула, тихо сказала:

— Мишь, ты пойми, мне ведь хочется, чтобы у нас все как у людей было. Ты у меня мужик хороший, если я когда на вас с Ванькой голос повышаю, не обижайтесь. Вы — это все, что у меня есть. Только…

Она теребила концы платка. Муж, наклонив голову, напряженно ждал ее дальнейших слов. Спросил:

— Верунь, что? Ты скажи, может, тебе чего надо? А может, ты мороженого хочешь? Так я с Василем на станцию заскочу и куплю твое любимое.

Он заглянул ей в лицо. Она загадочно улыбнулась, потерлась щекой об его тулуп.

— Я, Мишь, чего-то хочу, а чего, сама не пойму. Чего-то такого неожиданного, что ли… Ведь у нас здесь все одно и то же каждый день. А мне уже за тридцать… Я, Мишь, не жалуюсь, только…

— Ну? Чего?

— Ничего, — она вдруг весело рассмеялась, запахнула ему тулуп. — Болтаю, сама не знаю чего. Вставай, вон твой друг приехал. Когда обратно тебя ждать?

— Тут уж как управимся, запчасти на комбайн возьмем и сразу назад. Думаю, к обеду и повертаемся.

Он еще раз заглянул ей в глаза. Но уже ничего там не увидел и, слегка растерянный, поехал с другом на станционные склады.

2

— Зайдем в кафе перекусить? — Василий, довольно улыбаясь, закрыл кузов грузовика, обернулся к товарищу.

Тот нерешительно глянул в сторону придорожной забегаловки, мотнул головой:

— Жене сказал, что к обеду приеду.

— К обеду и приедем, — подмигнул друг. — Времени только половина одиннадцатого. Мы сегодня быстро управились, спасибо Петровичу, без волокиты с нами разобрался, — мужчина хлопнул ладонью по борту кузова. — И запчасти все взяли по списку, председатель довольным останется, и время сэкономили. Такое дело грех не обмыть. Давай, Миха, не менжуйся. Зайдем, по стопочке примем под рассольник и тихо-мирно назад покатим. Все равно рабочий день наш с тобой на сегодня закончился.

— Ты ведь за рулем, — напомнил Михаил.

Василий беспечно отмахнулся.

— Нашел об чем переживать. С одной-двух рюмок не окосею. А если на дороге остановят, так кто остановит? Карась! Ну вот! А я как на его любимой сестре женился, так по дорогам как вип-персона давно разъезжаю. Что ты в самом деле, словно в первый раз! Уговариваю тебя, как девочку недотрогу. Подождет Веруня, не родит без тебя, пошли.

Михаил махнул рукой, и друзья направились в сторону кафе.

После двух рюмок Василий спросил друга:

— Ты чего сегодня смурной малость?

Михаил посмотрел в окно, подумал, вспомнил утренний разговор с женой, ответил.

— Не знаю. Утром Веруня что-то замутила.

— Чего она?

— Так сам не пойму. Говорит, хочу того, сама не знаю, чего.

Василий налил по третьей, согласно кивнул:

— Они, когда в интересном положении ходят, умеют тень на плетень наводить и плешь на голове мужа проедать. Моя Наталья, когда нашим третьим, Витькой, была беременная, говорит мне в одну прекрасную ночь: — Ох, Васенька, сил нет, хочу холодной газированной воды с грушевым сиропом, как раньше в автоматах по три копейки продавалась. Я, мол, когда была маленькой, пила на станции, а теперь вспомнила, и умру прямо сейчас, если не выпью!

Василий, припомнив тот случай, хмыкнул, поднял рюмку. Друзья выпили, расплатившись, пошли к машине.

В дороге Михаил спросил:

— Нашел газировку?

Вася опять хмыкнул весело.

— Полчаса я ее уговаривал до утра подождать. Когда в голос начала плакать, я перепугался. Ты хоть раз слыхал, чтоб моя Наталья плакала?

— Нет.

— И я нет. А в ту ночь такие обильные слезы были, словно она годовой запас влаги из себя выливала. Ну, что делать? Встал, обулся, завел мотоциклет и на станцию покатил. На вокзале в буфете купил трехлитровую банку с грушевым соком. Привез. Она увидела, еще громче зарыдала. Это, говорит, не то, потому что не газированный. Эх, думаю, Матрена ты ядрена! Чего делать-то? Блажь нашла на бабу, а я отдувайся! Сам не знаю для чего, к продавщице нашей, Татьяне, побежал. А еще и четырех утра нет. Разбудил ее, рассказал свою беду. Она халатик свой заграничный напялила, под ручку меня ухватила и к магазину повела. Там быстро управилась, с пакетом вышла, говорит:

— Теперь к тебе пойдем.

— Ты-то зачем ко мне пойдешь?

А она мне нахально отвечает:

— Полагаешь, что меня просто так среди ночи можно будить? Теперь и мне не спится.

Я спрашиваю:

— Чего ты взяла? Газировки-то в магазине нет.

— Не твое дело. Под мою ответственность.

Примаршировали мы с ней под ручку ко мне. Наталья во дворе уже на лавочке под яблоней сидит, меня дожидается и колбасу кушает. Танька к столу подошла, достает из пакета бутылку шампанского и груши.

— Вот, Наталья, лекарство от всех болезней, — ко мне обернулась, приказывает: — Неси стаканы и закуску, потому что я две бутылки с шампанским прихватила.

Гляжу, Наталья моя повеселела. Так они с Татьяной до утра сидели и лечились. И хихикали, и плакали, и песни пели. Я через полчаса от них свалил. Бабы ведь, когда двое на одного, опасность большую представляют. Я и ретировался от греха подальше. Вот такая, друг мой Миша, была со мной история. Да я тебе ее уже рассказывал, поди?

— Нет, не рассказывал, я бы запомнил, — ответил Михаил.

— А на прошлой неделе, — продолжал Василий. — Люська принесла диск. Я вечером домой прихожу, а дочка с мамашей кино смотрят. Я спрашиваю: «Как называется?» А моя сопля отвечает: «Мужской стриптиз».

Я чуть через порог не грохнулся.

— Чего еще за «Мужской стриптиз», совсем стыд, что ли, потеряли?

А Наташка смеется, говорит:

— Не ори, это хорошее кино, племянница дяди Феди из города привезла, старый американский фильм.

Еще и упрекать принялись:

— Вот, мол, там, за границей, какие мужчины есть настоящие. И что они для своих женщин вытворяют, не то, что вы, лапотники.

Кино я потом тоже посмотрел, правда, нормальное, не постыдное, один раз посмотреть можно. Завтра куда выходить? В гараж или на ток?

— В гараж. Запчасти привезли, комбайн делать надо.

— Ну, добро. Давай, Мишаня, до завтра. Привет жене.

Василий остановил машину. Друзья попрощались. Михаил вылез, пошел к дому. Еще на пороге почувствовал запах котлет, заулыбался. «Знает, Веруня, что муж любит». Малость постоял во дворе, покурил, со щенком поиграл, на горизонты родные полюбовался и зашел в дом.

3

— Сережа, ты задумывался когда-либо, насколько прекрасен и могуч русский язык?

Рыжий верзила Сергей, стоящий у двери, не сразу даже сообразил, что хозяин обращается именно к нему. Поэтому он сначала осмотрелся. Но, кроме Леонида и его, в комнате никого не было. Хозяйский телефон тоже небрежно валялся на краю стола. А сам Леонид, только что плотно покушавший, не торопясь размешивал серебряной ложечкой кофе в чашке, серьезно смотрел на своего телохранителя и ждал от него ответа.

Сережа сильно напрягся и громко ответил:

— Точно!

Леонид побарабанил пальцами по столу, посмотрел в окно, перевел взгляд на телохранителя, снова тихо спросил:

— Точно, — это что русский язык действительно прекрасен, или, что ты, когда-либо вообще задумывался?

Сережа напрягся еще больше, сжал на всякий случай кулаки, преданно уставился на Леонида, наткнулся на мысль и, очень этим довольный, так же громко выпалил:

— Точно, нужно нерусским на пристани, которые нам кипишь устроить хотели, васильков навешать!

Леонид с жалостью посмотрел на работника. В дверь вошел молодой мужчина, двоюродный брат и доверенный Леонида. Он быстро взглянул на Сергея, бросил Леониду:

— Лёня что-то твой охранник прямо взмокший. Любишь ты, откушавши с утра, интеллектуальные разборки устраивать. Смотри, доведешь парня. У него ведь только руки сильные, а к голове это не относится. Он обернулся к охраннику, сказал ему:

— Иди во двор, Серега, продукты подвезли, поможешь повару разгрузить, на кухне и сам потом перекусишь.

Серега кивнул, боком вышел в дверь и поспешил во двор.

Леонид, скучая, смотрел в окно. Борис присел на кресло, закурил:

— Лёня, если серьезно, кончай ты эту бодягу. Всю неделю и себя, и нас всех заморочил.

Леонид вздохнул и грустно сказал товарищу:

— Куда мы катимся? Куда будут катиться наши дети? Мы забываем родной язык… А я настолько был глуп, что даже институт не захотел окончить. У меня ведь даже высшего образования нет! Ты можешь это себе представить?

— Лёня, хватит! Моего образования на нас двоих хватит. У тебя есть деньги, бизнес. А детей у тебя еще нет, поэтому, я тебя прошу, как друга, как брата, вот появятся дети, тогда мы им наймем профессора для обучения. А пока давай, брат, про сегодняшние дела думать. Не обижайся, мы с тобой из одной тарелки в детстве ели, одни штаны на двоих носили, а пока дело свое поставить сумели, не один пуд соли съели. Одно скажу — бабы тебя погубят! Два года назад ты влюбился в Марину из зоопарка. Мы спонсировали тот зоопарк полгода. Тебе этого мало показалось. Вбухали еще кучу бабла, соорудили в офисе живой уголок. Платили ботанику как штатному сотруднику. Клиенты боялись пройти через фойе, потому что филин свободно летал, а когда не летал, то ухал, а когда не ухал, то смотрел! Я его боялся до жути, просто не хотел тебе в этом признаваться. А когда твоя ненаглядная Марина приперла в наш бассейн крокодила, и он сожрал кошку уборщицы, мне в то утро принесли сразу четыре заявления на увольнение. Ладно, с Мариной закончилось, потом у тебя появилась француженка Лола. Прости, Лёнь, но если бы ты ее не накрыл вовремя с тем танцором, наша фирма занималась бы исключительно производством парфюма. Теперь у нас новая пассия — Ира.

— Ирина Андреевна, — поправил слушавший друга Леонид.

— Простите, конечно, Ирина Андреевна. Учительница русского языка. Теперь, я думаю, нужно будет закупить для всех работников тетрадей с ручками. В комнате, где раньше живой уголок был, организовать класс для занятий необразованных служащих.

— Знаешь, неплохая мысль, — оживился Леонид.

— Да ты издеваешься, что ли?

Борис потушил окурок, быстро поднялся.

— Я поехал на склады, потом в Заречье заскочу, с председателем переговорю, чтобы два участка за полцены забрать. Он подпишется, я ему плотников своих на неделю подгоню на пристань. Еще спасибо скажет. Отзвонюсь.

Леонид подошел к окну, постоял, сказал сам себе:

— А почему у меня до сих пор нет детей? В этом году вопрос этот решу. Готовьтесь, Ирина Андреевна.

4

— Кушайте, кушайте. Петрович, наливай гостям-то, раз уж застолье повел.

— Так налью, чего ж не налить. Радость ведь в дом к тебе, Глафира, вернулась. А я уже, чего греха таить, кумекал сам себе, не завернуть ли мне лыжи на твой, Степановна, двор. А чего, думаю, я один мыкаюсь, соседка моя уж третий год тоже одна бедствует. А хозяйство у нее не мелкое, рука мужская требуется. Одной ей тяжело без Узбека справляться. Может, примет и меня, кособокого.

— Тьфу на тебя, кособокого. Две рюмки выпил, а несешь незнамо чего. Ты, Мурат, не серчай на него, что он так про тебя выражается.

— Я, теть Глашь, ни на кого не серчаю. Сызмальства ведь узбеком называли, чего теперь другое имя искать.

Тетка Глафира прижала бритую голову парня к груди, прослезилась.

— Как же я рада, Муратушка, что возвернулся ты в деревню, домой. Или на время ты, погостить? — она в ожидании ответа слеповато щурилась.

— Насовсем. В гостях, говорят, хорошо, а дома лучше.

— Вот и правильно, вот и хорошо. Давайте, гости, за Муратушку выпьем. Чтобы он больше меня не бросал. Ведь похудел даже в чужих краях.

— Точно, похудел, подтолкнул Мурата Василий. Раньше у него ряха, как лепешка была, а теперь один оладушек остался.

Широкое лицо парня расплылось в доброй улыбке. Узкие глаза совсем потонули в щеках.

Вечером, проводив гостей, Мурат со старыми друзьями — Василием и Михаилом — сидели во дворе, разговаривали.

— Ты где был-то? Я забыл. В Узбекистане? — спросил Василий, с удовольствием затягиваясь папиросой.

— Почти. На границе с Туркменией.

— Как люди там живут? А ты на каком языке с ними разговаривал-то? Ты ведь, хоть и узбек, кроме русского, вроде, никаким больше языком не владеешь. Или за три года обучился? У родни жил? Мы здесь думали уже, что женился ты там и назад не вернешься. Тетка твоя, правда, переживала, писем от тебя ждала.

Мурат молчал, улыбался. Потом пожал плечами, сказал:

— Наверное, люди везде одинаково живут. Языку маленько научился. Они там по-русски многие говорят. Которые в аулах живут, те добрые люди, но много бедных. И какие-то они, — парень чуть задумался. — Покорные, что ли… У нас проще да веселее. Я как уехал, тоже думал, не вернусь. Два года жил. Ведь так далеко уехал, про деревню не вспоминал, мне все интересно было. Думал, я наполовину азиат, на родину приехал, жить теперь здесь останусь.

— А ты отца совсем не помнишь? — поинтересовался Михаил.

— Нет. Тетя Глаша рассказывала, отец, как отслужил здесь, да на матери женился, после службы сразу домой уехал, чтобы мать к себе вызвать. Уехал да пропал. А мать, знаете сами, меня родила, а через полгода от воспаления легких умерла. Тетка меня и воспитала. А когда то письмо пришло, меня словно оса в одно место ужалила, я все ходил и думал. Вот надумал и уехал. Отец уже шесть лет как умер. Родные приняли, да только душа здесь осталась. Песня вот: «Госпожа чужбина, жарко обнимала ты, да только не любила». Это так и было. Жарко там, климат такой, а вот этой весной подул ветерок, прохладный такой, я сидел на кошме, а слезы как начали из глаз литься. Плачу, остановиться не могу. Сам себе говорю: «Да что ты раб какой? Хочешь назад, так руки в ноги и возвращайся». Вот так все и было. А я как рад, что дома опять, кто бы знал!

Незаметно парень смахнул со щеки слезинку. Друзья еще посидели. Первые петухи загорланили друг за дружкой. Темная ночь уходила. Серый предутренний туман заставлял ежиться. Михаил поднялся.

— Ну, подъем. Ты отсыпайся, отдохни пару деньков, а потом зайди к председателю. Он уже про тебя спрашивал, хочет на трактор посадить.

Распрощавшись, они разошлись.

5

— Вась, ты чего так опаздываешь-то? И Узбек не пришел. Оба-на! Это кто тебя так приложил? Наталья твоя воспитывала да перегнула маленько, да?

— Нет, — буркнул Василий и полез под комбайн.

— Пошел ночью до ветра и на косяк наткнулся? — продолжал допытываться Михаил. — Да ты вылезь оттуда, Вась. Я уже все сам поснимал. Иди покурим.

Василий, пыхтя, вылез. Они сели на лавку, закурили.

— Ну?

— Гну.

— Давай рассказывай. Не каждый день ты все-таки расцвеченный приходишь, мне любопытно.

— Любопытной Варваре, знаешь, что сделали?

— Ты не лавируй. Что случилось-то?

— Национальные разборки.

— Мне из тебя каждое слово вытаскивать, что ли? Поясни толково! — повысил голос Михаил.

Василий вздохнул, начал рассказывать.

— Утром мы с Узбеком ходили в правление к председателю, чтобы потом вместе сюда, на работу. Вышли из конторы, во дворе стоит Карась и разговаривает с городскими, которые два дома за лосиной тропой покупают. Я подошел поздаровкаться с Карасем. А он дерганый весь, морду кривит. Думаю, рожа твоя поганая, если бы не стал родней, в твою сторону и не смотрел бы, не зря тебя Наташка терпеть не может, гнилым обзывает, хоть ты и братом ей приходишься. Ну, ладно, твое дело. Уже отошел было, а он, видать, решил выпендриться перед городскими и мне в спину со злостью кричит, чего это, мол, дружок твой немытый здрасти нам не говорит? Это он на Узбека уже наезжает. Тот услышал, подошел, поздоровался с городским, его телохранитель рыжий верзила рядом стоял, с ним тоже поручкался, училка как раз из машины вышла, ей тоже уважительно здравствуйте сказал. Протягивает Карасю руку, а тот опять со злостью: — Не суй мне свою лапу, такой-то и еще такой-то.

Узбек скромный. В ответ не базарил, но спокойно спрашивает: — Почему я такой-то? Я, мол, тебе поперек дорогу не переходил, плохого не делал, за что слова такие говоришь? А Карась как начал орать на него, прямо слюной изо рта брызжет. Может, говорит, ты шпион завербованный. Короче, понес всякую хрень. Мы прямо опешили все. И городские молча слушают, и я не пойму, в чем дело. А этот ненормальный никак успокоиться не может. Я, говорит, имею право тебя арестовать и допросить хорошенько. Ты нерусский, поэтому нет к тебе никакого доверия.

Тут училка встряла и говорит Карасю: — Вы сейчас зачем национальный вопрос поднимаете? Я, говорит, тоже не чисто русская, и меня допрашивать станете?

Карась в лицо ей бросил: — Ты, б…, вообще пасть прикрой. Оборачивается к Узбеку, прет на него, руку поднял, хотел схватить, что ли, так и не понял. Я между ними встал, а Карась как врежет с размаха. Целил в Узбека, а досталось мне. Я маленько пошатнулся, а тут, гляжу, городской нахмурился, училка эта — его любовь, оказывается. Говорит Карасю: — Извинись по-хорошему. А тому, видать, шлея под хвост попала. Не успел, Мишь, он ничего сказать, а здоровяк рыжий его, как щенка мокрого, поднял легко и об тополь у конторы так приложил, что Карась прямо сполз на землю. Училка руками замахала: — Прекратите, он же при погонах, могут неприятности выйти. Карась поднимается, рот открыл, да сказать не успел, рыжий его по второму кругу в сторону отбросил прямо в лужу грязную. И смех и грех. А городской этот, Леонид его зовут, мы потом познакомились, ее успокаивает: — Неприятности могут быть у Карася, если он не придет к ним со своими извинениями. Еще спокойно добавил, что добро иногда должно быть с кулаками. Меня с Узбеком в гости в новый дом пригласил. Потом они в машину сели и укатили. Узбека председатель позвал заявление написать насчет работы. Карась, весь грязный, сел в свой «Жигуль» и уехал матерясь. А я на работу пришел. Все услышал?

Михаил кивнул.

— Значит, Узбека приняли на работу?

— Ну, да.

— Это хорошо. Лишние руки нам не помешают. А Карась этот, Вась, если честно, уродом был, им и остался. И никакие погоны его не отбелят.

— Это точно, — согласился Василий.

6

— Сейчас вам историю расскажу, комедия прямо, — Василий, видимо, вспомнил что-то и громко хохотнул.

— Ну, давай, повесели народ, — Михаил вытер пот со лба, отложил гаечный ключ, присел на лавку, закурил, позвал:

— Узбек, вылезай, перекурим, нам Вася историю поведает.

Мурат подошел, обтер тряпкой грязные руки, прикурил у Михаила.

Василий, не переставая улыбаться, стал рассказывать:

— Мы, когда у конторы с Леонидом познакомились, вроде как приятелями стали. Я думал, что он пижон городской, ан нет, нормальный мужик. Есть, конечно, свои тараканы у него в башке, но не такие большие. Он у меня все про наши места выспрашивает; где, мол, грибные места, а где рыбные. Я так понял, что он здесь осесть собирается. Понравилась ему наша местность.

— Ты нам будешь рассказывать, что городскому здесь понравилось, что ли? — сплевывая, уточнил Узбек.

— Нет, спохватился Василий, — это я так, к слову. К тому веду, что он меня в дом позвал, посмотреть да посоветовать. Утром нашел полчаса, пришел к нему. Гляжу, а все так быстро строится. Были бы деньги, как говорится, так и из халупы дворец отгрохать можно. Присел на стульчик во дворе, жду. Вижу, выходит какой-то гусь. Длинный, тощий, в цветном пиджаке и розовых штанах, сильно хромает. Подошел, на спинку стула облокотился, воротник на рубахе мне поправляет. Я уже было подумал, что псих какой, смотрю, Леонид идет, злой, красный весь. Говорит мне, на этого чудака указывая:

— Дочке нанял учителя по танцам, а прислали этого мудака.

А этот в ответ:

— Леонид, что за выражения? И ему воротничок поправляет. Леня от него прямо отпрыгнул и продолжает: — День занимается, два, я не проверяю, вид у него как у балеруна, думаю, большой мастер танцевать, раз дрыщ такой. На третий день зашел, а он пятилетней Оленьке стриптиз показывает! Я умом чуть не тронулся, у рыжего пистолет выхватил, думал, просто припугну, да в задницу ему попал. Тут сопли, крики слезы. Я скорую хотел вызвать, а этот красавец плачет, а меня за руку держит, умоляет не вызывать врачей и полицию. Я, говорит, в розыске за мошенничество. А насчет танцев не моя вина. Я — стриптизер, мне сказали учить, я и учил, еще подумал, какие у богатых причуды, чтобы ребенка таким танцам обучать.

Неделю живет, урод, уходить не собирается. Вечерами прислуге стриптиз танцует, они и рады. Хорошо еще, штаны не снимает. Не знаю теперь, чего с ним делать. Прогоню, у меня проблемы будут — огнестрельное ранение. Затаскают. В доме оставить — он ни фига делать не умеет.

Тут из кухни повариха кричит:

— Леонид Сергеевич! Отдайте его мне. Днем будет мне помогать картошку с луком чистить, а по ночам мы с ним вдвоем будем стриптизом заниматься, я ведь шестой год вдова, а нежности во мне много.

Этот гусь как услышал повариху, так снова плакать принялся:

— Леонид, все что угодно, только не к ней на кухню, она ведь вчера ночью ко мне приходила, соблазняла.

— В моем доме бардак не устраивайте. Быстро всех поувольняю, — пригрозил Леонид.

Потом усмехнулся и добавляет:

— А ты чего плачешь, глупый. Она ведь дело говорит. И ты при бабе, и мне спокойнее.

— Тут вышла эта повариха. Мужики, вот если нашу толстую тетю Таню и сестер Дрыховых вместе соединить, точно одна эта повариха получится. Понял я его слезы. Он ее увидел, за нас прячется.

Она ему кричит:

— Плач не плач, никому тебя не отдам! Вот откормлю немножко и замуж возьму.

— Этот Леонид женатый, если у него дочке пять лет? — спросил Миша.

— Нет. Он не женат, это его покойной сестры дочка. Она с мужем в аварии погибла, и Леонид девочку удочерил. Славная девчушка, шустрая такая, он ее любит, дочкой зовет. Мужики, в субботу на рыбалку поедем? Мне Леонид мотор на лодку обещал.

— Хорошо бы с мотором. Можно на большую реку выплыть, там сазаны на червя клюют. И погоду обещают на выходные, — широко заулыбался Мурат. Как, Мих, порыбалим?

— Заметано. Лишь бы Василия нашего Наталья с миром отпустила. Переживаю я, как бы опять увечье мужик не получил от супружницы… Ты, Вась, на всякий случай все тяжелые, режущие и колющие предметы припрячь на время, — притворно вздыхая и подмигивая Мурату, сказал Миша. Намекая на прошлогоднюю историю, когда жена запустила в Василия кирзовым сапогом, возмущенная его отсутствием в доме все выходные.

Наталья вовсе не хотела причинять мужу увечье, швырнула тяжелый сапог сгоряча. Но Василий не успел отпрянуть и всю неделю ходил с подбитым глазом на радость деревенским сплетницам.

— Да пошел ты, — беззлобно огрызнулся Василий, потушил окурок и полез под комбайн.

7

Леонид, как и обещал, дал мотор на лодку да напросился с Василием на рыбалку. Михаил с Муратом, не знающие городского, недовольно поморщились, но отказываться не стали. И в субботу поутру вчетвером поплыли по маленькой речке Безымянке к большой реке, в надежде на богатый улов.

Пока плыли по Безымянке, над водой стоял такой густой туман, что берегов совсем не видно было.

— Чудно как, — поеживаясь от утренней сырости, вслух удивился Мурат. — Мне помнится, туманы здесь ближе к осени бывают. Весенних я и не припомню.

— Их и не было, — согласился Василий. — Это ты, Узбек, их за собой из Азии притащил.

— Меняется микроклимат на планете. В связи с таянием ледников в Арктике, изменением направления течения в океане, плюс глобальное потепление, все эти природные факторы, естественно, оказывают прямое воздействие на климат в каждом отдельном регионе, — громко стал объяснять Леонид, сидевший около мотора.

Деревенские уважительно прослушали его речь и деликатно замолчали.

Вася тихо спросил у Миши:

— Ты чего-нибудь понял?

Тот, глядя на бьющую под лодкой воду, ответил:

— Трындеть — не камушки ворочать.

Про себя тоскливо подумал: «Какого лешего мы его с собой взяли? Теперь всю рыбалку будет нам умные лекции читать, нудила денежная».

Однако Леонид, всем на удивление, повел себя на реке простецки. Позже Борис объяснит особенность характера Леонида:

— Лёня — простой и умный парень, но на его мировоззрение глобальное влияние имеют бабы. То есть, девушки, женщины, дамы и мадамы. Если вы хотите, чтобы в вашем Заречье построили обсерваторию, познакомьте его с обаятельной астрономшей. Если нужен в деревне аэродром, представьте ему блондинку с длинными ногами, работающую бортпроводницей и проводящую отпуск у мамы в здешних краях.

Рыбалка удалась. На большой реке туман рассеялся. Кусты цветущей черемухи до обалдения сильно и приятно пахли. Вода в заводи была почти черной, скрытая от солнца крутыми да обрывистыми берегами. Стояла звенящая тишина. Вытащив из лодки снаряжение, мужчины поставили палатку, выпили по первой. Утро только загоралось. Восходящее солнце отражалось в воде. У самого берега стукнула хвостом крупная рыба. Холодная ночь уходила. Весеннее утро, празднуя победу, озаряло окрестности первозданным теплом и светом. Они стояли на крутом берегу и молчали, не в силах оторвать глаз от красоты природной картины. Говорить не хотелось. Словно любое слово могло нарушить гармонию этой минуты, в которой переплелись вместе и мысли, и чувства, и созерцание живого живыми. Несколько коротких минут остались в душе глубоким, светлым, чистым даром. Это было открытием, про которое никто не сказал ни слова, но все прочувствовали одинаково и поняли это. Только Мурат тихо заметил:

— Если бы не было стыдно заплакать, я бы сейчас заплакал.

Они промолчали, поняли его и безмолвно согласились.

Леонид тоже тихо сказал:

— Я много где бывал: и на западе, и на востоке, даже в Австралию на неделю слетал. Но такой красоты нигде не видел…

И опять они промолчали, и опять согласились.

Обед был наваристым. Михаил нарвал по берегу щавеля, нашел в пролеске укроп. Когда котелок очистили, Леонид, отвалясь от костра, блаженно щуря глаза, признался:

— Вот так вкусно сроду нигде не ел.

— А то, — поддержал его Василий, собирая посуду.

Стали разговаривать. Леониду было все интересно, и они, после выпитого, гордые осознанием, что он так искренне интересуется жизнью их деревни, не скупясь, рассказывали ему все подробности.

— А ты чего так дотошно все выспрашиваешь? — поинтересовался Василий.

Леонид пожевал травинку, задумчивым взглядом окинул местность и ответил:

— Я, мужики, думку одну задумал… Еще прошлой осенью, когда впервые попал сюда, мама дорогая, думаю, красота ведь какая! И от города не так далеко, а места заповедные. Брата сюда привез. Мы с ним все это дело перетерли, в ваше жилтоварищество наведались. Короче, со следующего месяца, как разрешение на землю возьму, начинаем на правом берегу Безымянки базу отдыха строить.

Все затихли. Новость была такой неожиданной, даже нелепой, что в голову сразу ничего не приходило, чтобы ответить. Сколько они себя помнили, эти луга по правобережью всегда были нетронутыми. Даже коров старались не пасти. Весной там устраивали гулянья, первые свидания обычно так же происходили в лугах. Для всех местных луга у березовой рощи были чем-то вроде природного музея. Это была их гордость, достояние, их мир. И вот теперь Леонид в одну минуту перечеркнет все чистое и красивое, связанное с этим местом, и построит курорт. Туда повалят сотни горожан. Лугов не останется, а будут дома с асфальтированными дорожками, гаражами и котельными. Все трое были одинаково возмущены. Это был удар ниже пояса. Даже хмель как-то сразу вышел из головы.

Вася покряхтел, вполоборота развернулся к Леониду.

— Значит, за этим интересовался ты грибными нашими местами, чтобы, понимаешь, городские туристы не утруждали себя долгими поисками? Так можно таблички фанерные на лесопилке заказать да в прилеске натыкать. Вот вам, господа и дамы, лужайка с маслятами, а вот здесь, обратите внимание, грузди водятся, милости просим…

Михаил молча курил и думал: «Какой все-таки мерзавец этот городской мужик».

Леонид, увидев негативную реакцию приятелей, тоже закурил.

— Вы поймите, друзья, — Василий поморщился от этого обращения, а Леонид продолжал. — Спора нет, места эти луговые замечательные и для вас, безусловно, дорогие. У меня самого на даче дедовской есть уголок в лесу. Мой уголок. Это все, конечно, лирично, романтично. Но! Ваши луга недолго простоят нетронутыми. Я знаю, что по вашей области проводился тендер нескольких организаций на строительство химкомбината, и в числе прочих были, между прочим, обозначены и эти луга. А что? Самое подходящее место между двух рек. Есть куда сбрасывать отходы. И если выберут их, вы уже ничем не поможете, что, мол, красивые тут ромашки растут. Вы этого хотите?

— Брешешь ты, — глухо и тихо сказал Михаил. — Зачем здесь химкомбинат открывать?

— Да затем, Миша, что бизнесмены должны вкладывать деньги в производство. Это надежно. И государству на пользу, сколько рабочих мест сразу обозначится. Так не правильнее ли будет использовать луга для отдыха этих самых людей?

— Так ли, не так ли, вилами еще на воде писано, — Михаил поднялся, угрюмо посмотрел на компанию. — Собираться давайте, отдохнули, домой пора.

В обратной дороге все молчали. Леонид попробовал опять начать агитацию своего мероприятия, но местные хмуро отмалчивались, и ему пришлось тоже замолчать. Попрощались довольно сухо, а по дороге к дому Мурат высказал Василию свое недовольство городским его другом.

— Пригрели змейку на свою шейку, — с досадой сказал он.

Василий ничего не ответил, пожал другу руку и пошел к своему двору.

8

Последующие дни были такими занятыми, что про разговор тот никто из троих не вспоминал. Посевная в разгаре. Михаил приходил домой поздно, уходил на поле рано. Но в голове занозой сидела мысль про деревенские луга. Работая неподалеку, он бросал туда взгляд: «Может, по пьяни тот разговор был, и все останется как прежде», — думал с надеждой, но сам понимал что, скорее всего, не останется, и не такие места застраивались.

В субботу вечером зашел Василий.

— Айда за вениками в рощу, пока ее не вырубили.

Миша глянул на друга: «Он тоже про луга не забыл», — подумал, но промолчал.

— Чего на ночь-то надумал. С утра сходим.

— Не получится с утра. Председатель велел завтра с утра в город мне ехать, геодезиста из управления к нему привезти. Луга равнять станут.

Михаил досадливо крякнул. Друзья вышли во двор покурить. Настроение было поганым, даже папироса показалась кислой.

— Все-таки взялись за луга, — угрюмо бросил Михаил.

Вася затянулся, прищурив глаз, загадочно ответил:

— Я позавчера на почту к своей зашел.

Михаил удивленно смотрел на замолчавшего товарища.

— Ну, молодец, Вася. Зашел позавчера к своей жене на почту, — слегка раздраженно сказал он.

Василий так же загадочно продолжил, не обижаясь.

— Гляжу, большой конверт с министерским штемпелем, — он опять примолк.

— Вот умеешь ты, Вася, тайны разводить, говори уже, не тяни.

— Так, может, и говорить нечего. А может, и есть чего. Мне Надька косая разболтала, что за наши луга настоящая война ведется. Оказывается, еще с прошлого века бумага в министерстве лежала о присвоении участку лесного массива, в который как раз входят и наши луга, и часть приречья с лесом статуса заповедника. Вроде старый министр подписал бумагу ту и указ издал о вступлении в силу. Да потом кабинет его объединился с другим отделом. Сам он на пенсию вышел. Вопрос остался нерешенным. А когда вздумали строиться на лугах какие-то гринписники, вытащили на свет божий ту бумаженцию, и теперь ее из архива прислали в министерство. Тут и Минск подключился. Короче, резолюция пришла, что луга померить надо, акт составить, но всякое разрешение на строительство не выдавать, а повременить до окончательного разрешения вопроса о статусе лугов наших.

Михаилу папироса стала нравиться гораздо больше.

— Чего же ты сразу не сказал.

— Так чего раньше времени радоваться. Леонид он ведь тоже от своего отступать не собирается. Видал я его. Решительно настроен, точно тебе говорю.

— Хватит вам дымить, дымососы. Идите в дом, я на стол собрала, — позвала в открытое окно Вера.

За столом разговор опять зашел про луга.

— Если ваш Леонид бабник, надо к нему через женщину и подобраться, — подсказала Вера.

— Когда нам этим заниматься-то. Спину почесать времени не остается.

— Я завтра к Татьяне в магазин зайду. Она с Леонидовой учительницей дружит. Может, что с ней вдвоем и придумаем.

— Сходи, — согласился муж, — вы ведь, бабы, не головой так эмоциями можете такое придумать. Авось, что и сообразите.

— Это точно, — согласился Василий и выпил водки.

9

Вера, как обещала, зашла перед обедом в магазин. Татьяна лениво листала журнал, сидя на табурете.

— Привет, подруга пузатая, — она добро улыбнулась, ты вовремя зашла. Вчера вечером селедку привезли дальневосточную. Свеженького просолу.

— Да я без денег.

Татьяна подняла бровь.

— С другого конца села в магазин без денег примаршировала в своем интересном положении. Ну дела! Видать, важное дело ко мне имеешь?

Вера нерешительно взглянула на продавщицу:

— Как сказать-то правильнее…

— Да ты не вспоминай правила. У меня по русскому тройка всегда стояла, только мне это никогда не мешало с людьми разговаривать. А если кто не понимает, так можно ведь и покрепче слово вставить, — она подмигнула Вере. — Тогда сразу понимание образуется. Говори, как есть, а я пойму, не сомневайся. А селедку я тебе заверну, деньги в другой раз занесешь.

— Заверни, не откажусь, — согласилась Вера. — Ты обедать домой пойдешь.

— Так уже собиралась.

— Пойдем, по дороге тебе расскажу.

— Чего по дороге-то. Айда ко мне. Селедку продегустируем, да и поговорим спокойно.

Женщины, не торопясь, пошли по тропинке к дому Татьяны. Там Вера рассказала причину своего прихода.

— Нужно что-то придумать, — решительно закончила она.

— Ну, Верунь, я прямо не знаю, что тут придумаешь-то… Они ведь там, наверху, не больно народ спрашивают, чего нам гоже, а чего нет. Что захотят, то и соорудят.

Вера нахмурилась. Взяла ладонь Татьяны в свою руку и, успокаиваясь, негромко стала вспоминать, как они молодыми бегали в луга. Как Татьяна познакомилась там со своей первой любовью. Сколько счастливых слез пролила там.

Татьяна осторожно освободила руку, поправила волосы, вздохнула и ответила:

— Ты, подруга, так уж не напрягайся агитировать меня. Мне луга наши, может, дороже будут, чем некоторым…

Она примолкла, вспомнив что-то свое, потаенное. Опять вздохнула.

— Ладно. Нужно по любому с Ирой все это обговорить. Она в курсе про это дело, я знаю. Дом деда ее ведь как раз позади лугов и стоял. Помнишь, старый кордон там был?

— Помню. Дед ее пасеку держал. Мы, девчонками, бегали туда. Вкуснее меда я в жизни не ела.

— Это точно.

С Ирой они встретились и поговорили. Женщина, сняла очки, внимательно посмотрела на них.

— Лёня на вид мягкий и покладистый. На самом деле человек он упертый. С места в карьер его не возьмешь. Нужен план. И план продуманный. У вас есть какие-то идеи?

— Какие идеи? Были бы идеи, мы к тебе не приперлись бы. Ты у нас идейная самая, тебе и карты в руки. Давай, Ирка, думай, напряги свои серые клетки.

— В субботу у Лёни день рождения. Он собирался в Европу лететь со мной. Но можно его убедить остаться здесь. Я думаю, он легко пригласит и Васю, и Михаила с Муратом. Потом, когда все немножко выпьют, нужно начинать этот разговор про луга. Борис на нашей стороне. Он вообще против вложения в пригородах, потому что человек исключительно городской и страшно боится комаров. Нужно будет привести достаточно аргументов против этой стройки. Найти достойную альтернативу.

— Ир, очень тебя прошу, говори по-русски, — вставила Татьяна, я и так сосредоточилась, но ты уж слишком умно не высказывайся.

Ирина помолчала, подумала.

— Если чиновники по защите природы пришлют ему иск, это значит, они стукнут ему по карману. Это первое его слабое звено и наш козырь. Борис уже прикидывал окупаемость санатория и сказал, не раньше, чем лет через семь окупятся вложения. Это тоже в нашу пользу. А за семь лет один Бог знает, что произойдет. Нужно будет попросить бухгалтера составить смету. Лёня больше верит бумагам с расчетами, чем словам.

— Вот и давай, умница ты наша, пошурши с этими сметами, — заерзала на кресле Татьяна. — Видишь, — она обернулась к Вере. — Что-то уже и наметилось.

— Но это все еще сыро, — возразила Ира. — Если он вбил себе в голову эту стройку, может и пожертвовать средствами. У него еще одно строительство ведется, так он заморозит его, и все средства перебросит сюда. Так тоже может быть.

— Ты, как я погляжу, в курсе всех его дел вплотную, — усмехнулась Татьяна.

— В курсе всех его дел только Борис, — ответила Ирина. — И как бы он не был против деревни, если Лёня начнет строительство здесь, поддержит его.

— Ты же говорила, он на нашей стороне? — Татьяна ничего не понимала.

— По-человечески, да, конечно. Но дружба дружбой, а служба службой.

— Короче, куда не кинь, везде клин, так, что ли, получается? Зря мы к тебе пришли. Пошли, Верунь, нам еще до деревни два километра ковылять. Не нашли мы здесь понимания. Никакой альтернативы… — Таня с издевкой усмехнулась, встала с кресла.

Но Вера, молчавшая весь разговор, твердо произнесла.

— Сядь, Тань. Нам сейчас горячиться не стоит. Если есть хоть какая зацепка, мы ее используем. Давайте еще раз спокойно продумаем все варианты и выберем правильный…

Ирина, уже почти обидевшаяся, благодарно посмотрела на Веру, сказала Тане:

— Правильно. И нечего кипятиться. Это тебе не магазин. Сидите, я сейчас быстренько столик накрою, тогда еще раз все обсудим.

Вере на самом деле все тяжелее было ходить, чаще хотелось просто привалиться к подушке на старом диванчике и посмотреть русскую комедию, но на днях она увидела сон, где неродившийся еще малыш бегал вперевалочку по заветному лугу и заглядывал ей прямо в душу. Сон этот приснился как раз под пятницу, и Вера, воспитанная бабушкой, приняла это как знак, повеление. Поэтому, не особенно распространяясь, она дала себе слово отстаивать этот уголок родной земли. И сейчас она, как полководец, осмотрела свое «войско» и еще раз твердо произнесла:

— Нужно, подруги, нам с вами все продумать.

10

День клонился к закату, а празднование было в самом разгаре. Гости, изрядно угощенные щедрым хозяином, вышли во двор передышать. Леонид послушал свою женщину, не поехал за границу, остался на селе, но не стал закатывать банкет, пригласил только приятных и нужных ему людей. Может, поэтому день рождения получился таким веселым и легким. Прислуга, наблюдавшая за гостями через террасу, к вечеру, слушая хозяина, крикнувшего им: «Чего там притаились, как неродные, давайте сюда», тоже приняла участие в застолье. Правда, повариха немного покапризничала, ссылаясь на то, что не имеет подходящего вечернего платья. Борис, осмотрев ее, сказал:

— Видишь всех тех дамочек, разодетых в меха и атлас? Их спасают наряды. А без них они потеряются. Но ты, откровенно говорю, такая женщина, что на тебя не одень, не так важно и заметно. Все это теряется, а ты — нет. Ты — драгоценный камень. Как мужчина тебе говорю. Он еще раз в изумлении посмотрел на повариху, сам от себя не ожидая, поцеловал ей руку и поскорее поспешил удрать, сославшись, что его зовут.

Повариха расплылась в улыбке, покосилась в сторону персонала проверить, все ли увидели этот поцелуй, с достоинством отправилась за стол.

После танцев у бассейна опять пили за здоровье хозяина. Во дворе зажгли фонари, но никто не собирался уходить.

— Ты не видел Лёню? — Ира растерянно оглядывалась. — Уже полчаса не могу его найти.

— Видел, — Борис многозначительно посмотрел на нее. — Вы, мадмуазель, видимо, подзабыли еще одну немаловажную часть этого вечера, — он подмигнул. — Они там совещаются…

— А-а-а, — Ирина сразу поняла его. — Ты оттуда? Есть уже результаты?

— Процесс пошел. Константиныч наш припер два тома ценных бумаг, сидят корпят — дебет с кредитом сверяют. Но Лёня что-то упирается.

— А этот, из партии зеленых, там?

— И эколог там, и журналистка-натуралистка. Но любимый твой артачится. Пойдем, сама послушаешь, может, пригодишься.

Они поднялись в кабинет. В комнате было шумно. Лёня, как бычок, нагнув голову, ходил туда-сюда. Михаил с Василием скромно сидели в углу комнаты на диване, следя за его передвижениями. Бухгалтер, заранее подготовленный Борисом, уже в который раз доказывал шефу нерентабельность задуманной стройки. Корреспондентка шумно спорила с членом зеленой партии. Ира присела в кресло. Видно было, что общество уже устало от этого разговора. Официант, тихо постучав, принес поднос с шампанским.

Борис, хлопнув в ладоши, громко сказал:

— Берем тайм-аут. За нашего юбиляра!

Компания выпила.

Валера, хорошо принявший на грудь, широко улыбаясь, сказал журналистке:

— Хороший стриптиз — это целая наука.

Та вопросительно посмотрела на парня.

— Это вы сейчас к чему?

— Это он ни к чему, — Лёня устало присел. — Отложим этот разговор. Не время и не место.

— Если отложит, точно будет строить, — шепнул Ире Борис. — Я его методы знаю.

Михаил повозился в кресле, хмуро глянул на Валеру:

— Только и умеешь стриптиз…

— Да. Я умею. А ты в жизнь не сумеешь.

— Штаны снять и задом повертеть? Да мне миллион посулят, не буду этой хренью заниматься. Позор один.

Василий пьяно хихикнул:

— Я щас представил, Валера в центре, мы с Мишаней по бокам, а Мурат — замыкающий, он дольше всех портки стягивает.

Леонид, уже собравшийся выходить, вдруг внимательно на них посмотрел. Алкоголь принес кураж, и он, секунду подумав, подошел к Мише с Васей и тихо спросил:

— За миллион, говоришь, не снимешь штаны? А за рощу вашу?

В комнате все притихли.

— Ты перебрал, поди? — Михаил недовольно отвернулся.

— Может, и перебрал, но от своих слов не откажусь. Вы из себя таких народных мужиков изображаете…

— Почему изображаем? Мы и есть простые мужики, — Василь был задет и уперся тяжелым взглядом в Леонида.

— Ладно, пошутили, а теперь пошли во двор. Гости ждут, — попыталась разрядить обстановку Ирина.

Она приобняла Леонида, ласково потянула за рукав. Но он уже вошел в раж, отцепил ее руку, громко сказал:

— Клуб новый откроется к началу лета. Если тем составом, как сказал, один сеанс стриптиза покажете, сам походатайствую в министерстве, чтобы рощу не трогали, как заповедную. Не станете выступать, не обессудьте, буду свой тендер протаскивать. Он прищурил глаза, посмотрел на них.

— Ты псих, что ли? — Вася растерялся.

— А ты кто? Пустослов? Недавно сказал, все бы отдал, чтобы луга не трогали. Все не надо. Покажи немногое. Этого хватит. Или слабо?

— Ты на слабо меня не бери! Только зачем извращения-то эти? Нам ведь здесь жить среди людей. Посмеяться хочешь, так идем, я тебе одному покажу и потанцую…

— Н-е-е-ет… Так не пойдет… Я от слов не откажусь. Так как?

Михаил переглянулся с Муратом. Тот почесал затылок, предложил:

— Подумать нам можно?

— До завтрашнего обеда. В 12 ровно позвонишь. Валеру я вам как учителя подарю на месяц. А теперь пошли к гостям, и он, не глядя ни на кого, первым вышел за дверь.

Они трое, не сговариваясь, пошли по тропинке вдоль реки к обрыву, с которого начинались их луга. Небо было на удивление звездным, а полная луна, таинственно отсвечивая в темной воде, раскачивалась в реке на мелкой ряби волн. Василий закурил. Михаил смотрел то вдаль, то на товарищей, говорить не хотелось. Мурат первым нарушил тишину:

— Обманет он нас… Посмеется только, а луга приберет все равно.

— А ты уже танцевать собрался. За всех решил?

— Кто его знает, — туманно ответил Мурат.

— Ну, козлина! — Вася со злостью отшвырнул окурок. — Да что бы я голым перед всей деревней стоял и еще выкрутасы выкручивал? Умоется он, гад!

— А ты, Вась, зачем волнуешься? Голым-то тебя половина деревни и так видала, когда банька твоя загорелась, как раз на Ильин день, помнится, точно голым бегал и ногами дрыгал, — простодушно сказал Мурат.

Михаил хмыкнул, вспомнив старую историю. Вася со злостью посмотрел на друга, но промолчал. А Мурат продолжал:

— Мишкино хозяйство все бабы да девки не токо видели, а, думаю, и перещупали, ему тож стесняться некого. Ты же, Миха, бабник был еще тот до тех пор, пока Веруня тебя не окрутила и в оборот не взяла. А мне, братухи, если честно, вообще до фонаря раздеваться или не раздеваться. Надо, так разденусь. Приму загодя, да и беды нет. И станцую, и спою. С детства мечтал на сцене станцевать. Может, мужики, мой звездный час пришел? — он посмотрел на них.

— Не час звездный, а сам ты звезданутый, — Вася еще не успокоился.

А Михаил вдруг отчетливо припомнил давнишние слова жены: «Чего-то я хочу необычного…» Потом вспомнилось кино, что брал у Василия посмотреть. Он глянул на Мурата:

— Да ведь все равно стыдобища!

— Прям! Это бабам стыдно. А нам, пацанам, вроде шутихи.

— Шутихи! — воскликнул Вася. — Сам слышишь, чего мелешь? Тебе, несемейному, может, и шутиха, а у меня трое детей, дочка уже почти взрослая. Мне потом как глядеть-то на них?!

— Дык с улыбкой.

— Да пошел ты, Узбек! Нет, ты видал его гаденькую улыбочку! Вы, мол, так, навоз у дороги, а я здесь, король и царь. Сказал плясать без штанов, и вы будете плясать! Урод бледнолицый!

— Почему бледнолицый? — уточнил Михаил.

— Да потому, что про поля наши только из телевизора знает. Ему, когда пешком идет, наверное, этот Валера зонтик над башкой держит, чтоб не напекло в лысинку…

— Ты чего так злобишься-то?

— А ты не злобишься?

— Я в воскресенье в церковь ходил, Верунька уговорила. Сам-то, знаете, человек не церковный. А она пристала: пошли да пошли, батюшку нового послушаем. Ну и отправились мы. Церковь, правда, полная была. В общем, проповедь была, я так по-божески не сумею вам передать, но смысл в том, что если цель у тебя хорошая да светлая, то поступки никогда грязными не станут. Воздастся тебе и прочее. Он так это все просто и убедительно говорил, мужики, что я и дома про эти слова думал.

Вот, смотрите, решил он посмеяться над нами. Ладно. Слово свое, я думаю, он сдержит. Если мы дадим этот сеанс, строиться не станет, а со временем совсем отсюда исчезнет. Он уверен, что откажемся мы…

Михаил замолчал, посмотрел на друзей.

Мурат широко заулыбался. Василий вытер со лба пот:

— Ну, не знаю, Мишка. Так ты все сейчас закрутил и выкрутил, что у меня самого в голове все перекрутилось. Давай-ка заново разъясни.

— А чего разъяснять, — встрял Мурат. — Не рой другому яму, сам в нее попадешь! Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет! Правильно, Миха, я говорю?

Миша кивнув, смотрел на Василия. Тот достал следующую папиросу.

— Подумаю я. Завтра в поле встретимся, на свежую голову окончательно и порешаем. Давайте, мужики, по домам. Поспать бы хоть часа два.

11

Они согласились. Когда в половине двенадцатого дня Борис зашел в кабинет Леонида и сообщил брату решение деревенских, тот непроизвольно поморщился. Совладав с эмоциями, сухо произнес:

— Хорошо, иди пока, мне поработать нужно.

Оставшись в кабинете один, пустыми глазами с минуту смотрел на картину на стене. Они с Ириной купили ее недавно на аукционе, и Лёня был весьма доволен приобретением. Теперь картина казалась ему жалким подобием и бессмыслицей. Внутри нарастало раздражение, граничившее с агрессией.

«Зачем нужно было оставаться здесь, когда уже были куплены билеты в Лондон? Зачем нужна была вся эта сельская публика? Я столько лет, столько сил потратил, чтобы подняться наверх, забыть эту навозную жизнь… Они согласились… Да мне плевать на них, независимо от того, согласились бы или нет. Кто мне эти люди, которые родились здесь, здесь и подохнут. Пыль у меня под ногами…»

Ему было неприятно вспоминать вчерашний вечер. Он попробовал переключиться на бумаги, но по свойственной привычке русской души ковырять у себя под кожей, снова возвращался мыслями к этим людям. Сейчас они были ему неприятны, потому что в глубине души сознавал их правоту, ведь они проживают настоящую жизнь, где нет места ему и ему подобных. Он не стремился быть похожим на них, но отчетливо понимал, что они сильнее и чище. Это знание задевало, хотелось избавиться от него, доказать самому себе, придумать какое-то обоснование своего превосходства.

Он закурил, зазвонил сотовый. С силой отшвырнув его, налил коньяк, выпил. Алкоголь, разогрев кровь, несколько успокоил. Мужчина, успевший вчера обменяться взглядами и телефонами с белокурой Тамарой из банка, присел за стол, взял в руки фотографию Иры, долго смотрел на нее, но взгляд был холодным. Вернув фото на место, подумал, что пора заканчивать деревенские игры.

«Этой деревенской учительнице, как и всем остальным, нужен не я с моим животом, залысинами и нудным характером. Ей необходимы банкноты, которыми я буду ее обеспечивать. Прав Борис — везде можно найти рациональное зерно. Пусть эти былинные герои творят историю своей деревни в родном клубе. Хорошо, что я не вляпался в строительство».

Он налил еще рюмку, выпил, закусил лимоном, чуть улыбаясь, потер руки, позвал телохранителя:

— Вот что мы сделаем, Сережа. Попроси горничную собрать вещи Ирины и отвези ей. Передай, чтобы не искала меня, — он достал пачку сторублевок, положил в конверт. — Роман завершен. Ко мне на три вызови бухгалтера. Валеру выкинь из дома, а мне позови Олю, скажи, пойдем на речку погуляем.

Он собрал документы со стола, закрыл в сейфе и вышел за дверь, спокойный и удовлетворенный своими действиями.

12

— Ой, бабоньки, комедия прямо, ей-богу, говорят, они в красных шелковых трусах и красных накидках прямо с потолка на веревках влетят! Не толкайтеся тама! А ты, малой, куды протискиваешься?

— Куды? Туды! У меня билет.

— У него билет! Глаза-то свои разуй! Детям до шестнадцати вход запрещен.

— А мне семнадцать.

— Кому там семнадцать? Здорово, бабоньки.

— И тебе, Сергеевич, не хворать. Этому сопле неужто семнадцать уже? Катерина, он ведь с твоей Нюркой в одном классе учился?

— Брешет. Нет ему шестнадцати. Куприяновна, этого бритоголового не впущай.

— Да уж не сумневайтесь, ни один не проскочит. Клуб и так переполнен будет. Председатель строго настрого наказал, чтобы все по билетам на представлении были да без семечек и папирос. А речь он здесь, у клуба, говорить станет, чтобы все услышали.

— Вот это правильно. А чего? Погода хорошая, день-то, гляньте, нынче какой!

Это воскресенье, и правда, выдалось на славу. Утром прошел весенний дождь, и прямо над деревней повисла радуга. Почти все жители собрались сейчас у клуба.

Весть, что на открытии их земляки будут показывать сеанс стриптиза, взбудоражила всех.

Бабки плевались. Но авторитетный батюшка, читая проповедь, остановился на этом событии и назвал друзей героями, чуть ли не причислив к лику святых. Проповедь возымела действие, и уже никто не ругался, но с жадным любопытством все ожидали представления.

И вот они появились. Не спеша, по прибитой дождем дороге шли под радугой к клубу.

— Ну, прямо Армагеддон! — восхищенно заметил агроном дядя Митя Анохин.

— Глянь-ка, словно херувимы плывут, — прошамкала старая Евдокия.

— Не, больше на космонавтов перед полетом похожи, — заметил учитель Щербаков.

Из клуба вынесли колонки, включили музыку. Председатель поднялся на ступени и, когда все затихли, сказал короткую речь. Все дружно похлопали и, держа в руках билеты, повалили к входу, пропустив вперед сельское начальство с их женами.

Подростки облепили окна, в надежде увидеть хоть что-то. В зале рассаживались зрители. В комнатке за кулисами переодевались артисты.

13

— Мишь, телка чой-то неспокойная уж второй день.

— А чего?

— Да сама не пойму. Соседка сказала, пастух стадо на лесные отводы гонял, может, трав там каких нахваталась. А может, рогом бычок чужой задел. Дорох мне никогда не нравился, у него к коровам доброты нет. Зря его пастухом поставили.

— Покажи ветеринару.

— Где его найдешь! Он теперь один на три деревни. Ты сам бы глянул.

— Гляну.

— Когда?

— Верунь, сказал, гляну, значит, гляну. Вот завтра перед работой и посмотрю. Или тебе прямо сейчас загорелось? Сама тоже не глупая, живот болит у коровы, знаешь, поди, чем лечить? Или мне еще и доить корову прикажешь?

Михаил не хотел грубить жене, но, весь измотанный последними событиями, не сдержался. Сон прошел, он вышел на крыльцо покурить. Ругая себя последними словами, что подписался на это идиотское соглашение со стриптизом, мысленно прокручивал все происходящее. Леонид уехал из деревни, но от своего условия не отказался. Оставив им Валеру в качестве учителя, которого после долгих препинаний взяла на постой соседка тетя Таня. Председатель, матерясь и фыркая, согласился оплатить постой дармоеда. Они работали в поле до позднего вечера. Наскоро перекусив, собирались в недостроенном клубе. Сторож дядя Федор топил для них буржуйку, чтобы, как он выражался, приятнее было дрыгаться. Первую неделю совсем ничего не получалось.

То, что показывал тощий стриптизер, было противным и гадким. В деревне над ними смеялись. Несколько раз Василий грозился убить Валеру, а один раз все-таки врезал ему в ухо. Мурат заступался за учителя, но оказался самым бестолковым учеником, и все время предлагал плясать присядку под «Яблочко».

Михаил наливался гневом и уже готов был бросить эти занятия, как глупое, даже абсурдное дело. Однажды зашел в клуб батюшка. Без рясы, в джинсах и модной рубашке, посидел, посмотрел на них, пошутил немного, а потом серьезно сказал:

— Это ваше испытание. Для мужиков испытание, чтоб вы понимали. Это ваша война с инородным и чуждым вашему миру элементом. Пусть такая, нелепая и унизительная, но тем отраднее в сознание ваше придет мысль, что вы сумели, достигли, не отступили в порывах слабости духа вашего, ибо силен человек, когда вера и дух в нем присутствуют.

— Дух-то присутствует, — буркнул Василий, а вот силы, отец ты наш, уже на исходе. Я за эти дни килограмма четыре сбросил. Уже не пойму, когда ложиться, когда вставать. Дома ни до чего руки не доходят. Жена, кроме как стриптизером, иначе не зовет. Дочка и та на днях кричит: «Иди, стриптизер, картошкой жареной заправься, пока до концерта портки не потерял».

— Терпи, сын мой, — ответил батюшка. — Беседовал я и с женами вашими, порадовался их пониманию к делу сему.

Еще через два дня пришла к ним, приехавшая погостить к матери, Ковальчук Катерина. Молодая женщина, работающая хореографом, быстро и умело направила все их неуклюжие потуги в нужное русло. Разглядела в каждом зарытый талант танцора, подобрала музыку, и к концу третьей недели дело сдвинулось с мертвой точки и пошло на лад. Племянница бабки Лопуховой сняла с них мерки и обещала пошить костюмы высшей пробы, благо, бухгалтерия села оплачивала расходы.

— Я объясню, что именно должно быть одето на нас, — начал было Валера, но женщина, приспустив очки на носу, строго посмотрела на него и отрезала:

— Объяснишь, если бабка моя над твоим огурцом посмеется. Костюмы будут пошиты по моим личным эскизам и выкройкам. Это не обсуждается. Всем пока и удачи в будущем.

Появился интерес, но времени катастрофически не хватало. Еще через три дня у Мурата разболелся правый бок. Скорая отвезла его в райцентр с подозрением на аппендицит.

— Вот только этого нам не хватало, чуть не плача, — говорила Катя. — Кем мы его заменим? И по времени не успеваем! Что за невезение.

Мурат вернулся на утро.

— Ну, что там у тебя, — спросил Михаил, встретив его у трактора.

— Привезли меня в госпиталь, — начал рассказывать Мурат. — Врач щупает: «Болит?» — спрашивает. — «Болит», — отвечаю. — «А здесь?» — «Болит», — говорю. — «Подними рубашку, этот шов когда делали?» — «В прошлом году аппендицит вырезали». — «Что же ты сразу не сказал!» — удивляется. — А я откуда знаю, может, аппендицит и другой раз вырезают. Вот. Слабительное дали и назад отправили.

14

— Верунь, сколько времени?

— Пять минут назад двенадцать ровно было. Хватит тебе уже дергаться. Все нормально. Иди лучше перекуси перед концертом.

— Чего-то аппетита нет совсем. Я бы лучше сейчас стопочку пропустил для храбрости. Меня, Верунь, если честно, прямо колотит всего.

— Ну, это понятно, — кивнула жена. — Одно дело, когда на вас одна Катька смотрит, а тут вся деревня. Миш, а как вы перед Катькой-то все раздевались, наверно, петухами ходили? Стыдно-то хоть малость было?

— Стыдно… Она нас пять дней убеждала, что нужно хоть один раз раздеться полностью. Иначе, мол, на концерте, сорваться можем и не оголимся. Мы с Муратом вроде как согласились уже, а Васька уперся и ни в какую. Она тоже рассердилась, говорит: «Меня если стесняешься, завтра всех бабушек на деревне соберу, и на генеральной репетиции перед ними разденетесь».

— А нас позвать не вариант было?

— Не знаю, Верунь. Ей виднее. Короче, Вася как про бабушек услыхал, еще больше испугался. Тяпнул стакан и согласился.

— Вы тоже тяпнули для храбрости?

— Нет. Тогда нет, а сейчас вот прям муторно мне… Я, видать, заболел. Позвони Васе, скажи, я не смогу танцевать…

— Я тебе дам, заболел! Еще чего выдумал! Взялся за гуж… Ты же первым согласие дал на этот концерт!

— Дурак был… Вер, честное слово, у меня трясучка во всем теле, потрогай меня.

— Миша, соберись, чего как ребенок-то?!

Во дворе залаяла собака. Вера вышла во двор. Через минуту в дом вошли Василий с Муратом и Валерой.

— Чего-то, Вась, ты весь серый, — с сочувствием сказала Вера. — Ничем не отравился? Вчера бабы у магазина говорили, что баночными консервами уже несколько человек потравились.

Василий отмахнулся.

— Ничем я не отравился, — он покашлял неловко, вытащил из-за пазухи полулитровую бутылку.

— Дома Наталья не дала выпить, говорит, пьяным будешь, опозоришься как-нибудь. А у меня от страха зуб на зуб не попадает.

Во дворе опять забрехал пес, и тут же в избу вошла продавщица Татьяна.

— Я так и думала, что вы перед концертом у вас, Верунь, соберетесь. Она деловито достала из пакета бутылку коньяка и лимон с конфетами.

— Вот. Позавчера коньяк завезли армянский, — она бросила быстрый взгляд на бутылку водки, сказала: — Эту дрянь уберите, от нее одна дурость в башке. Мишь, неси рюмочки. Перед концертом нужно коньяк с лимоном выпить. Тогда настроение будет приподнятым и игривым. А вам того и нужно.

Вера собрала на стол. Коньяк раззадорил кровь. Было уже не страшно. Когда позвонила Катерина и сказала, что пора в клуб, они пошли решительно и твердо.

Женщины задержались. Убрали со стола, выпили чая.

— Ну, пора и нам отправляться, — весело сказала Татьяна.

— Я, наверное, дома останусь…

— С чего это?

— Да у меня и платья парадного на мой размер теперешний нет, и чувствую я себя не очень.

— Да брось ты, — перебила Таня. — Никто там на тебя смотреть не будет. Сегодня все взгляды устремятся, сама знаешь куда! — она весело захохотала. — Сейчас чего скажу, упадешь со стула. Агрономовская жена, Клавдия, ходила вчера к Карасю. Бинокль у него попросила на один вечер!

— Зачем ей бинокль?

— Ну, ты, правда, деревня! Хозяйство твоего мужа и остальных хорошенько рассмотреть. Она ведь слепота куриная, очки ее видела? Как у совы из мультика про Винни-Пуха. А раз за билеты деньги отвалила, так уж она по полной программе свое возьмет, ты уж поверь, это такая жмотиха. Не удивлюсь, если она и потрогать пожелает… Ну, шучу я. Собирайся. Хоть нам и держат там места, да наши дуры как повалят, усядутся и фиг встанут. Торопись давай.

15

— А наш праздничный вечер закончим оригинальным жанром! — громко и радостно объявила со сцены заведующая клубом. — Впервые в Заречье мужской стриптиз!

В клубе поднялся невообразимый шум с топаньем ногами, свистом, смехом и приветственными криками. Заведущая, стараясь перекричать людей, требовала тишины минуты две. Наконец, не выдержав, подошла к микрофону и громко заявила: — Да замолчите уже, дураки стоеросовые! Хотите, чтоб номер отменили? Постыдились бы. В зале, кроме руководства, еще и пресса сидит. Что они о нас подумают?

— Дык, что подумают, — сказал громко с места старик Лопухов. — Подумают, разъедрит твою Матрену, как эти зареченские кудряво живут, и клуб, спасибо тебе, Лексей Федорович за заботу, — он обернулся к председателю. — Какой отстроили, да ишшо представление дают! Бабки-то наши, гляньте-ка, все до единой примаршировали. Даже Оладушкина Евдокия, которая помирала, отложила это дело на срок неопределенный. Дык, оно и понятно, в раю такое кино не покажут. Она ить лет сорок, поди, как мужа схоронила, имеет полное женское право насладиться всем этим богатством перед уходом из нашего бренного мира. Я, Евдокия, на твоей стороне, — он поднял руки над головой. Все обернулись к Оладушкиной. Та обидчиво плюнула в сторону старика Лопухова, не обращая внимания на смехи, стала говорить с соседкой.

В зале наконец успокоились. В помещение потух свет, сцена мягко осветилась с обеих сторон. Заиграла музыка. С правой кулисы один за другим вышли на сцену Валера, за ним Михаил, потом Василий, замыкал ряд Мурат с широкой улыбкой на лице. Лица Михаила с Василием были серыми, Валера привычно и ненатурально морщил рот.

С каждой минутой их танца зал заводился все больше. Михаил, до предела напряженный на выходе, вдруг расслабился, бросив взгляд на друга, подмигнул ему и увидел, что Вася тоже отошел от ступора. А дальше, самим на удивление, все пошло как по маслу. Был задор, кураж. Все громко хлопали. Вот полетели в стороны по очереди рубашки, после них быстрым движением и брюки, пошитые на специальных липучках. Они встали в шеренгу. Зрители затихли до полной тишины, и с последними аккордами под дробь ударника, начиная с Валеры, в зал полетели, как вымпелы победителей, плавки…

Через секунду предприимчивая жена Василия, Наталья, стоявшая у электрощитка, вырубила свет во всем клубе и, светя фонариком, дала возможность артистам уйти впотьмах со сцены и одеться. А в зале десятки телефонных фонариков, пересекаясь лучами, дополняли хохот и рукоплескания публики. Вот на этом кадре и остановим повествование нашего правдивого рассказа.

Послесловие

Сразу после ухода артистов со сцены Вера, схватясь за живот уже не от хохота, а от предродовых схваток, повернулась к Татьяне и негромко сказала:

— Кажется, началось…

Татьяна враз перекрикнула весь зал:

— Сидоренко, скорая у клуба? На выход! Веруня рожает!

Медсестра Соня с водителем, присутствующие на концерте, подхватив Веру, усадили ее в машину и с сиреной повезли в больницу в райцентр. Через минуту за ними на мотоцикле Василия полуголые на страшной скорости понеслись артисты во главе с Михаилом. Еще через полтора часа Вера благополучно родила дочку.

Совместными усилиями сельсовета, министерства лесного хозяйства и кабинета защиты природы участок лесного массива, куда входили и луга, был вписан в документы как заповедная зона, охраняемая государством.

Леонид уехал во Вьетнам, где начал строительство многофункциональной фабрики. По слухам, проживает с малорослой вьетнамкой и пропагандирует исключительно рисовую кухню.

Карася повысили в звании. Наталья, сестра его, пришла с мужем на званый ужин. Однако к концу вечера Василий, не стерпев подлых провокаций, вышел с ним за сараи и изрядно его побил. Карась замял это дело, хотя с месяц ходил с подбитым глазом и поломанным ребром. Отношения с сестрой и Василием окончательно были испорчены.

Валера уехал из села, и что с ним стало, деревенским неизвестно. А вот продавщица Татьяна вскоре после концерта стала округляться в талии, а Мурат начал пользоваться дорогим парфюмом перед походом в магазин. И уже два раза интересовался у Веры, как нужно управляться отцу с новорожденным…

Ашхабад

23 июля 2016 г.

Об авторе

Светлана Станиславовна Мосолова

Родилась в России. Окончила Суводский российский лесной техникум. Направлена на работу в Ашхабад (Туркменистан), где живет и сейчас. Трудилась в лесхозе помощником лесничего. Сейчас на заслуженном отдыхе. Имеет сына и дочь.

Повести «Красные розы Ашхабада», «Роддом, палата номер семь», рассказ «Соседка» публиковались в газете города Шумерля (Чувашская Республика) в 1997–1999 гг. Первая книга автора «На остановке у сгоревшей березы» увидела свет в Беларуси в издательстве «Четыре четверти» в 2021 г.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.