Пороги рая, двери ада

В последнее время мои сны были наполнены тягостной и непонятной многозначительностью.

Обычные повседневности в долгих, почти лишенных действия, ночных грезах приобретали странный и тревожный смысл. Причем, значение увиденного было доступно некоторому пониманию только во сне.

Пробуждение всегда оставляло щемящее чувство забытого откровения, неудовлетворенность тем, что наполнявшее густой воздух сна прозрение испарялось с поверхности сознания стремительно, как капли летнего дождя с теплого асфальта. Только большим внутренним усилием удавалось сохранить в себе ночные ощущения, донести их до той минуты, когда можно позволить себе поразмышлять над ними в относительном одиночестве.

Но обычно эфемерные волны растворялись в утренних делах, и оставалась только легкая досада на свое несовершенство, на неумение и в жизни находить в простых вещах поистине космические истины. Таким даром обладают, пожалуй, только японские поэты, умеющие в жухлом листе или облаке увидеть смысл прихода человека в этот мир.

Сегодня, например, мне снилась капель. Не торжествующе-звонкая, апрельская, а осенняя, когда при потеплении после первых морозов обреченно стаивает на крыше снежок, барабаня грязными каплями по жестяному подоконнику. Капли летят вниз, впиваясь в съежившуюся белую шубку, еще вчера радовавшую глаз и душу — наконец-то пришла зима! И эти черные проточины в обреченном снегу похожи сразу и на следы от пуль, и на ужасный рот старухи, наполовину лишенный зубов. Ничего больше — только осенняя капель, но сумрачное ощущение безнадежности оставалось со мной долго, почти до вечера. Даже обычно малочувствительный Севка заметил, что выгляжу я какой-то угнетенной и безрадостной. Это, однако, не помешало ему врубить в машине музыку на полную громкость да еще и фальшиво подсвистывать любимой «Агате Кристи».

Мы ехали в пригородный санаторий, где не очень часто, но регулярно проводили выходные дни — селились в номере «люкс», парились в баньке, плавали в бассейне и танцевали вечером на легкомысленной дискотеке. Летом брали лодку и плавали по озеру или бродили по лесу в поисках ненужных грибов. Севка, если находилась подходящая компания, резался в преферанс или играл на бильярде. Чаще всего с нами ездил и Егорка, но он в четверг засопливил и его оставили дома с Симой. Сима была сестрой Севы и жила с нами почти с рождения Егорки. Как раз тогда она развелась с мужем-наркоманом, и нормальная семья, где не было проблем снижения ежедневных доз, поисков самых лучших наркологов и кошмаров абстинентных состояний, а был смешной кудрявый и пухлогубый младенец, казалась ей истинным раем.

Мы с Севой не возражали, дом большой, места всем хватит. Постепенно Сима стала практически главой семьи — все покупки, уборка, ремонт, а также прочие бытовые проблемы легли на ее плечи. Севка с утра до ночи пропадал на работе, я занималась Егоркой, не доверяя малыша никаким нянькам и гувернанткам, так что все хозяйство оказалось взваленным на мою золовку.

Мы с Севкой иногда с ужасом представляли, что будет, если Сима снова выйдет замуж и переедет, мы тогда просто погибнем. Я до сих пор так и не научилась правильно вести себя с прислугой. Горничные, кухарки и садовники казались мне угнетенными, практически порабощенными существами. Наверное, я из чувства раскаяния сама бы принялась стряпать, стричь газон и убирать в доме, чтобы облегчить им жизнь. Но Сима только смеялась над нашими страхами и заверяла, что сыта замужеством по горло и впредь будет выбирать мужей долго и тщательно, так что время у нас еще есть.

От громкой музыки у меня разболелась голова и на заправочной станции я перебралась на заднее сиденье. Севка, вняв моим намекам, убавил громкость лазерного проигрывателя, и под пенье Алсу я задремала. Очнулась оттого, что машина затормозила. На обочине в свете фар стояла женщина с дорожной сумкой. Я удивилась, потому что муж обычно никого не подвозил, даже женщин с маленькими детьми.

Мотивировал он это тем, что рядом, за кустом или в кювете может прятаться вооруженный мужик, желающий отнять его драгоценную «ауди». Но на этот раз кустов и кюветов не было — просто равное поле, а женщина, одетая в светлый легкий костюмчик и туфли на высоком каблуке, выглядела настолько беззащитной на темной дороге, что каменное сердце Севки дрогнуло.

Незнакомка торопливо уселась на переднее сиденье, поставив в ноги сумку, и облегченно вздохнула.

Оказалось, что она ехала к мужу в тот же санаторий, что и мы, но везший ее частник начал приставать с определенными намерениями. А когда она ему отказала, просто высадил на полпути и уехал. Севка успокоил ее, сказав, что нам по дороге и приключения ее на сегодня закончились. Я снова принялась дремать, свернувшись калачиком на сиденье и подложив под голову Егоркиного голубого медвежонка, валявшегося в машине с прошлой поездки. Но сон мне присниться не успел, хотя в первое мгновение я была уверена, что такое может произойти только в настоящем кошмарном сне.

Оглушительный грохот и треск, прыжок машины с трассы куда-то вбок и страшная тряска мгновенно сбросили меня в пространство между сиденьями. Автомобиль, подскакивая, несся неизвестно куда, грозя вот-вот перевернуться. Я пыталась упереться во что-нибудь руками, чтобы хоть немного уберечься от ударов о сиденья, но меня било сразу со всех сторон, и тогда я просто закрыла голову руками и сжалась в комок. «Ауди» остановилась, врезавшись во что-то не очень твердое, замерла, ревя мотором, и наконец заглохла.

Оглушенная и ошалевшая от ужаса, я лежала, боясь пошевелиться, считая, что переломала себе все, что можно переломать — от позвоночника до носа. Милая девочка Алсу пела: «Если я тебе не приснилась, значит, наступила зима…». Песня закончилась, и я решилась пошевелить ногами и руками. Потом вцепилась руками в спинку переднего сиденья и подтянулась. Они оба, Севка и наша попутчица, сидели, наклонившись вперед.

Система безопасности не сработала, наверное, удар был не слишком сильный и резкий, но лобовое стекло полностью исчезло, и я ощутила на лице свежий, пахнущий июньской зеленью ветерок. Машина, съехав с шоссе и промчавшись по лугу, застряла в густых высоких кустах, в которых терялся свет ее фар.

Осторожно протянув дрожащую руку, я прикоснулась к такому знакомому стриженому затылку Севки и пальцами почувствовала вязкую теплую влагу. Муж никак не прореагировал на это прикосновение… Спазм сжал мне горло, и я не смогла его окликнуть, только судорожно дергала заклинившуюся дверь. И тут вдруг послышались звуки торопливых шагов и приглушенные голоса — кто-то спешил к машине, запинаясь в высокой траве.

Нужно было закричать, позвать на помощь, но тут внезапный животный страх буквально парализовал меня. Не осознавая, что делаю, я сползла опять между сиденьями, забилась в щель испуганным зверьком.

Почему я сделала это? Что заставило меня затаиться и молчать? Позже, размышляя об этом, я поняла, что единственной причиной было то, что я подсознательно узнала один из голосов. А голос этот принадлежал человеку, которого никак не могло быть в этот день рядом с нашей машиной. Он должен был находиться за тысячи километров отсюда, в другой стране… И что могло означать то, что он сейчас был здесь?

Шаги замерли около машины, кто-то попытался открыть переднюю дверь со стороны водителя, долго дергал прежде, чем она поддалась.

— Ну, вот и все, Палыч. Оба клиента мертвые, — процедил хрипловатый баритон.

— Ты уверен? — спросил второй, и я едва не закричала, потому что голос этот слышала много раз — резкий, драматично звучащий, он принадлежал заместителю Севки, Игорьку Пестову, в обиходе именовавшемуся Палычем. Впрочем, я звала его всегда Игорьком.

— А ты думаешь, что получив пару автоматных пуль в голову, можно остаться живым? Ну да чего рассуждать, сейчас машину сожжем, и сомнений у тебя не останется.

Я впилась зубами в подвернувшегося под руку плюшевого мишку, мне казалось, что стук моих зубов и даже стук сердца могут выдать меня. Хотя какая теперь разница — все равно живой мне не остаться, если не убьют, обнаружив, то сгорю живьем. Находясь в полуобморочном от ужаса состоянии, я то покрывалась липким холодным потом, то заливалась неестественным жаром от пяток до самой макушки. Наверное, так чувствуют себя животные на бойне, зная о неизбежной смерти.

Краем сознания я слышала какую-то возню около радиатора, потом послышалось отборное ругательство.

— Что такое? — всполошенно спросил Игорек.

— Да зажигалка, блин корявый! Не работает, дешевка китайская! Дай твою!

— Я свою в куртке в машине оставил, — пробубнил растерянно Игорек.

— Так сходи за ней! И не психуй ты, все уже позади.

— Ладно, я мигом! — и раздались торопливые удаляющиеся шаги.

Я, наконец, смогла перевести дыханье и вытащила зубы из несчастной игрушки. Неизвестный мне человек шуршал неподалеку, что-то бормотал и даже громко зевал. Потом звуки стали глуше. Я осмелилась приподнять голову и в рассеянном листвой свете фар увидела высокую сутулую фигуру, направляющуюся к ближайшему дереву. Подойдя к нему, мужчина принял характерную позу, послышалось журчанье, и я поняла, что могу использовать крошечный, почти микроскопический шанс, пока он справляет нужду.

Стараясь двигаться бесшумно, я почти без надежды потянула ручку двери, с которой до этого не могла справиться. И произошло чудо — она открылась сразу и бесшумно. Но прежде, чем выскользнуть в образовавшуюся щель, я наклонилась к телу своего мертвого мужа, с трудом нашарила и вытащила из внутреннего кармана его ветровки бумажник. Потом схватила Егоркиного мишку и выползла из машины.

Почему-то мне казалось, что бросить игрушку невозможно, как невозможно оставить на сожжение собственного ребенка.

Моля Бога, чтобы убийца не услышал, я осторожно закрыла дверь. Как хорошо, что у дорогих машин они захлопываются почти беззвучно! Мужчина удовлетворенно крякнул и тихо засвистел. Понимая, что он вот-вот вернется, я торопливо поползла в глубь кустов, опираясь на локти и прижимая к груди медвежонка и бумажник Севки. Я успела отползти только на несколько метров и затаилась в зарослях, понимая, что если негодяи подожгут машину, то шансов уцелеть при взрыве бензобака у меня очень мало. Но мысль о том, что после моей смерти Егорка останется на этом свете совершенно один, а подлые убийцы безнаказанно достигнут своей цели, заставляла меня действовать отчаянно и одновременно расчетливо. Я загнала в глубину своего естества боль, страх и горе и замерла без движения, вжавшись в палые прошлогодние листья и молодую траву.

Наконец Игорь вернулся, сам поджег какую-то бумагу, наверное, прихваченную из машины газету, и швырнул ее через разбитое лобовое стекло в салон. Пламя разгоралось вначале медленно, но потом, видимо, занялась обивка сидений, огонь вспыхнул и загудел. Мужчины торопливо пошли прочь. Я встала на четвереньки и, стараясь, чтобы между ними и мной была машина, поползла в противоположную сторону.

Ужасное чувство, что в пламени сгорает человек, которого я когда-то так сильно любила, отец моего ребенка, такой близкий и родной Севка, вызывало у меня судорожные всхлипы и дикое желание наброситься на проклятого Игорька и вцепиться ему в кадыкастое горло.

Когда бензобак, наконец, взорвался, я была уже так далеко, что не пострадала, только упала лицом в землю и лежала так несколько минут. Потом, приподнявшись, увидела вдалеке габаритные огни удаляющейся машины.

Сколько я брела по кустарнику, перешедшему затем в реденький лес, не знаю. Утро застало меня спящей в обнимку с грязным голубым медвежонком на краю вспаханного поля. Наверное, я просто упала в изнеможении и отключилась. Все мое тело болело и, кажется, представляло собой один большой синяк. Нос распух и ныл, кофта на локтях была изодрана, а сами локти саднили. Тупо мотая головой, я уселась на земле и огляделась. Вокруг не было видно ни людей, ни каких-либо строений, только поле да росшие купами кустарники и невысокие деревья.

Я встала и наугад побрела вдоль поля, надеясь, что увижу хоть какую-нибудь дорогу. Ведь если поле вспахано, значит, к нему должны были как-то подъехать. В голове царило такое смятение, что я могла выделить только самые простые мысли, все остальное было сплошным ужасом. Неужели это действительно произошло с нами — со мной и Севкой? Может быть, я просто сошла с ума, брожу неизвестно где, все меня ищут, муж ждет дома вне себя от беспокойства, Егорка спрашивает Симу: «А где мамуля?»

Тут я споткнулась и уронила мишку. Нагнувшись и протянув за ним руку, я заметила, что моя ладонь и пальцы покрыты странными грязно-коричневыми пятнами. Такие же пятна были на голубой шкурке медвежонка. Еще не понимая, что это такое, я поднесла пальцы к носу и ощутила слабый кисловатый запах засохшей крови, крови моего мужа. Уткнувшись лицом в голубое пушистое тельце, я просидела в густой траве неизвестно сколько времени, но так и не смогла заплакать. Казалось, внутри меня не осталось ни капли влаги, чтобы выдавить хоть одну слезинку. Потом снова поднялась и пошла.

Наконец, обойдя почти половину поля, я увидела измятый участок травы под несколькими старыми березами и ровную проселочную дорогу. Очевидно, здесь совсем недавно был лагерь трактористов. Около берез виднелось свежее костровище и лежало бревнышко для сиденья. За бревнышком я отыскала ржавое ведро, в котором было немного воды, пару пустых бутылок из-под водки и размокшую от росы красную пачку с надписью «Прима».

Пить воду я не рискнула, только осторожно умылась и вымыла руки выше локтя. Рукава пришлось закатать, так хоть не было видно дыр. К счастью, джинсы не порвались, только были сильно испачканы на коленях. Хорошо, что вчера я одела не какой-нибудь светлый костюмчик или сарафанчик. Поехала в чем была — в черных джинсах, кроссовках и темно-зеленой кофточке, просто из-за головной боли переодеваться не хотелось.

Я принялась отряхивать одежду от грязи, прилепившихся колючек и паутины и внезапно ощутила, что в кармане джинсов что-то лежит. До сих пор не понимаю, как я ночью не потеряла Севкин бумажник, не помню, когда сунула его в карман, напрочь забыв о нем. Я поднесла портмоне к лицу и ощутила запах кожи и едва уловимый, до боли знакомый запах любимого Севкиного одеколона. Кажется, у меня появилась странная звериная привычка обнюхивать предметы…

Открыв бумажник, я обнаружила в нем три кредитные карточки и какую-то сумму денег в рублях и долларах, считать я не стала. Кроме того, там были наша с Егоркой фотография в целлулоидном окошке, водительские права Севки, несколько разных визитных карточек и маленький ключик, скорее всего от кейса.

Уже собираясь сложить все это обратно, я заметила в одном отделении смявшуюся в гармошку потертую бумажку. Неизвестно зачем я извлекла и ее.

Это была какая-то квитанция, кажется за парковку. На обороте квитанции черной гелевой ручкой был набросан портрет Севки. Скорее, это было похоже на шарж, но обычно шаржи преувеличивают недостатки изображаемого человека, а этот рисунок, сделанный буквально несколькими линиями, явно льстил, усиливал своеобразную красоту моего мужа. Крупный выступающий вперед нос, подбородок с едва заметной ямкой, густые дугообразные брови — все было нарисовано в такой своеобразной гармонии, что было понятно — рисовал человек, талантливый и к тому же очень хорошо относящийся к Севке. Рисунок поставил меня в тупик, мой муж был тщеславным человеком и наверняка должен был показать мне такой удачный портретик, тем более, что, судя по виду бумажки, он довольно долго таскал ее в бумажнике. Почему же не похвастался? А, вот почему — я рассмотрела внизу крошечные, миллиметровые буквочки, почти стершиеся, и с трудом прочитала: «I love you». Выходит, рисунок был сделан женщиной, влюбленной в моего мужа.

Ну и что? Севка всегда пользовался успехом у слабого пола и не скрывал этого. Ему доставляло удовольствие красоваться среди дам, но при этом я была уверена, что заводить настоящие романы ему было просто недосуг, главным романом его жизни была работа, вернее делание денег на работе. Это по-настоящему увлекало его, как других увлекает игра в казино. Он тоже играл, но его игры были более разнообразны и требовали истинного мастерства. Да, Севка был просто помешан на своей работе. Иногда мне казалось, что и меня-то он выбрал в жены, только потому, что я никогда не лезла в его дела, не упрекала за постоянную занятость, спокойно относилась к поздним приходам домой и срочным отъездам в любое время суток.

Словом, не мешала, не пилила и не требовала повышенного внимания.

Севка панически боялся стерв, вцепляющихся в мужчин и высасывающих из них не только шубки, драгоценности и деньги, но и их время, свободу и здоровье. А таких дамочек среди жен и любовниц Севкиных приятелей было предостаточно. Одна супруга банкира Ганина чего стоила, — обвешавшись бриллиантами, она заставляла несчастного финансиста сопровождать ее повсюду — на модных курортах и светских раутах. Могла ворваться на деловое совещание, чтобы продемонстрировать ему новый шиншилловый свингер, а также регулярно устраивала непомерно шумные и помпезные приемы в их загородном доме. Я сама слышала, как Ганин, скрипя зубами, жаловался Севке на супругу, потребовавшую, чтобы он вместо почечного санатория, куда его настоятельно направляли доктора, ехал вместе с нее на карнавал в Рио-де-Жанейро. «Загнусь я на этом карнавале!» — стенал бедняга. На лице своего мужа в этот момент я увидела столь редкое для него выражение искреннего сочувствия и понимания.

Тогда я дала себе слово постараться не стать похожей на мадам Ганину. «Да тебе это никогда и не удастся, потому что требует много сил и энергии, а ты, дорогуша, слишком большая лентяйка», — досадливо пробубнил при этом мой пресловутый внутренний голос. Пресловутый, потому что мой внутренний голос отличался редким занудством и критичностью по отношению к моей персоне.

Везет же другим — их внутренние голоса превозносят их достоинства до небес, дают практические советы и вообще, помогают людям в жизни. Мой же, зачастую, просто вредил. Например, решала я заняться литературой или научиться вышивать крестиком, а мой внутренний немедленно начинал зудеть: «Твоя графомания всех достанет, все равно таланта у тебя никакого нет. А вышивание вообще глупость, имитация полезной деятельности. И куда ты денешь свои жалкие шедевры крестиком, неужели на стенку повесишь? Не позорь семью!» Так что мне приходилось постоянно жить в разладе с самой собой ночью проникаться странными ассоциативными снами, а днем получать регулярные щелчки по самолюбию от язвительного и необъективного внутреннего голоса.

Затыкался голос только по отношению к Егорке, видимо ему просто не было к чему придраться — я была образцовой матерью. Ни разу за все пять лет своей жизни мой ребенок не вызвал у меня чувство раздражения или желания отдохнуть от него. Конечно, причина была в самом Егорке, он был на редкость милым и смешным малышом, и я просто обожала проводить с ним все свое время. Кормила, одевала, читала ему сказки, водила цирк и зоопарк, гуляла с ним в парке, плавала в бассейне. Господи, что сейчас твориться у меня дома, как там мой сынишка?

И тут до меня дошло то, о чем я раньше не подумала. А ведь в сгоревшей машине обнаружат два тела — мужское и женское — и решат, что погибли мы оба, Севка и я! Да и убийца около машины сказал Игорьку: «Оба клиента мертвы». И это может означать только одно — хотели убить именно нас обоих. Но почему они не поняли, что рядом с Севкой сидела не я? Хотя… Волосы нашей случайной попутчицы были похожи на мои — короткое светлое каре, а то, что ростом она была повыше, так это не заметно, когда человек сидит, тем более, нагнувшись вперед. Они даже не взглянули на ее лицо, так были уверены, что Севка мог ехать в машине только со мной. Значит, Игорек решил прибрать к рукам Севкину фирму, убив и ее владельца, и его наследницу-жену. Но ведь после нашей смерти все наследует наш сын, наш Егорка!

И вот тут мне стало по-настоящему плохо, так плохо, что я подняла лицо к безоблачному голубому небу и завыла волчицей. Потом упала на колени и стала биться головой о бревнышко, рукой зажимая в горле дикий крик. Остановилась, только почувствовав на губах соленый вкус крови из рассеченной брови.

Как ни странно, он мгновенно отрезвил меня. Я не дам этой мрази расправиться с моим сыном и избежать наказания за убийство мужа и неизвестной женщины! Они считают, что убили нас обоих. Но сразу же после этого убить и нашего сына они не решатся, это будет слишком подозрительно. Да и Егорка пока очень мал, не понимает ничего, а значит управлять фирмой и распоряжаться деньгами спокойно может Игорек. К тому же есть еще Сима, а она единственная наша родственница и если с Егоркой что-то случится, то станет наследницей она! А справиться с взрослой женщиной трудней, чем с ребенком. Так что время у меня пока есть, правда не знаю, сколько. Дома появляться мне нельзя, потому что убийцы наверняка крутятся рядом и тогда могут пострадать и Егорка с Симой. Значит, мне просто необходимо найти убежище, приложить все силы для спасения ребенка и постараться отомстить за смерть Севки.

Сформулировав свою задачу, я вскочила на ноги, словно пружина, опять умылась остатками воды, к рассеченной брови приклеила листочек подорожника и, затолкав в карман бумажник со всем его содержимым, решительно двинулась по дороге.

Пройдя метров двадцать, я спохватилась, вернулась и разыскала завалившегося за бревнышко мишку.

Так мы с ним и потопали. И прошли, наверное, километра четыре. К этому времени солнце уже было в зените, мне хотелось есть и просто смертельно хотелось пить. Наконец я добрела до крохотного озерца, вернее прудика, и, наплевав на кишечные инфекции, легла на бережок и, не отрываясь, напилась под завязку самой вкусной на свете воды. Потом разделась и выкупалась, отклеив заодно со ссадины увядший подорожник.

Обсыхая голышом на солнышке, я вдруг услышала вдалеке тарахтенье мотора и поспешила натянуть одежду.

На дороге я долго оглядывалась, пытаясь уловить, откуда доносится явно приближающийся звук.

Внезапно из-за поворота появился странно вихляющийся мотоцикл с коляской. В седле очень прямо сидел пожилой дядька в затертом бушлате и детском оранжевом беретике. Увидев меня, он еще больше завилял и как-то боком остановился. Я поспешно подошла и поинтересовалась, где здесь ближайший населенный пункт и далеко ли до него.

— Да идить…те все прямо и до доидить…те в Варенцово, — толково ответил абориген. И, поразмыслив, добавил:

— Дашь на бутылку, мигом довезу!

Дядька настолько явственно источал сивушные ароматы, что соглашаться ехать с ним было просто самоубийством, но желание поскорее оказаться в обитаемом месте было сильнее чувства самосохранения, и я только спросила:

— Куда садиться?

Дядька ткнул заскорузлым пальцем в люльку, где красовался мешок с зерном. Вздохнув, я мысленно перекрестилась и взгромоздилась на мешок, вцепившись обеими руками в торчащую впереди скобу. Мишку я зажала между коленками. Пьяный водитель с третьего раза попал по педали, мотоцикл взревел и мы резво повихляли по дороге, чудом избегая наиболее глубоких рытвин. Подскакивая на мешке, слегка гасящем удары, я все же немедленно ощутила все свои ушибы. Это немного отвлекало, и я уже не думала ни о чем, кроме того, как бы не вылететь из люльки. Если это произойдет, то вряд ли дядька заметит мое исчезновение до самого Варенцова.

Вздымая клубы пыли, мы ехали и ехали вдоль бесконечных полей и пастбищ. Наконец вдали среди деревьев показались крыши домов. Мой водитель взмахнул рукой и гаркнул:

— Варенцово! Вон оно, итить твою налево!

С этими словами он выхватил из-за пазухи бутылку с мутной голубоватой жидкостью, ловко выдернул зубами бумажную затычку, выплюнул ее на дорогу и одним махом допил содержимое. Бутылку он опять любовно спрятал на груди, после чего ослепительно улыбнулся мне, продемонстрировав два железных и пять кариесных зубов. Я постаралась сохранить спокойствие и даже ободряюще улыбнулась в ответ.

— Сейчас прямо к Сидоровне, за горючим! — еще громче завопил проклятый возница и мы въехали в деревню, распугав кур и жирных гусей.

Наконец мотоцикл замер у дощатого дома, чуть не наехав на огромного козла, пасущегося у забора.

Козел мекнул дурью и ускакал прочь, тряся от негодования бородой. Из дома появилась дородная женщина лет пятидесяти и остановилась на крыльце, уперев руки в крутые бедра.

— Здорово, Сидоровна! — завопил дядька и, соскочив с седла, резво поковылял к ней, на ходу доставая бутылку. При этом он вихлялся точно так же, как его мотоцикл по дороге.

Сидоровна критически оглядела неустойчивую фигуру и поинтересовалась:

— И чего приперси, Мурзилка, должок, что ли, принес?

— Да какой там должок, Сидоровна, всего-то четвертак!

— А хоть и червонец! Раз сказала, не налью, пока не вернешь, значит, не налью!

Несчастный Мурзилка обиженно затормозил и растерянно оглянулся на меня. Я вспомнила о нашей договоренности и извлекла из бумажника сотенную бумажку. Потом вылезла из люльки и отдала ее Сидоровне.

— Ладно, сейчас сдачу принесу! — подобрела та.

— Не надо сдачу, — махнула я рукой:

— Будете наливать ему, пока денег хватит. И расскажите мне, как до города добраться.

— Да как добраться — садись на автобус, минут через сорок будет, и езжай до Бибирева. А там другим автобусом и до города доедешь. Сама-то, небось, городская?

— Городская, городская. А поесть у вас тут можно где-нибудь?

— Ресторанов у нас тут нету, каждый своим двором живет. Если хочешь, могу чего-ничего в погребке поискать. — Она многозначительно пошелестела сторублевкой, и я охотно протянула ей вторую.

Ухватив обе купюры, Сидоровна исчезла в доме, преследуемая по пятам настырным Мурзилкой, требующим обслужить его в первую очередь. Я уселась на лавочке и принялась ждать. Минут через десять женщина появилась с полиэтиленовым пакетом, на котором была реклама «Мальборо», и протянула его мне вместе с пятидесятирублевой купюрой. Я хотела отказаться от сдачи, но она осуждающе глянула на мое грязноватое облаченье и пробормотала:

— Деньгами не разбрасывайся, лучше купи себе платьишко какое-никакое, а то бегаешь, как байстрючка!

Уточнив место, где надо ждать автобус, я отправилась на окраину села, села на травке неподалеку от пустовавшего навеса с ржавой надписью «Варенцово» и залезла в пакет. Там обнаружилась половина каравая, половина жареной курицы, пучок свежего лука, пластиковая бутылка из-под «Боржоми» с молоком и четыре сдобных пирожка с черешней. Пока пришел автобус, я, не переставая, жевала и съела почти все. Оставшееся молоко и хлеб я сложила обратно в пакет, в него же сунула несчастного медвежонка.

На скрипучем древнем «ЛиАЗе» я через полчаса доехала до Бибирева, села значительно большего, чем Варенцово, и там, на крошечном автовокзале, задумалась. Ехать прямо в город мне было опасно, в любой момент я могла встретиться с кем-нибудь знакомым. А если меня считают погибшей, то немедленно разнесется известие о моем чудесном воскрешении. С другой стороны, если я не вернусь в город, то как я смогу спасти Егорку и обвинить Игорька в убийстве?

Значит, прежде чем вернуться, мне нужно стать неузнаваемой, а на это нужно время. Однажды я уже была не похожа на себя и знаю, как этого достичь. Во время беременности я поправилась на шестнадцать килограммов и сама себя в зеркале не узнавала. Знакомые проходили мимо меня, не здороваясь, а когда я их окликала, впадали в столбняк. Наверное, дело в том, что лицо у меня какое-то слишком тонкое — носик острый и граненый, подбородок тоже остренький, а вместо щек — дурацкие впадины между ртом и скулами.

Поэтому жировые наслоения дали поистине чудовищный результат — я превратилась в несуразную курносую деваху с лицом морской свинки. Слава Богу, что похудеть для меня не проблема, а то я бы сама ушла от Севки, чтобы не компрометировать его такой физиономией.

А пока я не отъем себе новую морду, нужно подумать о максимальном камуфляже. Но в Бибиреве не обнаружилось даже парикмахерской! Поэтому я выбрала автобус до пригорода под названием Шушановка, где когда-то бывала в гостях у бабушки моей школьной подруги. Шушановка была уже городом, но такой непролазной окраиной, застроенной частными домами и старыми бараками, что считалась совершенно иным миром, не совместимым с остальными районами.

В Шушановку я добралась уже в сумерках. А если знать, во сколько темнеет в июне, то приблизительно в десятом часу вечера. Ночные и дневные перипетии давали о себе знать, и я буквально не держалась на ногах.

Все тело ныло и болело с разной степенью интенсивности в разных его частях.

Я едва волочила ноги по неширокой улочке, заросшей травой мокрицей, и, выбрав в самом конце ее домик поопрятней, решилась постучать в его калитку. Открыла мне костлявая старуха, одетая в байковый халат.

— Добрый вечер. Извините, вы не знаете, кто может сдать мне комнату на время?

Старуха внимательно осмотрела меня. Очевидно, мой вид вызывал определенные сомнения, потому что она поинтересовалась:

— А документы у вас есть?

Я выпалила заранее припасенную легенду о том, что поругалась с мужем и убежала из дома без документов и вещей, только деньги успела прихватить. При этом я намекнула, что хорошо заплачу за приют.

Старуха пожевала губами, потом кивнула и впустила меня в чистенький дворик, с одной стороны которого находился довольно ветхий гараж, а с другой — веранда, опоясывающая дом с двух сторон. За домом угадывался довольно большой сад со старыми яблонями и вишнями. Между гаражом и домом были разбиты небольшие клумбы, радующие глаз пестрыми цветами. Цветы наполняли воздух одуряющими ароматами.

Кажется, распускалась ночная фиалка.

Я прошла за хозяйкой в дом и мы, наконец, познакомились. Звали ее Галиной Петровной. Я представилась Ларисой. Усадив меня за круглый стол с вязаной скатертью, Галина Петровна принялась поить меня чаем с клубничным вареньем. Выпив чашку, я почувствовала, что глаза мои слипаются. Заметив, что я клюю носом, хозяйка показала мне комнату.

Наверное, это была супружеская спальня — огромная кровать с затейливыми никелированными спинками и горой подушек под кипенно-белой накидкой возвышалась у стены, завешенной ковром с изображением ветвисторогих оленей. Я удивленно попятилась. Но хозяйка пояснила, что после смерти мужа перебралась жить в дочкину комнату, а эту иногда сдает. Но сейчас страшно кого-нибудь пускать, могут убить и за горбушку хлеба. Поэтому квартирантов в последнее время нет. Мы договорились о цене, и я заплатила сразу за две недели.

Наконец я осталась одна в комнате, сняла с кровати пикейное покрывало, разделась и нырнула в крахмальное, пахнущее все той же ночной фиалкой, нутро долгожданной постели. Уснула я мгновенно, прижав к груди, как в детстве, плюшевого мишку. Сны, наверное, в эту ночь решили пощадить меня я блаженно проспала до позднего утра, не увидев ничего.

Еще не открыв глаза, я почувствовала запах гречневой каши и зашевелилась. Панцирная сетка кровати отозвалась мелодичным звоном.

— Ларочка, вы не спите? — позвала меня Галина Петровна, приоткрыв дверь. — Идите завтракать.

Я встала и отправилась к умывальнику. Вчера я так и не увидела толком своей физиономии, но сегодня из зеркала на меня глянуло нечто ужасное. Нос распух (что, если я его сломала?!), щека отливала синевой, на брови запекшаяся ранка, волосы слиплись и висели пыльными космочками. Под глазами чернели круги, а сами глаза выглядели воспаленными и совершенно больными. Я зажмурилась и потрясла головой, но видение не исчезло. Я выглядела словно иллюстрация к статье «Насилие в семье».

Умывшись и кое-как причесавшись, я села к столу. Моя хозяйка, жившая одна, истосковалась по общению, но вид моей разбитой морды удерживал ее от расспросов о моей нелегкой жизни. Поэтому она рассказывала о своей. Сорок лет проработала она вместе с мужем на местной кондитерской фабрике, дом этот сами строили. Была у Галины Петровны дочка, живущая с мужем и детьми в центре города. Зять зарабатывал хорошо, тещу уважал. Дочка звала жить с ними, но Галине Петровне вначале, после смерти мужа, было жаль продавать дом, а теперь и покупателей не найти.

— А зачем же продавать, можно ведь как дачу использовать, — удивилась я.

— Да что вы, Ларочка, если в доме хоть неделю никого нет, его же сразу обчистят, а потом и сам дом по бревнышку раскатают, оглянуться не успеешь. Тут у нас народ такой, что глаз да глаз нужен. Нет, пока дом не продам, к дочери не переселюсь, — твердо ответила хозяйка. — Да и немного ведь прошу, всего тысячу долларов. За такой дом и больше дают, но места наши всем известны, боятся приличные люди здесь селиться.

— Да что же здесь людоеды кругом?

— Да не людоеды, а короеды, отбросы общества, как раньше говорили, махнула рукой Галина Петровна. — Есть, конечно, и те, кто всю жизнь здесь прожил, но больше таких, которые по пьяни свои квартиры в городе продали и здесь домишки купили. А покупают-то совсем развалюхи, чтобы подешевле. И начинают куролесить, пить, воровать. Уж сколько домов сгорело — по пьяни подожгли.

Я доела кашу с молоком и налила себе крепкого душистого чаю.

— Галина Петровна, а где здесь ближайший промтоварный магазин? Мне нужно купить самое необходимое, даже расчески нет.

— Да за оврагом, Ларочка. Тут ведь планировка смешная получилась — с той стороны строился новый район, по проекту хотели потом и овраг засыпать, нас снести и тоже новых домов понаставить. Но овраг засыпать не дали, говорят, из него большая речка начало берет. Нужно, значит, мост через овраг строить, сети тянуть, то да се. А пока суть да дело, перестройка началась да реформы. Так что забыли и про мост, и про овраг, и про нас. Так и живем — в универмаг через овраг лазаем. Я-то уж старая, я лучше на трамвае вкругаля доеду, а кто помоложе, те напрямик шастают. Тут, где улица кончается, тропка заметная вниз ведет, по ней сразу дойдете.

Я хотела поинтересоваться у словоохотливой старушки, есть ли вблизи универмага банкоматы, но вряд ли она и слово-то такое знает. Поэтому поскорей допила чай и отправилась к оврагу. Он впечатлял своими размерами шириной метров сто. Глубина на разных участках была разной, но не меньше пятнадцати метров.

Тропинка вилась среди зарослей крапивы и бузины, в которых то и дело встречались проплешины, заваленные отбросами. Самой живописной была куча старых облезлых манекенов с изломанными руками и ногами и оторванными головами. Наверняка головы мальчишки растащили, чтобы народ пугать.

На дне оврага, действительно, протекал жизнерадостный ручей, через который были переброшены несколько бревен, застеленных разнокалиберными досками. Перебравшись через мостик, я вскарабкалась по склону и увидела прямо перед собой обширную площадь, которую украшал не только большой трехэтажный торговый центр, но и Дом быта. В нем располагались почта, отделение Сбербанка и вожделенная парикмахерская.

Сначала я направилась в банк, хотя трудно назвать банком небольшое помещение с тремя рабочими местами. Но здесь находилось то, к чему я стремилась — банкомат. Около него никого не было, и я беспрепятственно скачала в свой жалкий пакет «Мальборо» часть денег с одной Севкиной кредитной карточки.

Остановило меня только то, что я не знала, как много денег в банкомате, не хотелось привлекать внимание служащих, полностью опустошив его. Меня подмывало тут же положить деньги на новый счет, но у меня не было паспорта. Придется таскать с собой мешок денег, хотя их получилось и не так много по весу — как буханка хлеба. Боком-боком я вышла из банка и направилась в торговый центр.

Первым делом я купила большую дорожную сумку и сунула в нее пакет с деньгами. Потом, переходя от отдела к отделу, принялась наполнять сумку одеждой, обувью и вещами первой необходимости — шампунем, мылом, косметикой. Приобрела заодно два парика — черный и платиновый, косметику и темные очки.

Экипировавшись, я завернула в маленькое кафе на третьем этаже и заставила себя съесть четыре сливочных пирожных — нужно было набирать вес, причем максимально быстрыми темпами. В продовольственном отделе я набила большой пакет самыми калорийными продуктами и, нагруженная, словно верблюд, вернулась домой, вернее, к Галине Петровне.

Хозяйки не было видно, наверное, работала в саду, и я, пересчитав оставшиеся (а оставалось еще много) деньги, треть из них отложила, а остальное запаковала в плотный полиэтиленовый пакет и туго обмотала бечевкой. Потом запихнула продукты в старенький холодильник «ЗИЛ» и нагрела на электроплитке воды, чтобы помыть голову.

Галина Петровна вернулась из сада с лукошком клубники и целым ворохом разной зелени и помогла мне отыскать на веранде большой оцинкованный таз. Там же, на веранде я с наслаждением вымылась.

Старуха только головой покачала, пробегая мимо и заметив на моем теле огромные лиловые синяки. Потом я облачилась в новые джинсы и футболку, старые джинсы выстирала, а драную кофточку выкинула в мусорное ведро.

Мы сели обедать, причем я старалась побольше налегать на картошку и хлеб. Галина Петровна наверняка решила, что изувер-муж морил меня голодом. Доедая третью котлету, я поинтересовалась:

— Так вы не передумали дом продавать?

— Не передумала, Ларочка. Но вы не волнуйтесь, покупателей пока не видно, так что живите спокойно.

— Да я не к тому. Просто хочу вам предложить продать дом мне. К мужу я не вернусь, а здесь мне нравится. Так что если согласны, то я вам за него заплачу тысячу долларов.

— Да зачем вам такая морока, ведь все удобства во дворе, телефона нет, в холода печь топить надо.

— Зато сад у вас замечательный, воздух свежий, а главное, никто меня здесь искать не станет. — Я сказала чистую правду, хотя самым главным было то, что я собиралась заниматься такими делами, для которых чужие любопытные глаза были совершенно ни к чему.

Галина Петровна задумалась, потом решительно махнула рукой:

— Ну, коль не шутите, то покупайте. Только как мы купчую оформим, если документов у вас нет?

— А я вам деньги отдам, а когда документы выправлю, все и оформим. Вы мне только свой новый адрес оставьте и телефон, — предложила я.

— Не боитесь? Вдруг со мной что случится, мороки потом не оберетесь. Ну да я вам расписочку напишу и ребят своих предупрежу, ежели что, они оформят.

Меня умилила предусмотрительность старушки. Сбегав за деньгами, я отсчитала необходимую сумму в рублях. Галина Петровна вздохнула и посетовала:

— Вот только что с моим барахлишком делать? У дочки с зятем мебель дорогая, холодильники, телевизоры импортные, им мое старье без надобности. Они мне и комнату уже обставили отдельную. Кое-что заберу, конечно, а остальное придется в овраг свезти, соседушки живо растащат, — она горестно окинула взглядом старый резной буфет, тумбочку с телевизором «Рекорд» и монументальный диван с полочкой, на которой стоял фарфоровый котенок, украшенный голубым капроновым бантом.

— Не нужно увозить, — замотала я головой, давайте я у вас все, что вам не нужно, куплю.

— Да что вы, Ларочка, не надо мне денег, я вам и так все оставлю. Вы потом все равно новую обстановку купите, но хоть у меня сердце кровью не будет обливаться, не увижу свой скарб на помойке.

Но я все-таки уговорила ее взять еще сто долларов. Потом она написала расписку и торжественно мне ее вручила. Сделку мы отметили тут же. Галина Петровна достала из буфета графинчик с вишневой наливкой, такой тягучей и ароматной, что любой «шерри-бренди» побледнел бы от зависти, и через полчаса мы уже завели дуэтом народные песни. Второй графинчик подействовал на нас еще благотворнее, и мы перешли на песни советских композиторов и современную «попсу». Так и пропели до ужина. Тут старушка спохватилась, что не обрадовала дочку с зятем своим скорым переселением. Я решила, что она пойдет звонить на почту, но она хитро улыбнулась и извлекла из того же буфета мобильный телефон.

— Вот, гляди, чего мне зять всучил, — похвасталась она. — Сказал, что одну меня без телефона оставлять нельзя, мало ли что.

И она принялась ловко нажимать кнопки. Дозвонившись, она сообщила дочке о продаже дома, потом, видимо, трубку взял зять. Закончив разговор, Галина Петровна растерянно посмотрела на меня:

— Сказал, что завтра же меня перевезет, чтоб готова была. Они на днях в отпуск на какие-то острова улетают, так чтоб я с Юлькой, младшенькой внучкой, осталась. Ну и хорошо, чего тянуть время. Завтра, так завтра!

И она кинулась собирать свои нехитрые пожитки. Первым делом поснимала со стен многочисленные фотографии, среди которых было два портрета миловидной белокурой девушки и красивая цветная фотография двух кудрявых девчушек с огромным розовым зайцем. Очевидно, это были дочка и внучки хозяйки.

Я притащила с веранды несколько картонных коробок и стала ей помогать укладывать вещи. Спать улеглись мы уже за полночь, договорившись, что я завтра с утра поеду в город по делам, а ключ Галина Петровна оставит мне в потайной щелке под крыльцом. Меня это устраивало, потому что богатый зять старушки вполне мог оказаться кем-нибудь из наших знакомых, и лучше бы было мне с ним не встречаться.

Утром я тщательно накрасилась, постаравшись изменить форму губ и глаз, напялила черный парик, дурацкое балахонистое платье, купленное накануне (я сроду таких не носила) и признала маскировку удовлетворительной. Оставив старушку дожидаться зятя с машиной, я снова совершила переход через овраг.

За ручьем я отыскала старую кряжистую вербу и, осторожно оглянувшись, сунула пакет с деньгами в глубокую дыру под ее корнями, мало ли что — пусть будет неприкосновенный запас. Дыру я завалила щебнем и растительной трухой и присыпала прошлогодними листьями. Тайник, конечно, ненадежный, но пока другого я придумать не смогла. Потом я снова отправилась в сбербанк и опустошила банкомат еще на приличную сумму.

Уложив деньги в пакет, села на трамвай и поехала в направлении центра. Я стояла на задней площадке и тряслась вместе со стареньким вагоном. Мужчина, сидящий ко мне спиной, читал газету, и в глаза мне бросилась фотография. На фотографии мы с Севкой радостно улыбались друг другу. Внезапно в глазах у меня потемнело, и я почувствовала, как мир уходит из-под ног. Ухватившись за поручни, я изо всех сил старалась удержаться и не зарыдать. Тут трамвай остановился, и я, не глядя, выскочила из него.

Сколько я просидела на скамейке у щербатого штакетника, пока немного не пришла в себя, не знаю.

Потом, сгорбившись, поплелась вдоль трамвайных путей. На душе была жуткая пустота, просто вакуум. За мной увязалась пегая собака с отвисшими сосками и я, глядя на нее, думала, что мы с ней очень похожи сейчас одинокие, никому не нужные, думающие только о своих детях.

Дойдя до следующей остановки, я увидела газетный киоск и купила все городские газеты, какие были, пачку сигарет и зажигалку. Вообще-то я раньше почти не курила, но табачный дым, говорят, делает голос более низким и успокаивает нервы. Отыскав в кустах скамейку, я уселась, закурила и стала читать. В первой же газете было сообщение о том, что тела известного в городе бизнесмена Всеволода Бушуева и его жены Алисы были обнаружены в сгоревшей автомашине на загородном шоссе. Головы погибших были прострелены из автоматического оружия… Здесь же была напечатана та самая наша фотография, сделанная года четыре назад, когда мы отдыхали на Кипре.

Во второй газете я обнаружила интервью Игоря Павловича Пестова, «вчера срочно вернувшегося из зарубежной командировки в связи с трагической гибелью своего начальника В. Бушуева». В интервью Игорек до небес превозносил организаторские таланты и личные качества Севки, как то: любовь к детям и собакам, и жутко горевал о его безвременной кончине. Особенно меня потрясла фраза; «Я сделаю все, чтобы заменить сыну Всеволода Ильича, Егору, отца, и постараюсь, чтобы осиротевший малыш был окружен теплом и заботой».

Ах, отца он собрался заменить! А мать он тоже заменит? Нет уж, упаси нас Бог от такой заботы. О Севке ты, Игорек, уже позаботился. А теперь я позабочусь о том, чтобы тебе в аду жариться задницей на самой большой сковородке!

Я растоптала окурок и немедленно закурила следующую сигарету, но на мои нервы они действовали явно не успокаивающе. В третьей газете отыскалось сообщение о наших похоронах, они должны были состояться завтра на Решетниковском кладбище. Я свернула газеты и задумалась. Ехать на кладбище, конечно, очень рискованно. Но наверняка там соберется много людей — еще бы, такое в нашем городе случается нечасто, чтобы убили и сожгли мужа и жену. Народ обожает глазеть на подобные мероприятия. Кроме того, у Севки было множество знакомых, они не могут не приехать. Так что шанс затеряться в толпе вполне реален.

Но все-таки, вдруг меня узнают…

Так ничего и не решив, я встала и направилась к трамвайной остановке. Во рту остался непривычный табачный привкус и еще какая-то противная горечь. Газеты я швырнула в урну. Припомню я тебе, Игорек, лживую скорбь. Припомню, мало не покажется! Но сейчас самое главное, убедится, что с Егоркой все в порядке.

Ноги сами несли меня к нашему дому, большому особняку из светлого камня на улице Энтузиастов.

Севка построил его четыре года назад, когда жить в обычном многоквартирном доме, пусть и в хоромах из семи комнат, стало уже непрестижным. Мы с ним долго выбирали проект, меняли планировку дома на свой вкус, и результатом стало наше уютное семейное гнездышко. Правда, меня смущало то, что дом охраняется, как крепость, и незаметно проникнуть туда будет сложно. Но, в конце концов, в доме с Егоркой живет Сима, если что, она поможет. Но это позже, сейчас я еще не готова.

Я добралась до центра и для начала посетила самый крупный банк, где было проще всего затеряться.

Будем надеяться, что Севкина корпоративная кредитная карточки еще не заблокирована. Я уже не в первый раз мысленно поблагодарила мужа за то, что он в свое время заставил меня вызубрить цифровые пароли, и снова разорила банкомат.

Потом я отправилась в другой банк и арендовала там ячейку. Слава Богу, документов для этого не требовалось. В ячейку я сложила почти все деньги, полученные сегодня, оставив только на текущие расходы.

Пряча в сумку ключик от ячейки, я вдруг увидела, что он очень похож на тот ключ, который я нашла в бумажнике Севки. Зайдя в маленькое кафе, я заказала кофе с кучей пирожных и достала портмоне. Да, ключи были похожи, отличалась только форма головки, а это означало, что у Севки была ячейка, но в каком банке? В нашем городе их штук восемь, не меньше. А в сколько из них есть депозитарии? Я решила, что разберусь с этим позже.

После кафе я направилась вдоль проспекта, размышляя о проблеме, с которой до сих пор не сталкивалась. Мне необходимо было достать документы и оружие. Я имела смутное представление, что все это можно купить у каких-нибудь жуликов или криминальных элементов. Но где они в нашем городе водятся, черт побери? Не стану же я приставать с подобным вопросами ко всем встречным. Еще, пожалуй, на милицию нарвусь. А контакты с милицией в мои планы пока не входили. Конечно, я могла направиться прямиком в прокуратуру или ГУВД и рассказать про то, как Игорек организовал убийство. Но в том-то и дело, что я не знала, как поведут себя власти по отношению ко мне. Ведь Севку убили вместе с какой-то женщиной, и первой естественной мыслью милиционеров будет, что это я прихлопнула супруга и его любовницу. Они просто обязаны будут так думать!

А Игорек устроил себе прекрасное алиби — «зарубежную командировку». Ха, сейчас за границу и обратно можно смотаться чартерным рейсом за пару-тройку часов, если деньги есть. А если еще по чужим документам? Да пока наши шерлоки холмсы будут разбираться и проверять, Игорек успеет и со мной расправиться, и с моим сыном. Помощники у него, как я успела убедиться, имеются. А это означает, что пока я не спрячу как следует Егорку и пока у меня не будут убедительные доказательства вины Игорька, в милицию мне соваться нельзя. Но и бродить в поисках торговцев фальшивыми документами и оружием глупо.

Попробую заглянуть в какое-нибудь злачное место.

Самым злачным мне показался занюханный бар в подвальчике. Назывался бар с претензией — «Зуб акулы». Посетителей в нем было немного — два пролетария, обсуждавшие очередной эпатаж Жириновского, пара девиц неясного поведения и мрачный субъект, тоскливо сидящий над пустым стаканом.

Я заказала рюмку текилы и уселась в углу. Наличествующий контингент явно не тянул на искомых криминальных элементов. Стараясь не дышать носом, потому что в баре сильно воняло отравой для тараканов, я пригубила текилу и тоже мрачно уставилась в рюмку. Девицы сделали вялую попытку подсесть к пролетариям, но те отмахнулись от них, как от назойливых мух, и продолжали мыть косточки Вольфычу.

Мрачный субъект в последний раз душераздирающе вздохнул и покинул бар с таким видом, словно отправлялся вешаться.

Бармен, некрасивый худосочный паренек, от нечего делать стал обходить столики и протирать их сальной тряпицей. Когда он поравнялся с моим, я показала ему краешек стодолларовой купюры и шепнула:

«Есть дело!» Бармен никак не среагировал, только наклонился чуть ниже и особенно тщательно завозил рядом с моим локтем мерзкой тряпкой.

— Мне нужно купить паспорт, — едва слышно произнесла я:

— Заплачу, если скажешь, где.

Парень ничуть не удивился и так же тихо сказал:

— Допьешь, заруливай в подсобку, там поговорим.

Через пару минут я подошла к стойке, и бармен кивнул мне на дверь, завешенную вьетнамской бамбуковой шторой. За шторой была довольно просторная комната, загроможденная картонными коробками и сломанными табуретками. Судя по количеству поврежденной мебели, в «Зубе акулы» ею регулярно колотили по чьим-то головам, что вызывало определенное уважение к заведению.

Бармен уселся в старое офисное кресло и настороженно уставился на меня. Я устроилась напротив на пластиковом стуле и вторично поинтересовалась, знает ли он кого-нибудь, кто может сделать мне паспорт.

Парень пошевелил губами и нерешительно почесал за ухом. Я снова показала ему купюру. Теперь уже целиком.

— Плачу за информацию. Но мне не нужна дешевая подделка, только настоящий паспорт с моей фотографией.

— Ладно, хотя не понимаю, почему ты пришла ко мне. Я тут никто, сошка мелкая. Но слышал кое-какие разговоры. Есть тут один деятель. В «Пеликане» отирается, зовут Чухонцем. Он сам только заказы принимает.

Часам к восьми подойди туда, спроси у охранника, он тебе его покажет. Только ни звука, что я навел, скажешь от Колыча. Его вчера замели, так что проверить сложно. — Бармен явно трусил, но жадность брала свое, и деньги он схватил мгновенно.

До восьми часов была еще масса времени, и я решила заглянуть в парикмахерскую. Но выбрала не дорогой салон, который обычно посещала, а маленькую парикмахерскую за драмтеатром, где стригли дешево и без затей. Толстая девица, беспрерывно жующая «Стиморол», обкорнала меня под мальчика и намазала волосы краской цвета «баклажан», бывшей в моде в прошлом, а то и позапрошлом сезоне. Сорок минут я просидела в темном уголке, закрывшись древним журналом «Огонек».

Осмотрев в зеркале результаты деятельности девицы, я осталась довольна, чтобы узнать меня в этой банальной стриженой девчонке с подбитым носом, нужно быть настоящим физиономистом и уж, как минимум, снять с меня темные очки, с которыми я теперь не расставалась. Я поправила свою новую прическу и только тут обратила внимание на обручальное кольцо. Вот идиотка! Я так к нему привыкла, что забыла снять. А сделать это нужно было обязательно, слишком уж оно примечательно — узкий платиновый ободок с двумя маленькими бриллиантами — белым и голубым. И видели это кольцо как минимум трое — Галина Петровна, бармен и девица в парикмахерской. Это если не считать Мурзилку и Сидоровну, но те вряд ли разбираются в ювелирных украшениях. Я быстренько стащила кольцо с пальца и сунула его в Севкин бумажник. Кстати, и бумажник нужно спрятать, мало ли что. Хотя там оставалась еще одна нетронутая пока кредитная карточка. Нужно ли рисковать? Вдруг третий банк оказался умнее всех и заблокировал ее, узнав о смерти владельца.

У меня были весьма относительные представления о порядках в банках и работе со счетами и карточками. Но я знала, что сильно рискую, если карточка не сработает прямо в зале банка, поэтому отправилась искать подходящий банкомат и обнаружила его в вестибюле самой большой в городе гостиницы.

Там стояло их штук пять разных и я потрудилась на славу — выкачала еще изрядную сумму, а главное, не привлекла к себе внимание. Очевидно, Игорек считал, что карточки сгорели в машине вместе с владельцем, и не счел нужным обратиться в банки или это мог сделать только сам Севка. Ничего другого я просто подумать не могла, зная скаредность Пестова. Конечно, рано или поздно он узнает про снятые суммы, а может и не узнает, какого черта ему сообщат, ведь он не наследник. Опекуном Егорки наверняка станет Сима. А Сима всегда относилась к Игорьку с явным предубеждением, стараясь при его появлении сразу куда-нибудь исчезнуть.

Вообще-то, я вела себя крайне неосторожно и даже легкомысленно, но меня гнала вперед мысль о том, что для осуществления моих планов нужны будут деньги, и немалые. И к тому же, не исключена возможность того, что нам с Егоркой придется скрываться, а делать это без денег практически невозможно. Вот ведь, наконец-то я поняла силу денег. А до этого всю свою жизнь я провела, ничего не зарабатывая и почти ничего не тратя самостоятельно. Все, что у меня было — шубки, драгоценности, одежду и обувь, даже косметику и милые безделушки, сначала покупали мне родители, а после свадьбы — Севка. Конечно, я любила пройтись по магазинам и ткнуть пальчиком в надраенную до блеска витрину, но не больше. Самостоятельно я покупала только детские вещи и игрушки для Егорки, да и то делала это в сопровождении Севки или охранника, таскавших за мной пакеты с покупками.

Теперь вдруг я стала на удивление расчетливой, и хотя мое знание жизни было весьма и весьма ограниченным, экстремальность ситуации, в которую я попала, заставляла действовать. Я даже дом умудрилась купить, а теперь собираюсь на встречу с настоящим бандитом Чухонцем. Кстати, я так и не узнала, где находится этот самый «Пеликан» и что это за заведение. Наверняка, самый что не на есть притон.

Мне пришлось приобрести в ближайшем газетном киоске увесистый справочник «Желтые страницы», напичканный рекламой. В нем были адреса разных фирм, магазинов и тому подобного. Страницы с рекламой я безжалостно выдрала и выкинула. «Пеликан» отыскался в списке ресторанов и располагался он вблизи вокзала. Я решила, что стоит заранее поехать туда и оглядеться, к тому же время обеда давно наступило и прошло, а я, чтобы наесть морду, должна была питаться регулярно и обильно.

Подходя к дому по указанному в справочнике адресу, я обратила внимание на то, что весь его первый этаж был выкрашен в глупый розовый цвет. В центре фасада располагалась вывеска с жирной хохлатой птицей, усеянной электрическими лампочками. Очевидно, в темноте птичка сияла ослепительным светом, но сейчас был день, и лампочки придавали несуразному пеликану странную пупырчатость. Я вошла в маленькое фойе и не обнаружила в нем ни одной живой души. Но пахло вполне прилично — жареным мясом и свежей зеленью, и это меня успокоило. В зале посетителей было явно маловато, что объяснялось временем.

Нормальные люди уже пообедали, а ужинать было еще рано.

Я устроилась в уголке за большим кустом китайской розы и принялась листать меню. Потом заказала подскочившему официанту салат из сыра с орехами и ветчиной, харчо и свинину в кляре. Зал ресторана был небольшим и напоминал о пятидесятых годах — французские шторы, большие растения в кадках, а на стенах развешены натюрморты. Из всего этого так и перло ханжеством. Интересно, какой контингент собирается здесь по вечерам? Судя по качеству блюд и по их ценам, отнюдь не бедный. В то же время, в нашем с Севкой кругу данное заведение не звучало, а значит, бомонд здесь не тусовался.

Немного успокоенная, я допила кофе с миндальным пирожным (так и ощущала, как все эти корзиночки, эклеры и бисквиты с кремом жирным слоем ложатся на мои бедра, плечи и лицо) и закурила. Ну и жизнь я веду — пью, курю и обжираюсь, а как же мои витаминные салатики, мюсли и ежедневные занятия на тренажерах, чтобы быть в форме? Никому это сейчас не нужно, потому что все это я делала ради Севки.

Украдкой я вытерла слезы под очками и покинула «Пеликан».

Чтобы скоротать время я отправилась в кинотеатр неподалеку и посмотрела какой-то дурацкий боевик и половину не менее дурацкой мелодрамы. В восемь часов я вышла из темного зала, где мне не угрожала опасность быть узнанной, и вернулась в ресторан. В фойе у дверей на этот раз маячил здоровенный веснушчатый амбал в камуфляже. Я спросила у него, пришел ли уже Чухонец. Амбал удивленно оглядел меня с ног до головы, но кивнул в сторону зала:

— Там он, третий столик от эстрады у стены.

На эстраде сладкоголосая девочка пела про безответную любовь, покачивая порочными бедрами и закатывая глазки. За указанным столиком я обнаружила высокого костлявого мужчину с сальными волосиками и обильной перхотью на плечах и направилась к нему. Наперерез мне двинулся метрдотель с предложением занять свободный столик, но я отстранила его и непринужденно уселась напротив Чухонца. Тот только бровь слегка приподнял и закурил. Я тоже достала сигареты, и он протянул мне горящую зажигалку. Так мы и курили, изучающе уставившись друг на друга. Нужно сказать, что выдержка у него оказалась лучше. Сделав еще одну затяжку, я тихо проговорила:

— У меня проблемы и мне кое-что от вас нужно. Разумеется, не даром.

Он опять выгнул бровь, но продолжал молчать. Я разозлилась. Кем этот урка себя мнит? Стивеном Сигалом? Я обернулась и поманила официанта, ненавязчиво топчущегося в отдалении. Он подошел.

— Боржоми со льдом, — велела я.

Но официант, не торопился выполнять заказ и вопросительно уставился на Чухонца. Тот помедлил и слегка кивнул. Официант немедленно испарился. Чухонец все так же молча взял нож принялся намазывать на хлеб тонкий слой черной икры из стоящей перед ним вазочки. На его руке я заметила наколку в виде маленького парусника. Наконец он сделал себе бутерброд и положил его на тарелку. Потом задумчиво потер переносицу и спросил:

— Что нужно? — Голос его оказался на удивление высоким и каким-то дребезжащим.

— Мне нужны, как минимум, документы. Паспорт и права на вождение машины.

— А как максимум? — Он взялся намазывать еще один бутерброд. Вот ведь зараза!

— Мне нужен пистолет. С глушителем. Желательно, «вальтер» или «беретта». И патроны — два десятка.

Мне очень хотелось пить, и я оглянулась, ища официанта. Тот топтался на прежнем месте с подносом, на котором стоял большой хрустальный стакан. Чухонец, не глядя, махнул рукой, и официант моментально подскочил и поставил передо мной позвякивающий льдинками «Боржоми». Я с облегчением глотнула холодную минералку и снова взяла сигарету. Чухонец зажег мне ее и, не спеша, поинтересовался:

— Кто меня рекомендовал? — Сам он закуривать не стал и взялся за третий бутерброд. Он что хочет накормить ими весь ресторан?

— Колыч.

— И как он?

— Говорят, вчера повязали.

— Говорят, повязали… — вздохнул Чухонец и стал есть первый бутерброд.

Я молча курила. Ох, непросто иметь дело с криминальными элементами, я не привыкла так разговаривать. И хлеб он ел, манерно оттопырив мизинец. Сплошной моветон!

— Завтра в шесть за холодильником, — наконец произнес Чухонец и, заглянув в мой стакан, сделал официанту знак принести ему такой же.

— За каким холодильником? — опешила я, почему-то представив себе старенький «ЗИЛ» Галины Петровны.

— Обойдешь мясокомбинат, там есть заброшенный холодильник. Я подъеду к шести. Не опаздывай и приходи одна. Принесешь фотографии — на паспорт и на права. Ксивы верные, не фуфло, ствол не засвеченный, поэтому цена такая, пояснил он, черкнул что-то на бумажной салфетке и небрежно подтолкнул ее ко мне.

Надпись «1100 $» меня не смутила. Я понятия не имела, сколько на самом деле могут стоить пистолет и фальшивые документы. Поэтому глянула на салфетку, кивнула, встала и, не прощаясь, покинула зал ресторана.

Ну вот, свершилось, я проторила дорожку к криминалу. Устала я от этого Чухонца ужасно и, выйдя на улицу, без затей отловила частника на стареньких «жигулях» и отправилась в Шушановку.

Дом стоял темный и молчаливый. Я отыскала в условленном месте ключ и вошла. Внутри мало что изменилось, только стены пестрели светлыми прямоугольниками там, где раньше висели фотографии, да исчез с дивана фарфоровый котенок и две хрустальные вазочки с буфета. Все остальное, включая вязаную скатерть на круглом столе, посуду и плюшевые думочки, Галина Петровна оставила мне. Я закрыла изнутри ставни на окнах и задернула их тюлевыми шторами. Потом доплелась до своей пышной постели и мгновенно уснула.

На этот раз мне приснился сон — ржавые осенние лужи, настоянные на сухой листве, через которые я перепрыгивала, идя по бесконечной аллее. В конце аллеи меня ждал какой-то очень дорогой мне человек, и я была уверена, что все мои беды закончатся, как только я с ним встречусь. Но аллея вела далеко в чащу старого парка, и я очень спешила, опасаясь, что человек уйдет, не дождавшись меня.

Проснулась я, задыхаясь, с колотящимся сердцем, и долго приходила в себя. Но тонкие солнечные лучи, пробивающиеся через ставни и шевелящиеся от колыханья летней листвы за окном, выглядели такими жизнерадостными, что я, в конце концов, вылезла из-под одеяла и в одной футболке босиком прошлепала а кухню. Поставив чайник на плитку, я залезла в буфет и обнаружила там множество баночек с вареньем и ванильные сухарики. Кофе не было, и пришлось заваривать чай. Из купленных накануне продуктов я соорудила два чудовищной величины бутерброда с сыром, ветчиной и толстым слоем масла. Когда я впихивала в себя остатки второго бутерброда, в дверь кто-то осторожно поскребся. Я натянула джинсы и пошла открывать. На крылечке топтался мелкий плешивый мужичок, явно страдающий от желанья опохмелиться. Увидев меня, он несколько оробел и представился:

— Сосед я ваш, извиняйте. Вот, познакомиться решил. Вчерась Петровна съехала и сказала, что, значит, новые хозяева поселяются. Так что с новосельицем вас!

Я критически осмотрела несуразную фигуру и представилась:

— Меня Ларисой зовут. А вас?

— А нас — Григорием, Гриней то есть. А супружницу мою Настей кличут. Так что мы вас вечерком к себе ждем, чтоб, значит, ваше новоселье по-соседски отпраздновать.

Понятно, желают пьянку закатить по уважительному поводу. Этого мне еще не хватало! Тут за забором раздался зычный вопль. Я вздрогнула, а Гриня даже бровью не повел, продолжая вопросительно смотреть мне в рот. Вопль повторился, на этот раз я разобрала слова «Гришка» и «паразит». Через секунду за невысоким забором, разделяющим мой и соседний дворы, появилась гренадерская фигура в ситцевом сарафанчике.

Могучая дама перегнулась через заборчик, ухватила прислоненную к нему палку и запустила ею в сторону крыльца. От столь значительного усилия, она утомилась и ненароком задремала, наполовину свесившись с забора. Гриня подмигнул мне и спросил:

— Видала? Не баба, а Илья Муромец! Разве ж еще такую найдешь? И не смотри, что ругается, вообще-то она у меня ласковая и тихая.

Я с сомнением уставилась на «тихую» Настю и поняла, что она тоже нуждается в хорошей опохмелке.

Вздохнув, я нашарила в кармане хрустящую бумажку и протянула ее Грине.

— Давай, сосед, гони в магазин и отпразднуй с Настей мое новоселье, а то у меня забот полон рот, я сегодня поздно вернусь.

— Дак мы тебя дождемся, не сомневайся! — радостно завопил мужик, схватил купюру и, засовывая ее в карман дырявых штанов, поспешил со двора, выкрикивая супруге обещания немедленно ее утешить и порадовать.

Избавившись от аборигена, я вернулась в дом и стала собираться в город. Я опять накрасилась до неузнаваемости, надела длинную юбку и босоножки на плоской подошве. Потом, подумав, напихала в лифчик ваты, и натянула трикотажную кофту с большими поролоновыми подплечниками. Теперь из зеркала на меня смотрела аппетитная приземистая, несколько вульгарная бабенка. Если учесть, что я обычно носила короткие юбки и каблуки не ниже двенадцати сантиметров высотой… В общем, я решила ехать на собственные похороны. И никакие доводы о рискованности такого решения не действовали.

Мой внутренний голос просто захлебывался от негодования. Брызжа слюной, он пытался остановить меня и не дать совершить глупость, о которой я буду жалеть всю оставшуюся жизнь. Но я послала его подальше и отправилась на другой конец города.

До двух часов, когда должны были состояться похороны, оставалось время, и я по пути заехала в моментальную фотографию, где снялась на паспорт и права.

Подъезжая на троллейбусе к кладбищу, я украдкой засунула за щеки кусочки ваты, как делала героиня романов Марининой, когда хотела изменить внешность. Заглянув зеркальце, я мрачно полюбовалась своим еще не принявшим нормальный вид носом и хомячьим щечками, свисающими из-под больших темных очков.

Рожа была такая, что внутренний голос был вынужден заткнуться и только изредка трусливо поскуливал.

Около кладбища я увидела множество автомобилей, в основном иномарок. Людей было неожиданно мало, и я решила, что основная толпа собралась внутри церкви, где шло отпевание. Поэтому я осторожно ушла как можно дальше и присела у какой-то могилки на скамеечку, из-за кустов наблюдая за входом в церковь. В горле встал маленький твердый комок, и я никак не могла его проглотить. Словно со стороны я наблюдала за собой и ужасалась — вот сейчас, в освещенном свечами и лампадами храме отпевают меня и моего мужа, а я, душа неприкаянная, нахожусь снаружи и жду, пока похоронят меня и мою жизнь. Несмотря на жаркий полдень, мне стало вдруг зябко от мысли, что осталась я на этом свете случайно, что меня уже оплакал мой сынуля. Слава Богу, хоть и грех так говорить, что мои родители не дожили до этого дня.

Я вспомнила, как умер неожиданно папа — сердце не выдержало простой операции по удалению аппендицита. Севка тогда только начал работать его заместителем, и первым примчался к нам. Собственно, с этого и началось наше с ним сближение. Он был все время с нами, помогал организовать похороны, поддерживал нас с мамой. И остался рядом и после похорон. Мы поженились через четыре месяца. Мама дождалась рождения Егорки и умерла, угаснув от рака. Потом уже я поняла, что она не хотела лечить болезнь, не хотела растягивать мучения, не хотела продолжать жизнь, потерявшую смысл после смерти папы. А я вот живу и собираюсь жить дальше, потому что у меня есть мой малыш и ему без меня будет очень плохо.

Тут я очнулась и увидела, что из церкви повалила толпа, с боковых дорожек тоже подходили люди, и я, словно загипнотизированная, поднялась и направилась к паперти. Когда я подошла, закрытые гробы уже вынесли — два огромных полированных дубовых прямоугольника, очень солидные и дорогие гробы. Перед ними шел священник с кадилом. Толпа расступилась. Из дверей появилась группа людей в черном. Я отступила за куст жасмина и, затаив дыханье, смотрела на Игорька и Симу, ведущих за обе руки Егорку. Его тонкая шейка была напряженно вытянута, он вертел головой во все стороны и выглядел таким растерянным, что сердце мое сжалось и превратилось в пульсирующую точку. На секунду мне показалось, что он заметил меня, но его заслонили фигуры мужчин — друзей, коллег Севки. Из своих подруг я заметила только Любу Симонову, но она, одетая в скромный темный костюмчик, держалась поодаль от основной группы.

Процессия двигалась по главной аллее, потом свернула, и я поняла, что она направляется туда, где находились могилы моих родителей. Севка и Сима родились и выросли в Иванове, там же была похоронена их мать, а про отца они никогда не вспоминали, словно его вовсе не было. Я пошла параллельной дорожкой и вышла к двум знакомым березам с другой стороны. Близко не подходила, встала опять за кустами. Батюшка что-то говорил напевным голосом. Я увидела, что Сима плачет. Игорек тоже усердно изображал скорбь и даже смахивал несуществующие слезы. Егорка стоял, завороженно глядя на огромную открытую могилу. Я ахнула — Севку похоронят вместе с чужой женщиной! Меня неудержимо потянуло вперед, хотелось выкрикнуть, что я жива, что убийца моего мужа стоит рядом с его гробом.

Но я продолжала стоять, не чувствуя ног, взмывая вверх и оттуда заглядывая в черный, пугающий своими размерами, провал могилы. Тревожный запах ладана летел вместе со мной над белыми надгробьями, над венками и корзинами с белыми и красными цветами, над стаей черных мужчин и пестрой толпой любопытных. Еще минута, и моя душа навсегда бы улетела в безмятежное сияющее небо, чтобы оттуда камнем упасть в страшную яму.

Меня спасла тонкая, но прочная нить, которую держал в своих маленьких руках мой сын. Я вернулась и увидела, как гробы стали опускать вниз. В стороне, за деревьями оркестр заиграл тихо и печально. Кто-то заголосил, застучала земля, которую бросали горстями в могилу. Потом взялись за лопаты и быстро ее засыпали, соорудили широкий холмик. Публика стала расходиться, только черные мужчины продолжали топтаться вокруг, укладывая венки и цветы. Сима, склонив голову, повела все время оглядывающегося Егорку к выходу. Он не плакал, и что-то настойчиво спрашивал у нее. Я увидела, как их нагнал Игорек, взял Симу за руку.

И тут что-то заставила меня повнимательнее посмотреть на них. Сима не отняла руку, сжала ладонь Игорька и, обернувшись к нему, как будто улыбнулась ему краем губ. Так они и шли, не обращая внимания на Егорку, не отрывая взгляда друг от друга. Меня поразила такая перемена в отношениях. Это не было похоже на обычное сочувствие, казалось, они были близкими, родными людьми. А ведь я много раз была свидетелем того, как, мягко говоря, прохладно относилась Сима к Игорьку. Севка шутил, что у его сестрицы аллергия на Пестова. Игорек в отместку часто подшучивал над Симой, и отнюдь не безобидно. В общем, общались они, как кошка с собакой. Откуда бы сейчас взяться такому взаимопониманию? Или мне показалось?

Я украдкой шла за ними, уже не думая, что меня могут узнать. Неприятный, могильный холод внутри с каждой минутой становился все сильнее. Я поняла, что задумал Игорек, — устранив Егорку, он охмурит Симу и завладеет всеми деньгами Севки. Вот его цель. Значит, времени у меня совсем мало. Вряд ли он сделает это, пока не пройдут девять и сорок дней, ведь неминуемо придется устраивать поминки, все будут интересоваться, где наш сын. А потом, когда про нас забудут, как это обычно бывает, можно не стесняться.

Я с трудом заставила себя свернуть в сторону и присесть на скамейку, еще немного и я бы бросилась к ним, вырвала бы у них Егорку и погубила бы все. Я просидела на кладбище долго, курила, плакала, снова курила. Потом, когда никого не осталось, пошла к могиле и положила на нее сорванную ветку цветущего шиповника. Могила, укрытая слоем венков и букетов, выглядела неприлично нарядной, словно праздничный торт.

Внезапно появилась странная пожилая женщина, одетая в выцветшее зимнее пальто. Остановившись у могилы, она заголосила, запричитала, потом стала поправлять цветы, жадно ощупывая и комкая их лепестки.

Она с таким самозабвением рылась в цветах, совершенно не обращая внимание на меня, словно искала что-то очень важное и ценное. Потом, ни с того ни с сего, она стала приплясывать и кружиться вокруг могилы. Я завороженно смотрела на этот жуткий танец до тех пор, пока женщина, поддернув под пальто сползшую юбку, не ушла, шмыгая носом и что-то бормоча себе под нос. Опомнившись, я поняла, что могу опоздать на встречу с Чухонцем, и заторопилась.

Расспросив, как лучше доехать к мясокомбинату, я поехала на автобусе. Людей было немного, и мне удалось сесть к окну. Сидевшие сзади две пожилые женщины оживленно обменивались впечатлениями от сегодняшних похорон. Вначале я не прислушивалась, раздраженно улавливая только отдельные восклицания:

«А гробы-то, гробы, Никитишна! Дорогущие, небось!», «Совсем сгоревшие были, мало чего осталось-то» и «Мальчонку-то жалко». Но фраза: «А жена-то его беременная была. На третьем месяце. Мне деверь сказал, он в милиции работает» прозвучала, словно набат.

Я обмерла. Оказывается, неизвестная женщина ждала ребенка! Но почему судебная экспертиза не определила, что погибла совсем не я? Ведь сейчас медицина позволяет устанавливать личность по многим факторам — по крови, по зубам, по ДНК, даже я это знала. Но я никогда не обращалась к стоматологам в нашем городе — дважды проверяла зубы в заграничных клиниках, но лечить не приходилось никогда! Это была одна из редкостных особенностей моего организма — зубы у меня были удивительно крепкие. Мама как-то упоминала, что у моего прадеда до самой смерти зубы были, как у бобра, и он грыз ими грецкие орехи для всей семьи. Кровь у меня первой группы, самой распространенной. А анализ ДНК, скорее всего, просто не провели. Зачем? Уехал Севка со мной, в машине — два трупа, все и так ясно.

Но ведь у погибшей женщины был муж и он знал, что она должна была приехать к нему в санаторий.

Неужели до сих пор ее не хватились? Ведь она была беременной, и любой нормальный мужчина непременно заволновался бы… Наверняка ее ищут и даже не подозревают, что она уже похоронена. Нужно обязательно постараться узнать, кем была наша невезучая попутчица, и сообщить родственникам, когда можно будет.

Я глянула на часы и поняла, что катастрофически опаздываю, ведь еще нужно пересесть на трамвай.

Пришлось выскакивать из автобуса и ловить частника. На дребезжащем старом «фольксвагене» я подкатила к мясокомбинату и чуть ли не галопом кинулась обегать его по пересеченной местности.

Чухонец опоздал к холодильнику на четыре минуты. Подкатил на черном «мерседесе» по ухабистой дороге с другой стороны. Я топталась на месте, не зная, как себя вести — подойти или ждать, пока ко мне не подойдут. Чухонец не торопясь, вывалился из автомобиля и призывно махнул мне рукой. Я приблизилась и увидела на заднем сидении плешивого коротышку.

— Фотографии принесла? — не утруждая себя приветствием, буркнул Чухонец.

Я молча протянула конверт. Чухонец небрежно сунул конверт коротышке, взял меня под руку и потащил в сторону холодильника. Мы углубились в густой высокий бурьян. Там он достал из кармана завернутый в тряпку пистолет. Развернул и протянул мне. Я осторожно взяла в руки знакомое оружие.

«Беретта», не новая, но вполне подходящая. Я подняла глаза:

— Глушитель?

Он также молча достал из другого кармана сверток поменьше. Там был глушитель и коробка с патронами. Я навернула глушитель, проверила, заряжена ли обойма и оглянулась, подыскивая цель. Выстрел в росший неподалеку куст чертополоха прозвучал на открытом воздухе практически неслышно. Пуля срезала верхушку с лиловыми пушистыми цветками. Чухонец одобрительно усмехнулся:

— Ну что, довольна?

Я кивнула и, завернув опять пистолет в тряпицу, сунула его в сумку. Наконец-то пригодился мой спортивный разряд по пулевой стрельбе. В школе и институте я занималась в секции только потому, что ненавидела уроки физкультуры, легкую атлетику и всяческие спортивные игры. Быстрые движения и необходимость, подгоняя себя, опережать других, выводили меня из равновесия. Очевидно, сказывалась моя природная лень. Стрельба и шахматы вот единственное, что мне подходило. Но для шахмат требовался еще и аналитический ум, а с этим были явные проблемы. Вот я и дырявила мишени, ведь тех, кто ходил в секции, освобождали от физкультуры. Особых способностей у меня не было, но я все же получила второй взрослый разряд. После свадьбы стреляла редко, только из Севкиного «вальтера», но «беретта» мне всегда нравилась больше, муж даже обещал мне подарить такой пистолет, но все время забывал, хотя я даже разрешение выправила. И где оно теперь? Лежит дома в сейфе с документами.

Мы вернулись к машине. Коротышка как раз ставил печать на фотографию в паспорте. В лежащем на его коленях «дипломате» была целая мини-лаборатория — пузырьки с красками и чернилами, тюбики с клеем, набор печатей, какие-то хитрые зажимы. Я взяла протянутые документы и быстро пролистала — Ирина Ивановна Косова, 26 лет, не замужем, детей нет, прописана в нашем городе по улице Суворова. Водительские права международного образца. Ну что ж, Косова, так Косова. Я достала приготовленные деньги. Чухонец пересчитал купюры. Коротышка защелкнул замки «дипломата». Взревев мотором, машина умчалась. Я вытерла пот со лба. И что же этот противный тип так на меня действует?

Сумерки еще даже не намечались, но я решила съездить к нашему дому. Я отныне их так мысленно называла — «мой дом», тот, что в Шушановке, и «наш дом», который на улице Энтузиастов. Теперь, имея оружие, я чувствовала себя гораздо увереннее и была готова ко всему. Поймав машину, я доехала до ближайшего к нашему дому угла. Не спеша, прошлась по улице туда и обратно.

Дом стоял молчаливый и неприступный, только настороженно поблескивал объектив теленаблюдения. Даже собак не было видно, а их в доме две ризеншнауцер Вилли и бульмастиф Спун. Хотя настоящим сторожем был только Вилли, лозунгом которого было: «Лучше перебдить, чем недобдить». Он вечно носился по саду, шумно обнюхивая все углы и рыча на мнимых врагов. Спун изначально был куплен для устрашения, но огромный плюшевый щенок с тупой сонной мордочкой был нами так избалован, что вырос неимоверным лентяем, обжорой и добряком. Контраст между внешним видом и внутренним содержанием получился ошеломляющим, — когда навстречу нашим гостям бросалась жуткая зверюга, и они уже прощались с жизнью или, в лучшем случае, со здоровьем, чудовище начинало радостно повизгивать и совать кошмарную морду им в сумки и карманы в поисках конфеток.

Несмотря на различие характеров, псы жили очень дружно и вместе проводили в саду большую часть дня. И вот собак не видно. Может быть, их заперли в доме? Но почему?

Размышляя об этом, я подошла к дому и позвонила у калитки. Через минуту сонный незнакомый голос из динамика спросил: «Кто там?» Я опешила, ведь голоса всех слуг и охранников мне были хорошо знакомы.

Повернувшись к объективу, я, пришепетывая, пробормотала: «Из коммунального управления, насчет канализации». Канализация была больным местом нашего дома, она почему-то вечно засорялась, и коммунальщики частенько к нам наведывались. Так что такой визит не мог вызвать подозрений. Голос помолчал, потом раздраженно произнес: «Хозяев нет дома, приходите завтра» и отключился.

Отойдя подальше, я уселась на автобусной остановке на скамейке. Отсюда хорошо было видно и улицу и дом. На остановке я провела почти два часа и выкурила все остававшиеся в пачке сигареты. Проходившие мимо люди были мне незнакомы. Не исключено, что в проезжавших мимо машинах были и наши соседи, но могли ли они узнать меня в курящей на остановке стриженой девице в турецкой юбке? Не думаю.

Наконец я увидела, что к дому подъезжает синий «вольво». Это была машина Игорька. Ворота распахнулись и машина скрылась во дворе. Я бросилась к ограде. Через металлическую ажурную решетку хорошо была видна площадка перед входом, вымощенная разноцветной бетонной брусчаткой. Из машины вышла Сима и направилась было в дом. Потом остановилась, подняла валявшийся у дома детский велосипед и покатила его в гараж. Вернулась, собрала разбросанные по всему двору мячи, игрушечный арбалет и велосипедный шлем Егорки и тоже отнесла в гараж.

Я почувствовала, что земля уходит у меня из-под ног. То, что я видела, может означать только одно — моего сына больше нет здесь. Куда они могли деть Егорку? Неужели Сима могла позволить Игорьку избавиться от мальчика? Но ведь она малыша очень любит, он вырос на ее глазах. Нет, скорее всего, Игорек сумел уговорить Симу отправить мальчика куда-нибудь в детский санаторий или в деревню, чтобы он отвлекся и отдохнул. Но сделать это прямо в день похорон, каким жестоким извергом надо быть!

Сима больше не появилась во дворе, наверное, из гаража сразу прошла в дом. Я стояла, прислонившись к каменному столбику забора и не знала, как мне быть. Проникать в дом сейчас было бессмысленно, если там нет Егорки. Тут из дома вышел незнакомый парень высокого роста с кавказской овчаркой на поводке и пошел вдоль забора. Я приняла индифферентный вид и зашагала опять к остановке.

Так, значит, они избавились не только от Егорки, но и от собак, сменили охрану и, наверняка, прислугу. Мне это не понравилось до такой степени, что я готова была бежать в милицию. Только явная угроза самой оказаться за решеткой и тем самым окончательно развязать руки Игорьку останавливала меня.

На нашей улице, застроенной особняками, практически никто не ездил на автобусе, только кое-кто из приходящей прислуги, так что я, уверившись в свой камуфляж, снова села на скамейку. И тут из наших ворот выехал знакомый «вольво». Ворота закрылись, но в калитку выбежала Сима и машине пришлось притормозить, чтобы не наехать на нее. Из машины выскочил Игорек и стал что-то говорить, повисшей на его руке Симе. Я поднялась и, прячась за кустами, постаралась незаметно приблизиться. Мне удалось услышать только конец разговора.

— Прекрати привлекать внимание! — шипел Пестов, пытаясь отцепить пальцы женщины от своего локтя. — Ты сама говорила, что он может быть опасен, а сейчас ведешь себя, словно экзальтированная барышня! Потерпи несколько недель, я никуда не денусь.

— Ты не можешь оставить меня одну! — отрывисто бормотала Сима, мотая головой.

— Ну потерпи, мне нужно поехать убедиться, что мальчишку устроили как надо, он нам еще пригодится. Зря я тебя послушал, неужели нельзя было подождать?

— Я больше не могла его видеть! Ты мотаешься неизвестно где, а он целыми днями вопросы задает…

— Ну так не мешай мне теперь, нужно довести все до конца. Возьми себя в руки, нас могут заметить!

— Я не могу, не могу, не могу… Эти похороны отняли все силы. Я на грани срыва. Прошу тебя, возвращайся…

— Ладно, я вернусь завтра. Будь хорошей девочкой! — он на секунду прижал ее к себе, поцеловал в губы и тут же ловко вырвался, вскочил в машину и уехал.

Сима еще какое-то время стояла, обессиленно опустив руки и ссутулив худые плечи. Потом, не оглядываясь, открыла калитку и скрылась за ней. Я изумленно торчала в кустах.

Вон оно что! Значит, Игорек не один затеял это убийство, Сима, наш добрый ангел-хранитель, была с ним заодно. Они явно были любовниками и только изображали взаимную неприязнь, чтобы легче было все провернуть. Но как Сима могла принять участие в убийстве своего единственного брата? А с какой ненавистью она говорила о Егорке! Сколько же сил ей потребовалось, чтобы пять лет притворяться. Все эти годы рядом с нами жил настоящий оборотень. Два оборотня — расчетливые и опасные. И теперь мне не на кого рассчитывать, они заодно. Увезли куда-то Егорку. Игорек сказал, что вернется завтра, значит, мальчика отправили сразу после похорон, и сейчас Пестов решил проверить, надежно ли его спрятали. Как мне найти сына?

Ответ пришел сам собой — нужно проследить за Игорьком, он наверняка будет наведываться туда, ведь сам сказал, что малыш им еще нужен. И про кого он упомянул, сказав, что тот может быть опасен, не Егорка же? Я мысленно перебрала всех известных мне людей, но ни на ком не могла остановиться. По сути дела, все близкие мне люди либо умерли, либо стали врагами. Мы с сыном остались одни на всем свете и полагаться я могла только на свои силы.

Тут я увидела в конце улицы приближающийся автобус, успела добежать и запрыгнуть в него.

Наступили уже густые сумерки и я, усевшись сзади в почти пустом салоне, достала из сумки «Желтые страницы». Детективных агентств там значилось всего три и все располагались в центре города. В конце было указано еще «В. Купавин — частный детектив». Располагался данный детектив на самой окраине. Я вышла, не доезжая центрального универмага, и из автомата позвонила по указанному в справочнике номеру. Было уже поздно, но трубку сразу сняли.

— Да, Купавин слушает, — отозвался красивый баритон.

— Добрый вечер! Мне нужна помощь. Скажите, когда я могу поговорить с вами? — спросила я.

— Если можете, приезжайте прямо сейчас, я вас жду. Адрес знаете?

— Да, буду у вас примерно через полчаса, — пообещала я, бросив трубку и кидаясь ловить машину.

Трясясь в раздолбанном «москвиче» (и почему мне все время попадаются такие затрапезные тачки?), я размышляла о том, отчего детектив до сих пор торчит на рабочем месте, и придумывала, что я ему наплету.

Оказалось, что рабочее место детектива находится непосредственно в однокомнатной квартире, в которой он проживает. Обстановка была самая заурядная — чешская стенка, пластиковая люстра и старый диван-кровать, накрытый пледом с изображением гигантской тигриной морды. Я была вынуждена усесться на левый глаз хищника. Сам детектив устроился в кресле напротив и достал дешевый блокнот и ручку. Выглядел он настолько заурядно, что описание его внешности сводилось к двум словам — «средний» и «нет». Рост, возраст, комплекция, длина и цвет волос — средние. Усов, бороды, шрамов, родинок и других особых примет нет. Весь совершенно бесцветный и совершенно никакой. Звали его Валентин Сидорович. Я сразу же решила, что подобный тип мне вполне подходит, его невозможно заметить, даже если пялиться на него в упор.

Брал детектив за работу немного — десять долларов в день плюс накладные расходы. Я сообщила о себе немного: я подруга недавно погибшей Алисы Бушуевой, очень переживаю за судьбу сына Алисы Егора.

Сегодня узнала, что мальчика куда-то увезли, и мне это страшно не нравится. Требуется выяснить, куда поместили Егора. Об этом знают Серафима Бушуева и Игорь Пестов.

— И все? — удивился детектив.

— Это самое главное. Если получите дополнительный компромат на эту парочку, чтобы лишить их права опеки над ребенком, заплачу отдельно.

— Адреса и приметы? — лаконично поинтересовался Купавин и принялся быстро записывать информацию.

Потом он потребовал приметы ребенка, а еще лучше фотографию. Я сказала, что фотографию передам позже, и описала Егорку. Сыщик жирно подчеркнул шрам на животе от аппендицита и маленькую родинку за правым ухом и заметил:

— Эти дети так похожи между собой, что трудно различить.

Я удивилась — мне никогда не приходило в голову, что Егорка похож на других мальчишек его возраста. Наверняка у Валентина Сидоровича никогда не было собственных детей, поэтому он и говорит подобные нелепости.

Мы подписали договор о том, что я нанимаю Купавина на неделю, если он выполнит поручение раньше срока, я все равна должна буду заплатить семьдесят долларов и оплатить расходы. Я заплатила тридцать пять долларов аванса и получила один экземпляр договора и расписку. Бумаготворчество затянулось, и от детектива я вышла уже заполночь, договорившись о встрече завтра в два часа у главпочтамта. Я должна была передать ему фотографию.

С огромным трудом мне удалось найти какое-то левое такси до Шушановки. Водители, как только слышали название нашего веселого поселка, наотрез оказывались туда ночью ехать. Входя в дом, я слышала разухабистое пение у соседей. Очевидно, гулянка было в разгаре, и я поскорей поужинала и погасила свет. Но сон не шел. Я снова и снова переживала события сегодняшнего дня — похороны, приобретение документов и пистолета, исчезновение Егорки, предательство Симы.

Соседи, наконец, угомонились и вокруг царила оглушающая тишина. Только стрекотали цикады и изредка взлаивали собаки. Собаки… Куда они дели собак? С охранниками и прислугой ясно — их рассчитали, наняли других. Очевидно для того, чтобы не проговорились, что наш ребенок исчез из дома. Но почему не стало собак? Сима никогда не отличалась особой любовью к Вилли и Спуну, но собаки знали ее и слушались.

Чем они могли помешать? Тем более, что бульмастиф — собачка редкая, приметная, в нашем городе их всего штук шесть или семь. Севка привез щенка из Москвы, в самолете Спуна все время тошнило и он с ним изрядно намучился. Ризеншнауцеров, конечно, гораздо больше.

Тут мне в голову пришли кое-какие идеи, но воплотить их можно было только утром, и я снова попыталась уснуть. Но сон пропал окончательно. Тогда я встала, зажгла настольную лампу и принялась чистить пистолет. Машинное масло отыскалось в ящичке старенькой швейной машинки Галины Петровны.

Протирая промасленной тряпочкой детали «беретты», я выстраивала события по хронологии. Итак, наше с Севкой убийство спланировали Игорек и Сима. Собственно говоря, Игорьку одному не удалось бы заполучить деньги. Значит, они договорились давно и ждали. Чего? Я вспомнила, как Севка за несколько дней до гибели говорил об удачной сделке — он продал одну из своих фирм и еще получил деньги за большую партию компьютеров для местных школ. Хотел вложить все в акции нефтеперерабатывающего завода, была возможность получить контрольный пакет. Но, кажется, не успел…

Пестов в понедельник улетел за границу, потом в субботу тайком вернулся, скорее всего, под чужим именем. Убийство совершали Игорек и кто-то из его подручных. После этого Пестов снова спешно улетел и вернулся в воскресенье, когда машину обнаружили. Три дня ушли на общение с правоохранительными органами и подготовку похорон. Очевидно, место, куда увезли Егорку, подготовили заранее и Сима настояла, чтобы мальчика туда отправили чуть ли не прямо с кладбища. Кажется, у Симы сдали нервы, если принять во внимание сцену около машины. И еще, они кого-то опасаются…

Я собрала пистолет, зарядила его и, завернув в тряпку вместе с глушителем, сунула в ящик тумбочки.

Патроны положила туда же. Утром решила найти тайник получше. Потом достала Севкин бумажник, переложила нашу с Егоркой фотографию в сумку, а кредитные карточки и оставшиеся деньги — в свой, купленный накануне, кошелек. В моих руках снова оказалась бумажка с Севкиным портретом и я опять задумалась о том, кто мог его нарисовать. И не только нарисовать, но и отдать моему мужу.

Перевернув бумажку, я попыталась прочесть написанное на ней. Да, это была квитанция с платной стоянки. Заполнял ее человек, явно не приспособленный для быстрого письма, наверное, какой-нибудь дотошный пенсионер. Каракули были ужасные, но вполне разборчивые. Квитанция была выписана 14 апреля этого года на один день. Адрес стоянки — ул. Энгельса, 15. Номер машины — А-654, регион наш. Благослови Боже дотошных старичков! Молодежь, в лучшем случае, черкнет дату и номер парковочного места, а тут прямо досье.

Я решила выяснить, кому принадлежит эта машина, ведь номер Севкиной «ауди» был совершенно иным. Зачем мне это понадобилось, я и сама не могла сказать. Просто что-то мне подсказывало, что милый портретик таит в себе какую-то тайну. А тайны не укладывались в образ моего делового и насквозь привычного мужа.

Я снова погасила свет и легла. На этот раз мне показалось, что около дома кто-то ходит. Шагов не было слышно, только едва уловимое движение. Я вскочила, осторожно достала пистолет и приоткрыла дверь на веранду. В углу двора мелькнула неясная темная тень. Наверное, пьяный Гриня шарахается, или кто-нибудь еще из аборигенов решил чужим добром разжиться. Только уж больно тихо передвигается, нетрезвые граждане обычно прутся, как носороги. Я, пригнувшись, прокралась к застекленной части стены и встала, спрятавшись за штору. Так я простояла с полчаса, но больше ничего не увидела и не услышала. Проверив задвижку на двери, я вернулась в кровать и на удивление быстро уснула.

Поднялась часов в десять, наспех позавтракала и побежала к универмагу. Там были телефоны-автоматы. Я позвонила в справочное бюро и узнала номер телефона собачьего приюта, куда свозили отловленных бродячих собак. Кроме того, там можно было за плату оставить на время отпуска собаку или вообще сдать ее в надежде, что кто-то возьмет. Как-то мне пришлось принять участие в розыске убежавшей болонки моей подруги, и именно там мы нашли бестолковую Баську.

В приюте работали отзывчивые люди. Мне сообщили, что за последнюю неделю ни одного ризеншнауцера к ним не поступало. А когда я спросила про бульмастифа, только рассмеялись. Я расстроилась, потому что надеялась, что Сима просто сдала собак в приют. Куда же они их дели? Если продали, то найти их будет труднее. А если застрелили? У меня в глазах потемнело, когда я представила нашего толстого плюшевого любимца, лежащим в канаве с простреленной головой. Если этот подонок Игорек способен запросто убивать людей, то застрелить собаку для него вообще раз плюнуть.

Потом я позвонила дежурному ГИБДД и дрожащим слезным голосом поинтересовалась, что делать, если я хочу подать в суд на владельца машины, задавившего мою собаку. Да, я знаю номер, бабушка, гулявшая с собакой, запомнила. Нет, модель и цвет машины не знаю, бабушка гуляла в темноте и запомнила только освещенные цифры. Тут я принялась рыдать, вполне натурально, представив себе мертвого Спуна. А Вилли, наш верный Вилли! Я запричитала так горестно, что каменное сердце гаишника (или гибддшника?) дрогнуло, наверное, у него тоже была любимая собака. Вздохнув, он попросил подождать и через минуту сообщил мне, что машина под таким номером зарегистрирована на гражданку Муравьеву, проживающую на ул. Костровой, дом 15, квартира 6. Я, шмыгая носом, пожелала доброму милиционеру всяческих благ и отправилась в универмаг, чтобы купить кое-какие необходимые вещи и пополнить запас калорийной пищи.

Держа в обеих руках набитые пакеты и коробку с тортом из безе с орехами, я поскакала обратно через овраг. На ходу я одновременно пыталась сообразить, где находится Костровая улица, поправить сползающие с носа очки и удержать одним пальцем висящую на шпагате коробку. В результате я чуть не свалилась с мостика.

У себя во дворе я застала страдающего от хронического похмелья Гриню. Он держал в руках миску с солеными огурцами и бестолково тыкался в стекла веранды. Подойдя к нему сзади, я поинтересовалась, чего ему надо.

Гриня всполошенно оглянулся, едва не уронив огурцы.

— Да я это, того… Огурчиков принес.

— Небось, рассол сам выпил? Признавайся! — строго спросила я. Сосед смутился.

— А Настя где? — продолжала я допрашивать соседа.

— Дак она того, этого… Спит, одним словом.

Тут, легка на помине, за забором заорала проспавшаяся гренадерша.

— О, уже не спит! — заволновался Гриня. — Завтракать зовет.

Насчет завтрака, это он явно приукрасил. В воплях его дражайшей половины преобладали нецензурные выражения, перемежаемые словами «бутылка», «сволочи» и «кролики».

Я поинтересовалась, о каких кроликах идет речь. Гриня, тяжко вздохнув, признался, что накануне, когда иссякла «огненная вода» (клянусь, он так и сказал — «огненная вода», наверное, в детстве читал книжки про индейцев), они с Толяном обменяли на бутылку пару кроликов. Последнюю пару любимых Настиных кроликов. И теперь его ждет неминуемая расплата. Мне стало жаль несчастного торговца живым товаром и я дала ему полсотни, порекомендовав приобрести еще «огненной воды», чтобы умаслить страшного гоблина в сарафане.

Гриня поставил миску с огурцами на крыльцо и немедленно испарился, не забыв пригласить меня на вечернюю трапезу. Я вздохнула — вот ведь наказанье на мою голову! Втащив сумки в дом, я устроила второй завтрак и съела почти треть торта — больше не влезло. От сладкого стало тошно, и я заела торт соленым огурцом.

Потом занялась боевой раскраской (вот ведь какая заразная вещь эти индейцы!). Я нацепила платиновый парик, намазалась серебристо-голубыми тенями и пудрой осветлила лицо. Помучиться пришлось с голубыми контактными линзами, но усилия того стоили, — я превратилась в фарфоровую куклу с приятным розовым ротиком и хлопающими глазками. Одевшись в светлое льняное платьице и прихватив соломенную сумку, в которой уместились пистолет, кошелек и пудреница, я отправилась разыскивать Костровую улицу.

Отловленный на углу улицы парень на драном «запорожце» долго шевелил губами и, наконец, согласился меня туда отвезти. Улица располагалась в районе, застроенном новыми большими домами.

Нужную мне двенадцатиэтажную башню я отыскала рядом с продовольственным рынком. Квартира номер шесть была на втором этаже, на первом был магазин. Подъезд радовал обилием высокохудожественных эротических рисунков, исполненных на стенах краской из баллончика. Я подивилась трудолюбию и фантазии их создателя и поднялась на площадку, куда выходили двери сразу восьми квартир. Поколебавшись, позвонила в шестую, но никто не ответил. Позвонив еще пару раз и подождав несколько минут, я с чистым сердцем позвонила в соседнюю, пятую квартиру. Мне немедленно открыла маленькая опрятная старушка в индийском платье с бахромой.

— Здравствуйте, вы не знаете, ваша соседка скоро придет?

— Лиля? Не знаю, она сказала, что уезжает на несколько дней. А вы, наверное, по объявлению, насчет покупки квартиры?

— Да, я звонила ей не так давно, и вот решила заехать, — охотно соврала я.

— Так она мне ключ оставила, сказала, что если придет кто, чтобы я квартиру показала, если, конечно люди приличные. — И она стремглав кинулась куда-то внутрь и снова появилась, радостно потряхивая двумя ключами на колечке. Видимо, я соответствовала ее представлению о приличных людях.

Через минуту мы вошли в маленькую, очень опрятную и любовно обставленную квартирку. Софья Самуиловна обстоятельно знакомила меня с планировкой, метражом и удобствами. Кухня сияла стерильной чистотой, как и ванная с туалетом. Я внимательно осмотрела краны и кафель и перешла в спальню. Большая двуспальная кровать было застелена атласным голубым покрывалом. Ковер на полу тоже был голубым. На тумбочке светлого дерева в голубой рамке стояла фотография Севки…

Увидев, что я впала в столбняк и не отрываю глаз от снимка, старушка кивнула головой:

— Это жених Лили — Всеволод. Правда, очень приятный молодой человек? Они должны скоро пожениться, поэтому Лилечка и продает квартиру, после свадьбы переедет к мужу.

Я только и смогла, что жалко улыбнуться, чувствуя, как голубой ковер уходит у меня из-под ног. Где я, на земле или уже на небесах, откуда видны странные картины? Например, такая, на которой мой любящий муж ведет под венец свою невесту Лилю. А после венчанья он везет ее прямо в фате и белом платье в наш дом. И мы с Егоркой, стоя на крыльце, посыпаем счастливую пару конфетти.

Мне удалось встряхнуть головой и отогнать наважденье. Я побрела в комнату. Деятельная Софья Самуиловна даже дверь на балкон открыла, чтобы показать мне вид с него на кусты и песочницу с парочкой детишек в ней. Я мельком глянула и вернулась в комнату. Пока старушка закрывала балконную дверь, я успела схватить фирменный кодаковкий конверт, угол которого высовывался из-под журнала «Космополитен», и сунуть его в свою сумку.

Распрощавшись с милой Софьей Самуиловной, я поспешно покинула дом и рванула в ближайший скверик, на удивление пустынный. Там, устроившись на дощатой скамейке, я достала конверт и извлекла из него пачку фотографий. После их просмотра я долго курила и последними словами чехвостила себя, идиотку доверчивую. Это ж надо быть такой курицей самоуверенной, простой, как три копейки! На меня вдруг напал нервный смех, я даже испугалась, что он перерастет в истерику. Пьяненькая бомжиха, трудолюбиво выковыривавшая пустые бутылки из урн и кустов, опасливо обошла мою скамейку и пробормотала что-то насчет расплодившихся повсюду психов.

Прекратив смеяться, я снова углубилась в изучение снимков. На них Севка выглядел вполне счастливым, даже чересчур. Дама, с которой он приятно проводил время тоже выглядела безмятежно довольной. Сняты они были как врозь, так и вместе: на палубе теплохода, в каком-то баре, на зеленом бережке в обществе теленка и трех коз, а также в только что покинутом мной интерьере — в квартире Лили. Там был запечатлен романтичный ужин при свечах и легкий стриптиз, переходящий в интимные отношения. Слава Богу, хоть откровенной порнографии не было! Итак, Севка посмертно присвоил мне титул обманутой жены…

Я внимательно рассматривала соперницу — вполне ничего, особенно фигура, особенно грудь.

И тут меня как обухом по голове хватило. Это же та самая женщина, которая села к нам в машину и погибла вместе с Севкой! Да, те же самые волосы, профиль, даже бусы на ней были те же самые, что на одной из фотографий — чудные бусы из дымчатых топазов…

Значит, они заранее договорились поехать вместе в санаторий и там крутить амуры у меня за спиной!

Я закурила третью сигарету и закрыла глаза. Что там, в автобусе, бабка говорила? Она была беременна…

Значит, ребенок был Севкин. И она собиралась за него замуж. Но если он решился посадить свою любовницу в машину, когда я была там, значит она знала, что Севка женат. Ничего себе пердимонокль! Неужели именно в санатории они и собирались сообщить мне о своих отношениях — на пленэре, так сказать? Но зачем же так сложно? Ничего не понимаю…

Я так увлеклась мазохистскими экзерсисами, что совершенно забыла о времени и случайно взглянув на часы, обнаружила, что до встречи с детективом осталось всего полчаса. Я примчалась к почтамту вся в мыле, по-моему, даже парик набок сбился. Купавин вытаращил глаза, когда я подлетела к нему и с трудом затормозила.

Слегка придя в себя, он отпустил двусмысленный комплимент насчет изменчивости женской натуры.

Я не дала ему возможности развить тему и, вручив свою с Егоркой фотографию и ключик, дала еще одно задание — узнать, в каком банке имеется депозитарий, ячейки которого открываются подобными ключами, а если удастся, то и номер ячейки, за что пообещала заплатить вдвое больше оговоренного. Валентин Сидорович явно озадачился, но от дополнительного заработка не отказался. Он сегодня поглядывал на меня с гораздо большим профессиональным интересом, чем вчера.

Мы выпили по чашке кофе и распрощались, договорившись, что я приобрету пейджер для удобства связи. Я хотела сначала купить мобильный телефон, но потом вспомнила, что вроде бы его можно случайно услышать по простому радиоприемнику, а мой голос знает куча людей. Но об этих соображениях я детективу ничего не сказала.

Он вышел из кафе первым и я пронаблюдала, как он мгновенно растворился в толпе прохожих. После его ухода я, не теряя времени, отправилась в пейджинговую компанию. Потом позвонила Купавину и сообщила его автоответчику номер моего нового пейджера. Сунув маленький черный пенальчик в сумку, я зашла в ресторан пообедать.

После обеда я пораскинула мозгами и нахально отправилась к зданию, в котором размещалась фирма «Элко». «Элко» была лучшим и любимым детищем моего мужа. Он создал, кроме нее, еще несколько разных предприятий, но некоторые из них потом ликвидировал, другие продолжали существовать, как дочерние предприятия, работавшие на «Элко».

Офис фирмы располагался в самом центре, на улице Якунина, на первом этаже большого административного здания. Этаж был заново отремонтирован и отделан не то, что по последнему слову, а по последнему писку современного дизайна. Я не очень часто, но бывала в нем, и всегда поражалась, что внутри всегда было очень просторно и тихо, несмотря на обилие сотрудников. Вход сделали не из общего вестибюля, а прямо с улицы, пристроив к торцу здания красивое прозрачно-белое крыльцо с объемной серебряной надписью «Элко». У входа выгородили отдельную тщательно охраняемую стоянку для служебных машин. От стоянки к входу вела дорожка из искусственной травки — очень гигиенично и респектабельно.

Внутри посетителей встречали не гориллообразные мрачные охранники, а милые приветливые девушки. Охранники сидели в специальном помещении и наблюдали за происходящим через мониторы видеонаблюдения. Кабинет директора находился прямо в конце коридора, который благодаря системе комбинированных стеклянно-матовых перегородок был превращен в систему уютных холлов с креслами, множеством огромных растений, журналами и цветными проспектами на низеньких столиках. В последнем холле, превращенном в приемную, царствовала секретарша Нелли Феофановна.

Нелли было далеко за сорок, выглядела она соответственно возрасту, носила исключительно английские деловые костюмы, блузки из натурального шелка и очки в безумно дорогих оправах. Собственно говоря, Нелли досталась Севке по наследству от моего отца, к которому пришла работать сразу после окончания школы. Севка любил повторять, что весь его бизнес держится на Нелли. Она обладала исключительной памятью и чутьем, кроме того, свято хранила секреты фирмы.

Севкины приятели по бизнесу, обреченно заводившие в качестве секретарш длинноногих безмозглых блондинок с непомерными финансовыми и сексуальными потребностями, только завистливо вздыхали, глядя, как Нелли, включив кофеварку, виртуозно печатает на компьютере деловые письма, одновременно отвечая на звонки по телефону или напоминая шефу по селектору о совещании.

К офису фирмы меня влекло желание попасть именно в кабинет директора. Я понимала, что помещение, охраняемое таким цербером, как Нелли, абсолютно неприступно, но что если Игорек и Сима поспешили избавиться не только от охранников, слуг и собак?.. Конечно, расстаться с таким секретарем, как Нелли, мог только полный кретин, но с другой стороны, она была безусловно предана Севке и могла что-то заподозрить.

В таких размышлениях я приближалась к офису, стараясь передвигаться плавно, «от бедра», то есть походкой мне абсолютно несвойственной. Несмотря на любовь к высоким каблукам, носилась я на них весьма резво, почти вприпрыжку. В юности я даже комплексовала по поводу дефицита обольстительной женственности в моих движениях и внешности. Потом плюнула. Поняла, что нужно жить в гармонии с собой, какая есть.

Поднявшись по ступеням, я вошла в серебристый, наполненный еле уловимым ароматом, холл.

Озонаторы со специально выбранным одорантом — смесью запахов орхидеи и лаванды, наполняли помещения свежим воздухом. Помню, когда Севке удалось арендовать этаж, в коридоре, практически лишенном окон, царило потрясающее амбрэ — смесь вони из туалетов, запахов пыльных бумаг, пота и грязных носков. Муж неделю рылся в каталогах всяческих кондиционеров и вентиляторов, но добился того, что неслышные и искусно спрятанные приборы создали нужную атмосферу в прямом смысле этого слова.

Навстречу мне поднялась улыбающаяся девчушка в светлом костюмчике. Эти юные создания менялись довольно часто — умненькие получали более перспективную работу, глупенькие — намек на то, что на дальнейшее продвижение надеяться не стоит, и упархивали сами. Этакое сито для отсева кадров.

— Здравствуйте, «Элко» рада вас видеть и надеется, что вам у нас понравится! — прощебетала девушка.

— Добрый день! — пробубнила я, — Хочу купить компьютеры для своей фирмы. Посоветовали зайти к вам.

— Вы можете пройти в экспозиционный зал и посмотреть выставку наших образцов. В холлах можно ознакомиться с нашими проспектами. Кроме того, можно пригласить консультанта, он порекомендует то, что вам необходимо, слова лились с губ этого дитя, словно из колонки магнитофона.

— Нет, консультанта пока не надо, я хочу осмотреться сама, отстранила я девушку и она вернулась к двум своим подругам, смирно сидящим за столиками, словно маленькие паучки в ожидании добычи.

Я неторопливо направилась дальше. В следующем холле в мягких креслах сидели трое мужчин и курили. Дым сигарет вялыми струйками поднимался к хромированному раструбу дымоуловителя. Мужчин я не знала и решила, что это клиенты фирмы либо партнеры из провинции. Они тоже не проявили ко мне особого интереса, были увлечены разговором.

Я не пошла в экспозиционный зал и, приняв индифферентный вид, двинулась дальше. В следующем, последнем перед приемной, холле я оказалась одна, поправила очки и парик перед зеркальной вставкой в стене. Потом, глубоко вздохнув, осторожно открыла дверь в приемную, готовая немедленно скрыться, если Нелли на месте. Провести ее своей маскировкой, я не надеялась, она слишком хорошо знала мой голос, я часто звонила Севке. А память на голоса у секретарши была просто уникальной, она сразу узнавала любого, хоть раз звонившего ранее в офис.

Увидев на месте Нелли незнакомую платиновую блондинку, читающую журнал «Эль», я перевела дыхание, вошла и спросила:

— Могу я поговорить с директором?

Блондинка всполошенно спрятала журнал и захлопала глазками:

— Он будет только после обеда. Если хотите, я вас запишу на пятнадцать тридцать.

— Да запишите — Смирнова Оксана Петровна, директор коммерческой фирмы «Парус». По вопросу покупки партии компьютеров и сетевого оборудования. Хотелось бы получить рассрочку и скидку, — вдохновенно врала я.

Естественно, что Игорька на месте не было — в четверг священным делом директора фирмы было посещение банка. Банк, фактически, тоже принадлежал моему мужу, но управлял им его приятель Вовчик Суповский. Обычно раз в неделю по четвергам они до обеда «подбивали бабки» и избежать этого мероприятия Игорек просто не мог. Девица неумело зацокала длинными ногтями по клавиатуре. Я достала пудреницу и аккуратно припудрила нос. Потом заметила: