Портрет Кати Е.

Есть девочки, которых никогда не назовут мальчиком. А Катю называют часто.

— Хулиган противный, слезай с забора сейчас же! — кричат дворники Кате.

И Катя слезает.

— Мальчик, ты не там переходишь улицу, — говорит, проезжая, милицейская машина.

И Катя переходит там.

Ночью маме снятся кошмары. Ее дочь сидит на паруснике, на самой вершине Адмиралтейской иглы и помахивает ногами. Внизу свистят дворники и милиционеры, но Катя слезать не хочет.

— Почему ты не обращаешь внимания на записи в дневнике? — говорит Катина мама Катиному папе наутро.

А папа вздыхает и по-прежнему не обращает внимания.

Наконец мама не выдерживает. На родительском собрании она берет слово.

Собрание решает: Катю пересадить к Дорину.

— Такая хорошая девочка, а болтушка, — говорит Василиса Аркадьевна, классный воспитатель, — это последний шанс.

— Дорин из тебя человека сделает, — говорит мама вечером после собрания.

А Катя молчит. Она расчесывает волосы на ночь и все равно молчит. А обычно она в это время разговаривает со скворцом Петькой или сама себе напевает.

«Кто же будет сидеть с Ниной?» — думает Катя. Нина — любимая Катина подруга. Сейчас ее в школе нет. Сейчас Нина болеет свинкой.

Дорин с первого дня первого класса был отличником. Он получал всегда одни пятерки. Даже четверки у него появлялись редко.

Если в школе устраивали торжественный митинг — Дорин на нем выступал. Если дарили цветы уважаемому человеку перед строем дружины — это делал Дорин.

Однажды класс в полном составе сбежал с уроков на фильм «Шпиона лови в себе». Дорин сбежал тоже. Он добежал до кино со всеми, а у касс незаметно скрылся и побежал в обратную сторону, то есть в школу.

Другому за это попало бы от класса. Но к Дорину все привыкли, от него этого ждали. И ему было хорошо, хотя всему классу потом было, конечно, плохо.

Если в перемену шумели, спорили о футболе, Дорин молчал за своей партой. Говорили о космонавтах, Дорин тоже молчал. Девчонки обсуждали одежду учителей, Дорин, конечно, молчал. Он был самым тихим в свободной от уроков жизни класса, этот Дорин.

Такого тумана Катя не видела ни разу в жизни. Как будто это и не туман вовсе, а военная дымовая завеса, пущенная кем-то специально, чтобы люди не могли попасть на свою работу, опоздали в школу, чтобы автобусы останавливались толпой на каждом перекрестке, а потом неуверенно переезжали улицу. Туман бродил вокруг светофоров, слепил фары машинам.

Катя понюхала туман. Он, оказывается, имел запах. Он пах старыми мокрыми щепками.

Можно было заблудиться и прийти в школу на второй урок, но тут попался на дороге Дорин. Вернее, Катя попалась ему и Дорин ее обогнал.

У них в классе мальчишки не здороваются при встрече на улице, если встреча не специальная. Отводят глаза, будто не узнают. А Дорин здоровается. Он и с учителями здоровается со всеми. И дверь им открывает, оставаясь сам позади.

— Здравствуй, Ермолова, — сказал Дорин и обогнал ее на несколько шагов.

— Дорин, а Дорин! — крикнула ему Катя. — А меня на твою парту сажают.

— Как на мою? — удивился Дорин.

Он забыл, что до звонка всего чуть-чуть, и дал догнать себя Кате.

— А так, на твою. Василиса Аркадьевна моей маме вчера сказала.

— А кто это попросил?

— Очень нужно, конечно, не я.

— Куда же меня пересадят? — расстроился Дорин.

— Тебя никуда. Ты рядом со мной будешь сидеть, чтобы исправлять меня. Это все Василиса Аркадьевна сказала.

— Раз сказала, значит, нужно, — вздохнул Дорин и снова пошел быстрыми шагами.

Катя еле успевала за ним. А бежать не хотелось. Что она, физкультурник, что ли? Он будет идти по улице, а она рядом с ним бежать. И она отстала. Но в школу все-таки успела. И пальто сдала до звонка, и в класс вошла, и только тогда зазвенел звонок.

Первый урок был легкий — рисование.

— Дорин, а Дорин, — сказала Катя.

— Молчи, — сказал Дорин.

— Смотри, кто-то по стене ползет.

Дорин не отвечал и на стену не смотрел.

— Дорин, убери с моей половины локоть.

— Не болтай.

Он писал сегодняшнее число, облизывая нижнюю губу, и очень старался. А Катя уже написала.

— Привык один всю парту занимать.

Дорин молчал.

Катя провела пальцем по парте.

— Эта половина моя, эта — твоя.

— Я и так на своей сижу.

— Вот это ты видел? Вот этот мой кулак?

— Катерина Ермолова! — крикнул учитель. — А я слышал, ты исправляешься.

В дневнике Кати он написал замечание: «Показывала кулак на уроке рисования».

Вечером Катя вышла во двор. Во дворе гуляли малыши. Они ходили вокруг деревянной горки и не могли на нее забраться. Родители малышей скалывали детскими лопатками лед с лесенки. Наконец лед весь скололи и родители по разу съехали вниз. Некоторым понравилось, и они прокатились еще по разу. Потом стали кататься малыши. Но малыши были неорганизованными. Один стоит на горке и кричит вниз, чтоб ему освобождали дорогу, а потом съедет и сам становится на этой дороге.

Катя предложила кататься вагончиками. Все цеплялись друг за друга и ехали вниз. Внизу у конца ледяной дорожки получалась куча мала. Когда Катя в третий раз вылезла из этой кучи вся белая, в ледяной трухе, ее остановила женщина в красивой шубе.

— Вероятно, ты Катя Ермолова?

— Я. А как вы узнали?

— Да так вот, по рассказам, — усмехнулась женщина.

Катя привела ее к своей квартире.

Дверь открыл Катин папа с ножом в руке. Он, если что делал, то всегда забывал положить вещь, которой работал, на место, когда звонили, и шел с этой вещью открывать.

Женщина в шубе странно посмотрела на большой кухонный нож в папиной руке и сказала:

— Я мама Левы Дорина.

Папа засмущался и спрятал нож за спину. Женщина еще раз странно посмотрела на папу и вошла в квартиру.

А Катя вернулась на горку. Но там стало ей неинтересно, потому что интересней было бы послушать разговор папы с доринской матерью.

— У тебя опять замечание, — сказала Катина мама вечером за чаем. — Ну зачем ты показывала кулак Леве Дорину?

Катя молчала.

— Разве я показываю папе кулак? Что ты молчишь? Скажи, я показываю?

Папа вынул платок и стал в него сморкаться. Было похоже, что он в этот платок смеется.

— Ты не молчи. Ты скажи, я показываю кулак кому-нибудь на улице? — настаивала мама.

— Нет, — сказала Катя тихо.

— А ты вот показываешь. Человеку, который тебя исправляет.

— Я больше не буду в следующий раз.

— Ты каждый день говоришь свое «больше не буду».

— И нет. Про кулак не говорила. Про плоты и про рваное платье говорила, а про кулак — ни разу.

— Ладно, — сказал папа, — пошли играть в шашки.

— Нет, ты подожди. Ты видишь, я ее воспитываю.

Но папа уже ушел в комнату.

Про разговор с матерью Дорина он ничего не сказал. Или разговор был такой секретный?

В комнате у Кати жил говорящий скворец Петька. Этот скворец раньше принадлежал тунеядцу Ляпину с первого этажа. Про Ляпина все говорили, что у него светлая голова, но он сбился с пути. И терпели его художества, пока не кончилось терпение.

Ляпин ловил птиц и торговал ими на рынках. А дома у него постоянно жил в своей клетке скворец Петька. И Ляпин научил его говорить. Когда у Ляпина было хорошее настроение — Петька учился хорошим словам, когда настроение было разное — Петька учился словам разным.

Однажды была выставка птиц, и Петька занял там первое место среди скворцов по чистоте выговора. Его пригласили участвовать в телевизионной передаче. Ляпин к этой передаче купил себе белую рубашку и занял галстук у Катиного отца.

Передача называлась «Привет вам, птицы». Сначала артистка прочитала рассказ писателя Виктора Голявкина, который тоже так назывался — «Привет вам, птицы», а потом выступал скворец Петька. Его клетка стояла на высокой круглой тумбе под яркими прожекторами, от которых шел жар. И когда к Петькиной клетке оператор подвез камеру, а с другой стороны подсунули микрофон, Петька вдруг вместо «доброго утра» или «ну-ка, ну-ка» закричал: «Привет дуракам! Привет дуракам!»

— Ой-ой! — испугался оператор и сел около камеры на пол.

— Ох, — зажал уши режиссер, а потом стал пить воду большими глотками прямо из графина.

А тунеядец Ляпин бегал вокруг клетки, стучал кулаком по решетке и грозил разными словами.

После этой передачи некоторые телезрители написали коллективное письмо в газету о том, что их несправедливо презирают.

А тунеядца Ляпина судили общественным судом жильцы дома.

И теперь Ляпин исправляется на заготовках леса, а скворец Петька исправляется в комнате у Кати.

Птицы быстро забывают разные слова, если при них не повторяют эти слова люди. Но Петька еще не все забыл, зато тунеядец Ляпин уже исправился и пишет в домовый комитет письма, в которых обещает поступить на завод учеником пожарного, а по телевизору никогда больше не выступать, сколько бы его ни звали.

На следующий урок рисования учитель принес фарфоровый кувшин и деревянную подставку. Подставку он поставил на стол, кувшин на подставку.

— Всем видно? — спросил он.

— Всем! — ответили все.

— Тогда рисуйте. Не забудьте о светотени.

Катя рисовала плохо. Она смотрела, как проводит прямые линии Дорин, и удивлялась, как это у него правильно получается. Даже ручка изгибается так же плавно, как у кувшина.

Она протерла бумагу до дырки в одном месте, и наконец у нее получилось что-то похожее. А время еще оставалось.

И Катя нарисовала цветы. Сначала колокольчик. Тонкий стебель и головка наклонились вниз, потом ромашку. Ромашка получилась широкая, как парашют. Еще одну ромашку.

— Что ты делаешь? — удивился Дорин. — Мы же с натуры рисуем.

— С какой еще натуры?

— С простой. Нельзя рисовать лишнего. Сотри цветы.

— Подумаешь, воспитатель! Не хочу я их стирать.

И учитель ее услышал. Дорина не слышал, а ее так сразу.

— Ермолова, — сказал учитель, — сейчас я к тебе подойду.

И подошел.

— Кувшин нарисован почти верно. Вижу, ты исправляешься. Зато цветы, придуманные тобой, протыкают кувшин насквозь. Представь: разве это возможно? В следующий раз поставлю за такую фантазию два.

И он показал, как должны стоять в кувшине эти цветы.

На сбор отряда Катя ехала в автобусе. Она сидела у окна и смотрела на улицу.

Впереди ехал тоже автобус, и Катин стал догонять его. Вот они поехали уже рядом. Из того автобуса на Катю смотрел парень.

Он тоже сидел у окна. Он посмотрел на Катю и подмигнул ей. Тут Катин автобус стал обгонять парня, и Катя помахала рукой: «До свидания». А парень покачал головой и снова подмигнул. Они поехали вровень и продолжали друг другу подмигивать и улыбаться.

Парень снова подмигнул, но Катин автобус рванулся вперед изо всех сил, Катя показала парню язык и скоро забыла про него. Но на перекрестке их автобусы снова поравнялись, и парень сделал Кате нос: приставил к своему носу большой палец, а остальными пальцами подрыгал в воздухе.

Тут он начал отставать уже окончательно, и Катя сделала нос сразу двумя руками: «Вот тебе, получай».

А потом начался сбор отряда. Вернее, он никак не мог начаться, потому что все ждали нового пионервожатого.

— Ваш вожатый — рабочий с шефского завода, — сказала Василиса Аркадьевна.

Все его ждали, и он наконец вбежал. Это был тот самый парень, который отстал от Кати в своем автобусе.

— Извините, проехал лишнюю остановку, — сказал он, тяжело дыша.

— Это ваш новый пионервожатый, — сказала Василиса Аркадьевна, — он с вамп будет знакомиться, а я пока выйду.

И знакомство началось.

Все зашумели, кто как захотел, а пионервожатый стоял у стола и открывал рот, но сказать ничего не мог.

Все кашляли, чихали, мяукали, смеялись. Молчали только Катя и Дорин. Дорин молчал, потому что он был командиром отряда, и потому, что он молчал всегда. А Катя молчала, потому что пионервожатый получался ей как бы хорошим знакомым, знакомей, чем многие люди.

Вдруг пионервожатый отошел от стола, остановился посреди класса и сделал стойку на руках. Он стоял так, на руках, долго. Ноги у него покачивались вперед-назад, и сам он изогнул шею и смотрел в потолок.

Все сразу стихли. Но в это время дверь открыли завуч с директором. Завуч вошел в класс, говоря директору что-то через плечо назад и не видя стоящего на руках посреди класса пионервожатого. А директор открыл рот, прислонился к двери и полез в карман за таблетками. От сердечной боли. И завуч, наконец, тоже увидел, тихо сказал: «Извините» — и стал пятиться в коридор. Они оба, директор и завуч, захлопнули за собой дверь и куда-то быстро побежали по коридору. Тут пионервожатый вскочил на ноги, тоже выбежал в коридор и тоже побежал куда-то, наверно, догонять их.

Больше в класс он уже не вернулся. Зато вернулась Василиса Аркадьевна. Она сказала, что сбора не будет, и чтобы все без разговоров быстро шли по домам.

— Моя мама и я приглашаем тебя в гости, — сказал Кате Дорин.

— Зачем?

— Как зачем? Ей ведь нужно узнать, с кем я сижу на уроках.

И Дорин сказал адрес.

— Ты должна тщательно причесаться, — сказала Катина мама дома, — и уши проверь, и ногти.

— А вот и Катя. Левушка, это Катя! — сказала мать Дорина очень радостным голосом, когда Катя пришла к ним.

И Дорин вышел в прихожую.

— Раздевайся, Катя. Шапку на этот столик, — говорила мать Дорина.

И Катя разделась, положила шапку на столик.

Потом они с Дориным пошли в комнату. В комнате у Дорина был свой секретер. Дорин показал, как ловко откидывается у него стенка и делается столом.

— Места занимает не много и приучает к порядку, — сказал он.

— Это Жюль Верн, да? — увидела книги Катя. — Я «Дети капитана Гранта» читала. А «Таинственный остров» мама все обещает принести, а не несет. Говорит, на работе у них очередь.

— Я тоже еще не читал. Мне недавно еще подарили. Для развития воображения, — сказал Дорин.

Пришла мама из кухни.

— Сейчас Левушка нам поиграет на скрипке, а потом будем пить чай, — сказала она, — ты, Катенька, не возражаешь?

Катя не возражала.

Дорин вынул скрипку из футляра, который лежал за секретером, и прижал ее подбородком к плечу.

— Может быть, ты, Катенька, хочешь исполнить что-нибудь? — спросила доринская мама.

— На скрипке? — удивилась Катя. — Я не умею. Я вообще ни на чем не умею. У нас наверху сосед — артист, он целый день играет на пианино — все слышно.

— Тебе, Катя, очень пошла бы скрипка, — сказала доринская мама, и Дорин заиграл.

Потом они пили чай с круглым печеньем «Мария», говорили про погоду, а Дорин говорил про уроки.

— Тебя до которого часа отпустили? — спросила доринская мама.

— Не знаю, — сказала Катя.

— Мы с Левой тебя проводим.

В прихожей на полках под потолком стояли разные книги.

— Меня вот по этой книге воспитывают, — показал Дорин на самую толстую в блестящей желтой обложке, — а тебя по какой?

Его мать как раз вышла на кухню проверить газ.

— Меня? — удивилась Катя. — Не знаю. Просто так, наверно, без книг.

— Ну, значит, они от тебя скрывают. Я случайно прочитал ту книгу. Теперь знаю даже вперед, как в следующем году будут меня растить. Там все по годам размечено.

На улице доринская мама взяла Катю за руку, сама пошла посередине, и так они дошли до Катиного дома.

Фамилия Козодоя была Козодоев. Но все ребята звали его Козодой. Он жил в соседнем с Катиным дворе. И Катя раньше была с ним в детском саду в одной группе.

В эту зиму Козодой вдруг начал кидаться снежками. Никогда не кидался и вдруг начал. Идет Катя в булочную — уже ждет ее Козодой с готовым снежком.

— Дурак! — кричит ему Катя.

А на обратном пути Козодой подкарауливает снова.

Однажды увидел Катю в форточке и тоже кинул. Катя спряталась за окно, а снежок влетел в комнату и разбился на паркете. От него растеклась грязная вода.

— В меня, между прочим, снежками не кидаются, — сказала тогда мама.

— А я-то при чем! — обиделась Катя.

— Как знать, — улыбнулся папа.

Катя шла с Дориным из школы. Им ведь по дороге. И вдруг прямо о Катину шапку ударился крепкий снежок. Ударился и сбил шапку набок.

На углу стоял Козодой и готовил еще два снежка.

— Козодоище! — хотела крикнуть Катя.

Но Дорин вдруг втянул голову в плечи, будто в него, а не в Катю целился Козодой, и сказал:

— Пошли быстрее, лучше не связываться.

— А теперь ты должна пригласить Леву к себе, — сказала Катина мама.

— Почему должна?

— Это долг вежливости. Если ты была в гостях, то обязательно должна пригласить к себе хозяев.

В субботу был Катин день рождения.

На день рождения пришли Катины двоюродные сестры Маша и Даша. И пришел Дорин.

Дорин подарил большую книгу «Искусство вышивки».

Катя повела всех к себе в комнату и показала камни, которые ей подарил дядя, геолог.

— Смотрите, смотрите, — говорила она, — это ирризирующий шпат. Повернешь так — камень как камень, а вот так, — во, видите, как он сразу внутри засветился.

Дорин взял этот ирризирующий шпат, покрутил его, положил на место.

— На картине художника Куинджи «Лунная ночь на Днепре», — сказал он, — вот там вода светится по-настоящему.

И девочки все замолчали, потому что они еще не видели этой картины Куинджи.

Потом в комнату пришел папа. Он принес керосиновую лампу, погасил свет и стал показывать разных зверей и людей на стене. Он держал руки перед горящей лампочкой, сжимал и разводил пальцы, а на стене звери разевали пасть, два петуха наскакивали друг на друга, а старик Мокей смешно хватал себя за бороду и кланялся зрителям.

Потом все пили лимонад и ели разную еду, которую целый день готовила мама.

Потом разговаривали со скворцом Петькой. Он был в хорошем настроении и кричал: «Красота! Красота!» Но когда на него перестали обращать внимание, он вдруг подпрыгнул в клетке и сказал ясным голосом тунеядца Ляпина:

— Морда, дай порубать скворушке.

И все смутились, а Катин папа сразу накрыл клетку покрывалом, чтобы Петька подумал, что наступила ночь и заснул.

Все стали играть в игру «хлоп-хлоп, топ-топ». И Катин папа играл, и мама тоже. А Дорин вдруг сказал, что сделает сейчас стойку на руках, как тот пионервожатый.

Его отговаривали, но он все равно пытался встать на руки у стены, но не встал, а растянулся поперек комнаты и стал изображать умирающего, и все смеялись, и он тоже.

Потом пошли на улицу. Сначала посадили сестер Машу и Дашу в троллейбус. Мама вернулась домой мыть посуду. А Катя с папой пошли провожать Дорина. Папа сказал, что он на минутку отлучится в магазин, а потом их догонит.

И только он отошел, как сразу подскочил к ним Козодой.

— Ты, — сказал он Дорину, — иди сюда.

— Не ходи — испугалась Катя и взяла Дорина за руку.

Но Дорин сжался, втянул голову в плечи, как в прошлый раз, и поплелся за Козодоем. Они скрылись в парадной.

Катя оглянулась, не догоняет ли их папа. Папа их не догонял. Тогда она тоже вошла в парадную.

В парадной, прижавшись в угол, стоял Дорин, а перед ним махал кулаками Козодой.

— Придешь сюда? — спрашивал Козодой и замахивался.

Дорин каждый раз вздрагивал, но молчал.

Вдруг он увидел Катю и сказал тихо:

— Больше не приду.

Козодой тоже увидел Катю и закричал обрадованно:

— Только приди! Приди попробуй!

И сбил с Дорина шапку.

Дорин молча нагнулся за шапкой. Козодой вдруг обхватил его голову и начал пригибать к полу.

А Катя подскочила к ним, схватила доринскую шапку и стала колотить этой шапкой Козодоя по спине. Но Козодою это было не больно, он все больше пригибал Дорина за голову к полу, и они оба громко кряхтели.

И тут вдруг Катя увидела красное большое ухо, которое торчало у Козодоя из-под шапки. Она вцепилась в это ухо изо всех сил и стала его дергать в разные стороны.

Козодой завизжал диким голосом, шапка ого тоже упала на пол, он выпустил Дорина и все визжал и дергал головой вслед за ухом. Катя от этого визга никак не могла выпустить ухо, а все тянула его, тянула, и сама тоже кричала. А Дорин вдруг громко заплакал, хотя ему-то теперь уж плакать было поздно.

В парадной стоял страшный крик, но никто по-прежнему не входил. Потом вбежал человек, и оказалось, что это Катин отец.

Катя сразу выпустила Козодоево ухо. Козодой схватил свою шапку и выскочил на улицу, А Дорин продолжал еще всхлипывать.

— Ну что, в милицию идти или домой? — спросил Катин папа.

— Домой, — сказала Катя. Дорин ничего не сказал. Он отряхивал свою шапку.

Папа поправил на Дорине пальто, и они вышли на улицу.

— Молчать будете или рассказывать? — спросил папа на улице.

— Молчать, — сказал Дорин.

И так они молча дошли до его дома.

Только папа иногда улыбался своим мыслям, но такая уж была у него привычка.

Лучшая Катина подруга Нина болела свинкой. Она недавно начала болеть, а Катя слышала, что свинкой болеют долго. Катя решила не говорить ей о переселении к Дорину. Зачем ее волновать, пусть скорее поправляется.

Встречаться с Ниной не разрешали — ведь свинка заразная. Катя звонила, и дверь открывала Нинина мама. Катя передавала приветы от себя и от класса, а Нинина мама — от Нины.

Иногда Кате с Ниной удавалось поговорить через окно.

— Здравствуй, — махала Нина рукой за двумя стеклами на своем третьем этаже.

— Здравствуй, — отвечала ей Катя, приминая снег.

Потом они смотрели друг на друга и улыбались.

Потом они расходились.

Нина махала рукой, Катя ей отвечала. Нина ложилась в постель выздоравливать, а Катя шла домой.

— Пойдемте в Русский музей картины смотреть, — сказала Катя в воскресенье утром.

— Очень хорошо, — сказала мама, — давно хотела вам предложить.

Папа быстро побрился, и они поехали в музей.

В музейной раздевалке было много людей. Все они торопились раздеваться и уходили вдаль по коридору. А некоторые сразу бежали в зал с вывеской «Буфет».

Музей начинался со второго этажа, и Катя с родителями поднялась по широкой лестнице.

На всех стенах висели картины. Некоторые картины были даже нарисованы на потолке.

Люди останавливались у разных картин, — кому на какую нравилось смотреть, а некоторые рассматривали картины, сидя посредине зала на диванчиках с бархатным верхом.

Катя не знала, какая картина ей нравится больше, и поэтому крутила головой во все стороны.

Вдруг в одном зале она даже вздрогнула, такая это была большая картина и столько людей на ней переживало разные ужасы. Все бежали куда-то в одну сторону, со страхом озираясь, а сзади, над всеми, над падающими домами и статуями, даже над небом, светилось ужасное пламя. Картина называлась «Последний день Помпеи».

— Это город, который погиб от извержения вулкана, — шепнула мама.

В центре картины, в толпе, стоял художник. Этот художник, оказывается, и был автором картины — художником Брюлловым. Он хотя и жил через сотни лет после того бедствия, но так сильно представлял себе ужас тех людей, что поместил себя среди них.

Рядом висели разные портреты, и Катя несколько раз хотела к ним подойти, но снова возвращалась к Помпее.

Вдруг она увидела Дорина.

Дорин писал что-то в блокноте. Вот он отошел от очередной картины, подошел к другой, прочитал внизу надпись, что хотел изобразить художник, полистал блокнот, поставил птичку в каком-то списке, мимоходом взглянул на картину и пошел к следующей.

Следующей была Помпея. Про нее он тоже прочитал, тоже взглянул мельком, тоже поставил птичку и пошел дальше.

Так он обошел все картины в этом зале и увидел Катю.

— Здравствуй, — сказал он ей. — Здравствуйте, — сказал он Катиным родителям.

— Смотри, какая картина — показала Катя на Помпею.

— Картина художника Брюллова, написана маслом, — Дорин взглянул в блокнот, — в тысяча восемьсот тридцать третьем году. Изображает…

— Все точно, — сказал Катин папа и улыбнулся.

— Выставка детских рисунков. Когда же мы пойдем на выставку детских рисунков? — спросила мама.

На многих дверях висели стрелки «К выставке детских рисунков».

И они пошли по этим стрелкам, как летом в игре на местности.

— Я тоже пойду с вами, — сказал Дорин, — сегодняшнее задание я выполнил.

— Какое задание? — спросила Катя.

— Как какое? По знакомству с русской живописью. Культурному человеку необходимо знать живопись.

В длинном коридоре висели детские рисунки. Сначала художники были совсем маленькие — младшего детсадного возраста. Такие рисунки Катя тоже могла бы нарисовать, только не знала, что их можно отдать на выставку.

На одном рисунке два человечка, составленные из кружков и палочек, вели за руку третьего. Рисунок назывался «Мы идем в детский сад».

Дорин не стал смотреть на эти детсадовские рисунки, он вообще ни на что смотреть не стал, а сел на стул и начал проверять список в блокноте.

Дальше по коридору висели рисунки школьников: «Первое мая», «Мы — космонавты» и разные другие.

И вдруг один рисунок показался Кате очень знакомым. Она и не видела его никогда, а все равно девочка, которая была там нарисована, кого-то напоминала. На рисунке было только одно девочкино лицо — и больше ничего.

Папа посмотрел на этот рисунок, потом на Катю, потом на надпись и сказал:

— Ого!

Мама тоже прочитала и тихо сказала:

— Отойдем, люди увидят.

И взяла Катю за руку.

И тут Катя рассмотрела подпись под этим рисунком: «Иван Козодоев. Портрет Кати Е.».

Она даже в сторону отбежала и стала оглядываться, не заметил ли кто. Никто не замечал. И еще ей показалось, что обязательно где-нибудь здесь за людьми прячется Козодой. Но Козодоя тоже не было видно.

Рядом с ее портретом висели два рисунка, тоже козодоевских, она боялась теперь подойти туда близко и смотрела издалека. На одном был нарисован их двор. Катя даже свое окно нашла на втором этаже, а на другом рисунке — герои книжки писателя Сахарнова Рам и Рум — смешные механические человечки.

Кате все казалось, что Козодой где-то здесь прячется за людьми, и она не переставала оглядываться.

А Дорин сидел по-прежнему на стуле и проверял список в блокноте.

Они шли из музея и молчали. Потом мама заговорила про тучи на небе, Дорин про школу, а Катя боялась, вдруг начнется разговор про ее портрет. Но разговор такой не начался.

Катя любила читать стихи. Стихотворение про осень и про вечер она еще в начале года прочитала, когда выдали учебники. А теперь Василиса Аркадьевна задала это стихотворение выучить. Но не полностью, а только ту половину, где про осень. А Кате больше нравилась другая половина — про вечер. Она решила выучить обе половины вместе и долго учила дома.

— Все уроки сделала? — спросил Дорин на другой день перед занятиями, — сейчас проверим.

И Катя рассказала ему стихотворение.

— Зачем ты про вечер учила? Не задавали ведь? — удивился Дорин.

— Понравилось, и выучила. Я про вечер больше люблю.

— Это ты рассмешила! Учить нужно то, что задано. Думаешь, почему я отличник? Я делаю только что задано. А ты говоришь — люблю. Одно любишь, значит, другое — не любишь, одно, значит, выучишь, а другое — нет. Так отличником никогда не станешь. Мало ли что кому нравится.

Катя ему ничего не ответила.

Потом пришла Василиса Аркадьевна.

— Кузьмичев, — вызвала она.

Кузьмичев спутал все строчки, и Василиса Аркадьевна начала хмуриться.

— Зеленова, — вызвала она.

Зеленова сказала, что стихотворение она читала, и ей все ясно, что хотел выразить в нем автор, а выучить она не успела, потому что мама забыла ключ от квартиры.

Василиса Аркадьевна посадила ее, не дослушав, и стала искать в классном журнале, кого бы еще вызвать.

Катя всегда чувствовала, когда ее хотят спросить. То ли сердце не так начинало биться, или еще что происходило неясное, но она всегда знала: вот сейчас скажут: «Ермолова».

— Ермолова, — сказала Василиса Аркадьевна.

Катя вышла к столу и начала стихотворение. И вдруг забыла строчку про осень.

Ей подсказывали, ей рисовали пальцами в воздухе, но она никак не могла вспомнить эту строчку, и без нее стихотворение не говорилось, не могло продолжаться дальше, забывалось все.

— Медленно ты, Ермолова, исправляешься, — сказала Василиса Аркадьевна. И поглядела на Катю и на Дорина одновременно.

— Я дальше знаю, про вечер. Я учила, — сказала Катя.

— Не оправдывайся, — поморщилась Василиса Аркадьевна, — придется поставить тебе двойку.

— Она учила, я ее проверял, — вступился Дорин.

— Значит, плохо проверял.

И только Катя взяла свой дневник со свежей еще двойкой, только села на свое место, как сразу вспомнила ту строчку про осень и дальше все вспомнила. Но было уже поздно, Василиса Аркадьевна стала рассказывать новый материал, а стихотворение задала повторить к следующему разу. И на Катю больше она не глядела.

На улице Катя увидела спину. Спин, конечно, на улице много, как и животов, и голов, но эта спина при виде Кати сразу спряталась в подворотню.

Катя прошла мимо подворотни — спины уже не было. Потом Кате захотелось оглянуться. Сама не могла объяснить почему, а очень потянуло ее оглянуться. Оглянулась и сразу наткнулась глазами на Козодоя. Козодой стоял на краю панели у столба и смотрел прямо на Катю. Увидел, что она тоже смотрит, вздрогнул, будто хотел спрятаться за столб, но не спрятался, а остался стоять на месте, не отводя от Кати глаз.

И Катя убежала от него в ателье «Шейте сами». В ателье было пусто — одни закройщицы у столика, и Катя, постояв рядом с телефоном-автоматом две минуты, вышла на улицу. Козодоя она больше не увидела.

Кате пришла посылка из Ферганы. На извещении сначала стояли имя и отчество Катиного папы, а потом в скобках ясно было написано: «для Кати».

В Фергане жил сейчас Катин дядя, геолог. Наверно, это от него посылка.

— Не нужно ей никаких посылок, — сказала Катина мама, — пусть исправляет двойку.

Но потом мама сжалилась или папа ее уговорил, и она отпустила Катю на почту вместе с папой.

Это был маленький фанерный ящичек. Катя взяла его осторожно — вдруг тяжелый.

Но ящик оказался неожиданно легким. В верхней крышке были просверлены четыре дырки.

Катин папа принес клещи с кухни, и через минуту крышка была откинута.

— Зачем нам вата? — удивилась мама, заглянув в посылку.

Она сняла один слой ваты, потом еще слой, и вдруг показалось что-то костяное, круглое, темное.

— Черепаха! Черепаха! — крикнула Катя.

Черепаху положили на стол. Это была маленькая черепашка с твердым красивым панцирем. Головы и ног у нее не было видно. Вероятно, она спала.

Но вдруг панцирь вздрогнул, приподнялся, и из-под него показалась нога, обтянутая коричневой кожей, потом еще нога, потом голова на длинной, тоже коричневой шее.

Голова стала поворачиваться в разные стороны.

Мама налила в столовую ложку молока и поднесла к черепахиной голове. Молоко стало убывать.

— Пьет! — обрадовалась Катя.

— Где же мы ее поместим? — сказала мама.

Черепаху поселили в Катиной комнате в коробке из-под обуви.

— Вот тебе, Петька, подруга, — сказала Катя скворцу Петьке.

— Благодарю! Благодарю! — прокричал Петька.

Весь вечер черепаха спала и утром спала тоже.

— Скоро у нас дома будет зверинец, — сказала Катина мама за завтраком.

В этот день Дорин не пришел в школу. Зато пришла Нина. Нина села за последнюю парту, где сидела раньше с ней вместе Катя, и оглянулась. И увидела Катю. Катя шла как раз к ней. Шла между колонок, улыбалась. Нина тоже заулыбалась.

— А я сижу теперь там, — сказала Катя и махнула рукой куда-то в потолок.

— Где? — сразу насторожилась Нина.

— Она теперь с Дориным сидит, — хихикнули сзади, — исправляется.

— Нин, это не я, это меня посадили.

— Ну и что, сиди, если хочешь, — пожала плечами Нина.

— Нин, у меня черепаха.

— Сиди со своей черепахой на здоровье, — и Нина снова пожала плечами.

— Подумаешь, — тоже дернула плечами Катя и пошла назад к доринской парте.

Так получилась ссора.

Всю перемену Нина болтала с Люськой Бриш. А потом ходила с ней по коридору, обнявшись, и глядела на Катю. А Катя сразу отворачивалась.

Катя и в самом деле принесла с собой черепаху. Черепашка тихо жила в портфеле. На большой перемене Катя стала кормить ее крошками булки, и черепаха их съела. Все стояли вокруг Кати и смотрели, даже Люська Бриш. Только Нина ушла в коридор.

На последнем уроке Василиса Аркадьевна объявила, что Дорин болен.

— Звонила его мама. Леву нужно навестить, — сказала Василиса Аркадьевна.

Класс молчал.

— Кто хочет навестить Леву сегодня?

Все продолжали молчать.

— Неужели всем некогда?

И Катя вдруг почувствовала, что все смотрят на нее. Оглянулась — никто на нее не смотрит. Все заняты своими делами: кто перо у ручки чистит, кто пальцем рисует по парте.

— Я хочу, — подняла она руку, — можно мне пойти к Дорину?

— Очень хорошо, — сказала Василиса Аркадьевна, — у него не опасная простуда.

— Хорошо, что ты пришла, — встретил Катю Дорин, — а я думал, вдруг другой кто-нибудь.

И сразу закашлял и постукал себя по груди:

— Простудился, видишь. Мама не пустила.

В комнате Дорин открыл секретер, и Катя увидела две синие гантели. Такие, только побольше, всегда возил в своем чемодане Катин дядя.

— Вчера купил их. Мама мне денег дала, а еще вот этот эспандер купил.

— А он зачем?

— Чтоб рука была сильная. Сожмешь камень — пыль посыплется. Я теперь ежедневно занимаюсь спортом.

И он начал бить кулаками подушку.

— А мне черепаху дядя из Ферганы прислал, — сказала Катя.

— Черепаху? А зачем тебе черепаха?

Он продолжал бить подушку.

— Будет у меня жить.

— Собаку — это я понимаю. Воспитывается любовь к животным. И собака — она друг, если большая, конечно. — Он положил подушку на место. — А мне скоро никто не будет страшен. Некоторым, знаешь, во сколько раз удавалось увеличить силу? В пять и две десятых.

Тут вошла мама Дорина. Она, оказывается, давно уже пришла, раздевалась в прихожей и все слышала.

— Культурный человек, — сказала она, — не должен применять силу. Он должен действовать методом убеждения. Правильно я говорю?

— Правильно, — покраснел Дорин и убрал гантели в секретер, а подушку поправил еще раз.

— Катя, вам давно дали квартиру в новом доме? — спросила доринская мама.

— Давно. Три года назад.

— А мы скоро уедем.

— Да-да. Нас переселяют.

— Почему?

— По плану реконструкции микрорайона, — выговорил Дорин важно.

— По крайней мере, у нас будет ванна, — сказала его мама.

— Здравствуй, девочка, — сказал кто-то рядом с Катей на улице. Катя оглянулась: стоит парень, улыбается, и лицо у него знакомое.

— А я к вам иду все-таки вожатым. Весь цех ходатайствовал.

И Катя его узнала.

— А потом повезу вас в Выборг. Хотите в Выборг на экскурсию?

— Хочу, — сказала Катя, — я люблю в поездах ездить.

— На автобусе поедем. На нашем заводском автобусе.

— На автобусе я тоже люблю. А у меня черепаха есть. Хотите, покажу? Она из Ферганы.

— Да ну? — удивился парень. — Она не простудится?

— Не знаю, — испугалась Катя.

Она все-таки открыла портфель и вынула черепаху. Черепаха или спала, или просто съежилась от холода. Один панцирь, ни головы, ни ног.

— Талантливая у вас черепаха, — сказал парень и пальцем погладил черепаху по спине, — знает, когда выглядывать.

— А мы вас часто вспоминаем.

— Вспоминаете? — обрадовался парень, — меня друг отговаривал, а я — нет, говорю, пойду.

Тут подъехал автобус, и парень побежал к нему. Он встал на подножку, помахал Кате рукой, и автобус тронулся.

Через несколько дней Дорин выздоровел.

Он пришел в класс рано, посидел рядом с Катей просто так, ничего не делая, потом начал доставать учебники. И вдруг вместе с учебниками он вынул какой-то футляр, очевидно, с очками.

Вынул и сразу спрятал назад в портфель.

— Что это у тебя? Очки, да? — спросила Катя.

— Так, ничего особенного, — сказал Дорин и стал заталкивать портфель в парту.

Потом он спросил:

— А если бы я надел очки, что бы тогда было?

— Не знаю, — удивилась Катя.

— Может быть, у меня в самом деле очки?

— Ну и что?

— Может, мне их носить теперь нужно? Для исправления зрения.

— Носи на здоровье. Конечно, носи.

— Я тебе их покажу сейчас, только ты молчи.

Дорин снова достал футляр и раскрыл его под партой.

— Ой, какие интересные. Можно я примерю?

— Тихо, — оглянулся Дорин, — увидят.

На уроке он один раз надел эти очки, но сразу снял и оглянулся на класс. Никто на него не смотрел. Он надел снова. Снова снял.

— Лева Дорин, ты хочешь что-нибудь сказать? — спросила Василиса Аркадьевна.

— Ничего. Я ничего не хочу сказать, — испугался Дорин.

— Тогда не скрипи партой.

— Это я скриплю. Я нечаянно, — сказала Катя.

— Вот как? — удивилась Василиса Аркадьевна и повернулась к доске.

— Ты теперь как этот… — сказала Катя. Она никак не могла вспомнить какого-нибудь великого человека в очках.

— Как кто?

— Как Лобачевский, — сказала она, хотя ни разу не видела, как выглядит Лобачевский на портрете. Она только слышала о нем по радио вчера вечером.

На следующем уроке Дорин надел очки и больше уже не снимал. Но в коридоре и по улице он ходил без очков.

В классе давно просили Катю, чтобы она принесла скворца Петьку. И Катя решила принести. Она несла клетку осторожно, клетка была завернута в мамин вязаный платок, чтоб Петька внутри не замерз.

Петька все-таки замерз. Или настроение было у него плохое. Он ничего не говорил, сколько ни просила его Катя. И все ребята просили. Кричали вместо него друг другу «здравствуйте» заводными механическими голосами, а Петька молчал. Он сидел в клетке, съежившись, ни на кого не глядел и лишь иногда переступал ногами.

— Наврала ты все, — говорили некоторые ребята Кате.

Но другие еще верили.

И тут вбежал Симоновский. Тот самый Симоновский, который однажды увел класс на «Шпиона лови в себе».

— Ух и фильм! Такой фильм! — закричал он прямо у двери.

— Где? Какой?

— Шведско-итало-немецко-американский.

— Про что? — шумели ребята. — Как называется?

— Называется «Никто, нигде, никогда». Я его летом видел с родителями на просмотре.

— Когда идет, сегодня?

— Сегодня. Только сегодня и идет. На два и на четыре билетики уже проданы. Вчера успели.

И тут все забыли, как плохо было в тот раз, после того фильма. Снова все решили сбежать с четвертого урока, с пения.

Молчал, как всегда, один Дорин, да Катя. Она все еще уговаривала скворца сказать что-нибудь. Но скворец молчал.

А перед третьим уроком к Дорину в коридоре подошел учитель пения.

— Дорин, я хочу тебя попросить. Ты приведешь на урок всех в зал? — спросил учитель.

Дорин молчал.

— Ты слышал? Ты приведешь? — спросил снова учитель.

— Не знаю, — сказал Дорин.

— Как это ты не знаешь? — удивился учитель.

И Дорин все ему рассказал. И растерянный учитель пошел сразу к завучу. А Дорин пошел в класс. В классе тоже все рассказал.

— В этот раз мы тебе не простим! — возмутились ребята.

— Председатель! Не председатель ты, а предатель! — кричали некоторые.

И только Катя стала его защищать.

— Он же правду сказал?

— Ну и что? — кричали ей.

— Что, он врать должен был, что ли? Ведь правду же?

— Ах правду, ах так?

— Да, так!

Вошел завуч. Все его сразу увидели и замолчали. Одна Катя стояла спиной к двери и продолжала кричать.

— Ермолова, — сказал ей завуч.

Но она не слышала, а все кричала:

— Да, так! Да, так! — И даже показывала язык.

— Ермолова! — сказал завуч громко.

Катя наконец услышала и замолчала.

— Вот кто главный закоперщик, оказывается, — показал завуч рукой на Катю, — а мне говорили, что она исправляется. Ты хотела пойти в кино вместо уроков? Сходи. А вечером часов в пять приведешь ко мне родителей.

Катя молчала. Все молчали тоже.

— Ну, что ты стоишь? Марш из класса! — крикнул завуч неожиданно тонким голосом.

И Катя в тишине стала убирать учебники в портфель. И все получалось у нее очень громко и неуклюже. Потом она закутала платком клетку. А все стояли у парт и молчали. Прозвенел звонок. А все стояли, не сходя с мест, и завуч стоял и молчал.

Катя вышла в коридор. Пошла по лестнице. Вверх, навстречу ей бежали в свои классы опоздавшие ученики, вероятно, из буфета.

Катя медленно одевалась. Потом ей было никак не открыть дверь, потому что мешала клетка. Потом дверь все-таки открылась. Катя вышла на улицу, а дверь громко хлопнула. И хлопнула еще раз. Катя оглянулась. Ее догонял Дорин.

— Я тоже с тобой, — сказал он и засмеялся.

— Ты? — удивилась Катя, — а тебя за что?

— Ни за что. Я сам.

— Как так сам?

— Я чихнул специально шестнадцать раз подряд, и Василиса Аркадьевна отпустила. Чтоб другие не заразились. Нос до сих пор болит. Так я себя чихать заставлял.

— Зачем? — удивилась Катя.

— Мы вместе к твоим родителям пойдем, чтобы они поверили.

И они пошли домой к Кате. Дорин нес Катин портфель, а Катя несла Петьку.

Родители, конечно, работали, и дома никого не было.

Катя повесила клетку на место, а потом сказала:

— Пошли на санках кататься.

Они катались с деревянной горки сначала по очереди, потом вместе, потом снова по очереди. А на улице было так светло, и небо вокруг все синее. И яркое солнце. Оно было очень ярким, но чтобы почувствовать тепло от него, нужно было долго стоять, замерев, и только тогда солнце начинало греть щеку.

На санках кататься им скоро надоело, — каждый раз поднимать за собой. И они стали кататься стоя, держась за руки. Катя не упала ни разу, а Дорин часто падал, но сразу вскакивал и смеялся.

Потом они грелись у Кати дома, кормили черепаху простоквашей, а потом Катя повела Дорина в зоомагазин. В зоомагазине было тепло, и Катя долго стояла около разноцветных рыбок, плавающих между водорослями в аквариумах.

Дорин все удивлялся, как плохо здесь в зоомагазине пахнет. А Кате наоборот этот запах нравился, и она постояла бы еще около змей, если бы не Дорин.

Они вышли на улицу, и Дорин вдруг хлопнул себя по лбу.

— Ну, я! Эх, я! И как я сразу не сообразил! — стал удивляться он. — Как же я сразу не пошел к завучу.

— Так он тебе бы и поверил.

— Поверил бы, точно поверил. Он всегда говорит: «Справедливость — главное в воспитании детей». Это я сам слышал.

И они пошли в школу без Катиных родителей.

— Нет, не поверит. Хуже еще будет, — говорила Катя дорогой, — и ябедать придется.

— Про кого ябедать-то, — говорил Дорин, — весь класс захотел. А ты — нет.

— Вообще-то я тоже хотела.

Завуча они встретили на лестничной площадке. Он нес куда-то связку указок.

— Ермолова, — сказал завуч, уперевшись указками в Катю, — прости, Ермолова, я ошибся. Твой класс понял ошибку и все мне рассказал.

Он протянул Кате свободную от указок левую руку.

— Ты — справедливая девочка, Ермолова. Справедливость — это главное.

А Кате вдруг захотелось заплакать. Слезы потекли сами. Она отвернулась, достала платок из рукава и громко всхлипнула. Всхлипнула и побежала вниз под лестницу, где плачут всегда девчонки, девчонки всей школы.

— Вот ведь как, — сказал завуч и рассыпал указки. И они вместе с Дориным долго их собирали на полу, складывали.

А потом Дорин ждал Катю у лестницы. Мимо проходили какие-то девчонки, косились на Дорина, потому что это ведь было девчоночье место — под лестницей, но Дорин терпеливо ждал.

Наконец Катя вышла, она прошла мимо, как будто и не заметила его.

— Катя, — сказал Дорин.

— Подумаешь, справедливость, — сказала Катя.

— Пойти к твоим родителям? — спросил снова Дорин, хотя идти к родителям было теперь уже ни к чему.

— К каким еще родителям? Я сейчас и не домой совсем иду. Я к одной девочке иду.

И Катя повернулась к Дорину спиной.

А Дорин вздохнул и пошел домой. Он шел по улице один и все вздыхал.

Самый несправедливый конец в этой истории был для Дорина.

Катя нашла три рубля. Шла из школы и перед самым домом нашла. Видит — бумажка, хотела наступить, а это были деньги.

Впереди на улице было два человека. «Наверно, они потеряли», — подумала Катя и побежала их догонять.

— Дяденька, вы потеряли три рубля? — подбежала она к одному человеку.

— Нет, я потерял тридцать рублей. Тридцать рублей я потерял сегодня на этом деле, — сказал человек, не оглядываясь на Катю.

— А три рубля вы не теряли?

Человек остановился.

— Какие еще три рубля! Какие тебе нужно три рубля, я спрашиваю? — закричал он неожиданно.

— Я не знаю, — сказала Катя, испугавшись.

— Ну и иди от меня.

И Катя пошла. Она догнала второго человека.

— Вы не теряли деньги? — спросила она, догнав.

— Деньги? Много денег? — остановился сразу второй человек.

— Много, — сказала Катя, потому что три рубля было для нее в самом деле много.

— Сейчас посмотрим, — и человек стал рыться в карманах.

Сначала он вывернул карманы из пальто. Там не было ничего, кроме пыли и мятого трамвайного билета. Потом он расстегнул пальто и вывернул карманы пиджака. А Катя все смотрела. Потом он расстегнул пиджак и вывернул карманы брюк. Во всех карманах было пусто.

— Значит, вы потеряли?

— Потерял? Нет, ничего я не терял. У меня их и не было, денег. Говоришь, много нашла?

— Три рубля.

— Мне нужен весь мир, — сказал человек, застегиваясь, — или ничего. А на деньги, ты знаешь, купи знакомым подарки.

И Катя решила купить.

Никогда в жизни у нее не было столько денег. Мама ей давала на праздники тридцать копеек — и все.

Катя зашла в магазин «Галантерея». Можно купить папе бритвенный прибор — вон как сверкает. Но папа бреется электробритвой. Ему прибор ни к чему.

А маме можно купить духи. Или нет, духи дорого стоят, лучше одеколон — огромная бутылка, а всего рубль.

Катя ничего не купила и пошла на базар. По дороге был еще книжный магазин. На витринах лежала книга «Будьте здоровы». И Катя решила подарить эту книгу Дорину, если останутся деньги. А если еще деньги останутся, то купить для скворца Петьки специальные семечки и что-нибудь для черепахи.

На рынке Катя тоже не нашла ничего подходящего.

А на улице к ней подбежала собака. И стала нюхать Катину ногу.

Катя нагнулась к собаке и погладила ее спину. А собака вдруг потянулась к деньгам и схватила половину трех рублей.

— Отдай, — сказала Катя и потянула на себя.

Собака зарычала на Катю и перехватила деньги до самой Катиной руки. Потом вдруг дернула, и у Кати остался один только уголок от денег.

Собака отбежала в сторону.

— Отдай деньги, я на них подарки куплю, — шагнула Катя к собаке.

Но собака отбежала еще дальше, косо оглядываясь на Катю.

Тут мимо проехала машина. В машине бились и грохали пустые бидоны. От этого грохота собака побежала по улице большими прыжками.

Так Катя и не купила ни одного подарка.

Она даже не сказала про эти деньги ни дома, ни Дорину на другой день. Еще не поверили бы.

Пионервожатый пришел вовремя.

На заднюю парту рядом с Ниной, с бывшей Катиной подругой, села Василиса Аркадьевна. А в другом углу, на стульях — завуч и старшая пионервожатая.

Затем Дорин прочитал план, написанный Василисой Аркадьевной. Спросил кто «за». «За» были все.

И тогда пионервожатый сказал про Выборг.

— Хотим, конечно, хотим! — зашумели все.

— На лыжах покатаемся! — кричали ребята.

— Не на лыжах, а с городом, — заспорили девочки, — с городом познакомимся!

— Тихо! — сказал пионервожатый. И взглянул сначала на свои руки, а потом на пол. Взглянул и убрал руки за спину.

— На лыжах, конечно, на лыжах! — продолжали шуметь ребята.

— Вам сада мало, что ли! — спорили девочки. — Будем с архитектурой знакомиться, с культурной жизнью.

— Тихо! — сказал снова пионервожатый, выставил руки вперед и с удивлением посмотрел на эти свои руки.

А ребята продолжали шуметь. И пионервожатый (он стоял посередине класса) растерянно качнул головой и снова посмотрел на руки. Наверно, он опять готовился сделать стойку.

— Ну, знаете, — стукнул стулом завуч.

И все мгновенно замолчали, и было слышно, как в кармане у пионервожатого пересыпается мелочь, потому что пионервожатый сразу сунул руки в карманы и смущенно заулыбался.

— Ведь мы же с вами беседовали, — сказал завуч при всем классе пионервожатому.

— Беседовали, — вздохнул пионервожатый.

Он опустил голову, а все продолжали молчать.

— Придется нам все-таки подыскать другого товарища.

— Но я не хочу, чтоб другого… У меня и братьев не было, и сестры, и во всем нашем доме ребят не было.

— Может, вам лучше стать акробатом? — спросила старшая пионервожатая. — Вы, говорят, прекрасно делаете стойку.

— Знаю, что прекрасно, у меня разряд.

— Возьмите у нас кружок, акробатический. Там стойка очень необходима, и ребята будут. А пионервожатым — другого.

— Нам не надо другого, — хотела сказать Катя, но пионервожатый вдруг задумался.

— А как же Выборг? — спросил он, сдаваясь.

— Выборг само собой, — сказал завуч, — но только без стойки, — погрозил он пальцем.

В это утро Катя вдруг узнала, что солнце греет.

Солнце проходило сквозь стекло в автобус, и щека стала очень даже теплой. А рядом сидел Дорин и спал. У него несколько раз падала шапка, Катя ее поднимала, а Дорин не просыпался.

Спереди, сзади сидели все ребята их класса. Были еще Василиса Аркадьевна, бывший пионервожатый и две родительницы из родительского комитета.

Автобус ехал очень быстро. Он даже соревновался с электричкой, но потом шоссе пошло в сторону, а когда снова приблизилось к железной дороге, электрички уже не было, так что неизвестно, кто кого обогнал.

Выборг появился неожиданно, и все ему очень обрадовались, хотели сразу пойти по городу, но Василиса Аркадьевна подвела сначала к столовой.

Столовая только что была пустая. А тут сразу все столики оказались занятыми. Другие взрослые посетители встали в очередь и, облизываясь, принялись разглядывать меню.

Ребята взяли по чаю и развернули завтраки, которые сделали их мамы.

Еды осталось много, и после чая ее сложили в общий чемодан.

А потом пошли в библиотеку.

Почему пошли сразу именно в библиотеку — неизвестно. Если бы пошли сначала куда-нибудь в другое место, то ничего особенного дальше с Катей, наверно, и не случилось бы.

Здание библиотеки было разрушено войной и снова восстановлено. В этой библиотеке у Кати вдруг оторвалась верхняя пуговица от пальто.

— Вы идите, я догоню, — говорила она всем, доставая нитку и иголку, которые всегда у нее были с собой.

Все ушли. Один Дорин остался. Он стал рассматривать таблицы про рост числа читателей по сравнению с дореволюционным временем.

А когда Катя пришила пуговицу и они вышли на улицу, класса вдруг не оказалось поблизости. И слышно его нигде не было. Кругом был сад и ни одного прохожего.

— Они, наверно, там, — показала рукой наугад Катя. Дорин пошел за ней.

Но там парк кончился и начались новые дома.

— Тогда там, — показала Катя в обратную сторону.

Они пошли назад, но вместо библиотеки пришли к старинным зданиям, а когда обошли их кругом, то заблудились совсем.

— Кто потеряется, пусть идет в милицию и не волнуется, — вспомнил Дорин слова Василисы Аркадьевны.

— Нет, в милицию я не хочу.

Они стали ходить наугад, и то выходили к памятнику Ленина на площадь, то вдруг оказывались на железнодорожном вокзале.

А солнце стало таким теплым, что можно было встать у стены и загорать. Отовсюду сверху капала вода, растекалась по тротуарам, а Кате захотелось пить, но ни лимонада, ни мороженого нигде не было.

Дорин подпрыгнул и сорвал с забора сосульку. И себе сорвал. Они шли дальше и лизали эти сосульки.

На скамейке сидел мальчик. Он ловил солнце увеличительным стеклом и прожигал свою шапку. От шапки поднимался дым.

Мимо них по улице два раза промчалась гоночная машина номер семьдесят два. Она была вся такая забрызганная, будто за ней начали гнаться еще с осени.

Потом они увидели музей краеведения. В музее было пусто. Только экскурсовод сидел у входа с секундомером и считал свой пульс.

Он обрадовался посетителям и принялся рассказывать всю историю города. Он сказал, что Выборг — это древний русский город и что некоторые финские племена, которые здесь жили, постоянно хотели присоединиться к России, но им всегда мешали это сделать иноземные захватчики. А с той косой башни на базарной площади ничья невеста не бросалась, как болтают разные старухи, а просто там Василий Шуйский договаривался со шведами идти воевать против Лжедмитрия.

Потом, когда снова вышли из музея, оказалось, что на улице лужи.

И Дорин вдруг поскользнулся и упал в одну такую лужу.

Он сразу вскочил, и было заметно, что ему стыдно: как это он вдруг сам по себе сел в лужу.

— Ладно, — сказал он про пальто, — высохнет — очистится.

— Ничего не очистится. Что же, ты по городу будешь грязным ходить? — и Катя завела его в парк, стала счищать грязь.

— Хватит, — говорил Дорин, — хватит.

Но Катя его не слушала, а счищала грязь своим носовым платком.

И вдруг напротив парка на улице остановился автобус, из автобуса выскочили все ребята их класса и кинулись к ним.

— Это вы нарочно потерялись? Скажите мне честно, — допытывалась потом родительница из родительского комитета, когда автобус поехал в Ленинград.

И хоть Катя говорила, что нет, не нарочно, и даже показывала ту верхнюю пуговицу на пальто, родительница не очень верила и качала головой.

— Неужели нельзя поближе? — спросила Катя.

Они с Дориным шли из школы к доринскому дому.

— Мама не хочет. В старом фонде нет ванны, а мама о ней мечтает.

— И ехать оттуда час.

— Час и сорок минут, — поправил Дорин, — там новая школа. Мама говорит, прямо с понедельника.

— А меня кто исправлять теперь будет?

— Не знаю.

Они долго шли молча, потом Дорин сказал:

— Если хочешь, я буду приезжать в воскресенье тебя исправлять.

— У тебя музыкальная школа в воскресенье.

— Да, до трех. Ух, она мне надоела!

— Почему?

— Не знаю. Надоела, и все, там многим надоедает. Если б для культурного человека было не обязательно, я бы…

— А в четыре ты обедаешь.

— Да, потом обед. Час сорок к тебе и час сорок назад — три часа двадцать минут.

— Если ты выйдешь из дома в пять, ты не успеешь.

— Да, в восемь я должен быть дома.

— У нас скоро телефон поставят. Можно воспитывать меня по телефону.

— Придется по телефону.

— Или мы будем видеться посередине.

— По какой середине?

— Посередине твоей дороги. На площади у метро. Тогда тебе не час сорок, а только час, и мне всего сорок минут.

Они пришли домой к Дорину. Дома никого не было, и Катя стала помогать укладывать доринские книги.

— Это дневник, видишь? У тебя есть личный дневник?

— Начинала два раза, потом бросала.

Дорин показал свой дневник. У каждой записи стояла мамина пометка, правильная запись или нет.

В конце дневника записи были маленькие, по одному предложению.

«Сегодня я был на дне рождения у Кати Е.».

И мамина пометка: «Не вижу подробного рассказа».

«Вчера купил гантели, а сегодня заболел, и Катя Е. приходила меня навестить».

Здесь уже маминой пометки не было.

«Был на экскурсии в городе Выборге. Это красивый город. Потерялся случайно вместе с К. Е.».

Дневник на этой записи обрывался. В последние дни Дорин ничего не писал.

— Знаешь, я хотел тебя попросить, — сказал Дорин.

— Что?

— Только если она тебе не очень нужна.

— Что? Конечно, не очень.

— Подари мне, пожалуйста, черепаху.

— Хорошо.

— Ты не думай. Я буду ее кормить.

— Хорошо, я принесу ее завтра.

— А я подарю «Таинственный остров». Ты ведь его не читала?

— Нет еще.

Дорин достал книгу из секретера, завернул ее в газету.

— Только я ничего на ней не написал. То есть написал.

Он снова развернул книгу.

«К. Е. от Л. Д.» прочитала Катя на первой странице.

— Спасибо, — сказала она тихо.

Она пошла надевать пальто.

Дорин стоял у стены и смотрел в сторону.

Она вышла, а Дорин все не запирал дверь, так и стоял у стены, так и смотрел в сторону.

На улице из подворотни навстречу Кате вышел Козодой. Он приближался к ней медленными шагами, и она хотела повернуться и перебежать на другую сторону или просто завизжать, как в первом классе: «Мама!» Но ничего такого не сделала.

Козодой подошел к Кате и, вероятно, забыл слова, которые думал ей сказать, стоял и молчал. И Катя тоже молчала. Тут можно было шагнуть в разные стороны и пойти своими дорогами: столкнулись случайно и разошлись, и Катя уже хотела это сделать, но Козодой вдруг сказал:

— А этот-то, Дорин, уезжает.

— Сама знаю, — сказала Катя.

Козодой сунул руки в карманы и вдруг спросил:

— Ты зачем на меня тогда так смотрела?

— Когда? — удивилась Катя, потому что на Козодоя она никогда специально не смотрела.

— Летом, когда я обыграл всех в ножички у вас во дворе.

— Я не помню, я не смотрела.

— Как же не смотрела, когда из окна все время только на меня и глядела.

— Я летом на Украину ездила, — вспомнила Катя, — меня летом и дома не было, а у нас жила Ира, моя двоюродная сестра, Ира из Иркутска.

— Из какого Иркутска?

— Из обыкновенного. Моя сестра Ира, дочь дяди Юры.

— А ты?

— А я на Украине.

— Все лето?

— Даже в школу опоздала.

Козодой вдруг замигал глазами и вытащил из карманов руки. Он убрал их за спину, потом провел ими вдоль пальто, потом стал откручивать пуговицу.

Он стоял так перед Катей молча, и Катя сказала:

— Я пойду.

Он не ответил.

Потом вдруг повернулся и побежал по улице. Он бежал, наталкиваясь на взрослых прохожих, спотыкаясь об их ноги, и скоро скрылся совсем.

Утром на улице был мороз. Катя почувствовала его еще под одеялом.

А потом, когда она заплетала косы, по радио объявили, что в школу идти не надо.

— Ура, — сказала Катя, — сейчас гулять пойду.

— Никуда гулять ты не пойдешь, — рассердилась мама, — в школу нельзя, значит, и на улицу нельзя.

Родители ушли на работу, а Катя осталась дома.

А вечером в шесть часов переезжал в новый дом Дорин. И ждал черепаху. Черепаха весь день сегодня спала и есть почти ничего не стала, только чуть попила.

А мама все не возвращалась. Наконец она пришла и стала греть обед. Было уже пять часов. Потом половина шестого.

Вернулся папа.

— Мам, сегодня Дорин же уезжает.

— Ну и что?

— Я ему черепаху обещала.

— Приедет в вокресенье в гости — возьмет.

— У него музыкальная школа в воскресенье.

— Тогда в каникулы.

Катя ушла в комнату. На кухне мама доставала тарелки. Катя стояла у окна. Глядела во двор. Двор был пуст.

Вдруг подошел сзади папа.

— Залезай быстро в пальто, — папа принес его из прихожей, — быстро, пока мама не слышит.

Он пошел в прихожую, затопал там, зашумел, встал у двери на кухню.

Катя бежала через двор и боялась оглянуться на свои окна.

Потом она бежала по улице к доринскому дому. Правой рукой в кармане она держала черепаху. Даже завернуть ее не успела.

От дома Дорина отъехал грузовик.

Неужели они? — испугалась Катя.

Люди вокруг шли, закутавшись в воротники и шапки. А Кате совсем не было холодно. Она подбежала к доринской двери и стала звонить.

Она звонила долго, пока не заболел палец. Никто не подходил.

Вдруг раздался шум. Потом смолкло. Потом снова зашумело и открылась дверь напротив. Вышел человек.

— В будущем, все у нас в будущем, — говорил этот человек кому-то за дверь, а тот, кому он говорил, смеялся женским голосом.

Потом дверь захлопнулась.

Потом побежал кто-то сверху. Он бежал долго и никак не мог добежать до нижнего этажа. Катя все звонила, хотя уже знала, что за дверью никто не живет.

А назавтра Дорин пришел в школу.

Он сидел за своей партой и, когда Катя вошла, улыбался.

— А я остаюсь, понимаете, я остаюсь! — говорил он.

— Пошли ко мне после школы, — сказала Катя, — черепаха-то у меня.

— Весь план реконструкции изменили. Мы едем только через год, — радовался Дорин.

— А у нас машина в дом врезалась, — сказал кто-то.

— А у нас человек в окно выпал.

И все стали слушать про человека.

А Дорин продолжал улыбаться.

— Хорошо, что ты остаешься, — сказала Василиса Аркадьевна, — Катя у нас исправилась. Ты ведь исправилась, Катя?

— Не знаю, — сказала Катя.

— Теперь мы сделаем вот что: Катю пересадим назад на старую парту, а к Леве посадим Нину. Ее тоже нужно исправить.

Катя даже не поняла сначала, так она не ожидала все это услышать.

— А я? Василиса Аркадьевна, как же я? — спросила она.

— Ты на свою старую парту…

— Я еще не до конца. — Катя хотела сказать исправилась, но Дорин ее подтолкнул, чтоб она замолчала, и она замолчала.

— Я придумал, — сказал он на перемене, — словами здесь не поможешь, здесь надо действовать.

— Никак теперь не поможешь. Я ведь в самом деле изменилась.

— Ничего ты не изменилась. Вот я — изменился, это да. Ну, слушай, докажи Василисе Аркадьевне, что ты не исправилась, окно разбей, что ли.

— Окно не стоит, холодно.

— Да, окно не стоит. В общем, придумай.

— Попробую.

— Нет, я в самом деле так исправилась, что ничего не могу придумать. Придется мне пересесть.

— Ну, тогда я придумаю.

И Дорин придумал.

— Кто вывинтил все лампочки в классе? — спросила Василиса Аркадьевна на следующем уроке.

— Я! — вскочила Катя, — я их вывинтила.

— Но ты же маленькая, — удивилась Василиса Аркадьевна, — как же ты достала?

— А я на парту залезла.

— Ты, Катя, честная девочка. Это, конечно, нехорошо, то, что ты сделала. Но я прощаю тебя за честность. — Тут Василиса Аркадьевна улыбнулась.

А Катя безрадостно молчала.

— Где мел? Куда делся весь мел? — удивилась Василиса Аркадьевна через пять минут, и с недоверием посмотрела на Катю.

— Ага, это я. Я его в окно выкинула.

— В какое окно?

— Вот в это, кинула через форточку. И чуть стекло не разбила.

Василиса Аркадьевна подошла к стулу, ощупала сиденье и осторожно села.

И вдруг сзади в правом углу класса раздалось мяуканье. Василиса Аркадьевна привстала, все тоже вскочили и увидели рыжего котенка. Котенок бежал между рядами.

И Катя и Дорин видели его впервые.

— Ермолова?.. — спросила Василиса Аркадьевна.

— Не знаю, — испуганно сказала Катя.

А котенок бегал между партами, и к нему со всех сторон тянулись ребята.

В это время в конце коридора раздался громкий лай собаки.

— Вот повезло, — шепнул удивленно Дорин, — хоть она к нам и не относится, из кружка собаководов сбежала, наверное.

Лай делался все громче, приближаясь к Катиному классу. В коридоре захлопали двери, заговорили учителя.

— Ну, Ермолова, — подняла руки вверх Василиса Аркадьевна, и было заметно, что она с трудом удерживается от смеха, — вижу, ты исправилась недостаточно, Ермолова. Будешь по-прежнему сидеть с Дориным. А ты, Дорин, почему улыбаешься? — сказала она уже строго. — Где твое исправляющее влияние?

— Не улыбайся, — шепнула Катя, — где твое исправляющее влияние?