Посещение интервьюера

Молодой человек, крепкого телосложения и с развязными манерами? усевшись по моему приглашению, заметил, что состоит сотрудником «Ежедневной Грозы» и затем сказал:

— Надеюсь, что вы не будете ничего иметь против того, чтобы я с вами интервьюировал…

— Что бы вы со мной..?

— Интервьюировал…

— Ах, да! Непременно… Гм… Конечно… да…

Мне в то памятное утро было немножко не по себе. Мои умственные способности не то ослабели, не то как будто притупились. Я подошел к книжному шкафу, но, порывшись там 6–7 минут, счел себя вынужденным обратиться с вопросом к молодому человеку:

— Как вы пишите это?

— Как пишу? Что такое?

— Интервьюировать!

— Не понимаю, зачем вам понадобилось это писать?

— Нет, мне совсем не понадобилось это писать, а я только хочу справиться в словаре, что это слово обозначает.

— Признаюсь, это удивительно! Я вам могу объяснить значение этого, если вы действительно… если вы…

— Пожалуйста! Я вам буду весьма признателен.

— Ин-н-н-тер-т-е-р, интер…

— Вы, стало быть, пишете это через «ю»?

— Ну, конечно!

— Так вот почему я так долго искал…

— Но, м. г., как же иначе хотели бы вы это писать?

— Да, я… я… я, собственно, не знаю как.

Я открыл лексикон и рылся в нем, надеясь найти это между рисунками. Очевидно, у меня слишком старое издание…

— Но, добрейший друг мой, рисунка этого вы не нашли бы и в самом новейшем издании… Извините меня, м. г., и не поставьте мне этого в вину, но я ожидал, что вы… что вы гораздо… интеллигентнее… Не примите это за оскорбление, простите пожалуйста!..

— Нет, ничего, сделайте одолжение! Весьма многие люди, не любящие льстить и не имевшие никакого основания льстить, очень часто говорили мне, что я особенно замечателен в этом именно отношении. Да, да… Они всегда с восхищением говорили об этом…

— Еще бы, я могу себе представить! Но, однако, что касается нашего интервью… Вам, конечно, известно, что теперь принято интервьюировать со всяким человеком, приобретшим широкую известность среди публики…

— Неужели? Я об этом ничего не слышал. Это должно быть очень интересно. И посредством чего же вы это производите?

— (Гм… гм… да… это становится утомительным). В некоторых случаях это следовало бы производить посредством дубины; но обыкновенно это делается так, что интервьюер предлагает вопросы, а интервьюируемый отвечает на них. Это теперь очень принято. Не позволите-ли мне предложить вам несколько вопросов, которые могли бы осветить наиболее важные моменты из вашей прошлой общественной и частной жизни?

— О, с удовольствием… Вот только… у меня… ужасно скверная память, но я надеюсь, что ведь это не имеет для вас особенного значения? У меня, видите-ли, удивительно неурегулированная память: иной раз она скачет в галоп, а иногда ей необходимо почти две недели, чтобы достигнуть намеченного пункта. Это доставляет мне очень много горя.

— О это ничего, если только вы пожелаете сделать все, что в ваших средствах…

— Да, это я сделаю. Я постараюсь вполне сосредоточиться…

— Благодарю вас. Вы готовы начать?

— Да, я готов.

Вопрос. Сколько вам лет?

Ответ. В июне будет 19.

В. Что вы говорите?! Мне казалось, что вам не меньше 35–36 лет. Где вы родились?

О. В Миссури.

В. Когда вы начали заниматься литературой?

О. В 1836 году.

В. Но как же это может быть, если вам теперь только 19 лет?

О. Не знаю. Неправда-ли, это удивительно?

В. Да, это действительно… Кого вы считаете самым замечательным человеком из всех людей, с которыми вы когда-либо были знакомы?

О. Аарона Бурра [1].

В. Но ведь вы же не могли знать Аарона Бурра, если вам теперь только 19 лет…

О. Если вы это знаете лучше меня, так зачем же спрашиваете?

В. Нет, это я только так заметил, вскользь. Как вы познакомились с Бурром?

О. Видите-ли, я, однажды, совершенно случайно, присутствовал на его похоронах, и он мне тогда сказал, чтобы я не так шумел и…

В. О, Господи! Но ведь, если вы были на его похоронах, то значит он был мертв; а если он был мертв, то как же он мог беспокоиться о том, шумите вы или нет?

О. Ну, этого я не знаю. Он всегда был очень эксцентричным человеком.

В. Все-таки этого я не понимаю… Вы говорите, что он разговаривал с вами, и что он был в то же время мертв.

О. Я не говорил, что он был мертв.

В. Значит, он был жив?

О. Гм… Некоторые говорили — да, некоторые говорили — нет.

В. А как вы сами думали?

О. О, до меня это нисколько не касалось! Ведь это же были не мои похороны!

В. Так как же?.. Очевидно, это… остается невыясненным… Позвольте мне лучше спросить вас о чем-нибудь другом. В какой день вы родились?

О. В понедельник, 31 октября, 1693 года.

В. Как? Это невозможно! В таком случае вам было бы теперь 180 лет. Как-же вы это хотите объяснить?

О. Я совсем не хочу этого объяснять.

В. Но ведь вы же сказали раньше, что вам только 18 лет, а теперь говорите, что вам 180. Ведь это же поразительное противоречие!

О. Гм! вы это заметили? (Рукоплескания). Часто и мне самому это казалось противоречием, но я не решался признать его. Однако, как быстро вы подмечаете все такое?

В. Благодарю за комплимент. У вас была или есть сестра?

О. Гм… Я… я… я думаю — да… Хорошенько я не могу припомнить…

В. Однако, это самое необычайное признание из всех, которые я когда-либо слышал…

О. Неужели?

В. Да, как же иначе! Будьте любезны взглянуть вот сюда! Чей это портрет там, на стене? Может быть, это ваш брат?

О. О, да, да! Теперь только я вспомнил! Это был мой брат. Это Вильям, — мы его звали просто Билль. Бедный, старый Билль!

В. Стало быть, он умер?!

О. Увы, я думаю, что так; мы никогда не могли сказать это с достоверностью. Это вообще очень загадочная история.

В. Весьма жаль, весьма жаль… Значит, он пропал без вести?

О. Пожалуй, что и так, — мы похоронили его…

В. Похоронили? похоронили, не зная, жив он или мертвъ?

О. О, нет! Это не так. Он был достаточно мертв.

В. Признаюсь, этого я опять не понимаю. Раз вы его похоронили, убедившись, что он действительно умер…

О. Нет, нет, мы только думали, что он умер…

В. А! теперь я понял! Он, значит, потом снова ожил?

О. Совсем и не думал.

В. Но, в таком случае, я ничего подобного никогда не слыхивал в моей жизни. Некто умер. Некто был погребен. И так, в чем же загадка?

О. А вот в том-то и штука! Видите-ли, мы с ним были близнецы, т. е. покойный и я, и когда нам было всего 14 дней, нас перепутали в ванне, при чем один из нас утонул в ней, но мы не знали, который именно. Некоторые думают, что это был Билль, а другие думают, что это был я.

В. Это поразительно! А вы-то сами что думаете?

О. Один Бог знает это! Я отдал бы все на свете, чтобы выяснить это вполне достоверно. Эта неразрешимая ужасная загадка покрыла тенью всю мою жизнь. Но я, пожалуй, открою вам секрет, о котором никогда никому не говорил. У одного из нас была особая примета: большое пятно на тыльной части левой руки; это было у меня. И вот этот-то именно ребенок и утонул.

В. Прекрасно! Но, в таком случае, я не вижу ничего загадочного в этой истории.

О. Не видите? А вот я вижу. Я никак не могу сообразить, каким же манером близкие мои были настолько слепы, что похоронили совсем не того ребенка. Но — тсс!.. Не будем больше говорить об этом, а то еще услышит кто-нибудь из моей семьи. Небо знает, — у них и без того слишком много всяких забот, надрывающих сердце.

В. Я полагаю, что пока у меня достаточно материала. Позвольте вас поблагодарить за старания. Меня вот только особенно интересует теперь ваше сообщение относительно похорон Аарона Бурра. Не выясните-ли вы мне, какое именно особенное обстоятельство привело вас к убеждению, что Бурр был действительно замечательным человеком?

О. О! Это было самое ничтожное обстоятельство! Из 50-ти человек ни один наверное не обратил бы на него внимания! Дело было так: после надгробной речи, когда шествие готово было двинуться к кладбищу, а гроб с покойником был торжественно поставлен на колесницу, он сказал, что хотел бы бросить последний взгляд на всю эту церемонию, и с этими словами вылез из гроба и сел рядом с кучером.

Молодой человек почтительно и быстро попятился назад. Он показался мне очень приятным собеседником и я сожалел, что он уже уходит.

1875