— Что, прости? — Роман приподнимает бровь выше. — Искупление через предательство дочерей?
— Ты уже их предал.
— Ладно, — усмехается, — через повторное предательство? Ты предлагаешь мне ударить их во второй раз? Так, что ли?
— У тебя будет новый…
— Но Варя и Алина не перестали быть моими дочерьми, — Роман недобро прищуривается. Меня передергивает от его взгляда. — Чего ты ждешь? Того, что я реально откажусь от девочек? — с тихой угрозой смеется. — Прелесть, Лер. Ты бы от них отказалась?
— Это другое…
— Я не согласен.
И замолкает.
А я ждала, что он мне в порыве гнева кинет, что отвратительная мать. Что в свое время могла потерять с концами двух дочерей и что не мне сейчас выеживаться, когда я упустила важное и трепетное время у дочек.
И как я его упустила.
Я отказывалась брать Алинку на руки, кормить ее, отворачивалась от нее и замирала в позе эмбриона.
Я отказывалась от маленькой беззащитной крошки, которая кричала и просила маму. Нет, я не винила ее в той операции. У меня просто ни к чему не было интереса. Я была мертвой.
Сейчас, оглядываясь назад, мне плохо, но Роман не припоминает мне тот год, когда он спал в сутки лишь по несколько часов, ведь он умудрялся еще и дело свое не бросать.
— Я бы поняла, если бы ты тогда… — глотка будто опухает. Говорит сложно. Слова выходят из меня колючими горячими камешками. — Тогда… после рождения Алинки…
Роман вздыхает:
— Я не буду с тобой это обсуждать. Это бессмысленно, Лер, — его глаза темнеют и становятся глубже. — Поговорить об этом хочешь? Так тебя распирает?
— Да, — честно и с вызовом отвечаю я, — распирает. И я имею полное право
Рома молчит и не моргает, намекая, что не будет поддерживать диалог в таком ключе.
— Ты отказываешь мне в разговоре, эмоциях…
— А еще я отказываюсь бросать дочерей. Какой я подлец и мерзавец, — с высокомерием усмехается. — Исчезать из их жизни. Совсем совести у меня нет, Лер, да. Давай так, я просто соглашусь со всеми твоими громкими эпитетами и оскорблениям.
— Ты не чувствуешь вины…
— Да откуда тебе знать, что я чувствую?
— Так скажи?
— Не вижу теперь смысла, — пожимает плечами и вновь замирает в напряжении. — Я с тобой согласен, что ничего не исправить между нами, а просто лясы точить… не в моем характере, Лер. Мы же приняли решение разойтись.
Сейчас уже я готова накинуться на Романа с планами задушить его. Меня охватывает такая ярость, что мне приходится вцепиться в спинку стула, чтобы сдержать себя.
Будь у меня сейчас нож, то я бы как минимум воткнула бы его в ладонь Романа, который просрал нашу семью и не чувствует за собой вины.
А если и чувствует, то не так, как я бы хотела. Я хочу от него стертых до крови коленей, слез и криков с мольбой простить его.
Но он прав.
Он не тот мужчина, который поступит так. Характер не тот.
Он принял свою ошибку и не станет ее обмусоливать. И если я решила развестись, то он согласен, что я имею право так поступить.
Сорвался, правда, в первый момент, но это логично. Он потерял контроль над семьей, надо мной и девочками.
На кухню заглядывает настороженная Алинка. Смотрит на Романа, потом на меня и на цыпочках прокрадывается ко мне, чтобы обнять. Вздыхает, когда я обнимаю ее в ответ. Взгляда от Романа не отвожу.
— Поговорили? — спрашивает он.
— Да, — едва слышно отвечает Алинка. — Даже не кричали
— Пойду и я поговорю, — Роман встает, бесшумно отодвигая стул.
Я дергаюсь в желании остановить его. Опять провоцирует Варю на истерику, но Алина находит мою руку и крепко сжимает. Без слов говорит мне, что я не должна сейчас бросаться на отца.
— Я заварю нам лапши? — отстраняется и смотрит на меня. — Я проголодалась. Ты будешь?
— У меня нет лапши, — растерянно шепчу я. —
— Я взяла с собой, — Алинка улыбается и отступает. — В рюкзак несколько пачек закинула. Сейчас принесу. Острую взяла. Очень острую.