Последний фарт

Глава первая

Подняться на вершину перевала оказалось трудным даже для такого парня, каким был Полозов в двадцать один год. На каждом шагу ноги скользили по щебеночным оползням, путь преграждали каменные глыбы. Наконец он взобрался на вершину, сел и вытер лицо. Сопки внизу теперь не казались громадными и походили на круглые холмики, теснившие друг друга. За перевалом виднелись новые распадки.

Солнце пряталось за горы, и его огненная верхушка далеким костром догорала на горизонте. Полозов поднялся, зарядил винчестер и, скользнув взглядом по каменистым выступам, замер.

На высокой скале стоял снежный баран. Багрянец заката подсвечивал его силуэт. Тонкие ноги скрадывал блеск камня, и, казалось, он застыл в величавом полете.

Эх, поближе бы шагов на пятьдесят. — Полозов пополз. Расщелина вывела его к обрыву. Он подтянулся на руках, вылез на камень. Еще немножко… Еще… Но тут с шумом поднялся выводок куропаток. Полозов притаился. Птицы могли спугнуть осторожное животное.

Нет, баран все так же стоял. Так… Хорошо!.. Полозов опустил курок, одновременно грянул второй выстрел, и правее расплылась полоска черного дыма. Полозов увидел, что баран упал… Кто мог выстрелить? Полозов вгляделся. Вдали между глыбами камней мелькнула серая шапка и скрылась. В такой глуши и охотник? Полозов забросил винчестер на спину и, цепляясь руками за расщелины, полез за бараном.

Путь ему преградила почти отвесная стена, а выше виднелась ровная площадка с чахлыми лиственницами.

Эх, как бы вскарабкаться? — Он попытался шагнуть, но нога соскользнула и повисла в воздухе. Куда же теперь? Пожалуй, назад!

Но сколько он ни нащупывал какого-нибудь выступа, ничего похожего, словно кто-то все мигом сгладил.

Он покосился вниз. Под ним чернел обрыв, а в глубине ущелья белели булыжники. Свалишься — и костей не собрать!

Как же это я забрался сюда? Может, наверх? — Полозов вытянул руки. — Черта с два, не подпрыгнешь.

Закат потускнел. Из распадка потянуло свежестью, но раскаленные камни излучали тепло. Еще немного, и ночь застигнет его над обрывом, а дальше? Разве долго продержишься на одной ноге?

Его охватил страх. Что же делать? Звать на помощь того, кто стрелял? — Полозов закричал.

Где-то далеко откликнулся голос. А может — эхо? — Ош снова позвал. Кто-то, покрикивая, торопливо приближался… Вот уже слышны шаги… Вот уже над головой зашуршала кусты.

— Э-ээй, друг! Не свали что-нибудь на голову! — уже веселей закричал Полозов.

Сверху посыпалась земля, пыль.

— Ого-о! — услышал он крик. — Ты чего там делаешь?.. А? — спросил по-якутски молодой, задорный голос.

Полозов поднял глаза. Между камней выглядывало смуглое румяное лицо.

— Может, догадаешься спустить мне конец веревки или хотя бы палку?

Парнишка вскочил. Тут же свалился и гулко загрохотал камень.

— Э-эй! Вниз я могу и без тебя! — прижал голову к скале Полозов.

Парнишка притих, и на плечо Полозова упала петля аркана, такие оленеводы всегда носят у пояса. Он просунул в нее руку, голову.

— Зацепи свой конец за дерево! Слышишь, малыш?

— Держись! — Бечева натянулась и сдавила грудь. Полозов подтянулся на веревке, ухватился за край камня и, облокотившись, легко выскочил наверх.

— Кажется, выполз с того света.

Парнишка сидел на лиственнице и, щурясь, посмеивался. Это был хрупкий подросток в вытертой меховой рубахе и таких же штанах. Из-под рысьей шапки поглядывали лукавые черные глаза. Полозов подошел к дереву и подставил руки:

— Прыгай, малыш! Ну-у…

— А не уронишь?

— Боишься? Ну хорошо, тогда я выдерну тебя вместе с лиственницей. — Полозов навалился плечом. Парнишка, оплетая ногами дерево, пополз вниз.

— Такой воробей, а славно управился. Откуда ты?

— С Колымы.

— С Колымы?! — Полозов далее растерялся. За эти годы он впервые встретил земляка. — Надо же, черт возьми! — наконец, проговорил он и, расхохотавшись, принялся подбрасывать мальчишку.

Тот ухватился за его шею и, прижавшись к бородатому лицу, смолк.

— Не бойся! С Колымы, говоришь? Да ведь это здорово! Понимаешь, как здорово! — Полозов в порыве охватившей его радости еще крепче стиснул парнишку и поцеловал.

— Эх, и сладко-то! — ахнул тот и теперь уже сам прижался к щеке. — Ну, обними еще. Поцелуй, — услышал Полозов шепот и ощутил грудь женщины.

— Постой, постой… Да ты никак девчонка? — пробормотал он изумленно.

— Сильный, как лось, а глупый-то… — И она еще крепче его обняла.

В распадке закричала кукушка. Полозов отстранился. Девушка, закрыв глаза, лежала у него на руках. Он усмиренно опустил ее на землю.

— Ты чего так, а? — спросила она простодушно, но тут же насупилась. — Не любо тебе? Может, другая есть? Зачем тогда пришел, а? — В ее чистых глазах было недоумение. — Как можно ломать дерево и разводить очаг, если не ищешь тепла? — Она отвела глаза и тихо добавила. — Весной мне минет три раза по пять. Ты узнал, что я никому не обещана? Разыскал по следу стада? Да?

— Не разыскал, а встретил! — засмеялся Полозов.

— А разве не все равно? Ты же обнимал меня.

— Эх ты, простота. Да тебя так всякий обманет.

— Обманет? Разве я зверь? — Она непонимающе глядела ему в глаза.

— Никого у меня нет. Хорошая ты, да молода, вот что! Подрасти малость! — проговорил он мягко.

— Можно подрасти. А почему нет? — усмехнулась, она лукаво.

Он не ответил и стал искать глазами барана. Она поняла, махнула рукой на распадок и побежала по склону сопки. Он за ней. Где кончалась осыпь щебенки и зеленел кустарник, белела туша барана.

Ниже у родника стояла пастушеская юрта. Склонившись, у костра сидел старик.

Дым от костра скапливался в распадке, стлался по склонам сопки. Там паслось небольшое стадо оленей. Шерсть их сливалась с цветом ягеля. Лишь сухими кустиками темнели рога. Вот старик поднял голову и, поднявшись, поплелся к барану.

— Если не меня искал, зачем ты здесь? — спросила девушка. — Неужто взаправду охотился на баранов?

— Артель тут в распадке. Золото ищем. Да пустое это дело, уходить надо. Вот раздобуду мясо впрок…

— Золото — это корни какие или норы? — спросила она.

— Так, ерунда, — усмехнулся он и не стал пояснять. — Не такое положение, отдал бы тебе добычу. Как тебя зовут? Не обижайся. Подрастешь, приеду сватать, Ладно? — уже снова шутил Полозов.

— Приезжай. А зовут Маша, — вспыхнула она. — А тебя как?

Полозов назвал свое имя. Маша лихо забросила ружье за плечо и припустила вниз, Полозов за ней. Осыпь зашевелилась, поползла, и коричневый поток щебенки двинулся под ногами. Он еле догнал Машу и взял ее за руку.

— Колыма велика. Из каких ты мест?

Она рассказала, что сирота, живет у родственника — пастуха Маркела в верховьях Колымы, на реке Буянде. А теперь с отцом Маркела она гонит оленей чиновникам в подарок от оленевода Громова.

— Ну, чей? — спросил Полозов, — наклонившись над бараном.

— Твой! Прямо в сердце. Моя пуля рядом. Вот! — Маша ткнула пальцем в рваную рану на лопатке. — Не говори, что я тоже попала. Ладно?

Подошел высокий старик с морщинистым лицом и хитроватыми глазами.

— Твой? — спросил он Машу.

— Его, — кивнула она на Полозова. — Стреляла мимо, худое ружье.

Взгляд якута с недоверчивым беспокойством пробежал по лицу девушки и задержался на винчестере Полозова.

— Целиком разве утащишь? Почему, бы не распотрошить у очага? — усмехнулся он.

— Утащу, — уверил Полозов.

— Разве нельзя освежевать здесь?! — Как бы не расслышав, якут вытащил нож, попробовал пальцем острие.

— Унесет! Он, страсть, какой сильный! — с решительностью вмешалась Маша и протянула старику ружье. — Подержи, я помогу! — И ловко оттеснив его, перевернула тушу.

Полозов, быстро подхватив барана, закинул на спину. Засмеялся.

— Как воротник! Хорошо! — Он кивнул старику и подмигнул девушке. — Через годик жди! Приеду!

— И верно, подожду! — заулыбалась она и побежала рядом. — Приходи. Это в устье, где Герба впадает в Буянду.

Старик сердито закашлял. Маша, остановилась, и Полозов залюбовался ее детским лицом.

— До свидания! Расти, малышка, быстрей! — крикнул он и, тяжело ступая по рыхлой осыпи, стал подниматься на сопку. На перевале он разжег костер и острием ножа вскрыл рану на лопатке туши. На землю вывалилась желтая пулька. Что бы это могло быть? — Он взял ее на ладонь, подбросил. Тяжелая, как свинец. — Неужели золотая? — поскоблил ножом. — Точно! Только золото было с красным отливом и не походило ни на ленское, ни на охотское.

Полозов призадумался: Герба? Буянда? Это совсем глухие места. Глухие…

В памяти ожил далекий Средне-Колымск с деревянными избами, запахом рыбы и грязью. «Колымская республика», — как прозвали дом купца Павлова, в которой коммуной проживали ссыльные. Там была отличная библиотека, собранная за долгие годы.

А вот отца он не помнит. И не странно. Прибыл отец с партией народовольцев в тысяча восемьсот девяносто третьем году. Там он женился на такой же ссыльной. Отец неожиданно умер, когда Полозову было всего пять лет. А мать до сих пор так и стоит перед глазами: высокая, сероглазая, улыбающаяся, с толстыми русыми косами и нездоровым румянцем…

Полозов подбросил в костер стланик. Трепетный свет навеял новые воспоминания. Самые яркие и печальные.

…Вьючная тропа на несколько тысяч верст, связывающая Якутск с нижними поселениями на Колыме. Этот переход он никогда не забудет.

Полозов ясно видел тот дождливый вечер и небольшую поляну на тракте, груды вьюков. За кустами похрустывающие лошади и много-много костров. Мать сидит под лиственницей.

Она кашляет, прикладывает платок к губам и задерживает украдкой на нем свой взгляд. Рядом с ней товарищ отца студент-медик Мирон.

Мог ли Иван, тогда еще мальчишка, понимать серьезности ее состояния? Он, как всегда, подал ей горячего чаю.

Она погладила его по голове.

— Позвольте, Варя, мы вас уложим, укроем. Согреетесь и уснете… — Мирон наклонился к ней, поглядел в лицо. — Заметьте, позади всего пятьсот верст.

— Да-да… Я должна!.. — зашептала мать. — Мне бы только до Иркутска… Там товарищ мужа Алексей… Если что, передадите ему Ванюшу. — Она попыталась подняться, но снова закашлялась и беспомощно села.

Этот отрывочный разговор врезался в память.

Помнится, Иван тут же притащил несколько войлочных потников. Мирон из них устроил постель. Мать легла, он прикрыл ее стареньким одеялом. Теперь мать напоминала серый холмик на зеленой траве под лиственницей.

Ночью пошел сильный дождь. Ваня сидел рядом, накрывшись оленьей шкурой. Матери, видимо, было очень плохо. Она металась, кашляла. Он не заметил, когда задремал. Разбудил его легкий толчок в спину. Костер прогорел. Светало. От падающих капель дождя тихо шуршали листья. Рядом стоял Мирон и испуганно глядел на мать. Ваня схватил ее руку. Пальцы были холодными и уже не гнулись…

Старатели закончили работу на ключе. Рыжеволосый пожилой татарин Софи уже отдирал доски от помоста бутары. Другие собирали инструмент, снимали колеса от тачек. У колоды крутился белобрысый Мишка Усов, воровато заглядывая под грохот.

С лотком к шлюзу поднялся длинный и худой со всклокоченной бородой к унылым лицом человек лет за сорок, по фамилии Канов.

— Прочь, отрок! Сие дело разумения требует… — проворчал он мягко и, оттеснив Мишку, принялся снимать мешковину со дна бутары.

Один Бориска все еще копался в забое, покачивая широкими плечами.

— Бросай, Хан! Бросай! Ежели сам не припрятал, ничего не найдешь! — окликнул его усмешливо Полозов.

Тот оглянулся и снова зарылся в выработку. Странный это был человек. Всегда молчалив, всегда угрюм: ни слова, ни улыбки. Но работал азартно и свирепо.

В тайге не принято расспрашивать: кто, откуда. Старатели не рассказывали о себе. И о Бориске тоже никто не знал.

А как-то весной, когда они еще жили в палатке, ночью их разбудил треск дерева. Кто-то пытался своротить палатку.

— Медведь! — заорал перепуганный Усов и бросился бежать.

Бориска схватил топор и раскроил череп зверю. Полозов вдвоем с татарином добили медведя.

А после Бориска, как ни в чем не бывало, принялся поправлять палатку. С тех пор все побаивались татарина.

…Солнце жарко пекло. Нагретый воздух прозрачными струйками расплывался над лесом, будто сахар в горячей воде. Со стороны Охотска ледяными глыбами выползали кучевые облака. Тепло. Хорошо…

Канов сидел у воды и деловито отмывал в лотке собранные с мешковины пески. Была в облике этого нескладного мужчины какая-то поразительная мягкость.

— Суета и томление духа, — Канов поднял лоток к глазам. — Тщетно все.

— Врешь, поди? Покажи! — потянулся к нему Усов, но Канов швырнул лоток на отвал и устало поплелся к зимовью. За ним пошли остальные.

Полозов вывернул из бутовой кладки котел вместе с похлебкой и поставил на стол. Все сели вокруг, приуныли. Нелегко оставлять обжитое место и тащиться неведомо куда. Канов долго звенел бутылками в углу. Пусто. В последний раз спиртоносы приходили дня четыре назад. Они постоянно наведываются, и все намытое золото исчезает в их карманах. Один Бориска держится обособленно. Пьет редко.

— Эх, ма-а! Неужто по лампадке не заслужили? — вздохнул Полозов и глянул на Софи. — Может, поищешь, а?

— Плати! Вечером будет, сейчас нет: далеко шагать. — Софи безучастно отвернулся. Полозов переглянулся со старателями, и тут же на столе появились пакетики с золотом, добытые за последние дни.

— Коль мед, так уж ложкой! Волоки, черт скупой!

— Вечером, — повторил Софи.

Бориска вскочил, вышел и тут же вернулся с четвертью денатурата.

— Зачем твой мордам платить? Пей так, — буркнул он хмуро и снова уселся за стол.

— Хан! Да ты, черт возьми, великий человек! Вот удружил! — заорал Полозов, разливая денатурат по кружкам. — Целое Охотское море. Пусть это коньяк бедных, но какая крепость.

Выпили, повеселели, разговорились. Полозов полез в сумку и вынул потрепанную книжку.

— Вот лешак. Опять новая? Поди все у корейцев? — покосился на него Усов. — Сколько денег дарма просадил! Отколе только они их берут?

— Смолкни, отрок неразумный, — одернул его Канов. — Не токмо хлебом сыт человек, — он посмотрел на Полозова. — О чем сия книжица?

— Чукотские рассказы Тана-Богораза. Он отбывал в низовьях ссылку. Прошел пешком всю Чукотку, — заговорил серьезно Полозов. — Для вас раздобыл, чтобы знали, куда зову…

— Не баламуть, — снова вмешался Усов. — Ну ее к лешему, твою Колыму.

— Стезями неведомыми тысячи верст? Страшусь, Иване, робею.

— Я в десять лет прошел полторы тысячи и жив, — Полозов встал. — Еще как доберемся! Ну-у?

— А жрать? Жрать что будем? — сердито проворчал Софи. — Ты эвон какой здоровый-то…

— А разве я не добываю мяса? Или оставлял вас без еды? С меня спросите. Отвечу. Ну как? — Полозов настаивал.

— Студено там шибко. Ни денег, ни одежонки, — не унимался Софи.

— Будет, черт возьми! Без этого не выйдем!

— Мастак он лясничать. Насулит только, нешто поверите? — Усов вскочил.

Бориска молча сидел в углу. Полозов махнул рукой и задумался.

Канов затянул было что-то заунывное, но тут же повесил голову, захрапел. Старатели принялись укладывать пожитки. Софи прихватил дырявый котелок и отрезанные голенища от ичигов: пригодятся.

Мягкий ветер донес прохладу воды. Журчание ключа стало звонче, грустней. Все вышли на берег, задумчиво курили.

Бориска выбил трубку, подошел к избушке, подхватил конец бревна, торчащего из угла, приподнял сруб, сдвинул. В нижнем венце было выдолблено углубление. Из него Бориска взял мешочек с золотом.

— Гляди-кось, где оно у него? — раскрыл удивленно рот Усов. — А мне и невдомек, — промямлил он, не то сожалея, не то с завистью…

— Иване! Сыне!

Полозов открыл глаза. В маленькое оконце, затянутое тряпкой, еле сочилось утро.

— Слышишь, сыне, — простонал Канов, приподняв голову. — Терзаюсь!.. Воспрянуть бы! — Глаза его блестели в темноте.

— С удовольствием, но… — Полозов похлопал себя по карманам. В поясе у него еще с Лены хранился пакетик с золотом и пуля, но он помалкивал, а вдруг возникнет крайность.

— Тщетно, — сокрушенно вздохнул Канов.

Зашевелился Бориска. Канов посмотрел и, повернулся на другой бок. Татарин успокоился и снова засопел. Доносилось лишь однообразное журчание ключа.

Но вот заворочался Усов, подталкивая локтем Полозова. Под столом метнулся белым комочком горностай и юркнул в щель.

Усов вытянул руку, поцарапал стену.

— Вот же лешак, диво, — засмеялся он и затих.

Единственный, кто с удовольствием рассказывал о себе, так этот толстогубый парень с веснушками на круглом лице. Отец его работал на строительстве телеграфной линии от Якутска до Охотска. В 1910 году строители дошли до побережья. Старого Усова привлекло изобилие рыбы, морского зверя.

Он купил домик, вызвал семью и прижился в Охотске. Парень подрос и начал работать на японских рыболовных заводах, но, решив быстро разбогатеть, пошел в старательскую артель.

Легкий сон вырвал Полозова из тесной избушки и понес…

Вот он уже ловит рыбу на островах Колымы. Видит родной, захолустный поселок. Эх ты горькая родина, разве тебя забудешь?..

Где-то назойливо кружится комар… Нет, это не звон комара, а монотонные звуки морзянки. Он видит себя в Иркутске уже гимназистом. Перед ним много книг, карты Сибири и реки Колымы. Живут они с приятелем отца вдвоем, в здании телеграфа. Дядя Алексей работает за стеной телеграфистом, и аппарат стучит и стучит, выколачивая точки и тире…

И снова слышатся шорохи и приглушенный шепот. Точно так же, как при обыске у дяди Алексея, когда пришли за ним жандармы…

— Ну-кося поближе. Слышишь… Вот бы спиртоноса за грудки, да в буерак. А его мошну… Он никлый и не пикнет.

— Опомнись, сыне. За такое — четыре кайла и к земле на веки вечные.

— Я ловок, кто узнает?

— Вот скажу Иване.

— А я отопрусь… Эх, голова-кадушка. Выпить бы? Раз уж почали, давай! Приберег самородочек Бориска. У него и возьму.

Да это же голоса Канова и Мишки. Полозов плотнее закутался. Разговоры сразу стихли.

— Предаю себя в лапы дьявола… Пропал, братия, — донесся глухой рыдающий голос.

Полозов сбросил одеяло.

В зимовье никого. На столе убрано. На нарах завернутые в оленьи шкуры пожитки старателей. Когда только успели собраться?

Полозов поднялся и выглянул в дверь. Уже высоко поднялось солнце. Пронизывая ветви лиственниц, оно испещрило лужайку желтыми пятнами. Ключ, рассекая долинку, стремительно убегал вниз и терялся в траве. На другом берегу мелькнула синяя роба спиртоноса. И больше ни души. Где же все?

— Э-э-э-э!.. — крикнул во весь голос Полозов. Заухало эхо и, раскатившись по тайге, затихло. Тут же он услышал голос Канова:

— Соблазнился… Грешен!

Полозов мигом перемахнул ключ и бросился к спиртоносу. Это был знакомый кореец Пак.

— Выкладывай, что тут стряслось? — схватил он его за шиворот и приподнял. Кореец испуганно залопотал:

— Твоя не моги… Моя честно торгуй! Русика толстогубая спирта бери, самородок плати…

Полозов быстро распорол пояс, отсыпал золото и сунул корейцу.

— Давай сюда, что дал тебе толстогубый. Да еще возьми за две бутылки спирта и молчок. Понял? — И он поднес к носу корейца свой загорелый кулак.

— Молсю, молсю… — залопотал тот, вытягивая из кармана весы.

— Спирт отнесешь в зимовье, — приказал Полозов и хотел уже бежать в забой, как Пак ухватил его за руку и предостерегающе поднял палец.

— Урядника, — зашептал Пак, скаля крупные зубы. — Живи в тайге больше нету, помирай на войне есть. Таежника уходить надо.

— Урядник? А ты откуда знаешь? — насторожился Полозов. Слухи о войне с Германией и предстоящей мобилизации в Охотском уезде уже давно ползли по тайге.

— Мало-мало торгуй, много плати надо, — вздохнул кореец.

— Берет урядник?

— А кыто не берет? — ухмыльнулся нагловато Пак. — Мало дашь — шибко хоросо глядит. Много дашь — совсем слепой. Хоросо! — Он доверительно подмигнул и тут же шмыгнул в кусты.

Полозов кинулся в забой. У развалин бутары толпились старатели. Канов сидел на земле, раскинув длинные ноги и уронив голову на грудь. Он был так пьян, что мало что, соображал. Усов стоял за его спиной и держал его за плечи. Бориска на корточках с жестокой деловитостью прилаживал кайло, чтобы пригвоздить ногу Канова к земле. После так же пригвождают руки, шею и оставляют в забое мучительно умирать. Таков неписаный таежный закон.

— Уже разделались? — холодно усмехнулся Полозов. — А разве не всей артелью судить положено?

— Цхе, шайтан! — окрысился Бориска. — Какой суд, дурной башка? Самородка таскал, пропивал. Сама признался.

— Душу мою предаю. Долгом своим почитаю, — жалобно замычал Канов, мотнув бородой.

— Его и трезвого немудрено обвинить, — заступался Полозов. — А что скажешь, Хан, когда твой самородок найдется? А вдруг за спирт заплатил я?

— Врет, твоя мордам! — крикнул тот.

— Слышите? — Полозов показал на лес. — Сейчас тут появятся власти. Тогда поглядим на «твой мордам»…

Где-то близко послышалось фырканье лошадей. Старатели беспокойно переглянулись. Бориска вскочил и быстро убрал кайло. Канов повернулся на бок и сразу уснул.

— А ну, в зимовье, — раздался сердитый окрик, и на отвал въехал всадник в форме якутского казачьего полка.

Все притихли. Бориска пригнулся и юркнул в кусты.

— Зачем же в зимовье, когда приятнее беседовать здесь? — насмешливо отозвался Полозов. Казак не ответил, разглядывая пьяного.

— Ишь, надрызгался. Тут, однако, спиртоносы?

— Опоздал, служивый, — засмеялся Полозов, — были и ушли.

— Я что сказал? Ну быстро! С урядником толковать будешь! — уже свирепо рявкнул всадник.

— Урядник здесь? Так чего же молчал? — всплеснул руками Полозов. — Наконец-то, чертов кум, собрался навестить, — крикнул он и побежал к зимовью.

У избушки помахивала хвостом привязанная лошадь. Урядник расхаживал по тропинке.

— Господин пристав? — уважительно поклонился Полозов и распахнул дверь в зимовье. — Прошу. У нас чисто, прохладно.

— Кто такие? Документы! — строго спросил урядник, оглядывая нары.

— Какие документы, когда тут вот полный мешочек, — улыбнулся Полозов и, пытаясь немного отсыпать золота, задержал руку в кармане.

Но урядник значительно крякнул.

— О чем разговор? Пожалуйста. — Полозов великодушно выбросил мешочек на стол. — Да, паспорт? — Он вытащил бумажник. — Только зачем он вам, если половина добытого артелью, будет пересылаться в пользу Красного Креста по адресу, указанному вами.

— Да-с, времени в обрез, — урядник выглянул в дверь, спрятал золото в карман.

— Может, с дорожки? — Полозов налил спирта и отрезал кусок балыка. Тот выпил, сплюнул в угол, понюхал рыбу и бросил под нары.

Старатели подходили к зимовью и волокли Канова. Подъехал и казак.

— Ты смотри мне, Полозов! Где бы ни был, найду! — погрозил урядник, заглядывая в паспорт. — Куда явиться, в повестках указано. За всех отвечаешь ты. — Он вынул бланки и бросил на стол. — Тут на всех!

Старатели втащили Канова, уложили на нары и робко расселись. Урядник попил воды, что-то проворчал и заторопился.

Полозов помог ему забраться в седло. Лишь только стих топот лошадей, поставил на стол спирт, кружки и пригласил всех садиться. Тут и Бориска появился.

— Твой? — протянул ему самородок Полозов.

— Откудова твоя брал? — схватил он его и принялся рассматривать. — Мой, дурной башка! Мой…

— Да, тот самый, за который ты человека едва к земле не пришил, — кивнул Полозов на похрапывающего на нарах Канова. — Взял у тебя Мишка. Вот с него мы и спросим!

— Напраслина! Вот же, лешак, че выдумал. — Усов отвернулся.

Полозов ухватил его за куртку, подтащил к двери и вытолкнул. Вслед полетел и узел Усова.

— Думаю, хватит с него. Теперь о деле. — Полозов рассказал, зачем к ним приезжал урядник. — Не думаю, что кому-то охота убивать людей, том более умирать невесть за что и кого. Оставаться тут нельзя. Перед нами одна дорога — на Север.

Старатели притихли. Софи потеребил рыжую бороду, подумал:

— Ты все свое гнешь, Ванька! Упрямый, шельмец. Башка у тебя есть, и варит, а вот куда зовешь? Тут думать надо.

— Зачем долга думать надо! — вскочил Бориска. — Колыма шагать можно, На Чукотке золото есть, почему там не будет? Ходить будем, Искать будем. Канов с нами шагать будет…

— Заберемся, а посля? Не пропасть бы! — Софи почесал за ухом. — Не отказываюсь Как все, так и я…

— Доберемся. Спешить нам некуда, — засмеялся Полозов. — Расспросим у охотников, как лучше. Где олень проходит, там и человек пройдет.

В верховьях Колымы, на протяжении шестисот верст до реки Буянды, всего два улуса. И находятся они в долинах двух притоков: Оротука и Таскана. На берегу же Колымы, в устье Среднекана, стоит единственная юрта. Живет в ней якут Гермоген со своим внуком Миколкой. Заметить юрту с берега трудно.

Рядом с юртой у Гермогена летний очаг, у двери иссеченный топором обрубок бревна — любимое место старика. Со стороны леса изгородь из кольев. На нее наброшена сеть. Она сплетена из белого конского волоса, и солнце серебристыми отливами искрится на паутинке ячеек. Гермоген с удовольствием перебирает ее блестящие нити. Старая трубка с медным колечком на чубуке тихо струит голубую ленточку дыма.

В вытертой меховой куртке, выношенных штанах, камусовых торбасах и старенькой пыжиковой шапке он похож на медведя.

— А-а-а… — доносится звонкий ребячий голос. Из лесу выскочил черноглазый мальчишка в меховой куртке. Он юркнул в юрту, вынес молоток и ружье. Пристроившись на камне, начал чего-то колотить. Гермоген вгляделся и рывком поднялся.

— Покажи!

— Еще бы маленько подколотить и шибко славно будет. Осенью лося завалю. — Миколка разжал кулак, на его ладони лежала желтая пуля. Старик поспешно сгреб ее заскорузлыми пальцами, сунул за пазуху.

— Когда собака не слушается вожака, он рвет ей уши. Я говорил тебе — не сметь! — Он ухватил внука за волосы и пригнул к земле.

— Кто учил меня ступать по следам старших? Ты запретил брать из сумки, а эту я сам нашел, — захныкал мальчишка.

— Что можно хозяину тайги — медведю, не позволено волку! — Старческий румянец пробился через желтизну щек старика. — Камень этот проклят Духом Леса. Чужие люди гоняются за ним, как хищники за стадом оленей. Приведет след в наши края — и будет беда. Понял?

— Все! — Миколка вытер слезы и проговорил слова клятвы: — Пусть глаза мои сделаются черным камнем. Пусть лопнут мои кишки…

— Не надо, не надо! — испуганно замахал руками старик. — За малый ум наказал. — Он погладил Миколку по голове. — Приготовь лопату. Завтра на рассвете пойдем туда, где бывают такие камни. Покажешь, где нашел.

— Пока солнце перевалит эту вершину, будем на месте, — показал Миколка на сопку. — Это в распадке, где лосевая тропа.

Гермоген поднялся на вершину перевала, разделяющую низину Среднекана и ключа Озерного. Сняв шапку, он вытер рукавом потное лицо и, приложив к глазам морщинистую руку, огляделся.

Внизу блестела вода. Где-то перекликались гуси, курлыкали выводки лебедей, но он видел только серые пятна на озере. Глаза заслезились, и он опустил голову. Многое изменилось с тех пор, как он в последний раз поднимался на этот перевал. Бледно-зеленые березки решительно вытесняли лиственницу и теперь клиньями пестрили тайгу. И воды стало меньше: заросли берега.

Снова заныла поясница и кольнуло в боку. Старик глубоко вздохнул и принялся считать: сколько же раз за свою жизнь он проводил солнце на отдых?

Два раза по десять, как он пришел на Среднекан и поставил юрту. А сколько до того? Нет, не припомнить.

Гермоген набил трубку, раскурил. В лесу трещал валежником Миколка.

Вспомнилась Гермогену зимняя ярмарка, когда он встретился с сотенным казаком Калинкиным. Тогда Гермоген был молодым и удачливым охотником. Да и не странно: дикие олени паслись как домашние. Снежные бараны спускались с гор и бродили по полянам. Никто не пугал зверя и птицу. Хорошо было в тайге. Тихо.

Кто же свел его с Калинкиным? Нет, забыл… — На лице старика отразилась горечь. — А как угощал хитрый казак. Вот тогда и проговорился Гермоген, как просто и быстро гонять транспорты до Буянды. И не только проболтался, но и показал дорогу. — До сих пор ему стыдно за это! А через год поползли на Буянду нарты с ящиками, мешками. Пришли плотники строить карбасы. Появились купцы, чиновники. В Сеймчане построили церковь, привезли попа. Купцы, охотники, оленеводы стали осенью съезжаться для торговли.

Он забрал семью и переселился в Среднекан. И тут на него обрушились несчастья. Сначала умерла жена. В то же лето медведь задрал старшего сына. Младший утонул во время осеннего паводка, а сноха, родив Миколку, вскоре скончалась.

Он не роптал. Обрушившиеся несчастья считал возмездием Духа Леса. Потекли однообразные тоскливые годы.

Трубка затухла. Гермоген выбил огонь, погладил ноющие колени.

— Как старые торбаса: так и норовят подвернуться. Износился, видно. Скоро подыхать, пожалуй, буду? — проговорил он громко и тут же испуганно оглянулся, точно тайга могла подслушать его беспокойные мысли.

Торопливо спустившись к воде, он разжег костер, поставил чайник на огонь и крикнул Миколку. Тот откликнулся и вскоре подбежал к костру с ворохом сучьев.

— Шибко славно в тайге. Ноги сами бегут. — Миколка присел рядом.

— Опять набрал? Зачем? — нахмурился старик.

— Погляди, как они на зверей и птичек похожи.

— Брось, — оборвал его Гермоген. — Таежный человек и в юрте, и в лесу — во власти Духа Леса. Растревожишь, разгневается — и не будет тебе даров охоты. — Он закрыл глаза и строго спросил: — Говори, что поведала тебе тайга?

— Много мышей в лесу. Норы мелкие — зима снежная будет, лисы не уйдут искать корм, — заговорил Миколка. — Белка высоко грибы сушит — глубокий снег ляжет. Заяц рано выйдет из тайги. — Он улыбнулся, хитро сощурился и, вынув корешки смородины, засыпал в чайник. — Пей! Спешить надо, ночью худая погода придет, дождь с ветром.

Похожие на оленьи шкуры рваные облака поползли с севера. Они собрались в тучу и столкнули солнце за каменистый перевал. Стало темно. Но вот выглянула луна, лес заблестел. Старик вздохнул.

— Стар делаюсь. Старшина нашего рода живет в Оле, и долг ему давит мне сердце. Случись беда…

— Не говори так! — испуганно схватил его Миколка за руку. Он никогда не слышал от деда таких слов.

— Поедем, пожалуй, на берег моря. В случае чего…

— Не надо! — снова прошептал Миколка, теребя его сухую руку.

— Молчи и слушай! — прикрикнул старик. — Приходит ночь, угасает свет дня, и никто не изменит время. Разве боится медведица столкнуть сосунка с крутого берега? Не робей, я буду приглядывать.

— Далеко до берега моря?

— Верхом на олешках два раза по десять, будем спать у костров.

По листьям ударили первые капли дожди. Кусты зашевелились, зашуршали, но за поворотом реки уже чернела пятном юрта.

Глава вторая

Прозрачным треугольником врезается Ола в мутновато-голубые волны бухты. Над водой кружатся стаи чаек.

Приливы подпирают реку, и потому поселок построили повыше. Ближе к морю церковь, казенные постройки, склады, лавки купцов.

Миколка впервые попал в Олу, и для него все было удивительно и даже страшновато.

Остановились они с дедом у каюра Вензеля — старого приятеля Гермогена. Миколка держался степенно, как учил дед: ни удивлялся, ни расспрашивал. А вчера, возвращаясь со стариками от моря, увидел, как толстый якут, ухватив за ухо мальчишку в красной рубахе, колотил его по худенькой спине. Мальчик, изловчившись, юркнул между ног якута.

— Еще попадешься, пес нечистый, уж я тебе, — пригрозил якут парнишке.

Тот засмеялся и припустил по берегу.

— Видать, нашкодил Петька Винокурову, и поделом, — ухмыльнулся Вензель, но Гермоген толкнул его локтем, и старики переглянулись.

— Шибко плохой этот Винокуров? — спросил Миколка.

— Человек, как река. Говорят: глубоко — усомнись. Скажут мелко — тоже не доверяй, — проворчал Гермоген.

Сегодня Миколка пришел в поселок один. Дикий крик заставил его шарахнуться в сторону. На покосившийся плетень влетела красная птица с большим хвостом. Кричала птица свирепо, но походила на глухаря, и он швырнул в нее камешек.

— Эй ты, трусливая нерпа! Зачем трогаешь петуха? Ну подожди!.. — Из двери юрты выскочил босоногий пацан. Миколка узнал в нем мальчишку, которого вчера колотил якут.

— Петух?.. — растерянно повторил он. — Я разве знал?

А Петька, уже мчался на него, сжимая кулаки. Пусть маленько побьет, если тут так заведено. Миколка никогда не дрался, но умел расправляться со сворой собак. Он резким движением отклонился и выставил крепкую ногу. Петька упал.

— Откуда я знал, что это петух? Так завыл… — оправдывался Миколка.

Но Петька, видно, больше драться не собирался. Он вскочил и оглядел Миколку.

— А ты ловок. Откуда такой выискался? — спросил он миролюбиво. — Как звать?

— Миколкой. А ты Петька, я видел тебя!

— Ага-а, Петька! Я тоже якут. Видать, впервые у нас? Откуда приехал? Где здесь остановились?

— Слыхал о реке Среднекан? Остановились мы у старика Вензеля.

— Так бы сразу, — подобрел Петька. — Страшно тут?

— Маленько…

— Видал — какая церковь? А дома? Вон тот большой — купца Попова, — уже покровительственно пояснил он. — Дальше живет пристав. А этот казенный дом для разных приезжих начальников. Раньше там школа была, а как приехал настоящий учитель, новую сделали. Видишь! Он страсть какой смелый и умный. Баба у него дохтур, но строгая шибко. Огород развел, других научил! — не смолкая, говорил Петька и так размахивал руками, что Миколка только моргал, мало чего понимая. — Хочешь попробовать огурец? — вдруг предложил Петька.

Учитель, дохтур, школа, — все это были новые слова для Миколки. Огурец, который и попробовать можно, заинтересовал, мальчишку.

— Тогда пошли. Я мигом, через плетень — и в парник, — потянул его Петька.

— Через плетень? — удивился Миколка. — Не-е-е-е… Худое ты задумал. Не пойду! — уперся Миколка, хлопая ресницами. — Дед за такое чуб повыдерет.

— Ну ладно. Тогда в другой раз. Пошли теперь к морю.

У берега уже чернели шлюпки. На песчаной косе было много людей. Двое боролись. Высокий блондин без рубахи, обхватив за пояс местного силача-рыбака, покрякивал, топтался, стараясь швырнуть того на песок.

Пока Миколка протолкался вперед, блондин, подняв руку, уже звал на борьбу желающих. Наконец японец с квадратным подбородком, пролопотав что-то своим, сбросил вельветовую куртку.

Блондин засмеялся:

— Ну что ж, поддержим престиж отечества…

— Добрыу ден, — японец вышел пружинисто и мягко, будто росомаха, и подал руку Полозову: — Тывоя шибыко сильный. Моя худо снай борибыа. Тывоя борибыа, моя джиу-джитца. Хоросо?

— Все равно. Денег нет, так и рубль хорош! — засмеялся блондин.

— Иване, дерзишь! Ты не знаешь их басурманских штучек, — предостерег Ивана длинный, бородатый мужик. Он держал на руке вещи и хмурился: — Порты спустишь, сыне!..

— На своей-то земле, да еще чужеземцу? — отозвался Иван. — Нет, брат Канов, не подходит! — Иван хлопнул себя по колену:

— Эх, так и быть, ставлю весь гарнитур, и праздничный, и выходной! — Он оттянул брезентовую штанину и кивнул на Канова. — Куртка такого же достоинства у товарища. Других ценностей не захватил. А чем ответит сын солнца?

— Можина роба! Можина рисова водыка… — с безразличием ответил японец.

Толпа веселилась. Чувствовалось, что этот голубоглазый русский завладел симпатией зрителей.

Подошли две женщины. Одна видная, с высокой гладкой прической, а вторая худенькая, бледная с длинной косой. Толпа раздвинулась и пропустила их вперед.

— Внемле, Иване, — уговаривал Канов. Но Полозов лишь отмахнулся и продолжал договариваться с японцем.

— Пару бутылок и куртку под расчет. Прибытие в эти края отметить надобно. А ну, галерка, гимн и секундантов! — крикнул он весело и двинулся на середину круга.

Японец неожиданно рванулся к Ивану. В воздухе мелькнула загорелая ладонь, и левая рука Ивана повисла, но правой он успел ухватить противника и прижать к груди. Все тело его сбежалось в узлы. Спина заблестела от пота. Русые волосы потемнели на висках.

Кругом притихли.

Сердце Миколки чуть не выскочило в рот. Худой человек: и глаза рысьи, и прыжок хищный! — решил он.

Борцы застыли с перекошенными лицами.

Иван продолжал держать японца.

— Подножку ему, собаке! Вали! — прорезал тишину звонкий голос Петьки.

Но японец оттолкнулся, присел и, обхватив Ивана за поясницу, впился ему подбородком в грудь.

Глаза Полозова покраснели. Спина дрогнула.

Миколка зажмурился: жаль было русского.

Толпа загудела. Миколка открыл глаза. Русский держал японца над собой. Японец мотал ногами, стараясь ударить его по голове.

— А вот это уже не по-нашему! — Иван швырнул японца на песок. Тот попытался вскочить, но не смог. Полозов подошел к японцу, подал ему руку и помог встать: — А ну, живо волоки водку! Торопимся в баню.

— Хоросо! Хоросо! — закланялся тот, смешался с японскими рыбаками и тут же вручил Канову бутылки с водкой.

Иван надел рубаху и растянул на руках маленькую куртку, выигранную у японца. Оглядел толпу. Заметив Миколку, поманил пальцем.

— Эй, Хаз-Булат! А ну подойди! Кажется, в самый раз, по твоей комплекции!

Миколка стоял и растерянно моргал.

— Потопали, други! — уже крикнул кому-то Иван и, проходя, бросил куртку на плечо Миколке.

— Вот это здорово! — подбежал Петька и ощупал подарок. — Хороша штука! А сильный, черт! Как он его? Вот это мужик! Пойдем померяем?..

Мальчики поднялись в поселок, и Миколка сразу увидел деда. Тот стоял с толстым якутом, который вчера бил Петьку.

— Винокуров! Вот проклятый! — шепнул Петька и удрал.

— Почет, как спирт: радует сердце, но туманит ум, — говорил строго Гермоген и, приметив внука, подозвал, погладил по голове. — Вот он самый! Так что в случае чего… Да и хочется к месту пристроить.

Старшина сощурил заплывшие глаза.

— Та-а-ак! Рожа вроде смышленая. Крепкий, — разглядывал он мальчишку. — Будет жить у меня. К делу приучу. Не беспокойся, одна у нас кровь. Приходи вечером, подумаем, поговорим…

Над морем еще только всплывал огненный шар, разливаясь по волнам зарей, а Попов уже шагал к своему складу. Вчера капитан рыболовецкой шхуны господин Токедо пообещал привести важного гостя. Надо было проверить расчеты, с японцами. Попов занимался доставкой казенных грузов в нижние поселения, Колымы. Он сумел наладить торговлю и с приказчиками Олафа Свенсона, господствовавшего на всем северном побережье. Но американцы были все же далеко, а здесь война развязала руки японцам. Они вели себя по-хозяйски, все больше проникая в экономику края.

Попов распахнул двери склада. Открыл ставни, прошел в отгороженную там же конторку, сел за стол и задумался.

— Вы тут один? Кажется, я удачно прихватил вас, — прозвучал веселый голос. Попов поднял голову. В дверях стоял загорелый блондин.

— С кем имею честь? — спросил Попов.

— Фамилия моя Полозов. Позволите? — Полозов кивнул на портсигар и присел к столу.

Попов придвинул портсигар.

— Не умею производить нужного впечатления, а старался, — рассмеялся доверительно Полозов. — У меня небольшая просьба…

— Сколько? — понимающе перебил его Попов и полез за бумажником.

— Вы не так меня поняли, — вспыхнул Полозов. — Я не нищий.

— Чего же вы хотите?

— Четырех каюров для транспорта на Буянду, к тому же знающих разведку и старательское дело. — Полозов вынул листок бумаги, карандаш и принялся рисовать. — Вот Аляска. Тут охотские прииски, здесь Лена. Как видите, золотоносный пояс тянется с севера на юг. А почему бы не оказаться золоту и в притоках Колымы? Тут еще никто не занимался поисками.

Попов заинтересовался, но слушал с показным равнодушием.

— Война, какие там перевозки? — вздохнул он. — А кроме того, деловые люди так не разговаривают. Серьезное дело большого доверия требует! — Попов вынул серебряные часы, щелкнул крышкой, давая понять, что разговор затянулся.

Полозов призадумался. Ни денег, ни продовольствия.

— Начистоту, так начистоту, — махнул он рукой и вытащил из кармана пульку. — Эта штучка из Колымской тайги. Ну как? Достаточное основание для делового разговора?

— Откуда? — быстро спросил Попов.

— Вот этого не скажу, — улыбнулся Полозов. — Я бы не показал, да обстоятельства вынуждают просить…

— Деньги?

— Вы пророк. При всех условиях жить тут придется до зимы, а без кредита…

— Кредит? Да вы что? Нет, не могу. — Голос Попова обрел суховатую негромкость. Он долго разглядывал самородок. — Разве рубликов двадцать пять! — наконец объявил он и, вынув бумажник, выложил несколько помятых кредиток.

— Сегодня ваш верх, давайте четвертной. — Полозов сунул в карман деньги не посчитав. — А как с упряжками?

— Подумаю!

Полозов поднялся и вышел. Хозяйственному Софи пока хватит этих денег, а дальше видно будет. Не сидеть же без гроша? Вышло, что отдал самородок почти задарма, — бранил он себя, шагая по пыльной тропинке. Собственно, в его намерения отдавать самородок не входило, но взял же он на себя хлопоты добывать пропитание…

Тропинка петляет между кустов. Ола журчит извечную песню движения.

Теплынь. Тишина. Не часто балует Север таким ласковый утром. Полозов сбросил рубаху и пошел вверх по реке. Туда ушли Канов и Софи ставить палатку: привыкли к таежной свободе.

Шевельнулась трава, серый комочек притаился за кочкой.

— А, зайчонок! Постой же, чертенок! — Полозов пригнулся и тихонько подкрался к нему. — Не уйдешь! — И хлоп ладонью по зайчонку. Да где там! Круглый клочок хвоста мелькнул под берегом.

Полозов перескочил через кусты и бегом за ним на берег. На берегу он задел плечом худенькую девушку в купальном костюме.

— Вы с ума сошли! — вырвалось у нее.

Он глядел на ее бледное лицо с широко раскрытыми черными глазами. Неловко все вышло.

— Черт бы побрал этого зайчонка, — промямлил он растерянно. — Я сделал вам больно?

Он только теперь увидел на колышках под кустом навес из простыни. Под ним разостланное полотенце, одежду и раскрытую книгу.

— И там поломал? — Полозов поправил колышки, взял книгу.

Опасливо ступая босыми ногами по скользким булыжникам, девушка подошла, села на полотенце и, обхватив руками колени, глядела на него сердито и удивленно.

— Слушайте, девочка, как вас зовут и где вас можно найти? — спросил он, глядя на нее с восхищением.

— Девочка-а? — повторила она тихо. — Вы всегда так знакомитесь?

— С большинством произведений я знакомился в детстве, — простодушно ответил он, не уловив ни смысла вопроса, ни иронии, прозвучавшей в ее голосе. — Может, разрешите почитать?

— Нет! Вы слишком вольно ведете себя.

— Не сердитесь, пожалуйста. — Он погладил книгу, закрыл и положил на место.

— Есть категория людей, на которых не сердятся.

— Хотите сказать, что не заслуживаю даже вашего гнева?

— Наконец — уловили! Вы не находите, что мне надо переодеться?

— Простите.

Полозов медленно пошел вдоль берега.

Сегодня у Поповых хлопотали с утра. Ждали важных гостей. Сам Василий Михайлович сидел у себя в кабинете и читал «Русские ведомости», присланные капитаном Токедо.

В кабинет заглянула его жена Лиза.

— Ты еще не одет? — Она тут же принесла костюм, сорочку, галстук.

Попов нехотя взял костюм.

— Так надо, — улыбнулась Лиза.

В черном платье она была особенно привлекательна. Японская прическа придавала ей величавость.

Гости уже поднимались по берегу. Рядом с Токедо шел стройный человек с европейскими чертами лица. Лишь черные глаза с едва уловимым косым разрезом да желтизна смуглой кожи выдавали в нем азиата.

Лиза выбежала встречать гостей, но сразу же остановилась. Саяки? Он тут? Странно!

— Бог мой, вы? Каким образом? — прошептала она.

Саяки почтительно наклонил голову и прошел мимо, продолжая беседовать с Токедо. Они вошли в дом и сразу прошли в кабинет Василия Михайловича.

Попов поднялся навстречу.

Токедо отрекомендовал гостя, плюхнулся в кресло, а Саяки, отвесив поклон хозяину, повернулся к Лизе, стоявшей у двери, и приложил руку к сердцу.

— Весьма огорчен, но мы не сумеем развлечь вас скучными разговорами.

Смутившись, Лиза растерянно пригласила их пройти в столовую, вставив не к месту что-то о сибирском блюде.

— Мы это сделаем несколько позже и обстоятельней! — улыбнулся Саяки. — Извините!

Оставаться дальше было неприличным. Лиза в смятении вышла и, сдавив пальцами виски, прислонилась к косяку двери. Все смешалось в ее голове. Корреспондент японской газеты во Владивостоке и — вдруг специалист по пушнине и важный представителе фирмы «Ари-Гуми»?..

В кабинете уже шел оживленный разговор. Из-за двери слышался голос Попова.

— На банк «Чосен-Спешл» в Токио? Я предпочел бы Харбин.

— Мы верим в более широкое сотрудничество. — Это уже голос Саяки.

— Я не понимаю вас?

— О-о-о… Тут все просто! — Опять Саяки. — Россия истекает кровью. Солдаты отказываются воевать. Большевики подрывают устои империи, возможно крушение, Япония, не останется безучастной. Дальний Восток и Северное побережье в сфере интересов нашего божественного Императора. Как видите, я абсолютно откровенен. — Он понизил голос, и больше ничего уловить не удалось.

— Это вы слишком! — Попов вскочил. Заскрипели половицы под его тяжелыми шагами.

— На побережье десятки японских рыболовных заводов. Более двухсот промысловых участков, и всюду наши люди. У России нет военного флота. Взвесьте все, вы же умный человек, Глупость — попытаться задерживать силу прилива. Благоразумие использует все дары моря…

Снова молчание.

— Хорошо, подумаю!

— О-о-о… Я тронут. Истинно, чем больше денег, тем меньше хочется их упустить. А чем меньше упускаешь, тем быстрее богатеешь! — весело сказал Саяки и толкнул дверь. Лиза едва успела шмыгнуть на кухню.

Саяки вышел на крыльцо, держа под руку Попова, и, оглянувшись, бросил Токедо.

— Капитан, вы найдете нас у шлюпки. Да-а… — повернулся он снова к Попову. — Тут, кажется, появились золотоискатели?

— Пустое дело, — отмахнулся Попов. — Я лично не намерен вкладывать в поиски даже ломаного гроша.

— Напрасно, — Саяки остановился. — Не узнаю вас. А почему бы вам не послать с ними надежного человека? Капитан Токедо может привести из Охотска опытного и преданного человека. Да, — схватился он, — невежливо оставлять дом, не попрощавшись с хозяйкой. — Оставив Попова, он снова вошел в дом.

Лиза уже стояла в прихожей.

— Как прикажете все понимать? Во Владивостоке вы были учтивей. Не думала, что так встретимся. Впрочем, если журналист становится купцом… — она не договорила.

— И вы тогда не были госпожой Поповой, — сказал он мягко.

Лиза сникла.

Саяки обнял ее с нежностью, как раньше.

Лиза не могла заставить себя отстраниться. Сказалась, как и прежде, его власть над ней.

Поманил бы только пальцем — и ушла бы с ним хоть на край света.

— Мне хотелось бы попросить вас об одном одолжении, — Саяки гладил ее по плечу. — Будьте добрым советчиком и другом Полозова. Замыслы его благородны. Будет печально толкнуть его в цепкие руки вашего супруга.

И он торопливо попрощался.

Лиза глядела ему вслед, все еще не вникнув в смысл, его просьбы. Эта встреча была радостной и страшной. Неужели — это чувство так и останется навсегда? Как же жить ей тогда с Поповым?

— Ты бы закрыла двери, — как бы издали услышала она голос Лены.

— Ты дома-а? — вздрогнула Лиза.

— Как видишь. — Не сидеть же мне было в огороде. Тем более, черный выход не закрыт.

Попов проводил гостей до берега и задумчиво побрел к дому. Кого же предпочесть? Олафа или Саяки? Американцы не лезут в его дела. Японцы рядом и могут сесть на шею…

А в это время Саяки, усевшись в шлюпку, заметил Токедо:

— Попов-то ветер. Да и другим нельзя доверять. Богатства недр могут принадлежать только их истинному хозяину. Привезите Пака. У него ясная голова, решительность и зоркие глаза.

…Старатели поставили палатку в верстах трех от поселка, выше по реке. Как-то Полозов пошел в поселок. По дороге он спустился к реке и лег на копну осоки. Солнце нагрело копну. Терпкий запах разморил. Полозов не заметил, как уснул, и проснулся, когда от реки потянуло свежестью, а берега уже таились в тенях вечера.

Где-то за кустами звучали голоса. Вот детский мяч, описав кривую, упал под берег и скатился в воду.

За ним сбежала женщина, и выловив мяч, кому-то крикнула: «Здесь! Нашла!» — и стала взбираться по откосу.

Сколько ей лет? Двадцать — двадцать пять? Нет, не разберешь. Полозов глядел на нее удивленно. Берег был сыпучим, и ее ноги скользили. Она ухватилась за куст. Ветка распушила черные волосы. Она оступилась, блеснуло колено.

Полозов соскочил с копны и, подбежав, подхватил ее под локти и помог выбраться на берег.

— Если напугал, простите. Но не мог же я позволить вам свалиться, а уж после спрашивать разрешения.

На тропинке с полотенцем на плече стоял Попов. Полозов поклонился. Тот стряхнул с плеча женщины прилипший листок и ласково кивнул.

— Господин Полозов, знакомьтесь. Это Елизавета Николаевна, — он заулыбался: — Лиза.

— Ваша дочь? — вырвалось у Полозова невольно.

— Супруга! Жена-с.

— Жена? — удивился он и виновато добавил: — Когда постоянно среди мужчин, отвыкаешь скрывать свои мысли.

Лиза засмеялась:

— Проводите нас. Я узнала вас, господин Полозов. Это вы в воскресенье так храбро боролись с японцем.

Полозов промолчал. Он неловко вышагивал в своих порыжевших ичигах. Попов шел рядом и отмахивался полотенцем от комаров.

Полозов чувствовал себя очень скверно рядом с нарядной Лизой и искал повода, чтобы уйти. Она говорила громко, но он улавливал в ее голосе скрытую печаль, и это располагало. Разговаривая, она поворачивалась к нему, и он ощущал ее горячее дыхание.

Полозов хотел незаметно высвободить руку, но она прижала ее локтем.

— Не пущу вас. Не пущу! Ну какой же вы смешной и славный, право, — говорила она, удерживая его.

Они подошли к большому дому. У калитки с книжкой в руках стояла девушка, которую он недавно видел на берегу. На ней было льняное платье и длинные тюлевые шаровары. Она походила на турчанку.

— Это Лена! — сказала Лиза.

Девушка кивнула и, отбросив за спину косы, вбежала в дом. Лиза крикнула ей о чае. Лена тут же мелькнула в окне с самоваром.

За столом сидели долго. Говорила одна Лиза. Попов дул на горячий чай и шумно прихлебывал с блюдечка. Лена молчала, только поблескивали ее черные глаза.

— Кажется, ребенку пора бай-бай? — Попов щелкнул крышкой часов.

— Да, да, девочка, — кивнула Лиза.

Лена сдержанно попрощалась и вышла. И сразу в комнате опустело, точно у таежного костра потух последний уголек. Лиза умолкла, оживленность ее исчезла. Полозов быстро допил чай и ждал, что Попов заговорит о поездке на Буянду, но тот сладко позевывал. Полозов встал.

— Не смею задерживать. Скучно с нами, да? — виновато улыбнулась Лиза.

— Благодарю. Рад был провести вечер с вами, — Попов попрощался.

Лиза прошла с Полозовым до калитки.

— Муж говорил о вас. Будьте с ним осторожны. Вам нужен кто-то другой, надежней. Познакомлю вас с человеком далеким от ваших замыслов, но несомненно полезным.

— Это очень важно, но через вас, видимо, будет неудобно… — тоже шепотом заговорил он.

— Почему же, буду рада помочь вам. Предварительно посоветуюсь и назначу встречу, — сказала она одними губами.

Полозов поклонился и поторопился уйти. Лиза постояла, пока не затихли его шаги, и вошла в прихожую. Василий Михайлович стоял с лампой в руках.

— Та-а-а-ак!.. Занятно-с!.. — Он потрогал вздрагивающую губу.

— Не понимаю? — остановилась Лиза. Она впервые видела мужа таким взволнованным.

— Но я-то многое понял и не позволю себя дурачить и превращать мой дом… — он выругался. Куда только девалась его обходительность.

— Кто дал тебе право так разговаривать? — побледнела Лиза.

— Право супруга. Нда-аа… Ты многое скрыла от меня.

— А ты спрашивал? Выписал, как вещь, и ни разу не поинтересовался, что там! — Она приложила руку к груди, кусая губы, чтобы не разрыдаться.

— Прошу прощения. Нежному обхождению не обучен-с! — Он прибавил фитиль, поставил лампу на столик. — Интересно, что общего у тебя с Саяки?

— Да, я когда-то была знакома с Саяки, и что же?

— Не лги мне в глаза. Я видел и все понял. — Он схватил ее за руку.

— Тем лучше для тебя! — Она вырвалась из его цепких пальцев и потерла синие полосы, оставшиеся на коже. — До сих пор я пыталась быть тебе женой, другом, но ты этого не заметил. Впрочем, думай, что угодно. Теперь это для меня не будет иметь значения. Уйду я от тебя!

— Куда? — Он наклонился к ней и обжег дыханием. — У тебя сестра!

— Уйду вместе с девочкой. Да не все ли равно…

Попов сразу притих.

— Эх, дурочка, дурочка… Да ведь я любя. Любя же… — зашептал он мягко. — Чего тебе еще недостает?

— Господи! Да ведь я живой человек, — Лиза расплакалась.

— Что случилось? — На пороге стояла бледная, босая Лена.

Попов покосился на сестер, взял лампу и ушел в кабинет. Лиза вытерла слезы и спросила:

— Ты слышала?

Лена молча взяла ее за руку и, как маленькую, увела в свою комнату и усадила на кровать.

— Лизонька, тебя обидели?

Лиза не ответила.

Лена села рядом, голос ее дрогнул:

— Не любишь мужа, уйди! За меня не бойся, проживем. Так нельзя… — Она замолчала, не зная, что говорить дальше.

— Все это не так просто. — Губы Лизы болезненно искривились.

— Тогда сейчас же помирись… Хочешь, пойду к Василию Михайловичу, переговорю? — Лена решительно вскочила.

Лиза испуганно схватила ее за руку.

— Не надо.

— Хорошо, подожду. Найдешь нужным, расскажешь сама! Но ты у меня на всем белом свете одна. И я буду всячески мешать тебе делать глупости. — Лена подошла к сестре. — Не дам, и все! Поняла?

Лиза улыбнулась, поцеловала ее и вышла из комнаты…

Как же медленно бежит время.

До санного пути оставалось еще месяца два, и для старателей настали дни томительного ожидания.

Бориска ушел вверх по реке опробовать притоки Олы. Канов и Софи подрядились перестроить деревянный склад торговца Юсупова: все заработок.

Полозов нанялся заготавливать лес. Валил и вытаскивал на берег, словно ломовик, толстые деревья. Перебросив через плечо зачаленные за бревно концы веревки, он волок его по болоту, кочкам, кустам. Молодость и сила бурлили в нем, и он работал с наслаждением. Понимая, что подсильно такое не каждому, втайне гордился собой.

Вчера Иван приметил огромную лиственницу. Ему просто хотелось удивить товарищей. Он прошел тополевую рощу и только пересек лужайку, как наметил в пролеске что-то, белое. Не Лиза ли? — остановился он, огляделся. Из рощи потянуло дымком костра, доносились приглушенные голоса.

После знакомства с семьей Попова он не раз ловил себя на том, что, приходя в поселок, невольно сворачивал на тропинку к их дому.

Лиственница оказалась смолистой, неровной, и пришлось долго над ней повозиться, пока она с треском не рухнула на землю.

Уложив вершину на ползунок, чтобы не бороздила землю, он поднял комель на рогульки, закрепил и сел отдохнуть. Солнце косыми лучами прошивало пролесок. В желтых полосах света темными тучками роился гнус.

Неужто не справлюсь? — Полозов оглядел бревно, шевельнул плечами, словно примеряясь. Уволоку, черт возьми! Он поплевал на ладони, подлез под рогульки и даже удивился легкости, с какой удалось поднять бревно и идти с ним. Уже показалась тополевая роща, а там и берег рядом.

— О-о-о!.. Вот это богатырь! Колоссально! — послышалось за его спиной.

— Богатырь не богатырь, а с этим чертом управился, — остановился Полозов и, похлопав ладонью по бревну, оглянулся на глубокий след, оставленный ползунком.

Незнакомец подошел, подал руку и назвал себя коммерсантом Саяки-сан.

— Мне лестно познакомиться с вами, господин Полозов, — проговорил он, любезно улыбаясь.

— Вы знаете мою фамилию? — удивился Полозов.

— Сила достойна внимания. — Саяки сел на бревно, вынул пачку сигарет, угостил. — Вы так шагали с этим бревном, что нельзя было не залюбоваться.

— Одно дело любоваться, другое — шагать.

Саяки промолчал. Посидели, покурили. Саяки поднялся и ушел. Полозов снова впрягся в рогульки и пошел дальше.

Вот уже блеснула полоса воды. На берегу он увидел японских моряков. На разостланном полотенце свертки, бутылки, кульки. Понятно: в бухте японские шхуны. Один из японцев поднялся и, посмеиваясь, пошел навстречу. Полозов признал в нем человека, с которым боролся.

— Добру ден, Ивана! О, какой сильный. Может, твоя подвезец, а? — Он пропустил Полозова и встал на ползунок.

Полозов хотел остановиться и согнать японца, но, заметив на его лице нагловатую усмешку, передумал. На русском мужике поездить решил? Ну-ну, я тебя прокачу.

Полозов взял чуть вправо к ключу, где была обрывистая впадина и, как бы споткнувшись, опрокинул рогульки вместе с бревном. Японец увернулся, но вывозил в болоте туфли, брюки.

— Са-а! — услышал Полозов крик и оглянулся. Японцы бежали к нему.

Кажется, напросился. Наломают бока, разве управиться с такой оравой? А драться они умеют.

— Эй, русина! — вылез из кустов японец. — Чито говорить твой бедный невеста, когда тебя привезут на рогульках?

Но тут откуда-то вынырнул Саяки.

— Оставьте, это мой друг, — Саяки взял Полозова под руку. — Все Миура затеял. Он не забыл вам обиды. Ну, ничего, мы поладим.

Миура принес стакан вина, протянул Полозову.

— Не пью!

— Вы гордый, похвально это. Пусть мы будем друзьями… — решил Саяки.

Когда Полозов вернулся в палатку, Канова и Софи еще не было. Он вымылся и решил у речки подождать своих товарищей.

— Ах, вот вы, оказывается, где устроились? Чудесно!

Отмахиваясь от гнуса, на тропинке стояла Лиза. Белая шляпа, узкая юбка, шерстяная кофточка, затянутая широким ремешком, делали ее похожей на тоненькую, ершистую Лену.

— Вы с поручением от Василия Михайловича? — спросил он весело, освобождаясь от привычного состояния неловкости.

— Нет, — сказала она просто и проткнула руку. — Тоска. Муж уехал в Ямск. А я вот бродила и забрела. Это ваша палатка? Совсем по-спартански. Наверно, очень приятно на воздухе?

— Не приглашаю, еще не прибыла обстановка, — шутливо ответил Полозов. — Мне больше нравится спать на сене: не упадешь и пахнет лугами.

— Да, да, хорошо. Проводите меня немного, а то и верно, уже вечер.

Они шли и непринужденно разговаривали. Он рассказал, как встретил в тайге девушку-якутку и принял ее за мальчика. Лиза хохотала от души.

Показались постройки поселка.

— Ну, все, — сказала она с огорчением. — Да, чуть не забыла. Человек, с которым я обещала вас свести, приехал.

— Уж не Розенфельд ли? — спросил Полозов и поморщился.

Об этой доверенном одного благовещенского купца он много слышал. Розенфельд чуть ли не с 1908 года бродил по тайге, изыскивая удобное сообщение побережья с поселениями на Колыме. Шел слух, что он обнаружил кварцевые жилы, но где, он упорно скрывал. Кварц — это еще не золото, а в условиях бездорожья рудная разведка непосильна даже купцам, да и этим россказням никто не придавал значения.

— Нет, — сказала Лиза. — Это совсем другой.

— Его можно видеть?

— Переговорю и сообщу.

Он кивнул.

— Дальше не ходите, — она остановилась. — Еще передадут мужу, мол, видели с посторонним мужчиной, — добавила она, как бы шутя, но Полозов понял ее по глазам — боится.

— Порядочно ли будет, если я поведу параллельные переговоры?

— Ребенок вы, ребенок, — засмеялась она доверительно. — Большой, сильный, но это не помешает обмануть вас не только Попову. Ну, идите. — Она тронула его руку, и ее легкая фигура быстро скрылась за кустами. Полозов стоял и рассеянно потирал шею. Эта женщина влекла и пугала его.

— Черт знает что! — Он повернулся, чтобы уйти, как увидел Канова. Тот, пошатываясь вышагивал, размахивая длинными руками. Он был без рубахи, в каких-то рваных штанах и без топора.

— Опять? — нахмурился Полозов.

— Яко благ… яко наг, — бормотал тот, покачиваясь.

— А инструмент?

— Погоди негодовать, сыне. Погоди. Плотник один повстречался. По доброте отдал. Сие не осуждай.

— Но это же свинство, черт возьми! — возмутился Полозов.

— Истинно! А почему так? Душа скорбит. Обездоленный он. — Канов ухватил себя за волосы и сокрушенно рванул: — Русский токмо трудом своим. Каково плотнику без топора? Ты дай ему простор, да в руки что нужно, он яко Муромец.

— Ну ладно, Муромец! Черт с ним, топором, найдем, — уже засмеялся Полозов, оглядывая удрученного старателя. — Идем!

— Воистину, добрая душа. Возбранить бы надобно, а он… — Канов растроганно заморгал глазами и тут же, вспомнив, свел скорбно брови. — Зрил и сокрушался!

— Ты о чем? — остановился Полозов, покраснев.

— Дерзишь, сыне. Кого восхотел? С утра белый, заморский, а вечером на ржаной потянуло прелюбодейку сию.

— Молчи! — перебил его Полозов. — Чего ты мелешь! А то могу и по шее…

— Это ты сможешь, — притих сразу Канов. — Токмо не о себе пекусь. Эх, ведь и я знавал, лучшие дни.

Они молча пошли к палатке.

Черноглазый мальчишка-якут принес Полозову запечатанный конверт. Не успел он спросить от кого, как тот умчался обратно по тропе. Только мелькнула между кустами красная рубашка. В конверте небольшой листок, на нем всего строчка: «Сегодня в восемь вечера будьте у меня».

Полозов побрился, надел единственную белую рубашку с обтрепанными манжетами, так что пришлось закатать рукава.

К вечеру приморозило, и по реке золотыми рыбками плыли листочки лозняка. Солнце ложилось за сопки, и уже вместе с сумерками подкрадывался холод зимы. Поселок затягивала синяя пелена дыма.

Подойдя к крыльцу, Полозов услышал чей-то очень знакомый голос:

— Россия бурлит. Большевики готовятся к решительной схватке. И здесь достаточно сил, способных пробудить массы. Но связь? Связь теперь главное. Леночка делает большое дело.

— Я ничего не хочу знать! Оставьте ее, Мирон. Вы слышите?!

Полозов постучался. Дверь открыла Лиза.

— Прошу. — Она провела его в столовую. — Знакомьтесь! Это…

— Мирон? Ты? — обрадовался Полозов.

— Ванек? Да можно ли такое придумать? А вымахал-то! Ну и силища! Вот удивил, — бормотал Мирон, обнимая Полозова.

Лиза засмеялась:

— А я-то знакомить вас собиралась. Ну-ну, беседуйте. А мне по хозяйству.

— Давеча мне говорили о каком-то энергичном золотоискателе. Мог ли думать? Ай, Ванюша-Ванюша! Все в высшей степени любопытно. Стало быть, вот ты какой! — Все еще волнуясь, Мирон усадил его рядом: — Расскажи о себе. Кем был, кем стал?

— Остался я тогда у Алексея, там жил, учился, — сбивчиво заговорил Полозов. — Пока его и его товарищей не взяли жандармы, кой-чего помогал. После их ареста пришлось уйти из гимназии. Работал. Но чужое все стало. Да и привыкнуть не мог к шумному городу. Тянуло в тайгу. Бросил все и ушел со старателями на Лену. Позднее попал в Охотск и, как видишь…

Мирон слушал внимательно.

— Одним словом, доброе семя взошло и завяло. Всего более досадно твое стремление к обогащению. А я-то, признаюсь, ждал другое.

— К обогащению? Нет, это совсем не то. Скорее, азарт искателя, охотника. А если я тебе нужен, располагай, как собой. А ты как здесь?

Мирон загадочно усмехнулся.

— Предположим, приехал учительствовать, а вакансии нет. Теперь служу агентом у одного купца. Стало быть, разъезжаю по побережью, поселкам, и, вообрази, меня это устраивает. Летом здесь сотни сезонных рабочих.

Вошла Лиза с подносом:

— Поговорили?

— Разумеется. Деньги для закупки продовольствия найдем. Мы еще поразмыслим с Ванюшей. Главное, не допустить хищников-предпринимателей.

— Я так и знала, — обрадовалась она. — Милый вы человек, Мирон. Отличнейший.

— Уж сразу отличнейший! — Он смутился.

Лена принесла самовар. Она кивнула Полозову и, уже не обращая на него внимания, заговорила с Мироном. На этот раз она держалась хозяйкой.

— Ты снова говорила обо мне? — посмотрела она недовольно на сестру.

— Ладно-ладно, Леночка! — замахала Лиза рукой и поспешно обратилась к Полозову: — Значит, вы довольны Мироном и мной?

— Конечно, я как бы ухватился уже за скобу двери своего дома, — засмеялся он. — В общем, я признателен вам за многое.

Часа через два он стал прощаться, договорившись встретиться с Мироном в избе эвена Амосова.

Лиза предложила завтра пойти на сопку погулять и набрать брусники.

— Мне кажется, Леночка не одобряет поход, — Полозов нерешительно поглядел на девушку. Уж больно она казалась ершистой.

— Почему вы так решили? — вскинулась Лена.

— Мне кажется, вы недолюбливаете меня.

— Пусть вам ничего не кажется! Мне лично никто не мешает. Мы будем ждать вас, господин Полозов. — И не ожидая ответа, Лена вышла из комнаты.

— Не обижайтесь на нее, — попросила Лиза. — Она ведь, очень чуткая, но еще дичится. Видимо, возраст. Так вы пойдете?

— Непременно.

Ночью шел дождь, а утром в прозрачной воде Олы отразилось голубое небо. Под ногами еще по подсохли лужи, и тропинка курилась паром. Пахло прелой землей и морем. Полозов быстро собрался и пошел в поселок.

Сестры уже были готовы и ждали его.

Подошел и Мирон. Он был в зеленой шляпе с большими полями, в брезентовом костюме и с ружьем.

Увидев Мирона, Лиза выбежала из калитки и столкнулась с Полозовым.

— Как хорошо, что вы все пришли!

Подошла Лена с ведрами и встала поодаль. Мирон снял ружье, покрутил в руках.

— Положительно не пойму, для чего взял. Ванюша, выручи! По крайней мере, тебе оно больше подходит, — он сунул Полозову ружье, глянул на солнце и деловито сказал: — Итак, в путь. Дорога дальняя.

Они с Лизой пошли вперед. За ними Полозов с Леной.

Подошли к броду. Здесь вода растекалась на наносной косе, можно, было перебрести только в длинных сапогах. Мирон уже поднял голенища, взял Лизу на руки и побрел.

— Держитесь! — Полозов протянул Лене руки, но она отпрянула.

— Я не ребенок!

— А Елизавета Николаевна ребенок? — усмехнулся он.

— Если вы такой джентльмен, то следовало сперва подумать о Мироне, — вспыхнула она и кивнула на брод. — Посмотрите, как ему трудно. Он такой хрупкий, а вы…

Мирон шел тяжело, осторожно ступая, чтобы не оскользнуться.

— Чего же вы стоите?

Пожалуй, взаправду уронит. Полозов, не раздумывая, вошел в протоку. Но Мирон уже вышел на мель и опустил Лизу.

— Дождались?.. Молодец!.. — крикнула Леночка.

Полозов оглянулся и увидел лишь мелькнувшие узкие плечи девушки и косу с белым бантом. Он вернулся на берег, подождал.

Но Лена уже показалась у поворота реки. Поднимая над головой ведерко с обувью, она брела по пояс в воде.

— Экая зануда. Простудится, — обозлился он и, уже не оглядываясь, перешел на другой берег.

Начался лес. Солнце пробивалось сквозь ветки лиственниц, и под ногами желтели пятна, похожие на опавшие листья клена. Полозов пошел быстрее и увидел Леночку. Тут начинался подъем на сопку, и она дожидалась сестру.

Заметив Полозова, она отвела глаза и опустила голову. Подошел Мирон и взял ружье.

— Тебе не до охоты. Может, чего подстрелю. — Он попрощался, повернул к реке и быстро пропал за густыми деревьями.

Солнце уже зарылось в дымчатую даль горизонта и высвечивало лишь вершины сопок. Внизу виднелась долина с лесом и голубыми петлями реки. Прогулка оказалась удачной: тепло, сухо, и Лиза развеселилась. Леночка была все так же сдержанна, молчалива и серьезна. Ей нравился Полозов, и было неприятно, что он больше разговаривает с Лизой.

Когда же Лиза поскользнулась и Полозов ее поддержал, Лена не выдержала и окликнула Ивана.

— Господин Полозов! Что-то случилось с дужкой ведра. Посмотрите, пожалуйста.

Он оглянулся. Лена ломала в руках ветку стланика. Ведро, накренившись, стояло рядом. Ягоды одна за другой скатывались на землю и алели в траве.

Полозов подошел, попробовал, все хорошо. Но он решил не подавать виду, а старательно поколотил по ведру и серьезно сказал:

— Пустяк, немножко заело. Теперь все хорошо! Позвольте, я понесу?

— Нет, спасибо, — Леночка схватила ведро и, перепрыгивая через камни, скрылась за кустом стланика.

— Серьезная у вас сестрица. Когда надо заговорить с ней, у меня сердце сжимается, — поделился он с Лизой.

— От обиды? — улыбнулась Лиза.

— От боязни огорчить. Не понимаю я ее. — Полозов говорил нарочно громко, чтобы слышала Лена. Она стояла у тропки и ждала их.

— Неправда. Вы все поняли, а я только этого и хотела, — сказала она весело. — Пойдемте быстрее, чаю хочу, — заторопилась она и снова побежала вперед.

Какой неловкий этот Полозов, а какой славный. В такого немудрено и влюбиться… — думала она.

— Лена, Леночка! Осторожней! — крикнула Лиза.

Леночка, не останавливаясь, оглянулась и, вскрикнув, села на камень. Звеня, покатилось ведро, посыпались ягоды. Полозов бросился к Лене. Подбежала и Лиза.

— Подвернулась нога. Кажется, растяжение, — Лена оперлась локтем о землю, приподнялась.

Полозов поднял ее. Но лишь, только Лена оперлась носком о землю, как на ее глазах блеснули слезы.

— Не могу. Придется вам пойти в поселок и прислать лошадь. — Она снова опустилась на камень.

Лиза осмотрела ногу сестры. Нога распухала на глазах, и уже темнело, а до поселка и за два часа не обернуться.

— Вот что, Леночка, оставлять вас тут нельзя. Вы можете кричать, бить меня даже, но я все равно вас понесу! Силы у, меня, слава богу! — Полозов поглядел на свои большие руки. — Начинайте, что вам больше по вкусу. Или постарайтесь побороть свое недоверие.

— Попробую! — болезненно улыбнулась она.

Он бережно взял ее на руки. Лена закрыла глаза и только покусывала от боли губы.

— Почему вы так недоверчиво относитесь ко мне? — спросил он тихо. — Верно, я неотесанный, но, ей-богу, не такой уж безнадежный.

Леночка не ответила и покрепче ухватилась за его шею. Лиза шла сзади с двумя ведрами.

— Вам больно?

— Не больно! — ответила она тихо.

Ее глаза сейчас были добрыми и печальными.

— Не надо рассматривать меня. — Лена припала к его плечу головой и закрыла глаза.

Полозов пошел медленнее, поджидая Лизу, Выплыла большая луна. Лиза нагнала их и спросила глазами: как? Он улыбнулся и качнул головой. Пошли молча. Полозов даже удивился, как быстро показались крыши поселка. Было приятно нести этого большого и капризного ребенка. Стараясь мягко ступать, ой подошел к дому Попова.

— Ну, вот и приехали, — сказал он Леночке и осторожно посадил ее на скамейку.

— Спасибо вам… — Она как-то по-другому посмотрела на него и, прихрамывая, пошла к крыльцу. Лиза помогла ей подняться на ступеньки. В дверях Лена оглянулась. — Напрасно мучила вас, возможно бы, и сама… — И нежная улыбка скрасила ее бледное лицо.

Лиза вернулась и протянула ему руку.

— Одни огорчения. Не приглашаю, придется заняться сестрой. Да и завтра рано вставать. Возможно, придет пароход, и муж поручил подготовить кое-что для отправки.

— Вам нужна помощь?

— Если сможете помочь, пожалуйста. К семи утра я буду в складе. — И она поспешно ушла.

Пурга крутила снежные спирали, застилая тайгу белесой мглой. Втягивая голову в воротник, Полозов пережидал порывы ветра. Олени падали на колени. Он ловил сердитое бормотание Софи, гортанный окрик Бориски и снова шагал. Впереди маячила длинная фигура Канова. Они по очереди пробивали дорогу.

Когда Полозов ввалился в зимовье и обессиленно растянулся на нарах, Канов уже разжигал в углу железную печурку. Ветер налетал с такой силой, что тушил огонь и маленькая избенка вздрагивала. Казалось, вот-вот она накренится и запрыгает по сугробам, как пустой спичечный коробок.

Канов упрямо растапливал печурку. Был он неутомим и, казалось, не знал усталости.

Полозов попытался встать, но задубевшая шуба держала. Он закрыл глаза…

Только в феврале удалось выбраться из Олы. Дорога оказалась тяжелой и отнимала все силы. А тут еще тянули каюры. То устраивали дневки, то давали отдых оленям, пускали на выпас, а затем по нескольку дней искали их по тайге. Наконец собрались.

Дней через десять после выезда транспорт обогнала собачья упряжка с богатым эвеном. Это было видно по резным нартам, огромной медвежьей дохе и почтительности, с какой смотрели на него каюры. Он даже не остановился, а едва притормозил нарты, проезжая мимо старшего каюра Александрова. С этого дня каюры точно задались целью отделаться от Полозова и его товарищей.

Вечером Александров распряг оленей и, жалуясь на плохие корма и глубокие снега, заявил:

— Олешки сопсем ослабли. Люди устали.

И дорогу пришлось пробивать старателям, да еще дожидаться Александрова. И теперь они еще ползут на перевале, и кто знает, не задержатся ли опять в этом зимовье? Дрова в печи разгорелись. Затрещала труба, загудела. Пламя забилось в дверках. Приятное тепло разморило Полозова.

Проснулся он от нестерпимой жары. Старатели уже поели и, оставив для него котелок похлебки, лежали на нарах раздетые до белья. Подъехал Александров. У открытой дверки печи с застывшими лицами сидели каюры.

Полозов сладко потянулся и вышел из зимовья. Пурга кончилась. В наступившей тишине было слышно, как потрескивают лиственницы, как гудит выдыхаемый воздух и клубами пара кутает лицо. Острый холод сразу же проник под одежду, будто он выбежал голым.

Выглянуло солнце, снег стал розовым, и туман напоминал стеклянную пыль, зависшую над землей, и она, мерцая, переливалась багровыми отсветами. Полозов закашлялся и вернулся в зимовье.

— Бр-р-р! Добрый морозец! Сегодня не придется подгонять оленей. Сами будут наступать на пятки, — подмигнул он Канову и повернулся к старшему каюру: — А славно нас встречает Буянда. Так, что ли? Как, старина, не придется спасаться от наледей на склонах сопок, а? — умышленно спросил он по-якутски. В таких случаях старик добрел.

— Не снай, — сухо ответил каюр по-русски, не поднимая головы.

— Брось, догор! Уж кому-кому, а тебе положено знать.

— Кому надо, а нам не надо, — резко оборвал его каюр. — Олешки снают, куда повернуть! — Он наклонился к тощему якуту, замотал головой.

— Что с ним? — встревожился Полозов.

— Боза мой, ты сего, Спирька? Смотри, не сдохни! — Александров заглянул в лицо каюра. Тот схватился за живот, застонал и растянулся на полу. Каюры повскакали, заохали.

— Сто будем говорить бедный отес? Как мозно такого вести дальсе? — сокрушался Александров, размахивая руками. Полозов понял, что каюр представляется и остальные его поддерживают, чтобы не ехать дальше.

— Хватит валять дурака! А то я живо вылечу вашего больного!

Спирька открыл один глаз, притих. Александров незаметно подтолкнул его ногой, и он снова заголосил.

— Ей-богу, понимай нету! Заболел селовек. Здать будем, когда подохнет, а мозет, поправляться наснет. Как бросать такого?

Полозов задумался:

— Собственно, с вами мы еще месяц будем тащиться, а нам недосуг. Давай мясо, — он прищурился, подсчитывая. — Три пуда, и мы обойдемся.

— Мясо! Как мозно? — замахал Александров руками. — Селовек мозет болеть до весны. Самим помирай не хочу. — И он сунул Полозову ладонь. — Проссай, позалыста!

— А, вот что ты задумал, пройдоха, — помрачнел тот. — Я не способен ни убить, ни избить слабого, но зато я выкурю вас, как тараканов.

Он подошел к Канову.

— Ты вот что, батя. Давай иди за оленями, и будем грузиться. Не пропадем. Ну их к черту. А я выворочу двери вместе с косяками и выну окно. Пусть…

Канов не отозвался, но поднял голову Софи.

— Куда в такой мороз? Без мяса, без дороги, это погибель искать. А если падут олени, заблудимся или другая беда? Ну, поедим муку, крупу, а дальше? Ты не горячись. Видишь, как относятся к нам якуты?

— А ты предлагаешь поесть все продовольствие в этом зимовье? Каюрам не надо возвращаться в Олу, они могут сидеть тут до весны.

Каюры снова расселись у печки. Спирька лежал, закрывшись кухлянкой, тихо стонал.

— Ну-у? — повернулся Полозов к старателям. Бориска не пошевелился. Канов заерзал. Софи приподнял голову.

— Вчорась каюры толковали, вроде бы собираются в стойбище Громова завернуть. А чего? Наймемся, да поработаем до весны. — Он покосился на Бориску: — Думали мы. Ну, куда в такую стужу?..

— А-а, понятно! Испугались, а какого черта не сидели в Оле? Зачем тащились? Оставайтесь. Уйду один! Давайте четвертую часть продовольствия, а упряжки не разделишь, — одну заберу. — Полозов оделся и пошел запрягать оленей.

Каюры переглянулись, но промолчали. Канов собрал в кулак бороду, повернулся лицом к стене. Ему стыдно было, но, договариваясь с Софи и Бориской, он не рассчитывал на упрямство Полозова.

— Терзаюсь. Не приемлет такого душа. Не гоже сие, — сказал он тихо.

— Подыхать твоя мордам хочит? Иди, дурной башка, — забрюзжал Бориска.

— Чист он, отрадно с ним. И в беде добр, и в гневе весел. Экой неуемный… — Канов поднялся. — Своего не минет никто. Идти надобно вместе.

— Цхе, шайтан! Зачем твоя болтай! Хочешь шагай, своя башка есть! — озлобился Бориска.

Канов проворно надел шубу, шапку и стал делить продукты. За дверями Полозов покрикивал на оленей. Канов вынес мешки, молча уложил на нарты, увязал. Полозов глянул, но не заговорил.

Так целый день, не глядя друг на друга, не разговаривая, они попеременно прокладывали следы для упряжки и к вечеру пробились не более десяти верст. Ночевали у костра. Мороз пронизывал одежду и растекался по телу студеной волной. Уснуть не удалось.

Утром донесся крик, и скоро показались олени. Софи погонял упряжку. Бориска шел впереди. Содрав с бороды ледяные наросты, хмуро шевельнул бровями.

— Мордам можешь бить, Ванька. Холода пугался, дермо делал! Как, берешь снова кампания, а?..

— Давай, — добродушно усмехнулся Полозов: — Я так и думал… А ну, грейтесь! — Он тут же налил по кружке кипятку продрогшим старателям и больше ни разу не напоминал об этом случае, как будто его и не было.

В правильности пути старатели убедились по огромным столбам пара, поднимающимся к небу. О горячих ключах в притоке Буянды Полозов слышал еще в Оле. Теперь можно было уверенно спускаться по руслу речонки, и она выведет в долину Буянды.

Морозы не отпускали. На мордах оленей наросли ледяные бороды и тихо позванивали. Одежду старателей покрывала снежная чешуя.

Полозов почти все время был впереди. Откуда только появились силы? Частые наледи усложняли дорогу. Приходилось постоянно выезжать на берег и двигаться по кустарнику, кочкам, по пояс в снегу. Олени падали, обдирали колени в кровь…

Куда ни погляди — сплошная стена тумана: вершин сопок не видно, деревья расплывчатыми тенями тонули в серой мгле. Лед с глухим грохотом лопался от мороза. Воздух звенел, нарты повизгивали, шаги были похожи на глухие стоны, и эти звуки, раскатываясь по тайге, вызывали тревожное чувство беспомощности.

Но вот откуда-то появился свежий след лыжни. Просто счастье. Полозов помахал шапкой и повернул налево по притоку. А вот и прорубь и утоптанная тропинка теряется в сугробе. Нелегко найти избушку в таком тумане.

Как из снежной пещеры, первой выскочила девушка с непокрытой головой. Заметив людей, она всплеснула руками, убежала в юрту, и точно из муравейника повылезли оттуда смуглые ребятишки, пожилая женщина и старик. Якут прикрикнул на малышей, сказал что-то женщине, и все послушно юркнули в темнеющую в снегу дверь. А старик пошел навстречу, холодно кивнул, скользнув глазами по нартам и путникам, обметанным инеем. Полозов поздоровался, спросил разрешения обогреться и переночевать. Старик молча распахнул дверь, пропустил его в жилище. Полозов сбросил шубу, шапку и, срывая лед с унтов, топтался у входа. Женщины и ребятишки столпились у очага и с любопытством поглядывали.

За пологом промычала корова, потерлась о загородку. Запах молока и навоза растекся по юрте, Полозов усмехнулся: чего доброго, еще угостят молоком.

Очаг едва тлел. В ледяное окошко проникало серое пятно света, не различишь, где люди, где свободные места на нарах… Полозов все еще стоял, не зная, куда сесть. Наконец старик поднял голову и молча показал на место у стола. Чувствовалось, хозяин недоволен.

Полозов поставил фляжку на стол и отвинтил крышку. Спиртной запах вмиг оживил старика.

— А ну, Матрена, чего стоишь? Поищи, пожалуй, рыбу! Может, кусок мяса найдешь! — окликнул он старую женщину и посмотрел на девушку: — Оробела никак? Почему не подбросишь дрова, не согреешь людей? — распоряжался он проворно.

Матрена повесила на гвоздь меховой мешок, который держала в руках. Из него выглянула круглая голова ребенка с румяными щечками. Малыш поглядывал по сторонам, как галчонок, да помахивал ручонками.

Ребятишки забрались на нары, притихли. Девушка склонилась у очага, и яркий свет огня метнулся над дровами.

— Маша? Не узнаешь? — обрадовался и удивился Полозов.

— Как не узнать! Ждала ведь! Приехал…

Матрена вынула балык, сушеную рыбу, отварную оленину и медвежье топленое сало. Маша быстро нырнула под полог и поставила на стол полную кружку молока.

— Пей, пока не остыло, — прошептала она, покосившись на старика.

Полозов выпил и усадил хозяев. Надо наладить хорошие отношения. Начинать разведку вдали жилища казалось страшным. Куда сунешься в такие морозы? И он налил спирт старику.

Канов тяжко вздохнул, развязал мешок и устроился чаевать со старателями на полу у очага.

Матрена усадила ребятишек рядом, взяла малыша на руки. Маша сидела напротив очага и молчала. Старик пил медленно, и его глаза счастливо щурились. Женщина поднесла кружку старшему, второму, третьему, выпила сама и остальное вылила в рот малышу. Тот хватил ртом воздух, всплеснул ручонками, сморщился и, закашляв, расплакался. Она сунула ему полоску замызганного сала. Он успокоился и принялся с удовольствием сосать лакомство.

Старик разговорился. Он пожаловался, что сын его Маркел все время в стадах оленевода Громова, дома почти не бывает и все заботы о семье взвалил на его старые плечи.

Маша пытливо поглядывала на Полозова, как бы чего-то ожидая.

Якуты быстро опьянели и улеглись спать на нары. Старатели разбросали оленьи шкуры и устроились на полу. Одна Маша сидела у очага и следила за огнем. В юрте стало темно.

Полозов задумался. Надо начинать работы, ставить палатку, а где? Метровый снег, впереди дикие морозы. Не ждать же до весны? Вспомнилась Ола, сестры. Он уже видел то мягкую улыбку Лизы, то сердитые глаза Лены. Вот он держит на руках девушку, чувствует ее дыхание. Ее волосы коснулись его щеки, и вдруг она крепко и ласково прижалась к его лицу.

Он вздрогнул и открыл глаза. Что такое? Рядом сидит Маша, заглядывает ему в лицо и нежно гладит его заросшую щеку.

— Маша?.. — не сразу пришел в себя Полозов.

— Приехал! Ой, как хорошо! Приехал ко мне? — шептала она. Он почувствовал ее жаркие губы.

— Постой… постой! Поговорим…

— Говори! Все говори.

— Я тогда в баране нашел желтую пулю. Откуда она у тебя, скажи?

В глазах ее застыл страх.

— Нельзя, — не спрашивай! Хочешь, я тебе дам фунт свинца? — она быстро наклонилась. — Я дождалась тебя… Подвинься. Пусти.

— Да ты что, Машенька? — Он испуганно отстранился и оглядел юрту.

Кругом спали. Отсвет угасающего огня пятнами вздрагивал в углу на стене и людях, покрытых мехами.

— Разве не для меня ты прошел дальний путь? Разве не для тебя бьется мое сердце? — заговорила она еле слышно. — Ждет оно.

Полозов не знал, что сказать.

Маша по-другому доняла его сдержанность. Она обхватила его шею.

— Ты рассердился, да? Пусть выгонят меня старики! С тобой я не боюсь! — И она прошептала ему на ухо. — Такие камни находят в Среднеканской долине. Там живет старик и мальчик…

Тут с гулом скатился оползень, и комья снега ударили в стену. Юрта дрогнула, все проснулись. Светало.

Старик встал и молча поставил чайник. Пока старатели пригнали оленей, запрягли, вскипел чай. Они быстро позавтракали и вышли из юрты.

Через некоторое время, загрузив нарты, старатели тронулись в путь. Они повернули оленей на старый след, чтобы подняться до Гербы и там свернуть на Среднеканский перевал. Полозов теперь знал, где следует начинать поисковые работы.

Подавленно брел Полозов за нартами. Встреча с Машей растревожила душу. Надо же было так! Может быть, она одна относится к нему так искренно и доверчиво.

Вот уже скрылась юрта. Река, описывая полукруг, образовала полуостровок. Он оглянулся. По берегу среди кустарника мелькала маленькая фигура на лыжах.

Маша? Чего она хочет? — Он повернулся и побежал по пробитой колее. Девушка скатилась на лед, скинула лыжи.

Он глядел на ее разрумянившееся лицо, блестящие черные глаза. Она подбежала.

— Вот и одни, как тогда. Возьми меня на руки, обними шибко, шибко.