Рэймонд Хоухи, Роджер Бинэм Последний козырь

От взрывной волны задребезжали стекла в окнах Белого дома и закачались хрустальные подвески люстры в спальне. Веки президента дрогнули, и в этот момент раздался телефонный звонок. Не открывая глаз, президент нащупал телефон и снял трубку.

— Извините, сэр, снова беспокою вас, — раздался голос дежурного, уже дважды будившего президента этой ночью. — Они взорвали мемориал Линкольна.

Президент оперся на локоть, протирая глаза.

— Что?!

— Похоже, им удалось прокопать туннель…

— Атомная бомба?

— Боюсь, да, сэр.

— Господи Иисусе! — Сон у президента как рукой сняло. — Надеюсь, бомба была чистой?

— Мы так думаем, сэр. Они заложили ее достаточно глубоко, и она была небольшой — не более одной восьмой килотонны, судя по показаниям сейсмографов. Ровно столько, чтобы дать понять, что они не шутят.

— И без опасения, что получат сдачи, — простонал президент.

В дверь постучали. Вошел камердинер с подносом, поставил его на столик возле кровати и, подойдя к окнам, поднял тяжелые занавеси. Сразу стали слышны далекие сирены машин полиции и «Скорой помощи».

— Есть жертвы? — президент продолжал говорить по телефону.

— Боюсь, что в живых остались только экипажи танков. Остальные…

Президент следил за тем, как камердинер наливал кофе и разворачивал салфетку.

— Я вылетаю в Кливленд через… — президент посмотрел на часы, — через два часа и до отлета хочу получить полный доклад о происшедшем! — Он положил трубку.

Именно угроза вот такой бомбы заставила его заблаговременно подумать о создании научной группы, которая бы исследовала волну гражданских беспорядков, прокатившуюся по Соединенным Штатам. Возглавить ее он попросил доктора Ричарда Нейдельмана, своего советника по науке.

Для обсуждения проблемы они встретились поздним январским вечером в Овальном кабинете. Рукой, держащей бокал с коктейлем, президент указал на листы отчетов и памятных записок, разбросанные по всей комнате, лежащие даже на полу, и сказал Нейдельману:

— Я хочу, чтобы вы тщательно и дотошно рассмотрели все, что здесь написано, и сказали мне, к чьим советам я должен прислушаться, если вообще есть кого слушать. Мне не нужны лирические отступления и всякая ерунда об исторической неизбежности. Мне необходимо знать, что ДЕЛАТЬ! Если и дальше все будет продолжаться, как сейчас, то увязнет не только коготок, но и вся наша птичка. Заняться этим должны очень надежные люди и не болтуны.

Ожидая ответа Нейдельмана, президент смешал себе третий, если не четвертый, коктейль. Будь здесь вместо Нейдельмана кто-нибудь другой, он бы воздержался от этого, поскольку и без того ходили разговоры, что он компьютер, схемы которого залиты алкоголем.

При Нейдельмане же он не стеснялся: этот в отличие от многих других приближенных болтать не будет, этот был лоялен. Нейдельман не был подхалимом и не стал бы лизать ничью задницу, как того требовал от своих подчиненных президент Джонсон. Лояльность Нейдельмана была другой, чем он и был ценен. Он не только видел лес за деревьями, но и был готов сказать правду в глаза, несмотря ни на какие последствия.

— Для выполнения поставленной вами задачи, — ответил советник по науке, — мне необходимы социолог, этнограф, затем, конечно, психолог, — есть такой, первоклассный, в Уолтер-Риде, — потом специалисты по военным играм и по системному анализу и историк.

Президент и Нейдельман проговорили до самого рассвета.

— И последнее, — сказал президент, провожая гостя до двери. — Я не хочу, чтобы вы или кто-нибудь из ваших людей обращались за необходимой информацией в министерство внутренних дел или в министерство обороны. Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь только ко мне. Доклад отпечатайте сами. Никаких стенографисток и машинисток, никаких копирок и, ради бога, не подпускайте никого к множительной машине.


…Группа Нейдельмана работала в расположении штаб-квартиры Агентства национальной безопасности в Форт-Миде и имела в своем распоряжении самые секретные и важные документы. На подготовку доклада ушел месяц, и он был вручен президенту лишь за день до описываемых событий.

Как он и ожидал, ученые блестяще проанализировали ситуацию, точнейшим образом вскрыв корни существующего кризиса, и, хотя доклад осторожно избегал попыток оценивать деятельность правительства, президент с радостью отметил, что в нем не содержалось указаний на ошибки в его собственной деятельности или в деятельности кого-либо из членов кабинета.

Однако приложение к докладу чуть было не нокаутировало президента. Оно было подготовлено Нейдельманом с помощью Саймона Честертона, психолога из Уолтер-Рида. В нем излагался план ликвидации существующего кризиса, условно названный «Последний козырь». Президенту пришлось несколько раз перечитать приложение, дабы убедиться, что все это ему не мерещится. Взбешенный, он отбросил листки, решив, что это бред сумасшедшего и что на следующий день он всыплет Нейдельману как следует. Но наутро, узнав о взрыве, президент первым делом вспомнил об этом документе и растерялся.

Приняв две таблетки успокоительного и запив их остывшим кофе, президент принялся за сводку ночных событий, составленную его советником по вопросам внутренней безопасности.

В целом ряде крупных американских городов вновь были вспышки беспорядков, но самые жестокие схватки по-прежнему происходили в Сент-Луисе. Сорок восемь часов назад он передал национальную гвардию штата Миссури в ведение федерального правительства и разрешил использовать в мятежном городе армейских десантников. До своего отъезда в Кливленд ему предстояло принять решение, объявлять ли Сент-Луис главной ареной беспорядков. Сводка заканчивалась словами: «Помимо событий, о которых сообщалось выше, беспорядки продолжаются по всей стране».

Отбросив бумаги и игнорируя обзор новостей, подготовленный специально для него, президент погрузился в кипу газет, лежащих на столе. Сегодня он впервые почти за год выезжал из Вашингтона, и все газеты посвящали передовицы этой поездке, за исключением «Сент-Луис пост диспетч». Он знал, что многие из них будут звучать как некрологи, пусть и замаскированные, но все-таки некрологи. И тон в этом задавали «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс».

Его внимание привлекла карикатура в «Денвер пост». Вообще-то высокая фигура президента и весь весьма привлекательный облик делали его довольно трудной мишенью для карикатуристов.

Здесь же художник изобразил президента в виде капитана колесного парохода, из тех, что ходили когда-то по Миссисипи. Пароход терпел крушение в звездно-полосатом море, кишащем акулами, на которых было написано: «ку-клукс-клан», «маоисты», «анархисты», а он, капитан, лил на бушующие волны масло из бочонка с надписью «Законодательная программа».

Президент отбросил газеты и откинул одеяло. Приняв душ и одевшись, он подошел к двери спальни «первой леди» и, тихонько приоткрыв ее, заглянул в комнату.

Его жена, сидя в постели, пила кофе и читала письмо. Они обменялись поцелуями, и он присел на краешек кровати.

— Когда же ты лег? — спросила она, внимательно взглянув на утомленное лицо мужа.

— Да где-то после часа. Ты знаешь о мемориале Линкольна?

Она кивнула.

— Дорогой, я обещала не заговаривать о Кливленде… — Жена сняла очки и держала их, наставив на него дужки, словно устрашающие рога.

— Но? — Он иронически улыбнулся.

— Уж если ты так решил, то позволь мне хоть проводить тебя до аэропорта. И почему именно аэропорт имени Даллеса? Не проще ли и не безопаснее добраться отсюда на вертолете до авиабазы Эндрюс и оттуда?..

— И ты тоже? — Он вздохнул. — Мне и так уже надоели своими лекциями о безопасности парни из охраны.

— Ты просто ненормальный. Рисковать жизнью ради того, чтобы открыть какую-то водоочистительную систему!

Он пожал плечами.

— Я должен поехать хотя бы для того, чтобы создать впечатление стабильности положения в стране и твердости правительства. Особенно после сегодняшнего взрыва. — Президент посмотрел на часы. — Мне, пожалуй, пора, — сказал он, неохотно поднимаясь.

Выйдя из лифта, он решил пройти до своего кабинета в Западном крыле через розарий. Когда-то Тафт назвал Белый дом самым уединенным местом в мире, но для президента как раз и стало постоянной проблемой, как бы хоть немного побыть одному. Вокруг него все время были люди, с самого первого дня, как только он пришел к власти. А теперь, с началом осенних беспорядков, охрана была удвоена, причем ее усилили еще ротой морских пехотинцев.

Ощущая спиной двух охранников, следовавших за ним по пятам, президент спустился по ступеням Южного портика. Солнце, встававшее из-за полосы тумана, лежащего над Потомаком, зажгло радугу поливочных фонтанчиков в середине приусадебного парка, и она слегка колебалась под дуновением легкого утреннего ветерка. Если бы не блеск стальной проволоки, окружавшей забор, сторожевые вышки и прожектора, вооруженные охранники и огневые точки, пейзаж этот вполне мог вдохновить какого-нибудь художника девятнадцатого века.

Войдя в Овальный кабинет, он сел за свой письменный стол из белого пластика и нержавеющей стали и занялся бумагами. Поморщившись, он придвинул к себе папку, в которой находились письма с соболезнованиями родственникам солдат, погибших в стычках с бунтовщиками. Их было пятьдесят. Год назад президент решил, что будет каждое из них писать сам. Теперь их писали за него, а он только подписывал и с неудовольствием думал, что, если дело пойдет так и дальше, и письма и его подпись придется печатать типографским способом.

Президент включил диктофон и углубился в дипломатические телеграммы, отчеты и прочие документы, которые требовали его внимания. Он почти покончил с ними, когда услышал голос секретарши из селектора:

— Вы можете принять доктора Нейдельмана, сэр?

— Какого черта ему надо? — недовольно осведомился президент.

— Вы хотели его видеть, сэр. Ему назначено на 7:50.

Ладони президента взмокли от пота. Он не только напрочь забыл о встрече, но, видно, специально, хотя и не отдавая себе в этом отчета, заработался так, что времени на беседу с Нейдельманом не оставалось.

— Но через пять минут я выезжаю.

— Вы хотите перенести встречу на другой день?

Ему хотелось вообще отменить ее, но в то же время она была необходима.

— Ладно, — сказал президент устало. — Я поговорю с ним. Сообщите, пожалуйста, службе безопасности, что Нейдельман поедет со мной в аэропорт. Им придется сделать кое-какие перестановки, я хочу поговорить с ним наедине. Да, и выясните, что произошло с докладом о взрыве мемориала Линкольна. Я же приказал приготовить его!

Выйдя из-под колоннады Западного крыла, президент поправил солнцезащитные очки и неторопливо направился к машине. Следом за ним, отстав на полшага, шел офицер-связист с двенадцатикилограммовым металлическим, обтянутым черной кожей чемоданчиком. Куда бы президент ни отправлялся, чемоданчик неотступно следовал за ним, и, как всем давно было известно, содержал программы команд, необходимых для нанесения ответного ядерного удара на случай нападения извне, а совсем недавно телевизионный комментатор Дуглас Уолкрофт сообщил телезрителям, что теперь в чемоданчике находился и секретный план на случай, если в Соединенных Штатах вспыхнет революция.

Появился запыхавшийся Нейдельман и, неуклюже вскарабкавшись в машину, сел рядом с президентом, отдуваясь и умещая на коленях портфель, упрямо соскальзывавший с выпирающего живота. Толстый подбородок и складки кожи на шее скрывали смявшийся ворот рубашки. Глаза, нос и рот Нейдельмана казались маленькими и как-то слишком тесно посаженными друг к другу. Сняв очки в стальной оправе, которые оставили красноватые следы на висках и у переносицы, он тщательно вытер потное лицо смятым носовым платком.

— Не знаю, откуда они достают плутоний, — произнес он голосом, неподобающе тонким для его фигуры, — но, как им пользоваться, учить их не приходится.

Президент молча смотрел, как один из охранников, Хэл Бота, разворачивал два флажка, государственный и президентский, на крыльях бронированного «линкольн-континенталя».

— А вы представляете, что это значит? — продолжал Нейдельман, проводя ладонью по своей почти безволосой макушке. — Это значит, что в один прекрасный день они запихнут бомбу мощностью в железнодорожный состав тринитротолуола во что-нибудь похожее на это. — Он кивнул на атташе-кейс черной кожи, лежащий на откидном столике перед президентом.

Бота занял место рядом с шофером, взял в руки микрофон и оглянулся, проверяя, все ли готово. Убедившись, что кавалькада машин чинно вытянулась за президентским «линкольном», а мотоциклисты полицейского эскорта выстроились по бокам, он кивнул шоферу, и все тронулось с места.

Сняв солнцезащитные очки и сунув их в карман пиджака, президент открыл свой атташе-кейс и достал доклад Нейдельмана, на белой обложке которого четко чернела надпись «Только для президента». Задумчиво листая его страницы, президент сказал:

— Я буду откровенен с вами, Дик. За время президентства мне не раз приходилось испытывать страх, но это… — он раздраженно хлопнул ладонью по обложке, — это, пожалуй, напугало меня по-настоящему.

— Мы в беде, мистер президент, — ответил Нейдельман. — Мы сползаем в гражданскую войну. Вот это, — он коснулся толстым пальцем папки в руках президента, — возможно, спасет нас от нее.

Президент с недоверием уставился на Нейдельмана.

— Вы хотите, чтобы я разрешил предумышленное убийство американских граждан, но лишь допускаете возможность, что это спасет нас?

Нейдельман подышал на очки и протер их полой пиджака.

— Если вам нужна убедительная аргументация, то загляните на двести двадцать восьмую страницу, там выводы и заключения.

Президент нашел страницу и начал читать вслух:

— «…Мнение настоящей комиссии заключается в том, что воссоединение Соединенных Штатов может быть наилучшим образом достигнуто способом, политически и экономически приемлемым…»

Президент взглянул на Нейдельмана:

— А что вы называете «последним козырем»?

Советник по вопросам науки задумчиво взглянул в окно.

— Сейчас это выражение используется специалистами по теории игр, особенно военными, когда они имеют в виду непредсказуемый по своим последствиям фактор, способный принести далеко идущие результаты в самом конце игры.

Кавалькада выехала на Пенсильвания-авеню и вынуждена была сбавить скорость до трех миль в час, так как приходилось ехать по «гребенке» — ступенчато уложенному асфальту, заставлявшему замедлять ход перед контрольно-пропускным пунктом. За ним уже ожидал тяжелый бронеавтомобиль, готовый пристроиться сбоку, как только кавалькада снова наберет скорость. Из откинутых люков выглядывали автоматчики, внимательно осматривавшие крыши близлежащих домов на случай появления снайперов.

Нейдельман видел стены домов со следами пуль, окрашенные до второго этажа в черный цвет, чтобы ночью сделать армейские патрули менее заметными на их фоне; окна, заложенные мешками с песком; кольца колючей проволоки в проездах и подворотнях; надписи, предупреждающие, что оставленные без присмотра автомобили будут подорваны службой безопасности. Смотрел и думал, какой аргумент может убедить президента в том, что необходимы более решительные меры, а не игра в войну, чтобы спасти страну от ран, которые она наносит сама себе.

Президент продолжил чтение.

— «Следует иметь в виду, что умышленное убийство американских граждан по численности будет лишь небольшой долей тех потерь, которые понесет народ в случае всеобщего вооруженного восстания». Вы же требуете убийства американцев!

— Чтобы спасти американцев. Разве не к этому мы все стремимся?

Президент бросил доклад Нейдельмана на колени.

— К тому же это будет слишком дорого стоить.

— Мы пожертвовали пятьюдесятью тысячами американских жизней во Вьетнаме, — возразил Нейдельман, — и ста восемью миллиардами долларов в патетической вере, что…

— О, господи, Дик, вы, наверное, могли бы придумать прецедент получше, чем Вьетнам!

— Я не говорю о прецедентах, — возразил Нейдельман. — Были они у Трумэна, когда он решал, применять ли атомную бомбу или нет?

— Есть один прекрасный прецедент не поступать так, как вы предлагаете, — Уотергейт.

— Любительская работа, — пожал презрительно плечами Нейдельман. — Я говорю о…

— Ну хорошо, хорошо, — поморщился президент. — Допустим, мы начнем. Но какие объяснения мы дадим международной комиссии по расследованию всего этого? Ведь придется посвящать во все ООН, если мы захотим выйти сухими из мокрого дела. И сколько это будет стоить? Ведь мои фонды на дополнительные ассигнования небезграничны, и потом, как быть с оглаской, ведь все должно осуществляться в строжайшей тайне. На кого положиться и кто это сделает? Если об этом узнают, меня же на куски разорвут в сенате, не в переносном, а в буквальном смысле!

— Скрытность, — согласился Нейдельман, — действительно является проблемой, но вполне разрешимой. Что же касается денег, то их можно получить под прикрытием какого-нибудь ложного проекта или программы. — Он странно посмотрел на президента. — Разве вы прочли не все? На эти вопросы даются ответы от двести девяносто шестой до триста семнадцатой страницы. Вы спрашиваете, что может обнаружить компетентная комиссия, если займется расследованием? Да вряд ли обнаружит что-нибудь.

Полицейские на мотоциклах включили сирены. Далеко впереди засверкали на солнце стеклами контрольная вышка и здание вокзала международного аэропорта имени Даллеса.

Президент бросил доклад в атташе-кейс и захлопнул крышку.

— Дик, — медленно сказал он, поворачивая диски наборного замка, — придумано хитро, чертовски хитро, но я не могу пойти на это. Просто не могу!

Свита президента начала занимать места в автосалоне, который должен был доставить всех к самолету, стоящему в миле от аэровокзала. Агенты охраны проводили президента и Нейдельмана через весь салон и усадили сразу же за кабиной водителя подальше от окон и поближе к аварийному выходу.

«Если мое предложение отвергается, то зачем тогда президент хочет, чтобы я ехал с ним к самолету?» — спрашивал себя Нейдельман. И он решил, что президента еще можно уговорить: тот еще не отказался от его проекта окончательно.

— Мистер президент, — повернулся Нейдельман к собеседнику. — Я весьма сожалею, поверьте. — Он говорил тихо и спокойно, понимая, что в их затылки упираются десятки любопытных глаз. — Я могу лишь только представить вам диагноз и рекомендовать хирургическое лечение. Вы законный попечитель пациента, и вам решать, какие меры необходимо предпринять: прибегнуть к пересадке сердца или продолжать ставить пиявки.

Вдруг зашипели тормоза, и машина начала останавливаться. Хэл Бота, агент секретной службы, находящийся вблизи президента, встревоженно оглянулся, а кто-то в самом конце салона раздраженно воскликнул: «Какого черта!..» В водительской кабине заговорил громкоговоритель, это что-то сообщали с контрольной вышки. Хотя слов никто не мог разобрать, в голосе говорящего явно слышалась паника. Бота бросился к кабине водителя и замер на месте — навстречу двигался другой автобус. Как только он поравнялся с президентским, в его окнах показались вооруженные люди, одетые в белые комбинезоны обслуживающего персонала авиакомпании «Трансуорлд эйрлайнз». Выбив стекла, они открыли огонь. Треск выстрелов был оглушающим. Одна очередь прошила водительскую кабину и повредила мотор, вторая разнесла в клочья покрышки колес с правой стороны, и президентский автобус, описывая медленную кривую, завалился набок, бросив пассажиров друг на друга. Откуда-то пополз дым. Следующая очередь обдала всех брызгами разбитого стекла, раздались крики боли и испуга. Одна из пуль ударила в оконную стойку и, срикошетировав с жутким визгом, сплющенная и потерявшая половину своей скорости, попала в Боту, оторвав ему нижнюю челюсть и отбросив к стенке кабины. Он заскользил вниз, заливая грудь кровью.

Агенты секретной службы предпринимали отчаянные усилия, чтобы вырваться из клубка свалившихся на них тел.

— Где автоматы?! — крикнул один.

Двое из охранников, безжалостно наступая на руки, головы, лица, выбрались наконец из груды тел и пробрались к аварийному выходу.

— Ложись! — крикнул охранник, валя выкарабкавшегося из-под Нейдельмана президента на пол, пока другой охранник открывал аварийный выход. Оба агента выпрыгнули из автобуса, с трудом удерживая равновесие на скользком от вытекшего из мотора масла бетоне, и заняли позиции сзади и спереди машины. Укрываясь за пробитыми пулями шинами, они изготовились к стрельбе. Через долю секунды сухо треснули почти одновременно два выстрела, и двое с автоматами во вражеском автобусе исчезли из окон, как будто их дернули за ноги. Воспользовавшись заминкой среди противника, один из агентов, вскочив, стремительно бросился к автобусу. Не успел он покрыть и половины расстояния, как в окне появился негр с гранатометом в руках. Лежащий за колесом агент выстрелил, и негр исчез. Еще двое появились в окнах, в разных концах автобуса — белый и снова негр. Прикрывавший бегущего среагировал на долю секунды быстрее. Он выстрелил, но раздался только щелчок, второй выстрелил на бегу, услышав предупреждающий крик товарища, но и у него кончились патроны. На секунду охранник замешкался, и это решило его судьбу. Негр вскинул автомат, и остановленный очередью агент, раскинув руки, распластался на бетоне. Залп оправившейся президентской охраны смел появившиеся было фигуры в белом в противоположном автобусе, он медленно оседал на простреленных шинах. Стреляя на бегу из автоматических крупнокалиберных винтовок, к нему бежали несколько агентов секретной службы, и кто-то, сорвав кольцо у гранаты со слезоточивым газом, метко швырнул ее внутрь.

К тому времени, когда президент, прихрамывая из-за ушибленного колена, выбрался из автобуса, обе машины были окружены плотным кольцом полицейских машин, бронетранспортеров, пожарных машин и машин «Скорой помощи». Неподалеку врачи хлопотали около дышащего со свистом Боты и затем осторожно погрузили его в машину.

Ступая по битому стеклу и стреляным гильзам, президент направился к Нейдельману, который беспомощно сидел на земле, прислонившись к пробитому пулей колесу. Нейдельман без очков рассеянно шарил по карманам в безуспешных поисках носового платка, судорожно зажатого в левой руке и испачканного в чей-то крови. Президент машинально полез в карман за солнечными очками и отдернул руку, уколовшись о сломанную оправу.

— Вы знаете, Дик, — сказал он, протягивая Нейдельману свой носовой платок, — мне кажется, что нам придется предпринять что-то крайне решительное.


Дуглас Уолкрофт, которого журнал «Тайм» назвал как-то «величайшим виртуозом первой страницы электронной газеты со времен Уолтера Кронкайта», был высок ростом, широкоплеч, а его грубо высеченное лицо было не лишено приятности.

Он только что закончил завтрак на террасе своего дома в Лонг-Айленде, когда услышал звон бьющейся посуды, как будто кто-то грохнул целый поднос фарфора на пол. Уолкрофт со стоном закрыл глаза. Завтрак почему-то всегда был временем, когда происходили домашние кризисы, и теперь он ждал неизбежных громких голосов и не ошибся.

— Мистер Уолкрофт! О, боже мой, мистер Уолкрофт! — истерически кричала горничная из кухни. — Мистер Уолкрофт, они убили президента!!

Позднее он долго обсуждал со своим психоаналитиком, почему он в тот момент подумал, что горничная имела в виду президента телевизионной компании, в которой Уолкрофт работал и вел комментарий ежедневных событий под названием «Отсчет времени».

Пять вечеров в неделю Уолкрофт беседовал с двадцатичетырехмиллионной аудиторией. Практически каждый вечер он был в эфире.

Уолкрофт распахнул кухонную дверь как раз в тот момент, когда его четырехлетняя дочь переключила телевизионный канал и на экране плясала коробочка с кукурузными хлопьями.

Он повернулся к горничной. Она дрожала как в лихорадке, глядя на телевизионный экран так, как будто он должен был взорваться.

— Дебби! — гаркнул он. — Что тут происходит?

Горничная вдруг разразилась слезами. Прижав фартук к глазам, она выбежала во двор и там истерически разрыдалась.

Уолкрофт было двинулся за ней, но замер на месте, услышав голос диктора: «Мы прерываем нашу передачу, чтобы сообщить вам важные срочные новости».

Споткнувшись о поднос, Уолкрофт сгреб телевизор, но недостаточно быстро — его дочь опять успела переключить канал. Не обращая внимания на ее возмущенный рев, он прибавил звук и переключился на последние известия. Диктор читал, как догадался Уолкрофт, «молнию», срочное сообщение, только что снятое с телетайпа, которое, по мнению ведущего передачу редактора, не могло ждать.

— «…Автобус, в котором президент и члены персонала Белого дома ехали к самолету, был обстрелян полчаса тому назад в полумиле от здания аэровокзала аэропорта имени Даллеса. Президент вместе с премьер-министром Канады должен был присутствовать на открытии атомной водоочистительной системы на озере Эри сегодня во второй половине дня. Очевидцы сообщают, что имеются раненые, но неизвестно, есть ли пострадавшие из президентской группы».

Пораженный Уолкрофт пытался вспомнить, посылали ли кого-нибудь из «Отсчета времени» на аэродром. Наверное, нет, решил он. Кливленд — вот где ожидались главные события и даже, может быть, покушение на президента, там были его операторы и корреспонденты.

Сорвав трубку настенного телефона и всунув в аппарат карточку многократного вызова, он с надеждой ждал ответа, но услышал непривычный пульсирующий гудок. Уолкрофт пытался дозвониться снова и снова, но безрезультатно. Он растерянно уставился на телефон, и в этот момент на кухне появилась жена.

— Дуглас! Объясни мне, пожалуйста, что, по-твоему, ты делаешь? — потребовала она, подхватывая ревущего ребенка на руки. В промежутках между рыданиями дочь начала излагать свою версию происшедшего.

Закрыв одно ухо рукой, Уолкрофт пытался определить, что за звук раздается из телефона, и неожиданно понял: он уже слышал его раньше, тогда, когда был убит Джон Кеннеди, и означал он полную перегрузку коммутатора.

— Ты обидел Розмери и бог знает как обошелся с Дебби! Если ты забыл, то напомню, что сегодня вечером к нам на обед придут твои родители, и, если Дебби уйдет, тебе самому придется объясняться.

— Помолчи! — рявкнул Уолкрофт. — На, — он сунул ей телефон, — попробуй дозвониться, звони в мою редакцию и не давай им разъединяться. Я попытаюсь связаться с ними по радиотелефону из машины.

Не тратя времени на объяснения с женой, Уолкрофт вскочил в машину и повернул ключ зажигания. Мощная «ламборджини» прыгнула вперед, выбросив из-под задних колес фонтаны гравия.

Вырвавшись на шоссе, Уолкрофт снял трубку радиотелефона, за ремонт которого он только вчера заплатил тридцать долларов, но тот безнадежно молчал.

Первая задержка ожидала его у контрольного пункта на мосту. С реки в машину ветер доносил зловоние гниющих отбросов, запах гари, дым и частички сажи из все еще горящего Гарлема. Сажа начала залеплять стекло, и Уолкрофт, вооружившись тряпкой, хотел его протереть, но едва он открыл дверцу и высунул ногу наружу, как услышал предупреждающий окрик полицейского, вооруженного автоматической винтовкой: «Эй, там! Засунь задницу обратно в свою телегу, слышишь?!» Наконец полицейские, привычно обшарив его машину, не найдя неразрешенного оружия, взрывчатки или какой-нибудь подрывной литературы и проверив его документы, разрешили ехать.

Очутившись в пределах действия своего приемника-передатчика, Уолкрофт наконец смог связаться с редакцией. Отозвался дневной редактор Рассел Горман.

— Расс, что происходит?

— Это вы лучше скажите мне, что происходит. Где вы, шеф?

— В Куинсборо. Так какие новости?

— Никто ничего толком не знает. Нам только передали, что на Уолл-стрит все закрылось, но из аэропорта никаких сообщений не поступало. Мы послали туда группу. Подождите минутку… Вы слушаете, шеф? Си-би-си только что показала маленький ролик с президентом, покидающим аэропорт. Он слегка прихрамывает, но в остальном с ним все в порядке.

— Как по-вашему, это плохие или хорошие новости?

— Во всяком случае, шеф, Кливленд накрылся.

Уолкрофт на минуту задумался.

— Может быть, как раз сегодня и следует, черт побери, показать Генералу то, что мы откопали?


Президент вышел из-за стола, налил себе виски и перешел к небольшой софе у камина. Было почти семь часов. Он включил четыре находившихся в кабинете телевизора, чтобы узнать вечерние новости. И как будто открыл электронный ящик Пандоры.

По четвертому каналу передавали фильм, снятый каким-то уличным зевакой. Оба автобуса, накренившись набок, как парусники в море, палили друг в друга. «Заработал состояние», — подумал президент об удачливом кинолюбителе.

По седьмому каналу шел фильм о парашютистах. На экране погибал десантник, охваченный пламенем напалма.

По двадцать шестому показывали солдат в антирадиационных костюмах, разбиравших руины мемориала Линкольна.

По девятому каналу Дуглас Уолкрофт беззвучно открывал и закрывал рот на фоне фотографии статуи Свободы, чья голова и поднятая рука были повреждены бомбой террориста.

Президент хотел было включить звук и послушать, о чем говорил Уолкрофт, но тот уже исчез с экрана, и тогда президент повернул ручку громкости четвертого канала с любительским фильмом.

— «…Один человек из охраны президента и пятеро до зубов вооруженных террористов были убиты во время семиминутной перестрелки. Возникает вопрос, как террористы получили доступ в тщательно охраняемый…»

«Резонный вопрос», — подумал президент, переключая звук на двадцать шестой канал, на экране которого теперь появилась женщина-диктор, незнакомая президенту, и он включил звук.

— «…В Питсбурге на сталелитейных заводах начали гасить печи из-за предстоящей забастовки, которую объявил объединенный профсоюз рабочих сталелитейной промышленности. Сегодня также докеры Мексиканского залива и Восточного побережья объявили о готовности к новой забастовке, в то время как лидеры профсоюза вылетели в Вашингтон в последней попытке…»

Президент печально покачал головой и переключил звук на седьмой канал, увидя свою фотографию на экране.

— «Институт Гэллапа сегодня опубликовал данные опроса общественного мнения, которые свидетельствуют, что популярность президента упала до самого низкого уровня. Восемь из десяти американцев сегодня считают, что…»

Надеясь хоть на минуту отдохнуть от неприятных известий, президент переключился на четвертый канал, по которому показывали свадьбу.

— «Восемнадцатилетняя стенографистка, потерявшая обе ноги и руку во время прошлогоднего взрыва в танцзале в Балтиморе, сегодня вышла замуж…»

На экране снова появился Уолкрофт, и президент выключил остальные телевизоры.

— Сегодня, — начал Уолкрофт, — мы предлагаем вашему вниманию специальную передачу, посвященную анализу событий, приведших к взрыву мемориала Линкольна и к покушению на жизнь президента. Происходящие события поставили США перед наиболее серьезным внутренним кризисом с тех самых времен, когда в 1861 году войска конфедератов открыли огонь по форту Самтер.

За плечами Уолкрофта появилась увеличенная фотография председателя объединенного комитета начальников штабов.

— Высокопоставленные источники в Вашингтоне, — продолжал Уолкрофт, — предсказывают неминуемую отставку генерала Джеймса Хиншоу, председателя объединенного комитета начальников штабов. Еще неизвестно, что кроется за этим решением пятидесятивосьмилетнего генерала, но предполагают, что причиной является подслушивание его телефона вместе с телефонами других руководящих деятелей армии и ВВС пока не выясненной правительственной организацией…

Ругнувшись, президент схватил телефонную трубку и нажал кнопку номера своего пресс-секретаря.

— Откуда, черт возьми, Уолкрофт узнал об отставке Хиншоу? — рявкнул он.

— Очевидно, от самого Хиншоу, — ответил пресс-секретарь. — Кто-то сообщил Уолкрофту о подслушивании телефона генерала, а Уолкрофт сказал об этом Хиншоу при условии, что «Отсчет времени» сообщит о его отставке первым.

— Какое подслушивание? — переспросил президент. — Мне никто ничего не говорил!

— Не говорили? — в голосе пресс-секретаря послышалось явное смущение. — А мне казалось, что генеральный прокурор…

Не слушая дальше, президент снова взглянул на экран.

— Генерал Хиншоу, — продолжал Уолкрофт, — не делает секрета из своего растущего недовольства теми робкими попытками президента, при помощи которых он пытается справиться с внутренним положением. Именно президент в ответ на требования генерала, чтобы конгресс объявил по всей стране состояние гражданской войны, заявил во всеуслышание в телепередаче, которая транслировалась от побережья до побережья, — в этот момент позади Уолкрофта пошел кусок видеозаписи выступления президента, — что «пусть никто не сомневается, у нас нет войны. Мы только лечим болезнь. Болезнь демократии. Я твердо решил применять силу не более того, чем необходимо для обеспечения сохранения закона и осуществления законодательной программы нынешней администрации. Поступить иначе — значит нарушить те права, которые я, как ваш президент, обязан укреплять и защищать».

— Решит ли генерал бросить свою перчатку соперникам, — продолжал Уолкрофт, — выступив в качестве кандидата в президенты, еще неизвестно, но сам факт его решения уйти в отставку и причины принятия такого решения значительно осложняют и без того затруднительное положение администрации. А сейчас мы объявляем небольшой перерыв, после которого наша программа предлагает вашему вниманию передачу «Анатомия кризиса».

Насупившись, президент вызвал кабинет генерального прокурора и, услышав, что того нет на месте, помрачнел еще больше.

— Найдите его, и пусть немедленно позвонит мне, — приказал он.

Дрожа от ярости, президент сел и опять стал смотреть на экран, где мелькали знакомые кадры из любительского фильма, запечатлевшего момент убийства Джона Кеннеди. Президент отвернулся и налил себе еще виски.

На телефонном пульте замигала лампочка, и президент снял трубку.

— Генеральный прокурор у телефона, сэр, — послышался голос его секретаря.

— Соедините, и десять минут я никому не буду отвечать.

После небольшой паузы он услышал голос генерального прокурора.

— Вы откуда говорите?

— Из Бетесдской больницы. Моя жена…

— Да, да, я знаю. Новость слышали?

— Да, но я…

— Потрудитесь доставить сюда свою персону, и поскорее. — Он хотел уже положить трубку, как услышал свое имя. — Ну что еще?

— Мистер президент, клянусь вам, что это было сделано без моего ведома или согласия. Виновные были серьезно наказаны…

— Оставьте это для суда присяжных, — мрачно отозвался президент. — Мы старые друзья. Но, если вы втянули меня в новый Уотергейт, голову сниму!

Президент положил трубку и сидел, массируя ушибленное на аэродроме колено и думая о разговоре, который этим утром был у него с Нейдельманом. Незаконное подслушивание телефона председателя объединенного комитета начальников штабов было, конечно, делом скандальным, но, узнай кто о том, что президент обсуждал планы, подобные «Последнему козырю», разразится такая катастрофа, что ее последствия невозможно предсказать. И он вполне отдавал себе в этом отчет.

А на экране тем временем мелькали кадры его предвыборных выступлений, принятия присяги на ступенях Капитолия. Затем размахивающую американскими флагами и приветствующую президента толпу сменили сцены уличных беспорядков.

Президент потянулся к кнопке дистанционного управления, выключил телевизор и решительно снял трубку телефона.

— Соедините меня с Нейдельманом, — приказал он секретарю.


Несмотря на то что доктор Саймон Честертон был знаком с Нейдельманом почти десять лет, сегодня его впервые пригласили в дом, который в вашингтонских научных кругах называли «Домом Эшера».

Саймон Честертон был старшим консультантом-психиатром медицинского центра американской армии в Уолтер-Риде и специальным советником различных правительственных и юридических организаций.

Подъехав под проливным дождем к дому Нейдельмана, Честертон поднял воротник пиджака и, держа в одной руке электрический фонарь, а другой придерживая брюки, чтобы не забрызгать, в два прыжка преодолел лужу и оказался на крыльце. Он потянул за старинную ручку звонка, и за дверью раздался звук, похожий на звон кандалов. Прошло довольно много времени, пока он услышал из динамика над дверью голос Нейдельмана:

— Кто там?

— Граф Дракула, — отозвался Честертон зловеще.

— Очень смешно, — сказал Нейдельман, но улыбки в его голосе Честертон не услышал.

— Ради бога, Дик, открывайте скорее, а то я весь промокну!

Замок щелкнул, и дверь открылась, пропуская гостя в абсолютно темный холл, пахнувший сыростью, как в пещере. Включив фонарь, Честертон медленно обвел лучом вокруг. Стены холла были оклеены дорогими обоями, висевшими местами клочьями, и увешаны большими гравюрами в рамах. На гравюрах были сплошь изображены печальные коровы, освещенные лунным светом. Справа от Честертона наверх поднималась широкая лестница, в начале перил стояла бронзовая фигура Пана, держащая канделябр. Напротив Пана была дверь, по бокам которой стояли два кресла, украшенные оленьими рогами.

— Дик! — неуверенно позвал Честертон.

Никакого ответа.

Он двинулся было к двери, но почувствовал, как что-то живое, мягко коснулось ноги. Посветив вниз, Честертон увидел двух кошек. Выгнув спины и посверкивая желтыми глазами, они явно выказывали ему свое расположение. Он и так терпеть не мог кошек, а у этих к тому же головы были покрыты чем-то похожим на гипс, отчего они казались еще неприятнее.

Неожиданно канделябр в руках Пана вспыхнул ярким светом. «Вот они где!» — весело воскликнул Нейдельман сверху. В руках у него было нечто вроде небольшого радиоаппарата, применяемого для дистанционного управления летающими моделями. Он покрутил ручки, и обе кошки, сначала пестрая, а за ней и черная, мягко завалились на спину, громко мурлыкая. Нейдельман снова крутанул ручки, и кошки моментально оказались на одном из кресел, свернулись калачиком и заснули.

— Мозговая имплантация, — объяснил Нейдельман. — Кошки гораздо удобнее собак и не менее опасны, если полностью стимулировать их агрессивные центры. Альфа, это черная, на днях чуть было не выцарапала глаза какому-то залезшему в дом воришке. Поднимайтесь же, Саймон!

Честертон последовал за хозяином через плохо освещенный переход, заваленный книгами, всякими ненужными вещами и разрозненной мебелью. Наконец они вошли, как догадался Честертон, в комнату, которая когда-то была залом для танцев, а теперь походила на склад. Она была забита поломанной дорогой мебелью, неповешенными картинами, чучелами птиц и животных, какими-то приборами и, наконец, книгами. Их были тысячи, они валялись повсюду, на полу, на мебели, на камине, на подоконниках, поднимались горками вдоль стен.

Смахнув тома «Истории природы» Вуда с кожаного кресла и сдув пыль, Нейдельман кивнул на него Честертону. Покопавшись затем на столе среди многочисленных бумаг, графиков и журналов, он вернулся к гостю с бутылкой коньяка и, наполнив бокалы, протянул один.

— Саймон, мы пускаем в ход «Последний козырь»!

Честертон аккуратно поставил бокал на столик.

— Ради бога, Дик, какой последний козырь?

— Президент дал о'кэй! — Нейдельман довольно потер руки. — Он приказал приступить к операции «Последний козырь» немедленно!

Честертон удивленно посмотрел на Нейдельмана. Неужели переутомление и одиночество сделали свое дело и бедняга свихнулся?

— Послушайте, Дик, если вы вытащили меня из дома в такую погоду для того, чтобы…

Он осушил свой бокал и встал, надеясь, что тем самым как-то вернет Нейдельмана к реальности. К своему удивлению, он заметил, что Нейдельман смотрит на него, как будто это он, Саймон, был не в себе. Тогда Честертон сел. Нейдельман вновь наполнил его бокал.

— Постойте, Дик. Но ведь наша группа занималась… — Честертон поискал подходящее слово, — теоретическим изучением проблемы, чисто интеллектуально, так сказать. Подобного рода академическими играми, особенно военно-политического плана, правительственные учреждения занимаются сплошь и рядом. Ведь никто не собирался приступить к практическому выполнению этого проекта! И к тому же, — он улыбнулся, — где взять ученых, которые бы смогли осуществить что-либо подобное «Последнему козырю»?

Нейдельман, схватив толстыми грязными пальцами пригоршню печенья из стоявшей на краю стола плетеной корзинки и подтолкнув ее к собеседнику, возразил, энергично жуя:

— Ну, не очень-то пришлось хлопотать, чтобы найти тех, кто состряпал нейтронную бомбу, а? А кто придумал нервный газ и превратил в оружие бруцеллез, энцефаломиелит, чуму и прочие заразные и незаразные штучки? Специалисты по безалкогольным напиткам?

— Но позвольте, Дик, — возразил Честертон, — атомная бомба, да и все другое, были сделаны на случай войны.

Нейдельман перегнулся через подлокотник кресла и выдернул из-под миски с кошачьей едой вчерашний номер «Вашингтон пост».

— А это, по-вашему, не война? «Двести человек погибло в результате взрыва бомбы», — прочел он один из заголовков. — Вы входили в состав нашей группы и изучали положение. Вы помните доклады нашей контрразведки, в которых говорится, что мы на грани гражданской войны? А я вам скажу, что не на грани, — она уже идет!

— Да удастся ли вам набрать группу ученых, которые смогли бы, вернее, захотели бы заняться таким «пустячком», как «Последний козырь»? Да они вполне обоснованно поставят вам диагноз сумасшедшего!

Нейдельман устало вздохнул и поморщился.

— Физер, тот самый, который изобрел напалм, руководил тремя группами, работавшими в Гарварде, Массачусетском технологическом институте и в Калифорнийском университете в течение двух лет во время второй мировой, разрабатывая проблему, как вооружить летучих мышей миниатюрными зажигательными бомбами. В конце концов эти летающие стервы спалили двухмиллионной стоимости ангар в Нью-Мексико задолго до того, как отменили проект!

— Это все — другое дело! Даже если проект оснащения летучих мышей зажигательными бомбами был и неосуществим, он не затрагивал этического аспекта. И атомная бомба ничто по сравнению с «Последним козырем», вы что, разве не видите разницы? Все предыдущее делалось в рамках законов США, с одобрения США и против врагов США!

— Ну хорошо, это будет нелегко, но ведь не невозможно!

Честертон покачал головой. Конечно, подумал он, все возможно. То, что Нейдельман уговорил президента на это безрассудство, было очевидно, но если он хочет и его сделать участником этого чудовищного плана?

— Дик, вы ненормальный. Надеюсь, вы не собираетесь и меня втянуть в этот кошмар?

— Вы сами втянулись в это дело, когда получили пятьдесят тысяч за то, что работали в нашей группе. Сейчас нам необходимо, чтобы вы сказали, кто из того небольшого списка ученых, который я вам покажу, психологически способен работать по этому проекту.

— Как же я это сделаю?

— Оценкой их мотиваций. Мы проверили их обычную жизнь: семью, друзей, научную работу, финансовое положение. И все говорит за то, что они подходят.

Нейдельман положил на столик стопку синих папок. Каждая была помечена штампом: «Совершенно секретно». Честертон, взяв одну наугад, стал листать убористо напечатанные страницы.

— Что они знают? — спросил он, не глядя на Нейдельмана.

Нейдельман опять налил коньяк в бокалы.

— Им сказали, что они будут работать над неким проектом, необходимым для внутренней безопасности, и что работа по условиям совершенной секретности потребует их изоляции в течение приблизительно восьми месяцев. Им также известно, что им очень хорошо будут платить и что об их семьях мы будем заботиться, пока они будут отсутствовать.

— И они все согласились? Даже самые знаменитые, даже суперзвезды?

— Все.

— Они ненормальные. Абсолютно ненормальные! — Честертон со вздохом протянул папки Нейдельману.

Нейдельман равнодушно пожал плечами, как будто это касалось его меньше всего.

— Сколько времени вы мне даете? — спросил Честертон. — Даже эти папки, — он пренебрежительно кивнул на стопку, — вряд ли с легкостью расскажут, что у ваших кандидатов на уме.

— Две недели.

Откинув голову, Честертон захохотал.

— Ну теперь я точно знаю, что вы шутите, Дик! Даже если бы я отложил все свои другие дела, это невозможно.

— Я не шучу, — серьезно посмотрел на него Нейдельман. — Это должно быть сделано. Мне наплевать, какой дурью мучаются все эти типы, но я должен знать, можно на них положиться или нет.


Доктор Пол Макэлрой, первый из ученых в списке Нейдельмана, опаздывал на пятьдесят минут. Неудивительно, подумал Честертон. Дорожные завалы, контрольные пункты, неожиданные забастовки на транспорте — все это заставляло людей опаздывать. Хотя у машины, на которой ехал Макэлрой с военного аэродрома на базе Эндрюс, и был специальный пропуск, ее не пропустили в двух местах. В одной из-за того, что там работали саперы, обезвреживавшие мины, а в Петуорте, как сообщил по радиотелефону водитель, шла перестрелка, и машине пришлось пробираться к Уолтер-Риду с запада.

До приезда Макэлроя оставалось еще минут десять, и психолог раскрыл его досье с крупной надписью: «Совершенно секретно».

Хотя теперь Макэлрой и был руководителем биохимической лаборатории в Массачусетском технологическом, он окончил Гарвард как физик. Сразу же после окончания института поступил в аспирантуру, где занялся проблемой производства аэрозолей, и за успехи был направлен в Англию, в Кембридж. Там-то он и заинтересовался биологическим применением своей темы. Возвратившись в США, Макэлрой поступил в заочную докторантуру в Массачусетском технологическом институте и начал вплотную заниматься биофизикой, а восемнадцать месяцев тому назад его пригласили работать в специальной группе министерства обороны. Именно там, понял Честертон, Макэлрой и познакомился с советником президента по науке Нейдельманом.

Все более и более увлекаясь биологией, Макэлрой наконец посвятил себя сравнительно малоисследованной области — человеческой памяти, Честертон в свое время читал статью, в которой ученый рассуждал о накоплении памяти в длинноцепных молекулах. Пожалуй, Макэлрой подбирался к чему-то большому, и не было сомнений в том, что сегодня он был одним из наиболее блестящих и пользующихся успехом представителей научной общественности.

Честертон заглянул в конец досье. Семейные отношения Макэлроя были охарактеризованы как стабильные. «Ну что за идиоты сидят в ФБР? — подумал психолог. — Ведь необязательно изменять, можно просто тихо ненавидеть друг друга». Он уже был готов продиктовать для памяти это замечание, когда секретарша объявила, о прибытии биохимика.

Макэлрой был гораздо выше ростом, чем показалось Честертону по фотографии. У него было выразительное лицо с широкой квадратной челюстью и прямым носом. Небольшой шрам на верхней губе, который Честертон едва разглядел на загорелой коже лица, делал улыбку вновь прибывшего слегка кривой, но более приятной.

Честертон предложил ему жесткий стул и сам сел напротив. Он знал, что проникнуть за линию психологической обороны ученого будет нелегко. Естественно, что работа в области функций мозга давала Макэлрою знание многих приемов в той игре, которая называлась оценкой личности.

Честертон сделал первый ход с целью выяснения политической позиции испытуемого.

— Сожалею, что вы добирались сюда с некоторыми сложностями.

Помимо препятствий, с которыми Макэлрой столкнулся в самом городе, из-за забастовки пилотов авиакомпаний ему пришлось лететь в Вашингтон на военном транспортнике.

Макэлрой пожал плечами.

— Если бы была возможность, я всегда летал бы самолетами ВВС.

— А как дела обстоят в Бостоне? У вас, пожалуй, поспокойнее, чем везде.

— Пожалуй, — согласился Макэлрой после небольшой паузы. — Хотя на окраинах стреляют…

— Ну а как, по-вашему, чем же это все в конце концов кончится?

Макэлрой печально покачал головой.

— Не знаю. Может быть, бесполезным и жестоким кровопролитием.

«Для начала неплохо», — подумал Честертон. Он не верил в людей, которые стояли за политическое решение кризиса, даже если они и сохраняли лояльность по отношению к правительству.

— Ну что ж, — протянул Честертон, как будто с неохотой прерывая приятную беседу. — Пожалуй, пора заняться нашим делом. Вам известны несколько необычные условия, связанные с предстоящей работой?

— Известны.

«Неплохое самообладание. Любой другой попытался бы узнать какие-нибудь подробности», — отметил про себя психолог.

— Ну, доктор Макэлрой, — заулыбался Честертон, — если вы не возражаете, нам пора перейти к главному вопросу, стоящему на повестке дня.

Он подвел биохимика к черной кожаной кушетке, стоявшей в углу комнаты. В изголовье лежали две подушки, покрытые бумажным полотенцем, а напротив, на стене, была укреплена лампочка от карманного фонаря. Рядом на столике находились два магнитофона, небольшой динамик, контрольная кнопка на длинном проводе и загадочный черный ящик. Честертон включил лампочку.

— Вы, без сомнения, знакомы со всем этим?

— Аутогипноз?

— Именно. С небольшой дозой амитала он позволяет пациенту отвечать на задаваемые вопросы без излишней скромности.

Макэлрой понимающе улыбнулся, снял пиджак и стал закатывать левый рукав рубашки. Честертон выключил яркий свет и начал приготовления к уколу.

Вернувшись к дивану, на котором уже лежал Макэлрой, психолог присел рядом со шприцем в руке.

— Расслабьтесь полностью, смотрите на лампочку и слушайте меня спокойно. Постарайтесь сосредоточиться именно на лампочке.

Он сделал укол и включил магнитофон, вложив предварительно в руку Макэлроя кнопку дистанционного управления.

«Слушайте меня, — донесся из динамика слегка приглушенный, спокойный голос Честертона. — Слушайте меня. Сосредоточьте внимание на лампочке… Не отводите от нее взгляда… Не напрягайтесь и не старайтесь сразу заснуть. Это придет само. Как только почувствуете, что засыпаете, нажмите кнопку. Смотреть на свет утомительно… Ваши глаза устают… Ваши глаза устают… Вам хочется их закрыть… Вам хочется их закрыть…»

Макэлрою действительно очень захотелось спать, мягкие волны убаюкивали его, и, чувствуя, что через секунду он не сможет нажать кнопку, Макэлрой сжал пальцы. Откуда-то издалека он услышал, как Честертон о чем-то спрашивает его, но отвечать очень не хотелось, и, глубоко вздохнув, Макэлрой погрузился в сон.

Честертон поправил микрофон, пододвинув его поближе, включил на запись и обратился к пациенту.

— А теперь, Пол, — спокойно начал он, — я хочу, чтобы ты вспомнил то время, когда тебе было шесть лет…


Честертон приближался к завершению своей работы. В течение десяти дней он отобрал двенадцать из тринадцати ученых по списку Нейдельмана. Вечером одиннадцатого дня, попрощавшись с секретаршей и оставив только настольный свет, он принялся за проблему доктора Мэри Андерсон.

Выбор Нейдельманом ученых для «Последнего козыря» оказался даже лучше, чем мог предполагать психолог. Например, из троих потенциальных кандидатов-биохимиков можно было выбирать любого, и лишь невротическая потребность Макэлроя постоянно добиваться похвалы давала ему некоторое преимущество перед двумя другими кандидатурами.

Самой сложной для Честертона оказалась последняя группа — генетики. Он должен был начать с доктора Мэри Андерсон, но за день до отлета в Вашингтон у дверей ее лаборатории в Калифорнийском университете в Беркли взорвалась бомба. Андерсон почти не пострадала — небольшая трещина ключицы и царапины от осколков стекла, но была глубоко травмирована. На ее глазах были убиты пять студентов, несколько человек ранено.

Поэтому психологический тест доктора Андерсон пришлось проводить в последнюю очередь.

Что касается двух других кандидатур, то они не проходили потому, что один из ученых был скрытым алкоголиком и дураки из ФБР прозевали это, а второй находился на грани открытой шизофрении. Оставалась лишь надежда на доктора Андерсон.

Налив себе кофе из термоса и раскрыв папку, Честертон углубился в размышления.

Для психолога Андерсон представляла большой интерес. Эмоциональная сторона ее жизни казалась удивительно бедной. До двадцати четырех лет жила с родителями, затем стала жить одна, но не для того, чтобы иметь больше личной свободы, а потому, как она выразилась сама, «жизнь с родителями была слишком легкой». Андерсон вела уединенный образ жизни, что в такой привлекательной молодой женщине, обладавшей горячим темпераментом, было непонятно.

Раздумья психолога были прерваны телефонным звонком. Звонил Нейдельман. Честертон включил защитное устройство от подслушивания и собрался было начать разговор, как его внимание привлекло подрагивание стекол в окнах от каких-то тяжелых ударов на улице.

— Неужели армия начала обстреливать Брайтвуд из орудий?

— Вполне возможно, — отозвался Нейдельман. — От президента упорно добивались подобного разрешения, когда я виделся с ним сегодня днем. Наверное, взять этих негодяев измором не удалось. Как ваши дела?

— Вы о Мэри Андерсон?

— Не только. Я решил, что нам понадобятся двое вирусологов, поэтому выбрал Педлара и Зелински.

— Что?! — ахнул Честертон. — Да если в Европе узнают, что у нас находится бывший врач из Треблинки, скрывающийся где-то в Парагвае да еще к тому же работающий на нас, его выдачи потребуют в тот же день…

— Вот именно. Поэтому-то он и будет работать не только за совесть, но и за страх!

— Но Педлар!

— Ну и что? Подумаешь, один-два укола героина в месяц.

— Один-два укола?! Да он принимает по десятой грамма ежедневно, с тех пор как побывал с нашими химическими войсками во Вьетнаме!

— Но специалист ведь он непревзойденный.

— Я отказываюсь вас понимать. Мы отводим Кантрелла потому, что он алкоголик, а берем отпетого наркомана и бывшего нацистского преступника. Значит, все, что я делал в течение последних десяти дней, абсолютно никому не нужно!

— Педлар и Зелински — особое дело, и я беру их под личную ответственность. А что с Андерсон?

— В таком случае ничего. Если она нужна вам, пожалуйста, берите! — Честертон все еще был обижен на Нейдельмана за то, что тот принял решение, не посчитавшись с ним. — У меня есть возражения, но вы можете не обращать на них внимания.

— Что вы имеете против нее?

— Она все еще остается загадкой. Сеанс наркогипноза не удалось провести. Особенность этой молодой женщины в том, что она слишком ориентирована на свою работу и ставит перед собой крайне труднодостижимые цели, а это подсознательное подавление существующих у нее агрессивных сил.

— Ну это не так уж плохо.

— С одной стороны. Но это палка о двух концах. Пока ей все удается потому, что она не щадит себя для достижения поставленной цели. А если цель не будет достигнута? Вот тогда, по моему мнению, может наступить разочарование настолько сильное, что вызовет огромную психическую депрессию, которая, прежде чем обернуться внутрь, так сказать, нанесет огромный ущерб всему тому, что находится вокруг нее.

— Это окончательный диагноз?

— Еще нет, и я приду к окончательному выводу только после того, как закончу ее исследование.

— Она хочет получить эту работу?

— Очень.

— Это решает дело. Дадим ей попробовать.

Честертон хотел возразить, что проект «Последний козырь» отнюдь не относится к разряду работ, на которых можно пробовать человека, а потом отказаться от него, но Нейдельман уже повесил трубку. Психолог недоуменно пожал плечами, погасил лампу и вышел из кабинета, включив сигнальную систему.


Билл Барринджер поправил подмышечную кобуру с пистолетом и выскользнул из черного «плимута» на стоянке у аэровокзала. Это был крупный, с хорошо развитой мускулатурой человек, гордящийся как своей наблюдательностью, так и физической силой, быстротой реакции… Перейдя дорогу, он начал пробираться к условленному месту, ловко и быстро лавируя среди многочисленных пассажиров, заполнивших зал ожидания. Бывший полицейский, он немедленно составил словесный портрет молодой женщины, которую ему было поручено встретить и за которой он наблюдал, пробираясь через толпу. Портрет полностью совпадал с цветной фотографией, показанной ему час назад. Женщина была одета в безукоризненный кремовый брючный костюм, блузку цвета ровного загара, хорошо дополнявшуюся ниткой крупного янтаря на шее. У ее ног стояли два чемодана. Барринджер с удовольствием отметил, что она была не только хороша собой и одета со вкусом, но и то, что все эти вещи стоили приличных денег.

— Доктор Андерсон? — вежливо справился он, прикасаясь к шляпе. — Барринджер. К вашим услугам, мадам. Простите, что заставил вас дожидаться. Пришлось переждать очередную демонстрацию. Как долетели?

Молодая женщина пожала плечами, как бы желая сказать, что могло быть и хуже.

— Куда мы едем? — спросила она вполголоса, чтобы следовавший за ними носильщик с тележкой, на которой стояли ее чемоданы, не услышал.

— Я расскажу вам по дороге, а пока нам надо отсюда поскорее выбираться. Как мне сообщили, обнаружена очередная бомба и нас может задержать оцепление.

Уложив чемоданы в багажник, Барринджер легко скользнул за руль и, выключив сигнал левого поворота, стал ждать удобного момента, чтобы влиться в поток автомашин, проносящихся мимо стоянки. Так и не дождавшись перерыва в движении, он печально покачал головой и нажал кнопку на приборной доске. Откуда-то из-под переднего бампера раздался леденящий душу вой полицейской сирены, и движение замерло. Черный «плимут» мощным рывком влился в образовавшийся промежуток, и тогда Барринджер выключил сирену. Вынув из специального гнезда небольшой микрофон, он сказал:

— «Валькирия» вызывает «Валгаллу». Машина двенадцать и груз следуют к месту назначения. Время — семнадцать тридцать. Все.

Мэри Андерсон не могла удержаться от смеха.

— Мне кажется, мистер Барринджер, это одно из самых неудачно сформулированных радиосообщений.

Барринджер смущенно пожал плечами, но ничего не ответил.

— Вы все еще не сказали мне, куда же мы едем, — продолжала она.

— Форт Детерик, — ответил он коротко.

— Форт Детерик?! Вы уверены? — Она была крайне удивлена.

— Абсолютно, мадам.

Мэри повернулась к окну, пытаясь вспомнить все, что знала, слышала или читала об этом месте. В течение двадцати пяти лет форт Детерик был военным центром, где проводились исследования для ведения бактериологической войны. Именно там ученые впервые выделили токсин ботулина, четыре унции которого могли уничтожить все население Соединенных Штатов. Она вспомнила также, что когда-то читала статью о том, что в середине шестидесятых годов в этом центре были случаи заражения ученых туляремией, бруцеллезом, пситтакозом, вирусом конского энцефалита и другими тяжелейшими болезнями. То, что в 1971 году форт Детерик стал центром по исследованию рака, совсем не исключало неприятных ассоциаций, которые вызывало у нее это название. Остальные сорок пять миль она промолчала, глядя в окно на уже потерявшие листву деревья и размышляя над тем, чем же ей придется заниматься.

Подъехав к будке часового, Барринджер опустил стекло. Проверка была тщательной. Полицейский проверил документы, сверяя их с какими-то образцами, сравнил фото Андерсон на документах с оригиналом и с фотографией, которая была у него, а также проверил документы и у Барринджера, с которым, как показалось Мэри, он виделся не в первый раз. Возвратив документы, полицейский нажал кнопку в будке, и тяжелые ворота в красно-белую полоску, уползя в толстый забор, открыли въезд.

Через несколько минут они подъехали к одноэтажному зданию с островерхой крышей, на котором белела вывеска «Штаб форта Детерик». Как и другие дома, оно казалось покинутым и нуждавшимся в покраске. Барринджер выключил мотор. И они с Мэри вместе вышли из машины. Двери им открыл еще один солдат военной полиции, и они вошли в помещение, разительно отличавшееся от внешнего вида здания. Мягкий и ровный свет, теплые тона стен, комфортабельная мебель, абстрактные картины — все создавало впечатление приемной первоклассного рекламного агентства. Толстый ковер устилал пол перед большим с великолепной мраморной столешницей столом, за которым сидела молодая женщина, похожая на манекенщицу, сошедшую со страниц самого последнего модного журнала.

— Доктор Андерсон! — воскликнула она, как будто появление Мэри было тем самым событием, которого она дожидалась весь день, томясь в безделье. — Добро пожаловать в форт Детерик!

Мэри, ошарашенная такой сердечностью, только молча кивнула в ответ.

— Позвольте взять ваши ключи от чемоданов, мадам, — обратился к Мери Барринджер. — Мы только сэкономим время, пока вы будете…

— Вы хотите проверить мои чемоданы? Но зачем?

— Это простая формальность, — вмешалась женщина.

Она отвела Мэри в комнату, напоминавшую приемный покой дорогой клиники. Из-за стола навстречу поднялся средних лет мужчина, одетый в белый халат.

— Я был бы рад, если бы мог помочь вам избежать этих формальностей. Но что делать, порядок есть порядок, — сказал он.

— Но что же, наконец, это за формальности, о которых мне постоянно твердят?

— Отпечатки пальцев, голосограмма, анализ кожи и всякое прочее.

Мэри казалась озадаченной.

— Но это все со мной уже делали, когда я согласилась принять участие в проекте. Зачем же все снова?

— Как бы получше вам объяснить? — сказал человек в белом халате. — Надеюсь, вы не обидитесь, но в таком сверхсекретном деле мы должны быть абсолютно уверены, что вы — это вы, и единственный способ удостовериться в этом — сравнение ранее полученных данных, когда вы проходили проверку, с настоящими. Вам это может показаться смешным, но мы должны убедиться, что вас не похитили и не подменили кем-нибудь очень похожим, что, признайтесь, в данной ситуации было бы крайне нежелательным. А подобные вещи случались, поверьте.

Через некоторое время Мэри Андерсон вновь очутилась перед шикарным столом в холле и была встречена еще более обворожительной улыбкой. Из ящика стола «манекенщица» достала прикрепленную к зажиму глянцевитую карточку с фотографией Мэри, электронный сигнализатор, который должен был попискивать, если Мэри кто-нибудь вызывал, и серебристую папку с надписью «Правила внутреннего распорядка».

— Ваша карточка-ключ будет готова только завтра утром, а пока возьмите это, — сказала женщина, протягивая Мэри папку и все остальное. — И, пожалуйста, распишитесь за них.

Мэри молча расписалась. Барринджер, листавший номер «Плейбоя» за журнальным столиком, легко поднялся.

— Мистер Барринджер, — продолжала «манекенщица», — отвезет вас в ваш дом. В холодильнике найдете все для того, чтобы перекусить с дороги, хотя мне кажется, что мы немного выбились из расписания, — она выразительно посмотрела в сторону Барринджера, — но думаю, ничего страшного не произойдет, если доктор Андерсон чуть-чуть опоздает на прием.

— Все будет о'кэй, — заверил Барринджер.


Барринджер отпер дверь квартиры, предназначенной для Мэри Андерсон, и щелкнул выключателем. Хотя однокомнатная квартира, в которую они вошли, и была больше той, которую Мэри занимала в Лос-Анджелесе, она была декорирована и обставлена почти идентично. Обои, картины американских примитивистов, которых собирала Мэри, стеганый кожаный диван викторианской эпохи, голландский стол работы Миса ван дер Роэ — все было таким же, как у нее дома, только несколько крупнее, чтобы не нарушать пропорций.

— Да кто же… — изумленно промолвила Мэри и недоуменно повернулась к Барринджеру. Но того в комнате не было, он устраивал в передней ее чемоданы в стенной шкаф.

— Что-нибудь не так? — Барринджер заглянул в комнату. Мэри молча качнула головой и как зачарованная подошла к мраморному шахматному столику, на котором стояли тридцать две изысканные фигуры слоновой кости. Только один столик, без фигур, догадалась она, должен был бы стоить не менее трех тысяч долларов! Тот, кто обставлял комнату, не только знал ее квартиру, но и знал, что она хотела иметь, если бы могла себе позволить.

Когда в девять тридцать Барринджер вновь заехал за ней, шел дождь. Проехав не более двухсот метров, он вылез из машины и, раскрыв зонт, проводил Мэри в дом для приемов. В мягко освещенной комнате, разбившись на группы, находились около дюжины мужчин и одна женщина средних лет в очках. Четверых из присутствующих Мэри узнала.

Рядом с Саймоном Честертоном стоял человек с короткой стрижкой — Марк Вейнер, специалист по космонавтике. Год назад о нем только и говорили. Еще бы! Ведь ему удалось вернуть на Землю потерпевший аварию космический корабль. Справа от него, очень напоминая провинциального галантерейщика в альпаковом пиджаке, с пенсне на носу, стоял цитолог Дэниэл Джонсон. Рядом с Джонсоном находился профессор из Калифорнийского технологического Филип Бенедикт, специалист по сплавам.

Заметив Мэри, Честертон направился к ней, широко улыбаясь:

— А вот и вы наконец! Добро пожаловать! Возьмите себе что-нибудь выпить, а потом представлю ваших коллег.

С подноса, предложенного ей неизвестно откуда взявшимся официантом, Мэри взяла бокал шампанского и, держа его осторожно, чтобы не расплескать вино на дорогой ковер, последовала за Честертоном, увлекшим ее к общей группе.

— Доктор Пакстон! Джентльмены! — Психолог быстро взглянул на часы над дверью. — Позвольте познакомить вас с последним членом нашей группы. Доктор Мэри Андерсон, генетик из Беркли.

Никто не двинулся, не сказал ни слова. В углу рта Честертона, растянутого в непринужденной улыбке, задергался нерв.

— Доктор Андерсон, позвольте представить доктора Пола Макэлроя. С ним вам придется наиболее тесно сотрудничать в течение ближайших месяцев.

Макэлрой и Мэри обменялись рукопожатиями.

Затем Честертон подвел Мэри к Вейнеру и Джонсону, а потом к очень старому человеку с печальными водянистыми глазами. Честертону пришлось объяснять ему дважды, на английском и немецком, кто такая Мэри Андерсон и откуда она, пока старикан энергично не закивал головой. Объяснив Мэри, что доктор Зелински — вирусолог, Честертон подвел ее к стоящему рядом бледному человеку с острым лицом и редеющими волосами цвета соломы.

— Это доктор Педлар, который имеет единственное преимущество перед вами: он уже работал здесь, — быстро сказал Честертон, увлекая Мэри к человеку с пушистой рыжей бородой. — Доктор Каванаг — доктор Андерсон. — Каванаг сунул дымящуюся трубку в карман твидового пиджака и энергично потряс руку Мэри. — Вы, наверное, знаете, что доктор Каванаг — профессор молекулярной биологии в Рокфеллеровском институте? А вот доктор Питер Кохальский, невропатолог из Корнелла.

— Сначала биохимик, потом специалист по космонавтике, цитолог, два вирусолога, профессор молекулярной биологии, а теперь еще и невропатолог? — недоуменно спросила Мэри.

Кохальский угрюмо пожал плечами:

— Я сам ничего не понимаю.

— Все в свое время, все в свое время, — заторопился Честертон.

Он представлял Мэри Филипу Бенедикту, когда дверь распахнулась и в комнату ворвался Нейдельман. За ним, но менее поспешно вошли еще два человека: один из них походил на бывшего полузащитника футбольной команды, который хорошо устроился в торговле недвижимостью, а второй, казалось, был его адвокатом. Официант, разносивший напитки, вышел из комнаты, заперев за собой дверь.

— Извините, мадам, — сказал Честертон Мэри, — с остальными участниками проекта вам придется знакомиться в процессе работы. — Он вопросительно посмотрел на Нейдельмана. — Начнем, пожалуй?

Нейдельман коротко кивнул, и Честертон начал рассаживать ученых на трех рядах стульев, расставленных в дальнем конце комнаты. На противоположной стене развернули экран, перед ним стоял стол, за который уселись Нейдельман и двое пришедших с ним. Дождавшись, когда все рассядутся, Честертон, подойдя к столу, начал:

— Позвольте вначале представить мистера Фрэнка Нейпера и мистера Генри Джерома. Мистер Нейпер является начальником службы безопасности, а мистер Джером главным администратором проекта. Если вам понадобится какое-то новое оборудование, обращайтесь к мистеру Джерому, а если это оборудование начнет загадочно исчезать, — он слегка улыбнулся, — тогда уж к Фрэнку Нейперу. А теперь разрешите начать с самого начала, — и он опять слегка улыбнулся.

В течение получаса психолог рассказывал собравшимся о том, как была составлена специальная группа по изучению главной проблемы и какие задачи перед ней стояли. Время от времени на экране появлялись диаграммы, графики и схемы, иногда кинокадры хроники, карта страны, пронзенная стрелами и заштрихованными районами беспорядков.

— После очень тщательного анализа всех аспектов проблемы, — перешел к заключению Честертон, — группа по изучению создавшейся ситуации пришла к единодушному выводу, что Соединенные Штаты, разделенные на многие враждебные группировки, нуждаются в восстановлении социального единства и что оно может быть восстановлено, если нам будет угрожать враг, одинаково опасный для каждого в отдельности и для всех вместе, независимо от убеждений, цвета кожи и политических мотивов.

Наступила минутная тишина, которую нарушало только едва слышное жужжание — это работали скрытые кинокамеры, снимавшие аудиторию для того, чтобы потом Честертон мог судить о реакции каждого из участников совещания.

— Леди и джентльмены, — начал Нейдельман голосом даже несколько мрачным. — На нашу долю как раз и выпала задача создать этого опасного для всех врага. В течение последующих восьми месяцев мы должны произвести, именно произвести, доказательство, что вся планета, и США в частности, находится под угрозой нападения более развитой цивилизации из космоса. — Не обращая внимания на заметно оживившиеся ряды, он продолжал: — Мы создадим космический корабль, создадим его экипаж, вооружим его несмертельным патогеническим оружием и доставим в Лос-Анджелес, где будет смоделирована картина его гибели во время разведывательного полета. А для того чтобы угроза показалась реальной, воздействию патогена будет подвергнуто не менее десяти тысяч человек…

Голос советника президента утонул в хоре выкриков.

— Как известно доктору Бенедикту, я не принадлежу к категории людей, склонных к тому, чтобы устраивать розыгрыши, тем более коллективные, — продолжал Нейдельман, как только несколько поутих возбужденный шум в аудитории. — И в отличие от того, что утверждает доктор Вейнер, не сошел с ума.

— Значит, это произошло с другими, — сказал человек справа от Мэри Андерсон. — Как только мы начнем работать над подобным проектом, нас просто привлекут к уголовной ответственности. Кто, черт побери, додумался дать на него санкцию?

Нейдельман невозмутимо подождал, пока очередной взрыв голосов не утихнет, и тогда произнес:

— В ответ на вопрос полковника Лоуренса скажу: это решение принято президентом Соединенных Штатов.

— Вы говорили о несмертельном патогене, — раздался голос Макэлроя.

— Который на некоторое время поразит людей, но не убьет, — кивнул Нейдельман.

— Но вы хотите невозможного, — продолжал Макэлрой, оборачиваясь к Педлару за поддержкой, но тот промолчал.

— По-моему, я догадываюсь, что имеет в виду доктор Макэлрой. — Нейдельман был рад, что разговор принимал научный характер. — Я не собираюсь притворяться и согласен, что в некоторых случаях, скажем при хроническом заболевании бронхов или легких, патоген может оказаться критическим. Однако одна из первых задач, которая будет стоять перед доктором Шарлоттой Пакстон, — исчерпывающий статистический анализ всех заболеваний, существующих в данном районе, и количество людей, которые могут пострадать. А главная задача докторов Педлара и Зелински — создать такой патоген, фатальный исход от применения которого будет минимальным.

Поднялся полный молодой человек с лицом школьника.

— Д-даже если только один-единственный ч-человек умрет, — начал он заикаясь, — самое меньшее, в чем нас обвинят, т-так это в заговоре с целью убийства.

— Может, у доктора Нейдельмана в кармане уже лежит помилование для каждого из нас, — язвительно бросил Кохальский.

Нейдельман игнорировал его замечание и смех, который за ним последовал.

— Доктор Дарроу, — обратился он к молодому человеку, — риск данного предприятия, поверьте, много меньше того, который выпадает на долю простого солдата, участвующего в подавлении нынешних беспорядков, а результат несравнимо больше.

— Я в этом не участвую, — сказал Вейнер и, оттолкнув кресло, направился к двери.

Нейдельман, казалось, не обратил на него никакого внимания.

— Мы совсем не собираемся заставлять кого-либо работать против его желания, — невозмутимо продолжал он. — Но я имею право и воспользуюсь им, чтобы помешать ему покинуть территорию форта. — Вейнер остановился на полдороге. — Понимая ваше беспокойство, я пока могу сказать, что нигде в Соединенных Штатах вы не будете в такой полной безопасности, как здесь. И гарантирую, — тут голос Нейдельмана стал твердым, — что ни один из вас не будет участником фиаско, подобного Уотергейту.

Вейнер стыдливо возвратился на место.

Нейдельман снял неожиданно запотевшие очки и, протирая их, продолжал:

— Конечно, Детерик не курорт, а меры безопасности делают условия работы еще сложнее, но существуют два момента, которые, мне кажется, в некоторой степени компенсируют неудобства, а именно: у вас будет самое лучшее оборудование, которое вообще существует в мире, и горизонты ваших научных исследований неограниченны.

Честертон внимательно следил за выражением лиц и поведением присутствующих. Первым заинтересовался Макэлрой, затем Бенедикт, Дарроу, Кохальский и Каванаг. Вейнер сидел, положив локти на спинку впереди стоящего кресла, Педлар заложил сомкнутые ладони за голову, другие в разных позах сидели в своих креслах, и на лице каждого было написано раздумье. Нейдельман победил, научный крючок сработал.

Макэлрой поднялся со своего стула.

— Я бы хотел получить заверения в том, что, если положение в стране улучшится, наш проект будет отменен.

— Охотно даю такое заверение. Президент намерен продолжать действия, направленные на достижение урегулирования обычными способами в надежде не прибегать к критическому средству, то есть к проекту «Последний козырь».

— А почему именно Лос-Анджелес избран ареной катастрофы? — спросил Кохальский.

— По двум причинам. Мы хотим избежать какого-либо этнического превосходства в той группе, которая будет поражена патогеном, чтобы не допускать расовых столкновений в период между взрывом и установлением факта, что нападение грозит со стороны космических пришельцев. Именно поэтому и был выбран Лос-Анджелес как район, в котором присутствуют практически все расы. Вторая причина — климат. Для того чтобы патогенный агент был максимально контролируемым, нам необходимы стабильные климатические условия с минимальным движением воздуха, а все это есть в Лос-Анджелесе.

А теперь поговорим о самом трудном — о создании космического корабля и его экипажа. Начну с биохимии. Как все вы, очевидно, знаете, несколько известных ученых высказали предположение, что в других условиях, отличных от существующих на нашей планете, жизнь могла возникнуть не только на углеродной основе. Силикон, например, оказался бы самым подходящим в условиях более низкой температуры, отсутствия воды и повышенного ультрафиолетового облучения. Я не сомневаюсь в том, что могут существовать различные формы и виды жизни, но хочу предупредить вас: другое нам не подходит. Углерод, водород, кислород и азот являются самыми распространенными элементами в космосе, и живая форма, основанная на углероде, гарантирует более гибкую, стабильную и более способную к выживанию систему.

Нейдельман замолчал, налил себе воды, выпил. Честертон с облегчением заметил, что все терпеливо ждут, когда Нейдельман будет продолжать. Обсуждая с советником президента всю процедуру подачи основной идеи, психолог тогда посоветовал: «Дайте их мозгам ухватиться за что-нибудь, заставьте думать. И изо всех сил старайтесь создать атмосферу военного совещания, а не академического семинара».

— Мне нужно, — продолжил Нейдельман, — чтобы вы создали высокоорганизованную форму жизни на углеродной основе. Уверен, что этого можно достичь, и эта задача поручается группе молекулярной биологии, которую возглавит доктор Макэлрой и в которую войдут доктора Андерсон, Джонсон, Каванаг и Кохальский.

Что же касается космического корабля, то я попрошу вас, доктор Бенедикт, а также докторов Вейнера, Конрада и Дарроу заняться этой проблемой. Но сначала позвольте несколько завершающих штрихов к нашему сценарию.

Предположим, что инопланетяне прибыли с умирающей планеты, во многом похожей на Землю. Обитатели этой планеты запустили в космос корабль-матку, на котором находился по меньшей мере один разведывательный модуль с экипажем. Корабль-матка входит в атмосферу Земли и отправляет разведчика, но над Лос-Анджелесом с ним происходит авария, он падает и взрывается.

А что же происходит с кораблем-маткой? Мы не знаем. Может быть, он имеет на борту еще один разведывательный корабль и остается в пределах земной атмосферы с намерением направить еще одну разведывательную группу, а может быть, продолжает облет Галактики, «рассеивая» по ней своих обитателей. Для вашей работы, доктор Бенедикт, важно помнить, что «матка» существует. При этом предположении вы избегаете многих проблем, связанных со снаряжением разведчика. Итак, нам нужен небольшой разведывательный космический корабль, способный выполнить ограниченную задачу.

Доктора Вейнер и Дарроу уже участвовали в осуществлении космических программ. Я тоже. Нам известно, из чего и как делается космический корабль. Именно этого нам и следует избегать в первую очередь. Если возникнет хоть малейшее подозрение на то, что корабль имеет земное происхождение наша игра проиграна.

Доктору Конраду как специалисту по космической медицине предстоит привести в соответствие материалы, из которых будет сделан корабль, с биологической формой «инопланетян».

Доктор Педлар и доктор Зелински займутся производством подходящего патогена. Можете быть уверены, что возможности здесь для работы подобного рода превосходны, и вы заметите, доктор Педлар, что с тех пор как работали здесь, оборудование стало еще лучше. Выбор типа патогена, который вы изобретете, я оставляю вам, но он должен отвечать следующему требованию: в современной медицине ему не должно быть аналогов.

Доктор Пакстон, на вас возлагается обязанность оказания любой помощи всем участникам нашего проекта по части вычислительной техники.

В Лос-Анджелесе выбраны несколько домов в качестве возможного места приземления космического корабля и последующего взрыва. Окончательный выбор остается за вами, полковник Лоуренс.

И, наконец, последние два момента. Естественно, вам предстоит выполнять основную работу, вся черновая будет осуществляться специальным персоналом, который, я хочу особенно подчеркнуть, незнаком с истинным содержанием нашего проекта. Помимо оказания помощи вам, этот персонал будет выполнять работу по своей отдельной программе, которая послужит прикрытием нашей деятельности.

Теперь о сроках. Авария космического корабля должна произойти приблизительно третьего декабря. За шесть недель до этой даты вы начнете работу на месте, полковник Лоуренс. Каждому из вас будут розданы графики производства работ, и мы будем регулярно проводить совещания, чтобы координировать действия. А теперь я готов ответить на ваши вопросы.

Первым заговорил доктор Каванаг.

— Как быть со свидетелями падения космического корабля? Такое небесное тело обязательно должно быть замечено и людьми и приборами.

— Ну, во-первых, взрыв произойдет глубокой ночью. То, что корабль не увидят радары, можно будет объяснить небольшой высотой и скрытностью его полета. И, наконец, исходя из простого жизненного опыта, мы уверены, что, как только станет известно о взрыве межпланетного корабля, недостатка в очевидцах не будет. Уверен, что найдется куда больше дюжины свидетелей в Техасе, Айдахо, Аризоне, да где хотите.

— У меня такой вопрос, господин советник, — встал с места полковник Лоуренс. — Пока ваши меры по обеспечению секретности проекта кажутся впечатляющими. Но как вам удастся сохранить секрет после того, как мы выйдем отсюда?

— На этот вопрос, — сказал Нейдельман, — вам ответит наш начальник службы безопасности.

Фрэнк Нейпер не спеша поднялся и облокотился о спинку стула.

— Дело обстоит следующим образом. На каждого из нас, включая меня и доктора Нейдельмана, составлена история болезни, ложная конечно, в которой указано, что данное лицо находилось на излечении в психиатрической больнице в течение всего срока нашей работы. Если кому-нибудь из нас придет мысль написать, скажем, книгу о том, что происходило, подобное действие будет рассмотрено как симптом возвращения психического заболевания, а значит, необходимости продолжения лечения. Ну а потом, — Нейпер коротко улыбнулся, — кто поверит? Здоровому и то вряд ли, а уж больному…

Честертон был прав, когда предположил, что все участники проекта в той или иной степени будут заинтересованы, чтобы об их работе никто не знал. Каждый из них боялся разоблачения и возможных дальнейших последствий. Придумав ход с фальшивыми историями болезни, он надеялся, что тем самым успокоит всех, и теперь с тревогой ожидал, не переборщил ли. Очевидно, нет, — так как с этого момента вопросы, начали носить сугубо научный характер.

Макэлроя интересовал вопрос: нужно ли вообще снабжать корабль экипажем, нельзя ли обойтись роботами?

— Нет, — решительно покачал головой Нейдельман. — Необходимо создать такой комплекс убедительных доказательств, чтобы те, кто будет вести расследование взрыва, пришли к неоспоримому выводу о внеземном происхождении корабля. Значит, он ДОЛЖЕН БЫТЬ ВНЕЗЕМНЫМ. Корабль с роботами не проходит по сценарию агрессивной колонизации из космоса, а в нашей головоломке все детали должны точно совпадать и одна за другой подводить к единственному выводу. Что же касается роботов, то даже сама идея слишком земная.

Затем последовали вопросы все более и более технического содержания, обсуждение которых вылилось в споры между участниками соответствующих направлений разработки.

В половине двенадцатого ночи Нейдельман закрыл совещание, и все разошлись, продолжая оживленно обсуждать свои дела.

Фрэнк Нейпер подождал, пока за последним ученым закроется дверь, и двинулся по комнате, тщательно подбирая с пола мельчайшие бумажки и проверяя каждую пепельницу, складывая все в плотный бумажный мешок. Войдя в блок службы безопасности, он опустил мусор в специальную печь, предназначенную для сжигания секретных материалов, и, убедившись, что все сгорело, перешел в комнату, где перед стеной из телевизионных экранов за пультом, помигивавшим разноцветными лампочками, сидел дежурный офицер. Нейпер дождался, пока не вспыхнула последняя красная лампочка, означавшая, что все участники совещания вошли в свои квартиры, тогда он отправился спать.


Пол Макэлрой проснулся ровно в шесть утра. Проделав комплекс привычных физических упражнений и докрасна растеревшись после душа, он направился в кухню и впервые познакомился с содержимым полок, шкафчиков и холодильника. Он не спеша приготовил кофе и кое-что из еды и, поставив все на поднос, отнес в комнату. Помещение понравилось ему вчера с первого взгляда, и теперь он понял почему. Комната была свободна от лишних вещей и предназначена для работы, словно кабина планера. Ничто не напоминало ему о полном безделушек и ненужной мебели доме.

Выпив кофе, Макэлрой открыл в «Правилах внутреннего распорядка» раздел «Почтовое обслуживание», быстро пробежал его глазами и сел за письменный стол. Он исписал лист, сложил, засунул в конверт и, надписав адрес жены, не заклеивая, положил в коробку с наклейкой «Почтовая цензура». Потом он прикрепил к лацкану пиджака опознавательную пластинку, сунул в карман вызывное устройство и несколько минут изучал план форта Детерик.

Лаборатория молекулярной биологии находилась в полумиле от жилого блока, и Макэлрой решил, что лучше прогуляется, вместо того чтобы ехать на небольшом электромобиле. С десяток их стояло ровным рядком возле дома. Здание, где ему предстояло работать, оказалось длинным, одноэтажным и вообще невзрачным на вид. На стальной двери в фойе висел квадратный серый ящик, рядом с которым помещалось объявление, озаглавленное «Процедура допуска»: «Вставьте вашу карту-ключ в отверстие. Когда загорится красная лампочка, назовите свое имя, отдел, должность в этом порядке и разборчиво. Если вход вам разрешен, загорится зеленая лампочка и дверь автоматически откроется. Скрытые телевизионные камеры также передают ваше изображение, которое проверяется дежурным офицером».

Кабинет Макэлроя был светлым, чистым и просторным, со столом для заседаний и шестью креслами вокруг него. У противоположной стены находился длинный диван. Лаборатории просто поражали. Еще никогда он не видел такого прекрасного собрания первоклассного оборудования и приборов. Обходя комнату за комнатой, Макэлрой не мог нарадоваться.

Закончив обход владений, он, очень довольный, вернулся в кабинет и стал ждать появления своих новых сотрудников. Через три минуты Каванаг, Джонсон и Кохальский вошли в лабораторию.

Без десяти девять появилась Мэри Андерсон, бледная, запыхавшаяся и извиняющаяся. Она настолько крепко спала, что едва не опоздала к началу рабочего дня.

Обмениваясь впечатлениями от лаборатории и вспоминая вчерашнее заседание, все направились в кабинет Макэлроя.

— Ну-с, — сказал Макэлрой, садясь за стол, снимая наручные часы и устанавливая их на браслете перед собой, — приступим? — И он включил магнитофон. — Прежде чем мы начнем соображать, какими сделать наших космических пришельцев, нужно решить, какую форму мы выбираем. Согласно требованиям Нейдельмана они должны быть сверхинтеллектуальными или по крайней мере казаться такими, и должны быть основаны на углероде.

— В качестве основного фактора я хотел бы предложить кристаллическую организацию… — начал излагать свое мнение доктор Каванаг.

Более двух часов они пробовали одну идею за другой, взвешивали, отбрасывали, сомневались, но каждому было ясно, что все это не то. Необходимо было что-то оригинальное и неожиданное, но оно никак не приходило. Наконец Мэри в изнеможении откинулась на стуле, потирая виски, и спросила:

— Макэлрой, найдется у вас чашечка тривиального кофе?

Макэлрой вышел и через несколько минут вернулся, неся на подносе пять дымящихся чашек и вазочку с печеньем.

Выпив кофе, ученые снова приступили к обсуждению.

— Мне сейчас пришла идея, — задумчиво сказал Макэлрой. — Никто ведь не требует, чтобы наше создание разгуливало по Лос-Анджелесу, не так ли? Нам нужно сделать, чтобы это было как будто! Как в цирке! Распилить женщину, не пиля ее! Поняли? Что отличает человека от всех других форм жизни?

— Размер мозга, — быстро ответил Каванаг.

— Интеллект? — спросил Кохальский.

— Догадываетесь, что Пит имеет в виду? Интеллект не определяется одним только размером мозга. Если бы это было так, то не мы, а киты охотились бы за нами. По соотношению веса мозга с весом тела человек уступает даже мыши. Суть в том, что гомо сапиенс имеет крайне развитую кору головного мозга. Значит, нужен большой мозг с невероятно богатой межклеточной коммуникационной системой! Мы с вами хлопочем по поводу всяких внутренних органов, скелета и так далее. К черту их! Я предлагаю следующее: после взрыва должно остаться мозговое вещество с какими-то рудиментами защитной оболочки, не обязательно черепа, и жизнеобеспечивающей системы. А? Чем не идеальный космонавт?

— Точно! — загорелся Кохальский. — И назовем его «цереброид», то есть «похожий на мозг»!

— Погодите, я не совсем ухватил, — взмолился Каванаг. — Вы по порядку.

— По-моему, — вступил в разговор Джонсон, — Пол предлагает, чтобы мы, воспользовавшись идеей пересадки клетки, о которой уже говорили, получили мутанта с ненормально большими и крайне развитыми полушариями. Тогда мы извлекаем мозг из мутанта и переносим его в механическое тело. Так?

— Не совсем, — возразил Макэлрой. — Я даже думаю, что мы можем пойти и дальше. Нет смысла выращивать какое-то создание, а потом извлекать мозг. Более эффективным будет, если мы возьмем мозговой зародыш, что даст нам исходный материал — массу незрелых мозговых клеток, которые мы затем сможем культивировать по трехразмерной матрице.

Каванаг задумчиво почесал затылок.

— Задача в том, чтобы те, кто будет расследовать взрыв, смогли определить ткань как мозговую. Ведь цереброиды будут взорваны вместе с кораблем, и надо найти способ защитить их хотя бы от того, чтобы они не изжарились.

— Ну, это уже забота доктора Бенедикта, — возразил Джонсон. — Можно поместить в корабль баллон с жидким водородом, который взорвется вместе с ним. Тогда остатки цереброидов будут мгновенно заморожены и, оттаяв потом, явятся прекрасными образцами для гистологического исследования.

— Важно, что исследователи найдут в обломках только мозговые клетки. Вот уж поломают они головы. — Макэлрой встал и снял пиджак со спинки стула. — Но это еще не все. Остается эта чертова проблема, которую необходимо решить, прежде чем мы перейдем к лабораторной работе. Нужно доказать тем, кто будет в них копаться, что цереброиды НЕ СДЕЛАНЫ ЧЕЛОВЕКОМ!..


Все устали, и, когда в половине двенадцатого появился Макэлрой, Каванаг и Кохальский уже уходили, Мэри решила остаться и составить компанию руководителю группы.

— Как подвигается дело? — спросила она, когда они остались одни.

— Хуже некуда. — Макэлрой пожал плечами. Смяв пустую пачку из-под сигарет, он открыл новую и протянул ее Мэри. Она отрицательно покачала головой.

— Вы всегда так много курите, Пол? — мягко спросила она. Неужели прошло всего пятнадцать дней с тех пор, как они начали вместе работать? А кажется, что пятнадцать месяцев. Огромность поставленной задачи, их изоляция от остальных, не говоря уже обо всем мире, находившемся за стенами форта, риск, которому они подвергались, работая над «Последним козырем», создавали чувство единства, немыслимого в обычной ситуации.

— А вы не хотели бы поговорить со мной? — спросила Мэри.

— О том, что я слишком много курю? — улыбнулся Макэлрой.

— Да нет же, конечно. О том, что Нейдельман называет «фактором, не имеющим решения». Ведь именно он беспокоит вас, не так ли?

— Все дело в том, что и говорить практически не о чем.

Мэри протянула руку и взяла сигарету.

— Ну и ну, а я было действительно поверил, что вы не курите.

— Только в кризисных ситуациях.

— Я думал, что только у меня одного такое. Что же беспокоит вас?

— То, что к концу недели мы не так уж далеко продвинулись.

— И все потому, что я не могу дать вам этого чертового фактора!

Мэри вдруг показалось, что он похудел и осунулся. Она вдруг испытала чувство обиды за него, такое же, какое почувствовала, когда узнала в первый раз, что от них требуется, но сейчас, к ее удивлению, к этому прибавилось еще и ощущение материнской заботы о нем. Ее даже заинтересовало, имеет ли это ощущение какую-либо связь с тем, что цереброиды должны были развиться из клеток, взятых у нее и у Макэлроя.

— Послушайте, Пол! — сказала она. — «Фактор, не имеющий решения» нонсенс. И вам это известно, ведь так? Как же можно доказать, — она презрительно подчеркнула последнее слово, — что цереброиды не сделаны человеком, если они будут сделаны им! Мне кажется, нужно пойти к Нейдельману и сказать, что все было здорово задумано, но из этого ничего не получится.

— Но ведь должно получиться! Вы и Пит уже знаете, как будете выращивать клетки. Каванаг и Джонсон разрешили большинство проблем, связанных с матрицами и камерами для выращивания, а ребята Бенедикта закончили математическую модель механического тела цереброидов и этого дьявольского космического корабля! У вирусологов еще остаются проблемы с патогеном, но они их решат!

— Да? — иронически отозвалась Мэри. — Вы, наверно, лучше нас всех представляете себе критическое состояние, в котором находится «Последний козырь». Ведь каждая часть, каждая деталь, прежде чем попадет на сборку, должна пройти проверку «фактором, не имеющим решения». Но до сборки дело не дойдет. Не дойдет, потому что не существует и никогда не будет существовать этот фактор!

— А я уверен, что его можно найти!

— Вы просто себе это внушили, — упрямо не соглашалась она. — Вы тут развлекаетесь…

— Развлекаемся? — перебил ее Пол, энергично вдавливая сигарету в пепельницу. — Да вы просто шутите! Я прервал самую важную в моей жизни исследовательскую программу, над которой трудился пять лет, согласившись работать здесь!

— Ну хорошо, оставим наш спор, — примирительно улыбнулась Мэри. — Лучше расскажите о вашей работе, это ведь связано с памятью, если не ошибаюсь?

— Да, это так, я вывел, по крайней мере мне так кажется, связь между памятью, полученной в результате опыта, и химической структурой протеинов, которые регистрируют этот опыт. Я даже могу синтезировать целый ряд, последовательность. Если потом путем инъекции эти протеины ввести в мозг, то исключается процесс узнавания, опыта, и вы получаете память о том, чего никогда до этого не переживали…

— Вы женаты?

— Женат. Двое детей. Девочка и мальчик.

— А ваша жена?

— Когда-то она хотела преподавать английский. Но дети и все такое, сами понимаете.

— Я, кстати, очень удивилась, когда узнала, что вы хороший планерист.

— Кто сказал вам об этом?

— Пит вчера за обедом.

— Мы с ним заключили договор, что, когда закончим эту работу, он научит меня серфингу, а я его летать.

— Вы интересуетесь серфингом? Вот здорово! О, я очень увлекаюсь им, и довольно давно. Прекрасный спорт!

— Тогда, может быть, вы меня поучите? Это куда интереснее, чем иметь Кохальского в качестве инструктора.

— А что скажет ваша жена? — Мэри, смеясь, погрозила ему пальцем.

— По крайней мере, не будет ворчать, что я все деньги трачу на планер.

Мэри смущенно опустила глаза под его пристальным взглядом.

— Пожалуй, пора идти, — сказала она, вставая и поправляя прическу. — Вернетесь в лабораторию?

— Едва ли. Пойду поиграю в настольный гольф. В голове бродит какая-то идея, которую никак не могу поймать, может, игра мне поможет, но сначала провожу вас.

— Не засиживайтесь долго. — Мэри мягко взяла его под руку. — А поскольку сейчас форт Детерик — самое безопасное место в Америке и никто на меня не нападет, я провожу себя домой сама. Спокойной ночи, Пол.


— Углеродный метод! — воскликнул Макэлрой. — Это же так просто, что я готов сам дать себе по шее. Как я не догадался раньше! Если мы внесем в наши цереброиды необычно малое количество углерода-14, то настолько состарим их, что будет казаться, будто они начали свое межпланетное путешествие тысячу лет назад. Ведь это же и есть «фактор, не имеющий решения». Даже если комиссия и подумает вначале, что имеет дело с экспериментальным кораблем, русским или китайским, потерявшим управление, или что-либо в этом роде, как она объяснит тот факт, что корабль был запущен в десятом веке?

Бенедикт вынул из кармана своего ночного халата тюбик с таблетками кофеина и положил одну в рот.

— Не скажу, что могу хорошо соображать в половине пятого утра да еще после того, как вы ворвались ко мне, но при чем здесь метод углеродного анализа? Мы ведь не занимаемся археологией.

— Как известно, — сказал Макэлрой, — Либби впервые применил этот метод для определения возраста органических останков.

Кохальский зевнул и повернулся к Бенедикту.

— Все живые существа имеют определенное количество углерода-14 в своей структуре, — заметил он, потирая глаза, — которое остается постоянным в течение всей жизни организма. Но когда организм умирает…

— Или вступает в состояние заторможенной деятельности, — вставил Макэлрой.

— Новый углерод-14 не поступает, а уже имеющийся начинает убывать.

— Как атомные часы, — продолжил Макэлрой. — После пяти тысяч пятисот шестидесяти восьми лет, например, плюс-минус тридцать лет, половина углерода-14 разложится и количество радиоактивных пульсаций будет составлять ровно половину того, что было бы в живом организме. Это-то и есть главное доказательство!

Нейдельман встал с места, раздвинул занавески на окнах и выключил электричество. Только он, Макэлрой и только что вошедшие Мэри Андерсон и Шарлотта Пакстон были полностью одеты.

— Я бы х-хотел спросить Пола, к-как он собирается уменьшить содержание углерода-14 в цереброидах? — сказал заикаясь Дарроу.

— Да просто включу необходимое количество в их питание.

— Но как именно?

— Теория не так уж сложна. Изотопы имеют различные энергии в нулевой точке, и мы можем отделить весь углерод-14 от остальных питательных компонентов. Если мы будем исходить из предпосылки, что возраст нашего экипажа тысяча пятьсот лет, то количество углерода-14, которое мы внесем, должно иметь активность меньше активности живой ткани на…

— На шестнадцать и семь десятых процента, — быстро подсказала Шарлотта Пакстон.

— Все удовлетворены? — улыбнулся Макэлрой.

— Что ж, прекрасно, — сказала Мэри Андерсон, но голос ее звучал неуверенно.

Она понимала возбуждение Пола и как ученый признавала то удовлетворение и удовольствие, которые приходят, когда удается разрешить трудную и неподдающуюся проблему. Но как, спрашивала она себя, он, умный человек, не видит, что «Последний козырь» является опасным, а главное, бессмысленным делом? И все остальные, такие прекрасные ученые, тоже захвачены этим бредовым предприятием. Нечего и думать, чтобы разубедить Пола. Если так, то надо попытаться разубедить самого Нейдельмана.

Когда все расходились, Мэри подошла к советнику президента.

— Доктор Нейдельман, не могли бы вы уделить мне пять минут?

Он согласно кивнул, ожидая следующего вопроса.

— Но мне хотелось бы поговорить с вами наедине, — добавила Мэри, видя, что Шарлотта Пакстон и Бенедикт тоже задержались, собираясь говорить с Нейдельманом.

— Это срочно?

— Я бы хотела сделать это как можно скорее.

— Ну что же, — вздохнул он устало, — тогда заходите ко мне в кабинет минут через пятнадцать.


…Мэри вошла в комфортабельно обставленную приемную Нейдельмана без нескольких минут девять. Нейдельман предпочитал обходиться без секретарши, считая более безопасным самому печатать бумаги, и поэтому визитеры ожидали, расположившись в уютных креслах, когда погаснет красная лампочка над дверью кабинета, чтобы пройти к нему.

Сейчас как раз горела красная лампочка, но дверь была слегка приоткрыта, и Мэри видела отражение Нейдельмана в открытом окне. Он говорил по телефону, стоя у окна и глядя на вишневые деревья, усыпанные созревающими ягодами.

Мэри вежливо покашляла, давая знать о себе, но Нейдельман, очевидно, не слышал. Она покашляла громче, но он был слишком поглощен разговором. Чувствуя себя неловко и не собираясь подслушивать, Мэри уже было повернулась, чтобы уйти и подождать в коридоре точно до девяти, как вдруг услышала, как Нейдельман резко и недовольно проговорил:

— Но, доктор Педлар, вы так и не ответили на мой вопрос! Повлияет ли это на то, что вы делаете, а не на то, что якобы делаете, как считают все остальные? Каковы ваши меры по усилению цитолических качеств вируса? Как они умрут, так же важно, как и сколько их умрет, если «Последний козырь» будет применен.

Мэри замерла на месте. Значит, вирус должен был УБИВАТЬ, а убив, вызвать быстрое разложение клеток. Неужели именно этим они хотят начинить корабль? Ответ не заставил себя ждать.

— Меня это не интересует, доктор Педлар! Я повторяю: уничтожение во всем районе должно быть АБСОЛЮТНЫМ!

Потом она скажет Нейдельману, что у нее отпала необходимость говорить с ним. Мэри вышла в коридор и осторожно прикрыла за собой дверь.


Макэлрой подошел к квартире Мэри Андерсон на пятнадцать минут раньше условленного срока. Последнее время они очень сблизились, но еще ни разу не были друг у друга в гостях.

Из-за двери доносились звуки камерной музыки. Макэлрой нажал кнопку звонка. Он уже начал сомневаться, слышала ли она звонок, как дверь открылась и на пороге появилась Мэри.

— Вы освободились раньше, чем думали? — спросила она.

— Да. Сегодня вечером Нейдельман вылетел в Вашингтон, чтобы доложить президенту о ходе работ.

— Но он же всегда ездил машиной?

— А вы разве не слышали? Вашингтон захвачен демонстрантами. По последним оценкам, их там набирается сейчас около трехсот тысяч.

Мэри подошла к магнитофону.


…Пол закурил и вдруг заметил, что, пока они разговаривали, за окном почти стемнело. Они приготовили кофе и вместе отнесли его и коньяк на столик у дивана. Мэри включила телевизор и, скинув туфли, устроилась на ковре возле ног Пола, сидевшего на диване.

— Тем временем в центре Филадельфии, — раздался голос диктора, — продолжается серьезная перестрелка…

Мэри переключила канал.

— Бывший председатель объединенного комитета начальников штабов Джеймс Хиншо заявил, что в Соединенных Штатах происходит самая настоящая гражданская война. Выступая перед…

— Выключите, — попросил Пол.

— Я хочу узнать, что же сегодня происходило в Вашингтоне, — ответила Мэри, поворачивая ручку.

На экране телевизора появилось изображение сотен молодых людей, укрывающихся от проливного дождя под большими лозунгами и плакатными щитами. На одном можно было различить слова: «Народное правительство делает то, что говорит».

— Сегодня, — раздался голос диктора, — приблизительно триста тысяч демонстрантов вынуждены были искать убежища от проливного дождя, разразившегося над Вашингтоном. События, грозившие превратиться в серьезную вспышку беспорядков, были приостановлены стихией. Рано утром самолеты, взлетевшие с военной авиабазы Эндрюс, рассеяли над облаками, собравшимися над столицей, кристаллы йодистого серебра. Метеорологическая война, впервые примененная во Вьетнаме, чтобы затруднить передвижение противника, оказалась эффективной и…

— Вы действительно верите, что наша работа здесь повлияет на происходящее там? — Мэри кивнула на телевизор. — Здесь, в Детерике, все кажется таким нереальным. Как будто мы находимся в центре урагана, где всегда так спокойно и тихо. Мне кажется, что, какой бы невероятной ни казалась идея «Последнего козыря», если нам удастся бросить его в этот страшный вихрь, окружающий нас, он будет подхвачен этим вихрем и разнесен на мелкие кусочки вместе с нами.

— Вы так говорите, словно хотите отмены проекта, — сказал Макэлрой.

— Я этого очень хочу, — задумчиво и тихо произнесла она.

— А мне «Последний козырь» напоминает удар в челюсть тонущему человеку. Если этот удар успокоит и позволит спасателю вытащить терпящего бедствие…

Мэри пожала плечами, но ничего не сказала.

— Вы предупредите меня, когда придет время уходить? — спросил Пол.

— Еще не пора.

Пол наклонился к ней и осторожно поцеловал.

— Я все ждала, когда же наконец ты догадаешься сделать это, — прошептала Мэри и, обхватив его за шею, вновь подставила свои губы для поцелуя.


В семь тридцать вечера десятого августа Нейдельман возвратился в Детерик после трехдневного пребывания в Вашингтоне.

Остановившись на минуту у административного блока, где Нейдельман взял почту, гранки своей новой книги и пачку отчетов о проделанной работе, Барринджер отвез его к жилому блоку. Нейдельман вышел из машины и, оставив Барринджера доставать чемодан, поспешил в квартиру. Достав из «атташе-кейса» отчеты научных групп, Нейдельман принялся за чтение. Первым ему попался отчет Педлара. Взяв со стола шариковую ручку, Нейдельман написал на полях: «Хорошо, но частицы аэрозоля не должны быть очень мелкими. Надо, чтобы они поразили людей как на улице, так и в высоких домах». Поставив штамп «По прочтении сжечь», он подписал отчет и взялся за другой. Наконец очередь дошла и до отчета Макэлроя. Цереброиды, достигшие уже четырех месяцев, развивались нормально, все параметры и коэффициенты выдерживались точно. Поставив штамп и написав: «Отлично», Нейдельман отбросил его в общую пачку.

Следующим шел отчет группы Бенедикта. К первой странице была пришпилена карточка: «Доктор Филип Бенедикт имеет удовольствие пригласить доктора Ричарда Нейдельмана на демонстрацию изобретения, которая будет иметь место в испытательном ангаре в 9:30 11 августа. Форма одежды обычная. С уважением, Бенедикт».

— Вот пижон, — пробормотал Нейдельман.


Бенедикт подождал, пока присутствующие займут свои места в конце испытательного ангара, напоминавшего крытый стадион. К 9:30 собрались все, за исключением Каванага, дежурившего у цереброидов. Дождавшись тишины, Бенедикт начал размеренным голосом:

— Летательный аппарат, который вы сейчас увидите, представляет собой модель в половину натуральной величины. Экипаж, естественно, тоже модели. Мы стремились создать, и нам кажется, не без успеха, логически организованный, предназначенный для выполнения определенной задачи аппарат, построенный ВОКРУГ цереброидов. Мы придали им вид привычных космических путешественников. Мы решили создать тип, который бы годился для выполнения разведывательной задачи, полностью объединенный с кораблем и действующий как обрабатывающий информацию и принимающий решения организм.

Из глубины ангара появился грузовик-платформа, за рулем которого сидел Вейнер, и, проехав медленно через все помещение, остановился в трех метрах от собравшихся. На платформе находился корабль.

Его центральная часть представляла собой сферу приблизительно полутора метров в диаметре, с поверхностью, состоящей из сотен блестящих треугольников и поэтому сверкавшей словно бриллиант под светом ярких ламп. Три стойки, каждая толщиной в человеческую руку, соединяли экватор сферы с гладким круглым кольцом диаметром в три метра и высотой около метра. Вейнер вылез из кабины и с помощью Дарроу и Конрада снял корабль с платформы.

— Аппарат уже запрограммирован, и мне только остается запустить его, — сказал Бенедикт, подходя к пульту управления.

Он защелкал переключателями на панели, и немедленно модель окуталась небольшим облаком дыма. С негромким гулом, напоминавшим шум небольшой ракеты, корабль поднялся на высоту около трех метров и повис в воздухе. При помощи небольших реактивных двигателей сопло изменило положение и стало под углом к земле. Модель полетела вдоль ангара. Подлетев к стене, она остановилась, развернулась, двинулась в обратном направлении и снова остановилась у стены в нескольких метрах над землей.

— А теперь перейдем к защитным маневрам, — сказал Бенедикт.

Дарроу и Вейнер, одетые теперь в огнеупорные костюмы, начали медленно приближаться к кораблю.

— Мы установили ультразвуковой сканер, — продолжал свои пояснения Бенедикт, — связанный с двигателями, которые включаются, как только кто-нибудь приблизится на расстояние одного метра. Конечно, корабль, который будет найден в Лос-Анджелесе, не нуждается в подобных защитных мерах, но это придаст ему больше правдоподобия.

Дарроу поднял ногу, чтобы сделать следующий шаг, но в этот момент аппарат, выбросив язык пламени, отлетел на несколько метров в сторону. Несколько раз Дарроу и Вейнер приближались, и каждый раз модель как бы отскакивала от них. Наконец она оказалась в дальнем углу ангара, и все присутствовавшие вытянули шеи, чтобы увидеть, что произойдет. Дарроу сделал последний шаг к кораблю, которому уже некуда было отступать, и модель с грохотом подпрыгнула вверх к потолку. Одновременно откуда-то из-под днища вылетела небольшая металлическая канистра, и наблюдавшие почувствовали запах лавандовой туалетной воды.

— Для освежения атмосферы, — засмеялся Бенедикт. — Это наш сюрприз. Мы одновременно показали вам и вирусораспыляющее устройство.

Тем временем корабль, облетев еще раз ангар, приземлился точно в том месте, откуда взлетел.

— А теперь можете подойти и рассмотреть все вблизи. — Бенедикт щелкнул выключателем, и верхняя половина сферы раскрылась на три лепестка, открыв внутренность корабля. — Настоящий корабль будет несколько отличаться от модели. Мы, в частности, заменим этот двигатель на плазменный. В основном же внутреннее расположение будет точно таким. Прозрачные сферы, в которых в настоящий момент находятся модели цереброидов, будут изготовлены из того же материала, что и сам корабль, а все провода заменены на изготовленные из нового, сверхпроводящего сплава, над которым мы сейчас работаем. Могу сказать, что провода эти будут состоять из органического вещества. Электроды будут вживлены в каждый из цереброидов и подсоединены к чувствительной аппаратуре на кольце и к компьютеру. Цереброиды так же будут подсоединены друг к другу. Получается, что они работают вместе в тройной системе, интерпретируя данные и передавая простейшие команды на компьютер.

Загрузка...