Последний Прометей

Двадцать шестое декабря две тысячи сорок седьмого года от Рождества Христова. Со дня моего рождения прошло сто двадцать пять лет… Два месяца, как я родился во второй раз.

Я нахожусь на крошечном островке в Чукотском море, на заброшенной военной базе, рядом с последней в мире установкой баллистических ракет.

Сидя на полу, прислонившись спиной к стене, разглядываю всё это хозяйство: форсунки, электрический воспламенитель, насосную топливную систему… Пахнет керосином, сыростью и древней пылью. За восемьдесят пять лет здесь ничего не изменилось, только обветшало и напоминает старый, забытый школьниками макет.

Чтобы произвести запуск, нужно подняться в оголовок — комнату на самом верху шахты, и проделать там ряд несложных процедур.

На деле — старенькая ЭВМ насквозь проржавела из-за всепроникающей влажности, а топливо безнадежно испортилось. Но сами ракеты, тридцатиметровые гиганты в стальных оболочках, всё еще ждут своего часа.

Я коротаю время, приводя в порядок события последних месяцев. Захотелось рассказать историю своей смерти. Не рассчитывая на сочувствие или понимание, совсем нет.

Ни одна живая душа не знает обо мне… И, разумеется, о том что я намерен сделать. Мы с моей ракетной установкой находимся вне времени, вне реальности. Надеюсь, кто-нибудь обнаружит эти записи, когда мир изменится.

Теперь о Панде. Девушке, с которой я познакомился, обретя второе рождение. Прозвище — в честь вымерших медведей, живших, кажется, в Китае. Панды так и не приспособились к синтетической пище. Как и коалы, дельфины, жирафы, слоны…

Многих животных и птиц можно теперь изучить только по зоологическим атласам и голограммам в Сети. Подумать только, я — единственный человек, видевший этих зверей живыми, в знаменитом Московском зоопарке…

Внешне она совсем не походила на добродушного, толстого мишку. Разве что черно-белыми, разделенными пробором волосами… Тонкая и гибкая, в черной куртке из клонированной кожи, огромной и бесформенной. Джинсы узкие, плотно обтягивают длинные ноги.

Одежда увешана множеством старинных микросхем, чипов и флэшек на цепочках. Винтаж, прошлый век — смеялась она.

Когда я родился, о таких технологиях не мечтали даже фантасты…

Панда была анархисткой. Анонимы — так называли себя новые революционеры. Они сильно отличались от тех, кого я помнил из школьных уроков истории и кино. Не ходили на демонстрации, бесстрашно подставляя лица — под вспышки фотокамер, а сердца — под пули, не организовывали террористических ячеек… Анонимы никогда не встречались и ничего не знали друг о друге. Многие ни разу не покидали своих жилищ.

Их объединяла цель, но жили и выживали они по одиночке.

…Отыскав древнюю, почти затопленную, военную базу К17, Панда решила, что это идеальное место для осуществления её замысла.

На небольшой амфибии она пересекла Северный Ледовитый океан, и проникла внутрь через ангар для подводных лодок… Надо иметь незаурядное мужество, чтобы отважиться на такой шаг: поселиться на крошечном островке, в полном одиночестве. Вокруг — только полярная ночь и ледяная вода.

У неё был генератор, добывающий ток из морской воды, клеточный синтезатор для органики и трехмерный принтер, способный печатать всё что угодно, от консоли вирт-экрана до тапочек на резиновом ходу…

Лазая по пещерам под островом, Панда обнаружила склад продуктов почти вековой давности. Среди ящиков с тушенкой и сухарями было вмерзшее в лед тело человека.

Меня убили собственные сослуживцы. Убили и спрятали. Зная, что искать никто не будет. В основном, ими двигало чувство страха. Отправив на тот свет мальчишку девятнадцати лет, всё преступление которого заключалось в том, что бедняга заснул на посту, я вынес себе смертный приговор.

Карибский кризис набирал обороты, в любой момент могли объявить военное положение, но на базе не считали нужным соблюдать дисциплину… А я был упертым козлом. Это слова нашего замполита, майора Корыто. «Упертый козёл». Так он обозвал меня перед тем, как в первый раз ударить прикладом в брюхо…

Теперь уже и бравый майор, так гордившийся своими заказными хромовыми сапогами с медными подковками, и супружница моя Светка, и мама, упокой Господь её душу, — все они ушли в прошлое…

— Ты уже сдох, так што нэ журысь, Беда…

— Майор, ты?

— Та я… Хто жь еще?

— И как тебе на том свете?

— А то ты нэ знае… Шо, таки решил ту погану кнопку нажать?

— Тебе-то что за дело? Тебя здесь нет!

— То да… Считай, я — твоя совесть, капитан…

Сейчас, сидя в шахте, я думаю, почему он так меня назвал. «Упертый козел». Люди боялись, что я «нажму кнопку», обрекая на гибель миллионы так же легко, как убил Карпова… За идею, не считаясь с чьими-то жизнями. А они хотели жить. Рассчитывали: база в Арктике, кому она нужна — тратить на неё бомбы. Отсидимся, в случае чего…

Но был капитан Лазарев — мешающий этой простой, жизнеутверждающей философии.

Снова о себе… Думаю о Панде, но постоянно сползаю на рефлексию по давно ушедшим временам.

Я как-то спросил, зачем она меня оживила. Она ответила: — «Потому что могла». И всё. Никаких рассуждений на тему морали, этики, добра и зла… Она просто могла оживить умершего почти столетие назад человека, и сделала это. Точка.

«Ты был похож на замороженного тюленя. Такой же серый и твердый…»

Я её долго ненавидел. Считал японской шпионкой, подосланной выведать коды запуска ракет — думал ведь, что нахожусь в шестьдесят втором…

Что еще я, военный особист, мог подумать? Открываю глаза. Вижу треугольное скуластое лицо. В узких, уведенных к вискам глазах — любопытство. Как у ребенка по отношению к дохлой лягушке. Девчонка больше всего похожа на японку…

Отсюда вывод: пока я валялся без сознания, мир разродился войной и ракеты сделали своё дело. Результат: на советском военном объекте хозяйничают чужаки. У япошек своих ракет отродясь не было — вот, решили поживиться на дармовщинку…

…В коридорах тьма кромешная — генератора едва хватает на нескольких небольших комнат. Я прячусь у ангара для подводных лодок, слушаю как за стеной дышит океан. Жду…

Из туннеля, ведущего наружу, доносятся гулкие звуки, «глуп, глуп»… — Там левиафан, — думаю я. — Заплыл снаружи, как подводная лодка, и застрял. Теперь вот мается, не может развернуться… Представляю, как он трется боками о шершавые стены, тыкается огромной головой в поисках выхода, в отчаянии бьет хвостом…

Панда не торопится. У причала — большие баки, забитые зеленой кашей. По-моему, водоросли. Вонь от них — будто корове брюхо вспороли. Мне кажется, она их в синтезатор заправляет. По крайней мере то, что машина выдает как пищу, до отвращения напоминает эти самые водоросли. И вкусом, и запахом.

Глухо стучит сердце. Представляю, как неслышно прыгну сзади, сломаю тонкую шейку, а тело выброшу в воду, под пирс… — накручиваю себя, чтобы в нужный момент не сдрейфить.

Наконец шаги. Я подобрался, затаил дыхание… Вдруг понимаю — не она. Шаг тяжелый, размеренный, неторопливый. Армейская выправка, годы строевой подготовки. «Глянцевый сапог уверенно расплескивает грязную лужу на бетонном полу…»

Я сразу узнал, кто это. В горле пересохло, стою ни жив, ни мертв. Слушаю, как с потолка падают капли. Размеренно, неторопливо. Отсчитываю по ним секунды…Откуда здесь взяться замполиту?

Может, наши вернулись? И так мне захотелось, чтобы наши! Представил, как я вместе с ними лечу домой… А там — березки, скворцы на заборе, зеленое всё вокруг… И небо. Но тут вспомнил, как у нас с майором вышло…

— Маасима-сан! — я подпрыгнул от неожиданности. — Ты что тут к стене прилип, ждешь кого?

Голос насмешливо-покровительственный. Лицо белым треугольником светится в темноте, вместо глаз — зеркала. От неё пахнет водорослями, морской водой и чем-то вроде духов. Может мылом…

Представил, как пахнет от меня и отодвинулся. Мыться не приходилось давно.

— Как… — закашлялся. — Как ты меня обнаружила?

По её куртке перемещаются крошечные синие огоньки, создавая гипнотические узоры. «Как вши…»

— Я всё вижу. Забыл? — показывает на свои очки.

Черт. Она ведь говорила, что освещение только для меня и держит. Вот я дурак…

Подошла очень близко, так, что я чувствую тепло её тела, биение сердца под тонкой майкой… От дыхания поднимается грудь — кожа в вырезе белая, светится в темноте…

Сделав усилие, поднимаю глаза к лицу. Острый подбородок, впалые щеки. В зеркальных очках моё отражение. Позже я узнал, что это не очки, а линзы, вирт-экраны. Панда даже спит в них.

В узком коридоре не разминуться, она загородила проход. Стоит, чуть склонив голову к плечу, будто спрашивая: — «а ну-ка, что теперь будешь делать?»

Возвращается адреналиновая волна, схлынувшая от испуга. Едва сдерживаясь, цежу сквозь зубы:

— Дай пройти!

Не двигается. Покачивается с носков на пятки и усмехается. Сцепив зубы, протискиваюсь мимо. Снова обдает этим запахом — то ли мыла, то ли духов… И водоросли. От этой смеси сводит живот.

Мне нужно её убить.

…Тогда, на гауптвахте, всё было по другому. Карпов всем видом показывал, что не боится. С ленцой становился по стойке смирно, криво улыбаясь уголком рта… Как будто делал одолжение, выполняя предписанные уставом действия. Он чувствовал свою безнаказанность. Знал, что меня не любят. Что его, в случае чего, отмажут…

Наверное, я тогда просто психанул. Хотел съездить ему по роже, для острастки, но не смог остановиться.

Сейчас я ничего такого не чувствую. Ни злости, ни ярости… Просто понимаю — надо положить конец этому ползанию по темным коридорам, в сырости, постоянно натыкаясь на пятна разросшейся махровой плесени…

Наверняка она ждала. Знала, что когда-нибудь попытаюсь… Как только я прыгнул, протянув руки к её шее, тело пронзило током и я свалился на пол, больно ударившись подбородком и ребрами. В глазах помутилось.

Пролежал несколько часов. Малейшее движение, даже моргание, причиняло невероятные страдания. Конечности подергивались, как у эпилептика. Хотелось сдохнуть. В первую очередь — от стыда… Обмочился во время судорог.

Панда просто ушла. Бросила подыхать, как бродячего пса.

…Прошло несколько дней, или недель — я перестал следить за часами. Проводил время наверху, рядом с ЭВМ. Боялся, что она прокрадется, когда меня не будет, и что-нибудь испортит. Провода перережет, например…

Старался не отсвечивать. Как вор прокрадывался вниз, к складу старой тушенки, набирал сколько мог и тащил в свою берлогу. Даже гальюн соорудил, в подсобке. Экономя фонарик, ходил в полной темноте, ориентируясь по запахам и рельефу стен. Сумасшедшая крыса.

Что-то бормотал — просто так, чтобы слушать живой голос. Рассказывал сам себе истории, вычитанные когда-то в детстве…

Время остановилось. Без смены дня и ночи, лишенный какого-либо осмысленного занятия, я всё глубже погружался в призрачный, иллюзорный мир. Казалось, что наш островок — единственный кусок суши, уцелевший после войны. Вся планета погрузилась в полярную ночь ядерной зимы…

Я всё время думал о том, чтобы запустить последние ракеты. Пусть себе летят, довершат начатое другими, выполнят свое предназначение. Да и мое, пожалуй, тоже…

Просыпаясь на полу, в ворохе отсыревших тряпок, я думал: сейчас!.. Подняться наверх, в операционный зал, врубить последний отсчет… Но нужно сначала перекусить. Да, точно, перекусить. Посмотреть, что делает «она». А потом и… Сколько раз я просыпался с такими мыслями? Даже не знаю.

…Шаги в коридоре, застучали по металлической лесенке…

— Эй, Маасима-сан! Ты еще жив?

Чужой голос непривычно резанул по ушам — очень давно не слышал никого, кроме себя.

— Тебе какое дело?

— Да так… Хотела узнать, как ты, что поделываешь? Не совсем еще свихнулся?

У меня сперло дыхание, кровь ударила в голову.

— Иди в жопу!

— Дурак ты, Маасима-сан. И лечиться не хочешь…

Жалеет, значит! Смотрит пристально, но близко не подходит. И слава богу, а то я за себя не отвечаю…

— Что тебе от меня надо? Зачем ты меня здесь держишь?

На самом деле, я пытался выбраться с базы. Когда вылез на поверхность — чуть не помер от удивления. Насколько я помнил, вокруг должно простираться ледовое поле… Собирался пешком добраться до острова Врангеля, а там, даст Бог, или встретить кого-нибудь, или подать сигнал на Большую Землю. Но льда не было и в помине. Потом хотел украсть амфибию — тоже не получилось. Не смог разобраться с управлением…

— Ты в нашем мире — чужой. Как ребенок, только хуже…

«Ага, щас… Максимум, военный трибунал за убийство. Но всё лучше, чем здесь гнить…»

Закуривает. Я нервно принюхиваюсь, но до просьбы унижаться не желаю.

— Нянчишся со своими ракетами, а не понимаешь, что они уже не полетят.

Меня прошиб пот. Как так? Что она с ними сделала? Неужели успела?

— Да не я. — качает головой. Видимо, все эмоции у меня на лице отразились. — Прошла куча врмени, как ты не можешь понять? Здесь всё древнее. Топливо протухло, комп накрылся медным тазиком, контакты погнили… так что — хана установке.

«Врёшь! Чего б ты тут сидела, в холодрыге, если б хана? Нужны они тебе, ракетки-то! Очень нужны…»

А сам осторожно перемещаюсь к панели управления. Пока здесь кантовался, протер её всю, от скуки, начистил до блеска… Только не включал ни разу. Сглазить боялся, наверное…

«Вот и настал момент истины! Наконец-то!» — ключ у меня на шее болтается, на шнурке.

— А что, — спрашивает, — и вправду решил весь мир угробить? Не страшно?

— Отбоялся уже…

Она не мешает. Стоит у стены, руки на груди сложила и ждет. Как будто говоря: — «Слабо тебе…»

Глядя на неё исподлобья, срываю ключ, откидываю стеклянный колпак, секунда — и поворот. Сейчас загорится панель, раздастся гул ТНА, задрожит пол… Я чувствовал злобную радость. — Вот! Вот оно! …

И — ничего.

Панда молчит. Заранее знала, что не выйдет…

Я вынул ключ, зачем-то дунул в отверстие, вставил назад и повернул еще раз. Так бывает: щелкаешь выключателем, туда-сюда, а свет не загорается.

Фонарь замигал. Лицо Панды — неподвижное, с узкими прорезями глаз — в меркнущем свете было похоже на страшную маску.

«Она, точно она! Что-то повредила. Провода перерезала!»

— Что ты сделала? — хочется ругнуться так, чтобы шуба завернулась, но сдерживаюсь. Не дождется…

Пожимает плечами.

— Не веришь мне, а зря. Придется тебя выключить.

Стою, как дурак, и глазами хлопаю. Ни разу мне не приходила в голову мысль, что она может меня убить. Убедил себя, что я ей нужен. Но если разобраться — зачем? С ракетами она и сама, при желании, справится…

— Выключить? — голос прозвучал хрипло и неуверенно.

«Нельзя, нельзя показывать слабость!»

— Ты — синтет. Матрица снята с мертвого человека, Максима Лазарева. Но ты — не он.

Я ничего не понял, но как это прозвучало, мне не понравилось.

— Что значит синтет?

— Искусственно выращенный организм. Кибернетический разум.

Я робот?

— Врешь! Врешь ты всё! Не может такого быть! — я заревел, как раненый медведь и бросился.

«Выключить! Как будто я — бездушный прибор! Как будто я — не человек!»

Приготовился к дикой боли, а её — нет! Забыла про машинку-то! В другом кармане оставила! Схватил поперек талии и начал давить, рыча и брызгая слюной, ничего не замечая вокруг. Она ловко вывернулась и заехала острым кулачком мне в челюсть. Из глаз посыпались искры, хрустнул зуб. Помотав головой, тоже попытался ей врезать, но не вышло.

Я был в бешенстве, совершенно перестал соображать. Кидался на неё, как безумный, беспорядочно размахивая руками, а она спокойно уворачивалась. Похоже, я потерял всякий человеческий облик. В конце концов девчонка, махнув ногой, попала мне в висок и вырубила.

…….

— Эй, Маасима-сан, вижу, что очнулся!

— Развяжи!

Сидит рядом, прямо на полу. Я лежу на мокром матрасе. По стенам течет ручьями. В желтом свете фонарика кажется, что пятна плесени, покрывающие потолок, шевелятся, как живые… И запах. Как будто кто-то умер, но очень давно. Не к месту подумал, что воды с каждым днем всё больше. Затопит скоро базу…

Лицо Панды открыто. Полосатые, как у зебры волосы, убраны за уши. Я вздрогнул. Первый раз вижу её настоящие глаза. Черные зрачки заполнили радужку, а белки — желтоватые, с полопавшимися сосудами.

Задергался, забился в путах, как зверь, охваченный животным ужасом. В горле застрял душный крик. В её глазах я увидел свою смерть.

Когда меня убивали в первый раз — я до самого конца так и не верил. Не подумал, что выхода-то у них нет… Теряя сознание, ожидал что скоро очнусь в лазарете.

И когда поворачивал ключ — не боялся. Злобно, мстительно торжествовал — для страха в моей душе не оставалось места. Хотел доказать, что я — не тряпка…

Но сейчас, лежа на вонючем полу, остро осознавая свою беспомощность и смертность, я вдруг дико захотел жить. Пусть в темноте, в сырости и плесени, но — жить. Даже если каждый день, каждый миг, придется испытывать боль…

Вдруг почувствовал на плече её холодную руку. Перестал биться, замер, дыша судорожно сквозь зубы. Вот… сейчас…

— Прости, Маасима-кун. Мне очень жаль, правда.

Я неожиданно успокоился. Возможно, этому способствовало её прикосновение. Подумал напоследок: негоже всё-таки терять человеческий облик…

— Потому, что я хотел тебя убить?

Если бы она сказала «да»…

Молчание длилось и длилось, я перестал ждать. Просто закрыл глаза и лежал. Чувствовал, как всё глубже врезаются путы. Тельник противно липнет к коже.

— Ты — опасное существо, — вдруг заговорила она. — Ты не различаешь «плохо» и «хорошо». Для тебя убить одного человека и уничтожить весь мир, всех людей — равноценные деяния. Ты не понимаешь разницы.

Когда она это сказала — спокойно, сочувственно, всё так же придерживая меня за плечо — я испугался. Вспомнил, как вел себя. И сейчас, и тогда, в прошлом… Майор говорил то же самое!

Наверное, она права.

…Генерал Марченко вручает конверт с кодами. Лицо торжественное и серьезное, хотя в кабинете, кроме нас, никого нет. От генерала явственно несет водкой. Мне кажется, он немного переигрывает…

На самом деле, никто не верит, что до дойдет до войны. Как говорят? «Худой мир лучше доброй ссоры…»

Я, не испытывая особых эмоций, в отличие от Марченки, уже пускающего скупую слезу, принимаю конверт. Отдаю честь, четко разворачиваюсь, выхожу, печатая шаг… Удивился про себя: а чего это генерал так расчувствовался? Потом дошло: он-то, в случае чего, в герметичном бункере отсидится.

Прощался он со мной, сыном его лучшего друга… Уверен был, что никогда больше не увидит.

Что со мной не так? Почему я равнодушен к людям, к их судьбам? Всегда был таким, с детства. Светка, супружница бывшая, так и говорила: — Чурбан ты, Макс… Никого не любишь, никого не жалеешь…

Свет, и так не яркий, тускло-желтый, начал меркнуть, сворачиваться в глухой туннель. Воздух сгустился до горячей патоки…

— Эй! Ты в порядке? — господи, до чего сочувственный у неё голос.

— Нет. Не в порядке. — в горле комок. — Слушай… дашь водички?

Я безумен… Опасен… — как заклинание. Будто каждое слово пробивает во мне дыру…

Убить. Кого-то одного — или всех… Как я мог докатиться? Я не убийца! Всплыло удивленное лицо Карпова. Он тоже не верил…

Конечно, я себя оправдывал. Карпов — предатель, Панда — шпионка… А ведь Марченко отдал конверт именно мне… Не кому-то из своих, приближенных, а мне. Потому что был уверен: уж я-то не подведу.

— Как… Как ты это сделаешь? — пусть скажет. Буду знать, чтобы не… как собака.

— У тебя есть контур отключения. Прости. Я знала, что так может случиться.

— Откуда? — откуда она могла знать? Знать, что я — такой?

— Ты не виноват, Маасима-сан. Это я. — уставился на неё, как на придурочную. Усмехнулся.

— Тем, что ты меня оживила? — удивленно поднимает брови.

— Ты же не верил!

— Поверишь тут… Ладно, ерунда. Не обращай внимания. Я урод. Чудовище. Меня за это и в первый раз убили.

Отвернулся к стене, чтобы не видеть её лица. Упрямо сжал губы… Вот, сейчас.

Но она только села ближе, и приподняв мою голову, положила к себе на колени. Ладошкой накрыла лоб. Не знаю, что сыграло роль: то ли её сочувствие, искреннее, не напоказ, то ли этот жест — так могла бы поступить мать, или любящая женщина… Глазам стало нестерпимо горячо, по щекам потекли слезы. Она гладила меня по волосам и говорила. Я слушал, глотая слёзы.

«…Работала на Пасифик Дайнэмикс. Программа „универсальный солдат“. Когда кого-то убивают, его сознание и разум можно перенести в искусственное тело. Такое вот воскрешение… Но они долго не жили. Что-то с головой у них делалось, плохое совсем. Я старалась об этом не думать. Ну, знаешь… Во имя науки и всё такое… У воскрешенных синтетов была тяга к самоуничтожению. Очень много людей умерло. Я виновата.

Решила уйти. Сбежать. Всё подстроила так, будто покончила с собой, и подалась в Анонимы»…

— А зачем на остров-то приплыла? Тоже из чувства вины?

— В какой-то степени. Много причин… И чувство вины, и ответственность и…

— Ответственность за что?

— Не за что, а перед кем. Перед человечеством, если хочешь знать. — помолчали. Я мало что понимал, но очень старался. — Я действительно многое могу… Такой уж талант. Могу изменить мир… к лучшему, я надеюсь. А раз могу — обязана делать…

— Над переносом сознания в новое тело я работала почти всю жизнь… Брата хотела спасти. Боковой амиотрофический склероз. Паралич.

— Ну, так теперь спасешь.

— Умер Хироси. Давно умер.

Шевелиться не хотелось. На счет смерти — стало всё равно. Какая разница? По большому счету — я уже был мертв.

— Послушай… Давай заканчивать. Как ты там говорила? Просто выключить…

Она замерла. Рассказывала, как переживала, что людей погубила, а теперь еще и я…

— Или давай — я сам? Ну сколько можно со мной, чудовищем, мучаться…

— Дурак ты, Маасима-сан! Я сто раз могла тебя отключить!

И правда… Как-то я об этом не подумал.

Вскочила. Наклонилась, провела рукой вдоль пут, и они свалились. Я боялся пошевелиться. Отчасти, чтобы её не напугать, отчасти потому, что боялся, как бы не развалиться на кусочки…

Постояла еще минутку, глядя сверху вниз. Ботинки у неё белые, как у Гагарина, от его космического скафандра…

Я Молчал. Ждал, может еще чего скажет, но — нет. Ушла. Фонарик оставила.

…Подключившись к Сети я узнал, что у синтетов вместо мозга — то есть, серого и белого вещества — квантовая матрица. Тело — биооболочка, печатается на клеточном принтере, том самом, что выдает эрзац-кофе с эрзац-булочками.

Удивительно, но раньше я не замечал, что помолодел. Потратил несколько часов, разглядывая себя и так, и эдак, щипая, дергая за волосы. Порезал ладонь — ранка затянулась минут за двадцать. Когда Панда меня ударила, слышал отчетливый хруст сломанной челюсти. Но когда пришел в себя — даже не вспомнил…

Выглядел лет на двадцать, но такие, где не пришлось голодать в детстве. И два ранения: в плечо и бедро, еще с войны… Не осталось и следа.

Не было и шрама на ладони — лет в семь напоролся рукой на гвоздь. Ожога на сгибе локтя — тоже в детстве, сестра Верка, малышка совсем, опрокинула на меня утюг…

А так — вроде бы я. Панда сказала — точная копия. Ничем неотличимая от оригинала. Даже пообвыкнувшись в Сети и кое-что почитав, я не представляю, как такое возможно — оживить мертвеца. Точнее не оживить, а сделать копию…

Она — ДНК-хакер. Тасуя, как карты в колоде, гены, она вырастила мне тело, наделила его сознанием и разумом.

Я — гомункулус, искусственное существо, человек «из пробирки»…

Самое смешное, я ни капельки не ощущал в себе этой «искусственности». Я испытывал голод, отправлял естественные надобности, чувствовал влечение к женщине…

Пролежав восемьдесят пять лет замороженным тюленем, и проблуждав месяц по темным, затхлым коридорам базы и собственного разума, я наконец начал осознавать окружающее.

В тесной, едва обогреваемой комнатке, мы с Пандой создавали общую историю. Хоровод люминофоров на куртке, небрежно брошенной на ящик, служивший стулом, отражается в её линзах, закрывающих глаза. Прикасаясь к её лицу, я научился не трогать их, чтобы не оставлять пятен… Её тонкие, но сильные пальцы с короткими ноготками впиваются мне в спину… Её волосы щекочут мою кожу…

Своей открытой непосредственностью она была так непохожа на тех женщин, что я помнил из прошлой жизни. Почти богиня — ведь это она меня воскресила, и в то же время очень настоящая, Панда пробудила во мне желание узнать, каков он — этот новый мир, в котором она живет…

По нескольку часов кряду я проводил, «залипая» в Сети. Изучал всё подряд: новую историю, новую геополитику, достижения науки…

Расспрашивал Панду о её «революционной» деятельности. Кто такие эти самые Анонимы, чего хотят…

Иногда задумывался и о себе — обломок прошлого, что у меня есть? Подозревал, что наше тихое существование скоро закончится. Деятельность Анонимов не располагала к спокойной жизни. На них охотились — в основном корпорации, за голову каждого бунтовщика назначена немалая награда. За голову Панды в том числе.

Многих уже убили — так или иначе… Как-то наткнулся на показательный суд, прошедший в вирт-пространстве. Убедился, что ничего на нашем шарике не изменилось. Старые добрые ложь, покрываемая лицемерием, и показная забота о «народе».

Всех Анонимов ждала одна судьба: смертный приговор.

Вода медленно, но верно заполняет базу. Глядя на спутниковые фотографии, чуть не расплакался. Как же так? Куда смотрели, идиоты? С детства мне запомнились карты, раскрашенные зеленым. Теперь почти всё — желтое…

Изменились очертания материков. Нет больше таких стран, как Нидерланды, таких островов, как Мальдивы, таких городов, как Венеция… От полярных шапок остались крошечные нашлепки…

Северные побережья — те, что похолодней — сплошной мегаполис. Муравейник…

Стены из нано-бетона. Черные, ноздреватые, поднимаются из воды на огромную высоту — защитные укрепления от тайфунов и цунами… После того, как десять лет назад смыло Калифорнию, они появились вдоль основных береговых линий…

Посреди Евразии — Исламский халифат. Гигантская пустыня с обширным оазисом в центре. Пресные озера, пальмы, еще какие-то растения… В целом, Халифат устроился неплохо: запускают зонды в атмосферу, и конденсируют воду из облаков.

И все воюют со всеми. «Над территорией Мавританского Союза распылены споры модифицированной синегнойной палочки, штамм В45. Заражение происходит воздушно-капельным, контактно-бытовым и пищевым путями. Местность не будет пригодна для обитания в течении двадцати лет… Ответственность на себя взяло боевое крыло Исламского Халифата „Гом Джаббар“». — всё в таком духе. Я не стал дальше читать. Слишком тошно.

Я — человек непривычный, советский. Что в мое время по новостям показывали? Мы всех победили, или вот-вот победим. Мы вышли в космос, мы — лучше всех живем…

Удивительно, что сейчас Русский Союз — один из сильнейших. После всего, что со страной творилось…

Самый большой, между прочим. Северный Ледовитый Океан, прилежащие территории, Скандинавия, Исландия, часть Европы…

Военная база на Северном полюсе: импульсное оружие, подводные лодки, авианосцы… Охраняют нефтяные платформы и китовые фермы. Посмотрел видео: народ ходит в ушанках, флаги с красными звездами… Просто праздник какой-то! Очень захотелось туда, к ним… Свои же ребята, авось, примут! Вот, закончим здесь с Пандой, и махнем на Полюс…

Но временами накатывала тоска, глухая и непроглядная. Стены сжимались, темнота давила так, что хоть волком вой. А еще ненависть. Не сказать, чтоб совсем без причин. Например, когда увидел над местом, где раньше была моя деревня, зеленый флаг с полумесяцем…

Был у нас на базе лейтенант Перибеев. Поэт-самоучка. Стишок сочинил: «Я берет на лоб надвину, автомат за плечи вскину, и с улыбкою веселой буду жечь чужие села…» Даже на гауптвахте сидел. Дискредитация облика советского офицера…

Вот именно того, что в песне было, мне иногда и хотелось. Даже бросил новости читать, от греха…

Не пойму: жажда убийства — это моё родное, Лазаревское — или, как определила мое состояние Панда, — «не все баги пофиксила»? Стараюсь сдерживаться, как могу. Может, само пройдет?

Хорошо, что мы в море, на острове, где никого нет… Она как-то предложила отключить этот самый контур, что меня контролирует. Но я отказался.

Ну вот, емкости почти заполнены. Приспособили клеточный синтезатор — топливо Панда изобрела на основе органики. Раньше заправка была сложным, взрывоопасным процессом, но она как-то всё упростила.

Постараюсь дальше покороче…

… Тайфун бушует третьи сутки. Мы притулились у обогревателя, тесно прижавшись друг к другу, едим тушенку прямо из банок. Панда сама не своя до этой тушенки… Первый раз в жизни, говорит, ем настоящее мясо!

В девяностые базу свои же разграбили — даже кровати из кубрика вынесли, а этот склад уцелел. Восемьдесят лет банки пролежали на льду…

…Сидит, свернув ноги в немыслимый крендель, ковыряет пластиковой вилкой в тушенке, вдыхая пряный аромат горошка и лаврового листа.

Волосы, как обычно, падают на лицо, она отводит прядь за ухо.

— Я, сюда когда попала, в первые дни просто балдела. Никого нет… ты представляешь, что это такое — одиночество? Какая это роскошь?

— Очень даже представляю, — я усмехнулся. — У нас были коммунальные квартиры: кухня общая, а в комнатах — по целой семье. С детками, бабками, дедками…

— Ну точно дзайбацу, где я выросла…

— Дзайбацу — это что?

— Это всё, мой хороший. Это, мать его, весь гребаный мир… Родился — потом ясли. Предкам некогда, они — Сараримены. А тебя выращивают, как ботву на грядке. Вместе с такими же сопляками… Приучение к горшку конвеерным методом. Если проявляешь способности — дают возможность учиться. Компания платит. А ты становишься их собственностью, на всю жизнь.

— А как же твой брат? Кто платил за него?

Отставила пустую банку, взяла сигарету из резаной бумаги, пропитанной никотином. Я пробовал — как горелые листья. У нас в деревне по осени жгли листву в садах. Тот же запах…

— На самом деле, он не был моим братом. Просто мы росли в одной группе, дружили очень. Компания заботилась о нем, несмотря на болезнь. В семнадцать лет Хиро разработал алгоритм переноса человеческого сознания в квантовую матрицу…

Пишу, и всё не о том. Нужно попытаться объяснить, чем конкретно она занималась в Чукотском море… Дело в том, что Панда решила изменить экосистему планеты. Она нашла совершенно простецкое, удивительно эффективное решение проблемы глобального потепления.

Затопленные города, ураганы, засухи и пыльные бури, эпидемии, заражение воды… Осталось всего полтора миллиарда человек. Возможно, и эта цифра покажется довольно внушительной, но вдумайтесь: тридцать лет назад людей было в четыре раза больше.

И всё равно мы продолжаем воевать! Кажется, наш род произошел не от мирных обезьян — собирателей и травоедов, а от каких-то вымерших хищников, причем последняя пара издохла, вцепившись друг другу в глотки…

Так вот… Всё началось с одноклеточной водоросли. Кокколитофориды — такое вот заковыристое название. Играют большую роль в стабилизации мирового климата. Их поразил вирус. Катастрофы не замечали, пока проблема не миновала «точку невозврата». Фитопланктон практически вымер, и диоксид углерода стал накапливаться в атмосфере, создавая парниковый эффект…

Панда вывела новые, синтетические сорта, устойчивые к вирусам, перепадам температуры и любой другой напасти. Это были опытные образцы, всего несколько кубометров. Капля в море… Для их распространения понадобилось бы довольно много времени.

Чтобы ускорить процесс, она решила изменить уже существующий фитопланктон с помощью всё тех же вирусов — перепрограммировать их ДНК.

Новый штамм будет размножаться с огромной скоростью, и уже через год-два достигнет нужного объема…

Планету ожидают резкие перепады температур, циклоны, бури, небывалые дожди… Они быстро вернут к жизни пустынные территории, заполнив водой старые русла рек и внутренние моря… Затем, постепенно, понизится уровень океана — по мере возвращения полярных шапок…

Я спал, чувствуя на шее её теплое дыхание, когда Панда вскочила с постели, и начав одеваться, бросила:

— Вставай. Время вышло.

— Что случилось? — я потянулся за рубашкой.

— Сюда летит беспилотник… Как только ветер стихнет, он будет здесь.

…Как-то я спросил: почему Анонимы в основном живут в России? Она ответила, что в остальных местах их просто не осталось. Русский Союз — последнее прибежище анархистов. Не знаю, может в силу исторических традиций, но у русских нет экстрадиции…

Я вскочил. Беспилотник — это серьезно. Термобарические ракеты выжгут базу в один миг.

— Ладно. Давай запустим быстренько эти твои штуки, и свалим…

В её глазах заплескалось отчаяние.

— Мы не успели заправить ракеты! Топливо будет наливаться минимум пару часов, потом нужно запустить турбонасос, вытеснительную систему…

Черт… Как раз этим я и собирался заняться.

— Выведи мне на экран этот беспилотник, и уходи, уплывай на амфибии. Под водой тебя не найдут… Я прослежу за топливом.

Панда бросилась мне на шею. Задышала в ухо, очень жарко, я обнял её обтянутую курткой спину, и вдохнул запах волос…

— Не получится. — прошептала она. — Слишком мало времени…

Прижалась ко мне всем телом, натянутым, как струна.

— Я… попытаюсь.

Её ладошки у меня под майкой, на спине, были сухие и теплые.

— У меня есть план. — она отступила, заглянула мне в глаза, не отпуская… — Я на амфибии отвлеку беспилотник…

— Нет! — я не дал ей договорить. — Нет!

— Послушай, Макс! Это важно! — теперь перебила она. — Важнее всего, что здесь было, понимаешь?

Я смотрел на неё, беззвучно шевеля губами. Уже зная, что её не остановить, но на что-то надеясь. На чудо? На случай?

— Я их уведу… Тогда тебе хватит времени.

Она улыбнулась, и снова прижалась ко мне. Прошептала, уткнувшись носом в плечо:

— Ты забыл одну мелочь, мой милый: ракеты придется запускать вручную. Я не успела починить дистанционку. Там есть панель для проверки систем… С неё тоже можно запустить, только она находится прямо в шахте.

Я закрыл глаза. В момент зажигания пламя заполнит шахту целиком…

— Ладно. Я это сделаю. Для тебя…

Язык прилип к гортани. «Значит, судьба…»

— Послушай! — она трясла меня за плечи. — Доверься мне! Ты слышишь? Это очень, очень важно, просто сейчас нет времени… Ты… мне веришь?

Я молча кивнул.

— Знаешь, это судьба. То, что я тебя нашла… Я только сейчас поняла, если б не ты — ничего бы у меня не вышло… Я была слишком самоуверенная, несмотря на ошибки… Представляешь, тебя я тоже считала ошибкой!

— А теперь? — лицо онемело. Я не мог даже моргнуть.

— Я люблю тебя. — до меня не сразу дошел смысл.

— Как это?

— Как у всех, дурачок! — она рассмеялась, и стала меня целовать.

Перехватило дыхание. Вспомнил, как веду пальцами по её голой спине, ощущая острые бугорки позвонков, как ложатся в ладони её маленькие ягодицы, какие мягкие, соленые у неё губы…

— Макс! Мне пора! Тайфун вот-вот уйдет, ветер стихнет, и они будут здесь. Мы должны успеть, обязаны! Я уведу их за собой, по поверхности. Но… как только самолет закончит со мной, он вернется уничтожить улики. Это частная компания, они не оставляют свидетелей…

— Я всё сделаю. Не беспокойся.

В голове пусто. Перед глазами почему-то удивленное лицо Карпова…

— Верь мне, всё в наших руках!

Она сделала шаг назад, но я не отпустил. Стал целовать её щеки, губы, глаза…

Сердце бьется ровно и гулко, она улыбается, смотрит сияющими глазами. Затем разворачивается, и бежит в ангар.

В этот миг я чуть не бросился за ней. Вцепился в шершавую стену и сжал челюсти, стараясь не закричать.

Вот её силуэт скрылся за поворотом… Послышался негромкий гул мотора амфибии…

Пора идти.

…В ракетах не было боеголовок. Это — самое главное.

Появившись на базе, конечно же, первым делом Панда полезла к ракетам. Вместо ядерной начинки емкости содержали бактерии, биологическое оружие. Смертельный штамм холеры — секретный проект «Возмездие», на случай проигрыша Советским Союзом ядерной войны.

Она ввела к ним своих репликантов и холерный вибрион послужил питательной средой, основой для размножения вируса…

Последние на земле ракеты явились началом новой эры, а не завершающим звеном ядерного апокалипсиса. Нажав кнопку, я отправлю в полет надежду. Шесть возможностей человечеству вновь обрести мир… А я, сгорая в пламени ракетного выхлопа, наконец избавлюсь от навязанного еще в прошлой жизни предназначения.

…Мы разговаривали всё время, пока она неслась по волнам, уводя беспилотник от базы, наперегонки со смертью. Даже смеялись…

У меня в груди рвалось сердце, когда я слышал её голос, такой близкий, как будто она рядом… Но, глядя на шкалу заполнения топлива, улыбался.

Неожиданно разговор оборвался — как будто прервалась телефонная связь, только без гудков…

Судорожно замигал индикатор — беспилотник повернул к базе.

Вспомнил, что хотел прочесть «Отче наш», как учила бабушка в детстве, но времени не осталось. Господь меня простит. Наверное.

…Ну… Поехали!..

— Эй, Маасима-сан! Вижу, ты пришел в себя! Поднимайся!

…

— Панда? Мы в раю?

— Дурачок…