Последний шанс

Профессор сидел, сгорбившись, на неудобном лабораторном стуле и смотрел на Модель.

— Нина, — думал он. — Конечно, это Нина. Это ее руки, ее губы, ее волосы.

Даже вот эта маленькая родинка под грудью: абсолютно точная копия. Пожалуй, это уже можно назвать мастерством.

Профессор скривил губы в горькой усмешке. М-да, мастер: что и говорить, все-таки четвертая модель. Было время научиться. Действительно, абсолютно точная копия. Он взглянул на часы, встал со стула и, отойдя к окну, закурил.

Предыдущие модели тоже были сделаны безупречно. Каждая из них была по-своему совершенна. Сотрудники ахали и за глаза называли профессора Богом. Что и говорить, они были прекрасны. Но ни одна из них не была Ниной. Модели просто не узнавали его. Сорок лет он потратил на поиски решения. Он перевернул современную генетику. Он научился создавать человека из любого клочка человеческой ткани. И только Нину создать вновь он не мог.

Профессор вспомнил свою первую модель. Как же он ждал ее, как волновался. Узнает ли она его, поймет ли?

Она не узнала и не поняла. Скорее всего, она вообще не заметила своего создателя. Ее сразу окружили сотрудники, они помогли ей встать, одели и утащили в палату под наблюдение. Конечно, ей дали имя Нина, определили фамилию, выправили документы и через месяц она покинула клинику, считая, что лежала по поводу травмы, полученной в результате автомобильной аварии. Профессора она вежливо поблагодарила за спасение и пообещала приезжать на обследование каждый год. Сейчас ей уже было за тридцать, и у нее были свои дети.

Профессор снова взглянул на часы. Еще десять минут. Как же долго тянется время. Он поправил на вешалке ее халатик, еще раз перебрал в уме, все ли готово к пробуждению. Через десять минут он откроет автоклав. Эта девушка встанет и через несколько дней пойдет в свою квартирку на Темерницкой. Она будет знать, что родилась в Самаре и потеряла родителей, что ей двадцать лет и что она работает лаборанткой в Химическом институте. Но все это будет иметь силу только в том случае, если Нина снова не узнает его.

Осталась минута. Профессор с волнением открыл автоклав. Теперь все процедуры он делал сам, без сотрудников. Девушка чуть заметно дышала. Профессор с волнением смотрел на вздрагивающие веки. Только бы не так, как последняя модель, о которой он и сейчас вспоминал со стыдом.

Та женщина с лицом Нины приподнялась на локте, долго всматривалась в профессора и, когда он, вне себя от волнения, протянул к ней дрожащие руки, вдруг подмигнула ему.

— Что, старичок? Седина в голову, а бес в ребро? Неужели прямо здесь хочешь? Может, лучше на койке?

Отправив ее в палату, профессор долго не мог успокоиться. Видимо, долгое одиночество наложило на программу излишний оттенок чувственности. Он посмотрел на стол и вздрогнул. Девушка смотрела на него широко открытыми глазами, в которых рос испуг.

— Не получилось, — с тоской понял профессор. — Опять не получилось:

Он молча и опустошенно смотрел, как девушка оглядела палату, себя, ойкнула и, сдернув с вешалки приготовленный халат, неловко прикрылась.

— Что случилось? — испуганно прошептала она. — Где я? И почему Вы на меня так смотрите, отвернитесь, пожалуйста.

— Ничего, ничего, — профессор изобразил подобие улыбки. — Вы в больнице. С вами в институте произошел несчастный случай. Но сейчас уже все в порядке. Сейчас вас отведут в палату, вы немного отдохнете и скоро домой.

Он подошел к пульту и вызвал сотрудников. Отключил аппаратуру, отодвинул тяжелые шторы с окон и выключил свет. Потом он подошел к старинному сейфу, вынул из него небольшую шкатулку и достал из нее небольшую прядь мягких русых волос.

— Только на один раз. — Он поднес локон к лицу и, закрыв глаза, вдохнул еле уловимый аромат. — Еще один шанс. Последний.

Сорок лет назад Нина улетела в тот проклятый рейс. Улетела, чтобы больше не вернуться. Остался только локон ее чудесных волос, который она срезала маникюрными ножницами в аэропорту и засунула ему в карман рубашки.

— Это, чтобы тебе было, кого целовать. Ну, пока! До встречи.

Профессор закрыл коробочку и подошел к окну.

— Где же ошибка? Ошибка. А, может быть, и нет никакой ошибки?

Может быть, возрождение человека невозможно в принципе? Тогда к чему все его усилия, вся его жизнь? Чтобы выращивать роботов? Нина, родная, любимая моя. Неужели я так и не смогу больше поговорить с тобой.

Что-то промелькнуло у него в голове. Профессор оглянулся и посмотрел на стол с пустым автоклавом. Что это было? Что-то очень похожее, очень давно: этот испуганный взгляд: Ну да, много лет назад. Он играл тогда на берегу в волейбол. Мяч улетел в кусты. Испуганный возглас.

Русоволосая девушка прижимала к себе скомканное платьице и умоляюще глядела на него. Тогда, пятьдесят лет назад, он тоже отвернулся:

— Старый осел, — подумал профессор. — Тебе только кошек оживлять. Как ты мог забыть про любовь. Сорок лет ты бился над созданием женщины, чужой тебе. Ведь ее любовь еще надо завоевать. Она же ничего не знает о тебе. Ах ты старый, старый дурак. Ведь только часть тебя самого может сделать ее твоей женой. Это же просто, как мир. Галатею оживила только любовь Пигмалиона.

Твою жену может возродить только твоя душа.

Теперь профессор знал, чего недоставало в программе. Написать новую недолго. Вот только инкубационный период длится несколько месяцев. Как прожить их…

Через несколько месяцев сотрудники лаборатории, как всегда, ожидавшие сигнала профессора, услыхали странные звуки, доносившиеся из инкубационной камеры.

Когда дверь была, наконец, открыта, вбежавшие увидели распростертое на полу тело старого профессора. На его груди горько рыдала женщина. Ее рассыпавшиеся русые волосы закрыли лицо профессора, и поэтому никто не увидел навечно застывшей на нем счастливой улыбки. Профессор сумел использовать свой последний шанс.