Анна Варенберг Последний владыка

Часть первая Катакомбы Корита

По мотивам повести Ли Брекетт «Последний Шеннеч»

В пещерах Меркурия было темно, жарко; гулкую тишину нарушали только тяжелые шаги Тревера.

Он уже давно блуждал по этому лабиринту, где до него еще не бывал ни один человек, не по своей вине и не по собственному желанию приближаясь к смерти. Казалось отвратительным расстаться с жизнью здесь, в давящем мраке, под чужими, высокими, как Эверест, горами. Там, в долине, голод и жажда тоже привели бы его к такому концу, но, по крайней мере, он умер бы на открытом месте, а не как крыса в канализации.

Впрочем, какая разница, где умереть? Долина, чей пейзаж своей безысходностью напоминал ад, уже давно ничего не давала человеку, кроме… надежды найти солнечные камни. Солнечных камней он не нашел. Как, впрочем, и своего корабля, на который землетрясение обрушило часть горного склона, оставив Тревера с карманным фонариком, горстью пищевых таблеток и фляжкой воды.

Сумеречный Пояс Меркурия, как пчелиными сотами, изрезан тысячью скалистых карманов. Путей через горы здесь нет — зубчатые пики поднимаются в безвоздушное пространство. Тревер знал, что между ним и открытыми равнинами лежит только один карман. Если он сумеет добраться до этого кармана и пересечь его, то…

Но теперь он понял, что не дойдет. Вес шахтерских сапог стал непомерным; он снял их и пошел босиком по грубому камню. У него остался только фонарик. Когда его свет погаснет, с ним исчезнет и последняя надежда.

…Это произошло довольно скоро. Тревер постоял, слушая биение крови в ушах. Затем выкинул фонарик и пошел вперед, борясь со страхом, который был сильнее, чем слабость, овладевшая его телом. Дважды он натыкался на изгиб стены и падал, но снова вставал. В третий раз Тревер не смог подняться и пополз на коленях. Проход становился все меньше, плотнее смыкался вокруг него. Время от времени он терял сознание и невероятно болезненно приходил в себя, возвращаясь к жаре и молчанию обступившего со всех сторон камня.

После очередного периода забвения он услышал тупой ровный гул; вибрация камня постепенно нарастала. Проход, сузившийся до трещины, едва достаточной, чтобы проползти в нее на животе, наполнялся паром. Тревер боялся ползти вперед, но другого пути не было.

Вдруг его руки оказались в пустоте.

Каменный пол, видимо, разъела эрозия; он подался под весом человека и сбросил его головой вперед в грохочущий поток воды, что несся в великой спешке куда‑то в темноту. После этого Тревер мало что помнил. Обжигающе горячая вода, борьба за то, чтобы держать голову как можно выше, и еще — страшная скорость подземной реки.

Несколько раз тело его ударялось о скалы и однажды целую вечность пришлось сдерживать дыхание, пока поток не поднял его снова. Он смутно сознавал свое скользящее падение. Затем стало много холоднее. Тревер отчаянно боролся за жизнь, повинуясь скорее древнему как мир инстинкту самосохранения, нежели разуму, пока его руки и колени не зацепили крепкое дно. Вода исчезла. Он попытался встать, но безуспешно.



Настала ночь — а с ней жестокая гроза и дождь. Тревер не знал этого: он спал, а когда проснулся, заря зажгла высокие утесы белым светом.

Кто‑то кричал над его головой. Тревер приподнялся на локте и бросил рассеянный взгляд по сторонам. Бледно — серая песчаная отмель. Почти у самых ног — тень серо — зеленого озера, наполнявшего каменный бассейн около полумили шириной. Слева — подземная река разливалась вширь, покрытая хлопьями пены. Справа — вода, достигнув края бассейна, стекала вниз, чтобы снова стать рекой. Позади Тревера, насколько него можно было видеть, широкую долину покрывала пышная зеленая растительность.

Вода была чистая, воздух наполнен торжествующе — живыми ароматами, и до Тревера наконец дошло, что он все‑таки сумел пробиться. Он еще поживет! Да, черт возьми, его не так‑то просто заставить сдаться! Забыв об усталости, он вскочил, и тот, кто шипел и верещал над ним, бросился вниз, едва не оцарапав острыми зубцами кожистых крыльев. Тревер вскрикнул, а создание взлетело по спирали и снова понеслось вниз.

Летающий ящер, агатово — черный с шафрановым брюшком. Когда он проносился мимо, его взгляду открылось нечто, разбудившее неприятный холодный ручеек страха, потекший по спине.

На шее ящера ярко блестел золотой ошейник, а среди чешуек на голове — солнечный камень!

Тревер так долго грезил о солнечных камнях, что не мог обознаться. Кто и зачем вставил столь бесценную вещь в череп летающего ящера? Больше всего его мучило — зачем? Отнюдь не украшение, а редкий радиоактивный кристалл с периодом полураспада на треть больше, чем у радия, используемый исключительно для самых чувствительных приборов.



Животное не охотилось, явно не хотело убивать Тревера, но и улетать не собиралось.

Далеко в долине зазвенел приглушенный расстоянием большой гонг, и гулкое эхо прокатилось между скалами. Внезапное желание спрятаться послало человека в гущу деревьев. Он пошел вдоль берега озера. Ящер следил за ним острыми яркими глазами — так сокол выслеживает кролика.

Тревер дошел до края бассейна, где вода изливалась водопадом в несколько сотен футов высотой. Поднявшись на край каменного бассейна, он впервые как следует разглядел долину.

Часть ее, стиснутая барьерами гор, все еще оставалась в тумане, но чувствовалось, что она широкая и глубокая; равнина перемежалась рощами. И по мере того, как Тревер рассматривал детали, изумление его росло.

Земля была обработана. Среди полей стояли тростниковые хижины, а дальше виднелся город — громадный, сверкавший в утренней дымке.

Такая плодородная долина была сама по себе редкостью. Но обнаружить поля и город за ними казалось просто невероятным. Тревер встречал местные племена, населявшие некоторые замкнутые в скалах области Сумеречного Пояса — примитивные полулюди жили среди голых скал и кипящих источников. Они не строили ничего, подобного этому.

Удар гонга снова прозвучал — глубокий, вызывающий тон. Тревер увидел крошечные фигурки всадников, которые, ехали из города через равнину; на таком расстоянии они казались не больше муравьев.

Надежда и радость вытеснили из головы все размышления. Он был измучен и голоден, затерян в чужом мире, а люди и цивилизация — это такая удача, о какой он не мог и мечтать. Кроме того, здесь есть солнечные камни. Тревер бросил жадный взгляд на голову описывавшего круги разведчика и начал спускаться вниз. Черные крылья бесшумно скользнули за ним с неба.



Дальше можно было только прыгать. Он схватился за куст, прыгнул как можно дальше и прокатился несколько ярдов по упругой почве склона. Пока он лежал, пытаясь отдышаться, в нем зашевелились холодные сомнения.

Теперь он совершенно четко видел долину. На полях ни души, деревеньки точно вымершие. А над деревьями у реки он увидел второго чернокрылого ящера; всадники направлялись именно туда.

Треверу показалось, что эти люди — охотничий отряд, как будто гонг предупредил, чтобы все скрылись, пока идет охота. Остроглазых ящеров послали, как собак, находить и вспугивать дичь. Вернуться к относительной безопасности бассейна было невозможно: выступ отрезал Тревера от озера. Бесполезность попыток спрятаться стала очевидна, но он все же заполз под широкие малиновые листья папоротника. Город был слева от него, а справа — плодородная долина переходила в участок лавы и битого камня, исчезавший за краем пурпурного базальта.

Всадники были еще далеко. Крошечные фигурки переходили реку вброд, поднимая тучу брызг. Часовой над деревьями неожиданно спикировал вниз. Добыча найдена!

Подозрения Тревера превратились в уверенность. Застыв от ужаса, он смотрел, как из яркой зелени выскочила бронзовая полуголая девушка и бросилась бежать к бесплодному участку. Ящер взлетел в воздух, метнулся молнией вниз…

Девушка отскочила в сторону. В ее руках была длинная дубинка с большими шипами, она ударила черное животное и побежала дальше. Ящер сделал круг и снова бросился на девушку сзади, окутав, точно плащом, кожистыми крыльями. Девушка снова побежала, но уже медленнее. Летающий демон преследовал ее, пытаясь заставить жертву повернуть обратно, к охотникам, но она не желала возвращаться, била ящера палкой и бежала, падала и снова бежала. Тревер понимал, что она проиграет. Ящер убьет девушку раньше, чем та доберется до скал.

Чувство осторожности говорило, что ему не стоит вмешиваться. Единственное, что он хотел, — взять один из солнечных камней и уйти из долины. Это и так было достаточно трудно. Но ярость, внезапно поднявшаяся в нем, затопила всякую осторожность, когда он увидел, как ящер снова налетел на девушку, выпустив когти. Он вскочил и со всех ног бросился к несчастной, выкрикивая на ходу нечто бессмысленное. Девушка обернулась — лицо такой дикой и гордой красоты он еще никогда не видел. Темные испуганные глаза были полны страшной решимости. Она крикнула на его языке:

— Оглянись!

Черные крылья, чешуйчатый хлещущий хвост И когти налетели на него как вихрь. Тревер упал и покатился, покрывая землю пятнами крови.

Издалека он услышал голоса охотников, пронзительные, скрипучие, сливающиеся в дикое завывание.

Тревер поднялся на ноги, взял из рук девушки дубину, отчаянно пожалев о пистолете, похороненном под тоннами камня по ту сторону гор, и сказал:

— Держись позади меня и следи за моей спиной.

Красавица странно взглянула на него, но на разговоры не было времени. Они бросились бежать к каменистому участку, расположенному довольно далеко. Ящеры визжали и шипели над ними. Тревер поднял дубинку, по размеру и весу с бейсбольную биту. Когда‑то он был неплохим игроком в бейсбол.

— Ложись, — резко велел он, замедляя шаг. Она упала позади него в траву, зажав в руке обломок камня. Тревер широко расставил ноги, стараясь встать как можно устойчивее. Он видел злые глаза проклятых тварей, желтые и блестящие, как золотые ошейники, и яркие вспышки солнечных камней в черной чешуе голов. Ящеры снижались одновременно, но с разных сторон, так что он не мог повернуться к обоим сразу. Тревер выбрал одного, подлетавшего первым, и ждал, подпуская его близко, очень близко. Ящер быстро пикировал, высунув красный язык из шипящей пасти, и приготовил острые когти. Человек со всей силы взмахнул дубинкой.

Удар! Ящер завизжал и рухнул всей тяжестью на Тревера. Тот потерял равновесие под ударами крыльев и бьющегося тела и упал. На него тут же бросился второй ящер. Девушка вскочила, в три прыжка оказалась рядом и упала на чешуйчатую спину твари, терзавшей Тревера, пытаясь прижать ящера к земле и методично колотя ее по голове камнем.

Тревер отшвырнул ногой раненого ящера. Тот не спешил умирать, несмотря на сломанную шею. Тревер поднял дубинку и убил второго, а затем без большого труда извлек из его головы солнечный камень.

Он держал его в руке, странный темно — желтый кристалл, который сиял внутренним огнем, глубоким и трепетным, и ответная искра сильного возбуждения вспыхнула в душе Тревера от прикосновения к камню. Он даже на мгновение забыл, где он и что тут делает, забыл обо всем, кроме яркого кристалла, сиявшего в его ладони. Нечто большее, чем драгоценность, чем просто богатство — надежда и удача, новая жизнь… Столько лет ушло на исследования жестоких меркурианских пустынь! Это путешествие — последняя авантюра Тревера, и оно закончилось гибелью корабля; впереди не было ничего, даже если бы ему и удалось вернуться домой.

Теперь же все изменилось. Этот единственный камень даст ему возможность вернуться на Землю победителем, оплатит одинокие и опасные годы риска. Этот камень…

Этот камень может сделать очень многое, если только Треверу удастся убраться с ним из этой богом забытой долины. Если…

Девушка снова обрела дыхание и настойчиво произнесла:

— Пошли. Они приближаются!

Чувства Тревера, смущенные солнечным камнем, лишь очень смутно реагировали на извечные раздражители зрения и слуха. Всадники подъезжали, но находились еще достаточно далеко, чтобы можно было разглядеть их как следует. Даже на таком расстоянии Тревер почувствовал в них что‑то странное, неестественное. Бронзовые тела, несколько светлее, чем у девушки, были облачены в роскошные доспехи. Животные, на которых они ехали, были выше и тоньше лошадей, вместо копыт у них были когти; над узкими злобными мордами надменно возвышались шипастые гребни.

Девушка яростно затрясла Тревера, пробуждая от задумчивости.

— Звери разорвали бы нас на куски, и очень быстро. Но мы убили их. Теперь нас возьмут живыми!

Он не понял сути, но девушка явно предпочитала отвратительную смерть плену, и это заставило его искать резервы сил, которые он считал потерянными. К тому же, если всадники захватят их, то наверняка отнимут у него камень.

Крепко зажав в руке драгоценную вещь, Тревер побежал к скалам вместе с девушкой.

Участок лавы теперь освещался солнцем, и вся местность, особенно ущелье за ней, казалась воротами в ад, но все же предлагала какое‑то укрытие — если они смогут добраться до него.

Топот громко зазвучал в ушах Тревера. Он оглянулся и увидел лица охотников. Теперь было ясно, почему они сначала показались Треверу неестественными: у каждого из них в центре лба был вставлен прямо в кость солнечный камень.

Сначала ящеры, теперь эти…

Быстрые неутомимые животные со своими удивительными всадниками надвигались прямо на двух беглецов. Предводитель взял с седла изогнутую палку и поднял ее как копье. Солнечный камень во лбу горел точно третий злобный глаз.

Тревер мчался на пределе сил, дышать стало трудно. Сердце, казалось, не выдержит этой бешеной гонки, но, тем не менее, он продолжал двигаться, и, когда девушка споткнулась, ему удалось удержать ее от падения… Время от времени оглядываясь, он успел заметить, как изогнутая палка предводителя полетела к нему, и увернулся. Остальные охотники выстроились в ряд. Треверу показалось, что они в основном интересуются им, и в своем стремлении захватить чужака забыли о девушке. Его босые ноги касались уже горячих от солнца камней. Теперь Треверу стало ясно, почему девушка ждала дневного света для побега: пройти через это ущелье в темноте было равносильно самоубийству.

Он нервно прислушивался, но звуков погони не слышал. Тревога не проходила, и, когда девушка села отдохнуть, он спросил:

— Не пойти ли нам дальше?

Она не сразу ответила, потому что решила воспользоваться первой возможностью разглядеть спутника. Пристальным взглядом девушка изучала его волосы, давно не бритую щетину, рваные шорты — единственную его одежду. Затем она сказала странно медленно, как будто в этот момент думала о чем‑то другом:

— Верхом корины ничего не боятся. Но пешими и в подобном месте… они боятся засады. Раньше такое бывало. Они так же могут умереть, как и мы.

Ее лицо, хотя и совсем юное, не было девичьим. На Тревера смотрела женщина, познавшая счастье, страсть и горе, женщина, живущая с болью и страхом и не доверяющая никому, кроме себя.

— Ты не наш, — сказала она.

— Нет. Я пришел из‑за гор. А кто такие корины?

— Хозяева Корита, — ответила она и стала отрывать полоски от белой ткани, обернутой вокруг ее талии. — Поговорим потом, нам еще далеко идти. А сейчас надо остановить кровь.

Они молча перевязали друг друга и отправились дальше. Если бы Тревер не был невыразимо усталым, а путь — таким трудным, он, наверное, злился бы на девушку.

Много раз они останавливались и отдыхали. Однажды он спросил:

— Почему эти самые корины охотятся за тобой?

— Я убежала. А вот почему они охотятся за тобой?

— Будь я проклят, если знаю. Случайность, наверное. Я оказался тут как раз в то время, когда летели их твари.

На шее девушки была железная цепь без застежки, слишком маленькая, чтобы ее можно было надеть через голову. На цепочке висела бляшка с выдавленным на ней словом. Тревер взял бляшку в руки.

— Гелт, — прочел он. — Это твое имя?

— Меня зовут Джун. Гелт — корин, которому я принадлежу. Он ведет охоту. — Она бросила на Тревера свирепый и вызывающе гордый взгляд и сказала, как будто выдавала тайну графского дома: — Я рабыня.

— Ты давно в долине, Джун? Мы с тобой одного племени, говорим на одном языке… Как получилось, что никто не слышал о земной колонии такого размера?

— После Приземления прошло почти триста лет, — ответила она. — Мой народ много поколений жил надеждой, что прилетит корабль с Земли и освободит нас от коринов. Но этого так и не случилось.

— Я нашел путь сюда и теперь начинаю об этом жалеть. Но если нет пути, то куда же мы идем?

— Сама не знаю, — сказала Джун, вставая. — Но мой муж пришел этим путем, и другие до него.

Жара была невыносимая, и они старались укрыться в тени скал. Впереди маячил невозможно высокий угол пурпурного базальта, но, казалось, он никогда к ним не приблизится. Наконец все‑таки обогнули угол и вышли в узкий каньон. С обеих сторон поднимались каменные стены с малиновыми и белыми прожилками.

Джун и Тревер упали возле ручья. Пока они ползали по мокрому гравию и по — собачьи лакали воду, из‑за скал неслышно появились люди с каменными топорами в руках.

Тревер медленно поднялся, увидев шестерых вооруженных мужчин. На них, как и на Джун, были белые набедренные повязки, сильно потрепанные, и тела их также загорели чуть ли не дочерна на жестоком солнце. Молодые, крепкие, мускулистые, лица — не по возрасту угрюмы. У всех на телах заметно выделялись шрамы и рубцы от когтей.

Они знали Джун. Она радостно перечислила их имена и спросила:

— А где Хьюго?

— Наверху, в пещере. С ним все в порядке. Кто этот человек, Джун?

— Не знаю. За ним тоже охотились. И он пришел мне на помощь. Без него мне не удалось бы убежать. Но… — Она замялась, осторожно подбирая слова. — Он сказал, что пришел из‑за гор. Он знает о Земле и говорит на нашем языке. Он убил ящеров и взял солнечный камень.

Все шестеро вздрогнули. Самый высокий, с лицом холодным и резким, как окружающие их скалы, шагнул к Треверу.

— Зачем ты взял солнечный камень? Тревер уставился на него.

— А ты как думаешь?..

Человек протянул руку:

— Отдай.

— Какого черта! — Тревер чуть отступил назад.

Молодой человек пошел на него. Лицо его было мрачным и опасным.

— Сол, подожди, — закричала Джун.

Но Сол не стал ждать. Тревер решил подпустить его ближе, а потом размахнулся, вложив в удар всю свою силу.

Кулак угодил Солу в живот, и тот отлетел назад, согнувшись вдвое. Тревер стоял, сгорбившись, тяжело дыша, диким взглядом обводя остальных.

— Кто вы? — зарычал он. — Банда воров? Ну, давай, подходи! Мне нелегко достался этот камень, и я не собираюсь отдавать его!

Камень оттягивал его карман: он был тяжел многолетним потом, голодом и тяжелой работой на скалах Меркурия.

Сол поднялся и шагнул вперед. Одновременно и тоже молча шагнули все остальные. Тревер ждал их, ощущая горький привкус во рту. Наконец‑то он нашел солнечный камень, и теперь бросить его и, вероятно, свою жизнь тоже, этой кучке дикарей?! Это было выше его сил.

— Сол, подожди! — снова закричала Джун. — Он же спас мне жизнь! Ты не можешь…

— Он — корин. Шпион…

— Не может этого быть! У него нет камня во лбу. И даже шрама нет.

Сол произнес ровно и безжалостно:

— Он взял солнечный камень. Только корин может испытывать желание коснуться проклятой вещи.

— Но он же с Земли, Сол, с Земли. А там все может быть по — другому.

Настойчивость Джун временно остановила людей. И Тревер, глядя в лицо Сола, вдруг начал кое‑что понимать.

— Думаешь, солнечные камни — это зло? — спросил он.

Сол хмуро взглянул на него.

— Именно так. И тот, что сейчас у тебя, должен быть немедленно уничтожен.

Тревер задумался. «Отдай солнечный камень или умри!» Умирать от рук диких варваров не имело смысла. Лучше отдать им камень, а позднее сделать так, чтобы получить его обратно или достать другой. Камней этих, видимо, в долине предостаточно. Отдать… и к дьяволу все!

— Ладно, — сказал он, — возьми…

«Словно сердце вырвал!»

Сол положил камень на плоскую скалу и стал колотить по сияющему кристаллу каменным топором, ранее предназначавшимся для головы Тревера, с таким выражением лица, будто он убивал живое существо, к которому питал ненависть и страх.

Солнечные камни не поддаются ничему, кроме атомной бомбардировки, но больно было видеть, как столь драгоценную вещь бьют каменной дубиной.

— Он не ломается, — сказал он, — ты мог бы и остановиться.

Сол с размаха опустил топор так близко от голой ноги Тревера, что землянин отскочил, а затем взял солнечный камень и швырнул его далеко через ущелье. Камень слабо звякнул, падая в груду обломков скал примерно в футе от противоположного утеса. Надо бы запомнить это место!

— Чем он тебе помешал, этот камень? И имеешь ли ты хоть какое‑то представление, насколько он ценен?

Сол, не обращая на него внимания, повернулся к своим товарищам.

— Ни одному человеку с солнечным камнем доверять нельзя. Я убью его!

— Нет, — Джун упрямо помотала головой, — нет, Сол. Я обязана ему жизнью.

— Но он, может быть, раб, наемник, работающий на коринов…

Посмотри на его одежду, — упорствовала женщина. — И посмотри на его кожу. Утром она была белая, а сейчас красная. Ты видел когда‑нибудь раба такого цвета? Или корина?

— Мы не можем рисковать, — сказал Сол.

— Ты всегда успеешь убить его. Но если он и вправду из‑за гор, а может, даже с Земли, — последнее слово она произнесла с запинкой, будто не была уверена в том, что такое место действительно существует, — мы можем узнать от него некоторые вещи, о которых забыли. К тому же, другие тоже имеют право высказать свое мнение, прежде чем ты его убьешь.

— Мне это не нравится. Но… — Сол помолчал, задумчиво хмурясь. — Ладно. Мы уладим это в пещере. Пошли. — Он повернулся к Треверу. — Пойдешь в середине. И если вздумаешь подать какой‑нибудь сигнал…

— Какому дьяволу я буду сигналить? — огрызнулся Тревер. — Я страшно жалею, что вообще попал в вашу проклятую долину.

Но он не жалел. А все его чувства были напряжены в стремлении заметить каждый поворот пути, чтобы потом иметь возможность вернуться к солнечному камню… Ущелье то сужалось, то расширялось, изгибалось и выпрямлялось, но доступная тропа была только одна и шла рядом с руслом ручья. Через какое‑то время ущелье было разделено чудовищным утесом, отклонившимся назад, словно бы остановленным в падении. Ручей выходил из левого ответвления. Сол пошел вправо.

Через некоторое, время люди спустились в ущелье и стали подниматься по тропе, прорубленной так грубо, что она казалась естественной. Утес заканчивался узкой норой. Сол пошел через нее. Остальные по одному следовали за ним, и Тревер услышал, как Джун зовет Хьюго.

Внутри оказалась пещера, очень большая, с темными закоулками и впадинами по стенам. Солнечные лучи проникали сквозь трещины в утесах, а в конце пещеры, где пол резко опускался, горел огонь. Тревер видел раньше на Меркурии такое пламя, когда вулканические газы пробивались сквозь трещины и воспламенялись от случайных искр. Злобно ревущий голубоватый столбик, изгибавшийся вверх к потолку пещеры, производил сильное впечатление.

В пещере жили люди. «Меньше сотни, — подумал Тревер, — если не считать немногих детей и подростков». Женщины среди них едва ли составляли треть. На всех была одна и та же безошибочно распознавая печать: как ни тяжела нынешняя жизнь в пещере, раньше им было еще труднее.

Ноги Тревера подгибались от слабости, и он тяжело привалился к грубой стене.

Стройный молодой человек с узловатыми мышцами держал в объятиях Джун. Видимо, это и был Хьюго. Остальные возбужденно кричали, задавая друг другу вопросы и отвечая на них. Затем — один за другим стали оглядываться на Тревера, и вскоре в пещере воцарилась тишина.

— Ну, — грубо сказал Сол, глядя на Тревера, — давайте улаживать дело.

— Сам улаживай, — Тревер пожал плечами. — Я землянин. Я вовсе не хотел попасть в вашу проклятую долину, но я здесь уже сутки и еще ни минуты не спал. Я хочу спать.

Сол начал что‑то говорить, но Хьюго встал перед ним.

— Он спас жизнь Джун. Пусть поспит, — и отвел Тревера к тому месту, где были навалены сухие виноградные лозы и горные лианы — пыльные, колючие, но все же более мягкие, чем просто каменный пол. Тревер, произнеся несколько слов благодарности, уснул спустя мгновение.

Через час, неделю, а может, и всего спустя несколько минут его разбудило сильное и настойчивое потряхивание. Над ним склонились лица, но он видел их, как в тумане.

— Зачем тебе солнечный камень?

— Я продал бы его на Земле за большие деньги.

— Что делают на Земле с солнечными камнями?

— Их встраивают в электронные приборы, чтобы изучать разные вещи.

— На Земле носят во лбу солнечные камни?

— Нет… — и голоса или их призраки оставили его.



Был все еще день, когда он проснулся, на этот раз сам. Тревер сел, чувствуя себя скованным и больным, но все же отдохнувшим. К нему подошла улыбающаяся Джун, держа в руках кусок чего‑то, в чем Тревер признал род горных ящеров. Он с жадностью набросился на еду, а Джун между тем сообщила, что он проспал почти сутки.

— Они решили сохранить тебе жизнь.

— Уверен, в этом немалая твоя заслуга. Спасибо, Джун.

Он поймал ее измученный и усталый взгляд — как после тяжелейшего стресса, глаза ее, даже когда она разговаривала с Тревером, непрерывно следили за Хьюго, который что‑то делал.

— Едва ли мне удалось бы помочь тебе, если бы они не поверили твоему рассказу. Ты так устал, что не мог лгать. И еще они осмотрели твою одежду. Такой ткани не делают в долине. И та штука, что соединяет ее, — он догадался, что она имела в виду застежку — молнию, — нам неизвестна. Так что ты, видимо, и вправду, пришел из‑за гор. И они хотят знать точно, как ты пришел и можешь ли ты уйти обратно тем же путем.

— Нет, — Тревер покачал головой. — Я могу ходить здесь, куда хочу?

Она некоторое время смотрела на него, а потом ответила:

— Ты чужой. Ты не наш. Ты можешь выдать нас коринам.

— Зачем? Они же и за мной охотились.

— Из‑за солнечных камней, может быть… Ты чужой, — повторила девушка. — Они хотели взять тебя живым. Во всяком случае, будь осторожен.

Снаружи послышался крик:

— Прячьтесь, ящеры летят!

Все в пещере тут же замолчали и стали следить за местами, где сквозь трещины в скале пробивался солнечный свет. Тревер представил себе, как твари кружат над ущельем в поисках добычи. В этом множестве трещин нелегко найти несколько маленьких скважин, которые ведут в пещеру. Но ощущение смертельной опасности не только не покидало его, а, напротив, стремительно усиливалось с каждым мгновением.

Из ущелья не доносилось ни звука. В полнейшей тишине испуганное хныканье ребенка прозвучало, как громкий крик, но тут же прекратилось. Стрелы солнечных лучей медленно ползли по стенам.

Черная тень стремительно пересекла солнечный луч и исчезла. Сердце Тревера екнуло. Он ждал, что тень вернется, закроет этот луч, пройдет по нему и превратится в жирно — красного демона с солнечным камнем во лбу. Он ждал целую вечность, но тень не вернулась, а затем услышал, как кто‑то сказал:

— Улетели.

Джун опустила голову на колени. Хьюго обнял ее и что‑то говорил, успокаивая, затем через плечо взглянул на Тревера.

— Ей здорово досталось.

— Да, — согласился Тревер, наблюдая за солнечными лучами. — Ящеры часто прилетают?

— Да. Их посылают в надежде захватить нас врасплох. Если бы они нашли пещеру, то заставили бы ее покинуть и отвели нас обратно в долину. Но пока что не нашли.

Джун успокоилась. Хьюго похлопал ее по плечу своей огромной рукой.

— Послушай, — сказал Тревер, — я еще ничего не знаю о том, как твой народ очутился здесь, и вообще ничего о нем не знаю. Когда мы бежали от коринов, Джун что‑то говорила насчет приземления. Триста лет назад. Примерно тогда первые колонисты с Земли стартовали на Меркурий в две или три самые большие долины — шахтерские колонии. Это одна из них?

— Нет, — покачал головой Хьюго. — Рассказывали, что пришел большой корабль с Земли. Это правда, потому что корабль все еще здесь. Так мы и появились. Часть людей на корабле была переселенцами, а часть — каторжниками.

Он произнес последнее слово с ненавистью и презрением, как если бы речь шла о коринах.

Тревер поспешил объяснить:

— Когда‑то осужденных использовали в рудниках. Но произошло так много беспорядков, что от этого решили отказаться. Значит, корины…

— …были каторжниками. Корабль разбился в долине, но большинство людей осталось в живых. Каторжники расправились с командой и заставили переселенцев им повиноваться. Так все началось. Вот почему мы гордимся тем, что нас называют рабами, — потому что рабы потомки астро, переселенцев.

Итак, корабль с эмигрантами направлялся к одной из колоний и был сбит с курса чудовищными магнитными завихрениями, из‑за которых Меркурий до сих пор — кошмар для космолетчиков. Они не могли даже позвать на помощь или дать знать о себе: близость Солнца делает невозможной любую форму дальней радиосвязи…

— А солнечные камни? — спросил Тревер, невольно касаясь лба. — Как насчет них и ящеров? Каторжники ведь не пользовались ими, когда приземлились сюда.

— Нет, это произошло позднее, — Хьюго тревожно огляделся. — Видишь ли, Тревер… Это такая вещь, о которой мы почти не говорим. Даже простое упоминание о них притягивает зло!

— Но как они вставили эти камни в голову? Зачем? Зачем камни ящерам?! — Тревер всегда отличался редкостным упрямством, и если желал что‑то выяснить, шел до конца, невзирая ни на какие предупреждения. Джун сумрачно глянула на него.

— Мы не знаем точно. Но ящеры — глаза и уши коринов.

То, что таилось в подсознании Тревера со времени странного ночного допроса, вдруг всплыло на поверхность и приняло четкую форму.

— Мыслеволны — вот что это такое! Ну, конечно! — Он в возбуждении наклонился вперед, и Джун жестом велела ему понизить голос. — Будь я проклят! С тех пор, как солнечные камни были обнаружены, с ними экспериментировали на Земле, но ученые никогда не подозревали о…

— На Земле тоже есть эти камни?

— Нет. Только те, что привезены с Меркурия. Близость Меркурия к Солнцу, сверхдозы солнечного излучения и перепады температуры и давления создали этот особый вид кристаллов. Наверное, поэтому их и назвали солнечными камнями. — Он кивнул, словно подтверждая собственную мысль. — Хотя по этому поводу существует и немало иных версий. Да… Вот, значит, как они работают — прямая мысленная связь между коринами и ящерами. Вставить их в череп, почти рядом с мозгом, — и не нужно никаких сложных машин, приемников и передатчиков. Но, признаться, — он вздрогнул, — мне эта идея не нравится; в ней есть что‑то отталкивающее. Ненавижу, когда какие‑то чертовы психи, возомнившие себя сверхлюдьми, принимаются кем‑то ловко манипулировать!

Хьюго с горечью произнес:

— Когда они были просто людьми, каторжниками, мы могли справиться с ними, сразиться и победить, наши шансы были примерно равными, хотя все они были вооружены. Но когда они стали коринами… — Он указал на темные альковы пещер, — это вот единственная свобода, которая доступна для нас теперь.

Глядя на Хьюго и Джун, Тревер испытывал глубокую жалость к ним и ко всем так далеко оказавшимся детям Земли, для которых эта каменная нора означала свободу. Всыпать бы коринам — этим зарвавшимся подонкам!

Он резко одернул себя. Излишние эмоции не приведут к добру. Единственное, что его касается, — это получить назад свой солнечный камень. Полжизни ушло на его поиски, и не его дело беспокоиться о незнакомцах, оказавшихся на его пути. Впрочем, зная свою неуемную натуру, Тревер понимал, что едва ли способен вот так запросто пройти мимо чужой беды и ни во что не ввязаться.

И все‑таки… надо выйти из пещеры — лучше всего ночью. Не будет часовых на выступах скал, потому что ящеры в темноте не летают, а корины без них не ходят. Большая часть народа будет занята в эти короткие безопасные часы: женщины собирают съедобный мох и лишайники, мужчины носят воду из ручья у развилки и охотятся с каменными топорами и грубыми копьями на горных ящериц.

Тревер ждал три ночи. На четвертую, когда отряд Сола собирался за водой, он тоже направился к выходу.

— Я, пожалуй, пойду вместе со всеми, — сказал он Джун и Хьюго, — мне необходимо размяться, да и неловко как‑то сидеть на вашей шее и бездельничать. Чувствую себя каким‑то бесполезным животным.

Они вроде бы ничего и не заподозрили, Джун сказала только:

— Держись поближе ко всем. В скалах легко заблудиться.



Тревер вышел в темноту следом за отрядом и у развилки скользнул в сторону среди наваленных камней. Медленно, стараясь ставить ногу так, чтобы не производить лишнего шума, двинулся вдоль ручья. Проведя несколько дней в полумраке пещеры, он обнаружил, что света звезд ему достаточно, чтобы различать путь. Дорога оказалась трудной, и когда он дошел до того места, где Сол едва не убил его, он был уже весь в синяках и ссадинах и изрядно устал.

Найти солнечный камень оказалось довольно легко: Тревер увидел во тьме холодный бледный свет у темного скола скалы и поднял кристалл, ощущая благоговейный восторг. Из чистого любопытства он крепко прижал камень ко лбу между бровями… Камень действовал! Что‑то схватило обнаженный мозг и не отпускало. Тревер закричал, и тонкий слабый звук потерялся в темной пустоте; он сделал вторую попытку, но никакого звука не получилось. Что‑то запрещало ему кричать. Что‑то внутри перелистывало страницы его мозга, как книгу, и это не было ни ящером, ни корином, и вообще ни одним человеком или животным, которых Тревер когда‑либо знал. Это было что‑то спокойное, одинокое и далекое… Такое же чужое, как горячие пики, поднимающиеся к звездам, такое же мощное и такое же абсолютно безжалостное.

Тело Тревера конвульсивно дергалось, все физические инстинкты приказывали ему бежать, спасаться, а он не мог. Из горла вырывался слабый плачущий стон. Свободной рукой Тревер вцепился в другую руку, прижимавшую ко лбу дьявольский предмет… И оторвал камень!

Мозг чуть не разорвался пополам. Тревер упал. Он не полностью потерял сознание, но его сильно тошнило, а все кости словно размякли. Прошло довольно много времени, прежде чем ему удалось с трудом встать.

Значит, в этой проклятой долине было что‑то или кто‑то, способный без труда добраться через солнечный камень до человеческого мозга и удерживать его. Так произошло с коринами и ящерами, так на минуту было сделано и с ним, и ужас этого чуждого захвата все еще заставлял Тревера содрогаться.

— Но кто же это? — хрипло спросил темноту Тревер.

Лучше не выяснять. Только бы уйти… живым и хотя бы относительно целым.

Гонимый каким‑то диким, иррациональным, первобытным ужасом, Тревер мчался вперед, ударяясь коленями о камни. Он с трудом овладел собой, остановился и отдышался. Его ладонь все еще сжимала солнечный камень: даже в когтях древнего и чуждого ужаса человек не может отказаться от цели своей жизни, чудесным образом обретенной.

Тревер говорил себе, что тот, кто добрался до него через солнечный камень, не может сделать этого, пока проклятый минерал не прижат ко лбу. Сам по себе камень не принесет вреда, если его держать подальше от головы.

Корины — значит, они всегда… всегда в чужой власти?

Он старался прогнать эту мысль. Забыть все и выбраться отсюда!

Тревер взглянул вверх и увидел ящеров. Их было множество, и они летели прямо в ущелье, не кружась, не ища, а с уверенной целеустремленностью по тому же самому пути, который только что прошел Тревер.

«Они не видели меня», — подумал он… и был бы рад поверить этому, но не мог. Тревога его росла, исходя из неизбежного вывода: они, или тот, кто управлял ими, теперь знали точно, где найти беглецов. Откуда им вдруг стал точно известен маршрут, ведущий в пещеру?

В тревожные мысли Тревера насильно вторглось понимание того, в чем мучительно стыдно и больно было себе признаваться. И это понимание не уходило, не переставало терзать его, разрывая душу на части, и он внезапно выкрикнул с болью и чувством вины:

— Нет! Не может быть, чтобы они увидели через меня!

Тревер, застонав, выполз из своего убежища и бросился обратно к ущелью следом за ящерами. Может быть, успеет предупредить…

Когда он миновал развилку, то услышал доносившиеся из глубины каньона женский визг и хриплые крики ярости и отчаяния. Перескакивая через камни, падая, задыхаясь, он добежал до отверстия пещеры и замер от ужаса.

Черные крылья хлопали в узкой горловине между каменными стенами. Мелькали когти, хвосты били точно кнуты. Люди сопротивлялись, отталкивая и топча друг друга, и все — так под неумолимым натиском вынуждены были идти по каньону.

Чуть в стороне Тревер заметил Джун. Хьюго затолкал ее во впадину в стене и, загородив собой, с ожесточением размахивал обломком камня. Мгновение спустя страшные когти глубоко впились в его тело, и он упал.

Тревер бросился ему на помощь. Он не остановился, чтобы схватить камень, а просто навалился всем телом на ящера, вцепившегося в спину Хьюго. Дико бились крылья, а чешуйчатая шея сопротивлялась натиску его рук. Но физическая сила человека, помноженная на неистовую ярость, оказалась такова, что Тревер с хрустом свернул проклятой гадине позвонки…

Увы, было уже поздно. Джун расширившимися, безумными глазами смотрела на человека и ящера, лежавших вместе в пыли. Когда Тревер коснулся ее плеча, она слегка оттолкнула его — не из‑за того, что это был именно он, а потому, что не видела ничего, кроме Хьюго.

— Джун, ради Бога, он же умер! — Тревер пытался оттащить ее от безжизненного тела. — Надо уходить отсюда!

Черные твари гнали людей по каньону, но если бы удалось спрятаться за наваленными под утесом камнями, шанс на спасение мог стать вполне реальным.



Тревер потянул Джун за собой. Лицо девушки казалось совершенно застывшим, ясно было, что она в шоке и пока не способна осознать до конца, что произошло.

От крылатого вихря, гнавшего людей, отделились два ящера и вернулись назад. Тревер быстро закрыл собой Джун, молясь, чтобы ему в руки попалась еще одна тварь, прежде чем его собьют с ног. Черные тени метнулись вниз, падая прямо на Тревера, но в последний момент резко изменили траекторию полета.

Он ждал. Адские создания снова налетели, но не на него, а на Джун. Он успел заслонить ее, и опять ящеры воздержались от удара. Тревер начал кое‑что понимать, хотя и не находил этому объяснения.

«Кто бы ни отдал этот приказ — корины или Тот, Кто руководит хозяевами — насчет меня они, похоже, решили, что я заслуживаю какой‑то иной смерти», — подумал он, подхватил Джун на руки и опять побежал к камням.

Ящеры тут же напали на девушку. Кровь потекла из длинных царапин, оставленных когтями на ее гладких смуглых плечах.

Джун вскрикнула. Тревер снова попытался бежать, но проворная чешуйчатая тварь мертвой хваткой вцепилась в шею Джун.

— Вот ублюдки! — злобно прошептал Тревер. — Меня не велено трогать, так они девчонку на куски готовы разорвать, чтобы я стал посговорчивее!

Да, так оно и есть. Ему не донести Джун живой. Он должен идти туда, куда ему велят, или они прикончат ее, как Хьюго.

— Ладно! — в бессильной ярости закричал он кружащим над ним демонам. — Оставьте ее в покое! На этот раз вы сумели загнать меня в угол! Ваша взяла.

Он повернулся, прижимая Джун к себе, и медленно пошел вслед за рабами, которых гнали по каньону.

Их вели целый день вдоль ручья, вокруг базальтового утеса и по голой выжженной солнцем лаве. Некоторые люди, не в силах больше продолжать двигаться, падали и так и оставались лежать, несмотря на все усилия крылатых тварей заставить их идти дальше. Большую часть времени Тревер нес Джун на руках, что еще больше усугубляло его мучения. Каждый шаг превращался в пытку, и на какое‑то время он вообще переставал понимать, что делает и где находится, двигаясь вперед лишь по инерции.

Полубредовое состояние закончилось и ненависть ожила, когда он почувствовал, что Джун вырывают из его рук. Он пытался удержать ее — и тут увидел вокруг себя всадников. Корины оглядывали Тревера с любопытством и враждебностью. Их лица казались странно злыми и вообще нечеловеческими из‑за мерцающих во лбу камней.

— Пойдешь с нами в город, — коротко сказал один из них. — Женщина отправится с другими рабами.

Тревер непонимающе уставился на него:

— Зачем мне в город?

Корин поднял шипастый хлыст:

— Делай, как приказано! Садись! — Раб подвел к нему оседланное животное и держал в поводу, не глядя ни на Тревера, ни на коринов.

— Ладно, — сквозь зубы процедил Тревер, — черт с вами, поеду.

Корины сомкнулись вокруг него. Предводитель что‑то коротко прокричал, видимо, отдавая приказ, и они поскакали к далекому городу. Тревер был настолько измучен бесконечным переходом, что не заметил, как задремал, и очнулся, когда солнце уже село.

Черные тени легли на город и на долину, но на противоположной горной стене еще мерцал свет, бросавший отблески на темное небо, так что все, казалось, плыло в каком‑то странном измерении между ночью и днем, сном и явью. Тревер смотрел, закрывал глаза и вглядывался снова. С размерами было явно что‑то не так.

Он быстро взглянул на коринов, испытывая леденящее кровь ощущение, будто его собственное тело невероятным образом уменьшилось. Но Корины не изменились, по крайней мере, по сравнению с ним. Он снова повернулся к далеким строениям, стараясь представить в перспективе общую картину.

Не было ни постепенного перехода к предместьям, ни окруженных садами вилл, ни рядов коттеджей. Город поднялся, как утес, и возник торжественный, массивный, приземистый и безобразный. Квадратные дома стояли плотным строем, невысокие, в основном одноэтажные. Но Тревер чувствовал себя перед ними карликом, хотя никогда не испытывал такого перед земными небоскребами. Ощущение было странным и почему‑то пугающим.

Вокруг стояла тишина, не было света в черных амбразурах окон. Последний свет заходящего солнца просочился через высокие пики и скользнул по верхней части стен. Тревер вдруг понял, что здесь не так, и скрытый доселе страх взыграл в нем с полной силой. Дома, двери и ступени, высота окон — все было совершенно пропорционально… если люди, жившие тут когда‑то, были ростом в двадцать футов.

Он повернулся к коринам.

— Вы не строили этот город. Кто мог создать подобное и зачем?

Корин по имени Гелт рявкнул:

— Заткнись, раб!

Тревер посмотрел на него, на других коринов. Лица, манера, с какой они ехали по темнеющим пустым улицам, говорили, что они тоже испытывают страх, подобный тому, который терзал его собственную душу.

— Надменные полубоги, вы больше боитесь своего хозяина, чем рабы вас!

Гелт повернулся, как разящая змея. Но удара не последовало. Рука, поднявшая тяжелый хлыст, внезапно бессильно опустилась, словно остановленная чьим‑то приказом. Глаза корина пылали беспомощной злобой под мерцающим солнечным камнем. Тревер невольно рассмеялся:

Оно желает видеть меня живым. Значит, я пока в безопасности и могу высказать вам все, что о вас думаю, а вы даже не имеете права заткнуть мне рот. Вы все еще каторжники, не так ли? Неудивительно, что вы ненавидите рабов.

Конечно, его окружали не те каторжники — солнечные камни не даруют долголетия. Корины воровали женщин из числа рабов, затем оставляя себе родившихся мальчиков.

Кавалькада двигалась мимо пустых домов, где окна были слишком огромными, чтобы через них смотрели человеческие глаза, а ступеньки — слишком высокими, чтобы по ним взбирались человеческие ноги.

Всадники выехали на большую площадь, в центре которой находилось низкое каменное здание, без окон, с единственной дверью, разительно напоминающее барак. Корины спешились и привязали своих животных перед этим неосвещенным входом.

— Слезай, — сказал Гелт.

Тревера втолкнули в дверь. Он спотыкался на продавленных плитах в полной темноте, а корины двигались уверенно, как кошки. Тревер понял, что они нередко бывали здесь, и буквально физически ощутил их ненависть к этому месту. Они не хотели идти сюда, но шли, подчиняясь приказу.

Впереди неожиданно возникла лестница. Ступени оказались страшно высокими, и спускаться по ним приходилось, приседая и вытягивая ноги. От стены шел поток горячего воздуха, но Тревера знобило. Сквозь тьму пробивался серо — желтый свет. Постепенно он стал ярче, и Тревер снова различал лица коринов.

Лестница закончилась низким коридором, таким длинным, что дальний его конец терялся в клубах пара. По обеим сторонам располагались ряды статуй, вырезанных из какого‑то материала, вроде алебастра. Человекоподобные нагие создания мужского и женского пола сидели торжественно в каменных креслах, сложив руки на коленях. Глаза из тускло — красноватого камня смотрели прямо перед собой; лица, спокойные и сосредоточенные, с глубокими морщинами вокруг рта и щек, были исполнены странной терпеливой грусти. Тревер обратил внимание на детали, редко встречающиеся у статуй: искалеченная рука или нога, деформированное лицо. И все они, похоже, были стариками, хотя Тревер не мог сказать, почему он так решил.

Из главного коридора отходили другие, и насколько они были длинны, Тревер был не в состоянии определить, но тоже видел там ряды сидящих статуй.

— Это катакомбы, — догадался он. — И это не статуи, а тела умерших.

Они дошли до конца длинного коридора, где стояло особняком каменное кресло, повернутое фасадом к мрачному громадному коридору. Алебастровая фигура тяжело сложила каменные руки на каменных коленях. Изваяние не отличалось от других ничем, кроме… Кроме своих живых глаз.

Корины чуть отступили. Все, кроме Гелта. Он остался стоять рядом с Тревером, склонив голову, угрюмо сжав рот. А Тревер пристально вглядывался в темные глаза — живые, чувствующие и полные глубокой, чуждой печали.

«Долгая жизнь и долгое умирание. Благословение и проклятие моего народа…»

Слова прозвучали прямо в мозгу Тревера. Он хотел повернуться и бежать, поскольку вспомнил мучительный миг в каньоне, но тут же обнаружил, что та самая сила скользящей тенью мягко и крадучись уже вошла в него, и бежать было запрещено.

— В этом радиусе действия я не нуждаюсь в солнечных камнях, — сказал беззвучный голос внутри Тревера. — Когда‑то я в них вообще не нуждался. Но теперь я стар.

Тревер смотрел на каменное существо, наблюдавшее за ним, и думал о Джун, о мертвом Хьюго, лежавшем в пыли, и ожесточение вновь вспыхнуло в нем.

— Ты ненавидишь меня так же сильно, как и боишься, маленький человек? Ты хотел бы уничтожить меня? — мягкий смех раздался в мозгу Тревера. — Я наблюдал за многими поколениями людей, они умирают так быстро. И я все еще здесь, как был задолго до их появления.

— Ну, это не навечно, — огрызнулся Тревер. — Такие, как ты, умерли… И ты тоже отправишься вслед за своими сородичами.

— Да. Но это медленное умирание, маленький человек. Химия твоего тела, как у растений и животных, основана на углероде. И вы быстро растете, быстро увядаете. А мы — другие. Мы как горы, и клетки нашего тела состоят из силикона, как и у них. Наша плоть растет медленно, как горы, и твердеет с возрастом. И мы должны так же долго, очень долго ждать смерти.

— Я последний, — продолжал голос. — Было время, когда я мысленно мог общаться с друзьями, но все они ушли раньше меня, очень давно.

Перед мысленным взором Тревера возникло страшное видение Меркурия в каком‑то неисчислимо далеком будущем: застывший мир затягивается сгоревшим солнцем, унося с собой бесконечные ряды алебастровых фигур в каменных креслах.

Он силился вернуться к реальности, цепляясь за свою ненависть, как пловец за доску, и голос его хрипел жаром и горечью в крике:

— Да, я уничтожил бы тебя, если бы мог! Чего ты еще ждешь после того, что сделал?

— Нет, маленький человек, ты не уничтожишь меня. Ты будешь помогать мне.

Тревер изумился:

— Помогать тебе? Интересно, как, если ты меня прикончишь?

— Убийства не будет. Только живым ты можешь мне служить. Поэтому я пощадил тебя.

— Служить тебе — как эти?

Он повернулся, чтобы указать на коринов, которые протягивали к нему руки. Как, наверное, дико выглядит все это в глазах каменного наблюдателя!

Повелительная команда ударила в мозг, и черное забвение обрушилось на него, подобно удару гигантского кулака.



Тьма. Он затерялся в ней и уже не был самим собой. Он летел сквозь мрак, нащупывая и окликая нечто исчезнувшее. И голос отвечал ему, голос, которого он не хотел слышать…

Тьма. Сны. Заря. Он стоит на одной из улиц города и наблюдает, как свет становится ярким и безжалостным, загорается на верхушках стен и медленно ползет вниз, загоняя тяжелые тени в открытые окна и двери. Здания уже не выглядят такими большими. Он проходит между ними, легко поднимается по ступеням, к выступам окон — не выше его головы. Он знает эти дома, и он смотрит на каждый, проходя мимо, называет его и вспоминает давнее, очень давнее…

Ящеры спускаются к нему, и он похлопывает их по склоненным шеям. Твари тихо шипят от удовольствия, но их пустой мозг не наполнен ничем, кроме смутных ощущений.

Он не мог больше выносить город; но его время еще не настало, тогда он спустился в катакомбы и занял свое место рядом с теми, кто ждал и еще мог говорить с ним мысленно, так что здесь он не был одинок.

Годы проходили, не оставляя следа в неизменном мраке погребального коридора. Возраст уже приковал и его к месту, так что он уже не мог встать и снова выйти в город, где он когда‑то был молодым, моложе всех… Шеннеч — так его звали, Последний.

И он ждал в одиночестве. Только тот, кто родственник горам, мог вынести это ожидание в месте погребения.

Затем, в грохоте и пламени, в долине появилась новая жизнь. Человеческая жизнь… Слабая, хрупкая, восприимчивая жизнь, разумная, незащищенная, обладающая жестокими и смущающими страстями. Очень осторожно, без спешки, мозг Шеннеча дотянулся до пришельцев — чужаков и вобрал их в себя.

Некоторые люди были более жестоки, чем другие. Шеннеч видел их эмоции как алые рисунки на темном фоне своего мозга. «Я возьму этих, — подумал Шеннеч. — Рисунок их мозга примитивный, но крепкий, и мне интересно».

На корабле был хирург, но он умер. Впрочем, для того, что было сделано, хирург не понадобился. Когда Шеннеч закончил рассказывать о солнечном камне выбранным им людям, они с восторгом согласились на то, что обещало власть. Неуклюжие руки каторжников с удивительной ловкостью управлялись с инструментами покойного хирурга, производя круглые вырезы и аккуратно углубляя камни в кости.

Кто тот человек, который лежит здесь спокойно под ножом? По его лицу бежит кровь… Кто те, что склонились над ним, со странными камнями между бровей? Я знаю их… Тревер закричал. Кто‑то хлестнул его по лицу, намеренно, жестоко. Он снова закричал, стал отбиваться, все еще ослепленный видением и темным туманом. Голос, которого он так боялся, ласково заговорил с ним:

— Все прошло, Тревер. Все сделано.

Рука снова хлестнула его, и грубый человеческий голос хрипло сказал:

— Очнись! Очнись, черт тебя побери! Тревер открыл глаза. Он стоял в громадной комнате, пригнувшись в позе бойца. Гелт наблюдал за ним.

— Привет, землянин. Ну, каково чувствовать себя хозяином?

Тревер с удивлением воззрился на него. Яркий поток света падал через высокие окна и освещал солнечный камень между хмурыми бровями корина. Взгляд Тревера сосредоточился на этой блестящей точке.

— Ну да, — подтвердил Гелт, — это правда. Его губы не двигались, в комнате стояла полная тишина.

— Камни наделяют нас некоторыми способностями, — продолжал Гелт так же беззвучно, — конечно, не такими, как у Него, но мы можем управлять ящерами и обмениваться мыслями между собой, если расстояние не слишком велико. Естественно, наш мозг открыт Ему в любое время, когда Он пожелает.

«Шеннеч! Если этого не было, откуда я знаю это имя? И этот сон, этот бесконечный кошмар в катакомбах…»

Гелт вздрогнул.

— Мы не употребляем это имя. Он не любит. — Брови корина сурово сдвинулись. — В чем дело, землянин? Что ты такой бледный?

Он резко схватил Тревера за плечо и повернул лицом к громадному диску из полированного блестящего металла, вставленному в стену. Зеркало для гигантов, где отражалась вся эта огромная комната и кажущиеся крошечными фигурки людей.

— Иди, — Гелт подталкивал Тревера вперед. — Иди, полюбуйся.

Тревер стряхнул с себя руки Гелта и подошел к зеркалу. Он положил руки на холодную гладкую поверхность и вгляделся.

Да, это было правдой. На лбу мерцал солнечный камень. И это лицо, знакомое, обычное, не такое уж безобразное, стало теперь каким‑то чудовищным, неестественным — маской со злобным третьим глазом.

Он попятился, его руки слепо и медленно потянулись к камню, рот скривился, как у ребенка, и две слезы скатились по щекам. Внезапно им овладела злоба. Тревер вонзил ногти в лоб и царапал камень, не думая о том, что может умереть, если вырвет его.

Гелт спокойно наблюдал за происходящим. Губы его улыбались, но глаза были полны ненависти.

Тревер застонал и еще глубже вонзил ногти, и Шеннеч позволил ему это делать, пока страшная боль едва не разломила пополам его голову. Тогда Шеннеч послал мощный импульс своего мозга, и Тревер почувствовал эту холодную силу, которая прокатилась по нему, как лавина. Он старался достойнее встретить ее, но она сломала его защиту, разрушила, превратила в ничто и вошла в обессиленную цитадель мозга. В этой пошатнувшейся темной крепости все, что было собственностью Тревера, корчилось и цеплялось за оружие ярости, за смутное воспоминание о том, как в узком каньоне это оружие помогло ему отогнать врага и вырваться на свободу. А затем какой‑то животный инстинкт, находившийся глубоко под уровнем человеческого сознания, посоветовал ему не спешить и ждать, пока то немногое, чем он располагает, пройдет нетронутым и, быть может, незамеченным для захватчиков.

Тревер вяло опустил руки, и мозг его расслабился. Холодная черная волна силы остановилась, а затем откатилась назад. Шеннеч сказал:

— Твой мозг крепче, чем у этих… Ты помнишь, что однажды противостоял мне. Тогда контакт был несовершенным. Теперь — другое дело. Не забывай этого, Тревер.

Тревер глубоко вздохнул и прошептал:

— Чего ты от меня хочешь?

— Пойди и посмотри корабль. Твой мозг сказал мне, что ты разбираешься в таких вещах. Посмотри, сможет ли корабль взлететь снова.

Этот приказ поверг Тревера в полнейшее изумление: — Корабль? Но зачем…

Шеннеч не привык, чтобы ему задавали вопросы и интересовались мотивами тех или иных его распоряжений, но терпеливо пояснил:

— Я еще проживу некоторое время. Несколько ваших коротких поколений. Хватит с меня этой долины и катакомб. Я хочу оставить их.

Тревер понимал это, поскольку в том кошмарном сне он заглянул в мозг Шеннеча. На мгновение острая жалость к этому пойманному в ловушку существу, одинокому, единственному во всей вселенной сжала его сердце.

— А что ты будешь делать в другом поселении людей?

— Кто знает? У меня осталось только одно любопытство.

— Ты возьмешь с собой коринов и ящеров?

— Некоторых. Это мои глаза и уши, мои руки и ноги. Тебе это не нравится?

— Какое это имеет значение? — Тревер пожал плечами. — Надо взглянуть на корабль.

— Пойдем, — сказал Гелт, забирая охапку факелов, — я покажу тебе дорогу.

Они шли между огромными кварталами пустых домов из сновидения Тревера. Гелт повел его в другой конец города, в ту часть долины, где он ни разу не был. А затем его мозг вернулся к тому, чего не смог выбить из его сознания даже шок пробуждения.

Джун.

Его вдруг охватила паника. Сколько времени прошло с тех пор, как в катакомбах на него упала тьма? Ему представилась мертвая Джун, разорванная мерзкими тварями, как и Хьюго, и он резко повернулся к Гелту, владельцу этих двоих, но Шеннеч заговорил с ним тем же молчаливым способом, к которому Тревер уже начал привыкать.

— Женщина в безопасности. Смотри сам, — мозг Тревера был направлен в русло, совершенно новое для него. Он почувствовал странный легкий толчок и вдруг взглянул из какой‑то точки в небе вниз, в загон с многочисленными крошечными фигурками. Те глаза, какими Тревер пользовался сейчас, хоть и были зоркими, как у орла, но не различали цвета — только черное и белое и их оттенки. В одной из фигур он узнал Джун. Он хотел подойти поближе, как можно ближе, и точка, откуда он смотрел, начала снижаться плавными кругами. Джун смотрела вверх. Тревер увидел прошедшую по ней тень широких крыльев и понял, что видит глазами ящера. Он потянул тварь вверх, чтобы не пугать.

— Я хочу, чтобы эта женщина была моей, — сказал он Шеннечу.

— Она принадлежит Гелту. Я в это не вмешиваюсь.

Гелт пожал плечами.

— Бери, не жалко. Но держи ее на цепи — она теперь слишком опасна.



Корабль находился недалеко от города. Он лежал на боку рядом с низким отрогом каменного барьера; некоторые из основных плоскостей прогнулись, но снаружи повреждения не выглядели непоправимыми. Прочный металл внешней оболочки неплохо продержался три столетия в меркурианском климате. Он проржавел, и там.

где были пробоины, внутреннюю оболочку проела коррозия, но все же корпус сохранил сходство с кораблем.

И триста лет назад его можно было заставить летать снова, но те, кто был в состоянии сделать это и страстно желал спасти корабль, умерли, а каторжники по понятным причинам хотели остаться здесь.

— Будет он летать? — нетерпеливо спросил Шеннеч.

— Пока не знаю, — ответил Тревер.

Гелт зажег факел и протянул его Треверу:

— Возьми и остальные. Там темно. Тревер влез внутрь через зияющий люк и с большой осторожностью ступил на наклонную, рыжую от ржавчины палубу. Внутри корабль был сильно разрушен. Все, что могло пригодиться колонистам на новом месте, было взято, остались только голые каюты с облупившейся эмалью на стенах и кучами мусора. В отделении перед воздушным шлюзом Тревер нашел множество скафандров. Материал сгнил, но некоторые шлемы были еще исправны, уцелело также несколько кислородных баллонов.

Шеннеч в нетерпении понукал Тревера:

— Займись главным, не трать время на ерунду!

Рубка была не тронута, хотя многослойный глассит в больших экранах покрывали паутинообразные трещины. Тревер осмотрел пульт управления. Несколько приборов ему были неизвестны, хотя теоретически он представлял себе принцип их действия.

— Лететь недалеко, Тревер. Только через горы. Я знаю из твоих мыслеобразов и благодаря проникновению в мозг тех, кто умер уже после посадки, что за горами лежит мертвая каменная равнина, более сотни миль по вашему счету, потом гребень, а за ним плодородная долина — там живут земляне. Только часть ее плодородна, и там рудники, основательно выработанные колонистами. Но некоторые корабли еще совершают там посадку, и остался кое‑кто из людей. Неплохо. Начинать на относительно небольшом пространстве…

— Что начинать?

— Ты не поймешь. Сотни лет я точно знал, что буду делать.

Тревер отправился дальше изучать приборы. Электропроводка, защищенная слоями непроницаемой пластиковой изоляции и трубами, сохранилась в отличном состоянии. Гласситовый кожух генератора внизу был разбит, но не окончательно. Имелись запасные батареи. Изрядно проржавевшие, конечно, но если с ними поработать, они некоторое время продержатся.

— Полетит он?

— Я же сказал, что пока не знаю. Тут куча работы.

— Для этого есть рабы.

— Да, но без горючего все бесполезно.

— Посмотри, есть ли оно.

Очертания того, что было спрятано в недоступном месте мозга, стали теперь проясняться. Он не хотел вытаскивать их на свет, где Шеннеч их тоже увидит, и поэтому думал о генераторах, батареях и о монтаже.

Он полз в темных потрохах мертвого корабля, пробираясь к хвостовой части. В нижних трюмах, больше всего пострадавших при падении, было множество шахтного оборудования и сельскохозяйственных машин. Все это, непоправимо искореженное, тем не менее выглядело внушительно — ржавые лезвия и зубья странной неуклюжей формы. Они наводили на мысль об оружии, и Тревер продолжил развивать эту мысль, украсив ее образами людей, падающих под крутящиеся катки. Шеннеч уловил это:

— Оружие?

— Можно использовать как таковое. Но металл следует очистить.

Он обнаружил бункеры с горючим, и в некоторых из них, судя по показателям шкал, кое‑что осталось. Немного, но может хватить…

В сердце Тревера зашевелилось возбуждение, слишком большое, чтобы его можно было спрятать в тайный уголок мозга. Он и не пытался скрывать свои чувства, выпустив их на свободу, и Шеннеч тут же отреагировал:

— Ты доволен. Корабль полетит, и ты полагаешь, что в другой долине среди своих ты найдешь средство уничтожить меня. Возможно, но мы еще посмотрим.

Тревер улыбнулся. Мысли, как и слова, тоже могут быть лживыми. А Шеннеч, что ни говори, был всего лишь человеком.

— Мне нужна помощь. Вся, какую ты можешь мне предоставить.

— Будет.

— Потребуется время. Не торопи и не отвлекай меня. Не забывай, что я не меньше тебя хочу перебраться через горы.

Шеннеч засмеялся.

Тревер занялся генератором. Он чувствовал, что Шеннечу сейчас не до него: он занят тем, что сгоняет коринов и рабов. Однако Тревер продолжал оставаться начеку. Открытая область его мозга была занята мыслями о мщении. Постепенно настойчивая борьба с частично поломанными механизмами отогнала все посторонние размышления в сторону. Прошли день, ночь и половина второго дня, прежде чем один скрипучий генератор заработал в четверть своей нормальной мощности, а батареи были заменены лучшими из запасных.

Тревер вышел из освещенной факелами темноты в рубку, моргая на свету, как крот, и увидел сидевшего там Гелта.

— Он доверяет тебе, — сказал корин, — но не чрезмерно.

Тревер нахмурился. Прочная защитная оболочка создала вокруг его мыслей маленькую внутреннюю крепость, так что сознание его было скрыто даже от самого Тревера, и он почти поверил, что улетит на этом корабле в другую долину и будет сражаться там с Шеннечем. Так что он не удивился, услышав Шеннеча:

— Ты, вероятно, попытаешься улететь один. Я бы не хотел этого.

— Ты контролируешь меня настолько, что я не могу даже плюнуть, если ты запретишь это.

— Я могу управлять тобой, Тревер, но не кораблем.

— Не беспокойся. Вряд ли ты смог бы поднять корабль в воздух, пока его корпус неисправен, — это было чистой правдой, Тревер говорил искренне.

— Тем не менее, — продолжил Шеннеч, — Гелт будет там — мои руки и ноги, дополнительный страж у того предмета, который ты называешь приборной доской и которая является, как мне поведал твой мозг, ключом к кораблю. Тебе запрещено касаться ее, пока не настанет время лететь. — Тревер услышал молчаливый смех Шеннеча. — В твоем мозгу таится измена, Тревер. Но у меня хватит времени. Импульс идет быстро и не может быть просчитан заранее, но между импульсом и его реализацией есть интервал. Пусть он длится долю секунды — я успею остановить тебя.

Тревер не спорил. Его трясло от усилий скрыть жалкие остатки своей индивидуальности, поэтому он твердо направил свои мысли на следующий шаг к тому, чего желал Шеннеч, не отклоняясь от этого пути ни вправо, ни влево.

— Трюмы должны быть очищены. Корабль не поднимет еще раз такую тяжесть, да и металл понадобится для ремонта корпуса. — Он снова и настойчиво подумал об оружии. — Пришли сюда рабов.

— Нет. Все сделают корины. Я не дам в руки рабов никакого потенциального оружия.

Тревер пустил через свой мозг волну разочарования и пожал плечами:

— Ладно. Тогда давай их сюда.

Он стоял у большого экрана и смотрел на равнину перед городом. Рабы были собраны на безопасном расстоянии от корабля и ждали, как стадо, когда понадобится их сила. Их охраняли несколько всадников и ящеры.

Двигаясь медленно и с откровенной неохотой, маленькая армия коринов подошла к кораблю. И Тревер ясно чувствовал их мысли. За всю свою жизнь они ни разу не испачкали своих рук работой и теперь злились, что их заставляют трудиться.

Вонзив ногти в ладони, Тревер пошел к хвостовой части, намериваясь показать коринам, что делать. Он не сможет больше хранить то, что с таким трудом скрывал под наслоениями полуправды и хитрости. Рано или поздно это выйдет наружу, и Шеннеч узнает все.

— Пошли сюда еще рабов, — сказал Тревер Шеннечу. — Это очень тяжелый труд.

— Но тут все, кроме тех, кто охраняет рабов. Их нельзя использовать по другому назначению.

— Ну что ж, тогда заставь работать этих.

Он пошел назад по нижним палубам и коридорам сначала медленно, потом все быстрее; его мозг выталкивал мутные потоки мыслей, неопределенных и ничего не значащих.

— Тревер? — Шеннеч был явно встревожен.

Нормальному человеку, не обладающему телепатическими способностями и не имеющему опыта сознательного управления ими, чрезвычайно сложно в течение длительного времени контролировать собственный разум. То, что Тревер неимоверным усилием воли старался скрывать, вырвалось наружу, как сильное ярко — алое пламя в темноте, и Шеннеч увидел это и послал в ответ всю холодную мощь своего мозга.

Тревер пулей влетел в рубку. Первая черная волна силы ударила его, и рубка вытянулась в каком‑то невероятном, бредовом измерении. Возросшая сила Шеннеча оттолкнула Тревера назад, запрещая ему думать, двигаться, существовать. Но под этой осажденной частью мозга стены воздвигнутой им крепости еще держались, и в них горел яркий факел решимости. Было самое время бороться, и Тревер высвободил на время похороненную ярость, крикнув чуждой силе:

— Я все равно уничтожу тебя, гадина! Клянусь, я сумею справиться с тобой!

Палуба поплыла под его ногами. Облупленные переборки колыхались, как туман, Тревер не знал, двигается он или нет, но все же держался на ногах, в то время как страшная тяжесть обрушилась на его трепещущий мозг, стараясь сгладить, придавить ярость, которая была его единственным оружием.

Ярость за себя, оскверненного, униженного. За Джун с кровавыми рубцами на плечах. За Хьюго… за все поколения высадившихся тут людей, которые жили и умирали от непосильного бессмысленного труда. Он увидел рядом с собой странно — огромное лицо Гелта, потрясенное и испуганное… Тревер оскалился, услышав приказ Шеннеча корину.

— Убей его! Он безумен, и никто не может управляться с сумасшедшим.

Гелт честно пытался исполнить волю хозяина, но руки Тревера уже обхватили горло корина. Раздался хруст сломавшихся позвонков.

Тревер отбросил обмякшее тело. Он ничего не видел, кроме одной крошечной точки света в темноте, в центре которой была красная кнопка. Тревер подскочил к ней и нажал. В первый момент ничего не произошло. Затем корабль тяжело заворочался под его ногами. Раздался глухой рев, рубка закружилась и остановилась со скрипом и дрожью, мир наполнился лязгом и грохотом металла. Затем наступила тишина.

Тревер прополз через разбитый люк в безжалостный солнечный свет. Теперь он ясно видел, что совершил. Последнего запаса горючего хватило, и вся задняя часть корпуса исчезла вместе с коринами, находившимися в задних трюмах.

В мозгу Тревера заговорил удивленный голос Шеннеча:

— Я и в самом деле состарился! Я недооценил силу и тайны свежего крепкого мозга. Я слишком привык к повиновению со стороны коринов.

— Ты видишь, что происходит с последними коринами? — спросил Тревер. — Ты можешь видеть?

— Их атаковали рабы — они долго ждали, очень долго, и теперь корины и ящеры обречены.

— Ты видишь это, Шеннеч?

— Вижу, Тревер. А теперь… они идут на тебя!

Да, они шли. Шли, обезумев от крови, шли против всех, кто носил солнечный камень, возглавляемые Солом и Джун. Тревер знал, что ему осталось меньше тридцати секунд на разговор о своей жизни. Он отлично сознавал и то, что Шеннеч с живейшим интересом следит за происходящим.

Тревер резко сказал Солу и другим:

— Вы получили свободу благодаря мне, а теперь хотите убить меня за это?

— Ты выдал нас тогда, в пещере, — прорычал Сол, — и вот теперь…

— Я сделал это не намеренно. Здесь есть кое‑кто посильнее коринов, а вы даже не знали об этом. Откуда же было знать мне?

Тревер кратко рассказал им о Шеннече и о том, как сами корины попали в рабство.

— Вранье все это, — покачал головой Сол.

— Идите в подземелье под городом. Только будьте осторожны.

Он смотрел не на Сола, а на Джун. Подумав, она медленно произнесла:

— Возможно, там и вправду есть Шеннеч… Может, поэтому нам никогда не позволяли входить в город.

— А я говорю — вранье!

Джун повернулась к Солу:

— Иди и проверь. А мы его пока покараулим.

Немного поколебавшись, Сол и шестеро других рабов направились к городу.

Тревер сел на горячую выжженную траву. Он страшно устал. И ему не нравилось, что сосредоточенная тень Шеннеча покрывает его мозг.


По нижним склонам поползли тени, когда вернулись Сол и другие. Тревер взглянул на их лица и невесело рассмеялся:

— Все правда, не так ли?

— Да, — Сол вздрогнул. — Да…

— Он говорил с вами?

— Начал, но… мы убежали… — и Сол неожиданно закричал, но уже не от ненависти, а от страха: — Мы не сможем убить его. Это его долина. И мы заперты здесь и не можем уйти!..

— Можем, — возразил Тревер.

Сол мрачно смотрел на него:

— Но пути через горы нет. Там же нет воздуха…

— Есть способ. — Тревер встал и продолжал с неожиданной резкостью: — Пусть не для всех и не сразу, но если пойдут двое или четверо, один из них сможет выжить… и он приведет сюда людей, располагающих более совершенной и надежной техникой, чтобы забрать и остальных. — Он посмотрел на Сола. — Рискнешь пойти со мной?

— Я все еще не доверяю тебе! Но все‑таки…

— Я тоже пойду, — неожиданно сказала Джун. — Я так же сильна и вынослива, как Сол.

Тревер долго смотрел на нее, но ничего не мог прочесть на ее лице… Сол пожал плечами.

— Но ведь это безумие! — пробормотал чей‑то голос. — Вы не сможете дышать там, на гребне. Там нет воздуха.

Тревер тяжело вполз через люк и вынес шлемы и кислородные баллоны, уцелевшие как будто специально.

— Мы будем дышать, — сказал он. — Эти… — Он подыскивал слова, чтобы объяснить, что эти контейнеры содержат самую главную составную часть воздуха. — Мы возьмем их с собой.

— А холод?

— У вас же есть отличные теплые шкуры. И клей. Я покажу вам, как делается защитная одежда. Или — оставайтесь здесь с Шеннечем.

Сол содрогнулся:

— Нет, уж лучше я попытаюсь.

Все последующие часы, пока женщины работали с мягкими шкурами и клеем, а сам Тревер трудился над неуклюжими шлемами, Шеннеч молчал.

Молчал, но не ушел. Тревер ощущал тень на своем мозге и понимал, что тот следил, хотя и не делал никаких попыток покушения на него. Рабы тоже следили за Тревером. Он видел страх и ненависть в их глазах, когда они смотрели на солнечный камень между его бровями.

Часам к трем дня все было готово. Они выглядели более чем неуклюже в трехслойной клееной меховой одежде. Лица были плотно обмотаны, а концы кислородных трубок пришлось держать во рту, поскольку не было возможности сделать шлемы герметичными.

Вечерние тени потянулись из долины, когда провожавшие оставили их, а трое пошли дальше: Сол впереди, Тревер — замыкающим. Шеннеч все еще молчал.

Все выше и выше поднимались они, помогая друг другу там, где одному было не под силу, в леденящем холоде и тишине.

Тревер знал, что они уже приближаются к проходу, потому что теперь с обеих сторон поднимались склоны, которых никогда не касались ни ветер, ни дожди. Грунт пошел под уклон, и идти стало гораздо легче. Они прошли гребень! Теперь — вниз, спотыкаясь и скользя… вниз, к воздуху. И тут наконец Шеннеч рассмеялся.

— Разумно, очень разумно бежать без корабля! Но вы вернетесь обратно с кораблем и возьмете меня на другую сторону мира. И я щедро вознагражу вас.

— Нет, — мысленно возразил Тревер, — нет, Шеннеч. Если мы доберемся туда, солнечный камень у меня извлекут, и мы вернемся за рабами, но не за тобой!

— Нет, Тревер, — с пугающе холодным спокойствием отозвался Шеннеч, — ты теперь мой. Весь твой мозг открыт мне, и ты не сможешь больше мне противиться.

Холод вошел в душу Тревера и заморозил ее. Сол и Джун спускались вниз, вдоль усеянного камнями края пропасти к воздуху, звукам и жизни. Он видел, как они бросили шлемы, и пошел следом, хватая холодный воздух изголодавшимися легкими. Шеннеч спокойно заметил:

— Мы в них больше не нуждаемся. Они могут быть опасными, когда ты доберешься до других людей. Распорядись ими.

Тревер ответил яростным отказом, но тут же его мозг был словно намертво сжат железной рукой.

«Ну, конечно, — подумал он, — здесь множество булыжников. Совсем не трудно столкнуть людей в пропасть…» — он шагнул к большому камню.

— Хороший способ, Тревер. Торопись…

— Нет, не буду! Я не хочу и не стану подчиняться ему! — крикнул он себе, но это было лишь эхо слабеющей воли, умиравшего я.

— Будешь, Тревер. И немедленно! Они подозревают…

Сол и Джун вернулись. Лицо Тревера, открытое теперь цепенеющему холоду, которого сам он почти не ощущал, видимо, рассказало им обо всем.

Тревер тонко завизжал:

— Берегитесь… Шеннеч… — и положил руку на камень, который должен был раздавить людей.

Но ведь есть и другой способ! Он, Тревер, принадлежит Шеннечу, пока жив, и все‑таки может избежать нового предательства народа Джун — просто не жить больше.

Он собрал последние остатки своей воли и покатился к краю пропасти.

— Нет, Тревер! Нет!

Мощный приказ Шеннеча остановил Тревера на самом краю обрыва. А затем руки Джун оттащили его от смертоносного провала. Он услышал, как хрипло прозвучал голос Сола:

— Толкни! Толкни его! Он — корин. Ты видела его лицо!

— Нет! — ответила Джун. — Он ведь готов был убить себя ради нас!

— Но им владеет Шеннеч! — снова выкрикнул Сол. Шеннеч и в самом деле владел Тревером. Подавив последнюю искру возмущения, он грубо скомандовал:

— Убей женщину и мужчину!

И Тревер попытался это сделать. Он был теперь полностью во власти Шеннеча, но Сол и Джун крепко держали его. Злоба Шеннеча хлынула через мозг Тревера. Он отбивался, но тщетно: ему стянули руки кожаным ремнем, а затем потащили за собой, так что он не мог повиноваться мысленному приказу Шеннеча.

Злоба Последнего угасала в страшной безнадежности. К Треверу вернулось собственное сознание, и в темноте своего усталого мозга он услышал отголосок горького крика:

— Я стар… Слишком стар…



Тревер медленно просыпался, то поднимаясь над черным океаном беспамятства, то погружаясь в него снова, и в короткие интервалы прояснения сознания понял, что лежит в постели, и у него болит голова.

Наконец забвение отступило. Открыв глаза, Тревер увидел металлический потолок.

— Значит, мы это сделали, — сказал он.

— Да, — ответил дружелюбный голос. — Это Солнечный Город, и вы здесь уже порядочное время.

Тревер повернул голову на голос — у кровати стоял доктор в голубовато — белом халате. Взгляд Тревера скользнул по нему, потому что он увидел главное — поднос на тумбочке, и на нем — темно — желтый мерцающий кристалл. Солнечный камень!

Доктор поспешил объяснить:

— Не беспокойтесь, все в порядке. Некоторое время у вас поболит голова, но любой согласился бы на это ради солнечного камня!

— А Джун и Сол? Где они?

— Они здесь. Тоже весьма странный народ. Ни с кем не разговаривают. Все вы — сплошная тайна, знаете ли.

Доктор вышел и вскоре вернулся с Джун и Солом. Они были теперь в современной одежде. На Джун она выглядела так же неуместно, как шелковое платье на леопарде.

Джун заметила улыбку в глазах Тревера и воскликнула:

— Не смейся надо мной никогда… никогда! Да, цивилизовывать ее — дело долгое. Сомнительно даже, что это вообще возможно.

Она постояла, серьезно глядя на него, а затем сообщила:

— Сказали, что завтра ты сможешь встать.

— Это хорошо, — обрадовался Тревер.

— Но ты должен быть осторожен некоторое время…

— Я буду осторожен.

Они больше не говорили, но по ее твердому серьезному взгляду Тревер понял, что Хьюго и ящеры прощены ему. Не забыты, но прощены. И теперь отношения между ним и Джун стали чем‑то гораздо большим и значительным, чем прежде.

Сол не выдержал:

— Мы ждем столько дней! Когда мы вернемся в Долину за остальными?

Тревер повернулся к доктору, с любопытством наблюдавшему за происходящим:

— Могу ли я нанять здесь корабль?

— Человек, имеющий солнечный камень, может получить почти все, что захочет, Тревер! Я поговорю насчет этого.



Зафрахтованный корабль нес их обратно в долину — минимум команды и двое техников — минеров, нанятых Тревером. Они высадились за пределами древнего города, и рабы хлынули к ним, отчасти обрадованные, отчасти испуганные воплощением древней легенды. Тревер объяснил Солу, что надо сделать. В черепах убитых коринов остались солнечные камни баснословной ценности. Надо пойти туда с рабами и взять камни.

— Но эти камни — зло, зло! — воскликнул Сол.

— В других мирах — нет, — ответил ему Тревер. — А твоему народу нужно будет где‑то обосноваться.

Когда это было сделано, Тревер кивнул техникам.

— Пора. Вход в катакомбы вон там, наверху. Техники ушли, взяв с собой тяжелый груз, который пришлось нести вдвоем. Вскоре они вернулись, уже без груза.

Тревер достал из кармана свой солнечный камень. Джун вцепилась в его руку:

— Не надо!

— Теперь это не опасно, Джун, — успокоил он. — У него не хватит времени сделать со мной что‑либо. А я чувствую, что должен поговорить с ним.

Он приложил солнечный камень ко лбу и мысленно позвал:

— Шеннеч!

И в его мозг вошло холодное и ужасное присутствие Последнего. Мысли Тревера были прочтены в один миг.

— Значит, это конец?

— Да, — подтвердил Тревер, — для тебя это конец, — он ожидал дикой реакции тревоги и эмоций, попытки захватить его мозг, предотвратить свою гибель.

Но этого не произошло. Наоборот, от него пришел потрясающий импульс радости.

— Как… Значит, ты хочешь, чтобы я это сделал?

— Да, Тревер! Да! Я подумал, что ждать смерти еще столетие — слишком долго и скучно. А это освободит меня сразу!

По приказу Тревера корабль взмыл к небу. Последовало новое указание — и город внизу взорвался огнем и камнем вокруг входа в катакомбы.

Загрузка...