Последняя жертва

Кэб со стуком остановился около ярко освещенного дома Мастерсонов на Кенсингтон-сквер. Из экипажа вышел высокий, болезненно худой молодой человек, заплатил кэбмену и зашагал к дому, прикрыв половину лица шарфом от удушливого тумана.

Гулкий кашель возвестил о появлении Шригли Браерса, когда он вошел в отделанную плюшем гостиную. Он поздоровался с крупнотелой экспансивной хозяйкой со сдерживаемой раздражительностью инвалида с детства и взял предложенный ему бокал хереса, кивком головы приветствуя нескольких знакомых в другом конце комнаты.

Генерал Мастерсон засеменил ему навстречу, более чем когда-либо напоминая испуганного кролика в сильно тяготившей его роли хозяина. Миссис Мастерсон была хорошо известна своими скучными зваными обедами.

— Шригли, старик, очень мило с твоей стороны, что ты пришел! Позволь представить тебе Синтию Хардинг, дочь Лестера Хардинга, которого ты хорошо знаешь.

— Потом, Мастерсон.

Вырвавшийся из измученных легких Шригли кашель сотряс его щуплое тело, и он отвернулся, прикрыв рот платком, столь же белым, как его лицо. Он уже видел эту особу, крепкую деревенскую девушку с пышными волосами, словно впервые выехавшую в свет; теперь он посмотрел на нее усталыми глазами, в которых светилась похоть импотента.

Гул светской беседы нарастал по мере прибытия все новых гостей. «Общество не впечатляющее», — подумал Шригли, угрюмо потягивая вино из бокала. Все же это было лучше, чем обедать в клубе в полном одиночестве или сидя в своей мастерской, кусать локти из-за неосуществленных замыслов.

— Как дела, мой дорогой друг? — Оскар Уайльд положил свою полную руку на костлявое плечо Шригли. — Я видел одну из твоих вещей вчера на выставке. Великолепно, мой мальчик, великолепно.

Шригли мгновенно просиял. С Уайльдом вечер обещал быть не столь скучным, как он боялся. Кроме того, комплимент польстил его самолюбию. Будучи чрезмерно чувствительным к любой критике, он уважал мнение эстета.

— Спасибо, Оскар. Ваш вкус, как всегда, безупречен.

Добродушно улыбаясь в ответ на скрытый укол, Уайльд подтолкнул своего собеседника вперед.

— Могу ли представить вам Робина Смит-Харли из Оксфорда? А это Шригли Браерс, скульптор, чья слава умножается вместе с его творениями.

— Очень приятно, — фатоватый, статный молодой человек слабо пожал руку Шригли и задал из вежливости несколько вопросов о его работе.

Шригли был рад, когда всех пригласили к столу.

Как обычно, Уайльд приковывал внимание присутствующих занимательными разговорами, Шригли слушал его с удовольствием, вертя в руках столовый прибор и время от времени мучительно кашляя.

Мисс Хардинг сочувственно нагнулась над столом в его сторону.

— Этот лондонский туман и у меня вызывает кашель, — объявила она, явно находясь в счастливом неведении о том, что Шригли давно болел туберкулезом.

— Но мне кажется, он ужасно романтичен, как вы полагаете?

— Этот клубящийся туман, он такой., такой…

— Банальный? — подсказал Оскар.

— Ах, что вы, мистер Уайльд!

Шригли усмехнулся и отодвинул тарелку.

— Мне советуют поехать в Сорренто, чтобы сменить климат.

Со стороны Робина Смит-Харли послышался протестующий пискливый возглас.

— Нет, нет, вам нельзя ехать в Сорренто. — Он нетерпеливо наклонился вперед, лицо его горело от вина. — Там вы можете встретить мою тетку, ужасную миссис Пембертон. Вы уже знакомы с ней, Оскар, она просто отвратительна. Она каждый раз говорит, что у меня слишком маленький подбородок.

— Может быть, вы позаимствуете один у нее?

Свет ярко играл на хрустале и серебре; вино согрело Шригли. Оскар начал читать мягким голосом один из своих рассказов. Эту историю Шригли уже слышал, поэтому он откинулся на спинку кресла, убаюкиваемый гармоничным интерьером и глубоким ласковым голосом. Измученный болезнью, он задремал, и его осунувшееся лицо было таким же бледным, как гардения у него в петлице.

Никто не придал значения тому, что гость заснул в своем кресле; даже простодушная Синтия Хардинг почувствовала, что скульптору осталось жить недолго. Обед закончился, и мужчины в одиночестве принялись за бренди и сигары, разговаривая вполголоса. Они не будили его, пока не настало время присоединиться к дамам в гостиной.

— А следующей зимой я собираюсь немного полазить по Швейцарским Альпам. Чертовски забавно, доложу я вам, — серьезный разговор на спортивные темы составлял одну из радостей жизни Кристофера Хардинга.

Шригли качнул головой и безразлично посмотрел вокруг себя, ища предлог, чтобы, отделаться от него. В другом конце комнаты стояла странная молодая женщина и в упор глядела на него. Ее неотрывный бесстрастный взгляд нервировал его.

— Кто это там, у камина? — перебил он.

— Что?.. А, это Амелия Кроторн. Разве вы ее не заметили за столом? Весьма странная особа. Увлекается древними религиями и устраивает спиритические сеансы или что-то в этом роде. — Хардинг пожал плечами. — Довольно отвратительные, насколько мне известно. Ума не приложу, почему она здесь. Я не рассказывал вам о скачках, где я..

— Я бы хотел с ней познакомиться, — Шригли резко поднялся. — Не будете ли вы так добры представить меня?

Было ли это просто желание избавиться от скуки или неотразимый темный взгляд Амелии Кроторн потянул его в другой конец комнаты. Шригли так и не понял.

Она стояла в стороне от людей, крепко сложенная женщина лет тридцати-сорока, в зеленом платье с глубоким вырезом, подчеркивавшем ее широкие плечи. У нее были грубые черты лица и некрасивая кожа, но узкие глаза в морщинках, неотрывно глядевшие на скульптора, были обворожительны. И хотя она не была похожа на аристократку, алмазы, блестевшие у нее на пальцах и запястьях, говорили о значительном состоянии.

Остаток вечера прошел как сон. Потом он смог вспомнить лишь немногое из их беседы, кроме ощущения, что он знает Амелию Кроторн много лет, и договоренности о визите к ней на следующий день.

Гости разъезжались. После ярко освещенного натопленного дома Шригли очутился в пронизывающем холодом тумане. Несмотря на это, он не стал брать кэб, а предпочел идти по морозу пешком до своей студии в Челси. Не чувствуя охватывающей его холодной сырости, он вспоминал слова женщины, сказанные на прощание.

— Смерть можно победить, мистер Браерс. Если вы сделаете выбор, то будете жить.

Загадочные слова, зловещая манера говорить бросили его в дрожь, когда он вспомнил об этом. Но что-то еще сделало его походку более легкой и сняло камень с сердца; это «что-то» было подобно лучу надежды.

Следы тумана рассеялись, когда на другой день Шригли Браерс вышел из своей студии и направился к дому миссис Кроторн.

Бодрящее декабрьское утро было свежо от легкого морозца, и он опять решил не нанимать кэб, а пройти пешком хотя бы часть пути до ее дома в Белгравии Он сознавал, что это неразумно, что он переоценивает свои ограниченные силы и их может не хватить до конца дня; но у него было жгучее желание потратить всю энергию, которой он обладал. Прошедшая ночь была тяжелой. Он почти не сомкнул глаз, покрывая носовые платки малиновыми пятнами, когда кашлял, и мучительно ожидая утра.

Его время было на исходе. По иронии судьбы, он умрет в самом расцвете своего таланта художника. Зайдя в Кенсингтонские сады, он стоял среди голых деревьев, сквозь кроны которых бледное солнце пробивалось на белесую траву, и думал, что отдаст весь свой талант до последней капли в обмен на еще несколько лет жизни.

Когда он подошел к дому Амелии Кроторн, силы его были на исходе. Его провели в гостиную, со вкусом меблированную, но занавешенную темными и тяжелыми зелеными бархатными шторами. На стене висел в рамке шаловливый рисунок Бердсли, а на столе из красного дерева, к удивлению Шригли, стояла его собственная скульптура.

— Я ждала вас, мистер Браерс.

Он встал, чтобы поприветствовать хозяйку, выглядевшую старше в бледном дневном свете. Она опять была одета в зеленое и опять привнесла с собой в комнату легкое ощущение нереальности происходящего. Шригли приписал это ее глазам, обладавшим гипнотическим воздействием, когда они в упор смотрели на него. Они были карими и пустыми, а голос — монотонным.

Шригли стало неуютно, он заерзал в кресле и ослабил узел галстука. Внезапно он ощутил, что держит руку женщины, украшенную драгоценностями.

— Верования древних, — говорила Амелия Кроторн, — намного сильнее наших… христианские праздники основаны на языческих ритуалах… например, жертвоприношения… разве вы не присоединитесь к нам?

Шригли отрывисто засмеялся.

— Я не хочу обижать ваших религиозных чувств, мадам, но, хоть и не притворяюсь убежденным атеистом, все же не могу сказать, что когда-либо обретал утешение в религии.

К его удивлению, женщина ласково улыбнулась.

— Вы обретете утешение в нашей религии. Мы можем предложить вам жизнь.

— Загробная жизнь, куда я попаду в любом случае, — оборвал он. — Это ясно всем, как я сам не догадался? Я ценю вашу заботу, но…

— Нет, нет, мистер Браерс, вы меня неправильно поняли. Я имею в виду вашу нынешнюю жизнь и ее материальные блага. Моя религия сделала меня богатой, а ведь я родилась без единого пенни в кармане. Моя религия может излечить ваше тело и вдохновить на еще более великие произведения. Только дайте клятву верности нашему Князю, и мир со всеми своими богатствами упадет к вашим ногам…

— Ничто за ничто, — пошутил Шригли. — Что вы хотите взамен?

— Вашу душу.

В гнетущей атмосфере комнаты воцарилась абсолютная тишина.

Шригли уставился на нее, и вид наклонившейся в его сторону женщины с неистово сверкающими узкими темными глазами, приготовившейся схватить его за руку, внезапно показался ему нелепым.

Она, несомненно, была сумасшедшей. Шригли резко поднялся, чтобы уйти. Возможно, поняв, что зашла слишком далеко и слишком быстро, Амелия Кроторн попробовала слегка засмеяться.

— В конце концов, что говорит ваш друг мистер Уайльд? «Что выигрывает человек, если он обретает собственную душу, но теряет весь мир?» И Обри Бердсли чувствует альтернативу нашей морализаторской культуре. Ведь ваш любимый поэт — Бодлер, разве не так?

Шригли молчал, озадаченный своей неспособностью найти аргумент, чтобы противопоставить его той чепухе, которую несла женщина.

— Эти люди только играют с тем, что мир именует «грехом», — с трудом выговорил он. — Это часть их эстетической теории. Они ищут новых свобод и новых идеалов.

— Древних, анархических свобод, греческих идеалов? — лукаво произнесла Амелия Кроторн. — Ну так «поиграйте» с нами, мистер Браерс. Приходите ко мне сегодня вечером. Мы проводим церемонию, которая будет вам небезынтересна. Посмотрите, что я и мои друзья можем предложить вам!

Она пригнулась в его сторону, с вожделением глядя на него.

Шригли с отвращением отпрянул назад, резко повернулся и ушел, преследуемый жестоким хохотом женщины и словами, сказанными вдогонку:

— Приходите опять сегодня вечером! Вы все равно скоро умрете, вам нечего терять.

Он выбежал на улицу и остановил кэб. По дороге домой его преследовала аура таинственной Амелии Кроторн и воспоминание о мальчишески-озорном эстампе Бердсли, изображавшем худого обнаженного молодого гермафродита, ведомого в темный тернистый лес хитро улыбающимся сатиром. Он встряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения, но оно не проходило.

В своей мастерской Шригли попробовал продолжить работу над статуей матери с двумя маленькими детьми. Она должна была стать его шедевром, возможно, его последней скульптурой. Оставалось закончить только руки и лица группы, и он принялся за работу с бессильным отчаянием, зная, что у него не было сил, чтобы завершить ее в течение дня. Он повернулся к статуе коня, вылепленной из глины на металлическом каркасе, но даже эта работа была выше его сил.

Бросившись на кушетку в углу мастерской, он проклинал судьбу, столь щедро одарившую его, а теперь, когда у него в мозгу плясали тысячи произведений, безжалостно лишавшей его возможностей их воплощения. А что Амелия Кроторн? Стоит ли ему хвататься за соломинку, которую она предлагает?

Он испытывал к этой женщине странное суеверное чувство. Променять свою душу на тело… но он не верил, что у него есть душа. Конечно, все это чепуха, если только она, на самом деле, не обладала колдовскими способностями. Но каким образом? Боль в груди неожиданно усилилась, и инвалид на кушетке забылся в тяжелой дреме, мучимый приступами кашля и содрогающийся от чудовищных видений.

В девять часов вечера Шригли опять появился в гостиной Амелии Кроторн. Он нервно вертел в руках перчатки, стараясь взять себя в руки. Может быть, сумасшедшая женщина была связана с какой-то религиозно-целительской сектой? Если это так, как она сказала, ему нечего терять. Умирающему остается надеяться только на чудо.

Если там будет что-то дурное, он всегда сможет уйти. Вечер может представлять какой-то интерес, в качестве послеобеденной истории для рассказов друзьям.

— Мы опаздываем, мистер Браерс, — «приветствовала» его Амелия Кроторн.

Она избегала смотреть ему в глаза, манеры ее были бесцеремонными.

— Пойдемте со мной.

На улице она наняла кэб, прошептав вознице адрес. Шригли спросил, куда они направляются, но она только нахмурилась и отрицательно покачала головой, упорно храня молчание до тех пор, пока экипаж со скрежетом не остановился и они не вышли наружу.

Шригли давно потерял ориентацию. Теперь они находились в убогой низменной местности, как ему показалось, в Уайтчепле.

Амелия Кроторн расплатилась с кэбменом и быстро зашагала по грязной узкой дороге, так что Шригли еле поспевал за ней.

Одетый в лохмотья пьяница шел им навстречу, пошатываясь и бормоча при этом непристойности. Чтобы не столкнуться, им пришлось отступить в грязную, заваленную мусором водосточную канаву, после чего они продолжили свой путь в глубь запущенного района по кривым, плохо освещенным улицам, чем дальше, тем больше смердящим бедностью и разрушением.

— Здравствуй, дорогой, — из тени выступила изможденная старуха и положила свою испачканную ладонь на его плечо. Шригли на секунду застыл в ужасе, когда желтый свет уличного фонаря выхватил из темноты сморщенное, истощенное лицо, словно пришедшее из голодного кошмара. Нетерпеливое восклицание Амелии Кроторн вывело его из этого состояния, он оттолкнул женщину в сторону и поспешил за своей спутницей, стараясь не слышать грязных неразборчивых проклятий старухи.

Улицы становились все темнее, а холод все сильнее, по мере того как они углублялись в самое сердце трущоб. Шригли напряженно дышал, чувствуя боль в груди, и горько сожалел о том, что решился связаться с Амелией Кроторн. Но он следовал за ней, как нитка за иголкой, понимая, что сам никогда не найдет обратной дороги.

— Мы почти пришли, — отрывисто сказала она.

Неожиданно в нескольких ярдах перед ними из двери паба вывалились двое дерущихся людей. Свет из бара упал на улицу, когда в дверях появились их буйные собутыльники, подбадривавшие драчунов грубыми пьяными выкриками. Те дрались без слов, злобно катаясь по канаве, как пара бультерьеров, в то время как девушка — причина ссоры — то всхлипывала, то начинала кричать. Амелия Кроторн остановилась и скользнула в тень, пока потасовка не закончилась.

Когда окровавленные противники и их дружки наконец разошлись, она безмолвно двинулась дальше, завернув за угол на узкую вымощенную булыжником улицу. По ней слонялись без дела с полдюжины крепких парней угрожающей наружности, которые, едва завидев прохожих, насмешливо засвистели и бросились к ним. У одного из хулиганов в руке был нож. Шригли чуть было совсем не потерял самообладание.

Напрягшись и дрожа от страха, он попытался загородить Амелию Кроторн, зная, что если хулиганы нападут, он будет не в силах защитить ее. Но женщина не проявляла признаков страха. Она нетерпеливо обошла его и направилась к главарю шайки, откинув назад капюшон плаща, чтобы тот разглядел ее лицо, и что-то прошептала.

Это произвело поразительный эффект. Хулиганы отпрянули назад, как шавки перед хлыстом, и Шригли был готов поклясться, что видел страх в их глазах. Один из них перекрестился, а другой указал пальцем на Шригли:

— Она привела еще одного?

Еще одного? Еще одного любовника, еще одну душу?

Он почти совсем окоченел и вконец измучился, когда они задержались на мгновение на пороге огромного разрушающегося здания. Он с трудом осознавал, что входит в помещение, — теплый воздух ударил ему в лицо, и он ослеп, как крот на ярком свету.

Он был в публичном доме. Комната была богато, хотя и вульгарно обставлена, и зеленые бархатные шторы, свисающие над окнами, не пропускали наружу ни одного лучика света. Полуодетые женщины, похожие на птиц с ярким цветным оперением, щебетали между собой, развалясь на диванах, и десяток пар искушенных глаз оценивал вошедшего.

Несмотря на убогость района, где был расположен бордель, женщины были довольно привлекательны. Некоторые из них улыбались, а одна девица вызывающе пошла навстречу Браерсу.

Потом они заметили Амелию Кроторн, которая перекинулась несколькими словами с похожей на попугая женщиной, сидевшей за столом у двери. Девицы сразу же замолкли и со страхом уставились на нее. Тем временем Амелия Кроторн взяла Шригли за руку и повела его к двери около внушительной лестницы в дальнем углу комнаты; ему показалось, что на лицах женщин отразилось что-то вроде жалости к нему.

Дверь выходила на грубо сколоченную деревянную лестницу. Он пошел вслед за Амелией Кроторн в расположенную ниже комнату, где чуть не задохнулся от тяжелого сладковатого запаха опиума, охватившего его со всех сторон.

— Сонное онемение причиняет боль моим чувствам, — пробормотал он под нос и хихикнул, словно ребенок.

Он был на грани истерики и психического срыва. Амелия Кроторн раздраженно посмотрела на него и остановилась.

— Возьмите себя в руки, мистер Браерс, — жестко произнесла она. — Вам лучше выпить вот это.

Бокал теплого вина со специями освежил и успокоил его.

Словно в кошмарном сне женщина провела его через слабо освещенную комнату с распластавшимися на восточных подушках людьми, которые, неподвижно взирая перед собой осоловелыми глазами, курили свою отраву, погруженные в фантастические видения и плененные эфемерными кольцами, дыма внутри собственных мозгов.

Шригли узнал одного из наркоманов, удачливого молодого поэта, блиставшего в лондонском свете. Что это был за дом?

Еще несколько ступеней вниз. В конце узкого каменного коридора возвышалась огромная деревянная дверь. К ней был прибит крест, но распятый Христос помещался вверх ногами. Амелия Кроторн повернулась к нему.

— Мы пришли.

Она открыла дверь на себя, и они вошли в подвал, напоминающий пещеру. Фигуры в масках, в белых одеяниях с капюшонами стояли на коленях перед алтарем, у которого священник в черных ризах нараспев читал непристойную пародию на мессу. Шригли встал на колени вместе с Амелией Кроторн. У него кружилась голова, и он еле заметил принесение в жертву белого петуха, мерзость, которую его заставили выпить, И кровь, которую ему как участнику священного ритуала пришлось попробовать.

Потом к нему обратился человек в черных ризах. Когда его спросили, желает ли он отдать свою душу в обмен на полнокровную жизнь до скончания века, он сказал «да»; на самом деле единственным желанием в его душе было поскорей унести ноги из этого места.

— Князь тьмы, господин ада, — произнес нараспев священник, — мы просим тебя взять себе просящего и дать ему здоровье, чтобы он мог жить и распространять твое слово в соответствии с твоим заветом. Исцели его, о Сатана!

Шригли раздели до пояса и члены секты окружили его, поочередно прижимая свои холодные руки к его груди и напевая странные заклинания. С ужасом он признал в одной маске известного члена кабинета министров — тот сильно шепелявил, и ошибиться было невозможно. А одна из женщин явно была главой модного салона…

Заиграла дикая музыка — примитивный сексуальный ритм без всякой мелодии, и сборище начало распадаться на пары и тройки. Внезапно рядом с ним оказалась Амелия Кроторн, с насмешкою смотревшая своими узкими темными глазами.

— Поиграйте с тем, что мир именует «грехом», мистер Браерс, — сказала она.

— Шригли, дорогой мой, с тобой все в порядке? — Этими словами на следующее утро он был разбужен у себя в студии своей матерью, склонившейся в беспокойстве над его кроватью.

— Мне приснился кошмарный сон, — слабо произнес он, протирая глаза.

— Уже десять часов, дорогой мой, а я тебя никак не добужусь. Я так беспокоилась. Сегодня мы едем к леди Бертран, не забыл? Я специально заехала за тобой с Бейкер-стрит. Конечно, если ты себя плохо чувствуешь…

— О да, мама, я сейчас оденусь.

Однако он уже был одет в то же, что было на нем прошлым вечером. Но ведь ему все это, конечно же, только приснилось?.. Неожиданно он упал на подушки, ошеломленный и несколько напуганный тем, что боль у него в груди прошла, и дыхание стало глубоким и легким.

Когда первоначальные сомнения и ужас притупились и Шригли увидел, что гибельные тучи над его головой рассеялись, он начал ценить свое вновь обретенное здоровье. Как только он насытился, после еды он сделал несколько физических упражнений и осознал, что способен наслаждаться простыми радостями жизни, которые большинство людей принимает как должное. Он даже мог учиться верховой езде, если бы захотел, и охотиться. Но самое главное, — он мог теперь работать без устали по многу часов над своими скульптурами.

Он нанес визит Амелии Кроторн, чтобы поблагодарить ее. Теперь она уже не казалась ему зловещей.

— Это такое благодеяние, — признался он.

— Благодеяние?! — она закричала на него, как мегера. — Не смейте произносить подобные отвратительные слова у меня в доме!

— Простите, — пробормотал он, стараясь выпутаться из неловкого положения, — кажется, это не самое уместное выражение в данных обстоятельствах.

А через две недели, в Рождество 1894 года, Шригли Браерс продал душу дьяволу в обмен на жизнь и здоровье и подписал договор собственной кровью. Но была в этом договоре одна неувязка. Раз в год он должен был приносить в жертву дьяволу какого-нибудь грешника, чтобы продлить свой договор. Если ему это не удастся, болезнь вернется, и он умрет проклятым во веки веков.

Действительно, дьявол никак не мог оказаться в проигрыше от этой сделки.

С тех пор Шригли начал искать свою первую жертву. Самым подходящим кандидатом был генерал Мастерсон, над которым Шригли подшучивал в его присутствии и которого за глаза презирал как слюнтяя и развратника. Однажды он заехал к нему без приглашения и застал того склонившимся над большой чашкой, в которой плавали несколько бумажек, используемых для ловли мух.

— Мой дорогой генерал, чем это вы занимаетесь?

Генерал виновато улыбнулся.

— О… э… Просто готовлю слабый раствор мышьяка из этих бумажек для ловли мух. Дело в том, мой дорогой друг, что моя жена считает, что он чертовски улучшает цвет ее лица. Кроме того, это снадобье… ммм… прекрасный афродизиак, конечно, если принимать его в очень малых дозах. В мои годы приходится думать о стимуляторах.

Он легонько толкнул Шригли локтем и криво ухмыльнулся, прищурив водянистые глаза и обнажив неровные зубы.

— И вы пьете его регулярно? — с любопытством спросил Шригли.

— О да, в самом деле, — с воодушевлением сказал Мастерсон. — Многие из нас, стариков, употребляют это снадобье. Оно делает чудеса в… эээ… нужные моменты, знаете ли.

— Могу представить, — радостно согласился Шригли.

Ему оказалось несложно заманить Мастерсона в свою студию, пообещав устроить тайное свидание с двумя пышнотелыми девицами из мюзик-холла. Еще проще было приготовить весьма сильный «афродизиак», который генерал с готовностью согласился выпить.

— Как крысы, с жадностью набрасывающиеся на приготовленную для них отраву, — воскликнул Шригли, поднимая бокал. — За грех, Мастерсон!

— В самом деле, — подхватил старый козел, — и за по-настоящему грешный вечер. Ура!

Он умер до того, как рухнул на пол.

Шригли пришлось отвечать на кучу скучных вопросов, и ответы его не вполне удовлетворили полицию, но, поскольку тела генерала так и не нашли, было официально признано, что тот был убит по пути из студии домой.

После этого званые обеды миссис Мастерсон стали значительно приятнее.

В течение года Шригли абсолютно выздоровел. Он начал интересоваться спортом, блистал остроумием на званых обедах и, что было для него важнее всего, повысил свой художественный уровень. Время от времени он отдавал дань распространенным порокам, но всегда знал меру.

Работа целиком поглощала его, и он часто представлял формы и линии в камне и глине, находясь в объятиях какой-нибудь актрисы, чье сердце он собирался вскоре разбить, или сидя в питейном заведении, в то время как его друзья предавались пороку.

Его репутация как художника росла день ото дня. Однако, помимо его воли, в скульптурах Шригли появился новый элемент — черты гротеска. Критики приписали это влиянию Обри Бердсли.

Олайв Флинн двигалась своей обычной походкой, дрожа на леденящем ветру и плотнее обертывая поношенное пальтишко вокруг своих худых плеч. Сегодня дела шли плохо. Она шмыгнула в подворотню и быстро глотнула джина из маленькой фляжки, полученной от сутенера.

Она надеялась, что сможет к ночи принести ему немного денег;

Билл был хорошим парнем, но прижимистым, и частенько выходил из себя в трудные времена… Она быстро обернулась, заслышав шаги позади себя. Никого. Никого в пределах видимости на плохо освещенной улице. Может быть, это Билл проверяет ее? Она ускорила шаг. Надо быть осторожной. Нельзя исключать возможность пасть жертвой убийцы — по улицам бродило множество сумасшедших.

Опять эти шаги. Клиент? Она обернулась и подождала. Из тени выступила высокая худая фигура.

— Ты один, дорогой? — нервно позвала она.

Человек улыбнулся приятной улыбкой, и она расслабилась. Этот из застенчивых.

— Я хотел узнать… Не хотите ли выпить со мной? — тихо произнес он.

Он был недурен собой.

— Конечно, милый. Где ты живешь?

— О… недалеко отсюда. Мы можем пойти туда пешком, — с жаром выпалил он.

Он взял ее за руку, и они направились в сторону Челси.

— Боже мой, как они хороши! — Олайв сбросила ботинки и выпила большой бокал джина, внимательно рассматривая между тем скульптуры Шригли. — Немножко непонятно, черт возьми, но они такие настоящие, правда ведь? Лучше, чем религиозные статуи, что в церквах.

— А ты верующая, Олайв? — как бы невзначай спросил Шригли, вновь наполняя ее бокал.

— Нет, только не я. Я не верю ни в то, что есть какой-то Бог, ни в то, что…

Ее отрицание было прервано на полуслове длинной черной шелковой веревкой, которой Шригли задушил ее — прошло двенадцать месяцев с того дня, когда был убит Мастерсон.

Годы шли, и Шригли преуспевал. Его доходы росли вместе со славой. Критики живо реагировали на его работу, некоторые их них перехваливали его несомненный талант, как способный воплотить в камне или глине формы человеческого тела, другие же порицали элемент гротеска в его скульптурах, осуждая его как нездоровый и развращенный.

Однако ему всегда удавалось оставаться в моде как на профессиональном поприще, так и в свете. Здоровый и уверенный в себе, он смягчился и стал любезным, желанным гостем в высшем лондонском свете. Он также наловчился убивать людей и заметать следы своих преступлений. Время от времени он посещал шабаши в Уайтчепле, и когда кого-то из его молодых поклонников или последователей явно привлекал греховный дух, наполнявший его творчество, он сообщал их имена Амелии Кроторн. Он рассматривал это и свои ежегодные обязанности как неприятную, но необходимую обязанность.

Жизнь баловала Шригли Браерса на заре нового века. Бердсли был уже мертв, а Уайльд впал в немилость, но ему продолжало везти, будто он родился в рубашке. Он встретил новый век принесением в жертву священника-алкоголика, чья смерть вызвала у него некоторое беспокойство. Судя по умиротворенному выражению лица, жертва могла иметь несколько секунд для покаяния, но это было маловероятно.

И вот весной 1900 года это произошло. Шригли влюбился.

Джейн Друайе была красивой, богатой и совсем одинокой. Он повстречал ее на выставке своих скульптур, и внезапно солнце ярко засияло в огромном зале, майские цветы заблагоухали прямо на стенах, а он почувствовал себя великим и всемогущим. Сладкое пение птиц звучало у него в ушах, когда она говорила.

— Я совсем недавно приехала в Лондон, мистер Браерс, но я восхищена вашими работами.

Величайшие симфонии то начинали звучать, то затихали, когда он говорил ей:

— Не хотите ли взглянуть на мою «Персефону»? Думаю, вон те люди собираются купить ее.

Они подошли к статуе богини весны, когда ее обсуждала заинтересовавшаяся пара.

— Шедевр, — решил мужчина. — Пятьсот фунтов — это стоящее вложение. Я куплю ее для тебя, если хочешь, дорогая.

— О нет, дорогой, — возразила жена. — Это гениальная работа, но я не смогу жить рядом с ней. Персефона выглядит настолько натурально, что, боюсь, она однажды вечером сойдет со своего пьедестала, когда я буду в доме одна!

И пара проследовала дальше.

— Филистеры, — прокомментировал Шригли, поджав губы.

— О, они вовсе не правы. Скульптура замечательна.

Как всегда, его любимая Джейн произнесла то, что нужно.

Банально было бы сказать, что она была для него всем, чего он только мог пожелать, кроме скульптуры, и что она придала его жизни новый смысл, но для Шригли все это было сущей правдой.

Через несколько дней они поняли, что жить не могут друг без друга, и его самым сокровенным желанием было жениться на ней. Он хотел разделить с Джейн все; но честно ли связывать ее невинность с проклятой душой? Оскар Уайльд однажды сказал, что, когда нам хорошо, мы не всегда счастливы, но, когда мы счастливы, нам всегда хорошо. Впервые скульптор понял всю глубину этого замечания.

Шригли Браерс, в течение шести лет связанный с дьяволом, начал искать пути к освобождению и исправлению. В конце концов, самым страшным грехом было отчаяние; он надеялся на спасение.

Где-нибудь должна была отыскаться какая-нибудь религия, какой-нибудь святой, который поможет ему разорвать дьявольские путы, в конце концов, на каждый яд есть противоядие..

В тот вечер, когда он сделал ей предложение, Джейн была счастлива и взволнована, но настояла на том, чтобы вернуться в его мастерскую и успокоиться.

— Это будет не совсем благоразумно, дорогая, — предупредил он, когда они вышли из ресторана, но она все же настояла на своем.

На пороге мастерской он попросил ее остаться в дверях и поспешил внутрь, чтобы набросить покрывало на свою последнюю незаконченную скульптуру — портрет старика. Он зажег тусклые лампы и пригласил ее войти.

— О! Твоя мастерская в темноте просто бросает в дрожь! — воскликнула она. — Хорошо, что я здесь не одна вместе со всеми этими темными статуями в человеческий рост. Ты никогда не боялся находиться здесь в одиночестве, Шригли?

— Нет, конечно, — рассмеялся он. — Хочешь кофе, дорогая?

— Да, пожалуйста. О, это твоя последняя скульптура. Можно мне посмотреть? — она стала поднимать простыню, прикрывающую статую.

— Нет! Не трогай!

Смутившись от резкого окрика, она выпустила из рук край простыни.

— Прости, Джейн. Я не хотел пугать тебя. Просто глина еще сырая и вещь не совсем закончена… ты могла ее повредить.

Успокоившись, Джейн уселась на диван и взяла предложенный кофе. Шригли начал целовать ее, и, поскольку Джейн не сопротивлялась, ситуация вскоре вышла из-под контроля.

Усталый и счастливый, Шригли лег на спину и закрыл глаза.

Это существенно меняет дело, подумал он. Может быть, он вообще не женится на ней?

— Что, дорогая? — пробормотал он, услышав ее шепот.

— … тебе, о Сатана, — громко произнесла она.

Он открыл глаза и еле успел заметить длинный тонкий нож, перед тем как тот вонзился ему в горло.

— Извини, Шригли. Если бы я не убила тебя, моя сердечная болезнь вернулась бы вновь, — она разговаривала сама с собой, чтобы успокоить нервы, пока быстро одевалась.

— Ты единственный, кого я знаю… знала… в Лондоне.

Отворачиваясь от вида крови, она сняла простыню со скульптуры, чтобы прикрыть труп. И тут ее глаза встретились с глазами статуи, и глаза эти были человеческими, глядящими с наполовину вылепленного гипсового лица.

Непроизвольно вскрикнув, Джейн схватила нож и изо всех сил воткнула его в статую. Большие куски влажной глины осыпались от удара, и мастерскую наполнил запах разлагающейся плоти.

Джейн упала на колени, истерично рыдая перед разлагающимся трупом последней жертвы Шригли.