Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему

Paul Mason

PostCapitalism

A Guide to Our Future

Allen Lane an imprint of Penguin Books

Оформление – ABCdesign

Перевод с английского – Александр Дунаев

Научный редактор – Андрей Володин (Центр экономической истории истфака МГУ имени М.В. Ломоносова)

This edition is published by arrangement with Aitken Alexander Associates Ltd. and The Van Lear Agency LLC

© Paul Mason, 2015

© Дунаев А., перевод, 2016

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2016

Введение

К Днестру мы едем через холодные леса, мимо полуразваленных домов и железнодорожных станций, в расцветке которых преобладает цвет ржавчины. Плавно течет ледяная вода. Царит такая тишина, что слышно, как с ветхого, медленно осыпающегося моста, расположенного выше по течению, падают вниз кусочки цемента.

Днестр – географическая граница между капитализмом свободного рынка и той системой, которой, как ее ни назови, управляет Владимир Путин. Эта река отделяет восточноевропейскую страну Молдавию от отколовшегося от нее Приднестровья, марионеточного государства, находящегося под контролем России, мафии и тайной полиции.

С молдавской стороны пожилые люди, сидя на корточках, продают вещи, которые сами вырастили или сделали: сыр, пирожки, немного репы. Молодежи мало; каждый четвертый взрослый работает за границей. Половина населения зарабатывает меньше 5 долларов в день; каждый десятый живет в такой бедности, которая ничем не уступает Африке[1]. Страна появилась в начале 1990-х годов, на заре неолиберальной эпохи, когда распался Советский Союз и вступили в действие силы рынка – но многие жители, с которыми я разговариваю, предпочли бы жить в путинском полицейском государстве, чем в безобразно нищей Молдавии. Этот серый мир грязных дорог и унылых лиц был порожден не коммунизмом, а капитализмом. А теперь этот капитализм уже не первой свежести.

Конечно, Молдавия – не типичная европейская страна. Но именно на этих задворках мира можно увидеть, как отступает экономическая волна, и проследить причинно-следственные связи между застоем, социальным кризисом, вооруженным конфликтом и эрозией демократии. Экономический крах Запада подрывает веру в ценности и институты, которые когда-то казались нам незыблемыми.

Тем, кто сидит за зеркальными стеклами финансовых центров, все может по-прежнему представляться в розовом свете. С 2008 года триллионы взятых из воздуха долларов текут в банки, хедж-фонды, адвокатские конторы и консалтинговые агентства, поддерживая функционирование глобальной системы.

Но долгосрочные перспективы капитализма не внушают оптимизма. По оценке Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), в ближайшие пятьдесят лет в развитом мире рост будет «слабым». Неравенство вырастет на 40 %. Даже в развивающихся странах рост выдохнется к 2060 году[2]. Экономисты ОЭСР высказались очень мягко, а мы скажем прямо: для развитого мира лучшие времена капитализма уже позади, а для остальных стран они закончатся еще при нашей жизни.

Кризис, начавшийся в 2008 году в экономике, превратился в кризис социальный, вызвав массовые волнения. Теперь же, когда революции вылились в гражданские войны и создали военную напряженность между ядерными сверхдержавами, кризис превратился в явление глобального порядка.

В этих условиях есть только два возможных варианта, как он может кончиться. В первом сценарии мировая элита будет цепляться за власть, перекладывая издержки кризиса на плечи трудящихся, пенсионеров и бедняков в ближайшие 10 или 20 лет. Глобальный порядок, навязываемый МВФ, Всемирным банком и Всемирной торговой организацией, выживет, но в ослабевшей форме. Издержки спасения глобализации будут нести обычные люди, живущие в развитом мире. Однако рост застопорится.

Во втором сценарии консенсус будет нарушен. К власти придут крайне правые и левые партии, поскольку обычные люди откажутся платить за бюджетную экономию. Зато одни государства будут пытаться переложить издержки кризиса на другие государства. Тут уже будет не до глобализации – глобальные институты окажутся бессильными, а конфликты, которые бушевали в последние 20 лет: нарковойны, постсоветский национализм, джихадизм, неконтролируемая миграция и сопротивление ей, – разожгут пожар в самом центре системы. При этом сценарии пустая болтовня о международном праве прекратится; пытки, цензура, случайные аресты и массовая слежка станут обычными инструментами управления государством. В сущности, это разновидность того, что произошло в 1930-е годы, и нет гарантий, что это не произойдет снова.

В обоих сценариях к 2050 году серьезное влияние будут оказывать изменения климата, старение населения и демографический рост. Если мы не сможем создать устойчивый мировой порядок и вновь придать экономике динамизм, в десятилетие после 2050 года мир погрузится в хаос.

Поэтому я хочу предложить альтернативу: во-первых, надо спасти глобализацию, ограничив неолиберализм; затем нужно спасти планету – и уберечь нас самих от потрясений и неравенства, – преодолев сам капитализм.

Ограничить неолиберализм – самая простая часть этой задачи. Среди протестных движений, экономистов, придерживающихся радикальных взглядов, и радикальных политических партий в Европе растет консенсус относительно того, как это сделать: следует подавить крупный финансовый капитал, отказаться от бюджетной экономии, вкладывать средства в зеленую энергетику и создавать высокооплачиваемые рабочие места.

Хорошо, а что дальше?

Как показывает опыт Греции, любое правительство, которое бросает вызов бюджетной экономии, незамедлительно сталкивается с глобальными институтами, защищающими «один процент». После того как радикальная левая партия «Сириза» победила на выборах в январе 2015 года, Европейский центральный банк, задача которого заключалась в обеспечении стабильности греческих банков, отключил их от системы жизнеобеспечения, что привело к изъятию вкладов на сумму 20 миллиардов евро. Это поставило левое правительство перед выбором между банкротством и подчинением. Вы не найдете ни протоколов, ни результатов голосований, ни одного объяснения того, что сделал ЕЦБ. Объяснить это взялась правая немецкая газета Stern: Грецию «размазали по стенке»[3]. Эти действия имели символическое значение: они подкрепляли главный посыл неолиберализма о том, что ему нет альтернативы; что любой отход от капитализма заканчивается катастрофой вроде той, что пережил Советский Союз; и что восставать против капитализма значит восставать против естественного порядка вещей, над которым не властно время.

Нынешний кризис не только означает конец неолиберальной модели, но и является симптомом нарастающего несовпадения рыночных систем и экономики, основанной на использовании информации. Цель этой книги состоит в том, чтобы объяснить, почему замена капитализма чем-то другим – это уже не утопическая мечта, и показать, как базовые формы посткапиталистической экономики, которые можно обнаружить в современной системе, смогут быстро распространиться.

Неолиберализм представляет собой доктрину о неконтролируемых рынках, согласно которой самый короткий путь к процветанию – это преследование собственных эгоистических интересов; рынок же является единственным способом выражения этих интересов. Утверждается, что государство должно быть маленьким (это не относится к отделам по борьбе с массовыми беспорядками и к тайной полиции); что финансовые спекуляции – это благо; что неравенство – тоже благо; что человечество в естественном состоянии представляет собой горстку беспощадных индивидов, конкурирующих друг с другом.

Престиж неолиберализма покоится на очевидных достижениях: за последние 25 лет он обеспечил самый большой рывок в развитии, который мир когда-либо переживал, и дал толчок быстрому усовершенствованию ключевых информационных технологий. Однако в то же время он вернул неравенство на уровень, близкий к показателям столетней давности, заставив многих людей бороться за элементарное выживание.

Гражданская война на Украине, которая привела российский спецназ на берега Днестра; победоносное шествие ИГИЛ по Сирии и Ираку; подъем фашистских партий в Европе; паралич НАТО из-за того, что население входящих в нее стран не одобряет военного вмешательства, – все эти проблемы связаны с экономическим кризисом. Они показывают, что неолиберальный порядок провалился.

В последние два десятилетия миллионы людей сопротивлялись неолиберализму, однако в целом сопротивление не принесло результатов. Если оставить в стороне все тактические ошибки и репрессии, причина проста: капитализм свободного рынка – это простая и мощная идея, тогда как выступающие против него силы, казалось, защищали что-то старое, плохое и бессвязное.

Для «одного процента» неолиберализм обладает силой религии: чем больше вы ей следуете, тем лучше вы себя чувствуете – и тем богаче вы становитесь. Когда система начала функционировать в полную силу, попытки выйти за жесткие неолиберальные рамки стали казаться иррациональными даже бедным: ты берешь деньги взаймы, ныряешь и плывешь вдоль берегов налоговой системы, соблюдая бессмысленные правила, навязываемые работой.

И на протяжении десятилетий противники капитализма упивались собственной непоследовательностью. Начиная от антиглобалистского движения 1990-х и заканчивая движением «Оккупай», борцы за социальную справедливость отвергали идею последовательной программы, которая придерживалась бы принципа «Одно нет, много да». Эта непоследовательность логична, если вы считаете, что единственная альтернатива – это то, что в XX веке левые называли «социализмом». Зачем бороться за крупные перемены, если они просто приведут к отходу назад – к государственному контролю и экономическому национализму, к экономикам, работающим только тогда, когда все действуют одинаково или подчиняются жесткой иерархии? В свою очередь, отсутствие ясной альтернативы объясняет, почему протестные движения никогда не добиваются успеха: в глубине души они его и не хотят. В протестном движении для этого даже существует отдельный термин: «отказ от победы»[4].

Чтобы заменить неолиберализм, нам нужно нечто столь же мощное и эффективное; не просто яркая идея, как мир мог бы функционировать, а новая всеобъемлющая модель, которая может действовать самостоятельно и обеспечивать заметно лучший результат. В ее основе должны лежать микромеханизмы, а не диктат или политика; она должна функционировать самопроизвольно. В этой книге я докажу, что существует четкая альтернатива, которая может стать глобальной и к середине XXI века обеспечит намного лучшее будущее, чем обещанное капитализмом.

Эта модель называется «посткапитализм».

Капитализм – это нечто большее, чем просто экономическая структура или совокупность законов и институтов. Это целостная система – социальная, экономическая, демографическая, культурная, идеологическая, – которая необходима для того, чтобы развитое общество могло функционировать в условиях рынка и частной собственности. Она состоит из компаний, рынков и государств. Еще она состоит из криминальных банд, тайных властных структур, проповедников чудес в трущобах Лагоса, аналитиков-жуликов с Уолл-стрит. Капитализм – это обрушившаяся в Бангладеш фабрика Primark и девушки, которые устроили демонстрацию протеста во время открытия магазина Primark в Лондоне, среди толпы, с волнением предвкушавшей распродажу дешевой одежды.

Изучая капитализм как целостную систему, мы можем выявить ряд его отличительных черт. Капитализм подобен живому организму: у него есть свой жизненный цикл – начало, середина и конец. Это комплексная система, не подконтрольная индивидам, правительствам и даже супердержавам. Результаты ее деятельности зачастую противоречат намерениям людей даже тогда, когда они действуют рационально. Капитализм – это еще и обучающийся организм: он постоянно приспосабливается, причем не только в мелочах. В поворотные моменты он видоизменяется и мутирует, реагируя на опасность, и создает модели и структуры, которые вряд ли были бы доступны для понимания предшествующему поколению. Если мы обратим внимание не только на информационные технологии, но и на производство пищи, контроль над рождаемостью или на здравоохранение в глобальном масштабе, – в последние двадцать пять лет человеческие возможности в этих областях выросли больше, чем когда-либо еще. Однако созданные нами технологии несовместимы с капитализмом – ни в его нынешнем, ни, вероятно, в каком-либо другом виде. Когда капитализм утрачивает способность адаптироваться к технологическим изменениям, посткапитализм становится необходимым. Если технологические трансформации приводят к произвольному изменению поведения и созданию новых организаций, посткапитализм становится возможным.

В этом вкратце и заключается основная мысль данной книги: капитализм – это комплексная, приспосабливающаяся система, чьи способности к адаптации достигли предела.

Это, конечно, очень далеко от мейнстрима экономической науки. В годы бума экономисты поверили в то, что система, сложившаяся после 1989 года, вечна и представляет собой совершенное выражение человеческой рациональности, а все ее проблемы могут решить политики и управляющие центральными банками, подправляющие шестеренки под названием «бюджетная и денежная политика».

Рассматривая вероятность того, что новые технологии и старые формы общества могут плохо сочетаться друг с другом, экономисты полагали, что общество просто подстроится к технологиям. Их оптимизм был оправдан, потому что в прошлом такое приспособление имело место. Однако сегодня процесс адаптации буксует.

Информационные технологии отличаются от всех предыдущих. Я расскажу об их произвольной тенденции разлагать рынки, уничтожать собственность и разрывать связь между трудом и зарплатами. Такова подоплека кризиса, который мы сейчас переживаем.

Если из этих трех составляющих складывается единое целое, то на протяжении большей части прошлого века левые имели неверное представление о том, как будет выглядеть конец капитализма. Старая задача левых заключалась в насильственном разрушении рыночных механизмов. Силу, будь то на избирательных участках или на баррикадах, должен был применять рабочий класс. Рычагом воздействия должно было стать государство. Возможность могла представиться во время одного из многочисленных экономических кризисов.

Однако в последние двадцать пять лет проект левых провалился. Рынок разрушил их планы; индивидуализм пришел на смену коллективизму и солидарности; значительно расширившиеся ряды трудящихся мира похожи на «пролетариат», но они не мыслят и не ведут себя по-пролетарски.

Если вы ненавидели капитализм и все это пережили, это было очень болезненно. Вместе с тем технологии проложили новый путь, по которому должны пойти оставшиеся представители прежних левых – и все силы, испытывающие на себе их влияние; в противном случае они погибнут.

Выясняется, что капитализм не будет упразднен форсированными методами. Он будет упразднен за счет создания чего-то более динамичного, что уже существует в рамках старой системы. Пусть это на первый взгляд и незаметно, но оно уже прорывается и перестраивает экономику на основе новых ценностей, поведенческих моделей и норм. Подобно феодализму пятьсот лет назад, отмирание капитализма будет ускорено внешними потрясениями и будет сопровождаться становлением человека нового типа. И этот процесс уже начался.

Посткапитализм возможен благодаря трем последствиям развития новых технологий в последние двадцать пять лет.

Во-первых, информационные технологии уменьшили необходимость труда, размыли границы между трудом и свободным временем и ослабили связь между работой и зарплатами.

Во-вторых, информационные товары разъедают способность рынка к правильному ценообразованию. Это происходит потому, что рынки исходят из принципа дефицита, тогда как информация присутствует в изобилии. Защитный механизм системы порождает монополии в невиданных за последние двести лет масштабах – а это не может продолжаться вечно.

В-третьих, мы наблюдаем произвольный подъем совместного производства: появление товаров, услуг и организаций больше не отвечает диктату рынка и управленческой иерархии. Крупнейший информационный продукт в мире – Википедия – бесплатно создается усилиями 27 тысяч добровольцев, из-за чего уничтожается энциклопедический бизнес, а рекламная индустрия лишается ежегодных доходов в размере трех миллиардов долларов.

В нишах и пустотах рыночной системы целые пласты экономической жизни почти незаметно начинают двигаться в другом ритме. Параллельные валюты, банки времени, кооперативы и самоуправляемые пространства получили широкое распространение, хотя и практически ускользнули из поля зрения профессиональных экономистов. Зачастую это было следствием разложения старых структур после кризиса 2008 года.

Новые формы собственности, новые формы кредитования, новые законные контракты: в последние десять лет сложилась целая деловая структура, которую СМИ окрестили «долевой экономикой». Стали расхожими термины вроде «общественные блага» и «одноранговое производство», однако мало кто задается вопросом, что это означает для самого капитализма.

Мне кажется, что все это может стать решением – но только в том случае, если такие проекты, развивающиеся на микроуровне, получат поддержку и защиту за счет масштабных изменений в политике правительств. Последние, в свою очередь, должны зависеть от нашего изменяющегося отношения к технологиям, собственности и работе. Когда мы создаем элементы новой системы, мы должны быть способны сказать себе и другим: для меня это уже не механизм выживания и не убежище от неолиберального мира, а новый образ жизни, который находится в процессе становления.

В старом социалистическом проекте государство берет верх над рынком, управляет им в интересах бедных, а не богатых, и затем переводит ключевые производственные отрасли из сферы рынка в плановую экономику. Единственная попытка это осуществить, предпринятая в России после 1917 года, успехом не увенчалась. Могло ли это работать – вопрос хороший, но бесплодный.

Сегодня облик капитализма изменился – стал глобальным и фрагментарным, опирающимся на микрорешения, на временную работу и на множественность навыков. Потребление стало формой самовыражения, и миллионы людей заинтересованы в существовании финансовой системы больше, чем когда-либо прежде.

В этом новом антураже старый путь утерян. Однако открылся новый путь. Совместное производство, использующее сетевые технологии для изготовления товаров и оказания услуг, которые могут существовать, только если они бесплатны, указывает путь отхода от рыночной системы. Для создания структуры ему нужно государство, и посткапиталистический сектор может сосуществовать с рыночным на протяжении десятилетий. И это уже происходит.

Сети восстанавливают «дробность» посткапиталистического проекта, т. е. они могут служить основой для нерыночной системы, которая воспроизводит саму себя и которую не нужно создавать заново каждое утро на мониторе комиссара.

В этот переход окажутся вовлечены государство, рынок и совместное производство за пределами рынка. Однако, для того чтобы это произошло, нужно перестроить весь левый проект, от протестных групп до ключевых социал-демократических и либеральных партий. Действительно, когда люди поймут безотлагательность этого посткапиталистического проекта, он перестанет быть собственностью левых, превратившись в намного более широкое движение, для которого нам, возможно, потребуются новые обозначения.

Кто может это осуществить? Раньше левые считали, что такое по силам промышленному рабочему классу. Более двухста лет назад радикальный журналист Джон Телволл предупреждал людей, строивших фабрики в Англии, о том, что они создали новую, опасную форму демократии: «Всякий крупный цех и завод – это своего рода политическое общество, которое парламентские законы не могут заставить молчать, а судьи не в силах распустить»[5].

Сегодня все общество представляет собой фабрику – а коммуникационные сети, необходимые для повседневной работы и получения прибыли, быстро распространяют знания и недовольство. Сегодня эти сети, как и фабрику двести лет назад, нельзя «заставить молчать или распустить».

Конечно, можно закрыть доступ к Facebook или Twitter, да и вообще к интернету и мобильным сетям во время кризиса, и заодно парализовать всю экономику. Можно сохранять и отслеживать каждый килобайт информации, который мы производим. Но невозможно вновь навязать иерархическое невежественное общество, обрабатываемое пропагандой образца пятидесятилетней давности, если только, подобно Китаю, Северной Корее или Ирану, не решить вообще отказаться от ключевых сфер современной жизни. Как говорит социолог Мануэль Кастельс, это было бы похоже на попытку деэлектрифицировать целую страну[6].

Создав сети, включающие миллионы людей, которые подвергаются финансовой эксплуатации, но которым достаточно пару раз дотронуться до экрана, чтобы получить доступ ко всем достижениям человеческого разума, информационный капитализм породил новый источник перемен в истории: образованных и связанных между собой людей.

В результате после 2008 года мы могли наблюдать волнения нового типа. Оппозиционные движения вышли на улицы, полные решимости бороться с властными структурами и с порождаемыми иерархией злоупотреблениями, чтобы обезопасить себя от ошибок, которые были свойственны левым в XX веке.

Ценности, мнения и нравы сетевого поколения были столь очевидны в этих протестах, что СМИ поначалу решили, что они все – от испанского движения indignados до «арабской весны» – порождены Facebook и Twitter. Затем, в 2013–2014 годах, протесты вспыхнули в ключевых развивающихся странах: в Турции, Бразилии, Индии, на Украине и в Гонконге. Миллионы людей вышли на улицы, ведомые сетевым поколением, – однако на этот раз они выступали против наиболее очевидных сбоев современного капитализма.

В Стамбуле в июне 2013 года на баррикадах вокруг парка Гези я встречал докторов, разработчиков программного обеспечения, курьеров и бухгалтеров – профессионалов, которым восьмипроцентный рост турецкого ВВП не мог компенсировать того, что находящиеся у власти исламисты лишили их атрибутов современного образа жизни.

В Бразилии экономисты, радовавшиеся становлению нового среднего класса, вдруг стали низкооплачиваемыми работниками. Они вырвались из жизни в трущобах и попали в мир регулярных зарплат и банковских счетов, где их ждало отсутствие базовых благ и всесилие безжалостных полицейских и продажных чиновников. В ответ они массово ринулись на улицы.

В Индии протесты, вспыхнувшие после изнасилования и убийства студентки в 2012 году, стали сигналом того, что и здесь образованное сетевое поколение больше не будет мириться с патернализмом и отсталостью.

Большинство этих протестных движений выдохлось. «Арабская весна» либо была подавлена, как в Египте и Бахрейне, либо вытеснена исламизмом, как в Ливии и Сирии. В Европе репрессивная политика и объединенный фронт всех партий, выступающий за бюджетную экономию, заткнули рот indignados. Однако протесты показали, что революция в очень сложном обществе, основанном на использовании информации, будет выглядеть совершенно иначе по сравнению с революциями ХХ столетия. Без сильного, организованного рабочего класса, который быстро выводит социальные проблемы на первый план, протесты часто буксуют. Однако порядок никогда не восстанавливается полностью.

Вместо того чтобы сразу переходить от мыслей к действию – как делали радикалы XIX и XX веков, – молодежь под давлением репрессивных сил стала более радикальной и мечущейся между мыслями и действиями: можно сажать людей в тюрьму, пытать и изводить их, но нельзя остановить их идейное сопротивление.

В прошлом идейный радикализм был бы бессмысленным в отсутствие власти. Сколько поколений повстанцев ютились на чердаках и писали гневные поэмы, в которых клеймили несправедливость мира и сокрушались по поводу собственного бессилия? Однако в информационной экономике связь между идеями и действием меняется.

В высокотехнологичной инженерии, прежде чем любая металлическая деталь обретает реальную форму, предметы проектируются виртуально, испытываются виртуально и даже «изготавливаются» виртуально – весь процесс моделируется с начала и до конца на компьютерах. Ошибки обнаруживаются и исправляются на стадии проектирования – до появления трехмерного моделирования это было невозможно.

По аналогии то же касается и проектирования посткапитализма. В информационном обществе ни одна мысль, дискуссия или мечта не проходит незаметно. И неважно, где она возникла – в палаточном лагере, в тюремной камере или в ходе моделирования начинающей компании.

При переходе к посткапиталистической экономике работа, выполняемая на стадии проектирования, позволяет уменьшить ошибки, допускаемые на стадии выполнения. Как и в случае с программным обеспечением, проектирование посткапиталистического мира может быть модульным. Разные люди работают над ним в разных местах, с разной скоростью и относительно самостоятельно друг от друга. Нам нужен не план, а модульная разработка проекта.

Однако нужна она срочно.

Моя задача здесь заключается не в том, чтобы предложить экономическую стратегию или руководство по организации. Она состоит в выявлении новых противоречий капитализма для того, чтобы люди, движения и партии могли получить более точные координаты путешествия, которое они пытаются совершить.

Главное противоречие сегодня – это противоречие между возможностью беспрепятственного получения бесплатных товаров и информации и системой монополий, банков и правительств, которые пытаются добиться того, чтобы вещи оставались в частном владении, чтобы их было мало и чтобы они продавались. Все сводится к борьбе между сетями и иерархией, между старыми формами общества, построенного на основе капитализма, и новыми формами общества, которые предвосхищают то, что наступит в будущем.

В условиях этих перемен ставки для властной элиты высоки. Пока я писал эту книгу, по долгу моей основой работы корреспондентом я оказался свидетелем трех значимых конфликтов, показывающих, насколько беспощадно готова реагировать элита.

В Газе в августе 2014 года я провел десять дней в общине, которую регулярно бомбили беспилотники, расстреливали артиллерия и снайперы. Полторы тысячи мирных жителей были убиты, треть из них – дети. В феврале 2015 года я увидел, как американские конгрессмены двадцать пять раз вставали и прерывали овациями человека, который отдал приказ о нанесении этих ударов.

В Шотландии в сентябре 2014 года я очутился посреди внезапного и совершенно непредвиденного радикального массового движения, выступавшего за независимость от Великобритании. Получив возможность порвать с неолиберальным государством и начать все с начала, миллионы молодых людей сказали «да». Они проиграли – хотя и с минимальным отрывом – после того как главы крупнейших корпораций пригрозили вывести свои операции за пределы Шотландии, а Банк Англии вдобавок объявил о намерении противодействовать стремлению Шотландии продолжать использовать фунт стерлингов.

Затем в Греции в 2015 году я видел, как эйфория сменилась отчаянием, когда демократические чаяния населения, впервые за семьдесят лет проголосовавшего за левых, были попраны Европейским центральным банком.

В любом случае, борьба за справедливость столкнулась с реальной властью, которая правит миром.

В 2013 году, анализируя медленный прогресс политики бюджетной экономии в Южной Европе, экономисты JP Morgan пришли к однозначному выводу: чтобы неолиберализм мог выжить, демократия должна отмереть. У Греции, Португалии и Испании, предупреждали они, имелись «традиционные проблемы политического характера»: «Конституции и политические установления в периферийных странах Юга Европы, принятые сразу после падения фашистских режимов, обладают многими чертами, которые препятствуют дальнейшей интеграции в данном регионе»[7]. Иными словами, народы, которые требовали создания достойных систем социального обеспечения в обмен на мирный переход от диктатуры к демократии в 1970-е годы, теперь должны от них отказаться для того, чтобы банки вроде JP Morgan могли выжить.

Сегодня, когда дело доходит до борьбы между элитами и народами, которыми они управляют, не существует Женевской конвенции: робокопы стали первой линией обороны против мирных протестов. Электрошокеры, звуковые лазеры и слезоточивый газ, наряду с навязчивой слежкой, внедрением агентов и дезинформацией, стали привычными средствами обеспечения правопорядка. А центральные банки, о действиях которых большинство людей не имеют ни малейшего понятия, готовы подрывать демократию, добиваясь панического изъятия банковских вкладов там, где возникает угроза прихода к власти движений, выступающих против неолиберализма – как произошло на Кипре в 2013 году, затем в Шотландии и теперь в Греции.

Элита и ее сторонники встали на защиту ключевых принципов: свободы крупного финансового капитала, низких зарплат, секретности, милитаризма, интеллектуальной собственности и углеродной энергетики. Плохая новость состоит в том, что они контролируют почти все правительства в мире. Хорошая – в том, что в большинстве стран они практически не имеют поддержки и непопулярны среди обычных людей.

Однако этот зазор между их популярностью и их властью таит опасность. Как я обнаружил на берегах реки Днестр, диктатура, которая обеспечивает дешевый газ и работу вашему сыну, служащему в армии, может выглядеть лучше, чем демократия, которая оставляет вас умирать от голода и от холода.

В подобной ситуации знание истории оказывается важнее, чем вы думаете.

Неолиберализм с его верой в окончательность и безальтернативность свободных рынков попытался переписать всю предшествующую историю человечества под заголовком «то, что шло до нас не так». Однако когда вы начинаете размышлять над историей капитализма, вы поневоле задаетесь вопросом, какие именно события из общего хаоса являются частью повторяющейся модели, а какие – частью необратимых изменений?

Поэтому, хотя задача этой книги состоит в том, чтобы предложить рамки для будущего, некоторые ее части будут посвящены прошлому. В первой части речь пойдет о кризисе и о том, как мы к нему пришли. Вторая часть описывает новую, комплексную теорию посткапитализма. В третьей части исследуется то, какие формы может принять переход к посткапитализму.

Утопия ли это? Утопические социалистические общины середины XIX века потерпели неудачу потому, что экономика, технологии и человеческий капитал не достигли необходимого уровня развития. Благодаря информационным технологиям стало возможным осуществление многих идей утопического социалистического проекта: от кооперативов до общин и эмансипированного поведения, которое позволяет переосмыслить человеческую свободу.

Нет, это элита, отрезанная от всего в своем обособленном мире, кажется такой же утопической, как идеи милленаристских сект XIX века. Демократия спецназа, коррумпированных политиков, контролируемых магнатами газет и тотальной слежки выглядит такой же фальшивой и хрупкой, как Восточная Германия тридцать лет назад.

Любая интерпретация человеческой истории должна предполагать вероятность краха. Популярная культура одержима им. Страх преследует нас в фильмах о зомби и катастрофах, в пустынных постапокалиптических пейзажах «Дороги» или «Элизиума». Однако почему мы, разумные существа, не можем рисовать картины идеальной жизни, совершенного общества?

Миллионы людей начинают осознавать, что им продали мечту, которую они никогда не смогут осуществить. Вместо нее нам нужно больше чем просто набор разных грез. Нам нужен ясный проект, основанный на разуме, фактах и планах, которые можно проверить опытным путем, проект, который сообразуется с экономической историей и который осуществим с экологической точки зрения.

И нам нужно его воплотить.