Поваренная книга медиа-активиста

Информация — это данные, которые важны для понимания и действия в окружающей нас реальности. Чтобы сделать нечто, бывает необходимо или полезно иметь некоторый набор сведений, касающийся предмета. Важно не только что сообщается, но и когда сообщается: получать сведения надо в нужный момент, чтобы они могли повлиять на принятие решения. Социалист-кибернетик Стаффорд Бир говорил: "Информация — это данные, которые меняют нас".

Научные открытия ХХ века, приведшие к изобретению компьютеров, также пролили для нас свет на то, каким образом человек получает, обрабатывает и передает информацию. То, что раньше воспринималось как комплекс малоопределенных явлений, стоящих за словами «память», «разум» и т. п., предстало в качестве механизмов — следовательно, мы могли начать понимать, "как это действует", а также откуда берутся ошибки. Эти открытия привели к поискам в направлении "искусственного интеллекта".

Одним из центральных открытий в рамках информационной парадигмы стало то, что количество человеческих ресурсов, расходуемых на процессы обработки, хранения, передачи информации, ограниченно — как ограничены определенным объемом битов винчестер и оперативная память компьютера. Человеческое внимание возможно измерить — отсюда возникла идея "экономики внимания". Например, важным откровением было то, что человеческая память в состоянии работать одновременно с семью плюс-минус двумя темами.

Отсюда появилось новое отношение к взаимодействию людей. Следует относиться с уважением к когнитивным возможностям человека, не перегружать его внимание излишним объемом информации. Но главное — следует максимально четко и достоверно передавать информацию. Как это делать? Легко ли это? Для этого необходимо ничего не добавлять от себя, быть максимально прозрачным. Быть посредником, быть медиумом, или же быть тем, кто передает новости, вестником.

"Сделай свой ум совершенно пустым" — так долгое время говорили дзенские наставники. Вот это и требуется от передающего информацию, поскольку все неточности, все шумы, забивающие информационные каналы, как правило происходят от самоуверенных вольностей в передаче информации, от личных интерпретаций. Вместе с ними в информационное поле приходят все предрассудки и идиосинкразии передающего. Но в условиях информационной парадигмы эта опасность исчезает. Даже если передающий не свободен от каких-то идиосинкразий, все равно при соблюдении приоритета важности информации его ресурсы принимаются во внимание, его данные могут оказаться полезными.

Одна из работ замечательного теоретика новых медиа, польского художника Рышарда Клушинского заканчивается тем, что автор пристально смотрит в камеру и говорит: "Пожалуйста, поймите, что в современном мире информационные и коммуникационные технологии имеют очень большое значение". Мы хотим показать, насколько велико это значение, и как можно работать с инструментами коммуникации и информации, обращая их на пользу нового, лучшего общества.

Краткая история новых медиа

Если говорить о злоупотреблениях со стороны власти, то большая часть из тех, которые мы можем непосредственно наблюдать, происходит в информационной сфере. Ежедневно происходит множество хищений, имеет место много насилия, но граждане любой демократической страны знают лишь то, что им показывают по телевизору. А показывают чрезвычайно суженную и предзаданную картину реальности. Это касается не только телевизионных новостей, в которых односторонне, с точки зрения собственников вещания, освещаются события политической, экономической, общественной и культурной жизни. Вся совокупность всего представляемого на ТВ служит задаче: лишить зрителя способности самостоятельно воспринимать и оценивать происходящее, погрузить его в разноцветную мешанину слов и образов. В отличие от классического демократического государства, как оно рассматривалось начиная с эпохи Просвещения, сейчас демократическое государство преследует цель не развить возможности, повысить уровень знаний своих граждан, а, напротив, лишить их разума и самостоятельности. Поэтому мы избегаем употреблять слово «информация» в отношении ТВ, и предпочитаем в данном случае говорить: «дезинформация», "дезинформационное общество". Также в ходу слово "Спектакль".

Появление и массовое внедрение телевидения, начавшееся с середины 1950-х годов, дало повод самым проницательным аналитикам говорить о начале эры Спектакля. Именно это понятие употребил французский философ-революционер Ги Дебор в своей книге "Общество Спектакля", которое также иногда переводят на русский как "Общество Зрелища". В этом понятии Дебор отрефлексировал то, что индустрия Спектакля, превышающее все мыслимые масштабы количество Зрелища, становится центральным образующим явлением современного общества. "Все, что раньше существовало непосредственно, теперь переходит в область репрезентации", — с такого утверждения начинает свою книгу Дебор. В обществе Спектакля люди утрачивают способность воспринимать реальность так, как они воспринимали ее раньше — исходя из общественных и личных отношений, знания и опыта — и начинают воспринимать ее исключительно исходя из «картинок», из способов репрезентации предмета на телевидении. Фильм Ги Дебора "Общество спектакля" наглядно представляет это, демонстрируя бесконечный ряд картинок: новых машин, голых женщин, журнальных обложек, кинокадров, кадров папарацци, знаменитостей, — чередуемых с однообразной утомительностью; это производит поистине гнетущее впечатление. Мы видим нарушение того принципа, о котором сказали чуть раньше, — уважения к когнитивным возможностям человека, его мыслительным ресурсам, которые позволяют перерабатывать ограниченное количество информации. Интерес власти в создании Спектакля, по Дебору, заключается в том, чтобы погрузить людей в управляемое состояние, лишить возможности самостоятельно принимать решения: "Индустрия отчужденного труда сменяется не менее отчужденной индустрией досуга".

Потребитель информации воспитывается таким образом, что его трудно заставить обдумывать что-либо самостоятельно. Он готов только к принятию готовых оценок и сведений. После этого он хочет развлечений, поэтому средство массовой информации, не уделяющее достаточно внимания индустрии развлечений, автоматически теряет рейтинги. Уникальный пример единственно стопроцентно успешного кабельного телевидения в России — СТС, на котором новостей нет вообще. Вот почему коммерциализация медиа и ТВ, происходящая сейчас во всем мире по американскому образцу, является не побочным эффектом, а основным фактором формирования медиа-системы.

Господство Спектакля позволяет власти создавать свои искусственные картины событий, придавать событиям не историческую, а выдуманную интерпретацию. Многие ли из американских школьников знают, как закончилась война во Вьетнаме? — едва ли, но все они смотрели голливудские боевики, в которых храбрые американские солдаты побеждают вьетконговцев-коммунистов. Также, это позволяет утаивать те или иные события: "это ведь не показали по телевизору". Поэтому тележурналисты являются столь высокооплачиваемой профессиональной группой, а борьба за управление телеканалами приобретает историческое значение.

И также поэтому время, когда в массовое употребление стали входить персональные компьютеры (середина 1990-х), и особенно когда они оказались подключены к интернету — стало началом противоположного движения, временем, когда каждый смог получить доступ к разносторонней информации, а не только к той, которая предоставляется ему с телеэкрана. Одновременно с этим в общем употреблении появились также и другие технологичные девайсы — мобильники, также открывающие возможность для каждого расширить свои представления о коммуникации с людьми во времени и пространстве. Все это имело, как мы сейчас понимаем, решающее значение на фоне общего упадка левых в начале 90-х, повсеместного наступления неолиберализма и его главного достижения — приватизации. Улицы и эфир оказались заполнены дезинформацией и рекламой, зато люди получили возможность свободно серфить по интернету.

Интернет имеет в себе нечто фундаментально противоположное индустрии Спектакля. Интернет нельзя запрограммировать. Через интернет невозможно навязать однобокую интерпретацию — любой пользователь сможет сравнить информацию из разных источников или даже сообщить свою (инфо-сайты с открытой публикацией, форумы и т. п.). Наконец, возможно не только выбирать, но и самому создавать инфо-ресурсы. Конечно, приходится платить за свободу — обилием малоосмысленных или непрофессиональных ресурсов. Многие тратят весь свой интернет-доступ на чаты и порнографию. Но, в отличие от ТВ, в интернете любой человек может выбрать для себя те сайты, которыми он пользуется, а кроме того, обилие разносторонних и противоречивых точек зрения, с которыми иногда приходится сталкиваться, само по себе успешно создает представление о масштабах ситуации и сложности рассматриваемых проблем. Этому и учат современные коммуникационные и информационные технологии — сложности, многосторонности, разнообразию нашего мира, в котором точку зрения и понимание ситуаций приходится вырабатывать самому, — в отличие от заранее изготовленных, предзаданных оценок телевидения, обыкновенно представляющих мир в разрезе "свои-чужие".

Государства, строго следящие за послушностью своих граждан, такие, как Китай и Северная Корея, сразу ограничили доступ к интернету. Многие другие государства были бы рады сделать так же, но не имели этой возможности. В экономиках, в которых телекоммуникации принадлежат частному капиталу, предпринять ограничительно-запретительные меры было невозможно — какая обида с точки зрения американского военно-промышленного комплекса, особенно если учесть, что интернет появился непосредственно из его разработок! Значит, требовалось изобрести другие способы непрямого контроля над распространением информации. Такие способы контроля и управления появились. Для их подробного рассмотрения требуется отдельное пространство — смотрите главу "Инфовойны и политтехнологии".

Однако, если посмотреть в исторической ретроспективе на эпоху 90-х, то она предстанет перед нами, исполненной действительно эпохального, милленниального значения. Ведь в тот момент Корпорациям и Правительствам беспокоиться-то было особенно не о чем! Только что ушел в небытие Советский Союз — единственная в мировой истории сила, в течение десятилетий противостоявшая мировому капитализму. Западные державы, а, следовательно, и их хозяйственные субъекты получили в полное неограниченное владение сырьевые рынки и рынки рабочей силы «второго» и «третьего» мира. Именно на это время приходится самый глобальный и ничем не ограниченный рост корпораций — в течение предшествующего десятилетия, на первом этапе неолиберальной политики, проводившейся под флагами рейганизма и тэтчеризма, государства решительно снизили налоги на концентрацию крупного капитала, переложив бремя платежей на средних и мелких предпринимателей. Также это время характеризуется ужесточением режимов интеллектуальной собственности и изобретательских патентов — эффективных инструментов в деле подавления конкуренции и монополизации рынка. Революция в потребительской электронике, которая имела место в середине 90-х годов, воспринималась как еще один головокружительный успех коммерции, и в сравнении с его плюсами возможности некоторых маргинальных групп создавать собственные сайты и учиться независимому вещанию — не казались такими уж опасными. Но именно это и положило начало новой волне мирового сопротивления. Именно независимые каналы Коммуникации & Информации сообщили новые рабочие модели теоретикам автономии и дали вдохновение активистам. Нам требуется еще много теоретических усилий — для построения целостной картины мира начала XXI века не хватает убедительных исследований в области новейшей истории, социальной теории и некоторых других дисциплин. Мы еще не достигли полного понимании наследия Октябрьской революции, а также связи между информационной парадигмой и главными социальными учениями ХХ века, в первую очередь марксизмом. Но мы безусловно уже имеем ясные очертания нового мировоззрения, и того, как и к чему оно должно быть приложено.

В самом конце десятилетия, уже на пороге нового милленниума, был создан первый фильм «Матрица» — лучшая кибер-антиутопия, сфокусировавшая внимание на революционных аспектах мировой сети и коммуникационных технологий. Фильм показывает, как в результате крайне тяжелой борьбы в совершенно отчаянных, невыносимых условиях герой Нео получает новые возможности — он оказывается способен приложить нечеловеческие усилия, превзойти Матрицу, он учится летать, двигать объекты на расстоянии, он поражает агента Смита — программный модуль Матрицы. Это потому, что ему больше некуда бежать, и чтобы выжить, остается только научиться летать!

В то же время, «Матрица» научила нас еще кое-чему. Истинным, неподкупным пониманием ситуации в фильме обладают лишь немногие — приложившие для этого достаточные усилия, в то время как остальные погружены в гипнотический сон, который означает, что свою жизненную энергию и ресурсы они отдают машинам. Далекие от нас, прежние поколения революционеров призывали ко всеобщему восстанию, к организации массового движения угнетенных — но в условиях всеобщей зомбированности и гипнотического сна эта возможность представляется маловероятной. Более того. Согласно условиям фильма, программный модуль Матрицы агент Смит может напасть на партизана, использовав для этого оболочку любого непробудившегося, спящего в Матрице — то есть, любой не отключившийся от Матрицы может оказаться орудием $истемы, используемым против пробужденных. Это очень важный вывод из "Матрицы".

Возникновение тактических медиа совпало с движением за автономию. В 1970-80-е года Нидерланды были охвачены новым контркультурным движением — которое, конечно, в том или ином виде развивалось по всей Европе, но там получило самое неожиданное и оригинальное развитие. Грубо говоря, движение за автономию подразумевало: революции 1910-х и 1960-х, ставившие целью построение нового мира на руинах капиталистического порядка, провалились, власть Спектакля расширяется, отчуждение растет. В то время, как ситуация остается такой печальной, нам необходимо хотя бы отвоевать у $истемы отдельные пространства, создать "Временные Автономные Зоны". Так назывался программный текст американского поэта-философа Хаким Бея. "По всему миру люди покидают Сеть Отчуждения или «исчезают» себя из нее" . На Европу накатывалась волна сквоттерства — молодые люди захватывали пустующие дома, пользовались лазейками в законодательстве, чтобы отстоять свое право жить в этих временных помещениях. В сквоттерской культуре возникают новые типы общественных отношений, вырабатывается своя полусемейная экономика — экономика обмена.

Голландия открыла миру новые модели автономии не потому, что в ней капиталистический строй был как-то особенно жесток — напротив, законодательство было самым либеральным, а общественные проблемы голландцы предпочитали решать не полицейским, а прагматически-коммерческим путем. Например, легализация марихуаны и культура кофешопов обязаны своим происхождением прагматическому решению в духе "чем запретить, лучше извлечь выгоду". Также, Голландия ныне является одной из наиболее пестрых в этническом отношении стран, в силу того, что в ней была предоставлена возможность облегченной эмиграции для людей из стран третьего мира и режим свободного въезда — для представителей бывших голландских колоний Малайзии и Суринама. Это доказывает, что жестокий режим капитализма, конечно, стимулирует революцию. Но либеральное и относительно гуманное общество стимулирует не столько безжалостное восстание, сколько возможности независимого мышления и разработки в направлении нового, лучшего общества. А условия высокой грамотности населения и общественной толерантности делают фундамент для гражданского общества еще более крепким. Это одно из исторических оснований "тактических медиа" — они возникли из условий не угнетения, а процветания.

Развитая экономика и прогрессивная телекоммуникационная инфраструктура Голландии позволяли гражданам свободно экспериментировать с новыми технологиями получения и производства информации. Начиная с 1970-х, в стране был проложен универсальный кабель. С середины 1980-х, действовали кабельные сети. В стране было достаточно либеральное законодательство, по крайней мере в отношении свободы слова и прав человека. Все это воспитало несколько поколений людей, свободно и неотчужденно относящихся к новейшим технологиям, любящих экспериментировать с электронными сетями, коммуникационными девайсами, компьютерами, программным обеспечением. Хаким Бей писал: "Используйте только камерные средства информации (самиздат, телефонные списки, BBS, бесплатное радио и мини-FM, каналы публичного доступа по кабельному телевидению и т. п.)" . В Советском Союзе в свое время отдаленную аналогию им представляли «радиолюбители». Однако, именно в Голландии экспериментаторы такого рода получили общее наименование «cyberfreaks» ("киберфрики"), именно там были разработаны основные принципы и концепции "тактических медиа".

Когда в 1998-м году, постигая основы тактических медиа, я делал первое электронное интервью с Гертом Ловинком, то он дал им определение, которое до сих пор представляется мне самым удачным: "Здесь, в Амстердаме, мы сделали выбор в пользу широкой и разнообразной медиа-инфраструктуры, состоящей из множества самостоятельных единиц, в пользу свободных радио, широкого и открытого видео, кабельных групп, в пользу всевозможных видов деятельности помешанных на технике людей, которые явно заинтересованы в собственном медиа-присутствии". То есть, большинство групп, оказавшихся вовлечёнными в медиа-андеграунд свободолюбивого Амстердама, не ставило задачу разрекламировать и обеспечить успех только для самих себя, но отдавала должное общим интересами медиа-сцены, возможностям развития равного для всех доступа, что означало также: заботу о развитии богатой и разнообразной медиа-инфраструктуры. Об этом говорит главное из свершений, достигнутых "сетевым Амстердамом": создание в 1995 году бесплатного интернет-хостинга и провайдера xs4all.nl (что означает "Access for all", т. е. "доступ для всех").

Вводя в первый раз это понятие, центральное для всей книги, я хочу акцентировать именно то, что медиа-сцена была развита именно благодаря изначальному «альтруизму» голландских активистов. Провайдер xs4all в течение десятка лет — до его коммерциализации — обеспечивал бесплатный хостинг для множества цифровых «домов», домашних интернет-страниц пользователей независимо от их взглядов, гражданской принадлежности и пр., то есть буквально реализовывал метафору "цифрового города" (Digital city — dds.nl). Отсюда же возникло понятие "цифровая публичная сфера" ("digital public sphere", "digital public domain") — свободное сетевое пространство, предназначенное для обмена информацией и открытых дискуссий, которое надо охранять (в частности, от приватизации). Как этот подход — замечу в скобках — отличается от методов работы большой части российских активистов 90-х, которые готовы были кинуть и предать интересы солидарности и сотрудничества ради краткосрочных выгод, западных грантов, поездок за границу на конференции или рычагов иллюзорного «влияния» на каком-то ограниченном сегменте анархо-сцены!

В начале 90-х понятие «тактические» в применении к медиа появилось как признание слабости маленьких медиа-групп и моментальных коалиций. Но с развитием медиа-движения постепенно начали возникать проекты «стратегического» свойства. Конференция next5minutes ("следующие пять минут"), прошедшая в Амстердаме четыре раза за 10 лет (1993–2003), к концу этого срока все больше и больше демонстрировала тенденцию к долгосрочному развитию, да и сама была построена на определенном накоплении опыта. Опыт Вены, в конце 1990-х перенявшей у Амстердама сетевую эстафету, показал эволюцию первоначальных концептов на новом уровне: в австрийской столице была развита практика медиа-институции как "культурного провайдера", а конференции и дискуссии, проводившиеся в опорном пункте этого движения Public Netbase/t0, уже назывались не «тактическими», а "стратегическими".

В программном документе движения тактических медиа, манифесте Дэвида Гарсиа и Герта Ловинка "АВС тактических медиа", написанном в 1996 году к открытию второй конференции «next5minutes» (см. Приложение), термин «тактика» объяснялся как заимствование из военной лексики: "Преследуемый должен найти способы, чтобы стать преследователем". Также делался акцент на их интердисциплинарности, на том, что они имеют свойство каждый раз уходить от закрепляющего определения, поскольку капиталистической $истеме было бы просто сначала определить их, дать им лейбл, и таким образом локализовать и победить (как это случилось с большинством протестных движений второй половины ХХ века, включая рок-н-ролл, панк и протесты 1968-го года). Они избегали статических, монолитных форм Общества спектакля и были способны реагировать, маскироваться и отвечать на новые обстоятельства: "Тактические медиа основываются на принципах изменчивости и обратной связи, работы в разнообразных и каждый раз новых коалициях, на способности лавировать между различными объектами безграничного медиаландшафта, не теряя при этом из виду свои изначальные ориентиры. Здесь и сейчас — а не какие-то туманные обещания на будущее".

Однако, дело в том, что в своем представлении о "здесь и сейчас" тактические медиа-активисты временами были конкретно подвержены иллюзиям своего исторического периода. Именно в этом признавался Дэвид Гарсиа уже через несколько лет, во втором манифесте "DEF тактических медиа" (написанном к третьему фестивалю "next5minutes"): он утверждал, что, если участники первых конференций, приехавшие с Востока (из бывшего СССР и Восточной Европы) и разделявшие со своей стороны границы опыт самиздата, имели слишком много иллюзий относительно будущего рыночного капитализма, то и их западные коллеги, и в том числе организаторы конференций, слишком смело надеялись, что перевороты, изменения к лучшему будут теперь в мире так же легки, как крушение "железного занавеса".

В связи с этим особый интерес представляют тактические медиа бывших стран социалистического лагеря. Например, Венгрия на настоящий момент заняла достаточно прочное положение в европейской экономике потому, что в самом начале 90-х ее правительство серьезно озаботилось развитием телекоммуникационной инфраструктуры. Но эта страна никогда не была зоной особенно острых межкультурных противоречий. Большой интерес представляют бывшие страны Югославии. К середине 90-х там были развиты гражданские организации, Центры современного искусства Сороса, и созданы условия высокой сетевой подключённости. Благодаря этому в 1998-м году, когда начались НАТОвские бомбардировки Сербии, активисты оперативно вели репортажи и организовывали информацию. Международный лист рассылки Syndicate временно превратился в лист репортажей с мест военных действий. В Югославии было создано уникальное тактическое радио В92 (подробный рассказ о нем читайте в главе "Радио"). Но особенно интересно то, что его главный редактор Веран Матич сообщал чуть позже: это радио, как независимое гражданское средство массовой информации получило лицензии и средства на вещание на обломках титовской империи, в неразберихе периода межсезонья (вспомним аналогичный период в России!). Именно в те времена он лично активно выступал, убеждая власти и граждан в том, что мощности прежнего военно-промышленного комплекса, бывшие необходимыми во времена гонки вооружений и железного занавеса, — теперь не требуется использовать с этой целью, и они могут быть переданы в распоряжение гражданского сектора, с тем, чтобы повышать общий культурный уровень, развивать гражданскую коммуникацию, улучшать общественное пространство. То есть, речь шла о конверсии медийных мощностей холодной войны в гражданские. Все эти предложения не были приняты во внимание, и все мощности были оставлены в собственности засекреченного военно-промышленного комплекса — потому, что западные правительства не были заинтересованы в развитии гражданского сектора и мирной коммуникации, а хотели только новой эскалации вражды и вооружения.

Вот причина, по которой много позже, в 2002 году, в тексте под знаковым названием "Что делать?" Герт Ловинк и Флориан Шнайдер ответили на этот классический вопрос неожиданно: "изучать историю технологий". Поэтому, в частности, тактическими медиа был открыт подход к революционному действию, позволяющий находить в капиталистической $истеме "временно автономные" зоны неопределенности — это зоны на острие развития технологии, в которых еще не упорядочены отношения, не выработаны подходы, и появляющиеся проблемы каждый раз не имеют прецедентов: "Желание и возможность комбинировать, или менять один медиа-жанр на другой, создает постоянный приток энергии для нас, мутантов и гибридов. Энергии к тому, чтобы пересекать границы, связывать и скрещивать множество дисциплин, всегда получая полное преимущество обитания в свободных медиа-пространствах, которые постоянно возникают и будут возникать как результат стремительных технологических изменений и неизбывного отставания упорядочивающих кодексов".

Отдаленно родственные «тактическим» модели разрабатывали и подпольные активисты Советского Союза. Когда в 1990-е они встретятся со своими европейскими коллегами на конференциях next5minutes, то, в основном, не найдут взаимопонимания, однако, на Западе позаимствуют у русских термин «samizdat», и даже сейчас в мировой сети возможно без труда отыскать, набрав в Google, несколько десятков употреблений этого термина.

Когда представители российского и восточноевропейского общественного движения против коммунизма — производители самиздата, защитники прав человека, диссиденты, подпольные музыканты и художники — праздновали победу над Советской империей, они ещё не знали, какое будущее при капитализме им предстоит. Мы далеки от того, чтобы однозначно осуждать наивный про-капиталистический оптимизм эпохи перестройки, еще менее мы хотели бы посылать проклятия диссидентскому движению позднесоветского периода. Безусловно, СССР, особенно в брежневский период, был отягощен множественными чертами исторической усталости и упадка, безусловно также, что позднесоветская бюрократия, может быть, не имела разработанного в точности сценария приватизации в духе Егора Гайдара и рекомендации Мирового Валютного Банка, но получила обильные дивиденды от разграбления наследия Союза, произошедшего в 90-е годы. Тем не менее герои сопротивления советскому бюрократическому режиму — узники лагерей и психушек, борцы за свободу совести и права человека, "дворники и сторожа", — заслуживают памяти и уважения за личное мужество. Их опыт оказался трагическим, так как объективно содействовал мировому триумфу американского империализма, однако он может быть востребован на новом витке мирового исторического развития.

Как бы то ни было, героическая деятельность советских диссидентов имела в качестве основания по крайней мере одну ложную идею — представление о прекрасном, сияющем царстве капитализма, и о том, что Россия остается вне его, как вне исторической столбовой дороги. В эпоху перестройки распространилось выражение "во всем цивилизованном мире" (то есть, не "как у нас"). Диссиденты и подпольщики купились на пропаганду «Сникерсов», джинсов и музыки «Битлз» — и получили их в количестве, превзошедшем ожидания. Однако периоды «мягкой» поздне-брежневской диктатуры, а также фаза усиленных «флуктуаций», начавшаяся с 1985 года, демонстрируют широкие возможности низовой самоорганизации на просторах бывшего Советского Союза, связанные с гражданским использованием технологий.

Например, как известно (и об этом речь еще пойдёт позже), бюрократия в Советском Союзе блокировала развитие информационных технологий, в связи с чем для граждан были фактически закрыты возможности доступа к компьютерам. Плохо, но не катастрофично: в Союз с Запада «просочились» модели микросхем для малопрофильной западной марки «Спектрум», — одно железо без программного обеспечения — и народные умельцы "паяли на коленке" эти микросхемы, совершенствовали оборудование, сами писали программы и использовали в качестве мониторов телевизоры. Истории советских «радиолюбителей» еще более примечательны. Этому посвящен целый фольклор, включающий рассказы о том, как с помощью самодельных тарелок, установленных на крышу, «радиолюбители» подключались к интернету и проникали на секретные серверы Пентагона. При появлении же в начале 90-х персональных компьютеров серийного производства и стихийном развитии рынка нелицензионного программного обеспечения, память о котором до сих пор хранят некоторые ветераны компьютерных рынков "на Горбушке" и в Митино — русской народной изобретательности был дан еще больший стимул. И до сих пор любители техники, или, используя выражение Герта Ловинка, "помешанные на технике люди, которые явно заинтересованы в собственном медиа-присутствии", — являются авангардом и надеждой нашего гражданского общества. Эта книга посвящена тому, чтобы сообщить им некоторые модели, удобные в использовании.

Манифест "АВС тактических медиа" определяет их как "медиа кризиса, критики и оппозиции". Одной из главных черт тактических медиа Гарсиа и Ловинк считали то, что они "всегда субъективны". Имелось ввиду, что в условиях отсутствия бюджетов, штата журналистов, заведомой «самодеятельности» при изготовлении тактических медиа, они всегда представляют одну, личную точку зрения их создателя или медиа-группы. При таком подходе, автор сайта или мэйлинг-листа, обсуждавший вопросы общественной значимости, становился медиа и, конечно, от него не следовало требовать объективности. В ту эпоху, когда создавался манифест — в 1996 году — эпоху всеобщего кризиса левого движения, предательства социал-демократических правительств (недолго оставалось до "Декларации новой социал-демократии" Блэра и Шредера), коммерческого расцвета на медиа-рынке — не приходилось ожидать никакой «объективности» от масс-медиа Спектакля, и понимание ситуации неминуемо выстраивалось вокруг оппозиции "объективное-субъективное". Возможность выразиться «субъективно» оказывалась шансом для множества непризнанных, крошечных медиа-инициатив. Ни о каком концептуальном подходе к широкомасштабному наблюдению и обобщению данных не приходилось и думать, речь шла о том, чтобы дать шанс появлению "голосов с мест", живых свидетелей и участников драматического исторического процесса. Однако с течением времени мы получили возможность ориентироваться на более широкие горизонты. С ростом новых медиа «тактический» подход стал проникать во все более широкие и глубокие пласты информационного сознания, тактические медиа первого поколения выросли, набрали опыт, и появилась возможность говорить о разработке новых подходов и концептов, касающихся производства информации. Но для постмодернистского сознания, господствовавшего в мире в 1990-е и сохраняющегося — в виде локальных рецидивов — до сих пор, слова «объективность» не существует. Любая «объективность» для него ассоциируется с «тоталитаризмом», отдает угрозой "больших нарративов", а значение придается только «различиям». Поэтому вопрос о выработке новых подходов к информации стал вопросом о смене парадигмы. Тактические медиа и есть тот новый орган восприятия, который в старых условиях постмодернизма подготавливал возникновение новой, информационной парадигмы.

Обыкновенно медиа, принадлежащие радикальной общественной оппозиции, представляют собой своего рода агитационные материалы. Например, известный фильм калифорнийской независимой студии "Big Noise" "Четвертая мировая война началась" демонстрирует кадры из антиглобалистских демонстраций, столкновений с милицией, уличных протестов в третьем мире, в сопровождении энергичной протестной музыки и идеологических лозунгов. На четвертом фестивале next5minutes в сентябре 2003 года после демонстрации этого фильма один из участников дискуссии сказал режиссеру студии "Big Noise", что он сделал «агитпроп», и тот ответил: "Да, конечно". Это напоминает долгие споры из истории кино, начавшиеся с его появлением и вышедшие на новый раунд в политизированные 1960-е. В частности, признанный гуру леворадикального кино, великий Жан-Люк Годар сказал по поводу Коста-Гавраса — левого режиссера, снимавшего обличительные антиамериканские фильмы: "Надо не снимать политическое кино, надо снимать кино политически". То есть, политический смысл должен быть заложен в самом способе подачи кино-информации, а не только в идеях, которые транслируются. А если кино выражает левые идеи, но прибегает к приемам, которые манипулируют сознанием зрителя, заставляют его принять ту или иную точку зрения помимо его осведомленного решения, — то оно точно так же служит интересам Спектакля, как любой коммерческий фильм. С другой стороны, это означает, что истинно политическое кино не обязательно должно быть на политические темы, важно, чтобы оно апеллировало к сознанию зрителя, учило его критически мыслить, обрабатывать информацию.

Поэтому, в частности, в 2003–2004 годах жесткой критике с левой стороны часто подвергался американский режиссер Майкл Мур, снявший фильмы "Боулинг для Колумбины" и "Фаренгейт 9/11", в которых, с целью критики американского образа жизни и политики президента Буша, он злоупотреблял чувствительностью зрителя: например, снимал семью погибшего американского солдата, плачущую над его последним письмом. Однако сами левые активисты часто оказывались ничуть не лучше!

Существует определенная этика журналистов, которая ёмко сформулирована Фридрихом Тьетьеном и Томом Бассом в описании белградского радио В92: "Никогда не отказываясь от своего изначального статуса пиратского, или независимого, радио, В92 держалась в русле общих принципов либерального журнализма: новости должны представлять события сбалансированно, настолько глубоко, насколько это возможно, людей следует представлять как индивидов, а не как членов определенных этносов или групп, направление развития важнее, чем отдельные события". Естественно, что придерживаться хотя бы этих принципов — уже неплохо, поскольку государственные медиа обычно нарушают все возможные принципы. Но все же есть ли специфика, отличающая революционный журнализм от либерального?

Вопрос о новом левом подходе к критической, мыслящей обработке и подаче информации стоит перед современными медиа-активистами как никогда жестко. Если левые критикуют Спектакль, но сами не в состоянии предложить ничего принципиально лучшего, то чего стоит их критика? На четвертом фестивале next5minutes, на панельной дискуссии по правам человека, проект «гетто» поднял вопрос о необходимости выработки Хартии информационных прав человека, которая предусматривала бы права потребителя информации (то есть те нормы, соответствия которым потребитель имеет право требовать от производителей информации), и декларировал основные принципы, которые, по его мнению, следует положить в основу Хартии информационных прав человека. Они включают семь пунктов:

1. При создании информации, информатор передает с максимальной точностью все фактические данные, имеющиеся в наличии.

2. При передаче информации, полученной от других, информатор ничего не изменяет и не дополняет. При наличии ряда противоречивых источников, информатор сообщает все имеющиеся данные с указанием источника.

3. Информатор сам не создает информационных поводов. Если информацию создает участник акции или события, то ему следует «забыть» о собственном участии на время создания информации.

4. Информация должна сообщаться с минимальным количеством обобщений, точности соответствует конкретность информации.

5. Информация о событии должна быть четко привязана ко времени события.

6. Любая информация, не соответствующая действительности, должна быть опровергнута, при этом приоритет — за опровержением неверной фактической информации, а не мнений.

7. Любая избыточная, ненужная и несвоевременная информация должна быть квалифицирована как информационной шум. Производитель информационного шума заслуживает такого же отношения, как и производитель сфабрикованной информации.

Концептам, идеям и другим объектам информационного пространства соответствует не обозначение, не интерпретация, а модель, лучшей же моделью предмета, по выражению Стаффорда Бира, является сам предмет. Здесь в полной мере вступает в свои права известная с детства пословица "Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать". Исходя из идеи экономии внимания, ясно, что сообщить человеку нечто лучше, не рассказав об этом чем-то, а показав его. Слово как одномерный, исторически ограниченный инструмент передачи информации не способно выразить всю совокупность связей, пропорций, которыми наделен предмет, оно неизбежно суживает понимание. Между тем, связи, пропорции, отношение в системе, взаимодействие различных частей, — есть именно та совокупность факторов, относящихся к объекту, с которыми предстоит работать.

Поэтому лучшим инструментом передачи информации становятся карты. Карты вмещают пропорции и систему отношений, в которые включен объект. Также прекрасным инструментом являются модели. Поэтому, например, пророки и святые всех времен пользовались притчами, что притчи являются такими моделями, которые высвечивают важные аспекты отношений или процессов. Слово же может быть использовано, но как вторичный инструмент, со всем пониманием его ограниченности. Из философии, из всех важных направлений нашего знания стремительно улетучивается всякий призрак лингвистическо-семиотической парадигмы, с недоверием относившейся к возможностям знания и коммуникации только из-за того, что она обнаружила ограниченность знаковых систем. При пользовании словом следует понимать всю его ограниченность, поэтому и словесные описания должны стать иными, чем они были прежде: не одномерные метафоры и называния, а подробные описания систем, включающие все подробности, все внутренние связи и всю сложность относящейся к делу информации.

Интернет важен для нас тем, что он непосредственно демонстрирует именно эту модельную, наглядную сторону знания. В условиях сети не приходится пересказывать идеи или события, достаточно дать ссылку. Быстрый взгляд на сайт, даже без особенного углубления в содержание, способен дать представление о, скажем так, пропорциях и отношениях данного ресурса, о месте, которое он занимает в инфосистеме. Мы способны измерить глубину и проработанность информации, увидев способ ее изложения. Когнитивной психологии известно, что человек приобретает лишь небольшую часть своего знания о мире через словесные описания, подавляющее большинство знания он получает из того, как он видит. Модели и карты позволяют соприкоснуться с объектами инфосистемы — нематериальными объектами.

Эта сторона информационной парадигмы особенно убедительна в силу связей, которые она обнаруживает со знаниевыми парадигмами самых отдаленных времен и народов. Через глубину веков она протягивает руку к представлениям архаичных обществ, древних народов. Этнография началась с "Золотой ветви" Дж. Дж. Фрэзера, в которой описываются гомеопатический и контагиозный виды магии: "из первого принципа, а именно из закона подобия, маг делает вывод, что он может произвести любое желаемое действие путем простого подражания ему. На основании второго принципа он делает вывод, что все то, что он проделывает с предметом, окажет действие и на личность, которая однажды была с этим предметом в соприкосновении (как часть его тела или иначе)". Обладание моделями открывало древнему человеку доступ непосредственно в мир вещей, позволяло ему обладать вещами через обладание их моделями. Мирча Элиаде описывает обряды и ритуалы древнего мира как воспроизведение первоначальных действий, как они были совершены при сотворении мира богами: действуя так же, как боги, мы каждый раз создаем мир заново (например, Новый год — это каждый раз творение мира заново). Описания древних обществ этнографами ХХ века вошли в плоть и кровь современной культуры, они сами воспроизводятся и разрабатываются в искусстве и литературе (см., например, Урсула Ле Гуин: "День рождения мира").

Именно этот принцип был взят за практическую основу активистами первого в нашей стране тактического медиа-проекта IndyVideo.ru — онлайн-архива социальных акций, которые оперативно монтируются и появляются на свет через час-два после акции. В основу работы видеоактивистов легли три принципа: не нарушать последовательность показываемых событий; не комментировать; помнить о зрителе, не злоупотреблять его вниманием, делать ролик так, чтобы смотреть было интересно. Фактически, смысл сводится к тому, чтобы показать событие "как есть" и позволить зрителю самому выработать отношение к событию, то есть, создать модель события и предоставить зрителю возможность свободно взаимодействовать с этой моделью. Еще более интересной представляется новая концепция, к разработке которой коллектив только приступает. "Если ты хочешь, чтобы любой человек понял, о чем идет речь, нужно показывать ситуацию со стороны, — говорит редактор проекта IndyVideo. ru Дмитрий Модель в интервью журналу «Компьютерра», — Надо воспроизводить ход и направление внимания человека, который идет по улице, подходит к месту проведения акции… Что ему может показаться важным, что второстепенным? Конечно, ты должен быть знаком со сценарием акции, чтобы не упустить важные моменты, но главное — это соотнесение точки зрения камеры с наблюдением постороннего прохожего". Это, конечно, диаметрально противоречит всем спектакулярным концепциям современного телевидения, построенным на управлении вниманием зрителя и на сообщении ему предзаданных мнений. Журналисты на ТВ работают так, что материалы снятого события перемонтируются в соответствии с написанным заранее текстом репортера, а в видеоряд может быть включено любое количество кадров из хроники. Поэтому, конечно, видеоактивизм — это революционное средство создания информации, ноу-хау тактических медиа. Учебник "Video Activist Handbook", изданный британской группой «Undercurrents», имеет обложку: активист с видеокамерой стоит, возвышаясь над головами полицейского оцепления, полицейские сосредоточенно, напряженно смотрят вдаль, очевидно, ожидая опасности не от одинокого человека с камерой, а со стороны его товарищей-демонстрантов, которых они окружают. Дмитрий Модель говорит: "зачастую сами активисты не понимают, что это такое — даже не только видео, но и интернет. Они не понимают, что это, фактически, бесцензурный эфир".

В этой книге мы объясняем уже утвердившийся круг понятий Информационной эры, которые мы хотим включить в круг понятий, которыми оперирует современное сопротивление. Наша книга заимствует название у другой знаменитой книги левых — "Поваренной книги анархиста", содержащей рецепты приготовления "коктейлей Молотова" и прочих конкретных диверсий. "Поваренная книга анархиста", как и другие книги того же рода, типа "Учебника городской герильи" Карлоса Маригеллы, имела популярность в то время, как представители левого сопротивления считали достаточным вести городскую герилью, устраивать диверсионные акты с целью саботажа и подрыва $истемы. Однако городская герилья оказалась неэффективна. Как показывает опыт "борьбы с террором", в то время как отчаянное меньшинство рискует жизнью, депрессивное большинство продолжает меланхолически жевать гамбургеры и смотреть телевизор. В Информационную эру требуется вести информационную герилью. Кроме того, нам, анархам, надо отказываться от упрощенного, узколобого понимания реальности на уровне одноклеточных существ, способных везде видеть только «авторитаризм», «патриархальность» и прочее. Коль скоро реальность, с которой мы имеем дело, отличается высокой сложностью, нам, чтобы строить планы ее изменения и преобразования, необходимо тоже подниматься на высокие уровни сложности, нам необходимо включить в свои объяснения и в свое понимание эту реальность во всей ее сложности.

Инфовойны и политтехнологии

Коль скоро невозможно стало управлять всеми потоками информации, коль скоро ее распространение стало бесконтрольным — требуется наладить более изысканные, утонченные методики, чтобы все же взять этот процесс под управление. Так решили Правительства и Корпорации. Отсюда возникли PR, реклама, инфовойны как средство решения спорных вопросов между властвующими группировками, и политтехнологии как орудие информационных войн.

В своей работе "После капитализма" Игорь Герасимов дает определение современного этапа развития капитализма как «элитаризма», что означает этап, на котором, во-первых, в капиталистической миросистеме выделяется господствующая элита, во-вторых, эта элита для сохранения своего господства прибегает к использованию методов, позволяющих некоторым образом управлять развитием событий, а именно прогнозировать и предотвращать капиталистические кризисы, то есть получает в свои руки «мета-орудие». Управление восприятием, политтехнологии и являются таким мета-орудием.

Редактор американского активистского проекта PRWatch.org Шелдон Рамптон говорит: "Интересная вещь касательно PR-индустрии — это то, что она имела задачу контролировать и манипулировать мнениями людей, но с самого начала она делала это, потому что корпорации, интересы которых она представляла, сами оказались под огнем публичной критики. В США дотошные журналисты расследовали темные секреты железнодорожных и нефтяных компаний. Рост PR-индустрии был защитной реакцией на это… Индустрия PR присвоила многие техники, использовавшиеся активистами, такие, как заступничество и убеждение. Там активно изучали техники общественных организаций, развивавшихся с начала 1960-годов. Она использовала много демократических техник, чаще всего с целью подрыва демократических движений" .

Через двадцать два года после "Общества спектакля" и за несколько лет до самоубийства, в 1989 году, Ги Дебор выпустил в свет "Комментарии к "Обществу спектакля"". Здесь он констатировал, что за прошедшее время его прогнозы относительно торжества Спектакля подтвердились самым жестоким образом. Но что случилось нового — это, в частности, что он назвал "распространением Спектакля на всю реальность". "Спектакль стал составной частью любой действительности, проникая в нее подобно радиоактивному излучению… Под владычеством Спектакля успело вырасти поколение, подвластное его законам", — пишет Ги Дебор. Проникновение осуществилось постепенно: от конструирования картинок до конструирования самой реальности, управления событиями. "Режиссирование истории" — вот лозунг нового тренда политтехнологий.

С середины 1990-х, когда инфовойна как средство решения вопросов стала утверждаться в российской реальности, приходилось постоянно испытывать ощущение, что именно политический PR, политтехнологии — есть тот центральный инструмент, тот нерв управления, который требуется исследовать. Поскольку большинство анархических и леворадикальных выступлений и в России, и на Западе произносило более или менее самоочевидные лозунги — против войн, нищеты и т. д. — создавалось впечатление, что они не затрагивают центральных проблем управления, то есть, бьют мимо цели. Но именно это, кажется, чувствовал известный писатель Виктор Пелевин, посвятивший проблемам рекламного манипулирования и политтехнологий два из трех своих больших романов — " Generation П" и "Числа".

Книга канадской журналистки Наоми Кляйн "No logo" была издана в 2000 году. Фактически, она положила начало литературе антиглобалистского движения. Именно в ней впервые была широко поднята тема рекламной политики корпораций, обозначаемой словом «брэндинг». После долгих лет постмодернизма, Наоми Клейн поразила всех совершенно простым морально-этическим подходом: она говорила, что нехорошо занимать рекламами все публичное пространство, нехорошо рекламировать в свете неонов продукты, которые производят в нищенских условиях рабочие стран третьего мира, и тому подобное.

Работа по критическому исследованию пиара велась уже некоторые время, но только в свете этих новых идей она получила широкое признание. Уже в 1994 году в США был основан Центр медиа и демократии, учредивший журнал PRWatch.org, посвященный мониторингу работы агентств и недобросовестной корпоративной информации; тогда же в Вене появился медиа-центр Public Netbase/t0, ориентированный на многопрофильное и мультидисциплинарное исследование корпоративных технологий, масс-медиа и техник "промывки мозгов", и создавший свое структурное подразделение — Институт новых культурных технологий, специализирующийся на разработке контр-тактик для "культурной интеллигенции" ("counter — intelligence"). В 2001 году под патронажем ЮНЕСКО был учрежден другой подпроект медиа-центра Public Netbase/t0 — портал World-Information.org, возглавленный директором Public Netbase Конрадом Беккером. В 2002 году Конрад Беккер выпустил "Словарь тактической реальности" — "учебник для культурной интеллигенции ("counter — intelligence")", вскоре переведенный на русский и изданный в 2004 году в Москве издательством "Ультра. Культура". Конрад Беккер называет тактики, направленные против политтехнологий, "культурными технологиями". В 2003 году американский PRWatch. org создал онлайн-проект "энциклопедия обманов" — Disinfopedia (теперь переименован в SourceWatch), построенный по технологии wiki и включающий, на сегодня, 7082 статьи. Названные ресурсы достигли более высокой систематичности и утонченности в анализе пиар-технологий, чем Наоми Клейн. Для обозначения PR они выбрали меткое название — "оружие массового обмана" ("weapons of mass deception").

Проектами в духе "культурных технологий" являются также американские MediaWatch и FAIR (Fair and Accuracy in Reporting) и итальянский Megachip.info — крупный портал по мониторингу телевидения и «присмотру» за рейтинговыми агентствами, часто выполняющими роль рекламных фирм. На настоящий момент, это основные источники, имеющиеся у нас по разысканиям в области PR, маркетинга и подобного тонкого бизнеса — интеллектуального оружия, мобилизуемого на службу корпоративных разведок. Однако тема представляется настолько обширной, что браться за нее нужно с большой ответственностью, — например, четвертый фестиваль next5minutes, проходивший в сентябре 2003 года, не стал включать какие-либо секции, посвященные обсуждению корпоративного PR, в свою программу.

Нам требуются исследования и тактики противодействия «тонкому» манипулированию. Все больше сигналов поступает о том, что конструирование начинает применяться на уровне высоких и тонких уровней человеческого сознания. Компьютеры учатся по энцефаллограммам распознавать и моделировать движения аксонов и нейронов в человеческом мозге. Вырабатываются дисциплины из области "high — hume" — т. е. нечто, высокотехнологично работающее с тем, что составляет особенность собственно человеческого ("hume") — памятью, сознанием, убеждениями, способностью принятия решений, воображением. И, хотя основным способом противодействия такому манипулированию является непосредственно воспитание человека (не истеричного, не маниакально-депрессивного, не шизоидного, а высокоразвитого и разумного человека с доброй волей) — нужны также техники культурной интеллигенции, методы против управления восприятием, гипноза и зомбирования. Первым шагом к созданию таких техник будет информация о том, как все это действует.

Общество Спектакля стремится поддерживать своих граждан в таком состоянии, в котором они остаются управляемыми посредством определенных технологий, а это состояние характеризуется несамостоятельностью и неудовлетворенностью. Потребитель полагает, что объективная, независимо от него существующая Истина — есть, и что ее знает кто-то другой, стоящий более высоко в иерархии, или более успешный, и что этот кто-то действует в соответствии с Истиной и имеет последовательную и разумную мотивацию всех своих поступков. "Люди нуждаются в том, чтобы их жизнь и объяснение их мира были последовательны, и Теория Непротиворечивости показывает, что существует также тенденция ожидать последовательности. Оказываясь перед лицом непоследовательности/нелогичности, человек переживает состояние разлада, и пережитый опыт приводит к усилию восстановить последовательность" (Конрад Беккер, "Словарь тактической реальности"). Поэтому потребитель старается следовать советам того, кто стоит на более высокой общественной ступени или более авторитетен. «Авторитетные» и «привлекательные» лица можно увидеть в рекламе и политике.

"Брэнд" — так называется имя производителя, которое в результате целенаправленной рекламной кампании становится обозначением некоей общности, возглавляемой знающими, авторитетными людьми. Это мифологизированная система координат, а также нематериальная прибавка к товару, позволяющая увеличить его стоимость. Контуры и характер явления намеренно оставляются туманными, притупляя критичность потребителя и заставляя его ориентироваться не на трезвые оценки разума, а на некие приятные полубессознательные намеки, рассыпанные в рекламе. И в самом деле, как может обосновать свою уникальную и единственную ценность для потребителя компания, продающая кроссовки или джинсы? Однако — говорит Наоми Кляйн — Nike была первой компанией, которая в своей рекламе взяла курс на уничтожение границ между брэндом и повседневной жизнью. "<Продукция этой фирмы> всегда с тобой, везде с тобой" — примерно так, без ложной скромности, представляют свое место в жизни потребителя различные брэнды, продают ли они памперсы или мыло. Брэнд является "маяком в море морального хаоса и обломков привычных ценностей" — определяют российские специалисты по PR Е.Егорова и Г.Гамбашидзе.

Ситуации информационной перегрузки — в англоязычном тексте на этом месте были бы применены слова «jam» или «overload» — создает постоянный дефицит внимания у тех, кто некритически относится к Спектаклю и послушно воспринимает все поступающие сообщения. По общим статистическим оценкам, средний европеец проводит перед телевизором около четырех часов в день. Для среднего американца среднее время потребления ТВ в день составляет 4,5 часа, а различных СМИ, включая также радио и газеты, — 6 часов 43 минуты. В то же время, на общение с себе подобными у себя дома отводится в среднем 14 минут. Европеец или американец, ведущие такой образ жизни, несомненно склонны доверять обильным сыплющимся на них посланиям. Но это доверие не совсем того же рода, которые испытываем мы, слушая сообщения друг от друга. Телезритель не только не обрабатывает поступающие сведения, но обычно даже не запоминает их. Мануэль Кастельс даже утверждает, что сама идея, что реклама как-то влияет на выбор товара, высоко проблематична, а компании стремятся инвестировать в рекламу, прежде всего, потому, что наличие их рекламы на улицах позволяет им хорошо выглядеть в глазах своих партнеров. Действительно, есть ощущение, что реклама, несмотря на все социологические опросы о ее эффективности — это результат какой-то неправильно примененной теории или наивно понятого представления о человеческой психологии. Но, в то же время, консультанты по PR решили, что если прямое воздействие рекламы неочевидно, то желательно оказывать воздействие на подсознательном уровне — так, чтобы послания откладывались в неосознаваемой памяти реципиента и оттуда влияли на его принятие решений, в виде приятных образов, соблазнительных форм, туманных напоминаний, направляющих намеков. Речь идет о том, чтобы повлиять на принятие покупателем/избирателем решений в местах, ключевых с точки зрения создателей рекламы — в супермаркете и возле избирательной урны. "Пока люди, делающие рекламу, не поймут, что им нужно разработать способы проверки бессознательного отклика, рекламный бизнес будет пребывать в зачаточной стадии" — пишет российский специалист по рекламе Алина Дударева. Отсюда — непрекращающиеся сообщения о всевозможных "25-х кадрах", «НЛП», «мемах», «медиавирусах», "черном пиаре" и "вирусном маркетинге". Насчет этих приемов говорят, что они страшны. Они действительно страшны для тех, кто держит широко раскрытыми свои двери восприятия. И они их не заметят.

Высокие скорости, внутренне присущие современной информационной экономике, создают условия для нового типа менеджмента — управления вниманием. В пространстве коммуникационных потоков идет непрерывная борьба за внимание целевых аудиторий, и для того, чтобы послания были восприняты, от них требуются ясность и прямолинейность. Вместо того, чтобы напрягать внимание, потребитель информации скорее всего переключит канал. Поэтому для победы в конкурентной борьбе за внимание нужна ясная артикуляция позиций.

Рынок и представление себя на рынке требует четкости в выражении и конструировании того образа, который ты несешь. В интересах успеха политической и медиальной деятельности имидж должен быть четко разработан, транслируемые послания должны ясно восприниматься. Требуется иметь четкую интерпретацию ситуации, формулировать ее и передавать эту интерпретацию другим. Собственно, это и является открытием PR. Из мира, отмеченного работой с PR, устраняются понятия многозначительности и сложности. Реклама заведомо неспособна сообщить ничего, кроме собственного послания. Ее задача — проявлять непроявленное. Непроявленное останется невоспринятым. Поэтому от рекламы требуется сделать интересную вещь — это позиционироваться. Позиционирование относительно контекста — это важнейшая составная часть как экономического, так и политического пиара. Посредством рекламы компания передает сведения не только о себе, но и о своем положении в системе. С целью правильно позиционироваться предпринимаются предварительные исследования коньюнктуры рынка, вкладываются деньги в заказы на социологические технологии. Посредством непрекращающихся исследований об объемах продаж и текущей конъюнктуре рынка компания вырабатывает обратную связь с рынком, для того чтобы подлаживать свой образ и свое позиционирование к тому, что представляется выгодным и пользующимся спросом в данный момент.

В течение второй половины ХХ века открытия капиталистической экономики, связанные с пиаром и рекламой, непрерывно росли, и к концу последнего десятилетия вложения в брэнд уже составляли около трети всего бюджета большинства корпораций. Наоми Клейн прекрасно описывает свое детство, прошедшее в детском очаровании невероятными синтетическими цветами неона, силикона и других рекламных материй, что было удивительно и обидно для ее родителей-хиппи, в конце 1960-х эмигрировавших из капиталистической Америки в тихую идиллическую Канаду, и пытавшихся воспитывать ее в естественном окружении природы. Реклама заполнила собой публичное пространство. Она также постаралась внедрить себя в самые неожиданные и потаенные места, чтобы увязать с собой в сознании людей любую область жизни: она проникла на кухню, в спальню, в здоровье и гинекологию, в диарею, перхоть и менструации. Исчезновение границ между рекламой и повседневностью привело к новым широкоохватным направлениям маркетинга со стороны корпораций, таким, как создание моды и стилей жизни. Соответственно, реклама стала и тем инструментом, который создает и трансформирует отношение людей к жизненным явлениям. Но рекламные стратегии обладают способностью меняться в зависимости от рыночной конъюнктуры, что означает для простого потребителя дезориентацию и создает еще одну серию "обломков привычных ценностей". Чего стоит хотя бы история того, как после многолетнего утверждения своего брэнда через образ сурового мужчины, искателя приключений, компания Camel приняла решение расширить круг потребителей засчет утверждения ориентации на делового и сосредоточенного мужчину, носителя ценностей среднего класса. Что могли подумать те, кто годами курил Camel, считая себя суровыми искателями приключений в тропических джунглях? Наверное, они почувствовали себя преданными и покинутыми. Реклама вырабатывает обратную связь, чтобы отслеживать собственные успехи, но есть ли у нее инструменты, чтобы проверить, как она разрушает ценности, расшатывает ориентации, лишает людей жизненных ориентиров, отнимает у них способность обрабатывать информацию и доверять сообщениям? А эти явления требовалось бы исследовать с помощью инструментов гораздо более высокого порядка.

Также, противоречия и различия между неявно сообщаемыми установками разных реклам открывают возможность одновременного оперирования разными установками в зависимости от ситуации. В первую очередь это относится к тому, что называется «эротика», или «секс». Эти материи находятся среди центральных тем рекламы, потому что являются самым безотказным приемом привлечения внимания к рекламному плакату или ролику. Женщина преподносится в качестве объекта желания & потребления. Особенно если она предстает в окружении других привычных консумерических аксессуаров — дорогих машин, мехов, яхт, драгоценностей. В то же время, другие рекламные ролики транслируют образы независимых, эмансипированных женщин-менеджеров, женщин-политиков, — что по факту негласно резервирует за женщинами и те, и другие роли, и также позволяет одним и тем же женщинам в повседневной жизни апеллировать то к одним, то к другим ценностям общества потребления, в зависимости от интересов, которые они преследуют в данный момент. Однако это противоречит действительности. В действительности, женщины, которых катают на яхтах, с весьма низкой вероятностью окажутся теми, кто в другое время двигает свой собственный бизнес.

Новая эра рекламного бизнеса может наступить очень скоро и непосредственно связана с ведущимися сейчас разговорами о персональных чипах идентификации и базах данных. Планируется оцифровать и ввести в употребление карточки или подкожные чипы, хранящие информацию о различных предпочтениях и вкусах человека (которые нетрудно определить, следя за его посещением сайтов в интернете, покупкам, которые он делает с помощью кредитной карточки, и т. д.), — так же, как уже введены в употребление паспорта, хранящие данные об отпечатках пальцев и роговице глаза, и в некоторых местах — подкожные чипы-идентификаторы. Наиболее очевидным применением такого новшества в рекламном бизнесе будет считывание подобных данных посредством беспроводной сети на расстоянии, в результате чего, проходя, например, мимо супермаркета, вы будете получать персонально ориентированную рекламу, обращающуюся лично к вам по имени. Кому-то из несчастных обывателей общества спектакля даже польстит такое впервые проявление «внимания» со стороны машин!

Установка на некритичность в отношении принимаемой информации и на размывание рациональных оснований своей деятельности — вот что внушает Спектакль своему потребителю. Последний может догадываться примерно так: "Все это подчиняется неким правилам, которые не озвучиваются; скрывать их является одним из условий игры". Поэтому в общении между людьми приобретают все больший вес фигуры умолчания, многозначительные, но лишенные конкретного содержания намеки, демонстративные жесты, немотивированные действия. Это и есть мир симулякров, провозглашенный постмодернистской идеологией. Нет оснований не доверять идеологам и адептам постмодернизма, которые объявили, что начинают производить симулякры, и вот действительно, они производят не что иное, как симулякры. Им не стоит доверять только в том отношении, что "в наше время" невозможно производить что-либо другое, кроме симулякров.

Такое общество с наибольшей вероятностью оказывается подвержено социальным болезням — эпидемиям паники и массовым истериям. Вирусное распространение спонтанно возникающей, возможно недостоверной информации вызывает стремительные инфоволны массовых эмоций, аналогичных коллективным поветриям безумия в Средневековье: страх внешних и внутренних врагов, колдунов, стихийных бедствий. Как известно, в моменты массовой паники коммуникации перегружаются: все звонят друг другу. В статье об 11 сентября 2001 года Дэвид Гарсиа замечает, что в первые часы после взрывов все, с кем он общался, звонили или получали звонки по телефонам. 14 августа 2003 года в Нью-Йорке в результате технического сбоя в течение часа от сети отключилось более сотни электростанций, включая двадцать два атомных реактора. Темнота охватила от 30 до 60 млн человек в крупнейших городах региона, включая Нью-Йорк, Торонто и Оттаву. Через несколько часов после обесточивания прекратили работу сети мобильных операторов, резервных источников питания тоже хватило ненадолго. Нагрузка пришлась на стационарные телефоны: голосовой трафик в нью-йоркской городской сети вырос вчетверо. Вся Америка повисла на телефонных линиях. Кто чувствует себя небезопасно, желает с кем-то поделиться своей незащищенностью. Сеть незащищенных. Все держатся друг за друга. Держащиеся друг за друга заражают друг друга медиа-вирусами.

Реклама стала наиболее постоянным, неизменным элементом любого публичного и медиального пространства. Она не только выражает основные подходы к коммуникации с обществом, имеющиеся у господствующей элиты, но и задает параметры для их дальнейшего воспроизведения, пронизывая ими все пространство Спектакля. Общее ослабление критичности в отношении получаемой информации позволяет различным ответственным лицам Спектакля озвучивать каждый раз новые и противоречивые подходы к одним и тем же проблемам. Постепенно и политическое пространство начинает строиться по принципу медиального, выражая явление, которое в современной критической теории озаглавлено как "медиатизация политики".

Если пространство потребления подчиняется диктату интересов, касающихся прибылей, то политическое пространство пронизано погоней за дивидендами в собственной области политики, а именно за голосами на выборах и высокими рейтингами. В силу этого актеры политического Спектакля преподносят свой товар по принципу рекламы: не заботясь о смысловой связности своего послания, рекламируя свой товар как имеющий отношение ко всем разносторонним областям жизни, и по модели брэнда. Политические консультанты и масс-медиа осуществляют «брэндинг» лидеров и партий. "Это коммуникация в жанре мягкой ненавязчивой «вербовки», когда избирателю или будущему члену партии предлагают то, что побудит его влиться в ряды…" (Е.Егорова, Г.Гамбашидзе).

В свободное от выборов время генеральная линия политического спектакля строится как внедрение идей, важных для данного правительства, и воспитание послушания этим идеям. Социологические опросы и рейтинги служат в качестве способа непрямо и постоянно подтверждать легитимность власти, имитируя непрекращающийся референдум и ссылаясь, таким образом, на "голос народа". В канун выборов владельцы информационных каналов посвящают все силы обработке аудитории в расчете на получение голосов в заданный ограниченный промежуток времени. Создаются медиа-фантомы — темы-мемы, приковывающие внимание к запоминающимся образам, пропагандистские иллюзии — социологические опросы, имитирующие заинтересованность общества в разрешении дутых проблем, нагнетаются истерия опасности и эйфория солидарности. В книге "Это «Родина» моя" Ольга Сагарёва приводит выразительный разговор с одним политтехнологом:

"Мне казалось, что выборы — выборами, а идея-то эта действительно людям нужна. "Знаешь, — ответил мне тогда Катеев, — Я участвовал в десятках кампаний, и в каждой кампании идет этот разговор — что, мол, есть жизнь после выборов. Я за эти годы выучил одно — жизни после выборов нет."

Сиюминутный характер погони за рейтингами приводит к краткосрочности инвестиций доверия, которыми масса избирателей может наградить политика. Приемы информационной войны действуют в краткосрочной перспективе, в долгосрочной же перспективе их использование приводит ко все дальнейшей дезориентации масс, снижению общественной информационной критичности и экологии, потере интереса к политике, общественной дезинтеграции. Чтобы выиграть в войне к следующим выборам, Спектакль должен будет представить еще более шокирующие темы-мемы, спровоцировать еще больше истерии и эйфории, таким образом, он вынужден постоянно воспроизводить в растущих масштабах самого себя.

Конрад Беккер следующим образом классифицирует приёмы управления массами — как он называет их, "стратагемы контроля": "Манипулятивные информационные техники можно классифицировать посредством различных систем и категорий, но стратагемы психологического воздействия не заменяют ПСИОП-процедуры планирования, развития и распространения ("ПСИОП" — "психологические операции", О.К.). «Самоочевидные» техники касаются обращения к властям, лозунгов, «называния по имени» и тому подобного, в то время как другие стратагемы строятся на дефиците информации, находящейся в распоряжении объекта воздействия либо аналитика ("обманывать", либо избирательно опускать факты, упрощать или выбирать лишь те примеры, которые подтверждают заданный тезис). Одни техники используют своего рода драматургию(к этой категории относятся: смена ритма, «затор», или намеренная задержка в подаче информации, перенос внимания с одной ситуации на другую, более отвечающую интересам манипулятора), другие используют последовательность аргументов, когда аргумент, выраженный прямо или косвенно, становится причиной, или рядом причин, по которой (которым) объект воздействия должен вести себя, считать, или думать определенным образом, — так, как было задано намерением источника воздействия."

Еще в 1920-х годах Эдвард Бернейс, родоначальник современной науки public relations, племянник и ученик Зигмунда Фрейда, писал о "тайной власти", которой будут обладать эти профессиональные "инженеры душ". Появление PR было одним из первых сигналов о грядущем наступлении Информационной эры. В настоящее время мечты Бернейса отчасти достигнуты, но сколь многообразны методики подчинения, столь же изощрённым должно быть и сопротивление. В последнее время один из корпоративных пиар-журналов России «Со-Общение» (главный редактор — бывший участник левого движения, член «Студзащиты», впоследствии руководитель избирательной кампании Сергея Мавроди в ГосДуму Дмитрий Петров) решил перевести на русский язык выражение "public relations" и стал продвигать получившуюся аббревиатуру «РОС» ("развитие общественных связей"). «Со-Общение» заявляет, что пиарщики "развивают связность", "выстраивают язык", на котором будет разговаривать общество, конструируют действительность. Здесь журнал вторит одному из своих учредителей, известному пиарщику и тоже в прошлом леваку Ефиму Островскому, который ещё в 1998-м году написал статью под названием "Наша миссия — оформление новой цивилизации". В чем же заключается эта миссия? Островский сообщает, что есть разница между «грубыми» и «тонкими» материями, и что в наше время происходит соревнование в области тонких материй. Он называет миссией политтехнологов покорение тонких материй, конструирование пространства смыслов, что является, ни много ни мало, "победой добра над злом". Потому что "добро — это тонкие материи". Свое рассуждение Островский заключает цитатой из Бориса Гребенщикова: "В инфракрасный прицел мы видны, как небесный ОМОН".

Позиция Островского есть манипуляция еще более грубая, чем некоторые из материй, про которые он толкует. Из различения тонкой и грубой материй совершенно не следует, что одна из них является добром, а другая злом. В области тонких материй возможны манипуляции и обман, имеющие более далекие последствия, чем любые действия в грубой области. Более того, как пишет Конрад Беккер, "разум в Информационном Обществе виртуально выполняет роль, принадлежавшую раньше прямому насилию".

Политтехнологи часто задаются вопросами об этических аспектах их работы. При общении с политтехнологами не раз приходилось слышать вздохи по этому поводу. Виктор Пелевин отразил нравственные муки политтехнологов в словах героя «Чисел» рекламщика Малюты: "Я из политики давно ушел. И не переживаю — денег меньше, зато черти не снятся". Им всем было наверняка отрадно слушать утверждения Островского, поскольку они означали индульгенцию, выданную за все дезинформационные кампании наперед и разом. "Обман? Манипуляция? — Нет, это простраивание смыслов, покорение тонкой сферы".

В России в последнее время PR испытывает плохие времена. С первых лет президентства Путина, рынок политтехнологий сокращается в связи с тем, что уменьшается число заказчиков. Уже в 2001 году политтехнологи жаловались на то, что из политики исчезает конфликтная ситуация, «острота», и заказчик остается один — Кремль. В конце 2003 года политтехнолог и галерист Марат Гельман, посвятивший большую часть времени в 90-х весьма изобретательному синтезу методов PR и радикального искусства — уходя с поста заместителя гендиректора ОРТ, сказал в интервью: "Умение мыслить, прогнозировать теперь не будет иметь особого значения. Аналитиками станут те, кому будет доступна банальная информация: кто, с кем, когда. А это добывается в первую очередь прослушкой" . Однако, во-первых, после испытанного опыта и разведка не откажется покорять "тонкие сферы", во-вторых, разве бывшие PR — работники не окажутся теперь на службе не частного капитала, а той самой власти? Тем более что в свое время индустрия пиар в России расцвела на волне общественных движений и получила много питательных импульсов от бывших советских диссидентов и художников (Гельман, как уже сказано, — куратор-галерист, а, например, директор Фонда эффективной политики и непосредственно консультант Кремля Глеб Павловский — некогда социалист-диссидент), так что ей хорошо известны контркультурные и андеграундные потенции.

Одним из главных достижений рекламы последних десятилетий стала политика присвоения протестной фразеологии и символов. Поистине виртуозные трюки — употребление слова «революция» для обозначения незначительных технических усовершенствований, и использование лица Че Гевары в рекламе мобильных телефонов, или красного цвета и госсимволики СССР — в рекламе радио. Таким же образом реклама постоянно заимствует приемы и свойства низовых общественных кампаний и тактических медиа — например, «грязный» стиль и съёмка с плеча, характерные для волны активистской DIY (" Do It Yourself ") — культуры, стали фирменным знаком MTV и разных рекламных кампаний. То же используется в «медиатизованной» политике. Марат Гельман был и остается тем, кто преуспевает на этом поприще. Начиная с парламентских выборов на Украине в 2002 году, когда он делал предвыборную кампанию социал-демократической партии, до создания блока «Родина» под российские выборы 2003 года — спецификой его проектов была именно манипуляция с левой риторикой, предназначенная смягчить её революционный потенциал, использовать как можно больше леворадикальных символов, выхолащивая их содержание, и направить обсуждение вопросов в русло официальной парламентской политики. В книге об истории блока «Родина», впервые принявшего участие в выборах и сразу получившего 13 % голосов, Ольга Сагарёва, бывший пресс-секретарь Дмитрия Рогозина, описывает, что даже сотрудникам штаба было не совсем ясно происхождение партии, пока Рогозин не заявил: "Я недавно разговаривал с Президентом, и Президент еще раз подтвердил мне, что считает этот проект своим личным проектом" . Но 13 % голосов было отдано умеренно-левой, социал-демократической риторике в сочетании с популярным национализмом, также традиционно характерным для коммунистической оппозиции! В этой ретроспективе ясно, что блок «Родина» с очередной раз использовал тактику раскола коммунистической оппозиции. История повторяла типологически сходные ситуации, разыгрывавшиеся перед выборами 1999 года с отколом от КПРФ группировки Сергея Бабурина, потом — групп Семигина, Селезнева и т. п.

Важное место среди политических технологий занимает культура. "В книгах "Культурная холодная война" и "Как Америка украла авангард" Фрэнсис Стонор Сандерс и Серж Гильбо открывают закулисную работу машины культурной пропаганды и сообщают оттенок экстравагантности, с которым она выполняла свою миссию. Любопытно, что в интересах противодействия "коммунистической угрозе" предпринимались попытки поддержать отдельные прогрессивные и либеральные позиции. Если верить современным аналитическим расследованиям историков, кажется, что среди крупных прогрессивных культурных журналов на Западе едва ли был хоть один, не основанный или не поддерживавшийся спецслужбами, или свободный от агентов спецслужб", — пишет Конрад Беккер во Введении к "Словарю тактической реальности". Только что изданная книга британского исследователя Ричарда Барбрука "Воображаемое будущее" ("Imaginary futures") рассказывает о том, как американские культуртехнологи времен Холодной войны конструировали образ капиталистического будущего, потому что "у американцев было неплохое настоящее, но будущее у русских было лучше, вот в чем дело!". Согласно Барбруку, основные кадры для кузницы культуртехнологий поставляли бывшие и разочаровавшиеся марксисты-антисталинисты, в частности, троцкисты. Они были убеждены, что их задача — создать некую футурологическую альтернативу марксизму, не прибегая к его терминологии (которая и в политических, и академических исследованиях США того времени была строго табуирована), также их убеждения и труды щедро спонсировались ЦРУ. В течение 1940-1950-х гг. эта школа получила название "Левые Холодной войны" (" Cold War Left "), в 1960-м ее представители заняли места в правительственных кабинетах вместе с приходом к власти президента от демократической партии Джона Кеннеди. Они оказались среди самых яростных поборников вьетнамской войны. "Поразительно, — говорит Барбрук в беседе для российского журнала «Компьютерра», — начать с левых идей, с антисталинизма, а закончить истреблением людей в третьем мире и при этом серьезно (прямо как наши новые лейбористы) бороться за социальные гарантии для трудящихся!" Для этих идеологов очень кстати пришелся знаменитый канадский идеолог информационного общества и интеллектуальный провокатор Маршалл Маклюэн. Фактически, действуя по прямому заказу ЦРУ, Дэниел Белл переписал маклюэновский бестселлер "Понимая медиа" без ссылок на первоисточник, но по-иному расставляя акценты: утопия "мировой деревни", с ее свободным обменом информацией и освобождающей ролью медиа, стала непосредственным будущим американской модели капитализма; было указано, что именно эта модель, а не какая-либо другая, ведет к преодолению общественного отчуждения и конфликтов между собственниками средств производства и наёмными рабочими, так как в пост-индустриальном обществе основные трудовые ресурсы перемещаются из сферы производства в сферу обслуживания. Из капиталистического отчуждения прошлого (которое все же трудно было отрицать) человечество, действительно, должно было перейти в более гуманную эру пост-индустриализма, но совершенно безболезненно, без всяких революций, только лишь с помощью технологического преобразования через введение компьютеров. В общем идейном представлении "левых холодной войны", именно этот процесс и оценивался как «модернизация», а коммунизм — как болезненные издержки процесса модернизации, которым подвержены малоразвитые страны третьего мира. "Они сделали ремикс того, что когда-то изучали в большевистских кружках, добавили хайтека, американизировали в духе Джетсонов, — вот и все", — говорит Барбрук. "Левые холодной войны" были изгнаны из высокопоставленных кабинетов с поражением демократов и неожиданной развязкой войны во Вьетнаме. Но показательно, что впоследствии одним из центральных идеологов американской империалистической политики стали молодой тогда участник футурологической "Комиссии Белла" Збигнев Бжезинский.

Оказывается, для многих интеллектуалов западного мира «информация» и "информационное общество" вовсе не представляют собой то, что имеем ввиду под этими словами мы — то есть, главную ценность общения, заключающуюся в точной передаче данных, и общество, построенное на таком общении, — а означают только лишь сомнительную и ненадежную теорию, одну из многих теорий, к тому же придуманную не без участия ученых-наймитов империалистических разведок!

Итак, существуют способы и методики управления восприятием. Есть массовые, безотказно действующие в массовом масштабе, а есть индивидуализированные, предназначенные для конкретных социальных групп. В случаях, когда методики непрямого воздействия не оказывают нужного эффекта, применяются меры прямого воздействия. В условиях понижающейся социальной критичности создается возможность комбинировать методы зомбирования и убеждения с методами контроля: вводятся в употребление уличные камеры наблюдения, полицейские базы данных, право на прослушивание телефонных разговоров и отслеживание электронной почты без ордера. Поступают сведения о разработках совершенно загадочного свойства, таких, как HAARP (база исследований и воздействия на ионосферу, расположенная на Аляске) или нано-роботы. Впрочем, было бы странно, если бы не существовало разработок такого рода, хотя бы потому, что к услугам правительств и разведок работает огромное число высокотехнологичных лабораторий и специалистов, которые, конечно, неминуемо предусматривают военно-разведывательные применения в любой области, которыми они занимаются, если вообще не посвящают все свое время только таким применениям. Ввиду происходящей приватизации научных исследований рискованные опыты переносятся в приватный сектор, в которых они оказываются уже не подотчетны никому ни в какой форме. Надо думать, так же продуктивно, в целях, выгодных мировым элитам, разрабатываются различные технологии улучшения для жизни немногих. Можно только представить себе, каким смелым фантазиям, каким запрещенным удовольствиям в свободное от работы время предаются потомственные аристократы, олигархи, политконсультанты, диктаторы банановых республик, члены Римского клуба, — полагая, что эти развлечения будут открыты им вечно, какие бы там катастрофы ни поражали планету и остальное населяющее ее «быдло». В свете всего этого выглядит гораздо более удивительным то, что мы все еще не управляемся через Wi-Fi посредством дистанционных пультов, не получаем регулярные амнезийные удары через ионосферу, а имеем возможность задумываться о происходящем, тренировать свое сознание в целях противодействия, и даже создавать ограниченный во времени коммунизм в отдельно взятых автономных зонах. Именно поэтому нам так важно создавать свои медиа, распространять свою информацию, а также посредством их использования находить собственные подходы к новейшим исследованиям и к высокоспециализированной науке. Также, именно поэтому нам требуется все смелее думать о "тактических медиа второго поколения" — стратегических информационных сетях и структурах, способных оказывать сопротивление на более тонком уровне поля информации, об институтах и тактиках общественного мониторинга дезинформации, органах общественного надзора за PR, о био- и наномедиа, и, конечно, о воспитании разумного и уверенного человека, способного противостоять тонким манипуляциям.

Революция в условиях инновационной экономики

Информационное общество — это общество, в котором главной ценностью является информация. Для биржевых брокеров, банкиров, инвесторов ключевыми факторами в работе являются осведомленность и скорость принятия решений. Понимают они это или нет, но и здесь точные данные, достоверные сведения, — составляют главную валюту системы, которая позволяет ей функционировать. Коль скоро биржи — это финансовые рынки, посредством которых в течение считанных секунд миллиардные суммы долларов перекочевывают из одного в другой край планеты, то что еще может мотивировать дельцов сильнее, чем поиск новой, относящейся к делу информации?

Темпы роста и развития информационной экономики таковы, что они требуют использования всех мощностей средств информации и коммуникации, поскольку именно благодаря им современный капитализм приобрел свою современную «нематериальную» форму. Один из признанных лидеров антиглобалистского движения Сьюзан Джордж также говорит по этому поводу: "Капитализм похож на велосипед, который должен постоянно ехать вперед или упасть, а фирмы конкурируют, чтобы выяснить, кому удастся быстрее надавить на педаль перед тем, как врезаться в стену" . Что же это такое за информационная экономика, которая так настойчиво диктует государствам, что им делать?

Информационное общество характеризуется тем, что решающую роль в его образовании сыграли, и играют, новые технологии. А для развития технологий требуется специфическая, скажем так, установка, общая для изобретателей, предпринимателей и потребителей: это установка на инновации. Компания проиграет рыночную гонку, если не будет вовремя вводить инновации в производственной процесс, оптимизировать коммуникацию и менеджмент, перехватывать изобретения у конкурентов, если мобильные телефоны новых марок не будут включать в себя SMS — технологии, новые наборы мелодий, опции Wi-Fi и GPS, сервисы VAS, чтение с голоса и тому подобное. В первую очередь, это и является причиной того, почему, несмотря на свои очевидные тоталитарные и запретительные тенденции, современные государства не запрещают и не ограничивают интернет. Наоборот, динамика инноваций становится основным образующим фактором новой экономики. Входит в употребление термин "инновационная экономика". Это есть тот «велосипед», о котором говорит Сьюзан Джордж.

В свою очередь, инновационная экономика развилась благодаря специальному виду инвестиций, сопутствовавших новейшему технологическому прогрессу. Будучи инвестициями в ненадёжный, рискованный сектор промышленности, они получили название высокорисковых, или венчурных (от «venture» — риск) инвестиций. В отличие от обычных инвестиций, традиционных для индустриального производства и приносящих прибыль в размере 2–3 % процентов в год, венчурные способны приносить невероятно высокие прибыли от 20–30 % до 200 %. Естественно, возрастает и возможность потерь. Именно такие инвестиции положили начало коммерческому буму высоких технологий, сопровождали его развитие, приводили к массовым банкротствам и новому возрождению. Венчурные инвестиции лежат теперь в основе развития каждого нового поколения высокотехнологичного производства, включая био- и нанотехнологии.

Герман Хаузер, австрийско-британский предприниматель, один из пионеров-менеджеров венчурного инвестирования, называет пять условий успешного развития венчурного капитала. Это: наличие в стране высококвалифицированного образования для менеджеров и изобретателей; предпринимательский дух; наличие венчурного капитала; наличие правительства, создающего благоприятные условия как для образования, так и для венчурного инвестирования; готовность крупных компаний сотрудничать с малыми, развивать сектор, например, в рамках т. н. "корпоративного венчуринга". Ключевая роль в этих процессах отводится, как видно, правительству, тому, какие условия оно создает в стране для инновационного бизнеса — посредством налогообложения, развития образования и т. д. Инновации развиваются наилучшим образом в условиях, когда образовательные учреждения, офисы компаний-производителей, исследовательские лаборатории — все вместе сосредоточено на небольшом участке пространства. Такие "высокотехнологичные зоны" называются «кластерами», а в России с 2004 года они получили также название "технопарки".

Именно эта ситуация создает условия, в которых благополучие страны, будь она капиталистической или социалистической, страной "первого мира" или "третьего мира", зависит от развитости в ней инновационной экономики. В мире уже общепринятым является термин "цифровое неравенство" ("digital divide"; другой вариант перевода — "цифровой барьер"), обозначающий неравенство между людьми, группами, нациями, по признаку подключённости к интернету. Например, в Финляндии доступ к интернету имеет более 50 % населения, а в Индии — 0,05 %. Согласно общепринятым воззрениям на информационное общество, его специфика такова, что свободный обмен информацией способствует преодолению нищеты и неравенства, но те, кто отключен от такого обмена, практически теряют свои шансы. В одних странах "пять условий" Германа Хаузера работают и соблюдаются — так, например, засчет льготного налогообложения Великобритания начинает в последнее время оспаривать пальму первенства, принадлежавшую ранее калифорнийскому кластеру Силиконовой долине. В других странах существуют образовательные центры и исследовательские ресурсы, но нет экономического благоприятствования инновационной экономике со стороны правительства — это пример России. Где-то интернет существует, отдельные представители населения имеют возможность пользоваться интернет-кафе или даже протянуть оптоволоконный кабель к дому, но работа посредством интернета совершенно не рассматривается на уровне экономических планов правительства и никак не видоизменяет способ бытования национальной экономики, целиком ориентированной, скажем, на экспорт сырья — как, например, Зимбабве. А где-то доступ в интернет вообще запрещен под страхом уголовного преследования — как в Бирме.

Возникновение информационной парадигмы положило начало разговорам о "новой экономике". Основным пафосом "новой экономики" было то, что с наступлением новых условий труда исчезает необходимость в тяжелой физической работе, основные производственные процессы, присущие индустриальному обществу, теперь могут быть автоматизированы, а основная ценность — и ключевая технология — с этого момента заключается в производстве знания. Естественно, для некоторых идеалистов это послужило поводом надеяться, что новая экономика создаст условия для преодоления отчуждения и эгалитаризма, свободы информации и знания для всех — поскольку казалось, что теперь основные производственные процессы могут быть автоматизированы, а людские ресурсы освобождены от отупляющей работы на предприятиях индустриального типа. Та самая наивная, а кое-где (как было описано в предыдущей главе) хитроумно инспирированная иллюзия века НТР, что новая технология может изменить общество сама, без изменения его устройства! Но, как пишут артисты-активисты из Critical Art Ensemble, "классовая структура общества воспроизводится любой технологией". Одно из первых упоминаний термина "новая экономика" мы обнаруживаем в выступлении Рональда Рейгана в Московском Государственном университете в 1988 году: "в наступающем мире изменятся условия производства, и новому поколению не придется тяжело трудиться, подчиняясь экономической необходимости, поскольку экономика переходит к производству не товара, а знания". Глашатаем "новой экономики" стал американский журнал Wired, защищавший, вкратце, ту идею, что с изменением условий труда в мире рынок стал, наконец, нашим "естественным окружением", информационные технологии поставили все идеалы свободного рынка на свои места, и таким образом обладатели знания теперь будут богатыми, как обладатели информационных ноу-хау. Стоит ли говорить, что эта идеология, как классический пример корпоративного самообмана, встретила решительный отпор со стороны более критически мыслящих европейских аналитиков, в частности, со стороны круга "цифрового Амстердама". Носители "калифорнийской идеологии" получили ироническое прозвище "the Wired generation". Это была очередная рыночная утопия, наивно полагавшая, будто одно только развитие технологий способно внести изменения в жизнь человечества, без капитального переустройства общественных отношений.

Со стороны европейских теоретиков "новая экономика" была отрефлексирована в трудах итальянского философа Тони Негри, обозначившего ее как "пост-фордистскую экономику" (поскольку «фордизм» обозначает высшее выражение индустриальной экономики) и экономику "нематериального производства".

Она набирала темпы. Персональные компьютеры поступают в серийное производство уже с 1975 года. По мере разработки пользовательских приложений и появления сетей их притягательность распространяется за пределы университетов, научных центров и коммерческих учреждений. К концу 1980-х созданы электронная почта, онлайн-конференции, а в 1990-м британский программист Тимоти Бернарс-Ли создает приложение World Wide Web — программное обеспечение, позволяющее считывание информации и интерактивный обмен данными между подключенными друг к другу компьютерами. Середину 1990-х можно считать эпохой телекоммуникационной лихорадки, охватившей мир. Опережающими темпами создаются и проектируются новые компьютеры, по миру распространяются мобильные телефоны, огромное значение приобретает применение компьютеров в промышленности и управлении, внедрение в производство, а вскоре — и перевод различных управленческих и производственных процессов на электронные рельсы. Стоит ли долго объяснять, как важно было появление мобильников для бизнесменов, ранее вынужденных дежурить в ожидании важного звонка в офисах, появление электронных конференций для децентрализованных предприятий, электронной оплаты — для банков и интернет-торговли, а электронной почты — например, для издательского дела? Венчурные инвестиции приносят миллионные прибыли; м ножество молодых предпринимателей осваивают образ жизни, который характеризуется "тремя С: шампанское, икра и Кадиллак (champagne, caviar and Cadillac)" — нечто радикально противоположное классическому для западной культуры типу капиталиста как носителя "протестантской этики". Все это получает название, в русском варианте, "бума доткомов", а в словаре саркастической слогономики амстердамских медиа-активистов — «dotcommania» (от доменных имен большинства электронных коммерческих компаний —.com).

Следствием развития высоких технологий стало образование финансовых рынков — электронных бирж, которые характеризуются чрезвычайно быстрым реагированием на конъюнктуру рынка, поскольку их деятельность обеспечена не золотом или твердой валютой, а строится исключительно на интуициях брокеров по поводу того, какие акции в данный момент более или менее выгодны для вложения, — то есть, на человеческих страхах, иллюзиях и надеждах. Невероятная чувствительность финансовых рынков породила увеличение рисков современной экономики, представление о том, что "бабочка, машущая крыльями над Китаем, может вызвать бурю в Нью-Йорке" — что и было доказано, в частности, на примере азиатского финансового кризиса лета 1998 года. Но собственно "новая экономика" в тот момент все еще казалась осуществившейся утопией, электронным Эльдорадо.

В марте 2000 года в амстердамском медиа-центре De Balie проходит конференция "Tulipomania. A critique of the new economy". Выступающие говорят о завышенных рыночных ожиданиях игроков онлайнового рынка, о том, что реальная отдача от инвестиций едва ли в действительности может соответствовать надеждам большинства игроков, что иллюзии подогреваются рыночной эйфорией. В эти дни на крупнейшей электронной бирже NASDAQ биржевые котировки предприятий, специализирующихся на электронной коммерции, обрушиваются. Начинаются массовые банкротства. Выпуская через несколько недель каталог «Тулипомании», активисты De Balie включат в него "электронное кладбище" коммерческих компаний, потерпевших крах в это короткое время. Один из участников конференции, Томас Сковилл, пишет текст под названием "Howl.com" (отсылка к классической поэме битников «Howl» Аллена Гинсберга): "Я видел лучшие умы моей профессии, сокрушенные венчурным капиталом, сожженные, параноидальные, влачащиеся по улицам Капуччинов Пало-Альто за дозой фондовых котировок…"

Франко Берарди Бифо, итальянский философ и один из первых в итальянской истории медиа-активистов, основавший в 1976 году в Болонье пиратское "Radio Alice", а также многолетний сотрудник французского психиатра Феликса Гваттари, выдвинул понятие «когнитариат». У него есть два значения. Одно, наиболее очевидное — это "нематериальные работники", "работники знания" как современный пролетариат. Можно считать его ответом критической и осторожной Европы на рыночные иллюзии "поколения Wired". Другое — менее очевидное, его следует понимать по аналогии с болезнями типа «гепатит»: это "совершенно материальный (физический, психологический, неврологический) род болезней, испытываемых людьми, включенными в сетевую экономику. Современный капитализм привел к кризису перепроизводства, но это перепроизводство товаров, потребляющих внимание. Поскольку сетевое пространство бесконечно, конечным является сетевое время — оно имеет предел. Оно не может загружаться до бесконечности, в противном случае оно терпит крушение. И оно терпит крушение — в наших нервных системах. По коллективной нервной системе, по социальному мозгу распространяется эпидемия паники, за ней следует эпидемия депрессии". Вероятно, продолжая шизоаналитическое учение, развитое его другом Феликсом Гваттари в сотрудничестве с Жилем Делезом, Бифо анализирует психику и сексуальность человека информационного общества, или, по крайней мере, такого драматического времени, как "эпоха доткомов":

Работники виртуального мира имеют все меньше и меньше времени для внимания, они вовлечены в выполнение растущего числа интеллектуальных заданий, и у них не остается времени, чтобы посвятить своей собственной жизни, любви, нежности и чувствам. Они глотают Виагру, потому что у них нет времени на сексуальные прелюдии. Атомизация и распределение по специальностям произвели своего рода оккупацию жизни. Ее эффектом стала психопатологизация общественных отношений. Симптомы весьма очевидны: миллионы упаковок «Прозака», распродаваемые каждый месяц, эпидемии нарушений, вызванных неспособностью сконцентрировать внимание среди молодых, распространение таких наркотиков, как «Риталин», среди детей в школе, и растущая эпидемия паники…

Как это перекликается с печальными описаниями психопатии людей западного мира, которые мы находим, например, в книгах модных ныне писателей Федерика Бегбедера и Мишеля Уэльбека! Идеи Бифо также объясняют широкое распространение эпидемий паник среди интеллектуалов 90-х, например, таких респектабельных, как Артур и Мари-Луиз Крокеры, Поль Вирилио, которые часто распространяли по инфо-пространству разного рода панические сигналы: "энциклопедия паники" (Артур и Мари-Луиз Крокеры), "Наше будущее — информационные Чернобыли" (Вирилио).

В "Галактике Интернет" Мануэль Кастельс осторожно оценивает последствия и уроки "кризиса доткомов", говоря о том, что, конечно, не всех можно было удержать от заведомо авантюрного вложения денег, но наиболее проницательные аналитики четко видели опасности электронной «пирамиды». Также, что наиболее отчаянные инвесторы, конечно, потеряли деньги, но более крупные компании, располагавшие резервным капиталом, не слишком сильно пострадали и даже смогли (как, например, Nokia) вскоре возобновить свой рост. Действительно, по прошествии нескольких лет после событий — ясно, что денег в области "новой экономики" стало меньше, однако рост рынка и развитие технологий продолжается, и это позволяет увидеть их новый «структурный» уровень. Для нас же, тактических медиа-активистов, эта ситуация полезна тем, что мы можем извлечь из нее уроки того, как работать и действовать в условиях информационной экономики.

Революция не может быть «отключенной». Электронные девайсы и элементарная компьютерная грамотность за последние годы открыли путь для множества гражданских акций молодежи, которая казалось совершенно отрешенной от политики — флэшмоб, страницы Живого Журнала (активно использовавшиеся, например, для организации акций во время украинской "оранжевой революции" 2004 года). Нужно еще больше овладевать технологиями. Есть формула: "Любая технология могла бы быть иной". Она не является нейтральным, функциональным орудием. Любая технология подразумевает определенный "интерфейс пользователя", за любой технологией стоит определенное представление о человеке. Ведущий интерфейс в современной технологический гонке — это интерфейс пользователя-потребителя. Но возможно сделать его иным.

Ситуация с "цифровым неравенством" также заставляет нас задуматься о роли информационной экономики в революции. Общеизвестны споры большевиков о том, уместна ли революция в промышленно неразвитой стране, где пролетариат еще не выработал свое классовое сознание, а экономика еще не полностью прошла формацию, предшествующую социализму, — споры, не утихавшие и после 1917 года. Как известно, Ленин предложил по этому вопросу диалектическое решение, сказав, что революция в любом случае нужна, а пролетариат «дозревает» в ходе революции. В нашем случае решающие технологические изменения в средствах производства уже произошли, «когнитариат» уже стал обладателем своего оружия, но его классовое сознание все еще затуманено, и его обширная часть, будучи подкупленной, находится на службе у мировой элиты — так же, как в истории рабочего движения были подкуплены привилегированные трейд-юнионы. Без сознания, адекватного условиям Информационного общества, и без соответствующего технологического базиса революции никогда не будет. Телекоммуникации — это нервы современного общества, серверы и эфир — это "почта, телеграф, телефон" сегодня. Посмотрим на то, каким образом преодолевается "цифровой разрыв" в других странах не-западного мира.

Индия увидела перспективы ИТ-сектора одной из первых — государственный Департамент электронной промышленности был образован уже в 1970 году. Большинство руководителей молодого индийского государства видели в информационном развитии большой исторический шанс для страны, и страна не упустила его. Уже в 1990-х, в ходе "электронного бума", Индия стала крупнейшим производителем программного обеспечения. На 2003-й год экспорт программного обеспечения из Индии составил 10 млрд долларов, то есть чуть меньше 10 % мирового экспорта, и 16 % национального ВВП.

Это одна из центральных статей национального дохода. Знаменитый кластер информационной экономики Бангалор — центр, сравнимый с Силиконовой долиной.

Проблема индийского информационного развития состоит в том, что в стране были созданы достаточные условия для труда, занятости и образования специалистов, а следовательно — и для развития местной ИТ-инфраструктуры, но программирование по-прежнему является оффшорным, то есть, трудящиеся выполняют подряды иностранных фирм, являясь для них дешевой (по сравнению с Европой или США) рабочей силой. Основные доходы все равно получает не национальная экономика, а транснациональные корпорации, в то время как развитие национального ИТ-рынка и ИТ-инфраструктуры остается побочным эффектом. Но Индия приобретает информационное сознание. В 2000-м году в Дели, в сотрудничестве с амстердамским медиа-центром De Waag, был открыт центр новых медиа Sarai, осуществляющий интенсивную работу по критическому осмыслению информационного развития в Индии, внедрению и развитию концепций тактических медиа.

Латинская Америка так же активно борется за развитие собственной информационной индустрии, и в авангарде этой борьбы стоит Бразилия — страна самого левого правительство и социалистического президента Лулы. Порту-Аллегри, город первых Социальных Форумов, является чуть ли не первым в Бразилии в смысле перехода городской инфраструктуры на свободное программное обеспечение. На окраинах больших городов — Сан-Пауло, Рио-де-Жанейро — вырастают favelas, бесплатные интернет-кафе для бедноты, являющиеся также образовательными центрами и работающими, естественно, под Linux. В Бразилии в 2003-м была организована одна из наиболее успешных секций конференции next 5 minutes под названием «Midiatatica», которую посетили гуру левого интернета Ричард Барбрук и Джон Перри Барлоу, которая сопровождалась многотысячными рэйвами и массовыми акциями, и теперь ее последствия ощущаются все более внушительно. Также в Порту-Аллегри регулярно проходит Форум свободного программного обеспечения. Интересно, что в 2004 году, приветствуя на этом форуме президента Фонда Свободного программного обеспечения Ричарда Столлмана, министр культуры Бразилии, известный рок-певец и герой бразильской контркультуры Гильберто Гиль превзошел его в революционном радикализме, сказав: "Конечно, мы все за свободный софт, но дело в том, что компьютеров бы вообще никогда не было, если бы контркультурщики в 1960-е годы не ели так много ЛСД" .

Другие страны Латинской Америки тоже демонстрируют единство между социальными выступлениями протеста и технологическими активизмом: в Аргентине параллельно с "ассамблеями соседей" (что-то наподобие Советов) растет движение тактических ТВ (см. об этом в главе "Видео и ТВ"). Перу тоже показало пример бунта против диктатуры Microsoft: известна частная кампания сенатора Виллануэвы, потребовавшего от своего правительства перехода на свободное ПО и отказа от навязчивых услуг Билла Гейтса, поскольку государство должно выбирать программное обеспечение для своей страны и граждан на основе качеств самого ПО, а не условий лицензирования, которые предлагает фирма-производитель. На данный момент, Виллануэва не выиграл эту борьбу, поскольку большинство вопросов о контрактах на свою продукцию Билл Гейтс решает с главами государств "в личном порядке", и также решил его с президентом Перу, — но случай получил известность в качестве прецедента.

В декабре 2003 года в Женеве происходил саммит ООН по проблемам информационного общества (World Summit on the Information Society — WSIS), к которому был приурочен антиглобалистский контр-саммит под вызывающим названием "WSIS? — We seize!". Это был первый случай, когда антиглобалисты выступили с платформой, касающейся не индустриально-финансово-политических, а информационных аспектов глобализации. Итальянский критик-активист Алан Тонер назвал WSIS "Конференцией без содержания", поскольку ее возможные решения все равно никогда не будут выполняться: например, США с середины 1980-х годов демонстрирует полное равнодушие к правовым решениям ЮНЕСКО и ООН, а бюджет самой ООН в этом году достиг самой низкий отметки в истории. Как бы то ни было, на саммите представители "третьего мира" пролоббировали и приняли декларацию с требованием создать фонд, направленный на преодоление "цифрового неравенства" к 2015 году, в то время как правительства стран ЕС и Японии даже не прислали туда официальных представителей.

Возникает вопрос, какое отношение Россия имеет ко всем этим развитиям, какое место она занимает и будет занимать в мировой информационной экономике? Чтобы ответить на него, нельзя отделаться несколькими абзацами. Для этого требуется окинуть взглядом события в широкой ретроспективе.

Начнем с того, что интернет был изобретен у нас. Общепринятым стало мнение, что интернет возник из разработок американского военного Агентства перспективных исследований (DARPA). "В начале ARPA создало ARPANET" — так звучит история в хрестоматийном пересказе программиста Денни Коэна. Мало кто знает, что первая локальная сеть была сконструирована советскими инженерами С. Лебедевым и В. Бурцевым для управления противоракетной баллистической станцией в 1956-62 гг. и в 1958-м году успешно прошла испытания на полигоне Сары-Шаган в Казахстане. Начальные этапы развития вычислительной техники в СССР были поистине вдохновляющими. Задача разработки и овладения новейшей вычислительной техникой была поставлена вскоре после войны, и поначалу решалась в суровых послевоенных условиях разрухи: ученые работали по общему трудовому графику, имея право на один за день выход за пределы лаборатории, на продовольственных карточках, и т. д. Б.Н. Малиновский прекрасно описывает все это в своей классической "Истории вычислительной техники в лицах". В 1950-60-е годы были построены первые в континентальной Европе, содержащие уникальные технические решение компьютеры — или, как их стали называть позже, ЭВМ: МЭСМ и БЭСМ ((Малая и Большая электронная счетная машина) под руководством С.А. Лебедева, универсальные ЭВМ общего назначения «Урал» под руководством Б.И. Рамеева; разработана теория цифровых автоматов В.М. Глушкова и ряд других теорий, совершенно оригинальных и до сих пор не востребованных в мире. Ветераны тех времен утверждают, что для советских инженеров и программистов вовсе не были безусловными авторитетами классики западной компьютерной науки фон Нейман и Винер, более того, когда их книги появились в переводе на русский, они не были чем-то совершенно новым и неожиданным.

С установлением и развитием командно-административной системы, с прогрессом "брежневского застоя" все изменилось. "Началом конца" историк технологий Юрий Ревич называет 18 декабря 1969 года, когда на совещании у министра радиопромышленности СССР В.Д. Калмыкова было принято, а потом на заседании коллегии Минрадиопрома утверждено решение об ориентации ЕС ЭВМ на архитектуру IBM/360. Оптимизм правительственных чиновников был подогрет тем, что после войны во Вьетнаме советские конструкторы имели возможность разобрать на микросхемы большое количество сбитых над Вьетнамом американских истребителей. Но это означало отказ от разработки собственных, отечественных стандартов компьютеров, принятие ориентации на американский стандарт, в расчете на то, что и дальше можно будет «воровать» по максимуму железа и программ вместо того, чтобы разрабатывать собственные. Это также означало объединение под одним начальством ранее диверсифицированных исследовательских лабораторий. Теоретик программного обеспечения Эдсгер Дейкстра назвал решение советского правительства "величайшей победой Запада в холодной войне".

Однако нельзя сказать, что развитие вычислительной техники заглохло. Программисты, как и, например, инженеры-физики были одной из самых прогрессивных по роду интересов групп в Советском Союзе, и породили как увлекательнейшие разработки, так и замечательные памятники культуры, например, сборники "Физики шутят" и романы братьев Стругацких. Были предложены уникальные решения, которые, кажется, были слишком хороши для своего времени. Такова, например, вычислительная машина «Сетунь», в основу которой была положена не двоичная, а троичная система — не биты, а триты:

Мне, конечно, было горько от того, что нас не поняли, но затем я увидел, что это нормальное положение в человеческом обществе, и что я еще легко отделался, — писал изобретатель «Сетуни» П.П. Брусенцов, — А вот Уильям Оккам, проповедовавший трехзначную логику в XIII веке, с большим трудом избежал костра и всю жизнь прожил изгоем. Другой пример — Льюис Кэррол, которому только под личиной детской сказки удалось внедрить его замечательные находки в логике, а ведь эта наука до сих пор их замалчивает и делает вид, что никакого Кэррола не было и нет. Последний пример, показывающий, что и в наши дни дело обстоит также (если не хуже), — Э. Дейкстра, открывший (в который раз!) идеи структурирования. Сколько было шума — конференция НАТО, сотни статей и десятки монографий, "структурированная революция" бушевала едва ли не 20 лет, а теперь опять все так, будто ничего и не было".

Однако все это, как и множество других творческих ресурсов того периода, было не нужно государственной системе. Если Мануэль Кастельс определяет Информационную эру как "способ развития, в котором главным источником производительности является качественная способность оптимизировать сочетание и использование факторов производства на основе знания и информации" , то экономика и способ управления в Советском Союзе 1960-70-х годов вступали в структурное противоречие с этим способом, поскольку однонаправленно действующее государственное планирование не оставляло возможности для обратной связи, а организованная вертикально экономика делала каждую отдельную область непрозрачной для других областей. Обоснованным представляется и другое утверждение Кастельса, что Советы в конце своего существования были настолько мало заинтересованы в развитии научно-технологического потенциала, что все прогнозы касательно войны с Америкой свелись к безумному сценарию обмена ядерными ударами. Иногда высказывается мнение, что брежневская бюрократия уже тогда начала готовиться к тому, чтобы в 1980-90-е осуществить приватизацию. Как бы то ни было, отечественные интеллектуальные ресурсы не остались невостребованными: легендарный советский разработчик Б.Бабаян с его командой профессионалов теперь трудится в компании Intel, а ядро ОС Windows писали программисты из новосибирского Академгородка.

Как бы мы теперь ни анализировали современное развитие ИТ-индустрии в Российской Федерации, мы не можем ее видеть в отрыве от исторического контекста развития, и наше понимание перспектив российской информационной экономики неизменно зависит от того, как мы отвечаем на вопрос: для чего это? Наша страна, преодолевая более чем десятилетнюю слепоту, пытается понять свою историю, определить место в ней нынешнего момента, — историю, которая была так сильно замутнена в 1990-е годы либеральной пропагандой относительно "тоталитарного прошлого" и "остальных цивилизованных стран". Между тем, Россия, не успевшая к технологическому буму 1990-х, связанному с телекоммуникациями, теперь имеет все возможности войти на равных правах в будущее, которое обещают два новых готовящихся технологических поколения: биотехнологии и нанотехнологии. Но вопрос в том, кто будет это делать — русские наёмные работники, по сценарию аутсорсинга, или сознательные, понимающие свои интересы «когнитарии», трудящиеся Информационной эры? А если мы задумываемся о революции — то другой вопрос касается того, будет ли революция в условиях инновационной экономики означать новый захват власти, национализацию предприятий, конфликт с капиталистическим окружением, гражданскую войну, "военный коммунизм"?

Одним из крупнейших инвесторов в технологическое образование до 2003 года оставалась компания ЮКОС, создавшая, в частности, "Фонд интернет-образования", профинансировавшая открытие и массовые поставки компьютерного оборудования в 43 учебных центра по России, и ставившая своей целью (цитирую газету "НГ-Наука") "формирование в России государственно-общественной системы бесплатного массового обучения работников общего образования интернет-технологиям". После того, как компания ЮКОС разгромлена, перестал существовать Фонд интернет-образования, а Министерство образования в 2004 году взяло займ в 300 млн долларов у МВФ на программу интернетизации российского образования. Я буду подробнее обсуждать в главе "Программное обеспечение, интернет-сервисы, публичная сфера", какие недостатки и преимущества несет такая модель, здесь же только скажу, что, очевидно, было принято решение, аналогичное описанному выше перуанскому прецеденту: в результате закулисных соглашений национальный ИТ-сектор отдается на откуп корпоративному бизнесу с его закрытым программным обеспечением. В отношении инфраструктуры государственного управления, это означает долгосрочную зависимость от политики корпоративного монополиста, в отношении национального образования — создание целого поколения программмистов, проходящих обучение на основе закрытого ПО, которое несет с собой обучение пользовательским навыкам, но ни в коем случае не глубокое понимание науки программирования. И это не может способствовать появлению в России богатой и разнообразной культуры высококвалифицированных программистов.

Представляется, что события последнего отрезка времени российской истории могут быть описаны в терминах модернизации. Как убедительно показывает Борис Кагарлицкий в своей книге "Периферийная империя", с самых давних времен существует известная рассинхронизация между темпами развития России и ее западных политико-экономических партнеров. Каким бы — оптимальным или неоптимальным — считать собственно исторический путь России, она никогда не могла навязать его остальному миру, а ввиду вовлеченности в общую мировую систему экономики, наоборот, была вынуждена совершать «догоняющие» скачки развития. Общий мировой путь развития, навязанный Западом, определен прогрессом в технологиях. В перестроечной либеральной мысли "догоняющие скачки", которые вынуждены совершать не-западные страны, были названы "модернизациями".

Согласно наблюдениям Бориса Кагарлицкого, Россия стремится к образованию «собственной» миросистемы, независимой от Запада. Однако, даже если это так, трудно представить себе, что такая миросистема может быть построена на пути отказа от вовлеченности в мировое развитие — скорее, по этой логике, Россия должна совершить не «догоняющий», а «обгоняющий» скачок, наподобие того, какой в 1980-е годы сделала Япония. Более того, нам уже известен опыт такого рода, и он касается первой индустриальной модернизации, проведенной в России в 1930-х годах под управлением И.В. Сталина. Возможно, этот опыт был проделан ценой неоправданно больших жертв, и возможно также, что молодая Советская Россия располагала возможностями совершенно гуманной, бескровной, нетоталитарной модернизации — нам трудно об этом судить в наших условиях относительно статического существования, в то время как в те времена Россия, безусловно, переживала ситуацию повышенной структурной сложности. Но сейчас перед нами стоит необходимость осуществить новую, информационную модернизацию, которая по самой своей специфике должна быть совершенно открытой и бескровной.

В последние годы невероятными темпами растет число российских пользователей интернета. Если в 1998 году мировой сетью более или менее регулярно пользовалось 1,2 млн россиян, то в 2000-м их число превысило 9 млн, а в 2003 число составило более 11,5 млн, т. е. перевалило за порог в 10 % населения (статистика компании Rambler). Растет информационное оснащение научных и образовательных учреждений. Институты, в особенности физические, протягивают километры оптоволокна. Курчатовский институт возглавляет сеть российских научно-образовательных учреждений, которые в партнерстве с аналогичными учреждениями США и Китая участвуют в создании мировой суперкомпьютерной системы второго поколения GRID, основанной на новых способностях компьютеров и с пропускной способностью от 155 Мбит/с. Собственно, такое развитие оказывается возможно лишь благодаря наследию Советского Союза с его государственными бюджетами исследовательских организаций, образовательной традиции и структуре «наукоградов». В особенности последнее имеет значение в свете идеи создания информационных кластеров/технопарков. Открытие кластеров такого рода подготавливается в городах Дубне, Пущино и Троицке. На первой волне энергичных разговоров о "российских Бангалорах" в 2004 году министр информационных технологий и связи Леонид Рейман заявил, что российский экспорт программного обеспечения в ближайшее время должен удвоиться и достигнуть 1 млрд долларов, а "в ближайшие десять лет индустрия программного обеспечения в России может сравниться с нефтедобычей" . Однако, последовавшие почти одновременно с развенчанием надежд на путинское "удвоение ВВП" к 2010-му году, эти слова теперь тоже не могут вызвать более чем усмешку. Современная власть никогда не проведет в России информационную модернизацию.

Мануэль Кастельс, имевший возможность начиная с 1984-го года часто посещать Россию и исследовать политику и экономику в стране от Москвы до Камчатки, убедительно показал, что последние годы существования Советского Союза и его распад были обусловлены неспособностью советской командно-административной системы — предельно тяжеловесной, закрытой и централизованной — адаптироваться к условиям новой информационной экономики. Российское государство, выросшее на руинах Советского Союза и находящееся до сих пор под управлением советских «аппаратчиков», — остается настолько же тяжеловесным, коррумпированным и неуправляемым. Так же, как позднесоветские экономические бюрократы, присевшие сами и подсадившие страну на "нефтяную иглу" — легкий доход от выкачивания «нефтедолларов» засчет опустошения природных недр — современные российские правители и близкие к ним нефтяные кланы ведут страну к положению нефтяной "банановой республики", которое будет многократно усилено ввиду скорого вступления в ВТО. Внешняя политика банановых республик определяется сговорами с международными корпорациями правительствами других стран, внутренняя опирается на «хунту», то есть "силовиков".

Историк эпохи Просвещения и Французской революции пишет: "Не бывает настоящей революции без питающих ее идей — в противном случае, это не революция, а мятеж или государственный переворот, поэтому интеллектуальные и идеологические основания для недовольства существующим строем очень важны" . То, что мы делаем, это создаем культурные истоки для будущей информационной революции. Авторитарное государство, закрытые выборы, непрозрачная система власти, отсутствие общественного пространства и обратной связи с обществом противоречат природе открытого, находящегося в постоянном движении и обмене информационного, сетевого общества. Возможности, открытые перед человечеством новыми технологиями и интернетом, вступают в противоречие с устаревшей системой управления и кастовыми интересами управляющих; "Но правители, — как говорит Бертольт Брехт устами Галилея, — стремятся погрузить народ в искрящийся мрак невежества". Все это ставит вопрос о возможностях революции в условиях информационной экономики. С одной стороны, эскалация новизны, паника венчурных предприятий подгоняют и усиливают движение к капиталистическому инфокалипсису, с другой стороны, без подключённости, находясь "с той стороны" цифрового барьера, революционеры едва ли смогут успешно осуществить какие-либо изменения. Мы полагаем, что революция в условиях инновационной экономики должна снова "вырасти из лона капитализма", чтобы перерасти его ограничительные барьеры, репрессивные системы, военные порядки и общественные разделения. Мы считаем, что информационализм — как образ жизни и мышления — должен стать настолько сильным, что с него упадут условия прежней жизни, как клетка должна упасть с переросшего ее размеры большого животного. Потому что мы убеждены, что информационное общество не развязано корпорациями и не стоит на службе власти. Информация — это новый эволюционный виток в развитии человечества, это новые способности и возможности, которые нам предстоит получить как представителям рода человеческого. Эволюционное развитие достигло ступени сложности, необходимой для перехода в следующий период истории — период, в котором действительно именно знание будет определять возможности и меру ответственности каждой человеческой особи, — так, как когда-то это решала адаптация к окружающим условиям и мускульная сила, а потом наличие собственности на средства производства. Информационное развитие осуществляется не насильственно, а путем самоорганизации. Илья Пригожин в таких книгах, как "Порядок из хаоса", показал, что самоорганизуется сама материя, что именно самоорганизация есть путь образования более сложных структур, чем классические механические структуры, и что они образуются в условиях неравновесия, выхода из статического состояния, на путях диссипации. Ошибочно думать, будто корпорации и правительства способны направить туда путь человечества или каким-то образом стать хозяевами на этом пути. Капитализм делает так, что развитие технологий оказывается сужено узкими рамками прибыльных, сиюминутных, коммерчески недальновидных разработок, ученые и инженеры ставятся на службу военных ведомств и разведок, новейшие и потенциально полезнейшие открытия кладутся под сукно. Потому что в его условиях — возможности понимания мира ограниченны, их технологические разработки подчинены соображениям сиюминутной выгоды, их способность управлять событиями ограничивается денежными бюджетами и применением насилия в более или менее грубой форме. А путем выживания в условиях наступающего общества являются взаимопомощь, открытость и самоорганизация — то, чему учит нас программирование на основе открытых кодов, кампании гражданской солидарности, сетевые общества, тактические медиа.