Повешенный

Глава 15

Хмурое дождливое утро застало императора Николая у окна. Он с тревогой смотрел на вздувшуюся Неву, мутные воды которой уже давно перехлестывали через парапет дворцовой набережной. Надо было решаться — оставаться во дворце или срочно уезжать в Царское Село, бросив столицу на произвол судьбы. Тяжелый выбор…

Казалось, неудачи преследуют Николая сплошной чередой. Только-только все успокоилось после казни главных заговорщиков и отправки остальных осужденных на каторгу, как их жены затеяли «бабий бунт», переполошив своей выходкой Высший свет. А теперь новая напасть — наводнение. Да еще какое…

Наводнением считалось превышение среднего уровня воды в Неве на три с половиной фута, и эта отметка была превышена еще вчера. Николай сразу велел предупредить горожан тремя пушечными выстрелами, и вывесить флаги на здании Адмиралтейства, а ночью зажечь на нем фонари. Но по столице тут же поползли дурацкие слухи о предсказании, сделанном волхвами около пятидесяти лет назад: якобы Петрополь ждет ужасное наводнение, не сравнимое даже с Великим наводнением 1777 года, случившееся при бабке Екатерине.

Конечно, в Петрополе это было делом обычным. Сильный западный ветер как бы «запирал» Неву, мешая ей вытекать в Маркизову лужу. А нагонная волна, идущая по Финскому заливу с запада на восток, выходя на мелкую часть Финского залива, резко увеличивалась в высоте, повышая заодно и уровень воды в Неве. Но такие наводнения чаще всего происходили в сентябре — декабре. А зимой случалось повышение уровня воды до трех футов из-за шуги, забивающей русло реки при резком наступлении сильных морозов. Кроме нагонной волны, в Петрополе происходили иногда и паводковые наводнения, связанные с весенним таянием снега и заполнением русла Невы льдинами при ледоходе. Но никогда прежде все это не происходило одновременно и в таких ужасающих масштабах.

В городе уже третий день лил дождь, резко потеплело — температура воздуха днём была + 7 градусов, а с моря, не переставая, дул сильный юго — западный ветер. Тут же начался резкий подъём воды в Неве и каналах, который поначалу привлек много зевак. Но вскоре под водой оказался практически весь город, и зевакам стало не до зрелищ — унести бы ноги.

Донесения приходили со всей столицы. На сегодняшнее утро не затопленными остались лишь Литейная, Рождественская и Каретная части Петрополя. Подземные казематы Петровской крепости тоже начало заливать водой, из-за чего арестантов пришлось срочно переводить на верхние этажи — благо свободных камер там теперь было предостаточно. Если в ближайшее время ливень не прекратится, и не сменится направление ветра, уровень воды легко превысит два человеческих роста. И тогда страшное наводнение 1777 года покажется столице детской забавой.

Никто толком не мог ему объяснить, что происходит с погодой. Синод привычно валил все на волхвов, напирая на то, что случилась непогода в аккурат накануне языческого праздника — Комоедицы. Ну, так и прошлое Великое наводнение они пытались на волхвов повесить, а толку? Николай даже велел принести ему из архива старое дело 1777 года. Но полистав пожелтевшие допросные листы, понял, что особой веры инквизиторам в этом деле нет из-за полного отсутствия каких-либо серьезных доказательств. Бабка Екатерина доверчивой дурой отродясь не была, так что бесполезное дознание она просто велела прекратить.

Чиновники императорской канцелярии сбились с ног, разыскивая каких-нибудь ученых из Академии наук или дворян с даром чувствовать погоду. И хотя многие горожане уже покинули столицу, оставив свои дома на управляющих и слуг, несколько человек им все-таки удалось отыскать. Но ничего нового они императору не сказали — несли что-то о погодных аномалиях и необычном смещении воздушных потоков. Ученые вещали еще и о каком-то накопительном воздействии. Николай так ничего и не понял в их заумных пространных рассуждениях. Велел предоставить в канцелярию их соображения о происходящем, и отпустил с миром.

Тревожные новости приходили во дворец и с Ладоги. Уровень озера тоже подскочил на четыре с лишним фута в результате дождей и резкого таяния снегового покрова после очень снежной зимы. Обычно восточные и северо-восточные ветры весной сдували паводковую воду в Неву и в Невскую губу, унося её в Балтику. Затем вскрывалось Ладожское озеро, и начинался озерный ледоход. В этом же году все было иначе.

На юге Ладоги, где мелководные губы особенно подвержены нагонам, вода вышла из берегов, разлившись окрест почти на две мили. Многие низкие места вблизи озера были подтоплены, пострадали прибрежные селения, сенокосные угодья и поля, даже на время вышли из строя приладожские каналы. В шхерной части озера скрылись под водой многие острова, остались видны только голые кроны деревьев.

Но самое плохое — начал уходить под воду Ореховый остров, на котором стояла Шлисская крепость. Это было во вчерашнем донесении оттуда. Начальник Секретного дома майор Турубанов просил высочайшего указания у императора — как ему поступить с тайными заключенными в такой чрезвычайной ситуации?

Николай вернулся к столу и снова перечитал секретный приказ, адресованный начальнику Шлисской тюрьмы. Вздохнул, отгоняя потревоженную совесть, и решительно дописал сверху: «После прочтения сжечь немедленно и собственноручно, в присутствии фельдъегеря». Позвонил в колокольчик, вызывая секретаря, и, накапав воска, запечатал приказ своей личной именной печатью.

— Фельдъегеря ко мне, прибывшего вчера из Шлисса — бросил он секретарю, застегивая перед зеркалом мундир — и вели подавать карету, я уезжаю к семье в Царское Село. Своей столице я сейчас ничем помочь не могу…

…Вода начала поступать в казематы ранним утром. Сначала нас не разбудили привычным «подъемом», и я проспал время завтрака. Потом с просонья опустив ноги с койки, чуть не заорал от неожиданности, наступив в ледяную воду, заливающую пол камеры. Вскочив, прошлепал босиком по воде к двери, по дороге подхватив намокшие сапоги, стоявшие с вечера у койки, и водрузив их на стул. В груди тревожно полыхнул «дар».

Долгий стук ни к чему не привел — похоже, в коридоре нашего отсека не было надзирателей. Куда-то все пропали. Сбежали что ли…?

Судя по шуму дождя за окном, на улице все еще продолжался сильный ливень, и даже периодически раздавались отдаленные раскаты грома. Похоже, я спал так крепко, что не слышал их ночью. В камере было по-вечернему сумрачно. Продрогнув, вернулся на койку, попробовал еще покричать. Мне снова никто не ответил.

Ждать пришлось почти до обеда. Завтрака так и не случилось, ежедневного проветривания камеры тоже. Судя по тишине в коридоре, и утреннего развода караульных не было. Наконец, вдалеке загромыхали замки, послышался плеск воды и чье-то чертыхание. Судя по голосам, к моей камере приближалось несколько человек. Пришлось срочно натягивать мокрые сапоги.

Открылась дверь — в камеру вошли сразу трое недовольных надзирателей, двое при ружьях, с примкнутыми штыками.

— Встать, лицом к стене!

Я послушно встал с кровати, исполняя приказ, мне тут же стянули руки за спиной простой веревкой. Спасибо, что кандалы не надели! Один из тюремщиков начал собирать в вещевой мешок мой скромный скарб, другой набросил мне на плечи шинель, которая из-за его небрежности чуть не упала в воду.

— Что-то случилось?!

— Молчать! Вопросы задавать запрещено.

Рывок и меня потащили из камеры в коридор. Воды там было уже по щиколотку, она ручьями стекала по ступеням. Сапоги, пропитавшись холодной водой, противно хлюпали. Поднявшись на два пролета, мы наконец, оказались наверху, где было прохладно, но хотя бы сухо. Тут меня встретил майор Турубанов. Начальник тюрьмы мрачно смотрел в зарешеченное окно на творящееся за ним безобразие. С неба лило, как из ведра, на улице было темно, словно на закате. Странные у них тут весной дожди — как в тропиках…

— Илья Сергеевич, а что происходит?

— Наводнение, Павел Алексеевич. Да такое, что сроду не видали! Третий день льет не переставая, да еще Ладога из-за тепла вскрылась, и пошла нагонная волна. Из-за этого все казематы через сливные трубы и затопило.

Я проследил за взглядом майора. Внутренний дворик тюрьмы весь был под водой, ливневка совершенно не справлялась. Хотя какая уж ливневка, есть ли она тут вообще? В лучшем случае прокопали дренажные канавы, по которым вода самотеком уходит в ров, что перед крепостной стеной тюрьмы. Или течет прямиком в Ладогу по подземному отводу.

— «Разверзлись хляби небесные…» — процитировал я пришедшие на ум слова из Библии.

— Книгу Бытия цитируете? А я слышал вы безбожник, Павел Алексеевич, от причастия отказались?

— Церковь и вера в бога — это совершенно разные для меня вещи — пожал я плечами — и сильно сомневаюсь, что Господу нужны посредники, чтобы услышать чаяния людей. Особенно такие, как попы из Синода.

Турубанов хмыкнул, но оставил мои крамольные заявления без комментариев.

— Все узники на время переводятся на первый этаж — майор кивнул в сторону арестантских, где нас с Петром «оформляли» по приезду — Жду курьера с приказом от Его императорского величества. О случившемся бедствии я государю уже сообщил, поскольку имею право личного доклада на прямую, минуя его канцелярию.

— Так это же отличная новость! — с сарказмом произнес я — Вот царь нас всех и спасет.

— Все насмешничаете?

— Что вы?! Не имею такой привычки. Только на помощь императора и уповаю!

Турубанов недовольно поморщился и махнул рукой надзирателям, чтобы те отвели меня в арестантскую. Мое новое «жилище» оказалось в самом конце коридора. Тут было несколько узких камер, которые запирались не привычными дверями с окошком, а решетками из толстых прутьев.

Я стянул мокрые сапоги и брюки, оставшись босиком и в одних подштанниках, отжал низ штанов и развесил их просохнуть на стуле. Натянул сухие запасные носки и сделал несколько разогревающих движений, поскольку в камере было прохладно. В животе заурчало от голода… Завтрак мы пропустили, обед тоже под большим вопросом — похоже майору сейчас не до кормления узников. Вообще-то по такой погоде могли бы и печурку в камере затопить!

— Что вы делаете, сударь? — со стороны коридора раздался мужской голос. Причем, знакомый. Певец!

— Разогреваюсь, чтобы не заболеть.

Я подошел к прутьям решетки. В камере напротив, за таким же ограждением стоял высокий мужчина с длинными темно-русыми волосами, собранными в хвост. Вся верхняя часть его лица, включая нос, была скрыта странной маской из черной кожи. Открытыми оставались только рот и подбородок, но из-за усов и бороды даже возраст узника определить было невозможно, не то что разглядеть черты его лица.

Одет он был в очень поношенный сюртук и брюки и, так же как я стоял в одних носках.

— Кем вы будете, милостивый государь? — вежливо поинтересовался «маска».

— Бывший граф Стоцкий — я с иронией отвесил поклон — К вашим услугам.

Расшаркивающийся офицер в подштанниках — это натуральный сюр. Сразу вспомнился проигравшийся генерал Чарнота из булгаковского «Бега».

— Это который же Стоцкий? Младший или старший? — поинтересовался мой визави.

— Старший.

— Павел Алексеевич?

— Да, это я. С кем имею честь? — я чуть не рассмеялся. Уровень фантасмагории все рос и рос.

«Певец» покачал головой.

— Я должен остаться инкогнито. Для вашей же пользы. Неизвестно, как все повернется — знание моего имени может принести вам несчастье.

— Даже так? — удивился я, присаживаясь на шинель, брошенную на пол — А почему на вас эта странная маска?

— И об этом я умолчу. По той же причине.

Умолчит он… В истории России была всего одна «железная маска» — свергнутый император Иоанн Антонович. «Правил» правнук царя Иоанна V недолго, будучи совсем младенцем. Его семью из Брауншвейгской ветви быстро свергла Елизавета — шустрая дочь Петра Великого, та самая «веселая императрица», взошедшая на трон на штыках гвардейцев. После чего она заточила все это семейство черте куда. В Холмогоры? Даже и не припомню точно… А вот Иоанна Антоновича убили именно здесь — в Шлисской крепости, при попытке заговорщиков освободить его. В любом случае это было лет шестьдесят назад, а то и больше.

— Сколько же вам лет? Это, надеюсь, не секрет?

— Тридцать пять исполнилось недавно.

— И сколько вы тут сидите уже?

— Больше пяти лет — «маска» тоже переместился на пол, по моему примеру. Запрокинул голову, опершись затылком о стену — Спасибо дару, он у меня сильный. Не одаренному здесь трудно выжить.

— Для человека, который провел в этой тюрьме пять лет, вы рассуждаете очень здраво. Я уже через месяц, проведенный в местном каземате, чуть не тронулся умом…

Тут я понял, что ляпнул бестактность. Черт, как неудобно-то получилось.

— Продолжайте, Павел Алексеевич — коротко хохотнул «маска» — Заканчивайте вашу мысль. Ладно… давайте я закончу. В тюрьме есть свою плюсы, как ни странно. Арестанты не болеют моровыми поветриями, их не убивают на войне, тут можно упражнять до бесконечности свой родар… Особенно, если вами не заинтересовались инквизиторы и не иссушили источник.

— Какой он у вас, кстати? — прервал я узника — Ваш родар…

— У меня их два. Один… Про один я умолчу с вашего позволения. А второй — это Безупречная память. Я не забываю ничего, что увидел, услышал или прочитал. Очень безобидный, но и очень полезный дар в одиночной камере. Можно до бесконечности перебирать свои прошлые воспоминания, заново проживая каждое мгновение. Ах, сколько раз я проигрывал все наши беседы с… впрочем, не важно с кем.

— Как же вас все-таки называть?

— Зовите маской. Я уже привык.

Тут я конечно, заартачился и начал настаивать хоть на каком-нибудь имени, пусть даже и вымышленном. Ну что за клички между приличным людьми? Мы же интеллигентные зэки! После некоторых препирательств «маска» все-таки назвал мне имя — Алексей.

— Стало быть «защитник» — резюмировал я — Это же греческое имя?

— Элладское — вежливо поправил меня Алексей — Так и есть. Только, увы, защитить я себя не смог.

— Кому же вы так неосторожно перешли дорогу?

— Павел! — голос «маски» предупреждающе зазвенел, стал резким, грудным.

— Понял. Больше никаких вопросов о вашей тайне. Давайте, тогда сменим тему!

— Давайте.

Мы обсудили наши скорбные перспективы насчет еды — отсутствие завтрака, обеда и возможный пролет с ужином. Пошутили, что «скорее бы уж Пасха» — будет шанс разговеться. Я все больше проникался симпатией к этому стойкому, неунывающему человеку. И по-прежнему надеялся, что к нам вот-вот приведут Петра Южинского. Но нет. Решетки громыхали, только где-то вдалеке. Похоже, Петю посадили в самую дальнюю от нас камеру. Кричать его имя на всю тюрьму я не рискнул — мы и так с Алексеем старались говорить вполголоса, чтобы нас не услышали стражники. А то у Турубанова хватит ума запереть меня в какой-нибудь одиночке.

Где-то спустя час, в коридоре появился надзиратель, и нам с Алексеем пришлось прекратить все разговоры. Зато тюремщик раздал по краюхе хлеба и по большой соленой селедке. Это на время отвлекло меня от общения с товарищем по несчастью. Я был до ужаса голоден и сразу же набросился на еду. В моем представлении жирная вкусная селедка никак не укладывалась в понятие постной пищи, но видимо Турубанов счел такое нарушение поста мелким грехом, не заслуживающим внимания. Поскольку у тюремщиков не было, ни возможности, ни желания готовить горячую пищу для узников в экстремальных условиях.

После трапезы, нам принесли чай в железных кружках. Что удивительно — горячий. Значит, все-таки удалось где-то растопить печь, потому что и в камерах заметно потеплело. Чай был очень, очень кстати — после селедки меня одолела дикая жажда. К тому же я вспомнил, что в этой суматохе ничего не пил с самого утра.

— …Наверное ужасно жить пять лет с такой маской — поужинав, я снова переместился к решетке и теперь наблюдал, как Алексей аккуратно пьет чай, стараясь не задевать кружкой нижний край маски. Надо сказать, получалось у него это вполне ловко. Видно сказывалась многолетняя привычка.

— Семь раз я подавал прошения об… одним словом об облегчении режима содержания. И семь раз мне отказывали.

— Не по людски так издеваться над узниками самой строгой тюрьмы! Тут и так не сладко.

— Как вы изволили выразиться? — «маска» засмеялся — Не сладко?

— А вашу звезду — я понизил голос — инквизиторам вообще не удалось потушить?

Алексей долго молчал, потом, вздохнув, признался:

— Удалось. Но только на пару лет. Потом дар начал сам восстанавливаться, но я это скрываю от надзирателей и тем более от местного лекаря. Но это не трудно, поскольку этого горького пьяницу давно ничего не волнует, кроме бутылки. Павел Алексеевич, а у меня тоже личный вопрос. Как вы-то угодили сюда?

Пришлось кратко рассказать Алексею о недавнем восстании декабристов, в котором приняли участие Стоцкий и Южинский. Конечно, тут что-то могло отличаться, поэтому я был крайне скуп на детали. Вспоминая повешение, невольно потер шею. Все следы от веревки давно сошли, но иногда я просыпался ночью от фантомного удушья. Казнь явно оставила след в моей психике. Ну и предыдущая попытка суицида тоже.

Удивительно, но этот малознакомый человек вызывал у меня большое доверие. Даже при том, что каждый из нас хранил тайну о своей настоящей личности. Я почему-то чувствовал, что мог бы рассказать ему и о своем настоящем прошлом, и Алексей бы меня не выдал. Но, как и он, я считал, что моя чрезмерная откровенность может быть опасна для моего собеседника. А поэтому ограничился тем, что успел узнать от Южинского и Турубанова.

Я уже практически добрался в своем рассказе до того места, где жены декабристов подали прошение царю о том, чтобы сопровождать мужей в Сибирь, как в коридоре раздались встревоженные крики: — Вода!!