Повесть о Габрокоме и Антии

КСЕНОФОНТ ЭФЕССКИЙ ПОВЕСТЬ О ГАБРОКОМЕ И АНТИИ

Перевод с древнегреческого С. Поляковой и И. Феленковской

Вступительная статья и примечания С. Поляковой

КСЕНОФОНТ ЭФЕССКИЙ И ЕГО РОМАН

Второй век новей эры—время создания романа Ксенофонта Эфесского—был эпохой римского владычества над греческими стра­нами; низведенные до положения провинций, они во всех отноше­ниях занимали подчиненное положение. Однако Малая Азия по сравнению с материковой Грецией переживала даже известный подъем, одним из свидетельств которого является оживление там культурной жизни. Наряду с литературным течением, находившим официальное признание и даже поддержку Рима, широко развива­лась повествовательная проза, по своим идейным устремлениям и художественным тенденциям резко отличавшаяся от господствовав­шего направления и обращенная к сравнительно более широким, демократическим слоям населения. Этим объясняется то особое положение, которое она занимала в свое время и в более позднюю эпоху. Представители господствующей культуры, писатели и уче­ные, свысока относились к ней, не цитировали ее, не интересова­лись ею, не собирали сведений об ее авторах. Поэтому мы почти ничего не знаем о многочисленных представителях этой повество­вательной прозы, самые их имена далеко не всегда достоверны, даже жанры, в которых они писали, не получили наименования. Все то, что до нас дошло, уцелело по воле случая и вопреки стремле­нию тех древних ученых, которые заботились только о сохранности памятников, казавшихся им образцовыми. Характерно в этой связи, что жанр, представленный "Повестью о Габрокоме и Антии" Ксенофонта Эфесского, хотя мы располагаем целым рядом аналогич­ных произведений, не получил в древности наименования, и мы принуждены обозначать его позднейщим, неантичным термином "роман".

"Любовным романом" в античной литературе принято называть прозаическое произведение со строго определенным сюжетом. Схе­ма его такова: необычайной красоты юноша и девушка до того, как они познакомились, не только не знали любви, но относились к ней враждебно; однако после первой встречи они влюбляются друг в друга, и, так как жизнь врозь для них более невозможна, происходит свадьба, или помолвка, пли, наконец, совместное бегство. Но едва герои соединились, как наступает разлука, вызванная враждебностью божества—Эрота, Афродиты или Тюхе-Судьбы—и обрекающая их на всевозможные приключения в поисках друг дру­га. Блуждая из страны в страну, из города в город, они подверга­ются самым невероятным опаностям, которые также предусмотрены сюжетной схемой: пленение пиратами или разбойниками, мнимая смерть (летаргический сон), всевозможные пыткн, рабство, морские бури, покушения на верность любящих. После долгих скитаний и горестей герои в финале романа находят друг друга и счастливо соединяются для совместной супружеской жизни или заключают брач­ный союз, если прежде это встречало препятствия. В основе обще­го всем романам, заданного сюжета с его центральными момен­тами—разлукой, поисками, мнимой смертью и нахождением—лежит одна из самых распространенных мифологических схем—биогра­фия божеств плодородия, переживавших смерти и воскресения, похищавшихся и отыскивавшихся вновь. В этом сказываются проч­ные связи романа с фольклорно-мифологнческой почвой, на кото­рой выросла греческая литература.

Общая схема сюжета разными авторами осмыслялась по-разному (как по-разному осмыслялся трагиками один и тот же миф), так что каждый образчик этого жанра имел свое индивидуальное лицо, обладая вместе с тем и чертами фамильного сходства. Отно­сительно автора одного из ранних греческих романов, Кссиофоита Эфесского, мы не располагаем почти никакими данными. Возможно, что самое его имя было, подобно именам других романистов, псев­донимом, который должен был вызвать в памяти наивное изящество стиля знаменитого историка Ксенофонта или его умение рассказы­вать любовные истории типа новеллы об Абрадате и Панфее, включенной в "Киропедию". С большой долей вероятности можно думать, что родиной автора "Повести..." был Эфес, ибо Ксенофонт описывает эфесские обряды и сообщает множество отдельных де­талей, связанных с этим городом, так, как это может делать толь­ко очевидец. Судя по отсутствию в романе прямых цитат и лите­ратурных реминисценций, по скупому использованию мифологии и по ряду географических ошибок автора, Ксенофонт не получил систематического образования, а это дает основание думать, что он был выходцем из тех же широких слоев населения, к которым об­ращал свою книгу. Годы рождения и смерти Ксенофонта тоже не­известны. Лишь весьма приблизительно мы можем датировать его роман. Папирусных фрагментов "Повести о Габрокоме и Антии", которые помогли бы установить время создания романа, пока не найдено, а самый материал повествования почти не дает возмож­ностей для хронологических заключений. Однако, сопоставляя не­многочисленные места, позволяющие сделать определенные истори­ческие выводы, можно предположить, что роман возник во II веке н. э.

Как показало изучение текста, роман Ксенофонта не дошел до нас. в своем первоначальном виде, а подвергся сокращению. Во времена поздней античности было принято для удобства читателей сокращать более значительные по объему книги, создавая своеоб­разные карманные издания. В подобных целях чья-то рука по­трудилась над текстом Ксенофонта; следствием ее работы явились отдельные несообразности и несогласованности в сюжете. Следы некоторых персонажей и событий, о которых прежде упоминалось, затем бесследно теряются; такова участь пророчества, забытого впоследствии, или персонажей типа старухи Хрисион. Подчас опус­каются важные в общей цепи событий посредствующие звенья; в результате этого для читателя остается, например, загадкой, как Габроком попал из Мазаки в Таре или зачем ему понадобилось искать Антию в Италии. Об изменениях в первоначальном тексте говорит и стилистическая неоднородность некоторых сходных по содержанию сцен: так история любви Манто к Габрокому написана обстоятельно и изящно, а сюжетно параллельный ей рассказ, посвященный любви Кюно к герою, своей сухостью и художест­венной безликостью напоминает конспект. Не исключена возмож­ность, что один папирусный фрагмент II—III веков н. э, упомина­ющий знакомые по Ксенофонту имена Антии и Евдокса, представ­ляет собою часть утраченной ныне полной версии "Повести..." Однако он столь отрывочен, что не может дать основания для каких бы то ни было выводов... Но и в том виде, в каком роман дошел до нас, он все же позволяет вынести некоторое общее суждение об идейных задачах и художественной манере Ксенофонта.

Выдвигая свои социальные идеалы, автор главное внимание уде­ляет семейным отношениям и проблеме поведения человека в частной жизни, а тем самым — критике господствующей морали. Обострение интереса к частной жизни связано с отрывом челове­ка от государства, зашедшим особенно далеко в период римского владычества. Общественная деятельность грека той эпохи была све­дена римлянами к минимуму: греческие города лишены независи­мости, политическая жизнь в них заглохла, преследуются самые невинные союзы и общества, гражданам запрещено носить оружие. Завоеватели делали все для того, чтобы грек утратил сознание Своей социальной значимости и из гражданина превратился в обы­вателя. Это вынуждало человека противопоставлять себя государ­ству, замыкаться в тесном кругу близких ему людей и в них ис­кать опору. Роман Ксенофонта утверждал для опустошенного и вз­битого из колеи читателя наличие новых, доступных ему ценностей — самоотверженной любви, верной дружбы и, в известной мере, па­дежной религии. Он показывал читателю такой нравственный обра­зец (сразу подчеркнем, что автор рисовал желаемую, а не реаль­ную картину социальной жизни), следуя которому, можно было кайтн пути примирения с жизнью, возрождал почти совсем утра­ченную веру в человека. В период всеобщей апатии и деморали­зации[1] взгляды и идеалы Ксенофонта, представляющиеся наивны­ми человеку нового времени, свидетельствовали о подлинном Гуманизме и моральной стойкости.

Самой важной, самой бесспорной из этих новых ценностей бы­ла для Ксенофонта любовь. Она выше даже веры в богов, которая служит постоянной поддержкой его героям. В качестве идеала пи­сатель изображает брачные отношения, счастливый союз социально равных людей, основанный на глубоком чувстве взаимной любви.. Для того чтобы в достаточной мере оценить смелость этой идеи Ксенофонта, необходимо ясно представить себе характер греческой семьи того времени. Основой брака была не супружеская любовь,— она совсем не принималась в расчет,—а экономические интересы сторон. В жертву им приносились желания будущих супругов, в особенности—женщины, которая была полностью подчинена мужу; продолжение рода составляло, в связи с необходимостью передачи имущества наследникам, основную цель брака. Отсутствие взаимной склонности делало супругов чуждыми друг другу и вело к обоюд­ным изменам. Вопреки всему этому Ксенофонт изображает брак, в котором супругов связывает не материальный расчет, а только сила любви; не деторождение, а любовь — вот цель такого брач­ного союза. Поэтому автор рисует только бездетные супруже­ские пары — Габрокома и Литию, Левкона и Роду, Эгиалея и Телксиною.

Чувство любви в изображении Ксенофонта резко отлично от обычного плотского эроса древних; оно предполагает, во-первых, взаимность любви и, во-вторых, .знает такую степень интенсивно­сти и продолжительности, при которых необладание и разлука представляются обеим сторонам великим, если не величайшим не­счастьем; они идут на большой риск, вплоть до того, что ставят на карту свою жизнь, чтобы только .обладать друг другом, что в древности бывало разве только в случаях нарушения супружеской верности. Необычайной интенсивности влечение героев романа друг к другу не является преувеличением литературного вымысла, а отражает новый для античного человека, глубокий и сложный мир чувств.

Никогда до появления греческого романа супружеская любовь не раскрывалась столь полно и всесторонне. Особенно ясно это видно при сравнении уже упоминавшейся новеллы Ксенофонта Афинского об Абрадате и Панфее с романом его младшего сои­менника. При почти полном совпадении сюжетов рассказ об Абра­дате и Панфее, подобно мифу, лишен самого главного—психоло­гического обоснования, раскрытия особенностей любовного чувства. Мотивы поведения Панфеи, сохраняющей во время плена верность супругу и соглашающейся умереть вместе с ним, связаны с архаи­ческими представлениями о жене как неотъемлемой собственности мужа. К подобным же выводам приводит сопоставление произведе­ния Ксенофонта Эфесского с комедиями Менандра.

Необычность любви-героев подчеркнута фоном, на котором она показана: герои проходят через самые невероятные приключения, попадают в экзотические страны (Египет, Эфиопия). Показательно, чго сам автор настойчиво обращает внимание читателя на это об­стоятельство: Габроком и Антия считают пережитое ими необы­чайными и удивительными приключениями", .повестью, которой никто, пожалуй, не поверит". Разумеется, жена в этом идеальном браке равноправна с мужем и выступает духовно близкой ему под­ругой и спутницей. В нарисованной Ксенофонтом картине брачных отношений программна каждая деталь: перед глазами читателя встает тот высоким этический идеал, которому надо следовать, та­кие отношения между супругами, какими они должны быть в противовес реально существующим. Счастливой развязкой романа автор подподчл читателя к мысли, что стойкость человека в борьбе ?а свое счастье способна одолеть все преграды, что истинная любовь супругов является надежным оплотом в жизни. Эта центральная мысль с различными ее оттенками раскрывается на примере трех супружеских пар.

Главные герои романа—Габроком и Антия—идеальные супру­ги. Они соединились по любви, считая брак единственно возможной для себя формой любовной связи. Сила их взаимной привязанности столь велика, что они идут на тяжелые муки и лишения, готовы пожертвовать жизнью, лишь бы только сохранить верность друг другу. Рассказывая о своих главных героях, Ксенофонт полемизи­ровал с популярным в его время тезисом стоической философии о непротивлении судьбе. Смирение перед роком рассматривалось стоиками как добродетель. Естественно, что автор с его верой в силу человеческой личности и не совсем еще утраченным оптимиз­мом не мог сочувствовать этому стоическому взгляду. Уже самая завязка романа утверждает активность человека. Родители Антии и Габрокома, получив предсказание оракула об ожидающих их де­тей тяжелых испытаниях—плене, рабстве, скитаниях,—приходят к ре­шению смягчить, насколько возможно, суровость пророчества и соединить молодых людей браком, словно и это повелел им бог. Точно так же поступают затем и молодые люди: вместо того что­бы покорно ожидать наступления предсказанных бедствий, они— хотя оракул и не требовал их отъезда из Эфеса—покидают роди­тельский дом, тоже для того, чтобы .смягчить этим суровость про­рочества". Вся история с оракулом недостаточно убедительно мо­тивирована (очевидно, в результате сокращения романа), но, как бы то пи было, представители и старшего и младшего поколений пытались, пусть наивно и робко, вступить в борьбу с судьбой. Та­кое активное отношение к преследующим их несчастьям Габроком и Антня сохраняют на протяжении всего повествования, не отвер­гая при этом даже столь решительных средств борьбы, как оружие. Полемика со стоической философией этим не ограничивается. В романе есть несколько мест, где принципы стоиков иронически обыгрываются: либо они тут же опровергаются самим ходом пове­ствования, либо вкладываются в уста отрицательных героев и тем самым лишаются всякой убедительности.

Если рассказ о судьбе Габрокома н Антии прославлял победу супружеской любви над всеми житейскими невзгодами, то но­велла об Эгиалсе н Телксинос повествует о торжестве ее над ста­ростью и смертью. Здесь перед нами снова история супружеской любви, перешагнувшей через все препятствия, пожертвовавшей всем—родителями, отечеством, достатком,—любви, которая длится на склоне лет и не умирает даже после смерти одного из супругов. Третий пример идеального брака—это отношения рабов Лев- кона и Роды. Они также .приподняты" и опоэтизированы автором, хотя супруги—рабы и их связь юридически не признавалась браком. Отношение автора к Левкону и Роде говорит о новой оценке лич­ности. Личность получает самодовлеющее значение вне зависимо­сти от социального состояния человека: рыбак, раб, разбойник, юноша из хорошей семьи уравниваются своими моральными каче­ствами. Этими взглядами обусловлено сочувственное отношение Ксенофонта к представителям низших классов и рабам: писатель рисует людей из народа, самых различных по своим профессиям и месту в жизни. Добрых и хороших людей он видит в любой сре­де. Таков главарь разбойников Апсирт, справедливый и умеющий мужественно признать своюч неправоту, таков самоотверженный Амфином, носитель почти рыцарского благородства. Обедневший спартанец, старый рыбак Эгиалей нарисован с большой симпатией: он добр, щедр, верен в любви и дружбе. Несколько противоречива фигура разбойника Гиппотоя, хотя автор, поселяя его в конце ро­мана вместе с Габрокомом и Антией в Эфесе, дает тем самым по­ложительную оценку этому образу. С одной стороны, Гиппотой — благородный человек, способный на подвиги и жертвы ради друж­бы, с другой—он не раз проявляет ничем не оправданную жестокость и из корыстных целей женится на богатой старухе. С такой же симпатией, хотя и очень бегло, очерчены Ксенофонтом старый, от­служивший срок воин Араке нли не названный по имени житель Ксанфа, купивший Левкона и Роду. Для отношения Ксенофонта к рабам показательно, что ни один из них—а образов рабов в рома­не довольно много—не охарактеризован отрицательно. Левкои и Рода не столько рабы, сколько постоянные помощники и друзья своих хозяев, их преданность проверена во многих испытаниях и опасностях; раб, педагог Габрокома, до последней минуты своей жизни остается верен хозяину; Клит и Лампон добросердечны и сострадательны. В таких же благожелательных тонах Ксенофонт ри­сует и представителей высших классов—префекта Египта, иринарха Киликии Перилая. В романе вообще господствует неправдоподоб­ная атмосфера всеобщей любви, взаимной поддержки и согласия: рабы любят своих господ, господа рабов, все необычайно благо­родны и самоотверженны. Главные герои, Габроком и Аития, ок­ружены всюду (если только в дело не вмешивается страсть, как в случае с Манто, Кюно и Ренеей) в общем хорошими, хотя и не лишенными слабостей людьми; их поддерживает дружба Гиппотоя и Эгналея, справедливость префекта Египта и Апсирта, верность рабов. Сочувствие и привязанность к ним всех окружающих дохо­дят до того, что эфесцы оплакивают разлуку с ними, родосцы ли­куют по случаю их счастливого воссоединения, а Левкон и Рода предпочитают свободной и обеспеченной жизни в Ксанфе возвра­щение в Эфес, чтобы снова занять место рабов в доме Габрокома и Антии.

Эта социальная идиллия отнюдь не соответствует реальным условиям жизни Греции II века н. э., знавшей острые обществен­ные противоречия, которые выливались иногда в открытые возму­щения рабов и бедноты, и является идеалом филантропически на­строенного автора. Созданные им картины общественной и частной жизни, в особенности картины взаимоотношений высших и низших классов,—это своеобразная утопия, построенная на вере в способ­ность морально совершенной человеческой личности разрешить социальные противоречия. Для классово-ограниченного сознания античного человека, не мыслившего себе никакой иной формы об­щественного устройства, кроме рабовладельческой, подобные пои­ски путей к обновлению жизни весьма показательны.

Создавая социально-фантастический роман, автор отнюдь не стремился к бытописательству, к верному и объективному воспро­изведению действительности. Это сказалось и на художественном методе Ксенофонта: его роман связан с традициями народной сказ­ки. Язык, стиль, скупость психологических мотивировок, простота построения образов, гиперболизм, отсутствие внимания к быту—все это должно было создать впечатление сказочной условности, отор­ванности от повседневной жизни. Действие развертывается в пу­стом, с реально-бытовой точки зрения, пространстве, в каком-то тридевятом царстве, хотя автор охотно упоминает множество извест­ных географических названий. Но ничто, кроме этих имен, не связывает рисуемый им фон с действительностью; обстановка при­ключений неизменно столь абстрактна, столь не связана с опреде­ленными временными и местными условиями, что невозможно со­ставить себе никакого представления о жизни в Малой Азии, Египте и Италии, куда этн приключения попеременно переносятся. Подобно героям сказки, персонажи Ксенофонта охарактеризованы весьма скупо. Как правило, они носители какой-нибудь одной чер­ты характера и лишены сложной внутренней жизни. Достаточно нескольких слов, чтобы познакомиться с каждым из них: Габроком и Антия—примерные супруги, Манто—влюбленная женщина, Пе- рилай—влюбленный мужчина, Левкон и Рода—верные супруги и верные рабы, Кюно—развратница, Араке—сострадательный старик и т. д. Исключение составляет лишь Гиппотой, характер которого несколько сложнее и богаче оттенками. При этом черты внутреи- него и внешнего облика героев до неправдоподобия гиперболизиро­ваны — герои благородны и красивы сверх всякой меры, развратны до предела, небывало жестоки или столь же небывало сострада­тельны. Чисто сказочно и бесчисленное множество самых неверо­ятных приключений. В известном количестве они заданы самой сю­жетной схемой романа, но Ксенофонт нарочито нагромождает их одно на другое, чтобы заменить недостающие психологические мо­тивировки. Не стремясь к созданию похожей на подлинную жизнь картины, автор не заботится о логичности этих сюжетных положе­ний. Так, например, Антия не узнает Гиппотоя в Таренте, а Лев­кон и Рода не узнают своих господ на Родосе и сами остаются неузнанными. По-сказочному нарушается правдоподобие и следую­щей ничем не оправданной задержкой в развитии действия: Габ­роком, хотя ему известно, что письмо Манто подтверждает его невиновность, не показывает этого письма Апсирту и молча страдает в темнице, пока сам Апсирт случайно не находит письма и не ос­вобождает юношу.

Сама манера изложения уже с первых строчек романа вводит читателя в атмосферу сказки. Жил-был в Эфесе знатный человек по имени Ликомед. У этого Ликомеда от жены его, Фемисто, то­же эфесянки, рождается сын Габроком, такое чудо красоты, како­го ни в Ионии, ни в другой земле дотоле не бывало"—такими сло­вами Ксенофонт начинает свою книгу, как бы заранее предупре­ждая, что речь пойдет о сказочных событиях. К сожалению, следов этого сказочного наивного стиля в романе сохранилось немного— повидимому, они стерлись при сокращении,—но вводящие пове­ствование строки чрезвычайно показательны. Ведь подобным зачи­ном открывается не только сказка нового времени, но н ее античная предшественница—сказка об Амуре и Психее, рассказанная Апулеем в "Золотом осле": "В некотором царстве жили-были царь с цари­цею. Было у них три дочки красавицы, но старшие по годам хотя и были прекрасны, все же можно было поверить, что найдутся у людей достаточные для них похвалы, меньшая же девушка такой была красоты неописанной, что и слов-то в человеческом языке для прославления ее не найти". Наивность фольклорной интонации слышится и в некоторых других местах романа. Например: "Габ­рокома покупает старый, отслуживший срок воин по имени Аракс. У этого Аракса была жена, вид ее был страшен, но еще страш­нее слава о ней; была она распутна сверх всякой меры, звали ее Кюно. Эта Кюно..."; или: "А пастух и имя ее сразу же сказал, что мол Антия, и поведал об их браке..." Наряду с фольклорно-наивным слогом в "Повести.." можно наблюдать сухой деловой язык, появляющийся главным образом в частях, особенно сильно пострадавших от сокращения. Последнее обстоятельство позволяет предположить, что этот стиль не свойственен Ксенофонту и является следствием работы чужой руки, обезличившей его- сказочную манеру повествования. Это и понятно: в сжатом пересказе терялось своеобразие художественного облика оригинала. Так появлялись от­рывки вроде следующего, где изложение конспективно и соответ­ственно невыразителен стиль: .Разбойники доходят так до самой Лаодикии и останавливаются здесь под видом путников, пришед­ших посмотреть город. Гиппотой пытается разыскать Габрокома и всех расспрашивает о юноше; это ни к чему не приводит; тогда он решает, дав людям отдохнуть, идти на разбой в Финикию, а оттуда в Египет".

В романе заметна еще третья стилевая тенденция—риториче­ская. В эпоху создания .Повести..." влияние риторического стиля, то есть стиля украшенной рифмами, ритмизованной прозы, прибли­жавшейся к поэзии и почти вытеснившей ее, широко затронуло прозаическую литературу, главным образом—господствующего на­правления. Представитель демократического литературного крыла, Ксенофонт ориентировался на народное творчество и потому скупо, сравнительно с другими романистами, использовал риторический стиль, но все же в этой изысканной манере у него выполнены описания, лирические монологи, письма. Например: "Волосы золо­тистые, почти все пряди нескрепленные, лишь немногие заплетен­ные, веянием ветра потрясенные; глаза оживленные, как у девы проясненные, как у целомудренной смятенные. Одежда — хитон багряный, поясом опоясанный, до колен спускающийся, локтей касающийся; оленья шкура, обвивающая стан, на ремне колчан, лук и стрелы, руки девы дротики несут, следом собаки бегут".

Переводы, переделки и подражания греческому роману сыгра­ли заметную роль в формировании европейского романа XVII и XVIII веков. Известная роль в этом процессе принадлежит "По­вести о Габрокоме и Антии" Ксенофонта Эфесского. Первый ее перевод на итальянский язык вышел в 1723 году, за три года до публикации греческого текста. В последующие годы появились многочисленные издания оригинала и переводов его на новые язы­ки (английский, немецкий, французский). Русская читающая публика впервые познакомилась с романом Ксенофонта в 1793 году, когда в Москве появилась книга, озаглавленная .Торжество супружеской любви над злосчастиями, или Приключения Аврокома и Анфии. Ефесская повесть. Сочинение Ксенофонта. Перевод с греческого на французский, а с сего на российский язык В... П..." В...П... буквально следовал своему французскому оригиналу, французский же пере­водчик не столько переводил, сколько пересказывал Ксенофонта, приспособляя роман к господствовавшим тогда во Франции лите­ратурным вкусам, так что русский читатель получил салонный ва­риант "Повести...", очень далекий от подлинника и исполненный неточностей, пропусков и переделок.

Новый русский перевод стремится воспроизвести роман со всеми его особенностями, чтобы познакомить читателя с любопыт­ным образчиком поздней греческой литературы, обращенной к широким слоям народа.

С. Полякова

I.

Жил-был в Эфесе знатный человек по имени Ликомед. У этого Ликомеда от жены его Фемисто, тоже эфесянки, рождается сын Габроком, такое чудо красоты, какого ни в Ионии, ни в другой земле дотоле не бывало. Он становился все красивее день ото дня, и вместе с прелестью тела расцветали в нем и достоинства души. Он занимался разными, науками и играл на всяких инструментах; охота же, верховая езда и борьба в полном вооружении были его обыч­ными упражнениями. Габроком был любезен не только эфесцам, но и остальным жителям Азии, и все наде­ялись, что он станет отличным гражданином. Люди по­читали юношу как бога, и находились даже такие, кто, увидев его, преклоняли колена и молились. И вот Габ­роком чрезмерно возомнил о себе и стал гордиться совершенствами души, а превыше этого красотою тела. Все, что другие называли прекрасным, он презирал и ничто—ни увиденное, ни услышанное—не считал достой­ным себя. И когда люди восхищались красотой дру­гого юноши или девушки, он их высмеивал, ибо был уверен, что прекрасен только он. Даже самого Эрота Габроком не считал богом, но отверг совершенно, ни во что его не ставя, и утверждал, что против воли никто и никогда не влюбился и богу этому не по­корился. Если же случалось ему проходить мимо

Эротова храма или видеть статую бога, он дерзко смеял­ся и себя объявлял красивее всякого Эрота. И дейст­вительно, в присутствии Габрокома ни одна статуя не казалась уже прекрасной, ни одно изображение Эрота не вызывало похвалы.

2. Гневается Эрот,—ибо враждолюбив он и неумо­лим к надменным,—и пускает в ход свои уловки; са­мому богу казалось нелегким овладеть юношей. И вот, вооружившись и взяв с собою всю силу любов­ных пагуб, он пошел на Габрокома войной. Справлялся праздник Артемиды Эфесской— торжественное шествие к святилищу, расположенному в семи стадиях от го­рода. По обычаю, в шествии принимали участие эфесские девушки в праздничных одеждах и эфебы—свер­стники Габрокома. Юноше было около шестнадцати лет, он шел с эфебами в первых рядах. Зрелище при­влекло много, народа, цэфесцев и чужестранцев; здесь, по обычаю, родители выбирали женихов девушкам, а юношам—невест. Шествие выступало так; сначала шли жертвенные животные, люди с факелами, корзинами и благовониями, за ними кони, собаки и те, кто нес охотничью снасть, затем девушки; каждая была укра­шена словно для возлюбленного.

Предводительствовала строем девушек Антия, дочь эфесцев Мегамеда и Евгиппы. Красота ее была поисти­не удивительна, и намного превосходила Антия всех остальных сверстниц. Она достигла уже четырнадцати лет, тело ее цвело прелестью, и красота одежд еще более увеличивала привлекательность юности. Волосы золотистые, почти все пряди нескрепленные, лишь немногие заплетенные, веянием ветра потрясенные; глаза оживленные, как у девы проясненные, как у целомудренной смятенные. Одежда — хитон багряный, поясом опоясанный, до колен спускающийся, локтей касающийся; оленья шкура, обвивающая стан, на ремне колчан, лук и стрелы, руки девы дротик несут, следом собаки бегут. Часто и прежде, видя Антшо в храме, эфесцы преклоняли колена, словно перед Артемидой; и теперь, как только она показалась, началось общее ли­кование. Слышались громкие возгласы: одни в удивле­нии кричали, что это сама богиня, другие—что дивное творение богини. Но все согласно ей молились, прекло­няя колена, прославляли ее родителей и единодушно превозносили прекрасную Антию.

Когда девушки скрылись из виду, все только об Антии и говорили, пока в сопровождении эфебов не показался Габроком. А тут весь народ, взглянув на юношу, забыл о сладостном зрелище, которое являли девушки, и с ликованием обратил взоры на Габрокома; пораженные его красотой, все повторяли: "Прекрасен Габроком и, как никто другой,—истинное подобие прекрасного бога". Некоторые уже говорили: "Сколь желанен был бы брак Габрокома и Антии!" А это были лишь первые шаги коварного Эрота. И вот уже до молодых людей дошла молва друг о друге, и Антия стремилась увидеть Габрокома, и Габроком, дотоле ненавистник любви, желал увидеть Антию.

3. Когда шествие закончилось и все вошли в храм, чтобы принести жертвы, строй нарушился: вместе ока­зались мужчины и женщины, эфебы и девушки. Тут они видят друг друга. Антию пленяет Габроком, а Габрокома— Эрот, и юноша уже смотрит на Антию непрестанно и бессилен отвести глаза—бог владеет им неотступно. И Антия почувствовала любовный недуг; широко раскрытыми глазами она впитывала струящуюся в них потоком красоту Габрокома, пренебрегая тем, что это не подобает девушке; если она говорила, то единственно для ушей Габрокома, если обнажала, на­сколько прилично, свою красоту, то лишь для глаз Габрокома. Он же весь отдался созерцанию и стал плен­ником Эрота

После жертвоприношения Антия и Габроком рас­ходятся, печальные, и сетуют на столь скорое расста­вание. Им хотелось дольше глядеть друг на друге, и они непрестанно оборачивались и останавливались, при­думывая для этого всевозможные предлоги. А когда пришли домой, оба поняли, какое ужасное зло с ними случилось. Каждый вспоминал красоту другого, и любовь разгоралась. К концу дня страсть настолько воз­росла, что ночью они мучатся нестерпимо и уже не в силах ее преодолеть.

4. Терзая волосы и разрывая одежду, Габроком воскликнул: "Горе мне! За что я так страдаю, несчаст­ный? Доселе мужественный враг и хулитель Эрота, я пленен и побежден и деве рабом служить принужден- Я уже не думаю, будто нет никого меня прекраснее, и Эрота признаю богом. О, я слабый и злополучный! Неужели у меня теперь недостанет сил, неужели не хватит храбрости, неужели я перестану считать себя красивее Эрота?! Суждено, видно, ничтожному богу победить меня. Прекрасна Антия. И что же? Глаза твои она пленяет прелестью, Габроком, но, если ты сам не пожелаешь, не пленит тебя. Я твердо решил, что Эрот никогда меня не покорит". Так он говорил, а Эрот теснил его еще неистовее и влек противяще­гося и мучил непокорного. Наконец, уже обессилен­ный, Габроком бросился на землю. "Ты победил, Эрот,— воскликнул он,—и вот доказательство твоей победы над целомудренным Габрокомом: я твой проситель, подданный и прибегаю к тебе, владыка всего сущего. Не отвергай, не вечно мсти дерзкому; ведь не искушен я был в делах твоих, потому и осмелился быть высо­комерным. Дай мне Антию, яви себя богом не только жестоким к непокорному, но и милостивым к покорив­шемуся". Так сказал Габроком, но Эрот еще гне­вался и замышлял отомстить за его гордыню жестокой местью. Антия тоже мучилась любовным недугом; уже не в силах бороться с ним, она, как могла, старалась скрывать его от домашних, говоря: "За что, несчастная, я так страдаю? Девушка, я пылаю не по годам и пе­чалюсь неизведанными и не подобающими мне печа­лями. По Габрокому я схожу с ума, прекрасному, но, увы, надменному. И где предел желания и где граница беды? Заносчив мой любимый, я же под строгим над­зором; где помощника я возьму, кому обо всем рас­скажу, где Габрокома увижу?"

5. Так каждый из них мучился всю ночь напролет и непрестанно видел перед собой образ другого, вос­создавая в своей душе подобие того, к кому стре­мился.

А утром Габроком принимается за свои обычные упражнения, девушка же, как всегда, отправляется ис­полнять обряды в честь богини. Истомлены были их тела, и взгляды печальны, а щеки лишились румянца. Так продолжалось долго, и больше ничего между ни­ми не было. Они постоянно встречались в храме Ар­темиды, глядели друг на друга, говорить же не смели, стыдясь правды. Так все и шло, лишь иногда Габроком начинал стенать, плакать и молиться, а девушка слу­шала, полная сочувствия. Сама она испытывала такие же страдания и мучилась даже больше: если только она замечала, что другие девушки и женщины смотрят на Габрокома (ведь никто не мог оторвать от него глаз), она для всех явно огорчалась, страшась, как бы другая не затмила ее красоты. Молитвы обоих к богине были об одном; хотя и тайные, они слово в слово совпадали. Скоро у юноши уже не стало сил все это сносить: тело его истаяло и душа изныла, так что Ликомед и Фемисто были в большом горе, не по­нимая и пугаясь того, что происходит с Габрокомом. В таком же страхе были Мегамед с Евгиппой, они ви­дели, что красота дочери вянет, и не знали причины несчастья. В конце концов они приводят к Антии пред­сказателей и жрецов, чтобы узнать лекарство от этой болезни. А те сразу стали жертвенных животных уби­вать, совершать возлияния и бормотать разные непо­нятные слова, говоря, что это они умилостивляют ка­ких-то демонов, а потом сообщили, что зло, мол, от подземных богов. И за Габрокома в доме Лнкомеда приносили жертвы и молились; но облегчения не было ни той, ни другому, и любовь разгоралась все сильнее. Оба лежали опасно больные и, хотя ожидали скорой смерти, открыться родителям не смели. Наконец, те посылают в святилище Аполлона за предсказанием, чтобы узнать причину болезни и средство против нее.

6. Храм Колофонского Аполлона находится недале­ко— около восьмидесяти стадиев морем. Здесь оба пос­ланца просят бога дать правдивое предсказание. А так как цель их прихода была общей, Аполлон и дает им одно общее прорицание, слова его таковы:

Знать ли желаете вы и конец и причину недуга? Оба одною болезнью охвачены, в ней и леченье. Вижу: страшны их страдания, муки и скорбь беспредельны. Оба по морю бегут от погони свирепых пиратов. Тяжкое иго мужей, промышляющих морем, познают; Ложем им будет могила и все пожирающий пламень. У многоводного Нила богине священной Исиде Много богатых даров принесут они в честь избавленья, И после всех испытаний удел им положен счастливый.

7. Когда посланные вернулись в Эфес и сообщили слова оракула, родители Габрокома и Антии совсем растерялись и недоумевали, какие беды предстоят; ведь они не понимали вещаний Аполлона— ни того, о какой болезни, бегстве и реке говорит оракул, ни что за оковы и могила впереди, ни того, какова будет помощь богини Исиды. После долгих размышлений они решили смягчить, насколько возможно, суровость про­рочества и соединить молодых людей браком, словно и это повелел им бог. Сговорившись так, они решили после брачных торжеств на некоторое время услать детей из Эфеса. И вот уже весь город пирует, все украшено венками, все только и говорят, что о пред­стоящем браке. Счастливцем называли Габрокома, кото­рый возьмет в жены такую красавицу, счастливицей Антию, которая разделит ложе с таким прекрасным юношей. А Габроком, когда узнал и о пророчестве и о браке, всей душой возликовал, что получит Антию; не, страшили его слова оракула, и теперешнее счастье каза­лось сладким, несмотря на грозящие беды. Радовалась и Антия, что Габроком будет ей мужем; о том, что за бегство и какие злоключения ее ожидают, она даже не думала: Габроком ей был утешением в грозящем горе.

8. И вот приблизился срок брака; справлялись ноч­ные обряды и приносились богатые жертвы богине. А когда все обряды были исполнены и наступила желан­ная ночь (медленно тянулось время для Габрокома с Антией), девушку, при свете факелов, с пением Гиме­неев и славословиями, отвели в спальню и уложили на ложе. Брачный покой для них убрали так: золотое ложе багряными покрыли покрывалами, над ложем вавилонской работы полог пестреет; резвящиеся эроты Афродите прислуживают (выткана и сама богиня), вер­хом на воробьях скачут, венки плетут, собирают цветы. Это—на одной части полога, на другой— Арес не во­оруженный, но словно для возлюбленной своей, Афро­диты, украшенный, в венке и плаще. Эрот ему дорогу указывает, факел держа зажженный. Под этот полог уложили Антию, к супругу ее введя, и двери заперли.

9. И тут обоих охватила такая робость, что они ни говорить, ни взглянуть друг на друга не смели и ле­жали, счастьем истомленные, смущенные, смятенные, прерывисто дыша. Они с ног до головы дрожали, а сердца их словно выскакивали из груди. Наконец, Габ­роком, осмелев, обнял Антию; она заплакала: это душа ее посылала предвестников желания—слезы. "О вожделеннейшая ночь,— говорит Габроком,— прежде чем тебя дождаться, я много ночей провел в горе и слезах. О девушка, ты милее мне, чем свет солнца, и счастливее всех, о ком когда-нибудь говорили люди: любимый стал тебе мужем, и с любимым вместе предстоит тебе и жить и умереть верной супругой". Он стал целовать Антию и пил ее слезы; они казались ему вкуснее самого нектара и сильнее всякого лекарства против боли.

Немногое сказала ему Антия: "Неужели, Габроком, я кажусь прекрасной и нравлюсь тебе, который сам так красив? Зачем ты был так робок и несмел? Как мог столь долго медлить, уже любя меня? Зачем ты молчал? Я по своим собственным мукам знаю, что ты вытерпел. Но теперь— на, возьми мои слезы, и пусть твои прекрасные волосы пьют этот напиток любви, и пусть мы, соединясь в крепком объятии, оросим сле­зами венки, чтобы и они вместе с нами радовались любви". Умолкнув,- она все его лицо стала покрывать поцелуями и прижимала его волосы к своим глазам и взяла венки. Губы к губам она приблизила, и все, что один чувствовал, поцелуи передавали душе другого. Целуя его глаза, Антия говорит: "О вы, столь долго меня печалившие и жало любви впервые вонзившие в мою душу, прежде гордыней омраченные, теперь же влюбленные, отлично вы мне послужили и послушно любовь мою в душу Габрокома проводили. За это я вас так люблю и целую и приближаю к вам мои гла­за— верных служителей Габрокома. Пусть вам всегда видится одно и то же, пусть и Габрокому другая жен­щина не покажется прекрасной и мне не представится другой юноша красивым. Владейте душами, которые сами вы распалили, и верными будьте им стражами". Так сказала Антия, и, обнявшись, они лежали, в пер­вый раз вкушая от радостей Афродиты. И всю ночь Антия и Габроком состязались друг с другом, и каж­дый старался показать, что любит сильнее.

10. А утром они встали, веселые и счастливые, на­сладившись друг другом, чего столь долго жаждали.

Теперь вся жизнь для них стала праздником, всякий день пиры, а пророчество—в полном забвении. Но судьба помнит обо всем— не дремлет божество, кото­рое решило их участь. Недолго Габроком с Антией прожили так; скоро родители собрались отослать их путешествовать, как было решено еще раньше. Им предстояло увидеть чужие земли и незнакомые города; надолго покинув родину, они должны были смягчить этим суровость пророчества. К отъезду делались за­ботливые приготовления: набирались в дорогу опытные моряки, на большой корабль грузились всевозможные запасы—множество пышных одежд, без счета золото и серебро, зерно в изобилии. Перёд разлукой—жертвы Артемиде, и всенародные молитвы, и слезы, словно отъезжающие были детьми, всего города. В Египет ле­жал их дальний путь.

Наступил день отплытия, в гавань с утра собрались рабы и рабыни, а перед тем, как корабль должен был отчалить, на берегу были уже не только все эфесцы, но и многие из служительниц Артемиды с факелами и жертвенными животными[1}. Родители Габрокома, Ликомед и Фемисто, в отчаянии лежали на земле, непре­станно думая и о пророчестве, и о судьбе сына, и о разлуке. А Мегамед и Евгиппа, хотя и испытывали те же тревоги, были бодрее, утешаясь завершающими прорицание словами. Вот уже засуетились моряки, ста­ли отвязывать причалы, .кормчий занял свое место, и корабль медленно начал двигаться. Громкие голоса с берега смешивались с голосами отъезжающих; одни кричали: "Дети любимые, приведется ли родителям вас увидеть?", а другие: "О родители, сумеем ли вас снова обнять?" И слезы, и стенания, и каждый окликал близкого, желая сохранить в памяти милое имя. Мега­мед, творя возлияние из жертвенного сосуда, громким голосом, чтобы его услышали на корабле, начал гово­рить: "О дети, желаю вам быть счастливыми и избег­нуть предсказанных бедствий; пусть эфесцы встретят вас здоровыми и невредимыми, и да узрите вы вновь милую родину. Случись иначе, знайте—и нас не буде? в живых. На тяжелые, но неизбежные скитания обре­каем мы вас".

1 Текст в греческом оригинале испорчен.

11. Льющиеся слезы мешали ему говорить.

Родителей, направившихся домой, весь народ стал уговаривать не падать духом; Габроком же и Антия лежали рядом, печалясь о многом: жалели родителей, тосковали по родине, страшились пророчества, опаса­лись чужбины. И одно было у них утешение— что плыли они вместе. В тот же день благодаря попутному ветру им удалось счастливо достичь Самоса, священ­ного острова Геры. Здесь они совершили жертвопри­ношения, подкрепились едой и, сотворив молитвы, с наступлением ночи снова двинулись в путь. Они плыли благополучно, и часто между ними бывали такие речи: "Дадут ли нам боги прожить жизнь вместе?" Однажды как-то Габроком даже начал громко стенать, вспомнив о своей печальной участи, и сказал: "О моя Антия, ты дороже мне самой души. Да будем мы счастливы и от всех опасностей друг для друга спасены. А если нам суждено страдать и, может быть, расстаться, покля­немся, дорогая, ты—что останешься чистой и другому мужу не покоришься, я— что не возьму другой жены". Услышав эти слова, Антия горько заплакала. "Как это,—сказала,—Габроком, мог ты подумать, что я в разлуке с тобой буду еще помышлять о новом муже и браке, когда я и вовсе жить не стану без тебя. Бо­гиней нашей, великой эфесской Артемидой, и этим мо­рем, по которому мы плывем, и богом, подарившим нас прекрасным безумием, клянусь, что, и на краткое время тебя лишившись, я ни жить, ни на свет солнца глядеть не стану". Так она говорила, и Габроком пов­торил ее слова, а жребий, им назначенный, делал их клятвы еще более зловещими.

Между тем, миновав Кос и Книд, корабль прибли­жался к Родосу, острову обширному и прекрасному. Здесь была назначена стоянка. "Нужно,—говорили мо­ряки,—и водой запастись и самим отдохнуть перед да­леким плаванием".

12. Причалив, команда сошла на берег; спустился и Габроком об руку с Антней. Все родосцы сбежались, пораженные красотой молодых людей, и никто не прошел мимо молча: одни говорили, что это явились боги, другие молились и падали ниц. Скоро имена Габ­рокома и Антии стали известны всему городу. Им всенародно молятся, приносят богатые жертвы, приезд их празднуют, как великий праздник. Они же осмотре­ли весь город, посвятили в храм Гелиоса золотое ору­жие и в память о себе оставили надпись:

В дар золотое оружье приносят тебе чужестранцы

Антия и Габроком, Эфеса священного дети.

После этого они недолго пробыли на Родосе; моря­ки торопились в путь, и, запасшись всем необходимым; они отправились дальше. Провожали их все родосцы. Поначалу ветер благоприятствовал, и плыть было лег­ко; в течение первого дня и следующей за ним ночи они уже вышли в море, называемое Египетским. Но на второй день ветер стихает, на море тишь, плавание медленное, праздность моряков, пирушки, опьянение и начало предсказанных зол. Габрокому в сонном виде­нии предстает женщина, страшная на вид, выше челове­ческого роста, в багряной финикийской одежде. Прибли­зившись, она,—так казалось Габрокому,— поджигает корабль, и все гибнут, только он с Антией спасаются. Габроком был напуган видением и стал теперь ждать беды. И беда действительно пришла.

13. Еще в родосской гавани рядом с ними стояли пираты, финикийцы родом, приплывшие на большей триере. Они выдавали себя за купцов; было их много, и все—молодец к молодцу. Они проведали, что на со­седнем корабле—золото, серебро и нет недостатка в отборных рабах, и решили, напав, перебить всех, кто будет сопротивляться, а остальных захватить вместе с богатствами и увезти в Финикию на продажу: этих людей пираты презирали, видя в них недостойных про­тивников. Главарь пиратов, по имени Коримб, был громадный детина, со свирепым взглядом; волосы его в беспорядке падали на плечи. Обдумав план нападе­ния, пираты сначала спокойно плыли за кораблем Габ­рокома, а около полудня, когда моряки пьянствовали и бездельничали—одни спали, другие слонялись из уг­ла в угол,— молодцы Коримба налегают на весла и начинают быстро приближаться. Как только корабли оказались рядом, пираты в полном вооружении одним прыжком перескочили на палубу, размахивая обнажен­ными мечами. Тут некоторые в страхе бросились в во­ду и утонули, а те, кто защищался, были убиты. Габ- роком и Антия подбегают к пирату Коримбу и, с моль­бой обняв его колени, говорят: "Золото и все богат­ства—твои, и мы тебе отныне рабы, владыка, но ради этого моря и твоей десницы пощади наши жизни и не убивай тех, кто покорился тебе добровольно. Вези нас, куда угодно, и продай, но будь милостив, позволь нам служить одному господину".

14. После таких слов Коримб тотчас же велел пре­кратить резню. Перенеся на свою триеру все самое ценное, забрав с собою Габрокома, Антию и несколько рабов, он поджег корабль, так что всех, кто на нем оставался, охватило пламя. Ведь увезти всех он не мог, да и не считал безопасным. Жалостное это было зрелище, когда одни с пиратами уплывали, другие в огне сгорали, и руки простирали, и слезы проливали. С корабля слышались крики: "Куда вас увозят, гос­пода наши, что за земля вас примет, и в каком городе вам суждено жить?" И в ответ: "О счастливцы, вы умрете раньше, чем узнаете оковы и изведаете рабскую долю". С такими словами одни прочь уплывали, дру­гие сгорали.

В этот миг воспитатель Габрокома, глубокий старик, почтенный на вид и внушающий жалость своей дрях­лостью, не вынеся расставания с юношей, бросается в мере и плывет, пытаясь догнать триеру. "Как можешь ты меня покинуть, дитя,— меня, твоего старого настав­ника? Куда тебя увозят, Габроком? Лучше сам убей меня, злосчастного, и сам схорони; незачем мне жить без тебя". Так он говорил и в конце концов, отчаяв­шись когда-нибудь еще увидеть Габрокома, утонул, перестав бороться с волнами. Эта потеря была для Габрокома самой горькой; он протягивал старику руки и умолял пиратов поднять его на палубу, но те на слушали просьб юноши.

В три дня они окончили плавание и прибыли в финикийскнй город Тир, где у них было убежище. Одна­ко пираты не повели пленников в самый город, а оста­вили поблизости, в поместье некоего Апсирта, которо­му все они и сам Коримб служили за жалованье и долю в добыче. Привыкнув во время путешествия каждый день видеть Габрокома, Коримб полюбил его страстной любвью, а постоянное общение все больше его разжигало.

15. Видя, как тяжело страдает юноша и как сильно он любит Антию, Коримб в дороге не пытался соблаз­нять его и не отваживался применить силу, опасаясь, как бы Габроком из-за такого поношения не совершил над собой чего худого. Тол г. ко в Тире он дал волю своей любви—начал оказывать Габрокому услуги, уго­варивал его мужаться и всячески о нем заботился. А тот думал, что Коримб добр к нему из одной жалости. Вскоре Коримб открывает свою любовь одно­му из товарищей по ремеслу, Евксину по имени, про­сит помочь ему и дать совет, как вернее склонить юношу к любви. Не без удовольствия выслушивает Евксин слова Коримба: ведь сам он пленился Антией и страстно ее полюбил. В ответ он рассказывает Коримбу о своей заботе и советует дольше не печалиться, а прямо приступить к делу. "Очень неразумно,—говорил он,—чтобы те, кто подвергаются опасностям и риску, не насладились спокойно тем, что им с таким трудом досталось. Мы, конечно, вправе получить из добычи каких желаем пленников. Такими речами он без труда убеждает влюбленного Коримба. Они решают говорить один в пользу другого и склонять: Евксин— Габрокома, а Коримб— Антию.

16. Пленники в это время печалились, с беспокой­ством ожидая новых бед, снова и снова обещая со­блюдать свои клятвы. Коримб и Евксин входят к ним и, заявив, что желают поговорить наедине, уводят—один Антию, другой—Габрокома. А у тех в предчувствии недоброго упало сердце. И вот Евксин говорит Габро­кому: "Я вполне понимаю, юноша, что ты тяжело пе­реносишь свое несчастье, превратившись из свободно­го человека в раба и из богатого в нищего. Ты должен все отнести за счет судьбы, смириться со своей участыо и полюбить того, кто отныне твой господин. Знай, от тебя самого зависит стать вновь свободным и счаст­ливым, если ты только пожелаешь уступить своему господину Коримбу: он любит тебя страстной любовью и с радостью сделает хозяином всего своего добра. Ничего худого с тобой не случится, напротив,. Коримб будет к тебе еще благосклоннее. Подумай, Габроком: нет у тебя друга, земля вокруг чужая и незнакомая, повелители—пираты, и не избегнуть тебе места, если отвергнешь Коримба. Зачем тебе теперь жена и семья, зачем возлюбленная столь юному отроку? Оставь все это, смотри только на одного Коримба, только его од­ного слушайся". Евксин кончил, а юноша стоял в мол­чании и не знал, что ответить. Он затосковал и за­плакал, видя, в какой он опять беде, а потом говорит Евксину: "Дай мне срок обдумать твои слова, и тогда я дам ответ". Евксин ушел. Коримб в свою очередь говорил Антии о любви к ней Евксина, о неизбежности ее теперешней судьбы и о том, что ей придется поко­риться. Он пообещал многое: и брак законный, и бо­гатство,—если она будет послушна,—и всяческие блага. Антия ответила так же, как Габроком,— попросила отсрочки для размышления. Евксин и Коримб ожидали их ответа, сидя вместе, и надеялись, что их замысел удастся.

II.

Между тем Габроком с Антией вер­нулись туда, где они теперь жили, и, рассказав друг дру­гу все, что им пришлось выслушать, в слезах упали на пол. "Отец,—взывали они,—мать родная, родина любез­ная и вы все, близкие и дорогие сердцу!" Но потом Габроком овладел собой. "О мы, злосчастные,—сказал он,—в-чужой земле какие еще муки суждено вынести нам, отданным во власть наглых пиратов? Сбывается предсказанное. Это бог мстит мне за гордыню. Любит меня Коримб, тебя желает Евксин. О губительная для нас обоих красота! Затем ли я доселе хранил свою чи­стоту, чтобы отдаться разбойнику, пылающему постыдной страстью?! Что за жизнь ожидает меня—из честного человека я стал продажной девкой и Антию свою по­терял. Но нет, клянусь чистотой—моей подругой еще с детских лет, я не покорюсь любви Коримба. Лучше мне умереть и этой ценой сохранить целомудрие". Так он говорил и горько плакал.

Антия же ему ответила: "Увы, как скоро пришлось нам вспомнить клятвы, как скоро—изведать оковы. Уже смеет какой-то негодяй любить меня и, всяческими обещаниями соблазняя, надеется и на ложе мое взойти после тебя, Габроком, и возлечь со мной, предаваясь страсти. Но не настолько мне дорога жизнь, .чтобы я снесла это бесчестие и могла потом глядеть на свет солнца. Я решила, Габроком: умрем вместе. После смерти мы вновь обретем друг друга, и никто нас тог­да не разлучит".

2. Габроком согласился.

Между тем Апсирт, узнав, что Коримб вернулся с богатой добычей, пришел в свое поместье. Увидев Габ­рокома и Антию, он был поражен красотой обоих и тут же потребовал их себе, рассчитывая на большую прибыль. А все остальное—имущество, деньги и жен­щин, которые были захвачены в плен,—он разделил между людьми Коримба. Евксин и Коримб с большой неохотой и лишь по необходимости уступили Габроко­ма и Антию. Они ушли ни с чем, а Апсирт, взяв мо­лодых людей и двух рабов, Левкона и Роду, отпра­вился в Тир. По пути в город Габроком и Антия при­влекали восторженные взгляды встречных; здешние варвары, никогда не видавшие такой красоты, решили, что перед ними боги, и прославляли Апсирта, владель­ца столь красивых рабов. Приведя Габрокома и Антию к себе домой, Апсирт передает молодых людей верному рабу и приказывает заботиться о них, надеясь полу­чить хорошую прибыль, если продаст пленников за настоящую цену.

3. Вот что со всеми сталось.

Через несколько дней Апсирт по каким-то торговым делам уехал в Сирию; тем временем его дочь Манто влюбилась в Габрокома. Она уже годилась в невесты и была хороша собой, но, разумеется, не могла сравнить­ся с Антией. Постоянно встречаясь с юношей, Манто пленяется им все сильнее, не может побороть свою страсть и сама не знает, что делать. Она не осмели­валась открыться Габрокому, ибо знала, что у него есть жена, и не надеялась поэтому добиться его любви; не смела она также признаться домашним—из страха перед отцом. Поэтому она еще сильнее пылала, стра­дая любовной болезнью. Не в силах дольше молчать, она решила поверить свою любовь рабыне Антии—Ро­де, своей сверстнице, молодой девушке; только Рода, думала она, сумеет ей помочь. Выбрав подходящее время, Манто подводит девушку к домашнему жертвен­нику: она молит не выдавать ее, заставляет поклясть­ся в этом, открывает свою страсть к Габрокому, про­сит о помощи и сулит щедрые подарки. "Помни,—гово­рит она,—что ты моя рабыня, и знай, что тебе придется испытать гнев варварки и оскорбленной женщины".

С этими словами она отпустила Роду. А та была в смятении: любя Антию, она не хотела рассказать Габрокому о страсти Манто, но в то же время страшилась необузданности своей новой госпожи. Лучшим выхо­дом она сочла посоветоваться обо всем с Левконом; с ним она была связана любовью—они были неразлучны еще в Эфесе. Застав его одного: "О Левкон,—восклик­нула Рода,—теперь мы совсем погибли. Больше мы не увидим Габрокома и Антию: знаешь, дочь Апсирта лю­бит его страстной любовью и грозит, если не добьется своего, жестоко расправиться с нами. Подумай, как нам быть. Отговаривать эту варварку бесполезно, а разлучить Габрокома с Антией немыслимо". Левкон, предчувствуя беду, залился слезами, но потом овладел собой и сказал: "Молчи, Рода, я все беру на себя".

4. Успокоив Роду, он идет к Габрокому. А тот только и делал, что целовал Антию или радовался ее поцелуям, говорил ей нежные слова или слушал ее речи. Левкон подошел к ним и сказал: "Как нам быть? Что нам делать, жалким рабам? Ты понравился моло­дой госпоже, Габроком; дочь Апсирта одержима стра­стью к тебе, а спорить с влюбленной женщиной и к тому же варваркой—опасно. Подумай обо всем этом и постарайся спасти нас от ярости Манто". Габроком раз­гневался на эти слова и, с презрением глядя на Лев- копа, ответил: "Бессовестный ты человек, Левкои! Ты еще больший варвар, чем эти финикийцы. Как ты по­смел рассказать мне о таких вещах, как дерзнул при Антии говорить о другой женщине. Пусть я раб, но я верен клятвам. Эти варвары имеют власть над моим телом, но душа моя осталась свободной. Манто может грозиться, чем хочет—мечом, плетьми, кострами, всеми рабскими пытками, —все равно я добровольно не со­глашусь нанести оскорбление моей Антии".

Пока он говорил, Антия лежала, онемев от горя, и не могла вымолвить слова. С трудом пришла она, на­конец, в себя и сказала: "Я чувствую твое великоду­шие, Габроком, и верю, что ты меня любишь, но молю, господин моей души, не обрекай себя на муки, уступи страсти Манто, а я уйду с вашей дороги и убью себя. Только об одном прошу—схорони меня сам, поцелуй на прощание и помни о своей Антии".

Ввергнутый ее словами в неутешное отчаяние, Габ­роком не понимал, что с ним происходит.

5. Вот что сталось с Габрокомом и Антией.

А Манто, видя, что Рода медлит, теряет над собой власть и пишет Габрокому письмо.

"Прекрасному "Габрокому шлет привет его госпожа. Манто любит тебя и не в силах дольше молчать. Быть может, это не подобает девушке, но простительно влюбленной. Молю, не отвергай меня, не презирай ту, которая только о тебе и думает. Если ты согласишься, я упрошу отца моего Апсирта соединить нас браком, а от твоей теперешней жены мы сумеем избавиться; тогда ты станешь богатым и счастливым. А если бу­дешь противиться, подумай, что тебе придется пере­нести от оскорбленной и мстительной женщины, что испытают твои друзья, мирволящие твоей надменности".

Запечатав это письмо, Манто отдает его одной из своих верных служанок и велит отнести Габрокому. А тот читает послание и негодует, в особенности печалит его то, что касается Антии. Таблички Манто он остав­ляет у себя, а на других пишет ответ и отдает слу­жанке. Написал он так: "Госпожа, делай, что хочешь— я твой раб: хочешь меня убить—я повинуюсь, хочешь пытать—пытай, как угодно, но взойти на твое ложе я не желаю и никогда не подчинюсь такому приказу".

Получив это письмо, Манто приходит в ярость; сне­даемая сразу и завистью, и ревностью, и печалью, и страхом, она задумывает отомстить надменному юноше. В это время из Сирии возвращается Апсирт в сопро­вождении человека по имени Мирид, которого он про­чил дочери в женихи. Не успел отец войти в дом, кг.к Манто стала строить против Габрокома козни: она рас­трепала волосы, разорвала на себе одежду и в та­ком виде выбежала навстречу Апсирту. Припав к его ногам, она воскликнула: "Сжалься, отец, над своей дочерью, оскорбленной низким рабом. Ведь твой цело­мудренный Габроком пытался похитить мою девственность; злоумышлял он и против тебя,—ведь он гово­рил, что любит меня. Накажи его по заслугам за столь великую дерзость, а если ты вздумаешь выдать свою дочь за раба, то знай, что я покончу с собой раньше, чем это случится".

6. Апсирт решил, что она говорит правду, и не стал разбираться в этом деле. Он сразу призвал к себе Габ­рокома. "Дерзкий и подлый раб,— воскликнул он гнев­но,—ты посмел оскорбить своих господ и пытался обес­честить девушку. Но теперь тебе непоздоровится— я тебя так проучу, что это всем послужит хорошим уроком".

Сказав так, Апсирт не пожелал больше ничего слу­шать; он приказал слугам разорвать на Габрокоме одежду, развести огонь, принести плети и стегать юно­шу. Жалостное это было зрелище: побои изуродовали тело Габрокома, непривычное к рабским пыткам, из ран струилась кровь и красота его увяла. Мало того, Апсирт велел его накрепко связать и мучил огнем и другими жестокими пытками: он хотел показать жени­ху своей дочери, что его невеста целомудренная де­вушка.

Антия видит муки Габрокома, в отчаянии припадает к коленям Апсирта и просит его сжалиться. Он же в ответ: "Ради тебя я покараю его еще сильнее, потому что и ты им оскорблена,—женатый, он смеет любить другую!" С этими словами Апсирт велел сковать Габ­рокома и запереть в темницу.

7. И вот Габроком по приказанию Апсирта скован и брошен в тюрьму. Его охватывает глубокая тоска, главным образом из-за разлуки с Антией. Юноша стал искать способа покончить с собой, но не мог ничего сделать, так как за ним был неусыпный надзор. Апсирт тем временем справлял свадьбу дочери и веселился много дней подряд. Исполненная печали Антия, как только ей удавалось подкупить стражу, тайно прохо­дила к Габрокому и горько оплакивала его судьбу.

Наконец, молодые собрались в Сирию. Апсирт от­пускал дочь с богатыми подарками—он дал ей много дорогих вавилонских одежд, щедро наделил золотом и серебром, подарил и рабов—Антию, Роду и Левкона. Как только Антия узнала, что ей придется вместе с Манто отправиться в Сирию, она проникла в темницу и, обняв Габрокома, сказала: "Супруг мой, Апсирт от­дал меня дочери, я должна ехать в Сирию и подчи­ниться власти ревнивой Манто. Ты же остаешься здесь, в темнице, ждать горестной смерти, и даже схоронить тебя будет некому. Но клянусь охраняющими нас бо­гами, любимый, я твоя и в жизни и в смерти". С эти­ми словами она целовала Габрокома и обнимала и, лежа у его ног, прижимала к губам тяжелые оковы.

8. Когда Антия ушла, Габроком бросился на землю, стеная и рыдая: "О милый отец, о мать Фемисто! Где счастье, некогда блеснувшее нам в Эфесе? Где те счастливые красавцы, Антия и Габроком, которыми все любовались? Антию теперь увозят пленницей в да­лекие земли, а я лишаюсь своего единственного уте­шения и умру, злосчастный узник, в полном одино­честве".

Тут юноша засыпает и видит сон. Снится Габроко­му, что отец его Ликомед, в черном одеянии, долго блуждает по морям и землям, пока не приходит к темнице; он снимает с сына оковы и освобождает его. И тут он, Габроком, обращается в коня, носится по всей земле в погоне за кобылицей, находит ее и сно­ва становится человеком. Когда юноша увидел этот сон, он вскочил на ноги, ободренный проблеском на­дежды.

9. Итак, Габроком томился в темнице, а Антию тем временем, вместе с Левконом и Родой, везли в Сирию. Свадебный поезд уже прибыл в Антиохию, откуда был родом Мирид, а Манто все еще таила злобу против Роды и продолжала ненавидеть Антию. И вот она ве­лит слугам посадить Роду и Левкона на первый же корабль и продать их куда-нибудь подальше от Сирии, а Антию отдать рабу, и притом самому презренному деревенскому козопасу. Так Манто задумала отомстить ей. Она призывает к себе пастуха по имени Лампон, приказывает ему взять Антию и жить с ней как с же­ной, а если девушка вздумает противиться, велит упо­требить силу.

Итак, Антия обречена стать женой пастуха.

Придя в деревню, где Лампон пас своих коз, она падает к его ногам, умоляет сжалиться и сохранить ее чистоту; она говорит, кто она такая, рассказывает о своем благородном происхождении, о Габрокоме, о плене. Выслушав повесть Антии, Лампой чувствует к ней сострадание, клянется ее не трогать и уговаривает не падать духом.

10. Так и жила Антия у пастуха в деревне, непре­станно оплакивая Габрокома.

Между тем Апсирт, войдя однажды в помещение, где раньше жил Габроком, находит письмо Манто, об­ращенное к юноше, читает его и узнает, что неспра­ведливо держит Габрокома в заточении. Он велит осво­бодить юношу и тотчас привести к себе. Габроком, перенесший столько горя, падает теперь к ногам Апсирта, а тот поднимает его со словами: "Воспрянь духом, дитя, я незаслуженно осудил тебя, поверив на­говору дочери. Зато теперь я снова сделаю тебя сво­бодным, доверю тебе все хозяйство, женю на дочери кого-нибудь из граждан Тира. Прости, ведь я причинил тебе мучения не по злой воле". Так сказал Апсирт, и Габроком ему ответил: "Я благодарен тебе, господин, за то, что ты понял свое заблуждение и вознагражда­ешь мою невиновность". Все в доме Апсирта радова­лись за Габрокома и благодарили хозяина. Юноша же томился тоской по Антии, и часто ему в голову при­ходили печальные мысли: "Зачем мне свобода, зачем .богатство' и доверие Апсирта? Меня это не радует. Я желаю только одного— увидеть мою Антию, живую или мертвую".

Вот как жил Габроком на службе у Апсирта, все время думая о том, как ему найти свою подругу.

А Левкона с Родой тем временем привезли в ликийский город Ксанф (был он в стороне от моря) и продали одному старику, который относился к ним как к родным детям, потому что был одинок. Они жили в полном довольстве, только разлука с Габрокомом и Ан­тией огорчала их.

11. Антии тоже жилось у пастуха спокойно, пока Мирид, муж Манто, часто наезжавший в деревню, не воспылал к ней страстной любовью. На первых порах он пытается сохранять это в тайне, но потом открывает свою любовь Лампону и сулит большое вознаграж­дение, если пастух ему поможет. Лампой соглашается, но, страшась своей госпожи, идет к ней и выдает Ми- рида. Манто в гневе кричит: "Ах, я злополучнейшая из женщин, соперница ходит за мной по пятам; из-за нее я в Финикии уже потеряла любимого, а теперь мне грозит опасность лишиться мужа. О, Антии не пройдет даром, что она понравилась еще и моему Мириду. Те­перь я ее накажу суровее, чем в Тире!"

До времени Манто на этом успокоилась, но, как только Мирид уехал из дому, она призывает к себе пастуха Лампона, велит завести Антию в самую чащу леса и убить. За это она обещает ему щедрую плату. А Лампон чувствует страх перед своей госпожой, но жалеет девушку и рассказывает, какую участь угото­вила ей Манто. Бедная Антия стала лить слезы: "Увы,— говорила она,—наша злосчастная красота всегда против нас. Из-за нее, злополучной, погиб в Тире Габроком, а я погибаю здесь. Но прошу тебя, пастух Лампон, раз уж ты показал себя человеком богобоязненным, когда убьешь меня, схорони прямо тут же. Закрой мне глаза и все время призывай моего Габрокома. Та­кое погребение заменит мне богатые похороны".

Эти слова растрогали пастуха, и он понял, сколь нечестивый поступок—погубить ни в чем не повинную и такую прекрасную девушку. Лампон не находит в себе мужества совершить это убийство и говорит Ан­тии так: "Девушка, тебе известно, что Манто, моя госпожа, приказала тебя убить. Но я, страшась богов и щадя твою красоту, решил продать тебя куда-ни­будь, далеко отсюда,- чтобы Манто не узнала, что ты жива, и не расправилась со мною жестоко". Антия, в слезах, касается колен Лампона и отвечает: "О боги, о эфесская Артемида, покровительница моей родины! Воздайте этому пастуху за его добрые дела". Она охотно соглашается, чтобы Лампон ее продал, и вот пастух вместе с Антией отправляется в гавань: там он без труда нашел киликийских купцов, отдал им де­вушку и, получив деньги, возвратился к себе в де­ревню.

А купцы посадили Антию на корабль и вышли в мо­ре; ночью они были уже на пути в Киликию. Но не­ожиданно налетела буря, корабль потерпел крушение, и лишь немногие, среди них и Антия, добрались до берега на обломках мачт и досок. Берег был покрыт густым лесом. Ночью, когда в поисках пристанища люди разбрелись по лесу, все они были захвачены раз­бойничьей шайкой Гиппотоя.

12. Между тем из Сирии в Тир приходит раб с письмом Манто к отцу. "Ты отдал меня замуж на чуж­бину. Антию, которую ты мне подарил в числе других рабов, я за многие ее проступки отослала в деревню. А муж мой, Мирид, постоянно видя там Антию, влю­бился в нее. Я не стерпела этого, призвала к себе пас­туха и приказала ему продать девушку в какой-нибудь сирийский город".

Узнав содержание письма, Габроком больше не мог оставаться у Апсирта. Тайно от него и от всех домаш­них он отправляется разыскивать Антию. Придя в де­ревню, где она жила, Габроком останавливается у того самого пастуха, за которого Манто отдала Антию, и расспрашивает Лампона, не слышал ли он чего-нибудь о некоей девушке из Тира. А пастух и имя ее сразу же сказал, что, мол, Антия, и поведал об их браке, и о своей скромности, и о любви Мирида, и о приговоре Манто, и об отъезде Айтии в Киликию; и прибавил, что девушка постоянно вспоминала о каком-то Габрокоме. Юноша не открывает Лампону своего имени и на следующее же утро отправляется в Киликию в надеж­де там найти свою Антию.

13. Гиппотой, захватив Антию, пировал со своей шайкой всю ночь; следующий день разбойники посвя­тили жертвоприношению. Они приготовили все необ­ходимое: статую Ареса, хворост для костра, венки. Обряд у них обычно совершался так: обреченную на смерть жертву, будь то человек или животное, при­вязывали к дереву, а разбойники, став поодаль, метали свои дротики. Считалось, что от тех, кто попал в цель, Арес благосклонно принимает жертву, а те, кто промах­нулись, должны были, чтобы умилостивить бога, на­чать сначала.

На этот раз в жертву была предназначена Антия. Когда все уже было готово и разбойникам оставалось только привязать девушку, в лесу послышался шум и челове­ческие голоса,—это приближался иринарх Перилай, один из знатнейших люден Киликни, с многочисленным отрядом. Он напал на разбойников, большую часть их перебил, а остальных захватил живыми; только Гиппотою удалось сохранить оружие и спастись бегством. Антию Перилай взял в плен и, узнав о грозившей ей опасности, проникся глубоким состраданием. Это со­страдание стало причиной большого несчастия. Перилай повел Антию и захваченных вместе с нею разбойников в киликийский город Таре. В пути он привык посто­янно видеть девушку и мало-помалу влюбился в нее.

Когда прибыли на место, Перилай передал разбой­ников в руки тюремной стражи, а Антии стал выказы­вать особое внимание. Был он одинок и бездетен и обладал большим богатством. И вот Перилай просит Антию стать его женой, говоря, что она будет для него всем: и супругой, и возлюбленной, и дочерью. Де­вушка сначала пробовала возражать, но так как Пе­рилай был настойчив и не желал отступить, Антия, боясь, как бы он не стал действовать решительнее, соглашается на брак. Она умоляет ненадолго, дней на тридцать, отложить свадебные торжества и соблюдать это время ее чистоту. Для этого она придумывает раз­ные отговорки, а Перилай всему верит и дает клятву сохранять девушку чистой, пока не пройдет назначен­ное ею время.

14. Отложив брак, Антия жила у Перилая в Тарсе.

Габроком в это время был на пути в Киликию; вблизи разбойничьей пещеры (он сбился с дороги) юноша встречает вооруженного Гиппотоя. Разбойник подходит к Габрокому, начинает речь приветствием и предлагает идти вместе. "Кто бы ты ни был, юноша, но ты и лицом хорош и на смельчака похож; ски­таешься ты, конечно, не по своей воле, а претерпев какую-то обиду. Давай покинем Киликию и вместе уйдем в Каппадокию и Понт, жкзнь там, говорят, бо­гатая и привольная". Габроком ни слова не говорит о цели своего путешествия и соглашается на уговоры Гиппотоя; они дают клятву быть верными товарищами и помогать друг другу в дороге. Поступая так, Габроком надеялся в этих долгих скитаниях найти Антию. Спутники возвращаются к пещере посмотреть, не оста­лось ли там каких-нибудь запасов, подкрепляют свои силы и кормят лошадей. (У Гиппотоя тоже была ло­шадь, которую он прятал в лесу.)

III.

На следующий день они оставили Ки­ликию и направились в каппадокийский город Мазаку, большой и прекрасный. Там Гиппотой рассчитывал на­брать лихих товарищей и опять заняться разбоем. Пока дорога шла мимо больших деревень, они ни в чем не испытывали недостатка: ведь Гиппотой знал по-каппадокийски, и его принимали как своего человека. На десятый день молодые люди приходят в Мазаку; они поселились неподалеку от городских ворот и решили несколько дней передохнуть.

Однажды, во время трапезы, Гиппотой стал сте­нать и плакать. Габроком расспрашивает о причине его слез. "Длинная это повесть,— отвечал Гиппотой,— и похожа скорее на какую-нибудь трагедию". Габроком попросил рассказать и обещал в свою очередь по­ведать Гиппотою историю своей жизни. И вот (моло­дые люди были одни), начав издалека, Гиппотой расска­зывает о себе:

2. "Родом я из Перинта, что неподалеку от фракий­ских пределов, и принадлежу к уислу самых знатных людей в городе. Ты, конечно, слышал, как славен Перинт и как богаты его жители. Там в молодые годы я полюбил прекрасного отрока. Он был тоже перинтянин, а звали его Гиперант. Я влюбился с первого взгляда, как только увидел его в гимнасии, и с тех пор не знал покоя. И вот, во время ночного торжества, когда справлялся наш перннтский праздник, я подхожу к Гиперанту и умоляю сжалиться надо мной. Отрок, пре­исполнившись сострадания, обещает мне все.

Первыми шагами любви были поцелуи, нежные прикосновения, а с моей стороны—и слезы; потом мы стали находить случаи оставаться друг с другом на­едине: наш возраст избавлял нас от подозрений. Долгое время мы были неразлучны и нежно любили друг дру­га, пока некий демон не стал завидовать нашему счастью.

Из Византия,— Византий недалеко от Перинта,—при­езжает однажды знатный человек, богатый несметно, а потому высокомерный и заносчивый. Звали его Аристо- мах. Едва приехав-, он, словно злое божество послало его мне на погибель, видит нас вместе и влюбляется в Гиперанта, восхищенный его красотой, которая, впро­чем, могла восхитить кого угодно. Аристомах вел се­бя не так, как того требовала благопристойность, а надоедал юноше своей настойчивостью. Когда же по­нял, что из этого ничего не выходит (из-за благосклон­ности ко мне Гиперант никого не хотел видеть), Ари­стомах обратился к его отцу, человеку дрянному и падкому до денег. А тот охотно отдает ему сына под предлогом обучения: Аристомах говорил, что он учи­тель красноречия. И вот, взяв Гиперанта к себе, Ари­стомах сначала держал его взаперти, а потом увез в Византий.

Я махнул рукой на все и последовал за ними; там я пользовался всякой минутой, чтобы быть вместе с Гиперантом, но таких минут было немного—поцелуи для меня стали редки, разговоры почти недоступны: за мной следили рабы Аристомаха.. '

Наконец, не в силах дольше так жить, я решаюсь поехать в Перинт. Я распродал там все свое имуще­ство, собрал достаточно денег и снова вернулся в Ви­зантий. Поздней ночью, вооруженный, я прокрадываюсь с согласия Гиперанта в дом и, найдя спящего рядом с мальчиком Аристомаха, в страшной ярости наношу ему смертельный удар. Пользуясь тем, что все в доме спят, я поспешно выбегаю вместе с Гиперантом. За ночь мы добираемся до Перинта и там, никем не замеченные, са­димся на корабль и отплываем в Азию.

Море было спокойным, пока не показался Лесбос; тут внезапно поднимается буря и опрокидывает наш корабль. Я плыл рядом с Гиперантом и поддерживал его, чтобы облегчить мальчику борьбу с волнами. И все-таки к ночи он не выдерживает, выбивается из сил и гибнет на моих глазах. Я спас только его мертвое тело и похоронил на берегу. Я заливался слезами, Габроком, и горестно стенал над его могилой, а потом, найдя большой гладкий камень, поставил памятник, сложив стихи на смерть бедного отрока:

Юноше славному родом, любезному мне Гиперанту, Памятник горестный я здесь, на чужбине, воздвиг.

Волею демона злого он рано с землею расстался, Бурной волной унесен в моря бездонную глубь.

Больше я решил не возвращаться в Перинт, а пошел через Азию к Великой Фригии и Памфилии. Там; под влиянием тоски и бедности, я на первых порах при­мкнул к разбойничьей шайке, а позже, уже в Киликии, набрал себе товарищей и сам стал главарем. Дела на­ши шли хорошо, пока всех не схватили; а случилось это незадолго до нашей с тобой встречи. Такова моя судьба. А теперь, милый, расскажи мне о своей жизни; видно по тебе, что только горе заставило тебя стран­ствовать".

3. Габроком тогда говорит, что он эфесец, расска­зывает, как он полюбил и женился, вспоминает об ора­куле и о разлуке с родными, о нападении пиратов и их главаре Апсирте, о Манто, о темнице и бегстве из Тира, о встрече с пастухом, о своем пути из Сирин в Киликию.

Слушая эту печальную повесть и плача вместе с Габрокомом, Гиппотой воскликнул: "О мои родители, о родина, которую я больше не увижу, о Гиперант, мой любимый! Ты, Габроком, еще встретишься со сво­ей подругой и обретешь ее вновь, а мне уж не суж­дено увидеть Гиперанта". С этими словами он показал локон юноши и оросил его слезами.

Когда оба насытились плачем, Гиппотой сказал: "В своем рассказе я забыл упомянуть об одном происше­ствии: незадолго до того, как на нас напали, к нашей пещере, вероятно сбившись с пути, подошла прекрас­ная девушка. По годам она была тебе ровесника и тоже назвала Эфес своей родиной. Больше я ничего о ней не узнал. Мы решили принести ее в жертву Аресу, и все уже было готово, как вдруг появились наши преследователи. Я бежал, а что с ней сталось—не знаю. Она была удивительная красавица, Габроком, а одета по-деревенски; волосы у нее золотистые, глаза полны прелести". Перебив его, Габроком закричал: "Это, конечно, моя Антия! Где же она теперь? Что за земля ее приняла? Пойдем, друг мой, назад в Кили­кию—ведь это недалеко, будем искать Антию! Закли­наю тебя душой Гиперанта, исполни свое обещание: пойдем со мной на поиски!" Гиппотой соглашается и обещает сделать все, что в его силах, говоря, что для безопасности в пути придется набрать хоть несколько человек товарищей.

Вот что было с Габрокомом; вместе с Гиппотоем он помышлял о возвращении в Киликию.

Между тем тридцать дней, которые испросила себе Антия, пришли к концу, и Перилай стал готовиться к брачному торжеству. Уже приводили из поместий бы­ков и коз для жертвоприношения, уже полон был дом всевозможной роскоши и яств. Собрались все родные Перилая, и многие граждане Тарса были званы на брач­ный пир.

4. Незадолго до того, как Перилай отбил Антию у разбойников, в Тарсе появился некий старик— эфесский врач по имени Евдокс, потерпевший кораблекрушение на пути в Египет. Этот Евдокс обходил всех знатных людей Тарса и, рассказывая каждому о своих бедстви­ях, просил у кого платья, у кого денег. Попал он и к Перилаю и тоже рассказал, что он врач и родом из Эфеса. Перилай ведет его к Антии, желая обрадовать ее свиданием с согражданином. Девушка принимает Евдокса приветливо и расспрашивает, не слышал ли он о ее родных. Старик ответил, что ничего не может рассказать, так как он уже давно из Эфеса. Это, одна­ко, не помешало их дружбе—он все-таки напоминал Антии о родине.

Вскоре Евдокс стал своим человеком, постоянно приходил к Антии и ел в доме Перилая. Он всякий раз просил отправить его в Эфес— там у него были де­ти и жена.

5. Все приготовления у Перилак закончились; ког­да наступил день брака, гостей ждали столы, устав­ленные дорогими кушаньями. Антия уже была украшена брачным убором. Ни ночью, ни днем не переставала она лить слезы, и перед глазами у нее постоянно был Габроком. Она вспоминала о прошлом—о своей любви к мужу и клятвах, которые они дали друг другу, о родине и родителях, думала о своей судьбе и о неми­нуемом браке. Оставшись наедине и предаваясь тоске, Антия, терзая свои волосы, воскликнула: "О, я небла­годарная и низкая! Чем я отвечаю Габрокому? Он, чтобы остаться мне верным, дал надеть на себя оковы, принял пытки и, может быть, даже смерть. Неужели я все забуду и стану женой другого? Неужели скоро раздастся пение гименеев и я взойду на ложе Пери- лая? Не печалься, мой возлюбленный супруг,—по сво­ей воле я никогда этого не сделаю. Я соединюсь с тобой, сохранив верность до самой смерти". Когда Ан­тия так горевала и плакала, пришел Евдокс, тот самый врач из Эфеса. Она провожает старика в укромный по- койчик, падает к его ногам, умоляя, чтобы он ее не выдал, и заклинает его эфесской богиней, Артемидой, сделать все, о чем она будет просить. Евдокс подни­мает ее, всю в слезах, велит смело говорить, чего она хочет, клянется молчать и обещает исполнить любую просьбу.

Тут Антия рассказывает ему о своей любви к Габ­рокому, о клятвах, которые ему дала, об обещании хранить верность. "Если бы,— прибавила она,—было возможно мне, живой, обрести живого Габрокома или тайно бежать отсюда, я просила бы тебя помочь мне в этом. Но теперь, раз мой Габроком мертв, бегство немыслимо и брак неотвратим,—обещаний же я не на­рушу и клятвами не пренебрегу,—будь мне другом, достань средство, которое бы избавило меня, злосча­стную, от всех бед. За это, Евдокс, тебе щедро возда­дут боги; я буду их об этом просить перед смертью, а кроме того, дам тебе денег и позабочусь о твоем возвращении на родину. Ты сможешь еще прежде, чем кто-нибудь узнает о моей смерти, сесть на корабль и уехать в Эфес. Разыщи там моих родителей, Мегамеда и Евгиппу, сообщи им о моей смерти и обо всем, что со мной случилось на чужбине, и скажи, что Габ­роком погиб". С этими словами она бросилась к ногам Евдокса и умоляла, чтобы он, не споря, дал ей яд. Потом достала двадцать мин серебра и драгоценное ожерелье и отдала Евдоксу. Антия легко могла это сделать, так как в доме Перилая всем распоряжалась она.

Евдокс долго колеблется, чувствуя сострадание к несчастной девушке и в то же время страстно желая возвратиться домой; наконец, побежденный деньгами и подарками, он соглашается дать Антии яд и уходит с тем, чтобы его принести. Девушка, оставшись одна, горюет, оплакивает свою молодость, печалится, что ей суждено умереть столь рано, громко зовет Габрокома, словно он мог ее слышать. Вскоре возвращается Ев­докс; он приносит не смертельный яд, а снотворное средство, чтобы, не причинив девушке вреда, получить деньги на дорогу и уехать. Антия берет порошок и с благодарностью отпускает старика. Евдокс, не медля, садится на корабль, а девушка выбирает час, когда мож­но будет выпить яд.

6. Приближается ночь, брачный покой ждет; уже приходят за Антией. Она, с тяжелым сердцем и вся в слезах, идет, зажав в руке ядовитый порошок. У дверей спальни провожающие стали петь гименей. Антия еще больше опечалилась и заплакала сильнее: "Так меня некогда вели к жениху моему Габрокому, но тогда факелы указывали путь к любви и гименеи звучали в честь счастливого брака. Как же ты поступишь теперь, Антия? Неужели ты предашь Габрокома, твоего суп­руга, твоего возлюбленного, того, кто ради тебя при­нял смерть? Нет, не настолько я слаба и не настолько труслива: я твердо решила выпить яд. Пусть Габроком остается моим единственным супругом, я продолжаю желать его даже мертвого".

С этими словами Антия переступила порог спальни. Она была одна, так как Перилай с друзьями еще воз­лежал на пиру. Девушка сделала вид, что от волнения ее томит жажда, и велела одному из рабов принести воды. Взяв кубок и пользуясь тем, что никого не было близко, Антия всыпает в воду яд и со слезами обращается к Габрокому: "Гляди, мой возлюбленный, я исполняю свои клятвы, я иду к тебе дорогой смерти, страшной, но уже неизбежной. Прими меня благосклон­но, и пусть мы хоть теперь узнаем счастье". Затем она выпила содержимое кубка. Тотчас же ею овладел глу­бокий сон, и она упала на землю: снадобье возымело свое действие.

7. А Перилай, как только вошел в спальню и уви­дел распростертую на полу Антию, в ужасе стал кри­чать. В доме поднялось общее смятение; удивление, плач, испуг—все смешалось. Одни жалели умершую, другие разделяли скорбь Перилая, й все были равно опечалены несчастьем. Сам Перилай разрывает на себе брачные одежды и, обнимая мертвую невесту, воскли­цает: "О милая, ты покинула любящего до брака! Не­долго ты была моей невестой, и вот не в брачный чертог провожаю я тебя, а в могилу. Кто бы ни был твой Габроком, я завидую ему: воистину блажен тот, кто получил от возлюбленной столь драгоценный дар". Так сильно Перилай предавался отчаянию. Он обнимал Антию и покрывал поцелуями ее руки и ноги, говоря: "Невеста несчастная, жена злополучнейшая". Он велел убрать Антию в пышные одежды и драгоценные золо­тые украшения. А так как ему было слишком тягостно глядеть на все это, то, едва забрезжил день, девушку на погребальном ложе (она продолжала лежать без чувств) отнесли в гробницу неподалеку от города. Принеся богатые жертвы и бросив в костер множество одежд и украшений, Перилай закрыл Антию в гроб­нице.

8. Когда положенные обряды были исполнены, род­ные увели Перилая домой.

Антия очнулась и, поняв, что порошок Евдокса был безвреден, издала стон и залилась слезами. "О снадобье, мне солгавшее,— говорила она,— о снадобье, не позво­лившее мне желанной дорогой прийти к Габрокому! Я обманута, несчастная, даже в своей жажде смерти. Но и заключенная в гробнице, я сумею довершить дело яда при помощи злого голода. Никто меня здесь не найдет, я не увижу больше солнца и не выйду от­сюда". Сказав это, она обрела твердость духа и муже­ственно стала дожидаться смерти.

Между тем какие-то разбойники, узнав про богатые похороны девушки и про то, что с нею положены до­рогие украшения, много золота и серебра, глубокой ночью прокрались к гробнице. Они взломали двери, вошли внутрь и, уже забрав драгоценности, заметили, что девушка жива. Видя и в ней ценную добычу, они поднимают Антию с ложа и решают увести ее с собой. А она, бросившись к ногам разббйников, стала их жа­лостно молить: "Мужи, кто бы вы ни были, возьмите все эти богатства, унесите все, что здесь лежит, но пощадите меня. Двум я принадлежу богам—богу люб­ви и богу смерти; им и дайте мне служить! Во имя богов, коих чтите вы, не возвращайте ясному дню меня, которая претерпела горести, что должны быть обречены ночи и мраку".

Так она говорила, но слова ее не тронули разбой­ников. Они заставили Антию покинуть гробницу, пове­ли ее к морю и, посадив на корабль, отплыли в Алек­сандрию. Всю дорогу они заботились об Антии и уго­варивали ее не отчаиваться. Но девушка, поняв, в какую страшную беду она опять попала, плакала и горько жаловалась. "Снова,—говорила она,—разбойники и плавание по морю, снова я пленница, но теперь сто­крат тяжелее муки, ибо нет со мной Габрокома. Какая земля меня примет? Каких людей мне суждено по­встречать? О, только бы мне не видеть ни Манто, ни Мирида, ни Перилая, ни Киликии! Лишь одного хоте­ла бы я—прийти туда, где буду видеть могилу Габро­кома". Так она непрестанно убивалась, отказывалась есть и пить, и разбойники кормили ее насильно.

9. Плыли они довольно долго и лишь спустя много дней прибыли в Александрию. Едва сойдя с корабля, разбойники решили тут же в гавани продать Антию купцам.

Между тем Перилай, узнав об ограблении гробни­цы и исчезновении тела Антии, был безутешен.

А Габроком неутомимо искал ее и расспрашивал всех, не слышал ли кто о девушке нз чужой земли, попавшей в плен к разбойникам. Ему ничего не уда­лось узнать, и, усталый, он вернулся туда, где остано­вились люди Гиппотоя. Те приготовили себе ужин и принялись за еду. Один Габроком в печали, бросившись на свое ложе, обливался слезами и не притрагивался к пище. В разгаре попойки старуха, которая присутство­вала за ужином,—звали ее Хрисион,— начинает рас­сказывать. "Послушайте, сыночки,— говорит она,— какие страсти приключились недавно у нас в городе. Перилай, один из первых людей в Киликии (он избран не боль­ше не меньше, как иринархом) пошел однажды на разбойников. Он захватил в плен несколько человек и с ними вместе красивую девочку, которую уговорил стать своей женой. Перилай справил все обряды, а девочка, то ли в припадке безумия, то ли из любви к другому, выпив в спальне яд, умирает. Таков, говорят, был ее конец".

Тут Гиппотой воскликнул: "Это и есть та самая девушка, которую разыскивает Габроком!" А Габроком, удрученный печалью, не вслушивался в рассказ стару­хи и очнулся только при словах Гиппотоя.

"Теперь я знаю, что Антии нет в живых, и здесь гробница, которая сохраняет ее тело",— воскликнул Габроком. С этими словами он стал просить старуху проводить его к гробнице Антии и показать тело. Хри­сион вздохнула и сказала: "Это-то и есть самое ужасное во всей истории. Перилай схоронил ее по-царски и украсил на диво, а разбойники проведали о сокровищах, взломали гробницу и все похитили—даже труп исчез. Перилай теперь, не зная устали, разыскивает злодеев".

10. Услышав это, Габроком разорвал на себе хитон и стал оплакивать Антию, прекрасно и благородно расставшуюся с жизнью и бессердечно погубленную после смерти. "Какой разбойник так страстно любил тебя, чтобы пожелать и мертвую, моя Антия, чтобы похитить твое бесчувственное тело? И ьтого лишен я, злосчастный,—последнего моего утешения. Я решил умереть, но не умру, пока не найду твоего тела и не смогу лечь в могилу, обнявшись с тобой". Так он говорил, оплакивая Антию, а Гиппотой и его товарищи уговаривали его не падать духом.

Вскоре все легли спать и крепко заснули. Один Габроком не смыкал глаз и предавался своим думам об Антии, о ее смерти, похоронах и исчезновении. Юноша не мог успокоиться. Никем не замеченный,— после выпитого все спали тяжелым сном,—он вышел, словно по какому-то делу, покинул своих спутников и направился к морю. Здесь он находит корабль, идущий в Александрию, и отплывает, надеясь в Египте найти разбойников, похитивших тело Антии. Обманчивая на­дежда указывает ему этот путь.

Габроком был уже далеко, а Гиппотой и его това­рищи. проснувшись, опечалились и удивились его ис­чезновению. Они решили задержаться здесь еще не­сколько дней, а потом двинуться в Сирию и Финикию, занимаясь по дороге грабежом.

11. Разбойники же, похитившие Антию, продали ее за большие деньги александрийским купцам, а те о ней всячески заботились, кормили и поили по-царски, по­дыскивая подходящего покупателя. Тут в Александрию, желая посмотреть город и кое-что купить, прибывает некий индийский царь по имени Псаммид. Этому Псаммиду купцы показывают Антию, и он с первого взгля­да пленяется ее красотой, щедро платит купцам и бе­рет девушку прислужницей к себе в дом. Как всякий варвар, Псаммид сразу же пытается овладеть ею и сделать своей наложницей. Антия вначале пробует сопротивляться. Но, видя, что это не помогает, она прибегает к хитрости и внушает Псаммиду (ведь вар­вары все суеверны), будто отец, когда она родилась, посвятил ее богине Исиде до той поры, пока не при­дет ее брачный возраст, а до срока остается еще год. "Если ты,—говорит она,— оскорбишь служительницу Исиды, богиня разгневается, и возмездие будет суро­вым".'Псаммид верит этим словам, молитвенно падает ниц и оставляет Антию в покое.

12. Девушка живет у Псаммида, и ее считают слу­жительницей богини Исиды.

Между тем корабль Габрокома не достиг Алексан­дрии, а попал в устье Нила, в так называемый Паралий, что вблизи берегов Финикии. Тотчас же на Габрокома и его спутников нападают египетские пастухи, грабят добро, а люден связывают и длинной пустынной доро­гой ведут к Пелусию; в городе они продают плен­ников в разные руки. Габрокома покупает старый, от­служивший срок воин по имени Араке. У этого Аракса была жена, вид ее был страшен, но еще страшнее слава о ней; была она распутна сверх всякой меры, звали ее Кюно. Эта Кюно сразу же, как только Араке привел юно­шу, влюбляется в него и не знает никакого удержу— опытная развратница, она стремится дать волю своему вожделению. Араке привязывается к Габрокому, как к родному сыну, а Кюно непрестанно осаждает его лю­бовными предложениями, умоляет согласиться, обещает убить Аракса и взять Габрокома в мужья. Это ужас­нуло юношу; он сразу подумал об Антии, о своих клятвах, о целомудрии, которое навлекло на него столько бед. Наконец, видя, что Кюно становится все настойчивей, он вынужден уступить.

И вот однажды ночью она, чтобы стать женой Габ­рокома, убивает своего мужа и открывает юноше со­деянное. А он, подавленный злодейством этой женщи­ны, покидает ее' и уходит из дому, сказав, что не может возлечь на ложе, оскверненное убийством. Оправившись от потрясения, Кюно уже на рассвете была на агоре, оплакивала гибель мужа и во всеуслы­шание говорила, что его убил их новый раб; она лила столько слез и так горестно сетовала, что все ей пове­рили. Габрокома тут же схватили и в оковах отправи­ли к тогдашнему префекту Египта.

Итак, Габрокома, обвиняемого в убийстве его гос­подина Аракса, вели на расправу в Александрию.

IV.

Гиппотой со своими товарищами уже покинул Тарс и шел в Сирию, приводя в трепет все, что встречалось на пути; он сжег много деревень и перебил немало людей. Разбойники доходят так до самой Лаодикии и останавливаются здесь под видом путников, пришедших посмотреть город. Гиппотой пы­тается разыскать Габрокома и всех расспрашивает о юноше; это ни к чему не приводит; тогда он решает, дав людям отдохнуть, идти на разбой в Финикию, а оттуда в Египет. Он значительно пополнил свою шайку и двинулся дальше по направлению к Пелусию; плывя по Нилу, он достиг египетского города Гермополя и Схедии, а затем и канала, прорытого некогда Менела- ем, миновал Александрию, Мемфис, город богини Иси­ды, и остановился в Мендесе. Тут Гиппотой завербо­вал в шайку нескольких египтян и нашел проводников. Оставив позади Таву, Леонтополь и множество селе­ний, в большинстве совсем неизвестных, разбойники приходят к границам Эфиопии в город Копт. Здесь они решили обосноваться, ибо немало купцов проходило мимо по пути в Индию и Эфиопию. Шайка, насчиты­вавшая уже до пятисот человек, расселилась в горах. Разбойники вырыли пещеры и приготовились грабить путников.

2. Префекту Египта все было известно еще до того, как Габрокома привели к нему (жители Пелусия успели

донести о случившемся—и об убийстве Аракса и о том, что злодеяние совершил раб); поэтому, не рас­следуя дела, он приказывает стражникам распять Габ­рокома на кресте. От ужаса юноша лишился дара ре­чи; с мыслью о смерти его примиряло лишь то, что и Антию свою он считал мертвой. И вот стражники ве­дут Габрокома к берегу Нила—обрывистая крутизна гляделась там в воды реки,—ставят крест и распина­ют, связав ему веревками руки и ноги; таков у египтян способ распятия. Затем они удаляются, полагая, что юноше невозможно бежать. А Габроком, взглянув на солнце и увидев воды Нила, говорит: "О Гелиос, че ловеколюбивейший из богов, владыка Египта, по твоей воле человеку дарованы и земля и море! Если я, Габ­роком, совершил злодеяние, пусть погибну самой го­рестной смертью, и, если существует кара страшнее распятья, пусть я приму ее. Но если я оклеветан бес­стыдной женщиной, пусть не осквернятся воды Нила телом невинно погубленного, пусть не увидишь ты, Гелиос. как он, ничем не запятнанный, гибнет здесь, в твоей земле".

Габроком кончил молитву. И бог сострадает ему: внезапно поднимается ветер, налетает на крест и обру­шивает крутизну, над которой он возвышался, и Габ­роком падает в волны Нила, и его уносит, и воды не причиняют ему вреда, и узы плыть не мешают, и реч­ные чудовища не устрашают, и течение указывает до­рогу. Он попадает в устье Нила, к самому морю, а там стражники хватают его и как преступника, бежав­шего от наказания, снова ведут к префекту Египта. Тот, разгневанный сильнее прежнего и сочтя Габро­кома закоренелым злодеем, велит воздвигнуть костер и казнить юношу огнем.

Вот уже сделаны все приготовления, и на берегу Нила сложен костер, и Габроком возведен на него, и огонь разведен. Пламя вот-вот должно коснуться жи­вого тела; юноша снова обращается к Гелиосу с моль­бой о спасении. И тогда Нил начинает волноваться, на костер обрушиваются воды и тушат пламя. Чудом показалось людям совершившееся, и они ведут Габро­кома к префекту Египта и рассказывают ему о том, что произошло, и говорят, что сам Нил спас осужден­ного. Префект удивился, услышав их, слова, и приказал держать Габрокома в темнице, оказывая ему всяческую заботу. "Пока,—сказал он,—мы не узнаем, что это за человек и почему к нему так милостивы боги"..

3. И вот Габрокома заключили в темницу, а Псам- мид, тот самый индийский царь, что купил Антию, ре­шил отправиться в обратную дорогу и делал уже при­готовления к отъезду. Путь его лежал через Верхний Египет в Эфиопию, мимо тех мест, где находилось убежище Гиппотоя. Псаммид обо .всем позаботился- купил множество верблюдов, ослов и сильных, вынос­ливых лошадей, чтобы доставить в Эфиопию все золо­то, серебро и драгоценные одеяния, которые у него были; Антию он тоже вез с собой. Когда они покину­ли Александрию и пришли в Мемфис, девушка, при­близившись к храму Иснды, обратилась к ней с моль­бой: величайшая из богинь, до сих пор я осталась чистой и не запятнала своего брака, благодаря тому что назвалась твоей служительницей. Теперь меня ве­дут в Индию, далеко от эфесской земли, далёко от могилы Габрокома. Будь и впредь, владычица, милос­тива к злосчастной и верни меня живому супругу; а если злой рок судил нам умереть в разулке, сделай так, чтобы я осталась верна ему и мертвому". Так она молилась.

Вскоре поезд Псаммида покинул Мемфис, миновал Копт и вступил в пределы Эфиопии. Тут на них напа­дает Гиппотой, убивает самого Псаммида и многих из его свиты, захватывает все богатства, а Антию берет в плен. Забрав добычу, Гиппотой направляется к пещере, предназначенной для хранения награбленного. Туда же новели и пленницу. Ни она не узнавала Гиппотоя, ни Гиппотой не узнавал Антию. Когда же разбойник стал расспрашивать, кто она и откуда родом, девушка не сказала ему правды, а ответила, что она египтянка и зовут ее Мемфитида.

4. И вот Антия находилась в разбойничьей пещере Гиппотоя.

В это самое время префект Египта призывает к себе Габрокома и расспрашивает о его прежней жизни. Он узнает обо всех злоключениях юноши, чувствует к нему сострадание, дает денег и обещает отправить в Эфес.

Габроком исполняется благодарности к префекту за его доброту, но просит дозволить ему отправиться не в Эфес, а на поиски Антии. И вот с богатыми дарами он отплыл в Италию, чтобы там искать свою подругу. А префект Египта, узнав правду о смерти Аракса, призвал Кюно в Александрию и приказал распять ее на кресте.

5. В Антию, пока она была в плену у Гиппотоя, влюбляется один из стороживших ее разбойников по имени Анхиал. Он был из Лаодикии родом, еще в Сирии сдружился с Гиппотоем и снискал его расположение тем, что был дерзок и опытен в разбойничьем деле. На первых порах охваченный страстью Анхиал, желая добиться благосклонности Антии, постоянно говорил ей о своей любви; он надеялся, покорив девушку речами, получить ее от Гиппотоя в дар. Антия же отвергала все его предложения; ее теперь ничто больше не стра­шило—ни угрюмая пещера, ни оковы, ни настойчи­вость разбойника. Она все еще блюла себя для Габро­кома, хотя и считала его умершим, и часто, когда ее не могли слышать, так взывала: "Навеки я желаю ос­таться женою Габрокома, даже если мне суждено уме­реть или вынести испытания еще злее тех, что я вы­несла".

Отказ Антии поверг Анхиала в глубокую печаль, а привычка ежедневно видеть девушку разжигала его любовь. Потеряв над собой власть, он пытается добить­ся своего силой. Однажды ночью, когда вся шайка вышла на разбой, Анхиал поднялся с ложа и прибли­зился к девушке. Оказавшись в безвыходном положении, Антия хватает случившийся под рукой меч и поражает Анхиала. Удар оказался смертельным: разбойник, соби­раясь заключить девушку в объятия и поцеловать, склонился к ней, и меч, который Антия держала перед собой, вонзился ему прямо в грудь. Так разбойник понес достойную кару за свое постыдное вожделение, а бедная Антия, испуганная содеянным, предавалась тягостным мыслям: то она решала убить себя (но на­дежда увидеть Габрокома брала верх), то хотела бе­жать из своей темницы (но это было невозможно—она не знала горных троп и не было человека, который указал бы ей дорогу). Поэтому девушка- осталась в пещере и покорно ждала своей участи.

6. Эту ночь Антия провела, не смыкая глаз, в го­рестных размышлениях. А утром возвращаются разбой­ники, видят убитого Анхиала и Антию рядом с ним, догадываются, что здесь произошло, и, подвергнув де­вушку допросу, узнают всю правду. Разбойники при­шли в ярость и решили отомстить за убитого товарища. Они перебирали всевозможные способы казни; один предлагал убить девушку и зарыть в одну могилу с Анхиалом, другой требовал, чтобы ее распяли на кресте, а Гиппотой, более других опечаленный гибелью Анхиа­ла, измышляет наказание еще суровее: он приказывает вырыть глубокую яму и заключить в нее девушку вместе с двумя свирепыми псами, чтобы она приняла тяжелую смерть за свой проступок. Разбойники пови­новались; Антию повели к яме, где уже сидели огром­ные и страшные египетские псы. Девушку ввергли в яму, прикрыли яму. тяжелыми бревнами и окружили земляным валом (Нил был совсем рядом), а стражем поставили разбойника Амфинома.

Этот Амфином уже и раньше был пленен красотой Антии, а теперь стал еще больше жалеть ее и сочув­ствовать ее горю- Ои придумал способ сохранить ей жизнь и уберечь от ярости псов: всякий день поднимал лежащие над ямой бревна, передавал Антии еду и питье и уговаривал девушку не отчаиваться. Досыта накормленные псы не трогали Антию и стали посте­пенно смирными и послушными. А девушка, вспоминая прошлое и раздумывая о теперешней своей горькой участи, "Увы,—говорит,—сколь тяжелы мои испытания! Яма, и темница, и разбойники, стократ свирепее псов, заточенных со мною! Страдания мои равны твоим, Габ­роком. И ты некогда был в такой же беде, и тебя в Тире ввергли в узилище; но если ты еще жив, люби­мый, ничто меня не страшит: когда-нибудь, я верю, мы снова обретем друг друга, а если ты погиб, напрасны мои старания сохранить жизнь, напрасно этот человек, кто бы он ни был, сострадает мне, злосчастной". Так она говорила и беспрестанно лила слезы.

И вот Антия сидела в темнице вместе с псами, Ам­фином же утешал ее и, давая псам вдоволь еды, ста­рался сделать их смирными.

V.

Покинув Египет, Габроком, однако, не достиг самой Италии. Противный ветер, гнавший ко­рабль, сбил его с намеченного пути и привел к берегам Сицилии. Путники высадились в городе Сиракузах, об­ширном и прекрасном. Попав сюда, Габроком решил обойти весь остров и в надежде узнать здесь что-ни­будь об Антии стал всех расспрашивать о ней. Юноша поселился недалеко от моря у старика Эгиалея, рыба­ка по ремеслу. Этот Эгиалей был беден, приехал в здешние места издалека и едва мог прокормиться сво­им промыслом; однако он принял Габрокома ласково, относился к нему, как к родному сыну, и очень по­любил.

Как-то раз, когда оба уже привыкли друг к другу, Габроком поведал старику свою историю—рассказал об Антии, об нх любви, о долгих скитаниях. В ответ Эгиалей начинает свою повесть.

"Я, дитя мое, — сказал он, — не сицилиец и не из этих мест родом, а спартанец и родился в Лакедемо- не; там я принадлежал к самым знатным людям и был очень богат.

В ранней юности я полюбил девушку спартанку по имени Телксиноя, и Телксиноя отвечала мне взаим­ностью. Однажды, во время ночных торжеств, мы встретились с ней—обоими нами руководило божество— и вкусили того, ради чего встретились. Довольно дол­го мы виделись тайно и часто клялись принадлежать друг другу до самой смерти. Но, видно, кто-то из богов позавидовал нашему счастью. Я был еще эфебом, ког­да родители решили отдать мою Телксищэю в жены молодому спартанцу Андроклу, который уже любил ее. Вначале девушка под разными предлогами откла­дывала брак, а потом, когда нам опять представился случай встретиться, она согласилась ночью бежать со мной из Лакедемона. Телксиноя, как и я, надела муж­ское платье, и я обрезал ей волосы; в самую ночь двадьбы мы покинули город и пустились в путь по до­роге к Аргосу и Коринфу, а затем сели на корабль и отплыли в Сицилию. Сограждане, узнав о нашем бег­стве, приговорили меня с Телксиноей к смерти.

В Сицилии мы жили бедно, но были счастливы: нам всего хватало уже потому, что мы были вместе. Здесь же моя Телксиноя недавно и умерла, но я не схоро­нил ее; она попрежнему со мной, и я, как прежде, об­нимаю ее и целую". С этими словами старик ведет Габрокома во внутренний покойчик и показывает Телксиною, уже состарившуюся женщину, которая ему, Эгналёю, все еще казалась молодой и прекрасной. Те­ло ее он набальзамировал по египетскому способу, ибо был знаком и с этим искусством.

"С ней, дитя мое, Габроком, я, как с живой, веду беседы, с ней возлежу и с ней разделяю трапезы. Ког­да, усталый, я возвращаюсь с рыбной ловли, ее вид меня утешает. Ведь не такой, как тебе, видится она мне; я вспоминаю, дитя, как красива она была в Лаке- демоне, как хороша в дни нашего бегства, вспоминаю ночные торжества, вспоминаю наши клятвы".

В конце рассказа Габроком стал плакать: "Обрету ли, злосчастнейшая Антия, тебя когда-нибудь, хотя бы мертвую? Эгиалею дано великое утешение в жизни— тело его Телксинои. Теперь я вижу, что смерть не по­лагает предела истинной любви. А я блуждаю по мо­рям и землям и до сих пор не могу ничего узнать о тебе. Увы, злосчастное пророчество! Сжалься, Апол­лон, возвестивший нам небывалые беды и тяготы, яви конец предреченных мук!"

2. Габроком оставался в Сиракузах, непрестанно тоскуя; старик ободрял его как мог, и вскоре юноша даже занялся вместе с Эгиалеем его ремеслом.

Гиппотой тем временем значительно пополнил свою шайку и решил оставить Эфиопию и взяться за дела покрупнее: мало уже ему было нападать на одиноких путников, оставляя в покое деревни и города. И вот, собрав людей и погрузив всю поклажу (у него было много вьючного скота и немало верблюдов), Гиппотой покинул Эфиопию и выступил в Египет, по направле­нию к Александрии, снова помышляя о Фппикин и Си­рии. Антию он считал умершей. А влюбленный в Ан­тию Амфином (тот самый разбойник, который сторожил ее у ямы) не в силах был расстаться с ней. Охвачен­ный страстью и состраданием к девушке, он не после­довал за Гиппотоем. Разбойников было так много, что он сумел незаметно остаться в пещере, захватив при­пасы, какие удалось собрать. Ночью, когда шайка Гип­потоя напала на египетскую деревню Арею, Амфином отваливает бревна, закрывавшие яму, освобождает Ан­тию и уговаривает ее ничего не страшиться. Девушка все же напугана и полна подозрений; тогда Амфином клянется солнцем и богами Египта блюсти ее чистоту до той поры, пока она сама не пожелает уступить его просьбам. Антия верит клятвам и идет за Амфиномом. Собаки сопровождают ее; став смирными, они привяза­лись к девушке.

Амфином с Антией приходят в город Копт; здесь они решили переждать несколько дней, пока шайка не уйдет вперед. Заботились они и о том, чтобы собаки были накормлены.

Товарищи Амфинома, напав на деревню Арею, пе­ребили многих жителей, подожгли дома и отправились назад другой дорогой—по Нилу. В окрестных селе­ниях они захватывают все челноки и лодки и, погрузив­шись на них, отплывают к Схедии...[1], затем, выйдя на берег, проходят по остальной части Египта.

1.Текст в оригинале испорчен.

3. Между тем префект Египта получил известие о нападении на Арею, о шайке Гиппотоя и о том, что раз­бойники пришли из Эфиопии. Снарядив большой отряд, он поставил во главе его Полиида, одного из своих родичей, юношу красивого и храброго, и приказал выступить против разбойников. Приняв командование, этот Полиид встретился с разбойниками под Пелусием; тут же на берегу завязалась битва, и многие пали и с той и с другой стороны. С наступлением ночи разбой­ники обратились в бегство; большая часть их гибнет от руки воинов, лишь некоторые попадают в плен. Один только Гиппотой, бросив оружие, бежал под по­кровом темноты и добрался до Александрии, а там, никем не узнанный, сел на корабль и двинулся даль­ше. Все его помыслы были направлены на Сицилию; там, по его расчетам, было всего безопаснее и легче добыть средства к существованию; ведь он слышал, что остров обширен и богат.

4. Полиид, однако, не удовольствовался одержанной победой и решил двинуться дальше, чтобы очистить Египет от разбойников, в надежде, что ему удастся найти самого Гиппотоя или кого-нибудь из его това­рищей. И вот, взяв с собой часть отряда, а также пленников, которые бы указали на своих, если кто- нибудь из них будет обнаружен, он поплыл вверх по Нилу, разыскивая разбойников в городах и собираясь дойти до самой Эфиопии.

Отряд Полиида прибывает в Копт, где находились Антия и Амфином. Девушка была дома, а Амфинома пленные разбойники видят на улице и доносят на него Полинду. Амфинома схватывают, и во время допроса он рассказывает об Антии. Выслушав Амфинома, По­лиид велит привести девушку и расспрашивает ее, кто она и откуда родом. Антия не говорит ни слова прав­ды, а уверяет, что она египтянка и была похищена разбойниками. Полиид с первого взгляда полюбил де­вушку страстной любовью, хотя в Александрии у него была жена. Влюбившись же, он на первых порах ста­рался добиться ее любви щедрыми обещаниями, а по­том, по пути в Александрию, когда они остановились в Мемфисе, сделал попытку овладеть Антией насильно. Девушке удалось бежать; она укрылась в храме Исиды и стала взывать к богине: "О владычица Египта, спаси и ныне меня, ведь ты столь часто приходила мне на помощь! Пусть Полиид пощадит ту, которая благодаря тебе сохранила себя чистой для супруга Габрокома".

Полиид, охваченный страхом перед богиней, любовью к Антии и состраданием к ее участи, один, без слуг входит в храм и дает клятву никогда не посягать на Антию и ничем не обижать ее, но соблюдать ее чистоту так долго, как она того пожелает. Ему, влюб­ленному, казалось теперь, что достаточно хотя бы ви­деть Антию и говорить с ней. Антия поверила его клятвам и покинула свое убежище, а когда было реше­но остановиться в Мемфисе на три дня и отдохнуть, она отправилась в храм Аписа.

Это самое почитаемое святилище Египта, и божест­во дает там прорицания всякому желающему: когда кто-нибудь, войдя в храм, станет молить и просить бога, а потом снова выйдет, дети, находящиеся перед святилищем, иногда в прозе, иногда в стихах предре­кают ему будущее.

Антия входит в храм и припадает к статуе Аписа. "О человеколюбивейший из богов,—говорила она,— милосердный ко всем чужестранцам! Сжалься и на­до мной, злосчастной, и дай неложное прорицание о супруге моем Габрокоме. Ибо если мне еще суждено увидеть и обрести его, я буду жить, а если он погиб, то и мне надлежит расстаться с этой постылой жизнью". Сказав так и залившись слезами, она вышла; в это время дети, игравшие перед храмом, закричали в один голос:

Антия вновь обретет Габрокома, любимого мужа.

Девушка воспрянула духом и возблагодарила богов.

Вскоре отряд Полиида выступил в Александрию.

5. Между тем жена Полиида узнала, что он влю­бился в какую-то девушку и везет ее с собой, и испу­галась соперничества чужестранки. Она, однако, ничего не говорит мужу, размышляя в тиши, как бы ото­мстить той, которая, как ей казалось, угрожает ее бла­гополучию.

Полиид тем временем, отчитываясь перед префек­том Египта и занимаясь другими делами, находился при своем отряде. В его отсутствие Ренея (так звали жену Полиида) посылает за Антией, находившейся в доме, разрывает на ней одежду и жестоко бьет ее, приговаривая: "Низкая разлучница! Не на радость себе ты приглянулась Полииду, и красота не пойдет тебе впрок! Ты, может быть, умела завлекать разбойников и валяться с пьяными, но тебе не удастся безнаказанно опозорить ложе Ренеи!" С этими словами она обрезает Антии косу, надевает на нее оковы и, отдав преданно­му рабу по имени Клит, приказывает посадить девуш­ку на корабль, увезти в Итадию и продать там сводни­ку. "Теперь,—говорила она,—эта красавица повеселится вдоволь".

И вот Антия идет за Клитом, горько сетуя и обли­ваясь' слезами: "О гибельная красота, о злосчастная прелесть! Зачем вы непрестанно приносите мне горе? Зачем становитесь причиной стольких бед? Неужели недостаточно ни гробницы, ни убийства, ни оков, ни разбойников, и я должна стоять теперь перед домом сводника, и он заставит меня запятнать чистоту, хра­нимую для Габрокома. Не предавай меня этому по­зору,—взмолилась Антия, обняв колени Клита,—убей лучше своей рукой. Я не вынесу жизни у сводника! Поверь мне, Клит, я женщина целомудренная". Такими словами Антия умоляла его, и Клит почувствовал к ней состраданиё. Тем не менее он повез Антию в Италию, а Ренея, когда вернулся муж, сказала, что девушка убежала из дому, и Полиид, помня случай в Мемфисе, легко этому поверил.

Клит привозит Антию в италийский город Тарент н здесь, боясь ослушаться госпожи, продает своднику. А тот, увидав такую красавицу, какой ему прежде ни­когда не приходилось встречать, решил, что она при­несет ему немалую выгоду. Поэтому он позволил Антии, ослабевшей после трудного плавания и побоев Ренеи, несколько дней отдохнуть. Клит же вернулся в Александрию и дал обо всем отчет своей госпоже.

6. Гиппотой, благополучно окончив плавание, достиг берегов Сицилии, но попал не в Сиракузы, а в Тавро- мений и стал здесь искать удачи.

Габроком, прожив в Сиракузах уже довольно долго, впал в отчаяние и тоску, страдая от того, что до сих пор не смог отыскать свою Антию и вернуться в Эфес. И вот он порешил опять отправиться в Италию, а если и там не найдет ту, кого ищет, совершить печальный возвратный путь на родину.

Давно уже родители Антии и Габрокома, а с ними все сограждане горевали о молодых людях, так как от них не приходило ни письма, ни вести. В разные стороны уже были посланы рабы на поиски.

Сломленные горем и старостью,- родители лишили себя жизни.

Габроком направляется в Италию. Левкон же и Рода, слуги Габрокома и Антии, когда господин их в Ксанфе умер и оставил им большое наследство, реши­ли после стольких бед на чужбине плыть в Эфес, на­деясь, что молодые люди уже давно благополучно воз­вратились. Погрузив на корабль все свое имущество, они отправились в путь и через несколько дней достигли Ро­доса; услышав там, что Габроком и Антия еще не возвращались, а родители их умерли, они решили за­держаться здесь, пока не узнают чего-нибудь о своих господах.

7. Сводник, купивший у Клита Антию, вскоре по­требовал, чтобы она стояла перед его домом и завлека­ла посетителей; для этого он надел на девушку краси­вые одежды и золотые украшения. Ангия громко жало­валась. "О мои горькие беды,—восклицала она,—ужели недовольно прежней неволи, оков и разбойников, что те­перь я должна торговать своим телом? О красота моя, караемая по заслугам, зачем ты, безжалостная, неотступно преследуешь меня? Но что же я плачу и не помыш­ляю о новой хитрости, которая поможет мне сохра­нить не попранную до сих пор верность супругу?" С этими словами она продолжала путь, а сводник то ласково ее уговаривал, то принимался грозить.

Когда они пришли и Антия заняла свое место перед входом, со всех сторон стал стекаться народ, восхи­щенный ее красотой, и многие готовы были купить ее любовь за большие деньги. Девушка же, попав в тя­желую беду, находит средство к спасению. Она не­ожиданно падает на землю, словно не в силах дер­жаться на ногах, и прикидывается одержимой болезнью, которая называется священной. Страх и сострадание охватили присутствующих, так что они оставили свои намерения и поспешили на помощь. А сводник понял, что его расчеты не оправдались (он поверил в болезнь Антии), отнес девушку в дом, уложил и сам стал за ней ухаживать; когда ему показалось, что Антия, наконец, пришла в себя, он начал расспрашивать о причине ее недуга.

Девушка отвечала: "Давно уже, господин мой, я хотела тебе во всем признаться и рассказать о том, что некогда произошло со мной, но стыдилась. Теперь ничто не мешает мне, раз ты сам все знаешь.

Однажды, еще ребенком, во время ночного праздни­ка я потеряла своих и очутилась у могилы человека, который умер незадолго до этого. Кто-то поднялся внезапно из могилы и попытался меня схватить. Я за­кричала и побежала прочь. Призрак был страшен на вид, а голосом своим испугал меня еще больше. На­конец, перед рассветом, он отпустил меня, ударив в грудь и сказав, что вселяет в меня эту болезнь. С той поры я от времени до времени ею страдаю. Но прошу тебя, господин мой, не сердись, ибо я ни в чем не вино­вата. Ты ведь снова можешь продать меня, не потеряв на этом ни обола".

Сводник был раздосадован, но не сердился на де­вушку, так как был уверен, что она в своей болезни неповинна.

8. Антия, которую считали больной, была окружена заботой в доме сводника. Габроком между тем поки­нул Сицилию и остановился в италийском городе Нукерии. Денег у него не было, и он не знал, что делать, но тем не менее начал поиски, ибо Антия была целью его странствований и смыслом всей жизни. Так как старания его были безуспешны (ведь девушка жила у сводника в Таренте), Габроком нанялся в каменотесы. Это был непосильный труд для юноши, тело которо­го не было привычно к грубой и тяжелой работе. Габ­роком пал духом и непрестанно оплакивал свою горь­кую судьбу. "Вот, Антия,— говорил он,— твой Габро­ком стал последним человеком и обрек свое тело рабству. Если бы я имел хоть малейшую надежду отыскать тебя и больше не разлучаться, это послужи­ло бы мне величайшим утешением. Теперь же я, зло­счастный, может быть, напрасно изнуряю себя тяжелым трудом, а ты уже умерла на чужбине в тоске по сво­ему Габрокому. Но я верю, любимая, что ты не забыла меня даже в смерти".

Так он горевал, едва перенося непосильную ра­боту.

А Антии в Таренте снится сон. Ей привиделось, что она снова с Габрокомом, прекрасная с прекрасным, и это первые дни их любви. Потом будто бы появляет­ся другая женщина, тоже прекрасная, и увлекает ее Габрокома, а он кричит и зовет: "Антия!" На этом сон кончается.

Девушка, проснувшись, залилась слезами, считая все увиденное правдой. "Увы мне,— говорит она,— я терплю беды и переношу, злосчастная, всевозможные страдания и измышляю цепосильные женскому уму хитрости, чтобы сохранить верность супругу. А ты, Габроком, может быть, уже любишь другую, ибо мне об этом говорит сон. Зачем же я живу, зачем печа­люсь? Лучше умереть и расстаться с этой постылой жизнью, уйти от этого позорного и горького рабства. Пусть Габрокома, даже если он нарушил клятвы, не покарают боги. Я верю—он сделал это не по своей' воле. Мне же должно сойти в могилу незапятнанной".

Так она в тоске говорила и искала способа умерт­вить себя.

9. Гиппотой в Тавромении первое время сильно бедствовал, пока в него не влюбилась одна старуха. Он женился под влиянием нужды и прожил с ней очень недолго. Вскоре старуха умерла, оставив ему в наследство большое состояние: множество рабов, бо­гатые одежды и дорогую утварь.

После ее смерти Гиппотой решил отправиться в Италию, чтобы купить там красивых рабов и все про­чее, что подобает иметь богатому человеку. Он посто­янно вспоминал Габрокома и стремился его отыскать, так как мечтал разделить с ним жизнь и все свое до­стояние. И вот, покинув Тавромений, он прибыл в Ита­лию; его сопровождал мальчик по имени Клисфен, сицилиец благородного происхождения, который поль­зовался богатством Гиппотоя, потому что был кра­сив.

Сводник, как только счел Антию выздоровевшей, решил ее продать; он привел девушку на рынок и выставил напоказ. В это время Гиппотой ходил по го­роду, покупая все, что ему нравилось. Он видит Антию, узнает ее, удивляется встрече и спрашивает сам себя: "Не та ли это девушка, которую я в Египте, в наказание за убийство Анхиала, велел бросить в яму на съедение псам? Что за перемена?! Как она спас­лась? Каким образом убежала? Что за удивительное избавление?" С этими словами он подошел словно обычный покупатель и, остановившись возле девушки, спросил: "Не знаком ли тебе Египет? Не попадала ли ты там в плен к разбойникам? Не испытала ли ты в этой земле других несчастий? Говори смело, ибо я тебя знаю".

При слове "Египет" Антия вспомнила Анхиала, на­падение разбойников и страшную яму; она застонала и залилась слезами, а потом, взглянув на Гиппотоя (однако не- узнавая его), говорит: "Много ужасного пришлось мне вынести в Египте, о чужестранец, и я действительно томилась в плену у разбойников. Но откуда,—продолжает она, —тебе известны мои беды? Скажи, как ты можешь знать меня, злосчастную? Мне действительно довелось претерпеть необычайные и уди­вительные приключения, но тебя я вижу впервые".

После этих слов Антии Гиппотой окончательно уверился в том, что он не ошибся, но продолжал хра­нить молчание. Он покупает девушку у сводника, ведет ее к себе, ободряет, говорит, кто он такой, напомина­ет обо всем, что было в Египте, рассказывает о том, как он спасся бегством и разбогател. Тут девушка стала молить о прощении, объясняя, что убила Анхиала за его дерзость, и рассказала Гиппотою о своем заточе­нии в яме, о помощи Амфинома, о приручении псов и о неожиданном избавлении. Гиппотой почувствовал к Антии жалость и больше не стал расспрашивать, кто она. Частые беседы с девушкой приводят к тому, что разбойник в нее влюбляется, желает сделать своей наложницей и обещает щедрые подарки. Антия по­началу противится, ссылаясь на то, что она, рабыня, недостойна ложа господина; наконец, когда Гиппотой становится настойчивее, девушка, в тяжелом затруд­нении, предпочитает открыть ему правду, чем нару­шить данные Габрокому обещания.

И вот она рассказывает Гиппотою про своего су­пруга, про жизнь в Эфесе, про любовь и клятвы, злоключения и разбойников и безутешно плачет по Габ­рокому. Гиппотой же, узнав, что это Антия, жена его возлюбленного друга, обнимает ее, уговаривает не терять надежды и рассказывает о своей дружбе с Габ- рокомом. Из любви к юноше Гиппотой оставил де­вушку у себя в доме и Окружил ее всяческой заботой^ Сам он тем временем повсюду пытался разыскать Габрокома.

10. А тот некоторое время оставался в нукерий- ских каменоломнях, а когда выбился из сил, решил сесть на корабль и отправиться в Эфес. И вот как-то ночью он пришел к морю и, застав в гавани готовый сняться с якоря корабль, отплыл снова в Сицилию, чтобы, миновав Крит, Кипр и Родос, вернуться на родину. За время долгого пути он надеялся узнать, наконец, что-нибудь об Антии.

С несколькими оболами юноша сел на корабль и благополучно добрался до Сицилии. Своего прежнего друга Эгиалея он уже не застал в живых; Габроком совершил на его могиле возлияния, оплакал старика и снова пустился в путь.

Оставив позади Крит, он несколько дней пробыл на Кипре, почтил молитвой богиню и поплыл дальше, к Родосу, где и поселился неподалеку от гавани. Теперь, когда он был так близко к Эфесу, его охватили вос­поминания о пережитых нгсчастиях, о родине, роди­телях, об Антии и верных рабах. Он застонал и вос­кликнул: "Увы мне! Я вернусь в Эфес один и пред­стану перед родителями без моей Антии, и суждено мне совершить плавание несчастное и поведать повесть, которой никто, пожалуй, не поверит, ибо я лишился всех, кто разделял мои страдания. Но мужайся, Габро­ком, и, вернувшись в Эфес, все-таки живи, воздвигни гробницу своей Антии, оплачь ее и соверши возлияния; лишь после этого соединись с возлюбленной".

С такими мыслями он бесцельно бродил по городу, опечаленный отсутствием вестей об Антии, опечален­ный своей горькой бедностью.

Тем временем Левкон и Рода, жившие на Родосе, поставили в храме Гелиоса, рядом с золотым оружием, которое некогда посвятили богу Антия и Габроком, стелу и на ней золотыми буквами сделали надпись в ^есть Габрокома и Антии; были указаны также имена лсертвователей—Левкон и Рода.

Когда Габроком пришел в храм, желая обратиться к Гелиосу с молитвами, он заметил эту стелу, прочи­тал надпись, узнал, кто ее сделал, понял, что рабы помнят о нем, увидел вблизи оружие и громко застенал. "О я, злосчастнейший,— говорил Габроком,—я приближаюсь к пределу жизни и вспоминаю все свои беды и горести. Вот это оружие мы вместе с Антией принесли в дар Гелиосу, и вместе с нею я покинул Родос. Теперь же я возвращаюсь сюда один. Если эта стела поставлена нашими рабами в честь нас обоих, почему же я здесь один? Где я найду тех, кто мне дорог?" Говоря так, он лил слезы. В это время в храм входят Левкон и Рода, чтобы, по своему обыкновению, совершить молитвы; они замечают Габрокома, склонив­шегося у стелы и не спускающего глаз с оружия, од­нако не узнают его и удивляются тому, что чужой человек так долго не отходит от принесенного ими да^а. Левкон обращается к нему: "Юноша, зачем ты проливаешь слезы и стенаешь у надписи, которая не тебя касается? Чем она тебя заботит и печалит? Разве ты знаешь тех, чьи имена здесь написаны?" Габро­ком отвечает ему: "В мою,—говорит,—в мою честь это приношение Левкона и Роды, которых я, зло­счастный Габроком, желаю видеть почти так же, как Антию".

Услышав эти слова, Левкон и Рода замерли и ли­шились дара речи. Мало-помалу придя в себя, они по лицу, по голосу, по речам, по тому, что незнакомец упомянул об Антии, узнают Габрокома; тогда они па­дают к его ногам и рассказывают о себе: о пути в Сирию из Тира, о ярости Манто, о ее замужестве, о том, как она продала их в Ликию, о смерти своего господина, о полученном наследстве, о возвращении на Родос. Затем они берут Габрокома за руки, ведут в дом, где они жили, отдают все свои богатства, забо­тятся и ухаживают за ним, уговаривают не терять на­дежды. Но для Габрокома не было ничего дороже Антии, и он безутешно плакал по ней.

11. И вот он оставался на Родосе у своих рабов, раздумывая, что ему делать дальше.

А Гиппотой решил сам отвезти Антию из Италии на родину и возвратить родителям, рассчитывая хоть что-нйбудь услышать там о Габрокоме. Погрузив все свое имущество на большой эфесский корабль, он взошел на него вместе с Антией и, благополучно закончив плавание, через несколько дней прибыл ночью на Ро­дос. Он останавливается недалеко от гавани у одной старушки (звали ее Алфея), отводит Антию в комнату хозяйки, а сам спокойно засыпает. На следующее утро они хотели продолжать путь, но было большое тор­жество: родосцы всенародно справляли праздник в честь Гелиоса—было пышное шествие, жертвоприно­шение, улицы полны ликующих горожан.

Левкон и Рода тоже присоединились к толпе, хотя и не стремились принять участие в общем торжестве, а искали случая узнать что-нибудь об Антии.

Гиппотой отправляется в храм и берет с собой Антию. Девушка, взглянув на оружие, которое она вместе с Габрокомом посвятила Гелиосу, вспомнила обо всем происшедшем и воззвала к богу: "О ты, Гелиос, всех призревающий, только мною, злосчастной, прене­брегающий! Некогда, в блаженные дни, я посетила этот храм, и возносила к тебе молитвы, и жертвовала жертвы вместе с супругом, и слыла счастливой. А те­перь я из свободной женщины превратилась в рабыню, сменила на плен желанный брак и сирой должна вер­нуться в Эфес и прийти в родительский дом без моего Габрокома". Так она говорит, горько плачет и просит Гиппотоя позволить ей срезать с головы локон, посвя­тить его Гелиосу и сотворить молитвы за Габрокома. Гиппотой соглашается на ее просьбу. И вот Антия, отрезав большую прядь волос и дождавшись часа, когда в храме никого не было, приносит ее в дар, написав такие слова:

"В честь супруга Габрокома Антия посвятила Ге­лиосу свои волосы".

После этого она произносит молитвы и уходит вместе с Гиппотоем.

12. Между тем Левкон и Рода, присоединившись к торжественному шествию, входят в храм. Здесь они замечают новое приношение, читают имена своих гос­под, целуют волосы Антии и громко плачут; словно видят ее самое. Потом они снова бродят по городу в надежде где-нибудь отыскать Антию (ведь родосцы помнили молодых людей по прошлому их приезду).

В этот день поиски Левкона и Роды не увенчались

успехом; они вернулись домой и рассказали Габроко­му обо всем, что видели в храме. Юноша, потрясен­ный неожиданной вестью, воспрянул духом, надеясь, что найдет, наконец, свою супругу.

На следующий день Антия опять приходит вместе с Гиппотоем в храм Гелиоса (море не влагоприятство- вало их отплытию) и склоняется над стелой со слеза­ми и вздохами. Тут появляются Левкон и Рода (Габ­роком оставался дома, снова во власти своей печали). Они видят девушку и не узнают ее, но, приглядев­шись к ее влюбленному лицу, слезам, принесенной в дар пряди волос, именам, начертанным на стеле, догадываются, что это Антия, и, упав к ее ногам, дол­го лежат безмолвно. А она была в удивлении, не по­нимая, что это за люди и почему они лежат у ее ног: Антия ведь давно потеряла надежду когда-нибудь сви­деться с Левконом и Родой. Те же, придя в себя, вос­кликнули: "Госпожа наша Антия! Мы твои рабы, Лев­кон и Рода, которые разделяли с тобой скитания на чужбине и плен. Какая судьба привела тебя сюда? Но радуйся, госпожа, Габроком жив и находится здесь, постоянно проливая по тебе слезы". Девушка была по­ражена этими словами. Постепенно овладев собой, она узнает Левкона и Роду, заключает их в объятия, це­лует и, наконец, слышит правду о Габрокоме.

13. Тем временем народ, при вести что Антия и Габроком отыскались, стекается к храму. В толпе был и Гиппотой, Левкон и Рода узнали его без труда, а он догадался, кто они такие. Все были счастливы, и толь­ко одного не хватало: Габрокому еще ничего не было известно. И вот Левкон и его спутники поспешили домой.

А Габроком уже успел услышать от кого-то счаст­ливую весть и бросился бежать как безумный через весь город с криком: "Антия!" Он встречает подругу у храма Исиды. За ним следом—целая толпа родосцев.

Габроком и Антия узнали друг друга с первого взгляда, ибо к этому стремились их души, и, обняв­шись, они упали на землю. Они были охвачены одно­временно болью, радостью, печалью, опасениями, вос­поминаниями о былом, страхом перед грядущим. А на­род славословил и ликовал, призывая великую богиню Исиду. "Снова, — восклицали родосцы, — мы видим прекрасных Антию и Габрокома".

Молодые люди, очнувшись и поднявшись с земли, вошли в храм. "Тебе,—говорили они,—о великая бо­гиня, мы приносим благодарность за наше соединение; с твоей помощью, благая Исида, мы обрели друг друга". Сказав так, они преклонили колена и при­пали к жертвеннику. После этого все отправляются в дом Левкона, куда перебрался и Гиппотой со сво­им имуществом; вскоре все были готовы отплыть в Эфес.

После жертвоприношений за трапезой начались длинные и удивительные рассказы: каждый вспоминал, что он претерпел и что совершил. Пир затянулся, ведь долгая разлука предшествовала встрече. Ночью гости расположились, как им было угодно: Левкон возлег с Родой, Гиппотой с красавцем Клисфеном, тем самым сицилийским отроком, который сопровождал его в Италию, Антия же разделила ложе с Габрокомом.

14. Когда все уснули и в доме воцарился глубокий покой, Антия обняла Габрокома и в слезах ему сказа­ла: "Супруг и повелитель! Прежде чем обрести тебя, я долго скиталась по морям и землям, избегла разбой­ников оскорблений, пиратов злоумышлений, сводников покушений, спаслась от оков и темницы, от костров, ядовитых зелий и могилы. Но я возвращаюсь к тебе, владыка моей души, Габроком, такой же, какой впер­вые рассталась с тобой в Тире. Никто не осквернил моей чистоты: ни Мирид в Сирии, ни Перилай в Ки- ликии, ни в Египте Псаммид или Полиид, ни Анхиал в Эфиопии, ни сводник в Таренте. Я оставалась цело­мудренна, измышляя хитрость за хитростью. Ответь, милый, сохранил ли и ты верность, или предпочел мне другую? Может быть, тебя заставили забыть меня и наши клятвы?" Так она говорила и непрестанно цело­вала супруга. И Габроком ей отвечает: "Клянусь тебе этой желанной и после стольких мук обретенной встречею, что ни одна—ни дева, ни жена—не пленила моих глаз, и ты получаешь своего Габрокома таким же, каким оставила его в тирийском узилище".

15. Так они всю ночь уверяли друг друга, что со­блюли клятвы, и обд верили, ибо желали верить. А наутро Антия, Габроком, Левкон и Рода погрузили на корабль свое имущество и отплыли, напутствуемые добрыми пожеланиями родосцев. Вместе с ними отпра­вился и Гиппотой, захватив с собою все богатства и юношу Клисфена. Вскоре они благополучно достигли Эфеса.

Весь город уже знал об их счастливом спасении. Едва сойдя с корабля, Антия и Габроком направились в храм Артемиды. Там они долгой молитвой возблаго­дарили богиню, принесли жертвы и посвящения и сре­ди прочего—надпись, рассказывающую обо всем, что они претерпели и совершили на чужбине. Только пос­ле этого молодые люди вернулись в город, воздвигли достойные гробницы своим родителям (те давно умер­ли от старости и горя) и зажили друг с другом счаст­ливо.

Левкон и Рода разделяли с ними все радости.

Гиппотой тоже решил навсегда остаться в Эфесе. Он. поставил на Лесбосе большой памятник Гиперанту, усыновил Клисфена и поселился в Эфесе вместе с Габ- рокомом и Антией.

Конец повести Ксенофонта Эфесского о Габрокоме и Антии.

ПРИМЕЧАНИЯ

Стр. 17. В Эфесе ...—Эфес—крупнейший греческий город на за­падном побережье Малой Азии.

Обычными упражнениями.—Ионические греки в равной мере обращали внимание на физическое и духовное воспитание; пере­численные занятия Габрокома рассматривались как необходимые для свободного гражданина его возраста.

Даже самого Эрота... —Эрот.— бог любви. В романе он ри­суется мощным, почти грозным божеством, владыкой всего живого.

Стр. 18. Любовных пагуб... — В послеклассический период Эро­ту нередко приписывались свойства и черты его матери, богини Афродиты. Последняя владела искусством при помощи различных средств (волшебного пояса, стрел и т. д.) внушать и гасить лю­бовь; она была также богиней любовных приворотов. Под любов­ными пагубами подразумеваются эти средства любовного колдов­ства.

Праздник Артемиды Эфесской.—Артемида Эфесская, перво­начально азиатская бопшя природы, отождествленная впоследст­вии с греческой богиней Артемидой. Город Эфес был центром ег культа.

В семи стадиях,—Стадий—мера длины, равная примерно одном пятой километра.

Стр. 18. Эфесские девушка и эфебы.—Эфеб—юноша восемна­дцати лет, достигший гражданского совершеннолетия, то есть права жениться, являться в суд и т. д. Обычно—синоним понятия "мо­лодой человек".

А юношам—невест— Греческие девушки вели гаремный образ жизни и редко покидали свои дома.

Тело ее цвело...—Непередаваемая игра слов; имя "Антия" свя­зано с греческим глаголом "цвести". Авторы романов любили подобным образом обыгрывать имена своих героев.

Собака бегут.—Антия выступает в костюме Артемиды

Стр. 19. Прекрасного бога—то есть Эрота.

Стр. 20. Если ты. сам не пожелаешь. — Вероятно, отзвук стоического учения о свободном подчинении человека обстоятель­ствам.

Я же под строгим надзором.—Положение женщины в Греции было близко к положению женщины на Востоке. Она была строго охраняемой затворницей, почти не общавшейся с внешним миром и обитавшей в особой женской половине дома, куда посторонним мужчинам был закрыт доступ.

Стр. 21. Храм Колофонского Аполлона.-- Имеется в виду од­но из крупнейших в Малой Азии прорицалищ Аполлона; храм находился вблизи города Колофона (северо-западнее Эфеса), в Кларе.

Мужей, промышляющих морем—то есть пиратов.

Богине священной Исиде.— Исида — египетская богиня живо­творящих сил природы. В эпоху создания романа в связи со слиянием греко-восточных культов и религий культ Исиды, пре­терпев значительные изменения, слился с культом Артемиды. В романе обе богини представлены главным образом как богини-по­кровительницы чистоты и девственности, и поэтому судьба Антии из рук Артемиды передается в руки Исиды.

Стр. 22. Гименей — свадебная песнь.

Эроты Афродите прислуживают.— Позднейшая литературная традиция наряду с богом любви. Эротом, создала множество маленьких шаловливых существ—эротов, прислуживающих богине любви Афродите. Воробей—священная птица Афродиты.

Стр. 23. Оросим слезами венки.—Венки—необходимая принад­лежность греческого быта; ими украшали голову во время религиоз­ных церемоний, общественных и семейных праздников, во время Пира.

Стр. 24. Творя возлияние. — Возлияние — одна из многочислен­ных форм бескровного жертвоприношения. В случаях возлияния за удачу того или иного предприятия обычно пользовались несмешан­ным вином.

Стр. 25. Самоса, священного острова Геры. — Самос, большой остров в Эгейском море вблизи берегов Лидии, был одним из глав­ных центров культа Геры.

Богом, подарившим нас...—то есть Эротом.

Миновав Кос и Книд...—Кос—остров в Эгейском море у по­бережья Карии (юго-западная часть Малой Азии); Книд — город в Карии; Родос—большой остров в Эгейском море.

Стр. 26. Храм Гелиоса.— На Родосе находился известный храм бога солнца, Гелиоса, которому был посвящен остров.

Оставили надпись.— У греков было принято, в благодарность или в виде молитвенных даров, делать различные приношения богам. Такими дарами могли быть оружие, треножники, ткани, статуэтки и т. д., во множестве скапливавшиеся в храмах; дар обычно снабжался посвятительной надписью.

В море, называемое Египетским.— Египетское море—юго-вос­точная часть Средиземного моря, омывающая северное побережье Африки.

Триера—судно с тремя ярусами скамей для гребцов.

Стр.31. Здешние варвары. — Греки называли варварами все иноязычные народы, то есть всех негреков, не обязательно вкла­дывая в это слово оттенок уничижения.

Стр. 32. Но душа моя осталась свободной.. — Единственное место в романе, где стоические принципы принимаются положи­тельно и всерьез,— потому, вероятно, что мысль о возможности при любых условиях- сохранить внутреннюю свободу — в такой же мере достояние стоической этики, как и ходячей житейской философии.

Стр. 33. Таблички.— В частной переписке греки пользовались грамматидием, то есть соединенными шарниром деревянными на­вощенными табличками, на которых писали острой палочкой; за­тем таблички складывались, перевязывались шнурком и запечаты­вались восковой печатью.

Злоумышлял он и против тебя.— Манто имеет в виду, что любовь раба к дочери своего хозяина является посягательством на то. чтобы нарушить границы, отделяющие свободного от раба.

Стр. 35. Охраняющими нас богами. — Имеются в виду духи- покровители человека, сопутствующие ему со дня его появле­ния на свет.

Становится человеком. — В отличие от вещих снов в других греческих романах этот сон сбывается лишь частично: Габроком находит Антию, которая, очевидно, подразумевается под кобыли­цей, но уже не застает в живых отца. Вероятно, это результат сокращения романа.

Стр. 37. Киликийских купцов.— Киликия — приморская область в юго-восточной части Малой Азии.

Стр. 38. Иранарх— выборная полицейская должность в восточ­ных провинциях Римской империи.

Стр. 39. В Каппадокию и Понт. —Каппадокия—восточная часть Малой Азии; Понт—северо-восточная часть Малой Азии.

Стр. 37. Родом я из Перинта.— Перинт — город на западном берегу Мраморного моря.

В гимнасии. — Гимнасий — место для гимнастических упраж­нений.

Стр. 41. Не стал завидовать.— По представлениям древних греков, божество не терпело слишком большого благополучия человека и в таких случаях, испытывая к нему зависть, обру­шивало на него несчастия.

Из Византия,— Византий—город на берегу Босфора, впослед­ствии Константинополь.

Стр. 42. Лесбос — остров в Эгейском море у беретов Малой Азии.

Великая Фригия и Памфилия—области Малой Азии.

Стр. 43. Хоть несколько человек,— Передвижение по дорогам восточных провинций Римской империи было небезопасным: повсюду бродили шайки разбойников.

Стр. 45. Не споря,—Со времени Гиппократа врачи давали клят­ву отвечать отказом в тех случаях, когда у них будут просить яд.

Двадцать мин... — Мина — греческая монета; двадцать мин — большая сумма денег.

Факелы.— При свете факелов невесту провожали к дому же­ниха.

Возлежал на пиру. — Согласно древнему греческому обычаю, невеста не должна была присутствовать на брачном пиру.

Стр. 46. Закрыл Антию в гробнице.— Ксенофонт точно описы­вает греческий похоронный обряд: вынос происходил рано утром; покойника одевали в лучшие одежды и украшали драгоценностями, клали на погребальное ложе и хоронили в могиле или склепе. После похорон приносились заупокойные жертвы.

Стр. 47. Ему ничего не удалось узнать,— Здесь очевидная сю­жетная неувязка: в 3-й главе, где в последний раз упоминались приключения Габрокома, сообщалось, что он вместе с Гиппотосм решил возвратиться из Каппадокии в Киликию, чтобы там искать Антию. Между тем глава 9-я рисует события, имевшие место вбли­зи города Тарса. Представляется поэтому несомненным, что части романа, повествовавшие о том, как Гиппотой снова сделался гла­вой разбойничьей шайки и вместе с Габрокомом добрался из Ма- заки до Тарса, выпали при сокращении.

Стр. 49. Похитивших тело Антии.— Решение Габрокома ис­кать похищенное из Тарса тело Антии в Египте абсурдно. Вероятно, в первой редакции романа отъезд в Александрию был чем-то мотивирован, может быть, даже оракулом, который определенно говорил о встрече супругов в Египте.

До срока остается еще год. — Служители и последователи культа Исиды должны были соблюдать половое воздержание, сроки которого были различны.

Паралий—местность на восточной границе Египта.

Египетские пастухи.—Буколы, или египетские пастухи,— бед­нейшая часть местного населения, которая в римское время вела упорную борьбу против своих угнетателей.

Пелусий—торол Нижнего Египта.

Стр. 50. Агора—рыночная площадь, центр общественной жизни греческого города.

Префект Египта—римский наместник в Египте.

Стр. 51. Лаодикия— крупный сирийский город к юго-западу от Антнохии.

Гермополь — город на западном берегу Нила. Схедия — мест­ность вблизи канала, соединявшего один из рукавов Нила с Але­ксандрией. Мемфис — город в Среднем Египте; в римское время был знаменит культом богини Исиды. Мендес, Леонтополь — города в дельте Нила. Копт — город Верхнего Египта (Ксенофонт оши­бочно помещает его у границ Эфиопии). Маршрут Гиппотоя, с точки зрения географической, невероятен.

Стр. 52. Распятие на кресте — обычный для греко-римского мира вид казни, по большей части применявшийся к рабам.

О Гелиос... — Египетский бог солнца Ра, по представлению египтян, создатель земли, живых существ, растений и покровитель (владыка) Египта, назван здесь именем греческого бога солнца Гелиоса.

Стр. 57. В самую ночь свадьбы. — В сцене бегства Эгиалея и Телксинои сохранились следы древнего спартанского брачного об­ряда, состоявшего в том, что жених похищал невесту, переодевал ее в мужское платье и остригал ей волосы. Рассказ Ксенофонта, вероятно, надо понимать так: в ночь, когда Андрокл должен был похитить свою невесту, Эгиалей предупредил его в этом. Автору, очевидно заимствовавшему свой рассказ об Эгиалее из какого-ни­будь более древнего источника, его детали были неясны, и Ксе­нофонт пытается осмыслить их по-своему — как необходимую для бегства маскировку.

Стр. 57. Аргос—город в восточной части Пелопоннеса.

Приговорили к смерти.— За подобное преступление закон ка­рал смертью еще в III веке н. э.

Стр. 59. Укрылась в храме. — Преследуемые искали защиты у алтаря, так как это обеспечивало им неприкосновенность.

Стр. 60. Апис — египетское божество; его чтили в образе жи­лого быка, который содержался в знаменитом храме в городе Мемфисе.

Дети.— Египтяне считали, что детям свойственен дар проро­чества. Выкрики детей, игравших перед храмами богов, считались вещими. Известно, что толпы мальчиков резвились и бегали вокруг священного быка Аписа, распевая ему хвалы до тех пор, пока не приходили в пророческий экстаз.

Стр. 61. Обрезает Антии косу.— Обрезать женщине косу, по понятиям грека, значило опозорить ее, поставить на одну доску с гетерой.

Перед домой ' сводника.—Женщины, попадавшие во власть сводника, стояли перед публичным домом на виду у прохожих, как товар на витрине.

Тавромений — город на восточном берегу Сицилии, ныне Таоршиз.

Стр. 62. Уже были посланы,— О поисках, предпринятых роди­телями Габрокома и Антии, нам, вероятно вследствие сокращения романа, ничего не известно.

Лишили себя жизни.— Сообщение это находится в противо­речии с тем, что рассказывается о судьбе родителей Антии и Габрокома в финале романа; это связано, повидимому, с работой второго автора, сокращавшего текст.

Болезнь, которая называется священной — эпилепсия.

Стр. 63. Обол— мелкая денежная единица.

В Нукерии.— Нукерия — городе Южной Кампании (Италия), ныне Ночера леи Паганн.

Стр. 66. Возлияния. — Возлияние смеси из воды, молока и ме­да—обычный обряд культа мертвых.

Почтил молитвой богиню.— Имеется в виду богиня Афро­дита, важнейшим центром культа которой был остров Кипр.

Воздвигни гробницу своей Антии. — Имеется в виду так называемый кенотаф (буквально .пустая могила"), то есть над­гробный памятник, ставившийся в тех случаях, когда труп по ка­ким-нибудь причинам нельзя было обнаружить.

Стр. 66. Стела—монумент с посвятительной надписью.

Стр. 68. Справляли праздник в честь Гелиоса.— Праздник в честь Гелиоса, бога-покровителя Родоса, справлялся на острове раз в четыре года.

Посвятить его Гелиосу.—Приношение волос в дар божеству— обычная форма посвятительной жертвы.