Повесть о государыне Касии

Глава первая, в которой молодой юноша по имени Руш отправляется в столицу хлопотать об отце, а государыня Касия проявляет милость к вовлеченным в мятеж

В первый год правления государя Инана в провинции Харайн жил юноша по имени Руш. Рушу был тогда двадцать один год: он был весьма пригож собой. Глаза у него были синие, как лепестки лилии, волосы белокурые и немного вьющиеся, а брови красотой напоминали лист гиацинта, изогнувшийся под каплями росы. Девицы и замужние женщины на него заглядывались, но сам он был человек неопытный в искусстве сажать свою кочерыжку.

В то самое время, с которого мы начинаем рассказ, произошел мятеж Харсомы и Баршарга. Отца Руша, окружного инспектора и большого врага наместника Харайна, объявили одним из заговорщиков. В тот же вечер хотели арестовать и Руша, но он как раз был на вечеринке с сыном судьи, и судья велел отложить арест, дабы не бросать тень на сына, а затем как-то запамятовал. Вскоре отца Руша сослали в каменоломни, и Руш, верный предписаниям долга, поехал в столицу хлопотать о помиловании.

В столице Руш совсем отощал. Денег у него было мало, а связей и вовсе не было. Государю Инану исполнилось тогда семь лет от роду. Все говорили, что государь Инан и мать его государыня Касия весьма гневаются на мятежников и пощады никому не будет. Руш мечтал подать личную жалобу государю, но оказалось, что это не так-то просто. Каждый день Руш ходил к судебной управе мимо Серединной Площади, и каждый день на Серединной Площади толпа смотрела, как кому-то рубят голову.

Поселился он на постоялом дворе за городскими воротами, где дешевле, и каждый день, как только открывали ворота, уходил в город, а в сумерки возвращался. Можно сказать, только эту дорогу в столице и знал: из постоялого двора в Верхний город, а там – от управы к управе.

Руш был юноша доверчивый и ласковый, и рассказывал хозяину постоялого двора все о своих несчастьях. Так уж случилось, что эти частые жалобы навели хозяина на дурные мысли, и тот решил донести на постояльца парчовым курткам, дабы завладеть всем добром юноши, которого, по правде говоря, было меньше мышиного зернышка.

И вот как-то к концу дня Руш возвращается на постоялый двор, – только миновал ворота, а навстречу ему бежит хозяйская дочка, сует в руку узелок с башмаками и связку монет, и шепчет:

– Бегите! В дом пришли парчовые куртки, а ищут – вас!

Все-таки хозяин не совсем потерял совесть, и потом он боялся, что юношу оправдают.

Руш заметался по всяким дворикам и рощицам, а затем выбежал на какую-то дорогу, обсаженную магнолиями с большими листьями, по форме похожими на утятницы. Светлый день кончился, на небе засияли звезды, словно кто-то прибил серебряными гвоздиками черный бархат к гробу, в котором схоронили солнце. За речкой защелкали соловьи.

Рушу совсем было некуда идти, и он брел себе по дороге, сворачивая то влево, то вправо. Западные предместья остались далеко позади, дорога шла меж деревьев и полей, и Рушу ужасно хотелось спать и есть. Вдруг впереди Руш заметил будто городскую стену, а рядом – небольшой храм. Руш подумал: «Если я постучусь в ворота храма, меня схватят и выдадут властям, а если я тихонько перелезу через стену, кто знает? Может быть, благочестивые горожане оставили здешнему богу немного еды, и он поделится со мной трапезой».

К чему много слов?

Юноша перелез через белую ограду и вошел в кумирню. Место было необыкновенно чистым, ухоженным. Бог восседал на алтаре, исполненном в виде серебряной птицы, а позади алтаря была деревянная перегородка, за которой совершались возлияния. Перед богом, на свежей веревке, висела ивовая корзинка, и в ней лежала лепешка. Посреди зала был маленький бассейн, а над ним – отверстие в крыше. Сбоку от бассейна стоял куст «плакучей ножки», весь покрытый мелкими белыми цветами.

Руш взял лепешку и начал жадно есть. Потом он напился из бассейна, забрался за перегородку и крепко заснул: и пусть он пока спит.

В полночь у дверей послышались голоса, замелькали факелы, и в храм, смеясь и разговаривая, впорхнул десяток женщин. В середине очаровательной стайки служанок шла молодая госпожа, бесспорно превосходившая своих спутниц изяществом лица и осанки. У нее было удивительно правильное лицо с высоким лбом, изящно очерченными скулами и темными глазами цвета малахита. Кожа ее сияла, как лепесток лотоса, обрызганный росой, сияет под утренними лучами, и ее длинные черные волосы были уложены в сложную прическу и закреплены на голове двумя черепаховыми шпильками.

Она была одета в белую юбку, вышитую по подолу узором из уточек, резвящихся на лугу, и белую же парчовую кофту, затканную узором из астр и магнолий и перехваченную красным поясом со вставками из гранатов и сердолика. Из-под подола юбки виднелись маленькие ножки в красных замшевых башмачках с круглым узором на мыске.

Женщины совершили возлияния, а потом начали смеяться и шутить. Минуты шли за минутами. Дамы раскраснелись, от вина и внесенных жаровен им стало жарко. Госпожа оглянулась, заметила перегородку за алтарем и велела ее сломать, чтобы в зале стало больше воздуха.

Не прошло и мгновения, как приказание ее было исполнено, и Руш, спавший доселе непробудным сном, вскочил на ноги от яркого света и женских голосов. Женщины испуганно закричали: подбежало несколько слуг, явно евнухов, и схватили юношу за локти.

– Ты как сюда попал? – строго спросила прелестная госпожа.

Делать нечего! Руш стал рассказывать все, как оно было.

– Ах, сударыня, он, верно, врет, – сказала одна из служанок. – Мыслимое ли дело, чтобы наместник Харайна обвинил невинного человека? Я думаю, отец его бунтовщик, и он тоже.

Старшая же госпожа, выслушав бесхитростный рассказ Руша, опечалилась и произнесла:

– Ах, сударь! В этом храме похоронен мой отец, и я сострадаю вашему горю всей душой. Но что значат чувства человека по сравнению с долгом? Так что, если есть приказ вас арестовать, я, конечно, прикажу своим слугам отвести вас в управу.

Юноша повесил голову и сказал:

– Госпожа, у меня к вам только одна просьба! Здесь так много вкусных вещей, а я вот уже день ничего не ел, да и перед этим два месяца жил впроголодь – не согласитесь ли вы меня накормить, а утром препроводить в управу? Вы бы исполнили свой долг перед государем и совершили бы доброе дело, воздаяние за которое приходит еще в этой жизни.

Тут женщина улыбнулась и велела накормить юношу. Руш, несмотря на то что был голоден, ел аккуратно, так что приятно было на него посмотреть. Женщина несколько раз украдкой бросала на него игривый взор, а он и вовсе не отрывал глаз от красавицы, и то краснел, то бледнел. Вновь наполнились вином кубки, послышались песни и шутки. Выяснилось, что молодой человек не только прекрасно поет и играет, но и обладает тонким умением подобрать строфу к строфе.

Наконец юноша поднял голову к отверстию в крыше над бассейном и увидел, что стало совсем светло.

– Ах, уже рассвет! – воскликнул он с отчаянием.

Женщина, казалось, тоже опечалилась.

– Поверьте, – сказал юноша, – мне не страшно идти на смерть, но мне горько, что я больше вас не увижу.

И он так покраснел, что было ясно, что он говорит правду.

Прислужницы между тем собрали корзинки с остатками еды и глиняные кувшины. В воде бассейна заплясали солнечные зайчики. Женщина сунула руку в поднесенную ей корзинку, вынула оттуда мешочек с серебряными монетами и положила его в руки юноши.

– Возьмите, – шепнула она, – и уходите своей дорогою. Я – жена финансового инспектора второго столичного округа…

Смахнула украдкой слезу и вдруг произнесла:

– А впрочем… Я вернусь в храм этим вечером, и буду молиться за вас.

Повернулась, легкая, как иволга, и вместе со своими служанками покинула часовню.

Руш остался стоять у маленького бассейна с мешочком в руке. Он раскрыл его и пересчитал: там было сорок монет. Мысли его смешались. Он подумал: «Бежать, бежать немедля! Жена высокопоставленного чиновника, – что хорошего тут может выйти? К тому же муж ее разузнает обо всем от прислужниц…»

Но вместо того, чтобы бежать без оглядки, он остался в часовне и с нетерпением ждал вечера. Стало смеркаться: за живой изгородью зашелестели легкие шаги. «Она или не она? – подумал Руш. – И если она – то не со стражниками ли?»

Но, к его удивлению, прекрасная зеленоглазая госпожа явилась лишь с двумя прислужницами.

– Как вы неосторожны, – сказала она, улыбаясь, – неужели минутная прихоть для вас дороже жизни?

Юноша только потупил голову. Снова начались песни и шутки…

К чему долгая речь?

Так получилось, что юноша не ушел ни во вторую ночь, ни в третью, ни в четвертую. Руш был человек красивый, этот самый предмет имел, можно сказать, удивительной стойкости, – а у женщины были мягкие бока и нежные пальцы, и, словом, они сошлись друг с другом, как две половинки одного ореха.

Так прошло шесть ночей, а на седьмую дама сказала:

– Два месяца назад мой муж был направлен ревизором в провинцию Иниссу: завтра он возвращается. Увы, приходит пора расстаться! У меня нет ничего достойного вас, чтобы подарить вам на память: однако возьмите все же эту шкатулку!

Смущенный юноша стал отнекиваться, но зеленоглазая красавица его пристыдила:

– Как вы можете так говорить! Вам теперь нет ни счастья, ни удачи во всей ойкумене! Одна надежда: уйти за границы населенного мира или же присоединиться к какой-нибудь разбойничьей шайке, и, свершив несколько подвигов во имя справедливости, заслужить прощение испуганного правительства. Мой подарок – пустяк, но, может быть, он поможет вам выжить – а вы обижаете меня отказом.

Что же!

Юноше пришлось взять шкатулку, а на следующее утро он выбрался из храма и зашагал по дороге.

И вот Руш идет себе по дороге, а солнце катится по небу, как яичный желток по раскаленной сковородке, и орхидеи свесили наружу от жары свои длинные язычки, и дорога бежит вдаль, обсаженная двумя рядами пальм на толстых репчатых корешках. Каждый корешок, – словно бочка! На северо-востоке, в родных краях Руша, таких пальм не росло.

Руш шел, запустив руки в карманы, и в одном кармане у него лежал ларчик с брошками и жемчужным ожерельем, который дала ему жена чиновника, а в другой – некоторая толика серебряных монет, от нее же: муж, уезжая, пожаловал их ей на притирания и платки. Руш шел и позвякивал монетами, и ему было очень приятно иметь эти деньги. Он еще никогда не имел в жизни столько денег, и к тому же он добыл эти деньги способом, доставившим ему изрядное удовольствие.

Самые безумные мысли бродили в голове Руша: вот он покупает на подаренные ему деньги поддельные документы, сдает экзамены: двор в восторге от его таланта, его назначают инспектором, наместником, первым министром, наконец: враг его отца падает перед ним, с плачем, на колени, а Руш небрежно взмахивает рукой: «Отрубить преступнику голову». Или нет: нынче в окраинных землях проходу нет от разбойников, почему бы не добраться до отдаленной горы, соорудить себе укрепленный лагерь, собрать тех, кто обижен несправедливостью… Вот он врывается в столицу Харайна, ликующий народ тащит к нему за ноги наместника, погубившего его отца, а Руш небрежно взмахивает рукой: «Отдать его народу!» Известное дело: если прославиться громкими подвигами, можно заслужить прощение у испуганного правительства, покрыть свое имя славой в сражении с варварами…

Так-то юноша шагал по дороге, и, увлеченный несбыточными мечтами, не заметил, как оказался на пути важной процессии: впереди бежало двое стражников с бронзовыми колокольчиками и пучками желтых лент на палках, а сзади, верхом на коне, ехал высокопоставленный чиновник со свитой. Несколько зевак, – а рядом, в поле, была горшечная ярмарка, – стояли за стволами пальм и хлопали по стволам в знак приветствия.

Юноша поспешил отпрыгнуть в сторону, – и надо же такому было случиться, что, отпрыгнув, он толкнул одного из зевак. Тот обиделся и пихнул Руша локтем, – молодой человек отлетел на дорогу, прямо под ноги стражнику с пучком желтых лент на палке.

– Негодяй, – завопил стражник и ударил юношу палкой, – как ты смеешь мешать торжественной процессии!

Кровь бросилась Рушу в голову. Он кинулся на стражника с поднятыми кулаками, но его схватили под локти. Чиновники на конях завертели головами.

– Что случилось? – раздался оклик из середины процессии.

Стражники проволокли Руша по земле и поставили его на колени перед черным в белых носочках конем. Конь был покрыт попоной зеленого шелка, с вышивкой, изображавшей сельскохозяйственные работы, и на ушах его был укреплен парчовый чепчик. Чиновник, сидевший на коне, одет был не менее представительно.

– Ваше сиятельство, – рявкнул стражник, – этот человек бросился на дорогу перед процессией с намерением устроить беспорядки!

– Что ты врешь, – закричал оскорбленный Руш, – меня толкнули из-за деревьев, а ты избил невинного человека с перепуга, а теперь еще и оболгать норовишь!

– Обыщите его! – приказал важный чиновник.

Стражники вывернули карманы Руша и достали из одного – мешочек с серебром, а из другого – ларчик сандалового дерева, и почтительно передали найденное начальнику.

Тот спросил:

– Откуда такие украшения у такого бродяги?

– Это фамильные вещи моей матери, – заявил Руш.

В это время один из чиновников подъехал поближе и вскричал:

– Это украшения супруги моего друга, заведующего финансами во втором округе! Наверняка этот человек обокрал почтенный дом!

И бедняжку Руша арестовали.

На следующее утро юношу доставили в местную управу. В кресле на возвышении сидел окружной судья, а рядом с ним, на почетном месте, – финансовый инспектор второго столичного округа. Это был человек лет шестидесяти, с толстыми руками и ногами, и с глазами некрасивыми, как вареное яйцо. На столе перед судьей стоял злополучный ларчик.

Судья стал спрашивать молодого человека, как попал к нему этот ларчик, и Руш сказал, что он украл этот ларчик из женских покоев, принужденный к тому безденежным существованием, а как – это его дело.

Судья переглянулся с инспектором и сказал:

– У этого юноши правильная речь и благородные манеры. Он предназначен к лучшей судьбе, нежели быть искалеченным за воровство. Думается мне, что дело тут нечисто.

– Тут и думать нечего, – вскричал со злобой старый инспектор, – это моя жена дала ему ларчик в награду за блудодейство!

– Так ли это? – спросил судья юношу.

– Вздор, – ответствовал Руш, – я украл этот ларчик!

– Как же ты залез в мой дом, – спросил инспектор, – через калитку у канала или через калитку с розовыми кустами?

– Через калитку у канала, – ответил Руш.

Чиновник покраснел от гнева и затопал ногами:

– Негодяй, я поймал тебя! В моем доме нет калитки у канала!

Тогда юноша воскликнул:

– Как я вошел, это дело мое и моих сообщников, и я тебе ничего не скажу, чтобы не выдавать их!

Судья, увидев, что дело нечисто, огласил бумажку о пытке. Юношу положили на пол и стали бить длинной веревкой, пока кончик ее не намок от крови. Но Руш стоял на своем: украл, и все тут. А сообщников не называю затем, чтобы они, чувствуя благодарность, позаботились о семье.

Тогда старый чиновник сделал знак прекратить пытку, отвел Руша в угол и сказал:

– Неразумный юноша! Я, право, не знаю, какое у вас было дело с моей женой, и было ли оно. Но подумай только: если ты покажешь, что это она дала тебе ларчик, то тебе ничего не угрожает, потому что за блуд мужчинам ответственности нет. А если ты будешь называть себя вором, – то тебе отрубят сначала руки, а потом голову.

Но Руш рассердился и вскричал:

– Да что тут говорить! Украл – и попался! А клеветать на честных женщин я не буду!

Руша избили розгами, вымоченными в соленом растворе, и бросили в каменный мешок. Сторожа пожалели юношу и принесли ему чистой соломы. На этой-то соломе он пролежал три дня, и каждый день проклятый чиновник являлся к нему и говорил:

– Все равно я найду способ развестись с моей женой и доказать, что ты прелюбодей, а не вор.

И каждый раз Руш только огрызался.

На четвертый день чиновник пришел к нему с двумя дворцовыми охранниками, и в руках у этих охранников было платье постельного чиновника. Старый инспектор сказал:

– Я добился того, что сегодня наше с тобой дело рассудит сам государь Инан, и, клянусь твоей душой, я потратил на это дело денег больше, чем стоят все проклятые цацки, отданные моей женой. Но берегись: теперь мою жену накажут за блуд, а тебя – за лжесвидетельство!

Услышав о личном государевом суде, Руш совсем растерялся. Он подумал: «Если бы государю было двадцать или хотя бы двенадцать лет, государь, несомненно, рассудил бы нас по справедливости и отпустил бы меня! Но ведь государю – только семь лет! Разве семилетний ребенок, хотя бы и божьего рода, может вникнуть во все обстоятельства дела? Ясно, что он утвердит тот приговор, который подскажут купленные чиновники!»

Тут же Руша переодели в пристойное платье, чтобы не смущать глаза государя, нацепили на шею чистую деревянную колодку, бросили в тележку, и тележка покатилась по убитому щебенкой шоссе. Через час приехали в столицу, через два часа – во дворец.

Вот его привезли в дворцовую тюрьму, сняли колодку, взяли под руки и повели садовыми дорожками.

Руш никогда не был, как говорится, «за стеной с серебряными гусями», и только восторженно вертел головой. И было на что посмотреть! Его вели через самые внутренние улицы дворца, где под небом, отделенным серебряной сеткой, пели соловьи, и цвели невиданные растения, и ручные императорские олени с пушистыми хвостами и золочеными рожками, вымершие в других местах империи, бродили меж павильонов, отделанных яшмой и янтарем.

Вот Руша ввели в один из центральных павильонов, к которому сбегались со всех сторон крытые дороги, и Руш увидел, как колышутся и сверкают на солнце тончайшие гобелены, и воздух переливается из галереи в галерею. Руш понял, что это зала Ста Полей, предназначенная для официальных аудиенций, и сердце его дрогнуло: «Быть того не может, – подумал он, – чтобы такая красота была выстроена человеческими руками. Правду, наверное, говорят, что главные павильоны дворца строили духи, подвластные государю Иршахчану, и что эти духи наложили на залу Ста Полей заклятие, по которому в ней не могут быть приняты неправедные решения!»

Тут чиновник, шедший за Рушем, улыбнулся своей поросячьей улыбкой, и юноша очнулся. «Нет, – горько подумал Руш, – если бы добрые духи наложили на залу заклятие, вряд ли бы этот мерзавец меня сюда привел. Кто знает, вдруг он представит дело так, что я и его жена сговорились убить его или еще что-то подобное: ведь, говорят, те, кто берут взятки, сами соблазняют клиента дополнительными выдумками, да и ему приятней давать взятку за самый страшный приговор!»

А Руша между тем провели в маленькую комнатку перед залой Ста Полей и усадили за стол. Там ему поднесли горячий слоеный пирожок, с начинкой из фазана и свиной печенки, лапшу и кусочек маринованного ужа. Руш поел, плача. «Разве донесется мой голос до государя? – думал он. – Ведь, говорят, когда в зале Ста Полей расследуют дело, то сразу сто чиновников судят сто дел, а государь сидит вдалеке, за занавеской, и иногда его и вовсе не бывает в зале».

Наконец Руш покончил с едой, стражники подхватили его и повели в зал.

Руш робко огляделся и увидел, что это еще не суд, а начало приема: занавеси в середине залы были сдвинуты, – у зеркальных стен шушукались чиновники. Стража повела его к занавесям и поставила на колени, а проклятый финансовый инспектор, усмехаясь, стал рядом.

Занавес медленно пополз в сторону, и на троне показался император. Он был прелестен в своем белом платье, и столь мал, что золотой небесный венец династии, висящий на цепях над его головой, висел так высоко, что даже если бы император встал ножками на трон, то все равно не дотянулся бы до золотого венца. Чуть поодаль, на возвышении, стоял другой трон. «Трон вдовствующей государыни Касии», – вспомнил юноша и почтительно поднял взгляд…

И что же он увидел! На аметистовом троне, ласково улыбаясь, сидела та самая зеленоглазая красавица, с которой юноша забавлялся в храме всю неделю и которая назвалась женою финансового инспектора! На этот раз она была в черном вдовьем наряде, без украшений и узоров, и ее черные волосы были заплетены в косу и уложены вокруг прелестной головки; и в левой руке она держала отороченный мехом свиток с законами, а в правой – бронзовое зеркало, в котором видно все, что происходит в государстве.

Руш остолбенел и прирос к полу, а чиновник выступил вперед и сказал:

– Государыня! Позвольте вымолвить слово, и не прогневайтесь за неподготовленную речь! Сообщники бунтовщика Харсомы малочисленны и давно наказаны. Однако некоторые бесчестные люди, желая воспользоваться случаем и составить себе состояние, обвиняют невинных людей, арестовывают подозреваемых в богатстве или же сводят личные счеты! Взгляните на этого юношу! Отец его был несправедливо обвинен! Молодой человек, невзирая на опасность, угрожающую ему самому, явился в столицу, мечтая смыть позор с родительского имени, – и никак не мог проникнуть сквозь барьеры, воздвигнутые бесчестными вокруг дворца. Его заключили в темницу и избили, – лишь случайно, инспектируя тюрьмы, я услышал его историю!

Государыня прослезилась и молвила:

– Пора положить конец преследованиям! Бунтовщики ли, нет, хватит об этом! Бедный мальчик! Я прощаю и его, и его отца, а за сыновнюю преданность даю ему должность во дворце!

Что в ту минуту делалось в душе Руша, – описать не берусь.

Надо сказать, решение государыни остановить преследования мятежников было принято с удовольствием, и история юноши, верного сыновнему долгу, покорила сердца чиновников и простолюдинов. В тот же вечер ее пересказывали во всех харчевнях.

Среди присутствовавших в зале придворных был человек по имени Даттам, монах-шакуник. Храм Шакуника в это время имел огромную силу: не было, почитай, чиновника, который не имел бы от шакуников подарка, не было ведомства, которое не вело с шакуниками торговых дел, и храм получал со своих владений и заводов столько, сколько государь – с пяти провинций. Кроме того, храм имел право выпускать кожаные билеты, обеспеченные имеющейся в храме наличностью, и, по правде говоря, этим билетам многие доверяли больше, чем государственным деньгам.

Что же касается самого Даттама, то он был колдун и человек довольно развратный. Так сложилась его судьба, что в молодости он был известным мятежником и после разгрома бунтовщиков вынужден был уйти в монахи. Монашеского плаща, однако, не носил, одевался в атлас, мех и золотую сетку, грешил с девочками и мальчиками и был одарен прямо-таки непомерной страстью к познанию.

Этот Даттам был так любопытен, что резал живых людей, дабы убедиться, что сердце работает как насос, перегоняющий кровь.

Этим вечером Даттам вернулся с аудиенции раньше, чем обычно, весьма задумчивый и усталый. Настоятель спросил его, случилось ли что-нибудь в зале Ста Полей. Даттам ответил:

– Да. Первый министр Сатта потерял свою должность.

– Как, – удивился настоятель, – у него отобрали печать?

– В государстве, где правит женщина, есть должность более высокая, чем должность первого министра, – сказал Даттам.

– Какая же?

– Любовник государыни.