Право литературы на существование. Нобелевская лекция

Не знаю, судьба ли меня занесла на эту трибуну, но я не нахожу другого слова, чтобы сказать о счастливых обстоятельствах, которые этому способствовали. Вопрос о существовании Бога я оставляю в стороне. Когда бы мне ни задали этот вопрос, ответ на который мне неизвестен, каждый раз меня переполняет чувство глубокого уважения, несмотря на то, что я всегда считал себя атеистом.

Человек не может превратиться в божественное существо, не говоря уже о том, что он никогда не сможет заменить самого Господа Бога. Мир, управляемый сверхчеловеком, неизбежно превращается в хаос, в нем происходят все более тяжелые несчастья. В течение столетия, в первом году которого умер Ницше, катастрофы, вызванные людьми, отмечали все более темные страницы в истории человечества. Однако безумные высказывания философа, законченного нарциссиста, никак нельзя сравнить с жестокими поступками, которые сверхлюди разного рода, прославляемые как вожди народа, главы государств, первейшие руководители наций, совершали, нисколько не задумываясь. Я не хочу злоупотреблять вниманием этого литературного форума, понапрасну рассуждая о политике и истории. Мне просто хочется использовать эту возможность, чтобы выразить мнение отдельного писателя и личности.

Писатель — человек совершенно обычный, хотя, возможно, несколько более чувствительный… а люди с повышенной чувствительностью зачастую гораздо слабее других. Если писатель не становится рупором народа и не выступает как олицетворение справедливости, то голос его, разумеется, слаб. Однако именно голос отдельного человека более всего приближается к истине.

Именно это я и хотел бы здесь сказать: литература — всего лишь голос отдельного человека, и так было всегда. Литература, превратившаяся в хвалебный гимн отчизне, знаменосцам нации, в голос какой-либо политической партии или представителя определенного общественного класса или группы, такая литература утрачивает свой истинный дух. Даже если она всеми доступными средствами с помпой распространяется по всему миру, она, тем не менее, теряет право на существование и опускается до уровня инструмента власти и чьих-то отдельных интересов.

В течение столетия, только что подошедшего к концу, именно это несчастье и постигло литературу. Тавро политики и власти в XX веке принесло литературе гораздо больше страдания, чем в какой-либо другой период прошлого. Преследования и гонения, которым в этом веке подверглись писатели, тоже были гораздо страшнее, чем когда-либо.

Если литература хочет сохранить право на существование и избежать превращения в политический инструмент, она должна вновь стать голосом отдельного человека, ибо она прежде всего исходит из чувств и переживаний отдельного человека. Я не говорю, что литература должна совершенно отделиться от политики. Такое представление, так же как и утверждение, что литература должна быть политической, положило начало прениям о «тенденциях» в литературных произведениях и о том, выражает писатель какие-либо политические взгляды или нет. В прошлом веке эта полемика тяжело отразилась на литературе. Противоречия между традицией и обновлением, или между консерватизмом и революцией, связанные с данной полемикой, способствовали тому, что литература сделалась предметом дебатов о выборе между прогрессивно настроенной и реакционной политикой, именно тогда впервые и вмешалась идеология. Когда же идеология наконец объединилась с властью и вследствие этого приобрела ощутимое влияние, это пагубно отразилось как на литературе, так и на отдельном писателе.

То, что китайская литература XX века оказалась такой однообразной и бессильной, и под конец, как мне кажется, совсем испустила дух, зависело от того, что она была полностью подчинена политике: литература революции и революционная литература довели как литературу, так и отдельного писателя до плахи. Нападки во имя революции против традиционной культуры Китая обернулись запретом книг и их публичным сожжением. Писателей, которые в это столетие были казнены, брошены в тюрьмы, изгнаны или отправлены в лагеря, так много, что их и сосчитать невозможно. За всю историю Китая ни при одной императорской династии правители не прибегали к подобным преследованиям. Это создало бесконечные трудности для китайской литературы. Свобода писателя предаться созидательной деятельности была совершенно ограничена.

Писатель, пожелавший свободно мыслить, вынужден был или молчать, или удалиться в изгнание. А ведь для писателя, который хочет выразить свои мысли на бумаге, навязанное ему молчание равноценно самоубийству. Чтобы избежать самоубийства, а также не попасть в список запрещенных, писатель, если он хочет, чтобы его голос услышали, должен удалиться в изгнание. Оглядываясь на историю как Востока, так и Запада, мы можем увидеть, что так было всегда. Примеров тому много: древний китайский поэт Цюй Юань, Данте, Джойс, Томас Манн, Солженицын и многие китайские интеллектуалы, отправившиеся в изгнание после бойни на площади Тянаньмынь в 1989 г. Такая судьба неизбежно постигает поэта или писателя, желающего отстоять свой собственный голос.

В течение десятилетий, когда Мао Цзедун проводил свою политику полнейшей диктатуры, не было даже возможности отгородиться от мира. Те горные монастыри и храмы, которые в эпоху феодализма предоставляли приют инакомыслящим студентам, были сровнены с землей, а люди, которые втайне занимались писательством, рисковали своей жизнью. Человеку, который хотел сохранить способность мыслить самостоятельно, оставалось лишь говорить с самим собой, да и то в полнейшей тайне. Здесь мне хотелось бы подчеркнуть, что именно тогда, когда у меня не было возможности писать, я понял, как необходима литература: ведь именно она дает человеку возможность сохранить свое сознание.

Именно разговор с самим собой и можно назвать истоками литературы. Использование языка для общения с другими имеет вторичное значение. Когда мысли и опыт человека складываются у него в язык, который он потом записывает, именно тогда они превращаются в литературу. Когда это происходит, у писателя нет ни малейшей мысли о том, полезно ли то, что он или она пишет, равно как писатель не может думать о том, будет ли результат его труда когда-нибудь опубликован. То, что писатель продолжает писать, вызвано лишь тем, что писание приносит ему большую радость, удовольствие и утешение. Свой крупный роман «Гора духов» я начал писать только когда мои прежние произведения были запрещены, несмотря на то, что я сам уже подверг их ранее самой строгой цензуре. Роман свой я писал для себя, пытаясь заглушить чувство одиночества, не питая ни малейшей надежды на его публикацию.

Когда я оглядываюсь назад и думаю о своей работе писателя, мне хочется особо подчеркнуть, что самая главная задача писания — это возможность самоутверждения для писателя. На вопрос, будет ли произведение издано и какой отклик оно вызовет у читателя, может ответить только будущее.

Я считаю, что литература родится из потребности писателя порадовать самого себя. То, как примут произведение читатели, выяснится потом, и у самого писателя нет возможности повлиять на это. Многие бессмертные произведения мировой литературы не были изданы при жизни авторов. Как могли бы эти писатели продолжать писать, если бы они во время самого процесса творчества не пришли к признанию своей собственной ценности? Крупные романы в истории литературы Китая — «Путь на запад», «Речные заводи», «Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй» и «Сон в красном тереме» — написаны четырьмя мастерами, судьбу которых так же трудно изучать, как и судьбу Шекспира. Единственный сохранившийся документ — это автобиографическое эссе Найаня Ши (предполагаемого автора «Речных заводей»). Если бы это не было именно так, как говорит сам автор — что он писал исключительно для собственного удовольствия, — как бы он мог тогда посвятить всю свою жизнь написанию этого огромного произведения, не принесшего ему никакого дохода? Не относится ли это также к Кафке, предтече современного романа, и к Фернандо Песоа, одному из самых глубоких поэтов XX столетия? Когда они обращались к языку, то делали это не для того, чтобы изменить мир. И все-таки они одевали свои мысли в слова, хотя и хорошо знали о том, как бессилен один человек. Так велика магическая сила, которой обладает язык.

Язык, такой изумительно тонкий, всеохватывающий и неуловимый, — ярчайшее проявление цивилизации человека, ее кристаллизация. Он проникает повсюду, пронизывает чувства человека и его сознание, дает ему возможность познать мир. Таким же чудом является письмо, за счет которого литературные произведения доходят до потомков, и которое дает отдельным личностям возможность общаться с людьми другой культуры и другого времени. Именно письмо является связующим звеном между очевидной сиюминутностью писания и чтения и неподвластными времени ценностями, которыми владеет литература.

Сам я с некоторым подозрением отношусь к тем современным писателям, которые слишком подчеркивают культуру собственной страны. Исходя из собственного происхождения и своего родного языка, я считаю, что и сам я несомненно отмечен печатью китайской культурной среды, тесно связанной с языком, и что она определенным образом сформировала мое сознание, мысли и манеру их выражать. Но ведь творческая деятельность писателя начинается именно тогда, когда язык уже высказал свое, чтобы затем продолжать изображать то, чего язык еще не выразил полностью. Тому, кто творит с помощью языка, не нужно наклеивать на себя готовую этикетку, на которой четко указана его национальная принадлежность.

Литература не знает национальных границ, а перевод способствует преодолению языкового барьера. Когда литературе удается перейти за рамки традиций, свойственных отдельному общественному строю, и за рамки отношений между людьми, сложившихся в определенной среде и времени, тогда природа человека выступает такой, какой ее описывает данное произведение — общей для всего человечества. Сюда же относится то, что на любого современного писателя оказали влияние многие другие культуры, кроме его собственной. Если писатель, занимаясь не одним написанием туристских брошюр, слишком подчеркивает культурные особенности собственной страны, это неизбежно вызывает у читателя подозрение.

Литература находится за пределами идеологий, границ и национального сознания, так же как существование отдельной личности фундаментально не зависит от каких бы то ни было интеллектуальных направлений. Условия, в которых живет человек, означают гораздо более, чем длинные рассуждения и разглагольствования о том, что такое бытие. Литература — это всестороннее и непрестанное наблюдение (и описание) тяжелых обстоятельств жизни человека. Любые попытки ограничить литературу вызваны внешними факторами: политическими, общественными, этическими или связанными с традициями, и все они имеют целью оказать на нее давление и подогнать к различным рамкам, чтобы она служила лишь украшением.

Однако литература не является ни украшением власти, ни признаком некой светской утонченности. У нее есть свои критерии, обусловленные эстетической оценкой. Эстетическая оценка, опирающаяся на полнейшее соответствие чувствам человека, — вот единственный критерий, который должен лежать в основе оценки литературного произведения. Эта оценка несомненно различна у различных людей, ибо чувства человека связаны с его индивидуальностью. Тем не менее даже в этих субъективных эстетических оценках можно заметить общепринятые критерии. Способность человека критически мыслить, развивающаяся как результат постоянного чтения, может помочь читателю прийти к истинному пониманию поэтических качеств, понятий красоты, высоких идеалов, смешных эпизодов, трагических событий, фантазий, а также юмора и иронии, содержащихся в произведении.

Ощущение поэзии берет начало не только из повышенной чувствительности писателя. Безграничный нарциссизм писателя — это некая детская болезнь, которой трудно избежать новичку. Кроме того, излишняя чувствительность писателя находит свое отражение во многих планах. В более высоких сферах ей не сравниться с бесстрастным наблюдением на расстоянии. Именно в этом наблюдении с большого расстояния сокрыто ощущение поэзии. Если взгляд наблюдателя, пролетая над героями книги и ее автором, рассматривает и самого писателя, то такой взгляд становится третьим глазом писателя, беспристрастным оком. За счет этого даже катастрофы и любые отбросы человеческого мира могут изображаться самым проникновенным образом. Итак, изображая страдание, а также отвратительные и мерзкие события, писатель одновременно может вызвать чувства соболезнования, любви и глубокой преданности жизни.

Эстетическая оценка, уходящая корнями в чувства человека, вероятно, не может устареть, хотя мода в литературе, так же как и в искусстве, меняется с течением времени. Тем не менее различие между оценкой литературы и модой на данный момент заключается в том, что последняя обращает внимание лишь на новое. Именно этот принцип лежит в основе постоянных изменений рынка. Книжный рынок не составляет исключения. Однако если бы писатель в своих эстетических критериях следовал за скачками рынка, то это было бы равноценно самоубийству литературы. Мне кажется, что в сегодняшнем обществе потребления самое достойное для литературы дело — это занять позицию хладнокровного выжидания.

Десять лет назад, когда я после семилетней работы завершил роман «Гора духов», я написал короткое эссе, в котором говорю о той литературе, что мне по душе.

Литература не имеет ничего общего с политикой и является исключительно делом писателя как личности. Наблюдение, воспоминание предыдущего опыта, несколько выдуманных историй, различного рода чувства, выражение определенного настроения — все это может удовлетворить потребность писателя в обосновании своих мыслей.

Когда писатель говорит сам с собой или когда он пишет, другие могут, если хотят, прислушаться к нему или прочесть его произведение. Писатель не выступает трибуном своего народа, он не заслуживает поклонения. Он и не преступник, и не враг народа. То, что он иногда попадает в беду из-за своих произведений, происходит потому, что этого требуют другие. Когда власть имущим нужно придумать каких-то врагов, чтобы отвлечь внимание народа, тогда писателя приносят в жертву. И хуже всего то, что некоторые потерявшие ориентир писатели считают за великую честь то, что их принесли в жертву.

На самом деле между писателем и его читателем существуют отношения такого рода, что им вовсе не надо встречаться и общаться друг с другом, достаточно того, что они общаются через произведение писателя, на духовном уровне. Однако такая деятельность человека, как литературное творчество, ставит одно неизбежное требование: писатель и читатель должны встречаться по доброй воле. Поэтому у литературы нет никаких обязательств по отношению к массам.

Ничто не мешает нам назвать литературу, которая обрела свой изначальный дух, «холодно-объективной». Ее право на существование заключается в том, что она снабжает человечество чисто духовным занятием, лежащим за пределами удовлетворения материальных потребностей. Литературу такого рода, разумеется, начали писать не сегодня. Однако в прошлом она должна была в основном защищаться от политической власти и давления со стороны издавна укрепившихся представлений, тогда как на сегодняшний день ей приходится также бороться с коммерческими нормами оценки в обществе потребления. Для того чтобы выжить, такая литература должна научиться стойко выдерживать одиночество.

Писателю, посвятившему себя такой литературе, трудно прокормиться, поэтому ему приходится зарабатывать себе на хлеб другими способами. Подобное писательство следует рассматривать как роскошь, некое удовлетворение чисто духовных потребностей. Чтобы эта холодно-объективная литература могла быть опубликована, писателю приходится положиться на усилия своих друзей. Примером здесь могут служить Цао Суэцинь (автор романа «Сон в красном тереме») и Кафка. Их произведения не могли быть опубликованы в течение их жизни, они не положили начало литературным течениям и как писатели не считались яркими звездами. Они жили и работали на отшибе от общества или в неких его нишах. Не надеясь на награду и не ища признания, они упорно занимались духовной деятельностью, которая доставляла радость им самим.

Холодно-объективная литература — это литература, которая уходит в изгнание, чтобы выжить, которая не позволяет обществу задушить себя и стремится уцелеть духовно. Если какая-то нация не считает нужным предоставить место такой бесполезной литературе, то это не только удар по писателю, но и большая трагедия для самой нации.

То, что мне повезло в жизни, и то, что меня от имени Шведской академии наградили этой высочайшей премией, зависит в большой степени от того, что мои друзья во всем мире в течение многих лет бескорыстно и упорно переводили, издавали и прежде всего рецензировали мои произведения. Так как список этих друзей слишком велик, то я не могу поблагодарить каждого из них в отдельности.

Я хотел бы также высказать свою благодарность Франции, принявшей меня с распростертыми объятиями. В этой стране, где процветают литература и искусство, мне предоставлена была свобода заниматься творческой деятельностью, там у меня есть читатели и публика. Мне повезло, что мне не надо больше чувствовать себя одиноким, несмотря на то, что деятельность, которой я занимаюсь, в высшей степени требует уединения.

Я хочу также сказать, что жизнь не всегда праздник. Не все страны в мире могут уже 180 лет наслаждаться миром, как Швеция. Ужасные катастрофы, постигшие мир в прошлом столетии, не создали иммунитета у столетия, которое только что началось. Память нельзя унаследовать как биологические гены. Несмотря на интеллект, у человечества не хватает ума заставить себя учиться у прошлого. Напротив, интеллект человека может привести к страшным вспышкам, угрожающим его существованию.

Несомненно человечество не все время идет по пути прогресса. История — я говорю об истории цивилизации — не всегда двигалась вперед. Застой в средневековой Европе, регресс в развитии Азиатского континента в наше время; кульминацией этого хаотического развития стали две мировые войны в XX веке, когда техника убийства делалась все более изощренной. Человеческая цивилизация не развивается в такт с победами науки и техники.

Ни научные методы, пытающиеся объяснить историю, ни попытки анализировать ее с помощью обманчивой диалектики не могут дать объяснение действиям человека. Когда угас фанатический интерес к утопиям, продолжавшийся более ста лет, когда улеглась пыль, поднятая постоянными революциями, не настало ли время для тех, кому выпало счастье выжить, почувствовать горечь?

Отрицание негатива не обязательно приводит к положительному ответу, а революционные идеи не всегда можно претворить в жизнь. Утопии о новом обществе основаны на предпосылке, что старый мир должен быть разрушен до основания. Когда революционная общественная теория применяется к литературе, это означает, что райский сад, изначально предназначенный для творчества, превращается в арену войны, где низвергают представителей старших поколений и затаптывают ногами традиционную культуру. Все нужно начинать с нуля, поклоняться можно только новому. Историческое развитие литературы объявляется непрерывной последовательностью враждебных обществу событий.

Писатель в.самом деле не может играть роль демиурга, так же как он не должен в своей гордыне считать себя воплощением Христа. Это не только означало бы, что сам он сошел с ума, но и превратило бы его мир в галлюцинацию: он оказался бы в чистилище, в котором всякая жизнь невозможна. Если ад — это все остальные, тогда не должен ли и он сам очутиться там же, так как утратил собственное «я»? Кроме того, что он сам стал бы жертвой на алтаре будущего, другие тоже вынуждены были бы разделить его судьбу.

Мы не должны слишком спешить, подводя итоги ХХ столетия. Если мы застрянем в руинах очередной идеологической конструкции, значит, историческое развитие прошлого ничего не стоит. Тогда человеку будущих времен придется восстановить порядок.

Писатель также и не пророк, важно то, что он живет в настоящем, очищается от обманов, отказывается от несбыточных мечтаний, приобретает четкое представление о том, что происходит в настоящий момент, и одновременно критически относится к самому себе. Любые трудности, любой гнет чаще всего вызваны внешними обстоятельствами, однако из-за слабости и неуравновешенности отдельной личности они еще усиливаются и оказывают пагубное влияние на других.

Когда действия человечества так малопонятны, а отдельному человеку так трудно познать себя, литература может быть только результатом самосозерцания. В процессе самосозерцания одинокий луч сознания может осветить собственное «я» человека.

Цель литературы — не в том, чтобы произвести общественный переворот, она ставит своей важнейшей задачей открыть и обнаружить истины в этом мире, которые редко бывают известны людям, или о которых люди недостаточно много знают, или же те истины, которые считаются известными, а на самом деле у людей нет о них ни малейшего понятия. Истина — несомненно самое фундаментальное качество литературы.

XXI век уже начался. Я не могу сказать, нов он или нет. Литературной революции и революционной литературе пора последовать за развалившейся идеологией. Иллюзии и утопии, которые дольше чем столетие окружали различные общества, развеяны ветром. Освобожденная от оков любых интеллектуальных течений литература должна была бы вернуться к изображению превратностей человеческого бытия, превратностей, которые не особенно изменились и которые на все времена останутся темой для литературы.

Мы живем в эпоху, лишенную прогнозов на будущее и обещаний, и я нахожу, что так и должно быть. Писателю больше не пристала роль пророка и судьи. Многие прогнозы на будущее, высказанные в прошлом веке, оказались обманчивыми. Нам не нужно создавать лишних предрассудков в отношении будущего, лучше наблюдать за развитием. Писателю лучше всего выступать в качестве свидетеля и как можно точнее описывать истину.

Я отнюдь не хочу сказать, что литература равняется простому описанию действительности. Мы должны понять, что показания свидетелей в описании действительности дают очень немного, тогда как мотивы, стоящие за поступками и событиями, чаще всего остаются тайными. Но когда литература соприкасается с истиной, она может, ни о чем не умалчивая, показать, что сокрыто в сердце человека, и проследить за событиями, вследствие этого произошедшими. Вот какой силой обладает литература при условии, что писатель раскрывает истину о бытии человека, ничего не придумывая от себя.

Способность писателя ясно различать истину определяет качество его произведений. Эту способность не заменишь игрой языка или какими-то ловкими стилистическими приемами. Существует много мнений о том, что есть истина на самом деле, так же как и много способов к ней приблизиться. Однако одним взглядом можно оценить, рисует ли писатель ложную картину бытия, или описывает истину, ничего не опуская. С помощью семантических теорий не решить, что такое истина, как поступает литературная критика, связанная с определенной идеологией, принципы и догмы которой не имеют отношения к созидательной литературе.

Вопрос о том, доходит ли писатель в своем произведении до истины, касается не только его творческого метода, он тесно связан с его отношением к собственному творчеству. Если то, что он пишет, — истина, то это означает, что он пишет с честным умыслом. Истина в данном случае — не только определение литературных ценностей, она имеет также этическое содержание. Писатель не берет на себя задачу укреплять мораль своих читателей, его цель — рассказать правду о нескончаемой толпе существ, заключенных в неизмеримой вселенной, о которой говорит Будда, и одновременно обнажиться самому, ни о чем не умалчивая, и показать истины, скрытые в сердце человека. Для писателя отношения истины и литературы являются этическим проявлением, литературной этикой высочайшего достоинства.

Когда писатель, строго относящийся к творчеству, берется за перо, даже его литературная фантазия исходит из того, что он должен передать истинную картину человеческой жизни. Именно это дало многим произведениям мировой литературы жизненную силу. Именно поэтому греческие трагедии и Шекспир никогда не устареют.

Литература не просто копирует действительность, ей удается проникнуть сквозь внешнюю оболочку действительности и дойти до самой ее глубины. Она показывает, что есть ложь, и, высоко поднимаясь над обыденностью, обнажает причинные связи, попадающие в ее широкое поле зрения.

Фантазия тоже находит свое выражение в литературе. Полет духа — не пустые слова. Фантазия, не связанная с истинными чувствами и воображением, не построенная на жизненном опыте, становится бледной и лишенной силы. Произведение, в которое не верит сам писатель, конечно же, не может произвести впечатление на читателя. Разумеется, в литературе выражается не только опыт каждодневной жизни, писатель не ограничивается собственным опытом. С помощью языка он может превратить в свой собственный опыт то, о чем слышал и что видел, о чем ранее говорила литература. Вот еще один пример волшебной силы языка.

Так же, как в заговорах и молитвах, в языке скрыта сила, от которой бьется сердце и дрожит тело. Искусство языка заключается именно в том, что рассказчик может передать свои собственные переживания другим. Язык — это не только система знаков, семантическая структура и грамматические конструкции. Если забыть о живом рассказчике, скрывающемся за языком, то толкование значения текста превращается в интеллектуальную игру.

Язык — не только носитель представлений и идей, он также обращается к чувствам и к интуиции. Именно поэтому набор знаков и информации не может заменить язык живого человека. За произнесенными словами стоят стремления и побудительные причины говорящего, его интонация и настроение ума; их нельзя полностью описать с помощью семантики и риторики. Значение языка в литературном тексте находит свое полное выражение лишь тогда, когда оно передается живым человеком. Текст должен восприниматься на слух, а не только с помощью тех органов, которые мы употребляем, когда думаем. Язык нужен человеку не только для передачи мыслей, но и для того, чтобы слушать и познавать себя.

Здесь я позволю себе перефразировать высказывание Декарта и отнести его к писателю: «Я нахожу выражения для своих мыслей, следовательно я существую». «Я» писателя — это может быть сам писатель, который является рассказчиком, или кто-нибудь из персонажей книги. Это может быть и мужчина, и женщина, это можешь быть ты. Рассказчик может распадаться на первое, второе и третье лицо. Именно идентификация личного местоимения, являющегося подлежащим, и служит исходным пунктом для выражения чувств и мыслей, из которого могут сформироваться три различные повествовательные композиции. Именно посредством поиска особого повествовательного метода писатель выражает свои чувства и мысли.

В моих романах герои выступают как личные местоимения. С помощью разных местоимений — «я», «ты», «он/она» — я описываю и наблюдаю за одним и тем же главным героем. Одно и то же лицо представлено разными личными местоимениями. Отчуждение, создающееся за счет того, что один и тот же персонаж представлен тремя разными способами, дает действующим лицам расширенное психологическое пространство. Я пользовался такой сменой местоимений даже в своих драмах.

Романы и драмы всегда писали и будут писать. Всякая попытка объявить какой-то жанр в литературе или в искусстве отжившим смешна.

Язык, родившийся одновременно с человеческой цивилизацией, так же замечателен, как и сама жизнь, а сила его выражения неисчерпаема. Задача писателя — открывать и развивать латентную мощность языка. Писатель — не божество, он не может уничтожить мир, даже такой старый и несовершенный. Он также не обладает силой, чтобы построить новый идеальный мир, достаточно того, что мир, в которым мы живем, странен и непостижим для человеческого интеллекта. Однако писатель может в большей или в меньшей степени выразить что-то свежее и новое, добавить что-либо к сказанному до него прежними писателями или начать там, где писатели прошлого поставили точку.

То, что литературу можно использовать в подрывных целях, просто пустая болтовня тех, кто поддерживает идею литературной революции. Литература не знает смерти, а писателя нельзя сокрушить. Произведения каждого писателя имеют свое заранее определенное место на книжной полке. Писатель живет столько, сколько его произведения находят себе читателя. Если одно-единственное произведение какого-то писателя, хранящееся в огромной библиотеке человечества, когда-нибудь найдет одного читателя, то для писателя это должно стать большой радостью.

Однако литература, по мнению и писателя, и читателя, это что-то такое, что осуществляется в настоящем, и именно это и составляет ее ценность. Писатель, который пишет для будущего, гонится за эффектами и обманывает самого себя и других. Литература пишется для живущих и несет в себе подтверждение того настоящего, в котором они живут. Именно это вечное настоящее, это подтверждение жизни отдельного человека и предоставляет литературе неоспоримое право на существование, если вообще нужно доказывать права этой огромной, заключенной в самой себе реальности.

Только тогда, когда человек пишет, не думая о заработке, или когда он находит радость в своем писании, не думая, зачем и для кого он пишет, его письмо выступает как абсолютная необходимость — в этот момент и рождается литература. Быть совершенно бесполезной заложено в самой ее природе. То, что литературное творчество стало считаться профессией, есть плачевный результат распределения труда в современном обществе. Писатель пожинает его горькие плоды.

Это прежде всего относится к нашему времени, когда рыночная экономика господствует настолько, что даже книга становится исключительно товаром. На этом безграничном и необузданном рынке нет места для литературных течений и объединений прошлого, не говоря уже об отдельных изолированных писателях. Если писатель отказывается подчиниться давлению рынка, отказывается опуститься так низко, чтобы создавать культурную продукцию по требованию моды, тогда ему приходится содержать себя каким-то другим образом. Литература не имеет никакого отношения к бестселлерам и спискам типа «Десять самых популярных книг», так что телевидение и другие средства массовой информации занимаются скорее производством рекламы, чем писателями. Свобода писать не дается писателю даром и ее нельзя купить. Она отвечает внутренней потребности самого писателя. Такова цена свободы.

Вместо разговоров о том, что Будда живет в твоем сердце, лучше сказать, что там живет свобода. От тебя самого зависит, как ты эту свободу употребишь. Если ты готов ее на что-то обменять, то она улетает как птица, ибо таков ее дух.

То, что писатель продолжает писать, не думая о вознаграждении, означает для него подтверждение собственной ценности. В этом, несомненно, заключается также и вызов обществу. Однако этот вызов — не хорошо отработанный жест. У писателя нет ни малейшей потребности строить из себя героя или борца. Когда герои и борцы идут на битву, они делают это с благородной целью или во имя чести, которую они завоюют в битве, и все это лежит вне области литературы. Писатель бросает вызов обществу посредством языка, а язык должен быть связан с героями его произведения и ситуациями, в которые они попадают, иначе произведение нанесет литературе ущерб. Литература не равняется вспышке гнева, а гнев, который испытывает отдельный писатель, не должен выливаться в обвинения. Только тогда, когда чувства писателя ассимилируются с его литературным произведением, оно приобретает жизненную силу и не изнашивается со временем.

Поэтому правильнее будет сказать, что само литературное произведение, а не его создатель, бросает вызов обществу. Произведения, постоянно сохраняющие свою актуальность, являются мощным откликом эпохи писателя и его общественной среды. Когда утихает волнение, вызванное описанными в литературном произведении событиями, когда замолкают его персонажи, вот тогда-то и слышен живой голос писателя, если его произведение все еще привлекает читателей.

Тем не менее вызовы такого рода не обладают способностью изменить общество; значение их таково, что отдельная личность посредством какого-либо жеста, не обязательно слишком бросающегося в глаза, но все-таки выходящего за рамки обычных норм поведения, пытается перейти границы обыденного, определенные его социальной средой. Именно таким образом писатель выражает свою гордость тем, что он — человек. Было бы слишком грустно, если бы развитие цивилизации человека следовало одним только непонятным законам и слепым потокам, текущим по собственной воле, а отдельный человек не мог бы найти случая выразить мнение, отличающееся от мнения большинства. В этом отношении литература служит дополнением к истории. Когда история навязывает людям свои законы, не предоставляя им возможности выбора, отдельный человек должен бороться за то, чтобы его голос был услышан. У человечества есть не одна только история, ему также дарована литература. Этим самым человеку, несмотря на его незначительность, послана в дар крупица уверенности в себе.

Глубокоуважаемые члены Академии! Я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы даруете Нобелевскую премию литературе, той литературе, которая не избежала страданий, поразивших человечество, а также и политических гонений, и однако же не покорилась. Я благодарю вас за то, что вы даровали эту почетную премию незаметному писательству, которое держится вдали от ухищрений рынка, но тем не менее заслуживает чтения. Я хотел бы одновременно поблагодарить Шведскую академию за то, что мне позволено выступить с трибуны, на которую направлены взгляды всего мира, за то, что меня захотели выслушать, позволили слабому человеку поднять свой негромкий голос, столь редко слышимый в средствах массовой информации, позволили поговорить со всем миром. Я думаю, что это соответствует целям Нобелевской премии. Я хочу поблагодарить всех вас за то, что вы предоставили мне такую возможность.