Право учить. Работа над ошибками

Часть первая Духи и души

Голос шелестел глуше волн, и всё же плеск каждого слова оказывался до странности отчётливым, почти осязаемым, словно вместе с водяными струями обводы кораблика ласкала и неторопливая речь:

— Смола, она для днища хороша, да борта снизу подладить, иначе травой обрастут, ракушками и прочей дрянью: как килевать шекку придётся, так сразу и будет видно, сколько дармовых ездоков на себе возим… А по палубе кто ж смолу льёт? В мороз скользит пуще речного льда, жара настанет — задохнуться можно. Так что поверху только лак погуще идёт, и ничего больше. Правда, прежде чем приниматься его варить, доски ещё прошкурить следует, да на совесть: если где заленился, щетину деревянную не снял, в том месте лак долго не удержится, а значит, вся работа насмарку — снимай и всё заново начинай…

Старость уже не просто вплотную подступила к почтенному речнику из рода Наржаков, а заключила в неразрывное кольцо осады и терпеливо ждала верного момента для последней, решающей атаки, но пока что время и боги милостиво дозволяли чутким пальцам с набухшими орехами суставов перебирать плетёные косы снастей. И то верно, пользы на парусе или на руле от старика немного, если не сказать вовсе никакой, шнуры же и канаты должны быть волосок к волоску, иначе в непогоду хлопот не оберёшься, а и того хуже — попутный ветер упустишь. Фут за футом, виток за витком бережно ощупанные волосяные кольца складывались в бухту, с языка же старого Наржака не переставали литься рассказы о нелёгком и крайне замысловатом труде речных корабельщиков, благо… имелся слушатель, ещё не успевший устать от известных, наверное, на всех притоках Лавуолы историй. И слушатель весьма благодарный, о таком мечтают многие плетельщики слов: не перебивающий рассказчика, почтительно выдерживающий паузы, перед тем как выказать благоговейный интерес к услышанному, и, самое главное, не предпринимающий попыток спастись бегством, как, к примеру, ещё час назад поступил самый младший из команды «Соньи», разумеется, тоже потомственный речник, откликающийся на имя Малой…

Простите, ошибся: слушателей было даже двое. И один из них не имел ни возможности избавиться от монотонного бормотания старика, ни желания приобщаться к премудростям речного судоходства.

«До каких пор?!»

Я сделал вид, будто не замечаю ноток возмущения в обращённом ко мне вопросе. Вообще сделал вид, что ничего не слышу внутри себя.

Вязание узлов, килевание, хождение под парусом и на вёслах, а также многие другие тонкости повседневной жизни речников не могли вызвать особого воодушевления у того, кто не жалует водные дороги, однако… Цепочки слов, пролетающие на крыльях ветра и мягко касающиеся моего слуха, помогали отвлечься. Или верить, что отвлекаюсь от досадных раздумий, которые в силу давней привычки одолели меня именно в те минуты, когда разумнее обращать мысли к приятным и умиротворяющим темам.

«Не притворяйся!»

Что-то желаешь мне сообщить, драгоценная?

«И ты прекрасно знаешь ЧТО!»

Можно просить тебя быть чуточку сдержаннее? Иначе я быстро оглохну и буду лишён поистине неописуемого наслаждения внимать твоему богоподобному голосу.

Мантия презрительно хмыкнула, но исполнила просьбу, приглушив негодование.

«Ты жалкий и подлый льстец… Богоподобный голос! Как же!.. Да я бы предпочла умереть, нежели скрипеть, как эта Пресветлая…»

На полуслове наступило смущённое молчание. Кажется, догадываюсь почему.

Несомненно, ты намеревалась помянуть Всеблагую Мать сообразно её величию?

«Ммм… Да, разумеется…» Мантия ухватилась за предложенную соломинку спасения, а я невольно улыбнулся, вспоминая светлокосую девчонку, чей каприз привёл меня в Антрею, город в устье красивой и смертельно опасной реки.

Но как Владычица могла знать? Откуда? Пусть кошка, подобранная на поле боя с незадачливым некромантом, уже точила когти о кресла и шкафы Дома Дремлющих, пусть старик адмирал уже готовил проникновение убийцы в неприступный город, пусть Вэлэсса уже стала на путь гибели, но… Я вовсе не обязан был соглашаться! И не обязан был никуда ехать, даже во исполнение просьбы кузена доставить посылку. Мало ли котов шастает по дворам? Можно было поймать любого и… Нет, у моих женщин должно быть всё только самое лучшее. А Шани — пушистый серый зверь, свободно разгуливающий по закоулкам кораблика, — тоже моя и тоже женщина. Просто? Очень просто. Мне подсунули наживку, и я её заглотил. Радостно. Охотно. Вместе с крючком. А Пресветлая Владычица потянула и подсекла. Стерва… Впрочем, есть ли повод жалеть о путешествии? Есть один, и весьма серьёзный. Именно он, кстати, заставляет меня сидеть в «гнёздышке» из тюков, смиренно слушать словоохотливого старика и доводить Мантию до исступления. Но теперь, кажется, последняя линия обороны пала — и мой любимый противник перейдёт в наступление.

«Почему не отвечаешь?»

Разве? А с кем ты только что перебросилась парой фраз?

«Не считается! Мне нужно совсем другое…»

Наверное, мне тоже.

«Ты меня волнуешь…»

А уж как ты меня…

Но попытка сгладить углы начинающейся беседы не удалась.

«Джерон, сейчас не время для шуток!»

А для чего время? Может, подскажешь?

Мантия помолчала, словно человек, собирающийся с силами и мыслями перед очередным важным шагом в жизни.

«Уже больше двух суток, почти с часа отплытия, ты прячешься под Вуалью…»

Ну да. И тебе известна причина.

Накрываю ладонью бугорок, топорщащийся на груди под рубахой. Подарочек кузена. Точнее, подарочек ДЛЯ него от незнакомого мне, но щедрого приятеля ректора Академии. Ещё бы, отыскать и сберечь в неприкосновенности «кокон мечты»[2] — на такой благородный поступок отважится не каждый. Если бы я знал заранее, за какой вещицей Ксаррон меня отправляет… Отказался бы наотрез. Нелепое могущество последнего пристанища несчастного паука вряд ли существует в действительности; впрочем, отсутствие зримых доказательств никогда не мешало и по сию пору не мешает людям верить. И бережно хранить свою веру. Даритель не поскупился вырастить вокруг «кокона мечты» ещё один, из заклинаний, призванных не допустить исполнения не дозволенных владельцем желаний, а главная неприятность заключалась в том, что окружить посылку Пустотой я не мог: волшба неминуемо начнёт разрушаться. Поэтому пришлось воспользоваться проверенным, хотя и не слишком удобным средством — Вуалью, отделяющей мою тлетворную сущность от окружающего мира. Но непонятно, почему Мантия вдруг заволновалась? Ведь моим личным «коконом» управляет она, и только она.

Я безболезненно могу выдержать ещё с неделю или более, не беспокойся.

«Я говорю о другой вуали», — нетерпеливо пояснила подружка.

О другой? Прости, но…

«Вуаль, которую ты набросил на своё сердце, глупенький, — она не принесёт тебе добра…»

На сердце? Что ты имеешь в виду?

«Я могу слышать твои мысли, но не все: только обращённые ко мне либо… не скрываемые от меня. Если же ты спускаешься туда, где раздумьям не требуются слова, а довольно мимолётных образов… Я теряю тебя…»

Мне кажется или в её голосе и впрямь звучит тревожная забота?

Прости. Я думал о вещах, которые… Тебе совсем необязательно о них знать. Они неважны. И глупы. Наверное. Как всегда.

«Позволь мне самой судить об этом. Позволишь?..» Теперь добавилось немножко заискивания.

Хорошо.

«Так о чём ты думал?»

Об Антрее и её жителях. Точнее, об одном из них.

«Только не говори, что тот непоседливый блондин нарушил твой душевный покой!»

Будешь смеяться, но так и есть.

Мантия ощутимо напряглась.

«Не лучший выбор, Джерон, впрочем, если ты настроен решительно… Можно будет устроить…»

Какое однобокое понимание происходящего! Да, Рэйден Ра-Гро с лёгкостью завоюет любое сердце, но достоинства и недостатки сего замечательного молодого человека пусть оценивает законная супруга. А я… Я буду всего лишь завидовать.

«Зависть? Не вижу ни одного повода для неё…»

И не увидишь. Зато передо мной они как на ладони. Пойми, Страж Антреи не терял времени даром, с самого детства готовясь стать тем, кем должно! И стал вопреки и благодаря всем трудностям. Мне же пришлось столько лет…

«Учиться…»

Услужливая подсказка только добавляет масла в огонь моего раздражения.

Да, учиться. Долго-долго-долго. Куча дней псу под хвост. Видимо, потому что я гораздо глупее.

«А может быть, потому что тебе нужно было куда больше знаний…»

Он рос в настоящей семье!

«И ты тоже… Но вы принадлежите к разным родам, и ваши семьи не могут походить одна на другую…»

Ему помогают и защищают!

«Тебе мало меня?»

Ему даже не нужно заботиться о поиске жены!

«Хочешь, и тебе подыщем?..»

Он…

Мантия тяжело вздохнула.

«Признайся, ты завидуешь лишь тому, что в отличие от тебя юноша легко и быстро принял свою судьбу…»

Ему всё вовремя объяснили.

«Его НАПРАВИЛИ и не дали возможности свернуть с начертанного пути…»

Пусть так. Но от него не скрывали, куда и как ведёт этот путь, а я плутал в темноте.

«Проходя множеством разных тропинок, любовь моя… И ты помнишь шаги по каждой из них, а значит, сможешь различить, в какие стороны идут живые и умершие…»

Что с того?

«И, вовремя подав руку, поможешь путнику не оказаться на обочине и не заблудиться в лабиринте лживых иллюзий…»

Не заблудиться… Да уж! Выбрать путь, который кажется правильным мне, а как насчёт чужого мнения? Легко сделать непоправимую ошибку, указывая направление движения. Оглянуться на ручеёк уже сделанных шагов и оценить пройденную дорогу намного безопаснее и… безобиднее. Пожалуй, это мне по плечу. Конечно не во всех случаях, ибо нельзя найти даже двоих людей со сходным ритмом сердцебиения, но кое-какой опыт уже имеется. И наверное, его следует почаще использовать, чтобы не ржавел в ножнах.

Может, ты и права. Но что касается Рэйдена…

«В его памяти ты навсегда останешься суровым воителем, спасающим жизни…»

Я поперхнулся, чем вызвал недоумённый взгляд старого Наржака, но на словесный поток изданный мной звук был бессилен повлиять: речник даже не приостановил свою речь.

Вот уж чего не хотелось бы!

«Чтобы тебя помнили, как воителя?..»

Чтобы меня помнили всегда. Это словно… обязывает.

Мантия сочувственно выдохнула.

«Разумеется… Но память рода Ра-Гро не самая худшая кладовая, поверь мне! К тому же ты имеешь на неё право, сохранив жизнь единственному наследнику…»

Вот-вот. Самый верный рецепт, как остаться в памяти: найдите влиятельную, знатную или хотя бы просто богатую семейку, присмотритесь к ней, войдите в доверие, выждите время, выберите удобный момент, чтобы оказать «неоценимую» помощь любого рода, и — готово! Вас будут чтить при жизни и помнить после смерти, не подозревая, что…

А хочешь знать, почему я так поступил?

«Конечно же из благородных побуждений?»

Отнюдь. Просто не хотел, чтобы творение моих родичей бесславно и бессмысленно погибло.

Наступившее короткое молчание почему-то показалось мне похожим на торжественную тишину перед фанфарами коронации. Или перед началом похорон.

«И это лучшая новость, которую я слышу за последние дни! Мой мальчик стал рачительным хозяином: можно уходить на покой и ни о чём более не беспокоиться…»

Ты серьёзно?

«Вполне…»

Но я полагал, мой ответ…

«Иногда недостаёт времени на благородство: успеть бы сделать дело… — туманно пояснили мне. — И всё же я рада, любовь моя… Вернее, была бы рада, если бы мы не умирали от скуки в утлом корыте! Зачем ты выбрал обратный путь по реке?»

Затем, что возвращение в компании капитана Паллана уже не прошло бы быстро и гладко: как я, находясь в известном тебе положении, могу обратиться к духам моря? И к речным, кстати, тоже. К тому же любезный господин Советник настоятельно рекомендовал…

«Да, именно что настоятельно! Тебя это не удивило?»

Я на мгновение задумался. Удивило? Честно говоря, уже не вспомню, какие чувства посещали меня во время непродолжительной прощальной беседы. Но предложение было заманчивым. Хотя подружка намекает, что и обманчивым — тоже. Странно.

Каллас Ра-Дьен не показался мне…

«Вот-вот! И мне он совсем не показался! — довольно подхватила Мантия. — А вдруг от тебя задумывали избавиться?..»

Если бы у моей подружки были глаза, то на последних словах они наверняка оказались бы зловеще выпучены. Для пущей выразительности.

Избавиться? С какой стати?

«Душа каждого смертного есть сосуд, ни стен, ни дна не имеющий, а разум гибок и увёртлив, как змея, но точно так же слеп, вечно преследуя лишь потребные для продолжения жизни цели…» — Меня одарили изречением кого-то из древних мудрецов.

Хочешь сказать, dan Советник, как его охотно именуют жители Антреи, решил, что тайны, к коим я случайно приобщился, заслуживают того, чтобы быть навечно похороненными? И желательно вместе со мной?

«Это было бы разумно…»

Это было бы трудновато, не находишь? Насколько могу судить, и Рэйден, и его окружение уверились в том, что я либо великий маг, либо сумасшедший убийца, а стало быть, для моего безвременного ухода за Порог потребуется приложить немало сил. Стоит ли рыбка наживки?

«В противовес твоему суждению найдётся ещё с десяток верных, но приводящих совсем к иным выводам…»

Пока никакой опасности не было.

«Разумеется! И прошло-то всего два дня. Но ты сам лишил себя защиты, и это меня тревожит…»

Можешь успокоиться: если возникнет прямая угроза, я выкину за борт обещание, данное кузену.

«Точно?»

Мне не верят? Или принуждают к совершению очередной ошибки?

Да, я хочу исполнить поручение. И сделаю, что смогу. Но, думаю, Ксо простит потерю посылки, если мне придётся спасать свою жизнь.

«Только никогда не отказывайся от своих слов!»

Не собираюсь. А в чём, собственно…

«Неважно…»

Мантия затихла, снова возвращая мой слух в полное распоряжение прежнего рассказчика. Впрочем, речные истории мигом растеряли прелесть простоты и невинности после страшилок, ловко придуманных подружкой.

Ра-Дьен задумал меня убить? Какая ерунда! Да и как бы он мог осуществить свои намерения? Отдал приказ капитану шекки? Подослал убийцу среди таких же, как я, путешественников, воспользовавшихся услугами «Соньи» для возвращения в пределы Западного Шема? Чушь. Бред. Нелепость. Хотя…

Парочка странная, спорить не буду. Две женщины, что уже наводит на размышления, поскольку обычно тяготам дорог подвергают себя особы мужеского пола, оставляя подруг, жён и дочерей в безопасности и уюте домашнего очага. Хорошо, допустим, у путешественниц имеется веская причина, для того чтобы отправиться в путь, но другие обстоятельства настораживают не менее уже упомянутого.

К примеру, из поклажи всего один дорожный сундук, и тот невеликих размеров. Я имел удовольствие, ещё служа семейству иль-Руади, наблюдать, как любимая супруга Заффани собиралась погостить у своих родителей: предстояло проехать всего лишь полгорода, но караван получился внушительней, чем те, вместе с которыми мне доводилось пересекать пустыню! Даже принимая в расчёт разницу между обычаями женщин юга и севера, не верю, будто обтянутый кожей ящичек может вместить всё, что может потребоваться в дороге.

Правда, и у меня самого всего лишь сумка да свёрток, но мне же не нужно каждый день волноваться о соответствии внешности правилам приличия, неуклонно соблюдаемым благородными дамами! А уж одна из путешественниц, вне всякого сомнения, принадлежит к роду, имеющему собственный герб, и оное впечатление создаёт не только и не столько одежда. Хотя наряжаться на излёте жаркой весны в пошитое искусным портным из плотного сукна платье с длинными рукавами, края которых доходят до кончиков пальцев, а голову и плечи неизменно скрывать под кружевной накидкой, не позволяющей ни солнцу, ни любопытным взглядам коснуться лица… Женщине должно быть жарко, однако осанка остаётся неизменно прямой, только в натянутой струне спины, пожалуй, больше проглядывает усталая необходимость следовать привычке, нежели гордое достоинство.

Вторая путешественница выглядит куда как проще и безыскуснее: дородная чернокосая селянка, скорее всего заботливыми родителями приставленная к дочке, немолодая, зато завидно пышущая здоровьем, громогласная и задирающая нос даже выше, чем её госпожа. Широкие юбки, кофта с накрахмаленными до хруста воротником и манжетами, а на плечах, наверное, в подражание своей подопечной и повелительнице, цветастая накидка. Если правильно запомнил, имя служанки — Вала. Имя хозяйки не прозвучало ни единого раза, да и не требовалось, потому что все переговоры с командой шекки и капитаном вела селянка. Вернее, все споры, неизменно заканчивающиеся победой женского упрямства над мужским терпением.

И которая из женщин может быть убийцей? Первая или вторая? Молчаливая или неумолкающая? Для меня разницы нет, и по очень простой причине: даже если они обе — подосланные убийцы, выполнить заказ до завершения пути не осмелятся, поскольку душегубство ради денег на палубе плывущего корабля почитается речниками одним из тягчайших преступлений. Честная дуэль? Пожалуйста! А исподтишка, под покровом ночи, тайными средствами… Недостойно и презираемо. Так что, вздумай эта парочка покуситься на мою жизнь до сошествия на берег, вся команда шекки станет их кровными врагами. Если ещё учесть, что речники — одно большое братство, риск неоправдан. По той же причине я могу не опасаться внезапного нападения со стороны кого-то из команды: бросать неприглядную тень на собственное судно (а вместе с ним и на честь семьи) не станет никто из корабельщиков. Значит, можно вздохнуть свободно. Пока «Сонья» не добралась до места назначения, мне ничто не угрожает. Будь благословенна река!

— Dana Джерон!

Младший из Наржаков — тот самый Малой, парнишка лет четырнадцати, застрявший в нескладности отрочества, — судорожно сглотнул, восстанавливая сбившееся дыхание. Можно подумать, пробежал целую милю, хотя от носа шекки до кормовой надстройки, в тени которой я слушал рассказы Старого, шагов двадцать, не больше. А от борта до борта в самом широком месте и вовсе с десяток. Морские сестрички «Соньи» раза в полтора-два покрупнее, к тому же несут на себе целых две мачты с косыми парусами, речная же шекка довольствуется одним и, сказать по правде, даже с этим холщовым треугольником еле справляется…

Но если расстояние не причина тревожной паузы в речи Малого, значит, имеется другая. И надеюсь, она всё же будет мне сообщена.

— Dana Джерон…

Хотя Наржаки большую часть времени, свободного от хождений по рекам, проводят в Антрее, тамошние манеры успели исковеркать на свой лад и всех мужчин называют «dana», а женщин — «danka». Звучит забавно, хотя и неприятно напоминает мне совсем о другом титуле.

— Что стряслось?

Спрашиваю, отчаявшись дождаться, пока парнишка соберёт силы и слова вместе.

— Там ваша зверица…

«Зверица» — это кошка. Шани. Возможно, теперь пора начинать волноваться и мне:

— Что с ней?

Малой распахнул было рот, как вытащенная из воды рыба, тут же снова захлопнул, махнул рукой и предложил:

— Да вы сами гляньте!

Старик, чей рассказ, разумеется, оказался бесцеремонно прерван, смерил внука недовольным взглядом и вернулся к перебиранию снастей: видно, заранее счёл, что парнишка испугался собственной тени. Я не обладал спокойствием и умудрённостью главы семейства речников, поэтому с сожалением покинул налёжанное убежище и отправился за взволнованным вестником на нос шекки.

Неподалёку от носового трюмного люка напряжённой пепельной статуэткой застыла Шани, не сводя внимательных глаз с серо-чёрного, время от времени тяжело вздрагивающего комка перьев. Я как раз успел увидеть предсмертную судорогу во всей красе, после чего существо, ещё несколько вдохов назад бывшее вольной птицей, окончательно затихло и утратило признаки жизни.

— Граха, — пояснил Малой, выглянув из-за моего плеча. — Речная ворона. Когти у неё больно острые, я и думал: вдруг зверицу вашу заденет…

— Птица напала на Шани? С чего бы?

Пусть это и ворона, но совсем крохотная, меньше, чем моя кошка.

— Да нет, — мотнул головой парнишка. — Её никто из наших и не видел, когда она между тюками пробиралась, а зверица заметила, да как прыгнет… Прижала, та забарахталась, ну я к вам и побежал.

Дальнейшего объяснения не последовало: видимо, всё полагалось предельно ясным. Хотя ума не приложу, чем бы я мог помочь. Размозжить вороне голову? Если они с Шани клубком катались бы по палубе, у меня было бы куда больше шансов задеть собственную питомицу. К тому же лезть под когти кошке, на которую напал охотничий азарт, — опасное дело. Конечно, «лунное серебро» меня защитит, но незачем лишний раз открывать случайным свидетелям сокровенные секреты.

И всё же что-то меня смущает во всей этой истории…

Понял! Я не слышал звуков борьбы. И никто не слышал, поскольку ни капитан, ни рулевой, ни двоюродные братья, занимавшиеся парусом, не покинули своих мест. А ор должен был стоять знатный. Если я хоть что-то понимаю в звериных драках… Впрочем, не помешает уточнить:

— Послушай, а граха эта… Она громко кричит?

Малой удивлённо расширил глаза:

— Громко и так жутко, что уши заткнуть хочется!

— И сейчас кричала?

Парнишка осёкся, поражённый внезапным осознанием неправильности происходящего.

— Н-нет вроде бы…

— Так нет или да?

— Тихо было, dana. Совсем тихо.

Безголосая птица? Наверное, и так бывает, но намёки Мантии на опасность не прошли бесследно, заставив меня насторожиться от первого же попавшегося под ноги камешка сомнения.

Я присел на корточки рядом с убитой птицей и, убедившись, что последние искры жизни угасли, осторожно раздвинул длинный тонкий клюв пошире. Так и есть, что-то застряло в горле. Маленькая палочка или веточка… Нет, косточка. Жёлто-серая, почти прозрачная, запачканная тёмно-вишнёвой кровью, несколько капель которой пролилось на палубу ещё до того, как я начал изучать содержимое птичьего горла.

Похоже, ворона клевала какую-то падаль, захватила слишком большой кусок и не смогла ни пропихнуть внутрь, ни выплюнуть. А перелететь через реку с одного захода не рискнула, потому и присела передохнуть на палубу шекки, где мигом попалась на глаза и в лапы Шани, чьи охотничьи инстинкты только усилились надвигающимся материнством. Да, наверное, так всё и случилось.

Я поднял обмякшую тушку, брезгливо сжав пальцами тощий птичий хвост, и швырнул за борт, подальше в речные струи.

— Радость моя, что ж ты безобразничаешь?

Кошка недоумённо подняла голову и посмотрела на меня, явно не соглашаясь с тем, что её поступок осуждается.

— Вон парня напугала чуть ли не до смерти… Больше так не поступай, хорошо? Тебе ещё детей надо выносить, родить и выкормить, а ты словно забыла… Нет, радость моя пушистая, ты теперь остепенилась и не должна вести себя неосмотрительно.

Шани фыркнула, выражая пренебрежение к наставлениям, но сразу же ткнулась мне под левую коленку выгнувшейся спиной. Я взял кошку на руки, без лишнего напоминания начиная привычно почёсывать довольно заурчавшее пушистое горло.

— И всё же больше так не делай, хорошо? Кто знает, чем всё могло закончиться.

Дымчато-зелёные глаза округлились, снова блаженно сощурились, но мне почудился в них лукавый вопрос: «А ты уверен, что всё УЖЕ закончилось?»

— Вам, dana, как лить — погуще, пожиже?

Черпак в жилистой руке Рябого, одного из капитанских кузенов, обычно занимающегося парусами, а сегодня приставленного к кухне, завис над котелком, в котором отходила от кипения рыбная похлёбка. Надо сказать, кроме неё, на шекке ничем другим и не кормили, разве что пару ломтей солонины на хлеб кинут, а рыбы вокруг много, только и закидывай с кормы леску с наживкой да подсекай. Курей и прочей птицы, коз или овец речники, разумеется, с собой не возили: и для груза места маловато, не до провизии. Но в каждом порту добросовестно пополняли припасы. Беда только, что эти самые порты встречались на берегах левого притока Лавуолы нечасто. Собственно, за трое суток пути мы проплыли мимо всего одного, притом не настолько приветливого, чтобы капитан решил швартоваться у местного причала. А дальше простирались только леса — границы Горьких земель, щедро превращённые эльфами в непроходимые дебри. Сами же лэрры торговлей не занимаются, потому трудно было в скором времени ожидать появления сколько-нибудь крупной пристани, примыкающей к поселению, где удастся поживиться съестным.

Очередной рыбный день? Что ж, согласен. Только бы вечером мне снова не пришлось запивать элем вяленые спинки краснохвостки: вкусная рыбка, ничего не скажешь, но просолена так сильно, что на один укус не хватает для запивки и целой кружки. А от эля, который пьют речники, светлого и по первому ощущению вовсе не крепкого, утром нещадно болит голова, в связи с чем…

— Мне лучше пожиже.

Рябой понимающе ухмыльнулся и плеснул в мою миску прозрачного наваристого бульона.

Самым благодарным из едоков на кораблике оказалась Шани, с наслаждением поглощавшая свежевыловленную рыбу, которую без устали таскал для кошки Малой, я принимал пищу без возражений, команда шекки уж точно не мыслила себе другого наполнения стола, а вот путешественницы… воротили носы.

Могу предположить, госпожа попросту чувствовала себя нелучшим образом, потому и не садилась за общий стол: хоть и невелики волны на реке, но качка есть качка. Служанка же каждый раз заявляла во всеуслышание, что «негоже благородным дамам хлебать из одного котла с речными бродягами, пропахшими рыбой». Разумеется, отношений с командой подобные речи не улучшали, но капитан не обращал внимания на ворчливые оскорбления, делая вид, будто женщин на судне для него не существует, чем вызывал ещё больше негодования со стороны Валы. Остальные же корабельщики только посмеивались: похоже, крикливо-кичливая служанка их только развлекала, внося в размеренное и привычное течение жизни хоть какое-то разнообразие.

— А мне погуще! — бодро заявил капитан, спустившийся с кормы и ставший третьим в обеденной трапезе.

Брат Рябого, Угорь, уже проглотил свою порцию и понёс обед рулевому, не любившему оставлять орудие своего труда без присмотра. Старый дремал на солнышке, а Малой на носу шекки играл с кошкой в прятки между бухтами якорных канатов.

Наржак, командовавший «Соньей», примостился на тюке напротив меня и, помешивая похлёбку, как бы невзначай осведомился:

— У вас, dana, с животом всё хорошо?

С животом? Откуда такой интерес? Я немного растерялся, но всё же сообразил, что моя просьба налить одной жижи могла намекать и на ухудшение здоровья.

— Вашими заботами не жалуюсь. Просто люблю есть всё по отдельности. Вот закончу с отваром, попрошу ещё пару кусков.

— И то ладно.

Невнятное замечание могло означать и похвалу, и осуждение; во всяком случае, по тону голоса было совершенно непонятно, попал ли мой ответ в точку или вызвал ещё большее недоумение и тревогу. Но, словно развеивая оставшиеся сомнения, капитан добавил:

— Мне dana Советник велел за вами присматривать. Чтобы, мол, отказа не знали, да и вообще… Только не думайте, я нос в чужие дела не сую: что велено, то и делаю, и вы вольны вовсе не оправдываться, а отправить меня со всеми моими расспросами в…

— Уж я точно вас отправлю, да куда подалее! — гневно взвизгнула над нашими головами Вала.

Мы с капитаном досадливо переглянулись и, без слов поняв друг друга, вернулись к поглощению пищи. Служанку такой поворот событий не порадовал, о чём мы узнали ровно через вдох, понадобившийся крикунье, дабы набрать в грудь побольше воздуха:

— И вас, и бездельников ваших, и всю вашу посудину! Это что ж вы удумали? Раз женщины без мужей, так можно под бок подваливать?! Только на берег сойти дайте, я вас на весь Шем ославлю, так и знайте! Развратники!

Капитан молча, в полнейшем спокойствии выслушал обвинение, проглотил пережёванную рыбу, неторопливо отставил миску в сторону и поднялся, медленно поворачиваясь лицом к женщине, едва не топающей ногами, настолько её переполняли не самые лучшие чувства.

— Развратники?

— Да ещё и бесстыдники! Вон все заголились, даже пень трухлявый, которому уже о Пороге думать нужно, а и он туда же!

Это правда, днём корабельщики ходили в одних только штанах, благо погода стояла тёплая и солнечная, и грех было напяливать на себя несколько одёжек сразу. Но, честно говоря, мало какая женщина разделила бы недовольство Валы: Наржаки вполне могли позволить себе появиться на публике без рубашек. Не слишком высокие, плотно сбитые, загорелые почти до черноты, с мышцами не слабее корабельных канатов, разве только Малой не успел набрать много мяса на костях, а Старый уже начал усыхать. Похожие друг на друга, с выбеленными солнцем волосами и вечно прищуренными глазами, от уголков которых разбегались к вискам у кого морщинки, а у кого пока только упругие складочки, с упрямо выдающимися вперёд подбородками и скупыми движениями, речники, уверен, пользовались женским благоволением во многих городках, на рейде которых бросала якоря «Сонья». И уж тем более ни один из Наржаков не выглядел клятвопреступником, готовым покуситься на честь женщин, с которыми заключил договор о перевозке. Служанке невзначай напекло голову? Брала бы пример с госпожи: та стоит у борта и спокойно смотрит на воду… Вернее, смотрит куда-то, потому что, по своему обыкновению, прячет лицо под кружевом накидки.

Наверняка в голове капитана возникли примерно такие же мысли, но, будучи человеком солидным и обстоятельным, а также облечённым не только властью, но и ответственностью, он не стал советовать обвинительнице ополоснуться холодной водой или сигануть в речку:

— О чём вы говорите, danka?

Вала, заполучив долгожданное внимание, угрожающе расправила плечи:

— А нечего наш покой своими бесстыжими подглядываниями тревожить!

— Подглядываниями?

Наржак понимал не больше меня, а мне, признаться, и не хотелось задумываться над причинами негодования склочницы. Подглядывал кто-то? Так радуйся, что ещё не растеряла женской привлекательности. Беда, можно подумать, если кто-то лишний взгляд бросит…

— Полночи не засыпали: то там скрипнет, то здесь зашуршит, а под утро кто-то прямо в ухо дыхнул, я чуть с постели не свалилась! Это что ж получается? Стоит женщинам одним оказаться, так можно их…

— Утром? — Пальцы с коротко остриженными ногтями почесали седую щетину на щеке.

— Да что там утро?! Ещё четверти часа не прошло, как кто-то из вас, бесстыдников, снова наведывался! Мы с госпожой отдохнуть прилегли, думали, среди бела дня не отважитесь нас беспокоить, ан нет, напрасно! Глаза закрыты, а всё равно как кожей чуешь: стоит и взглядом по тебе шарит-шарит, шарит-шарит…

Капитан нахмурил белёсые брови.

Четверть часа назад? Все мужчины находились в это время на палубе. Более того, могу поклясться, ни один из Наржаков не спускался в трюм, где располагалась отгороженная для обитания путешественниц комнатка, и не поднимался наверх, потому что для этого требовалось преодолеть восемь ступеней лестницы и откинуть одну из створок люка, петли которого нещадно скрипели из-за необоримой сырости речного воздуха. Кстати, когда женщины почтили палубу своим присутствием, все полагающиеся сему действу звуки были слышны. Следовательно…

— Вам почудилось, danka. Никто не спускался в трюм.

— Мне по углам призраки не мерещатся, я по вечерам вонючим пойлом с вами до умертвия не напиваюсь!

Решаюсь внести свою долю в котёл общей беседы:

— И совершенно зря, спали бы спокойнее.

— А вы, — меня смерили уничижительным взглядом, — вообще бы помалкивали! Вас ещё бы расспросить надо, откуда взялись! Виданное ли дело, чтобы взрослый мужик, как дитя малое, с кошаками возился?

М-да. Получил? Сполна. Можно было и не сомневаться: внакладе не останусь.

Пока Вала тратила свой пыл на меня, капитан сосредоточенно шевелил губами, словно что-то рассчитывал и прикидывал. А когда наконец вернулся из размышлений к реалиям, светло-серые глаза накрыло лёгкой тенью облачко беспокойства.

— Малой! — последовал негромкий, но пронзительный окрик. — Сбегай в мой закуток да принеси ларчик!

Парнишка, сверкнув пятками, нырнул в трюм, пропадал там не более десятка вдохов, а когда снова поднялся на палубу, двигался уже медленно и торжественно, словно боялся расплескать содержимое плетёной соломки. Капитан столь же бережно принял из рук сына ажурный сосуд, беззвучно вознёс небесам молитву и откинул крышку. На дне ларчика, устланном как будто только что сорванными и остро пахнущими ивовыми листьями, сидел крупный белый мотылёк с мохнатой головой.

«Какая прелесть!» — не преминула напомнить о себе Мантия.

Что за зверь?

«О, ты не знаешь? Разве я тебе не рассказывала? Наверное, запамятовала… Его называют „друг бродяг“, и каждый уважающий себя капитан корабля непременно обзаводится подобным питомцем…»

Хочешь сказать, Паллан тоже разводит бабочек?

«Конечно, если желает быть уверенным в некоторых вещах…»

В каких, например?

«В перемене или постоянстве погоды, в том, что попутный ветер будет дуть долго, в том, когда…»

Пока я болтал с Мантией, капитан опустил в ларчик руку и указательным пальцем осторожно толкнул мотылька в плотно сложенные и прикрывающие тельце крылья. Но вместо того чтобы затрепыхаться, пробуждаясь ото сна, невесомое создание безвольно перевернулось на спину. «Друг бродяг» был совершенно и безусловно мёртв.

Наржак всё так же спокойно закрыл ларчик и вернул парнишке. Малой взглянул на отца как-то неожиданно жалобно, почти испуганно, но, встретив ответный взгляд, в котором не было иных чувств, кроме решимости, покорно отвёл глаза. Рябой, тоже увидевший мёртвого мотылька, коротко спросил:

— Райг?

Хозяин шекки не стал отвечать: видимо, заданный вопрос принадлежал к числу не требующих ответа. Вала, хорошо расслышавшая рычащее слово, побледнела и притихла, сразу потеряв и охоту ругаться, и надобность в ругани.

Явно произошло нечто непредвиденное. Но что именно? Следовало бы расспросить Мантию, однако мир вокруг меня оказался иного мнения об очерёдности событий.

— Вы, dana, и вы с хозяйкой… — Капитан запнулся, тряхнул головой, отчего концы лихо повязанного зелёного платка флажками взметнулись вверх, и продолжил уже сухим, уверенным и не позволяющим надеяться на возможность пререканий тоном: — Прошу вас спуститься в носовой трюм.

Я единственный из присутствующих вопросительно поднял брови и стал обладателем нелепого объяснения:

— Надвигается гроза.

Капитан лгал неумело, лучше всех нас сознавая, что обман вопиюще очевиден. Прозрачная глубина неба и свежий, совсем не набухший влагой воздух разоблачали отговорку столь же легко, как и моя рука, пережившая перелом ещё в далёкой юности и имевшая дурную привычку ныть перед ненастьем. О непогоде не могло быть и речи, следовательно…

— Не медлите, dana.

Вала, которой последние слова Наржака помогли сбросить оцепенение, вздрогнула и, путаясь в юбках, поспешила к своей госпоже. Я посмотрел на капитана с прежним вопросом в глазах. И получил просимое, но ненужное:

— Так надо.

Хороший ответ. И главное — хорошо знакомый мне. Самый любимый ответ людей, готовящихся спасти кого-то ценой собственной жизни, но желающих до последнего мига сохранить тайну своего подвига. Ну да, я же всё равно ничего не понял, зачем говорить больше? И «райг» для меня всего лишь незнакомое слово… Ладно, примем предложенные правила игры. Но когда расстановка фигур прояснится, свои ходы я буду делать без чужих подсказок.

Решётчатые створки трюмного люка захлопнулись, и следом сразу же раздался скрежет задвигаемого засова. Нас заперли? Занятно. Хотелось бы знать причину.

«А зачем?» — удивилась Мантия.

Да так, не помешает. Предлагаешь предаться созерцанию тёмных углов и молитвам в ожидании, пока у капитана пройдёт приступ странного помешательства?

«Как пожелаешь…»

Лучше бы рассказала, что к чему. Ведь знаешь, верно?

«Ну-у-у…»

Знаешь. Так почему бы тебе не перестать сыпать намёками и уходить от ответов? В конце концов, я рассержусь и…

Только-только установившуюся тишину рассёк глухой всхлип. Кто-то из женщин плачет? На лице служанки незаметно зарождения слёз, она вообще после приказа капитана сделалась непривычно тихой и кроткой, как овечка. Госпожа? Должно быть. По крайней мере, кроме нас троих в носовом трюме — помещении, из угла в угол по которому можно сделать не более пятнадцати шагов (если, разумеется, убрать с дороги мешки и сундуки с товарами, ожидающими своих покупателей), — никого нет. Я, насколько могу судить, не шмыгаю носом, значит, остаётся…

Всхлип повторился, став громче, раскатистее, злораднее, чем заставил внимательнее присмотреться к плечам под кружевом накидки. Дрожат? Точно. А пока я тратил время на наблюдения, женщина затряслась уже всем телом, но вовсе не от рыданий. От хохота.

— Боги милостивы, а я почти перестала верить… Я просила Тихую Госпожу, и она услышала мои мольбы… Я так хотела умереть, так хотела, и вот…

Обрывки фраз вперемешку с отчаянным, болезненно искренним и горьким смехом произвели впечатление не только на меня, но и на Валу, которая, нервно перебирая юбки, поспешила к своей хозяйке с утешениями:

— Девонька моя, не надо так… Не волнуйся, всё будет мирком да ладком… Девонька мо…

Они обе стояли ко мне спиной. Служанка подняла руки, словно собираясь обнять госпожу и приголубить, но не успела даже коснуться вздрагивающих под накидкой плеч.

Резкое движение, похожее на крупную дрожь, оборванную на самом пике, чавк удара с треском рвущейся ткани, и на долгий-долгий вдох мир словно замер в скорби, дабы проститься с уходящей за Порог: руки Валы плетьми повисают вдоль тела, а сама служанка начинает медленно заваливаться на спину, сползая с гранёного клыка стилета в твёрдо сжатых пальцах госпожи.

Проходит ещё один вдох, не менее долгий, чем предыдущий, и поминальной молитвой раздаётся снисходительно-усталое:

— Я хотела умереть, это правда. Но не от твоей руки.

Бывает, довольно крохотной детали, песчинки, дуновения ветерка — и сцена, разыгранная перед нашими глазами, делает оборот, подставляя для обозрения совсем другой бок. До последних прозвучавших слов ещё можно было предположить, что душевное спокойствие госпожи нарушено известием о грядущей опасности, но теперь безобидные ранее действия служанки показались смертельной угрозой. Проще говоря, женщина сошла с ума и принялась уничтожать всех, кто находится поблизости, не делая различия между друзьями и врагами. Прошла, однако, малая толика времени, и наспех построенные логические цепочки рассыпались, раскатив ненужные более звенья по всем углам трюма.

«От твоей руки». Непохоже на голословное обвинение, высказанное в сердцах. Я наклонился над телом служанки, пока ещё сохранявшим упругие формы. Что это блестит под скрюченными пальцами? Шнурок с плотно насаженными через равные промежутки стальными колечками. Если не ошибаюсь, в народе такое оружие называют удавкой. Вала покушалась на жизнь своей госпожи? Должно быть, имелся повод. А удар стилетом — всего лишь равноценный ответ. Вот так-то, никогда не нужно торопиться: можно легко попасть впросак. Я ведь был готов признать женщину тем самым подосланным ко мне убийцей, а она защищала собственную жизнь, не более. Хорошо, что мне привычнее медлить, чем действовать не раздумывая, к тому же Вуаль всё равно не позволила бы проявить чудеса ловкости, оставив в моём распоряжении только серебряный «щит». Впрочем, против стилета и такой малости хватило бы…

— Не плачь о ней, нам повезёт меньше.

Я похож на человека, готового плакать над первым же попавшимся трупом? Ах да, Вала наверняка напела госпоже о кошке и о том, как постыдно взрослому парню возиться со зверями.

Поднимаю голову. Женщина повернулась в мою сторону, задумчиво разглядывая пятна крови на лезвии, не стёртые обратным движением через слои ткани.

Нехорошо оставлять оружие неприбранным.

— Не хочешь привести клинок в порядок?

— Зачем?

— Чтобы ржой не пошёл. Гляди, стоит упустить время…

— За время, отпущенное нам, ничто не успеет случиться. А после всё станет неважным.

Она ещё раз подняла стилет поближе к глазам, о чём-то раздумывая или сожалея, потом метнула в один из тюков. По всем законам мира, в том числе и по всем известному, связывающему между собой везение и отсутствие разума, клинок должен был воткнуться в рыхлую громаду, если же вспомнить явленное в убийстве противника мастерство, женщина с лёгкостью могла поразить и такую цель, как сундук. Однако всё получилось наоборот: стилет ударился о ткань и отскочил на пол, а само движение показалось мне неловким, почти скованным. Ничего не понимаю… Словно передо мной оказался совершенно другой человек. Но нельзя же в считаные мгновения напрочь разучиться владеть оружием!

— О, не попала!

Весёлая, совсем девчоночья легкомысленность в голосе. Да что творится на этой утлой, по презрительному определению Мантии, посудине? Опять же горестное замечание о времени… Пора начинать пугаться? Ладно, раз уж подружка упрямо молчит, обратимся с расспросами к другой девице, судя по всему уставшей от необходимости хранить молчание.

— И сколько нам отпущено?

Она чуть склонила голову вправо:

— Может, до полуночи, самое невероятное — до утра.

— Почему ты так уверена в сроках?

— Потому что в двенадцати часах пути отсюда есть только один порт, на рейде которого можно встать и попросить о помощи. Но вряд ли хоть один человек осмелится ступить на палубу обречённого судна.

— Обречённого?

— Судна, захваченного райгом.

Опять это слово! Мне срочно нужны сведения, иначе начну злиться. А когда я разозлюсь, последствия могут оказаться печальнее тех, что представляются рассказчице.

— Объясни толком, о чём идёт речь!

— Ты не знаешь?

Встречный вопрос наполнен удивлением под завязку. Ну да, не знаю. А разве я обязан знать всё и вся? Да если признаться по совести, предпочёл бы забыть как страшный сон целую уйму вещей. Забыть и не вспоминать. Никогда.

— Представь себе.

— Бедненький…

Забавно, но в её голосе нет насмешки. Она и вправду сожалеет. Наверное, потому что считает: знай я все подробности, мне было бы легче… смириться? Да, именно так.

— И всё же объяснишь?

Женщина помолчала, потом присела на сундук, небрежным движением руки предлагая и мне проделать то же самое, то есть прислонить пятую точку к удобному для длительного времяпрепровождения месту.

— На корабль попала заблудившаяся душа.

— Заблудившаяся?

— Не ушедшая за Порог. Так бывает, когда тело не погребено по правилам или вообще не погребено. Если человек не успел вознести молитву Серой Страннице, она может и не захотеть взять его душу с собой. Вот тогда появляются райги. Злобные духи, несущие смерть всем живым.

Во что другое, а в злобу верю сразу и без колебаний: кому понравится шататься между мирами, не в силах преодолеть границу ни с одной, ни с другой стороны? Я бы тоже в подобном положении не мог похвастаться хорошим характером. А вот по второму утверждению у меня народился уточняющий вопрос:

— Разве бродячий дух может убивать? Он же лишён плоти, стало быть…

Женщина усмехнулась:

— Убить можно и словом, а оно бесплотнее даже духа. Достаточно, чтобы райг появился, остальное сделают сами люди.

Кажется, начинаю прозревать:

— Хочешь сказать, корабль обречён, потому что капитан боится райга?

— И капитан, и те, кому он сообщит о своей беде. Но причалить к берегу мы не сможем уже никогда. А по прошествии двенадцати часов шекка сгорит посередине реки вместе со всеми, кто находится на её борту… Остаётся только молить Серую Странницу быть милостивой к нашим душам.

Глупая история. Опасная история. И пока совершенно лишённая смысла.

— Но откуда этот страх? Если райг бесплотен, в чём состоит угроза живым?

— Рассказывают, он вселяется в чужие тела, изгоняя из них прежние души, а потом пытается умереть вместе с телом, чтобы попасть за Порог. Но спорить с богами напрасно, а райг пробует. Снова и снова… Говорят, иной раз гибли целые города. До того дня, как было решено уничтожать проклятых без промедления.

— Значит, капитан…

— В ближайшем порту сообщит о проклятии, потом отплывёт подальше и предаст шекку огню.

— Но ты упомянула о возможной помощи?

— На неё не стоит уповать.

— И всё же?

— Если найдётся отчаянный Проводник, он может избавить корабль и нас от проклятия. Но я никогда прежде не слышала о таких смельчаках.

«Проводник»? Откуда и куда? Ну-ка, драгоценная, хватит отмалчиваться!

«Я всего лишь не мешаю тебе вести беседу…»

Теперь побеседуем мы с тобой. Что это за райги и как с ними обходиться? Выкладывай!

«Любезная госпожа рассказала тебе главное, любовь моя… Тело умирает быстро, но если душа была слишком сильно к нему привязана, она не может шагнуть за Порог вовремя, пока Врата открыты, а потом становится поздно и Сфера Сознаний оказывается недостижимой мечтой…»

И как ослабляется связь? Молитвой? Разве такое возможно?

«Разумеется… Обращение к богам суть колыхание Прядей. Словно игра на лютне: стоит коснуться натянутой струны в одном месте, волна пройдёт из конца в конец, отразится, вернётся к молящемуся, разрывая ниточки, связывающие душу и тело…»

Райг — не успевший помолиться перед смертью, так?

«Или тот, за кого не вознесли мольбу…»

Но ведь внезапная смерть не редкость. Так почему же подлунный мир не наводнён райгами?

«Потому что всему поставлены свои пределы… Не ушедший на покой дух сохраняется в оболочке мёртвого тела, пока то не рассыплется прахом, либо пока не будет перенесён на новое место обитания…»

Как именно?

«Посредством любой жидкости… Если взять мёртвую плоть и поместить в сосуд с водой, а потом пропитать полученным настоем какой-нибудь предмет, райг поселится в нём…»

Пропитать? Но кровь тоже жидкость, и это означает… Ворона!

«Где?..»

Я ворона! Проворонил по незнанию… Та граха, которую задушила моя кошка. В клюве была косточка, а на палубу пролилась кровь. Теперь понятно: проклятие кораблю заработано моими скромными усилиями.

«Можно подумать, ворону грыз ты сам…»

Мне надо было лучше следить за Шани. Но время вспять не повернуть…

«Очень верно подмечено!»

Хорошо, подумаем о будущем. Как избавиться от райга?

«Это работа Проводника…»

Подробнее!

«Есть целый клан людей, занимающихся общением с духами — как упокоенными, так и заблудившимися. Кто-то от рождения наделён особой чувствительностью к колыханиям Прядей, кто-то достигает её посредством магии и зелий… Они могут распознать дух и даже поговорить с ним, разумеется, если дух будет настроен на разговор…» — В голосе Мантии послышалась лёгкая издёвка.

И Проводники знают, как снять проклятие?

«Да… Но не слишком любят этим заниматься…»

Почему?

«Потому что проще держать народ в страхе, чем протянуть ему руку помощи…»

И то верно. Пока все дрожат перед опасностью быть проклятыми, облечённые могуществом маги пользуются уважением и почётом, пусть и не заслуженным, но таким притягательным! А лишняя пара-тройка деревенек или судёнышек, спалённых под благочестивые и скорбные молитвы, только поспособствует укреплению власти над умами. Если же взять и избавить народ от беды, это деяние войдёт в привычку и перестанет считаться чудом. Более того, будет повсеместно требоваться, а не испрашиваться со слезами на глазах и коленями, уткнувшимися в землю. Разумно. Но мерзко, как всё, поверенное трезвым и жестоким расчётом.

Я могу что-то сделать?

«Право, затрудняюсь с ответом, любовь моя… Видишь ли, дух-бродяга не существует ни на одном из уровней, обречённый пребывать между, и уловить его присутствие можно только по колебаниям Прядей… Можно сплести ловушку и поймать его, но… Её нужно готовить там, где ты способен только разрушать…»

Значит, мне остаётся сидеть и ждать смерти?

«Если тебе нравится провожать людей до Порога, почему бы и нет? Но ты в любую минуту спокойно можешь уйти, ведь никто не в силах тебя остановить…»

Тогда мне придётся скинуть Вуаль.

«Конечно… И это не будет огромной потерей, верно?..»

Я не выполню поручение Ксо.

«Думаешь, он надеется на выполнение? Не смеши меня, Джерон!..»

Мне плевать, на что надеется кузен. Я сам приказал себе это сделать. И сделаю.

«Но помни о своём обещании: если тебе будет угрожать опасность, ты…»

Я не сумасшедший, драгоценная. Но угрозы пока ещё нет. Скажи, райг действительно способен проникнуть в живое тело?

«Если у тела ослабла связь с душой…»

В каких случаях подобное может произойти?

«Потеря рассудка… Смертельный испуг… Тяжёлая болезнь…»

Так, посчитаем шансы. Команда корабля здорова как телесно, так и душевно, да и страха особого не испытывает. Впрочем, теперь становится понятно, почему капитан решил нас запереть: полагал, если дух вселится в кого-то из женщин и нападёт на остальных, я вполне смогу справиться, а вот если райг попадёт в тело кого-то из речников, хлопот не оберёшься. Правда, с тем же успехом капитан мог подозревать меня в слабоумии… Как говорится, повод есть, хотя истинной причины никогда не существовало. Мне не угрожают ни болезнь, ни испуг, ни безумие. Насчёт странной путешественницы не уверен, правда, её действия выглядят вполне осмысленными, лишёнными и лёгкой тени паники. Кстати о действиях: откуда вдруг взялась неловкость? Мгновенный переход от хладнокровного и умелого убийцы к девице, не знающей, с какого конца браться за оружие, не то чтобы ужасает воображение, но тем не менее…

— Я тебя напугала?

Нет, разумеется. Заставила задуматься и поболтать с более осведомлённой особой, только и всего.

— Извини. Наверное, лучше было не рассказывать.

— Напротив, спасибо за рассказ. А бояться нет смысла: либо мы и в самом деле обречены и не сможем избежать судьбы, либо помощь всё же придёт. И в том и в другом случае страх — только лишняя трата сил.

— Верно. — Кажется, где-то там под кружевом губы женщины тронула улыбка. — Тогда, может быть… Проведём оставшееся время с обоюдной пользой?

Накидка поползла назад, задержалась на плечах не более вдоха и, мягко шурша, стекла на пол.

Лицо с правильными чертами, бледное, удивительно спокойное, почти отрешённое, но чувствуется, что это спокойствие — итог длительных и настойчивых тренировок, словно каждый миг усилия тратятся не на напряжение мышц, а на расслабление. Тёмные тусклые волосы острижены коротко, впрочем, оно и понятно: если вечно закрывать лицо и голову, вспотеешь в два счёта, а возиться с косами, похоже, у женщины нет желания. Приятная внешность, но не более. И уж совсем не настраивает на то, что называется «провести время с пользой». Пользой для наших тел, имеется в виду.

— Не нравится? — Она словно и не ожидала иного результата. — А так?

Я не заметил момента перехода между обликами. Возможно, из-за Вуали, но вряд ли даже обострённые чувства помогли бы мне увидеть плавное и невероятно быстрое превращение отшельницы в чувственную куртизанку. Осанка потеряла строгость, взамен приобретая гибкость и свободу, грудь, вдох назад почти незаметная, выступила вперёд и округлилась, даже черты лица словно расплавились и перетекли в иную форму, укрупнив рот, подняв скулы и зарумянив щёки. Передо мной предстала совершенно другая женщина, и в то же время какой-то частью сознания я понимал: чуда не произошло. Ни одна Прядь пространства, связанная с Силой, даже не вздрогнула. Это не магия. Но что это, фрэлл меня подери?!

— Так лучше?

— Намного. Только если и впрямь не желаешь тратить время зря, лучше расскажи, как ты делаешь то… что делаешь.

Она удивлённо улыбнулась, качнула головой — и наваждение ушло. Всё вернулось на свои места. Всё, кроме моего душевного спокойствия.

— Смотри, больше предлагать не стану.

— И не надо. А то пожалеешь. После.

— «После» не будет, неужели ты ещё не понял?

У тебя, возможно. Но по людским меркам у меня впереди достаточно дней. И если удача не откажется быть моей попутчицей, они сложатся в цепочку лет.

— Забудем хоть ненадолго о бедах! Правда, прежде мне хотелось бы узнать твоё имя. Если ты не против.

— Хельмери. Но достаточно и короткого Хель. А ты?

— Джерон. И позволь не называть полностью родовое имя: оно звучит почти отвратительно!

Женщина снова улыбнулась, с благосклонностью принимая мою шутку:

— Так что ты хочешь узнать обо мне, Джерон?

— Всё, что расскажешь.

— Так много?

— Так мало. Меня поразило твоё умение… изменяться.

Услышав в моём голосе восхищение, Хель грустно вздохнула:

— Я была бы счастлива избавиться от этого умения навсегда.

— Разве оно ужасно?

— Оно невыносимо… Впрочем, лучше начать с начала. Я лицедей.

— Актёрствуешь?

— Если бы… — Горестный вздох, и следом за ним потрясённое: — Ты никогда не слышал о нас?! Истинных лицедеях?

Я много о чём не слышал и ещё большего не видел. Иногда мне кажется, что жить стоит только ради приобщения к чудесам мира. А порой хочется закричать: «Хватит! Мой разум устал от чудес!»

— Прости, нет.

Женщина смежила веки, а когда снова взглянула на меня, безмятежная печаль бледно-голубых глаз утонула в спокойствии всего лица.

— Я помню всех, с кем встречалась за свою жизнь. Но помню не так, как обычные люди, а… всем телом. Всем нутром. И могу в любую минуту показать любой оставшийся в памяти образ без грима и прочих ухищрений, почти без усилий. Я просто пускаю кого-то другого пожить вместо себя.

Невероятно! Но возможно, раз уж я сам стал этому свидетелем. Драгоценная, не разгонишь тьму моего невежества? В чём здесь фокус?

«Мог бы и сам догадаться…» — ворчливо вздохнула Мантия.

Предпочту приобщиться к мудрости, истекающей из твоих уст.

«Льстец… Если бы ты не упрямился, воспользовался своими невеликими силами и рассмотрел бы её Кружево, сразу всё понял бы…»

Упрямство — главное моё достоинство.

«За неимением других… Что ж, слушай. Кружево лицедея сплетено особым образом: имеется не просто повторяющийся контур, а целая их вереница, причём каждый последующий тоньше предыдущего… Когда любой человек видит, слышит, обоняет и осязает, полученные знания об окружающем мире просеиваются через Кружево, на котором остаётся только необходимый опыт, но не больше того. Обычная память. А прочее, огибая Нити, растворяется в пространстве, возвращаясь к своим истокам… Но с лицедеем происходит иначе: в его Кружеве остаётся всё. Малейшие впечатления, детали, которые наблюдателям могут казаться несущественными, но именно из них и складывается суть образа…»

Множество сит, одно другого мельче? И то, что смогло пройти через крупные ячеи, непременно задержится где-то чуть дальше?

«Именно… Задержится, навсегда оставаясь не только в памяти, но и доступным в любое время, были бы желание и надобность…»

Восхитительно! Это же так удобно!

«Думаешь? Расспроси имеющегося под рукой свидетеля и выясни, много ли в её жизни удобств», — ехидно посоветовала Мантия.

Расспросим. Благо других занятий, помогающих рассеять скуку, пока не предвидится:

— И часто ты так поступаешь?

— Когда необходимо.

— То есть тебе не нужно, скажем, учиться шить или драться, достаточно только увидеть, как это делают другие?

Хель молча кивнула.

— Ценное качество.

— О да, стоящее полновесного золота! Но я отдала бы все сокровища мира, лишь бы перестать быть лицедеем.

— Почему?

На миг её лицо скривилось, словно от невыносимой боли, но спокойствие привычно вернулось, хотя теперь я уже смог заметить, каких усилий это стоит женщине.

— Потому что, живя чужими жизнями, я теряю свою.

«Теперь понял?»

Признаться, не совсем.

«Когда лицедею нужно показать чей-то образ, по слоям Кружева начинается обратное движение воспоминаний, но ведь они не могут выйти на свет, если место уже занято? Не могут. Поэтому истинная сущность вынуждена на это время отступать в сторону…»

Хочешь сказать, даже сейчас, когда Хель предлагала мне приятно провести время, она…

«В эти мгновения её изначальной не существовало…»

Забавно. Рядом со мной была другая женщина. Точнее, слепок, сделанный невесть с кого случайно или преднамеренно. Она доставила бы мне удовольствие, но сама при этом не испытала бы ничего, никаких чувств. И не запомнила бы ни единого момента, потому что… Воспоминания неспособны запоминать. Оттиски не могут создавать новые гравюры.

Кошмарный дар, верно?

«Хорошего в нём мало, не спорю… Но и он может быть полезным…»

Полезным? Кому? Самому лицедею? Да, Хель смогла защитить свою жизнь, но лишь потому, что в её кладовой нашёлся подходящий обрывок памяти. А если бы не нашёлся?

— Сочувствую.

Она благодарно качнула головой:

— Не жалейте, не надо. Лицедеям хорошо платят за службу.

— И в чём заключается служба, позвольте узнать?

— Мы запоминаем человека до мельчайшей чёрточки, все его слова, жесты, вдохи и выдохи… И каждый знает: мы не можем изменить то, что запомнили. Когда понадобится, повторим всё точно таким же, как видели и слышали.

Не могут изменить? Разумеется, не могут! Если Кружево лицедея настроено только на просеивание, разложение образов на фрагменты и хранение полученных песчинок, в нём почти не остаётся свободных Нитей и Узлов для смешения струек получаемого опыта. Вернее, самый первый слой наверняка позволяет жить обычной жизнью, со всеми полагающимися потерями и обретениями, но необходимость часто пользоваться воспоминаниями отнимает время на собственную жизнь, следовательно… Да, завидовать нечему.

— И кому нужны ваши услуги?

— Многим. Огласить наследникам завещание главы семьи. Передать личное послание. Показать невесте жениха или наоборот. Сохранить в памяти важное событие.

— Постой! Ты можешь запоминать сразу нескольких участников, если уж упомянула о целом событии?

Хель кивнула:

— Да. Хотя это требует очень многих сил, но и ценится гораздо дороже.

— И ты можешь потом показать всё происходившее?

— По очереди. Поэтому для сохранения особенных событий всегда приглашают нескольких лицедеев.

И всё-таки восхитительный дар. При всей своей тяжести. Если смириться и принять судьбу, разумеется.

— Значит, платят хорошо?

Голубые глаза подтверждающе моргнули.

— Весьма.

— Но оплата не покрывает расходов?

Хель отвела взгляд, печально опуская подбородок, и тихо произнесла:

— Было бы нечестным только жаловаться на судьбу, и всё же… Я мечтала бы родиться заново, без своего умения. Наверное, ты не поймёшь… Мой отец был лицедеем.

Слово «отец» она выделила заметным нажимом, как будто именно в личности её родителя или в его деяниях и крылся корень всех бед. Но для меня прояснения не наступило, потому пришлось поступить чуточку жестоко, беспечно заявив:

— Иначе, наверное, и быть не могло, ведь при зачатии ребёнка без мужчины не обойтись.

— Мой отец! — Теперь слово выделилось и повышением тона голоса. — Не супруг моей матери, а отец!

Немаловажная деталь. И последняя из необходимых. Можно не продолжать расспросы, тем более уже вдоволь потоптался по незаживающей ране. Дальше расскажу сам:

— Ваша мать была из благородного рода, её против воли отдали замуж, или же за годы, прожитые вместе с супругом, она не смогла стерпеться с ним, а может, пришлец, с которым случайно пересёкся её путь, воспользовался своим даром убеждения… Женщина не устояла. Не захотела устоять. А он и не вспомнил о своём безрассудном поступке, исчезнув из вида, когда жалеть было уже поздно… Не нужно подтверждать или опровергать мои предположения, прошу тебя! — добавляю, видя, как губы Хель нетерпеливо и болезненно вздрогнули.

— Но так всё и было. До двенадцати лет я жила, даже не подозревая о своём наследстве.

— И была счастлива неведением, хотя страдала от множества детских бед, полагая их необоримыми. А потом, когда пришла пора взрослеть и вступать в права обладания Даром, чужие лица и голоса хлынули наружу, пугая родителей и слуг. И пугая тебя, потому что целые часы собственной жизни бесследно пропадали из твоей памяти… Может быть, нам не стоит продолжать этот разговор?

— Почему же? — Обращённый на меня взгляд стал совсем светлым. — Я первый раз встречаю человека, который понимает меня от начала и до конца. Наверное, наша встреча — прощальный подарок судьбы. Жаль, что у нас осталось совсем немного времени, но знаешь… Последние дни в моей груди словно набухал ком, от которого становилось всё труднее дышать, а сейчас он исчез. Полностью. Ты настоящий волшебник!

Понимаю до последней крохи? Да, это единственное, на что я способен. Понять. Кого угодно, только не себя самого. Наверное, такова истинная плата за любое могущество: ты можешь осчастливить своими действиями весь мир, но, чтобы обрести немножко собственного счастья, нужно найти иголку в стоге сена, каплю в море, человека в толпе… Короче говоря, совершить невозможное. Чудо. Но если ты сам чудотворец, тебе никогда не удастся сотворить чудо для себя, остаётся только покорно и терпеливо ждать, веря и надеясь. Но сидеть и ждать скучно, не правда ли?

— Я просто дал тебе возможность выговориться.

— Но я же почти ничего не сказала!

Верно. Слов было произнесено немного. Хотя чтобы передать суть человека, предмета или события, не всегда нужно погружаться в дебри рассуждений. Достаточно главного — соответствия сказанного, подуманного и существующего в действительности. Достаточно собрать вместе три стороны зеркала; если указанное условие выполняется, хватит и нескольких слов.

— Ты не смогла бы сказать то, что по-настоящему необходимо было отпустить на свободу. Согласна?

Она помолчала, напряжённо размышляя, но не стала спорить:

— Да, я не призналась бы в грехах родителей.

— И совершенно зря, потому что их грехи не твои. Тебе нечего стыдиться.

— Но когда люди узнают о моём происхождении…

— Начинают посмеиваться, шептаться за спиной или сокрушаться? Разумеется. Люди всегда так поступают.

— Но ты… Ты не сделал ни того, ни другого, ни третьего.

И опять сглупил. Стоит обратиться к самому себе с любимым вопросом Мантии: до каких же пор? Только бы женщина не продолжила плести цепочку логических выводов и не объявила меня не-человеком…

— Я нахожусь примерно в том же положении, что и ты. А стоя рядом на дне одной и той же ямы, глупо вести себя подобно заглядывающим в неё сверху.

Хель заинтересованно подалась вперёд:

— А что случилось с тобой? Ты же не лицедей.

— Но наши судьбы похожи. Я тоже родился нежеланным, а когда повзрослел, увидел в глазах родственников презрение и страх. И желание избавиться от меня, пока не стало слишком поздно.

— И?

Как мы все любим со стороны переживать чужие несчастья! Впрочем, не буду обижаться на женщину, с которой жизнь обошлась на редкость сурово, а, напротив, подарю ей несколько минут другой жизни. Не совсем моей, поскольку не могу рассказать всего, но другой, и это главное:

— Они сделали попытку. Неудачную. Вернее, неудавшуюся. Боги не захотели обрывать нить моей судьбы, уж не знаю по какой причине. Я остался жив, а люди вокруг… Представляешь, смирились с моим существованием. И даже начали извлекать из него выгоду. Но я не против. Если могу хоть чем-то порадовать или помочь, значит, не зря появился на свет.

— Не зря появился…

Хель рассеянно провела пальцами по тонким губам.

Задумалась о чём-то своём? На здоровье. Думать вообще полезно, особенно когда других занятий под рукой всё равно не находится.

Но она что-то говорила о мечтах…

— А если бы ты могла избавиться от своего Дара?

Голубые глаза непонимающе расширились.

— Избавиться?

— Ну да. Насовсем.

— Сие невозможно.

Что мне особенно нравится в собеседнице, так это уверенность по поводу и без оного. Дорого бы я дал за обладание таким качеством, ибо сам наделён совершенно противоположным: постоянными сомнениями.

— Ты сказала, что мечтаешь перестать быть лицедеем. Мечтаешь родиться заново. Конечно, рождение ни я, ни кто другой обеспечить не сможет, но вот насчёт исполнения желания… Ты слышала что-нибудь о «коконе мечты»?

Хель горько фыркнула:

— А кто не слышал? Но всё это лишь сказки для малышей.

— Почему же только для них? Взрослые тоже любят послушать волшебные истории о героях, спасающих принцесс…

— Из лап ужасных драконов?

А вот теперь можно обидеться. Драконы ужасны? Разве что своей настырностью и лишь некоторые. В большинстве же… За исключением меньшинства, то есть меня.

— Не только. И не говори, что вечерней порой на постоялых дворах, когда эль и вино согревают душу, ты никогда не прислушивалась к песням бродячих певцов и словам сказителей! Ведь слушала затаив дыхание, верно? Слушала?

Она робко улыбнулась, признавая:

— Поймал. Слушала, конечно.

— Потому что желала обрести средство от своей беды. Пусть недостижимое и несбыточное, но то, о котором можно вспомнить в особенно грустный день и на которое можно надеяться, раз уж ничего другого не остаётся. Угадал?

— И как тебе это удаётся?

— Что именно?

Хель поражённо приподняла брови:

— Ты будто видишь меня изнутри. Будто… Ну да, как я повторяю чью-то поступь, слова и жесты, ты делаешь всё то же самое, но с мыслями! Может быть, и в тебе течёт кровь лицедея? Или кого-то ещё?

Лицедея? Нет, милая, моя мать не грешила с заезжими молодцами, и на чистоту собственной крови я вполне могу рассчитывать. К тому же, хоть ты и верно подметила внешние проявления моей любимой забавы и одновременно моего проклятия, до сути не докопалась. Оно и к лучшему, разумеется… Лицедей запоминает образы и хранит в неизменности, у меня же всё некогда увиденное и прожитое сплетается в единый узор, узлы которого не стоят на месте, то ли неуклюже хромая, то ли танцуя. Вот они столкнулись, снова отскочили, подарили друг другу пару витков, тем самым меняя и свой вид, разбежались в стороны, спеша навстречу товарищам по несчастью…

Я не пускаю кого-то другого жить моей жизнью. Я примеряю чужие жизни на себя, и, если находится хоть один совпадающий по начертанию отрезок кружева, сплетённого судьбой, мысли и чувства того, с кем меня свела дорога, перестают быть тайной. Тайной прежде всего для моего собеседника, и этот «дар», пожалуй, потяжелее лицедейского. Хель всего лишь воскрешает воспоминания, но не живёт ими. А я проживаю. Жизни. Чужие. ВМЕСТЕ со своей.

— Не знаю. Может быть, ты и права. Но если бы моя способность передавалась от отца к сыну, о ней было бы известно, и таких, как я, без счёта бродило бы под лунами!

— Без счёта? Вряд ли.

— Сомневаешься?

Женщина взглянула на меня очень серьёзно, почти непререкаемо:

— Тебя ведь тоже не радует твой Дар?

— Честно говоря…

— Я пускаю кого-то на своё место, но потом не помню, что делала и говорила. Это больно, и всё же когда рана существует только в воображении, к боли можно притерпеться. Но ты-то помнишь всё!

— Помню.

— Ты пускаешь в себя чужие жизни по собственному желанию, не получая за это платы?

Она потрясена? Было бы чем. А может, мне действительно начать требовать плату за свои услуги? Помогаю ведь. Правда, ещё больше причиняю вреда… Нет, стоит заикнуться о деньгах, сразу выяснится, что я ещё должен буду приплачивать. Так не пойдёт!

— Не сказал бы, что очень сильно желаю, однако… Запросто могу пройти мимо, это верно. В отличие от тебя.

— И тебе нравится?

— Проходить мимо?

Хель укоризненно качнула головой:

— Жить чужими жизнями.

Позволяю и своему недовольству выглянуть наружу:

— Почему ты так настаиваешь на ответе?

— Я… Мне…

Женщина осекается, мучительно подбирая подходящий ответ. Который мне прекрасно известен, стоило только сделать вдох и задуматься. Одно неосторожное движение — и на чужом сердце может появиться новый шрам, а потому срочно исправляю ошибку:

— Извини. Ты просто хочешь знать, каково это, потому что сама не можешь даже вообразить. Всё правильно?

Голубые глаза благодарно светлеют.

— Хорошо, попробую объяснить. Сознание словно делится пополам, и одна его часть по-прежнему остаётся в полном моем распоряжении, а вторая отдаётся во власть чужих чувств и переживаний. Правда, нередко бывает так, что невозможно провести границу между этими частями… На каждом вдохе и выдохе я испытываю чужие желания, занимаю ум чужими мыслями, страдаю от невозможности исполнения чужой мечты, а потом полностью возвращаюсь к себе. То есть в себя. Прожив не только свою, но и чью-то ещё жизнь. Тебе проще: ты хранишь только обрывки воспоминаний, а мне иногда случается пройти в мыслях весь путь — от рождения и до гибели.

— Целую жизнь… — повторяет Хель. — За несколько вдохов… Сколько же раз ты делился своим временем с другими?

А и верно, сколько?

— Я не вёл подсчёта. Зачем?

— Но ведь ты тоже теряешь!

Улыбаюсь, широко-широко:

— Давай взглянем с другой стороны. Вместо одной я успеваю проживать много разных жизней, и, если сложить все их вместе, получится, что живу почти вечно! Стоит ли горевать?

Женщина вздохнула:

— Ты помнишь, это совсем другое.

— Согласен. Поэтому и спросил, слышала ли ты о «коконе мечты».

— Думаешь, он мог бы мне помочь?

— Люди верят.

— А ты?

Вопрос не в бровь, а в глаз. Да, не особенно верю, но чем фрэлл не шутит? Вдруг у неё получится? А я смогу честно сказать Ксаррону, что использовал его посылку для благого дела, заодно обрету возможность действовать в полную силу, безо всяких ограничений, мной же самим и придуманных. Потому что, признаться, полотняный мешочек на груди при всей его невесомости ощутимо оттягивает шею тяжким грузом обещаний.

— Не знаю. Но почему бы не попробовать?

— Сначала его ещё нужно достать, и кроме того… — В голосе Хель впервые за всё время беседы проскочили нотки неуверенности.

— Есть трудности?

Женщина провела ладонью по сукну тюка, на котором сидела:

— Если я сейчас избавлюсь от своего Дара, то… Стану никому не нужной. У меня совсем не было времени научиться жить своей жизнью: я всегда в разъездах, всегда в пути, от одного заказчика до другого, от одних лиц и слов к другим, и, чтобы сохранить память свободной, мне нельзя часто видеть посторонних людей и разговаривать с ними, иначе слишком рано потеряю свою ценность. Со мной всегда рядом служанка, которая ограждает меня от ненужных встреч. Была рядом… — Короткий взгляд на застывшее на полу тело. — Она любила меня. По-своему. Ещё когда я была совсем девчонкой, не знающей об уготованной мне судьбе, Вала прислуживала мне. И сейчас она хотела всего лишь облегчить мои страдания, отправив за Порог, прежде чем корабль охватит пламя.

— А по-моему, она поторопилась. Ведь мы ещё не знаем, умрём ли через двенадцать часов.

Узкие плечи приподнялись и опустились:

— Она исполняла свой долг. Намеревалась исполнить. Но мне почему-то не захотелось умирать так быстро…

— И правильно! Умереть никогда не поздно. Но ты так и не объяснила, почему вдруг засомневалась, стоит ли исполнять мечту.

— Да, верно… Мне уже немало лет, треть из которых я никогда не смогу вспомнить. Ещё одну треть могу вспоминать только с грустью, а последнюю… Её и вспоминать нечего: одна бесконечная дорога. Придётся начинать всё сначала, без надежды на успех. Пока я уверена, что нужна людям, хотя бы служа посыльным, но, если перестану быть лицедеем, кто поручится, что моя новая жизнь будет столь же полезной? Ты поручишься?

Конечно нет. Заглядывать в будущее — неблагодарное занятие, которым занимается только Судьба, в канун нового года бродящая по трактирам и балующая подвыпивших гуляк предсказаниями, которые неизменно сбываются, но таким образом, что и вообразить трудно.

— Не хочешь ступить на новую дорогу?

— Нет, не хочу.

Хель улыбнулась. Своей собственной, а не заёмной улыбкой: печальной, еле заметной и очень терпеливой.

— Наверное, и правильно.

— Но ты разочарован, не отрицай, я вижу.

Разумеется, разочарован. У меня был великолепный шанс отделаться от сковывающего по рукам и ногам обещания, но все старания прошли впустую.

— Разочарован, будто у тебя есть тот самый «кокон» и ты хотел подарить его мне. Но ведь это не так? Не так?

Что ж, Джерон, соберись с силами, призови на помощь всё своё «лицедейское» мастерство, распахни глаза, улыбнись пошире и правдиво солги:

— Увы. Но я знаю человека, который держал его в руках, и можно было бы…

Тяжёлый всплеск за бортом. Следом ещё один. Стон натянувшихся якорных канатов.

Женщина сдвинула брови:

— Встали на рейде?

— Скорее всего. Значит, доплыли до какого-то порта.

Торопливые, но уверенные шаги по палубе. Стук. Шуршание верёвок. Похоже, спускают на воду шлюпку. Капитан собирается отправиться за помощью или же, что вероятнее, только сообщить о постигшей шекку беде. Потом вернётся, отплывёт подальше и спалит свой корабль дотла вместе с грузом и пассажирами. Не то будущее, к которому стремлюсь я и которого заслуживает Хельмери, стало быть, у меня есть ещё час, не больше, а по его истечении придётся в ярких красках рассказать Наржакам, что именно я думаю о бродячих духах, упрямых капитанах и заносчивых Проводниках. Всего один час покоя.

Шлюпка вернулась быстро, слишком быстро, чем только укрепила наши худшие опасения: о райге доложено, Проводники записали себе в регистр ещё одно подлежащее уничтожению судно, и наступает пора готовиться к уходу за Порог. Хель приняла похороны надежды спокойно; впрочем, женщина с самого начала не верила в возможность помощи. Я тщательно размял плечи — на всякий случай: вдруг удастся оттянуть момент обращения к Пустоте как можно дольше? А тем временем отлучавшиеся с корабля вновь поднялись на борт шекки, знакомо прошлёпав по палубе босыми ступнями. Или не совсем знакомо…

Странный звук. Как будто человек при каждом шаге хлюпает водой. Кто-то из команды искупался? Вряд ли. Наверное, случайно вывалился из шлюпки. Хотя это предположение звучит совсем уж нелепо: чтобы потомственные речники не могли удержаться даже в самой вертлявой лодчонке? Не поверю. Тогда кто же мокро шлёпает наверху?

Шаги неторопливо пересекли «Сонью» вдоль, вернулись, стихнув рядом с решёткой люка, которую кто-то успел предусмотрительно прикрыть полотном «рыбьей кожи», погрузив трюм в густой сумрак.

— И в самом деле, на судне райг, — признал незнакомый голос. — Где же вы ухитрились его подцепить, капитан?

Ответа не последовало, но вопрошающий в нём и не нуждался, продолжая бормотать себе под нос:

— И похоже, врос прямо в доски палубы… Сильный… Или ему хорошо помогли, по незнанию, а может, и нарочно… Ладно, не будем терять время. На судне есть ещё люди, капитан?

— Вы видите перед собой всех.

В голосе незнакомца явственно послышалось лукавое сомнение:

— Неужели? А мне кажется… Вы ведь не обманываете меня, капитан? Ведь у вас нет причины меня обманывать?

К чести Наржака, тот остался неколебим, утверждая:

— Только команда.

Пришелец помолчал, потом с ехидцей заметил:

— Я спрашиваю не только о живых. К примеру, прямо под нашими ногами лежит тело, совсем недавно простившееся с жизнью.

И тут чаша выдержки капитана опрокинулась. «Рыбья кожа» полетела в сторону, створки трюмного люка распахнулись, и над моей головой раздалось встревоженное:

— Dana?

Будь ситуация иной, чем существующая, я бы не преминул прилюдно высказать все охватившие меня чувства. Так глупо, по-детски попасться на простейшую уловку… Либо Наржак принимает моё благополучие чересчур близко к сердцу, либо приказ Ра-Дьена для хозяина «Соньи» священнее, чем воля небес, явленная богами лично, при соблюдении всех полагающихся случаю ритуалов, знамений и чудес. Правда, и мне следовало бы вести себя иначе: не нянькаться с кошкой, а сразу показать, что вполне могу за себя постоять. И не только за себя, а и ещё за некоторое количество людей, нуждающихся в помощи и защите. Так нет же, упустил нужный момент, создав о своей персоне впечатление полного… А, к фрэллу! Если уж опоздал, бессмысленно тянуть одеяло времени обратно: снова накрыться и задремать не удастся.

Я проглотил ругань, приветственно-успокаивающе махнул капитану рукой и сказал:

— Труп не мой, не волнуйтесь. Досадная случайность.

Хельмери улыбнулась уголками рта и потянулась за накидкой. Всё верно, сидеть в трюме нам больше незачем, а привычка находиться в обществе с покрытой головой сильнее сознания того, что прежней необходимости больше нет.

Я позволил женщине подняться по лестнице первой. К тому моменту, когда и мои ноги ступили на палубу, снявшаяся с якорей шекка уже набирала ход, удаляясь от последнего в нашей жизни, как утверждала лицедейка, поселения. И вместо разглядывания исчезающих за поворотом реки пристани и портовых построек я обратил взор на человека, который, судя по всему, и был тем самым Проводником.

Он стоял у борта, одетый, как речники, в одни только штаны длиной до середины икр, и вытирался, словно после принятия ванны. Купался? А, понятно: шлюпка ведь не могла причалить или подойти близко, вот Проводнику и пришлось плыть.

Выше среднего роста, то бишь на голову длиннее любого из Наржаков, зато по ширине заметно уступает тому же капитану. Не тощий, видно, что уделяет время развитию тела, но и не злоупотребляет физическими занятиями. Смуглокожий. Волосы… сбриты на манер лэрров: человек как раз спустил полотенце с головы на пояс. Ну с причёской понятно — если мы проплываем мимо Горькой земли, кто же ещё может здесь обитать? А между лопаток заметно небольшое, с ладошку, пятно с неровными краями, похожее на ожог или… На сведённую лэррскую татуировку. Насколько помню, именно с этого места и начинает расти рисунок, повествующий о воинских заслугах. Сначала крохотный, нанесённый сразу по достижении семилетнего возраста, отмечающий вступление мальчика во «взрослую» жизнь. Потом, по мере обучения и овладения боевыми искусствами, он разрастается к плечам и пояснице, но, как правило, должно пройти лет пятнадцать — двадцать, чтобы лэрр мог похвастаться полностью изрисованной спиной, а размеры пятна на коже незнакомца соответствуют примерно семнадцати-восемнадцати годам. Да, пожалуй, именно стольким. Со мной, помню, эльфийка и Мин не поскупились: чуть ли не до затылка измазали краской, благо возраст позволял. Этот же человек, будучи ещё довольно юным, по каким-то причинам уничтожил знак своей принадлежности к лэррам-воинам. Интересно, что с ним тогда произошло?

— Не надо так сверлить взглядом мою спину, дырку проделаешь.

И верно, невежливо рассматривать человека, даже не представившись.

— Извини, я задумался.

— Над чем же?

— Над тем, что каждый новый день не похож на прожитый. И о том, как приходится переходить с одной дороги на другую против своей воли.

Он передёрнул плечами, заставив тёмную кляксу бывшей татуировки на мгновение ожить, и повернулся ко мне.

Такое лицо вполне подошло бы воину: высокий лоб, твёрдая линия подбородка, слегка расплющенная переносица (след давнего удара?), внимательные тёмно-карие глаза. Лицо человека той породы, которую повсеместно именуют «хороший». Только человек очень сильно в чём-то разочаровавшийся, несмотря на возраст немногим более тридцати: складка губ усмехается не злобно и не простодушно, а устало.

— Да уж, приходится… Хотя вам всем не о чем переживать, ваши дороги будут продолжаться, как им и положено.

— Продолжаться?

— Да. — Он поднял взгляд к небу, задирая подбородок. — Я избавлю корабль от проклятия.

Замечательная новость! Но почему мне не нравится тон, каким она сообщена? Никакого чувства в голосе, одна только скука и лёгкое нетерпение, свойственное человеку, находящемуся в шаге от намеченной цели: та уже хорошо видна, осталось только протянуть руку и взять, но прежде нужно совершить положенные, хоть и по большей части бессмысленные действия, а именно необходимость тратить время на ерунду и вызывает сожаление. С другой стороны, скука ясно свидетельствует о том, что дальнейших целей попросту не существует. Эта — последняя.

А скажи-ка, драгоценная…

«Да-да?..»

Каким именно образом Проводники заставляют бродячих духов убираться восвояси?

«Я думала, ты уже сам догадался…»

Увы, моих скромных познаний недостаточно, чтобы схватывать на лету каждую идею, потому ожидаю пояснений.

«Может, спросишь прямо у него?»

Я прикинул, стоит ли поступить так, как предлагает Мантия.

Нет, драгоценная, не спрошу. Во-первых, как мне видится, парень не расположен к откровениям. Во-вторых, особенности взаимоотношений с духами, скорее всего, относятся к числу таинств его клана и не могут быть рассказаны первому встречному. В-третьих… Я хочу ЗНАТЬ, а не извлекать суть действий из сомнительных описаний!

«Почему ты думаешь, что описания будут именно сомнительными?»

Потому! Любые приближённые к магии существа норовят придать себе величественность, запутывая простейшие вещи. Думаю, Проводники не исключение. Итак, я весь внимание!

«Уговорил… — хохотнула Мантия. — Как ты уже знаешь, духи могут обитать где угодно, но гораздо охотнее и легче вселяются в живую плоть, дабы исполнить своё единственное и сокровенное желание умереть, для чего толкают подчинённое себе тело на путь гибели. Но поскольку связь духа с неживым или, точнее, никогда не бывшим живым предметом крайне слаба и поддерживается только до полного разложения остатков жидкости, вместе с которой дух был перенесён, уничтожение предмета не приведёт к исчезновению духа…»

Подожди! Если я правильно понимаю, ты утверждаешь, что дух может уйти за Порог только с гибелью плоти, к которой привязан?

«Молодец, ухватил самую суть…»

Выходит… Если Проводник заявил, что избавит корабль от райга, это означает чью-то смерть?

«Да, любовь моя…»

Но чью?

Мантия вздохнула.

«Видишь ли, дух может вселиться в человека, только если имеется свободное местечко либо… Если его пригласят…»

Пригласят. То бишь подвинутся и распахнут двери: заходи, будь гостем. Но среди команды нет согласных пойти на такую жертву. Да и Хельмери вряд ли решится уйти из жизни теперь, когда появился шанс на спасение. Что касается меня… исключено. Все места и так заняты: теснимся в одном теле даже не вдвоём, а втроём. Жребий кидать вряд ли будут, получается…

«Конечно, выбор уже сделан… Ведь нужно не просто пустить райга в своё тело, но и удержать его, а это потребно уметь либо от рождения, либо достигать долгими тренировками…»

Я оторопело тряхнул чёлкой. Проводник по-прежнему смотрел куда-то в небо и всем видом показывал, что его равно мало волнуют и чужое восхищение, и чужой ужас.

Он собирается умереть?!

«Да, причём от своей же собственной руки, потому что любое касание извне может нарушить выстроенные стены и…»

Бред. Я сплю? Ущипни меня!

«Я бы с радостью, любовь моя, но никак не отращу пальчиков… — грустно сказала Мантия. — Всё происходит так, как и должно происходить. Не вмешивайся. Позволяй людям хоть иногда делать то, что они хотят, хорошо? Побудь зрителем, а не участником, Джерон, это не менее увлекательное занятие…»

Да, не менее. Но к нему быстро привыкаешь и уже не мыслишь себя в действии, предпочитая предоставлять событиям идти своим чередом. Наверное, в подобном подходе есть своя мудрость и справедливость, не спорю. Только мне он пока не близок и не приятен: если я знаю, как можно справиться с трудностями, то не должен отступать в сторону.

«Вот-вот, „если“ знаешь… На сей раз ты бессилен, потому просто смотри…»

Бессилен, подружка права. Заблудившуюся между бытием и небытием душу я не могу ни потрогать, ни услышать, ни увидеть. На любом из Уровней зрения. Даже на Изнанке. Самое большее, что мне подвластно, — заметить колебания Прядей, мимо которых проносится райг, но этого прискорбно мало. Значит, остаётся сидеть и смотреть? Что ж, попробую.

Позволять другим делать то, что они считают необходимым и правильным? Трудное занятие, особенно когда видишь иной выход из лабиринта. Но может быть, всё в порядке? В конце концов, кто я такой, чтобы направлять чужие судьбы? Не бог, уж точно. Впрочем, и знакомые мне боги никогда не вмешиваются в течение событий, позволяя себе лишь набросать камней, которые их подопечным приходится огибать, сдвигать с дороги в сторону, карабкаться поверху. Выбор существует всегда, и каждое живое существо вольно делать его на свой страх и риск. Следовательно, мне нужно успокоиться и отдать сложную задачу на откуп тому, кто знает хотя бы один верный способ её решения…

Пока я уговаривал себя не волноваться понапрасну, Проводник закончил общение с небом. По всей видимости, он возносил молитву кому-то из богов, прощаясь, испрашивая дозволения, а может быть, и помощи в осуществлении задуманного. Так или иначе, разговор с синевой не мог продолжаться вечно: бывший лэрр присел на корточки, расстегнул ремни принесённой с собой сумки, вынул из чехла нож с коротким тонким лезвием и, не прекращая движения, полоснул себя поперёк левого запястья, прямо по венам. Сжал-разжал несколько раз пальцы, чтобы усилить ток крови, и опустил руку вниз, остановив в дюйме-двух над палубой.

Кап. Кап. Капля, другая, ещё одна, вот их сестрички сложились в струйку, соединив красным стежком ранку и деревянные доски. Проводник не мог видеть, но точно почувствовал этот момент и что-то беззвучно произнёс одними губами, а мигом спустя лизнул окровавленное запястье, обмотал полоской ткани и поднял взгляд на меня:

— Ну вот и всё.

— Так просто?

— А чего ты ожидал?

Он всё так же буднично и неторопливо убрал нож в сумку, вместо оружия являя на свет божий маленький горшочек с плотно подогнанной крышкой.

— Да, собственно, ничего выдающегося, но…

Проводник хмыкнул:

— Но в глубине души надеялся увидеть чудо, да?

— Пожалуй.

Шани, где-то пропадавшая всё это время, потёрлась боком о мои ноги, требуя очередного поглаживания и качания на руках.

— Соскучилась, гулёна? Ладно, иди сюда.

Вот уж кто никоим образом не беспокоился о бродячих духах, так это кошка. Впрочем, в народе говорят, что именно усато-мохнато-хвостатое мурлычущее племя может беспрепятственно видеть сокрытое от других глаз и ходить из одного Пласта реальности в другой так же легко, как люди выходят из дома на улицу и возвращаются обратно. Мне бы твоё умение хоть ненадолго, мохнатка… Правда, толком не знаю зачем. Не беседы же мне вести с этим духом, уговаривая уйти к мёртвым по доброй воле и без нанесения вреда живым! Хотя…

Я азартно цыкнул зубом, наблюдая, как Проводник начинает натираться мазью из горшочка. Порыв ветра донёс до меня резкий аромат, от которого захотелось зажмуриться и задержать дыхание: судя по запаху, редкостная гадость. И словно в подтверждение моих предположений, кожа парня в тех местах, которые уже успели покрыться странным составом, покраснела, становясь похожей на обожжённую.

— Чем занимаешься?

— Вашей безопасностью, чем же ещё?

— И как это зелье поможет нас защитить?

Проводник нехотя оторвался от своего занятия и пояснил:

— Я могу сжечь себя только там, где не будет возможности добраться до других людей, то есть в реке и как можно дальше от корабля. А чтобы вода не затушила пламя, нужны некоторые приготовления. Понятно?

Он так скучно об этом рассказывает, словно умирает по десять раз на дню. Бр-р-р! Собирается превратиться в головешку и сгореть изнутри? Честь ему и хвала за столь благородный поступок, но… Как там говорила Мантия? Иногда времени на благородство попросту нет. Особенно у меня.

— Послушай…

— Что? — Проводнику всё больше переставала нравиться моя любознательность.

— А ты можешь разговаривать с духами?

Размеренные круговые движения продолжились.

— Могу.

— А можешь устроить так, чтобы и я мог поговорить?

— Да. Но зачем?

— Понимаешь, я первый раз в жизни вижу Проводника, да ещё и поймавшего райга… Будет о чём рассказать друзьям!

Он усмехнулся, ничего не отвечая, и я усилил напор:

— Ну что тебе стоит, а? Ещё успеешь поиграть в факел!

Карий взгляд оторвался от ладоней, растирающих мазь по коже. Правая рука нырнула в сумку.

— В сущности, ничего не стоит… Если тебе очень хочется, покажу чудо, так и быть. Только, чур, не пугаться!

— Я не из пугливых.

— Вижу. — Он покосился на кошку, наслаждающуюся лаской моих пальцев. — Вон какого страшного зверя приручил!

Забавно, но, совершенно не прикладывая усилий, я нашёл верное средство представать перед людьми беспомощным и безопасным дурачком, стоило только обзавестись кошкой. Всё, решено: если понадобится внушить кому-то доверие или развеять опасения, буду брать Шани с собой. Или других своих звериков, а их у меня много… Правда, ни одного из них я не смогу таскать на руках.

— Ну и где чудо?

Проводник сел, прислонившись спиной к борту, и опрокинул в рот содержимое глиняного флакончика.

— Будет.

Он расслабил плечи, положил руки на колени скрещённых и подобранных под себя ног, закрыл глаза.

И что сие означает?

«Мне нужно объяснять каждое увиденное тобой действо?» — справедливо возмутилась Мантия.

Не каждое. Но механику того, что происходит сейчас, я бы не отказался узнать. Что, к примеру, он выпил?

«Настой трав, призванный отделить душу от тела на возможно большее расстояние, чтобы пустить чужака…»

Это может проделать каждый?

«Я бы так не сказала… Стать Проводником способен только человек с определённым рисунком и плотностью Кружева… В идеальном случае области всех Узлов должны обладать подкладкой, на которую смещается отражение изначальной души, тогда слияние тела и пришлого духа будет полным, хотя и временным. Не думаю, что мальчик так уж талантлив, но оно и к лучшему, иначе дух мог бы воспользоваться его телом и причинить немалый ущерб… И вообще, смотри сам!..»

Но повеление подружки запоздало: моё внимание и так было полностью сосредоточено на испрошенном и полученном чуде.

Ресницы Проводника дрогнули, еле заметная волна движения прошла по телу, прибоем всколыхнув кончики пальцев, потом всё успокоилось, но ненадолго: медленно, почти нехотя веки разомкнулись, поползли вверх, открывая тусклые, словно подёрнутые дымкой глаза. Итак, долгожданный собеседник прибыл, и нужно его поприветствовать.

— Как поживаешь?

Дурацкий вопрос, но надо же с чего-то начать?

— Кто… Что… тебе нужно?

Недовольный голосок, однако. Ну правильно, я же своими чудачествами отвлекаю духа от приближения к заветной мечте всего существования!

— Извини, что задерживаю на этом свете. Ты, конечно, желаешь как можно скорее отправиться за Порог и…

Раздался глухой смешок, похожий на кашель, потом дух, запинаясь почти на каждом слове ввиду ещё неполного подчинения языка и губ Проводника, сообщил:

— Не желаю… Порог… Никогда…

Вот те раз. Все вокруг твердят, что райг спит и видит путешествие без возврата, а первый же встретившийся мне ставит перед собой совсем другие цели!

— Чего же ты желаешь?

— У… У… У…

Заклинило? Чем бы ему помочь? Но дух справился и без меня: видимо, чем дольше он владел телом Проводника самостоятельно, тем лучше в нём осваивался:

— Убивать…

Кровожадный дух? Наверное, и такое не редкость, только нарочно умалчивается, и целые города погибали именно из-за райгов, жадных до чужой, а не до своей смерти.

— Тебе так ненавистны живые, что ты хочешь превратить их в мертвецов?

— Я был воином… Давно… Много лет назад… Но смерть пришла ко мне не от руки врага… Удар в спину в разгар боя… Я так и не узнал, чья рука держала тот меч… Так и не узнал…

Знатный повод для ненависти и мести, ничего не скажешь. Обычно со спины к тебе подкрадываются друзья, вернее, те, кого ты считаешь друзьями и соратниками. И чаще всего их ведёт страх. Нет чтобы бросить вызов в лицо, скрестить клинки по всем правилам, вручая право победить достойнейшему… Стра-а-а-ашно! Вдруг проиграешь? Вдруг ненавистный тебе человек окажется сильнее, ловчее, умнее? И тогда рука сама собой тянется к отравленному кинжалу или к кошельку, полному звонких монет, которые так нравятся убийцам без сомнений и правил… И ведь в любом из случаев всё равно умираешь, как можно этого не понимать? Или тебя убьёт противник, потому что он достойнее жить, чем ты, или твоя душа подёрнется плесенью свершённой подлости и медленно сгниёт в живом теле.

— Мне очень жаль.

— Я… — Правая рука дёргается, силясь сжать пальцы в кулак, но пока чужое тело не откликается на приказы райга со всем прилежанием. — Мне обещали назвать имя… Если я буду убивать…

О, или мне кажется, или здесь попахивает договором найма? Зеркало событий снова поворачивается, подставляя обозрению другую сторону. Но которую по счёту?

— Такое обещание трудно исполнить, тебе ли этого не знать? Возможно, тебя обманули и…

— Она может исполнить многое… Я не верю, что услышу имя предателя, но знаю: она может узнать всё…

«Она»? Снова женщина, и снова опасная и неизвестная. Рэйден Ра-Гро упоминал о том, что его любимому городу как раз угрожает особа женского пола, ведущая свой род из глубины веков и обладающая немалым могуществом. Волшебница, способная говорить с водой… Постойте-ка! Дух переходит из предмета в предмет тоже посредством воды. Стало быть, даже не владея даром Проводника, можно вполне осмысленно побеседовать с райгом и, более того, подговорить на совершение всего, чего угодно. Убедить. Внушить. Подчинить… Может ли это быть одна и та же женщина? Почему нет? Хотя общение с духами свойственнее некромантам, а по уверению Ксо, дамы не больно-то жалуют мертвецов… Совпадение? Или слияние множества тропинок в широкий торговый тракт?

— И кого именно ты должен убить?

— Всех, кого встречу… Но я убивал бы и без клятв… Вы все не заслуживаете жизни… Над моим телом никто не прочитал молитв… При жизни передо мной становились на колени, но стоило умереть, никто не бросил и взгляда…

Всё-таки знакомство с лицедеем меня подкосило: устами Проводника райг рассказывал свою незатейливую и печальную историю, а мне виделось поле боя, устланное телами, над которыми клубится смрад гниения, насмешничают вороны, глухо звякают затупившимися кромками натруженные мечи… А в сердце бьётся отчаяние души, оторванной от плоти, оказавшейся рядом и бессильной уйти в Серые Пределы. Ей остаётся только беззвучно молить о помощи проходящих рядом людей, витать вокруг, задыхаясь от невидимых слёз, кричать: «Кто-нибудь, помогите мне… Ну что вам стоит, люди?.. Остановитесь хоть на недолгий вдох, произнесите всего пару слов, сжальтесь…» Но все проходят мимо, и над мертвецами опускается тишина. Тишина, в которой никто никогда не сможет расслышать отчаянный и полный неизбывной боли стон неприкаянных душ…

Сдвигаю веки, жмурясь от лучей солнца, но не того, что постепенно клонится к закату над рекой, а того, что алым рассветом накрыло поле проигранного боя. Какой прок в понимании? Я не могу ни осудить, ни оправдать; чаши весов прегрешений и добрых дел выровнялись, принять решение невозможно. Решение покарать. Но зато можно принять решение спасти.

— Ты желаешь убивать. И ты дал клятву той, что обещала указать имя предателя? В чём именно ты поклялся?

Вопрос не праздный: любая клятва обладает силой, и, если была дана по всем правилам, неизвестно, чем завершится сожжение Проводника. Вполне может статься, что нарушенное равновесие отзовётся в судьбе каждого из участников событий разрушительным ураганом.

— Я дал клятву, что, пока остаюсь на этом свете, своим существованием буду нести смерть живым…

— Но ты не обещал убить кого-то определённого, верно?

— Нет…

Впрочем, он и не смог бы такое обещать. Духи видят мир живых одним им известным образом, и нет никакого смысла поручать райгу убийство, скажем, человека с таким-то именем или с такой-то внешностью: он не опознает жертву по признакам, достаточным для людей. Что ж, буду считать, на этот раз мне повезло. И не только мне, но и всем обитателям шекки; у духа нет строго назначенной цели, следовательно, направление движения можно слегка изменить. К примеру, свернуть на перекрёстке направо или налево, а не продолжать тупо тащиться прямо вперёд.

— Ты ведь уже понял, что пойман Проводником в ловушку и вынужден будешь уйти вместе с ним, так и не исполнив клятву? Не знаю, что положено духам-клятвопреступникам, а вот людям, совершившим подобное прегрешение, приходится несладко… Но я могу тебе помочь. При одном условии.

— Я выполню любое… — Дух не стал долго раздумывать, — видно, близость Порога изрядно его напугала.

— Сначала выслушай! Я могу предоставить тебе место для жилья. В предмете, предназначенном убивать.

— Я не смогу оставаться там долго… Только живая плоть удержит меня…

— А плоть, некогда бывшая живой? Ты же благополучно держался за свою косточку, не так ли?

— Но какое оружие способно…

— Сейчас увидишь!

Я спустил недовольную кошку на палубу и отправился в закуток кормовой надстройки за длинным, слегка изогнутым свёртком, вызывавшим неизменное любопытство всех, кто его видел. Вернулся, на ходу развязывая шнуры, стягивающие пропитанный жиром чехол. Присел на корточки рядом с Проводником и раздвинул слои ткани.

— Ну как, нравится?

Муть, висевшая в карих глазах, обуглилась в огне, не слишком ярком, но ясно показывающем удовольствие воина, которому преподнесли драгоценный дар смертоносного клинка. Хотя то, что принёс я, то, что матово мерцало серо-жемчужными боками в лучах солнца, то, что хищно изгибалось, притягивая руку, не было мечом.

Гройгский абордажный лук, прощальный подарок Рэйдена. Не знаю, где он раздобыл эту махину, но, пожалуй, даже эльфийская «радуга» меркла в сравнении с оружием островитян и мореплавателей. Высотой почти до моего подбородка, лёгкий, как и всякая высушенная кость, при этом удивительно гибкий и прочный благодаря хрящевым прожилкам, в прежнем своём воплощении лук был парными рёбрами какой-то глубоководной рыбины, теперь же, отполированный, украшенный резьбой, призванной добавить продольной жёсткости, тщательно сохранённый для вечности, он был готов к бою. И готов убивать, разумеется, ибо для лука нет иного способа существования, нежели отправлять стрелы в цель.

— Он… прекрасен…

Дрожь сладостного предвкушения в голосе. Вот так-то, господа, подкупить можно любого, нужно только предложить то, от чего невозможно отказаться, или то, в чём человек не может признаться даже себе самому. Скитания по караванным путям не прошли для меня даром, как и наука купцов иль-Руади. Странно и причудливо устроена жизнь, она наполняет кладовую знаний всяческим барахлом, не стоящим, казалось бы, и медной монеты, но проходит время, иногда очень много времени, и вдруг выясняется, что обладаешь поистине бесценными сокровищами… Нужно только быть терпеливым и суметь дождаться.

— Его плоть некогда была живой, как и твоя. Думаю, в ней тебе удастся остаться надолго.

— Так долго, как пожелаю… — жадно подтвердил дух.

— Но ты должен пообещать, что никогда не причинишь зла тому, кто будет владеть луком и пускать из него стрелы. Такое обещание возможно для тебя?

— Да…

— Тогда дополни свою предыдущую клятву и… облачайся в новые доспехи!

— Я поклялся убивать всех, кого встречу на своём пути, и не отступлю от клятвы… Но, не имея собственной плоти, я не в силах исполнять обещанное, потому тот, кто подарил мне новую плоть, вправе требовать новых клятв… И я клянусь… Честно и преданно служить тому, в чьих руках окажусь… И всегда поражать цель с первого выстрела…

Пальцы дрогнули, неуверенно коснулись повязки. Я помог размотать запятнанную кровью ткань, а обнажившуюся и успевшую зарубцеваться рану дух вскрыл сам, поднеся запястье ко рту и впившись в кожу зубами. Потекла кровь, и я поспешил подставить под тоненькую тёмно-алую струйку бутон позвонка, из которого росли плечи лука.

— Благодарю тебя, вернувшийся…

Ещё один стежок между запястьем и старой костью. Кажется, течение крови останавливается, замирает, словно выбирая, в какую сторону следует двигаться, потом струйка отрывается от раны, падает, ударяясь о костяные узоры, но не расплёскивается, а быстро втягивается и исчезает в некогда живой плоти. А я, дрожа то ли от благоговейного страха, то ли от восторга, смотрю, как серо-розовая сеточка линий покрывает поверхность лука. Волна тепла пробегает по всей длине оружия, от истоков плеч до кончиков рогов, согревая мои пальцы осознанием… Нет, даже не правильности происходящего, а гордостью. Самой настоящей гордостью за себя. За то, что нашёл обходной путь, ведущий туда же, куда стремятся все прочие: к продолжению жизни.

Последний виток шнура вокруг обёрнутого тканью лука. Последний узелок, потянув за хвостик которого можно в мгновение ока расчехлить оружие. Работа окончена. Ошибка исправлена. Чужая ошибка, разумеется: исправление своих предоставлю кому-нибудь другому, потому что неспособен самостоятельно их даже распознавать.

Проводник вздрагивает, открывает глаза и болезненно щурится. Так, глубокий карий цвет вернулся, а вместе с ним и скука обречённости. Нехорошо. Нет, парень, ты даже не представляешь, ЧТО тебе предстоит в будущем… Я тоже не представляю. И сие поистине прекрасно и удивительно!

— Ну что, наговорился?

— О да! Прелюбопытнейшая, кстати, получилась беседа… Знаешь, иногда стоит поболтать, прежде чем браться за оружие.

— Не в случае райга, — хмуро возражают мне, замечают сорванную повязку, снова истекающее кровью запястье, прислушиваются к ощущениям и… Хватают меня здоровой рукой за ворот рубашки: — Что произошло?!

— Ничего невозможного, поверь.

— Где он?!

— Кто?

— Дух! Ты помог ему выбраться из моего тела? Безумец!

— Вообще-то он сам делал выбор и принимал решение. Я всего лишь предложил.

— Что?!

— Поменять место обитания. Он не торопился уходить за Порог, вот и согласился провести остаток отпущенных дней в одной милой вещице… Проще говоря, переселился из твоего тела в другую плоть, тоже когда-то полную жизни.

— Другую плоть?

— Ну да. Рыбью кость. И кажется, ему понравилось новое место.

Проводник разжал пальцы, бессильно откидываясь назад:

— Ты предложил райгу занять истинно мёртвую плоть?

— Это так называется? Прости, не знаю всех тонкостей. Но да, если учесть, что изначально рыба всё-таки была живой, а потом окончательно умерла, можно назвать её плоть истинно мёртвой.

Потрясённый шёпот:

— Слепая удача… Надо же…

— Удача состояла лишь в том, что у меня под рукой оказалось всё необходимое. Дух вовсе не обязан был соглашаться.

Проводник наконец вспомнил, что ранка кровоточит, и вернул повязку на место, но карий взгляд следил не за движениями рук, а буравил моё лицо.

— Именно что не обязан… Как это вообще произошло? Ни один из Проводников никогда не уговаривал духов!

— И зря. Все они некогда были людьми, а с любым человеком можно найти общий язык. Если очень захотеть.

— Ты не понимаешь… Духи не желают слушать живых, вот в чём трудность. И даже если слушают, то не придают услышанному значения, потому что полагают себя выше живущих. Потому что находятся совсем близко к Порогу, но не могут его переступить. Райг мог бы послушаться только того, кто уходил в Серые Пределы и смог вернуться!

«Благодарю тебя, вернувшийся…» Я ясно слышал последние слова духа в чужом теле. Он назвал меня «вернувшимся», значит… И глупая улыбка расползается по моим губам.

Ну конечно! Мне же довелось побывать у Дагъяра, правда, в Круг Теней допущен не был, но гулял совсем рядышком. В шаге от небытия. Или уже в шаге за ним.

— Чему ты улыбаешься? — Проводник сдвинул брови, почувствовав подвох.

— Будешь смеяться, но… Так получилось, что я как раз и уходил, и возвращался.

— Ты умирал?

— Почти. Наверное. Не знаю, как это выглядело снаружи, но, скорее всего, именно умирал.

— Как? Когда?

— Не так уж и давно. И позволь не углубляться в воспоминания, в них нет ничего приятного.

— Потому тебе и удалось уговорить райга… Но… Ты знал, да? Ты нарочно заставил меня устроить разговор с духом?

Я поднялся на ноги, разминая затёкшие мышцы:

— Веришь или нет, не знал. Ничегошеньки. Даже не предполагал. Просто подумал: почему бы не поболтать? И оказался в выигрыше. Райг скован клятвой, кораблю больше ничто не угрожает, все могут спокойно возвращаться к прерванным делам и…

— В выигрыше!

Он почти выплюнул это слово. Откуда взялась злость? Я спас его жизнь, избавил от необходимости жертвовать собой, вообще добился наилучшего результата при наименьших усилиях. И на меня злятся? За что?!

— Я что-то сделал не так?

Проводник тоже встал, отвернулся к реке и тяжело опёрся ладонями о борт.

— Всё так, верно… Прости, что сорвался. Это моё горе, а не твоё.

— Горе?

Он сжал губы замком, не желая рассказывать большего, но когда меня останавливало чужое упрямство?

— Тебе нужно было уничтожить райга, да? Во что бы то ни стало? Но, как мне говорили, Проводники очень редко приносят себя в жертву, чтобы спасти других. Вообще никогда не приносят.

— Потому что все они жалкие трусы!

— Но ты тоже один из них.

Он повернул голову, позволяя увидеть карие озёра боли:

— Да, именно «один из»! И я устал прятаться за чужими спинами, отправляя безвинных на смерть! Можешь это понять? Устал!

— Могу. Так же хорошо понимаю и то, что рождённому воином никогда не удастся стать палачом, как бы его ни ломала жизнь.

Боль сменилась отчаянным удивлением:

— Откуда ты узнал?

— Что именно?

— О воине. О том, что я родился…

— Сведённый рисунок на твоей спине. Тебе было лет семнадцать, верно?

Он опустил голову, вспоминая:

— Почти. Оставался всего месяц до праздника, на котором мой Знак ожидало изменение… И оно произошло, но вовсе не так, как я мечтал.

— Случилось несчастье?

— Я сам был виноват. Пропустил разминку, а когда в учебном бою нужно было остановить трудную атаку, порвал сухожилия. Очень сильно порвал. Они зажили, правда, так и не вернув прежнюю гибкость, но… Не в них дело. Я честно рассказал, почему повредил ногу. Признал свою вину. И Совет лишил меня права оставаться воином.

— Жестоко.

Проводник несогласно качнул головой:

— Справедливо. Я был уже совсем взрослым, но совершил ошибку, которую не спускают с рук и детям. Мне нужно было отказаться от боя, признаться в беспечности… А я струсил. Решил: и так всё получится.

— У лэрров суровые законы.

— Я не жалуюсь.

— Но как ты оказался среди борцов с райгами?

— Заезжий Проводник нашёл у меня подходящие способности. Очень маленькие, слабые, но всё же… Мне некуда было идти, к тому же показалось достойным продолжать защищать людей, хоть и на другом поле боя, с другим оружием в руках. Но каким же я был дураком, соглашаясь! Сначала всё и вправду выглядело благородным, пока меня учили и не допускали до настоящих дел. А потом, когда я увидел, как сжигают целые дома, услышал крики гибнущих в огне людей… Но отказываться было поздно — с меня уже взяли присягу на верность, и нарушить данное слово я не мог.

Разумная предосторожность не раскрывать многого, пока коготки пойманной птички основательно не увязнут. Все закрытые общности существ похожи этим друг на друга как капли воды. Но именно благодаря сохранению тайн и обретается власть над несведущими, а что может быть слаще власти?

Он помолчал, перебирая в памяти камни тяжёлых воспоминаний, потом грустно продолжил:

— Если бы ты знал, сколько месяцев я ждал этого дня! Как мечтал встретить райга и увести с собой за Порог… Обрести собственную свободу и помочь людям. По-настоящему помочь. Но… не повезло. Теперь придётся возвращаться и всё начинать сначала.

— Хм, а так ли уж нужно возвращаться?

— Не понимаю.

Я прислонил чехол с луком к борту и скрестил руки на груди:

— Давай посмотрим на события внимательнее. Ты говорил своим, как собираешься поступить?

— Конечно. Да они и так знали, что я сплю и вижу, как бы сбежать от жизни. Потому долго и не позволяли одному встречаться с райгом, просто теперь уже устали меня стеречь.

В самом деле, такой беспокойный Проводник способен изрядно потрепать нервы наставникам и соратникам. Но тот факт, что его всё же стерегли… Значит, не так уж парень бесталанен, как считает сам. Только упрям не в меру, а упёртость пагубно сказывается на любом Даре, вот и Проводники решили: хватит тратить силы зря. Желает покончить с собой? Пусть. Не понимает своей выгоды, как ни пытались объяснять? Остаётся только умыть руки и позволить упрямцу торить собственный путь.

— Они ведь не ждут твоего возвращения?

— Его не должно было быть, зачем же ждать?

— Так что же тебе ещё требуется? Ты свободен!

Карие глаза растерянно моргнули, но не пожелали наполниться радостью.

— Свободен? Пожалуй… Но что мне делать с этой свободой? Может, подскажешь?

И рад бы, да не подскажу. Потому что, когда сам получил тот же подарок, долго вертел его в руках, не зная, куда приспособить. Потому что, когда обретаешь свободу, её срочно требуется отдать, так уж устроен мир, иначе вечные раздумья сведут с ума. Раздумья о том, не задевает ли твоя свобода чужие, не наносит ли им вреда, не угнетает ли… Понимаю, немногие найдут в себе силы задуматься о таких простых вещах, а неспособность предугадать последствия поступка не убережёт ни от дурного, ни от хорошего будущего. Всё равно всё случится рано или поздно. Зато, если будешь хоть немножко представлять, в какую сторону катится ком событий, успеешь вовремя принять решение. Потому что не потратишь время на запоздалые раздумья.

И всё же как это бывает чудесно: не знать, что скрывается за поворотом! Но я, к величайшему сожалению, знаю. Знаю ЗА Проводника. Впрочем, моё дело предложить, его дело — принять или отклонить. Проверим, как лягут игральные кости?

— Ты с детства готовил себя к служению с оружием в руках и на поле боя, потом вынужден был шагнуть на другую дорогу, став Проводником. Но и там и тут не смог задержаться надолго… Что, если такова твоя судьба и тебе предназначено всё время быть в пути? Скажи, ты любишь путешествовать? Видеть новые края? Встречать новых людей?

Он задумался, потом уверенно кивнул:

— Не то чтобы люблю, но всегда мечтал побродить по миру. Без всякой цели, просто измерить землю шагами… Потому надеялся стать наёмником и менять города один за другим.

— Я могу это устроить.

— Но как? Мне уже не вернуться…

— В детство? И не нужно. Все дороги мира открыты перед тобой, только… Мне кажется, одному по ним шагать скучно. А вот стать кому-то верным спутником… Справишься?

И карие глаза ответили быстрее губ: «На два счёта!»

Я улыбнулся и крикнул Хельмери, вместе с другими на корме ожидавшей окончания борьбы с бродячими духами:

— Не присоединитесь к беседе, danka? Всего на несколько минут!

Женщина согласно кивнула и подошла к нам, снова явив безукоризненную осанку и неспешную поступь благородной дамы. Проводник отметил это и поспешил поклониться, чем заслужил ответный поклон, как мне показалось, не столько вежливый, сколько наполненный ожиданием чего-то нового и захватывающего.

— Госпожа много времени проводит в пути, а ты ведь знаешь, как неспокойно на дорогах? Женщине всегда требуется помощь и защита, но так случилось, что сейчас у неё нет спутника, и ты можешь попробовать им стать. Не обещаю, что ваши странствия пересекут мир вдоль и поперёк, но скучать уж точно не придётся!

Хельмери обрадованно подхватила:

— Да, иногда и хочешь чуточку поскучать, да некогда… Если не ошибаюсь, господин не понаслышке знаком с воинским мастерством?

— Я давно всерьёз не звенел сталью, госпожа. Правда, ничто не мешает вспомнить юность. Поспорить с опытным лэрром вряд ли смогу, но со всеми прочими… Пусть только посмеют встать у вас на пути!

— Означает ли это, что вы согласны разделить со мной дорогу? Учтите, она может стать опасной.

Женщина нанесла последний удар, самый сокрушительный и неспособный быть отбитым: усомнилась в отваге истинного воина. Беспроигрышная тактика, разумеется, тут же принесла плоды. Проводник хищно усмехнулся, разворачивая плечи:

— Тем веселее будет идти!

Хельмери откинула покрывало с лица, и стало видно, что на тонких губах обосновалась счастливая улыбка. Теперь уже надолго. Может быть, навсегда.

— Веселья будет вдоволь, ведь с таким защитником я могу брать и дорогие заказы, из тех, что затрагивают интересы облечённых властью особ и целых городов.

Я подтвердил:

— Всё что пожелаете! И пусть вашим третьим спутником всегда будет удача!

Капитан помог мне перенести вещи на причал: хоть и невелика поклажа, но тащить по шатким сходням громоздкий лук, сумку и корзинку с кошкой да стараться при этом сохранять равновесие трудновато. Особенно если весь вечер отмечал скорое прощание с попутчиками, а утром по туману сходишь на берег, толком не выспавшись и не восстановив силы.

— Ровной дороги вам, dana.

— И вам, без задержек и нежеланных гостей на шекке.

Наржак понимающе улыбнулся:

— Да теперь уж бояться нечего. Как говорят, дважды смерть одним боком не поворачивается.

— Зато сколько у неё этих боков! Пусть ходит подальше от вас.

— Спасибо на добром слове… Вы уж не серчайте на меня.

— И не думал. Вы всё сделали как должно.

— Только уберечь не уберёг, вам самим стараться пришлось, — сокрушённо признал своё поражение капитан.

— Ну ничего, я ж не надорвался? А остальное пустяки. Если господин Ра-Дьен будет спрашивать, скажите — всё сладилось.

— И скажу, непременно! Только вы уж того… Берегите себя, dana.

Я недоумённо поднял взгляд на Наржака. Складки загорелой кожи, в сыром дыхании тумана отливавшие тусклой сталью, казалось, разгладились, придавая лицу капитана выражение умиротворения и уверенности того рода, что основывается не на собственных умениях, а на чём-то существующем вовне и беспредельно могущественном.

— Беречь? Зачем?

— Затем, что раз умеете людям новые жизни дарить, то должны зубами и за свою цепляться. Ведь чем больше подарков сделаете, тем больше душ наделите счастьем, а от их света и в мире светлее сделается… Я всё думал, почему dana Советник присматривать за вами наказал, только потом понял: вы о себе мало печётесь, в каждом встречном не врага, друга видите, а так недолго и голову сложить.

— Не совсем так, капитан. Я не настолько уж беспомощен и беззащитен, и если потребуется…

— Да тело-то защитить можно, а на сердце броню если с юности не нарастили, то уже и не удастся.

Не слишком ли хорошего мнения о моей скромной персоне сей достойный человек? Он ведь не знает многого. Почти ничего не знает, а делает выводы. Это может быть опасно в первую очередь для него, стало быть, нужно…

— Да вы не отпирайтесь, dana. По глазам вижу, сейчас начнёте истории плести: мол, и душа у вас нечистая, и руки кровью замараны… Глупости всё. Мне dana Советник намекнул, что вы в одиночку Стража нашего спасли. Только я не поверил, как сперва взглянул: ни силы на виду нет, ни прочего. И вроде не делаете ничего, а тепло рядом с вами и спокойно… Теперь знаю почему. Как лицо того парня, что с райгом уйти хотел, увидел, так всё и понял. Вы перед ним словно ворота открыли. Он, горемычный, всё в стену лбом тыкался, не знал, как перелезть, а вы засов отодвинули да створки распахнули… И danka так же мучилась, только наоборот думала: ничего ей открывать не нужно. А когда всё открылось, так и назад стало не повернуть, потому как не осталось позади хорошего, оно всё вперёд забежало и ждёт не дождётся, когда за ним придут… И могли ведь вы в стороне остаться, а не остались… Берегите себя, dana. Вы уж скольким помогли, а сколькие ещё помощи ждут? Так-то.

Он оттолкнулся от причала веслом, и шлюпка мягко заскользила по тихой речной глади в туман, скрывающий от моего взгляда шекку по имени «Сонья», корабль, на котором я провёл несколько дней и прожил несколько жизней.

В самом ли деле кому-то моя помощь пришлась кстати? Капитан уверен, что да. Хельмери и Проводник, имени которого я так и не спросил, наверняка присоединятся к мнению Наржака. А я почему-то не чувствую ни правильности, ни удовлетворённости.

«И не почувствуешь…» — вздохнула Мантия.

Почему?

«Потому, что перевернул страницу… Вот, скажем, резчик, что делает из дерева занятные вещицы: он вкладывает в свой труд душу, каждую снятую стружку пропитывает своим потом и своими мыслями, извлекает из полена один завиток за другим, когда же заканчивает, может лишь вспоминать радость созидания, но испытать её снова способен, только начав новый труд. Понятно?»

И мне не обрести покоя? Я обречён вечно начинать сначала? Возвращаться на одно и то же место?

«Конечно нет… С каждым шагом ты удаляешься от истоков, с каждой прожитой минутой — от мига рождения… Но пусть шаги похожи один на другой, зато отличаются друг от друга пяди земли, принимающие касания твоих ступней…»

А если я устану шагать?

«Вот тогда и будешь думать, как быть дальше. Пока же тебе предстоит долгий путь…»

Которого я хотел избежать.

«Вот как?»

Да, признаюсь: не собирался возвращаться. Что я могу дать тем, кто меня ждёт? Очередные сомнения и неприятности? Нет, без моего участия чужие жизни идут куда ровнее.

«Иногда прямиком к скорой гибели…»

Не думаю, что ученикам Рогара сейчас хоть что-то угрожает: Егеря должны были проводить их до поместья — и наверняка справились с поручением. А потом и сам Мастер наведается, да ещё вместе с Ксо. Нет, совершенно не о чем волноваться. Я им не нужен.

«А у них самих ты спросил, нужен или нет? Кроме того, ты выполнил только треть порученного тебе, справившись с демонами в душе юного мага… А как же остальные? Вряд ли их демоны слабее и безобиднее… Хочешь бросить детей?..»

Да уж, дети! Сами скоро детьми обзаведутся. Пора переставать их учить.

«И это говорит тот, кто не прекращает собственного обучения ни на минуту…»

Я всё время учусь? Ерунда! Я лентяй, не страдающий прилежанием.

«Поэтому уроки судьбы и становятся такими трудными: чтобы усваивались лучше…» — съехидничала Мантия.

Ну и чему я научился сейчас?

«Тому, что не всегда нужно решать за других, но всегда следует предлагать решения: вдруг придутся ко двору?»

Хм… Верно. Но это не всё.

«Тебе виднее… Так что ты усвоил ещё?»

Что иную мечту можно исполнить и безо всякого чуда, а от иной отказываешься, потому что понимаешь: не столь уж она прекрасна и необходима.

«Вот видишь, сколько всего ты узнал! Но если никому не расскажешь о своих открытиях, они могут пропасть зря. К тому же… Позволь тебя поздравить!»

С чем?

«С первым сотворённым собственными руками tah’very!..»[3]

И правда. Сотворил… Или натворил? А, какая разница! Важно, что обезопасил мир от кровожадного райга, а взамен получил грозное оружие. Правда, как и всякое оружие, оно может быть применено не только во вред, но и во благо, попался бы разумный хозяин.

«У тебя есть такой на примете?»

Вообще-то я обещал лук Бэру. Но, как ты правильно напомнила, в душе у этого парня ещё есть занозы, которые нужно было бы вытащить, прежде чем вручать подарок. Следовательно…

«В путь!..»

Согласен!

Оглядываюсь. Пройденное за время болтовни с Мантией расстояние увело меня за пределы маленького поселения, на рейде которого останавливалась для расставания с одним из пассажиров шекка. Туман скрадывает очертания деревьев и топит в грязно-белой пелене далёкие силуэты домов. Никого и ничего. Тихо, как всегда перед рассветом, пока солнце ещё не оторвалось от горизонта и не начало бодро карабкаться вверх, в прозрачную синеву. Что ж, самое время для вознесения молитвы. Правда, надеюсь, она недолго будет оставаться таковой, предпочтя превратиться в беседу…

Кругляшок серебряной монеты, отрытый на дне сумки, приятно похолодил ладонь. Кажется, у меня завалялось несколько его товарищей, но их прискорбно мало для продолжительного путешествия. Зато для намеченной забавы довольно и одного «орла».

Щёлкаю пальцами, отправляя монету в полёт. Серебро тускло сверкнуло, описало дугу и упало в дорожную пыль, звякнув о камешки. Задерживаю дыхание. Прикрываю глаза. Прислушиваюсь. Так и есть, неторопливые шаги и стук посоха. Сзади. За моей спиной.

— Доброй дороги!

— Которой именно? — спрашивают меня из тени капюшона.

— Какой сами пожелаете. К примеру, той, куда заглянули сейчас.

— Это твоя дорога, — возражает бог. — Тебе и решать, доброй она будет или нет.

— Ничего, что я вас позвал? Не нарушил планы? Не отвлёк? Не досадил?

— Я же пришёл, — значит, всё правильно. Да и кому попало я даже на горсть монет не откликнусь… Есть просьбы?

— Как и всегда. Поворожить над дорогой, чтобы стала короче.

— Что так? — насмешливо спрашивает Хозяин Дорог. — Устал шагать?

— Хочу поскорее вернуться и закончить дела.

— Освобождаешь место для новых?

— Можно и так сказать. Поможете?

Бог перекладывает посох из руки в руку:

— Не могу отказать, ведь ты мне здорово удружил.

Искренне удивляюсь:

— Это чем же?

— Вывел сразу две души на перекрёстки, с которых начинаются новые пути. А значит, у меня прибавится забот.

— И что же хорошего в заботах?

— Пока по миру протянуты струны дорог, нужен и тот, кто за ними присматривает. А уж когда прокладываются новые… Тут впору петь и плясать! Я вот, когда домой загляну, обязательно отпраздную твой дар.

Ещё немного, и меня вгонят в краску. Пунцовую.

— Да не такой уж он и большой.

— Для тебя пусть вовсе невеликий, люди, которым ты его вручил, тоже не сразу поймут, насколько он драгоценен, зато скромному Хозяину Дорог всё ясно как на ладони… Потому я и пришёл по первому зову, хотя Пресветлая строго-настрого запретила кому-то, кроме неё, с тобой разговаривать.

— Это ещё почему?

— Ревнует, наверное! — хохотнул бог. — Женщина всё-таки, да к тому же вечно юная и вспыльчивая. Но на сей раз возразить нечего: всё заслужено и оплачено с лихвой. Хотя ты и отнял хлеб у неё, проложив тропинки для заблудившихся душ.

— Отнял хлеб? Не понимаю…

— Знаешь её имя?

— Откуда? Она не представилась согласно правилам.

Хозяин Дорог удручённо кивнул:

— Да, вместо того чтобы запросто поговорить, по-дружески, вечно требует называть себя то Пресветлой Владычицей, то Всеблагой Матерью. Ничего не хочу сказать против: если кто-то и имеет право на пышные титулы, так это она. Но строгость не всегда уместна… А когда-то озорницу называли просто Эн-наатари.

Я покопался в памяти, извлекая познания о Старшем языке.

— «Та, что рисует узоры»?

— Или «Та, что чертит», — поправили меня.

Точно! У гройгов в их излюбленном приветствии есть слово ahenna, как раз и означающее «начертанный».

— Значит, Эна? Красивое имя. Почему же она им не пользуется?

— Спроси сам, когда повстречаешь, — с ехидцей предложил бог. — Ну и куда тебе нужно попасть?

— Есть одно местечко, на запад отсюда. Южнее Вайарды миль эдак на полторы сотни, неподалёку от селения, именуемого Малые Холмы, в предгорьях эльфийских ланов. Как скоро я смогу туда попасть?

— А как скоро хочешь?

— Ну меня бы устроило…

— Так насколько скоро?

Фигура бога задрожала маревом, тая в утреннем тумане, а вместе с её исчезновением и дорога начала плавиться свечным воском прямо у меня под ногами.

— А, чего время тянуть? — махнул я рукой, свободной от ноши. — Прямо сейчас!

— Как пожелаешь…

Земля стала совсем жидкой, мягче воды, но не потащила меня на дно, а, напротив, вздыбилась волной, подняла над белой кисеёй, под которой не было видно ничего — ни деревьев, ни дороги, ни близлежащих домов, а потом так же стремительно и не утруждая себя заблаговременными предупреждениями, упала вниз. Вместе со мной. Я не удержался на ногах, коленями проехался по острым камешкам, но зато уберёг от повреждений притихшую в корзинке кошку. Закинутый за спину лук злобно двинул меня по затылку, но именно этот удар и вернул ощущение реальности.

Я сидел посреди просёлочной дороги и восторженно пялился в небо, на котором мерцали звёзды, потому что здесь, гораздо западнее от того места, где ко мне пришёл Хозяин Дорог, ещё не успела закончиться ночь.

И как у него это получается?

«Только не вздумай спрашивать — не ответит…»

Почему?

«А не знает, вот почему! Он же бог, существо необъяснимое и непонятное… В том числе и себе самому…»

Ладно, примем как данность.

«Давно пора… И нечего рассиживаться! Рассвет близок, а перед ним всегда холодает. Будет лучше, если ты возьмёшь ноги в руки и поспешишь добраться до поместья…»

Знать бы ещё, в какую сторону двигаться.

«Только вперёд, любовь моя, позади мы уже завершили дела…»

Отправление естественных надобностей — удобный повод и наилучшее время, чтобы предаться размышлениям. Особенно если вы сами не испытываете телесных нужд. Поэтому, как только Шани начала ожесточённо скрести дно корзинки, я сошёл с дороги и выпустил кошку на волю. Мокрая от росы трава не обрадовала моего зверя, но дела есть дела, и серая мохнатка начала изучать обстановку с целью обнаружения подходящего местечка. Имея неоднократное удовольствие и раньше наблюдать описанное действо, я прикинул, что у меня есть время на передышку. Ноги гудели хоть и не слишком назойливо, но всё же ощутимо, — значит, можно с чистой совестью отложить своё прибытие на четверть часа.

Робкая надежда достичь места назначения с восходом солнца не оправдалась: развилку, на которой полагалось свернуть налево, я благополучно пропустил, в итоге доплёлся до околицы Малых Холмов, где местная ранняя пташка — малолетний пастух, выгонявший на луг дюжину пятнистых коров — немного удивившись, всё же пояснил, как отыскать Кер-Эллид. Правда, показать дорогу даже за пару монет мальчишка отказался: мол, стадо без присмотра оставить нельзя и с собой не взять, потому что коровок в то место и силой не загонишь. Возвращение заняло столько же времени, как и путь «туда», посему на дорогу, ведущую в поместье, мои ноги ступили вместе с первыми лучами солнца. Собственно, возражений на сей счёт у меня не возникло: через густую рощу веселее было идти при свете дня, а не ночью. К тому же расстеленный впереди путь не выглядел проезжим настолько, чтобы не вызывать беспокойства. И я имею в виду не только тенистую аллею: происшествие на шекке заставляло серьёзно задуматься.

На кого всё же была расставлена ловушка? На меня? Было бы приятнее верить, что кто-то из особ, осведомлённых о призвании моей попутчицы, желал избавиться от лицедея, несущего опасную весточку. Но такое объяснение появления райга всё же следовало отклонить, Хельмери не могла исполнять заказы, явно чреватые опасностью для жизни, поскольку не обладала надёжной защитой. Значит, основной жертвой был назначен я. Но кто посчитал мою персону достойной огненной смерти?

Райг говорил о женщине. Если принять во внимание, что любые переговоры живой души с бродячим духом обречены на неудачу, но есть возможность «поговорить» с водой, посредством которой дух меняет места обитания, к гадалке ходить не нужно: бесплотного убийцу направила та же дама, что угрожала безопасности Антреи. Вот только почему она это сделала?

Обиделась на меня за то, что встреваю в чужие дела? Более чем вероятно. И не стала откладывать дело в долгий ящик: едва узнав, каким образом собираюсь покинуть город, нанесла удар. Да ещё как изящно всё исполнила! Ворона спрятала бы косточку среди тюков с товарами или уронила на решётку трюмного люка, райг вошёл бы в силу позже, чем позволила пролитая кровь, и опасность была бы обнаружена как раз в той части реки, где на сутки вокруг не наблюдалось мало-мальски крупного поселения, в котором можно найти спасителя. Атака была рассчитана мастерски, ничего не скажешь… И должна была увенчаться полным успехом, поскольку лишь больному воображению мог пригрезиться Проводник, готовый пойти на жертвы ради собственного успокоения. Тонкий расчёт, грациозное исполнение, великолепная ирония: сгореть заживо посреди воды. Всё это подозрительно напоминает мне другого шутника. Некроманта, едва не уничтожившего Вэлэссу.

Впрочем, почему именно некроманта, а не некромантку? Да, из письма, полученного мэнсьером, вытекала принадлежность злоумышленника к мужскому роду, но кто поручится, что я не попался на хитрую уловку? По бумаге невозможно было определить ничего, кроме должной степени умения наёмного писца. Диктовать мог кто угодно: мужчина, женщина, ребёнок любого пола… Один и тот же враг? Или всё-таки два разных?

Смущает удалённость друг от друга мест атаки: с одной стороны, город на западном побережье, с другой — дельта Лавуолы. Слишком далеко, чтобы следить за ходом событий одновременно и каждый день перемещаться туда и обратно… Слишком сложно. Пользоваться Потоком люди неспособны, уговаривать духов моря — занятие не из лёгких, а многократное открытие портала такой силы и протяжённости не прошло бы мимо моих ощущений: злоумышленница не могла находиться вблизи Вэлэссы, а потом в мгновение ока перенестись в Антрею.

В том, что неизвестная магичка наблюдала за своим детищем, я уверен: судя по свидетельству Рэйдена, его воинственно настроенная родственница должна неистово желать уничтожить город на берегах сереброструйной реки. Или, что куда привлекательнее и выгоднее, подчинить себе. А если результат важен, нельзя ни на мгновение отвлекаться от управления событиями, потому что даже самые надёжные и вышколенные исполнители могут совершать ошибки, не свойственные своему нанимателю, то бишь не предусмотренные им. Как говорится, хочешь, чтобы всё было сделано правильно, берись за дело сам.

Итак, женщина была связана необходимостью присматривать за Антреей и происходящими в ней чудесами, в то время как некромант занимался жителями Вэлэссы. Всё же злоумышленников двое… Хорошо это или плохо? С одной стороны, несомненный плюс — разделение врагов по качествам и способностям. Но есть и огромный минус: сразу два направления, с которых могут атаковать. Кого? Меня конечно же. И если тот, кто потерпел неудачу с западным городом, пока сидит тихо, то на юге ждать у Радужного моря погоды не стали. Должно быть, я сильно разозлил наследницу рода Ра-Гро по женской линии, если получил удар в спину почти сразу же по выезде из Антреи. Возможно, мне не следовало вмешиваться, но… Не жалею. Ни капельки.

Кстати, в случае с некромантом у меня есть небольшое преимущество: я всего лишь был одним из участников спасения, но не самым заметным и не самым главным. Конечно, горожане слышали, что обязаны жизнью некоему Мастеру, но как он выглядит, знают считаные единицы. Что же касается сражения за жизнь Рэйдена, тут уйти в тень не удалось — вляпался по самые уши. Ладно, придётся оставить в памяти зарубку… Сколько у меня есть времени? Допустим, сама женщина не стала ждать гибели шекки, следуя за нами по берегу, а вообще предпочла убраться прочь, подальше от места преступления. Но в Антрее у неё, скорее всего, имеются осведомители, следовательно, как только «Сонья» снова бросит якоря в тамошнем речном порту, тайное станет явным. Дней десять — двенадцать про запас у меня есть, и на том спасибо. К тому же мало шансов, что в этом захолустье мои следы можно будет легко отыскать…

— Ты что здесь выхаживаешь?

А может быть, и крайне легко — вон кто-то уже нашёл.

Окликнувший и тем самым бесцеремонно прервавший мои размышления голос не был насыщен любезностью, но всё равно следовало повернуться и взглянуть на его обладателя хотя бы для того, чтобы обезопасить себя от нападения с тыла. И разумеется, чтобы удовлетворить любопытство.

Правая ладонь незнакомца лежит на широкой ленте ремня в той близости от рукояти длинного охотничьего ножа, которая не оставляет ни малейшего сомнения: до оружия парень доберётся быстро и ловко. Лоснящаяся на коленях и бёдрах замша штанов усыпана следами поцелуев мокрых веток подлеска, расстёгнутый ворот рубашки обнажает грудь с тёмными колечками волос на смуглой от загара коже и позволяет увидеть странноватое шейное украшение: кожаный шнурок, повязанный на манер удавки со скользящим узлом. Впрочем, содержимое моей поклажи вызвало бы не меньшее удивление и ещё больше вопросов, так что придержу замечания и удивление при себе.

Рослый, поджарый, слишком молодой, чтобы вызывать серьёзные опасения как противник, но недостаточно взрослый, чтобы надеяться на умиротворяющую беседу: лет девятнадцать-двадцать, самый не любимый мной возраст. Помнится, я именно в канун совершеннолетия совершил глупость, за которую в дальнейшем поплатился многими ценными вещами, так что, вспоминая собственную юность, невольно содрогаюсь, видя её отсветы в других.

Волосы, густые, тёмные, с кончиками, словно припорошенными серой пылью, коротко острижены на висках и чёлке, зато упругой волной спадают на спину. Черты ещё не начали обретать тяжеловесность, тёмно-жёлтые глаза по-детски ярки, но вот выражение лица… О таком говорят: сосредоточенное. Брови сдвинуты вместе как раз настолько, чтобы между ними пролегли две вертикальные морщинки, губы и крылья носа напряжены, словно парень занят решением весьма важной задачи каждый вдох своего существования.

Хм, а ведь так и есть! Он же задал мне вопрос, но ответа пока не получил. Не люблю зря заставлять людей беспокоиться:

— Выхаживаю? Если вы ставите вопрос подобным образом, то для точного следования правилам должны были бы спросить не «что», а «кого», ибо всем известно: «выхаживать» — означает помогать живому существу восстановить здоровье, расшатанное душевным или телесным недугом. Не могу сказать, что моя подопечная в данное время чувствует себя дурно, но в самом общем случае…

Парень нахмурился ещё грознее:

— Сильно учёный, так, что ли? За какой харцой[4] ты здесь траву топчешь?

Ах вот в чём дело! Воистину речи народа намного образнее и ярче, чем придворные экивоки. А главное, короче и доходчивее, надо было так сразу и спрашивать, а не путать.

— Меня ждут в Кер-Эллиде.

Хотя мой ответ и был ясно расслышан, прошло не менее вдоха, прежде чем незнакомец продолжил беседу, сделав закономерный и ожидаемый ход следующим вопросом:

— Кто ждёт?

И как прикажете отвечать? Правду, и ничего кроме правды? Ох, если бы таковая политика всегда приносила необходимые плоды… Но врать тоже не стоит:

— По меньшей мере четыре человека.

Прищуренные жёлтые глаза потребовали уточнений, к которым я, не тратя времени, и приступил.

— Трое молодых людей, прибывшие из столицы по приказанию ректора Академии, дабы осмотреть поместье и доложить о его пригодности для приёма высоких гостей. А также и сам хозяин Кер-Эллида, саньер[5] Лигмун, несомненно, желает познакомиться со мной.

Парень снова смерил меня взглядом, в котором было что угодно, только не вера полученным сведениям, повернулся и быстрым шагом направился прочь, но, как мне почудилось, в сторону, не совсем совпадающую с той, откуда появился.

Занятные манеры. Хотя, вполне возможно, здесь так принято встречать гостей. Но пока я удивлялся, незнакомец резко остановился и рыкнул, не поворачивая головы:

— Ты идёшь?

— Куда?

— К дому. Или соврал насчёт саньера и остального?

— Нет, нисколько. Просто… Я должен дождаться, пока моя спутница завершит прогулку.

— Спутница? — Теперь он всё же обернулся. — Что ещё за спутница?

Но слава богам, Шани, выбравшись из кустов, избавила меня от необходимости пускаться в очередной странноватый рассказ. Парень не проронил ни слова, глядя, как кошка занимает привычное место в корзинке, и очнулся от бесстрастного созерцания, только когда я задал живо интересующий меня и вовремя пришедший в голову вопрос:

— В поместье много собак?

Крылья тонкого носа дрогнули, обозначив презрительные складки:

— Ни одной.

Не знаю, у кого как (не было возможности и желания узнавать), но лично у меня необходимость следовать за поводырём способна вызвать всего два чувства, правда, совершенно противоположных: облегчение и злость. Первое возникает, если нет сил и особой надобности запоминать дорогу; просто не теряешь из виду спину своего проводника, а всю мощь разума можешь направлять на более полезные занятия, чем подсчёт поворотов, сломанных веток, покрытых мхом то слева, то справа деревьев и тщетные попытки заучить наизусть расположение звёзд в небе над головой и в той стороне, куда стремишься попасть. А вот второе…

Ненавижу, когда меня волокут силком, не давая сосредоточиться на дороге. И боги с ней как таковой: возможно ведь, никогда сюда не вернусь, но мне хотелось неспешным шагом пройтись по тенистой аллее, подышать воздухом предгорий, собраться с мыслями, чтобы подготовиться к встрече. А что заняло место моих радужных планов? Тупая беготня за незнакомцем, который неспособен вызвать доверие даже у во сто крат более наивного чудака, чем я.

И какого фрэлла меня потянуло за этим парнем? Подозрительно хмурый, не понимающий шуток и не принимающий дружеского отношения, да ещё вооружённый ножом, с помощью которого легко доставить множество хлопот беспечному путнику. А уж этот сосредоточенный жёлтый взгляд… Такое остервенение я видел только в исполнении Киана, когда тот занимался поручениями своего хозяина и моего кузена. Допускаю, приказы Ксо стоят и большего, но зачем выставлять рвение напоказ? К тому же парень не мог нарочно искать меня в лесу, потому что никто во всём мире не смог бы предсказать день и час моего прибытия в Кер-Эллид. Стало быть, желтоглазый одержим иными проблемами. И то радует…

Тропинка, тропинка, тропинка, ещё одна… Охотно верю: так получается короче. Только это не повод обтирать себя мокрыми листьями рогозника от колен до подбородка! Дорога заняла несколько минут, но их вполне хватило, чтобы я накопил в душе негодование, торопящееся вырваться наружу самой скверной руганью, и нежданному проводнику грозила участь узнать о себе много любопытного, но… Лес закончился, а вместе с ним и наш путь.

Нельзя было сказать, что деревья расступились, — ветки самых молодых и отчаянных из них касались глухих стен, недвусмысленно заявляющих о причине, по которой хозяин поместья решился приютить в своих владениях высокопоставленных гостей. Основание было сложено из камней, но на большее средств не хватило, и сразу поверх базальтовой кладки располагались венцы обтёсанных брёвен. Ворота оказались закрыты, но не заперты: парень легонько толкнул одну из створок, отворяя подобие калитки, пропустившей нас в пределы обитаемой части поместья.

Головное строение почти ничем не отличалось от своих богатых «родичей»: узкие и низкие окна, массивные балки, водоскатные желоба, устроенные на глухих стенах подальше от отверстий, через которые в дом мог бы проникнуть враг, никаких вычурных выступов, позволяющих зодчим показать все грани таланта, но прискорбно затрудняющих обзор. И как господина окружает свита, так вокруг родового гнезда Эллидов копошились дворовые постройки не менее мрачного, зато столь же надёжного вида.

Мой проводник двинулся через двор по хрустящему под ногами ковру каменной крошки, а мне через плечо велел ждать и никуда не уходить. Последнее было добавлено тоном, не допускающим и мысли о том, что у меня вообще возникнет желание удалиться. Что ж, подожду. И наверняка дождусь. Ещё бы знать, чего именно…

Странно, наступило утро, солнце светит в полную силу, а в поместье незаметно ни малейшего шевеления. Допустим, псарей, выгуливающих питомцев, и быть не должно, если верить словам парня. А остальные? Никто не гремит вёдрами, не стучит топором, не слышно мычания коров, требующих утренней дойки… Постойте-ка. Пастушонок говорил, что сюда его бурёнки и шагу не сделают. Почему? В лесу водятся дикие звери? Но желтоглазого парня предрассветные прогулки, судя по всему, не пугают. А, ладно! Может быть, в окрестностях есть алтарь какого-нибудь проклятого божка, следы демона или тому подобная дребедень, как правило не представляющая никакой опасности, но уверенно наделяемая людской молвой самыми грозными и ужасающими воображение качествами. Впрочем, если даже о безобиднейшей вещи пустить злые сплетни, рано или поздно она станет таковой,[6] потому есть крохотный повод насторожиться и задуматься. А думать мне всегда было удобнее на ходу.

Я прошёлся по двору, попутно отмечая, что в некоторых местах смешанная с глиной крошка застыла подобно настоящему камню, но лишь до первого дождя: вот тогда нужно будет пересекать пространство перед крыльцом как болото, прыгая с кочки на кочку. Участки, поросшие травой, тоже не внушают доверия, но их хотя бы не должно сильно размывать… Ступеньки конечно же деревянные: на гранит денег не хватило, а известняк сносится быстрее, чем проморённый насквозь дуб. Канава для отвода стекающей с крыши воды напоминает внебрачного отпрыска замкового рва, но свою службу, скорее всего, несёт исправно. Узкая терраса вдоль всего дома обнесена загородкой, зашитой досками в противовес ажурным перилам околостоличных усадеб. Ничего не имею против: не слишком изящно, зато можно устроиться сверху и не опасаться скорого разрушения резного узора под твоей тяжестью. Да, наверное, так и стоит поступить, потому что скамеек на пути не попалось…

Но моя пятая точка никуда не успела примоститься. Впрочем, и к лучшему: если бы я сидя встречал старых знакомых, воплотил бы в жизнь шанс ещё больше распалить и так обитающее на их лицах недовольство.

Возможно, мрачный укор был вызван слишком ранним подъёмом, но мог бы поклясться: при виде меня во взглядах всех троих учеников Рогара недобрые чувства ощутимо усилились, нисколько не меняя своей окраски. Мэтт, скрестив руки на груди и скучающе позёвывая, всем видом показывал, что нисколько не счастлив меня видеть, а совсем наоборот. Хок смотрел чуть исподлобья, время от времени прикусывая верхнюю губу. Только во взгляде Бэра, рассеянно скользнувшему по свёртку у меня за плечами, можно было разглядеть отблеск надежды, но и та поспешила спрятаться за тучами обиды. Та-а-ак, и что у нас стряслось?

Желтоглазый, вернувшись на террасу вместе с троицей, равнодушно спросил:

— Знаете его?

Быстрого ответа не последовало: маг, лучник и фехтовальщик не проронили ни слова, словно боялись, будто движения языка нарушат сосредоточенность взглядов, призванных внушить мне чувство вины. Мой проводник слабо разбирался в состязаниях характеров, зато свято почитал главное пограничное правило: «Неизвестный чужак — плохой чужак», потому снова потянулся к рукояти ножа, всё же предприняв, однако, ещё одну попытку не доводить дело до греха:

— Так знаете? Или…

Коротенькое словечко, отделённое паузой от своих предшественников, нарушило оцепенение Мэтта. Маг скривил губы в подобии улыбки и процедил:

— Ещё бы. Конечно знаем.

— И кто он?

Надо же, никогда не подумал бы, что желтоглазый хоть изредка страдает любопытством. Лично я на его месте не стал бы переспрашивать всякие глупости, получив подтверждение касательно неизвестной личности. И уж тем более я бы не лез с расспросами к человеку, в каждой чёрточке лица которого явственно читалось желание съязвить, потому что…

— Любимый шут нашего учителя.

Получил бы в ответ сведения, задевающие истину лишь кончиком хвоста. Шут, значит? Пусть будет шут. Как мне советовала Мантия? Нужно позволять людям хоть изредка делать то, что они хотят? Позволю, и с превеликим удовольствием: неприятностей парни получат куда больше, чем я. А мне светят сплошные развлечения, особенно когда увижу на лицах самонадеянных насмешников отчаянное осознание неверно сделанного шага.

Мой проводник ещё раз осмотрел меня с ног до головы и утвердительно кивнул сам себе:

— То-то он всякую чушь нёс… А раз шут, так ему и положено.

Ни прощания, ни извинения, ни предупреждения о необходимости уйти не последовало: парень просто развернулся, лёгким шагом прошёл по террасе и скрылся за одной из боковых дверей. Но если от встреченного в лесу незнакомца я вполне ожидал простонародной грубости, то точно такое же поведение парней, вверенных моему присмотру, несколько удивляло: сначала Мэтт, а за ним и Бэр, не говоря ни слова, вернулись в дом. Хок упустил момент общего отступления, нерешительно переступив с ноги на ногу, и я счёл своевременным и полезным поинтересоваться:

— Мне не рады?

Рыжик, не меняя наклона головы, грозно и, как ему казалось, с ехидцей спросил:

— А что?

Я лучезарно улыбнулся:

— Ничего, ровным счётом! Но раз уж моё появление вызвало на ваших лицах кислую мину, поспешу удалиться: и вам будет веселее, и мне спокойнее.

Поворачиваюсь на каблуках, подставляя под взгляд Хока свою спину. Так, теперь нужно успеть сделать шаг прочь, прежде чем парень поймёт, что это всего лишь игра…

Успел! Мне вслед несётся расстроенное:

— Ты сейчас снова уйдёшь?

— Если немедленно не прогонишь со своей физиономии скорбь, уйду. И больше не появлюсь.

Ровно два с половиной вдоха понадобилось рыжику, чтобы согласиться на мои условия:

— Не сердись, ладно? Мы… нам тоже было несладко.

Занятная деталь. На пути в поместье с парнями что-то произошло? Ох не нужно было поручать их заботам Хигила… Хотя капитан Егерей — человек, исполняющий просьбы и приказы одинаково точно и споро.

— Несладко, говоришь? — Присаживаюсь на ступеньки крыльца, отставляю корзинку в сторону и хлопаю ладонью рядом с собой: — Ну-ка рассказывай! Я раздобыл вам самый лучший эскорт, о таком даже короли мечтают, а вы чем-то недовольны!

Хок фыркнул, присаживаясь:

— Да уж, эскорт… Вставать до зари, ложиться затемно и проходить в день пешком не менее полусотни миль — мечта, да и только! Сам бы так мечтал, если нравится.

— Зато жир порастрясли и щёки заимели румяные на зависть придворным красоткам! Причина недовольства только в рвении Хигила? Мне думается, Егерь тут ни при чём. Так в ком же дело?

С минуту рыжик скорбно сопел, почти как Шани, когда я подолгу отказываюсь брать её на руки, потом сухо бросил:

— В тебе.

И почему этот ответ меня не удивляет? Вечно оказываюсь виноват не в одном, так в другом.

— Расплывчато.

Хок оскорблённо повернул голову:

— Да куда точнее-то?

— Видишь ли, любезный мой попутчик…

Нет, мудрствований он не поймёт, нужно придумать способ объяснения попроще. Ага!

Я покопался в сумке, нащупывая монеты, извлёк один из попавшихся в пальцы кругляшков и сунул под нос рыжику:

— Что перед тобой?

— «Орёл».

— А что изображено на повёрнутой к тебе стороне?

Хок пожал плечами:

— Орёл и изображён.

— А на другой?

Простейший вопрос вызвал у парня замешательство, на которое я и рассчитывал. В самом деле, часто ли мы обращаем внимание на вещи, неизменно окружающие нас с раннего детства до глубокой старости? Замечаем ли их малейшие черты? Задумываемся ли над их происхождением и судьбой? Никогда. Иначе я бы получил быстрый и спокойный ответ.

— Вообще-то неважно, что там. Важно другое: мы видим монету с разных сторон, и если плохо помним, как она вообще выглядит, не узнаем, что именно видит каждый из нас, пока… не обменяемся впечатлениями. Теперь понятно?

— Пока я не расскажу, почему мы на тебя злимся, ты не догадаешься, так, что ли? — неуверенно предположил Хок.

— Попал в цель! Конечно не догадаюсь. Даже стараться не буду, чтобы не напридумывать то, чего не было и быть не могло. Итак?

Рыжик глубоко вдохнул, потом столь же глубоко выдохнул.

— Ты… ты такой же, как Рогар.

— Если учесть, что меня многие называют Мастером, — да, наверное, такой же.

— Я не об этом! Ты… тоже взял и ушёл, не сказав ни слова, будто торопился куда-то.

Именно торопился. Только и сам об этом не знал, пока… не успел в назначенное место вовремя.

— Мне нужно было уйти.

— Ты бросил нас.

— Я оставил вас на попечение надёжных людей.

— Не спрашивая нашего согласия!

Это верно. Не то что согласия, даже мнения не спросил. Надо было бы действовать иначе, однако… Время никогда не ждёт, пока завершатся вежливые беседы.

— У меня не было такой возможности.

— Было, не было! — Хок зло тряхнул чёлкой. — Когда люди так уходят, они…

— Они? — переспросил я, когда новорождённая пауза достигла совершеннолетия.

— Не возвращаются!

Вот оно что… Трудный случай. Но не безнадёжный.

Я взял рыжика за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза.

— Сейчас я скажу тебе ужасную вещь, возможно, самую ужасную из тех, что ты слышал и ещё услышишь… Люди вольны поступать так, как того сами желают. Так, как считают необходимым. Даже если уходят, чтобы никогда не вернуться. Пойми, у каждого из нас есть право жить своей жизнью. Право, из посягательства на которое рождается рабство. Делить жизнь с кем-то другим должно только по искреннему желанию, потому что цепи необходимости крепче железных. И гораздо тяжелее, поскольку опутывают не руки и ноги, а сердце. Ни Рогар, ни я не можем быть подле вас вечно. И в первую очередь потому, что не хотим брать лишнее от ваших судеб. Не хотим красть ваши сокровища. Даже если вы готовы сделать нам дорогой подарок по собственной воле и с искренней радостью, мы точно так же вправе его не принимать.

Вдох молчания и робкое:

— Но ты… ты хотя бы не будешь выкидывать такой подарок сразу?

— Разумеется, нет. И обязательно поблагодарю дарителей. Но брать или не брать, всё равно решать только мне. Согласен?

Карие глаза, чуть светлее, чем у Борга, но такие же упрямые, пристыжённо моргнули, а над нашими головами кто-то хрипловато удивился:

— Мне внук сказал, что приехал шут, а на деле оказалось, что шутами впору зваться всем остальным.

Я поспешил встать, поворачиваясь к невысокому пожилому мужчине, по утреннему холодку закутанному в домашнюю мантию. Ни единого тёмного волоска на голове — все седые, по лицу ручейками разбегаются морщины, потерявшая упругость кожа висит складками по обеим сторонам рта и увесистым кошелем под подбородком, только глаза ещё хранят воспоминания о молодости: живые, серо-зелёные, но слегка испуганные, словно человек постоянно чего-то опасается. Впрочем, со старыми людьми такое бывает: с приближением смерти начинают бояться каждого шороха и всех теней подряд.

— Полагаю, вы dou Лигмун?

— Он самый. С кем имею честь разговаривать?

— Моё имя Джерон, я…

— Мастер, — не преминул ввернуть Хок, уже оправившийся от потрясений и разделавшийся с обидами.

Саньер уважительно склонил голову в поклоне:

— Для моего дома честь принимать под своей крышей Мастера.

— Не придавайте слишком много внимания этому титулу, dou! От него больше забот, чем выгоды… И буду весьма признателен, если вы не станете всем и каждому сообщать, кто я такой.

Лигмун кивнул, признавая моё право на определённые капризы, но всё же спросил:

— Нирмуну тоже не говорить?

— Нирмун?

— Мой внук. Он встретил вас на дороге и проводил сюда.

Я вспомнил напряжённое лицо желтоглазого парня.

— Не надо. Сдаётся, у него достаточно беспокойств и без моего участия.

Старик вздрогнул, словно мои слова раскрывали самую страшную тайну его рода:

— Ну что вы, какие беспокойства…

— А впрочем, на ваше усмотрение. Хотите — рассказывайте, не хотите — храните молчание. Меня не убудет.

— Как пожелаете.

Он снова поклонился и, приволакивая правую ногу, отправился то ли досматривать сон, то ли будить прислугу требованиями умывания и завтрака, а я хлопнул Хока по плечу:

— Ну показывай, что здесь к чему!

Не люблю, когда кто-то кого-то боится. Страх вообще очень опасный противник, особенно в чужом сердце, он заставляет быть осторожным, а сие качество способно вызвать весьма большие трудности на пути и без того хрупкого действа. Какого? Общения.

Разумеется, можно выяснить почти все интересующие вас сведения и незатейливыми наблюдениями, но сколько времени понадобится, чтобы, к примеру, правильно определить чей-либо распорядок дня? Придётся по меньшей мере с неделю красться за искомой персоной по всем закоулкам, где та составит себе труд побывать. И нет никакой уверенности, что в одном из тёмных углов вы не получите по затылку чем-нибудь тяжёлым, в лучшем случае тупым, а в худшем случае…

Беседовать гораздо проще. Кроме того, именно в непринуждённой и откровенной беседе можно узнать вещи, недоступные простому внешнему осмотру. А уж сколько времени и сил сберегается! Правда, нужно делать поправку на обыкновенную ложь или её младшего родственника — вымысел, но при наличии некоторого опыта и должного количества тренировок можно справиться и со сведениями, не имеющими никакого отношения к реальности. Впрочем… Иной раз даже плоды воображения вашего собеседника способны рассказать много сокровенного о нём самом, завязалась бы лишь беседа.

Не люблю, когда боятся меня, причём боятся без причины. Старого саньера прямо-таки передёрнуло, когда он узнал, что я ещё и Мастер. А уж скоропалительное бегство с террасы и вовсе не поддаётся иному объяснению, как страх. Как должен поступить радушный хозяин, встречая гостя? Уж ни в коем случае не бросать вновь прибывшего одного, а для начала предложить отдохнуть с дороги, освежиться и перекусить. Да мало ли что ещё может понадобиться человеку, только-только переступившему порог чужого дома? Мою же особу сразу после обмена скупыми, почти вымученными любезностями оставили на попечение Хока. Конечно, рыжик отвёл меня в отведённую для проживания комнату, но узнать что-либо полезное о поместье и его обитателях не удалось: парня больше волновали собственные переживания, с каждым выдохом становящиеся всё светлее и светлее, из чего можно было сделать долгожданный и весьма приятный вывод. Ещё одна заноза найдена и извлечена, нужно только подождать, пока ранка затянется. Если мне не изменяет память, на очереди теперь последний из троицы. Что ж, немного погодя займёмся Бэром. А пока…

Шани, выпрыгнув из поставленной корзинки на стол, придирчиво обнюхала воздух, потом, дёрнув хвостом, отправилась изучать прочее убранство комнаты. Я последовал примеру кошки, сначала сделав глубокий вдох. Неплохо: пахнет душистой травой от сенника на кровати, лёгкой сыростью и… пустотой. Здесь давным-давно никто не жил, хотя, разумеется, к моему приезду всё прибрали и проветрили. Но места, в которых подолгу не бывает живой души, всегда можно распознать: они дышат нетерпеливым ожиданием. И проходит очень много лет, прежде чем ожидание сменяется обидой на вынужденное одиночество, а потом и ненавистью к тем, кто ушёл и не вернулся.

Точно так же чувствовал себя Хок: его состояние как раз достигло средней ступени, и я вмешался вовремя, пока обида не стала чернеть. Странно, что Рогар не замечал… А может быть, как раз замечал, но надеялся обойтись без влияния извне. Или просто ленился поговорить. Впрочем, могу его понять: некоторые вещи, непонятные в юности, сами собой проясняются с течением времени, однако взрослый человек не всегда находит в себе терпение растолковать юному разуму, что к чему. По очень простой причине, кстати, — юность очень редко верит зрелости, для этого требуется немалая мудрость, совершенно недоступная сознанию, которому от роду не больше двадцати лет. И Рогар, прекрасно понимая опасность происходящего, благоразумно выжидал, пока ученик не окажется способным осознавать очевидные вещи. То есть Мастер ждал взросления. И оно произошло, возможно, благодаря моим скромным усилиям: столкновение со смертями, да ещё многочисленными, обычно помогает справиться с детскими заблуждениями. Хотя лучше бы Хок подольше оставался ребёнком, чем видел, как по чужой недоброй воле умирают люди…

Ладно, не будем вспоминать грустное прошлое, обратимся к настоящему. Что мне было поручено? Провести разведку местности и выяснить, имеется ли поблизости густой лес, чистая речка и сговорчивые селянки. Лес в наличии, и даже не слишком глухой. Речка? У Малых Холмов точно протекает — именно к ней, на низинные луга пастушонок гнал коров. Наверное, и неподалёку от поместья найдётся водоём. Остаётся самый главный пункт: селянки. Ближайшая деревня в часе-полутора ходьбы, а это вряд ли устроит Ксаррона. И потом, не пристало ректору Академии, почтенному человеку в летах мерить шагами лесные тропинки всякий раз, как захочется потискать какую-нибудь молоденькую хохотушку. Интересно, а прислуга гостям поместья положена? Пока из всех живых душ мне попались на глаза только хозяин с внуком да мои знакомцы-подопечные. Отправиться с расспросами к dou Лигмуну? Так он опять сбежит под благовидным предлогом или без оного. Что-то делать надо. Что-то. Надо. Но что?

Из дверного проёма спросили:

— Вы позволите?

Я опять не закрыл за собой дверь… Или Хок не закрыл: разница в исходных посылках несущественна, если результат один и тот же. Но голос мне нравится. В первую очередь тем, что принадлежит женщине. Молодой женщине. И я оборачиваюсь, заранее расплываясь в улыбке:

— Как не позволить? Такой красавице можно позволить и то, о чём она не посмеет просить!

Конечно, несколько беспечно хвалить товар до предъявления, но если мне и довелось ошибиться, то самую малость: незнакомка оказалась очень даже миленькой.

Крепенькая, не страдающая изысканной худобой столичных жительниц и не подчёркивающая плавность линий своего тела нарочно. Широкие юбки, свободная рубашка с рукавами, едва прикрывающими локти, широкая лента вышитого пояса на плотной талии. Округлое лицо с небольшим, чуть вздёрнутым носиком, полные, яркие и без искусственных ухищрений губы, тёмно-голубые с сероватым оттенком любопытно расширенные глаза. Чёрные, наверняка подкрашенные волосы не заплетены в косу, а просто перевязаны шнурком: кажется, сие означает, что девушка не замужем и пока даже не просватана. Впрочем, могу ошибаться, в каждой местности чаще всего имеются свои обычаи и традиции, иногда совершенно противоположные устоям других краёв.

Моё роскошное приветствие осталось без должного ответа, девушка то ли не поняла, о чём идёт речь, то ли, напротив, слишком хорошо поняла и смущённо оставила щедрое предложение без внимания, опустив очи долу.

— Я прибраться пришла… Полы вымести, лежанку застелить, справиться, не нужно ли чего.

— Благодарствую, красавица!

— Ой, да что вы! — Лёгкий румянец накрыл скулы. — Да какая ж я красавица? Вы вон из столицы приехали, нешто там женщины хуже наших?

— За всех говорить не буду, но тебя мужские взгляды и в столице отметили бы.

Она не спешила верить моим словам, — видно, в силу возраста, приближающегося годам к девятнадцати, уже понимала: не всё, что слетает с губ, нужно ловить ушами, однако же слегка расправила плечи, неосознанно испытывая гордость. Ну как же, её считает привлекательной человек, прибывший из лучших краёв.

— Ой, да ну вас! Лучше скажите, на стол что принести.

— К завтраку? Разве здесь каждый кушает по отдельности.

Девушка, тем временем уверенно приступившая к взбиванию сенника, кивнула:

— Так уж заведено — хозяева к себе за стол никого не зовут.

Ну не зовут, так не зовут. Хотя именно за принятием пищи можно было бы и поболтать.

Шани, выбравшаяся из-под кровати прямо в облако травяной трухи, громко чихнула. Селянка взвизгнула от неожиданности, но, увидев, что напугавшее её создание — всего лишь кошка, серая, пушистая и очаровательная, всплеснула руками:

— Откуда ж такое чудо?

— Приехала вместе со мной.

Девушка удивлённо хлопнула ресницами. Да, странноватое поведение для горожанина, да ещё столичного жителя, не спорю. Но у моей собеседницы оказалось наготове правдоподобное объяснение любых чудачеств гостя. Правда, объяснение это появилось на свет с лёгкой руки Мэтта, было распространено молодым хозяином поместья и меня не слишком радовало:

— А вы… всамделишный шут?

— Конечно нет, красавица! Я шут игрушечный. Видела на ярмарке кукольников, что разыгрывают представления? Так вот, меня тоже, как куклу, шёлком перевязывают и за руки-ноги дёргают, а я тогда народ веселю. Хочешь поискать следы от шнуров?

А вот это предложение девушка поняла очень точно, зарумянилась и захихикала, пряча рот под ладошкой:

— Будет вам… А то ещё, смотрите, соглашусь да как найду!

— Уверен, поиски не окажутся трудными! А в случае чего я подсоблю!

Она отвернулась, справилась со смехом, потом заметила почти серьёзно:

— Вот вы добрый, сразу видно. А те, что до вас приехали, злые. Прям волки.

Злые? Мэтт, Бэр и Хок? Ну да, они имели право слегка злиться на мою скромную персону, но… В словах селянки меня насторожило совсем иное.

— Волки?

Я переспросил не просто так. Всех волков, с которыми мне довелось быть знакомым, пусть и оборотней, никогда нельзя было назвать злыми. Хмурыми, мрачными, сердитыми, отчаянными, одержимыми, оскорблёнными — сколько угодно. Но злость как таковая… Да и там, где я бывал, о волках чаще говорили «опасные», «безжалостные», но не «злые».

Девушка подтвердила:

— Ну да. У нас всем известно, что самый злой зверь — волк.

У «них». Местные легенды? Надо послушать.

— Вот что, красавица… Давай-ка присядем да побеседуем. Расскажешь мне про волков, про хозяев, про себя, если надумаешь. Согласна?

Она огляделась вокруг:

— А куда присядем-то?

— Да хоть на кровать!

Ещё один игривый смешок. Пришлось поклясться:

— Близкое знакомство ненадолго отложим, я всё же только с дороги, не осмотрелся, не отдохнул. Вот сил наберусь, тогда и…

Она недоверчиво качнула головой:

— Да уж сил у вас много, не отнекивайтесь! Только с лица немного спали, так что нужно будет покушать, и поплотнее.

С лица спал? Неделя на рыбных супах, к тому же под Вуалью, не прошла даром. Сколько мне ещё прятаться от мира? Надеюсь, не слишком долго, иначе простая кормёжка уже не поможет легко и просто исправить положение.

Я сел на кровать, селянка расположилась рядом, Шани, как и всякая кошка, не терпящая, чтобы важные события, будь то действия или разговоры, проходили без её участия, тоже вспрыгнула на сенник и пристроилась на коленях у девушки, чем вызвала у той нежный восторг:

— А можно погладить?

Я изучил выражение кошачьей мордочки и уверенно заявил:

— Даже нужно!

Сильные пальчики тут же утонули в пушистой шерсти, а пока кошка урчит от удовольствия, можно заняться и полезным делом: расспросами.

— Прежде скажи, как тебя зовут, красавица.

— Родители Галитой нарекли, только все меня Лита кличут.

— Хорошо звучит. А моё имя Джерон. Будем знакомы!

Девушка торжественно кивнула и вернулась к ненадолго оставленной теме разговора:

— Так что вы про волков знать хотите?

— Ты сказала, они злые. Почему?

— Был здесь случай. — Она чуть погрустнела. — Я сама не помню, мне мама рассказывала. У хозяина Лигмуна из всех детей одна дочка была. Красивая, добрая, тихая, такую всякий бы в жёны взял. Только благородным не до любви, им приданое подавай, вот и жила она непросватанной, пока… Нашёлся какой-то парень, не из местных, правда, да не из богатых. Любовь между ними началась, говорят, сильная да ласковая. Отец-то вроде и не прочь был, но и со свадьбой не торопил, хотя надо уж было… А потом беда случилась. Девушку волки убили. Да сгрызли подчистую, только голову нетронутой оставили. Хозяин Лигмун с горя чуть не помешался, всех серых тварей в округе своими руками перебил, а что проку? Дочку-то чужими смертями не вернёшь. С тех пор ни одного волка в наших местах не видели, но в леса люди без нужды заходить боятся, говорят, там бродят призраки зверей, что несчастный отец убил, да ещё злее они стали, чем при жизни были.

История и в самом деле печальная. Причём возникает вопрос:

— Dou Лигмун сказал, что молодой человек по имени Нирмун — его внук. Но если у Лигмуна была только дочь, значит…

Лита терпеливо пояснила:

— Её сынок и есть. До свадьбы родила, да и свадьба случиться не успела… Но внук законный, не сомневайтесь! На матушку свою сильно похож, только глаза чужие.

Глаза, видимо, отцовские. Кстати об отце…

— А тот парень? Куда он делся?

— Кто ж знает? Но был тут, когда его любимую хоронили. Мать рассказывала — мрачнее тучи стоял, и хоть чёрный как смоль раньше был, а виски вмиг снегом покрылись и глаза потухли. Хозяин ему тогда остаться не предложил, не в себе он был, хозяин-то. А парень настаивать не стал. Посмотрел только на сына и ушёл. С тех пор его не видели. Да и тех, кто помнит всё это, мало осталось.

Я бы предпочёл не хранить подобные воспоминания, тем более годы спустя они обрастут красочными подробностями, за частоколом которых истинная история будет почти не видна. Но для селян любые яркие события, хоть радостные, хоть грустные, заслуживают чести быть запечатлёнными в памяти:

— Зато твои дети и дети их детей будут передавать друг другу историю про злых волков.

— И будут! — горячо подтвердила девушка. — Нельзя такое забывать!

В здешней округе не любят волков… Плохая новость для Киана. Впрочем, это уже не моя забота, а Ксаррона — пусть сам защищает своего слугу, благо располагает широчайшими возможностями и способен навести морок любой сложности на всех живых существ в пределах видимости и далеко за ней. Проще говоря, что кузену будет угодно, именно то люди увидят, услышат, попробуют на зуб и ощупают.

— А скажи, красавица, почему тогда в поместье нет ни одной собаки? Призраки призраками, но зверей вокруг должно быть и без них много.

Лита настороженно посмотрела на дверь, прислушалась, не идёт ли кто, потом придвинулась ко мне и еле слышно прошептала:

— Это всё хозяин, всё он, болезный. Вбил себе в голову, что не всех убийц порешил, вот и ждёт, когда последние явятся, а чтобы не отпугнуть, и собак не заводит.

— Жить посреди леса без охраны? Не слишком ли опасно?

Девушка горестно вздохнула:

— Да как уговорить-то? Он сам ничего уж не боится, а внук и подавно — может самой глухой ночью отправиться по лесу шнырять… Я видела, когда оставаться в поместье пришлось: ушёл после полуночи, едва небо разъяснилось, а вернулся к утру, и пятна на рубашке были все красные да запёкшиеся, насилу отстирала. Может, и напал на него кто, не знаю. Только молодой хозяин за себя постоять умеет, вот и ходит в лес один.

У каждого из нас имеются свои странности, это верно. Нравятся Нирмуну ночные прогулки, опасные для жизни, пусть гуляет. А вот оговорка Литы о том, что ей пришлось оставаться в поместье, заслуживает большего интереса.

— Скажи, в котором часу здесь просыпаются? А то я приехал вроде и не слишком рано, но не видел ни одного слуги за работой.

— А и не увидели бы, — простодушно сообщила девушка. — Мы в доме не ночуем, в деревню уходим.

— Всё из-за той давней истории?

— Из-за неё. Дурное здесь место, даже глаза сомкнуть боязно. Да хозяин и рад, что мы под ногами у него лишний раз не путаемся.

Надеюсь, призраки обитателям поместья по ночам не являются? Духа убитой можно не ожидать: отец наверняка вознёс над останками дочери все полагающиеся молитвы. А вот духи волков… вполне могли задержаться.

— Те волки, которых убил dou Лигмун… Что сделали с их телами?

Лита сдвинула брови, припоминая:

— Матушка говорит, на стене они висели, пока мясо не сгнило. А потом вроде выбросили куда-то.

Правильнее было бы сжечь сразу после убийства, но теперь уже поздно сожалеть. Ладно, как вести себя с райгами, я уже знаю, правда, с животными разговаривать труднее, чем с людьми: нужно быть искренним в каждом слове, в каждой нотке голоса, в каждом оттенке чувства, но, если понадобится, справлюсь. Хотя лично мне лес не показался зловещим ни в свете округлившейся луны, ни в лучах поднимающегося над горизонтом солнца.

— Так что кушать будете?

Ах да… Надо делать заказ, иначе накормят на здешний лад, а после «крестьянского» завтрака, предполагающего многочасовой труд, я не смогу встать из-за стола.

— Сыр, хлеб, масло коровье, если имеется, мёд, красное вино, желательно потемнее.

— С утра пораньше за питие? — поинтересовался из коридора Бэр.

Всегда мечтал сам научиться так владеть голосом: сказано вроде бы бесстрастно, предельно равнодушно, почти скучно, при этом не оставляет ни малейшего сомнения в намерении чувствительно уколоть самолюбие собеседника.

Но обижаться не буду, обиду оставлю тем, у кого губы тонкие, пусть дуются, глядишь, поможет улучшить внешний вид.

— А зачем зря время терять?

— Да ты и не теряешь…

Лучник многозначительно ухмыльнулся, переведя взгляд на Литу. Та почему-то зарделась, но скорее недовольно, чем смущённо, осторожно ссадила кошку на сенник и, проходя мимо Бэра, тщательно притворилась, что не замечает статного черноволосого парня, зато в дверях обернулась:

— Я сама всё сготовлю и принесу, вы уж обождите немного, сделайте милость!

Когда шаги девушки стихли у подножия лестницы на первом этаже, лучник сбросил ехидную маску, под которой обнаружилось внимание вперемешку с настороженностью:

— Хок сказал, ты хотел меня видеть?

— А также слышать, говорить и вообще убедиться, что время от мига расставания до мига встречи ты провёл без потрясений.

Он лениво пожал плечами:

— Какие ещё потрясения?

— Ну как же! Твоего младшего товарища я еле уговорил забыть о злости.

— То-то рыжий весь светится… И как уговаривал?

— Словами, исключительно словами. А на твою долю, увы, этого богатства уже не осталось.

Печальная улыбка проявила себя только во взгляде синих глаз. У парня появилась прекрасная выдержка, надо же… Значит, с ним будет труднее всего.

— Ничего, переживу.

— Конечно переживёшь! — Я потянулся за свёртком. — Кстати, не думай, что моя память дырявая, как решето. Что обещал, то сделал.

— Неужели?

Ни тени воодушевления или хотя бы любопытства. Странно. Раньше Бэр казался мне более открытым и не сдерживающим чувства. Вспомнить хотя бы нашу потасовку после встречи с шаддой. Сейчас же передо мной стоит удивительно спокойный и рассудительный человек, даже чересчур взрослый для своих лет. Эх, надо было поговорить с Рогаром поподробнее о каждом из парней, а не гадать по облакам, что с кем из них и когда могло произойти.

— Владей!

Протягиваю подарок. Бэр медлит, но всё же принимает свёрток.

— Не хочешь взглянуть, что там?

Наверняка хочет, но что-то его смущает. Может быть, чувство, что не заслужил? Наконец слышу короткий вопрос:

— «Радуга»?

— Нет. Но вещь не хуже.

Длинные сильные пальцы тянут за шнурок, чехол с шуршанием падает на пол, а в глазах лучника появляется удивление, с которым он неспособен совладать.

— Что это?

— Лук. Как ты и хотел. Очень хороший лук.

— Вижу, что хороший.

Ладони жадно обнимают золотисто-серые костяные изгибы.

— Такого больше ни у кого нет.

Лёгкое недоверие в голосе:

— Ни у кого?

— Я лично его зачаровывал. Стрела, пущенная из этого лука, всегда попадёт точно в цель. Только не забывай говорить, куда именно ты хочешь попасть.

— Говорить? Кому?

— Луку, конечно. Он услышит и исполнит.

Бэр посмотрел на меня как на законченного идиота:

— Услышит?

— Предлагаю попробовать, раз уж не веришь мне на слово. Стрелы в твоём хозяйстве найдутся?

Стрелы нашлись. Самым трудным оказалось выбрать мишень: все деревянные предметы во дворе находились на расстоянии, вполне преодолеваемом любой стрелой, пущенной из любого, пусть и плохонького, лука, следовательно, не годились для проверочного выстрела. Поэтому, не без труда подготовив оружие к стрельбе, Бэр выжидающе замер, взглядом уныло спрашивая: «И куда прикажешь стрелять?» Действительно, куда? Цель должна быть небольшой и труднодостижимой, иначе весь эффект насмарку: в том, что райг не подведёт и поразит выбранную мишень, я не сомневался. Ещё бы её отыскать…

По светлой синеве утреннего неба ползут облака, маленькие и косматые, как нестриженые овцы. Ползут, подгоняемые ветром, крылья которого задевают верхушки деревьев, перешёптываются с листьями, перескрипываются с… С флюгером на башенке, венчающей главное строение в поместье; то ли птица, то ли зверь, выпиленный из доски и некогда ярко раскрашенный, а теперь выцветший и вылинявший, в действительности длиной около локтя, но с земли кажется ладошкой, не больше.

— Попадёшь?

— Куда?

Я указал на поворачивающийся из стороны в сторону флюгер. Бэр прищурился, оценивая предложенную мишень.

— Только если ты прав и лук сам сообразит, что делать.

— А без чужой помощи?

Лучник помолчал, но всё же честно признался:

— Попаду, если он перестанет крутиться. А так не обещаю.

— Но попробовать-то можно?

— Как хочешь.

Он перебрал содержимое колчана, выбрал одну из стрел, положил в выточенный жёлоб «русла», посмотрел вверх с заметным сомнением, но поднял лук и потянул за тетиву. Рога хищно выгнулись, застыв в ожидании приказа. Синие глаза взглянули на меня с сожалением о потраченном зря времени, снова перенесли внимание на цель, губы неуверенно, но послушно произнесли:

— Флюгер.

Пальцы разжались и… Стрела не поспешила сразу же отправиться в полёт, а явственно задержалась, словно поджидала наилучшего стечения обстоятельств. Заминка составила менее четверти вдоха, но была замечена и Бэром, и мной. А когда тетива с глухим стоном освободилась от лишнего натяжения, мы оба, задрав головы, с минуту пялились на деревянного зверя, обзаведшегося чем-то вроде хвоста: наконечник пробил одну из половин флюгера, а древко стрелы остановилось, увязнув ровно до середины.

— Что это было?

А он молодец, не испугался.

— То, о чём я говорил.

— Значит, зачарованный?

— Именно.

Лучник уважительно провёл ладонью по костяному плечу:

— Он сам выбрал момент выстрела… Как?

Синий взгляд требовал немедленного разъяснения всех подробностей явленного чуда, но я только улыбнулся:

— Это его секрет, не мой.

Конечно, мне не поверили. Но и расспрашивать дальше не стали, потому что на двор заглянула Лита с увесистым подносом в руках:

— Вот вы где, а я наверху ищу… Будете кушать-то? Или решили сразу за дела приняться?

— Конечно буду! И если не нарушу ничьих правил, то прямо здесь: погода славная, общество приятное.

— А вас тоже покормить? — с меньшей любезностью обратилась девушка к Бэру.

— Позже, — ответил лучник, для которого сейчас не существовало ничего, кроме тёплой костяной рукояти в ладонях.

— Проголодается — попросит, — успокоил я Литу. — Пусть с новой игрушкой сначала вдоволь наиграется.

Служанке не положено есть с господами, и девушка, принеся завтрак для меня, снова поспешила на кухню в сопровождении Шани, которой были торжественно обещаны обрезки свежей курятины, а я налил полкружки вина из плохо вытертого от пыли кувшина, намазал ломоть свежевыпеченного хлеба маслом, капнул сверху мёда и, пока съедобное сооружение пропитывалось жирным и сладким соусом, начал жевать сыр, прикидывая, какими словами извиняться перед хозяевами за порчу надкрышного имущества.

Впрочем, если хозяин поместья настолько одержим войной с волками, что не заводит сторожевых собак, а ворота днём держит и вовсе открытыми настежь, лишняя деталь флюгера вряд ли будет замечена. Следовательно, не стоит раньше времени брать на себя вину. Может быть, бурю негодования вообще пронесёт мимо, а стрела сама вывалится. Главное — Бэр доволен подарком, хотя вопросов возникло больше, чем ответов, которые можно дать.

Как дух управляется с луком? Не знаю и знать не хочу. Можно предположить, что он, заполнив собой полости мёртвого Кружева, способен воздействовать на свободные Пряди Пространства,[7] но… Честно говоря, приятнее и увлекательнее просто наблюдать, как на твоих глазах происходит чудо, чем копаться в его механике. К тому же, если вспомнить уверения Магрит, чудес не бывает, бывают только чудотворцы. Значит, райг и я — они самые, потому что натворили от души и много. И хорошо-то как натворили!

Плоть свежевыпеченного хлеба легко сминается пальцами, но, отпущенная на свободу, легко и упруго восстанавливает прежние пышные формы. Я так не умею. Вернее, умею, но удовольствия никому не доставляю: оставшись без присмотра, снова погрязаю в старых ошибках… Правда, при этом почему-то чувствую себя почти счастливым. И моё теперешнее счастье сложилось из ничтожных мелочей: вкусная еда, тёплое место, спокойное сердце. Сделано почти всё, что требовалось, — кошка удовлетворена, поместье осмотрено, обещание касательно лука выполнено, посылка для кузена в целости и сохранности ждёт часа вручения у меня на груди, а с занозами Бэра отправлюсь знакомиться попозже, когда отдохну и наберусь сил. Попросить, что ли, Литу принести ещё хлеба? Кажется, смогу съесть целую буханку, особенно запивая вином… Да, пожалуй, надо наведаться на кухню, заодно посмотреть, не перекормили ли там мою питомицу.

Но пока я лениво планировал свои дальнейшие действия, мир вокруг меня успешно принимал собственные решения: через открытые ворота во двор въехал всадник.

Судя по отсутствию клочьев пены на лошадиной шее, особой спешки в прибытии не было. Да и взрослый мужчина, с уверенной небрежностью расположившийся в седле, не выглядел утомлённым долгой дорогой. Впрочем, дольше необходимого оставаться в седле он тоже не собирался; спрыгнул, ласково похлопал ездовую животинку по сильной шее и, хрустя каменной крошкой, направился к крыльцу, на ступеньках которого, собственно, и сидел ваш покорный слуга, дожёвывая завтрак.

— Мир этому дому, — начал незнакомец с традиционного приветствия.

— И вам войны поменьше, — отозвался я, уважительно отметив взглядом длину притороченного к седлу меча и увесистость кинжалов в набедренных ножнах пришельца.

Мужчина нахмурился, но тут же довольно добродушно усмехнулся, от чего его лицо стало казаться совсем круглым и удивительно безобидным.

— Острый глаз — хорошо, острый язык — ещё лучше…

Эту поговорку воинов я, уже и не соображу, когда и где услышал впервые, однако запомнил твёрдо, можно сказать, заучил наизусть и не видел причины не похвастаться усвоенными знаниями. К тому же, если предлагают переброситься словесными ударами, грех отмалчиваться:

— А острый клинок — всему голова!

Незнакомец прищурился, оглядывая меня с ног до головы и больше всего внимания уделяя моему лицу. Я, чтобы не остаться в долгу, ответил взаимностью, рассматривая тщательно отчищенную от пыли дорожную одежду (чистить замшу — сущее наказание, сам не раз был вынужден этим заниматься, потому старания пришлеца привести наряд в порядок можно было счесть и данью уважения к посещаемому дому), коротко стриженные волосы, цвет которых походил на подгнившую солому, плоский нос, свойственный уроженцам севера, и глубокую бороздку старого шрама справа от ямочки подбородка. Меня результат осмотра вполне удовлетворил, мужчину, видимо, тоже, потому что он кашлянул и осведомился:

— Где я могу найти Мастера по имени Джерон?

Рано было успокаиваться, ох рано… Прикинем, кто может знать, что я нахожусь в Кер-Эллиде? Только обитающие в пределах поместья и направившие меня сюда, то бишь Рогар и Ксаррон. Кроме того, первый уже без спроса назначил меня Мастером, а второй, скорее всего, получив донесения от соглядатаев, знает, что я признал за собой это звание. Нехотя, конечно, но признал. Стало быть, незнакомец может быть послан только одним из тех, кому я имею основание немного доверять. Что ж, попробуем довериться и их посланнику.

Встаю, отряхивая штаны:

— А чего меня искать? Я туточки.

Без лишнего напоминания догадавшаяся, что нужно сделать, Мантия подняла в центре моей правой ладони серебряный бугорок, принявший очертания Знака, удостоверяющего запрошенное звание. Правда, на нём не написано, как меня зовут, поэтому следует уточнить:

— Касательно имени…

— Не нужно беспокоиться: мне сказали, что только у одного человека на свете могут быть такие одновременно бесстыжие и наивные зелёные глаза. И теперь я вижу, так оно и есть.

Я куснул губу:

— Кто именно сказал?

— Тот, кто отдавал поручение. Милорд ректор.

Ну, Ксо, доиграешься! Отомщу самым страшным образом. К примеру, раструблю на весь свет о наших семейных отношениях, и пусть тебе будет стыдно!

— Дядюшка верен себе.

Незнакомец мигом уяснил главное:

— Дядюшка? Ректор Академии — ваш родственник?

— Ну да. И поверьте, за свою не слишком долгую жизнь я имел несчастье не раз жалеть о таком родстве.

Он хмыкнул, но предусмотрительно оставил моё замечание без собственных комментариев, вместо того вынимая из внутреннего кармана куртки футляр:

— Велено передать вам.

Письмо? Ознакомимся, не будем тянуть время.

О, бумага, прошитая шёлковыми нитями? Какая роскошь. Впрочем, содержание послания заслуживало и больших излишеств, поскольку рамка из нарисованных от руки переплетений золотых дубовых ветвей окружала весьма ценные строки.

«Сей виграммой удостоверяется, что Мастер, носящий имя Джерон, вправе исполнять королевские законы в пределах поместья Кер-Эллид по своему усмотрению и отвечает за совершённые деяния только перед ректором Академии, коий по прибытии в означенное поместье принимает решение о наказании либо поощрении упомянутого Мастера лично, на что получено высочайшее дозволение Его Величества Октиана. Писано десятого дня месяца Первых Гроз, в год 460 от восшествия на престол Западного Шема первого государя из рода Тирусов».

Кузен вверяет мне безраздельную власть в отдельно взятом поместье? С какого перепуга? Решил наградить за верную службу? Скорее покарать. Ответственностью. И в чём же я провинился сейчас?

Из-под большого пальца моей правой руки выскользнуло тёмное пятнышко, добежало до первой изысканно начерченной цепочки знаков, втянулось внутрь. Едва мне успелось удивлённо моргнуть, все строчки задрожали, крайние завитки сорвались с мест, закружились, меняя цвет с густо-синего на изумрудный, и выстроились по центру виграммы в искрящееся пожелание-приказ: «Береги себя». Постояли чуть больше вдоха и рассыпались по бумаге дорожной пылью, которую я поспешил сдуть. Затейник фрэллов… Впрочем, Ксо предполагал обнаружить чужой интерес к содержанию послания и угадал: печать на футляре была сломана.

Я свернул виграмму трубочкой, положил обратно и беззлобно спросил:

— Любопытничали?

Мужчина помедлил с ответом, видимо затрудняясь с подбором подходящих для ответа слов. Что ж, поможем.

— Вам известно содержание этой бумаги?

— Да.

— Печать вскрыли вы?

Новая пауза, значительно напряжённее предыдущей. Могу понять: покушение на тайну послания самого ректора — вполне достаточный для сурового наказания проступок. Но посыльный всё же нашёл смелость признаться, что читал виграмму, значит, заминка вызвана не тревогой за собственную судьбу, а…

— Его высочество.

Любопытный поворот.

— Принц? Который? — уточняю, вспомнив об успехах властителя Западного Шема на семейном ложе.

— Его высочество Рикаард.

Час от часу не легче. Надменная малявка вдобавок ко всем своим неоспоримым и утомительным достоинствам обожает залезать в чужие дела? Но как к нему попала виграмма?

Наверное, удивление излишне ясно прочитывалось на моём лице, потому что незнакомец по-солдатски выпрямил спину и доложил в лучших традициях королевской гвардии:

— Его высочество приглашён милордом ректором провести лето в поместье Кер-Эллид и совсем скоро прибудет в назначенное место. Я позволил себе опередить карету, вручить послание милорда ректора и заранее сообщить о приезде принца, дабы…

— Подготовить неподготовленных.

Брови мужчины недоумённо приподнялись.

— Не обращайте внимания, это я себе. А сам милорд ректор? Собирается быть?

— В ближайшие дни, его задержали в пути… некоторые дела.

Судя по тону, которым произнесено определение «некоторые», дела исключительно женского пола, приятной наружности и немаленькой окружности.

Несмотря на то что моя старшая сестра была и остаётся мечтой всего существования Ксаррона, он, по собственному признанию, не намерен ограничивать себя на пути достижения желаемого. К тому же образ ректора Академии требует поддержания, а не воздержания, следовательно… Помню, я оскорбился, когда сия логика была изложена мне. Оскорбился за сестру, разумеется, а не за свои нежные уши, удостоившиеся изысканной похабщины в исполнении кузена. Но Ксо заявил, что верность драконов — предмет, не подлежащий ни обсуждению, ни подтверждению, ни чему иному. А потом туманно добавил: «Полюбишь — поймёшь». И тон, которым были произнесены два последних слова, заставил меня содрогнуться от внезапно возникшего и столь же стремительно растаявшего ледяного комка в груди.

— А вы сами, собственно…

Он коротко кивнул:

— Капитан Эрне. Старший офицер свиты его высочества.

Старший, говоришь? Так какого фрэлла ты бросил подопечного? Доставить послание мог бы и кто-то менее облечённый обязанностями. Напрашивается два варианта объяснения, как говорится, «либо — либо». Или капитан решил лично вручить виграмму, потому что не доверяет сие действие никому из своих подчинённых, что, разумеется, свидетельствует не в пользу последних. А возможно, воспользовался первым же предлогом, который подвернулся под руку, чтобы избавиться от общества принца. И почему-то именно последний вариант кажется мне наиболее близким к истине, если я правильно помню характер и манеру общения его высочества.

— И насколько многочисленна свита?

Капитан снова помедлил с ответом. То ли тугодум, то ли чувствует себя неловко.

— Поймите, мне нужно знать определённые подробности. Хотя бы для того, чтобы отдать распоряжение прибраться в комнатах и приготовить всё необходимое.

— Да, разумеется…

Он решился-таки ознакомить меня с жутчайшей тайной количества лиц, сопровождающих принца, но не успел. Потому что упомянутый принц вместе со свитой прибыл в поместье.

Карета выглядела, прямо скажем, небогато, впрочем, оно и понятно: привлекать внимание к высокопоставленной персоне — значит по собственной воле напрашиваться на неприятности. Насколько помню, жизнь и свобода принца и раньше подвергались покушениям, так что никакие меры предосторожности не были бы излишними. Если бы они вообще наличествовали, а меня глаза упрямо убеждали в обратном.

Возница, ещё один человек на запятках кареты, и… всё. Там, где должно было топтать землю по меньшей мере с пяток гвардейцев, безлюдная пустота. Даже лошадей только две, и обе запряжены: при необходимости поспешного бегства придётся тратить время на возню с пряжками и ремешками, либо резать, приводя упряжь в полнейшую негодность. Или возможность столкновения с противником не предусматривалась? В любом случае охраны могло быть и поболее. Правда, если принц путешествовал вместе с ректором Академии, лучшей защиты нельзя было и желать…

Пока я удивлялся беспечности коронованных особ, возница покинул своё место, подошёл к дверце кареты и распахнул её, сгибаясь в поклоне, удивительно похожем на насмешливый. Непонятно только, к кому относилась явленная насмешка: к зрителям или к особе, медленно выбравшейся на свежий воздух.

Прошедший год если и изменил Рикаарда, то не в лучшую сторону. Худобу можно списать на то, что мальчик начал тянуться вверх, как и положено в общем-то четырнадцатилетним подросткам, но осунувшееся лицо с кажущимся из-за этого чересчур крупным носом упрямо твердило: не всё так очевидно. А по-старчески капризные складки у рта совсем не радуют…

Золотисто-ореховые глаза сощурились от яркого солнца, и только сие обстоятельство помешало его высочеству сразу хорошенько меня рассмотреть. Эрне что-то недовольно буркнул в сторону, но поспешно подошёл к принцу и поклонился.

— Вы так быстро нас покинули, капитан… — наверняка подражая отцу-королю, скучающим тоном протянул Рикаард. — Несомненно, дела были неотложные?

— Ваше высочество, я всего лишь взял на себя труд передать вверенное мне послание.

— Труд завершён успешно?

— Да, ваше высочество. Позвольте представить вам…

Принц последовал взглядом в направлении, указанном рукой капитана. Распахнул глаза. Снова сузил. И крылья тонкого носа начали опасно раздуваться.

Узнал? Ну и ладушки, не надо будет тратить силы на притворство.

— В представлении нет нужды, капитан, мы с его высочеством уже знакомы. Счастлив приветствовать высокого гостя поместья Кер-Эллид, и позвольте заверить вас в моей полнейшей готовности…

— Из твоих рук я не приму НИЧЕГО.

Если бы я не видел, как двигаются губы принца, подумал бы, что слышу змеиное шипение, бесстрастное, обжигающе холодное и смертельно ядовитое. Эрне недоумённо нахмурился, а Рикаард тем временем прошествовал к крыльцу.

— У этого дома имеется хозяин? — презрительно осведомился его высочество, глядя мимо меня.

А ведь мальчишка читал виграмму и должен знать, что я располагаю ничуть не меньшими правами, чем dou Лигмун. Даёт понять, что ни в грош не ставит заверенную королевской печатью бумагу? Не слишком ли самонадеянно? Рассчитывает на поддержку сопровождающих? Капитан, судя по медлительности и отсутствию желания следовать за принцем, уважает распоряжения высокопоставленных особ. А двое остальных… Хм, они, пожалуй, не принимают в расчёт вообще никого.

Примерно одинакового роста, похожие друг на друга как братья, но один явно старше и черты лица погрубее, хотя и младшего красавцем назвать трудно, поскольку словно приклеенная к тонким губам улыбка вызывает немедленное неприятие, тусклые же серые глаза и первого, и второго равно не отражают никаких чувств и мыслей, прямо не части живого существа, а схваченные первым морозцем грязные лужицы, разделённые острыми холмами носов. Тонкие струйки сальных чёрных волос, стекающие на лоб, мало опрятности в одежде… Но двигаются оба весьма ловко и ухватисто. Телохранители? Скорее всего. Оружия на виду нет, впрочем, под свободными куртками из свиной кожи может находиться много интересных и опасных вещиц.

— Разумеется, ваше высочество.

Он даже не повернул головы в мою сторону, продолжая смотреть прямо перед собой.

— Вам больше ничего не нужно? А то я ещё сготовлю!

Лита выглянула из двери, увидела новые лица и испуганно замерла на месте.

— Прибыли гости, красавица, — нашёл я выход из создавшегося тупика. — Проводи их к dou Лигмуну, будь добра.

Она сглотнула, опустила глаза и пригласила:

— Заходите, я сейчас хозяина позову.

Поднимаясь по ступенькам и проходя на террасу, принц ухитрился сохранить на лице каменно-презрительное выражение, двое же телохранителей, прежде чем войти в дом, весьма пристально осмотрели меня, причём младший, не разжимая губ, ухмыльнулся, а старший осклабился, обнажив желтоватые и не слишком часто посаженные в челюсти зубы.

Когда троица благополучно исчезла из поля зрения, капитан, так и оставшийся во дворе рядом с каретой, сплюнул им вслед и занялся лошадьми, показывая, что не расположен к разговору. Я понял намёк, собрал опустошённую посуду и отнёс на кухню, по пути едва не столкнувшись с Мэттом, который целеустремлённо и энергично просквозил мимо, даже не удостоив меня приветственным словом. Нарастающая с каждой минутой недружелюбность молодого мага вызвала к жизни закономерное «Почему?», настоятельно требующее ответа, за коим я и отправился в комнату парней.

Зрелище, открывшееся моему взгляду, удивляло ещё больше, нежели все предшествующие события: Мэтт торопливо укладывал вещи в походную сумку, Бэр спокойно сидел на подоконнике, положив костяной лук на колени и отрешённо наблюдая за суетой старшего товарища, Хок стоял посередине комнаты, глядя то на одного, то на другого, явно не решаясь спросить, в чём причина неожиданной спешки. А вот я решился:

— Куда собираемся, да ещё так скоро?

Маг выпрямился, пятернёй убрал белобрысую чёлку со лба:

— Видел, кто приехал?

— А как же! Можно сказать, первым встречал.

Глаза Мэтта укоризненно блеснули: «Зачем тогда спрашиваешь?» — И он снова склонился над сумкой.

— Так куда торопимся?

Маг повернулся ко мне, негодующе морща переносицу:

— Издеваешься, да?

— Ничуть. Просто интересуюсь.

— Лично я не хочу оставаться под одной крышей с его высочеством, да и Бэр тоже. Правда, Бэр?

Если расчёт был на поддержку, то белобрысый ошибся в предположениях: лучник и ухом не повёл, успешно избегая участия в беседе. Зато я убегать не собирался.

— В чём трудность?

— А то сам не знаешь! Стоит принцу вспомнить, при каких обстоятельствах мы все встречались, и…

— При каких? — с любопытством встрял Хок.

Маг отмахнулся:

— Неважно! В любом случае его высочество вряд ли хранит о нас добрые воспоминания, поэтому…

— Что было-то? — воспользовавшись следующей паузой, продолжил расспросы рыжик.

— Было! — фыркнул Мэтт. — Вон у Мастера нашего спрашивай! Захочет, расскажет, не захочет, будешь знать, как нос во все дырки совать!

— Я не сую! — обиделся Хок. — Но если это что-то серьёзное и может быть опасным, мне лучше всё узнать пораньше.

— Много будешь знать, быстрее уйдёшь за Порог, — предостерёг я его и попробовал успокоить мага: — Принц — моя забота, а не ваша.

Тот недоверчиво качнул головой:

— А его псов ты видел? Из нас троих только рыжий недомерок обожает возиться с лезвиями всех мастей, а мне, к примеру, против воина в честном бою не выстоять, да и Бэру тоже.

— Это кто недомерок?

Хок грозно упёр кулаки в бока, лучник же, казалось, стал ещё безразличнее к происходящему.

М-да, хороша компания: один в панике, второй в дремоте, третий пышет гневом, да так, что скоро взорвётся. Надо утихомиривать, и немедленно:

— Разберём всё по порядку. Во-первых, никто не собирается с вами драться. Во-вторых, следить за «честностью» боя лично я не намерен, так что действуй как пожелаешь. В-третьих, Хоккур вовсе не недомерок, а вполне обыкновенного роста молодой человек. Ещё вопросы будут?

— Как у тебя всё просто! — возмущённо взмахнул руками маг. — Только в жизни получается наоборот, никогда не замечал?

— Замечал. Хорошо, расскажи, что именно тебя тревожит.

— Что? — Он поднял обречённый взгляд к потолку. — В поместье вместе с нами будет жить человек, которому мы все, за исключением Хока, здорово насолили. Неужели ты не допускаешь, что принц захочет отомстить? И тогда нам придётся…

Я протянул Мэтту футляр:

— Прочитай, пожалуйста. А потом поговорим. Если понадобится, конечно.

Белобрысый выполнил мою просьбу, позволяя и рыжику заглядывать в виграмму через плечо. Бэр задумчиво смотрел на увлечённых чтением парней, но не делал попытки к ним присоединиться. Не прошло и минуты, как тёмные глаза мага и карие — Хока вместо бумаги уставились на меня.

— Это правда? — переспросил Мэтт.

— Как видишь.

— Ну значит, всё в порядке! — сделал радостный вывод рыжик.

— Да, но…

— Обещаю: никому из вас ни принц, ни его сопровождающие вреда не причинят. А чуть позже приедет ректор, и у нас не будет больше никаких забот. Вообще.

Маг покусал губы, но, прежде чем сдаться окончательно, предпринял последнюю попытку добиться вразумительного ответа от товарища:

— А ты что скажешь, Бэр?

Лучник повёл правым плечом:

— Что и раньше. Ему виднее. Как прикажет, так и будет.

Мне действительно виднее. Но почему в голосе брюнета послышалось эхо старой, потерявшей яркость и остроту, но тем не менее всё ещё живой боли? Та самая заноза? Как бы её поскорее нащупать?

После непродолжительного разговора с dou Лигмуном принц удалился в отведённые и спешно подготовленные для его высочества покои. Я последовал примеру Рикаарда, но, разумеется, направился в свою комнату, по несчастливому стечению обстоятельств расположенную на том же самом этаже и выходящую в тот же самый коридор, только в противоположном его конце. Вверенная моему присмотру троица сочла преступлением проводить дневное время в душном и сыром доме, потому Мэтт, Бэр и Хок, каждый в своём собственном настроении, но дружно и не теряя ни минуты даром, совершили набег на кухню, взяли в плен некоторое количество съестного и успешно отбыли за границы усадьбы, по всей видимости, к берегам той самой речки, на существование которой рассчитывал Ксаррон.

Я расправил на столе подписанную ректором Академии и скреплённую печатью короля виграмму. Провёл ладонью по месту, которое подмигнуло изумрудом сообщения, предназначенного лично мне. Беречь себя нужно, значит? С чего это кузен так печётся о моём благополучии? Дважды подставил спокойствие моей жизни под угрозу, а теперь строит из себя заботливого родственника… Тьфу. Фрэлл с «коконом», могу в любой миг забыть о его назначении и своём обещании. Но как быть с принцем? Зачем Ксо вообще потащил его в поместье? Мальчику вреден столичный воздух?

Хотя весьма возможно, что вреден. Во всех смыслах. Судя по внешнему виду и реакции на мою персону, его высочество не только ничего не забыл, но и тщательно ухаживал за воспоминаниями, не давая зачахнуть ни малейшей детали. Неужели у мальчишки не нашлось других дел и увлечений? Если так, мне жаль. Очень жаль. Двоих: принца и себя. Рикаарда, потому что он тратит самые светлые и искренние годы жизни на злобу и месть. Себя, потому что моё участие в судьбе его высочества если и не оказалось решающим, то стало последней каплей, склонившей чашу весов в худшую сторону.

Нет, я не чувствую вины или угрызений совести, мне нечего стыдиться. Но пожалеть есть о чём. И подумать — тоже. Зачем Ксаррон свёл нас вместе спустя год после странной и горькой встречи? Хотел показать результат моего мимолётного прикосновения к чужой судьбе? Хотел пристыдить, заставить заметить и осознать в полной мере тяжесть ошибки? Ошибки, совершённой вовсе не мной… Что ж, я осознал. Но куда двигаться дальше? Бросить всё как есть или попытаться внести исправления в уже решённую задачку?

Принц, разумеется, будет мстить. Особенно сейчас, получив возможность подобраться к врагу близко-близко. И даже выписанная королём виграмма не станет препятствием для его высочества: он попросту не отдаёт себе отчёта в том, сколько власти содержат несколько заковыристых строк. Не понимает, что я вправе даже забрать жизнь королевского отпрыска без каких-либо последствий для себя. Интересно, а какого мнения свита Рикаарда? Капитан, несомненно, разумный человек и не станет ввязываться в драку, исход которой предрешён, зато двое скользких «братцев» вызывают опасение… Они вполне способны на любое сумасбродство — потом прикроются именем принца и избегут ответственности. Одно только «но»: зная о виграмме, псы его высочества не посмеют ударить в спину. Нет, они будут стараться вынудить меня совершить грубую ошибку, чтобы воспользоваться ею и одержать победу наверняка.

Фрэлл! Но и я не могу сделать ход первым! Только ждать, только отвечать, только парировать. А ожидание — самое смертоносное оружие на свете. Если мои противники догадываются об этом, то обладают преимуществом, способным переломить ход поединка в нужную им сторону…

Нет, не догадываются: в коридоре послышались шаги, шорох, шлепок и испуганный возглас, впрочем слишком тихий, чтобы его услышал, к примеру, дремлющий или погружённый в размышления человек. Первая попытка нападения? Обнажать клинок или нет, решу попозже, а сначала неплохо бы осмотреть поле боя и оценить атакующие силы по достоинству.

Наверное, Лита шла ко мне предложить свои услуги любого рода или справиться о моих нуждах и пожеланиях, а «братцы» прятались в одном из коридорных закутков и, когда служанка поравнялась с местом засады, явили свои гнусные рожи и намерения, прижав невинную жертву к стене. Нельзя сказать, чтобы девушка дрожала от ужаса: судя по всему, для селянки не в диковинку были подобные встречи в пустынных местах, но и удовольствия на слегка побледневшем лице не наблюдалось. Старший из псов его высочества перегораживал широкой спиной пути к отступлению, а мрачной физиономией пресекал возможное появление вспышек смелости у служанки. Младший медленно и ласково поглаживал деревянную обшивку стены на расстоянии не больше ладони от щеки девушки, и каждое движение гибких, похожих на червяков пальцев заставляло Литу нервно сглатывать.

Простенькая ловушка, ничего не скажешь. И, как всё простое, донельзя удачная — как бы я ни поступил, в большем выигрыше будут противники. Если сделаю вид, будто не заметил происходящего, выйду из сражения без ощутимых потерь, но рискую быть ославленным, а заодно бросить тень на всех остальных людей, носящих звание «Мастер». Меня за это поблагодарят? Сомневаюсь. Резким тоном потребовать оставить прислугу в покое и нарваться на немедленную дуэль? Ещё хуже. Мало того что не хочу лить кровь ни сейчас, ни в обозримом будущем, так и в случае необходимости не сразу смогу перейти от созерцания к активному действию: нужна хотя бы мало-мальская разминка. Что же остаётся? Последняя доступная мне малость. Болтовня.

— Свита его высочества ищет развлечений? — с искренним интересом спросил я, оказавшись в трёх шагах от решительно настроенной парочки.

Старший заменил угрожающее выражение лица ухмылкой, по-прежнему похожей на сделанную неумёхой карнавальную маску, младший удовлетворённо прищурил глаза:

— А ведь верно, ищем… Одно уже нашли, да и второе поблизости.

Намёк понятен. Но я, как «развлечение», не желаю оказаться легко доступным, что бы по этому поводу ни думали псы принца.

— Тогда позвольте позавидовать вашему везению: мои поиски успехом пока не увенчались.

— Может, помощь нужна? Так мы готовы.

— Помочь найти развлечение?

Тонкие губы растянулись в улыбку.

— С превеликой радостью!

Я сделал вид, что напряжённо думаю, потом рассеянно заметил:

— А нужна ли нам в наших совместных поисках служанка?

Младший понимающе кивнул:

— Три — хорошее число, лучше, чем четыре.

— Тогда, может быть, позволим ей вернуться к исполнению обязанностей?

Такое развитие событий не входило в планы «братцев»: старший, не переставая улыбаться, нахмурился, словно показывая приятелю, что недоволен моим предложением и не советует его принимать. Вообще-то проще было произнести пару слов, а не двигать лицевыми мускулами, сооружая невнятные гримасы, если только… Как выдастся удобный момент, обязательно проверю свою догадку.

— Обязанностей, говорите? Первейший долг слуг — следовать воле хозяина.

Пальцы «младшего» вплотную придвинулись к щеке Литы, и девушка, не решаясь отвернуться, зажмурилась в ожидании развязки.

Продолжаю свою мысль:

— Хозяин же, в свою очередь, бережёт принадлежащее ему добро.

В серых глазах сверкнуло удовлетворение: по всем приметам выходило, что рыбка попалась на крючок, осталось только вовремя подсечь.

— А вы, верно, хороший хозяин?

Я скучающе провёл взглядом по истёртому лаку паркета под ногами «братцев», по резьбе панели, к которой спиной прижалась Лита, по пылинкам, танцующим в луче света, заглядывающего в коридор из открытой двери.

— Если я чему-то хозяин, то только своему слову.

— Этого вполне достаточно, правда, брат?

Старший кивнул, напряжением каждой чёрточки показывая готовность к проверке любого из моих утверждений.

— А вы, похоже, ещё беднее меня. По крайней мере, одного из вас кто-то уже лишил возможности и давать слово, и забирать обратно…

Только ладонь младшего, упёршаяся во вздыбившуюся от гнева грудь второго «братца», не позволила бою начаться немедленно:

— Я слышал, Мастера во всём придерживаются правил?

— Если правила определены и приняты всеми сторонами.

— И что вы думаете об установлении правоты посредством сравнения сил?

Ну вот, последний поворот пройден и до цели осталась прямая, как стрела, и столь же короткая дорожка.

— Временами это становится единственным выходом.

— Если следовать правилам, нужно начинать с вызова, не так ли?

Предлагает мне стать зачинщиком драки? Нет уж.

— Бросить вызов мало. Нужен ещё тот, кто его примет: зачем же зря разбрасываться ценными вещами?

— Тот, кого попрекнули бедностью, уж точно не будет тратить своё единственное сокровище попусту.

Из взгляда младшего исчезли последние лучики ехидства, осталась только целеустремлённость, не допускающая сомнений: псы натравлены и не отступят, пока не сожмут челюсти на горле указанной принцем жертвы. На моём горле.

Ох, как всё это грустно… Ещё один только вдох, вызов будет брошен, и мне придётся ответить. Подвергая риску своё здоровье и обрекая на смерть двоих, может быть, вполне заслуживающих того, но всё-таки живущих своими жизнями людей. Придётся убивать, потому что оставить «братцев» в живых — значит обрести врагов, поскольку мои противники не из числа тех, что способны, осознав чужое превосходство, не проникнуться вечной ненавистью, а спокойно отойти в сторону.

— Вы, парни, можете делать что хотите, я вам не нянька, но задираться с Мастером не советовал бы, — заметил Эрне, прислонившийся к дверному косяку той самой комнаты, дверь которой была распахнута и пропускала в коридор солнечный свет.

— Не веришь в наше мастерство? — с почти искренней обидой спросил младший.

— Я верю только в своих богов, — спокойно и веско возразил капитан. — Который из вас сильнее, мне знать неинтересно, но… Не думаю, что ректор Академии будет в восторге, узнав, что кто-то причинил вред его любимому племяннику.

На лицо младшего из «братцев» опустилась заметная тень сомнения, а Эрне продолжил:

— Как будете оправдываться, ваше дело, только вряд ли даже нижайшие извинения и мольбы о прощении помогут избежать кары. Если покровительство его высочества стоит того, не смею препятствовать.

Он отвесил насмешливый поклон, поворачиваясь к «братцам» спиной и собираясь вернуться в комнату, где, по всей видимости, отдыхал после дороги, но был остановлен ядовитым вопросом младшего:

— Выслуживаешься? Надеешься, за тебя замолвят словечко?

Произнесённые слова даже не намёк, а прямое приглашение, первый аккорд в песне клинков, потому что для честного служаки не может быть оскорбления страшнее. Я невольно задержал дыхание, ожидая самого худшего, но капитан оказался мудрее и расчётливее: не поднял перчатку вызова. Промолчал, распрямляя спину, как на параде, оставляя противнику возможность нанести лишь заведомо подлый удар.

Подлецами «братцы» были наверняка, но становиться дураками не собирались, потому вынуждены были отступить, ко всеобщему облегчению. Угроза стать досадной помехой на пути ректора оказалась весомым доводом: пусть племянник из любимого вполне способен превратиться в ненавистного, но кровь не водица, и даже за паршивую овцу в семье можно получить на орехи столько, что не сможешь ни унести, ни вынести.

Лита осторожно раздвинула ресницы, удостоверяясь в отсутствии опасности, и открыла было рот для своего излюбленного вопроса: «Не надо ли чего?» — но я успел поднять руку в жесте, призывающем к молчанию.

Эрне всё так же стоял в дверном проёме, словно не слышал удаляющихся шагов «братцев». Человек предотвратил кровопролитие, получил пощёчину, больно саднящую сердце… Благодарность — самое малое, чем я могу отплатить. Нужно только узнать, в каком виде предоставить оную для нужд капитана.

— Вот что, красавица, принеси-ка нам кувшин вина, да такой, на котором пыли побольше, и питейную посуду на двоих.

— Только пить будете или ещё покушать сготовить? — деловито осведомилась девушка.

Я взглянул на натянутую струну капитанской спины:

— Поесть всегда успеется. Надо сначала аппетит нагулять.

— Как прикажете.

Лита, на всякий случай оглянувшись и проверив, не подкрались ли любители развлечений снова, посеменила к лестнице, а я спросил, обращаясь ко всему коридору разом:

— Пригласите в комнату? Если предпочитаете выпивать стоя и через порог, возражать не стану, дело ваше, хотя за столом будет и удобнее, и приятнее.

Эрне вздрогнул, избавляясь от напряжения, опустил подбородок. Принимать решение всегда нелегко, каким бы оно ни было, а торопить того, кому нужно время на размышление, и вовсе постыдно. Поэтому я терпеливо подождал, пока капитан нарушит молчание, и с удовлетворением отметил прозвучавшую в хрипловатом от волнения голосе смущённую благодарность:

— Вы совершенно правы. Присядем?

Лита верно истолковала мою просьбу, принеся из погреба старое, выдержанное вино, и терпкий, горьковатый аромат резво взвился над бокалами, добавляя в воздух комнаты сумасшедшинку иллюзорной простоты и вседозволенности. Капитан сделал короткий глоток, покатал капли горячительной жидкости на языке, отправил на встречу с желудком и уважительно цокнул языком:

— Хорошо уметь налаживать отношения со слугами.

— В сём искусстве нет ничего сложного: нужно просто немножко доброты.

— И в драку ввязываться нужно всегда по-доброму?

Небрежная ехидца сказанного не могла, да и не имела целью кого-то задеть — Эрне всего лишь удивлялся.

— К сожалению, немногие оценивают доброту, как она того заслуживает.

— Пожалуй. — Капитан поднёс бокал к губам, но помедлил с новым глотком. — Особенно если в основе действий лежит приказ, а не собственный рассудок.

— Вы очень вовремя вступили в нашу беседу.

Эрне перевёл на меня недоверчивый взгляд:

— Благодарите?

— Именно.

Он осторожно хмыкнул.

— Вас что-то удивляет?

— По справедливости, говорить «спасибо» должны были бы те двое, а не вы.

— Но они ведь никогда не скажут ничего подобного? Значит, выполню работу за них.

Брови капитана приподнялись.

— Не слишком ли дорогой подарок?

— Нисколько. Мне ваше вмешательство помогло так же сильно, как и остальным. И всё же могу я просить удовлетворить моё любопытство?

— Разумеется.

— Почему вы решили предотвратить дуэль?

Эрне поставил бокал на стол, подумал, отодвинул серебряную посудину подальше от края: если упадёт, разбиться не разобьётся, но негоже проливать живительную влагу, верно?

— Скажу: было жаль олухов, нарывающихся не просто на взбучку, а на суровый урок, поверите?

Я отставил в сторону своё вино и откинулся на спинку кресла:

— Считаете меня способным справиться с псами его высочества?

Капитан укоризненно моргнул:

— То, что я знаю о Мастерах, не позволяет усомниться.

— И даже мой невеликий возраст в расчёт не принимаете? Для обретения опыта нужны годы, которых у меня было в обрез, по сравнению с противниками.

— Но у них, в свою очередь, не было дядюшки, который точно знает, чему нужно учить и мимо чего можно спокойненько пройти мимо.

А Эрне умён, и весьма. Впрочем, если дослужился до капитанского чина, к тому же назначен в охрану его высочества, значит, не последний парень в Западном Шеме. Вот только стыдится собственного поступка, а сие нехорошо: нельзя позволять стыду занимать место гордости. Ну-ка уничтожим коварного захватчика чужих территорий!

— Да, вам могло быть жаль… Хотя на деле должно было бы хотеться избавиться чужими руками от надоедливых и непослушных тварей. Но есть и другая причина, верно? Та, о которой упомянул младший из псов.

Капитан остался спокоен, даже пальцы руки, лежащей на подлокотнике кресла, не изменили своего положения, но именно бледным оцепенением и выдали крайнюю степень напряжения, потому что уточняющий вопрос прозвучал бесстрастно:

— Попытка выслужиться?

Подтверждаю:

— Она самая.

Эрне прикрыл глаза, помолчал, потом перевёл взгляд на окно, за которым всё ярче разгорался солнечный день.

— Поступок, достойный презрения, не так ли?

— Поступок, достойный восхищения.

Растерянный поворот головы:

— Восхищения?

— Знаете, капитан, лично я не вижу ничего постыдного в желании улучшить собственную жизнь. Когда же при этом имеется возможность оказать кому-то ценную услугу, есть ли вообще повод для презрения? Вы правильно рассудили: любой дядюшка всегда прислушается к словам своего племянника, и мой — не исключение. Я непременно поговорю с ректором. Но если не возражаете… Чем вас не устраивает нынешняя служба? Вы приближены к принцу, стоите почти у самого престола… Завидное положение. Или нет?

— Завидное? — Капитан едва удержался от плевка. — Может быть. Только что-то за него не перегрызают друг другу глотки. Уж я точно не стал бы грызть!

— А как же вы оказались в свите его высочества?

— По своей дурости и чужой зависти. Я служил в Егерях, и ходили слухи, что мне прочат чин капитана. Но не только мне, разумеется, был ещё человек на примете, может куда более достойный, чем я. Когда мы узнали, что претендуем на одно и то же место, решили встретиться и… поговорить. Поговорили. Слово за слово…

— Удар за ударом, — продолжил я.

Эрне кивнул:

— Было дело. Обошлись без церемоний: между Егерями дуэли запрещены, но кто-то подглядел, подслушал и сдал нас командиру. А у того и рука тяжёлая, и решения… суровые. И всё же капитанский чин он выписал. Нам обоим. Только меня отправил ко двору, а моего соперника в такую глушь, где по доброй воле не служат. Неизвестно, кому больше повезло, но, думаю, Хигилу всё же веселее пришлось, чем мне.

— Ваш друг-соперник — капитан Хигил?

— Да. Почему вы спрашиваете?

Я улыбнулся, вспоминая скорого на расправу Егеря.

— Не так давно наши дороги пересеклись. Да, скучать ему было и долго ещё будет некогда. И… Подраться он по-прежнему не дурак.

Эрне оживился:

— Полез и с вами в драку?

— Самую настоящую.

— Из-за чего же? Что вы могли с ним не поделить?

— То, что мужчины никогда не делят друг с другом. Женщину.

Судя по выражению, прочно обосновавшемуся во взгляде капитана, упомянутая подробность добавила моему «мастерству» весомости:

— У Хигила появилась женщина?

— И весьма замечательная! Впрочем, я на неё не покушался, всё произошло по недоразумению, чтобы прояснить которое, правда, пришлось помахать кулаками.

— И кто одержал верх?

Вроде и взрослый человек, а любопытствует совершенно по-мальчишески.

— Не хочу хвастаться, но… Так уж получилось, что я.

Эрне потрясённо качнул головой:

— Ну дела! Вот так запросто встретить человека и выяснить, что есть общие знакомые… Значит, Хигил не скучает?

— Куда ему, по горло в заботах и трудах! Но и вам, как мне кажется, грех жаловаться на скуку. Как давно вы приставлены к принцу?

— Получил назначение сразу после Праздника Середины Зимы.

Насколько помнится, канун Праздника младший принц проводил где-то в окрестностях столицы.

— Сразу как его высочество вернулся в Виллерим?

Капитан прищурился и подпустил в голос подозрительности:

— Ваши вопросы… Стоит ли спрашивать, если вы и так всё знаете?

Я разочарованно качнул головой:

— Если бы всё! Мне пришлось покинуть столицу ещё до окончания празднеств, и, честно говоря, всю зиму меня больше занимали личные дела, нежели хроники деяний королевской династии Западного Шема. Я лишь предположил. И буду весьма признателен, если вы расскажете мне ещё кое о чём.

— Вытащить на свет грязное бельё двора? — попробовал пошутить Эрне.

— Почти.

— Я не вправе… — попробовал было возмутиться капитан, и я поспешил успокоить честного служаку:

— Распорядок дня его высочества мне неинтересен. Его связи, пристойные или нет, также могут оставаться тайной. Мне нужны только ваши впечатления.

Светлые брови выгнулись удивлённым домиком:

— О чём?

— О принце.

Но Эрне, хоть и был солдатом, не желал исполнять приказы бездумно.

— У вас есть какая-то цель?

Хорошо, что спросил. По крайней мере, вопрос дал мне повод всерьёз задуматься над собственными поступками. Цель? Наверняка есть. Но в чём она заключается? Хочу услышать. Что именно? Получить подтверждение неясных опасений? Лучше бы развеять все тучи, однако чувствую: не получится. Остаётся лишь крохотная надежда… На возможность сделать шаг назад. Или в сторону. Да куда угодно, лишь бы не вперёд!

— Есть.

Капитан наклонил голову, приглашая поделиться с ним намерениями.

— Вам непременно нужно её знать?

— Я должен принять решение, не так ли? Вот и хочу сделать это, отдавая себе полный отчёт.

— Любите усложнять свою жизнь?

Эрне не ответил, ожидая от меня совсем иного.

Занятно… Два Егеря, а какое разное поведение. Хигил был счастлив уступить право решать, этот же намерен держаться до последнего. Почему? О, кажется, понимаю! События в Вэлэссе не поддавались мгновенному осмыслению и простому выбору пути решения проблемы, потому Егерь предпочёл без лишних трат времени и сил отдать бразды правления мне — единственному человеку в округе, который хотя бы притворялся, что знает, как действовать. А нынешний знакомец медлит, поскольку… Не видит проблемы либо считает, что её можно решить в любой момент. Или… Точно так же Эрне может быть уверен в том, что время упущено и уже нет никакого смысла что-либо решать.

— Знаете, капитан… Рикаард заслуживает пристального внимания по трём причинам.

— Всего по трём?

— Их более чем достаточно. Во-первых, он принц. Будет ли на его голову водружена корона или нет, не особенно важно, но он обречён участвовать в жизни Западного Шема. Во-вторых, мальчик — Мост, к тому же пока не инициированный, что в глазах магиков придаёт ему весьма большую ценность и значимость. Но если хотите, признаюсь честно: первые две причины меня мало волнуют.

— Благополучие престола и борьба магов за влияние вас не волнуют? Да вы смелый человек! Или безрассудный?

Я пропустил вежливую издёвку мимо ушей.

— Меня больше занимает третья причина. Мальчик уверенно приближается к самому отвратительному существованию, какое только может быть: жизни без души.

— С чего вы взяли?

— А вы разве не замечали? Ничего-ничего?

Желваки на скулах Эрне выкатились и снова спрятались.

— Конечно замечали. Но не придавали значения. Собственно, вам и не нужно заботиться о светлом будущем принца.

— А вам?

А вот мне, получается, нужно. К моему глубочайшему сожалению.

— Я хочу попытаться исправить ошибку.

— Ошибку? Свою? — В светлых глазах осторожно блеснуло удивление.

— Ну да.

— И в чём же она заключалась?

— Я оказался слишком беспечен и самоуверен. Всего один раз. Целый раз.

С пола раздалось заунывное мяуканье. И как кошки ухитряются узнавать, спим мы или уже выбрались из моря сновидений на берег дрёмы? Ведь не двигаюсь и не открываю глаза, а Шани совершенно точно уверена: проснулся. И раз уж проснулся, будь добр исполнить обязанности хозяина. Например, покормить проголодавшуюся скотинку.

В надежде снова нырнуть в сон я всё же не сразу откликнулся на требование. Зря, как выяснилось, потому что вдох спустя сенник шурхнул, принимая на себя тяжесть кошачьего тельца, а густой пух ткнулся мне в нос, и мяуканье повторилось. Тихое, вряд ли слышное в коридоре и такое… несчастное. Ах ты притвора!

Сажусь, спуская ноги на пол. Шани уже стоит у порога комнаты, шёрсткой серебрясь в лунном свете. И хотя ночью любая кошка оказывается серой, всё же приятно сознавать, что моё зрение не обманывается, а наслаждается новыми оттенками хорошо знакомой красоты.

— Ну хорошо, хорошо… Уже иду.

Лита подробно объяснила, где припрятаны лакомые кусочки для моей питомицы, а потом скоренько собралась и упорхнула в деревню раньше обычного, ещё задолго до заката. Покорнейше извинялась, низко кланялась, уверяла, что нисколечко не сомневается в моей способности защитить невиновных от гнева коронованных особ, «да только вернее и самой поберечься». Впрочем, я и не уговаривал оставаться. Зачем? Заставлять девушку, и так испуганную родительскими рассказами, переживать страх с новой силой? А если в доме и в самом деле водятся призраки? Не в моём положении гонять бродячих духов, ой не в моём…

Кошки — замечательные существа. Но некоторые особенности их характера способны довести даже самого терпеливого человека до белого каления. Например, справление нужды: не абы в каком месте, а только в тщательно избранном, желательно отмеченном неким выдающимся признаком, и уж совсем хорошо, если место это окажется одним из тех, что часто вынуждены посещать хозяева… А еда? Ещё того хуже! Мало быть готовым по первому требованию возиться с разделкой мяса (и чтобы непременно свежего!), нужно ещё терпеливо ожидать рядом, пока её мохнатое величество откушает. И лишь царственное встряхивание лап означает: трапеза окончена. А потом вас перестают замечать. Час, два, три… Пока снова не проголодаются или не испытают потребности в ласковых поглаживаниях.

Первые разы вставая ночью ради кошачьей кормёжки, я ещё лелеял надежду не просыпаться до конца, чтобы вернуться в постель без потерь. Наивный… Теперь придерживаюсь правила: если совести нет совсем, игнорирую любые трели и завывания, а если хоть толика завалялась… Встаю и иду. Надрывно зеваю, ожидая окончания всех ритуалов, возвращаюсь, плюхаюсь на сенник и… Начинаю размышлять, потому что за время моего вынужденного отсутствия в комнате сон обычно тоже куда-то уходит.

Капитан Эрне оказался не слишком откровенен, но даже его скупых замечаний хватило для установления печального факта: принц Рикаард — не самой доброй души человек. Возможно, совсем недоброй. Правда, в последнее время его свободу шалить малость ограничили, и не в последнюю очередь стараниями старшего брата и сестры. Дэриен, похоже, не стал утаивать от Рианны обстоятельства нашей встречи с младшеньким наследником престола, потому что девочка прекратила всяческое общение с виновником моих бед. Не буду кривить душой, сия новость меня немного порадовала, как и любого получившего подтверждение, что на его стороне выступают внушительные силы. Но и огорчила тоже. Если бы Рианна не стала негодующе дуть губы, а проводила бы с братом побольше времени, рассказывала бы ему о… Да неважно о чём! В общем, если бы дети не отгородились друг от друга высокой стеной обиды, у принца был бы хороший шанс вовремя и почти незаметно перейти на другую тропинку. Не получилось. А жаль, люблю, когда дела исполняются с самыми маленькими затратами сил и времени.

И всё же мне-то что до бед, надвигающихся на королевскую семью со стороны меньшого высочества? Дэриен справится. Должен справиться. Особенно если инициирован по всем правилам. О принцессе и не говорю: возможностей девочки хватит на сражение со всем миром. Если мир окажется достаточно самонадеян и безумен, чтобы бросить ей вызов. Я и сам немножко опасаюсь могущества Рианны. Нет, не в отношении себя: моя Пустота поглотит и больше. В отношении её высочества. Любое количество Силы, находя выход в мир через Мост, не может не оказывать влияние на телесное воплощение своего пути. В худшем случае возможно даже тление Кружева. А чем обычно заканчивается тление? Да, и золой тоже, но иногда оно приводит к вспышке пламени, пожирающего всё, что оказалось рядом.

Я совершил кошмарную ошибку, помогая Рианне обрести могущество, обрёк девочку на вечное сражение с самой собой. Сможет ли она найти в этой борьбе удовольствие или пользу? Хотелось бы верить, что сможет. Но проигрывать нельзя. Чуть отступить? Только чтобы в следующий миг снова броситься в атаку. Только так. Принцесса ещё не понимает, чем одарена, но, когда поймёт, простит ли меня? Не уверен. Впрочем, как бы ни случилось, оправдываться не буду: в тот день у меня не было под рукой лучшего решения, пришлось взять плохонькое, зато доступное…

Шурх. Шурх. Плюх. Ну вот как всегда: пушистой спиной прямо на лицо! Понимаю, что кошка оказывает мне высшую степень доверия, но, увы, не способен дышать, когда нос и рот забиты шерстью. Сдвигаю Шани с подушки чуть ниже, туда, где могу поглаживать урчащее тельце без опасения вывихнуть плечо. Интересно, каким меня видит моя зверица?

Большим и сильным. А ещё глупым, ленивым и рассеянным, если по первому же требованию не отправляюсь на исполнение кошачьей воли. И никакой благодарности за спасение, что вы! Кошки живут по принципу: если ты взял на себя ответственность за нас, то неси и не жалуйся, а мы будем наслаждаться жизнью. Собственно, поэтому старый шадд всеми правдами и неправдами вынуждал меня принять участие в жизни своего племени. Что ж, приму. Но недолгое, пусть не обольщается… Впрочем, кошки кошками, а люди?

В глазах Рэйдена Ра-Гро проскальзывала нелестная для моего самолюбия картинка, но парень быстро справился с личными впечатлениями, бросив все силы на дело. Главное, чтобы помощник на примете имелся, а чем заняты его тайные помыслы — разберёмся потом. Если понадобится… Он явственно испытывал страх, но легко отодвинул ненужные чувства прочь с дороги. Потому что твёрдо знает простую истину: время нельзя тянуть до бесконечности. Как тетива лука — либо порвётся, не выдержав приложенного усилия, либо вырвется на свободу и больно хлестнёт по пальцам. Надо просто жить так, как тебе положено предками, как требуют обстоятельства, но не поверять слепо свои действия заплесневелыми правилами, а дополнять их своими.

Речник нашёл во мне покой. Хорошо, хоть не смертный. И как ему это удалось? Хотя Наржак не обладает умением рода Ра-Гро и неспособен читать за пределами сердца… Но может быть, читать в сердце полезнее? Покой… Не могу решить, радует меня услышанное или нет. Если внешнее — лишь отражение внутреннего, вздохну с облегчением. А если не отражение? Если всё, что выходит на поверхность, — изгнанники из глубин сердца? За ненадобностью, к примеру. Или убежали по собственной воле от усталости, разочарования, скуки… Какое же объяснение будет правильным?

И всё же я мог бы попробовать увидеть себя со стороны, воспользовавшись услугами Хельмери. Но вряд ли мне помогли бы даже таланты лицедея. Женщина видела меня только несколько часов, в течение которых не происходило… Внутри меня ничего замечательного не происходило. А значит, волны изменений не превращались в прибой, доступный вниманию Хель. Верно, никакого смысла. Чтобы узнать, каким представляюсь людям, мне пришлось бы таскать с собой целую толпу лицедеев, запоминающих каждый вдох. Но если бы так и случилось, если бы я увидел ВСЁ… Что делал бы дальше? Изменился кому-то в угоду? Надевал бы маски, лишь бы не ранить чувства других? Вряд ли. Но означает ли сей вывод, что по-настоящему важно только внутреннее ощущение?

Если не закрываться от внешнего мира, позволять его волнам накатываться на сознание, перебирать принесённые камешки, ждать, пока осядет поднятая муть, или, наоборот, самому баламутить воду… ТАМ. ТУТ. Два конца одной и той же ленты, причудливо переплетающиеся друг с другом, иногда почти касающиеся, иногда разделённые непреодолимым расстоянием…

Ещё одно замечательное качество кошек заключается в том, что они умеют ходить совершенно бесшумно. В отличие от людей. Изо всех нынешних обитателей поместья ночными посетителями могли оказаться только дедушка с внуком или свита принца, потому что мои подопечные заночевали в деревне, о чём любезно предупредили с помощью мальца, шустро доставившего устное послание и не менее шустро убравшегося восвояси. Учитывая, что из прочих лиц мне не хотелось бы посреди ночи видеть ни одно… Я слегка раздвинул ресницы, готовясь либо ворчать, либо ругаться, либо молчать и дальше притворяясь спящим. Но тщательно выстроенные планы со злорадным треском рухнули: в дверях стоял его высочество. Нет, не «высочество».

Мальчик. Просто мальчик. Ребёнок, проснувшийся и не нашедший рядом с кроватью кого-то из родителей. Одинокий, испуганный, робкий. Однако все эти впечатления могли быть плодами моего воображения, щедро подпитанного несвоевременными размышлениями в ночь полнолуния, а вот взгляд… И добро бы, если бы Рикаард смотрел на меня. Но он смотрел на кошку.

Шани, свернувшаяся клубком под моей рукой и тихо мурчащая песенку о счастливой кошачьей жизни. Какие мысли у меня вызвала бы такая картинка? Умиление, мимолётное и ни к чему не обязывающее, но умиротворяющее и улучшающее настроение. Но то у меня, а взгляд принца… почти пылал.

Не злостью, нет. Завистью. Причём чувством того рода, что отчаянно бьётся о прутья клетки и кричит: «Ну почему у всех вокруг есть, а кому-то не дозволено даже мечтать о таких простых вещах?!» И в глазах, магией лунного света приобретших цвет серебра, плескалась боль. Очень много боли. Так много, что её брызги вылетали наружу, кривя лицо попыткой то ли зло рассмеяться, то ли зарыдать.

Он стоял и смотрел. Так напряжённо, что я не удержал тревогу в своём сердце и, приподнимаясь с подушки, спросил:

— Что-то случилось, ваше высочество?

Рикаард вздрогнул, не отрывая взгляда от моих пальцев, всё так же зарытых в пушистый мех.

— Вам что-то понадобилось?

Принц отступил назад, в коридор, светлое пятно длинной рубашки боролось с темнотой всего пару вдохов, потом растворилось в ночных тенях, а я вдруг почувствовал, что снова запоздал с решающим ударом. Мальчик, вопреки собственному утверждению, принял бы из моих рук всё. Несколько мгновений назад. Если бы мне удалось обойтись без слов. Или подобрать другие слова. Те, которые ему по-настоящему нужны.

Ш-ш-ш-шр-р-р… Крх! Невысокий каблук отменно исполнил роль якоря, и подошва сапога резко оборвала скольжение, впечатываясь в каменную крошку. Переход от нападения к обороне произошёл почти незаметно, но замерший, словно наткнувшись на невидимую преграду, ферос,[8] заставил объятия воздуха глухо взвыть, причём вой длился не более полувдоха. Однако впечатляет…

Правильно я действовал, не доводя до драки вчерашнюю ссору с псами его высочества: в благоразумности сего поступка уверяло утреннее наблюдение за танцующим по двору старшим из братцев, немота которого, как выяснилось, не послужила помехой в постижении боевых искусств. Не могу сказать, что сам очень уж хорошо владею длиннодревковым оружием, но моих знаний вполне хватает, чтобы оценить мастерство противников. Так вот, молчаливый Гелен был не просто хорош, а великолепен. Забавно, что он об этом знал, так что красочное представление с утра пораньше могло служить не одной-единственной цели, а по меньшей мере двум. Каким?

К примеру, показать недругам принца мощь и умения его защитников. Скажем так, для острастки. Дабы неповадно было соваться, если, разумеется, зрители способны верно истолковать прозрачный намёк. Лично я понял всё, и весьма быстро. Правда, понимание едва не скрыло от меня возможность иного развития событий: телохранитель Рикаарда мог просто-напросто стараться представить себя передо мной в наилучшем свете. Для чего? Для получения выгоды. И обвинение, брошенное младшим братцем капитану Эрне, очень хорошо подтверждает мои предположения.

В стремлении уязвить, причинить боль, унизить лежит очень простое, понятное и редко привлекающее пристальное внимание посторонних чувство — обида. А тем не менее она гораздо страшнее ненависти и злобы, как любая мать сильнее и умелее своих дочерей. До той поры, пока дети не повзрослеют, разумеется… Если задуматься, что вызывает у нас жгучую обиду? Успехи других людей. Так произошло и в случае с капитаном: прорвавшееся наружу оскорбление было не чем иным, как обиженным всхлипом. Мол, вот ведь мужику повезло, улучил момент и зарекомендовал себя услужливым и верным, теперь быстренько получит назначение на какое-нибудь завидное и тёплое местечко, а нам всё прозябать и прозябать рядом с малахольным юнцом… Примерно так. Ещё добавилось злости на самих себя за хлопанье ушами, когда нужно было действовать, ну и, конечно, зависть к тому, что Эрне раньше них узнал о родстве Мастера с ректором Академии и не преминул воспользоваться.

Можно было бы упрекнуть «братцев» за их обиду: в конце концов, никто не заставлял срываться с места, бросаться в бой и, подчиняясь желаниям принца, пытаться вызвать меня на поединок, вместо того чтобы тихо и мирно поговорить. И в глубине души они понимают, какую ошибку совершили, но… Сделанного не исправишь, потраченного не воротишь, сожжённого не воскресишь. А значит, обида продолжит цвести пышным цветом, отравляя вкус жизни.

Впрочем, воинские забавы старшего из «братцев» оставляют возможность для переговоров, в любом случае драться с ним я уж точно не хочу. И не стану, если увижу хоть один-единственный шанс избежать открытого столкновения, поскольку лёгкость, с которой длинная жердина порхает в руках Гелена, успешно настраивает на миролюбивый лад. Свои силы я всегда оцениваю трезво: продолжительные активные движения мне недоступны, поэтому все наставники во время обучения всегда делали упор на скорейшем достижении цели. То бишь на убийстве противника, желательно первым же ударом. И что в результате? Обращению с посохами меня научили только с одной точки зрения: с точки зрения разумного приложения сил.

В самом деле, для атаки требуется подойти к противнику почти вплотную, а это весьма затруднительно сделать, если посох уже раскручен: нужно мастерски владеть собственным телом и уповать на змеиную гибкость, чтобы просочиться за оборонительные порядки. Парировать легче и безопаснее: будешь дальше — увидишь больше. К тому же есть слабая надежда, что враг устанет раньше, чем ты, и… Но я на это никогда не уповал. Почему и не вступаю в поединки с противниками, намного меня превосходящими по силам. Если обстоятельства позволяют, разумеется…

Да, к примеру, лорга мне сейчас не помогла бы, её клинки всё же слишком тонки и хрупки и, попав под хлёсткий удар посоха, вполне могут сломаться, напрочь лишая оружие его главного достоинства — подлой привычки выпускать «клыки» неожиданно для противника. Хотя сам Гелен, судя по особенностям движений, клинковой разновидностью древкового оружия серьёзно владеть не обучался: каждый удар — неважно, прямой или нахлёстом он выполнял с чётко выраженным завершением, жёстко останавливая конец посоха в определённой точке пространства. Если там окажется кость, она неминуемо будет раздроблена, если плотный слой мышц… Порвётся, и моргнуть не успеешь. С лоргой приходится обращаться иначе: не завершать движение до выхода наружу клинков, а, напротив, плавно продолжать, уделяя направлению и характеру удара ещё большее внимание. Правда, эффект достигается быстрее, если ухитришься полоснуть по крупным сосудам. Но и крови будет… много. А среди умелых воинов имеется достаточное количество людей, не любящих кровопролитие. К тому же у железа есть дурная привычка ржаветь, а значит, после каждого душегубства клинок нужно чистить, и не дай боги пропустишь пятнышко! Следует ли из моих путаных размышлений, что Гелен — умелый воин? Как сказать…

— Любопытствуете?

Эрне облокотился на ограду террасы рядом со мной, пережёвывая сыр, оставшийся от ужина и избегший окончательной расправы за завтраком.

— Восхищаюсь.

Капитан на мгновение перестал двигать челюстями и недоверчиво сдвинул брови:

— И есть чем?

— Для меня — да.

Взгляд светлых глаз обратился на по-прежнему разыгрывающееся во дворе представление.

— Не буду спорить.

Я улыбнулся:

— Разве вас вызывали на спор? Мне просто доставляет удовольствие смотреть, как трудятся мастера своего дела, вот и всё. А этот человек очень хорошо умеет обращаться с посохом.

Эрне пренебрежительно качнул головой:

— Посох? Интересно, из чьего забора он эту жердь вытащил!

А и в самом деле… Я присмотрелся повнимательнее. Нет, капитан, забор здесь ни при чём: древесина слишком гибкая для той, что несколько месяцев или лет мокла под дождём, трескалась в морозы и сохла на солнце. И жизнерадостно светлая. Скорее всего, палка была окорена совсем недавно, нынешней ночью или ранним утром… Гелен ходил в лес? Ради палки? Или, напротив, сооружение посоха потребовалось по результатам прогулки? К тому же старший из братцев вряд ли покидал усадьбу в одиночестве, поскольку ночной визит растерянного принца явственно доказывает: слуги оставили своего господина без присмотра. Наведывались в деревню? Надо будет расспросить Литу, как только девушка появится в усадьбе. И троих оболтусов тоже. Потому что отлучки псов его высочества хоть и не моё дело, но допустить причинение вреда людям невиновным и непричастным к нашей вражде я не могу. За что безмерная благодарность милорду ректору… Тьфу на тебя, Ксо, тысячу раз тьфу!

— Братцы ночью куда-то отлучались?

Капитан повернулся ко мне, настороженно щуря глаза:

— Не слежу за ними, но… вполне могли. Это имеет значение?

— Не знаю. Кстати, младшего до сих пор не видно. Отсутствие подчинённых беспокойства не вызывает?

Эрне ответил на мой шутливый вопрос укоризненно:

— Пока спокоен принц, спокоен и я. А его высочество, как можно видеть…

Да, Рикаард выглядел весьма довольным жизнью. Даже чересчур довольным, что, собственно, и подвигло меня на ранний подъём вкупе с тревожным бдением на утреннем холодке. Мальчик, также расположившийся на террасе ни свет ни заря, наблюдал за тренировкой одного из своих телохранителей со злорадным наслаждением. А поскольку нельзя было предположить ни одной разумной причины, почему мастерство Гелена могло вызвать искривление тонкогубого рта и опасный блеск в золотисто-ореховых глазах, оставалось допустить: принц задумал некую пакость. Под список жертв королевского произвола подпадало ограниченное количество лиц ввиду немногочисленности обитателей Кер-Эллида, но своих подопечных я собирался уберечь от любой беды. А вот касательно себя самого…

В мою сторону принц упорно старался не смотреть, причём прилагал излишне заметные усилия. Если бы на его лице была хоть тень смущения, досады или злости, я бы не беспокоился. Собственно, подобные чувства и должны были присутствовать, поскольку мало кто из людей способен, показав противнику свою слабость, не возненавидеть невольного свидетеля совершённой ошибки. Так что у его высочества были все причины кипеть от злости. Но Рикаард почти светился, и даже не от предвкушения чего-то замечательного, а от торжества, как будто все ходы сделаны и теперь остаётся лишь праздновать победу. Стало быть, ненависть чудесным образом перевоплотилась в мщение, причём благополучно совершённое, иначе откуда взяться столь безмятежно-довольной улыбке? Дурной знак. Как и непонятное отсутствие… Нет, теперь уже присутствие, но по-прежнему мало что объясняющее.

Сэлт, младший из «братцев», проскользнул в калитку, по обыкновению не закрытую хозяевами, и торопливым шагом пересёк двор, на ходу переглянувшись с Геленом. Тот, словно уловив во взгляде или жестах напарника условный знак, прервал тренировку и подошёл к крыльцу, нарочито небрежно уперев посох в островок травы среди каменной крошки.

Рикаард заставил себя оставаться в кресле, но взгляд принца наполнился ещё более явственным предвкушением развлечения, когда младший из «братцев», не дожидаясь вопроса, утвердительно наклонил голову и коснулся ладонью чего-то объёмистого и бесформенного у себя на поясе под складками плотно запахнутого плаща.

Не люблю неизвестность. Страха перед этой дамой не испытываю, но предпочитаю хоть приблизительно угадывать черты незнакомки, прячущейся под плотным кружевом вуали. Что бы ни принёс с собой младший из «братцев», насколько хорош в бою ни был бы старший, какие бы планы ни строил его высочество, я справлюсь. С каждым в отдельности и со всеми скопом. Но жертвовать своими собственными намерениями? Нет уж! Принимать решение буду в последнюю очередь, перед самым ударом, и ни вдохом раньше. А пока… Пусть наслаждаются. Если есть чем.

Молодой хозяин Кер-Эллида передвигался на удивление невесомо и неслышно: можно было бы даже заподозрить среди его предков пару-тройку эльфов или эльфиек, но несколько тяжеловесные черты лица и поджарая сухость фигуры утверждали обратное, а глаза весьма мало походили своим цветом на свойственные эльфийским родам. Да и людским, если уж говорить начистоту…

— Dou!

Окрик не заставил парня остановиться мгновенно: только на третьем шаге, после того как двор вновь заполнился тишиной, Нирмун, вернувшийся в усадьбу гораздо раньше пса его высочества, успевший сменить сырую от росы одежду и теперь направлявшийся из дома в сторону дворовых пристроек, повернулся лицом к принцу, привычно хмуро сдвинув брови:

— Ваше высочество желает чего-то?

В голосе провинциального дворянина могло бы быть и больше подобострастия, в конце концов, не каждый день приходится принимать в своём доме королевского отпрыска. И, честно говоря, я ожидал от Рикаарда вполне заслуженного негодования по поводу грубости сельских манер, но принц улыбнулся ещё шире и слащавее:

— Желает. Попросить вас.

— О чём?

— Для начала подойти ближе, чтобы не было нужды кричать через весь двор.

И снова ни малейшего неудовольствия, одна только вежливость с нотками вины за причинённые неудобства. Наследник рода Эллидов, хоть и выглядел туповатым, насторожился ровно настолько же, насколько и я, а может, и больше, но, не найдя повода отказать высказанной просьбе, поднялся на террасу и подошёл к креслу принца.

— Ваше высочество?

Рикаард задумчиво провёл взглядом по фигуре парня снизу вверх, останавливаясь на шнурке, охватывающем смуглую шею. Свободный конец кожаного «ожерелья», длиной не менее полутора ладоней, прятался за расстёгнутым воротом рубашки.

— Это украшение? — спросил принц ровным и небрежным тоном.

Нирмун сузил глаза, словно предчувствуя опасность, но ответил:

— Память о моих родителях.

— Я могу взглянуть?

Лицо парня и раньше не баловало зрителей подвижностью черт, а сейчас казалось вовсе одеревеневшим. Принц конечно же отметил впечатление, произведённое невинным пожеланием, и поспешил усилить натиск:

— Понимаю, что эта вещь дорога вам, но разве я могу её испортить? Только взгляну и сразу же верну.

Смуглая ладонь нервно накрыла скользящий узел шнурка, но не собираясь исполнять волю принца, а скорее защищая действительно дорогой для наследника рода Эллидов предмет. Впрочем, Нирмун тут же опустил руку, пряча подрагивающие пальцы за спиной. Глаза Рикаарда на мгновение вспыхнули недовольством, но его высочество, видно, провёл прошедший год с пользой, научившись управлять своими чувствами, потому что следующее предложение прозвучало приторно-ласково:

— Хорошо. Не можете расстаться? Не надо. Понимаю. Тогда просто наклонитесь, чтобы я мог рассмотреть вашу драгоценность получше!

Разве можно не выполнить столь любезную просьбу? Особенно если проситель — сам принц? Как бы дурно Нирмун ни был воспитан, вассальные обязательства он знал и, помедлив ещё немного, склонился над креслом. А спустя минуту мне стали известны ответы почти на все заданные самому себе утром вопросы.

Как только шея парня оказалась на наименьшем расстоянии от принца, рука Рикаарда мёртвой хваткой вцепилась в шнурок, и в тот же миг посох Гелена поддел молодого хозяина Кер-Эллида под рёбра, заставляя согнуться и вышвыривая с террасы на двор. Голова Нирмуна проскочила через растянувшуюся кожаную петлю, «ожерелье» осталось у принца, а парень проехался по каменной крошке. На четвереньках. Я же искренне пожалел, что не могу воспользоваться сменой Уровня зрения и вынужден довольствоваться лишь тем зрелищем, которое было доступно и всем прочим участникам событий. Впрочем, и обычным глазам было на что посмотреть.

Место, которое Нирмун занимал в пространстве, накрыло маревом смены смежных Пластов реальности — мягкой дымкой, скрадывающей линии, лишающей видимую картину резкости и заставляющей очертания и краски кружиться в безумном хороводе. Глянцевая смуглость начала уступать место серебристо-серым и мутно-жёлтым разводам, одежда с каждым ударом сердца теряла своё наполнение, обиженно волочась за телом, которому уже переставала быть необходимой. Пройдёт совсем немного времени, расплавленная материя застынет в новой форме, являя миру иную сторону одного и того же существа. Ещё чуть-чуть и…

Ловчая сеть со свистом рассекла воздух и упала на не закончившего переход оборотня, врезаясь в ещё податливое, а потому весьма уязвимое пространство своими грузилами, смешивая с изменяющейся материей плетёные шнуры своей хищной плоти. Сэлт точно уловил момент проведения атаки: вдохом позже проникновения в Периметр Обращения не получилось бы, и всё, чего можно было бы добиться, это пленения, причём недолгого, потому что мало какая сеть способна сдержать натиск оборотня. Но, похоже, младший из псов его высочества знал, как надлежит действовать. И старший — тоже: едва Обращение завершилось и фигура, претерпевшая изменение, заняла назначенное место в Пласте реальности, посох Гелена обрушился на серую шкуру градом коротких и сильных ударов, довольно быстро выбивая из волка только-только и не без труда обретённое сознание.

Когда существо, в человеческом облике носящее имя «Нирмун», перестало шевелиться, «братцы» споро ухватились за оставшиеся свободными концы сети и потащили оборотня в дом, по всей видимости намереваясь запереть пленника в одной из кладовых или погребе. Что ж, идея здравая: хоть проникшая в плоть ловчая сеть губительно повлияла на силу волка, нелишне принять меры предосторожности. Но теперь, по завершении представления, хотелось бы знать, зачем оно, собственно, было разыграно? С этим вопросом я направился было к принцу, однако глухой вскрик отвлёк на себя и моё внимание, и внимание всех остальных.

Наверное, они вернулись как раз в тот момент, когда события подходили к своей развязке. Вошли во двор и замерли, потрясённые разворачивающимся действом. А по его окончании произошло именно то, что и должно было произойти: к примеру, глубокий обморок Литы, от начала и до конца видевшей превращение своего господина в одного из зверей, ненависть и страх перед которыми девушка впитала с молоком матери. Хорошо ещё, Бэр с Хоком, несмотря на не менее сильное удивление, успели подхватить обмякшую служанку. Мэтт им не помогал. По очень простой причине: маг был сосредоточен на наблюдении за мной, причём, уверен, напряжение на бледном лице по своей силе вполне совпадало с тем, что могло прочитаться на моей физиономии, ведь, в конце концов, я тоже играл роль заинтересованного зрителя. Только объектом моего пристального внимания был принц.

Его высочество нежился в ощущении собственного величия, как в тепле лучей первого весеннего солнышка, принимая долгожданное поражение врага со скучающим снисхождением победителя. Врагом, разумеется, считался я. Видимо, с того самого дня, когда моя ладонь близко познакомилась с пятой точкой надменного ребёнка.

Рассеянно перебирая петли шнурка и глядя на следы борьбы, запечатлённые каменной крошкой, Рикаард осведомился:

— Вы удивлены?..

Удар, знаменующий начало поединка. Но чтобы добиться наиболее удачных результатов, его нельзя резко обрывать, напротив, следует совместить по меньшей мере два движения в одной атаке. И если сам вопрос, собственно не нуждавшийся в точном и прямом ответе, служил всего лишь выпадом, то произнесённое после выдержанной, словно хорошее вино, паузы одно-единственное слово стало уколом, быстро и точно добирающимся до самого сердца. Принц отчётливо сознавал, что добивает меня, но удерживаться от полного разгрома противника было выше мальчишечьих сил:

— Мастер?

Какой тонкий расчёт, насколько искусно в голосе выверено сочетание сожаления и презрения! Удивлён ли я? О да! Но полагаю, вовсе не тем, что принимал за причину удивления принц.

Я смотрел на сидящего передо мной человека и понимал: всё происходило вовсе не постепенно, а заняло час или полтора, не более. Рикаард изменился в тот день, когда, вернувшись с королём из зимней резиденции, застал старшего брата совершенно здоровым, да ещё в обществе сестры, потрясённой коварством и злобой своего близнеца. Уверен, Рианна не стеснялась в проявлении чувств, высказывая всё, что думает об истории, связывающей младшего принца и меня. Конечно, девочка чересчур благожелательна к моей, мягко говоря, противоречивой в поступках персоне, но на то есть основания. У принцессы. А я всегда буду винить себя за трусость и лень, не позволившие расстаться с королевским двором так, как требовалось: твёрдо, бесстрастно и окончательно.

Впрочем, выволочка со стороны сестры если и имела место, то наверняка осталась в тени чудесного выздоровления Дэриена. А уж когда стало ясно, кто приложил руку к исцелению… И меня бы на месте Рикаарда захлестнула ярость. С головой захлестнула бы и утопила в желании отомстить. Собственно, так и произошло. И, судя по продуманности каждого слова и жеста, ярость повзрослела вместе с принцем. Долгими зимними одинокими вечерами, вороша в сознании прах скончавшихся надежд, его высочество поставил себе задачу отомстить. Но как разумный человек, более того, как человек, готовящийся оказаться на троне, принц научился рассчитывать силы и отложил боевые действия до подходящего момента — до момента, когда враг окажется на расстоянии удара. Чтобы иметь возможность сполна насладиться зрелищем его агонии…

Тьфу! Но до чего же хорош, мерзавец! И определённо отважен: оказаться лицом к лицу с оборотнем решится не всякий храбрец. Правда, бывают случаи, ненависть успешно занимает место смелости. Гадать бессмысленно, но не признавать явственное чужое превосходство глупо. И всё же необходимы уточнения.

— Что именно должно было меня удивить, ваше высочество?

Тон моего ответа, с одной стороны, убедил принца, что удар достиг цели, а с другой, что до агонии пока далековато. Но истинное расстояние, отделяющее меня от поражения, Рикаард не смог бы предположить. Почему? А я и сам не мог бы этого сделать.

— Можно подумать, вы по нескольку раз на дню встречаетесь с оборотнями!

Вообще-то я даже жил с ним под одной крышей. И буду жить. Придётся, хотя и не особенно хочется.

— Ах, речь идёт о несчастном юноше…

Принц фыркнул:

— Несчастный? Он опасен для жителей усадьбы и окрестных деревень. Но кроме того, он представлял угрозу моей жизни.

Нравоучительность, проступившая в голосе Рикаарда на последних словах, заставила меня съехидничать:

— Отделяете себя от всех прочих, ваше высочество?

— Каждый из нас занимает какое-то место. Но одни имеют на него право, а другие… Хотя можно ли требовать от недавнего раба, чтобы он вёл себя как рыцарь?

Забавно наблюдать за юнцом, старающимся действовать подобно старому и опытному командиру. Вроде и интонации нужные найдены, и выпяченный подбородок твёрд, и сцепленные пальцы рук величаво спокойны, а в глазах нет-нет, да и проскакивает тень чувства, от которого по-настоящему взрослый человек давно избавился. Золотисто-ореховые глаза принца не переставали спрашивать: «Правда, я молодец? Я победил, ведь так? Ну похвали же меня, похвали!»

Можно было нанести удар: подобрать колкие замечания, многозначительно улыбнуться, заставляя мальчика вспомнить и заново пережить испытанное унижение, прочувствовать давнюю боль ещё сильнее и острее, благо рядом находится полным-полно посторонних…

Можно было. Но, глядя на принца, я видел самого себя, такого же юного, впитывающего знания о добре и зле с равным успехом, старающегося оправдывать ожидания и страстно желающего, чтобы хоть одна живая душа заметила мои старания. А уж получить лестную оценку было пределом моих тогдашних мечтаний! Так и не сбывшихся, кстати говоря. И всё же меня никто нарочно не лишал будущего, предоставляя право самостоятельно выбирать судьбу. Из ограниченного числа предложенных, правда… И я выбрал, ошибаясь и набивая шишки. Но если бы в моей жизни не было тёплого взгляда старого шадд’а-рафа, с перекрёстка принятия решений меня всегда вела бы одна дорога. Дорога в никуда. А я не желаю принцу подобной участи. И никому не желаю.

«Я ведь победил, правда? Победил?» — отчаянно спрашивали глаза его высочества. Конечно победил. Только ты не знаешь главного, мальчик: любой итог сражения приходится отстаивать много-много раз, иногда до своего последнего вдоха. Победа ли то была, поражение — неважно. Неизвестно, кому хуже: победителю, вынужденному снова и снова вступать в бой, ибо желающих оспорить завоевания будет тьма-тьмущая, либо побеждённому, который не знает покоя, пока не смоет со своей чести позор проигранной схватки. Да, этот поединок ты выиграл, а я проиграл, будем считать так. Но ты не можешь не понимать: истребления не состоялось, и мне потребуется реванш. Значит, осознанно бросаешь вызов? Желаешь долгой и кровопролитной войны? Тогда пора преподать тебе первый урок: отступление врага на заранее подготовленные позиции наиболее опасно именно тем, что они подготовлены.

— Вы правы, ваше высочество, рабу нет места в господских покоях.

Рикаард гордо вскинул подбородок и встал из кресла, собираясь покинуть террасу, когда словно случайно заметил присутствие неподалёку капитана своей охраны.

— Вам тоже нужно прояснить ваши обязанности?

— Благодарю, ваше высочество. Обойдусь своим умом, — ответил Эрне, ясно показывая, что в отличие от предыдущего поверженного противника не расположен к размахиванию белым флагом.

И принц вновь удивил меня, не поддавшись азарту и не попытавшись на волне только что достигнутого успеха ринуться на покорение новых рубежей. Рикаард всего лишь отвёл глаза, придавая лицу выражение скучного сожаления о тупости и грубости подданных, и походкой, более уместной в тронном зале, а не в скромном доме провинциального дворянина, удалился в свои покои.

Не нужно было провожать принца взглядом, достаточно было дождаться, пока смолкнут чеканные шаги. Так я и поступил и только потом поднял шнурок, сиротливо упавший рядом с креслом, когда его высочество торжествующе поднялся на ноги.

Простенько, но действенно. Должно быть, заклинание из тех, что служат для внешнего управления Обращением. Подопечные Лэни в таких ухищрениях не нуждались, но «дикие» оборотни, живущие обособленно от кланов, довольно часто используют магию для подавления своей природы. И понятно почему: быть вечным одиночкой по вкусу не каждому, а оборачиваться в центре города или деревни… Можно, конечно. Но всего один раз, который закончится преждевременным пресечением жизненной нити.

— Вас что-то связывает с принцем?

Эрне всё ещё здесь? Жаль — у меня нет настроения делиться тайнами.

Я намотал шнурок на пальцы левой руки:

— Теперь — да.

— А что было раньше?

— Откуда вдруг столько вопросов? При нашем последнем разговоре вы не проявляли интереса к…

Капитан опустил взгляд на пол террасы, полтора длинных вдоха посвятил изучению истёртых досок, потом посмотрел мне прямо в глаза и спросил с той серьёзностью, которая непременно должна вознаграждаться искренностью:

— Вы были его наставником, верно?

Хм… Остаётся только изумлённо вытаращиться:

— С чего вы взяли?

— Не надо вилять, всё равно не поверю! Вы… Столько терпения может быть только у учителя.

— Терпения?

Эрне возмущённо расширил ноздри:

— Мальчишка оскорбил вас, ведь так? Назвал рабом.

Я улыбнулся:

— И он не был неправ. А разве правдой можно оскорбить?

— Вы прекрасно меня поняли! Если человек проходит путь от раба до Мастера, вспоминать его прошлое — значит намеренно причинять боль. Унижать, если хотите. Особенно в присутствии знакомых с ним людей.

— Вы так воодушевлённо защищаете мою честь, капитан… Спасибо. Но, пожалуй, воспользуюсь вашими же словами: не тратьте силы понапрасну. Я справлюсь сам.

Эрне непонимающе покачал головой:

— Отказываетесь от помощи? Уповаете на своё мастерство? Но оно не может быть безграничным. Или вы посчитали меня недостойным исполнить обязанности секунданта?

Пресветлая Владычица, так вот он из-за чего горячится… Никогда не привыкну к тому, как много значения люди придают титулам и званиям. Но капитан, конечно, не виноват в бедах моего туго соображающего рассудка.

— Я не собирался драться ни с его высочеством, ни с кем-то другим. И уж тем более наказывать обидчика иным способом.

— Но у вас имеются все полномочия, чтобы…

— Имеются. — Стараюсь собрать во взгляде и улыбке всю свою убедительность. — Но я волен решать, как мне ими пользоваться, не правда ли? Мстить принцу не буду. Требовать ответа за поступок, который считают оскорбительным все, кроме меня? Это было бы странно. Не беспокойтесь, капитан, вы крайне достойный человек. Достойный многого. И хотя то, что я скажу, окажется… Всё равно скажу. У его высочества есть веские причины ненавидеть меня. Как стало понятно сегодня, чувство это весьма сильное, и оно было полностью вложено в нанесённый мне удар. А теперь представьте, что я парировал. Догадываетесь, как развивались бы события? Гнев принца обратился бы на любую ближайшую цель. На вас.

Эрне сдвинул светлые брови:

— Хотите сказать, что, не отвечая на оскорбление, спасали меня?

— Именно. И если угодно, можете заняться поиском секундантов.

И откуда во мне дурацкая тяга к риску? Зачем нарочно вытащил из кошелька причин самую нелепую и обидную? Вот сейчас получу приглашение на дуэль, в которой могу только проиграть и…

Капитан склонил голову:

— Говорил же мне мой наставник: Мастер выигрывает поединок ещё до того, как зазвенят клинки. А я, дурак, не слушал… Простите, что влез со своими советами куда не просили.

Мне захотелось взвыть, и я бы дал волю своим чувствам, если бы мимо меня в дом не пронесли полуобморочную Литу. Пугать девушку, только что пережившую ужас, было бы настоящим преступлением. Но фрэлл подери!..

Да, каждое существо на свете занимает определённое место среди себе подобных. Вот только окружающие не довольствуются равенством друг друга и начинают искать, кого бы приподнять над толпой, а кого растоптать. Возносят избранных на престолы, с благоговением принимая жизнь и смерть из рук тех, кто ещё совсем недавно стоял наравне со всеми. Но тёплое сиденье не должно пустовать, а значит, как только один властитель дум уходит за Порог, ему на смену нужно назначать нового. Не желает залезать наверх? Упрямится? Ничего! Главное — затащить, а там место уже само начнёт действовать, вне воли и чувств своего… да, теперь уже не владыки, а пленника. Впрочем, ему ныне не нужно ни о чём заботиться, ведь те, что остались внизу, знают свои роли наизусть…

Титул Мастера даёт много преимуществ, не стану кривить душой. Но ещё большего лишает: доброжелательность трактуется людьми в лучшем случае как ласковое терпение, в худшем — как снисходительность, право на которую, разумеется, никем не оспаривается, а, напротив, поддерживается. И не поболтаешь запросто, по-дружески, потому что каждому твоему слову будут приписывать не настоящее, а придуманное, взятое из составленного древними мудрецами толкователя значение.

Нелепо смотреть на взрослого, умного мужика, склоняющего голову перед… По меркам моих родичей — сущим младенцем. Причём во всех смыслах. И чтобы окончательно не взбеситься, стоит заняться делом. Точнее, делами. Двумя, и оба — совершенно неотложные. А принц… Принц подождёт. Потому что он не «дело». Он гораздо хуже.

Хозяин Кер-Эллида занимал покои на первом этаже, потому что почтенный возраст и больная нога лишали dou Лигмуна былой ловкости и выносливости. Казалось бы, как должна выглядеть комната, в которой доживает свои дни старик? Я был готов увидеть нечто мрачное, с тяжёлыми тёмными занавесями и пыльными коврами, утопающее в душном аромате крепкого вина и лечебных зелий. Поэтому, постучав в массивную дверь, получив разрешение войти и переступив порог, едва не застыл на месте удивлённым до растерянности столбом.

Главным здешним обитателем был свет. Он проникал сквозь окна, не знающие занавесок, отражался от выбеленных стен, зайчиками прыгал по обнажённой стали целого арсенала, место которому было в оружейной, но уж никак не в покоях хозяина поместья. Зачем старику столько орудий убийства разом? Не оставляет мысли об истреблении волков? Учитывая открывшиеся обстоятельства, можно предположить, что звери, растерзавшие его дочь, не были обычными лесными жителями. Тогда становится понятным, почему уцелел ребёнок: оборотни редко убивают своих. Потому что превыше самой лютой ненависти стоит необходимость выживания рода, и потеря даже крохотной капли крови — неоправданное и преступное расточительство.

Приносить дурные вести неблагодарно и мерзко, но кто-то должен служить печальным гонцом?

— Dou, ваш внук…

Старик провёл морщинистой ладонью по широкому клинку кинжала, сверкнувшего из складок домашней мантии, и тяжело опёрся о подлокотник кресла, в котором проводил время, по всей видимости, с самой утренней трапезы.

— Когда-нибудь это должно было случиться.

Неужели он решил, что парень погиб?

— С ним всё будет хорошо, не стоит волноваться. Я всего лишь хотел…

Взгляд Лигмуна вспыхнул болью.

— Хорошо? Как вы можете так говорить? Ведь он…

Точно, дед уверен в худшем. Нужно как можно скорее его успокоить:

— Нирмун не получил таких ран, которые не могут быть излечены. Требуется немного времени и помощь сведущего…

Хотел сказать «оборотня», но осёкся. А упоминать о «человеке» — значит солгать.

Но пока я терзался сомнениями относительно правомочности использования того или иного слова, моя трудность разрешилась усилиями хозяина поместья. Старик горько улыбнулся:

— Не щадите меня, Мастер. Я видел всё сам.

И верно, не мог не видеть! Окно выходит как раз на ту сторону террасы, где было разыграно представление. Выходит, принц просчитал все ходы… Однако его высочество жесток не в меру. Добро бы хотел унизить только меня, пусть и за чужой счёт, но заставлять деда наблюдать за мучениями внука… Неужели слишком поздно и последний перекрёсток уже пройден? Неужели Рикаард потерян окончательно?

Нет, к фрэллу мысли о малолетнем мерзавце! Не сейчас! Рядом со мной находится человек, нуждающийся в большем внимании и немедленной помощи.

— Мне очень жаль, dou. И всё же не стоит отчаиваться. У меня достаточно власти, чтобы не позволить кому бы то ни было причинить вред вашему внуку, и, если позволите, от вашего имени я немедленно…

Успокаивающий тон привёл к совершенно не ожидаемому мной итогу. Хозяин поместья вцепился в подлокотники, судорожно подаваясь вперёд, и выкрикнул:

— Он не человек! Неужели вы не поняли самого главного? Не человек!

Замшелая зелень глаз наполнилась чувством, которое я меньше всего мог предположить в отношениях деда и внука, — ненавистью: dou Лигмун ненавидел сына собственной дочери всей душой, всей страстью приближающейся к завершению жизни.

Неправильно. Так не должно быть!

— Он ваш внук.

— И я дорого заплатил бы, чтобы забыть об этом! Лучше бы моя дочь умерла, не давая чудовищу появиться на свет, а не потом, защищая от зверей!

Вряд ли мужество женщины в схватке с волками спасло ребёнка: лучшей защитой новорождённому оборотню перед соплеменниками служила текущая в его жилах кровь, а вот сама мать не смогла извлечь выгоду из своего положения. Может быть, испугалась. А может быть, возлюбленный нарочно оберегал её от горьких тайн. Какая ирония — не раскрыть правду и тем обречь на верную гибель… Но старику не нужно знать подобных подробностей, пусть хранит в памяти образ, достойный гордости, а не сожаления.

— И всё же… Ваша дочь хотела, чтобы ребёнок жил. Разве её желание не заслуживает исполнения?

Лицо старика скривилось от боли.

— Он живёт! Я делал всё, чтобы мальчик не чувствовал себя обделённым родительской любовью. Но когда он в первый раз…

У Лигмуна перехватило дыхание, и я попробовал предположить:

— Поменял свой облик?

— Да, именно поменял.

Повисло молчание. И пока наступившую тишину нарушали только хриплые вдохи и выдохи разбередившего раны памяти старика, я попытался представить себе, как Обращение могло пройти без участия опытного наставника.

Наверняка был страх, причём обоюдный: и внука, чувствующего начало изменений, и деда, не понимающего, что он видит перед собой. Была попытка вмешаться, вытащить ребёнка из марева расплавленных Пластов, но текучая плоть не удерживалась руками, упрямо выскальзывая и принимая иную форму, нежели прежде. Была растерянность оборотня, внезапно увидевшего мир с другой стороны. Волчонок должен был потянуться к тому, кто находится рядом, ощутить знакомый запах, тепло протянутых навстречу рук и…

— Он прыгнул.

Грустная правда вернула меня к реальности. Старик говорил, а сам поднимал край мантии, позволяя рассмотреть неровные шрамы, покрывающие голень правой ноги близко к колену, там, где когда-то были сухожилия, а теперь под кожей остался лишь ворох рваных шнуров.

— Я… Мне было страшно. Видеть, как ребёнок превращается в зверя, понимать, но не верить собственным глазам… Я решил, что сошёл с ума. Что, если возьму его на руки, морок рассеется и всё вернётся обратно. Я хотел… А он ощерился и прыгнул. И когда клыки проткнули мою ногу, я прозрел. Наконец-то… А знаете, что было труднее всего, Мастер? Знаете?

С каждой минутой всё больше и больше выцветающие глаза гордо сверкнули.

— Труднее всего было не кричать. Но за стеной были люди, а я не мог допустить, чтобы о позоре, постигшем мою семью, кто-то узнал. И я справился с болью… Только с совестью справиться не смог. Мне нужно было ещё тогда убить щенка, сразу, пока свежие раны жгли тело. Но память о дочери была слишком сильной, и я уступил. Вырастил зверя… А что теперь? Тайна раскрыта, и род Эллидов ждёт бесчестье. Впрочем, оно будет недолгим, всего лишь до моей смерти…

— Внука вы уже похоронили?

Лигмун печально усмехнулся:

— Вы же умный человек, Мастер, и должны понимать: принц не выпустит из рук такую игрушку.

— Мне дано право отбирать. Даже самые дорогие и любимые игрушки.

— Пожертвуете своим будущим ради дикого зверя? Полно, не шутите так! Вы всего лишь Мастер, а его высочество, возможно, станет королём. Не вставайте у него на пути по пустякам.

Нет, дедушка, то, о чём ты говоришь, вовсе не пустяк. Особенно для будущего его высочества.

Я подошёл к креслу, присел на корточки и положил свою ладонь поверх стариковской, покоящейся на колене.

— Вы готовы позаботиться о незнакомце, но собственного внука лишаете малейшей поддержки… Так нельзя.

— Он зверь!

— Только наполовину. Поймите, Нирмун состоит из двух частей. Человеческая помнит и ценит всё тепло, которое вы ему подарили. Звериная… боится родственных чувств к двуногим существам. Именно поэтому он напал на вас: из простого страха и желания защититься.

— Но я не угрожал ему…

Голос Лигмуна дрогнул, и я крепче сжал сухие стариковские пальцы.

— Конечно нет. Зато вы, в свою очередь, тоже испугались, а звери очень чутко различают страх. Вы показали слабость, волк поспешил напасть. Следовало быть твёрдым, смелым и ласковым, тогда всё случилось бы иначе, поверьте!.. Мне очень жаль.

Хозяин поместья прикрыл глаза, в уголках которых предательски блеснули слезинки.

— Вы думаете, он… сильно меня ненавидит?

— За что?

— Я… — Старик напряжённо сглотнул. — Чтобы оторвать его тогда… Ударил. Несколько раз. Пока клыки не разжались.

— Думаю, Нирмун не вспомнил об этом, вернувшись в человеческий облик. Оборотни, особенно в юности, не могут удержать в памяти первые минуты после перехода и последние — перед. Скорее всего, мальчик не помнил даже, что набросился на вас… Он ведь выглядел тогда растерянным, верно? Растерянным и испуганным, поскольку чувствовал: произошло что-то ужасное. Но вы рассказали ему? Или… нет? — добавил я, видя, как начинает мелко трястись нижняя челюсть Лигмуна.

— Я не смог… Меня лихорадило, мальчика велено было не пускать в мою комнату. И я… боялся. Боялся его видеть. Надеялся набраться сил и…

— Не вините себя. Что было, то было. Но отец мальчика должен был предупредить вас, оставить какие-то распоряжения.

— Оставил. Ту полоску кожи, которую вы держите в руке. Только это случилось уже потом, после превращения. Спустя неделю.

Всего неделю… Оборотень ошибся в сроках совсем ненамного, однако несколько дней решили судьбу двоих людей на многие годы. И решили нелучшим образом.

— Скажите, зачем вы предложили своё поместье под летнюю резиденцию ректора Академии? При большом стечении народа сохранить тайну было бы невозможно.

Лигмун кивнул:

— Да, о тайне можно было забыть. Но я надеялся… Говорят, ректор обладает большой властью и неменьшими знаниями, он мог бы помочь моему внуку. Нет, не стать человеком, я понимаю: сие невозможно. Но найти других… зверей, отвести к ним Нирмуна, чтобы мальчик научился жить как должно… Если уж отец не смог этого сделать.

— Вы ждали, что он вернётся?

Виноватое подтверждение:

— Ждал.

Потому не заводил собак и запрещал охоту в лесах поместья под предлогом, что лично должен истребить волков. Делал всё, чтобы уберечь внука от любопытных глаз, даже слуг выставлял на ночь за пределы усадьбы страшными историями о призраках. Боялся, ненавидел и всё же не мог бросить безвинного ребёнка. Окружал себя оружием и светом, опасаясь, что оборотень однажды потеряется в своей звериной сущности, однако окончательно не терял надежды справиться с бедой. Отважный человек. Заблуждающийся, но честно живший сердцем, а не рассудком. Вот кто достоин истинного уважения, а вовсе не я.

— Он… поможет?

Я непонимающе моргнул:

— Кто?

— Ректор.

— Поможет. Непременно. Не волнуйтесь ни о чём.

— Хорошо…

Тонкие губы старика изогнулись в улыбке, светлой и по-детски трогательной. Ткань колыхнулась поверх груди, набирающей в себя воздух, и плавно опала. Чтобы больше не двигаться, потому что dou Лигмун ушёл за Порог.

По какой причине все так и норовят сдохнуть именно в моём присутствии? Проклятие виновато?

Мантия задумчиво прошуршала расправляющимися крыльями.

«Тебя это беспокоит?»

Меня это злит! Сама посуди, ну на кой фрэлл старик взял и сбежал от расплаты за свои деяния?

«А ты бы не воспользовался предоставленным шансом?»

Нет. Не знаю. И не надо сравнивать!

«Я не сравниваю, а предлагаю ненадолго занять чужое место, обосноваться на нём, пожить хоть полдня, а уже потом…»

Чужое место?

Я задумчиво посмотрел на кресло, в котором громоздился почивший с миром хозяин Керр-Эллида.

Предлагаешь стащить старика на пол?

Горестный вздох.

«Не терплю, когда ты становишься таким, любовь моя…»

Каким — таким?

«Отказывающимся понимать очевидные вещи…»

Я не отказываюсь. Просто… Его смерть всё усложняет.

«Или, напротив, всё решает. Не задумывался о таком повороте событий?..»

Решает? Хм… В самом деле, кое-что теперь стало предельно ясным. К примеру, внук может продолжать жить без оглядки на деда и честь семьи. Скажем, прибиться к какому-нибудь вольному волчьему клану или попасть во Внешний Круг Стражи. Правда, захочет ли? С рождения он не видел никого из соплеменников и не может представлять, каким правилам должна подчиняться жизнь оборотня, чтобы длиться долго и счастливо.

«Знания — дело наживное», — заметила Мантия.

Лично я не собираюсь заниматься его обучением!

«Как ты мог подумать, что я предлагаю… Фи!» — Она обиженно умолкла.

Ну и пусть дуется. Впредь перестанет делать туманные и двусмысленные намёки.

Но, конечно, поганка права: я не должен вмешиваться в судьбу оборотня. Хотя бы потому, что Нирмун пока ещё «дикий» и останется таковым, если не принесёт присягу Драконьим Домам, вступая в Круг Стражи, или же не будет принят одним из отказавшихся от служения кланов. Всё, что мне дозволено, это рассказать о путях, которые ведут в будущее парня. Но вряд ли он захочет слушать меня, пока его плоть горит от боли в попытке исторгнуть прочь ловчую сеть, а обернуться самостоятельно не сможет опять же по причине наличия в Периметре Обращения чужеродной материи…[9] Впрочем, не страшно: как только приедет Ксо, найдётся и умелый наставник для молодого волка. Как только приедет… Ксо, Мать его Всеблагую! Фрэлл! Тысячу и тысячу раз! А КОГДА он приедет?!

Что я имею на руках? Труп хозяина, полутруп наследника, уверенного в непобедимости принца и обморочную служанку, которая…

С неё и стоит начать, иначе вся деревня узнает о произошедшем превращении, возьмётся за колья, запалит факелы, нагрянет в усадьбу и примется изничтожать отравленное злыми чарами гнездо чудовищ. Положим, его высочество и свиту можно вытурить вон: в лесу пережидать беснование народного ополчения. Туда же можно отправить моих подопечных. А я? Что скажу «милорду ректору», когда тот прибудет на пепелище? Извини, недоглядел? За такой ответ не похвалят. Достаточно ли хорошо у меня подвешен язык, чтобы усмирить толпу? Вряд ли. Зато с избытком хватит другого моего качества… Нет. Не хочу. Попробую выиграть хоть немного времени.

Стену у двери в мою комнату подпирал Мэтт, прижимающий к правой щеке влажную тряпицу.

— Играешь в почётный караул?

Знаю за собой дурацкое свойство отпускать направо и налево шутки, кажущиеся смешными лишь мне одному, когда злюсь из-за собственной беспомощности или чужой глупости, но ничего не могу поделать, хотя и сотни раз убеждался: неуместное веселье только вредит развитию событий. Вот и маг в ответ недовольно скривился:

— Жду тебя.

— Не самое удобное место для ожидания.

— Зато безопаснее, чем внутри. — Он хмыкнул и, убрав руку от лица, показал мне разодранную щёку.

Судя по длине кровоточащих царапин и расстоянию между ними, над молодым человеком успешно поработали женские ногти. Напрашивалось единственно возможное объяснение:

— Лита пришла в себя?

— Это как посмотреть, — задумчиво протянул Мэтт. — Глаза у девицы открылись, да только слишком широко — того и гляди, помчится домой.

— Окно кто-нибудь стережёт?

— А зачем? Пока она боится даже из комнаты выйти, не то что отправиться в лес. Но на всякий случай Хок прогуливается по двору, — добавил маг, чувствуя мою тревогу.

— Хорошо. Я сейчас с ней поговорю и…

— Не сейчас.

Обдумываю услышанное и удивлённо признаю:

— Прости, не понимаю.

Мэтт скрещивает руки на груди и мрачно поясняет:

— Сначала ответь на один вопрос.

Начинаем копаться в мотивах и следствиях? Немного не ко времени, но пожертвую горсточку минут на благое дело.

— Спрашивай.

Тёмные глаза немигающе уставились на меня, наверное, чтобы придать разговору побольше значительности, хотя, по моим ощущениям, её и так было предостаточно.

— Почему ты ничего не сделал?

Я поднял брови. Опустил. Сдвинул. Растерянно хлопнул ресницами.

— Мне нужно было что-то сделать?

Маг, живо напомнив своим тоном Мантию, когда та принимается за выговоры, укоризненно заключил:

— Ты стоял и смотрел. Просто смотрел.

— Требовалось плакать? Смеяться? Улюлюкать? Выражать восторг или негодование?

— Ты мог остановить ЭТО. Знаю, что мог, я всё видел тогда на мосту.

В голосе Мэтта гулко прозвенело непонимание. Причём непонимание, которым чаще всего страдают дети: если дядя такой сильный и умелый, то почему он вчера ринулся в бой, а сегодня остался в стороне? И невдомёк малышу, что «дядя» влезает в неприятности, лишь когда одуреет настолько, что забывает очень простую истину: из любого лабиринта есть по меньшей мере два выхода. Но каждый из них, в силу стервозности богини, держащей в тонких пальчиках нити судеб, окажется входом неизвестно куда.

Объяснить? А как? Сказать, что не имел права вмешиваться, потому что не получил просьбы о помощи? Боюсь, магу будет трудно понять все странности моего отношения с оборотнями, равно «дикими» и входящими в Круг Стражи. Я живу по правилу: не трогаю других — не трогают меня, и в случае с метаморфами сие правило исполняется с удвоенной силой.

Моя принадлежность к Дому Дремлющих подтверждена только словами: увы, но сам виноват. Сбежал из родных стен до срока ритуального признания прав и обязанностей, а когда вернулся, и сам не вспомнил сразу о старинных традициях, и все вокруг сделали вид, что забыли. Впрочем, так лучше: груз ответственности поменьше. К тому же я лишь третий в списке наследников и до места главы Дома не буду допущен никогда. Клятву на верность семье Магрит не станет с меня требовать: если до сих пор молчала, промолчит ещё сотню-другую лет. Кстати, подобное попустительство с её стороны видится мне ненавязчивой попыткой заставить нерадивого ученика самостоятельно устраивать и сдавать экзамены. Могу делать всё, что душе угодно, но в то же время вынужден сомневаться на каждом шагу, потому что, не зная точных границ и законов предписанного мне поведения, отчаянно желаю их соблюдать. Чтобы надеяться на похвалу, разумеется. «Ну похвалите же меня! Оцените мои старания…» И чем я, в сущности, отличаюсь от Рикаарда? Да ничем. Количеством набитых шишек разве что. Возможно, сие обстоятельство имеет решающее значение. Для чего? Пока не могу понять, но кокон мысли уже сплёлся в сознании и непременно обернётся мотыльком, когда настанет срок. А до того дня буду довольствоваться её более взрослыми сестричками и прочими родственницами. В частности, теми, что гнездятся в светловолосой голове моего собеседника.

— Знаешь, я не буду отвечать на твой вопрос.

— Почему? Признаёшь вину?

Не хватало мне ещё одного поединщика!

— Нет. Но вопрос поставлен неверно.

Мэтт поджал губы, показывая, что ожидал подвоха, однако надеется выиграть схватку. Блажен, кто заблуждается… А я тем временем трачу свои невеликие силы на сущие пустяки!

Хотя равновесие всегда дорогого стоит. Что ж, попытаюсь вернуть его душе белобрысого мага.

— Ты должен был спросить, почему я бездействовал.

— Но я так и сказал!

— «Почему ты ничего не сделал». Помнишь свои слова?

— Разве это не одно и то же?

Ага, а у самого в голосе появилось сомнение! Ну конечно, проще видеть грехи другого человека, чем разбираться в собственных ошибках:

— Не одно и то же. «Ничего не сделал»… Говоря так, ты подразумеваешь, что у меня была возможность совершить несколько поступков, но не было желания. А вот если бы ты произнёс слово «бездействие», я бы ответил охотно и с лёгкостью.

— Так почему?

— Всё ещё хочешь знать?

— Да!

Пытливый ум — несомненное достоинство. Так же как и стремление довести начатое дело хоть до какого-нибудь итога.

— Отсутствие действий было самым безобидным завершением событий.

Мэтт отрицательно покачал головой:

— Безобидным? По-твоему, то, что молодой хозяин поместья на глазах у всех превратился в волка, не имеет значения?

Ох, парень, ты напрашиваешься… Ладно, считай, напросился.

— Для меня? Нет.

Маг, собиравшийся продолжить нотации, осёкся, вгляделся повнимательнее в мои глаза и оторопело полуспросил-полупризнал:

— В самом деле?..

— Конечно не имеет. Наследник Эллидов — оборотень? Пусть. Дело семьи, не более. Он был опасен для окрестных жителей? Нет. Опасен для обитателей усадьбы? Опять-таки нет. Почему же я должен волноваться о серой собачке? Желает в таком виде проводить ночное время? На здоровье!

— Ты… — Во взгляде Мэтта бочком проскользнуло озарение. — Ты же много знаешь об оборотнях, верно? И сразу понял, что желтоглазый принадлежит к ним и…

Я посмотрел на носки сапог. Потом — на стенную панель с отколотым краем резного узора.

— Вовсе не сразу. Не раньше, чем всё увидел собственными глазами.

— Но…

Маг никак не мог поверить. Наивный, восторженный ребёнок… Пора взрослеть, малыш.

— Выслушай меня. Пожалуйста. Вот ты принадлежишь к избранным, способным творить волшебство. Задумайся и ответь, только не торопись: как часто ты пользуешься чарами? Сколько раз в день, к примеру?

Мэтт недоверчиво сузил глаза, но внял моей просьбе и молча углубился в подсчёты. А когда закончил, на лице белобрысого появилась вполне ожидаемая растерянность:

— Нечасто. За последнюю неделю и вовсе ни разу не чародействовал.

— А почему? Можешь найти причину?

Он честно провёл поиски, а я терпеливо дожидался их завершения, хотя наперёд знал, куда тропинка размышлений приведёт мага.

— Когда я пользуюсь заклинаниями, моё тело словно отдаёт часть сил, небольшую, но если заклинать и заклинать… Можно полностью истощить себя, об этом нас предупреждали наставники.

— Теперь всё понятно?

— Ну…

М-да, точку всё же придётся ставить самому:

— Различить в существе оборотня можно несколькими способами. Скажем, натаскать дикого или домашнего зверя. Спросишь, зачем натаскивать, если они сами по себе должны это чувствовать? Чтобы та же собака имела смелость заявить об итоге опознания. Видишь ли, железы оборотней выделяют особую секрецию, вызывающую у многих животных, да и у человека, сильный страх, поэтому пёс предпочтёт пройти мимо, а не сообщать хозяину о присутствии рядом врага. Следующий способ: воспользоваться услугами другого оборотня. Он, разумеется, действеннее, но только если вы сойдётесь в цене, иначе рискуешь оказаться одураченным. И, наконец, можно сплести заклинание. Правда, оно потребует напряжения мыслей, особенно в первый раз, и расхода сил, а каждого встреченного на пути проверять не станешь, не так ли? Потому что ляжешь пластом после полутора десятков прохожих… Мысль ясна?

— А в тот раз, с кошками?

Не дают покоя шадды? Ничего, пройдёт.

— А что кошки? У меня не было необходимости устанавливать их природу, потому что я и так знал: они оборотни. Или ты решил, что я между делом осматриваю всех и каждого? Спешу заверить: глупостями не занимаюсь.

Ох и вру, любо-дорого послушать! Мне бы при дворе переговорщиком служить — и вашим, и нашим угожу, дайте только время и возможность языком потрепать… В обычном состоянии я бы почувствовал, что с Нирмуном не всё гладко и чисто, а почувствовав, начал бы проявлять интерес и докопался бы до истоков тревоги. Правда, и волк не остался бы в долгу: та же Лэни безошибочно находит меня посреди самой густой лесной чащи лишь по колебаниям пространства вокруг моей скромной персоны, поскольку метаморфы, как обитатели двух Пластов одновременно, весьма тонко ощущают любые изменения в привычном окружении.

— Значит…

А белобрысый погрустнел. И правильно, нечего строить иллюзии относительно чужого могущества. Лучше взращивать своё, родное.

— Раз уж ты так давно не практиковался в магии, вот тебе задачка! — Протягиваю Мэтту шнурок с шеи оборотня. — Выясни, что за чары на нём висели, висят ли сейчас, целые или нет, и если повреждены, сможешь ли ты их починить.

Маг принимает вызов на поединок, впивается взглядом в переплетения кожаных полосок, а я прохожу в комнату и прикрываю за собой дверь, ибо расстроенные и растрёпанные девицы не терпят излишнего интереса к себе. Хотя бы до тех пор, пока не пригладят волосы и пятком лёгких пощипываний не вернут щёчкам румянец.

Лита сидела на полу в дальнем углу, подтянув колени к груди и вцепившись побелевшими пальцами в складки юбки, словно комки груботканого полотна в кулаках придавали уверенности.

— Как поживаешь, красавица?

Она вздрогнула, услышав мой голос, хотя и видела, что я вошёл. Неожиданность исключаем. Что остаётся? Страх. Оцепенение. Растерянность. А ещё, если вспомнить разукрашенную щёку мага, любое существо в доме сейчас кажется девушке врагом. Плохая новость…

Я стукнул костяшками по косяку. Дверь приоткрылась, пропуская внутрь голову Мэтта:

— Что-то случилось?

— Ты не видел Шани?

— Кого?

— Мою кошку.

Белобрысый маг округлил глаза:

— Ты бы ещё про лошадь спросил! Зачем она тебе понадобилась?

— Лошадь мне не нужна, а вот другая животинка… Шани, лапа моя, ты далеко?

Толчок в голень. Не такой сильный, как в исполнении Микиса, но ощутимый.

— Ах ты моя умница, иди к папочке!

Мэтт одарил меня взглядом, полным искреннего сожаления о моих пристрастиях и умственных способностях заодно: на дворе такие дела, а я, видите ли, с кошкой балуюсь! Эх, не понимаешь ты ничего в жизни…

Шани удобно устроилась на моих руках, подставила горло для почёсывания и благодарно заурчала. Я подошёл к Лите и, не говоря ни слова, просто дождался мига, когда девушка перестала уделять всё своё внимание полу.

Пушистое серое чудо, мурлычущее на моей груди, словно по заказу увеличило громкость счастливой песенки и блаженно перевернулось на спину, упёршись подушечками передних лап мне в подбородок. Трудно было придумать более мирную картину, и Лита, почти четыре вдоха неотрывно смотревшая на кошку, вдруг всхлипнула и разжала пальцы.

— Ай, как нехорошо получилось, красавица, — всю юбку измяла… Теперь гладить придётся.

Она кивнула и всхлипнула снова. Замечательно! К реальности переброшен хлипкий, но проходимый мостик, а значит, можно начинать разговор.

Я присел рядом, опираясь спиной о стену. Шани, поёрзав, устроилась у меня на коленях и зажмурила глаза, приглашающе подставляя ласкам мягкую шёрстку на загривке.

— О чём грустим, красавица?

— Молодой хозяин… Мне почудилось, что… Или то было на самом деле? — Тёмно-голубые глаза, в считаные мгновения и теперь уже навсегда попавшие в окружение морщинок, с надеждой посмотрели на меня.

— Не почудилось.

— Стало быть, он…

— Обернулся волком.

Девушка замерла, вдох или больше смотрела сквозь меня, а потом еле слышно спросила о том, что волновало её больше собственной безопасности:

— Что же теперь будет со старым хозяином?

Обычно в таких случаях полагается беззастенчиво врать, утешать всеми правдами и неправдами, городить одну сказку на другую, но мне нельзя было тратить время на ложь. Хотя бы потому, что пока одно потрясение не прошло полностью, его можно без ущерба дополнить другим: проверял на себе, и не единожды.

— С ним ничего не будет, красавица. Больше ничего. Dou Лигмун отправился во владения Тихой Госпожи.

— Хозяин…

— Скончался.

Всхлипы резко участились, быстро слились в рыдания. Лита уткнулась в моё плечо, за считаные вдохи насквозь промочив слезами рубашку. Я позволил девушке выплакаться, но, признаться, даже удивился, как быстро она успокоилась. Впрочем, на её месте меня занимали бы те же самые вопросы, простые, скучные, но самые важные для существования оставшихся в живых.

— Надо распорядиться, чтобы всё было по-людски, да, господин?

Неплохо бы. Молитву над мёртвым телом я уже прочёл, и о душе старика можно не тревожиться: освобождена и препровождена за Порог, как полагается. Но и тело заслуживает неменьшего уважения:

— Обязательно распорядишься. Ты теперь тут за хозяйку, самую главную.

Она шмыгнула носом:

— Да я и так хозяйничала, больше-то женщин сюда не ходило, боялись.

— А ты? Неужто не боялась?

— Ещё как. Да куда ж мне деться? Мои родители сами сызмальства здешним хозяевам прислуживали, что ж я, хуже их буду? В лес ночью не ходила, а днём… — Тут Лита вспомнила утренние события и всплеснула руками: — Выходит, что ночью, что не ночью, всё одно было? А я-то, дура, от сумерек шарахалась… Молодой хозяин ведь утром в зверя обернулся? Значит, солнце ему не помеха?

Тому из метаморфов, кто придумал и пустил в народ слух о тесной связи лунного света и Обращения, следовало бы вручить самую драгоценную награду, какую только можно измыслить. Сами оборотни потешаются над людьми, свято уверовавшими: только в ясное полнолуние звери выходят наружу из человеческих тел. Нет, разумеется, Ка-Йи обладает властью над живущими-на-две-стороны, но не столь явственной: круглые бока луны всего лишь облегчают Обращение, размывая границы между Пластами. Сие обстоятельство, кстати, охотно используют и сами метаморфы, назначая для своих отпрысков первые опыты по смене облика именно при полной луне. Но вовсе не обязательно дожидаться ночи, чтобы гладкая кожа поросла шерстью…

— Не думай сейчас об этом, красавица. Я хочу, чтобы ты затвердила себе одно: Нирмун как был, так и остаётся хозяином поместья, тем человеком, которого ты знаешь с детства. Даже в звериной шкуре.

— Правда?

— Самая настоящая правда. И ещё. Вспомни, он хоть раз причинил кому-нибудь зло? Ударил кого-нибудь? Убил? Или в деревне пропадали люди?

Лита шумно вдохнула и выдохнула:

— Нет, господин, ничего такого не было. Телят, бывало, найти не могли, да Торша, пастух наш, и сам не дурак на сторону-то мясо продавать.

— Вот видишь, урон невелик. Зато в окрестных лесах было спокойно.

— И опять правда ваша, — подтвердила служанка. — Это к усадьбе мы близко не ходили, а округу всю ещё детьми истоптали. И ни разу никого страшнее ежа не встретили… Значит, вовсе не плохо, когда хозяин по ночам волком бегает?

Вот она, настоящая хватка! Главное что? Найти выгоду, с мелкими же неудобствами можно и примириться. А уж сколько удовольствия будет у селянок, когда Нирмун войдёт в зрелость! Только парню придётся быть осторожным и не плодить слишком много бастардов: вряд ли оборотни будут благостно взирать на зарождение нового клана.

— Неплохо. Знаешь, Лита, ты не только красавица, но ещё и редкостная умница! А раз так, сама справишься с приготовлениями к похоронам?

Девушка с серьёзным видом кивнула:

— Справлюсь, как не справиться. Вот только…

— Что ещё тебя тревожит?

— А молодой хозяин что же? Так зверем теперь и останется?

Закономерный вопрос. Я бы тоже хотел его задать, только некому.

— Нет, красавица, конечно нет. Он станет прежним, но чуть погодя.

— Сильно ранен, да?

— Вроде того… Ладно, хватит болтать! И тебе пора приниматься за дело, и у меня есть свои заботы. Если что понадобится, зови!

Лита легко вспорхнула на ноги и поспешила к скорбным трудам, а я спихнул кошку на пол, потрепал за ухом, уничтожая в зародыше разочарованное ворчание по поводу смены «лежанки», и переместился на кровать. Соснуть часик или два — вот что мне требуется, и всё настоятельнее, потому что Вуаль в сочетании с треволнениями дня, ещё даже не добравшегося до середины, отнимает силы вдвое сноровистее, чем сама по себе.

— Спишь? — поинтересовался Мэтт, нахально проникнув в комнату без дозволения.

— Сплю, — вяло подтвердил я.

— И тебе ничуть не хочется узнать, как решена твоя задачка?

Вот ведь приставучий…

— Она вовсе не моя.

— А зачем тогда задавал так много вопросов? — Маг подпустил в голос нарочитой обиды.

— Ладно, рассказывай.

— Даже глаза не откроешь?

— Слушаю я ушами, если ты не заметил… Извини, немного устал. Но уловлю каждое твоё слово, не сомневайся!

Судя по шорохам и скрипам, предваряющим начало отчёта о свойствах магического предмета, Мэтт подвинул к кровати стул и взгромоздился на него, намереваясь мучить меня проведёнными изысканиями. А у меня, как ни странно, были другие планы на ближайшее время… Жаль с ними прощаться. Но выгонять парня не менее лениво, чем слушать, поэтому поступлю проще — попробую задремать под монотонное повествование. Будучи помощником купца, я отлично владел сим искусством, потому что отдыхать мне приходилось исключительно под бормотание спутников, жалующихся на погоду, здоровье и цены. Впрочем, послушаю, зря, что ли, парень старался?

— Точно Кружево описать не смогу, — первым делом порадовал меня маг. — Во-первых, оно подвижное и при замыкании в кольцо изменяет часть рисунка, а во-вторых, без оборотня не работает. Я пустил по нему немного Силы, но смог только выяснить, что заклинание обладает свойствами замедления и, похоже, способно влиять на совершение превращений во времени.

— Яснее можешь сказать?

Мэтт облегчённо вздохнул и отбросил в сторону витиеватые выражения, подходящие только для магических трактатов:

— Если обернуть шнурком поток Силы, можно его сжать почти до полного перекрытия или, наоборот, целиком освободить. Как запруда на реке, в общем.

— Значит, оно не разрушено?

— Мне кажется, нет. По крайней мере, я обрывов не заметил.

— И на том спасибо.

— У меня плохо получилось?

Я приоткрыл правый глаз и посмотрел на огорчённую физиономию мага.

— Почему ты так решил?

— Ну ты же…

— Не похвалил? Понятно. Извини, задумался о других вещах. Исправляю ошибку: ты хорошо поработал.

— В самом деле?

— Для твоего уровня умений — вполне. Тебя ведь не натаскивали нарочно на определение структуры чужих заклинаний, а учили плести свои, верно?

Мэтт кивнул, но веселее выглядеть не стал.

Что за беда с этими учениками! Не похвалишь — оскорбляются. Похвалишь — дуются. Разъяснишь существующее соотношение опыта и результата — впадают в уныние. А учитель оказывается за всё в ответе… Так, сон благополучно испарился, будем вымещать неудовольствие по сему поводу на виновнике.

Открываю оба глаза:

— Хочешь знать, как должен был действовать успешно закончивший обучение маг при решении моей задачки?

Белобрысый чуть оживился:

— И как?

— Вообще не использовать магические средства. Потому что сделанные тобой выводы очевидны и не вооружённому чарами взгляду.

— Да неужели? — уязвлённо переспросил Мэтт.

— Поясняю. — Сажусь, спуская ноги на пол. — О чём я спрашивал? Вид чар, целостность и возможность починки. Кстати, последнее ты упустил, ну да боги с тобой… Итак, вид. Он легко устанавливается по результату снятия заклинания. Что мы видели? Немедленное и плохо управляемое превращение человека в волка.

Маг сразу же выделил из моих слов главное по значимости:

— Плохо управляемое?

— Именно. Обычно оборотень способен замедлять превращение, а в нашем случае просто обязан был так поступить, поскольку перед закреплением облика нужно избавиться от всего постороннего, что могла затянуть в себя смена Пластов. То бишь от сети. Однако не избавился. Стало быть, не умеет. Какой вывод следует дальше? Парень превращался целиком и полностью под управлением заклинания, а не самостоятельно.

А связано это наверняка с тем, что Нирмун — полукровка. Кружева изначально разнились по силам и при слиянии не образовали устойчивого рисунка. Вроде бы сей порок исправляется как раз путём цепочки обращений со строго заданной длительностью и с помощью наставника. Но Мэтт вовсе не нуждается в знании подобных подробностей.

— То, что в округе не подозревали о странностях молодого хозяина Кер-Эллида, ясно доказывает: превращения происходили только в определённое время и без свидетелей. Что для этого требуется? Ограничивать токи Силы, влияющие на смену облика. Понятно?

— Э… Да. А второе? Как можно было решить, что чары целые, даже не осматривая их?

Любознательность заняла место обиды? Очень хорошо. Удовлетворим и эту даму.

— Легко. Они не были замкнуты в кольцо намертво, и ясно почему: во время превращения и после него, когда Нирмун бегал по лесу в волчьей шкуре, закреплённый шнурок мог зацепиться за что угодно и порваться. А петля со скользящим узлом только растягивается и раскрывается.

Мэтт вздохнул:

— Когда ты говоришь, всё кажется совершенно простым и понятным. Но сам я бы не сообразил…

— Научишься. Нужно лишь следовать простому правилу: магия всегда призвана для воздействия на реальность, на видимое глазами безо всяких ухищрений. Поэтому можно с большой точностью предположить, что собой представляет заклинание, если понаблюдать за результатом его применения. Или неприменения. Ты учился на боевого мага?

— Вроде того.

— Почему так неопределённо?

Белобрысый махнул рукой:

— Поначалу изучал только боевку, а потом попал к Рогару, и тот решил, что моё место — в поддержке. Пришлось заняться оборонительными и лечебными чарами.

Не могу не подколоть:

— Судя по всему, в лекарском деле ты далеко не продвинулся.

— А как ты догадался?

— Лекарю тоже нужно внимательно изучать результат ущерба, а по нему уже определять, как именно лечить.

— Зато я хорошо ставлю оборону! — задрал нос Мэтт.

— Потому что она требует уловить только направление удара и сопутствующие изменения в пространстве, дабы правильно подобрать блокирующее заклинание. Я прав?

Маг усмехнулся:

— Вот смотрю я на тебя, смотрю… И никак не могу понять: то ли ты умеешь всё на свете, то ли притворяешься, что умеешь.

— Скорее второе. Но согласись: я очень умело притворяюсь!

И мы весело расхохотались. Однако наш хохот не заглушил странных звуков, раздавшихся за дверью. Словно одновременно бряцало железо и стучали кости, поднимаясь по лестнице и выходя в коридор… А вдох спустя Мэтт начал ожесточённо тереть виски.

— В чём дело?

— Где-то совсем рядом волшба. Но она… Какая-то странная. И в ней много Силы. Очень много.

Хм, а у меня к горлу подкатил комок, напоминающий приближение икоты. Совпадение же указанных деталей в пространстве и времени может означать только одно: Кер-Эллид почтил своим присутствием некромант.

Рядом с лестничной площадкой, всего в нескольких шагах от моей комнаты, стоял мертвяк. Вернее, не стоял, а остановился, потому что в следующее мгновение он поднял правую ногу с раздробленным и собранным заново — очевидно, для обеспечения лучшей опоры — остовом ступни и сделал шаг вперёд по коридору, то есть подальше от дверного проёма, из которого мы с Мэттом выглянули, дабы установить источник непонятного шума.

Мертвяк был именно таким, каким принято пугать детей в страшных сказках: чистенький скелет с бесстыдно оголёнными, смутно белеющими в сумерках плохо освещённого помещения костями. Из того, что могло быть принято за одежду, на костях болтался только массивный панцирь, скрывавший под собой все рёбра, зато вооружён пришлец был изрядно: в каждой лапе по короткому и широкому клинку без рукояти, скобами прикреплённому прямо к костям. И правильно, зачем скелету обычный меч? Всё равно нечем за него взяться. А так и надёжно, и дёшево. Если же учесть, сколько неизвестному магу понадобилось Силы, чтобы заставить мертвяка осмысленно двигаться, можно понять, что прочее оснащение покупалось на оставшиеся, весьма немногочисленные гроши.

Приоткрытая дверь и высунувшиеся в щель головы ничем не заинтересовали скелет. И потому, что он шёл от нас, а не к нам (хотя глаз-то у него не было и быть не могло), и потому, что целью его пришествия определённо были не мы. Подобное заключение, с одной стороны, радовало, а с другой — заставляло задуматься: с кем же на встречу прислан мертвяк?

— Что будем делать? — спросил маг, не оставляя в покое виски, отчего кожа на них уже напоминала по цвету одёжку варёного рака.

— Стоять и смотреть.

Если на свете практиковалось умение кричать шёпотом, то белобрысый мог бы по праву считаться одним из мастеров сего искусства.

— Опять?!

— Не дёргайся! Ему нет до нас никакого дела, видишь?

Я открыл дверь настежь и шагнул в коридор. Скелет, разумеется, и ухом не повёл. Правда, ушей у него также не наблюдалось, но детали не меняют сути — мертвяка могло заставить хоть как-то реагировать лишь происходящее где-то перед ним, а не позади.

Мэтт осторожно присоединился ко мне. С тем же результатом: ходячая костяная статуя продолжила движение, звонко стуча об пол ступнями, «подкованными» железом наподобие копыт.

— Он не станет на тебя нападать первый, — вполголоса пояснил я. — Некроманту и так требуется неимоверное количество Силы, чтобы удерживать всё это нагромождение костей в стоячем положении, а заставлять двигаться зря — и вовсе не позволительное расточительство.

— Ты ещё и некромантию изучал?

— Немного.

— А мёртвого поднять сможешь?

Поворачиваюсь и больно щёлкаю Мэтта по лбу:

— Отставить дурацкие вопросы!

— И всё же?

Вместо ответа я приложил палец к губам белобрысого, кивком головы приглашая взглянуть на лестницу, по которой медленно, но упорно поднимался второй мертвяк.

Этот выглядел приятнее в том смысле, что походил на недавно убитого. Или умершего после непродолжительной и хорошо знакомой мне болезни: зеленоватый оттенок кожи сразу же вызвал в памяти мою первую встречу с результатами изысканно-хитроумной забавы некроманта в Вэлэссе. Пришлец был одет с ног до головы, причём в едва подъёмные даже для очень сильного человека доспехи, только кисти рук почему-то оставались незащищёнными, оружия же не было никакого. А вот третий поднявшийся по лестнице мертвяк оказался братом-близнецом первого: в точности так же снаряжённый скелет.

Когда троица, вяло пошатываясь, протопала мимо нас, освободив пути к отступлению, следовало бы убраться восвояси, воспользовавшись стечением обстоятельств, но в этот момент открылась ещё одна дверь — первой из комнат, отведённых под покои принца и сопровождающих, и Эрне оказался нос к носу с замыкающим цепочку скелетом.

Паники или необдуманных действий не последовало, недаром же старший офицер свиты его высочества некогда служил в Егерях. Круглолицый капитан хладнокровно дождался, пока неожиданный пришлец окажется на пару шагов дальше, и повернул голову в нашу сторону. Встретился со мной взглядом, качнул головой: мол, есть дельные мысли? В ответ я поднял руку с раскрытой ладонью, предлагая «усиленное внимание и удерживание занятых позиций». Со мной беспрекословно согласились.

Целых три штуки «поднятых»… Некроманту пришлось изрядно потратиться. После таких опытов он должен быть почти полностью лишён запасов Силы — и личных, и заимствованных. А если неизвестный маг решился себя «обескровить», значит… Собирается результатом рейда восполнить все потери. Что ж, теперь я точно знаю его цель: мертвяки пришли за Мостом.

К сожалению, не все сопровождающие принца отличались отменной выдержкой. Дойдя до покоев принца, первый скелет, как таран, ударил клинками в согнутых костяных руках прямо по двери. Собранный из толстых досок щит устоял, а вот те, кто находился внутри комнаты, оказались менее терпеливыми и упорными: дверь распахнулась, но, поскольку она открывалась внутрь, а не наружу, увидеть, кто расчистил пришлецам дорогу, было невозможно. Зато не составило труда угадать, потому что навстречу скелету из дверного проёма ринулась знакомая всем нам по утренней истории жердь.

Не скажу, что Гелен действовал глупо: поддеть мертвяка за кости и сбить с ног — хорошая тактика. Но пёс его высочества не учёл печального обстоятельства, о котором в общем-то мог и не успеть узнать. Упокоение dou Лигмуна. Я и сам сообразил, в чём беда, только после того как в коридоре раздался треск, плавно перешедший в родственный грозовому раскат, по упёршейся в кость жерди побежали витки белых искорок, а вслед за ними и само оружие Гелена отскочило обратно в комнату — и послышался звук падения грузного тела.

Некромантия всегда давала наилучший результат именно там, где витает дух смерти.[10] Говоря простым языком, в лесах и долах, которые стали непосредственными свидетелями ухода за Порог. Поля сражений, лазареты или тайные убежища, в которых под ножами или чарами умирали сотнями люди — в этих местах Пряди Пространства насыщены особой Силой. Для магии жизни она непригодна, но и не особенно вредна: так, серединка на половинку, хотя подавленное душевное состояние возникает непременно. А вот магия смерти только усиливается и расширяет пределы своего влияния.

Так-так-так… Что же выходит? Некромант подгадал к смерти старика? Вряд ли. Скорее следил за поместьем и, как только почувствовал неожиданное, но весьма приятное появление лишнего источника подпитки для мертвяков, немедленно бросился в атаку. Значит, он где-то рядом… Эх, подёргать бы сейчас за ниточки, связывающие мага и его мертворождённых детишек!

«А собственно, почему бы тебе этого не сделать?..» — зевнула Мантия.

И правда, почему. Только имеется маленькая неприятность: труповод успеет сбежать, если почувствует, что кто-то желает добраться до него, вместо того чтобы сражаться с мертвяками.

«Его внимание можно отвлечь…»

Ну да, конечно. Силами Мэтта? Он немногое сможет придумать и исполнить. Про остальных парней и не говорю: если такого дюжего молодца, как Гелен, сшибло с ног, Хоку нечего и пытаться. Только Бэр мог бы вмешаться, но…

«Но?..» — заинтересованно переспросила Мантия.

Знаешь, драгоценная, мне выпала самая настоящая удача.

«Это в чём же?»

Я могу узнать, где находится логово некроманта.

«Каким образом, если не желаешь его выслеживать?»

Очень просто. Нужно всего лишь не мешать мертвякам захватить принца и отправиться домой.

«А ты жестокий мальчик…» — признала подружка.

Это новость для тебя?

«Не такая уж свежая, но… Делай как решил. Только ответь: ты готов к последствиям?»

Они будут ужасными?

«Скорее ужасающими. Для зрителей и участников…»

Я понимаю, драгоценная. Но принц не станет ненавидеть меня больше, чем ненавидел до этой минуты, а остальные… Не станут перечить. Потому что я им этого не позволю.

«Дерзай, любовь моя…»

Пока я разговаривал с Мантией, все трое пришлецов скрылись в комнате, потопали там, судя по звукам, успешно уложив на пол и второго пса, снова вышли в коридор, всё в том же порядке, но теперь средний — больше всех походящий на живого человека — вёл за собой его высочество. Рикаард особо и не сопротивлялся: по лицу мальчика было понятно, что он никак не может поверить в реальность происходящего, несмотря на зеленоватые пальцы, крепко сжатые на его левом запястье и заставляющие куда-то идти. Только поравнявшись с Эрне, принц начал осознавать разницу между сонным кошмаром и явью, но если на капитана его высочество посмотрел с растерянным удивлением, то я встретил взгляд, уже наполняющийся страхом. И всё же в золотисто-ореховых глазах не появилось того единственного, что способно было заставить меня отказаться от жестокой задумки.

Принц был уверен в спасении. Его взгляд требовал броситься в атаку и, если понадобится, сложить голову, только бы защитить младшего из наследников престола. Потому что иначе не бывает и быть не может. Именно непререкаемая требовательность укрепила меня в принятом решении: я подставил плечо, чтобы Мэтт не вздумал сглупить и принять бой, а сам спокойно смотрел, как Рикаарда ведут к лестнице. Предельно спокойно. Кажется, я даже слегка улыбался… По крайней мере, мальчик, через шаг оборачивающийся и вглядывающийся в моё лицо, бледнел с каждым вдохом. В итоге он споткнулся о ступеньку, упал и проделал оставшийся до дверей дома путь уже волоком, но за всё время не издал ни единого звука. Истошный вопль с нечленораздельной, но несомненной просьбой о помощи раздался лишь во дворе, но там защитников также не нашлось.

Бэр и Хок, застывшие на своих местах по обе стороны от крыльца, не спешили ввязываться в драку, и поступали весьма разумно, поскольку, во-первых, понятия не имели, как сражаться с мертвяками, а во-вторых, давно уступили тяжесть судьбоносных решений старшему товарищу: два взгляда — карий и синий — впились в меня сразу же, как я оказался на террасе.

— Что нужно делать? — спросили парни столь слаженным дуэтом, словно тренировались не один день.

— Ничего.

Хок удивлённо расширил глаза, но не решился прекословить, а вот Бэр не поверил своим ушам и повторил вопрос:

— Как нам действовать?

— Никак.

— Но они… Принц… Мы должны…

— Всё идёт так, как нужно.

Непонимание в голосе лучника дополнилось отчаянием:

— Идёт? Куда?

— Тебя это не должно волновать.

— Но его высочество… Ты позволишь им забрать ребёнка?!

— Уже позволил.

— Ты…

Бэр тряхнул волосами и вскинул лук с наложенной на тетиву стрелой.

— Стоять смирно!

Мой окрик заставил брюнета вздрогнуть, но не сложить оружие. Что ж, я не хотел, видят боги…

— Это приказ! — рыкнул я и сам удивился, насколько грозно прозвучал мой голос.

Прошёл очень долгий, почти бесконечный вдох, прежде чем руки Бэра начали опускаться. И тут Мэтт дёрнул меня за рукав:

— Открывается портал!

— Где?

— У самой ограды.

Точно, очертания ворот смягчились и оплыли, как воск, разогретый горящим фитилём свечи. Троица пришлецов, не меняя скорости передвижения, направлялась именно в область разрывающихся Пластов. Принц вопил, сучил ногами и всячески старался вырвать запястье из цепкой хватки зеленокожей ладони, но не мог доставить мертвякам ни малейшего беспокойства: мальчика волокли как груз.

Хм, а такой исход мне не совсем нравится… Придётся сжульничать.

— Сможешь быстро слепить «якорь»?

— Насколько надёжный? — не теряя времени даром, уточнил маг.

— Я хочу знать конечную точку их следования.

— Хорошо. — Мэтт сложил ладони домиком, собирая Силу для заклинания. — Но его нужно на что-то повесить.

— Знаю. Бэр!

— Слушаю, — бесстрастно откликнулся брюнет.

— Будь готов стрелять.

— Как прикажете.

Лук вернулся в боевое положение.

— Готово! — сообщил маг. — Что дальше?

— Накинь заклинание на стрелу, приготовься цеплять «якорь» и лови эхо перехода. Бэр, стрела должна пройти как можно ближе к принцу. Почти коснуться… Сможешь?

— Как прикажете, — глухо повторил лучник.

Мэтт кивнул, показывая, что закончил свою часть работы, и я скомандовал:

— Стреляй!

Брюнет натянул тетиву, выгибая плечи лука, что-то шепнул своему оружию и разжал пальцы.

Короткий торжествующий визг обретения свободы. Желтовато-серая оперённая тень, быстрым стежком пронзившая пространство. Чавканье разорванных Пластов, принимающих в себя странников. Искажённое ужасом лицо принца. Прядь чёрных волос в воздухе, срезанная отточенным наконечником стрелы. Крик Мэтта: «Поймал!» И много-много усталости, но не от уже завершённого дела, а от предчувствия нового.

Крошечные капельки пота, выступившие на бледной, по всей видимости нарочно и тщательно уберегаемой от солнечных лучей коже, своей обильностью напоминали утреннюю росу, а значит, Мэтту приходилось нелегко. Впрочем, порученное мной дело было вполне по силам молодому магу, хоть и не получившему пока от наставников признания в должном завершении обучения.

Отслеживание перемещений посредством портала — занятие трудоёмкое, не спорю, но всего лишь кропотливое и монотонное: требуется зацепиться «якорем» за одного из путешественников, протянуть в разрыв Пластов ниточку заклинания и дождаться момента достижения конечного пункта путешествия. Правда, необходимо выполнение ряда условий, чтобы задуманное увенчалось успехом.

Например, устанавливать «якорь» нужно на живое существо, а не на предмет, поскольку заклинание смыкается вокруг нитей внутреннего Кружева и действует за их счёт. Крайне затруднительно снабжать чары Силой даже на расстоянии в несколько футов, а уж тянуться через Пласты на многие мили и вовсе невозможно. Поэтому «якорь» питается, скажем так, подножным кормом, и в этом смысле нам весьма и весьма повезло, ибо нет лучшего источника Силы для заклинания, чем Мост, пусть и неинициированный.

Конечно, существовала опасность, что некромант, как и в прошлое покушение на наследников королевского рода, заставит своих посланцев прыгать по целой цепочке порталов, но я предпочитал придерживаться убеждения в разумной скаредности неизвестного противника. Маг потратил уйму Силы для поднятия мертвяков — это раз. Открытие портала, если только он не постоянный, тоже обходится недёшево — это два. А о постоянстве речи идти не могло: вряд ли было заранее известно, что принц отправится на лето именно в Кер-Эллид, стало быть, времени на приготовления тоже не нашлось. К тому же чем плохи заранее сооружённые заклинания? Тем, что сооружены, следовательно, могут быть замечены раньше времени использования. Нет, маг наверняка действовал без лишних телодвижений: если и раньше, в Вэлэссе, показал расчётливость и выдержку, то и сейчас не потерял голову, каким заманчивым ни казался бы захват его высочества.

Кроме того, получается, некромант лично или с помощью подручных следил за Рикаардом, значит, прекрасно знал: принц отправился в поместье отдельно от свиты ректора Академии. Искусных в чарах людей и нелюдей в Кер-Эллиде не было. Мэтт не в счёт, действительно ведь недоучка, не более. Если похититель понимает всё, что полагаю значимым я, он не станет прилагать усилия к запутыванию следов. Надеюсь, не станет. Хотя… Сейчас узнаю ответ точный и окончательный: белобрысый маг встряхнулся всем телом, открывая глаза.

— Прибыли?

— Да.

— Уверен?

Мэтт ещё раз прислушался к своим ощущениям.

— Да, вполне. Я нарочно выждал, сразу нить не обрывал, не беспокойся!

Пожимаю плечами:

— Какое беспокойство? Я знаю тебя как человека с головой на плечах и не подозреваю в намерении усугубить положение его похищенного высочества… А надо бы?

Маг вгляделся в моё лицо, стараясь определить, серьёзно я говорю или всё же шучу, но быстро понял бесполезность попыток и взмахнул руками:

— Сдаюсь!

— И правильно, нечего по пустякам тратиться! Итак?

Приглашаю Мэтта взглянуть на развёрнутую карту, ту самую, которую испачкал пометками ещё «милорд ректор», когда снаряжал меня в путь. Ксо не рискнул бы отправить своего кузена, славящегося умением теряться даже в четырёх стенах, куда-то без точного указания маршрута следования.

Белобрысый нашёл отметку, указывающую местоположение Кер-Эллида, задумчиво постучал пальцами по пергаменту, прищурился, сопоставляя с отзвуками эха заклинания направление движения мертвяков, потом уверенно указал место выхода из портала.

По карте — ладони две с половиной от поместья, стало быть, в милях расстояние составит… А, какая разница! Я всё равно не буду шагать туда по дороге, ведь так? Гораздо важнее другое: сам пункт назначения. Если Мэтт не ошибся, мертвяки вышли из разрыва Пластов где-то между Гаэлленом и… Мираком. Некромант обосновался рядом с городком, где мне впервые пришлось на свой страх и риск заниматься инициацией Моста? Что ж, всё сходится: ещё прошлым летом злодей мог заполучить в своё подчинение целую толпу свеженьких трупов, вернее, старался заполучить, разбудив Сердце Гор. Не вышло благодаря моему скромному вмешательству. Хм. Если вспомнить всю цепочку событий…

Сначала я помешал похищению принца. Потом помог освободиться принцессе. Спас от гибели Мирак. И всё это только за прошедший год! А в году наступившем и уверенно движущемся к середине уже успел разрушить планы по созданию войска из жителей Вэлэссы. Интересно, предполагает ли сам некромант, что его неудачи связаны с одной и той же особой? Хочется верить, что нет, в противном случае на меня давно была бы объявлена охота. А выяснить, как выглядел виновник каждого происшествия, и вовсе не составило бы труда, только расспроси имеющихся свидетелей…

Плохо. Очень плохо. В Мираке и его окрестностях меня знают, но всё равно придётся туда отправиться. Потому что сам так пожелал.

Шани вспрыгнула на стол, прошлась по карте шуршащими шагами, ткнулась в мою руку пушистым боком и тревожно мявкнула. Да, лапа моя, я снова собираюсь уходить. Ненадолго, но далеко. И уйду, как только передам тебя под опеку Ксаррона и… закончу последнее из порученных мне Рогаром дел.

— Ладно, иди отдыхай, чародей, а то еле на ногах держишься, — разрешил я Мэтту, но добавил небольшое задание: — Только прежде найди Бэра и пришли ко мне. Хочу с ним поговорить.

— Будешь ругать? — предположил маг.

— Там поглядим.

Белобрысый кивнул, направился к дверям и уже с самого порога тихо попросил:

— Не ругай его сильно.

Я хотел сказать, что не буду усердствовать, да и вовсе не собираюсь выказывать недовольство или прочие дурные чувства, но промолчал. Вообще-то выволочка лучнику не повредила бы, но… Мне нужно беречь силы. К тому же мои мысли сейчас где-то на пути к Гаэллену, в трёх милях от которого на Лесном тракте стоит трактир «Багровый голубь», а там…

Бэр вошёл в комнату, остановился на втором шаге от дверей и застыл, не произнося ни слова. Синие глаза, немного потускневшие, смотрели мимо меня.

Я присел на край стола, поглаживая тёплую кошачью шкурку, — Шани, чувствуя скорое расставание, намеревалась не терять времени даром и урвать столько ласки, сколько сможет.

Иное молчание может длиться вечно. К примеру, молчание близких людей, которые понимают друг друга без слов, или молчание любовников, расходующих силы на совсем иные вещи, нежели растворяющиеся в воздухе ничего не значащие вереницы звуков. Но между командиром и подчинённым или наставником и учеником молчания быть не должно.

— Как самочувствие?

Бэр устало кривит губы:

— Вы желали что-то приказать?

Уф-ф-ф… Досадно, когда не знаешь ответа на загадку и тычешься во все тёмные уголки подряд. И вдвойне досадно, когда разгадка лежит перед тобой, осталось только протянуть руку, взять ключ и открыть шкатулку чужих переживаний. Досадно потому, что работа подошла к завершению и самое лучшее — поиски, потери и обретения — вот-вот закончится. Очень трудно делать последний шаг, заманчивее снова прянуть в сторону, нагородить новых ошибок и заняться их исправлением, продлевая удовольствие от изящных, тщательно продуманных и уже проверенных решений. Возможно, я бы так и поступил, если бы у меня в распоряжении было больше времени.

— Я желал поговорить.

— И только?

В исполнении Мэтта эти слова прозвучали бы язвительно. Хок спрашивал бы с обидой. В голосе Бэра не послышалось ничего, кроме равнодушного спокойствия и готовности принять любой ответ. Что ж, мне почти всё ясно. Всё, кроме точки отсчёта.

— Ненавидишь меня? Пожалуйста. Осуждаешь? Твоё право. Но хочу напомнить тебе кое о чём… Обязанности. Как думаешь, они у тебя имеются?

— Я выполняю приказы, — сообщили мне, чётко выговаривая каждую букву.

Да, выполняет. Причём наиболее соответствующе намерениям приказывающего, а не переиначивая на собственный лад. Заслуживающее восхищения достоинство, однако, чтобы поскорее добраться до сердца, нужно не гладить, а колоть, верно? Вот и уколем:

— О, в этом можно было убедиться! Со скрипом, конечно, но выполняешь. Тогда объясни мне другое: почему такое простое действие, как исполнение приказа, рвёт тебя на куски?

Впервые с момента появления в комнате Бэр перевёл взгляд на меня, и синие глаза затуманились недоумением.

— Нет ничего проще и приятнее, чем следовать чужим указаниям, когда сам не можешь решиться ни на вдох, ни на выдох. Но ты, похоже, уверен в обратном?

— Я…

— Вот скажи мне, что ты собирался делать? Спасти принца? Допустим, тебе бы позволили действовать по собственному усмотрению. И? Что именно должно было произойти? Только подробно опиши каждый свой шаг.

Лучник нахмурился, показывая, что считает мои вопросы неуместными и несвоевременными, но, поскольку был готов выполнять приказы, ответил:

— Выстрелил бы.

— В среднего мертвяка, разумеется? А зачем?

— Стрела пробила бы его руку, и он отпустил бы принца.

Я грустно вздохнул:

— Не отпустил бы, он же не чувствует боли, а его плоть вовсе не обязательно сохранила прежние свойства. Нужно было отрывать кисть целиком, а это вряд ли удалось бы.

— Почему?

— Спросишь потом у Мэтта, он подтвердит: на мертвяках было нагружено столько заклинаний, что предсказать исход возможного сражения не смог бы и самый знаменитый прорицатель. Кроме того, наличествовали усугубляющие положение обстоятельства… Ты знаешь, что dou Лигмун умер?

— Да.

— И когда узнал? До похищения принца?

Бэр отрицательно качнул головой.

— А тем не менее смерть, произошедшая в стенах дома, была на руку похитителям, потому что их силы только увеличились. Но речь даже не о них… В твоём луке живёт дух умершего, не забывай. Не знаю, что могло случиться, если бы стрела, сорвавшаяся с его тетивы, встретила бы на своём пути поднятого мертвяка. Может быть, обошлось бы без неожиданностей, а может… Опасности подвергались все мы.

Впрочем, по-хорошему боялся я не столько неизвестных последствий, сколько огласки: если некромант и тот, кто натравил на шекку бродячего духа, хоть как-то связаны между собой, соприкосновение райга и мертвяков указывало бы на мой след яснее ясного.

— Но ты не уверен? Не уверен полностью?

О, снова переходим на дружеское общение? Отлично!

— Конечно нет.

— Значит, у меня был шанс спасти принца?

Признаю:

— Небольшой, но определённый.

— Тогда почему ты не дал мне попробовать?

— Я плохо объяснил? Опасность была слишком велика.

— Но его высочество… Разве он оказался не в большей опасности?

— Его жизни ничто не угрожало и не будет угрожать, поверь. Некромант похитил принца не для убиения на алтаре и прочих душегубных глупостей. Жизнь мальчика будет тщательно оберегаться, потому что мёртвый он не представляет никакой ценности.

Бэр слушал внимательно, напряжённо следя за каждым движением моих губ и за выражением глаз. А когда я замолчал, лучник сделал вывод, достойный опытного воина:

— Ты отправишься за ним.

И ни тени вопроса во взгляде, одни только уверенность и убеждённость.

Улыбаюсь:

— Конечно.

В голос прорывается растерянное отчаяние:

— Тогда зачем…

— Зачем был отдан приказ, хочешь спросить? Почему я не мог сразу сказать, как собираюсь действовать? Ты и сам мог бы ответить.

Интересно, угадает ли лучник самую главную причину? Вряд ли. Потому что не сможет постичь всю глубину расчётливой корысти моих намерений. Я и сам, когда пытаюсь разглядеть дно сего колодца, ужасаюсь. И восхищаюсь тоже. В конце концов, если не научиться любить себя, как можно полюбить весь остальной мир?

Бэр кусает губу, обдумывая варианты, потом предполагает:

— Не было времени?

— В точку! Но я всё же хочу извиниться.

— За что?

— Не за грубость, не обольщайся! Право приказывать у меня есть. Но я по незнанию причинил тебе боль, верно? Может, откроешь секрет? Что тебя мучает?

Лучник отводит взгляд.

— Говори как есть. Смеяться не буду. Обещаю.

— Наверное, это глупо и только кажется, но… Когда мне что-то приказывают и я исполняю, всё становится только хуже!

Любопытно. Заноза сидит именно здесь?

— Чуточку подробнее, прошу тебя.

— Понимаю, что должен подчиняться, что солдат всегда должен слушать командира, что… И я никогда не сомневался в приказах! Но их исполнение всегда приносит беду. Всё началось с того самого раза, когда… Помнишь? Мне велели тебя привязать. Я подчинился, хотя и чувствовал: не нужно этого делать. И чем всё закончилось? Тогда мне впервые стало по-настоящему страшно, понимаешь? Не я придумывал и решал, как действовать, но делал-то я! И потом ещё несколько раз… Да почти всегда: мне приказывают, я исполняю, а кто-то страдает. Не по моей вине, но из-за меня.

Действительно, противоречие. Почти неразрешимое. Парень понимает, что не несёт полной ответственности за свои деяния, но вина не слушает доводов разума, продолжая глодать свою жертву. Прогоним мерзавку? Попробуем.

— Всё верно, что ты говоришь. За результат исполнения приказа отвечает тот, кто его отдаёт. Исполнитель не должен брать на душу груз чужих ошибок, и ты не бери. И знаешь почему? Потому что любое событие не бывает только плохим или только хорошим. Оно всегда и то и другое. Вот, к примеру, тогдашняя месть принца. Да, боли было предостаточно. Страданий — тоже. Но они помогли мне многое понять. Познакомили с замечательными людьми. Подарили настоящих друзей. Я вот не могу с уверенностью сказать, что твоя исполнительность обернулась бедой… Да и сейчас всё обстоит вовсе не плохо: благодаря тебе мы знаем, где искать принца, и я его непременно верну, целого и невредимого. Но кроме того, я смогу уничтожить некроманта, который угрожает многим и многим жизням. Так что, прежде чем переживать, подумай, а так ли уж много горя ты приносишь? Может, происходит ровно наоборот?

Синий взгляд светлеет от надежды:

— Но его высочество… Ему ведь было больно. И будет. Разве нет?

Грожу пальцем:

— А вот эту заботу оставь мне. Принцу полезно почувствовать немножко боли. Согласен?

Лучник неуверенно улыбается:

— Наверное, ты прав.

— Обещаю, всё пройдёт, как должно. А тебе пожелание на будущее: продолжать и дальше добросовестно исполнять приказы. Только командиров выбирай таких, которым доверяешь сам или которые заслужили своё право приказывать.

— И которые пользуются этим правом только при крайней необходимости, но уж если она случилась, забирают себе всю власть из нерадивых рук! — раздаётся с порога долгожданный голос, задорный и весёлый, словно его обладатель не трясся только что в карете и не прибыл на поле недавнего боя, хотя рассчитывал найти местечко для отдохновения.

— Тебя следовало бы примерно наказать. Поставить к позорному столбу и прилюдно высечь.

Низенький толстячок с носом, ставшим после зимы ещё краснее (наверное, от солнечных лучей, хотя опыт подсказывает: совсем по другой причине), несколько раз неторопливо прошагал по комнате из угла в угол, остановился у окна и с наслаждением втянул ноздрями свежий лесной воздух. Маска «милорда ректора», как всегда, исполнена безупречно, за исключением меленькой детали: гладкая лысина не блестит от пота. Конечно, не все обязаны в летний день терять драгоценную влагу посредством выступления её на коже и последующего испарения, но люди, обременённые объёмистым животиком, потеют чаще и больше, нежели худые.

— Государственная измена нынче совсем упала в цене?

Ксаррон, смешно склоняя голову набок, повернулся ко мне:

— О чём ты говоришь?

Недоумённо парирую:

— А ты?

— О прегрешениях и наказаниях.

— И я о них же.

Кузен недовольно надул щёки:

— И какое место в них занимает преступление против государства?

Совсем перестаю понимать, в какую сторону направился разговор.

— Ты сказал: меня нужно наказать. Так?

Короткий кивок.

— По моей вине похищен младший принц. Так?

Подобие кивка.

— Значит, при моём участии совершено покушение на королевскую семью, то бишь государственная измена. Но предлагаемое тобой наказание слишком мягко, не находишь?

Ксаррон наклонил голову на другой бок, вздохнул и одарил меня очередным откровением:

— Государства будут рождаться и умирать много раз. Если Западному Шему уготована гибель, она придёт раньше или позже, и один человек не сможет помешать предначертанному. Зато поспособствовать — с лёгкостью! Особенно в деле разрушения себя самого.

Пауза, и голос «милорда ректора» почти сорвался на крик:

— Недоумок, ты что творишь?! Сколько дней не снимаешь Вуаль?

Э… Вот в чём дело. А я-то думал…

— Не так и долго — как выехал из Антреи. Дай-ка сосчитаю…

Ксо укоризненно выплюнул:

— Не надо! Сам знаю: восемь дней.

Если знает, следовательно, о дате моего отъезда кузену сообщили немедля. Тот же Паллан постарался наверняка сразу после моего с ним прощания. Впрочем, могу понять волнение Ксо: когда ухищрения подружки отрезают мою плоть от Прядей окружающего мира, я могу поддерживать силы только за счёт того, что успел накопить, а размеры моих кладовых не так уж и велики.

— И?

— Тебя сейчас выпороть или чуть погодя?

Не люблю, когда Ксо становится серьёзным: сие обстоятельство означает, что меня ожидают неприятности непредсказуемого характера.

— За что?

— Какого рожна ты её вообще нацепил? Получил моё послание вместе с виграммой? О чём там говорилось? «Береги себя». Не принца, не оболтусов этих недоученных, ни кого-то ещё, а СЕБЯ! Неужели не ясно?

— Но я же должен был…

— Должен? — Ксаррон фыркнул. — Должен? Кому и что на сей раз ты задолжал?

— Тебе. Одну штуковину.

Снимаю с шеи шнурок, на котором болтается мешочек с «коконом мечты», и протягиваю кузену. Целый вдох, а то и больше «милорд ректор» смотрит на доставленную по назначению посылку, потом берёт её из моих пальцев и рассеянно стискивает в кулаке.

А ещё спустя вдох скорбно замечает:

— На тебя невозможно даже позлиться всласть. Рассказать же кому — не поверят… Вот уж в самом деле, и от недостатка ума страдаешь, и избыток жить мешает.

— Ксо, да в чём дело? Объясни же, наконец!

Кузен опустил подбородок, прибавляя к уже имеющимся складкам ещё одну, и спросил, обращаясь преимущественно к половицам:

— Скажи, что ты мне привёз?

— Посылку от твоего приятеля, уж не знаю, насколько близкого и дорогого.

— Хорошо. А что представляет собой эта посылка, ты знаешь?

— Да. «Кокон мечты». Природный артефакт, стоящий уйму денег.

— Очень хорошо. А то я уже начал бояться… Продолжим. Назначение «кокона» тебе известно?

— В общих чертах. Считается, что он может исполнить любую мечту.

Ксо ещё ниже опустил подбородок:

— Любую мечту. Вдумайся в эти слова, Джерон. Мечту. ЛЮ-БУ-Ю. Вот у тебя, к примеру, мечта имеется?

Хм… Глупый вопрос. Конечно имеется. Всего одна, но самая заветная. Больше всего на свете я мечтаю избавиться от своего проклятия. Но к чему клонит кузен?

— Да. У меня есть мечта. Но какое отношение она имеет к…

Ксаррон схватил меня за плечи, встряхнул и выпалил, глядя в глаза:

— Ты держал в руках средство для исполнения мечты и не воспользовался им?! Джер, ты ещё больший идиот, чем можно было представить!

Действительно. Что мешало мне пожелать и… Стать таким же, как мои родичи. Войти в круг семьи заслуженно и достойно. Взлететь в небо, расправив крылья. Увидеть все волшебства мира и научиться творить свои. Стать настоящим драконом, а не жалкой тенью. Я мог всё это получить? Мог? Так почему же не захотел?!

Потому, что взялся исполнить поручение. Исполнить в лучшем виде, невзирая на трудности и опасности. Готов был подарить чудо кому угодно, но тщательно берёг от самого себя. Вот ведь дурак…

— И у меня бы получилось? «Кокон» способен на подобное? Он смог бы меня… изменить?

Кузен посмотрел на меня с жалостью:

— А почему нет? Всякое случается на свете. Нужно было только поверить и попробовать. Так, может, сейчас решишься?

Кожаный мешочек размером в половину ладони и неисчислимой цены. Вообще бесценный. Потому что способен подарить счастье. Любое. Любому. Нужно лишь отважиться принять сей драгоценный дар. Но хватит ли у меня смелости стать счастливым?

Я не верю в чудеса, со мной они никогда не происходили. Не верю, что шелковистый клубочек в мгновение ока исправит ошибку, совершаемую на протяжении веков. Но даже если исправит… Что тогда произойдёт?

Я стану настоящим драконом. Но, родившись проклятым, как и Хель, понятия не имею, что значит быть другим. Мне нужно будет заново учиться жить. Заново терпеть насмешки старших родственников и требовательность наставников. Бороться за признание наравне со всеми. Побеждать и проигрывать и, возможно, делать второе куда чаще, чем первое. Но всё это можно преодолеть. А вот одну простую вещь…

Придётся расстаться с Мантией. Навсегда. Обходиться без её поддержки и помощи. Лишиться возможности разговаривать хотя бы с призраком собственной матери…

Нет. Слишком большая потеря. Потеря, затмевающая все обретения. Я попросту не смогу с ней смириться.

— Спасибо, Ксо. Не сейчас. Может, потом?

Мешочек исчез в складках просторного кафтана.

— «Потом» не бывает, Джер, и ты знаешь это не хуже меня. Можно только однажды попытаться обмануть судьбу. Второй раз она не отведёт взгляда от твоего пути.

Беспечно пожимаю плечами:

— Значит, никогда.

Кузен горестно вздыхает:

— Упустить такой шанс… Приложить огромные и совершенно дурацкие усилия, чтобы хранить посылку в целости, при этом рискуя здоровьем и жизнью… Тебя нельзя оставлять одного. Права была матушка, говоря: разрушение всегда начинается внутри, а не приходит снаружи. Больше никакой самодеятельности, слышишь?

— Мм…

Маленькие глазки медленно, но верно расширяются:

— Ты опять что-то задумал?

— Вроде того.

— Не покинешь комнату, пока всё не расскажешь и не получишь моё одобрение, — поставил непререкаемое условие Ксаррон.

— Хорошо, хорошо… Ничего ужасного и опасного не будет — я всего лишь прогуляюсь по следам принца, посмотрю на некроманта — и сразу же домой.

— И почему я не верю ни единому слову? — следует задумчивый вопрос, не нуждающийся в ответе.

— Ксо, ну в самом-то деле! Или, скажешь, тебе безразлична судьба его высочества и можно вовсе забыть о мальчике?

— Именно так, — кивнул кузен. — Я провёл в его обществе несколько дней и скажу прямо: принц — отрезанный ломоть. Его нельзя и близко подпускать ни к трону, ни к могуществу. Думаю, спорить не будешь. Или?..

Я виновато почесал шею.

— Оставлять некроманту столь роскошный подарок? Нет уж.

— Надо было убить мальчишку, только и всего. Теперь же положение осложнилось.

— Убить? Это никогда не поздно сделать.

— Для начала нужно ещё добраться до цели, — с нажимом напомнил Ксо.

— Доберусь. Место известно, осталось только прибыть туда, осмотреться и…

Любопытствующее повторение:

— И?

Не люблю раскрывать карты заранее, но придётся — судя по настроению кузена, если утаю хоть что-то, он найдёт способ запереть меня подальше от мира. Пока не раскаюсь и не вымолю прощение.

— Я рассчитываю проникнуть в окружение труповода. Ему нужны слуги. Хорошие слуги, из тех, что трудно найти и ещё труднее удержать. А подобравшись поближе, решу, как действовать. Заодно посмотрю на принца.

— С целью?

— Возможно, он изменится после всего случившегося. Если да, попробую ему помочь. Нет… что ж, всегда остаётся предложенный тобой «способ».

«Милорд ректор» пожевал губами, но возражения в грустном взгляде маленьких глаз так и не появилось.

— Насчёт изменений, Джер: если он не захочет меняться, не встревай. Обещаешь?

— Почему?

— Мы меняем себя сами, и никак иначе. Да, иногда пользуемся помощью извне, чтобы чуть-чуть выровнять дорогу, по которой идём. Но прокладываем её мы, и только мы. Обещай, что, когда увидишь принца и поймёшь, что он не желает ничего исправлять, ты просто отойдёшь в сторону. Согласен на такой вариант?

Я обдумал предложение. Серьёзно и тщательно.

— Договорились. Кстати, а зачем ты вообще тащил его с собой в поместье?

Кузен невесело усмехнулся:

— Его невыносимое высочество ухитрился разругаться не только со старшим братом и сестрой, а и с отцом. Король уже был готов сдать своего отпрыска под опеку коменданта столичной тюрьмы, представляешь? Мне такой расклад не понравился. Сам подумай: знать, претендующая на власть, охотно провозгласит принца-узника мучеником и праведником, вознесёт его лик на знамёна и развернёт настоящую войну. Умеючи можно поднять половину Шема против короля, тиранящего не только народ, но и собственных детей… Его высочество нужно было на время удалить от бурлящей жизни в столице, что я и сделал. А с твоей помощью едва не удалил от жизни вовсе.

— А Кер-Эллид ты выбрал из-за наследника-оборотня?

— Отчасти. Я не придавал значения слухам и толкам, ходящим об этих местах… Однако, насколько мне известно, принц и тут постарался на славу?

— Да. Требуется присмотр направляющего.

— Что ж, — Ксаррон одёрнул кафтан и похлопал ладонями по запылённым полам, — на то имеется Киан. Думаю, он не откажется принять участие в судьбе юного соплеменника.

— Ксо…

— Что ещё? — Кузен настороженно оглянулся на полпути к двери.

— Можно я посмотрю, как всё будет происходить?

— Смотри, — следует великодушное разрешение. — Только будь любезен, сними эту паскудную Вуаль!

— Можешь не стараться прожечь во мне дырку ненавидящим взглядом, я к сим злодействам рук не прикладывал.

Киан промолчал, хотя коротко дёрнувшиеся губы готовы были произнести: «Оно и видно, что не прикладывал».

Куль, обёрнутый сетью, — вот на что походил сейчас законный и последний живущий на свете хозяин Кер-Эллида. Радовало наличие густой шерсти: если бы волк получился плешивым, пришлось бы смотреть, как плетёные нити ловчей сети уходят прямо в плоть, и поверьте, подобное зрелище вполне способно лишить аппетита на денёк-другой.

Слуга кузена присел на корточки рядом с молодым оборотнем, стараясь сохранять на лице привычную угрюмую гримасу, однако уголки губ направляющего с каждым вдохом смягчались, не приближаясь к улыбке, а успешно теряя строгость, и вокруг серо-жёлтых глаз начала проступать сеточка добрых морщин. Именно этого метаморфа я боялся в детстве как огня? Да он во сто крат ласковее моего знакомого шадд’а-рафа! И как раньше-то не замечал?..

Нирмун вздрогнул, одновременно отдёргивая морду от руки Киана и рассчитывая на обратном движении впиться клыками в незащищённую плоть, но старый оборотень, как ему и было положено, угадал намерения молодого и обидно шлёпнул по носу:

— Не дури. Не надо.

И всё. Больше не прозвучало никаких слов. Ни успокаивающих, ни уверяющих в отсутствии опасности, ни обещающих скорое избавление от мучений. Широкая жёсткая ладонь легла на серую шёрстку волчьего лба, и болезненно блестящие глаза облегчённо сощурились. Направляющий начал свою работу.

В большинстве случаев метаморфы знают, как и что нужно делать при наступлении времени и надобности Обращения, но далеко не каждый сможет хоть вкратце описать механику изменений, а уж тем более своё участие в них. И впервые обернувшийся малыш, и его опытный родитель на ваш вопрос лишь улыбнутся, рассеянно моргнут, пожмут плечами, в лучшем случае сказав: «Моё тело всё сделало само». Так и происходит в реальности, потому что сотни поколений намертво вписали последовательность действий в память рода, хранящуюся за границами сознания, но бывает, требуется не только позволить плоти «вспомнить», но заставить её поработать осознанно.

Низшие оборотни обладают сразу двумя Кружевами-остовами, по которым течёт Сила и вокруг которых можно сгустить материю на Первом уровне существования, в Пласте реальности, и по собственной воле выбирают одно из них. Но в отличие от найо, способных перетекать по обликам каждый вдох, обычные метаморфы бережнее относятся к своим возможностям, скаредно обращаясь либо человеком, либо зверем на довольно продолжительное время. К тому же опасность непрерывного Обращения именно в том и состоит, что при переходе через определённый количественный рубеж метаморф просто неспособен вернуться назад, к постоянству: изменения следуют одно за другим, без остановки, вычерпывая все имеющиеся запасы, пока не наступит полное истощение и смерть. Найо могут позволить себе свободу: оконечные Узлы их Кружев раскрыты, как у Мостов, и легко добывают Силу из окружающего пространства, а прочие оборотни, некогда выбрав ограничение, вынуждены тратить время на накопление необходимого количества Силы. Отсюда и легенды о полнолунии и прочие глупости, подтверждающие простейшую истину: если есть возможность быть скупым и пользоваться чужими услугами, зачем бездумно тратиться? И у нас сейчас луна ещё сохраняет округлые бока, к тому же имеется способный в крайнем случае поделиться своими запасами…

Я вспоминал книжные премудрости. Киан — действовал.

Шерстинки вокруг замершей на волчьем лбу ладони потекли в стороны, растворяясь в мареве теряющего форму пространства: мутно-серое мерцание окутало контуры тела, спелёнатого сетью, и полностью скрыло от неискушённых наблюдателей происходящее волшебство, — значит, пора менять Уровни зрения и спускаться пониже, туда, где сплетаются Кружева.

Не изумрудные, как у Мостов, не синие, как у рождённых магами, не белоснежные с жёлтыми вкраплениями, как у обычных существ, не обременённых Силой. Нити оборотней всегда были и будут серебристо-стальными, гладкими и сверкающими, способными отразить… Любое желание их обладателя. Собственно, на этом и построена механика изменения: метаморф наделён могуществом сдвигать скользящие Узлы своего Кружева куда заблагорассудится. Конечно, он не в силах сотворить из двух заложенных природой обликов третий, но в отведённых границах обладает завидными возможностями. А потому многие оборотни похожи друг на друга: следуют традициям, подгоняя и подстраивая свой изначальный вид под бытующие среди племён представления о красоте. Обычно этим грешат женщины, но и мужчины не отстают. А что в итоге? Множество общих чёрт, по которым распознать оборотня легче лёгкого. Пришлось целым племенам удаляться в малообитаемые местности, вступать во Внешний Круг Стражи, чтобы не дать себя обнаружить. Но отказываться от некогда заведённых устоев никто не собирается: раз предки были черноволосы и желтоглазы, то потомки будут стараться сохранять тот же облик. Возможно, в чём-то они и правы, не мне судить. А если учесть, что стремящихся выделиться считают выскочками и всячески не одобряют, зачем нарочно идти против правил? Разумнее и безопаснее быть таким же, как все…

Вот снова начинаю завидовать. Но никак не могу избавиться от сего вредного чувства, хоть вой и бейся головой о стену! Даже выбирая подчинение правилам, оборотни всё равно ВЫБИРАЮТ, а не принимают неизбежное. Они вольны отказаться — на свой страх и риск, но именно вольны. У меня выбора не было: с момента рождения я нахожусь по другую сторону непреодолимой стены. Кое-как удалось прорубить в ней окошки, но они — самое большее, чего можно ожидать. Дверь не появится никогда. И какой прок мне в моей крови, если самый глупый, бесталанный и неопытный метаморф не задумываясь творит со своей плотью чудеса, а я не могу ни обустроить поудобнее, ни сломать клетку, в которую заключён? Вот уж воистину дракон, как в народных преданиях: сижу в глубокой пещере на куче сокровищ. Приятно сознавать, чем обладаешь, но, если нет возможности употребить себе на пользу или для удовлетворения каприза даже самую мелкую монетку, зачем нужны горы золота? Не-за-чем.

Кружево и его искажённое отражение в смежном Пласте пространства — зрелище невероятно прекрасное и удивительное. А когда серебристые нити и их тени начинают двигаться навстречу друг другу, соприкасаются, становятся единым целым, пересекают невидимую границу и вновь расстаются, меняясь местами, остаётся лишь восхищённо затаить дыхание. Впрочем, Киан не торопит изменение: именно минуты встречи двух Кружев и есть время, в течение которого возможно всё. Ну почти всё.

Пласты прорастают друг в друга тысячами тончайших волосков, сливаются так плотно, что граница, прежде незыблемая и нерушимая, исчезает, превращаясь в Приграничье — пространство истинной свободы, не знающее ни одного закона, кроме исполнения воли. Воли своего создателя.

Плоть метаморфа, попавшая в Приграничье, податлива и одинакова в каждой своей горсти: лепи как пожелаешь. Именно «как», потому что каркас задан Кружевом, а вот сколько материи осядет на Нитях и скопится в Узлах, решать самому существу. Я чувствую присутствие Киана, а Нирмун наверняка видит внешние слои сознания направляющего там, где отчётливо прорисовывается маршрут движения и отмечаются значимые вешки. Можно было бы подглядеть, но предпочитаю наблюдать за результатом, так честнее.

Если плоть оборотня плавится, собираясь принять новую форму, то чуждая материя остаётся неизменной и в Приграничье: сеть выдавливается из клубящегося туманом метаморфа наружу. Медленно, осторожно, чтобы не терять ни капли изменяющегося тела… Конечно, массу можно восстановить, но только основательно подкрепившись и не раньше следующей пары Обращений: придётся сварить кисель, потом вылить в форму, дождаться застывания и всё повторить сначала.

Последние грузила падают на соломенную подстилку кладовой, и Киан убирает ладонь из мерцающего марева:

— Теперь сам.

Вновь поражаюсь теплу, пропитавшему два коротеньких слова. Сколько нежности и терпения… И такой замечательный наставник тратит своё время и силы на прислуживание кузену? Или я чего-то не понимаю?

— Киан — умелый направляющий. Один из лучших, — подтверждает Ксо у меня за спиной.

— Так почему он не занимается тем, что умеет, а…

— Потому, что твёрдо убеждён: мне присмотра и заботы требуется больше, чем всему молодняку, вместе взятому, — улыбается «милорд ректор». — Я же всё-таки родился во Вторую Волну, можно сказать, совсем недавно.

— Во Вторую… Что это было за время?

— Время пришествия второго Разрушителя. — Кузен щурит глаза, не позволяя рассмотреть, какие тени в них мечутся. — Последнего до тебя.

Это было безумно давно. А может быть, только вчера… Для меня вернее такой ответ, ведь моя сущность всё та же, первая и единственная, возможно, чуть выцветшая и обветшавшая, но сохранившая свою самую главную черту. Хорошо, что память не спешит возвращаться, иначе я бы легко и быстро сошёл с ума: смотреть на вполне взрослого Ксаррона и помнить его ребёнком… Бр-р-р! Только не это! К тому же возникает вопрос…

— А что же тогда твой слуга думает обо мне?

Кузен растягивает губы в улыбке:

— Спроси. Или трусишь?

— Вовсе не трушу. Просто…

Киан поднимается на ноги и укоризненно замечает:

— Одному из Старейших простительно вести себя как пожелает, но любому взрослому постыдно корчить из себя дитя ещё ребячливее, чем те, с которыми он беседует.

Старейший? Это он обо мне? Что за чушь?! Однако пояснения не следует: направляющий помогает своему новому подопечному встать и уводит, бережно кутая в плащ. Следом направляемся и мы с Ксо.

— Когда собираешься? — спрашивает кузен, останавливаясь в дверях отведённой для «милорда ректора» комнаты.

— Сегодня уже не успею. Завтра, ближе к вечеру.

— Помочь чем-нибудь?

— Как обычно: снаряжение и звонкие монеты. Если не жалко.

— Для дела мне никогда и ничего не жалко, — устало произносит Ксо. — Помнишь своё обещание? Не тяни принца назад через силу. Сколько времени тебе понадобится, чтобы понять? День? Неделя?

— Думаю, хватит и минуты.

Кустистые брови взлетают вверх.

— Даже так?

— Я задам вопрос, на который есть только один правильный ответ, и посмотрю, что получится.

Кузен молчит, разминая пальцами складки подбородка, потом кивает:

— Действуй как решил. Удачи желать не буду, в таких делах важнее упрямство, а его у тебя с избытком. Вечером обговорим все подробности, а пока дай мне придумать, как чинить уже наломанное!

Он захлопывает дверь, оставляя меня в коридоре, но не в одиночестве: на лестничную площадку с вопросом в глазах поднимается Лита. Ну да, всё верно, время к обеду, пора узнать, какие яства господа желают откушать. Впрочем, застолье подождёт. Столько, сколько понадобится.

— Иди-ка сюда, красавица, и поведай, какие травки и корешки помогают твоим волосам так роскошно чернеть!