Пречистая Дева

Рэй Дуглас Брэдбери Пречистая Дева

Ее голос в телефонной трубке звенел от счастья. Мне даже пришлось слегка охладить такой пыл.

— Элен, — сказал я, — успокойся. Что там у тебя?

— Потрясающая новость. Приезжай сейчас же, немедленно.

— Сегодня четверг, Элен. Неурочный день. Мы с тобой встречаемся по вторникам.

— Я просто лопну от нетерпения, у меня такая радость!

— Разве нельзя обсудить это по телефону?

— Дело слишком личное. Терпеть не могу обсуждать личные дела по телефону. Неужели ты настолько занят?

— Ну, как сказать, я только что закончил составлять письма.

Вот и хорошо. Приезжай, мы с тобой отпразднуем это событие.

— Ну, смотри у меня, если оно того не стоит… — сказал я.

— Потерпи, скоро узнаешь. Не задерживайся.

Я медленно положил трубку на рычаг, а потом так же медленно подошел к стенному шкафу, чтобы надеть пальто и собраться с духом. У меня было такое чувство, будто за дверью ждал страшный суд. Кое-как я доплелся до стоянки, сел в машину и поехал к Элен, на другой конец города, изредка чертыхаясь и тем самым нарушая добровольный обет молчания.

На лестничной площадке я долго переминался с ноги на ногу, не решаясь постучать, но дверь внезапно распахнулась, и я был пойман врасплох. На лице Элен отразилась буря эмоций; я даже забеспокоился, не тронулась ли она умом.

— Что ты стоишь, как неживой? — воскликнула она. — Входи!

— Сегодня не вторник, Элен.

— Вторникам настал конец! — рассмеялась она.

Я похолодел. Не встретив с моей стороны ни малейшего сопротивления, она взяла меня за локоть, втянула через порог, усадила в кресло и закружилась по комнате, доставая вино и наполняя бокалы. Один поставила передо мной. Я к нему не притронулся.

— Пей! — скомандовала она.

— Почему-то нет настроения, — сказал я.

— Смотри на меня! Я же пью! Нужно отпраздновать такое событие!

— Каждый раз, когда ты произносишь эти слова, у меня почва уходит из-под ног и проваливается в тартарары. Итак, начнем сначала. Что мы празднуем?

Я пригубил вино, однако Элен, прикоснувшись к моему бокалу, настойчивым жестом дала понять, что нужно выпить до дна и налить еще.

— Присядь, Элен, не стой над душой. Это действует мне на нервы.

— Ладно, ладно. — Она успела осушить свой бокал и долила вина нам обоим. — Ты в жизни не догадаешься.

— Да уж, постараюсь как можно дольше оставаться в неведении.

— Не падай в обморок. Я вступила в лоно церкви.

— Ты? В лоно церкви? Какой церкви? — Я едва не лишился дара речи.

— Помилуй! Церковь только одна!

— Разве? У тебя, например, полно друзей-мормонов, есть несколько лютеран…

— Опомнись! — не выдержала она. — Конечно же, речь идет о католической церкви!

— С какой радости тебя потянуло к католикам? Мне казалось, ты воспитана в традициях Оранжистской ложи. Разве у вас в графстве Корк не глумились над Папой Римским?

— Подумаешь! Одно дело — тогда, другое — сейчас. Я получила благословение.

— Передай мне бутылку. — Расправившись со вторым бокалом, я налил себе третий и покачал головой. — Повтори-ка еще раз. Внятно.

— Я только что была у преподобного Рейли — в двух шагах отсюда.

— Это еще что за птица?

— Отец Рейли — настоятель собора Святого Игнатия. Он мой духовник — ну, понимаешь, наставляет меня на путь истинный, уже примерно месяц.

Бессильно откинувшись в кресле, я уставился на пустой бокал.

— Поэтому на прошлой неделе ты отменила нашу встречу?

Просияв, она энергично закивала.

— И две недели назад? И три?

Все то же неистовое подергивание головой теперь сопровождалось взрывами хохота.

— А что, этот отец Келли…

— Рейли.

— Ну, Рейли. Кто тебя ему представил?

— На самом деле меня никто не представлял. — Она уставилась в потолок. Я тоже поднял глаза — посмотреть, что она там нашла. Поймав мой взгляд, она опустила голову.

— Ну, хорошо, где ты с ним столкнулась? — настаивал я.

— Как бы это сказать… в общем, я сама попросила его о встрече.

— Ты? Закоренелая грешница? Воспитанница оранжистов? Подруга баптистов?

— Перестань себя накручивать.

— Я себя не накручиваю. Как твой бывший возлюбленный, я пытаюсь понять…

— Почему это бывший?

Она потянулась к моему плечу, но я посмотрел на нее с таким выражением, что ее рука тотчас отдернулась.

— А какой же? Почти бывший?

— Не говори так!

— Наверно, право произнести эти слова принадлежит тебе. Вижу, они крутятся у тебя на языке.

Словно решив стереть улики, она провела кончиком языка по губам.

— Когда же ты впервые встретилась, познакомилась, столкнулась с Рейли?

— С преподобным Рейли. Точно не помню.

— Все ты помнишь. В тот день ты покрыла себя несмываемым позором. Это, конечно, мое личное мнение.

— Не спеши с выводами.

— Я не спешу. Я просто закипаю от ярости. И могу взорваться, если ты не скажешь правду.

— Что же мне теперь, по два раза на дню исповедоваться? — Она прищурилась.

— Кошмар. — Меня словно ударили под вздох. — Вот, значит, в чем дело! Час назад ты еще торчала в исповедальне, а потом не нашла ничего лучшего, как позвонить мне и сообщить это бредовое известие…

— Что за слово — «торчала»?!

— Хорошо, не торчала. Сколько времени ты провела в этой каморке?

— Недолго.

— А точнее?

— Полчаса. Час.

— А Рейли — отец Рейли — сейчас отдыхает? Должно быть, переутомился. За сколько же лет жизни во грехе ты успела покаяться? Ему удалось вставить свое слово? О Боге-то вспомнили хоть раз?

— Твои шутки неуместны.

— По-твоему, это шутки? Значит, ты его час удерживала взаперти, так? Готов поспорить, он сейчас освежается причастным вином.

— Прекрати! — закричала она, чуть не плача. — Я хотела поделиться с тобой радостью, а ты все испортил.

— Когда ты договорилась с ним о встрече? О той, самой первой встрече? Ведь наставление, видимо, занимает несколько недель, если не месяцев. Думаю, на первых порах говорил один Рейли. Отец Рейли. Верно?

— В общем, да.

— Назови только дату. Здесь ведь нет секрета?

— Пятнадцатое января, вторник. В четыре часа.

Я быстро прикинул кое-что в уме, оглядываясь на недавнее прошлое.

— Тогда неудивительно.

— Что «тогда неудивительно»? — Она подалась вперед.

— Это был последний из наших вторников, ты еще просила меня на тебе жениться.

— Неужели?

— Уговаривала бросить жену с детьми и уйти к тебе. Ага.

— Не помню такого.

— Все ты помнишь. И помнишь мой ответ: «Этого не будет». Как и во всех предыдущих случаях. «Нет». Ты сразу сняла трубку и позвонила Рейли.

— Почему же сразу?

— Неужели терпела целых полчаса? Или сорок пять минут?

Она потупилась.

— Час. Может, даже два.

— Допустим, полтора — поделим разницу пополам. Оказалось, у него как раз есть время, и ты отправилась прямиком к нему. Можно только порадоваться за Иоанна Крестителя, Иисуса, Деву Марию и Моисея. Ну, выкладывай.

Я схватил бокал и приговорил третью порцию спиртного.

— Рассказывай, — поторопил я, не сводя с нее глаз.

— Рассказывать нечего, — просто сказала она.

— Надо понимать, ты заставила меня ехать через весь город только для того, чтобы сообщить, какая ты теперь примерная католичка и как покаялась за пятнадцать греховных лет?

— Ну…

— Я жду, что упадет вторая туфелька.

— Туфелька?

— Хрустальный башмачок, который пришелся впору, когда я надел его тебе на ножку три года назад. Стоит ему упасть — и он разлетится вдребезги. А я полночи буду собирать осколки.

— Никак у тебя глаза на мокром месте? — Она опять подалась вперед и пристально смотрела мне к лицо.

— Да. Нет. Не знаю. Если это так, то ты, наверно, подставишь плечо мне под голову и начнешь гладить по спине — у тебя это хорошо получается. Ну, что еще?

— Ты сам все сказал.

— Странно. Мне казалось, я жду, что скажешь ты.

— Священник говорит…

— Мне безразлично, что говорит священник. Он вообще ни при чем. Что скажешь ты?

— Священник говорит, — продолжала она, пропустив мимо ушей мои слова, — что я, став его прихожанкой, не должна иметь никаких дел с женатыми мужчинами.

— А с холостыми можно? Какого он мнения на этот счет?

— Мы беседовали только о женатых.

— Ну вот, теперь почти все прояснилось. Ты хочешь сказать, что… — Я еще раз произвел в уме некоторые подсчеты относительно сроков. — Это было во вторник, предшествовавший позапрошлому: у нас с тобой дошло аж до драки подушками. Так?

— Кажется, да, — сказала она с несчастным видом.

— Кажется или точно?

— Точно, — сказала она.

— Иными словами, больше я тебя не увижу?

— Можно будет где-нибудь перекусить…

— Перекусить? После наших ночных пиршеств? После дразнящих утренних лакомств, которых хватало до обеда? После райских сладостей?

— К чему такие гиперболы?

— Гиперболы? Дьявольщина, меня три года кружил фантастический ураган, не давая коснуться земли. На моем теле не осталось ни единой поры, из которой хоть раз не вырвалась бы искра от твоего прикосновения. Каждый вторник, выходя из твоей квартиры на закате дня, я мечтал только о том, чтобы броситься назад и срывать обои со стен, повторяя твое имя. По-твоему, это гиперболы? Гиперболы?! Вызывай санитаров. Закажи мне отдельную палату.

— Это пройдет, — неуверенно сказала она.

— К лету. Или к осени. Хэллоуин я встречу хроническим инвалидом… Значит, отныне твое сердце принадлежит этому Рейли, служителю культа, святоше!

— Мне неприятно это слышать.

— По вторникам он будет регулярно наставлять тебя на путь истинный, не щадя живота своего. Говори, прав я или нет?

— Прав.

— В голове не укладывается! — Я встал и начал расхаживать по комнате, обращаясь к стенам. — Готовый сюжет для романа, фильма или мыльной оперы. Женщина, не обладающая достаточной решимостью и силой духа, придумывает изощренный способ избавиться от своего любовника. Она не может просто сказать: «Пошел-ка ты…». Нет. Она не может сказать: «Нам было хорошо вдвоем, но теперь все кончено». Нет, господа. Она принимает духовные наставления, уходит в лоно церкви и прикрывается религией, чтобы дать себе передышку и восстановить девственность.

— Все было иначе.

— Ты хочешь сказать, что случайно ударилась в религию, а когда прозрела, решила сдать меня в утиль?

— Ничего подобного я не…

— Именно так. Ты заняла круговую оборону. Теперь к тебе не подобраться. Я в тупике. Связан по рукам и ногам. Если сейчас я уложу тебя в постель, ты согрешишь против наставлений Рейли. С ума сойти!

Я снова опустился в кресло:

— Ты упоминала мое имя?

— Имя не упоминала, но…

— Но рассказывала обо мне, да? Часами напролет?

— Минут десять, от силы пятнадцать.

— Про то, какой я добрый и ласковый и как тебе без меня не жить?

— Однако я живу без тебя и свободна, как птица!

— Тебя выдает фальшивый смех.

— Вовсе не фальшивый. Просто ты предпочел бы его не слышать.

— Что там еще?

— Где?

— В повестке дня.

— Больше ничего.

Она сцепляла и расцепляла пальцы.

— Разве что одна подробность…

— Какая?

Достав бумажную салфетку, она вытерла нос.

— Когда мы с тобой занимались любовью, мне каждый раз было больно.

— Что-о-о? — вскричал я, не веря своим ушам.

— Я тебя не обманываю. — Она отвела глаза. — С самого первого дня. Каждый раз.

— Что же это получается? — задохнулся я. — Каждый раз, когда мы, как на крыльях, взлетали до луны, ты испытывала боль?

— Да.

— А все эти томные возгласы и стоны просто служили прикрытием для неприятных ощущений?

— Да.

— И за все годы, за все часы ты ни разу об этом не обмолвилась?

— Не хотела тебя огорчать.

— Что я слышу? — вскричал я.

А потом:

— Это неправда.

— Это чистая правда.

— Не верю. — Мне едва удалось справиться с дрожью в голосе. — У нас все было так прекрасно, так упоительно, так… Нет, нет, не может быть, чтобы ты притворялась, да еще каждый раз. — Я замолчал и посмотрел ей в глаза. — Ты все выдумала, чтобы только подладиться под бредни этого отца Рейли. Верно я говорю?

— Богом клянусь…

— Поосторожнее! Ты же теперь в лоне церкви. Не богохульствуй!

— Тогда просто клянусь. Я ничего не придумала.

Меня охватила убийственная растерянность.

Повисла долгая пауза.

— Мы все же могли бы где-нибудь перекусить, — сказала она. — В один из дней.

— Нет уж, спасибо, мне кусок в горло не полезет. Странное получится свидание, ей-богу: нас будет разделять стол, чтобы я не смог до тебя дотянуться! Где моя шляпа? Я приехал в шляпе?

Когда я уже стоял на пороге, она вскричала:

— Ты куда?

Закрыв глаза, я покачал головой:

— Еще не решил. Впрочем, уже решил. К унитариям.

— Как ты сказал?

— В унитарианскую церковь. Тебе ли не знать!

— Не делай этого!

— Почему же?

— Потому что…

— Почему?

— Они не произносят вслух имен Бога и Иисуса. Более того, не допускают, чтобы при них эти имена произносили другие.

— Совершенно верно.

— В таком случае при встрече с тобой я тоже не смогу упомянуть ни Бога, ни Иисуса.

— Совершенно верно.

— Не вступай в эту церковь!

— Почему же? Ты сделала первый ход. Теперь я делаю свой. Шах и мат.

Повернув дверную ручку, я сказал:

— Позвоню в ближайший вторник, это будет последний раз. Только не проси меня на тебе жениться.

— Не звони, — сказала она.

— О любовь, что еще не угасла, — сказал я. — Прощай.

Я прикрыл за собой дверь. Без стука.