Предательство страсти

1 Прелестная Лизхен

Баронесса Мари фон Штерн проснулась рано. Всю ночь ее мучили кошмарные видения, сути которых она не могла ни понять, ни вспомнить. Единственное, что осталось от тяжелых сновидений — чудовищное чувство одиночества и ощущение фатальной ошибки, которой сама Мари не помнит, но судьба настойчиво предъявляет свой счет… Голова болела ужасно.

— Грета! — баронесса крикнула служанку. — Грета!

— Да, ваша милость, — появилась в дверях девица в черном платье и белом переднике. Издали лицо ее могло бы показаться симпатичным, но вблизи оказывалось, что нос ее толст и курнос, нижняя челюсть слишком массивна, белые локоны чересчур сальные, а руки похожи на две квадратные лопатки.

— Почему я должна звать тебя по тридцать раз? Подай мне халат! — Мари села и сняла ночной чепец. Роскошные черные косы мягко легли на ее плечи. На фоне белоснежной ночной рубашки, волосы баронессы казались чернее угля.

— Да, ваша милость, — служанка подала хозяйке халат.

Мари подошла к умывальному столику и заглянула в пустой кувшин.

— Почему нет воды? — лицо баронессы стало злым, а между соболиными, изогнутыми бровями появилась глубокая складка. Серые глаза Мари в такие моменты становились блестящими и жесткими, как сталь, а красные губы правильной формы сжимались в нитку.

— Простите, ваша милость, — покраснела Грета, — но обычно вы никогда не просыпаетесь раньше полудня, вот я и боялась случайно вас разбудить…

— Дура! — выпалила в сердцах баронесса и тут же об этом пожалела. — Ох… Прости меня, Грета!

Служанка потупила взор и опустила голову.

— В последнее время я сама не своя, — вздохнула Мари, покачав головой. — Знаешь, иногда мне кажется, что лучше уж совсем не просыпаться…

— Что вы! Господь с вами! — вздрогнула Грета, и перекрестилась. — Грех так говорить.

Баронессе стало неловко, она потерла рукой лоб и сказала:

— Ну все, иди за водой! А то наслушаешься от меня всякого!

— Слушаюсь, ваша милость, — служанка вежливо присела, а затем бросилась исполнять приказание.

— И скажи Гансу, чтобы готовил экипаж! Я поеду в деревню! — крикнула ей вслед Мари. — Еще скажи Лизхен, пусть принесет мне синее платье!

Час спустя, баронесса фон Штерн выехала из ворот замка и столкнулась со своим мужем.

— Доброе утро, Рихард, — сухо поздоровалась она, не поворачивая головы.

— Ты так рано встала? — удивился тот, но без тени недоброжелательства.

— Я вернусь к обеду, — баронесса плотно сжала губы. — Поехали, Ганс!

— Слушаюсь, — раздался недовольный ответ.

— Ты не в духе?! — крикнул вслед жене Рихард, но она не удостоила его ответом.

Барон фон Штерн с тоской посмотрел вслед удаляющемуся ландо[1]. Рихарда внезапно охватила досада. Ну почему она себя так ведет? Они могли бы стать прекрасной парой! Пусть Мари в последнее время избегает интимных отношений и всячески демонстрирует свою холодность, но, по крайней мере, на людях, могла бы вести себя дружелюбно по отношению к мужу. Барон фон Штерн не видел большой трагедии в том, что брак их приобрел платонический характер. В конце концов, супруги могут стать закадычными друзьями, которые помогают друг другу, поддерживают и доверяют все тайны, планы и надежды! Но Мари не такая… Рихард вздохнул. Но этот вздох был скорее попыткой успокоить себя, нежели сожалением. Барон решительно не понимал поведения своей жены. Более того, Рихарда это поведение раздражало, и чем дальше, тем сильнее. С каждым днем надежды на то, что их жизнь когда-нибудь наладится, становилось все меньше и меньше. Невозможность родить ребенка стала очевидной, а Рихард, разбогатев на поставках вина, теперь мечтал о сыне, маленьком бароне, которому можно будет передать родовой замок, земли и самый лучший на Рейне виноградник.

1765 год выдался необыкновенно урожайным на виноград. Висбаден, город на юге Пруссии жил предвкушением будущего виноградного сбора. Барон Рихард фон Штерн, занимавшийся поставками вина для армии Фридриха II и самого короля лично, смотрел в подзорную трубу на виноградники и молил Бога о том, чтобы осень была ранней и ударила заморозками перед самым сбором. Тогда вино, произведенное на его землях, приобретет нежный терпкий привкус, и надолго станет самым дорогим в Европе.

— Иногда и женитьба бывает крайне удачной, — сказал он управляющему и подумал, что стоит, пожалуй, преподнести жене какой-нибудь подарок. — Мари очень подавлена в последнее время.

Клаус кивнул, но пропустил сказанное хозяином мимо ушей. Высокого, рыжего, здорового как медведь баварца побаивались все виноделы, не говоря уже о сезонных батраках. Меньше всего Клауса Зиббермана волновала подавленность баронессы. Как можно думать о бабских капризах, когда соседи переманивают рабочих обещанием бесплатной кормежки, когда крестьяне подготовили слишком мало корзин, когда солнечных дней выдалось даже чересчур и виноград может увянуть?

— Вы говорили с Майгелями? — Клаус покачивался вперед-назад, сцепив огромные ладони за спиной.

— Ты все боишься остаться без сборщиков? — иронично спросил фон Штерн.

— Мне, господин барон, как бы это сказать, — Зибберман потер нос, — все равно. Ваши — виноградники, хотите — убирайте, хотите — нет, а только Майгели переманивают рабочих нечестными обещаниями.

— Ты о чем? — барон начертил палкой на песке букву «М».

— Да об этом их обещании кормить бесплатно, — Зибберман покраснел, что свидетельствовало о его крайнем возмущении. — Все знают, что Майгелям пришлось зарезать половину своих коров и овец из-за странной болезни. Животные переставали доиться, беспокоились, дрались. На бешенство не похоже, но, черт его знает. Майгели зарезали всю подозрительную скотину, а мясо продать не смогли. Пришлось солить его да вялить. Вот этой-то дрянью они и накормят рабочих!

Не кипятись, Клаус! Как только рабочие поймут, что их обманули, они уйдут от Майгеля, и тогда мы сможем нанять их за меньшие деньги, — приподнял брови Рихард.

Зибберман несколько секунд смотрел на хозяина в упор своими маленькими глазками, которые были так глубоко посажены, что казалось, смотрят из туннеля.

— Почему бы не заплатить им столько, сколько мы обещали с самого начала? — спросил он, наконец.

— Потому что, раз уж они приехали сюда, то должны заработать хоть что-нибудь, не возвращаться же им с пустыми руками к своим семьям, — спокойно ответил барон, которому такое решение казалось вполне логичным.

— Как знаете, — глухо прорычал в ответ Клаус. — А только, если они поймут, что их надули дважды — то могут подпалить виноградники и убраться преспокойно восвояси, оставив и вас, и мошенника Майгеля, без урожая.

— Ах, Клаус, — вздохнул Рихард, — ну разве ты до сих пор не научился понимать, когда я шучу, а когда говорю серьезно? Я вообще не собираюсь вмешиваться в твою работу. Ты отличный управляющий и у меня нет поводов для беспокойства. Поступай, как считаешь нужным, я тебе доверяю. Сколько времени?

— Без четверти два, — ответил управляющий.

— Пора возвращаться, — Рихард подошел к своему коню.

Клаус Зибберман молча подставил хозяину колено, чтобы тот мог забраться в седло.

— Сегодня Лизхен приказала готовить самых сочных кур особым индийским способом, с перцем и приправами, а на гарнир подать обжаренный рис с фруктами и карамелью, — сказал барон, — и еще густой суп из баранины. Его подают в горшочках. Никогда не мог определить точно, что именно в него кладут. Зеленые сливы, коренья, томаты, морковь, зеленый лук, кусочки тушеного баклажана… Что еще?

— Баранину для этого супа за день подвешивают внутри очага на специальный крюк, чтобы она как следует пропиталась дымом, а перед тем как варить из нее бульон — обжаривают на решетке, — пробасил Зибберман и сглотнул слюну. — Моя мать тоже готовит такую похлебку.

— Твоя мать все еще жива? — удивился Рихард.

— Слава Богу, — Клаус снял шляпу и перекрестился. — В нашей семье все женщины живут долго.

Мари фон Штерн, по пути от своих покоев к столовой, была поглощена совершенно иными мыслями. В последнее время она видела, как сильно муж желает рождения наследника, и безмерно страдала. Молодая баронесса винила себя в охлаждении семейных отношений и боялась, что любимый муж разведется с ней. Закон позволяет развод в случае бесплодия. Однако, опасения ее были совершенно напрасны. Барон даже не помышлял о расторжении брака.

Во время обеда, когда Мари напряженно вглядывалась в его задумчивое лицо, и ей кусок в горло не шел от мысли, что возможно именно сейчас Рихард подбирает слова, чтобы сказать жене о том, что он решил развестись с ней, тот мучился вопросом, что можно преподнести жене на их вторую годовщину? Подарок должен быть не слишком дорогим, но изящным, потому что Мари наверняка догадывается, какие доходы приносит мужу ее приданое. Особенно, после того как русские стали приобретать их вино. Почти все драгоценности своей матери Рихард фон Штерн подарил жене еще до свадьбы. Ему же нужно было ее очаровать! Он пристально посмотрел на супругу и подумал, чего не хватает в ее облике? Кожа Мари сверкала как нежно-розовый жемчуг, темно-синее строгое платье хорошо оттеняло ее цвет. Чудные темные волосы, собранные в высокую модную прическу, были столь тяжелы, что Рихард видел, как одна из боковых шпилек вот-вот не выдержит и выпадет, освободив непослушные пряди. Корсет делал стройную от природы талию такой тонкой, что казалось, ее можно обхватить пальцами. Пожалуй, изысканная сетка для волос из тончайших золотых нитей, украшенная жемчугом, мелкими бриллиантами и топазами — то, что нужно. Это большое, и в то же время легкое украшение, в котором много камней, но они должны быть маленькими.

— Можно узнать, почему вы с такой ненавистью на меня смотрите? — неожиданно спросила у него Мари, сидевшая на другом краю огромного стола, рассчитанного на тридцать персон, не считая хозяев.

Прежде чем изумленный барон смог что-либо возразить или ответить, его жена уже вскочила со своего места и быстро вышла, причем плечи ее вздрагивали. Она плакала. Рихард нахмурился. Эти неожиданные истерики его утомили. Он подумал, что возможно, Мари следует отправиться на воды, она стала слишком нервной.

Баронесса же заперлась в своей комнате. К ужину она не вышла, сославшись на головную боль. Она звала к себе Лизхен Риппельштайн, но ей ответили, что фройляйн нет в замке. Она уехала в деревню закупить все необходимое для кухни замка. Около девяти часов в спальню Мари постучал Рихард и спросил, может ли он войти.

— Нет! Вы мне противны! Лицемер!

Барон не стал выяснять, почему именно жена считает его лицемером, и удалился.

Мари же залилась слезами. Деторождение и плотская любовь были связаны в ее сознании в единое целое и второе без первого, казалось прелюбодеянием. Она не может родить Рихарду ребенка, следовательно, не должна принимать его как мужчину. Каждый ее отказ Рихарду в близости виделся Мари еще одним ударом по их и без того терпящему крушение браку, но она не видела выхода. Она ведь не может позволить, чтобы собственный муж считал ее распущенной! Мари бесконечно стыдилась своих интимных переживаний. Раньше, в самом начале их супружества, больше всего на свете она боялась, что Рихард заметит, какое наслаждение ей доставляют их занятия любовью, и с каким трепетом и нетерпением она ждет его каждый вечер на брачном ложе. Теперь же и это счастье казалось Мари потерянным навсегда. Тело ее томилось от нерастраченной страсти и нежности не меньше чем душа от потерянной любви.

Лизхен Риппельштайн с удовольствием разглядывала себя в зеркале. Белое вышитое белье из азиатского хлопка, ей чрезвычайно шло. Ее молочно-белое тело сияло той волшебной и притягательной красотой молодости, когда девочка-подросток становится привлекательной женщиной. Округлившаяся грудь и соблазнительные бедра подчеркиваются тонкой, изящной талией. Когда ветер приподнимает юбки Лизхен, то ее не слишком длинные, но крепкие и стройные ножки, привлекают внимание молодых и не очень молодых мужчин. Лизхен закусила ноготь указательного пальца правой руки, несколько секунд смотрела на себя, а затем, взвизгнув от удовольствия, подпрыгнула, сделала шаг назад и упала на кровать, что стояла близко от туалетного столика. Комнатка Лизхен вообще была маленькой, вся мебель впритык. Помещалось-то всего лишь платяной шкаф, да та самая кровать с туалетным столиком. Возле двери, правда, на табуретке стоял тазик, а в нем кувшин с водой.

Лизхен сильно сжала свои круглые и крепкие груди, не помещавшиеся в ее ладонях даже на половину, и с удовольствием ощутила сладкое томление внизу своего живота.

— Ах, Фредерик, Фредерик… — игриво прошептала она, обнимая себя руками и гладя свою шею.

Но нужно было вставать и одеваться, Мари ждет ее. Черт бы побрал эту Мари! С самого утра Лизхен на ногах. Нужно было поехать в деревню, чтобы посетить остановившегося в сельской гостинице купца, чтобы приобрести шелка и цветного бисера для рукоделий, а теперь еще идти в конюшни и распорядиться подготовить экипаж. Вот уж это Мари могла бы сделать и сама! С самого детства Лизхен играла в жизни подруги весьма странную роль. Будучи дочкой гувернантки, Лизхен сделалась будто любимой куклой. Мари с наслаждением нянчилась с ней и баловала. Теперь восемнадцатилетняя Лизхен состоит при ней одновременно и служанкой, и подругой, а иногда двадцатитрехлетняя Мари начинает вести себя по отношению к фройляйн Риппельштайн, словно заботливая мамаша. Впрочем, Лизхен не на что было пожаловаться. Ее хорошо одевали, почти как знатную девушку, она получила образование и обучилась хорошим манерам. Если бы не излишняя живость, порывистость движений и яркий румянец, Лизхен Риппельштайн вполне могла бы сойти за аристократку.

Надев скромное, но элегантное платье из светло-коричневой материи, отделанное бархатом, с эмалевыми пуговицами в тон, Лизхен поправила прическу — тяжелые соломенные локоны то и дело выскальзывали из-под шпилек. Еще раз, взглянув на себя в зеркало, она вздохнула. Те платья, которыми ее в изобилии снабжала Мари, Лизхен были не по вкусу. Ей казалось, что молодая баронесса нарочно старается одеть ее невзрачно и победнее, дабы подчеркнуть, что Лизхен всего лишь служанка. Фройляйн Риппельштайн мечтала об атласных французских платьях, или уж на худой конец о малиновом бархатном платье из мастерской Готфрида Люмбека. Лизхен вздохнула. На днях она снова заходила к мэтру в лавку-мастерскую. Какие он выставил амазонки для охоты!

Там есть одна — зеленая, отделанная бисером из драгоценных камней, золотыми пряжками. К ней шапочка с длинными фазаньими перьями и мягкие, длинные сапожки из зеленой замши. Такие же перчатки с большими раструбами и охотничья сумка. Фройляйн Риппельштайн представила себя в этой амазонке, скачущей на вороном коне, среди своры гончих и топнула ногой. Она на все готова, чтобы эта мечта сбылась.

Лизхен тряхнула головой, чтобы остановить поток собственной фантазии, потому что мысли о нарядах и украшениях могли поглотить ее полностью на весь день. Фройляйн Риппельштайн грезила, что однажды сама сможет придумывать изысканные туалеты, от образа и до самой последней мелочи. Отогнав соблазнительные думы о шелках, вышивке, кружевах и корсетах, Лизхен направилась в конюшню. С самого порога она услышала тяжелое сопение и беспрестанное хихиканье. Над кучей соломы в глубине конюшни, отчетливо были видны две толстые, белые женские ноги, и голый мужской зад меж них. Лизхен нисколько не смутилась, такие картины были ей привычны с детства. Простой народ не очень-то жаловал строгую протестантскую мораль, столь почитаемую и распространенную среди бюргеров и аристократов.

— Эй! А ну, прекратите! — грозно крикнула она, топнув ногой.

Смех тут же прекратился, а мужчина (это был кучер) мгновенно соскочил вниз, и тут же натянул брюки. Прежде Лизхен, однако, успела заметить, что желание его осталось неудовлетворенным. Женщина оказалась кухаркой Фридой, она тоже была явно недовольна появлением Лизхен. Прикрывая свою огромную грудь платьем, кухарка поглядела на молодую выскочку исподлобья. Слуги вообще не любили фройляйн Риппельштайн, которая, по их мнению, была одного с ними поля ягода, и не имела права помыкать и командовать как хозяйка. Только после того как барон при всех назначил Лизхен экономкой, они начали нехотя исполнять ее распоряжения.

— Запрягай новый экипаж, Ганс, — сердито приказала Лизхен. — Подашь его к террасе. Мы поедем в город на ярмарку, посмотрим на Марту фон Граубер.

Кухарка потупила взор, когда фройляйн Риппельштайн упомянула о несчастной фрау фон Граубер. Наказание было уж слишком суровым за то, что и преступлением-то назвать лицемерно.

Лизхен нашла Мари на террасе, как они и договаривались, но та почему-то лежала на скамейке, не закрывшись ничем от солнца, и тихонько стонала. Вначале Лизхен встревожилась, но, подойдя поближе, поняла, что Мари просто-напросто спит, и ей, похоже, снится кошмар. Фройляйн Риппельштайн постояла некоторое время неподвижно, наблюдая, как Мари сжимает губы и порывисто дышит, содрогаясь от внутренних рыданий, которые, видимо, надрывали ей сердце в том ужасном сне, который она видела.

Стук копыт лошадей, что были запряжены в экипаж по распоряжению Лизхен, отвлек ее от созерцания страданий Мари.

— Проснись! Проснись! — подруга-служанка принялась трясти хозяйку за плечо.

Мари открыла глаза, и увидела над собой обеспокоенное, и немного рассерженное лицо Лизхен.

— Что… что произошло? — Мари с трудом могла говорить, солнце слепило ей глаза, а голова просто раскалывалась от боли, словно в ней перекатывались туда-сюда острые цветные стеклышки.

Ты задремала, и, должно быть, у тебя случился тепловой удар! Мари, ну нельзя же спать на солнце, — Лизхен укоризненно смотрела на подругу. — Да и потом, твой корсет затянут до невозможности туго. Как ты вообще ухитряешься в нем дышать!

Мари смотрела на нее сквозь странную молочную пелену, что застилала глаза, и чувствовала себя в высшей степени необычно. Вроде бы все нормально… Просто задремала на ярком солнце. Все вокруг знакомо, и в то же время, как будто видится в первый раз. Она точно знает, что ее полное имя Мари Франсуаза де Грийе, дер Вильгельмсхафен, баронесса фон Штерн. Ее муж, барон Рихард фон Штерн, поставщик вина для армии Фридриха II и двора его королевского величества. Девушка, что разбудила Мари — ее молодая подруга Лизхен Риппельштайн, баронесса знает ее с детства. Мать Лизхен была гувернанткой в доме де Грийе. Кучер Ганс сидит на козлах новенького экипажа, запряженного парой красивых гнедых лошадей… И все же, будто все не по-настоящему, будто сон или видение.

— Не знаю. Не могу понять. Какое странное чувство… Я вышла раньше, чем мы условились, сейчас так жарко и я задремала. Мне приснился кошмарный сон. Я видела себя старой женщиной, мне было так одиноко, я страдала… Не могу вспомнить из-за чего, или из-за кого, живу не у нас в Пруссии, а где-то… Даже не могу сказать, где. Такой тесный дом, высоко-высоко над землей.

— Может быть, это ваше швейцарское шале? — нетерпеливо прервала ее Лизхен, слегка надув губы, которой вовсе не хотелось обсуждать кошмар подруги.

То ли дело скандал, связанный с Мартой фон Граубер. С ней разводится муж, обнаруживший ее в постели с каким-то французским актеришкой, к тому же оказавшимся и на пятнадцать лет моложе Марты. Несчастную выставили на рыночной площади, у позорного столба, как того требует закон. Марта простоит в одной рубашке, прикованная цепью целую неделю, и все это время прохожие, даже простолюдины, будут глумиться над ней, обливать помоями и кидать в нее камнями, обзывая шлюхой, ведь преступление, что совершила Марта, записано крупными буквами на доске, прибитой над ее головой.

— Послушай, ты себя хорошо чувствуешь? Может, нам не стоит ехать на площадь? — Лизхен нервно теребила дешевое простенькое кружево на своем ридикюле. Ей ужасно хотелось увидеть Марту фон Граубер привязанной к позорному столбу, грязную и оборванную. Это так забавно, что самая строгая, чопорная и заносчивая фрау в их провинции оказалась обычной шлюхой, спутавшейся с бродячим актером! Лизхен даже хихикнула.

— А зачем мы едем на площадь? — в голове у Мари был ужасный хаос, ах, да! Конечно… Они едут посмотреть на наказание Марты фон Граубер. — Нет, не отвечай, Лизхен, я вспомнила… Ты знаешь, никак не могу отделаться от этого ужасного ощущения.

— Что еще за ощущение? — голос Лизхен стал сердитым, но терзать кружево она перестала и тоскливо поглядела в сторону открытого экипажа, что ждал их обеих.

— Как будто я старая и брошенная. Всеми забытая. Ты знаешь, Лизхен, мне приснилось…. мне приснилось, будто бы я…. будто бы я хочу…. нет, даже, как будто на самом деле…

— Боже всемогущий! Ну не тяни же, Мари! Говори быстрее, что тебе приснилось. — Лизхен сделала несколько шагов в сторону экипажа. Мари действительно уже утомила всех вокруг своей нервозностью, предчувствиями, ощущениями, неожиданными всплесками эмоций, раздражительностью и плаксивостью.

— Мне приснилось, будто бы я в таком отчаянии… Будто бы я покончила с собой.

— Святые небеса! — Лизхен как-то странно посмотрела на Мари. — Послушай-ка, фрау фон Штерн, а ты… ты не думаешь, случайно, чтобы…. — Лизхен сделала рукой жест, имитирующий затягивание петли на шее. Действительно, после всего, что случилось в последнее время… Невозможность родить ребенка, внезапная холодность и отчужденность Рихарда…

— Нет! Господь с тобой, Лизхен! Нет! Никогда! — Мари схватилась за грудь, сердце ее забилось часто-часто. Внезапно баронессу фон Штерн охватил дикий, панический ужас, как будто вот-вот что-то неминуемо случится. Она вся сжалась в комок и задрожала, огромным усилием воли ей удалось подняться со скамейки и пройти несколько шагов до экипажа.

Расположившись на широком удобном сиденье, Мари нервно огляделась по сторонам, и, несмотря на все усилия, так и не смогла подумать ни о чем приятном. Перед глазами все стояла странная картинка из ее сна. Она, старыми морщинистыми руками, держит стакан с водой, в которой растворен белый, смертоносный порошок и точно знает, что, выпив это, умрет, и так все болит в груди, так одиноко, что смерть кажется избавлением, Божьей благодатью…

— Мне кажется, что Рихард хочет развестись со мной, — голос Мари прозвучал несколько сдавленно, потому что в последнее время она только об этом и говорила Лизхен. Та всплеснула руками.

— Мари, ну сколько уже можно говорить об одном и том же? Тебе все твердят, что Рихард может сделать все что угодно — завести любовницу, прижить внебрачного ребенка, уехать в Россию на полгода, все, что угодно — но он никогда, слышишь, никогда не разведется с тобой!

— От твоих слов не легче. Я теряю любовь мужа, человека с которым хотела прожить счастливо до конца своих дней, а ты говоришь, что он, не смотря ни на что, не разведется со мной! Какой смысл в мертвом браке?

— Мари, я не понимаю, что ты от него хочешь? — Лизхен вскипела. — Ты его отталкиваешь, он становится холодным. Ты не видишь смысла в «мертвом браке», и боишься, что Рихард захочет развестись.

— Но я люблю мужа, и не хочу его потерять! — в голосе Мари появились слезы.

Лизхен вздохнула и откинулась на спинку своего сиденья.

— Тогда перестань выпроваживать его из-под двери своей спальни, — сказала фройляйн Риппельштайн устало.

— Откуда… откуда ты знаешь?

— Мари! Да вся прислуга только и болтает о том, что хозяин и хозяйка уже несколько месяцев живут как святые. И винят в этом тебя. Если ты любишь Рихарда, почему не принимаешь его?

— Лизхен! Но…

Баронесса хотела сказать о том, что вера воспрещает плотскую любовь без намерения зачать, что это грех, но почему-то замялась и не смогла. Слишком уж раздраженно смотрела на нее Лизхен.

— Может быть ты, таким образом, надеешься разжечь его страсть? — вдруг спросила фройляйн Риппельштайн. От такого предположения у Мари перехватило дух. Как она могла такое подумать?!

— Лизхен! Ты просто… Просто не понимаешь, что говоришь! Я измучена этими ночными кошмарами. Теперь они начали донимать меня и днем. Я ездила в город, аптекарь дал мне настой опиума, чтобы избавиться от ночных кошмаров, но после этого настоя ужасно болит голова.

— Так прекрати его принимать!

Мари обиделась на Лизхен. Неужели так трудно проявить хоть немного чуткости? Баронесса поразилась бездушию фройляйн Риппельштайн. С другой стороны, проблемы Мари вполне могут казаться просто ерундой… Действительно, кого сейчас заботит такая мелочь как измены мужа? Баронесса представила себе Рихарда, обнимающего какую-нибудь девушку. На глаза Мари тут же навернулись слезы, снова вспомнился кошмарный сон про самоубийство.

Но вокруг пели птицы, а экипаж быстро катился по лесной дороге, что соединяла замок Штернов с городом, солнце светило ярко, а небо было голубым и безоблачным. Постепенно Мари успокоилась. Отчасти этому способствовал и встревоженный взгляд Лизхен, который та не отрывала от лица Мари.

— Ради Бога, Лизхен Риппельштайн, перестаньте на меня так смотреть, — Мари нахмурила брови, внутренние уголки которых тут же поползли вверх, из-за чего выражение лица баронессы фон Штерн стало совсем жалобным и беспомощным. Она словно умоляла Лизхен о помощи, та помедлила некоторое время, а затем, пересела к подруге, обняла ее и стала гладить по спине.

— Ну что ты, Мари? Посмотри, какой прекрасный день! Это всего лишь дурацкий сон…

— Ты не понимаешь, Лизхен! — воскликнула Мари. — Это был такой странный, ни на что не похожий сон. Меня окружали необычные вещи, каких я никогда в жизни не видела и даже не могу представить себе их предназначения! И самое кошмарное — это то дикое чувство одиночества, что поглотило меня с головой. О, Лизхен! Это было так ужасно!

— Успокойся, Мари. Все это всего лишь глупый сон, который абсолютно ничего не значит. Неужели ты целый день будешь думать только о том, что тебе приснилось?

— Лизхен! Но со мной никогда в жизни еще не было ничего подобного! Во-первых, это странное незнакомое мне место, во-вторых, я, это как будто не я, а кто-то совсем другой, и этот кто-то вот-вот умрет, а я не могу ничего предпринять!

— Мари, ты просто перегрелась на солнце, вот и все, — Лизхен пристально посмотрела на подругу. — Я не удивлюсь, если у тебя покраснеет лицо. Ты же знаешь, что солнце вредит коже. Ты становишься похожей на крестьянку.

— Лично я ничего плохого в этом не вижу, — Мари подумала, что нужно и вправду переключиться на что-то другое, забыть о своем сне. — Многие крестьянки выглядят очень привлекательно, благодаря своему красивому, нежному загару. Иногда мне даже кажется, что мы на их фоне — как покойницы в своих корсетах и с бледными лицами.

— Не нахожу ничего привлекательного в этих грубых и невежественных женщинах и девушках. Они выглядят как колоды — толстые, красные, с огромными ручищами.

— А мне кажется, что они просто здоровые и румяные, от этого наши мужья зачастую предпочитают их нам, — незаметно сама для себя вернулась Мари к «больному вопросу».

— Говори только за себя, баронесса фон Штерн. Когда у меня будет муж — я уж сумею сделать так, чтобы глаза его смотрели только на меня, — Лизхен подбоченилась.

— И как же ты это сделаешь, фройляйн Риппельштайн? — Мари точно так же подбоченилась и подмигнула Лизхен, изо всех сил стараясь сохранить тон своего голоса веселым и непринужденным. — Скажи мне. Я попробую это средство на своем Рихарде, и сообщу тебе, стоящее ли оно.

— Тебе не осилить. Слишком уж ты благовоспитанная жена, — ответила Лизхен.

Мари натянуто рассмеялась, в словах подруги чувствовалась изрядная доля желчи.

— Это почему же? — спросила она, стараясь казаться как можно более беззаботной и веселой.

— Потому, что ты, Мари фон Штерн, самая настоящая ханжа. Вот!

— Я?!

— Да, ты. Всегда такой была и такой останешься.

— Интересно, что это за способ такой привлечения внимания мужа, о котором не может думать благовоспитанная девушка? — Мари прищурила глаз, она понимала, что за шуточной формой разговора на самом деле кроется что-то серьезное. — Рассказывай Лизхен, а то я решу, что ты лгунья и просто хотела меня подразнить.

— Никакая я не лгунья!

— Тогда говори, как ты собираешься сделать так, чтобы глаза твоего мужа смотрели только на тебя?

— Очень просто. Муж только тогда не сможет оторвать от тебя взгляда, когда у него не будет уверенности в том, что кто-то другой не воспользуется его невнимательностью.

— О чем ты говоришь, Лизхен?!

— Ты прекрасно меня поняла.

— Нет. Говори яснее.

— О, Боже! Мари, ты в самом деле такая благонравная или прикидываешься? Рихард потому и не беспокоится за тебя, что не боится потерять!

Баронесса слушала Лизхен с большим удивлением. С чего она вдруг заговорила о таких вещах? Сначала упрекнула в холодности к мужу, а теперь намекает, что нужно завести любовника!

— Разве это плохо? Рихард мне доверяет…

— Да, он тебе доверяет. Поэтому считает, что может не появляться неделями, а иногда и месяцами, пока ты сидишь одна в этой деревне.

— Но мне тут хорошо, и Рихард…

— И ты считаешь, что можешь быть также уверена в верности Рихарда, как он уверен в твоей?

Мари насторожилась еще больше. Не в характере Лизхен болтать просто так. Слишком она деловитая для девушки. Снует целый день от замка к деревне, отдает распоряжения, ни с кем из женщин лишним словом не перемолвится. Даже сама баронесса иногда не может ее дозваться, а тут вдруг такие речи! Похоже, что фройляйн Риппельштайн что-то знает о Рихарде и пытается показать это Мари. Странно, но такое предположение показалось Мари оскорбительным. Пусть между супругами фон Штерн не все гладко, но она никому не позволит клеветать на мужа.

— Лизхен, Рихард меня любит, и я ему доверяю, — ответила Мари твердо. По крайней мере, ее домыслы — это всего лишь результат беспрестанной тревоги и отчаянья из-за невозможности родить ребенка. Муж по-прежнему говорит ей, что любит и всегда будет рядом. Разве что вид у него при этом утомленный, но, в конце концов, это может быть связано и не с ней, а с расширяющимся винодельческим промыслом. Не с ней…

— А почему ты тогда говоришь, что наши мужья предпочитают нам крестьянок? — прервала оптимистические размышления баронессы Лизхен.

Мари смешалась, не найдя, что ответить. Действительно, полной уверенности в супружеской верности Рихарда не было, но Мари старалась гнать от себя эти мысли. Конечно, отношения фон Штернов нельзя было в последнее время назвать не только страстными, но и хоть сколько-нибудь теплыми. Рихард не старался, во чтобы то ни стало, снова завоевать любовь Мари, но она приписывала это особенностям его характера, озабоченности предстоящим сбором винограда, и даже сложности политической ситуации в Европе. Ведь после того как Екатерина II окончательно подчинила себе всю европейскую политику, стало совершенно непонятно, какова в дальнейшем будет торговая и экономическая политика России, от хлеба которой зависели почти все европейские державы… Баронесса закрыла лицо руками. О чем она только думает? В последнее время Мари часто пыталась занять себя какими-нибудь странными мыслями о внешней политике, о французском просвещении, о равенстве людей перед Богом… Только бы не гадать — верен ли ей Рихард, или уже нет.

Экипаж въехал в город. До рыночной площади тащились медленно, шагом, потому, что улицы были уже запружены людьми, лошадьми, лотками торговцев, нищими, солдатами из местного гарнизона. Лавочники выставляли на улицу лотки со своим товаром и сажали своих крикливых жен, зазывавших покупателей пронзительными криками. Только по случаю дня святой Женевьевы, две пары холщовых брюк продавались за 10 марок, а из-за крестин сына виночерпия, бочку мальвазии можно купить почти совсем задаром, ну и конечно, каждый вторник аптекарь предлагает свое снадобье для продления молодости и улучшения цвета лица.

Головная боль Мари стала нестерпимой. Когда они проезжали мимо таверны, в нос ударил невыносимый запах рыбы.

— Русские осетры! Карпы в сметане! Марсельские угри! Норвежская сельдь! Заходите! Кварта светлого пива за счет хозяина каждому!

Баронесса закрыла нос веером, но перед глазами все равно возникали различные «рыбные» видения, от которых начинало тошнить. Особенно Мари было плохо от мысли об угрях.

Висбаден еще несколько лет назад был малюсенькой деревушкой, где проживали виноделы, но теперь, благодаря славе их напитка, а также целебным источникам и чудному климату, который обеспечивали густые хвойные леса, поселок разросся, и стал настоящим городом. Здесь была и ратуша, и большой рынок, и здание суда, и огромный костел, и даже парк с фонтанами. Деревянная пристань на Рейне превратилась в большой речной порт, где каждый день разгружались и загружались десятки судов.

Около рыночной площади, все улицы оказались забиты экипажами и телегами.

— Покупайте гнилые овощи для закидывания шлюхи! По два пфенинга за фунт! — раздался рядом звонкий голос мальчишки. — Всего два пфенинга за фунт! Есть гнилые помидоры, капуста. Тухлые яйца!

Лизхен высунулась было из экипажа, но Мари дернула ее обратно.

— Но я хочу купить! — недовольно воскликнула фройляйн Риппельштайн.

Приобретешь этой дряни и у нас провоняет весь экипаж! — ответила Мари, но на самом деле все внутри нее протестовало против истязания несчастной Марты фон Граубер, все преступление которой состояло в том, что она не сумела хорошенько скрыть свою измену от супруга! Мари знала, что очень многие жены не прочь наставить рога своим мужьям. Об этом все знают, но делают вид, как будто супружеских измен нет в природе вовсе. «Проклятый Лютер!», в сердцах подумала Мари, отец которой был католиком, и всю жизнь презрительно отзывался об экономной, «лавочной» религии «бюргеров», в которой ханжество, лицемерие и скупость представлялись добродетелями. Сама Мари формально была протестанткой, но сердце ее всецело принадлежало Риму и католицизму с его таинствами, фантасмагорическими хоралами, органной музыкой, чудесным запахом благовоний, величественной красотой соборов.

— Пойдем пешком, Мари, — Лизхен потянула подругу за руку, та отдернула кисть.

— Тебе так не терпится увидеть эту несчастную?

— А разве мы не за этим приехали? — Лизхен смотрела на Мари зло. «Какая же она ханжа!», мелькнуло у Риппельштайн в голове.

Мари не нашла, что ответить. Действительно, они приехали посмотреть на Марту.

С трудом протискиваясь между любопытными, женщины добрались до середины рыночной площади, где возвышался огромный позорный столб. Его сделали из ствола огромной осины, что стояла здесь до появления города. Ветки срубили, а ствол остался и корни в земле. Каждую весну столб позора покрывался маленькими тонкими веточками, это дерево упорно пыталось возродиться, но стражники начисто уничтожали молодую поросль. Столб должен был оставаться гладким и ровным. Внизу ствол дерева совершенно почернел, словно впитал в себя страдания тех, кого приковывали к огромной и тяжелой цепи на потеху толпе.

Мари первая увидела Марту и замерла в ужасе, а затем зажмурилась.

— Что там? Мари! Дай и мне тоже посмотреть! Боже мой!..

Даже Лизхен стало не по себе.

Несчастная «прелюбодейка», как гласила надпись на доске обвинений над ее головой, лежала ничком на земле, закрыв голову руками, и только болезненно корчилась, когда в ее сторону летели очередные помои. Вокруг Марты не было ни единого клочка чистой земли. Все покрывал слой гнили, которой торговки забрасывали бедную женщину. Тело Марты еле-еле прикрывали грязные лохмотья, сквозь которые просматривалось тело, все сплошь покрытое ссадинами и синяками. Чтобы разъяренная толпа не растерзала несчастную совсем, префект города приказал поставить возле нее стражников. Те, впрочем, больше заботились о том, чтобы гадость, летевшая в Марту, не запачкала их камзолов.

— Поганая шлюха! — раздался рядом женский визг. Мари обернулась и увидела старую торговку, от которой несло пивом. Ведьма держала в руке яйцо, судя по запаху, тухлое. — Получай! — крикнула она, и, прищурив один глаз, запустила в лежащую у подножья столба Марту своим снарядом. Яйцо попало прямо в голову, и старуха радостно хлопнула в ладоши.

— Пойдем отсюда! — Мари не могла дышать. Словно в легкие ей насыпали песка. Казалось, вся эта толпа держит ее за горло. Душит! — Лизхен! Уходим отсюда немедленно!

— Но мы только пришли…

— Если хочешь смотреть на это изуверство — оставайся! — Мари оттолкнула руку Лизхен и побежала в сторону экипажа. Ей казалось, что если она сейчас же не уедет прочь от этого ужасного места — то умрет.

Лизхен некоторое время колебалась, затем бросила полный сожаления взгляд в сторону турецких торговых лавок, расположенных метрах в ста позади позорного столба. Не видать ей сегодня шелка, мускуса и гвоздики. Топнув ногой от досады, Лизхен пошла вслед за Мари.

Та уже сидела в экипаже.

— Смотри, — показала она Лизхен в сторону колокольни. Лизхен прищурилась.

— Там мужчина… Похоже, он плачет… Кто это?

— Это Эрхард фон Граубер, муж Марты. Я узнаю его по сюртуку из кремового лионского бархата. Этот сюртук ему подарил Рихард.

— Ну что ж, его оскорбленное достоинство мужа, должно быть полностью удовлетворено. Марта вряд ли оправится после такого, — Лизхен пожала плечами.

— Нет… Похоже, он страдает… Посмотри. Он не находит себе места. Видишь? Мечется туда-сюда, сжимает голову. Похоже, ему жаль Марту. Трогай, Ганс! — крикнула Мари кучеру. Они медленно тронулись с места, но по мере того как экипаж отдалялся от центра города, скорость увеличивалась.

— Но зачем он тогда подверг ее наказанию?

— Можно подумать, у него был выбор! Его бы отлучили от церкви, не сделай он этого. Ты что, забыла? Эрхард занимается поставками для австрийского двора, его общественная репутация была кристально чистой. Тем более, что о совершении прелюбодейства ему сообщил не кто-нибудь, а родная мать. Старая Грауберша, если бы Эрхард отказался наказать Марту, сама бы, за волосы, приволокла невестку на площадь.

— Все равно, Марте не следовало принимать любовника в доме, где их могли застать, и застали. Это было глупо.

— Я думаю, она его любила.

— Простите, ваша светлость, но она просто дура, — категорично отрезала Лизхен.

— Боже мой! Лизхен, откуда в тебе столько злости? Бедный твой будущий муж!

— Вряд ли он у меня когда-нибудь появится, — Лизхен печально опустила голову.

— Ну-ну… Выше голову, подружка!

— Тебе легко говорить. Ты вышла замуж, твой муж богат, красив и влиятелен. А я простая приживалка при тебе. Не то прислуга, не то бедная родственница. Кому я нужна?

— Лизхен! Прекрати, ради Бога! Ладно… Я не хотела тебе говорить до твоего дня рождения, но раз ты так уж переживаешь из-за всего этого, скажу. Мы с Рихардом решили составить для тебя приданое. — Мари улыбнулась и пожала Лизхен руку.

— О, Боже! Мари! Это правда? — глаза Лизхен загорелись.

— Клянусь небом! У тебя будет порядка двух тысяч марок золотом и небольшой домик на границе моего поместья, тот, что был в моем приданом. Еще мы закажем для тебя целый новый гардероб и собственный экипаж.

— О, Господи! Мари! Прости, прости меня! Я не знала… Я была так расстроена, мне ведь уже семнадцать, а скоро будет восемнадцать…

Я уже решила, что мне не суждено выйти замуж и всю жизнь придется быть экономкой в твоем замке.

Мари нахмурилась.

— Ох, прости… Я не хотела показаться неблагодарной. Ты всегда была ко мне так добра, так много для меня сделала. Ведь благодаря твоему отцу я получила хорошее воспитание, да и ты сама одеваешь меня, а твой муж назначил экономкой. Извини. Просто… Я чувствую, что не создана для того, чтобы быть прислугой.

— А чего же ты хочешь? — Мари подумала, что Лизхен и вправду не похожа на большинство служанок. У нее слишком ясный ум, слишком самолюбивый характер и чрезмерно много гордости. В последнее время фройляйн Риппельштайн ведет себя так, словно в ее жилах течет благородная кровь.

Я всегда мечтала о собственной модной мастерской. Ты не представляешь, какие мысли иногда приходят мне в голову. К примеру, можно было бы сшить платье, на манер тех, что носят жены турок, живущих в Висбадене, только шире. Взять для этого бордового и зеленого бархата, а еще серебристой парчи. Ткань сшить полосками. Рукава в обтяжку, а на шею надеть огромное ожерелье из плотно прилегающих друг к другу пластин, как чешуя, и такие же браслеты на руки. На голове можно носить чалму с большим плюмажем из черного лебедя.

— И как, по-твоему, муж будет относиться к твоим занятиям? — Мари улыбнулась, представив себе такой наряд. Выглядеть будет богато, жены местных богатых пивоваров передерутся из-за такого платья. Лизхен, возможно, ждет успех.

— О! Когда он увидит, сколько я заработаю денег, то станет сам помогать мне, утюжить нижние юбки, — носик фройляйн Риппельштайн вздернулся вверх.

— Мне, конечно, будет тяжело без тебя, — Мари капризно надула губы. — Но раз уж ты такая эгоистка, что предпочитаешь какого-нибудь толстого бюргера, нашей дружбе, я не в силах тебя удержать.

— По-правде говоря, ваша светлость, любой толстый бюргер для меня гораздо симпатичнее вас! — ответила острая на язычок Лизхен, и обе женщины рассмеялись.

У тебя будет муж, пивовар или винодел. Ты родишь ему много маленьких Гансов и Эльз, растолстеешь, поглупеешь и будешь жалеть, что бросила свою лучшую подругу ради замужества, — не унималась Мари. — У тебя не будет времени утюжить нижние юбки — все время уйдет на пеленки.

Лицо Лизхен внезапно стало серьезным. Мари сообразила, что сболтнула лишнее, но было уже поздно. Баронесса фон Штерн даже испугалась, так зло глядела на нее подруга.

— Лизхен, ну я же пошутила! Извини, я не хотела тебя обидеть. Ты же мне как сестра! Мы вместе выросли и всю жизнь были вместе. Ты и представить не можешь, как мне тяжело будет с тобой расстаться, вот я и подтруниваю над твоим будущим мужем. Лизхен! Я все понимаю и вовсе не хочу, чтобы ты была несчастной.

— Ничего, Мари. Ты очень часто говоришь не подумав. Я уже привыкла.

Оставшуюся часть пути они ехали молча. Мари все время поглядывала на Лизхен с виноватой улыбкой, ей было ужасно стыдно за свою глупую шутку. Лизхен же смотрела куда-то «внутрь себя», как говорит Рихард, и лицо ее было крайне напряженным. Мари увидела отчетливую вертикальную складку на лбу подруги.

— О чем ты думаешь? — осторожно спросила баронесса фон Штерн.

— Ни о чем серьезном, ваша светлость.

— Лизхен, я уже попросила прощения…

— Я знаю, и больше не сержусь.

— Вижу я, как ты не сердишься.

Теперь Мари тоже разозлилась. Иногда Лизхен становится невыносимой. И откуда только в ней эта неуемная, несгибаемая гордость? Она чувствовала себя по отношению к Лизхен одновременно и матерью, и подругой. Неудивительно, что та ведет себя или как непослушный ребенок, или как упрямый и независимый подросток. Чувства Мари по отношению к Лизхен, похоже, передались и Рихарду, который иногда, в шутку, называл фройляйн Риппельштайн внебрачной дочерью жены и даже позволял иногда называть себя «дорогой отчим». Ну, ничего. Как только он подпишет все необходимые бумаги и Лизхен станет обеспеченной невестой, они быстро найдут ей мужа. Мари поежилась. Ведь если Риппельштайн не будет рядом, то баронесса останется совсем одна. Отчаявшись родить ребенка, Мари всю свою заботу сосредоточила на Лизхен, обучив ту различным наукам, игре на музыкальных инструментах, привив ей безупречный вкус… И все плоды ее стараний достанутся какому-нибудь полуграмотному виноделу, который только и знает, что гордиться своими барышами после ярмарки!

Лизхен так и не заговорила со своей подругой-матерью до самого замка. Она была полностью поглощена раздумьями.

— Рихард!

Мари быстро и легко спускалась навстречу мужу по главной лестнице. Она все еще была юна и свежа как шестнадцатилетняя девушка. Все думали, что они и Лизхен — одного возраста. Злые языки утверждали, что Мари специально не хочет рожать детей, чтобы сохранить девичью фигуру.

Барон приветствовал жену холодным, «приличным» поцелуем.

— Познакомься дорогая. Это граф Александр Салтыков, наш русский гость. Он приехал полчаса назад. Его светлость прибыл в Пруссию по важному делу и вот оказался в наших краях. Я предложил ему кров и счастлив, что он принял мое предложение. Ты же знаешь, как мы рады оказать услугу русскому вельможе.

Мари повернула голову туда, куда смотрел Рихард, и увидела красивого молодого человека в русской военной форме, который ей смущенно» улыбался. Она почтительно склонилась в изящном реверансе, и долго не вставала, потому что краска залила ее щеки. Гость был так молод и так красив, что само по себе представление его молодой, замужней даме уже могло показаться пикантностью. Собственная реакция на гостя показалась Мари странной. Она читала о таком в книгах, когда одного взгляда достаточно, чтобы сердечный ритм сбился с привычного такта, чтобы дыхание пресеклось, а весь мир на секунду потерял значение…

— Я счастлива приветствовать вас, граф Салтыков, в нашем доме. Надеюсь, что ваше пребывание в Висбадене будет приятным, — ответила баронесса, не поднимая глаз, и прижимая ладонь правой руки к груди.

— Спасибо, я уверен, что оно не может быть иным.

Молодой человек нагнулся, чтобы поцеловать руку Мари, затем вдруг поднял лицо и непозволительно долго разглядывал баронессу.

— Вы прекрасны, — чуть слышно прошептал он, так, чтобы не услышал Рихард.

Мари покраснела до корней волос, ведь муж мог все услышать! Какой ужас. Неудивительно, что эти русские так привлекают Рихарда.

Должно быть, в России большая вольность нравов, подумала Мари.

— Я распоряжусь об обеде. С вашего позволения, — сделав легкий, почтительный поклон мужу, баронесса фон Штерн быстро удалилась.

Едва войдя в собственную спальню, она прижалась спиной к двери, пытаясь унять сердцебиение. «Вы прекрасны, баронесса» — звучало в голове. И он прекрасен. Этот русский граф. Высок, строен, широк в плечах, наверное, очень силен… У него черные как смоль волосы, белая кожа, зеленые глаза, ослепительная улыбка. Он молод. Интересно, сколько ему лет? Двадцать пять? Мари сжала виски руками. Нельзя о нем так думать! Это непозволительно!

Она несколько раз глубоко вздохнула, и, подняв глаза, увидела себя в зеркале. Чудо Господне, как она преобразилась! Всего за несколько минут. На щеках появился легкий нежный румянец, «девичий», тот самый, что она считала потерянным навсегда. Несколько локонов выбились из прически, грудь вздымалась часто и высоко под жестким корсетом.

— Боже мой… — с ужасом прошептала Мари. Так она чувствовала себя лишь однажды. Когда влюбилась в Рихарда.

Это теперь он так холоден и невнимателен к ней, а два года назад все было иначе… Они встретились на балу. Он пригласил ее на все танцы, вызвав неудовольствие герцогини Брауншвейгской, что устраивала этот праздник, потому что нарушил все предписания этикета. Придворные правила предписывали ему приглашать разных дам, и только на последний вальс он мог пригласить какую-то из них повторно. У герцога Брауншвейгского было три дочери и восемь племянниц. Семейству угрожало разорение как в случае их замужества, так и в случае, если они останутся старыми девами. В первом случае, понадобилось бы все состояние, чтобы обеспечить этих уродин приданым, а девицы все вышли длинные, тощие с лошадиными лицами и дурным характером; во втором же случае, балы съели бы все доходы: Пока дочери не выйдут замуж, семейство обязано устраивать балы на их дни рождения, на день святой Каталины, на Рождество и один бал просто так, когда заблагорассудится. Герцогиня Брауншвейгская имела большие виды на Рихарда фон Штерна, который в тридцать лет был холост. Правда, его наклонности до определенного возраста внушали некоторые опасения. Барон остался сиротой и унаследовал от отца громадное состояние. Прежде чем король Фридрих II успел запустить руку в это наследство, ради ненасытных нужд своей армии, юный фон Штерн сам промотал почти все в Париже, истратив миллион на шикарные пирушки, французских актрис и карты. Однако в двадцать девять лет барон вернулся обедневшим, но остепенившимся.

Мари вспомнила, как трогательно Рихард говорил какие-то глупости, что выглядело ужасно забавно. Высокий, сухой, немного напоминающий породистую лошадь, барон фон Штерн подносил Мари маленькие пирожные. У него дрожали руки, он уронил одно из них. Ужасно смутился, а Мари его поцеловала. Из озорства, хотела смутить еще больше, но он вдруг бросил тарелку, и сжал ее в своих объятиях. Осыпая поцелуями ее шею и плечи, Рихард исступленно шептал слова любви и умолял выйти за него замуж. Мари полюбила фон Штерна, потому что он был первым мужчиной в ее жизни, который прислушивался к ее просьбам проявить благоразумие. Хоть она и видела, что он томится от желания, Рихард сдерживал свои порывы. Их помолвка длилась так долго, как хотела Мари. Каждый месяц барон дарил своей невесте изысканные старинные драгоценности и устраивал пиры в ее честь. Баронессе было особенно дорого ожерелье из огромных сапфиров, старинной огранки, которое Рихард подарил ей через месяц после их знакомства. К этому ожерелью прилагался еще браслет и длинные серьги. Золотые пластины оправы были плоскими, и соединялись между собой подобно звеньям кольчуги. Мари ужасно гордилась этим подарком. Ее отец, виконт де Грийе, видя, как сильно дочь влюблена в барона фон Штерна, не стал чинить препятствий к свадьбе. Приданое Мари составили два огромных виноградника на берегу Рейна, прилегавшие к замку будущего зятя. Небольшая винодельня между ними могла производить до двухсот бочек вина в год. Рихард оказался рачительным хозяином. Сразу после свадьбы он построил еще две винодельни, одна из которых предназначалась для производства коньяка. Этот напиток доселе умели производить только во Франции, но Рихард был уверен, что сможет повторить и даже улучшить способ изготовления этого ароматного, крепкого зелья. Уже второй год коньяк зрел в дубовых бочках.

Супруги познали радости взаимной любви только на брачном ложе. Опытный в любви барон фон Штерн бережно и нежно, медленно открывал своей жене все радости плоти. Его губы ласкали ее шею, словно два мягких бархатных бутона. Руки Рихарда сжимали ее тело. Постепенно его поцелуи становились все более решительными, Мари будто потеряла сознание. Так сильно было ее блаженство. Она уже не понимала, где находится, кто она, был только ОН — Рихард. Он был воздухом, что наполнял легкие, он был сердцем, что билось, заставляя бежать кровь. Мари вскрикнула, почувствовав боль, когда муж лишил ее девственности, но эта боль была такой сладостной… Боже милостивый, она бы все отдала, чтобы снова испытать эту боль. Наслаждение затопило ее, и Мари прижималась к Рихарду, желая отдаться ему навечно, всем существом…

На следующий день ей стало стыдно. Она поехала в церковь, где покаялась духовнику в том, что получила непозволительное наслаждение на брачном ложе. Тот выслушал ее и успокоил.

— Здесь нет греха, дочь моя. Хоть апостол Павел и говорит, что воздержание — лучшее, на что способен верующий, это не так. Брак дан людям Господом для взаимного познания радости любви. Радости давать новую жизнь. В браке должны рождаться красивые дети. Любовь — есть священный дар супругам, который сохранит их союз на долгие годы, до самой смерти. Радуйся, жена. Ибо если союз твой освящен любовью, и ты идешь на брачное ложе как королева, а не как рабыня. Прекрасен будет плод твоего чрева, радостен и счастлив будет твой муж. Я благословляю тебя. Радуйся любви, освященной церковью и Богом, Господь добр и милостив.

Мари ехала домой с замирающим сердцем, закрывая глаза и хватаясь за сиденье экипажа, каждый раз, когда представляла себе, что сейчас Рихард сожмет ее в своих объятиях и чудо повторится.

Точно так же она ощущает себя и сейчас. Как она могла! Рихард к ней так добр. Он даже не упрекает ее за бездетность, а она затрепетала от одного вида этого русского!

— Нет, Мари Франсуаза, ты не позволишь сатане завладеть твоей душой и телом, — сказала она своему отражению и стала убирать волосы. Нужно надеть закрытое платье, чтобы у этого графа Салтыкова даже и мысли не возникло…

Баронесса фон Штерн опустилась на колени У изголовья своей кровати и вознесла молитву Деве Марии, чтобы та уберегла ее от козней дьявола. Обычно Мари молилась на ночь, о смирении своей плоти. Уже почти полгода как муж не прикасается к ней; после того как врачи признали ее бесплодной, Рихард будто утратил к ней интимный интерес, хотя уверяет, что любит по-прежнему. Да и сама Мари не решалась сказать мужу, что хочет его любви не меньше, чем когда мечтала зачать ребенка. Это было бы неприлично. Рихард бы посчитал ее распущенной, но тело томилось и жаждало любви, ласки, нежности… Потому, баронесса гнала мужа от дверей своей спальни, даже если тот приходил просто пожелать ей спокойного сна. Чтобы не видеть его, чтобы не впасть в искушение греха. Что она говорит и кого пытается обмануть? Все ее тело только и жаждет этого греха!

— Святая Дева Мария, защити! — Мари воздевала руки к кресту, а перед глазами все было сатанинское наваждение — зеленые глаза графа Салтыкова, полные страсти, огня…

Баронесса истово молилась, осеняя себя крестным знамением.

Обед прошел в неловком молчании. Лизхен во все глаза таращилась на гостя, так, что Мари стало даже неудобно за нее. Рихард вообще не имел привычки разговаривать во время еды, а русский, похоже, был единственным из присутствующих, кто испытывал голод. Невольно Мари восхитилась тому, как граф Салтыков легко и с удовольствием поглощает огромные куски мяса, ломти белого хлеба, запивая все это чудесным легким белым вином. В прошлом году, благодаря тому, что сбор задержался до середины осени, виноград чуть подмерз, и это придало вину восхитительный аромат. Рихард распорядился оставить треть всех произведенных бутылок в подвалах замка. «Придет время, и оно будет цениться дороже золота», сказал он тогда управляющему.

— Превосходно, — сказал граф Салтыков, вытерев рот белоснежной салфеткой и бросив ее в тарелку. — Должен признать, дорогой барон, что зря моя матушка отказалась от немецкого повара.

— А много ли в России немцев? — поинтересовалась Лизхен, глядя на Александра томным, полным вожделения взглядом. Мари ужасно захотелось запустить в нее туфлей. Господи! Неужто она ревнует?

Очень много, и должен заметить, что некоторое из них занимают весьма и весьма высокое положение, — ответил Салтыков, губы его скривились в тонкой усмешке.

Барон несколько секунд смотрел на него, а потом зашелся сухим трескучим смехом. Мари вздрогнула, Рихард давно уже так не смеялся. Да, этот русский, вне всякого сомнения, не только красив, но и умен. Его намек на немецкое происхождение русской императрицы действительно следовало оценить.

— Принцесса Анхальт-Цербстская более не принадлежит своей скромной родине, — заметил Рихард.

— За здоровье ее величества, императрицы Екатерины Алексеевны! — гаркнул граф Салтыков и выпил свой фужер, стоя и залпом.

— Не удивительно, что русская императрица так могущественна, если ее подданные принадлежат ей душой и телом, — заметила Лизхен.

— Фройляйн Риппельштайн! — Мари сжала в руку салфетку. — Я бы просила вас соблюдать приличия. Граф Салтыков наш гость, а Россия — великая держава. Вы же не хотите, чтобы мы казались невежливыми/

— Но Мари, ты же сама недавно высказывала недовольство тем, что в России крестьяне являются рабами!

Баронесса опустила глаза, чувствуя себя в высшей степени неловко.

Салтыков, который наблюдал за всей этой сценой словно сторонний зритель, немного оживился.

— Вы совершенно правы. Императрица много размышляет о том, чтобы дать русскому народу общую вольную, но… Увы, народ к этому вовсе не готов. Проверьте, помещики не только используют крестьянский труд — они заботятся о своих людях, они думают о том, как собрать запасы хлеба на случай неурожая, как организовать работы, найти купцов для выгодной продажи. Русский мужик не может сам охватить своим темным умом все тонкости ведения большого хозяйства, да и не хочет этой хвори. Ее Величество думает о своем народе, как о собственных детях, поверьте. Однако я удивлен, что в Пруссии женщины думают о таких серьезных вещах, как внутренняя политика иностранных государств. Признаться, я поражен, и обязательно буду рассказывать об этом в России.

Салтыков наклонил голову, как бы выражая свое почтение Мари, но его улыбка! Почти незаметная, слегка кривящая чувственные губы, в сочетании с блеском в глазах и изогнутой правой бровью… Он издевается? Баронесса не верила, что он и вправду ею восхищен, а если и восхищен, то уж точно не умом! Мари никогда не видела таких мужчин, но много читала о них во французских романах. Такими завсегда описывают соблазнителей, вероломных похитителей девственности и брачных авантюристов. «Надо держаться от него подальше!», — подумала Мари.

— Не желаете ли взглянуть на моих лошадей? — прервал молчание Рихард, обращаясь к гостю.

Мари снова удивленно приподняла брови. Последний, кому предлагалась такая «честь» как увидеть любимых лошадей Рихарда, был герцог Брауншвейгский. Что бы это значило? Или этот русский чрезвычайно важен для Рихарда, или же он просто волшебник, раз сумел так очаровать ее мужа. Барон просто сиял, и даже его отвратительный монокль, что вечно блестел у него в правом глазу во время приемов, куда-то исчез. Рихард действительно был чрезвычайно взволнован, когда услышал, что известный всей Европе граф Салтыков, человек исполняющий личные поручения Ее императорского Высочества, самого сложного и деликатного дипломатического свойства, просит временно остановиться в их замке. Передняя ось его кареты треснула в двух милях от замка фон Штерна, и граф прискакал на лошади в надежде получить помощь. Барон не мог упустить такого шанса. Быть может, удастся стать поставщиком и русского двора, который задает сейчас тон в Европе, тогда процветание роду фон Штернов будет обеспечено на долгие, долгие годы. Хотя… Рихард постарался не думать сейчас об отсутствии наследника.

— Это было бы чудесно, — ответил Салтыков и с необыкновенной легкостью для человека только что проглотившего добрую половину поросенка и каравай хлеба, поднялся из-за стола. Мари еще раз поразилась его выносливости. Любой из их знакомых после такого обеда не смог бы и пошевелиться. От ее глаз так же не ускользнуло, что молодой граф бросил в сторону Лизхен пристальный взгляд.

— Ты видела, как он на меня посмотрел?! — Лизхен бросилась к Мари и схватила ту за руку. Глаза фройляйн Риппельштайн загорелись странным, торжествующим огнем.

— Я бы на твоем месте была поосторожнее. Этот русский граф привык к вольному обращению с женщинами, — баронесса нахмурилась и плотно сжала губы.

— Тебе-то откуда знать? — фыркнула Лизхен.

— Нынче русским можно все, — Мари отлично понимала, что злится из-за другого. Хоть она и не собиралась кокетничать с их гостем, но все же было бы, пожалуй, приятнее, если бы она оделась к ужину как подобает баронессе, владелице замка. Глупые страхи привели к тому, что Мари выглядела хуже своей экономки. Конечно, это не могло понравиться Рихарду. Он деликатен и не показал вида…

— Русские подчиняются императрице-немке. Причем обожают ее, прошу заметить, — Лизхен, присев в кокетливом книксене, поклонилась баронессе. — Я удаляюсь, ваша светлость.

— Лизхен, постой… Я хотела с тобой поговорить.

— После, Мари. Время отдать распоряжения на завтра.

— Ты уже стала настоящей хозяйкой в этом доме.

— Не говори ерунды, я всего лишь старшая служанка.

И Лизхен удалилась, шурша юбками. Мари почему-то показалось, что, выйдя за дверь, фройляйн Риппельштайн показала ей язык. Баронесса с тоской подумала: «Скоро слуги перестанут меня узнавать». Всем распоряжалась Лизхен, у нее хранились ключи от кладовых, она вела учет, планировала покупки, даже заказывала обед кухарке. Возможно, Мари не против, даже как раз наоборот, освободившись от всех домашних дел, она все свое время посвящала изучению книг, изысканным рукоделиям или же молитвам. Ее цепкий ум сейчас был занят трудами Вольтера и Дидро, но почему-то Мари чувствовала себя… лишней. Вольтер и Дидро это замечательно, но она так и не смогла родить Рихарду ребенка, да еще и свалила все свои обязанности по дому на Лизхен. — Бедная! — прошептала Мари, подумав о том, что фройляйн Риппельштайн не придется сомкнуть глаз до полуночи, отдавая распоряжения относительно завтрака, ванной для гостя, глажки его белья, починки кареты, кормления лошадей. Как всегда нужно не забыть назначить одну из младших служанок Салтыкову в горничные… Баронесса решила сегодня же решительно поговорить с мужем, насчет приданого своей «сестрички».

Кабинет мужа помещался на втором этаже. Несмотря на то, что на дворе стало уже совсем темно, Рихард продолжал сидеть там со своим гостем. Кухарка Фрида уже трижды готовила им закуски, искренне удивляясь гастрономическим способностям русского графа.

— Святой Иеремия! Как он ухитряется быть при этом стройным, словно молодой Иоанн Креститель. Господи, прости! — Фрида перекрестилась.

— Я сама отнесу этот поднос, ты можешь идти, Фрида.

Мари хотела уже идти наверх, но кухарка неожиданно ответила ей.

— Не могу уйти, ваша светлость, фройляйн Риппельштайн приказала, чтобы я оставалась тут, пока господин барон и господин граф не лягут спать. На тот случай, если понадобится еще готовить.

— Не понадобится. Если им что-то будет нужно, я подам сама.

— Но фройляйн Риппельштайн…

— Послушай-ка, Фрида, кто тут баронесса? Я или фройляйн Риппельштайн? — Мари гневно посмотрела на кухарку. Пожалуй, стоит для примера кого-нибудь выпороть, если уж дошло до того, что даже на кухне замка никто не слушает хозяйку.

— Вы, ваша светлость. — Кухарка поклонилась.

— Так-то, — Мари взяла поднос и пошла в кабинет Рихарда.

Еще в коридоре она услышала два возбужденных голоса. Говорили, похоже, по-русски. Мари не знала этого языка, но ей показалось, что граф Салтыков несколько раз произнес ее имя.

— Рихард…. — Мари толкнула дверь плечом, так как руки ее были заняты.

— Ах, Мари! Входи. — Рихард выглядел несколько растерянным. — Садись, пожалуйста. Мы не думали… А зачем ты сама принесла это? Ты могла бы послать Фриду, или Лизхен.

— Именно о ней и я хотела с тобой поговорить. Извини, но это срочно, — Мари смотрела в глаза Рихарду до тех пор, пока тот не отвел взгляда.

Мари старалась не поворачивать головы в сторону Александра Салтыкова, который развалился в кресле Рихарда, и довольно бесцеремонно на нее таращился.

— Наедине, — баронесса сердито нахмурилась. Черт побери, надо будет заодно узнать, какими такими услугами Рихард обязан этому графу, что позволяет ему вести себя в их доме, будто заезжему наследному принцу.

— Я полагаю, мне надо покинуть вас? — вмешался в разговор Салтыков.

— Прошу прощения, дорогой граф, видимо дело срочное и исключительной важности, если уж моя жена решилась побеспокоить нас, — учтиво и мягко ответил Рихард.

Тон, которым он произнес это, был ледяным, а взгляд, которым он наградил Мари — просто испепеляющим. Она невольно испугалась. «Боже! Он же меня просто ненавидит!» — мелькнуло у нее в голове. Что-то в Рихарде неуловимо изменилось в последние дни. Он был так же сдержан, спокоен, холоден… Слишком спокоен, как природа перед бурей. У Мари шевельнулось какое-то неясное, смутное предчувствие… Может быть, у Рихарда все-таки появилась какая-то женщина? Эти странные разговоры Лизхен, намеки, улыбки слуг. Об этом было невыносимо думать. Она даже забыла, что собственно собиралась сказать мужу.

Салтыков вышел прочь.

— Желаю вам нескучной ночи, господа, — бросил он, закрывая дверь. Щеки Мари тут же вспыхнули ярким румянцем. Каков нахал!

— Так о чем ты хотела поговорить со мной? — Рихард сел в свое кресло и положил ногу на ногу. Он смотрел в сторону, и был напряжен.

— Что случилось, Рихард? В последнее время, ты будто бы сам не свой.

— Так ты ради этого прервала нашу с графом беседу? Чтобы выяснить, почему я в последнее время «сам не свой»?! — барон еле сдерживал гнев. Мари увидела, что у Рихарда вздулись жилы на шее.

— Нет… Хотя мне кажется странным то, как много ты ему позволяешь. Может быть, расскажешь, почему он важен для тебя? Это как-то связано с твоей карьерой? Он занимает важный дипломатический пост? Или ведает торговым департаментом, что закупает вино? — баронесса неловко попыталась улыбнуться и обратить все в шутку, но предел терпения мужа был уже достигнут.

Выражение лица Рихарда стало еще более раздраженным.

— Можно прекратить уже эти дурацкие расспросы? Или говори, зачем ты сюда пришла, или ступай к себе! — барон вскочил. Последние свои слова он буквально выкрикнул.

— Да в чем дело? Что я такого сделала, что ты так зол? — Мари не могла ничего понять, чувствовала себя обиженной, ведь Рихард был к ней действительно несправедлив сейчас. Она не заслужила такого тона и обращения.

Барон долго смотрел на жену, как бык на тореадора. «Ты меня утомила своими капризами, истериками, нервными припадками, вечно унылой физиономией! Ты не может родить мне наследника! Не можешь даже быть помощницей в делах! Ты бесполезная, глупая, невыносимая женщина!» — все это Рихард чуть было не выкрикнул в лицо жене, но чудовищным усилием воли сдержался.

— Ты ничего не сделала. Ясно? Это пустой разговор, я иду спать.

— Я хотела поговорить с тобой о Лизхен, — чуть не плача выговорила Мари, у нее мороз пробежал по коже. Каким-то внутренним слухом она уловила все упреки мужа, и теперь была готова разрыдаться.

— Что опять? Вы не поделили бисер для вышивания? — издевательски спросил Рихард.

— Выслушай меня, пожалуйста. Я не знаю, в чем причина твоего плохого настроения, но точно знаю, что себя мне упрекнуть не в чем. И даже если кто-то сказал тебе обо мне гадость…

— Мари! У тебя мания! Тебе постоянно кажется, что все вокруг говорят о тебе гадости! — Рихард окончательно вышел из себя. Похоже, что клокотавшая в нем злоба, наконец, пробила брешь в стене его сдержанности.

Но разве твое поведение и твой тон, которых я не заслужила, не являются прямым свидетельством того, что я права? — Мари попыталась защищаться, но было уже поздно.

— Иди к себе! — Рихард встал и отвернулся.

— Но…

Он молча показал рукой на дверь.

Мари вышла, и пока она спускалась по лестнице, щеки ее пылали от обиды. Что, в конце концов, произошло? Это нужно выяснить, прежде чем… Она не знала, что может случиться, и от этого чувствовала себя совсем ужасно. Как будто ее подвесили на крюк, и она беспомощно болтает руками и ногами в воздухе. Если Рихард задумывался о разводе, то сейчас он, несомненно, принял решение… Мари нужно было с кем-то поделиться, найти сопереживание и понимание. Поэтому, не задумываясь, она направилась к Лизхен, как делала это всю свою жизнь, ведь та выросла рядом с ней и была как сестра.

Мари тихо шла по коридорам замка, ее ноги, обутые в мягкие домашние туфли из атласа и оленьей кожи ступали легко и неслышно. Из-за этих самых туфель служанка Грета, убиравшая в комнатах, чуть было не стала заикой, когда однажды Мари вошла в спальню, а Грета не услышала и, обернувшись, увидела перед собой хозяйку.

Поднявшись по лестнице к комнате Лизхен, Мари вдруг услышала мужской голос. Она вся задрожала. Внутри нее боролись два чувства — подслушать, что происходит за дверью, подобно любопытной прислуге, казалось отвратительным, но желание удержать Лизхен от возможной ошибки оказалось сильнее. Мари осторожно подошла к двери и отчетливо услышала.

— Да вы просто безумец, господин граф! Неужели вы собираетесь повторить это еще раз? Вижу, что русские не знают меры не только за столом, но не все немецкие женщины так ненасытны как ваша императрица.

— Заткнись, шлюха!

Мари отчетливо услышала звук пощечины.

Некоторое время была тишина, а затем кровать тяжело скрипнула, послышались вздохи Лизхен и рычание.

Мари вернулась в свою комнату оглушенная, раздавленная, не чувствуя под ногами пола. Вне всякого сомнения, в спальне Лизхен был граф Салтыков. Весь маленький мир баронессы фон Штерн опрокинулся сегодня. Муж возненавидел ее и даже не счел нужным объяснить, за что. В доме появился нахальный, неразборчивый развратник, потерявший голову при виде миловидной, доступной особы, а Лизхен, ее подруга, названная сестра, ради которой она была готова пойти даже на ссору с Рихардом… Боже! Она ведь только сегодня впервые увидела этого графа!

Мари закрылась руками и заплакала, но сквозь слезы ей почему-то представилось, что она сама на месте Лизхен и сильные руки молодого Салтыкова ласкают ее, его губы прижались к ее щеке и спустились к шее…

— Господи Иисусе и пречистая Дева Мария! Спаси и защити от дьявольского наваждения! — воскликнула Мари и бросилась на колени перед изображением Господа. «Это колдовство! Это колдовство!» — стучало у нее в голове. Конечно! Они все находятся под чьими-то злыми чарами. Она должна ненавидеть этого Александра, а вместо этого только и грезит о нем… Но, Боже, как же он красив! Настоящий сатана…. Ужаснувшись своим мыслям, Мари снова начала креститься и почти до самого утра простояла на коленях, читая все известные ей молитвы, охраняющие от дьявольских прелестей. Когда уже начало светать, она упала на постель, совершенно обессиленная, и мгновенно уснула.

— Мари, ты уже проснулась? — Рихард сел на край кровати и погладил жену по голове. — Прости, вчера я был с тобой резок. Даже не знаю, что на меня нашло. Просто я так не люблю, когда кто-то мешает моим планам, что совершенно разозлился, когда ты прервала нашу с графом беседу, из-за обычной своей ерунды. В последнее время ты ведешь себя очень странно. Я думаю, может быть тебе следует отправиться в Баден-Баден? Говорят, тамошние воды творят чудеса. Это могло бы помочь вернуть тебе равновесие, укрепить нервы…

— Ты считаешь меня истеричкой? — Мари почувствовала себя глубоко уязвленной. Неужели Рихард не в состоянии понять, как тяжело она переживает невозможность родить ребенка? Неужели ему не ясно, что его попытки делать вид, будто их семейная жизнь счастлива и безоблачна, сводят ее с ума?

Что ты, нет, конечно, — примирительно сказал барон, но между его бровей снова пролегла глубокая складка. Рихард подумал, что со стороны Мари не очень-то красиво вести себя так, будто он в чем-то перед ней виноват, но промолчал. После вчерашней ссоры, он не хотел расстраивать жену еще больше.

— Ничего, Рихард, — Мари все еще чувствовала себя очень слабой. — Это только лишний раз доказывает, что ты больше не любишь меня. Это, наверное, оттого, что я не могу родить тебе детей…

— Нет, что ты! — Рихард сказал это почти сердечно. — Мы же обсуждали это. Я смирился.

— Тогда скажи, что любишь меня!

— Мари, мне кажется, что в последнее время у тебя появилась очевидная склонность к истерике. — Рихард встал, сцепил руки за спиной и заходил по комнате. — Все эти твои книги! Разве можно прочитывать такое количество рыцарских романов? От этого любой начнет сходить с ума!

— Но они помогают мне успокоиться! Я сойду с ума, если буду постоянно думать о своем бесплодии! — Мари почувствовала, что все ее тело похолодело, покрылось испариной, и каждая его клетка мелко дрожит.

Я думаю, что тебе лучше уехать. — Рихард произнес это очень зло и отрывисто. — У тебя слишком много свободного времени. От безделья в твоей голове плодятся дурные мысли! Я думаю, что будет правильно, если ты уедешь на пару месяцев в Баден, к доктору Грассу. Я опишу ему ситуацию в письме и попрошу, чтобы он назначил тебе правильное лечение. Когда ты поправишься и вернешься обратно, мы решим, что делать…

Мари слушала и чувствовала, что та струна, что была все последние дни натянута до предела, лопнула! Он не сказал, что любит! Не захотел!

— Рихард, скажи мне, у тебя появилась женщина? — баронесса на минуту совсем потеряла голову. Да, она подозревала мужа в неверности, но по-настоящему, до конца, никогда в это не верила. Если она поверит — это разорвет ей сердце.

— Мари! Боже, ты невыносима! — Рихард топнул ногой и остановился. — Так что ты собиралась сказать мне вчера насчет фройляйн Риппельштайн?

Лизхен… — Мари задумалась. Лизхен ее разочаровала, но обещание… Баронесса подумала, что, пожалуй, стоит сдержать слово, данное подруге, и забыть о ней навсегда. В конце концов, ни воспитание, ни общение с Мари не смогли сделать Лизхен порядочной женщиной. — Я хотела поговорить с тобой о ее приданом. Ты обещал подписать все необходимые бумаги, чтобы она получила две тысячи марок золотом, домик в тех владениях, что были частью моего приданого, и гардероб, — баронесса фон Штерн решила идти до конца, как бы больно это ни было.

— Я дал тебе такое обещание и сдержу его. Сегодня же твоя драгоценная Лизхен получит свое приданое, и как только портные дошьют ее платья, может тотчас бежать под венец. Честно говоря, мне уже надоело, что она ведет себя как хозяйка. Распоряжается моими слугами, ездит в экипаже, только что фрейлину себе не заводит! Это неслыханно для дочери горничной!

— Но мы должны подыскать ей хорошего мужа. Кстати… — Мари вдруг пришла в голову безумная мысль. — Может быть, выдадим ее замуж за этого графа? Ты бы мог…

— Мари! Ты что, в своем уме? — лицо Рихарда совершенно вытянулось. — Да как тебе в голову такое могло прийти?

— А что, похоже, мне кажется, он ей симпатизирует, — заметила Мари, вспомнив вчерашнее.

Может быть, она ему, в известном смысле, нравится, но он никогда не женится на прислуге! Он русский аристократ, может тешить себя с кем угодно, но женится он по воле родителей и императрицы!

— Мы могли бы удочерить ее….

— Что?!! — Рихард чуть было не раздавил в руке свой монокль. — Ты сошла с ума! Мари, ты издеваешься надо мной?!

Некоторое время он смотрел на жену, словно громом пораженный, а затем повернулся и вышел. Мари еще несколько секунд слышала его шаги. Она откинулась на подушки и закрыла лицо рукой. Все это похоже на ночной кошмар. Это не может быть правдой.

— Как спалось?

Мари вскрикнула и натянула на себя покрывало. Рядом с ней сидел Александр Салтыков в одном халате, наброшенном на голое тело! Она зажмурилась, увидев его широкую, покрытую черными волосами грудь, и наглую улыбку. Зеленые глаза будто сверлили ее.

— Как вы посмели? Я позову мужа… Немедленно уйдите! — Мари показала Салтыкову на дверь, но покрывало тут же сползло, открыв одну из ее грудей, которую хоть и скрывала тонкая шелковая рубашка, но все же не настолько, чтобы это можно было назвать приличным.

— Он не придет, сударыня, — спокойно ответил Салтыков, ложась рядом и погладив бедро Мари. — Ваш муж, форменный осел, если оставляет вас одну и не ценит той изумительной красоты, что досталась ему совершенно законным образом, — и молодой наглец поцеловал руку Мари.

Она вся дрожала, не в силах ни закричать, ни пошевелиться. От прикосновений Александра по телу ее бежала огненная дрожь. Понимая, что должна кричать, что должна вскочить и бежать, что должна… Но она ничего не могла, глаза ее заволокло пеленой. «Это колдовство!» — стучало в висках, но сатанинское наваждение оказалось так сильно! Салтыков улыбался, его зеленые глаза горели как темные волшебные изумруды, что приводят купцы из далеких восточных стран…. Мари не могла противиться этому… Граф заключил ее в свои объятия и уже было прижался к ее полуоткрытым губам… Как сверху вдруг сорвалось тяжелое дубовое распятие и грохнулось Салтыкову прямо на спину!

— Господи помилуй! — Мари мгновенно очнулась от окутавшего ее наваждения. — Изыди! — крикнула она на русского красавца, держа перед собой нательный крестик на тонком шелковом шнурке, с которым не расставалась ни на минуту.

Салтыков изрыгал проклятия и громко ругался на русском языке, Мари не понимала, что именно он говорит, но чувствовала, что все до последнего слова — есть страшнейшее богохульство.

— Немедленно уходите!

— Перестаньте кричать, — прошипел граф. — Сбегутся слуги, и выйдет совершенно никому не нужный скандал. Подумайте о вашей репутации.

Салтыков встал с кровати и устроился в кресле напротив.

— Итак, раз уж небо противиться нашей любви, поговорим о вашем муже.

— Я требую, чтобы вы немедленно ушли, — Мари отвернулась в сторону.

— Вам больше все равно не с кем поделиться, почему бы ни поболтать со мной? — голос молодого графа, как ни странно, подействовал на Мари успокаивающе.

Странно, она как будто раздвоилась. Душа кричала и билась, требуя, чтобы этот наглец немедленно ушел, а тело словно впало в какую-то странную дрему, приступ чудовищной лени, когда не хочется ни разговаривать, ни шевелиться.

— Разве вам не интересно знать, почему он так странно себя ведет? А это странно — обладать такой замечательной красавицей женой, и избегать ее. Более того, я знаю, что он давным-давно охладел к вам, если вообще когда-нибудь любил.

— Вы говорите все это только ради того, чтобы добиться своей грязной цели! Вы хотите, чтобы я поверила вашей лжи, и…

— Поверьте, цель моя вовсе не грязная, а самая свежая и благоуханная…

— Уходите! Я закричу!

— Господи! Да не то уж вы совсем слепая или дура? Любящие мужья не отказываются признаться в этом своим женам, — халат Салтыкова расползся на груди так, что Мари увидела поджарый, крепкий живот графа и, помимо своей воли, подивилась опять, как при таком чудовищном аппетите, он умудряется сохранять безупречную форму. Но вслух она возмутилась.

— Вы подслушивали за дверью! Что ж… Для бесчестного человека это позволительно. Я не удивлена.

— Тогда и вы бесчестная женщина, Мари, — Салтыков сладко улыбнулся.

— Да как вы смеете? — она чуть не плакала.

— Вы вчера тоже подслушивали под дверью у своей экономки. Не отпирайтесь. Я нашел капли воска на полу. Слуги не пользуются восковыми свечами, значит, это были или вы, или Рихард. Муж ваш не пошел бы среди ночи в комнату к Лизхен, у него нет в отношении нее никаких желаний, я узнавал, прежде чем… ну, вы понимаете, — граф подмигнул совершенно покрасневшей от стыда и смущения Мари.

— В России такой обычай? Узнать у хозяина дома, не спит ли он со служанкой? — попыталась она защищаться.

— Насколько я понял, фройляйн Риппельштайн не служанка в этом доме, — невозмутимо ответил Салтыков, сделав вид, что не заметил едкого сарказма в тоне Мари. — Она что-то вроде… Мы называем это — «приживалка». Не служанка, а такая подружка, что всегда под рукой. Не так ли?

— Лизхен… Она мне как сестра, — еле выговорила Мари.

— Даже после того, что вы узнали сегодня ночью?

Баронесса фон Штерн не нашла, что ответить. Несмотря на всю наглость и развязность, русский граф продолжал ей нравиться, еще ни один из мужчин в ее жизни не предпринимал попытки поговорить с ней по душам. Впрочем, Мари много раз слышала от Рихарда, что русские очень странный народ. Они непредсказуемы в своих действиях и подчинены более чувству, чем разуму. Мари всегда хотелось встретить такого мужчину, который не прикидывал бы своей выгоды, вступая в отношения с женщиной. Увы, век трубадуров и прекрасных дам прошел, и меркантилизм воцарился в головах людей. Даже Рихард, будучи влюбленным, спокойно обсуждал с будущим тестем, виконтом де Грийе, вопросы приданого, торгуясь по каждому пункту, как истинный немец. Может быть, то безрассудство и внутренняя свобода, что горели в глазах Салтыкова и покорили сердце Мари? Впрочем, она не могла себе позволить такого легкомыслия как любовь с первого взгляда.

— Итак, вы по-прежнему не хотите поговорить со мной о вашем муже? Я мог бы поведать вам много интересного, — Александр сделал паузу. — Например, о молодой герцогине Браунгшвейгской… — добавил он с расстановкой.

Мари вздрогнула. Неужели ее предчувствие было верным?! Конечно, как она могла забыть о том, что Рихард женился против воли, хоть формального, но все же сюзерена. Вассальное право забыто, но его никто не отменял. Герцог Брауншвейгский не преминул воспользоваться бесплодием Мари…

— Что вы знаете о ней? — тревожно спросила баронесса.

— Ну вот. Это совсем другое дело. — Салтыков откинулся назад в кресле, и удобно устроившись, начал говорить. — Герцогиня очень богата по вашим меркам. Она вторая наследница в этом роду и ей, возможно, достанется до трех миллионов капитала, имение, может быть, виноградники. — Граф опять выразительно посмотрел на Мари. — Она не замужем.

— А хороша ли она собой? — чуть слышно спросила Мари.

— Нет, можно даже сказать, уродлива. С вами — ни в какой сравнение не идет. Она высока, желта лицом и тоща как жердь. В сравнении с приятною округлостью и свежестью ваших форм и дивным цветом кожи…

— Пожалуйста, дальше, — оборвала его Мари, хотя на щеках ее появился легкий румянец. Салтыков заметил, что его слова произвели нужное впечатление, и расплылся в широкой улыбке.

— А что, собственно, дальше?

— Ну, она и Рихард…

— Ах, это! — граф хлопнул себя по лбу, сделав вид, что совершенно забыл, к чему велся весь рассказ. Вид у него был прелукавый. — Ну конечно, они давным-давно состоят в тайном сговоре!

Мари почувствовала, как к горлу ее подкатил жесткий комок. Она схватилась рукой за грудь и с ужасом поняла, что не может вздохнуть. Затем подняла глаза на Салтыкова и увидела, что тот покраснел как рак, у него вздулись вены на шее, а в глазах стояли слезы. Мари хотела спросить, все ли с ним в порядке, но тут граф разразился таким хохотом, что казалось, стены задрожали.

— Вы что, меня разыграли? — она была полна возмущения, но, с другой стороны, ощутила огромное облегчение оттого, что сказанное Александром оказалось неправдой. — Вы наглый, самовлюбленный лгун! Эгоист! — Мари швырнула в Салтыкова подушкой, но, глядя как он корчится в приступе смеха, сама с трудом сдержала улыбку. Неожиданно, вместо того, чтобы увернуться от подушки, граф поймал ее и с силой запустил обратно в Мари. Та чуть не упала. С такой силой пуховый снаряд стукнул ее по голове.

— Да… Да как вы посмели? — отчаянно воскликнула она.

— «Как вы посмели!» — выпучил глаза, передразнивая ее, Салтыков.

Мари не выдержала и прыснула со смеху. Еще ни один мужчина не играл с ней как с ребенком! Положительно, эти русские совершенно непредсказуемы. Они смеялись, глядя друг на друга. Вдруг Александр замолчал и сделал движение в сторону Мари. Она тоже затихла, испуганно глядя на него и чувствуя себя маленьким кроликом, который смотрит в глаза удаву.

— Не надо… — тихо прошептала она.

Александр присел у края ее постели и протянул к ней руку; осторожно взяв ладонь Мари, он приподнялся, и нежно поцеловал ее в самую серединку, розовую и мягкую как живот новорожденного щенка. Мари почувствовала, как по всему ее телу пробежала легкая волна дрожи.

— Я дворянин, и никогда не посмею обидеть вас, — тихо и серьезно сказал Александр. Глаза его встретились с глазами Мари.

Но кто вы? И зачем прибыли к нам? Рихард так странно себя ведет… Может быть, он чем-то вам обязан? Скажите, — она говорила быстро, потому что волновалась. Александр все еще держал ее руку в своих огромных ладонях, и от этого возникало чувство удивительной защищенности. Она уже больше не могла не доверять ему.

— Всему свое время, однажды вы все узнаете. Но чтобы вы сильно не волновались, скажу только, что муж ваш мне ничем не обязан, а прибыл я сюда по одному очень важному делу. Барон фон Штерн великодушно пригласил меня к себе, так что это я ему признателен и даже, можно сказать, должник. Однако я думаю, что больше не могу оставаться в этом замке…

— Почему же? — вырвалось у Мари, она тут же пожалела о своей несдержанности, потому что зеленые глаза Салтыкова тут же сверкнули, а губы сложились в лукавую улыбку.

— А вы гораздо более страстная женщина, чем кажется сначала, — Салтыков поцеловал Мари руку и встал. — Ну что ж, коль скоро мы достигли мирного соглашения, я вас покидаю. Встретимся за обедом. Утром у меня дела. Фройляйн Риппельштайн вчера изволили хотеть новое платье от некого Готфрида Люмбека. До вечера, ваша светлость.

Граф Салтыков поклонился и направился к выходу. У самой двери он остановился, неожиданно обернулся к Мари, щеки которой пылали от стыда.

— Да, вот еще…

Мари подняла на него глаза, и в этот момент Александр распахнул свой халат, и несчастная баронесса фон Штерн увидела его тело. Надо сказать, что природа наградила графа Салтыкова отменным сложением — широкие плечи и грудь, узкие бедра, длинные стройные ноги, впалый живот. И к ужасу Мари, она сама задержалась глазами на огромном естестве молодого графа, которое ясно демонстрировало ей, что молодой Салтыков ею пленен и горит страстью…

Мари зажмурилась и закрыла глаза руками. Тут же раздался громоподобный хохот, потом легкий скрип, щелчок закрывшейся двери и удаляющиеся шаги по коридору.

— Он меня соблазняет! — Мари в сердцах стукнула кулачками по постели.

Но больше всего она злилась не на молодого русского графа, поведение которого, хоть и неприлично, но объяснимо и, по-животному, естественно, а на саму себя. Салтыков соблазнял ее — и ему это удавалось. Впрочем, после того как он появился в замке, Мари меньше думала о своих проблемах с Рихардом. Ее мысли нет-нет, и возвращались к Александру. Его внимание было ей приятно. Баронесса так устала быть взаперти. С того дня как она вышла замуж, они с мужем посетили не больше трех званых приемов. Книги, науки, уединение — все это бесспорно пошло на пользу Мари, она стала взрослее, больше узнала о мире, задумалась о таких вещах как справедливость, смысл человеческого существования, неизбежность прогресса, необходимость коренной ломки сложившихся общественных институтов, потому что грядет новая эпоха, священность монархии… Но баронесса была молода, красива, полна жизни — ей хотелось общества, бесед, галантных кавалеров, внимания и поклонения! Того, что нужно любой молодой женщине, цветущей, полной сил. Салтыков — единственный посторонний мужчина, появившийся в ее жизни. Мари сама не осознавала, как ей важно покорить его, как ей важно почувствовать, что она способна волновать кровь, возбуждать страсть, любовь, что она женщина — настоящая, полная чувств, нежности, красоты. Поэтому она меньше думала о холодности Рихарда. В конце концов, может быть Лизхен и права. Ревность пойдет ему на пользу. Возможно, он снова влюбится в жену, когда вспомнит, что два года назад был вынужден блистать в обществе и осыпать ее подарками для того, чтобы она обратила на него благосклонный взор. Как все изменилось…

Прежде чем Мари успела прийти в себя, окончательно осмыслить события вчерашнего вечера и наступившего утра, в ее дверь постучали.

— Немедленно убирайтесь! — крикнула Мари и бросила в дверь подушку.

— Мари, я понимаю, ты сердишься, но ничего страшного не случилось! Позволь мне войти, и мы поговорим! — раздался голос Лизхен за дверью.

— Ах… Лизхен… Входи!

Подруга вошла. Вид у нее был виноватый.

— Мари, я знаю, что вчера ты приходила ко мне и все слышала. Представляю, как ты ко всему этому относишься, но пойми… Я ведь не благородная дама, а всего лишь служанка…

— Лизхен, прекрати. Я не собираюсь обсуждать с тобой этого и вовсе не сержусь.

— А почему же ты не хотела меня впускать?

— Я же не знала, что это ты! Я думала это вернулся… — Мари замялась.

— Так-так! — Лизхен упёрла руки в бока. — Кто это должен был вернуться? Значит, наша святоша, на самом деле жалкая лицемерка? — она лукаво прищурилась.

— Я думала, это вернулся Рихард, — неловко соврала Мари, неожиданно для самой себя.

— И ты кричишь ему, чтобы он убирался? — Лизхен буравила свою несчастную подругу глазами. — Это обычно для тебя, но не таким тоном.

— Ох, Лизхен… Хоть ты меня не мучай! Ты же знаешь, что между мною и Рихардом в последнее время дела совсем плохи. — Мари поднялась с кровати. — Сколько времени?

— Около двенадцати.

— Господи, неужели уже так поздно? Надо одеваться.

— Позвать горничную?

— Нет. Честно говоря, она только мешает, а хорошенько затянуть корсет у нее никак не выходит. Послушай, Лизхен, я хочу с тобой кое о чем поговорить.

— Уж не о русском ли графе? — Лизхен озорно улыбнулась. — Кстати, он сейчас внизу. Довел Фриду до истерики. Сидит за столом в одном халате, а под халатом ничего нет, — фройляйн Риппельштайн хихикнула.

Мари невольно улыбнулась и почувствовала, как кровь снова приливает к ее щекам. Молодой Салтыков действительно хорош.

— Лизхен, я запрещаю принимать тебе графа Салтыкова у себя в комнате, — неожиданно громко и властно сказала Мари.

— Что? — Лизхен, кажется, не поверила своим ушам.

— Это неприлично! Это бросает тень…

— Ваша светлость, — Лизхен выпрямилась, глаза ее сверкнули огнем. — Вы забываете, что я не аристократка, а всего лишь ваша экономка. Я обязана вам подчиняться, но у моего положения есть преимущества. Например, принимать у себя мужчин, не боясь осуждения…

— Лизхен! Боже мой! Как ты… Как ты можешь такое говорить? — Баронесса была искренне возмущена. Как Лизхен хватает наглости вести себя подобным образом? Ведь ей же обещано хорошее приданое, Мари позаботилась о ее будущем! — Чего тебе недостает? Я поговорила с Рихардом, он согласен выделить тебе приданое, я всегда относилась к тебе как к сестре…

— Перестань! Я буду делать, что хочу и с кем хочу! — Лизхен покраснела.

Мари отпрянула в ужасе, видя, что в ее подруге клокочет ненависть. Все в голове баронессы фон Штерн окончательно смешалось. Рихард, этот русский Салтыков, теперь Лизхен…

«За какие грехи небо отвернулось от меня?», — подумала Мари в отчаяньи. В ее жизни наступили самые черные дни.

— Лизхен, неужели ты… — Мари боялась даже предположить, что ее лучшая подруга приняла графа Салтыкова только из-за платья… И в то же время, внутри баронессы фон Штерн, словно гриб после дождя, неотвратимо росло отвращение к шлюхе, каковое есть несомненно у каждой порядочной женщины. Стараясь подавить это чувство, Мари закрыла глаза, и попыталась представить их детство, когда Лизхен спала в ее комнате, они вместе ели и слушали занудную грамматику господина Фильнера…. Мари вспомнила как она и Лизхен поклялись друг другу в вечной дружбе и верности. Нет! Нельзя допустить, чтобы их дружба разрушилась, нужно удержать Лизхен от первого шага в сторону ада.

— Что я? — Лизхен сжала кулаки и уперлась ими в бока. Эту позу сварливой крестьянки она унаследовала от своей матери, и никакое воспитание не помогло фройляйн Риппельштайн избавиться от привычки во время ссоры выставлять вперед правую ногу, наклонять вперед корпус и упирать в бока сжатые кулаки.

— Ну, может быть, ты…. Может быть, ты полюбила его? — Мари приподняла брови. Да, конечно, почему это сразу не пришло ей в голову! Хотя сердце ее наполнилось горечью.

— Полюбила? Ну, нет, ваша светлость, это, знаете ли, не для меня. Сегодня мы поедем в лавку господина Готфрида Люмбека, и этот русский купит мне красивое платье из малинового бархата, а затем сопроводит меня в имение вашего отца, дорогая баронесса фон Штерн.

Мари чувствовала, что все лицо ее пылает от гнева. Неужели все в этом доме потеряли разум? Не найдя что ответить Лизхен, она нервно спросила:

— А зачем ты едешь к папе?

— Твой муж поручил отвезти ему кое-какие документы, которые надо передать ему лично в руки.

— Я могла бы поехать с тобой… Мне тоже хочется повидаться с папой.

— Или провести время с молодым Салтыковым? — ехидно спросила Лизхен.

— Что?!

У Мари голова пошла кругом, и она опустилась в кресло.

— Да уж, лучше не придумать. Действительно, что может быть разумнее, чем благочестиво поехать к отцу, прихватив с собой меня? А если Рихард спросит что-нибудь про графа, то ты просто скажешь, что он увязался за шлюхой Лизхен.

— Лизхен, перестань! — Мари заплакала. — Откуда в вас всех взялось столько яда? Кто-нибудь объяснит мне, что происходит? Что я вам всем сделала?

Лицо Лизхен стало непроницаемым.

— У вас будут какие-нибудь приказания, ваша светлость?

— Нет, — еле слышно ответила Мари.

Когда Лизхен вышла, Баронесса фон Штерн вскочила и начала судорожно одеваться. У нее дрожали руки, а в горле застрял неприятный комок. Она чувствовала себя мышкой, которую поместили под стеклянный колпак.

— Между всем этим есть какая-то связь… — она сжимала руки и ходила из угла в угол своей комнаты. — Все началось с этого ужасного сна. Надо вспомнить… Комната, нет, скорее какое-то хозяйственное помещение. Очень тесно. Странные вокруг вещи. Стакан с отравой… Может, это предупреждение? Может, вещий сон? Потом мы были в городе. Там видели Марту. Почему Лизхен так хотела на нее взглянуть? Через некоторое время у нас в доме появился этот русский. И в первый же вечер сделал Лизхен своей любовницей… — Мари в сердцах топнула ногой. — Все это не случайно, не случайно…

Мари с силой сжала свои виски.

— Я схожу с ума, — прошептала она. Ведь кроме дикого безотчетного ужаса и предчувствия, что все происходящее не случайно — у нее не было никаких фактов или доказательств, что события последних дней связаны между собой. — Сон… Наказание Марты. Приезд русского. Может, Лизхен о нем знала? Но откуда?

Мари остановилась, чувство беспомощности было ужасным. Словно она бегает по лабиринту и каждый раз попадает в тупик. Но выход есть…

— Черт побери! — кровь виконта де Грийе, героя нескольких очень запутанных авантюрных историй взыграла в жилах Мари. Ее отец был храбр и безрассуден, и до сих пор не известно, по какой именно причине он уехал из Франции и оказался в Пруссии, поговаривали, что король Людовик XV, таким образом, спас его от мести недоброжелателей. — Я разберусь во всем этом!

Мари села перед зеркалом, исполненная решимости быть сегодня ослепительной, неотразимой, блестящей как никогда.

Собрав волосы в высокую прическу и украсив их нитями редких черных бриллиантов, свадебным подарком ее отца, Мари тщательно втерла в кожу травяную мазь, приготовленную для нее одним арабским фармацевтом. Эта мазь делала кожу гладкой, упругой, нежной, словно у ребенка. Затем баронесса фон Штерн аккуратно подвела глаза тоненькой кисточкой, обмакивая ее в миниатюрную чернильницу где была индийская сурьма. Немного кармина на щеки и нежные персиковые тени на веки. Смешав кармин с перламутром, Мари аккуратно нанесла получившуюся помаду на губы, придав им сочный, манящий блеск.

Декольте платья из черного сверкающего атласа, сшитого по английской моде, но без нижней рубашки почти ничего не скрывало. Это означало, что глубокий прямоугольный вырез открывал грудь почти до самых сосков. Белое тело с нежно-розовым отливом и тонкими голубыми прожилками вен, казалось изысканной фигуркой из слоновой кости, вложенной в драгоценный футляр. На ногах баронессы фон Штерн красовались маленькие сапожки из черной замши на высоких каблуках. Наконец, Мари надела тяжелую золотую цепь, звенья которой были усыпаны бриллиантами, застежка цепи была выполнена в форме баронской короны.

Мари окинула себя оценивающим взглядом и осталась довольна.

Из зеркала на нее смотрела прекрасная молодая женщина, настоящая богиня гнева. Сейчас она пойдет к Рихарду и заставит его объяснить, что, черт возьми, здесь творится.

Мари шла по коридорам и попадавшиеся навстречу слуги почтительно склонялись, чувствуя, как по их позвоночнику пробегает холодок.

— Что-то будет! — сказала горничная Тильда кухарке Фриде. — Ее светлость встали сегодня поздно, а из комнаты вышли, словно черная, грозовая туча. Мне кажется, что в замке что-то затевается, и как пить дать, сегодня произойдет что-нибудь интересное.

— Не болтай, — сердито буркнула Фрида.

— А что? Этой задаваки Риппельштайн сейчас нету. Она уехала с этим русским графом, — и Тильда прыснула в кулак.

— Что это ты заливаешься, Тильда?

Ты разве не знаешь? Фройляйн Риппельштайн вчера уже видела этого красавчика, в чем мать родила, даже без халата. Он ночевал в ее комнате, — и Тильда опять хихикнула.

— Не может быть! Да ну!

— Точно тебе говорю. Когда я утром несла ей, как обычно, кувшин с горячей водой, он вышел мне навстречу, в том самом халате, забрал у меня воду, и сказал, чтобы их пока не беспокоили. Представляешь?

— Похоже ее роману с Фридериком конец?

— А что мешает ей встречаться с ними обоими? — Тильда пожала плечами, презрительно скривив губы. — Я тебе вот что скажу: фройляйн Риппельштайн надо бы приковать к позорному столбу на рыночной площади!

— Это только для знатных, замужних дам, вроде несчастной Марты фон Граубер, нашей потаскухе Лизхен — не возбраняется.

— А ты когда-нибудь видела ее Фридерика?

— Нет, но знаю, что она от него была без ума. Как-то они поссорились, не знаю уж из-за чего, так я тогда нашла ее лежащей без сил в своей комнате, она рыдала всю ночь. Сказала мне, что на все готова, чтобы он остался с ней.

— Не надолго же ее хватило!

— Знаешь, Тильда, мне кажется, что здесь не все так просто… — Фрида поднесла палец к губам.

— А чего сложного? Потаскуха — она потаскуха и есть.

— Посмотрим.

Фриде было уже больше сорока лет. Муж ее погиб на войне, и Ганс быстро его заменил. Кухарка не только жила в замке фон Штернов дольше всей остальной прислуги, но и обладала редким талантом, помимо кулинарного. У нее была необыкновенная память — цепкая, долгая и умение слушать. Причем не только что говорит человек, но и как он это делает. Фрида поняла, что зачастую, жесты и поза значат больше чем слова. Когда она увидела Лизхен смертельно бледной, с черными кругами вокруг глаз — она поняла, что этот Фридерик потребовал от нее чего-то сверхъестественного, может быть, даже какого-то чудовищного преступления, и Лизхен не найдет в себе сил, чтобы ему отказать.

— Господин барон! — дворецкий церемонно вошел в кабинет Рихарда. — Магистр Луи Клод Сен-Мартен ожидает вас внизу, — объявил слуга и замер в почтительном поклоне, ожидая приказаний.

Сен-Мартен?! — Рихард чуть было не поперхнулся. Один из известнейших европейских мистиков, масон Сен-Мартен в его замке! Барон фон Штерн даже встревожился, с чего вдруг европейские авантюристы устремились в его замок. Рихард задумался. Если к нему пожаловал магистр великого ордена, то, может быть, и граф Салтыков появился не случайно? Вся сложность состояла в том, что барон фон Штерн не мог даже предположить, что именно их всех привлекло.

— Так что ему передать?

— Как что?! Пригласи его войти, болван!

— Слушаюсь, ваша светлость.

Дворецкий был удивлен. Приехавший господин, судя по его виду, не был ни богат, ни очень знатен. Он прискакал один, правда, на хорошей лошади. Костюм приезжего был простым и покрыт дорожной пылью. Гость был молод. Может быть, двадцати пяти лет, а, может быть и моложе. Из-под шляпы на его плечи падали спутанные светлые волосы, а подбородок был покрыт четырехдневной щетиной. Было видно, что этот Сен-Мартен проделал длинный путь. Тем не менее, приказ, есть приказ.

— Барон просит вас войти! — церемонно объявил дворецкий, спустившись вниз. На его удивление, никто не отозвался. Опустив глаза, слуга с удивлением увидел, что гость спит, сидя на лакейском пуфике у двери. — Господин! — дворецкий подошел поближе и позвал приезжего.

— Что? — тот открыл глаза и потер лоб.

— Барон просит вас, — повторил слуга с поклоном.

— Да, хорошо… Послушай, любезный, — гость вытащил из кармана золотую монету и сунул ее в руку дворецкому. Тот не поверил своим глазам. С чего вдруг такая щедрость? Но Сен-Мартен быстро вывел дворецкого из затруднительного положения, задав вопрос. — Русский граф, Салтыков, здесь?

— Да, — тут же ответил слуга, поспешно убирая деньги. — Русский господин здесь. Он гостит у нас уже второй день.

— Где он сейчас?

— Он уехал с нашей экономкой, фройляйн Риппельштайн.

— А куда? — гость вытащил из кармана вторую монету, но не отдал ее дворецкому, а просто показал. Слуга болезненно сглотнул и. опустил глаза.

— Этого я не знаю, господин. Простите. Сен-Мартен улыбнулся и протянул дворецкому второй золотой.

— Жди меня в коридоре. Твой хозяин не откажет мне в приюте, поэтому, когда я выйду от него — ты проведешь меня в комнату русского. Я щедро вознагражу тебя.

Дворецкий изумленно уставился на Сен-Мартена и кивнул.

Они поднялись по лестнице, внезапно из-за угла навстречу гостю стремительно вышла Мари фон Штерн, щеки которой пылали, а грудь высоко вздымалась.

— Ох! — Мари, столкнувшись с гостем, потеряла равновесие, и неминуемо упала бы, но тот, к счастью, успел подхватить ее.

Создалась неловкая ситуация. Оказавшись прижатой к незнакомому мужчине, Мари покраснела и попыталась восстановить равновесие, но для этого ей пришлось взять спасителя за плечи. Баронесса подняла голову и вдруг лицо ее просияло:

— Клод?!

— Мари? — Сен-Мартен выглядел менее удивленным, чем хозяйка.

— Боже мой! Клод! — баронесса не могла поверить своим глазам.

Это же Клод Сен-Мартен! Ее первая любовь… Как он возмужал! Сероглазый, мечтательный юноша, увлекавшийся мрачными историями и легендами о странствующих рыцарях, ундинах, любви, что никогда не умирает, духах, охраняющих могилы влюбленных. Перед глазами Мари возник запущенный парк кузины ее отца, матери Сен-Мартена, Матильды Сен-Мартен, у которой они гостили в 1717 году. Ей было пятнадцать лет, как и Клоду… Он каждую ночь пробирался в ее спальню и оставлял рядом со спящей Мари огромный букет роз. Это продолжалось до тех пор, пока в розарии тети Матильды не осталось ни одного цветка. Клод… Мари вспомнила, как она заявила отцу, что не выйдет ни за кого, кроме юного Сен-Мартена. Де Грийе рассмеялся в ответ на ультиматум дочери, сказав, что ровно через год она и думать забудет о Клоде. Но сейчас! Когда Рихард стал так холоден и груб…

— Клод! Боже, как хорошо, что ты приехал! — вырвалось у баронессы. — Ты не представляешь, что тут творится.

— Пока вижу только одно — моя прекрасная Изольда, что ты стала еще прекраснее, — Клод взял баронессу за руку и нежно ее поцеловал. Это была их игра. Он называл ее прекрасной Изольдой, женой корнуэльского короля, честь которой обязан защищать.

Поэтому, несмотря на свою великую любовь, не смеет прикоснуться к ней, нарушить ее чистоту.

Она не нашла что ответить. Поцелуй Сен-Мартена тронул ее душу, измученную сомнением и одиночеством, возродив память о чистой, романтической любви, клятвах на башне полуразрушенного замка, что возвышался на берегу реки недалеко от поместья тетушки Матильды. Они приехали туда ночью на двух белых конях, поднялись по полуразрушенной лестнице, и, стоя лицом друг к другу, поклялись в вечной любви.

— Я так рада тебе…. — чуть слышно сказала она и добавила, — Тристан…

Так Мари звала своего рыцаря, которому обещала когда-то любить вечно.

Дворецкий отвел глаза и слегка кашлянул. Он не понимал, что происходит, но старику хотелось поскорее получить обещанную награду. Ведь пока госпожа и этот приезжий обнимаются друг с другом, может вернуться граф Салтыков, а тогда не удастся проводить Сен-Мартена в комнату русского, значит и денег не видать.

— Извините, но вас ждет его светлость барон, — тихо напомнил он визитеру.

— Ox… — снова тихо вздохнула Мари, — прости…

Она осторожно высвободилась из объятий Клода.

Повернувшись спиной, слуга чинно продолжил свой путь в сторону кабинета. Клод улыбнулся, сверкнул блестящими серыми глазами и взял Мари за руку. От его ладони по всему ее телу пробежала волна радости. Ее рыцарь с ней! Он сумеет ее защитить.

— Браво, Мари! Ты прекрасно выглядишь. Хотел бы я знать, для кого все это — для меня или графа Салтыкова? — Рихард встретил Мари как всегда холодно, но все же не мог полностью скрыть своего восхищения ее внешним видом. Ей даже показалось, что в его глазах на секунду появился прежний огонь. — Я вижу, что вы уже познакомились с моей женой, господин Сен-Мартен. Я готов предоставить вам кров. Взамен на интересные беседы о мистике, конечно. Надеюсь, вы мне не откажете. Однако я сгораю от любопытства, чем обязан вашему визиту?

— Приветствую вас, барон, — Клод поклонился. — Благодарю вас за гостеприимство.

В ваших краях я оказался случайно. С вашей же очаровательной женой, я знаком почти с самого детства. Собственно, потому и приехал.

— Ах, оказывается, удовольствием видеть вас я обязан Мари! Что ж… Это приятно, когда, благодаря жене, удается собрать у себя интереснейших людей Европы, — ответил Рихард, бровь которого слегка дернулась. Это значит, что он занервничал.

— Клод — сын моей тетушки Матильды, вдовы Сен-Мартен, — поспешила объяснить все Рихарду Мари, которая чувствовала сильную неловкость за слова мужа. К счастью, ее «Тристане сделал вид, что ничего не понял. Или в самом деле не понял. Желая отомстить Рихарду за его колкость, Мари спросила. -Я бы хотела знать, для чего ты отправил Лизхен к моему отцу, да еще и в сопровождении этого таинственного графа? А заодно, ты бы мог рассказать о нем и побольше. Вот уже второй день, как он в нашем доме, а я до сих пор не знаю ни причины его визита, ни как долго он намерен задержаться, ни сколько служанок еще ему потребуется. Думаю, и Клоду будет интересно узнать побольше о нашем втором госте.

— Я отправил Лизхен к твоему отцу? — Рихард удивленно приподнял брови, не обратив никакого внимания на последнюю фразу жены. — Ты ничего не путаешь?

— Нет. Она сказала мне, что едет по твоему поручению, которое столь опасно, что граф Салтыков непременно должен ее сопровождать.

— Хм… Ну что ж. Это значит только то, что маленькая плутовка что-то замышляет против тебя, — ответил Рихард с показной веселостью, но Мари слишком хорошо его знала, чтобы заметить, как он сделал чуть заметное, но характерное движение шеей, означавшее, что он встревожен. — Я никуда не посылал ее, Мари. Думаю, ты можешь поехать к своему отцу и выяснить, в чем дело.

— В этом нет необходимости, — раздался громкий голос позади них.

Супруги фон Штерн обернулись, и увидели Александра Салтыкова, рядом с которым стоял виконт де Грийе, ее отец, собственной персоной!

Клод отступил в темный угол комнаты, и нагнул голову. Лицо его оказалось скрыто шляпой. Баронесса же была настолько удивлена приездом отца, что не успела выдать присутствия Сен-Мартена. Слишком много неожиданностей, для одного вечера.

— Папа! — от неожиданности Мари даже потеряла дар речи. — Что заставило тебя так срочно ехать к нам?

То, что дело срочное, было ясно, потому что расстояние между замком фон Штерна и имением родителей Мари неблизкое, и если Лизхен и граф Салтыков успели съездить туда и вернуться обратно с виконтом, это говорит о том, что всю дорогу они скакали галопом, а в карету отца было запряжено не менее шести лошадей.

Старый виконт, однако, не ответил на вопрос дочери. Он был бледен и весь дрожал.

— Боже! Ему плохо! Кто-нибудь, помогите же его усадить! — закричала Мари.

Салтыков помог старику сесть, Мари налила воды и поднесла стакан к губам отца.

— Папа, что случилось?

— Твоя мама, Мари… Она… Она… Она умерла, — слезы брызнули из глаз де Грийе. Мари почувствовала, что у нее кружится голова, и она вот-вот упадет в обморок. «Нет!». Она даже топнула ногой и пребольно закусила губу, так что даже почувствовала соленый привкус крови.

Обняв сотрясающегося в рыданиях отца, баронесса фон Штерн, тем не менее, отчетливо ощущала, что это еще не все.

Шуршание юбок заставило ее обернуться. В дверях стояла Лизхен в кричащем платье из малинового бархата и бриллиантовой тиаре.

— Берегись ее! Берегись! — судорожно обняв шею дочери, быстро прошептал виконт и потерял сознание.

— Господи! Доктора!

— Он не должен умереть! — закричала вдруг Лизхен, и в ее крике послышался стон загнанного животного.

— Уже послали, ваша светлость, — ответила ей Тильда, прибежавшая на крик.

— Папа! Папа! — Мари охватил страх, даже, скорее, безотчетный ужас. Словно все силы ада ополчились против нее, но она нашла в себе мужество сдержать чувства. — Лизхен! — гневно обратилась она к фройляйн Риппельштайн, которая стояла в дверях и, не отрываясь, следила за старым виконтом вытаращенными глазами. — Здесь и сейчас я требую объяснений! Почему ты обманула меня утром? Что ты сказала моему отцу? Что произошло в доме моих родителей? Отвечай, негодяйка! Или же я, как твоя госпожа, прикажу тебя выпороть!

— Не торопись, Мари, — зло ответила Лизхен, не отрывая взволнованного взгляда от бледного лица виконта де Грийе, который так и не пришел в сознание.

— Я прикажу пороть тебя до тех пор, пока ты не скажешь всей правды!

Мари была так прекрасна в гневе, что и Рихард и граф Салтыков смотрели на нее завороженными глазами.

— Правда тебе не понравится, — Лизхен сделал шаг вперед, не опуская головы. В глазах ее горела ярость.

— Граф! Вы сопровождали эту особу. Раз уж от нее мы не можем ничего добиться, поведайте хоть вы нам, в чем дело, — обернулась Мари к Салтыкову.

— Думаю, лучше нам подождать, пока ваш папа придет в сознание, — ответил Александр. — И вы сейчас так прекрасны! Мы любуемся вами, — он подошел в Мари, низко поклонился и поцеловал ей руку.

Лизхен вся задрожала от гнева.

— Ну, теперь этот маскарад уже вовсе ни к чему, Александр. Можешь не стараться.

— Кхм! — Рихард обратил на себя внимание и как-то странно посмотрел на Лизхен. Та опустила глаза и замолчала. — Мой тесть еще не пришел в себя.

Мари обернулась и увидела, что у Рихарда дергается щека.

— Послушайте, дополнительное волнение убьет моего отца! Я не понимаю, что тут происходит, но вижу, что он вам нужен живым. Думаю, сейчас самое время все прояснить. Граф, я вас слушаю. — Мари обернулась к Салтыкову.

— Да, надо признать, что в словах баронессы есть здравый смысл. Может быть, и следует все прояснить сейчас, пока он не пришел в себя, — обратился Александр к Лизхен. — Тем более что после того, как все откроется, госпоже фон Штерн, возможно, тоже станет нехорошо.

— Говорите же! Хватит предисловий! — Мари вскипела.

— Хорошо. Я в вашем доме гость и не знаю всей предыстории, но когда мы приехали в дом ваших родителей, баронесса, фройляйн Риппельштайн сказала вашему отцу только одно слово, я не разобрал какое. Он тут же смертельно побледнел. Вошла ваша мать, и спросила, в чем дело. Если я не ошибаюсь, ваша мать страдала сердечной болезнью? Это было видно по цвету ее лица.

Да, ей приходилось делать кровопускания, — Мари чувствовала, как во рту у нее все пересохло и словно растрескалось.

— Ваш отец сказал вашей матери дословно: «Она все знает, Гертруда не сдержала обещания». Сразу после этих слов, ваша матушка схватилась за грудь и упала на ковер. Несколько минут она страшно хрипела, а затем испустила дух. Вот, в сущности, и все.

— Боже! Боже! — Мари упала в кресла, не в силах поверить в то, что говорил Салтыков. — Мама! Моя бедная мама!.. Воды! Рихард!

Смертельно бледный барон фон Штерн напоминал натянутую до предела струну, которая вот-вот лопнет. Он не тронулся с места. Его окаменевшее лицо, похожее на посмертную гипсовую маску, было напряжено и неподвижно.

— Рихард, скажи ей все, — неожиданно произнесла Лизхен, усаживаясь напротив Мари, которая еле дышала.

— Почему она называет тебя просто «Рихард»? Или ты тоже проводишь ночи в постели этой шлюхи?! — Мари уже не чувствовала ног под собой, она полностью утратила самоконтроль.

Еще как проводит, и очень давно, сестричка, — насмешливо ответила Лизхен. — Он просто не хочет огорчать тебя раньше времени, ведь пока не ясно, умрет старый виконт или нет…

— Заткнись! — Рихард громко шипел, руки его были сжаты в кулаки. Таким Мари его еще никогда не видела.

— Говори! — баронесса фон Штерн не чувствовала своего тела, но держалась. Она вытерпит все. «Я сильная! Я смогу!» — мысленно кричала она на себя, судорожно вцепившись побелевшими руками в подлокотники кресла.

— Дело в том, дорогая сестричка…

— Не смей меня так называть! Тебя засекут как шлюху! — Мари не отдавала себе отчета в том, что говорила. Ей хотелось заставить Лизхен замолчать, любыми средствами. Баронесса задушила бы ее собственными руками, если бы не внезапная слабость, вызванная нервным потрясением.

Нет, я буду тебя так называть, потому что имею на это законное право. Видишь ли, Мари, вот этот старый развратник, — Лизхен показала на виконта, — не только твой отец, но и мой тоже. Так-то. Твой папочка женился на твоей красномордой мамаше по одной-единственной причине — виноградники. Кстати, забавно, что твой муж, женился тоже по этой же самой причине. Не так ли, Рихард? Как тут не поверить в старинную поговорку: по дороге матери пойдет и дочь. Наш с тобой, Мари, папочка, был большой охотник до юбок, и я не удивлюсь, если со временем найдется еще несколько наших сестер или даже, может быть, братьев, чего Рихарду, конечно, очень бы не хотелось. Правда, Рихард? Ну что ж, Мари, твой муж, похоже, язык проглотил. Сегодня печальный день для баронессы фон Штерн — одни неприятные сюрпризы, но на фоне смерти твоей красномордой мамаши, Мари, такой пустяк, как то, что твой муж никогда тебя не любил, думаю, не должен тебя сильно расстроить. Поскольку у тебя нет детей, чем Рихард крайне опечален, он может с тобой развестись. Но вот незадача…

— Заткнись! — Рихард неожиданно прыгнул в стону Лизхен и схватил ту за горло. Прежде чем кто-либо успел опомниться, она уже валялась бездыханной на полу. Барон фон Штерн свернул ей шею.

Мари смотрела на все это, не мигая, не в силах поверить, что все это на самом деле. У нее более не было сил. Глаза баронессы заволокло туманом и она потеряла сознание.

Поднялась невообразимая суматоха. Мари перенесли в ее спальню и наказали Тильде не смыкать глаз, пока госпожа не придет в себя. Старого виконта не решились трогать, потому что он был слишком слаб. Его сердце могло не выдержать. Тело Лизхен просто оттащили в сторону и накрыли скатертью, наскоро сдернутой со стола. Через два часа появился доктор, который только охал и разводил руками. Все его лекарства были укрепляющими. То есть виконту и его дочери надлежало самим справиться со своим нервным потрясением, прийти в себя, и только тогда они могли рассчитывать на успокоительные капли и некий чудодейственный бальзам из кедрового масла, вербены, пустырника и восточных пряностей. Успокоительные капли, впрочем, пригодились Рихарду, который вылил себе в бокал весь пузырек и проглотил залпом. Это ему не помогло. Руки барона продолжали трястись, а по его лицу мерно стекали струйки холодного пота. Салтыков посоветовал ему откупорить бутылку хорошего коньяка и выпить столько, сколько Рихард сможет. Барон так и поступил. Через сорок минут он упал замертво в кресло, рядом с виконтом, и захрапел.

Когда граф вернулся в свою комнату, то, несмотря на сильнейшую усталость, почувствовал сильную тревогу. Короткие волоски на шее Салтыкова встали дыбом. Он никак не мог понять, в чем дело. Вроде бы все его вещи на месте, комната была заперта на ключ. Все дело в каком-то неуловимом запахе… Кто-то был в спальне. Взгляд графа упал на его дорожный сюртук. Когда Александр уходил — перчатки лежали в правом кармане сюртука, а теперь… Они были на столе! Салтыков усмехнулся. Любопытная прислуга? Воры? Он слишком устал, чтобы разбираться сейчас. Граф скинул сапоги, верхнюю одежду и лег, но заснуть сразу не смог. Чувство опасности, интуиция, которая еще никогда его не подводила. Салтыков еще раз взглянул на перчатки, затем решительно задул свечу и закрыл глаза. По всему телу разлилось блаженство. Нужно поспать. По всей видимости, завтра предстоит очень тяжелый день.

Внимательно осмотрев вещи Салтыкова, Сен-Мартен хотел было уже лечь спать, но услышал крики и беготню.

— Что случилось? — он схватил за локоть служанку, которая бежала в сторону кабинета барона с графином воды.

Но она ничего не смогла сказать, только показывала рукой на шею и плакала.

Клод подумал, что нужно расспросить обо всем Мари.

— Где комната своей госпожи? — спросил он, тряхнув горничную за плечи.

— Наверху. Предпоследняя дверь в коридоре, — ответила девушка. Взгляд ее был стеклянным, как у всех переживших сильное потрясение.

Сен-Мартен решил сначала посмотреть, что происходит в кабинете. Возможная встреча с графом Салтыковым его не пугала. Завтра с утра Александр все равно узнает, что в замке появился гость. Однако Клод напрасно опасался. К этому времени Салтыков уже ушел к себе.

В кабинете изумленному взгляду Сен-Мартена предстало три неподвижных тела. Труп молодой женщины у окна, виконт де Грийе без сознания и мертвецки пьяный барон.

— Кто это? — спросил он у дворецкого, который, как ни в чем не бывало, убирал со стола бокалы.

Это наша экономка, фройляйн Риппельштайн, — невозмутимо ответил слуга. По правде говоря, он никогда не испытывал теплых чувств по отношению к странной, заносчивой и крикливой «подруге» баронессы, которая вела себя как хозяйка, хоть и была такого же низкого происхождения как и все слуги. Дворецкий еще не успел узнать всех подробностей убийства Лизхен.

— Риппельштайн?! — Сен-Мартен бросился к трупу и сорвал с него покрывало. — Как это случилось? Откуда… Расскажите мне о ней все, что знаете! — он вытащил из кармана три золотых и протянул слуге.

— О… — тот поставил поднос на столик и подошел к Клоду. — Конечно, я расскажу все что знаю. Кхм! Эта женщина — Лизхен Риппельштайн. Говорят, что ее мать была гувернанткой у нашей хозяйки и Лизхен выросла вместе с баронессой, которая к ней очень привязана и почитает за сестру. Фройляйн Риппельштайн получила воспитание, как благородная дама. Она прибыла в замок вместе с баронессой и тут же стала нашей экономкой. Она ведала всеми хозяйственными расходами….

— Как звали ее мать?! — нетерпеливо прервал его Сен-Мартен.

— Я точно не знаю… Кажется, Гертруда. Гертруда Риппельштайн.

Дворецкий удивленно наблюдал за гостем, глаза которого засверкали безумием. Слуга подумал, что все происходящее в замке до того странно, что вполне может быть дьявольскими кознями. На всякий случай он быстро перекрестился.

— Кто ее убил? Виконт? — правая рука Сен-Мартена сжалась в кулак, от напряжения он даже скрипнул зубами.

— О нет! Виконт де Грийе, отец нашей госпожи, приехал сегодня вместе с графом Салтыковым и фройляйн Риппельштайн…

— Черт побери!

Гость схватился за голову и быстро-быстро начал ходить между трупом Лизхен и столом.

— Что было дальше?

— Дальше… Я точно не знаю. Произошел страшный скандал! Наш хозяин, господин барон, сломал шею фройляйн Риппельштайн! Баронесса же лишалась чувств и до сих пор не пришла в себя. Говорят также, — дворецкий понизил голос, — что Лизхен была любовницей русского графа.

Сен-Мартен опустился в кресло и закрыл лицо руками. Скорее всего, он опоздал.

— Спасибо, любезный.

Клод поднялся к себе. Ему было не до сна. Тяжелые раздумья одолели Сен-Мартена. Если Салтыков получил то, за чем они оба охотятся, почему он до сих пор здесь? Почему не уехал? Зачем вернулся в замок? А старый виконт? Знает ли он о намерениях Александра?

— Нужно навестить Мари, — сказал вслух Сен-Мартен.

Поднявшись наверх, он без труда нашел спальню баронессы. Из-под двери пробивалась полоска света. Клод подкрался поближе и прислушался. Тишина. Он тихонечко приоткрыл дверь и увидел, что возле постели Мари спит служанка, а сама она лежит неподвижно. Лицо баронессы было таким же белым как простыни. Сен-Мартен вошел внутрь. Постояв несколько секунд рядом со своей «Изольдой», он невольно улыбнулся, вспомнив, как тогда, в детстве, забирался ночью к ней в постель и клал между ними деревянный меч, как в легенде. История ведь гласила, что рыцарь Тристан, которому было приказано охранять и беречь королеву Изольду, не мог ни уронить своей чести, ни сдержать страсти, потому спал в одной постели с возлюбленной, но клал свой меч посередине, как свидетельство невозможности их любви.

Мари тогда приезжала к ним со своим отцом, Лизхен Риппельштайн не было с ними. Сегодня Клод впервые узнал о ее существовании. Сен-Мартен потер лоб левой рукой. Еще раз взглянув на бледное лицо баронессы, он сделал несколько бесшумных шагов назад и вышел так же тихо, как и вошел.

Вернувшись в свою спальню, Клод ощутил сильнейшую тревогу. Он никак не мог понять, что именно происходит в замке, какую роль во всем этом играет граф Салтыков, что делать с Мари? Сен-Мартен не верил в простые совпадения. Он во всем видел Божий промысел, который нужно только распознать, угадать. Клод молился, чтобы Бог открыл ему истину, указал правильный путь.

Утром в замке появился префект, который выслушал внимательно сбивчивые объяснения барона о том, что фройляйн Риппельштайн помутилась в рассудке и стала опасна. Рихард рассказал о смерти своей тещи, которая наступила в результате, как он выразился «злонамеренной клеветы» со стороны Лизхен. Барону, который только что проснулся, все происходящее вначале показалось продолжением кошмарного сна. У фон Штерна затекло все тело от спанья в кресле, голова болела и он морщился от каждого звука, потому что любой шум тут же напоминал ему хруст шейных позвонков Лизхен.

Граф Салтыков сидел в халате на диванчике, ждал свой завтрак, и поглядывал на виконта. Де Грийе спал. Утренний свет делал его лицо совсем старческим. Салтыков впервые в жизни почувствовал себя виноватым. До вчерашнего дня он считал происходящее не более чем забавной игрой, что-то вроде шахмат. Однако Мари тронула его сердце. Еще никогда Александру не приходилось видеть женщины, которая бы столько страдала, и причем, незаслуженно. Ее чистота, природный ум, старомодные понятия о долге, честности, стремление вновь завоевать охладевшего мужа. Непостижимо, чтобы в испорченном либертинажем, философией разврата, XVIII веке существовала женщина, добровольно ограничившая себя только собственным мужем! Салтыкова поразило изумительное сочетание красоты и добродетели, дьявольской прелести и ангельского терпения, страсти и скромности, словно вода и огонь соединились в Мари. Александр с удивлением заметил, что когда он думает о баронессе фон Штерн, глаза его заволакивает полупрозрачной дымкой, а все происходящее перестает существовать. Это было новое, странное и очень волнующее чувство. Ранее он считал, что мужчины не могут испытывать ничего подобного к женщине. Однако встреча с Мари фон Штерн все изменила.

Рихард тем временем, заикаясь, рассказал о том, как был вынужден остановить Лизхен Риппельштайн, которая накинулась на его жену. Префект выслушивал все это без особого участия. Еще ночью, когда ему сообщили о произошедшем, он подумал, что, скорее всего, фройляйн Риппельштайн была любовницей барона и позволила себе лишнее в присутствии жены фон Штерна. Никому и в голову не придет судить барона за убийство. В худшем случае он заплатит небольшой штраф. Однако закон требует, чтобы префект «разобрался».

— Кто еще присутствует в замке? — задал он вопрос, принюхиваясь к запахам, доносившимся с кухни. Префекту было около сорока лет. За свою жизнь он научился одному — никогда ни во что не вмешиваться. Его плотное брюшко свидетельствовало о спокойной жизни, несоблюдении постов и нелюбви к передвижению пешком.

Слуги, моя жена, у меня гостят граф Александр Салтыков, вот он, — барон показал на гостя, истомившегося в ожидании своего завтрака. — И еще вчера приехал племянник господина виконта. Некто Клод Луи Сен-Мартен.

— Что?!

Барон и префект обернулись на крик, и увидели, что граф Салтыков вскочил со своего места и смотрит на Рихарда безумными глазами.

— Сен-Мартен? Почему вы не сказали мне?!

— Но… было не до того, — развел руками барон. — А почему, собственно, это вас так волнует? — Рихард сжал виски руками, чувствуя приближение истерики. — И вообще, какого черта я должен вам объяснять, что Сен-Мартен делает у меня в замке?! Я этого, представьте себе, не знаю! Об истинных причинах его визита мне ничего не известно, как, между прочим, и о ваших! Думаете, я дурак? По странной случайности в течение двух дней мой замок превратился в проходной двор! У вас сломалась карета, Сен-Мартен проезжал мимо! Почему я должен давать вам объяснения, когда вы сами не удосужились даже рассказать откуда и куда вы ехали в той самой карете?!

Успокойтесь, дорогой барон, — Салтыков усмехнулся. Теперь понятно, кто вчера шарил в его вещах. Раз уж приехал один из масонских магистров, значит, дело, ради которого Александр уже месяц торчит в Пруссии, действительно очень и очень серьезно. Теперь остается только узнать, почему приехал именно Сен-Мартен. Вслух же, Салтыков произнес: — Конечно, вы расстроены всем произошедшим. Смерть вашей тещи в результате действий этой сумасшедшей, последовавшие за этим болезнь виконта и недомогание вашей жены… Все это тяжелое испытание, но поверьте, мой приезд не более чем случайность. Не знаю, как господин Сен-Мартен, но я впервые имел честь встретиться с вами и баронессой, и должен сказать, что случайность эта очень приятна. Вы совершили мужественный поступок, защитив жену от нападения этой ненормальной. Я присутствовал при этой сцене, господин префект, и даю вам слово дворянина, что барон фон Штерн защищал свою семью от нападения сумасшедшей, проявив при этом подлинное геройство.

— Что ж… У меня нет оснований не верить вашим словам, господа. Считаю дело ясным. Думаю, нужно похоронить несчастную фройляйн Риппельштайн и забыть обо всех ужасах вчерашнего вечера.

— Очень хорошо! — поспешно воскликнул барон, не дав префекту до конца произнести «оправдательный приговор». — Приглашаю вас, дорогой Патрик, присоединиться к нам за завтраком.

Префект облегченно вздохнул. На счастье, неприятная часть визита быстро закончилась, можно будет утолить голод и насладиться изысканными винами из погребов барона.

Салтыков тем временем подумал, что было бы желательно нанести «ответный визит» в комнату Сен-Мартена, чтобы учинить ответный досмотр вещам магистра. Затем нужно навестить Мари, Салтыков за нее очень переживал.

Мари приходила в себя медленно. Вначале она ощутила собственное тело, затем пошевелила пальцами рук, и только потом медленно, с трудом подняла веки. Солнце светило очень ярко, и вдруг исчезло. Над баронессой фон Штерн склонился граф Салтыков.

— Мне приснился кошмар, — чуть слышно произнесла она.

— Вы пролежали без сознания почти сутки, ваш отец же пришел в себя и, похоже, окреп.

— Мой отец…

Мари вскочила. Глаза ее лихорадочно блуждали.

— Так это был не сон?! Это был не сон… Боже! Бедная моя мама! Бедная моя мама! Рихард!..

И она снова потеряла сознание.

Александр Салтыков некоторое время пристально смотрел на нее, затем аккуратно приподнял ее за плечи и положил на подушки. Затем склонился над бледным и сильно осунувшимся за эти сутки лицом и прижался к губам Мари. Затем рука его скользнула вниз, он провел ладонью по ее груди и животу. Мари тихонько застонала. Салтыков улыбнулся.

— Не бойся, моя королева, — прошептал он ей в самое ухо. — Я на твоей стороне. Я с тобой. Я твой союзник. Знаю, что ты меня слышишь и все понимаешь. Я на твоей стороне. Я с тобой. Я твой союзник. Ты можешь мне довериться. Можешь довериться. Довериться. Доверяй мне…

Александр запечатлел еще один долгий поцелуй на губах Мари, а затем вышел из ее спальни и направился в кабинет к барону.

Мари открыла глаза. Сердце ее забилось так, что ей казалось, будто внутри появилась небольшая стенобитная машина.

— Яне должна…

Но теперь, когда Рихард признался в своей неверности, что же ее останавливает? Мари подумала о том, что сказал Салтыков, о его губах, нежных сильных руках… И внезапно в ее сердце черной ядовитой змейкой вполз страх. Страх, что когда-нибудь Александр предаст Мари так же, как и ее муж.

— Он ведь тоже был ее любовником, — прошептала баронесса. По ее лицу покатились слезы. Она ненавидела Лизхен Риппельштайн, даже мертвой Мари ненавидела эту женщину. Не столько за связь с Рихардом, сколько за убитую Лизхен надежду на счастье, на другую любовь, на искреннее чувство…

Однако больше чем Лизхен Мари ненавидела себя саму. Она плакала от обиды, от ощущения собственной ненужности, от чудовищной тоски, охватившей все сердце — все до единого мужчины в ее жизни предпочли Лизхен! Неужели мужчинам так мало нужно от женщины? Неужели все ее чувства и мысли не имеют для них никакого значения?

В это утро баронесса фон Штерн выплакала больше слез, чем за всю свою жизнь. Если бы Мари могла, то плакала бы кровью.

Завтрак проходил в гробовом молчании. Рихарду кусок в горло не лез, но, глядя, как префект с аппетитом уписывает блинчики с джемом, барон заставил себя проглотить несколько жирных кусочков теста. Рихард изо всех сил старался вести себя как обычно, поэтому его движения утратили всякую естественность. Барон поворачивался только всем корпусом, чашку держал так, будто его локтевой сустав утратил подвижность, а шею держал настолько напряженной, что периодически она сама непроизвольно дергалась.

Граф Салтыков спокойно положил себе в тарелку кипу блинов и потребовал икры. Грета подала маленькую хрустальную вазочку, которую гость счел порционной, придвинул к себе и спокойно выложил половину содержимого на верхний блин.

— Быть может, господин префект тоже желает попробовать блинов с икрой? — обернулся Салтыков к замершей в изумлении служанке. — Принесите порцию и ему тоже!

— Слушаюсь, — кивнула та и побежала обратно на кухню.

В России существуют десятки рецептов приготовления блинов, — сообщил присутствующим Салтыков.

— Это правда! — поспешно вставил Рихард.

Префект изобразил внимание и уставился на русского графа, который почти час увлекательно повествовал о блинах. Уезжая из замка фон Штернов, префект уже знал, что блины бывают сладкие и соленые, пресные и дрожжевые. Что сей продукт в России, как и многое другое, принято потреблять под водку, но с маринованной сельдью и огурцами блины не сочетаемы. Что жарят блины на сливочном масле, а мясные и рыбные на растительном. Что начинки для блинов готовят с вечера, чтобы сок ингредиентов перемешался… На фоне обилия такой полезной информации, которую префект собирался сегодня же подробно пересказать своей жене, чтобы та потом пересказала кухарке, а кухарка в свою очередь сделала бы те самые блинчики с мясом, которые, якобы, обожает Ее Величество императрица Екатерина II, — убийство Лизхен Риппельштайн стало казаться чем-то незначительным и не заслуживающим большого внимания. Кто будет преследовать благородного человека за то, что тот защищал свою честь?

— Итак, может быть, вы расскажете, почему свернули шею несчастной, прежде чем она успела договорить? Я оказал вам услугу, дав префекту слово дворянина, что девица была интриганкой и косвенно повинна в смерти старой графини дер Вильгельмсхафен, вашей тещи, и намеревалась причинить вред и вашей жене. Только поэтому вас и не арестовали по обвинению в преднамеренном убийстве. Вы мой должник, барон. — Салтыков положил ногу на ногу и откинулся назад в большом удобном кресле. — Не говоря уже о том, что у нас при дворе вовсе бы не хотели иметь дела с убийцей. Поверьте, если я и спрашиваю вас о причинах вашего поступка, то только потому, что хочу вас понять. У вас должны были быть очень веские причины для того, чтобы в присутствии троих свидетелей свернуть этой авантюристке шею. Расскажите о них. Вам станет легче, а я, в свою очередь, клянусь, что все сказанное вами, не выйдет за пределы этой комнаты.

Барон фон Штерн переставлял предметы на своем столе. Руки его чуть заметно дрожали, а лицо окончательно превратилось в череп, обтянутый кожей.

— Ну что ж… По всей видимости, у меня нет выбора… Я полагаюсь на ваше слово и вашу честь. Расскажу вам всю правду, потому как чувствую, что скрывать что-либо от вас бесполезно… Я, кажется, вспомнил, где и когда слышал о вас, — Рихард взглянул на собеседника. Странно, но барону вдруг показалось, что этот русский сыграет какую-то очень важную роль в их судьбе. Необъяснимо, но Рихард внезапно действительно почувствовал необходимость рассказать кому-нибудь о своих намерениях. Человеческая природа устроена таким образом, что даже самыми ужасными и отвратительными своими планами, люди хотят поделиться, чтобы другие могли оценить пусть чудовищное, но все же величие мысли. — Господи, дай мне силы!

Рихард сильно сжал голову руками, затем сложил их перед собой и начал медленно говорить.

— Я расскажу вам, граф. История моя может быть обычна, ибо я уверен, что многие из дворян, как в нашей стране, так и в других, совершали поступки и более ужасные. Может быть, даже найдутся те, кто сочтет мое преступление совершенно безобидным и в какой-то мере, страшно сказать, правильным. С чего начать? Пожалуй, с того, что я был очень богат, от моих родителей осталось огромное состояние, накопленное годами жестоких поборов с принадлежавших нам земель. Когда крестьяне начали протестовать, мой отец продал им свои земли и на вырученные деньги основал весьма выгодное предприятие — банк. Знаю, что у вас в России дворяне стыдятся заниматься чем-то кроме военной, дипломатической и государственной службы, но у нас…

— Да я знаю, ваши бароны и герцоги — первейшие ростовщики-процентщики! — на губах Салтыкова играла неясная усмешка. Сам он придерживался весьма крамольных для России взглядов. Александр считал, что лучше быть ростовщиком или фабрикантом, как многие из европейских дворян, чем казнокрадом, как это заведено у русских вельмож.

Да, в ваших словах есть правда, — Рихард, как ни странно, подумал то же, что и его собеседник: «лучше быть ростовщиком-процентщиком, чем казнокрадом!». — В общем, в результате я унаследовал от отца моего богатства, которые было очень легко тратить. Золото, серебро и драгоценности. Мать моя скончалась через неделю после смерти мужа. Оставшись один, я, не задумываясь, начал проматывать полученное наследство, ибо был молод и не загадывал каким будет завтрашний день. Постепенно я погрузился в порок и расточительство. Жил в Париже, Вене, бывал в Риме. Моими постоянными спутниками были актеры, легкомысленные и развратные кокетки, утонченно порочные дворяне. Мне льстило, что нас называли «либертинами». Теперь, из-за процесса маркиза де Сада, я этого стыжусь. Конечно, наши забавы было трудно назвать хоть сколько-нибудь приличными, но все же, они ни в какое сравнение не идут с тем, что творил маркиз.

Однако, сладостны только те пороки, что неизведанны. К тридцати годам я познал все, и мой образ жизни мне опротивел. Но когда наступило отрезвление, я понял, что издержал, практически, полученные мною средства, и мне грозит вскорости стать нищим. Собрав все душевные силы, чтобы не впасть в отчаянье, я начал искать пути восстановления моих богатств. Как раз в это время началась слава немецкого виноделия, и я обратил внимание, что это очень прибыльное дело. Как вы понимаете, собственных средств на покупку виноградников у меня уже не было. Обдумав все возможные варианты, я, наконец, пришел к выводу, что единственный путь для меня — это женитьба. Тогда я встретил Мари. Покорить ее не составило никакого труда. Ремесло развратника — прельщать женщин. Она была чудесна, прекрасна душой и телом… Но я старше и познал такие глубины порока, что ее любовь уже не могла тронуть мое огрубевшее сердце. Шаг за шагом я приближался к своей цели — ее приданому. Двум огромным виноградникам и винокурне. Мари, такая молодая и наивная, полюбила меня. Ее родители, добрые люди, любящие свою дочь, согласились на наш брак, хоть я и был на четырнадцать лет старше невесты.

Судьба оказалась ко мне благосклонна. Уже в первый год я продал вина на огромную сумму. Ваш двор приобрел у меня только четверть получившегося вина, можете себе представить, сколько его было всего? Дела мои поправились и пошли в гору. Конечно и торговая служба его величеству Фридриху, тоже помогала. Поставки для армии и двора всегда были выгодным занятием. В общем, я вложил довольно значительные средства в усовершенствование процесса винокурения, обучение рабочих, мелиорацию земель. Перестав бояться нищеты и поняв, что обеспечил себя, я стал думать о наследниках, и тут выяснилось, что Мари не способна зачать ребенка. Это стало для меня настоящим ударом. У меня даже случился приступ меланхолии. Кому же я оставлю хорошо отлаженное дело, приносящее бешеный доход? Вы еще молоды и возможно вас никогда не посещали мысли о бессмертии. Да-да. Истинном бессмертии, которое мы обретаем в своих детях. Ну да ладно… Не буду утомлять вас философскими измышлениями. По нашим законам, я могу развестись с Мари, по причине бесплодия, но тогда, по этим же законам, я должен буду вернуть ее отцу и приданое! А я уже вложил в него огромные средства, да и признаться, виноделие мой единственный источник дохода. При таких обстоятельствах, как вы понимаете, я не мог пойти на развод.

— Ситуацию изменил случай. Я давно уже… — барон замялся, — еще до свадьбы…

— Спали с Лизхен Риппельштайн, — закончил фразу Салтыков. — Не стесняйтесь, барон. Связь хозяина со служанкой нынче подразумевается, даже если на самом деле и никогда не имела места.

Да, но не в этом случае. Лизхен Риппельштайн выросла вместе с Мари, та считала ее сестрой. Они получили практически одинаковое воспитание, — хоть Рихард и произносил эти слова с самоосуждением, в глазах его мелькнул похотливый огонек.

— И, тем не менее, вы не устояли, это ведь так заманчиво, спать с двумя сестрами одновременно, — на губах Салтыкова заиграла тонкая насмешка, — некоторые находят в этом что-то кровосмесительное…

— Нет. Насколько мне известно, вы тоже, — вернул колкость гостю барон, намекая на то, что в первую же ночь Салтыков оказался в спальне экономки.

— Но я не знал, что Лизхен и Мари вместе выросли, и что они как сестры, — ответил граф.

— И, тем не менее, тоже не устояли перед фройляйн Риппельштайн, — барон не удержался от колкости.

— Так что же произошло? — вернул разговор к прежней теме Александр, подумав, что, пожалуй, не стоит заострять внимание на интимных подробностях его пребывания в замке.

Однажды Лизхен прибежала ко мне в кабинет в состоянии явно не нормальном. Она вся покраснела, бормотала что-то непонятное, и размахивала листком почтовой бумаги. Отчаявшись, что-либо понять с ее слов, я выхватил письмо и увидел, что она от матери фройляйн Риппельштайн. Я прочел его. Честно говоря, известие меня удивило не сильно. Якобы, виконт де Грийе — отец Лизхен. Я об этом много раз думал, иначе с чего бы старому пройдохе воспитывать дочку гувернантки как свою собственную? Меня привлекло другое. Гертруда сообщала, что имеет средство заставить виконта признать незаконную дочь наравне с Мари.

— Шантаж? — Салтыков чуть подался вперед. Несмотря на общую расслабленность его позы, барону стало ясно, что эта часть рассказа особенно заинтересовала Александра.

— Разумеется.

— Но чем же?

— О предмете шантажа ничего конкретного. Сказано было только, что у некоего нотариуса Батистена находятся некие бумаги, о тайне существования которых очень заботится старый маркиз.

— Так, и что дальше? — Салтыков весь превратился в слух.

А дальше вот что. При помощи опытных адвокатов, я отыскал в наших кодексах старый закон, который существовал еще во времена Оттона I, и его никто не отменял — о замене жены. Там говорилось, что если женщина оказалась бесплодной, то муж вправе потребовать от ее отца, предоставить ему сестру его жены, взамен бесплодной. Естественно, что приданое при этом не возвращалось. Я тут же принял решение жениться на Лизхен. Честно говоря, мне постоянно казалось, что каждый раз, когда она ложится со мной в постель — это ее месть моей жене. Лизхен хороша собой, образована, честолюбива, конечно, ее не устраивало положение служанки. Мы условились, что Лизхен поедет к этому Батистену, но тут появились вы… Лизхен испугалась, что моя жена может вами увлечься…. Ну, вы понимаете. Ведь для этого порою достаточно и нескольких минут. Где гарантия, что она не зачнет вдруг ребенка от вас? Вы извините мою прямоту, но вы сами настаивали на правде. Я слышал о подобных случаях, когда женщина, бывшая бесплодной долгие годы со своим мужем, потом вдруг внезапно беременела от другого мужчины. Но по закону — ребенок Мари, мой ребенок. Значит, у меня пропали бы официальные основания для развода, разве что баронессу бы уличили в прелюбодеянии, на что при ее набожности и благочестии рассчитывать не приходится. Лизхен понимала, что для меня главное не потерять виноградники и получить наследника. Фройляйн Риппельштайн же, видимо, не терпелось занять место Мари, стать баронессой. Поэтому она и бросилась, очертя голову, к старому виконту, требовать, чтобы тот признал ее.

Поведение Лизхен мне понятно. Она столько лет прожила в тени Мари и тут получила шанс отыграться за все. Ей не терпелось бросить в лицо своей «старшей подруге», что они равны. Злоба Риппельштайн не знала границ. Ей хотелось не просто добиться признания своего происхождения, но и лишить мою жену всего — мужа, приданого, возможно, и отца.

— Женская зависть — сильнейшее оружие, — вполголоса заметил Салтыков. Ему неоднократно удавалось использовать это. К примеру, когда ему поручили устранить авантюристку Рене Берти, которая шпионила в пользу короля Людовика XV при дворе императрицы Екатерины, он привел в салон Рене Инесс Полански, красивую польку, прелести которой расхваливал весь вечер в присутствии гостей. Особо граф тогда отметил «очарование юности», которое «не затмить ничем». Двадцативосьмилетняя Рене не могла противопоставить восемнадцатилетней Инесс ничего, кроме специфического опыта, который, к несчастью, наложил неизгладимый след на внешность мадмуазель Берти. Рене потеряла голову от черной зависти, и полностью погрузилась в интригу против Полански, забыв о цели своего приезда в Россию. Все кончилось тем, что Берти попыталась отравить соперницу, за что и была посажена в крепость. Шпионка была удалена от двора, и дипломатического скандала удалось избежать. Таким образом, граф Салтыков хорошо понимал, как далеко могла зайти Лизхен в своей войне против Мари.

— Не пойму только одного, — продолжал Рихард. — Она так и не посетила нотариуса Батистена.

— Все просто. Это заняло бы, как минимум, день. У Лизхен была вполне определенная цель — она должна была спровоцировать скандал, и сделать известным то, что содержалось в письме. Ваши отношения с женой стали бы невозможными, и тогда у Лизхен было бы достаточно времени, чтобы найти Батистена и забрать у него те самые бумаги, о которых писала ее мать. Я был с ней все это время…

Салтыков замолчал. Рихарду показалось, что граф чуть было не проговорился о чем-то важном, но настаивать на раскрытии тайны не стал. Барону сейчас было не до чужих интриг.

— Что произошло дальше, я не понимаю.

Судя по вашему рассказу, старая Вильгельмсхафен, моя теща, знала, что Лизхен дочь ее мужа, следовательно, она встревожилась из-за чего-то другого. Чувствую, что здесь есть еще какая-то тайна. В конце концов, чем-то же Лизхен собиралась припереть папашу, чтобы тот ее признал, черт побери!

— Да, но зачем вы тогда свернули ей шею?!

— Потому, что если бы старый виконт умер, не успев признать Лизхен, а та бы уже выболтала все в присутствии Мари, та могла бы уйти от меня и потребовать королевского суда! Получается ведь, что я действовал с Лизхен заодно. Король вполне мог бы дать Мари право на развод со мной и тогда я потерял бы все. Понимаю, вы разочарованы во мне…

— Отнюдь, дорогой барон. Вы обычный человек. Как же вас можно за это осуждать? Ваша страна не похожа на Россию. Дворянам нужно работать, нужно быть купцами или ростовщиками, у нас же требуется только высочайшая милость, но даже и без таковой, русский дворянин будет жить легче, чем ваш, пусть даже самый приближенный к королю. И после этого, вы еще смеете критиковать наш уклад! Да если бы в Пруссии было крепостное право…

— Но оно тормозит прогресс! Это… Это не достойно культурной страны!

— А свернуть девице шею из-за доходов с винокурни — достойное ли дело? — лицо Александра стала жестким.

— Но она интриговала, она хотела погубить собственную сестру!

— Только потому, что ваша ханжеская мораль не признает внебрачных связей. По крови она имела право на все то же, что и ваша жена — титул, наследство, деньги, а вынуждена была жить служанкой.

— Не будем спорить, — примирительно ответил Рихард. — Однако я хотел бы знать, кто прислал мне это письмо…

— В этом я берусь вам помочь, — неожиданно заявил гость.

— Вы?!

— Да, а что в этом странного? Я столько раз уже вас спасал, что это может войти в привычку.

— Но позвольте… Какая вам с этого выгода?

— Ах, немцы! — Салтыков вздохнул. — Представьте себе, никакой! Просто мне так хочется.

— Да, но…

— Ну, есть еще одно обстоятельство, Рихард, — граф лукаво посмотрел на своего собеседника.

— Какое же? — тон голоса барона стал привычно деловым.

— Полагаю, что после всех тех откровений, которыми вы со мною поделились, я тоже в определенной мере обязан быть с вами откровенным. После всего произошедшего, ваши отношения с женой…. Одним словом, я считаю, что вы больше не имеете права требовать от нее супружеской верности.

— Но моя честь!

— Ох, барон, оставьте. Ваша честь разлита по бутылкам и продается по всей Европе. И хорошо продается, — Салтыков посмотрел на Рихарда одним глазом.

— Да что вы хотите? — натянутая улыбка барона больше походила на оскал.

— Я хочу получить от вас полный карт-бланш в отношениях с вашей женой, — Салтыков поудобнее устроился в кресле.

— Что?! Это оскорбление! — Рихард вскочил, но тут же сел обратно, столкнувшись с ледяным взглядом графа.

— Дорогой барон, возможно, вы были бы правы, если бы не одно обстоятельство. Даже два, — Александр буравил фон Штерна взглядом.

— Извольте объяснить, — барон сидел спокойно, хотя голос его все еще вибрировал от гнева.

— Начну с практического. Если мы хотим найти того, кто послал вам это анонимное письмо, нам надо выведать у старого виконта, чем именно его шантажировала Лизхен, а сделать это можно только с помощью вашей жены, у которой к вам, барон, доверия, я думаю, осталось немного. Это первое, — граф подпер голову кулаком.

— А второе? — Рихард изумленно смотрел на своего русского гостя, но не мог не согласиться с разумностью его доводов.

— Второе… А второе обстоятельство, собственно в том, что я люблю вашу жену, вот и все.

Барон фон Штерн несколько секунд не мог вымолвить ни слова, а Александр Салтыков смотрел на него спокойными и ясными глазами.

— Как только я ее увидел — то сразу понял, что именно о ней были все мои мечты и грезы. Вы не поверите, но именно ее я видел в странных снах, будто пророческих. Я полюбил Мари давно, задолго до встречи, и теперь ни за что от нее не откажусь.

— Что ж… — Рихард чувствовал себя полным ослом. — Полагаю, что препятствовать вам глупо с любой точки зрения. Я бы только попросил… Как бы это сказать… Я бы только попросил… О соблюдении внешних приличий.

— О! Можете не беспокоиться. Ваше доброе имя останется незапятнанным в глазах света и на винных этикетках. А сейчас позвольте откланяться, у меня есть некоторые дела.

Александр Салтыков вышел от барона фон Штерна в настроении не только приподнятом, но, можно сказать, веселом. Возможно, скоро он сможет вернуться в Россию, поскольку дело его, несомненно, сдвинулось с мертвой точки.

— Ну что ж, матушка, Гертруда, берегись, — сказал он, сев в седло своего великолепного вороного коня. Путь его лежал в мастерскую Готфрида Люмбека.

Дорогой граф Салтыков постоянно думал о том, как странно иногда в жизни перемешано самое низкое и самое возвышенное, самое уродливое и самое прекрасное. Мари фон Штерн, несчастная со своим мужем, женившимся на ней по расчету, самая удивительная и совершенная из всех женщин, с которыми Александру приходилось сталкиваться, через пару лет может превратиться в одну из тех старых ханжей, которые одним своим видом вызывают смертную скуку. Женщина как вино, если она не растратит себя, одурманивая мужские головы, то превратится в уксус, годный лишь для консервирования.

В России у Александра Салтыкова было несколько относительно постоянных любовниц. Одна из них, княгиня Дашкова, как-то сказала графу:

— Однажды, мой друг, вы полюбите по-настоящему и забудете обо мне и других женщинах.

Салтыков тогда рассмеялся и ответил:

— Я никогда не смогу забыть ваши чудные родинки, Полина! К тому же, я уже слишком стар для восторженной любви, слишком много видел женщин, и они давным-давно утратили в моих глазах таинственность.

— Не зарекайтесь, мой друг, не зарекайтесь, — княгиня Дашкова была в тот день очень бледна.

Эта первая петербургская красавица, покорявшая и разбивавшая сердца десятков мужчин, первый раз влюбилась в тридцать. Ее избранником стал один молодой юноша, лейтенант лейб-гвардии, которому едва исполнилось девятнадцать. И впервые красота и могущество княгини не тронули мужское сердце. Юноша страшился внезапно вспыхнувшей к нему страсти со стороны стареющей могущественной камер-фрейлины и предпочел отбыть в действующую армию. Салтыков тогда подумал, что Полина возненавидит человека, нанесшего такой сокрушительный удар по ее самолюбию, но ошибся. Камер-фрейлина каждый день молилась за Николеньку и умоляла Екатерину прекратить войну с Турцией. Если бы не воля князя Потемкина, то, возможно, сердобольная Екатерина и выполнила бы просьбу ближайшей подруги. Тогда Россия могла бы на долгие годы лишиться Крыма и выхода в Черное море.

Странно, как человеческие судьбы порой влияют на историю целых государств!