Предшественник

Джефф Вандермеер «Предшественник» Jeff VanderMeer «Predecessor» (2009)

Дом большого человека стоял в густом лесу, за пенистой рекой, которую можно было перейти по единственному мосту, имевшему такой вид, будто он разрушался уже много лет. Лес был темным и глинистым, и шум нашего движения напоминал охоту волка на зайца. Листья с темно-зелеными узорами, которые мы миновали, пронизывал яркий свет. Запах стоял богатый, но при этом в прохладном воздухе чувствовалось нечто подозрительное.

Дом возвышался над лесом, словно собор над городом: ошибиться было нельзя. В нем ощущался налет старины. Два этажа — второй, правда, разрушился и стал непригодным, грязно-белый, в янтарной и зеленой присыпке из пыльцы и хвойных иголок. Под шпилем крыши, сложенным из одних гнилых досок, располагалось закрытое крыльцо, из которого (как мы знали из карт) начинался коридор в форме подковы. Дому, возможно, было лет сто. Или двести. А может, он стоял там всегда.

Когда мы поехали по гравию подъездной дорожки, я вздрогнул: это был первый настоящий звук за много миль.

Сетчатая дверь оказалась попорчена: кто-то ее прорезал, и два края сетки скрутились вовнутрь. Взойдя на крыльцо, мы обнаружили, что за парой больших плетеных кресел, похожих на гниющие троны, лежали иссохшие останки двух животных размером с собаку и челюстями, больше напоминавшими обезьяньи. Они лежали так, будто уснули в объятиях. По пересечению их лап казалось, словно они пытались перейти черту между зверем и человеком.

Моя напарница взглянула на них с отвращением.

— Разложение, — проговорила она.

— Покой, — сказал я.

Вместо ответа она достала ключи и подошла к двери, что вела в дом.

Дверь была порублена топором или каким-то другим грубым орудием. Выемки и срезы почернели на фоне обветренной белизны. Ручка свисала с двери, словно была чужой.

— Ничто этого не делало, — сказал я. — Ничто, что живет здесь теперь. Запомни это.

— Я запомню, — сказала она и повернула ключ в замке.

Послышался звук, будто что-то царапало по металлу — но и будто что-то высвободилось.

Прежде, чем открыть дверь, она посмотрела на меня:

— Мы не знаем, что он оставил.

Взгляд ее стальных серых глаз чего-то от меня требовал, но я смог лишь сказать:

— Он лишился своей силы. Он уже давно не спал.

У меня не было оружия. У нее не было оружия.

За дверью нас ожидал длинный прямой коридор, слабо освещенный мерцающими лампами, торчавшими из стен, — казалось, они выступали наружу и уходили в тень. Это место походило на звериную глотку, только в дальнем конце было видно, что коридор закругляется, переходя во вторую половину буквы U. Куда он вел, мы не знали: на крыльце была лишь одна дверь.

По мере нашего продвижения коридор заметно менялся. Во всем, что нас окружало, присутствовала поблекшая роскошь — панели из розового дерева, посеревшие канделябры, которые давно не светили. На полу лежал бордовый ковер, натянутый так сильно, что его волокна разгладились и исказился узор. Но впереди виднелись то ли растения, то ли небольшие деревца, а из дальнего конца коридора исходил скрытый запашок — дух неестественного разложения. Оттуда же доносился низкий шум, похожий на звуки слабеющей толпы.

— То, что от него осталось? — сказал я.

— От кого?

— От него самого.

Я шел вперед. Ее сапоги шуршали по ковру позади меня, будто ее принуждали идти против воли.

Следующие несколько минут ничего не происходило. Мы не заглядывали в комнаты за закрытыми дверьми, мимо которых проходили. Не останавливались и чтобы рассмотреть картины. Пристенные столики, лампы и тому подобное тоже нас не занимало. Вместо этого мы следовали искаженному узору ковра, словно желали узнать, куда он ведет. Теперь я меньше воспринимал его как след тела, которое кто-то тащил, но больше — как след от того, что по нему волочилось что-то безногое и похожее на гигантского слизня. Края узора указывали на некое загадочное смешение темно-красной и янтарной смол.

Определенной задачи у нас не было. Она это знала, но все же спросила:

— Что мы ищем?

— Все, — ответил я, и это было правдой.

Ничего не злило его сильнее неверной цели. Но она беспокоилась. Это было заметно.

Коридор, казалось, перерастал в лес, хоть я и знал, что это было невозможно. Но растения в горшках стали неуправляемыми благодаря свету, усиленному куполом и испещренному тенями от темной зелени и руин. Деревья были тонкими, но высокими, с листьями, вытянутыми подобно изумрудным кинжалам. Кусты, некогда державшие строгую форму, теперь превратились в буйные, спутанные заросли. В трещинах в полу, где был обрезан ковер, прижились лишайники и ползучие растения. След безногого существа уходил по молодым зарослям. Он был еще свеж.

— Что это? Там, внизу? — спросила она. Ее голос дрожал — я не услышал, а, скорее, почувствовал это.

— Что-то мертвое, — ответил я, подумав, что добавлять что-то еще было бессмысленно.

— Чрезвычайно мертвое, — сказала она, как мне показалось, уже твердым голосом.

Мы двинулись дальше, вглубь дома большого человека. Вдоль внутренней стены теперь стояли стеклянные клетки, но дверей здесь не было. В клетках же остался лишь дерн, а существа, сидевшие там, давно умерли. Некоторые из них лежали у стекла, будто пытались его подкопать. Другие умерли, силясь пробить его руками. Мы не стали рассматривать их вблизи.

Затем нам стали попадаться живые. Внутренняя стена углубилась, оставив больше места — не только для стеклянных клеток. Из-за прорезей в рваной, окровавленной и кое-где расползшейся сетке доносилось глухое ворчание. За ними была извивающаяся плоть, покрытая шерстью и глядящая из этого месива одним-двумя глазами, смутно осознавая свою судьбу. Дергающийся коготь. Дрожащая морда. В этой выставке не было ни какой-либо серьезности, ни порядка. Эти создания, отринутые и брошенные без еды и без воды, почти перегрызли друг друга и по своей раздражительной природе предали себя еще более стесненному существованию. Они не покинули бы угла, в котором прожили свои жизни. Теперь они лишились рассудка и находились на грани между жизнью и смертью, не понимая разницы.

— Выжившие, — сказала она.

— Нет, — ответил я. — Пока нет.

Мы шли дальше. Почти две трети кривой U уже осталось позади. След на ковре тянулся дальше, словно ведя нас.

Потом были похожие на попугаев птицы — все в струпьях, они волочились по полу, слишком слабые, чтобы летать. Потом — кошки и собаки, скрещенные каким-то необычным образом и брошенные шататься здесь — их мозги были не в порядке, и они не могли держать равновесие. Потом — аквариумы, полные обнаженных дрожащих тел, хлюпающих в грязи. Потом — твари, которые жили внутри других тварей и настолько обезумели, что были совершенно безобидными для нас.

По стенам взобрались вьющиеся растения.

В них скрывались мелкие создания и разглядывали нас. Или они стали частью этих растений?

Она осмотрелась будто в поисках оружия, но мы были против оружия.

— Скоро все кончится, — сказал я. — Для некоторых уже кончилось.

Она кивнула. Я знал, что она мне верила. Мы не были безоружны теперь, когда бросили их.

То, что казалось убранством над головой, в основании U, на самом деле оказалось рядом ликов, выступающих из стены чуть выше длинного двухместного диванчика с тонкими малиновыми подушками. Их было порядка двадцати-тридцати, и они разнились от кабанов и толстых ящериц до существ, очень похожих на женщин. Выражения их изменялись медленно — будто они находились под действием успокоительного. Ни один не казался дружелюбным. Ни один не мог говорить, а взглянув на их горла, было очевидно, что им требовалось некоторое вмешательство хирурга. Этого и стоило ожидать. Но на что им было оттуда смотреть?

Моя напарница опустилась на колени и всмотрелась в лицо женоподобной твари. Различие между ними показалось не столь большим. Но все же было.

— Эти подушки раньше были белыми, — сказала она, глядя в открытые серые глаза женщины-твари. Жидкие волосы у той ровно свисали. От нее исходил запах гнили.

— На них что-то просыпали, — заметил я.

— Мы можем их освободить?

Как и я, она поняла, что это были не просто лики. Тела, находившиеся позади них, должны были спускаться к живым гробам за диваном. Касались ли они ногами какой-либо поверхности? Или просто висели на крюках? А если так, то что было под ними?

Я не посмел положить руку ей на плечо. Если их загнали внутрь, то выпустить их уже нельзя.

— Разве ты не видишь, что они уже свободны? — спросил я.

Это было видно по их глазам. Если их мышцы лица, челюсти, носы и рыла, содрогаясь, отстранялись в беззвучной ярости или унынии, то глаза смотрели прямо вперед — мертвые, как ни что другое, что нам попадалось прежде.

— Это сделал большой человек, — заметила она, но мне послышалось, будто это был вопрос.

— Нам нужно идти дальше, — произнес я.

Ряд ликов тянулся к двери, а та выходила во второй коридор, который уводил обратно, несмотря на то, что на крыльце был лишь один вход.

Она поднялась и непроизвольно оглянулась на уже пройденную часть коридора.

— Свет погас, — сказала она. — Свет гаснет.

Это была правда. Каждая лампа, каждый тусклый канделябр гасли один за другим, оставляя вокруг себя все больше и больше теней. Больше и больше тьмы. В тех местах очертания начинали двигаться там, где никаких очертаний не было.

Был ли озноб, что я ощутил, предчувствием? Не знаю. Скоро все должно было закончиться.

— Нам нужно идти дальше, — повторил я.

В этот раз, наверное, мой голос дрогнул. Не знаю.

За дверью открывался второй коридор. Без розовых деревьев. Без ковра. Без висящих картин. Стены были такими же белесыми, что и с наружной стороны дома. Всюду чувствовался запах крови, а свет исходил от голых ламп и мерцающих неоновых полосок. Пол был покрыт линолеумом, а тянущееся пятно принимало форму запутанной петли и исчезало вдали. Теперь оно тянулось не только на полу, но и поднималось по стенам на потолок. Безумно извивалось. Не превращалось в прямую линию.

Конца коридора не было видно. Деревьев и кустов тоже. Лампы теперь гасли одна за другой, едва мы проходили мимо, а когда я обернулся, то увидел длинную тень — она уставилась на нас, прислонившись рукой к дверному косяку. Затем она пропала.

— Он здесь? — спросила она.

— Да, — сказал я.

Она сделала шаг, затем другой, и я какое-то время следовал за ней, позволяя ей вести себя.

Мы подошли к месту, где стена сменялась огромной стеклянной клеткой с меняющейся и мельтешащей темно-коричневой влажной массой, нарушаемой лишь кровавым блеском.

— Что это? — теперь был мой черед спрашивать.

Она ответила не сразу.

— Скворцы. Их очень много и им так тесно, что они не могут двигаться и сковывают друг друга.

Теперь я различил крылья, клювы и пернатые головы. И глаза — живые, беспокойные, измученные.

— Для чего они могли ему служить? — спросил я.

Она лишь надрывно усмехнулась, взяла меня за руку и попыталась оттащить прочь. Я воспротивился.

— Для чего они могли ему служить? — повторил я, но она по-прежнему не отвечала.

Я заметил вход в клетку. Небольшая комнатка внизу, в которую человек мог вползти, чтобы закрыть за собой дверь и открыть другую, полупрозрачную, ведущую к птицам. Вовнутрь вел красный след, который затем возвращался обратно.

Она заметила, куда я смотрел.

— Для чего туда заходить? — спросила она.

— Тогда я смог бы узнать, для чего, — сказал я.

— Может, смог бы, а, может, и нет. Но вышел бы оттуда безумцем.

— А сейчас я не безумец?

Глядя на стеклянную клетку, я никак не мог рассмотреть отдельного скворца. Они стали чем-то иным.

— Ловушка, — сказал я, уводя от них взгляд.

Она пропустила меня вперед. У нас не было оружия.

Я сказал, что не было.

Был ли я прав?

Свет позади нас затухал. В окнах теперь не было видно леса — лишь тьма. Ночь уже наступила и продолжалась, пока мы проходили по коридору. Скворцы не шли у меня из головы. А вместе с ними — беззвучные крики, что раздавались у них внутри.

Мы подошли к просторной обособленной зоне, выдолбленной во внутренней стене. Я и не думал, что такое возможно внутри дома, пока не вспомнил о втором этаже и о том, что своей крышей со шпилем он напоминал часовню.

В этой зоне лежало огромное человеческое тело, собранное из множества других тел. А в его вспоротом брюхе были тела животных — настолько разных, что невозможно было описать. Расчлененные и собранные вновь, они создавали собой еще более странных существ. И у этих существ были свои существа. Пока мы наблюдали эту картину, она словно удалялась от нас, как если бы мой разум желал как можно дальше отстраниться от нее. Лицо исполина тоже было неоднородным — как сшитое из лоскутов несметных возможностей. Плоть — это всего лишь плоть, кожа — всего лишь кожа, мышцы — всего лишь мышцы. Все могло меняться и становиться иным. Здесь царило отчаяние, будто нечто тщетно пыталось найти решение, которое никак не приходило.

След, тянувшийся по стенам, потолку и полу, продолжался и за стеклом, отделявшим нас от этого зрелища. Здесь он прерывался, хотя коридор уходил дальше. Каким-то образом эта особенность взволновала меня сильнее, чем клетка со скворцами, — и даже сильнее, чем тело, напичканное телами, лежавшее перед нами.

— Что мы значим? — шепнула она.

Я понимал, что она имела в виду «Что это значит?», но сказала не так.

— Иди дальше, — ответил я. — Уже почти конец пути.

— Каким будет этот конец?

— Большой человек уже рядом, это точно.

— Но у нас нет оружия.

— Это и есть наше оружие.

— Я думала…

— Стой.

Сначала казалось, что коридор упирался в глухую стену — которая приводила в такое же замешательство, как если бы мы следовали за рукой, что заканчивалась обрубком. Но нет: он снова изгибался, и за поворотом выходил на кабинет большого человека. Необычный стол. Отсутствие окон. Всевозможные части тел тварей, разбросанные по полу. Никаких стульев. Да в них и не было нужды.

В свете настольной лампы мы увидели огромного ворона. У него был крупный жуткий клюв — словно стальной, но сложенный из более рыхлого материала, похожего на дерево, и изрешеченный червоточинами и щелями. В клюве щелкал черный язык. Голова его напоминала стенобитное орудие. Тело было размером с мастифа. Вместо лап и когтей — толстые человечьи руки. Ногти — длинные, закругленные и желтоватые.

Ворон наклонил голову и повернул к нам свой огромный, бездонный глаз — иссиня-черный миндаль с крошечным отблеском отраженного в нем света.

— Им понадобилось немного времени, — сказал ворон глубоким, благородным голосом. — Совсем немного.

При звуке его голоса моя напарница начала плакать, и ее тихий плач отозвался эхом откуда-то из глубины.

Но у меня была цель. У нас была цель. Сейчас, когда это не имело значения, я взял ее вялую, холодную руку в свою и крепко сжал.

— Мы должны доставить сообщение, — сказал я.

— Да? — отозвался ворон, строго глядя на меня. Тогда я заметил, что весь его острый клюв был испачкан в засохшей крови. — И что же это сообщение? Я тут вообще-то занят.

— Ты должен прекратить. Ты должен прекратить, — произнес я.

— Прекратить что? — из-под черных перьев исходило недоумение.

— Они, там, хотят тебя убить.

Тихий, бодрый смешок, на который не была способна ни одна птица.

— Нет никакого «там». Уже нет.

— Нет, — признал я. — Мы видели немного, но каждый раз, когда ты что-то изменяешь, там тоже все меняется.

— Однажды этого будет достаточно, — проговорил он.

Моя напарница, казалось, хотела что-то сказать.

— Ты не узнаешь ее? — спросил я.

— Ее? — сказал он, присмотревшись. — Ее?

— Не узнаешь меня? — спросила она. — А я вас узнаю.

Ворон с человечьими руками отвернулся к своему столу. За столом простиралась бесформенная тьма.

— Это было давно. Это было не здесь. Это было не то.

— Возможно, — сказала она и неуверенно шагнула вперед. Затем еще раз. Я видел, какой храбрости это ей стоило, хоть я и не верил в храбрость.

Ворон резко повернул голову и едва ли не прорычал:

— Стой, где стоишь.

Она остановилась.

Я услышал чьи-то шаткие шаги, доносившиеся из коридора. Ни одна лампа позади нас не горела. Все наше существование ограничивалось лишь светом ламп, светивших в кабинете.

— Мы здесь для того, чтобы заставить тебя остановиться, — сказал я.

— Знаю, — ответил он.

— Ты не помнишь? — спросила она с таким видом, словно мертвец обращался к мертвецу. Но смотрела она дальше во тьму.

Теперь я был достаточно близко. И бросился на него — это движение я отрабатывал тысячи раз по его же повелению. Я обвил рукой удивительно тонкую шею. Быстро ее скрутил. Глаза ворона закатились. Он упал на пол. Он был мертв.

Я стоял и смотрел. Неужели это оказалось так просто? Нет.

Тьма переместилась, вышла на свет. Это был он. Снова. Намного крупнее, но все тот же. Он смотрел на меня сверху, и по его взгляду было видно, что ему не была чужда любовь.

— Я не мог тебе этого позволить, — произнес он. — Это дело слишком важно.

— Ты не помнишь? — снова спросила она. Мою напарницу словно перемкнуло. Я был не в силах ей помочь.

Шаткие шаги приближались.

— Твой предшественник уже почти здесь, — сообщил ворон. — Я не могу остановиться и тебе меня не остановить.

— Когда-нибудь ты поймешь, — сказал я. — И позволишь мне это сделать.

— Когда-нибудь я наконец усну, — прогремел голос.

Из-за моей спины потянуло влагой и раздался мягкий гортанный звук — будто горло уже было разрезано, но плоть оставалась живой.

— Ты не помнишь.

В глазах большого человека отразилась печаль.

— Я помню достаточно, чтобы дать вам право решать.

Это было бесполезно, но я попытался — бросился на него, но мой предшественник догнал меня. Рука — пусть на самом деле рукой она не была — оказалась на моем предплечье. Некая сила впиталась в мою кожу — во всю мою кожу. Содрала ее. Содрала ее всю. Всю.

Меня, сопротивлявшегося, поднесли к клетке со скворцами. Затолкали вовнутрь. Бросили. Я подождал некоторое время, пока большой человек и его старая-новая королева уйдут. Подождал, пока не почувствовал, как крылья затрепыхались возле моего лица, как клювы, головы и когти гноились и извивались, снова и снова пытаясь сбежать. Я дышал в промежутках между их трепыханиями.

Однажды он отпустит меня, с ней или без нее. Он выпустит скворцов на разрушенный второй этаж и через дымоход — и те вырвутся в небо над старым лесом. Они уже не будут чувствовать себя птицами — равно как и я не буду помнить, кем был прежде. Но мы будем летать и падать, падать и летать, и помимо биения атрофированных крыльев, помимо резкой синевы я увижу внизу гравийную дорожку и мост. Вернусь. Вспомню.

А тем временем мой предшественник будет кормиться мной.

Перевод — Артём Агеев