Прекрасный принц

Давным-давно была на свете страна. Правил ею, как и всеми странами, которые были давным-давно, король, очень добрый, очень всеми любимый и постановивший, чтобы все были счастливы. Все и были очень счастливы, за исключением тех, кто был несчастлив, но, как правило, они сами были в том виноваты. Кстати, они порядком-таки раздражали остальных, и это несколько портило общее настроение и отнюдь не способствовало ни нынешнему счастью уже счастливых, ни будущему счастью пока еще несчастливых.

В общем, страна была как страна, ничего особенного. Все там порешили, что все должно быть как можно лучше, и оставалось лишь постараться так и сделать, В стране этой был принц. Он не состоял в родстве с восседавшими на троне, но не состоял, с другой стороны, и в оппозиции к трону — напротив, он очень любил короля и очень хотел ему служить, И все же он был принц. Много там было и других принцев. Данный принц обладал, однако, известными качествами, которыми другие не обладали. Он был добр, он был скромен, и он был красив.

Это был дивный юноша с изумительно выпуклыми мускулами, а на груди и на спине у него росли густые блестящие волосы, настоящая шерсть — не косматая, как, скажем, у медведя или козла, по и не гладенькая и прилизанная, как у кошки или кролика, вовсе нет, вполне человечья, кучерявая шерстка. Лицо у него было очень правильное, без каких-либо особых расовых или же климатически обусловленных примет, столь часто вызывающих недоверие и неприязнь как у людей, — и взрослых, и маленьких, — так и у собак, получивших должную дрессировку.

По этим причинам многие звали его Прекрасный Принц. Так повелось с того времени, когда он был еще ребенком, и настолько вошло в привычку, что никто уже и не задумывался над смыслом. И когда он со временем стал старше и не был уже такой красивый, его все равно продолжали звать Прекрасным Принцем, потому что это сделалось вроде имени.

Прекрасный Принц рос себе, подрастал, окруженный любовью и восхищением большинства сограждан. Король тоже был наслышан о нем — о ком только не ходит слухи, — и радовался, что он существует, что он молод, и работоспособен, и являет собой украшение страны, где все хотят быть счастливыми.

Когда Прекрасный Принц достаточно подрос, ему надлежало пойти в армию короля. Не оттого, что страна воевала или что-нибудь в этом роде, но: всякая страна, желающая быть счастливой и пребывать таковой и впредь, должна быть в состоянии себя защитить, говорил король. То же самое считал и Прекрасный Принц и потому только рад был пойти в солдаты и послужить па благо страны и короля, ибо тем самым послужил бы, и сущности, на благо самому себе.

В армии он был на прекрасном счету. Он делал все, что ему приказывали, а часто и сам вызывался сделать что-нибудь трудное и рискованное единственно потому, что за свою счастливую жизнь почитал себя весьма обязанным родине, королю и самому себе.

Однажды на учениях они расставили на большом поле мины, закопали их, хорошенько все заровняли, чтоб ничего не было заметно, а сверху посеяли травку и посадили цветочки, чтоб обмануть врага, если таковой обнаружится, и все это показали королю, и он сказал, что в искусстве маскировки они просто молодцы, после чего можно было приступать к извлечению мин, поскольку король все уже видел. Но тут они спохватились, что забыли составить карту с пометками, где расставлены мины, и потому извлечь их теперь из земли будет трудновато.

Тогда генерал предложил выпустить на поле свиней — сходный случай описывался в книжке про одну знаменитую войну, — но, во-первых, запротестовал министр народного хозяйства, заявивший, что это будет просто бесхозяйственность, во-вторых же, взбунтовались общества защиты животных, и, по мнению Прекрасного Принца, совершенно справедливо. Действительно, с какой стати посылать свиней на такую смерть, какой они вовсе не желают, для какой вовсе не предназначены и какой не имеют даже возможности противиться. На смерть к тому же мучительную!…

Тогда кто-то предложил разбомбить весь этот район и тем самым обезвредить мины. Тут уж все рассмеялись. Министр обороны поинтересовался, а известно ли автору предложения, во сколько обходится одна-единственная авиабомба, и сколько бы их потребовалось, и во сколько обходится подъем в воздух одного-единственного несущего боевой груз самолета. В самом деле, свиньи обошлись бы дешевле, но они, как сказано, исключались по народнохозяйственным соображениям. Капитан, расставлявший мины, тот самый, что забыл составить карту минного поля, со смехом спросил автора предложения, каким образом предполагает он сосчитать количество минных детонаций, чтобы можно было убедиться, что все мины взорвались; есть ли смысл их обезвреживать, если останется хотя бы одна-две, способные в дальнейшем ходе истории привести к значительным материальным и людским потерям.

Тогда кто-то предложил огородить весь район и оставить в неприкосновенности лет, скажем, на сто, пока мины окончательно не проржавеют. Предложение было передано на рассмотрение во множество разных инстанций, которые не преминули дать свои заключения. Генеральный штаб утверждал, что означенный район является частью учебного плаца и должен быть в таком случае как-то компенсирован, ибо военные учебные плацы и без того уже настолько территориально ограничены, что просто неразумно отказываться от какой-либо территории, не получив в качестве компенсации другую, столь же полноценную, способную в будущем заменить утерянную, не говоря уж о том, что армии, согласитесь, вообще не к лицу нести потери.

Государственное управление по охране памятников старины подчеркивало, что люди, как учит нас опыт истории, осуществив то или иное мероприятие, мотивы которого не вполне очевидны всем и каждому, обычно много раньше, чем через сто лет, забывают о целях данного мероприятия и совершенно независимо от прежних своих решений и веских соображений поступают в соответствии с более разумными требованиями новой эпохи — вследствие чего не исключен риск, что изгородь вокруг данного района довольно скоро — ну, скажем, лет через двадцать пять — будет снесена, и район будет застроен жилыми домами с большими коммунальными квартирами (к тому же в прессе уже обсуждалась нерациональность всякого рода старомодных заборов), вследствие чего не исключена возможность, что такой дом, по поденный на оставшихся в земле минах, в один прекрасный день взлетит на воздух и — если это произойдет зимой, и особенно ночью, когда все спят, — обрушит неисчислимые беды на головы своих жильцов. Главное управление сельского хозяйства заявляло, что они ничего не имеют против предложения как такового, но что если военные власти требуют компенсации за счет пахотных земель, то таковые, в свою очередь, следует возместить лесными угодьями или — еще лучше — пахотными же землями, которые в этом случае придется отобрать у какой-нибудь соседней страны, поскольку в нашей стране их ровно столько, сколько имеется, и больше взять неоткуда. Управление по делам королевских земель дало mutatis mutandis, заключение, подобное заключению Управления сельского хозяйства, предложив, кроме того, чтобы король направил дело на пересмотр генералу с целью рассмотрения возможности рекомпенсации. В повторном заключении Генштаба говорилось, что они отлично понимают, на что намекают ревнители земельных угодий, что они, в той мере, в какой речь здесь может идти о новых, обременительных для военного бюджета расходах по дальнейшему разбирательству дела, предложение это вообще отклоняют, но что в той мере, в какой это касается чисто практической стороны дела, а именно приобретения у соседней страны подходящих земель, они согласны, это задача чисто военная, и они охотно ею займутся; тем более что подобная операция продемонстрировала бы насущность проблемы военной обороны, а значит, и проблемы расширения территории учебных плацев.

Одним словом, король получил множестве самых разных ответов, которые его совсем сбили с панталыку. Попробуй реши, как тут быть. Много было таких, кто считал, что единственное возможное решение вопроса — начать войну и таким путем возместить утерянное поле. В сущности, это ведь и справедливо: не будь соседняя страна так неудачно расположена, вообще бы не возникло необходимости держать в целях обороны армию.

Теперь же эта самая армия во время своих полевых учений случайно заминировала целое поле, которое хочешь не хочешь, а приходится чем-то возмещать. Следовательно, не будь рядом соседней страны, не было бы и надобности в компенсации поля. Будет только справедливо, если эта соседняя страна хоть в малой степени посодействует решению проблемы.

Генерал, однако, и слышать не хотел о всяких таких вещах, ужасно он этого не любил. Война, правда, была его специальностью, но, во-первых, он был стар, во-вторых, он слышал, что от войны много неудобств, в-третьих же, полагал, что гораздо приятней попытаться спасти свою страну без всякой войны. И он спросил, не возьмется ли кто добровольно разминировать поле. Прекрасный Принц, не без тревоги следивший по газетам за ходом дела, почувствовал, что перед ним открывается прекрасная возможность отблагодарить и генерала, и короля, и самого себя, и подал рапорт.

И вот, покуда столпившиеся на пригорке пресса, телевидение, Генштаб и некто, представлявший короля, — сам король совершенно не выносил вида крови и растерзанного мяса, — стояли, глядя в бинокли, Прекрасный Принц вышел на поле и принялся за разминирование. Зрелище было жутко захватывающее.

Он продвигался по полю, вооружившись специальным прибором, но полагался в основном на свою старую верную палку, вырезанную еще в детстве, с кончиком достаточно гибким, чтоб не потревожить мину, но достаточно в то же время твердым, чтобы обнаружить ее местонахождение. Одним словом, ему понадобился час, чтоб отыскать первую. Осторожненько выковырял он ее руками из земли, ощупал, ловко извлек все четыре запала, а затем поднял над головой и с торжествующим видом швырнул на то место, куда позже накидал целую кучу мин.

На пригорке все закричали «ура!» и принялись танцевать, а Прекрасного Принца тотчас подозвали к тому, кто представлял короля, и дали выпить бокал шампанского в честь его первой победы. После чего он спустился обратно, и продолжал свое занятие, и обезвредил в тот день десять мин, о чем назавтра появились сообщения во всех газетах.

Назавтра же на пригорке снова появились генерал и какая-то часть репортеров. Но королевского представителя на сей раз не было. Не было и телевидения. Прошла неделя или что-то около того, и газеты почти перестали про это писать, хотя, правда, и сообщали в кротких заметочках, сколько мин он извлек тогда-то или тогда-то, а в двух случаях, когда выходило в общей сложности в первый раз 100, а во второй 500, написали чуточку побольше.

И настал день, когда последнюю из тех мин, что помечены были в акте минирования, заактировали как извлеченную, и Прекрасный Принц вышел в поле и окинул его взглядом. Он чувствовал себя полководцем, выигравшим сражение с полем. Приятны были ему, конечно, и похвалы, и слава, но сильнее всего в тот момент было охватившее его чувство облегчения, он только теперь почувствовал, до чего же все это время боялся и как хорошо, что не надо больше бояться. А уже под вечер он возвращался обратно через поле и споткнулся, и оказалось, что это мина, не учтенная, не заактированная при минировании, и соответственно не извлеченная при разминировании, а теперь вот она взлетела на воздух и увлекла за собой всю левую ногу Прекрасного Принца.

Итак, он отправился в больницу, и генерал, король и товарищи прислали ему туда цветы. Разумеется, ему жаль было своей отличной левой ноги, но нога, думалось ему вместе с тем, с избытком компенсируется, во-первых, тем, что ему удалось предотвратить войну, во-вторых же, трогательным вниманием, которым его окружили.

Выйдя из больницы, он прекрасно сознавал — и все это прекрасно сознавали, — что солдатом ему уже не быть. Надо заняться чем-нибудь другим. Но не мог же он заниматься чем попало, и, кроме того, ему ведь было очень больно, когда оторвало ногу, а главное, результат — увечье, инвалидность и ограниченная трудоспособность. И он обратился в учреждение, ведавшее пособиями для военнослужащих, и сказал, что вот, мол, не причитается ли ему теперь какое возмещение. И там ему вначале сказали, что ж, возможно. Надо только прежде разобраться, какие на сей счет существуют инструкции — сколько именно, и на каких основаниях, и, прежде всего, причитается ли.

Тогда Прекрасный Принц сказал, что ведь случилось-то это при исполнении служебных обязанностей, он ведь дело делал. Но ему ответили, что это еще вопрос, ведь взялся-то он за это дело добровольно, и, в сущности, можно еще поспорить, при исполнении ли то было служебных обязанностей.

Тогда он сказал, что он, во всяком случае, так считал и что он в течение всего времени получал за это жалованье. И тогда ему сказали, что в таком случае можно еще, видимо, поспорить, не следует ли, наоборот, вычесть с него жалованье за то, что он делал, так сказать, сверх программы, а они, между прочим, слыхали, что ему еще и на телевидении заплатили, когда он там рассказывал, как он все это проделал. Но так далеко заходить они, разумеется, не намерены, они намерены лишь строго придерживаться вопроса, служебные ли это были обязанности, может ли это быть квалифицировано как служебные обязанности такого рода, чтобы это давало право на возмещение ущерба в связи с производственной травмой. Далее, они ведь должны, как он сам понимает, выяснить, нет ли здесь и его собственной вины — в смысле простой ли неосторожности, халатности ли, а то и преднамеренности, с целью уклонения от воинской службы.

Хотелось бы услышать, что он сам может рассказать по этому поводу и что может рассказать учетчик мин. Но учетчик сказал, что он ничего не видел, потому что, зарегистрировав как раз перед тем согласно акту последнюю извлеченную мину, направлялся уже к складу, когда вдруг услышал взрыв.

И тут, разумеется, выяснилось, что Прекрасный Принц увечье свое получил вовсе не при исполнении служебных обязанностей, как он утверждал, а из-за того лишь, что самым идиотским образом околачивался в поле уже после того, как оно было разминировано. Ну, хорошо, фактически оно не было разминировано, но тут уж государство ни при чем, поскольку разминированием-то, согласитесь, занимался не кто иной, как он сам; если же это связано с ошибкой, допущенной в актах минирования и разминирования, то, значит, последние составлялись лицами столь мало компетентными, что государство не может нести за них никакой ответственности. Кроме того, — и этот пункт здесь решающий, — хронометр, установленный недалеко от склада, показал, что учетчик отметился на карточке в 17.10, полковой же сейсмограф зарегистрировал взрыв лишь в 17.15, а это доказывает, что Прекрасный Принц находился в поле уже после окончания рабочего времени, когда ему в любом случае, будь даже его занятие квалифицировано как служебные обязанности и будь даже государство ответственно за ошибку в подсчете, совершенно нечего было там делать, и, следовательно, виноват он сам.

Одни газеты вступились за Прекрасного Принца, полагая, что не мешало бы его как-то отблагодарить, другие же были страшно возмущены его наглыми попытками поживиться за общественный счет.

Король, слывший человеком благих порывов и искренне желавший Прекрасному Принцу добра, выбрал золотую середину. О каком-либо возмещении ущерба не могло быть, разумеется, и речи, поскольку значительная часть вины ложилась на самого Прекрасного Принца, его следовало бы, пожалуй, еще и оштрафовать, во-первых, за израсходование без крайней необходимости казенной мины, а во-вторых, за должностной проступок, но, с другой стороны, он, бесспорно, заслужил право жить и чувствовать себя человеком, и потому король устроил его в Управление железных дорог, где он и стал работать в качестве сцепщика и подручного, — уж в той мере, в какой мог поспеть, ковыляя на своей единственной ноге.

То была великая милость, ибо существовало строжайшее предписание: одноногих на работу в систему гостранспорта не принимать, и, как правило, их туда и не принимали.

Прекрасный Принц рад был поработать на железнодорожный транспорт страны, и хоть не мог особенно успешно продвигаться, имея всего одну ногу, но и на месте не стоял, это уж точно. Разумеется, ковылять по запасным путям да сцеплять вагоны — не предел мечтаний вечно рвущейся вдаль человеческой души, но ведь жизнь, в конце концов, всегда увлекательна, и погромыхивание колес, щелканье стрелок и шипение пневматических тормозов вносили немного романтики дальних странствий и в существование застрявшего на станции калеки.

Однажды, как раз когда Прекрасный Принц стоял между двумя платформами товарного состава — одной для штучного груза и второй для штучного же груза, но только с другой станцией назначения, — обе платформы вдруг самым непонятным образом стали вздыматься, налезая друг на друга, все выше и выше поднимались они по бокам от Прекрасного Принца, а дальше он ничего не помнит.

Потом, уже в больнице, он узнал, что какой-то состав толкнул с ходу последнюю платформу того самого товарного состава на сортировочной, та стала налезать на предпоследнюю, и обе они, словно щипцами для орехов, зажали сначала голову, а потом грудь и руки Прекрасного Принца. Зеркала ему те давали, но, как рассказывали другие, голова у него получилась порядком сплющенная, и грудная клетка тоже, а пальцы одной руки как-то по-чудному растопырены. Что касается головы, поверить было нетрудно, потому что она довольно сильно болела. Кроме того, он днем и ночью висел подвешенным в самом страшном положении, и пищу ему вводили через смазанную чем-то скользким трубку, ибо челюсти у него были крепко-накрепко зажаты тисками. Для того, как ему сказали, чтоб срослись разрозненные куски челюсти.

Так продолжалось несколько лет, но, наконец, Прекрасный Принц сросся уже настолько, что смог выписаться из больницы. Он был теперь, правда, чуточку длиннолиц, и в груди узковат, и гибкую пятерню на левой руке заменяло специальное хватательное приспособление, очень полезное в некоторых случаях, но не очень похожее на руку. Однако лопату он держать вполне сумеет, это совершенно точно сказали ему, так что за будущее можно не опасаться.

И вот Прекрасный Принц обратился к начальнику Управления железных дорог (сокращенно УЖД) и попросил о вспомоществовании, ибо очевидно было, что возможностей прокормиться у него стало меньше. Кроме того, ему ведь было в тот раз очень больно, и потом, насколько он понимает, ему ведь причинили увечье и сделали инвалидом.

Ответ был таким, как он и ожидал, что, мол, разумеется, в той мере, в какой можно говорить о допущенной оплошности, необходимо помочь это дело потравить — в той мере, в какой вообще можно поправить такую вещь, как сплющенная плова или ампутированная кисть руки. Хотя, что касается, возьмем к гримеру, кисти, то ее ведь заменяет крючок — по внешнему виду это, бесспорно, хуже, но по существу может оказаться если и не лучше, то, во всяком случае, статус-кво. При данных обстоятельствах, и они на этом настаивают, следует воздержаться от выводов до тех пор, пока им не станет ясно, чем он намерен заняться в дальнейшем.

Они уже провели частичное расследование на сортировочной, — с целью выяснить, что могло явиться причиной несчастья, которое, правда, как они с облегчением констатируют, для самого УЖД ограничилось лишь незначительными повреждениями обеих платформ и расходами на скорую помощь, покрытыми, правда, до поры до времени за счет средств, собранных на солдатский буфет, — и они составили себе определенное мнение.

Однако УЖД не считает себя вправе утверждать что-либо категорически по поводу причин несчастного случая, поскольку оно, со своей стороны, в любом случае вряд ли имеет что предъявить Прекрасному Принцу, и поэтому они его просят уточнить, во-первых, почему УЖД должно ему что-то заплатить, и во-вторых, — если ему удастся это доказать, — сколько именно.

Прекрасный Принц сказал: при въезде на эту сортировочную установлен световой сигнал, и если он не горит, значит, проезд запрещен. Вероятно, машинист толкнувшего ту платформу паровоза все же проехал, когда сигнал не горел.

И ему ответили, что такая возможность вполне возможна, однако отнюдь не доказана, тем более что сам машинист отрицает, что ехал на погашенный сигнал.

Тогда Прекрасный Принц сказал: при въезде на эту сортировочную установлен световой сигнал, и если он не горит, значит, проезд запрещен. Если, как утверждает машинист, он не ехал на погашенный сигнал, значит, он ехал на зажженный сигнал. Это означает, что кто-то на сортировочной противозаконно и ошибочно зажег сигнал и тем самым дал ложный знак машинисту.

И ему ответили, что такая возможность вполне возможна, однако отнюдь не доказана, поскольку из всех бывших на месте происшествия не удалось выявить никого, кто признался бы, что без крайней необходимости зажигал сигнал, тем более что никто из опрошенных не мог припомнить, чтобы вообще его зажигал, так что все бывшие на месте происшествия исключаются, кроме Прекрасного Принца, который ничего из случившегося просто не помнит.

Тогда Прекрасный Принц сказал: при въезде на эту сортировочную установлен световой сигнал, и если он не горит, значит, проезд запрещен. Если, как утверждает машинист, он не ехал на погашенный сигнал, значит, он ехал на зажженный сигнал. Если никто из бывших на месте происшествия не зажигал его противозаконно в момент прохождения состава, что всеми, кроме Прекрасного Принца, который ничего не помнит, отрицается, то, значит, сигнал вполне законно был зажжен кем-то из предыдущей смены, а выключатель отказал, и сигнал так и остался гореть.

Конструкция выключателя вообще такова, что в отсутствие оператора он сам отключает ток.

И ему ответили, что такая возможность вполне возможна, однако отнюдь не доказана, поскольку испытания системы отключения показали, что она отказывает всего лишь один раз из шестнадцати, и чрезвычайно мала, в сущности, статистическая вероятность совпадения трех таких факторов, как отказ автовыключателя, необходимость провести состав и наличие Прекрасного Принца между двумя товарными платформами на том именно пути, где маневрировал машинист. Таким образом, с точки зрения статистики версию об отказе автовыключателя следует, скорее всего, отбросить.

Прекрасный Принц спросил, не может ли быть какой-нибудь иной причины несчастного случая, кроме трех названных.

Ответ был, что (если не говорить о той довольно незначительной, но не полностью исключаемой возможности, что Прекрасный Принц сам каким-то образом поступил безответственно) хотя вообще-то УЖД не считает себя обязанным вдаваться в подобного рода анализ, они не станут отрицать, что никакой иной возможной причины они, пожалуй, не усматривают.

Прекрасный Принц сказал:

— Ну, вот видите.

Тут их терпение лопнуло. Его вызвали к начальнику, так как формально он еще числился в УЖД, испросили, понимает ли он, к чему ведут его высказывания.

Прекрасный Принц сначала сказал, что нет, не понимает; если одна из трех возможных ошибок явилась причиной его нынешнего затруднительного положения и если УЖД ответственно за каждую из этих ошибок, значит, УЖД ответственно и за его нынешнее затруднительное положение.

— Но какая? Какая ошибка? — воскликнул в нетерпении начальник. — Скажите же, черт возьми, в чем эта наша ошибка? Кто виноват? Господи ты боже мой! Да ведь если так рассуждать, то вы могли бы насчитать тысячу всевозможных ошибок, которые способно совершить УЖД или любой из смертных, а потом заявить, что мы совершили ту или иную из этих ошибок, и если мы не можем оправдаться в любом из этих тысяч случаев, то, значит, мы и плати. Неужели вы не понимаете всей абсурдности вашей аргументации!

— Теперь-то прекрасно понимаю. Одно мне только непонятно: что могло измениться в моем мыслительном процессе за эти несколько минут? Ведь минуту назад мне казалось абсолютно бесспорным, что вы обязаны мне заплатить, а сейчас я кажусь себе, чуть ли не нахалом, а главное, человеком неразумным и даже глуповатым.

— Ну и отлично, — сказал начальник, — тогда, пожалуй, и кончим на этом.

— Пожалуй, что и так, — сказал Прекрасный Принц и повернулся где стоял, а стоял-то он на одной ноге, на расстеленном перед начальническим столом молитвенном коврике (коврик этот, положенный сюда просто-напросто согласно проекту Строительного управления, заключал в себе и некий символический смысл), а поскольку этот коврик не был закреплен, он поехал под ногой Прекрасного Принца, и тот упал и при падении сломал себе левую руку у самого плеча.

С рукой все обошлось, однако, тихо-мирно, без лишних разговоров. Взяли и отрезали — ведь если чинить, то, во-первых, еще вопрос, починишь ли, а во-вторых, и просто ни к чему, поскольку нижний-то этаж все равно с изъяном. Строительное управление и УЖД немного поспорили, кто из них обязан оплатить стоимость ампутации, по вообще, повторяем, все обошлось тихо-мирно, так как Прекрасный Принц разговора по этому поводу не поднимал.

Прекрасный Принц был счастливчик. Несмотря ни на что. Правда, на государственной службе его использовать уже не могли — во-первых, он был в какой-то мере инвалид, что, как правило, считается помехой, во-вторых же, вследствие известного расхождения во взглядах он очутился в таком положении, когда и сам должен был понимать (так ему намекнули), что просто неудобно оставаться работать в системе, которую ты подверг столь резкой критике — не имея к тому никаких оснований, кроме факта собственного увечья, которое, возможно (они ничего не утверждают, они лишь предполагают такую возможность), получено по причинам, зависевшим в первую очередь от него самого.

Зато Прекрасному Принцу посчастливилось, — это при его-то косноязычии! — привлечь к себе заботливое внимание муниципалитета. Возможно, не обошлось без вздохов, без разговоров насчет хлопот и неблагодарности, и стоит ли, мол, вообще овчинка выделки. Но как бы там ни было, ему предоставили работу в котельной ратуши. При этом все — как Прекрасный Принц, так и власть имущие — с радостью констатировали, что отопление коксом нынче редкость, что времена брикетов миновали. Иначе Прекрасный Принц очень скоро убедился бы, что зря он прежде возлагал такие надежды на свой крючок, — лопату с коксом ему все равно бы не удержать. С удовлетворением констатировалось, что нефтяное отопление требует лишь присмотра, что регулировать можно и одной рукой, достаточно, кстати, сохранившейся.

Ну, так вот. Похаживал, значит, Прекрасный Принц по своей котельной, присматривал за своими нефтяными печурками, и все были чрезвычайно довольны. Король радовался, что Прекрасный Принц уже не у него на службе. То есть радоваться-то он, пожалуй, не радовался, потому, как и думать забыл про Прекрасного Принца, не имея больше перед ним никаких обязательств. Зато радовался начальник УЖД, вздохнувший с облегчением, во-первых, оттого, что он — или, что одно и то же, его учреждение — не совершил никакой доказуемой и уж, во всяком случае, никакой доказанной ошибки, во-вторых, оттого, что он сберег для учреждения энную сумму, и оттого, наконец, что не надо было больше тревожиться за Прекрасного Принца, поскольку, во-первых, он не имел уже с ним никакого дела, во-вторых, другие уже о нем позаботились. И постепенно Прекрасный Принц провалился в глубины его памяти, обволакиваясь забвением, как обволакивается, говорят, жиром осколок, засевший в мягких тканях.

Одно время появление на улице было связано для Прекрасного Принца с некоторыми осложнениями. Но он их довольно быстро преодолел. Кто его прежде знал, те его не узнавали, а кто не знал, полагали, что таков уж он от природы. Случалось, он называл себя кому-нибудь из старых знакомых, и тот любезно сообщал ему, что он не больно-то на себя похож, весь какой-то узенький и сплющенный, и рот как-то странно перекошен в том месте, где челюсть срослась чуть криво, правда, самую только чуточку.

И скоро он усвоил, что лучше себя не называть, и дело сразу пошло на лад. На его одноногость мало кто обращал внимание, как, впрочем, и на однорукость. Разве что пошутят иногда, с кем, мол, не случается, а бывало, ему даже и льстили, де, можно подумать, ветеран войны. Про лицо же, делавшееся иной раз, в минуту усталости, совершенно безликим, никто никогда не высказывался, разве что в тех случаям, когда он представлялся при знакомстве. Он подумывал сменить имя, но соответствующее бюро не нашло для этого никакого законного основания, тем более что хирурги, надо сказать, справились со своей нелегкой задачей просто блестяще.

Посиживая — чаще всего в одиночестве — у своих печурок, Прекрасный Принц пел старинные красивые песни угольщиков, и прохожие хвалили его голос. От постоянного пения он сделался малость чудаковат, и нередко он даже и ночевал возле своих печурок, поскольку семьи у него не было. О женитьбе нечего было и думать, с сестрами же милосердия в той стране, где он жил, дело обстояло неважно. Он попытался, было, разок-другой, но культи у него, что одна, что другая, были, по их словам, такие холодные, что это гасило последние искорки их питавшегося милосердием пыла. Кроме того, если одноногий или однорукий и способен еще воззвать к милосердию, то уж человеку со сплющенной головой пробудить подобные чувства бывает невероятно трудно, во всяком случае, у любого нормально устроенного индивида, а всяких там ненормальностей он и сам не любил. В общем, уж тут-то он сам был кругом виноват.

И вот, значит, сидел он как-то однажды вечером в своей котельной, а согласно инструкции полагалось каждые десять часов открывать заслонку и проверять, как горит. На этот же раз на внутренних стенках топки скопилось слишком много сажи, оттого, надо полагать, что вовремя не прочистили, и в результате — пуф! — пламя выскочило из заслонки, ухватило его своей жаркой рукой за подбородок и за волосы и так шипнуло в ноздрях, что аж кожа зашипела, и «скорой помощи» пришлось отвезти его в больницу.

Все, что происходило с ним до сих пор, случается в нашей жизни на каждом шагу. Нога, рука, сломанная челюсть — никто из нас от этого не застрахован. Но чтобы пламя стрельнуло вам прямо в нос — это уж, знаете, из ряда вон, и врачей — специалистов в данной области отыскать нелегко. Однако медицина, со своей стороны, сделала все от нее зависящее. Лучшие специалисты собрались у ложа Прекрасного Принца. И пришли к выводу, что раз уж такое случилось, то удачно еще, что случилось с человеком, во-первых, закаленным, а во-вторых, и так достаточно изуродованным — поскольку, во-первых, и его самого это, должно быть, не слишком травмирует, во-вторых же, не слишком будет травмировать и того, кто собирался на материале операции защищать докторскую.

Случай был очень сложный. К тому же дело порядком затянулось — раны на лице сильно воспалились, и гной, можно сказать, лил как из ведра. Прошло несколько месяцев, прежде чем пациента привели в мало-мальски божеский вид и приступили к полной перекройке скроенных природой черт.

Для лица следовало использовать кожу с ляжек, так предписывали теория и практика. К несчастью, у Прекрасного Принца была ведь только одна ляжка, которой могло хватить, естественно, лишь на одну половину лица. Однако наличие трансплантата — вопрос чисто технический, хирурга это не касается. Он решил, что самое целесообразное взять кожу с ляжки, и так и сделал. Красивая работа! Кто бы мог ожидать! Потребовалось, правда, довольно много кожи, и пришлось подойти вплотную к паху, захватив кусочек волосатой непристойности, но его решили поместить на шею, чтоб никоим образом не портить пристойной наружности Прекрасного Принца. К сожалению, по тем или иным причинам, не представляющим здесь особого интереса, трансплантат повернули вверх ногами, так что завитушки оказались под глазом, но это уже детали. Операция, в общем и целом, блестящая!

Хирург был весьма доволен результатом, и, надо сказать, по праву. Многие приходили взглянуть на Прекрасного Принца, и король снова про него прослышал и прислал на его имя телеграмму, в которой подчеркивал, как ему повезло, что он живет в стране, где всячески поощряется прогресс медицины.

Когда поджила и другая, левая, половина лица, потребовалась соответственно еще одна пластическая операция. Лишь приступив к делу, обнаружили отсутствие у пациента левой ноги, что повергло в некоторое замешательство как ассистирующих, так и самого хирурга. Главное было, однако, не волновать пациента. Благодаря редкой согласованности в работе тренированных умов ассистирующих и хирурга, синхронно родилось предложение попробовать сделать пересадку с груди пациента, как вполне в данном случае уместную и с экспериментальной точки зрения новаторскую. Сказано — сделано. Лишь когда отделенную от груди кожу пришивали уже на новом месте, обнаружилось, что она имеет густошерстный покров — не такой, как, скажем, у медведя и козла или у кошки и кролика, а вполне человечий, но все же резко отличающийся по виду от поверхности кожи с ляжки, — однако, было уже поздно. Хирург быстро нашелся, дав понять, что он совершенно сознательно стремился вернуть пациенту его бороду, этот символ мужественности, и призвал малость одуревшего от морфия пациента побриться, как только представится возможность.

Итак, после того как операция была закончена, кожа приросла и повязка снята, левая половина лица Прекрасного Принца оказалась сплошь густоволосой, кроме одного местечка, где находился грудной сосок.

Прекрасный Принц снова был здоровехонек.

Ему следовало бы, разумеется, тем и удовольствоваться. Разве не счастье, что все так обернулось, и что хирург нацелен был на докторскую.

Он, однако, полагал, что достаточно претерпел за эти годы. Мало того, что от него долго нехорошо пахло гноем, так теперь еще одна половина лица у него вся бородатая, а другая гладкая, слоено ляжка, вплоть до кучерявой полоски под глазом. Да и сослуживцы его поговаривают, что глядеть теперь на него не слишком приятно и лучше б ему не показываться больше в ратуше, где ежегодно бывает столько туристов. Так что еще неизвестно, удастся ли ему устроиться на работу.

Муниципалитет проявил редкое великодушие. Без обиняков они признали, что да, действительно, с прочисткой имело место упущение, и что да, действительно, прочистка не входила в его обязанности. Но это еще не резон, чтобы отказываться от положенного им по закону права представить свои возражения. И, прежде всего: в данном случае налицо, надо полагать, смешанная вина.

Когда из открытой заслонки стрельнуло пламенем, то естественное чувство осторожности предписывало Прекрасному Принцу отпрыгнуть, чем он пренебрег. Учитывая вышесказанное, едва ли разумно возмещение ущерба в полном размере, другое дело — в размере третьей части того, что при иных обстоятельствах могло бы считаться правомерным.

На это Прекрасный Принц возразил, — и дернула же нелегкая, потом он язык готов был откусить, — что отпрыгнуть ему было не так-то легко, по той простой причине, что у него в наличии лишь одна нога.

Разве это не меняет дела!

Они же знали, нанимая его, что он одноногий.

Ну, хорошо, но ведь он-то, в свою очередь, прекрасно сознавал, открывая заслонку, сколь ограничена его возможность отпрыгнуть, и, тем не менее, не принял никаких мер предосторожности.

Он спросил, уж не думают ли они, что он по своей доброй воле заимел такие увечья, такую внешность и такую будущность.

Муниципалитет запросил консультацию психиатров, выразивших мнение, согласно которому, как сформулировано было позже в медицинском заключении, приходится поставить вопрос о наличии у данного субъекта известной врожденной склонности к мазохизму, имея в виду быстро прогрессирующий внешний распад личности, происходящий, видимо, в известной мере посредством личных усилий.

Те газеты, у которых хватало еще терпения заниматься этой историей, — история была далеко не новая, и помнившим Прекрасного Принца еще со времен взрыва он с течением лет стал казаться просто симулянтом, — уцепились за сей интересный и редкий по форме случай извращения. Под заголовком «Наслаждается ли он, испытывая отвращение к самому себе?» помещено было подробнейшее описание полученных им увечий, а также не всегда ловких попыток врачей как-то их замаскировать.

По прошествии некоторого времени, когда дело было рассмотрено во всех подробностях, выяснилось, что никакой муниципалитет никакого Прекрасного Принца па работу не нанимал. Просто некий муниципальный советник из собственного усердия, а также прельстясь возможностью снискать дешевую популярность скоропалительным интервью, предоставил ему де-факто следить за топкой, официально же никто его ни на какую работу не нанимал. И потому данный случай нельзя рассматривать иначе как только с позиций чистой гуманности. Но поскольку операции были сделаны бесплатно, а Прекрасный Принц, между прочим, вел себя достаточно бесцеремонно и вызывающе, то даже и с этих позиций нет оснований делать какие-либо далеко идущие выводы. Поэтому Прекрасный Принц приглашен был на вкусный обед в погребок ратуши, где, несколько опьянев, получил из рук в руки свою увольнительную с объяснением, что это чистая формальность, поскольку на работу его никто никогда не нанимал, после чего он, заявив, что понимает, сколь великодушно поступил муниципалитет, не потребовавший обратно выданное ему пособие по болезни, вышел на тротуар ночного, но ярко освещенного города.

Случилось, по несчастью, так, что именно в тот вечер на площади перед ратушей происходило очередное ежемесячное волнение. Не подумайте, что страна эта была прибежищем, недовольных или же мятежных элементов, вовсе нет, просто здесь так мудро все упорядочили, что наличное недовольство собиралось время от времени воедино и направлялось по определенному руслу.

Точно так же, говорил король, как отдельные потоки следует собрать воедино, прежде чем использовать их для гидростанции, точно так же и человеческую энергию следует собирать воедино там, где она может быть с толком использована. При помощи ежемесячных волнений исчерпывалась, во-первых, агрессивность молодой части населения и утолялась, во-вторых, агрессивность полиции. Таким путем достигалась, по сути дела, всеобщая гармония. Однако демонстрировать эту гармонию публично не входило в правила игры, подобная наивность простительна разве что совершеннейшим простачкам.

Когда Прекрасный Принц вышел из погребка, дело было на полном ходу. Полицейские, обнажив шашки, гнали перед собой орду хулиганов, а те бегали вокруг дома и просто из злокозненности изображали, будто гонят полицию перед собой. Сражение (или скажем: игра в сражение) бушевало уже несколько часов подряд (Прекрасный Принц кушал тем временем свой вкусный обед и получал свою увольнительную), и шеф полиции решил, что пора, пожалуй, объявлять по радио отбой, вызывать водяную пушку и приказать очистить территорию площади.

Именно в этот момент Прекрасный Принц и шагнул из погребка в ночь. Он не понял, что именно произошло, только что-то вдруг сверкнуло, и в тот же миг он почувствовал странный ожог на голове слева и, опустив глаза, увидел валявшееся на земле отрубленное ухо.

Ему стало интересно, так как он никогда прежде не видел валявшегося на земле отрубленного уха, он, правда, слышал про одно такое ухо, принадлежавшее рабу первосвященника по имени Малх, но то ухо вроде снова оказалось на месте, так что полной ясности там не было. Поэтому он наклонился, чтобы разглядеть ухо поближе, но потерял равновесие и упал, почувствовав в тот же момент, как рот у него наполнился какой-то солоноватой жидкостью.

Поскольку он лежал на территории, которую приказано было очистить, и к тому же от него пахло спиртным, его забрали в полицейский участок, чтоб дать ему возможность проспаться. Там, однако, обнаружили, что у доставленного не хватает нескольких частей тела, и, испугавшись, не лишился ли он их на месте происшествия, отправили его в больницу, а на площадь ратуши — специальный наряд, с целью поискать там утерянные детали. Ничего похожего на руки или ноги там не нашли. Нашли лишь какой-то жалкий, полуостывший кусочек кожи, успевший уже, кстати, заинтересовать бродячую собаку. Осмотрев, его выбросили в море, нанеся тем самым немалый урон дальнейшему следствию.

Из больницы Прекрасный Принц был выписан с диагнозом: данные полицейского протокола преувеличены, поскольку совершенно очевидно, что единственно, чего пациент лишился сравнительно недавно, — это левого уха, оперативное же вмешательство в данном случае бесполезно, так как данная часть тела явно утеряна.

Не стоило, конечно, поднимать шум из-за такого пустяка, особенно в его-то, Прекрасного Принца, положении. Но так уж получилось, что после всех злоключений он стал страшно дорожить всякой частичкой своего тела, хотя бы и самой крохотной, самой несущественной, и потому весьма энергично настаивал теперь на возмещении ущерба.

Вот при каких обстоятельствах затонувшее ухо и выплыло, так сказать, на свет божий. Полиция, в глазах которой Прекрасный Принц был не более чем алкоголик и мятежник, заявила, что никакого уха на месте происшествия не обнаружено. Допустим даже, оно было растоптано в общем переполохе, но ведь что-нибудь да должно было остаться, обрывки или, во всяком случае, хрящи, поскольку они не подвержены такому быстрому распаду, как мягкие ткани.

И вот тут-то на выручку Прекрасному Принцу пришла пресса. Выяснилось, что вспышка во тьме была делом рук некоего фотокорреспондента, у которого случайно уцелел снимок, изображавший со спины полицейского, опускающего с размаху шашку как раз на уровне чьей-то головы, сбоку и пониже которой запечатлен был в пространстве некий отдельный предмет, напоминающий по форме маленькое летающее блюдце. Многое говорило за то, что на снимке увековечен момент, когда Прекрасный Принц лишился уха.

Полицейское управление заявило, что да, без сомнения, на фотографии спина полицейского в момент исполнения им служебных обязанностей. Кто это именно, определить невозможно. Далее, группой расшифровки фотоматериалов при Государственном институте космических исследований было установлено, что темный силуэт напротив, по-видимому, действительно человеческая фигура. Зато никак нельзя согласиться, что предмет в воздухе — человеческое ухо.

Какой абсурд — ухо в воздухе. Они, заявила группа расшифровки, не располагают достаточным экспериментальным материалом насчет летающих ушей, чтобы брать на себя смелость делать какие-либо определенные выводы. Предмет может быть и большой пуговицей, и маленьким беретом, в зависимости, в частности, от ракурса. Версия, выдвинутая Генштабом, что, судя по виду, это миниатюрное низколетающее блюдце, полностью, правда, не исключалась, но была сочтена маловероятной на том же основании, что и версия уха: и в том и в другом случае недостаточным оказался имевшийся в их распоряжении сравнительный материал.

Но тут уж Прекрасный Принц вышел из себя. Никто в этой жизни не застрахован от того, что потеряет в один прекрасный момент руку или ногу. Учитывая нашу беспечность в обращении с огнем, можно даже, в конце концов, утверждать, что никто не застрахован и от того, что опалит себе когда-нибудь пол-лица или даже все лицо. Но потеря уха — настолько уж редкостный случай, что даже упоминается особо в Евангелии и влечет там за собой вмешательство Учителя. Так, будь я проклят, подавайте мне возмещение!

Ну что ж, муниципальный суд принял дело к рассмотрению. Однако, поскольку не было возможности указать на какое-то определенное лицо в полиции, пришлось привлечь в качестве ответчика полицейский корпус в полном составе. Тот представил массу возражений. И, прежде всего: нельзя привлечь к суду полицейский корпус, поскольку он не представляет собой юридическое лицо.

Но, с другой стороны, они вовсе не намерены уклоняться от ответственности, ибо в этом случае может создаться впечатление, будто у них совесть нечиста, поэтому давайте рассмотрим конкретные обстоятельства дела. Так чего же ты хочешь, — спросили Прекрасного Принца.

— Я хочу возмещения ущерба в связи с утерянным ухом.

— Ты что, хуже слышишь?

— Нет.

— У тебя меньше возможностей для заработка?

— Нет.

— Так чего ты скандалишь?

— Вид больно уж дурацкий.

Лучше бы он этого не говорил, прикусил бы язык (желание, которое уже не пришло бы ему в голову впоследствии, когда оно стало невыполнимым), ибо ответ гласил: необходимым условием для выплаты той или иной суммы в возмещение ущерба является, естественно, наличие такового. Лицо, требующее возмещения заработка, которого оное лицо лишилось вследствие нанесенного ему ущерба, должно вследствие нанесенного ему ущерба такового лишиться. Лицо, требующее возмещения за увечье, должно получить увечье. Но можно ли, например, вообразить, чтобы крестьянину возмещали убытки в урожае по причине ночных заморозков на незасеянном поле? Нет! Можно ли вообразить, чтобы кто-то получал пособие на содержание погибшего в автомобильной катастрофе? Нет, нельзя!

В рассматриваемом нами случае, господин председатель и господа присяжные заседатели, мы имеем дело с человеком, чья внешность, с точки зрения эстетической, конечно, не может быть улучшена, но, скажем прямо, не может быть и ухудшена.

Эта сторона вопроса осталась, однако, нерассмотренной, поскольку суд вынужден был прекратить дело на том основании, что привлеченная в качестве ответчика корпорация не представляла собой юридическое лицо.

Нельзя с полной ответственностью утверждать, что Прекрасный Принц, выйдя в тот вечер на улицу, был абсолютно трезв. Для нормального человека оно бы, конечно, и ничего, но Прекрасный Принц был однорук и одноног, и уж ему-то следовало поостеречься. Прохожие с явным раздражением глядели на человека, который, имея столь явные увечья, так спивается или, во всяком случае, так напивается, что еле стоит на ногах.

Гласно и словесно он, однако, не выказал признаков опьянения. Поэтому обвинения в появлении на улице и нетрезвом виде он избежал.

С возрастом положение Прекрасного Принца не менялось к лучшему. Трудно сказать, сколько именно лет наняли вышеописанные события, но только стал он чувствовать себя постаревшим и уставшим. И когда это случилось, — ведь свет не без добрых людей, — ему раздобыли инвалидную коляску.

Тут поработало Объединенное государственно-муниципальное управление средств передвижения повышенной проходимости, и вся скопившаяся в душе Прекрасного Принца горечь нейтрализовалась приятностью его нового положения.

Однако и в этом своем новом положении он проявил известную склонность к излишествам. Трудно сказать, к какому именно типу повозок следует отнести инвалидную коляску. Иные ученые законники полагают даже, что инвалидную коляску, как заменяющую собой для неполноценного человека нормальное пешее продвижение, следует рассматривать наравне с пешеходами и держать ее вместе с ними на тротуаре. Другие же считают, что по внешнему виду она скорее подходит под категорию повозки, вопрос только, к какому именно типу повозки она ближе — к типу велосипеда или к типу автомобиля. Ибо повозка, разумеется, несамоходна, но ведь и повозка с мотором, хоть и называется автомобилем, не может ездить сама по себе.

Все это, собственно, было бы абсолютно неинтересно, а если бы и могло заинтересовать Прекрасного Принца, то разве что чисто теоретически, если бы муниципалитет не разработал грандиозного плана реконструкции города, побудившего всяческие управления и организации перекапывать улицы и площади. Кроме того, король строил для своих советников новый риксдаг. Однажды, уже весьма поздним вечером, — впоследствии это отмечалось как факт, подлежащий, возможно, оценке с точки зрения морали, — Прекрасный Принц, возвращаясь домой, пересекал на порядочной скорости площадь перед зданием строящегося риксдага. Добросовестные муниципальные рабочие вырыли там целый ров для труб санузлов нового риксдага — санузлов, как говорили, невиданной доселе роскоши: три банных помещения, одно для мужчин, одно для женщин и одно совместное, а также специально оборудованные электротуалеты с особыми кнопками для голосования, чтоб можно было, и, не присутствуя в палате, подать свой голос. Вокруг вышеуказанных земельных сооружений не было, однако, никаких сооружений заградительного характера и никаких фонарей или вообще указателей, вследствие чего коляска, проскочив на порядочной скорости край обрыва, перевернулась и грохнулась на дно, накрыв собою Прекрасного Принца. К несчастью, произошло это в ночь с пятницы на субботу, и, так как ров был глубок, наткнулись на пострадавшего только уже в понедельник утром, к тому времени, когда его правая нога, застрявшая в железной арматуре и перекрученная самым странным образом в виде латинского S, уже изрядно вздулась и почернела. В больнице долго, — впрочем, не так уж и долго, — обсуждали, возможно ли сохранить ногу, но поскольку нога была единственная и, как опора, уже мало годилась, и поскольку, кроме того, для человека, лишившегося одной ноги, потерять другую не большая, надо думать, потеря, то ее и отрезали повыше, использовав впоследствии для университетской анатомички.

Упомянутые выше рабочие подняли страшный шум, и тут же стихийно начался сбор средств в пользу Прекрасного Принца, вылившийся в сумму 3800 крон, которые он тотчас положил на книжку, про черный день. Вообще везло ему в данном случае просто непостижимо. Оказалось, что фирма по поставке инвалидных колясок из соображений рекламы выписывала на каждую проданную коляску комбинированную страховку, включавшую в себя и страхование жизни, и страхование на случай инвалидности, каковая страховка в том или ином размере и в той или иной степени должна была, видимо, перепасть и ему.

Кое-какие незначительные осложнения возникли, правда, со Страховым агентством. Там ему заметили, что они, естественно, никак не рассчитывали, что страхуемый уже сам по себе окажется инвалидом (возражение, что, мол, здоровые люди несколько реже пользуются инвалидной коляской, было встречено заявлением, что такая коляска вполне может потребоваться человеку и временно, вовсе не обязательно быть инвалидом), далее, что Прекрасный Принц, верный своей привычке, выпил перед тем, как ехать через площадь, и что здесь mutatis mutandis вполне применима общеизвестная статья о вождении машины в нетрезвом виде, и что, наконец, развитая им чрезмерная скорость говорит за то, что виноват, видимо, в значительной мере он сам. Тем не менее, они не хотят быть мелочными и предлагают заплатить ему 2 тысячи крон из предусмотренных первоначально по страховке 50 тысяч, на что Прекрасный Принц и согласился, давши тем самым повод Агентству использовать его в качестве рекламы, как представителя счастливых обладателей страховых полисов.

Казалось бы, чего больше. Так нет же, нашлись люди, полагавшие, что ответственным за ров следовало бы посодействовать Прекрасному Принцу. Ему ведь было ужасно больно — во-первых, те две ночи во рву, и, во-вторых, когда ногу резали. И, наконец, он достиг уже такой степени безрукости и безногости, что вправе претендовать на пособие по инвалидности.

Ну что ж. Обратился он, значит, в муниципалитет, который был ответствен за ров. Ответили, что участок принадлежит государству, оно и несет ответственность за ограждение стройплощадки. Он тогда к государству, а ему отвечают, что за фонари ответствен, безусловно, тот, кто ведет земляные работы.

В ходе экспертизы, где трое профессоров выступали против двух профессоров и одного доцента и набрали, следовательно, больше очков, было установлено, что согласно учитывающим целесообразность проведения работ подрядным договорам, а также государственному и муниципальному уставам о дорогах, за ограждение отвечает государство, а за фонари — муниципалитет. Кончилось тем, что государство и муниципалитет наняли сообща адвоката и стали судиться.

Глупее не придумаешь. Ведь очевидно было, что:

а) инвалидность возросла лишь в незначительной степени,

б) налицо, в частности, собственная вина пострадавшего,

в) уже сама по себе весьма скромная при данных обстоятельствах сумма, полагающаяся в возмещение ущерба, будет еще значительно урезана за счет обязательных вычетов.

Однако Прекрасный Принц не утерял еще присущей ему воли к жизни. С таким сильным и здоровым телом (плюс вполне жизнеспособная правая рука) много еще можно наделать дел. К тому же и язык у него работал более чем исправно, да и порассказать было о чем. Вот он и разъезжал по городу, заглядывая во всяческие злачные места и живописуя свои приключения.

Поговаривали, правда, что речи его смахивают на подстрекательские, похоже, он даже клевещет на власть и оскорбляет лиц, ее представляющих, но чаще люди только пожимали плечами — жест, доступный пока еще и Прекрасному Принцу, — а, мол, пусть его.

Трактирный образ жизни чреват был, зато, другими для него осложнениями, не различимыми простым глазом. Во-первых, владельцев злачных мест, то бишь питейных заведений, не очень-то устраивало, чтоб он просиживал у них часами, ничего не заказывая, а во-вторых, его слушателей — нередко весьма подозрительных типов — очень устраивало, поднеся ему рюмочку-другую, развязать ему таким способом язык, а заодно кутнуть и самим.

Существуют, однако, известные правила человеческого общежития, которых необходимо придерживаться. Какие-то странности в человеке, конечно, можно простить. Вполне понятно, например, что человек, которого постигло несчастье, — судя, во всяком случае, по наружному виду, ибо что такое, в сущности, несчастье, не нам, смертным, судить, — вполне понятно, что такой человек может быть склонен, во-первых, драматизировать свое положение, во-вторых же, изливать желчь на тех или на то, что этому положению способствовало.

В известной мере простительна и несдержанность, и недостаток логики в рассуждениях. И даже, в конце концов, нарушение принципа неприкосновенности личности — в известных пределах. Когда имеешь дело с подобным индивидом, не следует особенно придираться к выбору выражений. Великодушие в подобных случаях поистине воздается сторицей.

Но всему есть мера. Всякий из нас согласится, что человеку с одной рукой и без обеих ног не следует потреблять алкоголь. Не говоря уж о том, чтобы сближаться с существами другого пола или за неимением таковых искать иного выхода своим инстинктам. Это уж бесспорно. Об инстинктах ему вообще следует забыть, поскольку инстинкты приличествуют индивидам, исправно функционирующим, инстинкты же при немощи, инстинкты при нарушении функций — тягостное зрелище для окружающих. Разумеется, это не аксиома, но каждый должен это учитывать, и в первую очередь сам, так сказать, потерпевший.

Однако в случае с Прекрасным Принцем изменения с ним совершались столь постепенно и в течение такого количества лет, что он не отдавал себе полностью отчета в нынешнем своем положении. Все было бы гораздо проще, если бы он при первом же несчастном случае с миной разом лишился всех конечностей, уж тут он сразу бы понял, или почувствовал, или на практике убедился, что человеку в его положении следует всему положить самый окончательный конец.

Он же лишался их, как говорят французы, peu a` peu, подобно тому, скажем, как лысеющий лишается волос — незаметно, помаленьку. Он не заметил, как наступил в его жизни момент, когда ему уже следовало бы воздержаться от того, чтобы услаждать себя стеснительным для окружающих образом.

Так получилось, что Прекрасный Принц, сам того не сознавая, весьма и весьма стал шокировать окружающих. Из-за этого в затруднительном положении оказались, прежде всего, владельцы питейных заведений, у которых, собственно, еще с момента первого появления Прекрасного Принца руки чесались выставить его вон — в самом деле, что за удовольствие посетителю ресторана, да хотя бы и кафе или закусочной, видеть перед собой личность, столь неполно отвечающую нашему представлению о полноценной личности.

В результате вокруг Прекрасного Принца возникла постепенно атмосфера всеобщей неприязни. Конечно, он был принц и, как таковой, во-первых, по рождению, а во-вторых, согласно правилам демократической игры имел те же права, что и остальные. Однако возникновению атмосферы всеобщей, повторяем, неприязни он помешать не мог.

Ну, так вот. Как-то раз, вечером, он появился на пороге очередной забегаловки, снаряженный разными необходимыми для передвижения приспособлениями. Те, кто наблюдал его на расстоянии, приспособлений этих не видели и приняли его по причине странной манеры передвижения за пьяного. Тем же, кто находился поблизости и приспособления эти видел, они показались до того чудными, а лицо его до того уморительным, как будто все это он нарочно затеял, из чего следовало, что человек этот в стельку пьян.

Поскольку он, за неимением ног, передвигался с помощью специально сконструированной низенькой коляски, кое-кто принял его за ребенка, а пьяный ребенок нуждается, естественно, в попечении. Короче, он оказался на попечении полицейского патруля, — дело шло уже к ночи, — поинтересовавшегося, естественно, как же он дошел до такого состояния.

Прекрасный Принц не уразумел, однако, вопроса, поскольку пьян не был, а понял это в том смысле, что столпившиеся вокруг него люди в форме просто любопытствуют, как часто бывало, насчет причин его неполноценности. И он расположился поудобнее на тротуаре, приготовившись начать свой рассказ. Но занятое им положение можно было понимать по-разному: то ли он встал, то ли уселся, то ли улегся.

Полицейские поняли как раз в последнем смысле, то есть что он улегся, а такое, на их взгляд, было непозволительно, и потому они подтолкнули Прекрасного Принца, чтоб вставал. А он закачался взад-вперед наподобие ванька-встаньки и пришел в столь сильное колебательное движение, что вынужден был попытаться удержать равновесие при помощи руки, которая, в свою очередь, сделала столь резкий взмах, что полиция, во-первых, решила, что подверглась нападению, во-вторых же, сочла, что не мешает забрать Прекрасного Принца в участок. Ситуация была Прекрасному Принцу прекрасно знакома, и он, рассмеявшись выражению их лиц, уже хотел было сказать что-нибудь язвительное, но вовремя вспомнил, что от него требуется известная сдержанность, и прикусил язык. В этот самый момент за дело взялся один из полицейских, произведя боковой верхний задний захват, — изученный и одобренный Полицейским училищем, Государственным полицейским управлением, Управлением медицинской службы и Федерацией спортивной борьбы, — в результате чего подбородок Прекрасного Принца оказался зажатым в сгибе полицейского локтя, а попавший между зубами язык, — зубы же у него были крепкие, — разделенным на две части, переднюю и заднюю. Передняя часть потом бесследно исчезла.

Поскольку Прекрасный Принц утратил при этом способность к членораздельной речи, протесты его были неразборчивы и потому подозрительны, а, судя по мимике, заключали в себе угрозы по адресу окружающих. К месту действия подоспели другие полицейские, получившие безоговорочную поддержку со стороны общественности — вообще-то она довольно редко поддерживала полицию, но в данном случае предпочла нарушить свои принципы, нежели оставить Прекрасного Принца гулять на свободе.

К несчастью для Прекрасного Принца, схватить его, в общем-то, было невероятно трудно, поскольку большинство отростков его тела, благоразумно приданных ему милосердным господом богом, с той, в частности, целью, чтоб было за что ухватиться при взятии на попечение, благополучно исчезли. Единственной для окружающих очевидностью, поскольку он был одет, была его правая рука. Кто-то схватил его за эту руку и начал весьма активно вертеть вокруг себя, чтоб предотвратить активность подопечного. Удержать его при этом в воздухе было довольно трудно, и он, видно, разок-другой столкнулся с мостовой — во всяком случае, тело его местами приобрело фактуру и окраску палого яблока, — и, наконец, когда уже можно было рассчитывать, что он утихомирился, ему заломили руку за спину, а может, и за живот (попробуй тут разберись) и втащили в полицейскую машину.

Доставив в участок, его втащили в некое помещение для допросов и оставили там с глазу на глаз с кем-то еще. Не беремся утверждать, что это был полицейский, не беремся утверждать и что-либо иное. Как бы то ни было, он очутился взаперти с глазу на глаз с неким живым существом.

Что там у них происходило — ни одной живой душе неведомо. Но случилось так, что ехавшую в участок полицейскую машину сопровождал некий репортер из газеты, специально призванной опекать трудновоспитуемых малолетних и потому пославшей вслед за машиной своего человека.

Репортер находился снаружи и слышал изнутри звуки, издававшиеся, скорее всего, каким-то животным, но не исключено, что и человеком, а, учитывая, что более или менее крупные животные в комнатах обычно не содержатся, можно было с известным основанием считать, что то был человек.

Не будь этого дожидавшегося у подъезда репортера, никто бы, наверно, и внимания не обратил на выкатившийся оттуда через некоторое время бурый ком, оказавшийся при ближайшем рассмотрении Прекрасным Принцем. Репортер этот, тотчас уяснивший себе плачевное положение Прекрасного Принца, решился во имя человечества что-нибудь предпринять. И он доставил Прекрасного Принца в больницу, где заявил, что его избили, возможно, даже подвергли пыткам, в общем, требуется медицинская помощь.

Разумеется, он не мог рассчитывать, что с ним так сразу же и согласятся. В первой больнице их вообще отказались принять и посоветовали обратиться завтра с утра в ветеринарный институт. Репортер ухмыльнулся — заголовок для его первой статьи был готов.

Во второй больнице обнаружили, что от шерсти Прекрасного Принца исходит слабый запах алкоголя, и посему рекомендовали обратиться к полиции, как наиболее подходящему и законному в данном случае попечителю. Однако уже в третьей больнице дело пошло на лад. Заведена была история болезни. Прекрасного Принца положили на обследование, а наутро старшая сестра доставила его через какие-то бесконечные коридоры в большой зал, где его усыпили, и что было дальше, он не помнил.

Проснувшись, он спохватился, что чего-то у него вроде бы недостает, и, подсчитав свое имущество, обнаружил, что недостает правой и последней руки. Если бы Прекрасный Принц не находился под покровительством прессы, все обошлось бы на сей раз без лишнего шума, ибо с небезызвестной нам ночи он утратил способность изъясняться при помощи слов. Заметили, правда, как сквозь реденькую бороденку на левой половине его лица сочились слезы и как тот глаз, что был на виду, тоже наполнялся слезами, глядя на окружающих с невыносимым упреком, но в чем дело, понять было невозможно. Кто-то дал ему листок бумаги, чтоб написал, по крайней мере, но, уяснив себе, что писать-то ему нечем, только пожал плечами в отчаянии от этих неисправимых типов, что вечно затевают склоку и всем досаждают, во всяком случае, вечно строят недовольные мины, не умея даже толком объяснить, что же им нужно. Жалкие злопыхательствующие критиканы, не способные предложить ничего конструктивного.

Но теперь он был приемный сын прессы. Впервые в жизни кто-то принимал в нем искреннее участие, и ему полагалось бы радоваться. Возможно, впрочем, он и радовался, кто его разберет. Когда его верный друг и брат пришел его навестить, чтоб узнать, наконец, что же произошло с ним в участке, он нашел Прекрасного Принца туго забинтованным и без правой руки.

Когда же он кинулся выяснять, с какой стати человеку ампутировали руку, то ему, во-первых, разъяснили, что это его не касается, во-вторых же, попросили не вмешиваться не в свое дело. Но с прессой шутки плохи. Он ринулся в высшие инстанции, и в результате учинено было формальное следствие по этому делу. Прекрасный Принц сделался объектом писанины — пресса писала, власти и чиновники отписывались.

Но все на свете получает со временем свое объяснение. Ларчик всегда открывается гораздо проще, чем мы себе воображаем. Точно так же и любое печальное недоразумение получает, в конце концов, совершенно естественное объяснение — либо оно проистекает из особенностей человеческого характера, либо из особенностей технического прогресса, либо из особенностей международных конвенций. В данном случае сыграло свою роль и то, и другое, и третье.

Когда на Прекрасного Принца заводили историю болезни, дежурная сестра произвела тщательнейший осмотр пациента, постаравшись собрать анамнез. Поскольку к тому моменту он был уже госпитализирован и уложен на койку, перед глазами у нее оказалась лишь верхняя половина его туловища, и, осмотрев ее, она тотчас констатировала, что левая рука у пациента отсутствует. Поэтому она напечатала, то есть намеревалась напечатать: «Лев. рука ампут.»

Однако согласно международной конвенции, — вот вам и первое объяснение, — буква а на пишущих машинках расположена почти что рядом с буквой у, и случается, даже более привычный к машинке человек, писатель, например, или журналист, или юрист, ошибается и попадает пальцем не туда. И таким образом на карточке получилось: «Лев. руку ампут.». Ошибка была в сущности, легко поправима и не могла, казалось бы, повлечь за собой никаких осложнений, но вот тут-то и сыграли свою роль особенности человеческого характера. И вовсе не халатность или небрежность, как чаще всего думают, а, напротив, дотошность. Старшая сестра взглянула на карточку, подняла брови и подумала: интересно, когда же, наконец, ее персонал научится различать, где право, где лево. Сколько раз она им твердила, что, когда стоишь лицом к пациенту, левое — это правое, и наоборот. Девчонка, конечно, опять забыла что-то, что с ее точки зрения у пациента слева, с его точки зрения, — а в известных случаях следует смотреть на вещи именно с его точки зрения, — наоборот, справа. Поэтому, вздохнув, она зачеркнула это «Лев.», — как можно ампутировать то, что уже ампутировано! — и написала сверху: «Прав.». После чего повезла больного на операцию.

Дальнейшее объясняется особенностями технического прогресса. В современных больницах господствует принцип узкой специализации. Тем самым достигается большая эффективность обслуживания. Итак, Прекрасного Принца уложили, прикрыли, все как полагается. В компетенцию хирурга не входило разбираться, что скрывается за тем или иным словом, или же обследовать самую руку, его дело было резать, как его тому учили.

Удивительно красиво прооперировано, по заключению канцлера юстиции, и вообще, как он сказал, претензий ни малейших — разве что дежурной сестре следовало бы перечитать, что она напечатала. Хотя, с другой стороны, едва ли она могла бы в данной ситуации предположить, что другие столь превратно истолкуют ее опечатку и она окажется в чем-то виновата.

Пресса, правда, разрешила себе поиронизировать, но это как-то забылось. В сущности, они разделяли мнение канцлера, просто не могли упустить случая позубоскалить.

Однако для репортера, следовавшего, так сказать, по пятам за этим делом сначала в полицию, потом в больницу, история с операцией была далеко не главное. И поскольку в сочиненной им бумаге он подробно изложил мотивы, по которым препроводил Прекрасного Принца в больницу, канцлер юстиции во вторично учиненном следствии по делу занялся рассмотрением уже самого факта покушения на неприкосновенность личности. Это привело к тому, что в столичный суд поступило дело по обвинению в неправомерных действиях, возбудившее довольно живой интерес.

В первые три дня собиралось много публики и, разглядывая ее, Прекрасный Принц вспоминал тот случай из своей молодости, когда на пригорке собралась целая толпа поглазеть, как Прекрасный Принц будет обезвреживать мины. Но, как и в тот раз, интерес постепенно угасал — это часто случается, если людям становится ясно, что интереснее, чем было, уже не будет.

Прекрасному Принцу дали отличного адвоката, которому, однако, довольно трудно оказалось проявить свои способности, поскольку информация, поступавшая от Прекрасного Принца, была, прямо скажем, скупа и невразумительна. Судья, будучи человеком мягкосердечным и опасаясь, как бы Прекрасный Принц по причинам чисто внешнего характера не восстановил против себя кого-нибудь из публики, и, опасаясь к тому же за собственную объективность, сказал адвокату:

— Снимите его на пол.

Таким образом, Прекрасный Принц оказался несколько в тени. Сам он ничего не имел против. Да и прокурор ничего не имел против, ибо в данном случае важнее было, пожалуй, подвергнуть рассмотрению сам принцип, принцип восприятия и оценки феноменов человеческой природы.

Первый раздел обвинения касался самого факта покушения на неприкосновенность личности. Защита была построена на следующих доказательствах: внешность Прекрасного Принца столь комична, что уже одним своим появлением он вызывает оживление и смех, во всяком случае, некий ажиотаж. Проблема, неразрешимая для тех, кто призван поддерживать общественный порядок. В возникающих же вследствие упомянутого обстоятельства конфликтных ситуациях с блюстителями порядка он ведет себя столь уморительно, что трудно поверить, чтобы сам он воспринимал свою внешность всерьез. Не следует, конечно, понимать это превратно, то есть в том смысле, что он сам стремился к своему нынешнему habitus. Однако, с другой стороны, есть, видимо, основания напомнить о медицинском заключении, относящемся к его молодости и указывающем как раз на выраженные черты мазохизма в его психике, и в этой связи было бы, мне думается, хотя я этого и не утверждаю, оправданно, или, во всяком случае, в какой-то мере оправданно говорить о том, что подобное стремление у него возникало. Иногда. Следует к тому же напомнить, что однажды он более чем случайно избежал обвинения в появлении на улице в нетрезвом виде, лишь по причине той лазейки в законе, которая предусматривает: из-под контроля могут выйти лишь телодвижения, в нормальном состоянии контролируемые. Но оставим это в стороне. Теперь представьте себе затруднительное положение молодого неопытного полицейского, заметившего, что некая личность вызывает в общественном месте ажиотаж — притом как в положительном, так и в отрицательном смысле, ведь были случаи, когда людей чуть ли не тошнило, — ив то же время ведет себя словно ряженый, и пытается обвести полицию вокруг пальца. Я говорю это вовсе не для того, чтобы умалить достоинства тех, кому приходится решать подобные проблемы. А решать их приходится, и это поистине нелегко, учитывая, что скудость современного просвещения и немощность современного законодательства — благодатнейшая почва для возникновения этих проблем.

По данному разделу обвинения от Прекрасного Принца не удалось добиться ни звука. Его водрузили на стол, после чего защитник обратился к нему с рядом вопросов. При все возрастающем раздражении спрашивающего, суда и публики Прекрасный Принц хранил упорное молчание, за что и сочтен был наглецом.

Защитник:

— Отвечайте! Никакого ответа.

— Отвечайте же. Вы что, немой, так тогда и скажите. И все в том же роде. Те из публики, кому поначалу

казалось, что защитник взял излишне резкий и агрессивный тон, постепенно прониклись к нему сочувствием, и все сердца отвратились от Прекрасного Принца. Кстати, реакция окружающих весьма напоминала ту общественную реакцию, в результате которой он и очутился в зале суда. Точно так же, как людям противно видеть, когда одноногие хлещут водку или однорукие заигрывают с девушками, точно так же им делается противно, когда немые или ограниченные вообще в средствах самовыражения индивиды затевают судебные процессы. Никто из публики не отдавал себе полностью отчета, что их шокирует именно наглая попытка Прекрасного Принца затеять процесс, а все думали, что возмущаются его наглым молчанием, и недвусмысленно отвернулись от него.

Перешли к разделу, касающемуся пребывания Прекрасного Принца с глазу на глаз с неким человеком в некоем помещении полицейского участка.

Выслушали показания репортера, в ходе которых он значительно превысил свои полномочия и начал излагать собственную точку зрения на дело, вместо того чтобы отвечать на вопросы, чем навлек на себя недовольство суда, получил замечание от судьи и после хитроумного перекрестного допроса со стороны защиты, из которого стало понятно, что заявление на имя канцлера — его рук дело, обвинен был защитником в нелояльности и пристрастности. Начало не слишком удачное, но одно, по крайней мере, было ясно: вопли он слышал.

Показание это сопоставили с показаниями тех полицейских, которые находились в это время в приемной. Все они чистосердечно признались, что действительно что-то похожее на вопли они слышали. Отчего не вмешались? Как сказал один из них: так ведь по голосу было слышно, что это кто-то посторонний.

Может, стоило бы все-таки проверить, в чем дело. А зачем, им же было известно, что там находится их человек, он в случае надобности мог бы и проверить.

Было ли им известно, что там Прекрасный Принц? Нет, никакого Прекрасного Принца там не было. Что-то такое туда втащили, но что или кого, они не знают. С виду похоже на узел, и кто его знает, может, этот самый Прекрасный Принц просто склонен к умышленному членовредительству. И вообще, откуда им было знать, что это именно вопли о помощи, а не вопли наслаждения, — кроме того, их вполне можно было спутать с криком слона или гиппопотама.

Хотят ли они этим сказать, что в помещении мог находиться какой-нибудь сбежавший слон или гиппопотам? Присутствовавшие в зале улыбнулись фривольному тону судьи, а свидетель тут же сориентировался и заявил, что, мол, бог его знает, на свете всякое бывает.

В таком духе оно и шло, и продолжалось что-то около года. Не то чтобы изо дня в день, но если считать перерывы на обед, на экспертизы и доследования, то в общей сложности набежало энное число дней, составивших примерно названный срок.

Как хорошо, когда суд тщательно ведет протоколы. Привлеченные по делу лица давно успели бы и забыть, зачем они здесь, но им о том скрупулезно и во всеуслышание напоминалось в начале каждого судебного заседания.

После чего шла подробнейшая информация, что именно сказал такой-то и такой-то из них в связи с тем-то и тем-то.

Чуть ли не скорбно прозвучал глас правосудия, так заключившего вынесенное им определение: на основании рассмотренного суд не считает доказанным, что Прекрасный Принц указанным им образом и посредством указанного лица подвергся нанесению телесных повреждений, могущему быть квалифицированным как истязание или пытка.

Не оставлена была без внимания легкая запинка на слове «не», что произвело колоссальный эффект и свидетельствовало, что в глубине души сострадательное правосудие все же колебалось.

Прекрасного Принца такой итог вполне устраивал. Если б дошло до вынесения приговора, последовало бы его обжалование, и все повторилось бы сначала. Теперь же только от него зависело, подать на обжалование или нет. Все было в его руках, которых уже не было, и поскольку подавать было нечем, он махнул на это дело рукой, опять же несуществующей.

А, кроме того, ему хотелось уйти на покой, хотелось, наконец, почувствовать себя вольным человеком. К концу же процесса он получил уведомление, что суд по рассмотрению страховых дел, в который он обжаловал вынесенное не в его пользу решение Страховой кассы, счел его трудоспособность столь ограниченной, что присудил ему третью часть досрочной пенсии, из которой, однако, должно было вычитаться, во-первых, то, что он сам еще способен был заработать, во-вторых же, то, что он мог получить в качестве возмещения ущерба от кого-то другого. Следовательно, если б он получил сейчас что-нибудь от того человека из полиции, он лишился бы своей пенсии. А пенсию как-никак иметь желательно, ведь ты ее заработал. Хоть это и не относилось к Прекрасному Принцу, который в течение долгого ряда лет самым безответственным по отношению к обществу образом избегал способствовать своему собственному обеспечению.

И когда адвокат скатил его с лестницы на улицу, где сияло солнышко, он с наслаждением подставил лицо ласковым лучам и, подобно кругленькому сказочному колобку, покатил себе дальше, навстречу широкому божьему миру.

И зажил себе Прекрасный П. в довольстве и покое. Никто не обращал на него внимания, что, возможно, и к лучшему, ибо и внимание бывает в тягость. (Как это ему теоретически представлялось, поскольку он не имел случая испытать это на собственном опыте, а вычитал в одной из газет, попадавшихся ему иногда под колеса.)

Время шло, годы шли. Прекрасный Принц увядал, что повлекло за собой некоторое усыхание его тела. Оно стало в результате меньше в объеме, зато более гармонично по форме. В сущности, он стал удивительно походить на ежа, только ежа более крупного, чем распространенная в этой стране разновидность. Время от времени добрые люди выставляли ему на крылечко молоко, а когда ему случалось в сумерки переезжать дорогу, машины тормозили с таким визгом, какой редко услышишь, когда речь идет о человеческой жизни.

Но, в общем, сходство с ежом не так уж было и выгодно, ведь обитал-то он в городе, где ежи непривычны людям и не вызывают у них столь сентиментальных чувств, как в районах загородных вилл или же туристских кемпингов.

К тому же и на глаза он попадался не часто. Он заметил, что, пробираясь по тротуару, пугает малых детей, на городских же мостовых безопасность ежам не гарантировалась. Поэтому он предпочитал держаться сточных канав.

И вот однажды, пробираясь так-то по канаве, он подхвачен был одной из городских уборочных машин, которые, подметая, всасывая, перемешивая и прессуя, очищают таким образом улицы от сора и грязи. Итак, он подвергся последовательно всем названным процессам и обнаружен был только на свалке, куда был выдавлен в спрессованном виде вместе с прочими нечистотами через отверстие агрегата, называемого в просторечии «колбасницей».

Его, пожалуй, и вовсе бы не обнаружили, если бы не кровь, выдавленная прессом на поверхность его шерсти. В общем, его срочно доставили в больницу. Теперь на Прекрасного П. смотрели несколько по-иному. Ведь он умудрился дожить до весьма преклонных лет. Одни ссылались на него как на пример поразительной жизнеспособности нации. Другие приводили его в пример, когда требовалось ответить на вопрос, как государство заботится о своих инвалидах. И те и другие из соображений чисто патриотических были заинтересованы в том, чтобы он вышел живым из пустячного столкновения с уборочной машиной, и потому он был срочно доставлен в больницу.

Благодаря прессу он оказался до некоторой степени сдавленным. Голова ушла в плечи, чтобы не сказать, в ребра. В результате гладкая половина лица оказалась частично прикрыта волосатой кожей груди. С точки зрения эстетической, гармонии получалось не больше, чем прежде, и решено было отделить от груди этот участок кожи и «надеть» его на неприлично до тех пор голую и в своей оголенности несколько вызывающе нахальную половину лица. В результате создавалась полнейшая иллюзия однородности. Правда, один раз они уже проглядели, что подсадили ему на глаз целый лес, каковую ошибку благополучно повторили, но, с другой стороны, зачем, спрашивается, ему теперь глаза. К тому же глаза у него были, хоть и под кожей. Глаза, в общем-то, имелись, так что никакой, по сути, ошибки допущено не было.

Он еще лежал на операционном столе, когда хирургу, эстету по натуре, пришло в голову, что не мешало бы чуточку всюду закруглить, подскоблить и сгладить. Что он и сделал. Одна из сестер заметила, что соскоблены оказались и насущнейшие, так сказать, части, но кто-то со смехом ответил, что тем самым пациент оказался избавлен от лишних хлопот, особенно если учесть, сколь холодный прием встречают обычно те, кто, не имея ни партнеров, ни внешних данных, упорствуют в проявлении своих внутренних возможностей.

В результате этого последнего и заключительного пребывания в больнице Прекрасный П. приобрел красивую однородную форму, обретя вместе с тем возможность полностью перейти на пенсию. За предыдущий отрезок времени он успел значительно перешагнуть установленный пенсионный возраст, но поскольку не сумел подтвердить пенсионным властям свою личность, те повременили переводить его с частичного пенсионного обеспечения на полное, или, как его еще называют, горе-обеспечение.

Солнечным весенним днем медсестра выкатила его за больничные ворота и слегка подтолкнула, что помогло ему скатиться вниз под горку прямо к дому для престарелых, предназначенному, как выяснилось, стать ему родным домом до конца дней.

Последовавшие за тем годы были блаженной порой для ПП. Десятилетия катили свои волны, увлекая за собой его круглое тело. Он полеживал на солнышке, ощущая, как подсыхает на шерсти роса, или в прохладной тени шелестящих деревьев. Иной раз он чувствовал, как тычутся своими влажными носиками облетающие листья — и понимал, что это осень.

В первое время он различал, бывало, голос дрозда или зяблика, и тогда приходило ощущение весны. Зима не доставляла ему неприятных ощущений, поскольку природа и врачебное искусство отлично вооружили его против холода. Дождей он не любил.

Для современной богадельни он был, однако, не находка и доставлял администрации немало хлопот. Давно уже было установлено, что чрезвычайно важно, чтобы каждый человек имел возможность до последнего дня чувствовать себя полезным обществу. Стариков, хотя бы для видимости, следует тренировать, чтоб предотвратить ненужное увядание тела.

С этой целью для них устраивали разные игры, приглашали на танцы и развлечения. При этом поначалу придерживались старых предписаний, рекомендовавших учитывать интересы престарелых, однако попробовали бы вы заставить кого-нибудь поиграть с ПП, например, в «колечко»! Теперь же в доме объявился новый директор, он ратовал за более подвижные игры, в которых к тому же и ПП смог бы участвовать, пусть в пассивной роли, но смог бы!

В результате тогда был введен так называемый стариковский футбол. Трудноразрешимой для директора проблемой на предыдущем его поприще, — что, впрочем, не мешало ему проводить свои идеи в жизнь, — была проблема стариковских ног, легко ломавшихся при столкновении с грубой, враждебной поверхностью футбольного мяча. У ПП же была как раз та приятная на ощупь оболочка, по какой тоскуют стариковские ноги, и поскольку, служа в качестве мяча, он тем самым активизировался бы и как личность, то таким способом решались две важные проблемы зараз.

Возможно, кому-нибудь вне стен Дома это могло показаться возмутительным. Но, как подчеркивал директор, сам ПП вовсе не протестовал против такого обращения, активные же игроки стали получать от игры гораздо больше удовлетворения. Вскоре, кстати, вообще забыли, что он принадлежит к числу престарелых, и он благополучно занял отведенное ему отдельное место среди прочего инвентаря на складе. Что надлежит рассматривать как немалую привилегию, поскольку никто из прочих обитателей отдельного помещения не имел, а спали нередко человек по десять в палате.

Единственное, что могло бы еще послужить поводом для беспокойства, — это утрата им за время тренировок слуха. Никто, правда, не знал этого в точности, поскольку он никогда ничего не говорил, но замечено было, что он все реже выкатывается на зов, когда предстоит матч. Да, впрочем, и не все ли равно, ведь он, так или иначе, разделял завидную судьбу всех граждан, живущих в счастливой стране, и имел еще покуда возможность вносить и свою долю во всеобщее процветание и счастье.

А когда он окончательно лишился слуха, то сделался, надо полагать, совершенно уже счастлив, дожидаясь теперь только смерти. Он все испытал на своем веку, и счеты его с жизнью были покончены. А на этой стадии человек, как принято думать, обретает полнейшее душевное равновесие.

Однако умер он еще не так скоро. Напротив, он прожил дольше, чем живет большинство людей. И оттого сделался под конец достопримечательностью, и его всячески оберегали. Ибо долгая жизнь уже сама по себе есть разновидность счастья. Так случилось, что ПП, претерпевший на своем веку известные — по внешней видимости — испытания, сделался благодаря отпущенной ему долгой жизни живым примером того, сколько заботы проявляет общество к относительно обездоленным. Итак, считалось, что он являет собой весьма поучительный пример и своим собственным долголетием сам же опроверг немалую часть глупостей, которые наговорил в дни молодости.

То была страна, которая была давным-давно счастливая страна. Это означало, что государство там выполняло все свои обязанности по отношению к обществу, равно как и общество выполняло свои обязанности по отношению к государству. Так оно и должно быть, но, к сожалению, не всегда так бывает.

Страной этой правил король. Тот ли самый король, при котором родился и вырос Прекрасный Принц, неизвестно, да это и не суть важно. Ибо у короля не было своего имени, и никто толком не знал, какой именно король ими правит.

Но не мог же король, согласитесь, сам всюду поспеть. Вот он и разделил страну на четыре домена и в каждом посадил наместника. А поскольку короли в этой стране были, повторяем, безымянны и сменяли друг друга без ведома народа, что было очень удобно, наш король подумал и мудро решил, что надо как-то так же распорядиться и насчет наместников. И распорядился. Кто бы ни правил тем или иным доменом, все те лица звались всегда одинаково, правитель Норланда — Норман, Эстерланда — Эстерман, Сёдерланда — Сёдерман и Вестерланда — Вестерман. Эти четыре правителя были очень могущественны, и главнейшей их задачей было присматривать за народом, а также выступать время от времени в прессе. Иные особо значительные лица тоже имели иногда возможность появиться в прессе рядом с правителем, а именно: тот, кто достиг особо преклонного возраста, тот, кто отличился хорошим поведением, тот, кто спас кого-нибудь от самоубийства, и, кроме того, вундеркинды.

Всеми вроде бы забытый, ПП продолжал себе кататься по травке возле Вестерландского Дома для престарелых, пинаемый босыми костлявыми ногами и, судя по виду, вполне счастливый. А в Замке сидел себе посиживал Вестерман, перелистывал календарь и думал, не пора ли ему выступить в прессе.

И великий день настал. Нечто, бывшее до сих пор просто неким кругленьким предметом, походившим преимущественно на ежа, разом превратилось в любопытнейшее существо, о котором пишут газеты, в интересную разновидность homo sapiens. Вестерман о нем прежде и слыхом не слыхивал, да и для всех прочих это было открытием, ибо для персонала своей богадельни он давно уже стал всего-навсего невычеркнутым номером в списке престарелых, для самих же престарелых — спортинвентарем со склада. И вдруг оказывается, что этому неодушевленному предмету стукнуло сто лет, и он собирается праздновать свой юбилей.

Итак, Вестерман направился в Дом для престарелых, прихватив с собой на всякий случай три речи. Еще неизвестно, что это за юбиляр, и поэтому одна речь рассчитана была на таких, кто давно уже вне жизни и лишь из какого-то нелепого упрямства продолжает цепляться за краешек, вторая — на полунемощных, а третья — на так называемых бодрячков, доставляющих молодым немало хлопот своим упорным нежеланием избавить их от лишних расходов.

В Доме для престарелых знали про пунктуальность Вестермана, и к моменту его появления с тремя вышеупомянутыми речами под мышкой все уже было выскоблено и вычищено до блеска. Еще накануне ПП выкатили со склада и, уложив в корзиночку, поставили в красиво убранной комнате. Теперь его вынесли на площадку перед домом, и Вестерман стал зачитывать первую из своих речей.

Но тут ему кто-то заметил, что Прекрасный Принц, надо полагать, ничего не слышит, и тогда Вестерман подержал по очереди все три бумажки перед носом Прекрасного Принца.

Но тут кто-то заметил, что он, надо полагать, и прочесть ничего не может, поскольку оба глаза у него прикрыты кожей, да еще шерстью.

Вестерману никогда еще не приходилось иметь дело с таким трудным юбиляром, и какое-то мгновение он колебался, рассердиться ему или нет. Но он стоял в лучах солнца, перед накрытым столом, с улыбкой на устах, знаменитой на всю страну своей неповторимой ослепительностью и выразительностью. И он подумал: в день своего столетнего юбилея ни один человек, будь он даже самый незаметный и незамеченный, не должен чувствовать себя несчастным и заброшенным. Надо, чтобы этот старец вкусил каким-то образом на закате своей жизни сладостную благодать, источаемую богатым и счастливым обществом.

Подумал — и сунул указательный палец правой руки в стоявший на столе горшок с медом, а вынув, стал нащупывать в шерсти рот, чтобы Прекрасный Принц, облизнув палец, смог получить представление о его, Вестермана, теплых чувствах и о царящем в стране счастливом благоденствии.

Наконец палец проскользнул внутрь, и Прекрасный Принц вздрогнул. В тот же миг все фотокорреспонденты дружно щелкнули своими камерами, запечатлев Вестермана рядом с Прекрасным Принцем, чтобы разослать потом этот снимок во все газеты страны.

Можно предположить, что Прекрасный Принц удивился (если он еще способен был удивляться), зачем это правителю Вестерману понадобилось измерять ему температуру.

Таков конец сказки для детей, которые обычно очень понятливы. Для взрослых же, которым вечно требуется комментатор, придуман такой вариант концовки:

«…чтобы разослать потом во все газеты страны.

Когда Вестерман вынул палец, он был уже не желтый от меда, а гораздо темнее, так как соответствующая функция организма была у Прекрасного Принца еще в исправности».