Преодолей пустоту

Валерий Михайлович ПИСКУНОВ

ПРЕОДОЛЕЙ ПУСТОТУ

ФАНТАСТИЧЕСКИЕ РАССКАЗЫ

Вторая книга молодого автора включает рассказы, объединенные цельным идейно-тематическим замыслом. Они относятся к той разновидности психологической и лирической фантастики, проблематика которой всецело связана с человеком, кругом актуальных конфликтов и ситуаций нравственного свойства.

Книга адресована широкому кругу любителей фантастики, и прежде всего молодежи.

СОДЕРЖАНИЕ

Преодолей пустоту

Немая часть спектра

Тень принца

Фотовыстрел

Lupus amicus

Мимикрия

Древо на скале

Боль их боли

Мы знаем их, сынов вселенной,

творцов немыслимой игры,

над нами плавают миры

по Кларку, Брэдбери и Дему...

Не отвергай их, мать Природа,

они твоих семян цветы

Как соблазнительна свобода

свобода мысли и мечты .

Весь этот свет рассчитанных мгновений:

осенний свет звезды,

весенний свет звезды

не расстоянья зримой пустоты,

а время обрывающихся длений.

И в этом звездном бесконечном

свете единственно, что можно ощущать,

что ты один на всю длину луча,

на всю длину один и... смертей.

ПРЕОДОЛЕЙ ПУСТОТУ

Сентябрь на земле он решил провести с дочкoй. Сдав документацию, поспешил в интернат. Минут двадцать, до конца урока прошагал у подъезда, любуясь верткими на ветру ярко-желтыми листьями.

Прозвенел звонок, и вестибюль наполнился криками и суетой. Вадим нетерпеливо выискивал дочку, путаясь в лицах и бантах, и радостно улыбнулся, когда увидел знакомую головку, круглые черные глаза, большегубенький рот,

- Здравствуй, девочка!

- Папа!

Раиса повисла у отца на шее, болтая нотами и целуя в ухо. .

- Ты привез мне сувенир? Покажи скорее, а то Любка и Анька не верят!

Он хотел ее поправить-мол, не Любка и Анька, а Люба и Аня, но оставил эти мелочи на потом.

Все же нужно было и повоспитывать, и он спросил, беря не очень уверенно нужный тон:

- Сувенир само собой, но как ты учишься?

- Хорошо, - беззаботно ответила девочка и продолжала рассказывать о чем-то своем - об Аньке и Любке, о каких-то препирательствах, в которых не последнюю роль играл обещанный Вадимом сувенир. И через каждую фразу:

- Ну покажи, покажи, папочка!

Он даже обиделся немного:

- Ты что же, не рада мне?

- Но ты же уже здесь!- безмятежно заметила Раиса.

- Я-то здесь,- сказал он, грустно кивая головой,- но ты ничего обо мне не спрашиваешь.

- О!- Раиса округлила глаза.- Ты герой! Ты летаешь так долго и все время в космосе! Там везде пусто, даже кусочков нет! И ты один, один! Я знаю, там очень трудно! Нужно быть смелым и находчивым! Жизнь в космосе полна отваги - вот!

Вадим усмехнулся, представив свои рабочие будни в ракете, полные однообразного труда и изнуряющей легкости, - плаваешь, кувыркаешься в проклятой невесомости. И только ждешь ускорения, когда можно хоть ненадолго встать на ноги. Да, только двигаясь о ускорением, ты стоишь на ногах, как человек, все остальное время кувыркаешься, как обезьяна. Неплохой афоризм, черт возьми!

Он вынул из кармана кусочек меркурита внутри искусно выточенного сфероида каталась серебристая пара фигуристов.

- Ой-ё-ё-ё-ёй! - восхищенно прошептала Рая.

Вадим заметил, что на них обращают внимание. И Рая заметила - взяла его за руку. Восторженно заглядывала в глаза и - "папочка, папочка!". На виду у всех она была занята только им, хотя сувенир не убирала, держала в руках.

"Ах, мартышка!"-подумал он.

Раису робко окликнули, но она отозвалась рассеянно и небрежно:

- Да, мы с папочкой уходим, у него отпуск от космоса.

Потом они ехали в метро, и Рая болтала без умолку:

- А куда мы - домой, правда? И вместе будем жить? И ночевать? Ой, как хорошо! А знаешь, мама-воспитательница назвала меня "моя хорошая девочка"... Ты женишься на ней?

- Ну, не так сразу,- смеясь, ответил он.

- А что у тебя в портфеле?

- Тайна!

- Покажи, ну покажи!

Дома устроили праздничный ужин, и он преподнес дочке коробку конфет, перевязанную голубой ленточкой.

- У, они только сверху шоколадные,- надулась Рая.- А вот мама моя приносила мне конфеты,- они были все шоколадные - и сверху, и изнутри.

Вадим не любил, когда дочь вспоминала о матери. Ему хотелось бы, чтобы она забыла ее, как забыл он. Но как-то так получалось, что Рая вспоминала о ней в самый неподходящий момент-только что занята всецело им, и вдруг!.. Но лучше не заострять на этом внимание.

- Конфеты плохие, папка плохой! - сказал он, посмеиваясь.

Раиса подумала и буркнула:

- Хороший.

- Превосходно! - Он подбросил ее к потолку.

Раиса завизжала в восторге. И, вертя ее, визжащую, красную, счастливую, он испытывал радостную нежность.

Однако уже на другой день Вадим, как обычно, ощутил изматывающую нервозность детского мирка. Раисе все чего-то хочется, чего-то надо; смех и слезы сменяют друг друга с обескураживающей быстротой, счастье и разочарование - тоже, десятка игр хватает едва на час, вопросов - сотни, и они повторяются, словно ты не отвечал только что на них с исчерпывающей, как тебе казалось, доходчивостью. Когда хочется отдохнуть, от тебя требуется ласка, когда хочется приласкать, от тебя рассеянно отодвигаются. И вдобавок на тебе заботы о здоровье, о питании, о режиме, об одежде, и то, что ты считаешь нужным, вызывает досаду и протест. И каждый новый день это целый комплекс проблем.

Нет, все же Земля - суета сует, не то что суровый, спокойный космос.

К счастью, у Раисы целая программа развлечений. Можно было отдохнуть вместе с ней.

В кибернетическом кукольном театре он так же увлекся, как дочь. Помогая Рае справиться с инструкцией, тыча ее пальчиками в клавиатуру, он и сам не без счастливого страха смотрел на еще не ожившую куклу.

- Научи Бурагино петь! - восторженно шептала Рая и подбирала какую-то смешную мелодию.

"Оживший" Буратино, смешно шевеля длинным тонким носом, пищал мелодию и взмахивал членистой ручкой.

- Научи его петь, папка!- закатывалась смехом Рая и бешено била по клавишам. - Научи его! Ой, какой носатенький пискун!

В следующей кабинке - "Потанцуй со мной, Пьеро" - Рая притихла. Осторожно обошла неподвижную куклу со всех сторон, потрогала пышный кружевной воротник.

- Он правда будет танцевать?- недоверчиво спросила она.

- Будет, только его надо оживить.

Когда Пьеро шевельнулся, она сначала вздрогнула, потом, закусив губу, пытливо посмотрела в его широкие глаза.

- Ты будешь до мной танцевать? - полушепотом спросила она.

Пьеро слегка поклонился, коротко дернул скользкой, в черном башмачке, ножкой.

- Позвольте пригласить вас на вальс? - спросил он девически твердым голосом.

Рая замерла. Вадим видел ее растерянные глаза и приоткрытый рот.

Пьеро поклонился еще раз, еще раз дернул ножкой.

- Позвольте пригласить вас на вальс? - с той же интонацией повторил он.

- Хи-хи-хи-хи! - тихо рассмеялась Раиса и протянула руки.

Вальс был быстрый, Раиса старалась, но не всегда успевала за Пьеро. Иной раз, потеряв ее, Пьеро продолжал кружиться один, не замечая своей потери, и Раиса хохотала, глядя на его нелепо растопыренные руки, на его склоненную круглую голову.

- Куда же ты, Пьеро? Потанцуй со мной, Пьеро!

Раиса догоняла куклу, хваталась за нее, торопилась попасть в шаг,

Потом вдруг остановилась, отвернулась, уселась в углу. Закончил танец Пьеро в одиночестве. Уставясь в стену,-поклонился:

- Благодарю вас! Мне было очень приятно с вами познакомиться!

- Кукляшка-болвашка!- презрительно сказала Раиса и показала язык. И тут же: - Папочка, я хочу в кино!

- Ты ведь устала - пора отдохнуть.

- Ну папочка! Ну миленький! Ну родненький! Ну славненький!

- Перестань, Раиса!

Уже наступал вечер. Вадиму не терпелось позвонить Ольге.

- Ну умоляю, папочка, умоляю, родненький, ну пойдем, умоляю тебя...

Боясь, что Раиса раскапризничается, Вадим схватил такси и баюкал ноющую дочь, словно совсем маленькую, всю дорогу, пока она не уснула.

Как-то застал Раису над фотографией Ольги.

- Кто это?- Вопрос был явно враждебный.

- Это мой очень большой друг, хорошая женщина.

Раиса небрежно отодвинула фотографию.

- Моя мамочка красивей. Эта вообще некрасивая.

С трудом сдерживаясь - это он-то, космонавт, человек с железной выдержкой!-Вадим сказал:

- Быть красивой - это еще не самое главное. Ты, кстати, некрасивая, я - тоже.

- Я, когда вырасту, буду обязательно красивой. Как мамочка,

- И не дай бог, останешься такой же... Глупой.

- Неправда, моя мамочка умная. Ты сам глупый, я все маме расскажу! Уйди! Противный!

Началась настоящая истерика, с потоками слез, капризами, упрямством.

Был только один способ покончить с этим - подарок, и, коря себя, Вадим прибегал к нему. Покупал он дочке подарки и тогда, когда нужно было уйти на свидание с Ольгой.

Однако сейчас и это средство не подействовало. Раиса отложила подарок в сторону, ушла в свою комнату и легла. Он сделал вид, что не замечает. Тогда она стала тихонько подвывать.

Досада, раздражение, злость, жалость - все смещaлось в Вадиме. Подчиняться ей и дальше было невозможно, считал он. Или это в нем говорило желание увидеть Ольгу? Он подавил в себе жалость и ушел, но у Ольги сидел как на иголках, говорил только о дочери и был благодарен Ольге за серьезность и озабоченность, .за то, что она сама вытолкала его домой:

- Иди-иди, я тоже волнуюсь!

Дома его ожидал полный разгром. Всё: все его подарки, игрушки, платьица, шарфики, книжки - было разбито, разломано, разорвано.

- Ну что ж, прекрасно,- сказал Вадим.- Я здесь только не вижу сувенира. Может, тебе его не под силу разломать, так дай я тебе помогу. Не сможем сами - снесем в мастерскую, там с ним быстренько справятся.

-Я давно его потеряла... выбросила.

Раиса забилась в угол - враждебная, несчастная, тощенькая. Право, из интерната он ее забирал в лучшем виде.

-Собирайся -поедем в интернат.

- Я не хочу в интернат - отвези меня к мамочке.

- Маме сейчас некогда...

И опять истерика, и - он, доказывающий, что отвозит ее не потому, что она мешает, а потому, что у него есть дела...

Стоило два дня отдохнуть, позвонить в интернат и узнать, что там все в порядке, как ему уже казались преувеличенными тревоги этих дней. Они были с Ольгой в кафе, танцевали, первый раз за отпуск ему не нужно было спешить.

Он любил Ольгу, ее приподнятое к нему лицо, искристо-каштановые волосы, слушал ее глубокий голос, и ему нравилось, что говорит она о Рапсе, о том, что он нетерпелив.

Ольга замолчала, посмотрела на него вопросительно, и он ответил, наверное, невпопад: - Люблю тебя.

Она невольно улыбнулась, покачала головой:

- Легкомысленный отец у Раисы.

- Это есть - привыкаешь к невесомости.

Но она не хотела принять его шутливого тона. Старая земная привычка все усложнять. И он едва не поддался этому. Он так и сказал:

- Давай не будем усложнять: ты любишь меня, Раиса любит меня, я люблю вас - это главное, остальное мелочи, в которых вы, помоему, даже с наслаждением барахтаетесь.

- Не знаю.

- Ax, ты не веришь мне?!

Она даже не улыбнулась.

- Не знаю, как это все получится.

- Пойми, вы погрязли в мелочах. Жизнь столько дает, и вместо того чтобы быть благодарными...

- Жизнь не дает - она предлагает.

- Так имейте смелость взять! - Невольно он начинал сердиться.

- Тут мало смелости.- Ольга словно дразнила его - грустно, непонятно и, казалось ему, ненужно.

Ему захотелось отдохнуть - уйти снова туда, вверх, в тишину, в однообразие пустоты, к своей привычной, трудной, но такой ясной работе, туда, к себе, где он мог бы обрести покой и точность, одиночество и простоту.

Бисерный туман висел над ночными улицами. Зарева реклам рассыпали многочисленные тени. Мчались машиды, словно взрезая влажную мостовую.

Обнимая Ольгу, он пошутил: - Но ты-то у меня в руках?

- Не знаю.

На следующий день они зашли в интернат. Ольга нервничала, но мужественно улыбалась.

Раиса появилась обиженная и презрительная.

- Вот тетя Оля! - сказал Вадим каким-то ненатуральным голосом.-Она хочет с тобой познакомиться. Ты не против?

Он хотел, подтолкнуть ее к Ольге, но худенькие плечи Раисы вывернулись из его рук.

Глядя на ее трагически полуприкрытые глаза, на зло подвернутые губы, он пошутил:

- Играем в молчанку, да? Молодец, хорошая черта для будущей космонавтки.

Он стартовал в 12.05 с околоземной станции. Грузовой "челнок" взял курс на Марс.

Привычно ориентируясь в кабине, Вадим заполнил бортжурнал и пообедал, аккуратно выдавливая в рот из тюбиков "бифштекс" и "салат".

Закрепился в кресле, проверил показания приборов. Развлекаясь, поднял авторучку и осторожно отпустил. Авторучка повисла перед глазами. Он крутнул ее вокруг продольной оси и некоторое время смотрел, как она, слегка покачивая концами, вращается. Легким прикосновением заставил ручку одновременно вращаться вокруг поперечной оси и, потянувшись в кресле, мечтательно прикрыл глаза. .

Следующий отпуск они проведут втроем на Тиса-Рее, на этой удивительной планете. Три гигантских куска, три несоединившиеся части одного тела. Каждый кусок со своей неповторимой природой - стоя на одном, видишь над головой леса и реки другого. Но самое восхитительное - это "струи", или "горки", невесомости, по которым можно плавать с одной части планеты на другую. Они поднимутся на вершину и, взявшись за руки, кинутся вверх! Шесть часов упоительного полета туда, к другому телу планеты, к вертящимся над головой облакам- вверх, вверх, к приближающимся лесам, холмам, озерам и вдруг - уже вниз, словно птицы или пушинки!

Вадим открыл гяаза. Авторучка кувыркалась у самого лица. Он качнул ее так, что концы завертелись в разных направлениях. От блеска на замысловато вертящейся авторучке закружилась голова. Он выключил бортовой свет и неожиданно уснул.

За двенадцать часов до Надмарсовой Вадим начал тормозить и разворачиваться.

Через час во время завтрака, почувствовал, что корабль "раскачивается". Завершить разворот не удалось - зажегся сигнал неисправности одного из двигателей. От нерегулярной работы двигателя "челнок" стал вертеться, клевать носом и вздрагивать.

Часа два он возился с поломкой, но автоматика отказывала. Вадим совсем отключил питаниe, сообщил на Надмарсовую о неисправности. Оттуда посыпались советы, но все уже было испробовано.

Тогда он решил выйти за борт. Тщательно надел скафандр, проверил кислородные баллоны и расправил фал. Руками придерживая подвижное до непослушности тело, выглянул из люка. Привычно сжалось в груди от вида бездны.

Прицеливаясь на вынесенное далеко в сто рону сопло двигателя, оттолкнулся. Ноги отошли от борта, корабль на глазах перевернулся. Туловище выпрямилось, и, когда ноги стали уходить из поля зрения, он взглянул нa люк и удивился; в овальной дыре покачивалась блестящая головка непристегнутогo к скафандру фала.

Вадим вспотел от ужаса и напряжения. Извиваясь в скафандре, бессмысленно старался oстановить неудержимый отлет. Переворачиваясь второй раз, кинул ноги под себя, подался туловищем, головой вперёд и несколько минут парализованно ждал приближающееся сопло.

Понимая уже, что очередной переворот относит туловище вниз от сопла, до боли в грудной клетке рвался удлинить руки, пальцы. И, когда сопло прошло далёко под ногами, закричал.

Он хрипел, вертелся, ему казалось, что он задохнется не от недостатка воздуха, а от бесконечной податливости пустоты - тело, каждая мышца агонизировали в бессмысленном напряжении.

Очнувшись, Вспомнил про универсальный ключ. Вынул его из кармана, примериваясь к вращению, к "челноку", швырнул от себя. Удаление от корабля еле заметно приостановилось, но вращение тела усложнилось. В поле зрения то появлялся, то пропадал корабль.

Закрыв глаза, Вадим попытался спокойно оценить то, что знал уже отчаянием. Кислорода в двух баллонах хватит часа на два, c Надмарсовой раньше чем за восемь часов не успеть. Два часа пытки. Два часа каждый вдох-шаг к смерти... Опустеет один баллон, потом другой... и все дальше, и дальше будет тело корабля...

Что он все же может? Можно отшвырнуть пустой баллон. Но это слишком малая масса, да и поздно будет - не поможет.

Можно швырнуть полный баллон - это, пожалуй, погасит все посторонние вращения и, возможно, даже подтолкнет назад к "челноку".

Но не слишком ли слабо?- И дотянет ли он на одном баллоне? Стоит лиизощрять пытку?

Неожиданно его- настигли нежность и тоска - тоска по Ольге и по дочке. Он уперся мокрым лбом в стекло гермошлема а некоторое время заворожённо следил, как в поле зрения то появляется, то пропадает "челнок". Потом решительно уменьшил подачу кислорода.

В шлемофоне послышался голос Надмарсовой:

- Алло, как дела? Почему заминка?

Он лихорадочно вспоминал лицо дочери, блеснувшие слезами глаза, уголки худеньких плеч, беспомощно-уязвляющий голосок...

На повторный запрос Надмарсовой сухо ответил, что удаляется от корабля, и, кажется, навсегда. Даже сейчас, рядом со смертью, было стыдно такой ученической, такой непоправимой оплошности.

Надмарсовая молчала, явно осознавая то, что уже знал он сам.

Не успеют. Сейчас опомнятся и будут подбадривать. Но у него нет ни времени, ни сил. Он отключил связь. И, немного подумав, - не над тем, делать ли это, а как сделать, - потянулся отключать баллон.

Он завороженно смотрел на стрелку манометра, суетливо отмечающую снижение давления.

На ста тридцати лихорадочно спохватился. Отстегнул запасной баллон, открыл вентиль воздух, рванулся наружу. Манипулируя быстро замерзающей струёй, как газовым двигателем, погасил вращение, стабилизировал тело. С трудом дыша, собрал все силы и отшвырнул опустевший баллон в пустоту.

Он теперь почти совсем не вращался, висел и медленно, очень медленно двигался назад, к "челноку".

Он вдеь сосредоточился на циферблатах часов и манометра.

В последнем баллоне кислорода осталось минут на тридцать-тридцать пять. А сколько времени он удаляется от "челнока"? Минут пятнадцать двадцать. Если развить импульс к кораблю, выпустив часть кислорода, хватит, чтобы дотянуть? Или нет? На сколько можно сократить подачу кислорода для себя?

Он стал реже дышать, удерживая воздух в легких. Попытался подсчитать: его масса килограммов девяносто, Давление в баллоне сто десять... И тут же испугался - потому что, забывшись, стал дышать чаще. А надо было экономить. Разумно, на грани, экономить. И надо было высчитать...

Он задыхался-заставлял себя сдерживаться, не вдыхать. Он высчитывал, но результат не доходил до сознания - хотелось дышать.

Пересиливая себя, на несколько секунд открыл баллон в космос - тело качнуло к кораблю. Стрелка манометра резко упала.

Он продолжал то открывать баллон в пустоту, то закрывать. При этом старался свести движения до минимума, вдыхать редко, но емко. Но чем меньше оставалось воздуха, тем чаще хотелось дышать. Он задыхался, сознание мутнело, и казалось, что он плывет, плывет, тянется к берегу, но волна все время относит его.

Перед ним качался "челнок", на ярком боку его светилась черная дыра люка.

Поворот вентиля, толчок. Удушье, туман...

На берегу стоит Ольга и тонко, пронзительно кричит. Что она кричит, сжав кулачки? Почему? На нее невозможно смотреть-она стоит против солнца и вся очерчена оранжевым. Кричит... Или это в ушах звенит?..

Что это закрыло полнеба? Ах да, корабль... На том берегу... Рядом, но не достать. Отвесная скала, пустота, пропасть. И на самом краю - осторожно, не свались! - сидит и швыряет в пропасть игрушки Рая. Вытирает Щеки ладошкой и швыряет.

О чем она плачет? Жалко игрушек? Глупенькая, игрушками пропасть не заполнишь. Почему она одна, над пустотой, так близко от края? Почему плачет? Ах да, она ведь одна.

Держись, девочка, я...

Он очнулся от собственного хрипа. Очнулся испуганный. Оказалось, все время дышал.

Поворот вентиля, толчок...

Рот свело судорогой, пена кипят в горле. Сейчас сейчас...

Поворот вентиля, толчок...

Громада корабля быстро приближалась, вот-вот в него упрется рука, а люк - недосягаем.

Слепит пронзительный блеск наконечника фала. Но сколькй же до него?

На несколько секунд Вадим замер, прислушиваясь к себе, присматриваясь к приближающемуся, растущему телу корабля. Разглядел воронку наконечника она соединит его с кислородом.

Тяжело вдохнул в последний раз и выпустил остаток воздуха в космос. Оттолкнуть пустой баллон не было сил. Сжался, пихнул баллон ногами.

Плыл долго, долго ловил верткий, изворачивающийся фал. Судорогой удушья притиснутый к стеклу гермошлема, потерял сознание.

Он был поражен, снова увидев дочку, - этой родной детской новизной, большеротой улыбкой, звонким криком. Ему показалось, что с тех пор, когда он бился в скафандре, прошла целая жизнь - не его, а вот эта, заново им понятая, заново почувствованная жизнь. Оказалось, что, пока там, в пустоте, он вел счет на секунды, здесь, на Земле, его терпеливо ждали.

И, обнимая радостное тельце дочери, увидел в ее руках кусочек прозрачного минерала с серебристой парой фигуристов и чуть не расплакался от умиления - такими они были живыми.

Короткой тени легкий миг,

изменчивое озаренье,

и бесконечное паренье

каких-то нитей золотых.

Короткой тени легкий миг прошел,

и вытянулись нити и обозначили в зените

сиянье знаков неземных.

Ах, этот свет, межзвездный свет,

живое смерти постоянство.

Звезды давно, быть может, нет,

а свет... он все еще в пространстве.

Не знаю, что такое смерть.

Возможно, просто удивленье.

В меня нацелившийся свет

не изменяет поправленья.

Но, убивая обобщеньем,

свет продлевает лить мою

кто удостоен быть мгновеньем

не подлежит небытию,

НЕМАЯ ЧАСТЬ СПЕКТРА

Гравитационная лестница

- Секвантор[ Секвантор (э с п.) - следователь.], вас просят к телефону космической связи,- доложил дежурный.

Маленький, полный человек с ярко-розовой лысиной во всю голову нехотя поднялся из удобного кресла и проследовал к пульту.

- Секвантор космической службы безопасности слушает.

- Вас беспокоит космодром планеты Киса-Рея. Пилот ракеты "Астра", прибывший в шестнадцать часов по местному времени, оказался мертвым. Ракета посажена автоматически...

- Хорошо, вылетаю:

Секвантор прошел в кабинет, взял толстый справочник, нашел нужную страницу.

- Киса-Рея... планета с гравитацией порядка... Ничего себе! Что еще? Так, так...

Секвантор поднял трубку местного телефона и сказал:

- Алло, космодром? Служебную ракету, пожалуйста.

- Ну вот и прибыли. Теперь начнется самое главное - спуск, - сказал пилот служебной ракеты.

- Что? - спросил секвантор.

- Спуск, говори). Долгое дело! Сейчас вас заберут -и счастливого пути, секвантор.

К ракете подрулил небольшой бот. Секвантор перешел в него, поздоровался с пилотом.

- Добрый день, - отозвался тот. - В соседней каюте буфет. Пользуйтесь, секвантор, без стеснения. Рядом - ваша каюта. Телевизор, ванна пожалуйста.

- Я как-то не собирался отдыхать, - хмуро сказал секвантор.

- Отдохнуть придется! Спуск будет длиться тридцать два часа по местному времени.

- Как?!-изумился секвантор.

Пилот наслаждался его растерянностью.

- Что это значит? - раздраженно спросил секвантор.

- Прямое снижение опасно. Вы же знаете, гравитация на Киса-Рее повышенная. Спуск напоминает лестницу. На каждойступеньке мы привыкаем к нарастанию тяжести.

- Почему нельзя сразу?

- Смертельно опасно.

Пренебрегая ванной и телевизором, секвантор на долгие часы погрузился в кресло, перебирая мягкими пальцами янтарные четки.

Необычное в обычном

После многочасовой скуки секвантoр наконец опустился на Киса-Рею и был принят Начальником службы порядка.

- Добрый день! - приветствовал секвантора Начальник и тут же смутился. - Если можно, конечно, так выразиться в вашем печальном cлучае. Подумать только, какой насмешкой звучат зачастую самые...

- Что-нибудь новое есть? - перебил его секвантор.

- Нет. Пока нет. На месте происшествия мы ничего не трогали. Впустили только техника-программиста, чтобы определить, не было ли отклонения от программы полета.

- А что говорит диспетчер?

- Диспетчер утверждает, что никаких отклонений не было. Так что, видимо, это просто несчастный случай. Стечение, так сказать...

- Какой случай?

- Несчастный, секвантор. Пилот не выдержал перегрузки.

- Но почему? Разве здесь при ступенчатом снижении возможна смертельная перегрузка?

- Видите ли, секвантор... Не всё пилоты пользуются ступенчатой посадкой. Это и долго, и дорого. Люди, много лет прожившие на Киса-Рее, пилоты с большой привычкой к перегрузкам... Привычка, знаете ли, это действительно великий фактор. Загадочный даже...

- Такие спуски разрешены?

- В порядке исключения. Простите, секвантор, я по пунктам. Серафим, покойный Серафим, работал в отделе снабжения. Возил с орбитальных оранжерей скоропортящиеся овощи. Нежные плоды, понимаете, дорога каждая минута. Так вот, есть пилоты - а для отдела снабжения это просто клад, - которые привыкли, приспособились к прямому спуску. Выдерживают то, что не выдерживают другие...

- Каким способом?

- Да каждый по-своему. Но основной принцип - соответствующее расположение тела относительно действующей перегрузки. А в общем-то это люди крепкие костью и, пожалуй, духом. Согласитесь, не каждый на это пойдет.

- Что же, Серафим был честолюбив или?..

- О, он был яростно честолюбив, но не в обычном смысле. Он не гнался за чинами, не искал места получше. Он копил деньги, но не ради накопления. Он для всех был своим, но, мне думается, он добивался этого из честолюбия. Впрочем, если человеку удается быть своим для всех, имеют ли смысл тонкости?

- И все же?

- Не знаю, как вам сказать... Серафим был сильным. А ведь чем сильнее человек, тем меньше он знает, где лежит его предел. Быть может, он проверял, как близко этот предел. Впрочем, я вторгаюсь...

- ВЫ сказали, он копил деньги. Много?

- Вы подозреваете убийство? Но я очень и очень сомневаюсь. Деньги лежат в банке нетронутыми. Правда, там же лежит и доверенность на имя Начальника отдела снабжения Ками-Яллы, что в случае надобности тот может воспользоваться деньгами.

Секвантор приподнял бровь, но Начальник службы порядка торопливо заверил:

- Нет-нет, этот человек вне подозрений. Ему деньги не нужны.

- Почему же доверенность на его имя? Разве у Серафима нет родных, близких? Начальник пожал плечами.

- С отцом у него отношения были сложные... А что касается Ками-Яллы, то, может быть, именно рассчитывая на его честность...

Помолчали. Секвантор был недоволен чем-то: тем ли, что все так просто, тем ли, что все так подозрительно?..

- Кроме того, что он был честолюбивый, сильный, что еще вы можете о нем сказать?

- Я, знаете ли, не психолог, - смущенно ответил Начальник,-хотя кто из нас не мнит себя... Едва ли вас заинтересует... Он... писал стихи.

- Плохие? Хорошие? Публиковал? Можете что-нибудь припомнить?

- Никогда не публиковал. Поэтому трудно сразу... Впрочем... Вот тут, по берегу, ручьем,

шел человек легко и мимо. О чем он думал? Ни о чем. Чего желал? Невыразимо...

- М-да, - усмехнулся секвантор, а Начальник смутился еще сильнее.

- Может, я не то вспоминаю?.. Ну, вот еще:

И тело стынет, не насытясь.

Струится звездный кровоток...

На берегу ночной цветок

пыльцой космической осыпан...

Как же там дальше?.. Нет, не припоминается.

- М-да, космическая лирика, -разочарованно сказал секвантор. - Ну что ж! А теперь я хотел бы осмотреть место происшествия.

Они вышли на поле. Черные, с потеками, бетонные плиты, несколько ракет и вдали горы, облака.

Начальника окликнули. Подошел охранник:

- Из травсморга поступила телефонограмма.

Начальник прочел вслух:

- "Напоминаем, что срок копирования тела, истекает через сутки по местному времени..." Уму непостижимо! Как получилось, что у них оказалось больше прав, чем у нас?

- Вы против -копирования? - спросил секвантор.

-Как вам сказать...

-Ну вы же не против, например, библиотек?

- Нет, конечно... Но если копирование будет и дальше так развиваться, не окажется ли человечество перед тем, что для человека станет важнее его смерть, чем жизнь?

Секвантор не ответил.

Они вошли в ракету. У приборов возился техдик-программист. Над креслом, в котором застыл скафандр с мертвым телом внутри, висела птичья клетка, прикрытая куском материи. Рядом, на стене, - орниплан.

Секвантор сдернул с клетки покрывало, Желтый попугай встрепенулся, открыл глаза:

- Здрравствуй, эдрравствуй, хррен мордастый!.. Зарруби на носу ррубин трри, ррубин трри!

Секвантор накрыл клетку.

- Что у вас? - спросил он у программиста.

-- Ракета шла обычным курсом. Программа полета заложена давно и никаких корректив. Как всегда.

- Благодарю вас. Вы свободны.

Техник вышел.

- Посторонние следы не обнаружены? - обратился секвантор к Начальнику. .

- Нет. Только следы самого пострадавшего. - Начальник наклонился и приподнял магнитный ботинок скафандра - на подошве выделялся четкий узор тюльпанов.

Они прошли в бункер, откуда несло запахом примороженных овощей. Бункер был почти весь завален ими.

- Под овощами проверяли?

- Пока нет. Но я уверяю вас: груз обычный, рейс обычный...

- Вы уже который раз говорите: все, как обычно, все, как обычно. Только исход необычен. Почему обычное кончилось так необычно?

- Согласитесь, сама смерть - не такая уж неожиданность. Во-вторых, и это я говорил всем рисковым пилотам,-нельзя долго рисковать.

Секвантор щелкал янтарными четками. Образ пострадавшего ускользал. Сильный, честолюбивый? Или безмерное ничтожество? Ловкое убийство? Для чего? Из-за чего?

- Начальник, проверьте под овощами.

Секвантор снова подошел к клетке и сдернул покрывало.

- Здрравствуй, здрравствуй! - заорал попугай.

-Сольвейг,-улыбнулся Начальник.

Секвантор пожал плечами.

- Если меня не будет в гoстинице - значит, я в отделе снабжения. До свиданья.

Угол смерти

Ками-Ялла, очень крупный и очень- грустный человек, принял секвантора у себя в кабинете.

- Что вы можете сказать о пилоте "ACTры"?- спросил секвантор.

- Он был прекрасным пилотом,- густым скорбным басом сказал Ками-Ялла. - Не было случая, чтобы доставленные им продукты имели много порчи.

Секвантор только чуть приподнял брови, но Ками-Ялла вдруг густо покраснел.

- Да!-протрубил он яростно.-Доставленные им продукты почти никогда не имели порчи, а это значит - дети, старики, больные на этой тяжелой планете...

- Именно поэтому вы принимали риск пилота?

- Именно поэтому. И еще потому, что это не противоречит Уставу, отрезал Ками-Ялла, но вдруг отвернулся к окну, плечи его начали вздрагивать; он вытащил платок и уткнулся в него нoсом.

- Почему денежная доверенность Серафима составлена на ваше имя?- резко спросил секвантор.

Ками-Ялла вскинул голову, пораженно глядя на собеседника.

- Вы хотите сказать?.. Ах да, служба!.. Потому что покойному так хотелось.

Ками-Ялла снова отвернулся.

- Мне нужно личное дело Серафима,- сказал устало секвантор.

Не оборачиваясь, Ками-Ялла поднял трубку, распорядился. Вошел человек в белом халате и положил на стол папку.

- Я возьму ее с собой.

- Как вам будет угодно.

- К вам еще не обращались родственники покойного?

- Нет. Еще нет.

- Я вас попрошу: если обратятся, сообщите мне.

Ознакомившись с делом, секвантор не открыл для себя ничего нового... Впрочем, он не очень вчитывался в общие фразы. Общих мест хватало и в самом случае. Подозрения насчет Ками-Яллы не проходили, но и не подтверждались...

Совершенно неожиданно вспыхнула мысль о желтом попугае! Как же так?!

Секвантор. позвонил Начальнику службы порядка.

- Я слушаю.

- Это секвантор. Скажите, попугай Серафима - он что, постоянно был с ним?

- Сколько знаю Серафима, столько знаю Сольвейг... Но вы меня удивляете.

- Благодарю вас...

Странно. Серафим, привыкший к перегрузкам, погиб от перегрузки. Курс был неизменным. Специалисты написали в отчете, что гравитационная постоянная могла локально измениться. В смежном районе зафиксированы отклонения... Предположим. Но вот попугай, налетавший столько же, сколько и хозяин, птица-то - жива! Значит, случайность исключается. А значит, исключается и затверженное "как обычно". Но что?

Секвантор стоял у окна, поглаживая четки.

За окном туманные горы.

"А на стене кабины - орниплан... Романтика парения..."

Секвайтор открыл личное дело пилота, быстро перелиcтал страницы, нашел нужное место.

- Угол наклона кресла, так-так.

Секвантор вернулся на "Астру". Здесь его встретил Начальник службы порядка.

- Вовремя пришли. Через несколько часов тело забирают на копирование.

Секвантор кивнул и спросил:

- Отсюда можно связаться с Ками-Яллой?

- Почему же нельзя? Прямая связь.

Индикатор вспыхнул, и в динамике послышался бас:

- Ками-Ялла слушает.

- Вас беспокоит секвантор...

- Хорошо! А я вас искал. Мы нашли адрес его отца и сообщили.

- Благодарю.

И стало тихо. Только изредка под покрывалом пощелкивала Сольвейг.

- Секвантор,- нарушил тишину Начальник, - о формальностях не беспокойтесь, мы все сделаем сами.

- Я забочусь не о формальностях,-строго сказал секвантор.- Я веду дело о гибели пилота Серафима и забочусь об истине... Конечно, можно закрыть дело... формально, Но давайте повторим все заново. Обычный рейс, обычный груз, неизмененная программа, обычный спуск, посадка и - смерть. Пилот погиб, а вот попугай - жив!

- Но, секвантор, ведь это все-таки птица. Какая здесь связь?

- Такая же, как между пилотом и креслом. Кстати, о кресле.- Четки замерли в руках секвантора. - Насколько я помню, угол наклона кресла относительно вектора перегрузки у каждого пилота свой. Ну так вот, Начальник, там, под креслом, угловой фиксатор. На нем должно быть сорок четыре градуса...

Начальник быстро наклонился и так же быстро выпрямился:

- На три градуса больше, секвантор! На три градуса!

- Да, для Киса-Реи достаточно...

Он подошел к клетке, сдернул покрывало. Сольвейг встрепенулась и закричала:

- Здрравствуй, здрравсгвуй, хррен мордастый!.. Заруби на носу ррубин трри, ррубин трри! Попугай, попугай, ты меня не пугай! Милая птичка, снеси мне яичко!

Попугай замолчал и выжидательно уставился одним глазом на секвантора. Секвантор рассеянно смотрел на попугая. Так они промолчали несколько минут. Потом секвантор накрыл клетку, снял ее и вышел.

"Рубин три!"

Над рынком гремели усилители:

- Граждане галактики! В продаже есть бетельгейские супербенки!

- Внимание, внимание! Производится прием магнитной обуви - на ремонт! Качество гарантируем!

Секвантор подошел к мастерской сапожника. Комфортабельный домик с мощной пораболой радиотелескопа над крышей. Сапожник, чем-то похожий на секвантора, ловко орудовал прессом.

- Гарри!- воскликнул секвантор. - Дружище!

Сапожник выразил не меньшую радость и удивление. Она вместе учились в университете, вместе когда-то ловили галактических нарушителей и вот, пожалуйста, - встретились.

Гарри отложил в сторону магнитный башмак и пригласил секвантора присесть.

- Каким галактическим ветром занесло тебя на Киса-Рею? За какими космическими корсарами гоняешься?

Они радостно глядели друг на друга и уже не знали, о чем говорить.

- А ты не бросаешь своего хобби?- секвантор кивнул на радиотелескоп.

- Что ты! Я пришел к выводу, что, когда творчество превращается в работу, нет надежды на счастливое открытие. Сам понимаешь, белых пятен в космосе не осталось. Почти не осталось. Одна надежда на удачу. Последняя надежда, - грустно добавил Гарри. - Возраст берет свое, а я все еще ничего не успел. Но я еще о себе заявлю!- воскликнул он.- Я тут такое обнаружил! Такая звездочка... многообещающая!

- Что ж, прекрасно, что ты Остаешься верен себе,-сказал секвантор.- Я вот хочу у тебя спросить... Рубин три...

- Рубин три? - испуганно перебил Гарри. - А что тебе до него? Что тебе до этой звезды?

- Да, в сущности, мне только и надо знать, что это за звезда.

-Только и всего? - усмехнулся Гарри.

- Но почему тебя расстроил мой вопрос?

- Почему?.. Потому что я завзятый неудачник!..

Они распрощались, дав друг другу слово, что обязательно встретятся еще, и подозревая, что больше не увидятся.

Секвантор пошел в самый конец рынка, где расположился птичий ряд.

Зоомагазин звенел от птичьих голосов, как погремушка. Сольвейг, разбуженная сотней глоток, запрыгала в клетке.

Продавец выжидательно посмотрел на секвантора.

Тот поставил клетку на прилавок.

- Добрый день.

- День добрый. Чем могу служить?

Секвантор откинул покрывало - Сольвейг взъерошилась и замерла.

- Я хотел бы знать, - сказал секвантор, принадлежал ли вам попугай раньше. Я, конечно, понимаю, это трудно...

- Нисколько! - воскликнул продавец. Позвольте...- Он распахнул клетку, вытащил попугая и раскрыл ему клюв.- Вот, - он показал на внутренней стороне клюва маленькую металлическую монограмму. - Попугай куплен у меня. И вы знаете, я начинаю припоминать его. Да-да, это умница! Феноменальная птица!

Сольвейг молчала. Секвантор ждал, когда наконец она придет в себя. Но птица забилась в клетку и только озиралась.

- Помогите мне расшевелить ее,- попросил секвантор. - Мне кажется, она много знает, но не желает выговориться.

Продавец самодовольно улыбнулся.

- Это не сложно. - Он достал магнитофон и включил его. Из динамика полетели птичьи крики.

- Это самец,- пояснил продавец.- Сейчас ваша заговорит...

Сольвейг забегала по клетке, нахохлилась и заговорила:

...И-обозначилась планета.

По-рыбьи птичьи косяки

плывут в аквариуме света.

Кругами светлой суеты цветы,

улыбка; тихий голос,

глаза, улыбка, голос, ты.

На облака ложатся тени,

переплетается узор

земными нервами растений.

... И растворяется планета,

уходят птичьи косяки

в миры мерцающего света.

И не тревожат темноты ,

улыбка, руки, тихий голос,

Глаза, улыбка, голос, ты.

Словарный запас Сольвейг привел продавца в восторг:

- Это потрясающе! Поверьте, это невероятно! Да-Да, я вспоминаю, ее купил у меня один любезный молодой человек, космолетчик. Я прочил птице великое будущее...

Но секвантор не слушал. Он накрыл клетку и, задумчиво глядя под ноги, вышел.

Что же, значит, у Серафима есть возлюбленная? Сделанность стихов, подчеркнутое внимание к форме раздражали секвантора. Впрочем, он должен был признать, что стихи привлекают, завораживают... Но, может быть, они для того и написаны? Иначе почему они так символичны? Может быть, именно в этом их задача - привлечь. Или отвлечь. От чего?

Секваптор все еще с раздражением понимая, что никак не уловит характерной черточки погибшего. Не человек - знак человека, символическое образование, яркая относительность. Деньги не ради денег, честолюбие не ради карьеры, стихи не ради чувства. Умышленно?

Секвантор спохватился - он поймал себя на том, что, увязая в какой-го пустоте, невольно ищет в каждом поступке погибшего сверхсмысл, предумышленность. "Опровергнув катастрофическую случайность причины смерти, кинулся в другую крайность - выстраиваешь жесткий ряд причин, - усмехнулся секвантор. - А ведь все могло быть иначе, как и бывает в жизни".

Цепная реакция

Отец Серафима, рано постаревший мужчина, встретил секвантора угрюмо. В дом пройти не предложил. Они стояли в небольшом саду, в котором выделялись деревья с большими листьями и странными пупырчатыми плодами.

- Простите, это что за плоды? - спросил секвантор.

- От подагры,- проворчал старик.

- Я пришел к вам... Я понимаю, вам тяжело...

- А с чего вы взяли, что мне тяжело? Я ничего не несу.

- Вы понесли утрату... Я хотел бы узнать о Серафиме.

- Дурак он, бабник.

Секвантор насторожился.

- Вы считаете, что все произошло из-за женщины?

- А при чем тут женщины?

- Простите...

- Простите, прощайте!- Старик повернулся спиной к секвантору.

- Еще вопрос. Зачем он копил деньги?

- Из жадности.

- Он хотел что-нибудь купить?

- Подкупить.

- Кoго?

- Себя.

Все время получалось так, что старик ставил секвантора в тупик. Секвантор недоуменно смотрел в его Злую спину.

- Скажите, он вам писал?

- К черту его писульки!- буркнул старик и, уже захлопывая перед носом секвантора дверь, добавил:- Вон там, на камне, в саду.

Щелкнул замок.

Секвантор нашел в саду замшелый валун. Одна сторона его, ровно стесанная, была исписана стихами. Опять стихи!

... Желанье было идеальным,

не по размерам для Земли,

а для вселенной - моментальным...

И звезд нестынущая тайна

чиста от образов земных,

и голоса миров иных

не потревожат звезд случайно.

Мгновенной жизни не суметь

остановить звезды теченье,

И бесконечное свеченье

не оборвет простая смерть!

Но почему пустая длимость

должна убить неповторимость?!

Секвантор шел по пригороду. Плоды непривычных форм и расцветок поднимались из-за ограды и свисали над тротуаром. В небе нет-нет да и пролетит кто-нибудь на широких, не по-птичьи суетливых крыльях - обычный вид передвижения кисарейцев.

Секвантор видел, как орниплай с усилием ловит невидимые струи восходящего воздуха и забирается все выше в облачное небо.

Секвантор еще ни разу не пробовал крылья.

И хотелось, и некогда, и страшновато.

"Желанье было идеальным..." Но этого мало, видите ли,- "не по размерам для Земли"! Ну, предположим. Вот здесь он родился, тут бегал, летал на орниплане, мечтал, любил, мужал. Пригород довольно тихий, народу не очень много. Без матери. Перевернутые отношения с отцом... "Пустая длимость..." Эгоцентризм, подстегнутый космическими возможностями. Резонный вопрос: "Но почему пустая длимость должна убить неповторимость?" Тем более что на эту неповторимость никогда никто не покушался... "Вот именно!-воскликнул чуть ли не вслух секвантор. - Не было сопротивления. Убиение непротивлением, завлечение пустотой. Соблазн пустоты - вернее... Так яростное честолюбие или космический эгоцентризм? "Подкупить себя". Сколько для этого надо денег?"

Впервые секвантор почувствовал что-то живое в облике Серафима - он вдруг представился ему человеком, охваченным неудержимым отлетом, не удалением, не исчезновением, а отлетом. Точнее объяснить для себя секвантор еще не мог...

Что же произошло? Случайное самоубийство?

И снова - Начальник

И снова космодром.

службы порядка.

- Секвантор, у меня для вас новости и еще раз новости. Обнаружено завещание Серафима! Вот, пожалуйста, текст. Кроме того, в ракете найден ядерный стимулятор старого образца.

Завещание было коротким, отпечатанным на машинке: в случае гибели похороны должны быть произведены по космическому образцутело помещается в ракету и отправляется в глубь вселенной.

- Теперь становится ясным, для чего Серафим копил деньги!-сказал удовлетворенно Начальник..

Похороны по космическому образцу - ритуал пышный и очень дорогой. Неужели молодой пилот так тщательно копил деньги, чтобы после смерти заставить планету говорить о себе, хоть ненадолго? Секвантора вновь охватили сомнения.

Начальник недоуменно смотрел на недовольное лицо секвантора.

- Вы оказали, что еще обнаружен ядерный стимулятор?

- Тут, под овощами.

- Но зачем он на ракете? Разве "Астра" не на ионном топливе?

- На ионном, разумеется. Да и стимулятор древний. Хотя, впрочем, наши техники говорят, что такого стимулятора достаточно, чтобы управлять ядерной реакцией целой звезды.

- Зачем, собственно?

- Что - зачем? Я просто говорю, что раньme, когда люди придерживались планетного образа жизни и мыслей, вещи делались крепкие и сильные. В них был смысл. А теперь, когда нас пораскидало по вселенной, какой смысл в этих вещах? Массовая бессмыслица, гонка в пустоте. Если бы не закон, ограничивающий расселение, нас бы давно всосал космос...

Секвантор перебил:

- Я спрашиваю, зачем мог понадобиться стимулятор Серафиму?

- Ну, как знать... Серафим был человек мастеровой, изобретательный...

Секвантор вынул четки. Поглаживая кончиками пальцев маслянисто-нежную поверхность янтаря, думал: "На случайность не похоже. Никак. Или кому-то надо, чтобы это и не выглядело случайностью? Деньги целы, все уйдут на покупку ракеты и отправку ее вместе с телом в космос... Мертвый скиталец... Далее. Предположим, что случайное самоубийство отпадает. Значит, остается... Что могло толкнуть парня на этот шаг? И могло ли? Честолюбивый поэт, мечтатель. Романтическое честолюбие, рациональная поэзия, запланированная мечта... Вернемся к фактам. Завещание в двадцать три года. Впрочем, что же, трасса у него опасная. Похоронить в ракете... Романтика, естественная для человека, который выбивает свои стихи на камне. Но угол!.. Угол! Может быть, это лихорадочный жест? Почувствовал человек, что оcлаб, а замахнулся на многое, почувствовал дурноту и страх смерти и изменил угол... Изменил-и тем увеличил давление! Нелепо!

Но ведь бежит человек, охваченный пламенем, -тогда как бежать гибельно?.. Ну, а если все же самоубийство? Чушь, конечно. Есть более легкие способы убить себя. Да. и к тому же не вяжется с сильным, деятельным характером Серафима. И стихи. Так ощущать краткость, мимолетность, неповторимость жизни - и оборвать ее?! И стимулятор. Он нужен не мертвому, а живому...

"Мертвому или живому?." - Спросил себя секвантор и оторопел от такого вопроса.

Начальник дотронулся до его плеча.

- У Серафима был друг не друг-парень, с которым они обычно выступали в соревнованиях на орнипланах... Никозар.

Начальник кивнул куда-то на горы.

"Звездные звезды"

Поднявшееся солнце лишило горную долину теней, обнажило яркие зеленые краски. Отары овец, неподвижные, как облака на безветренном небе, навевали покой и забытье.

Подергивая то один ус, то другой, Никозар смотрел на секвантора диковато и весело.

- Какую заблудшую овцу ты хочешь найти в моем стаде, дорогой?

- Вы знали некоего Серафима?

- Почему знал!- воскликнул Никозар. - Знаю. Серафим великий человек без особых примет! Садись, дорогой, выпьем за здоровье Серафима.

- Серафим погиб.

- О!-черные глаза Никозара наполнились слезами. - Не говори такого, дорогой! Нет, нет, нет! Он не может вот так, запросто умереть! Знаешь, что он говорил? "Я,- говорит,- не хочу быть таким же серым, как овцы твоего стада, Никозар. Я хочу космоса! Черного, как ночь любви! Я хочу, чтобы все знали, что есть люди! Чтобы аж на том конце вселенной поняли, что чувствует человек, когда любит!.." О нет, дорогой. Что-то ты путаешь.

Секвантор пригубил вино. Никозар пододвинул к нему головку свежего сыра.

- Ешь, ешь, дорогой, душа Серафима была вечно голодна.

- Серафим любил женщину?

- Он любил ее,- сокрушенно говорил Никозар.- Очень любил. Ее нельзя не любить! И она любит его... А знаешь ли ты, дорогой, какие он пел серенады?В руках у него неожиданно появилась гитара.

В небе звездные звезды горят и горят,

и на звездные звезды живые глядят.

Умирающий тоже на звезды глядит,

ждет, что эта звезда вместе с ним догорит...

Никозар пел, прерывисто и глубоко вздыхая. "Были времена,- думал секвантор,- когда человеку мало было трех аршин; потом ему тесно стало на Земле, он жаждал иных миров, иных галактик... Но всюду, где ни оказывался человек, ему приходилось тесниться на тех же трех аршинах..."

Так секвантор и ушел - под рокот струн и прерывистое дыхание песни.

Секвантор сидел в гостинице Четки нервно пощелкивали в руках.

Секвантор записал на листе:

1. Угловой стабилизатор.

2. Живая птица.

3. Ядерный стимулятор.

4. Возлюбленная,

И, посомневавшись:

5. Стихи.

Секвантор прикрыл глаза, провел рукой по лысине и встал. Позвонил Начальнику службы порядка:

- Копирование уже провели?

-Да, только что вернули тело в ракету... Ками-Ялла распорядился, чтобы захоронение произошло в "Астре"....

- Что еще?

- Ками-Ялла просит разрешения сгрузить с ракеты овощи.

- Пускай забирает... И вот еще что: я хотел бы взглянуть на копию Серафима. Где это заведение находится?.. Благодарю.

Секвантор ощутил какую-то нервозность, желание что-то делать. Немедленно. Но что? Что? Он опять проигрывал в уме версию, настороженно смотрел на ряд выписанных фактов. И вдруг уловил особенный смысл в том, что все время вертелось у него в голове: предумышленное самоубийство. Это не то же самое, что самоубийство. Самоубийство может быть случайным, стихийным, заполошно неосмотрительным. А предумышленное - это нечто другое.

Нетерпение охватило секвантора. Он выскочил из номера.

Копия Серафима

Секвантор вошел в прохладное здание, над строгим входом которого было выбито изречение:

"Живи вечно, но не забывай, что ты смертен". Сухой, длинный человек в черном костюме представился:

- Заведующий лабораторией копирования Зонн. Чем могу быть полезен?

Секвантор попросил:

-Я хотел бы познакомиться с копией астропилота Серафима... Вы ее сегодня делали.

На аскетическом лице Зонна ничто не отразилось, только в глазах промелькнуло любопытство. Он сказал:

- Одну минуту. Там уже есть одна особа, желающая взглянуть на копию.

- Хорошо. - Секвантор с трудом сдержался.-А вы могли бы ответить на некоторые вопросы?

- По возможности.

- Что такое копирование? В чем его смысл?

Легкий румянец скользнул по щекам Зонна.

- Вы задали, можно сказать, вопрос вопросов. Я не говорю о технической стороне копирования... Я имею в виду ее моральную сторону. Но прежде всего, секвантор, я хотел бы выразить вам, как представителю закона, благодарность за установление жестких космических границ, выход за которые человеку категорически запрещен. Несмотря на то, что утечка все же продолжается, основное мы успеваем. Спасибо, секвантор.

В это время высокая дверь, ведущая в глубь помещения, отворилась. Вышла молодая женщина. Густые, длинные волосы, скрывающие большую часть лица, вздрагивали от стремительного шага. Зонн замолчал, вопросительно глядя то на секвантора, то на проходящую женщину.

- Кристалл свободен...

Женщина быстро вышла из помещения. И только тогда секвантор кинулся за ней вслед.

Когда он вернулся, Зонн стоял на прежнем месте и все так же вопросительно смотрел на секвантора.

- Я попросил ее подождать, - пояснил секвантор. - У вас, как на кладбище: мертвых много, а посетителей мало.

- Увы, инертность мышления! Людям трудно поверить, что чередование цветов есть, так сказать, фотография души. Каждый считает, что он лучше всех знал усрпшего. К тому же, умея копировать, мы еще очень несовершенно расшифровываем копии.

Говоря это, Зонн провел секвантора в длинное, похожее на туннель помещение с бесконечными рядами стеллажей, на которых неяркими гранями поблескивали кристаллы.

- Это и есть копии?

- Да. Нам сюда, в лабораторию.

Они вошли в небольшую комнату, где бесшумно суетился какой-то человек.

- Прошу вас, Пулл, - обратился к нему Зонн, - дайте нам снова Д-232000067... Спасибо... - и повернулся к секвантору: - О людях, с которых сняты копии, мы судим по спектрам. Спектральный анализ - это, так сказать, основа. Вот, смотрите.

Зонн указал на вертикальную щель в стене. Секвантор прищурился, заглянул.

Сначала фон был черным, потом появились редкие золотистые нитевидные вспышки.

- Фокусировка, - сказал Зонн.

Цвета стабилизировались: фиолетовый,, розовый, оранжевый, опять фиолетовый..

Секвантор запутался в чередовании Цветов и оттенков.

Зонн пришел на помощь:

- Эта гамма - обычная гамма обычного человека. В ней своеобразна линия зеленого с нитью коричневого. Но своеобразие это тоже не из ряда вон... А вот в крайней части, где спектр переходит, как мы говорим, в немую часть, здесь есть кое-что... Но над этим нам еще придется поломать голову.

Они отошли от щели, сели у стола. Секвантор достал четки и вопросительно посмотрел на Зонна.

- Вы все же хотите знать, чем интересен этот человек? - спросил тот.

Секвантор кивнул.

Зонн задумался, спохватился.

- Но прежде вернемся к вашему первому вопросу: значение и смысл копирования. Из того, что дает нам спектрограмма, мы пока что можем заключить, что имеем дело с рядовым человеком. И ответить вам я смогу, пожалуй, в самом общем плане... Так вот, после человека остаются сделанные им вещи, совершенные им открытия, написанные книги. И все-таки что-то уходит безвозвратно, тем более, когда люди стали исчезать в космических пространствах. Теперь же, с появлением копирования, кое-что удается сохранить. А с развитием технологии - и гораздо больше, если не все. Память о человеке, заключенная в кристалле, хранится сколь угодно долго. И когда возможности расшифровки сравнятся с возможностями копирования, кристаллам не будет цены.

- Простите...

- Нет-нет, я не уклоняюсь! И я опять должен подчеркнуть: закон ограничения сферы распространения человека работает непосредственно на нас.- Люди и так страшно разбросаны по вселенной. Если раньше, в пору однопланетности, человеческая неповторимость имела смысл, то сейчас, секвантор, людской потеииал настолько растворен в потенциале вселенной, что за человеком, за его жизнью невозможно уследить. Поэтому, кстати, и не ходят к нам люди. Жизнь потекла в русло дурной бесконечности. Развитие в значительной степени заменено распространением. А согласитесь, распространение вширь не требует неповторимости, качественности - это прекрасно удается и простейшим. И тогда,-Зонн посмотрел в потолок, - тогда исчезает связь времен. Лишь только после смерти - и то не всегда! благодаря возможности копирования удается узнать о человеке, о его жизни, понять и осмыслить ее неповторимую значимость!

- Но, простите... - снова не утерпел секвантор.

- Теперь о Д-232000067... Повторяю: обычный человек с обычной спектрограммой. Но,- Зонн многозначительно смотрел в глаза секвантора,- это пока. Пока мы не научимся восстанавливать связь времен. Понимаете? Пока!..

- Ну, а ваше личное мнение?

-Личное... Если бы не эта женщина, не вы и не институт Гомологии...

- А что институт Гомологии?- раздражённо перебил секвангор.

- Он предъявил свои права на пользование копией!-не менее раздраженно сказал Зонн. - Письменное согласие Серафима, или как там его, разрешающие пользоваться его копией для создания дубля. Но я противник дублирования. Копия - это и сам человек, и его, так сказать; отсутствие. То есть копий это свидетельство движения и возможность обновления. Дубль - символ застоя, унылой пустоты... Ну скажите, зачем человеку вечная жизнь? Зачем ему неограниченная энергия? Жизнь есть жизнь- она стоит мудрым противовесом мертвому превращению.

- Вы не ответили на мой вопрос.

- Институт вытребовал у нас копию. Там готовится очередной и, по-моему, безуспешный эксперимент по созданию человека-дубля. Чушь!

Дубль Серафима

Молодая женщина терпеливо ждала секвантора у выхода.

С первых же слов секвантор почувствовал неловкость - ему трудно было говорить с ней. Она все время словно закрывалась от него, сбросила длинные волосы на лицо, низко наклонив голову, так что секвантор мог видеть только уголок ее лба и узкий небольшой нос.

Говорила она сбивчиво- но больше по причине того, что хотела выразить что-то или доказать, может быть, самой себе. Она все время жестикулировала, как будто ловила что-то руками: вот, мол, я бы показала вам все, всего Серафима, но никак не могу удержать.

- Мы росли вместе, учились вместе. Он не был злым, был вежливым. Он когда-то любил меня... Мы взбирались по склону к Шахматной башенке, он шел впереди, шел боком, чтобы все время смотреть на меня.

Она замолчала. Секвантор видел, что ей хотелось бы сообщить об этом случае еще какие-то подробности, но она стесняется.

- Это было недолго. Хотя он уверял... Я не могу быть другой, поэтому не могу объяснить. Впрочем, он и не хотел никаких объяснений. - Она скривила в улыбке губы. - Ему так надо было.

Она нажала на эти слова, помолчала, давая секвантору время понять их смысл.

- Я это поняла. Потом. Если он летел на орниплане - он брал высоту. Если бросал мне сверху цветы, то с высоты взятой... Но зачем они мне, эти знаки внимания?

Она впервые глянула на секвантора - глазами зелеными и добрыми.

- Я не знаю... Словно мы встретились на улице и он по рассеянности подумал, что толкнул меня, и вежливо извинился... но только потому, что все смотрят на него... Пустота, всасывающая пустота... Нашему ребенку могло быть ужe два года.

Она качнула головой, откидывая волосы, туманно взглянула на собеседника.

- Нет, он не сказал этого. Не скажет. Он боготворит меня. И сближается со мной, как с богиней, которой не грозит зачатье.

Молодая женщина замолчала. Она сделала движение, собираясь уходить, остановилась и добавила с печальной улыбкой:

- Он свое возьмет.

Секвантор растерялся. Она вела себя так, точно никого не потеряла, точно все, что произошло, мало ее коснулось. Вернее - она ждала происшедшего, жила ожиданием этого,- И теперь, проходит дальше. Может быть, не добровольно, - но жизнь толкает ее дальше, дальше, через пустоту.

И, уже прощаясь, она протянула секвантору листок. Не читая, тот сунул его в карман и поспешил в институт Гомологии.

Институт размещался в ветхом деревянном здании, зажатом мощными энергетическими установками.

Профессор, старик с сухим морщинистым лицом, встретил секвантора настороженно.

- Я по поводу пилота Серафима,- сказал секвангор, -его копии.

Старик молча сунул секвантору бумагу разрешение Серафима институту Гомологии на создание дубля. Секвантор впервые держал в руках такой документ и внимательно прочитал несколько строк.

- Объясните, что такое дубль?

- Второй Серафим.

- Когда было заключено ваше соглашение?

- Там указано.

- Полгода назад! Странно для двадцатитрехлетнего человека думать о смерти, о дубле, вы не находите?

- Серафим - человек умный!

- Был.

- Был и будет.

Четки в пальцах секвантора то постукивали, то затихали.

- Зачем Серафиму понадобилось это соглашение?

- Это соглашение понадобилось мне... Молодые люди так редко теперь умирают.

- Объясните.

- Что же тут объяснять? Люди начинают думать о смерти, когда уже поздно начинать жизнь сначала. Мне же нужен был именно молодой человек, даже не человек, а его копия.

- Ну и?..

- Я дал объявление. Откликнулись трое. Среди них Серафим. У меня уже было все готово. Оставалось только надеяться и ждать... Ждать смерти, чтобы дать вечное существование.

"Так, значит, все-таки самоубийство,- подумал секвантор.- Или как это назвать? И с похоронами все теперь ясно-от мертвого тела сразу и бесследно избавляешься... Но эта-то женщина, она-то хоть знает?.."

Секвантор вынул . листок. Первую строчку трудно было разобрать:

...и в этот же миг

птица в небо рванулась,

как оживший крик! "Птица, птица, куда?

Птица, крылья свернешь!

Никуда ты от смерти своей не уйдешь!"

Но свобода, свобода над птицей была

беспредельно свободная сила крыла.

Птица взмыла туда, где планеты парят,

Там, где звездные звезды, где камни горят!

Птица, что ты искала и что ты нашла?

Птица пала на камень, и камень зажгла!..

- Однако пора, - вскочил профессор. - Если угодно, вы можете посмотреть на ревитапию.

- На что? .

- Ревйтапия. Вита - жизнь... О, такого вам никогда не увидеть! Рождение человека с неограниченными энергетическими ресурсами для неограниченной жизни! Человек сравняется со вселенной! Вечное познание. Вечное созидание! Следуйте за мной - и вы не пожалеете.

Старик кинулся из кабинета, секвантор поспешил за ним. Они пробежали длинный коридор, свернули в темный закоулок, профессор распахнул дверь - и издал горестный крик.

Тело Серафима

- В чем дело?- резко спросил секвантор, нащупывая в кармане оружие.

- Ушел! Сам ушёл! Сам! - профессор опустился на пол и склонил голову на колени.

- Прошу не волноваться,- сказал секвантор.- Мы его найдем.

- Кого? - усмехнулся профессор. - Человека с необоримой силой? Человека с неограниченной жизнью?

- Он что же, неуязвим и для оружия?

- Ни в коем случае!- закричал профессор.- Я запрещаю в него стрелять!!!

- Успокойтесь, стрелять пока никто не собирается.

Соквантор связался с Начальником службы порядка.

- Прошу вас, пришлите в институт Гомологии следственную группу. Если возможно, с биопсом.

Затем секвантор. осмотрел место происшествия. Большая лаборатория, забитая проводами, колбами, трубками, лампами, и посредине огромный, в человеческий рост, контейнер, распахнутый настежь. Из контейнера еще не улетучилось тепло.

- Вот здесь,- дрожащим голосом объяснил профессор,- он должен был находиться, дожидаясь часа, когда я открою, возьму его за руку...

Контейнер запирался снаружи обычным замком. Замок был открыт. Никаких следов взлома. Ясно, что сам Серафим (секвантор решил так называть про себя дубль) не открыл бы контейнер. Даже обладая гигантской силой.

Прибыла группа экспертов. Началась обычная суета. Через некоторое время доложили, что никаких следов, кроме следов на половичке у входа, не обнаружено. Электронно-магнитный анализ показал, что рисунок следа изображает папоротник.

- Это не ваш след?- спросил секвантор старика.

- У меня ромашки.

- А у дубля?

- Он босой.

- А ваш сотрудники?

- Мои сотрудники! -горько воскликнул профессор. - Когда они у меня были!.. Один-единственный помощник. Но его сегодня не должно быть. Он только дважды в неделю работает у меня.

- Кто он? Давно у вас?

- Базино? Недавно, Он и еще где-то работает... Не знаю, ничего не знаю и знать не хочу.

Старик все еще сидел на полу, подавленно покачиваясь. Секвантор занялся следами на половичке. До сих пор сдерживаемое нетерпение охватило его. Он лихорадочно настроил на волну биопса, подвел к половичку.

- Регулятор скорости на карабине,- успел подсказать кто-то.

Пес вылетел из института, кинулся по широкой тропинке к низеньким воротцам заднего двора. Здесь на песке и на траве виден- был след машиныобычного малогабаритного грузовичка, ионокара.

Биопес полетел вдоль колеи.

Только через пару километров, когда секвантор втянулся в бег, он увидел, что бежит не один, что с ним рядом трусит профессор.

- Я... хочу... все... видеть сам,- прерывисто объяснил тот.

Дорога вынырнула из лесочка и пошла вдоль ограды космопорта. Секвантор неуверенно огляделся, потом кинулся к участку номер шесть - "Астра" еще стояла там.

Путь преградил охранник. Секвантор пригрозил, но охранник лишь покачал головой.

- Ничем не могу помочь,- развел руками и Начальник порта,- Сейчас на соседние квадраты будут приниматься четыре ракеты.

- Однако у них все рассчитано...- пробормотал секвантор.

- У кого?- спросил Начальник.

- Скажите,- не слушая, спросил секвантор.- На "Астре" никого не было?

- Ну как же! С вашего позволения, забрали овощи.

- Когда?

- Минут двадцать назад. Грузовик мы выпустили через запасные ворота... Вон там, у леса.

Секвантор кинулся к воротам.

Дорога шла лесом, на песчаном грунте хорошо отпечатывался след ионокара... Секвантор с опаской посмотрел на трусившего рядом старика лицо у того было, однако, розовым и показалось секвантору даже веселым.

Налетел запах моря. Биопес пошел скачками. Впереди показалась высокая скала следы ионокара вели прямо к ней.

Срезая путь, секвантор устремился напрямик через ельник. Когда он выскочил на берег, ионокар уже вкатился на вершину скалы и подъезжал к ее краю.

Секвантор хотел крикнуть - но было слишком Далёко. Кузов йонокара поднялся на тонком кронштейне, в море посыпались овощи, вместе с которыми, медленно переворачиваясь, упало в волны тело человека.

Секвантор отдал приказ биопсу, и тот бросился в воду.

Подбежал профессор.

- Господи боже? - прошептал он.

Водитель ионокара сидел на скале, подставив солнЦу широкую спину. Он не поторопился встать, когда секвантор крикнул:

- Именем закона вы арестованы.

Он только повернул удивленное лицо.

- Зачем ты это сделал?!-закричал старик, кидаясь на него. - Отвечай, Базино!

В это время биопес втащил на скалу тело- оно было в сером костюме космонавта.

- Это он!-всплеснул руками старик.- Но почему он мертвый? Почему дубль мертв?

- Это не дубль, увы. Это обман,- сказал секвантор.

Дух Серафима

Чертыхаясь и. проклиная охранников, не пускавших его па поле, секвантор ворвался в кабинет Начальника службы порядка.

- На "Астру"! Срочно!

- Что вы, секвантор, ракеты приземляются одна за одной... Еще часа полтора. - Секвантор сел и прикрыл глаза.

- Кто такой Базино?

- Служит, у Камы-Яллы,- пояснил Начальник. - вроде бы предан был Серафиму. Тот когда-то спас ему жизнь...

- И еще служит у меня,- вставил профессор, тихо сидевший до этого в углу.

Секвантор посмотрел па старика, потом на Начальника.

- Базино сказал мне, что, по договоренности с Серафимом, он должен был после его смерти распорядиться телом...

Секвантор опять посмотрел на профессора и Начальника - Они молчали.

- О том, как просил Серафим распорядиться дублем, Базино не сказал.

Секвантор вскочил и подошел к окну: "Астра" красовалась на взлетной площадке, сверкая траурными огнями. "Прямо новогодняя елка!" Секвантор так дернул низку янтаря, что бусины разлетелись.

- Нельзя ли проскочить на поле? - не спрашивал, а упрашивал секвантор.

- В чем дело? Что за спешка?- недоумевал Начальник.- Вот принимается последняя ракета, еще...

Но продолжить он не успел. Он увидел, как секвантор в яростном порыве уперся в окно.

-- Ах, дьявол!

Приземляющаяся ракета еще висела неуверенно над полем, а траурная "Астра" вдруг пустила облака дыма, поднялась на огненных столбах и нырнула в небо!

- Я не виноват! - зачастил в селекторе испуганный голос диспетчера.-Я ее не отправлял. Запрограммировал, но не отправлял! Это какая-то чертовщина! .

Лицо Начальника, выражало крайнее удивление, профессор неуверенно, но явно радовался, а секвантор сoсредоточенно смотрел в небо. Потом он подошел к селектору.

- Диспетчер, говорит секвантор! Свяжитесь с погранпостами, необходимо ракету перехватить!

Секвантор поискал четки и, не найдя их, cел в кресло, закрыл глаза.

К ночи с погранпоста сообщили:

- Мы не смогли, секвантор. "Астра" самостоятельно изменила курс и пересекла пограничную область Галактики.

- Направление?

- Одну минуту... Ракета идет в направлении...

- Ррубин трри, - спопугайничал секвантор.

- Да, вы не ошиблись, Рубин три. Передаю координаты... Какие будут распоряжения?

- Никаких.

Дело Серафима

Профессор сказал, что он ни о чем не жалеет.

- Там, в другом конце вселенной,- сказал он, - возникнет новое человечество, новые вечновеки!

- А как же закон ограничения? - спросили его.

- Он имел смысл только для смертных людей!- ответил старик задиристо.Для новой породы людей этот закон-глупость?

Секвантор слушал рассеянно. Он смотрел, как в янтарных четках отражается закат...

"Желанье было идеальным..." "Птица, что ты искала и что ты нашла?.."

- Да-да,-сказал он вслух,- я готов отвечать на вопросы. В деле Серафима мы столкнулись с ложным самоубийством, хотя ввиду беспрецедентности случая точно квалифицировать практически нельзя... Для самоубийства был использован бесступенчатый спуск на Киса-Рею с изменением угла наклона кресла. Предварительно Серафим заключил соглашение с институтом Гомологии о ревитации с приданием дублю высокой энергии. Также заранее было составлено завещание о похоронах в ракете. Похоронные ракеты не подвергаются жесткому контролю ввиду того, что их путь запрограммирован, а мертвецы программы не меняют. На это был главный расчет Серафима. А также на некоего Базино. Когда-то Серафим спас ему жизнь. Базино настолько уверен в благородстве Серафима, что даже, не нашел нужным поинтересоваться, какие у него цели. Базино подменил в ракете труп дублем, а тело сбросил в море. Серафим все рассчитал...

- Но цель, цель побега за границы вселенной?

- Может быть, создание нового человечества, хотя один человек едва ли с этим справится. А возможно, другое. Я все повторяю его стихи, ищу и не нахожу в них ответ на свой вопрос. Я думаю также: зачем ему нужен ядерный стимулятор? И еще один, пока неразрешимый вопрос: почему именно Рубин три, нарождающаяся звезда, излучение которой будет пагубно для жизни еще в течение многих столетий? Почему? Ответ на это может дать только Серафим.

Звезда Серафима

Последний раз взглянув на Сольвейг, уже почти затерявшуюся в птичьей вольере, секвантор поблагодарил заведующего магазином и вышел.

Над рынком опять кричал сапожник. Секвантор вошел в мастерскую.

- Дружище!-обрадовался Гарри.-Я думал, что ты уже не появишься! Вот смотри!

Гарри положил перед секвантором пухлую папку с надписью: "Пульсары как информационные системы иных цивилизаций".

- Я, чувствовал, - продолжал Гарри. - Я знал. Руйнн три принесет мне Материал на восемь докторских диссертаций!

Гарри потянул секвантора к приборам, молча указал на спектрограф игра тонких и широких разноцветных полос.

-- Нет,-сказал Гарри, - это видимый спектр. В нем ничего примечательного, а вот в невидимом... О! Здесь есть что-то закономерное. Что - еще не знаю. Но, думаю, скоро расшифрую.

- Я рад за тебя, - сказал рассеянно секвантор и попросил: - Как только расшифруешь, сразу сообщи мне... Ну, до свиданья!

- Сообщу немедленно! А ты смотри почаще в небо!

Эпилог

Год спустя секвантор летел по следующему делу на Альфа-Вп.

В кармане его лежала радиограмма -от Гарри:

"Тайну сигналов Рубин три расшифровал.

Это стихи с посвящением женщине".

Опять Гарри опоздал. Соквантор уже месяц знал эти стихи; Звезда посылала в черноту вселенной пылающие строки:

Осуществлюсь или сгорю,

так и не став звездою мысли?

И кто мне скажет, много ль смысла

в том, что звездою говорю?

Осуществлюсь или сгорю!

Мой свет, вселенной покажи

всю силу смерти вдохновенной!

Что бесконечности вселенной

пред бесконечностью души?!

Мой свет, вселенной расскажи!..

"О молодость, молодость! - мысленно брюзжал секвантор, забыв, что и сам еще не стар. Прыжки в крайности! Жажда памятников! Зачем, собственно? Зачем смертной женщине вечно вспыхивающее в небе ее имя? Вместо вечной звезды ей нужен был живой теплый человек. О, молодость, молодость!"

- Секвантор, - сказал космолетчик, - приготовьтесь к высадке!

Вот звезды на небе дрожат

и насылают неизвестность.

Мой друг, не ты ль моя предметность,

моя реальная душа?

Живому суждено поспешность.

Эйнштейновские чудеса.

И я ищу твои глаза,

твою сгорающую нежность.

Возможно ль быть или не быть

среди созвездий напряженных?

Быть бесконечно сопряженным и, обманувшись, не дожить?

Среди сгорающих созвездий,

среди холодной пустоты

неумолкающая песня, неумирающая ты.

ТЕНЬ ПРИНЦА

Вот уже третий день длится бал во дворце Спящего Принца. Герольд, объявивший, что Спящего Принца может разбудить только поцелуй прекраснейшей принцессы, давно уже спит в углу за креслом, укрывшись с головой зеленым плащом.

Кто только не целует Спящего Принца, какие только раскрасавицы не прикладывают сахарные уста к бледным его губам - Принц остаётся неподвижен и нем.

Все новые и новые принцессы со всех концов планеты и Галактики прибывают на бал. Восхитительный, необыкновенный бал - вот только какая-то торопливость чувствуется во всем. Танцует принцесса Сабина Сириусская с рыцарем из Кассиопеи, как вдруг глянет на часы, испугается, заторопится и если и пустится снова в пляс, то уже точно убегая от кого-то.

Дело в том, что каждую ночь, ровно в двенадцать часов, во дворец прилетает Злой Дух, кровожадный Поглотитель, и требует тело Спящего Принца. Но каждый раз две прекрасные принцессы - Принцесса Волшебного Царства и Принцесса Голубых Звезд - успевают спрятать Принца, а Злой Дух, разъярившись, поглощает кого успеет вместе со всем,что увидит в зале.

И нужно торопиться. Сегодня последний, третий день. Две прекрасные принцессы заканчйвают туалет, придирчиво оглядывая себя в зеркало. Каждая из них уверена, что именно она разбудит Спящего Принца, но для этого надо быть самой прекрасной.

А во дворце! Во дворце гремит музыка. Уставший герольд и тот вылез из-под зеленого плаща, чтобы взглянуть на появление прекрасных принцесс.

У обеих сердца колотятся, у обеих захватывает дух. А Принц спит. Но взволнованным принцессам кажется, что он и не спит вовсе, а притворяется, закрыл глаза, еле сдерживает улыбку и, затаившись, ждет поцелуя.

- Я первая!- сказала Принцесса Волшебного Царства. -Потому что я волшебница.

- А я Принцесса Голубых Звезд! Я первая!

- Я красивее тебя! - высокомерно сказала волшебница.

- Нет, я! - разозлилась Принцесса Голубых Звезд и- не только показала язык, но и толкнула волшебницу.

- Ах, ты драться! - закричала Принцесса Волшебного Царства и кинулась, словно только того и ждала, на соперницу.

- Отдай!

- Не отдам!

- Пусти!

- Не пущу!

И даже:

- Дура! Я маме все расскажу!

Тут распахнулась дверь.

- Злой Дух!

-- Папа!

- Прячь, прячь же скорее!

Принцессы заметались.

- Ксаза! Гия! - раздраженно сказал Злой Дух. - Как так можно? Что за странные у вас игры? Вчера вы дрались из-за одной игрушки. Я ее выкинул, думал, что это чему-нибудь вас научит. Сегодня вы деретесь из-за другой!

- Мы не бу-удем! - захныкали принцессы, пряча Спящего Принца за спины.

- Вещь - это только вещь! - раздраженно и назидательно продолжал отец. - Берегитесь привязанности к вещам! Если ты чувствуешь, что полюбил вещь, уничтожь ее! Человек не должен быть рабом вещей! Вещь должна быть вашей служанкой! А отслужив, должна быть уничтожена!

- Папочка, мы больше не будем!

- Варварство! Возврат к временам, когда люди из-за ненормальной привязанности к вещам перегрызали друг другу горло! Тысячи лет войн, миллионы смертей, моря крови - и все для того, чтобы владеть! Деградация духа, пустота души - вещизм! Смотрите на своего отца - нет вещи, которой бы мне стало жаль!

- Ну папочка, ну миленький!

- И слушать не желаю! Давайте сюда вашу дурацкую игрушку!

Амик отнял у ревущих "принцесс" Спящего Принца и направился в кухню. Откинув крышку вакуумного поглотителя, швырнул в "дыру" игрушку.

Но не успел он прикрыть крышку, как Принц выскочил назад. Чертыхнувшись, Амик снова швырнул в "дыру" куклу - и снова игрушка выскользнула из пустоты.

Жена, следившая за Амиком, сказала с тайным укором:

- Ты же знаешь, поглотитель принимает вещи не менее чем пятидесятипроцентной изношенности.

- А изношенность моральная? --стоял на своем Амик.

- Не на-а-до! Не поглоща-ай, па-апочка! - тянули девчонки. - У него такие кружавчики! Такие реснички! Папочка! Умоляем!

Сердце Амика на мгновение дрогнуло. Но это же и подтолкнуло его - он изо всей силы швырнул Принца в "дыру" и торопливо захлопнул крышку.

- Злой Дух! - захлебывались слезами "принцессы". - Противный Злой Дух!

- Марш заниматься!-разозлился отец,

Девочки затопали в свою комнату,

Между мужем и женой начался застарелый спор. Эина требовала ровности и, по возможности, ласки:

- Им нравится игрушка, а ты ее выкинул. На крайний случай, ты можешь это делать помягче...

Амик гнул свое:

- Они вечно привязываются к вещам.

Эина доказывала, что это не жадность, а поглощенность игрой и что, опять же, надо иметь терпение, дождаться конца игры, проверить ее через хозкомпыотер на поглощенность..

- Ты даже не понимаешь всей трагикомичности сказанного!- саркастически рассмеялся Амик. - Поглощенность! Если человек поглощен вещью, он обречен. Ты слышала? "Кружавчики, глазки"? Они дерутся из-за чурбашки. Надо научиться жить быстрее - в три, в четыре раза быстрое. Вещь отслужила свое - выброси!

Жена словно бы и не слышала его, улыбалась своему:

- А Принц, правда,- был какой-то трогательный, похож на тебя, того, давнего...

- Тебе дай волю, ты бы и меня давнего сохранила в какой-нибудь коробочке!.

Эина вздохнула и молча поставила перед ним корзину, куда за неделю складывали вещи, предназначенные на выброс. Амик поворчал для порядка, но не сопротивлялся особенно, потому что, если жена начинала сортировать мусор сама, это сопровождалось бесконечными вопросами:

- Как, по-твоему, это уже ни на что не пригодится?

- А может, все же пригодится?

- Как ты думаешь, это делала машина или человек?

- Кто-то, может, еще помнит, как делал эту вещь?

- А ты проверял эту книгу на изношенность?

- Разве в старых вещах нет уже никакой пользы?

Бесконечные вопросы! И Амик тоже невольно начинал колебаться: была все же даже в отживших вещах какая-то притягательность, жалостность какая-то, какая-то жадная, неистребимая полезность. Вроде той печки из девочкиных сказок, которая никому уже не нужна, стоит - старая, одинокая, а все печет и печет пирожки и пристает к каждому прохожему:

"Съешь! Съешь!". Думали бы хоть, когда печатают сказки для детей!

Зато, если рядом не было жены, Амик с сортировкой справлялся быстро: старое белье, наношенные книги, сломанные игрушки, изношенная мебель - все летело в поглотитель.

Редко-редко возникали сомнения, да и то не по существу, а по какой-то душевной расслабленности, накатывающей иногда. Так было на прошлой неделе с надтреснутой керамической вазой. И не то чтобы ваза была ценной несложные лепестки сиреневых цветов, дамочка с зонтиком, - но это был подарок сестры, которую он уже лет пятнадцать не видел. Ему почему-то стало жаль выбрасывать вазу, тогда он обратился к хозкомпьютеру. И, даже получив ответ о пятидесятитрехпроцентной изношенности, еще колебался и выбросил только день спустя. Потом опять жалел - казалось уже, что вазу можно было бы отнести к произведениям искусства, для которых проценты изношенности не имеют значения. В самом деле, это тяжеленькое основание, рельефно увитое листьями, и нежный поворот горловинки, и сама дамочка, стоящая в сиреневых кустах, так нежно-испуганно вглядывающаяся, и особенно ее черненькая головка с несложной прической-может, это произведение искусства? Или нет?

Все же он справился с сомнениями и жалостью: в конце концов, привязаться к вещи хуже, чем выкинуть что-нибудь по ошибке.

Справившись с корзиной отходов, Амик поужинал и принялся разбирать запись дня.

Прокрутил пленку с музыкальным уроком. Девочки сидели рядом и ждали его оценки. Амик не ко времени задумался - не пришло ли время обществу пересмотреть отношение к муэыке, не слийтко ли она отвлекает от реальных дел?

Ксаза дернула его за локоть.

- Ну, папа?

Лучше бы ей этого не делать. Торопить вправе только тот, кто выполняет задание безупречно. Она же допустила в своем этюде двадцать три ошибки. Немногим лучше обстояли дела и у Гии - пятнадцать ошибок.

- Никакой внимательности!-выговаривал он.-Учитесь за собой следить!

И стер обе записи.

Далее шла анкета социального обследования. Вопросы задавал агент, отвечала Эина.

Амик сделал звук погромче, приглашая жену послушать ее собственные рассуждения.

Агент. Как, по-вашему, что такое семья?

Э и п а. Когда в семье дети. Семья - это дети, их здоровье.

Агент. А муж?

Эина (вздохнув). И муж, конечно.

Агент. Что должно лежать в основе воспитания детей, по вашему мнению?

Эина. Любовь.

Агент. Любовь каждый понимает по-своему. Государство не может пускать на самотек развитие семьи, ведь семья - ячейка общества. Как же тогда быть с любовью?

Эина. Любовь - это еще и труд.

Агент. Не очень понятно...

Эина. Ну, как бы вам сказать? Я что-то делаю и люблю тех, для кого делаю...

Агент. Вы о труде в семье?

Эина. Нет, не только.

Агент. Я вижу, вы спешите. Еще один вопрос. Что больше всего мешает вам в воспитании детей?

Эина. Поглотитель.

Агент. Несколько неожиданно. Поглотитель решил так много проблем. Он сделал нас теми, кто мы есть. Чем же он так мешает вам?

Э и н а. Не знаю, не могу точно выразиться. Возможно, я не права. Возможно, я рутинерка.

Агент. Да, вероятно. До какой-то степени. Большое вам спасибо. Не смею больше задерживать.

- Ну как, сохранить для потомства? - спросил Амик.-"Возможно, я рутинерка, возможно, я не права"- передразнил он.

Жена оторвалась от журнала и пожала плечами. Он тщательно стер анкету-зачем множить глупости?

Далее следовал дневниковый отчет жены о прошедшем дне.

...Шел мелкий прохладный дождь. Забыла зонтик. Гия покашливает. Как бы не ОРЗ. Ксаза уж очень экестка и своевольна, Мужу вужна другая шапка...

- "Шел мелкий прохладный дождь",- прогнусил Амик и стер и эту запись.

Помучившись с полчаса, вспоминая какую-то свою мысль, показавшуюся достойной, записи, но, так и не вспомнив, он выключил магнитофон.

- Это кошмар.- Он со сладкой усталостью разделся, завалился в постель. - Всюду мелочи, порабощающие мелочи! Вместо того, чтобы не задумываясь швырять! Кидать! Чтобы чисто! Свободно!

Он швырнул на пол одеяло, потом подушку.

Жена не отзывалась. Отсутствие зрителя беспокоило его. Уж не уснула ли? Он словно бы ненароком толкнул ее. Эина тихо сказала:

- Амик, ты меня уже не любишь, да?

О женщины! Где логика? Где последовательность? И у этой женщины еще берут интервью! На смех, наверное!

- Амик, Амик!- Эипа толкала его.

Сердце колотилось, стесняло дыхание; он подумал, что ему, наверное, приснился плохой сон, он кричал во сне, и Эипа его разбудила. Он стыдился этих ночных кошмаров, лишенных логики, не зависящих от него.

- Ну что?-недовольно спросил он.

Жена молчала, держась дрожащей рукой за его плечо.

Коротко тенькнул телефон. Кто бы это? Телефон еще раз необычно звякнул. Амик снял трубку - раздался короткий резкий CBиcт. Амик постучал по рычажку - телефон молчал. Амик насторожился. Он дернул за шнурок торшера, но свет не загорелся.

Привлекло странное явление: обычно неподвижное яркое пятно голубоватого света отбрасываемого рекламой с крыши соседнего здания, медленно ползло, сползало влево, к окну.

Они завороженно следили - меняя форму, вытягиваясь и тускнея, пятно доползло до окна и пропало. И тогда в темноте oни увидели еле отсвечивающую красным надпись (такие табло висели во всех комнатах):

Внимание! Утечка вакуума!

- Амик, скорей!- Жена сорвалась с постели, кинулась к двери, но открыла ее с трудом и не полностью: через всю прихожую наискось пролегла черная, как пустота, стена.

Жена билась о нее и звала девочек. Амик едва оттащил ее, кое-как уложил в постель.

- Сделай же, сделай что-нибудь!- плакаяа Эина.- Почему ты сидишь, как истукан?! Девочки, где мои девочки?Сделай что-нибудь!

Амик наконец огрызнулся:

- Это ведь у тебя берут интервью, тебя опрашивают - вот и думай теперь, что делать.

Все же он протиснулся в прихожую, стал бить, толкать плечом, ногами вакуумную стенку, понимая принтом, как глупо и бессмысленно толкаться никуда.

Попытался нашарить дверь в детскую, словно во сне, стараясь припомнить и не в силах вспомнить, где эта дверь, как расположена комната... Ничего не было. Перед глазами стояла въедливая серо-черная пустота. Дышалось с трудом.

Он вернулся в комнату, подошел к окну.

Стекло было тепловато. За окном все та же серо-черная темень.

- Амик, а ты разбей стекло!- услышал он довольно спокойный голос Эины.

Подхватив с подоконника бронзовый подсвечник (сколько раз он жалел, что этот подсвечник почти неизнашиваемый), Амик ударил. Подсвечник зазвенел, а окно даже не звякнуло, словно это было уже не стекло.

Сев, Амик постарался припомнить все, что знал или мог знать о механизме поглотителя. Какие-то "черные дыры", выходы в смежное пространство... Что-то вроде мусорного мешка. В хозкомпьютерах, занимающихся учетом того, насколько, так сказать, закончен круг дневных забот, Амик слегка разбирался. На заводе по результатам труда, по затраченном материалам хозкомпьютеры определяли экономическую завершенность рабочего дня, завершенность продукта. Если незавершенность достигала определенного процента, продукт уходил в поглотитель. В поглотитель отправлялся и излишек: сделано должно быть ровно столько, сколько экономически необходимо.

"К чему я это?- спохватился Амик.- Ах, да, засорение вакуума, утечка продукта труда!"

О случаях утечки иногда рассказывали по телевидению. То полхолодильника пропало, то чья-нибудь машина, то склад привокзального ресторана. Утечку быстро ликвидировали. Считалось, что причиной вакуумной утечки является перенасыщенность поглотителя.

Захотелось курить. Эина двигалась по комнате-ее тень стала рельефнее-значит, посветлело. Эина наводила порядок, словно впереди был обычный выходной день.

- Эина, - осторожно позвал Амик, - там на столе, сигареты, дай мне сюда.

Все было так же, как в обычный выходной день, и ему казалось, что главное - не шевельнуться, не спугнуть...Сколько раз, просыпаясь вот так, в доскресенье, в ранний зимний день, в сумеречное утро, когда пронзительно близкая полоска зари поднимается над домами, когда тяжелокрылые на морозе вороны проплывают стороной к тучам и дымкам горизонта, он отмечал в себе быстро преходящее ожидание чего-то необычного, предчувствие события, случая. Но ничего не происходило. И сейчас тоже окажется, что все как обычно. Ничего не случилось. Это просто короткое утреннее чувство. Не нужно только спугивать обычный зимний день, привычный порядок.

Сжавшись, он следил, как плывет в сером предутреннем свете изменчивый силуэт головы, плеч жены, как ложатся на кровать рядом с ним легкая пачка сигарет и тяжелый баллончик зажигалки...

Он закурил. Длинное, высокое в неподвижном воздухе пламя ровно осветило комнату. Свет упирался в темноту и точно ею обрезался. Выдохнутый дым повис неподвижным облаком. Амйк торопливо погасил сигарету. Просыпавшиеся на пол огонечки разлетелись и быстро погасли.

- Амик, пора вставать,- намеренно заботливо позвала Эина.

- Куда? Зачем? - с усталым раздражением отозвался он.

- Не может быть, чтобы аварийная служба не работала.

Он -посмотрел на циферблат - пятнадцать минут седьмого. Газетой он сдвинул облако дыма в угол, за книжный шкаф.

Побродив по комнате, уныло сказал:

- Голодное существование.

Под потолком медленно проплыла тень. Вглядевшись, можно было различить очертания человеческой фигуры: руки, заломленные над головой, тонкие ноги в нелепых панталонах.

- Ты видишь? - шепотом спросил Амик жену.

-Да.

- Что бы это МОГЛО быть?

Жена не ответила.

- Эй!-окликнул тень Амик, понимая, что окликать глупо. Тень проплыла и растворилась.

По всей комнате прошел короткий резкий треск. Кровати качнуло. Амику показалось, что пол накренился. Он прислушался. Шло какое-то странное движение.

- Все должно наладиться? - вопросительно, с надеждой сказала жена.

Она лежала тихо-тихо, и Амнк знал, что она плачет.

Проходили часы неподвижности. Изредка на Амика находили приступы ярости. "Дерьмовая цивилизация! Подлое издевательство!".

Думать, что с девочками случилось то же самое, что они тоже в темноте, одни, без еды, без питья,-господи, за что?!

Он пытался понять, что все-таки происходит. Цеплялся за мысль, что пустота создает иное поле времени, может быть, замедленное, тогда еще не так страшно...

Из темноты стали выпадать какие-то вещи. Отовсюду: сверху, снизу, сбоку, из потолка, стен, из пола - выявлялись мятые коробки, банки, бутылки, тряпки. Амик бродил с зажженной зажигалкой и находил старье везде: на шкафу, под столом, на кроватях. Кучки мусора, пуговицы, старые туфли. И все это скапливалось, и выкинуть было некуда.

В ящике стола он нашел полпачки печенья.

С голодной торопливостью отделил половину. Поели, запив несколькими глотками теплой воды из графина. Амик хотел закурить, но спохватился. Раздраженный, откинулся на подушку.

- Мы пропадаем под отбросами- говорил он, чувствуя себя грязным и больным.- Тебе не кажется, что вся эта дрянь - наша? Уж очень что-то знакомое: тряпочки, чашечки, флакончики...

Жена не ответила.

Он продолжал нажимать:

- Это унизительно-провалиться в мусоропровод. Значит, наша жизнь, наша семья настолько износились, что хозкомпьютер решил выбросить нас как никчемных... Да и слава богу! Сколько можно было тянуть эту волынку?

Жена молчала.

- Хотя бы детей я старался воспитывать верно - это ты не можешь не признать. Ты со своей бессмысленной добротой могла воспитать в них только вещизм! Бессмысленная любовь! А я говорю: строгость и нацеленность! Ты видишь теперь, что я был прав. Мне приходилось бороться...

Жена не отзывалась на его слова.

Он задремал. Когда проснулся, увидел искорки звезд - со всех сторон сквозь черноту проступили звезды. А где-то под потолком снова плыла нелепая тень. Теперь она лучше была различима - у запястий и над коленками проступил кружевной узор.

- М ежду прочим, это девочкин Принц,- холодно сказала Эина.

- Ну и что? .

- Ничего. Ты просто не любишь меня, да? Опять! Бабьи штучки!

Амик ничего не сказал.

Ярко-голубым светом вверху у потолка вошло Пятно, распрямилось в прямоугольник и продолжало двигаться наискосок. Эина нашарила его руку:

- То?

- Похоже.

В приступе фантастической надежды он подбежал к окну, чтобы увидеть соседнее здание, яркую рекламу. Пусть здание движется, пусть реклама летает, лишь бы они все же были здесь, рядом...

Тщетно. Стекло было словно впаяно в черноту.

Амик вернулся на кровать, посмотрел на часы. Прямоугольник света ползет уже минут десять, а пересек только четверть стены.

Они всматривались в Пятно, в сероватые полосы на нем, в сиреневые разводы.

- Кажется, там что-то изображено - прошептала Эина.

- "Шире используйте хозкомпыотеры в вашей частной жизни",- язвительно пошутил Амик.

Он швырнул тапку в стену, в Пятно, и вскочил, точно подброшенный: тапка не ударилась в стену, тапка нырнула в прямоугольник.

Они зачарованно следили за Пятном. Вдруг Амик сорвался с крoвати и стал охапками спускать в Пятно мусор.

- Что ты делаешь!- закричала Эина, хватая его за руки.

- Отстань!

Он успел перекидать только треть кучи, когда Пятно уперлось в пол и пропало.

Кажется, шли третьи сутки. Начались затяжные приступы голода. Эина и Амик лежали, забываясь сном.

Вещи продолжали просачиваться из темноты, их тени плавали на фоне подрагивающих звезд.

Когда какая-нибудь коробка или старая одежная щетка падали на кровать, Амик сбрасывал их рукой или ногой и изможденно забывался.

Однажды выкатилась кассета с магнитофонной пленкой, раскрутилась, Амик запутался в ленте, как в крепкой паутине, и чуть не закричал от испуга и отчаяния, но очнулся, выпутался и победно успокоился.

- Ничего, Эина,- прошептал он, кажется, впервые за много лет с нежностью. - Ничего страшного.

Жена благодарно пожала его руку. Он удивился, какие у нее пряменькие, выразительные пальцы. Вот сейчас им хочется уюта, хочется епрятаться в его широкой ладони. И он спрячет их, он защитит... Если надо будет умереть одному из них, это будет он!

Тут же ему стало жалко себя жалостью жены, ее рук, пальцев. Очень хотелось жить, даже так, как сейчас, хотя бы воспоминаниями воспоминаниями далеких всплесков ветра, глухого эха леса, сверкающей - радости цветка в овражке с влажным валежником... Лучше уж, если нужно будет умереть обоим, он не станет тем первым, что эгоистически спешит успокоиться в смерти. Он умрет вторым, чтобы в смерти Эипа не осталась одна.

Мысленно он успокаивал Эину: "Не волнуйся, я сделаю все, чтобы ты не умирала в одиночестве. Я закрою твои глаза и тогда уж умру и сам". Но тут же спохватился, потому что, оказалось, он уговаривает сея, остаться вторым, не быть в смерти первым. Эина же лежит рядом и гладит его руку.

Амик старался не думать о еде, он изучал звезды. Припоминал знаки Зодиака, но не был уверен, правильно ли ориентируется. Одно он определил точно - Млечный Путь, протянувшийся от подоконника до опрокинутого у двери кресла. Он хотел втянуть в это занятие Эину, но она не поддалась. Она собирала мусор, сметала его в кучу, даже сортировала. Подолгу вглядывалась то в кусок фотографии, то разворачивала и примеряла какое-нибудь старое платье-тряпку.

И когда вновь появилось Пятно, жена как раз разглядывала помятый блокнотик, подбирая рассыпающиеся листочки. Амик, набираясь сил, следил, как Пятно перемещается по им самим сочиненным созвездиям: "Тумблер... теперь Маятник... по нижней оконечности Гриба...."

Когда Пятно вползло в созвездие Глазуньи, оно потемнело и вдруг выстрелило - что-то с воем пересекло комнату и вонзилось в книжный шкаф.

Они спрятались за кровать и следили оттуда, как Пятно продолжало свой путь. Но теперь казалось, что оно что-то выискивает, высматривает, целится.

- Закрой глаза-они, наверное, бьют по взгляду,- скомандовал Амик и заслонил Эине лицо ладонью.

Они задремали, а когда очнулись, Пятна уже не было.

Превозмогая боль в суставах, Амик переворошил книжный шкаф и извлек капсулу размером с бутылку. Развинтив ее, они прочли:

Уважаемые супруги! По поручению следственной комиссии сообщаю следующее:

1. Авария произошла по причине чрезмерной засоренности поглотителя. Прилагаем все усилия, чтобы очистить агрегат и вернуть вам нормальное состояние.

2. Дети ваши, Гия и Ксаза, живы и здоровы. Передают привет, обнимают, целуют.

3. Посылаем питательные таблетки (шесть флаконов по восемь концентратов в каждом).

4. Просим сообщить о вашем состоянии, состоянии среды. Постараемся выполнить ваши пожелания. Ответ посылайте в капсуле. До скорого свидания.

Секретарь следственной комиссии С у р а л и

Ответ они писали наперебой и почти до самого следующего появления Пятна. Предлагали друг другу те или иные вопросы, просьбы, отвергали, вносили новые. И если бы не гаснущая зажигалка, они бы писали еще долго и много.

Амик благодарил следственную комиссию, спрашивал о серьезности аварии, просил прислать, если возможно, какой-нибудь источник энергии. Далее сообщил, что откуда-то в их комнату просачивается мусор, и испрашивал разрешения сбрасывать его в канал связи.

Эина написала письмо для девочек и спросила комиссию о том, о чем Амик спросить не решился: когда они увидят своих детей?

Ответ пришел примерно через сутки - все с той же скоростью капсула вонзилась в книжный шкаф.

"Очень рады вашему письму. Дети живы-здоровы.

Нас интересует следующее:

1. Количество и качество отбросов.

2, Частота их появления.

Далее:

3. Просим регулярно сообщать температуру воздуха (термометр прилагается) и изменение площади вакуумной стены (метр прилагается).

Вашу просьбу об источнике энергии передали в институт Энергопроект.

Ждем ваших сообщений. Всего хорошего.

Секр. ел. ком. С у р а л и

- "До скорого" опустили, - с раздражением заметил Амик.

- Зато они занялись отходами.

- "Зато"! Можно ведь прямо сказать - есть надежда или нет! "Дети живы-здоровы"! Они просто посадили нас на крючок и теперь превращают в лабораторию. Очень выгодно: и дешево и надежно!

- Ответ писала Эина: Площадь вакуумной стены, плохо поддающейся измерению из-за сложности формы, равна приблизительно сорока двум квадратным метрам...

Затем она описала количество отходов, их состав и указала, что ими уже завалена треть комнаты.

Небо насыщалось звездами. Однажды возгорелся яркий нестерпимый свет и квартиру потрясло мощное гудение. Амик решил, что это неудачная попытка забросить капсулу. Ворча, он завалил старым тряпьем угол и шкаф, куда обычно врезалась капсула.

Жена, в третий раз производя обмер, ужаснулась- объем комнаты сокращался. Если прислушаться, можно было различить медленное-медленное, но неумолимое сжатие пустотой. Мебель потихоньку наползала Друг на друга, потрескивали сжатые стол и кровати.

Эина уговорила Амика снять люстру. Этой женщине стало вдруг жалко хрустального звона, и она запеленала люстру в бумагу, обложила подушечками, ватой и сунула под кровать.

Как ждут восхода, ждали они прихода Пятна.

Ответ был подробнее прежних:

1. Сообщите, пожалуйста, не пострадали ли вы от метеоритного дождя, имевшего место сего числа?

2. Пока вы движетесь по направлению к звезде К (созвездие Весов), следственная комиссия рекомендует не сбрасывать мусор, чтобы не подвергаться угрозе быть притянутым к звезде К. Но, как только вы обогнете звезду К и начнете сближение с Землей, комиссия рекомендует начать интенсивный и тщательный сброс. Специалисты считают, что от чистоты вашего помещения зависит ваше возвращение.

Девочки щлют вам горячий привет.

К сообщению прилагаются электробатареи, выполненные специально по вашему заказу институтом Энергопроект.

С наилучшими пожеланиями.

Секр. ел. ком. Суради.

Сообщение их потрясло. Им казалось, что они где-го рядом со-своим семнадцатиэтажным зданием, может быть, даже в самом здании, на прежнем месте, только между ними и остальным миром пролегла тоненькая стенка пустоты. Но - звезда К! Созвездие Весов! Если бы Амику не надо было успокаивать жену, он разрыдался бы сам.

На Амика напала тупость. Он сам не заметил, как оттеснил жену а ее обычных занятиях.

Он машинально измерял комнату, машинально сортировал мусор - металл к металлу, стекло к стеклу, бумагу к бумаге... Его не радовал даже свет в комнате, он мало обращал внимания на сдвигаемую пустотой мебель.

Не отвлекло его и то, что Пятно перестало появляться, это значило, по последнему сообщению Сурали, что начался облет звезды К. Связь прекратилась.

Амик сомнамбулически двигался, что-то искал и мимоходом замечал на себе встревоженные взгляды Эины.

"Тридцать шесть лет,- думал Амик.- Женат. Двое детей... Это очень показательно - остыть на свалке собственной жизни".

В щель перекошенного книжного шкафа выпали в комнату небольших размеров картинки. Амик поднял одну, разглядел: высоченные дома над узкой улочкой, девчушка, запрокинувшая кудрявую голову, и высоко-высоко под невзрачно-бездонным. небом серовато-исчезающий шар.

Амик мыкнул, пересиливая приступ отчаяния.

- Посмотри!-негромко позвала Эина.

Она протянула камешек, слегка отполированный, плоский, коричневый:

- Помнишь?

Амик услышал шум моря, стук сбегающей гальки, почувствовал запах влажного ветра, солонь во рту. Вглядываясь, он различил в камешке замерший наплеск волны, ускользающий взмах крыла и черный внимательный ободок рассеянного птичьего взгляда... Он задохнулся от тоскливой боли, от неумения вспомнить что-то еще. Что-то знакомое, как, запах волос, и ускользающее, как взмах крыла...

Однажды появилось Пятно и тут же исчезло. Вероятно, облет звезды заканчивался. Но сжатие пустотой, пусть гораздо медленнее, еще продолжалось.

Амик разломал кресла, разобрал шкафчик и сложил все стекло к стеклу, дерево к дереву, металл к металлу.

Он вспоминал и никак не мог вспомнить...

И вдруг - как озарение: на пенистой кромке моря, чуть покачнувшись от неловкого шага, захлестнутая длинными прядями легких искристых волос, весело замерла женщина. Кто же, кто она? Почему он не может вспомнить?

Он с раздражением глянул на жену, на то, как она тупо метет и подчищает комнату. О, как его раздражала жена - даже тем, что держалась подалыпе в этой каморке, где и шагу-то не ступить, словно была виновата одним своим присутствием.

Та, забытая женщина!.. Все могло быть иначе!..

Чтобы отвлечься, он стал крутить магнитофон, заправив выпавшую когда-то из пустоты и чуть не задушившую его ленту. Плохо записанные и стершиеся, слышались взбадривающие ритмы шлягеров, тоскливо-инфантильные голоса певцов.

Когда однообразие шлягеров ему надоело, он стал развлекаться, разгадывая малопонятные, полустершиеся, занесенные космической пылью записи. Невольно привлек внимание целый кусок чьей-то взволнованной речи.

Он выключил магнитофон, наблюдая, как вклинивается в комнату Пятно.

Положение комнаты в пространстве стало меняться, ее размеры несколько увеличивались, и Пятно двигалось теперь по новой траектории, но Амик понял это, только когда Пятно потемнело и выстрелило, а люстра под кроватью брызнула хрустким звоном.

В капсуле были новые, более мощные, батареи и сообщение о том, что супруги могут посмотреть по телевидению передачу "Космический дрейф", посвященную им. В передаче примут участие их дочери.

Как обрадовалась Эина! Как оба просила его установить телевизор, подключить к батарее! Ему самому соблазнительно было посмотреть, послушать, но он неприязненно молчал и не двигался. Эта неопрятная женщина, этот душный, жаркий воздух и собственное неподъемное, затхлое тело!..

Жена сама выволокла телевизор из-под хлама, установила на столе и, плача, с трудом подсоединила.

Это было странно - увидеть вспыхнувший экран, мелькание кадров и, наконец, не очень четкое, но вполне понятное изображение.

Шла середина программы "Новости": запуск космической станции, спортивные комментарии.

Но вот началась передача "Космический дрейф". Вел передачу профессор Чивез. Он предложил телезрителям ознакомиться с вновь организованным музеем супругов, путешествующих в другом измерении.

Изумленные Амик и Эина увидели широкий зал, весь уставленный экспонатами. На полках, на столах разложены все те вещи - обломки, тряпки, тряпочки, банки, старые туфли, поломанные игрушки, книжки, драные блокноты, - что они так торопливо кидали в канал связи. Ничто не пропало, все предстало перед миллионами телезрителей!

Неожиданно на экране появились Гия и Ксаза - они шли по залу, взявшись за руки, но чем-то оживленно переговариваясь.

Эина плакала, Амнк все больше и больше злился.

Профессор Чивез водил девочек по залу и спрашивал то о какой-нибудь игрушке, то о книжке - девочки наперебой отвечали.

А когда Чивез сообщил, что в издательстве "Космос" готовится к печати старый дневник их отца, Амик взбесился:

- Как нас и нет! Как вроде мы уже подохли! Прилагают вес усилия, чтобы спасти нас, и в то же время выставляют перед всеми наши отбросы! "Музей супругов"! "Мусорный ящик супругов"! Какое они имеют право?! И что, собственно, такого произошло? Мы выпали в мусоропровод - браво! Нас с лихвою заменит музей с нашим бытовым мусором!..

- А теперь позвольте,-продолжал профессор Чивез, - зачитать вам, уважаемые телезрители, несколько выдержек из упомянутого дневника...

Амик взвыл.

- Итак: "Порой меня охватывает странное ощущение невесомости качнется ли высокая ветка, промелькнет ли дробная тень голубиной стаи: жить! работать! любить..."

- Выключи!-гаркнул Амик.

- "Все отчетливее понимаю смысл ответственности: не разовый подвиг, а ежедневное подвижничество. Смысл люди вкладывали в бога просто потому, что тесно было на планете от бессмыслицы..."

Амик шарил вокруг себя, ища что-нибудь тяжелое.

- "И опять природа,- продолжал Чивез.Послушайте: набухли капли оголенных веток..."

Амик швырнул в экран деревяшкой. Хлопок, звон, тишина.

- Мерзость, - шипел он. - А ты, извращенна, ты понимаешь, что нам теперь нечего делать там? Что нас заменили?

Эина недоуменно пожала плечами.

- "Вот, поглядите, он ходил в этих башмаках!"-"А вот белье, которое любила носить его супруга!"

Позор! Дурацкой игрой природы ему возвращено его прошлое! И теперь каждый там, на планете, будет считать, что он знает Амика!

А между тем все эти рассуждения -не больше чем изношенное тряпье! Это не он, ясно вам? Каждый теперь будет заглядывать в глаза, чего-то ожидая от нee!

- Проклятье! - По голове ударила банка из-под туалетной пасты.

По мере возвращения к планете чаще стало вываливаться из пустоты старье. Жена вертелась как белка в колесе. Она представлялась Амику двигателем - чем быстрее жена вертелась, разделываясь со старьем, тем быстрее они приближались к планете.

Но Амик все меньше хотел возвращаться.

Он начинал привыкать к теперешнему своему существованию. Тесно, однако здесь он может оставаться человеком свободным. Свободным от каких-то дневников, выброшенных давно в поглотитель! Свободным от кого-то, кто почему-то был когда-то им! Свободным от соглядатаев! Свободным от чьих-то глаз, которые смотрят на него - не то из прошлого, не то с планеты...

Было, правда, взволновавшее воспоминание - женщина, оглянувшаяся на него, - но теперь и оно его раздражало. Что за женщина?! Какое море?! Чепуха все это...

Амик все больше привыкал к неподвижной жизни.

Еще боясь представить, что они могут совсем остановиться, он мечтал о том, чтобы по каким-то причинам движение к Земле замедлилось, сильно замедлилось, и тогда он, Амик, инженер со стажем, потребует, чтобы его зачислили в штат какого-нибудь космического НИИ, дали задание и перестали с ним обращаться как с подопытной мышью. Пусть пошевелят мозгами, как переправить ему скафандр, он же найдет способ пробить чем-нибудь пленку вакуума и выйти в космос.

Нет, им с Энной на Земле делать нечего!

Они говорят, что по мере очищения квартиры мембрана между ними и планетой становится все тоньше? Хорошо же!

Трудно было в одной-единственной комнате, да еще при такой зоркой жене, спрятать какое-нибудь старье. Но Амик ухитрялся. Он запихивал в корешки книг патрончики от губной помады, между страницами вкладывал измятую туалетную бумагу, а узнав из очередного сообщения Сурали, что земные методы очистки вакуума становятся все тоньше и глубже "("И в этом известную стимулирующую роль сыграли супруги..."), Амик собирал пепел недокуренных сигарет и ссыпал в пазы стола.

Началась изнурительная война за сантиметры (или световые года, если иметь в виду, что между квартирой и планетой лежал космос).

Жена молчала и дотошно все подчищала, большую часть спрятанного находила, вытряхивала мусор из его карманов, когда он спал.

Проснувшись, он обмерял квартиру и принимался за свое.

Он следил за женой, как за незнакомой, чужой тенью. Раз даже испугался, приняв ее за тень промелькнувшего Принца - так невыразительно-мертво было ее движение.

- Амик, давай разберемся. У меня уже нет сил. - Эина встала над ним, несчастная и утомленная. - Пока я могу говорить спокойно, давай разберемся. Скажи, ты уже не любишь меня?

Он только пожал плечами:

- Ты понимаешь всю нелепость вопроса?

С двенадцатого этажа срывается комната, вылетает во вселенную, а ты с любовью!

- Я просто спрашиваю: ты уже не любишь меня?

- Любовь, любовь - не правда ли, миленькая вещичка? Ты ее потеряла вот беда! "Где она, где она, скажи, мой Амик! Моя вещичка! " Мы - жертвы вещизма, я предупреждал, но ты не слушала!

- Человек по-разному может быть привязан к вещи.

- О да! Но он почему-то именно привязан. - Амик, довольный, что так, удачно сострил, взглянул на Эину. - Ну так вот, я в любой момент могу покончить с любой из таких привязанностей! С любой!

- Ты хочешь сказать...

- Я хочу сказать, что человек, не имея сил оторваться от вещи, сам становится вещью, а значит, с ним легко можно покончить!

Эина оскорбление замкнулась. Амик возгордился, что смог так глубоко, а главное - справедливо, уязвить ее. "А чтоб не была клушей!"

Он великодушно погладил жену,по горячим волосам. Эина отодвинулась:

- Знаешь, кто ты? Ты - мещанин! Дохлятина!

Баба остается бабой! Она лелеет вещи, а он, свободный от вещизма, он, видите ли, мещанин!

У Амика появилась привычка: чтобы уйти от раздражения, он напяливал наушники и прокручивал на магнитофоне старую ленту. Точнее, он крутил всякий раз один и тот же кусок с чьей-то взволнованной непонятной речью. Знал ли он когда-нибудь эту запись, или она совершенно ему незнакома? Иногда ему казалось, что он подслушивает - так страстно, даже интимно звучал хриплый, не определенный голос. Связь, смысл ускользали. Сколько Амик ни старался, сколько ни напрягал слух, он не в состоянии был проникнуть сквозь завесу хрипов и шума. То ему казалось, что это мужской голос, то совершенно женские интонации убеждали в обратном.

Привлекала и раздражала запись еще и тем, что она была цельная, от начала до конца, - это хорошо слышалось. Законченная невнятица!

Порой ему казалось, что построение фраз невероятно знакомо, но тут же это подозрение подвергалось сомнению из-за неопределенности голоса.

Все еще не решив, мужской это голос или женский, Амик восстанавливал речь; То в начале, то в середине он улавливал смысл того, что говорилось, и поражался точности интонации, чистоте ее.

Однажды он понял, что это любовное послание. Страх поселился в его душе. Он находил убеждающее сходство интонации с голосом жены. Хрипотца волнения, звон убежденности...

По это было невероятно, чтобы его жена могла так говорить!

А может, это его собственный голос? Было же раньше - он замечал за собой не собственный жест, а жест жены, слышал в своем голосе не свою интонацию...

И все же нет, это не его слова. Значит, жены?

Как-то, чтобы проверить подозрение, Амик вызвал жену на ласку и сразу же устал от радостно подавшегося к нему тела, от страстно-благодарного шепота, от унижающей его жалости ее рук.

Это был ее голос.

Амик понимал: если он будет делать все, чтобы не вернуться на планету, он порвет с женой.

"Интересно, - усмехался он про себя, - что будет с ней? В одной квартире - и не разойтись?" Но подмывало и другое - разоблачение! Ткнуть носом эту женщину в ее собственную страстишку - непорочная выискалась!

Не решив окончательно, Амик держался скептически - ждал.

Уже у самой планеты возникли некоторые опасения. Супруги входили в область, насыщенную спутниками, летающими лабораториями, орбитальными станциями различных государств. Члены комиссии нервничали, Сурали несколько раз предупреждал супругов, что возможны осложнения.

- Как будто мы виноваты! - возмущался Амик.

Но страхи оказались напрасными. Более того, многие государства планеты, воспользовавшись разрешением вступать с супругами в недолгий контакт, забросали квартиру капсулами. Это были и просто поздравительные телеграммы, и послания с выражением восхищения стойкостью, мужеством и самообладанием супругов.

Поступали и другие письма - например, от книжной фирмы "Лимбда", предлагавшей контракт на издание "Космической одиссеи"...

Ажиотаж на планете теперь приносил Амину мрачное удовлетворение, притупляя остроту ревности. Там, на планете, ему уже готов пьедестал (жена только прилагается), с высоты которого Амик, не опасаясь быть смешным, гордо спросит ее: кто тот?

Не глупо ли? - спохватился Амик, Глядя на похорошевшую жену, на ее уверенною сноровку.

Нет, он швырнет эту пленку, эту любвишку-страстишку жене в лицо! Вот только расшифрует монолог до конца.

Управившись с уборкой, по-хозяйски озираясь по сторонам-не выпала ли из пустоты еще какая-нибудь соринка, - жена садилась и спокойно ждала...

В такие минуты Амик ее уже просто не мог выносить. Ждет! Какая наглость! Это он, Амик, имеет право ждать, выжидать, наблюдать, взвешивать, оценивать ее поведение, ее отношение, ее жизнь! А не она - предательница, подлое существо!