Преступления совести

Надин Гордимер Преступления совести

Вероятно, они заметили друг друга одновременно, когда спускались с крыльца здания Верховного Суда на третий день слушаний. К этому времени зеваки, приходящие поглазеть на чудаков, способных пожертвовать физической свободой ради нескольких свободных мыслей в голове, успевают удовлетворить свое любопытство; лишь те, кто имеет особый интерес, продолжают посещать заседание за заседанием.

Его можно было принять за журналиста или помощника уполномоченного по правам человека какой-нибудь западной державы, в чьи обязанности входит «наблюдать» за ходом политических процессов в странах с сомнительной репутацией. На нем был вельветовый костюм необычного покроя. Но стоило ему заговорить, как стало ясно, что он местный: об этом свидетельствовали особенности произношения и непринужденность речевых оборотов: «Просто не знаю… То еще заседание! Не прошло и пары часов – такое ощущение, будто меня закатали в рулон клейкой ленты… какой-то сюр…»

Относительно молодой женщины было трудно ошибиться. Складная речь и культурные манеры, в сочетании с дешевым домотканым платьем, в данной конкретной обстановке ассоциировались не с центром трансцедентальной медитации, или обществом охраны природы, или студией дизайна: они говорили о ее принадлежности к неимущим – тем, кому нечего терять. Ее единственное украшение, ожерелье из мелких круглых осколков страусовой скорлупы, туго натягивалось на шее с резко проступающими жилами, когда она дружелюбно поддакивала: «Обычная адвокатская тактика: я уже убедилась… Первые дни уходят на то, чтобы запутать друг друга…»

В один из последних дней недели, в обеденный перерыв, они отправились вместе пить кофе. Он отпустил несколько наивных замечаний о процессе, но таким тоном, словно сам отдавал себе отчет в их наивности. Почему обвинение вызвало свидетелей, которые прямо обвиняют режим в том, что он угнетает их дух и не дает развернуться здоровому честолюбию? Разве они не льют воду на мельницу защиты – ведь речь идет о преступлениях совести?

Она встряхнула густыми вьющимися волосами, похожими на мохеровый коврик.

– Не спешите с выводами. Таким образом они втираются в доверие. Демонстрируют свою заинтересованность в судьбе обвиняемого, способность «понять» те его слова и поступки, которые защита намерена отрицать. Это же очевидно.

– Теперь – да. – Он усмехнулся, как будто над собой. – До отъезда я не интересовался политикой… активной политикой – так кажется, это называется? И только вернувшись из-за границы…

Она подала дежурную реплику: долго ли он отсутствовал?

– Около пяти лет. Реклама, потом компьютеры… – Многоточие в конце фразы должно было свидетельствовать об отсутствии интереса к обоим этим занятиям. – И вдруг, два года назад, меня неудержимо потянуло домой – не знаю, почему. Здесь я делаю то же самое – в этом году окончил школу бизнеса при университете,– но, вроде бы, начинаю смекать… Кажется, это имеет отношение к подобным вещам…

Выражение ее лица – особенно конфигурация бровей и рта —говорило о том, что она внимательно слушает.

– Понимаю, для вас это звучит неубедительно. Вы-то уж точно не из породы сторонних наблюдателей…

Ее худые, узловатые руки не находили себе места на жаростойком прилавке кофейни. В настоящий момент они теребили пакетик с сахаром.

– Почему вы так думаете?

– Видно, что вы на этом собаку съели… Или… изучаете юриспруденцию?

– Я? Нет, конечно. – И она, сделав пару глотков кофе, постаралась развеять его сомнения: – Я работаю в заочном институте.

– Учите?

– Учу. Тех, кого ни разу в жизни не видела.

– Странно. Вы производите впечатление человека, принимающего во всем этом живое участие.

Впервые за все время ее вежливый интерес сменился более теплым чувством.

– Так вот чего вам не хватало в Лондоне? Живого участия?

В тот день он представился: Дерек Фелтермен. Это было его настоящее имя. И он действительно провел пять лет в Лондоне, действительно работал в рекламной фирме, а затем изучал программирование в соответствующем колледже. Там-то его и завербовал сотрудник посольства – не дипломат, а представитель службы безопасности его родины. Одному Богу известно, какими критериями они пользуются, подбирая кандидатов в секретные агенты; это такая же тайна за семью печатями, как пол будущего цыпленка. Но уж если у вас есть определенные задатки, они не пройдут мимо внимания вербовщика, сколь бы тщательно вы ни скрывали – даже от самого себя – свою пригодность к такого рода деятельности.

Его не стали внедрять в колонию иммигрантов: он должен был вернуться на родину «чистым» и обосноваться в тихой заводи небольшого приморского города, в университетском городке. Потом его перевели на север, в центр горнодобывающей промышленности страны. Ему предстояло устроиться на несложную работу в какой-нибудь коммерческой фирме и в качестве новичка заводить контакты всюду, где его хозяева могли рассчитывать на случайную информацию: на собраниях общества культуры, среди пикетчиков, в судебных залах во время политических процессов. Они положились на его главную способность – ту, благодаря которой он и был отмечен, – умение располагать к себе людей. Еще одно достоинство, в котором не было его личной заслуги, но которое безотказно действовало на женщин, заключалось в улыбке, сопровождаемой асимметричным изгибом губ и блеском карих глаз.

Его, в свою очередь, заинтересовала эта женщина – сначала как представительница определенного типа, а после того, как он полистал ее полицейское досье, как особа, которая не побоялась тайно навестить подругу, помещенную под домашний арест, за что и была приговорена к трем месяцам тюрьмы. Она назвалась Эли: Элисон Джейн Росс.

Фелтермен буквально въехал в дружбу с ней, таща тяжелый чемодан с книгами и переносной гриль. Он пригласил ее в субботу вечером в театр. Увы, как раз в это время она собиралась переезжать; может быть (лукаво добавила она), у него будет желание помочь? Он прибыл минута в минуту. Группа – можно даже сказать семья – ее друзей, которых она представила, называя уменьшительными именами, обеспечила минимальный набор услуг, состоящий из старого мотоцикла с коляской, автофургона без рессор, обеда из готовых ресторанных блюд и доброжелательной энергии, призванной облегчить ей переезд из квартиры в многоквартирном доме в маленький коттедж с вековой пальмой в крошечном садике; ее иссохшие ветви скрипели от ветра, словно гигантское насекомое потирало одну конечность о другую. Месяц спустя под серенады этого фантастического существа они впервые наслаждались друг другом. И хотя все Робы, Джимбо, Рики, а также все Джой, Бетт и Лиз без конца целовались и обнимались со своей подругой Эли, ничто не указывало на то, что среди них затесался ее любовник. Ширины той сокровенной тропы, по которой она повела его – или которую он развернул перед ней, как ковровую дорожку, – хватало только для двоих. В начале их отношений, еще до близости, она разоткровенничалась до того, что рассказала о своем трехмесячном тюремном заключении, но в этом рассказе фигурировали лишь мелкие житейские подробности, такие как запах продезинфицированных простынь или кошка тюремной надзирательницы, регулярно совершавшая обход вместе со своей хозяйкой. Она не расспрашивала его о прошлых связях, но временами на него накатывала теплая волна воспоминаний о женщинах, занимавших определенное место в его жизни. Когда настал подходящий момент, она тоже, без тени смущения, обиды или хвастовства, поведала о том, что однажды прожила целый год «сама по себе» после трехлетнего романа с человеком, который в конце концов вернулся к жене. В последнее время за ней числилась парочка мимолетных связей.

– Бывает, старый друг вдруг становится чем-то большим, словно поворачивается к тебе под другим углом. А наутро перед тобой все тот же старый друг, ничего не изменилось.

– Друзья для тебя очень много значат, да? Я хочу сказать, все мы с кем– то дружим, но ты… Ради них ты готова на все. Не правда ли?

Она поправила упавший на лоб локон; веснушки растворились в густом румянце, как будто от воспоминания о трех месяцах, проведенных в тюрьме.

– Так же, как они для меня.

– Я бы сказал, это даже не дружба, а товарищество. Своего рода братство.

В этот миг он показался ей мальчишкой, завистливо наблюдающим из окна за игрой других мальчиков. Она склонилась к нему и поцеловала так, как никогда прежде: в глаза. В каждый глаз по очереди.

Тем не менее, ради него она практически забросила всех Рики и Бетт. Он предпочел бы стать полноправным членом группы, но так уж водится, что влюбленные на первых порах обособляются от окружающих. Было бы неестественно нарушить заведенный порядок. Подразумевалось, что сам Фелтермен не успел обзавестись близкими друзьями: все-таки пять лет прожил за границей, а потом два года в небольшом приморском городе.

Он воскресил для нее все невинные удовольствия, которым она предавалась в детстве: они вместе катались на водных лыжах, карабкались на скалы, ходили на спектакли народного театра. Таким образом она как бы давала ему уроки культурной политики – не отдавая себе в этом отчета, без громких слов и, уж конечно, не заочно.

Ее невозможно было вытащить на дискотеку, но ему все же представился шанс установить полезные контакты с ее черными и белыми друзьями: теперь он имел право сопровождать ее на вечеринки, где она демонстрировала свое превосходство по части танцев: темнокожие научили ее управлять своим телом под музыку. она становилась безудержной и почти красивой. Он с удовольствием наблюдал за ней со своего места, потягивая коктейль. Она то и дело подходила к нему с напитками и закусками на подносе и обещанием в глазах. По истечении нескольких месяцев он стал учиться различать оттенки в ее отношениях с друзьями, распознавая тех, чьи контакты были ограничены законом, как та женщина, из-за которой она попала в тюрьму.

Постепенно она осмелела настолько, что стала ставить своего возлюбленного в минимально опасные положения – и при этом пристально вглядывалась в него, словно стараясь измерить степень его заинтересованности в «подобных вещах»: действительно ли именно они сыграли главную роль в его возвращении на родину?

Ему становилось все труднее расставаться с ней, хотя бы на вечер. Он уходил под взволнованный скрип и шуршание вековой пальмы. Его квартира превратилась в рабочий кабинет, где он практически ничем не пользовался, кроме стула и покрытого пылью стола, за которым строчил рапорты. Не заниматься же этим в ее коттедже!

Она все чаще рассказывала о своем пребывании в тюрьме, причем сама же и находила поводы для таких разговоров. Но и лежа в его объятиях в темноте, вдали от всевидящего ока и всеслышащего уха власть предержащих, не решалась открыть главное: причину своего ареста. Как будто жадно ждала, чтобы он назвал пароль.

Пароля – вот чего ему не хватало. Условного сигнала, который ему не сообщили.

И наконец его озарило, он сам угадал неназванный пароль:

– Я приставлен за тобой шпионить.

У нее вытянулось лицо, как у испуганного зверька перед тем, как превратиться в колючий комок или прибегнуть к иному способу защиты. Но уже в следующий миг на нем появилось прежнее выражение. Он не видел этого, так как успел отвернуться – со скоростью человека. спиной ощутившего дуло пистолета.

Она подползла к нему через всю кровать, бережно взяла в ладони его голову и прижала к груди.