Причины и следствия

Трус и до смерти часто умирает;

Но смерть лишь раз изведывает храбрый.

Уильям Шекспир. Юлий Цезарь

Оглушительно громко, с перерывом в пару секунд прогремел гром. Грохот был невыносимый – и одновременно раздался стук в дверь. Так-так – поднимало голову сознание, окутанное пеленой сна. Кто-то стучит, или мне кажется? Скорее второе. Я спросонья открыл один глаз. Встал с постели и едва не споткнулся о пустую бутылку. "Да чтоб тебя!.." В дверь уже дубасили со всей дури, не жалея хлипкой фанеры. Крикнул:

– Иду, иду!

Желаемый крик вышел нечленораздельным мычанием. Будто язык онемел. Прокашлялся, повторил:

– Да иду я!

Стук затих. Басистое рычание донеслось из-за входной двери:

– Андрюха, ты в порядке? Какого чёрта не открываешь? Я же волнуюсь за тебя, говнюк ты мелкий!

Ах это Димка! Вот уж не ждал. Сегодня же воскресенье? Или понедельник? В голове стучала наковальня, высекая искры под веками. Что было вчера? Память отшибло начисто. Но случилось наверняка что-то скверное, раз я так нажрался.

Друг ждал на кухне. Слышал я из ванной, как закипает чайник…

Закрыл вентиль. Холодная вода привела в чувство. Стянул полотенце с округлого полотенцесушителя. Вытерся, бросая взгляд в квадратное зеркало. Бледный, мешки под глазами и эта щетина… Краше в гроб кладут, а мне ещё предстояла деловая встреча.

Тонкая струйка воды стекала в щербатую раковину, пока бритвенный станок нежно скользил по белой пене. Капель из крана, затихая, уносилась водостоком.

Кажется, Димыч очень взволнован… Кофе разлил по чашкам. Димыч сидел, глядя внимательно… Форточка приоткрыта чуть-чуть. И всё равно в квартире воздух спёртый.

– Андрюха, – начал он. Нахмурил лоб, положив локти на стол и упёршись ладонями в подбородок. В сером шерстяном свитере он выглядел полней обычного, напоминая ленивого медведя. – Какого лешего ты опять пьяный? У тебя ж встреча. Дело и деньги, мать твою. У тебя холодильник пустой, через пару дней месяц заканчивается. Чем платить будешь, Мильтов, а?

На последних словах он понизил голос на тон. Вышло рычание.

Если бы я не знал его, как облупленного, то, возможно бы, испугался. Димыч высокий, плотный и коренастый. Выглядит грозным, хотя добряк добряком и мухи не обидит, не то что я – взрывной, тощий и мелкий, эдакий пацанёнок… Как это меня порой бесит.

Кофе горячий и сладкий – такой, как я и люблю. Глотнул не спеша, наслаждаясь, чувствуя, как Димыч закипает. Улыбаться заставил себя через силу, а потом сказал:

– Вчера опять, Димыч… Я потерял контроль.

Гнев друга стих. Ярко-алые всполохи-искры в глазах угасли, будто и не было, сменяясь серыми с синевой искорками боли и грусти. Он взял меня за руку, утешая:

– Твою ж мать, – на выдохе, – Андрюха. Как же я тебе сочувствую.

– Переживу, – ответил бодро. Допил кофе и ушёл в зал, чтобы собраться.

Офисное здание ничем не примечательно. Возле дороги, серое и двенадцатиэтажное. Даже взгляду не за что зацепиться, кроме как за жёлтую вывеску прямо на карнизе: "Аренда офисов. Недорого".

Димычев джип остановился возле бордюра. Так что я даже куртку не набросил.

Подошёл к двери, открыл. Внутри, за регистрационным столом, сидел лысый охранник, читал журнал. По его напряжённой позе и сильному возбуждению я понял: читал порно, может – "Плейбой". Он поднял взгляд. На лице написалось недоумение. Скривил губы в ухмылке, приходя в себя от созерцания откровенных фотоснимков.

– Вы к кому? – выдавил из себя, так как не смог определить моего возраста.

– Фролова ожидает меня в полпервого, – бодро отчеканил каждое слово.

Всмотрелся ему в глаза, считывая эмоции. Недоумение, презрение и жёлто-фиолетовая нотка страха. Охранник слегка побледнел. С трудом отвёл взгляд, разглядывая свои широкие ладони. Он нутром почувствовал: я не так прост, как выгляжу. Теперь уже я улыбнулся, глядя, как он нажимает кнопку переговорного устройства.

– Ангелина Станиславовна, к вам посетитель!

– Мильтов? – спросил у меня.

Я киваю.

– Да, – подтвердил в интерком, затем переспросил: – Пригласить?

Кивнул, получив одобрение. Хмуро показал мне взглядом в сторону лифта.

Чернели матовые двери. Кнопка светилась жёлтым. Чёрно-белую напольную плитку выдраили на совесть. Гулко простучали мои начищенные туфли в тишине. Такое чувство, будто все вымерли. Но это не так: я почувствовал лёгкое дуновение эмоций людей, сидевших за закрытыми дверями… Вдох, выдох, снова вдох – начал настраивать себя. Я эмпат, и приглушить свой дар удалось с трудом.

Узкое зеркало в лифте упёрлось в пол. Мой серый костюм в жёлтом свете выглядел блеклым и на спине топорщился. Волосы уложил гелем на совесть: короткие, вьющиеся. Голубые глаза почти краснели в сетке полопавшихся сосудов. Взгляд жёсткий, усталый.

Лифт замер. Двери открылись, и я вышел в коридор, приехав точно по расписанию.

Белая дверь; вокруг сплошные стены, покрытые серой мраморной крошкой. Миниатюрные диванчики – такие стояли в приёмных дорогих частных поликлиник. И тишина. Неуютно, мрачно. Высокое окно в самом конце коридора выходило на теневую сторону. Свет здесь яркий, но всё равно меня не покидало ощущение, что нечто притаилось, скрываясь в углах, под днищем дивана и там, куда ни бросишь взгляд. Притаилось, наблюдая за мной, ожидая, когда я отвернусь, чтобы напасть. Я шел, боясь обернуться, напряжённый и неуверенный, не зная, что конкретно надо от меня Фроловой.

Дверь мне открыл охранник, верзила лет сорока, массивный и коротко стриженный. У него квадратное лицо, угрюмое и бесстрастное. Мы встретились взглядом, и я понял, что убивать ему не впервой. От такого типа надо держаться подальше – и лучше, как говорится, обходить за версту.

– Здравствуйте, Андрей. Прошу вас, садитесь.

Женщина, произнёсшая вежливую фразу, ничуть не напоминала ту особу, которую я вчера встретил в баре и которая неожиданно подошла ко мне, когда я топил в водке тягостное бремя прошлого.

– Здравствуйте, – откликнулся я и сел в кресло напротив письменного стола. Мельком бросил взгляд на охранника. Он стоял возле двери, сцепив руки на груди. "Да уж, атмосфера самая располагающая к разговору".

– Значит, важное дело, раз вы, Ангелина, пригласили меня в свой офис?

Её аура завибрировала. Я ощутил волнение, смешанное с ноткой страха. Присмотревшись внимательнее, различил тонкие морщинки и бисеринки пота на лбу, проступающие сквозь умело наложенный макияж. "А ей уже не двадцать и даже не двадцать пять, – мелькнула мысль, – а я-то думал…"

Из приоткрытого ящика стола она достала белую папку, пока я рассматривал кабинет: на стенах висели полотна в стиле поп-арт, а возле окон каким-то чудом затерялась парочка симпатичных натюрмортов. Совсем другое дело. Просто и со вкусом. Полки заставлены книгами и статуэтками. На стенах – награды и дипломы, а ещё я рассмотрел фотографии Ангелины и девчонки лет десяти, светленькой и голубоглазой.

– Это моя сестра Ольга, – сказала она, заметив, что я рассматриваю фотографии. – Мы не похожи, потому что отцы у нас разные. Вот о сестре я и хотела поговорить.

Её тон стал жестче, но нотка страха возросла.

Я обернулся, посмотрев на телохранителя. Свидетели нам ни к чему.

– Павел Анатольевич, выйдите в коридор, – произнесла Ангелина официальным тоном.

"Но…" – было написано у него на лице…

– Немедленно, – жёстко и властно, добавив себе баллы в своей характеристике, мысленно составляемой на её счет. Интересно. Охранник замер. Она сказала тоном, в котором звенела сталь: – Я ему доверяю. Репутация Андрея говорит сама за себя.

Интересно вдвойне. По-видимому, она нашла меня неслучайно.

Когда Павел Анатольевич вышел, она раскрыла папку.

С фотографий смотрели на меня дети. Их голые тела лежали на металлической поверхности стола. Бледные лица. Вытаращенные в ужасе глаза. Застывшие черты лица буквально впитали страх… Дрожь пробежала по моей спине, когда мозг сложил картинку воедино, сопоставив детали: волосы детей – совершенно седые.

Я отложил папку в сторону. Больше всего на свете мне хотелось уйти. Оставить всё как есть. Не знать ничего и со спокойной совестью жить по-прежнему: искать пропавших кошек и собачек милых богатых старушек.

Ангелина встала и наклонилась над столом. Невольно я заглянул в глубокий вырез её чёрного узкого платья. Ложбинка между маленькими, упругими грудями выглядела соблазнительно. Я сглотнул слюну и встал, намереваясь сбежать.

– Подожди!.. – выдохнула она.

Её зелёные глаза заглядывали мне в душу. Жалость кольнула сердце. Ну не могу я бросить женщину в беде. Один из принципов, порой самый нелюбимый.

– Я знаю про озеро, Андрей. Я всё знаю. Поэтому и прошу твоей помощи. Моя сестра в беде.

Это я уже и так понял.

– Продолжай, – ответил, садясь и оценивая хрупкость черт и изящную фигуру. Что-то в ней было неуловимое, очень женственное. Это "что-то" и заставило меня вчера в шумном клубе кивнуть на её вопрос: "Вы частный детектив Мильтов?"

Она замерла. Всё в ней было напряжено, и неуверенность буквально ощущалась на вкус. Голубовато-синяя и трогательно-розовая с чёрной горечью, когда она подумала, что я уйду. Запах пиона, слегка терпкий, но приятный, распространялся в воздухе, когда она приблизилась.

– Моя сестра… Её преследуют кошмары. Ольга слабеет, и что-то мучает её, вытягивая жизненные силы. Я не знаю, в чем причина, но начинаю думать: а вдруг её фантазии – правда?

– И чем могу помочь я? – удивлённо спросил я. – Я простой детектив, практически без опыта.

Точки над "и" хотелось расставить сразу.

– Андрей, я знаю, кто ты и какие способности есть в твоём арсенале. Внешность порой обманчива. Это сказано как раз про тебя. Послушай, что я расскажу тебе, а потом обещай подумать, хорошенько подумать, прежде чем принимать окончательное решение.

Беседа затягивалась. Я чувствовал нетерпение и ярость охранника, стоящего за дверью. Буквально ощущал на вкус. Весьма неприятное чувство, но эта та цена, когда мои способности в силе. Я приготовился слушать её рассказ, но внезапно Ангелина посмотрела на запястье – блеснули серебряные часики. Она нахмурилась и достала жёлтый широкий конверт, лежащий всё в том же ящике стола.

– Прошу меня извинить, дела. В конверте найдёшь все, что я успела разузнать. Фотографии, имена адреса. Кое-какие неафишированные подробности. – Она улыбнулась печально и грустно. В глазах блестели непролитые слёзы.

Я собирался уходить, когда она внезапно схватила меня за рукав. Жар её ладони просочился сквозь тонкую ткань бархатного пиджака.

– Пожалуйста, подумай дважды, – сказала Ангелина и разжала ладонь.

Когда я садился в лифт, то физически ощущал презрительный взгляд телохранителя Павла, впивающийся мне в спину. Да, он очень хотел бы со мной потолковать. Показать своё превосходство и силу. Ангелина нравилась ему как женщина. И он не мог понять: почему она обратилась ко мне за помощью. Но внешность порой обманчива, и так не зря про меня говорят.

…Димыч работает. Он журналист. А меня выперли ещё на первом курсе. За пьянство, за прогулы и за плохую успеваемость.

Ванна наполнена до краев. Вода благоухала жимолостью и мятой. Мужской наборчик, типичный ширпотреб, подаренный когда-то благодарной старушкой-клиенткой.

Вода зовёт. Попробовал пальцем. Хороша, на грани между тёплой и горячей.

Конверт оставил на кухонном столе. Очищение важно для меня. Вода в моём деле очень много значит.

Разделся – и вот я уже начал погружаться в воду. Тело млело, согреваясь. Обжигающе горячо, а потом приятно до дрожи. Нежился пару мгновений абсолютной тишины и спокойствия. Вода забрала звуки, приглушила эмоции. Вода и музыка – моё спасение. Всегда помогали привести мысли и чувства в порядок. Помогали разделять мой собственный и чужой мир, отсекая, создавая барьер.

Без этих средств я давно бы сошёл с ума. Как когда-то давно, после того как спас Борьку.

Воспоминания нахлынули непрошеными. И хотелось бы не вспоминать, но у странной штуки, подсознания, свои законы.

Борька был самым младшим из наших дворовых ребят, друживших со мной.

В конце того августа ощущалась стоявшая на пороге осень. Жаркий день менялся на холодные, порой дождливые вечера. Стыл воздух, и дул порывистый ветер. Ты стоишь разгорячённый от бега и игр, а ветер пробирает до дрожи.

В тот день, играя в казаков-разбойников, мы не сразу поняли, что Борьки нет рядом. Стали искать, но безрезультатно.

Случилось это тринадцать лет назад, тогда мои родители были ещё живы. Я был вполне обычным ребёнком, а о деде даже не слышал. Только потом узнал почему. Но тогда, отчаявшись: поиски не дали результата, – я был готов на всё, лишь бы трёхлетний Борька был найден.

Сорванец вечно увязывался за нами, и, пока его не обнаруживали прятавшимся, он наблюдал за нами, словно щенок, державшийся поблизости, боясь подойти. Он прятался, подражая нам, и лишь вечером кто-то из пацанов обронил, что видел его светлую макушку. Тревога кольнула сердце. Беда – почувствовал я.

Мне было девять, и паника стала душила меня. Я боялся, что накажут, боялся того, что с нами будет, если Борька не вернётся к родителям. Тогда и проснулся мой дар.

Маленькое озеро с тёмной водой неудержимо притягивало меня. Что-то не так было с водой. Что-то не так было с камышом. Я видел. Наяву ощущал белые всполохи, перемешивавшиеся с ядовито-зелёными. Тогда я не знал, что это. Но эмоции: страх, паника – переполняли моё сердце. Яркие, жутко реальные, но не мои.

Я нашёл его под утро в тех самых камышах. Ещё бы чуть-чуть – и стало бы поздно. Борька бы замёрз и умер. Маленькие ручки запутались в проволоке, сандалии потерялись, и мальчик просто лежал, от страха утратив голос, мог только всхлипывать и бояться, что его никогда не найдут…

А я… Меня поместили в психушку. Я нашёл Борьку, но перестал воспринимать окружающий мир. Я слышал только звуки, и калейдоскоп красок играл разноцветными гранями в моём мозгу.

…Вода остывала, я собирался покинуть ванну и вспомнил ещё кое-что – вчерашнюю попойку в баре и девушек, не поделивших парня. Я по глупости вмешался, когда увидел виновника сильных чувств. Он не любил ни одну из них, а просто пользовался их влюблённостью. Связанные узами брака светятся по-другому. Может, не стоило подходить и шептать пару слов на девичье ушко? Мимоходом, той, что любила сильней. Она не поверила, но всё же спросила у него: "Ты женат, Сергей?" Он покраснел, не ожидая такого вопроса. И был скандал. И были разбиты сердца на осколки. Остались боль и едкая, чёрная грусть. Вина – гадкое чувство. Она не спрашивает, где правда, где ложь. И понеслось: одна стопка, вторая, бутылка.

Сейчас, ведя мысленный диалог, предполагая иной расклад, я бы поступил так же. Правда порой режет, как нож, но ложь гораздо хуже.

…Неожиданно в дверь позвонили. Резко продребезжали. Давно пора было звонок поменять, да всё откладывал. Я жил от дела к делу, безнадёжно пытаясь отложить на чёрный день. На первом плане – поездка в Гонконг, к человеку, способному закончить моё обучение. Последние слова деда – город и имя мастера. А денег всё никак не удавалось достаточно накопить.

Полдесятого – время не позднее, но за окном темным-темно. Конец ноября. Холодно – зима вступила в свои права. Димка пил чай, я цедил кофе. Он хмуро посматривал то на меня, то на шоколадный торт. "Чего не ешь?" – спрашивал его взгляд, а я не хотел, мне кусок в горло не лез.

Конверт был раскрыт, и на столе лежали фотографии и вырезки из газет: жёлтая пресса, сплетни. Но кое-что эти статьи связывало. Погибали в основном дети, не старше тринадцати лет. Все умирали во сне. Страх отчётливо проступал на лицах. Остановку сердец констатировали врачи. А седина в волосах так и осталась загадкой. Тем делом пестрели заголовки газет. Но многие детали не выходили за рамки следствия.

Ведомство, где работал охранник Фроловой, за деньги сумело кое-что разузнать, а потом людям Фроловой просто намекнули, чтобы не лезли не в своё дело. Таинственность насторожила, но не остановила Фролову, которая обратилась ко мне.

– Да уж, – пробурчал Димон. Сегодня он был в вязаном белом свитере. Мягкий пушистый. Эх, мне бы такой…

– Димыч, – задал я другу вопрос. – А может, мне отказаться? Может, просто позвонить и сказать, что я пас?

Он долго смотрел на меня. Буравил тяжёлым взглядом, а потом сказал:

– А я думаю, что надо. Хочешь – не хочешь, Андрей, но такова судьба. У тебя есть дар, и ты просто обязан помогать людям.

Димыч иногда мне завидовал. Но даже лучший друг не знал всего. Возможно, когда-нибудь я расскажу ему. Надо поторопиться, так как для него плюсы моего таланта всё перевешивали. А по мне, это всё же проклятье. Отличать правду от лжи. Знать настоящие чувства. Чувствовать, ощущать человека буквально на вкус, на время погружаться в его эмоции, надевать чужую маску. Я с радостью отдал бы такой талант кому-то ещё. Честно и без сожаления. Но судьба коварна, и кто-то сверху, по-видимому, знает, что будет лучше для нас, чем мы сами…

Время незаметно перевалило за полночь. Я устал. Я злился. Я ненавидел его, Димыча, спокойствие. Пара секунд. Глянул в окно. Тускло мерцал фонарь. Опять пошёл снег. Утром будет скользко. Посмотрел на Димыча. Гад улыбался. Самодовольно так, доедая предпоследний кусочек торта. "Что лыбишься?" – хотел спросить я, но не успел. Друг поставил чашку на стол и сказал: