Приезжает дядя Фред

Рис. Б. Семенова

Чтобы ничто не помешало им насладиться чашкой послеобеденного кофе, Крампет предложил своему гостю проследовать в меньшую, не столь посещаемую гостиную.

— В главном зале клуба, — пояснил он, — ведутся бесспорно интеллектуальные беседы, но при этом по комнате летает слишком много кусков сахара.

Гость сказал, что понимает.

— Молодая кровь, а?

— Вот именно. Молодая кровь.

— И жизнерадостность.

— Жизнерадостность, — подтвердил Крампет. — Этого добра тут хватает.

— Не всем, однако, как видно?

Гость указал собеседнику на открытую дверь, в которой только что появился молодой человек в плотно облегающем фигуру костюме из твида. Облик этого человека был жалок. Глаза его блуждали, он жадно сосал пустой мундштук. Какая-то тяжкая дума, судя по всему, смущала его ум и сердце. Крампет окликнул его и предложил присесть к их столику, но тот только рассеянно тряхнул головой и исчез, как преследуемый роком персонаж греческой трагедии. Крампет вздохнул.

— Бедняга Понго!

— Понго?

— Его имя Понго, Понго Туистлтон. Он просто помешался от горя из-за своего дяди Фреда.

— Тот умер?

— Что вы, это было бы счастьем. Он завтра прибывает в Лондон. Понго только что получил телеграмму от него.

— И это так его огорчает?

— Еще бы. После того, что произошло в прошлый раз…

— Что же произошло в прошлый раз?

«Бедняга Понго, — начал Крампет, — не раз говорил со мной о дядюшке, и будь я проклят, если каждый раз при этом в глазах его не начинали блестеть слезы. Дело в том, что, хотя этот почтенный лорд большую часть года живет в своем родовом поместье Икенхэм, у него есть пренеприятнейшая манера время от времени срываться с поводка и сваливаться на голову Понго. И всякий раз, как дядя Фред появляется в Лондоне, злосчастному парню приходится терпеть адские муки, потому что дядюшка, которому, заметьте, уже стукнуло шестьдесят, ведет себя в столице, как двадцатилетний буян. Не знаю, достаточно ли ясно представляете вы себе смысл слова «эксцессы», но то, чем ознаменовываются каждый раз визиты сельского дядюшки в метрополию, может быть охарактеризовано только этим словом.

Если бы дядя Фред развлекался на территории клуба, беда была бы невелика. Люди у нас в общем широко смотрят на вещи, и если вы станете вдруг разбивать в щепки пианино, никто из клубных завсегдатаев бровью не поведет. Но старый плут норовит как назло вытащить Понго куда-нибудь в город, и там, на людях, он выкидывает номера, поражающие невольных свидетелей его развлечений изобретательностью и размахом.

Как-то раз в один из своих визитов в Лондон дядя Фред, который, казалось, благодушно и мирно грелся у камина в квартире Понго после обильного завтрака, данного ему племянником, сказал:

— Ну-с, а теперь, мой мальчик, пришло время совершить что-либо поучительное.

Понго замер. Злосчастный малый уставился на любимого дядюшку так, как он, видимо, посмотрел бы на динамитную шашку, неожиданно загоревшуюся у него под носом.

— Совершить что? — переспросил Понго, чувствуя, что колени у него подгибаются, а лицо бледнеет под слоем загара.

— Что-либо поучительное и забавное, — с готовностью повторил лорд Икенхэм, наслаждаясь звуками произносимых им слов. — Успокойся, друг мой, и не заботься ни о чем — программу дня я полностью беру на себя.

Надо сказать, что конкретные обстоятельства жизни Понго таковы, что ему время от времени приходится обращаться к почтенному родичу на предмет выколачивания из него мелких сумм на непредвиденные расходы. Поэтому он не чувствовал себя обычно вправе разговаривать с дядюшкой так, как тот заслуживал. Однако в данном случае он попытался проявить твердость.

— Не думайте, что вам удастся еще раз затащить меня на собачьи бега. Надеюсь, вы не забыли, чем кончилось дело в прошлом году.

— Не забыл, — признался лорд Икенхэм, — не забыл. Я и сейчас считаю, что, будь судья поумнее, он ограничился бы выговором.

— И я не стану…

— Конечно, нет, дорогой, — прервал его дядя. — Ничего похожего. Я хотел бы посетить вместе с тобой дом наших предков.

Понго был озадачен.

— Я считал, что дом наших предков находится в графстве Икенхэм.

— Это всего лишь один из их домов. Кое-кто из предков жил гораздо ближе к сердцу страны — в маленьком и глухом местечке по имени Митчинг Хилл.

— На окраине Лондона?

— Сейчас Митчинг Хилл действительно приблизился к городу, и луга, где я бегал ребенком, застроены. А раньше Митчинг Хилл был поместьем твоего внучатого дядюшки, герцога Мармадюка. Человек этот обладал столь причудливым нравом, что тебе с твоей младенчески чистой душой он показался бы, наверное, существом фантастическим и нереальным. Я давно уже испытываю сентиментальную потребность посмотреть, во что превратилось это место, будь оно проклято. Скорей всего, в помойку. Но все-таки нам следовало бы совершить это паломничество.

Понго согласился, и на душе его стало легко и радостно. Понго решил, что даже мало чем отличающийся от буйного сумасшедшего дядюшка Фред не сумеет натворить много бед в таком месте, как лондонская окраина. Вы ведь знаете, что представляют собой эти места — они действительно как-то не очень располагают к размаху. Так что можно понять беднягу Понго.

— Хорошо, — сказал он. — Прекрасно! Восхитительно!

— Тогда, мой мальчик, надевай шапочку и штанишки — и в путь. Вероятно, в те края надо будет добираться омнибусом или чем-либо в этом роде.

Поскольку Понго не рассчитывал на то, что его охватит сладкое умиление при виде куска земли, именуемой Митчинг Хилл, ему не грозило, как он считал, разочарование. Едва сойдя с омнибуса, они увидели перед собой ряды небольших домиков. По мере того как паломники продвигались вперед, количество домиков увеличивалось, но характер их не менялся. Понго не сожалел о проделанном пути. Стоял один из тех ранних весенних дней, когда зима отнюдь еще не полностью покинула землю. Понго вышел из дома без пальто, а дождь медленно и упорно собирался над головами путников — он мог пойти в любую минуту. У Понго не было с собой даже зонта, но он пребывал в блаженном состоянии. Час шел за часом, а дядюшке еще не удалось привлечь к себе ничьего внимания; на собачьих бегах достопочтенный лорд был в руках констебля уже через десять минут после появления на площадке.

Понго начал всерьез надеяться, что, может быть, ему повезет и, поводив старого озорника до вечера по пустынному Митчинг Хиллу, он сумеет отвезти его домой, накормить обедом и уложить спать. Учитывая многочисленные упоминания лордом Икенхзмом того обстоятельства, что его супруга (приходившаяся тетушкой бедняге Понго) обещала собственноручно скальпировать мужа тупым ножом, если он не вернется к утреннему завтраку, можно было, пожалуй, рассчитывать, что на сей раз визит дяди Фреда пройдет без особо ощутимых пощечин обществу. Стоит, пожалуй, отметить, что, подумав об этом, Понго улыбнулся — и это была последняя его улыбка в тот день.

Гуляя по Митчинг Хиллу, лорд Икенхэм время от времени останавливался и торжественно сообщал, что именно тут он выстрелил как-то из лука (и попал!) в нижнюю часть спины садовника, а здесь, как он припоминает, его вырвало после перкой выкуренной тайком сигареты. Наконец, он остановился перед небольшой дачкой, которая по непонятным причинам гордо именовалась «Кедры». Лицо дядюшки приобрело нежное и задумчивое выражение.

— На этом самом месте, — сказал он с неким подобием меланхолического вздоха, — на этом самом месте пятьдесят лет назад я… О, дьявольщина!

Последнее восклицание было вызвано тем, что дождь, который все это время висел над ними, обрушился наконец на землю, подобно холодному душу, включенному чьей-то решительной рукой. Путники поспешили подняться на крыльцо чужого дома, где, укрывшись от потоков воды, молча обменивались взглядами с серым попугаем, клетка которого висела перед самым окном.

Крыльцо «Кедров» представляло собой далеко не идеальное укрытие. Оно, правда, защищало их от ливня, но дождевые струи очень скоро образовали некое подобие водяной карусели и, заливая путников с боков, причиняли им массу неприятностей. В момент, когда Понго, втянув голову в плечи и подняв воротник пиджака, старался теснее прижаться к двери, вышеупомянутая дверь внезапно отворилась. Женщина, очевидно прислуга, молча смотрела на них с порога, и Понго догадался, что дядюшка воспользовался дверным звонком, оказавшимся у него перед глазами. На женщине был длинный дождевой плащ, и лорд Икенхэм улыбался ей с благожелательностью настоящего английского джентльмена.

— Добрый день, — сказал он.

Женщина ответила:

— Добрый день.

— Разрешите узнать, не «Кедры» ли это?

Женщина подтвердила, что это именно «Кедры».

— А что, милые хозяева «Кедров» — дома?

Женщина сказала, что дома никого нет.

— Нет? Впрочем, это не так уж и важно. Я пришел, — продолжал лорд Икенхэм, протискиваясь в дверь, — подстричь когти попугаю. Это мой ассистент, мистер Уокиншоу; он — анестезиолог, — добавил дядюшка, указав на Понго.

— Вы из птичьего магазина?

— Совершенно верно.

— Мне не сообщили о вашем приходе.

— Они, видимо, не очень-то откровенны с вами, а? — произнес лорд Икенхэм голосом, исполненным сочувствия. — Это так неприятно.

Беседуя, Икенхэм продвигался все глубже и глубже, пока не очутился в гостиной. Понго, как завороженный, шел за ним. Следом за Понго двигалась женщина в плаще.

— Ну ладно, входите, — промолвила она неуверенно. — Я-то уже собиралась уходить — мой рабочий день закончился.

— Идите, — любезнейшим образом откликнулся лорд Икенхэм. — Ради бога, идите и ни о чем не волнуйтесь. Все будет в порядке.

Хотя сомнения, судя по всему, не полностью ее покинули, женщина наконец удалилась, а лорд Икенхэм спокойно зажег газ и пододвинул кресло поближе к печке.

— Вот видишь, малыш, — сказал он, — немного такта в разговоре — и мы спасены. Нам не угрожает простуда, мы в тепле и уюте. В общем, если будешь полагаться на меня, то не ошибешься.

— Но, черт возьми, не можем же мы здесь оставаться, — простонал Понго.

Лорд Икенхэм удивленно поднял брови.

— Не можем? Что ж ты предлагаешь вместо этого, мой друг, — пребывание под дождем? Я вижу, что ты плохо понимаешь, насколько серьезно положение, в котором мы оба находимся. Дело в том, что сегодня утром, перед самым отъездом в Лондон, у меня произошел досаднейший конфликт с твоей теткой. Она утверждала, что весенние погоды обманчивы, и настаивала на том, чтобы я надел шерстяной шарф. Я категорически отверг ее тезис об обманчивости погоды и заявил, что, скорей, провалюсь сквозь землю, чем надену шерстяной шарф. Благодаря железной воле и проявленной выдержке я настоял на своем. Теперь представь себе, мой мальчик, что будет, если я вернусь, подхватив вульгарную простуду или насморк. Я буду навсегда переведен в ранг третьестепенной державы, и в следующую поездку в Лондон мне предложат взять с собой подушку для прогревания печени или кислородный агрегат. Нет уж! Я останусь здесь, грея ноги у этого прекрасного огня. Признаюсь тебе, я и не знал, что газовая печка излучает столько тепла. Я весь пылаю.

Понго тоже пылал. Его честный лоб был покрыт влажной испариной. Как будущий юрист и специалист в области британского законодательства, Понго прекрасно понимал, что проникновение в чужой и стоящий вдалеке от дороги дом под сомнительным предлогом наведения красоты на птичьи когти является мерзким проступком, чудовищность которого не снимается тем, что его нельзя квалифицировать как подлог, взлом, сутяжничество или еще что-нибудь в этом роде. Помимо юридической стороны дела, Понго крайне остро переживал его неловкость. Понго, надо сказать, вообще отличался болезненным отвращением к вещам, которые «не приняты» в добропорядочном обществе, поэтому положение, в котором он поневоле очутился, заставляло его нервно покусывать нижнюю губу и, как я уже упомянул, обильно потеть.

— А что, если тип, которому принадлежит это жалкое жилище, неожиданно явится домой? Вы так любите хвастаться своим умением предвидеть все на свете. Попробуйте-ка представить себе это!

Едва он успел окончить фразу, как раздался звонок в дверь.

— Ну вот, — с отчаянием произнес Понго.

— Пожалуйста, не говори «Ну вот», мой мальчик, — укоризненно обратился к нему лорд Икенхэм. — Такие восклицания ужасно любит издавать твоя тетка. Я не вижу ни малейшей причины для тревоги. Судя по всему, это какой-то случайный визитер. Хозяин особняка и налогоплательщик воспользовался бы, без сомнения, ключом. Выгляни-ка в окно, может быть, тебе удастся увидеть кого-нибудь.

— Это какой-то румяный малый, — сказал Понго, глядя в окошко.

— А сильно ли он румян?

— В общем, да.

— Ну видишь, я был прав. Румяный человек не может быть хозяином этого дома. Владельцы таких очагов, как правило, бледны и худосочны, ибо они проводят дни в унылых конторах. Пойди и узнай, что ему надо.

— Нет уж. Вы сами узнайте у него об этом.

— Ну ладно, пойдем вместе.

Они открыли входную дверь, и там действительно стоял какой-то невысокий розовощекий тин с промокшей от дождя спиной.

— Прошу прощения, — сказал румяный юноша. — Мистер Роддис дома?

— Нет, — заявил Понго.

— Прекрати свои глупые шутки, Дуглас, — сказал лорд Икенхэм. — Конечно, я дома. Мистер Роддис — это я, — обратился он к юнцу. — А это — мой сын Дуглас; каков он — вы видите сами. А с кем имею честь…

— Моя фамилия Робинсон.

— Ах, вот оно что! Вы Робинсон? Теперь мне ясно. Очень рад познакомиться с вами, мистер Робинсон. Входите смелее и снимайте ботинки.

Они двинулись в обратный путь, причем лорд Икенхэм то и дело указывал гостю на всякие достойные внимания детали обстановки, а Понго, задыхаясь и хватая ртом воздух, судорожно пытался адаптироваться к новому повороту в событиях. Сердце его трепетало. Понго совсем не нравилось быть мистером Уокиншоу, анестезиологом, но роль Роддиса-младшего привлекала его ничуть не больше. Ему было по-настоящему страшно. Понго уже не сомневался, что дядюшка Фред вошел в азарт и настроился на одну из своих больших праздничных программ. Понго с ужасом гадал, чем это все может кончиться.

Оказавшись в гостиной, розовощекий парень оробел и смешался.

— Джулия здесь? — спросил он, слегка пришепетывая, как рассказывал затем Понго.

— Она здесь? — спросил лорд Икенхэм у Понго.

— Нет, — ответил Понго.

— Нет, — повторил лорд Икенхэм.

— Я получил от нее телеграмму — она сообщала, что сегодня будет здесь.

— Прекрасно, мы сможем сыграть в, бридж вчетвером.

Румяный малый продолжал взволнованно переступать с ноги на ногу.

— Я знаю, что вы не знакомы с Джулией. Она рассказывала мне о семейном недоразумении, с которого началась размолвка.

— Да, все это нелепо, но…

— Я говорю о вашей племяннице Джулии Паркер. То есть о племяннице вашей жены.

— Племянница моей жены — моя племянница, — сердечно сказал лорд Икенхэм. — Наш семейный девиз — все пополам.

— Мы с Джулией хотели бы пожениться.

— Прекрасно, в чем же дело?

— Они нам не разрешают.

— Кто это — они?

— Ее родители, дядя Чарли Паркер, дядя Генри Паркер я все остальные родственники. Они считают, что я недостоин Джулии.

— Нравственные принципы современных молодых людей часто отличаются шаткостью.

— Не в этом дело. По их мнению, я недостоин войти в семью Паркеров — они люди гордые.

— А чем, собственно, они так гордятся? Они, что, — пэры Англии?

— Нет, не пэры.

— Тогда какого черта, — с горячностью сказал лорд Икенхэм, — они задирают нос? Только пэры и графы имеют право на гонор, ибо, что ни говори, графство — вещь серьезная.

— Кроме того, у меня был неприятный разговор с отцом Джулии. Сам не знаю, как это получилось, но я обозвал его безмозглым старым… О-о! — воскликнул вдруг парень, оборвав свой рассказ. Он отскочил от окна и одним гигантским прыжком достиг середины комнаты. Понго, нервная система которого и без того была уже основательно разрушена, прикусил себе язык, будучи не в состоянии справиться с какими-то новыми осложнениями.

— Они стоят у вашей двери! Джулия и ее родители! Я не думал, что они явятся вместе.

— У вас нет желания с ними встретиться?

— Конечно, нет!

— Тогда пригнитесь немного и спрячьтесь за диваном, мистер Робинсон, — сказал лорд Икенхэм, и румяный юноша, взвесив полученный совет и найдя его разумным, укрылся в предложенном месте. Послышался входной звонок, и лорд Икенхэм с Понго направились к двери.

— Послушайте, — прошипел Понго. Он дрожал, как осиновый лист.

— Говори же, я слушаю тебя, мой мальчик.

— Я хочу сказать, что…

— Что?

— Вы же не станете впускать сюда этих, этих…

— Обязательно впущу, — сказал лорд Икенхэм. — Мы, Роддисы, славимся своим радушием. Но поскольку наши новые гости могут знать, что у мистера Роддиса нет сына, нам придется вернуться к прежнему варианту. Итак, ты опять, мой дорогой, превращаешься в местного ветеринара, пришедшего осмотреть птицу. Когда я войду в гостиную, я хотел бы обнаружить тебя у клетки, глазеющим на попугая с самым ученым видом. Время от времени ты можешь слегка постукивать карандашом по собственным зубам. И постарайся, пожалуйста, пахнуть йодоформом. Это придаст больше достоверности ситуации.

Понго поплелся к клетке и с такой отрешенностью уставился на птицу, что только услышав, как чей-то голос рядом с ним произнес слово «Итак…», он осознал, что в комнате появились посторонние. Повернув голову, «ветеринар» увидел, что титулованный разбойник и чума графства Икенхэм вернулся в гостиную в сопровождении группы людей. Группа эта состояла из суровой на вид, немолодой женщины, пожилого мужчины и юной девушки.

Надо сказать, что Понго, в общем, заслуживает доверия в вопросе об оценках, даваемых им девушкам. Поэтому когда он сказал нам, что вошедшая молодая особа была «настоящий персик», мы поняли, что более подходящего слова для ее описания не найдешь. Девушке было не больше девятнадцати лет, и ее личико, говорит Понго, напоминало нежный бутон розы в момент, когда тот еще подернут предрассветной июньской росой. Так говорил Понго.

Мне, правда, трудно поверить, что он хоть раз в жизни видел, как выглядит роза на рассвете, — я слишком хорошо помню, какого труда стоило нам в университетские годы разбудить его утром, даже если речь шла о завтраке, назначенном на девять тридцать.

— Бьюсь об заклад, — произнесла меж тем пожилая женщина, — что вы понятия не имеете, кто я такая. Я сестра Лауры — Конни. Это — Клод, мой муж. А это наша дочь Джулия. Лаура дома?

— Очень сожалею, но ее нет, — сказал лорд Икенхэм. Женщина приглядывалась к нему с таким выражением лица, словно он не полностью соответствовал ее предположениям.

— Я думала, что вы моложе, — сказала она.

— Моложе, чем кто? — терпеливо спросил лорд Икенхэм.

— Моложе, чем вы есть.

— Увы, никто не может быть моложе, чем он есть, — вздохнул лорд Икенхэм. — Но каждый делает, что может, в этом направлении, и, должен вам признаться, что, в общем, я доволен тем, как прожил ряд своих последних лет.

Тут в поле зрения женщины попал Понго, который, видимо, не произвел на нее благоприятного впечатления.

— А это еще что такое?

— Это ветеринар, обслуживающий моего попугая.

— Я не могу говорить в его присутствии.

— Не обращайте на него внимания, — сказал дядюшка. — Бедняга абсолютно глух. — И, бросив на Понго выразительный взгляд, который содержал в себе приказ поменьше смотреть на девушку и побольше на попугая, лорд Икенхэм предложил всей компании присесть в гостиной.

— Итак… — начал он.

В течение нескольких мгновений в комнате царила тишина, затем послышались звуки приглушенного рыдания, исходившие, как показалось Понго, от Джулии. Понго не видел, что происходило в комнате. Он взирал на попугая, который, в свою очередь, смотрел на него в свойственной этим птицам оскорбительной манере — одним глазом.

Наконец женщина снова заговорила.

— Хотя Лаура. — сказала она, — и не сочла нужным пригласить меня на свою свадьбу (после чего наши контакты были, естественно, прерваны и мы не виделись пять лет), необходимость вынудила меня сегодня переступить порог ее дома. Бывают моменты, когда приходится забывать об обидах. Хочется верить, что в трудный для семьи час родственники сплотятся и поддержат друг друга.

— Я вас прекрасно понимаю, — сказал лорд Икенхэм, — это как в армии — солдатская верность боевому знамени.

— В общем, я предлагаю перечеркнуть прошлое. Поверьте, я не стала бы обращаться к вам, если б не крайние обстоятельства. Я… прощаю вас и взываю к вам о помощи.

Понго был очень растроган, и попугай, как ему показалось, тоже: по крайней мере, птица моргнула и откашлялась. Женщина меж тем продолжала:

— Я прошу вас и Лауру временно, на недельку-другую, приютить нашу Джулию у себя — пока я не решу, как мне поступить с ней. Через две недели у нее экзамены по фортепиано, так что ее нельзя сейчас отослать из Лондона. Дело в том, что Джулия влюбилась. Точнее — ей кажется, что она влюбилась.

— И вовсе мне это не кажется, — произнесла Джулия. Голос ее был так хорош, что Понго Туистлтону отчаянно захотелось обернуться и взглянуть на девушку. Глаза Джулии, говорит он, сияли, словно две звездочки, а на лице светилась душа, впервые проснувшаяся к жизни. Что эта красавица нашла в румяном парне, который даже среди других, таких же розовощеких парней, ровным счетом ничем не выделялся, Понго никак не мог взять в толк. Тщетно искал он ответа на мучивший его вопрос.

— Вчера Клод и я прибыли в Лондон, надеясь порадовать дочь своим визитом. Мы, естественно, поехали прямо в пансион, в котором она живет, и, как вы думаете, что мы там обнаружили?

— Клопов.

— Отнюдь. Письмо от мужчины. Я с ужасом узнала, что человек, о котором мне ровным счетом ничего не известно, собирается жениться на моей дочери! Я, конечно, потребовала, чтоб он немедленно явился, и, когда я его увидела, мне стало ясно, что он абсолютно неприемлем. Он маринует угрей!

— Что-что?

— Он работает на фабрике, где маринуют угрей!

— По-моему, — рассудительно заметил лорд Икенхэм, — это обстоятельство говорит, скорее, в его пользу. Умение мариновать угрей свидетельствует о необыкновенно высоких способностях. Не так уж много людей, которые в состоянии справиться с этой задачей. Если б кто-нибудь вздумал, например, обратиться ко мне с просьбой замариновать угря, я был бы в полной растерянности. Уверен, что не меньшее смущение испытали бы в этой ситуации Уинстон Черчилль и Рамсей Макдональд.

На женщину, однако, эти доводы не произвели впечатления.

— Ха! — усмехнулась она. — Вам, наверно, не приходит в голову задуматься над тем, что сказал бы брат моего мужа Чарли Паркер, если б я разрешила его племяннице выйти замуж за этого типа!

— О! — сказал Клод, который весьма походил на высокую унылую птицу с обвисшими крыльями и рыжими усами.

— Или брат моего мужа Генри Паркер!

— А-а! — сказал Клод. — Или кузен Альф Паркер.

— Кузен Альф умер бы со стыда.

Джулия так пылко всхлипнула, что, как рассказывал Понго, ему стоило большого труда не броситься к ней и не попытаться ее утешить.

— Я тебе, мама, уже сто раз говорила — Уилберфорс бросит мариновать угрей, как только ему подвернется что-либо лучшее.

— Не знаю, что, собственно, может быть лучше маринованного угря? — недоуменно спросил лорд Икенхэм, внимательно слушавший весь разговор.

— Уилберфорс честолюбив, и, поверьте, скоро все увидят, что такое Уилберфорс.

Слова Джулии оказались пророческими, ибо именно в эту минуту румяный малый неожиданно для всех возник над спинкой дивана, как рыба, которая иногда взлетает над поверхностью воды.

— Джулия! — воскликнул он.

— Уилби! — восторженно откликнулась девушка. Понго клянется, что никогда не испытывал большего отвращения, чем в момент, когда она кинулась на грудь этому типу, прильнув к нему, как плющ приникает к старой садовой стене. Румяный малый сам по себе был, в общем, безразличен Понго, но девушка произвела на него глубокое впечатление. И Понго было весьма неприятно видеть, что она так радовалась этому Уилби.

Мать Джулии, после того поистине кратчайшего мгновения, которое необходимо женщине, чтобы прийти в себя от естественного изумления, возникающего при виде выскакивающих из-за диванов специалистов по маринадам, вернулась к жизни и, встав между дочерью и Уилберфорсом, развела их по сторонам, подобно судье на ринге, который не боится встать между двумя боксерами-тяжеловесами.

— Джулия Паркер, — сказала она, — мне стыдно за тебя.

— И мне, — откликнулся Клод.

— Я краснею, дочь моя.

— И я, — подтвердил Клод. — Обнимать мужчину, который назвал твоего отца безмозглым бог знает чем…

— Мне кажется, — задумчиво сказал лорд Икенхэм, — что прежде чем мы двинемся дальше, нам следует решить, был ли он прав в своем определении и, честно говоря…

— Уилберфорс согласен извиниться.

— Конечно, я извинюсь. Нечестно ставить человеку в вину слова, которые вырвались у него в пылу спора.

— Мистер Робинсон, — холодно произнесла женщина. — Вы прекрасно знаете, что дело не только в словах, которые вы сочли возможным произнести по тому или иному поводу. Если вы слушали то, что я говорила несколькими минутами раньше, то вы должны понять…

— Как не понять! Дядюшки Чарли и Генри Паркеры, кузен Альф и все прочее. Кучка снобов!

— Что-о?

— Чванливые самодовольные снобы со своими жалкими сословными предрассудками. Думают, что они представляют собой нечто важное только потому, что у них есть деньги. Между прочим, было бы интересно узнать, каким образом сколотили они свои капиталы.

— На что, собственно, вы намекаете?

— Не будем вдаваться в детали!

— Ваши мерзкие инсинуации…

— Ах, Конни, — промолвил лорд Икенхэм, глубоко вздохнув, — мы-то с вами отлично знаем, что мистер Робинсон прав. Сколько ни старайся, истину не скроешь от людей.

— Что-о?

— Послушайте, неужели вы и в самом деле не помните, каким образом «разбогател» наш Чарли?

— Что за чушь вы несете?

— Вспоминать об этом, конечно, неприятно — о таких вещах обычно не упоминается. Но уж раз мы вспомнили Чарли Паркера, то вы могли бы, мне кажется, признать, что манера «одалживать» деньги под двухсотпятидесятипроцентный интерес не может рассматриваться как невинное хобби, принятое в хорошем обществе. Если вы помните, именно об этом говорил прокурор на суде.

— В первый раз слышу об этом, — воскликнула красавица Джулия.

— О-о! — сказал лорд Икенхэм. — Так вы скрывали эту историю от малютки?

— Ложь!

— А головокружительный номер, проделанный Генри Паркером, — ведь он, надо сказать, чудом избежал тогда тюрьмы. И в самом деле, Конни, разве это хорошо, когда банковский служащий (даже если он и приходится братом вашему мужу!) берет из кассы пятьдесят фунтов стерлингов, чтобы поставить их на верную лошадку в большом дерби? Все-таки это не совсем честно, Конни. Истинно порядочные люди так не поступают. Правда (и я готов это подтвердить кому угодно), выиграв в тот раз свои пять тысяч фунтов, Генри больше не обращался к казенным деньгам. И все же, даже восхищаясь его умением судить о скаковых лошадях, нельзя, мне думается, такую финансовую практику считать безукоризненной. Что же касается кузена Альфа…

Женщина по имени Конни издавала какие-то странные горловые звуки. Понго говорит, что у него когда-то была лошадь, которая изъяснялась с ним аналогичным образом, когда он заставлял ее преодолевать слишком высокие препятствия. Звуки, говорит Понго, представляли собой нечто среднее между бульканьем и взрывами.

— Во всем этом нет ни слова правды! — выговорила наконец она, справившись со своими голосовыми связками. — Ни слова. По-моему, вы просто спятили.

Лорд Икенхэм пожал плечами.

— Как вам угодно, Конни. Я только хотел сказать, что хотя суд присяжных, изучавший специально подготовленные для него свидетельские показания, вынужден был воздержаться от прямого обвинения кузена Альфа по делу о контрабандном ввозе наркотиков, мы-то знаем, что он занимался этим ремеслом много лет. Я нисколько не презираю его за это, уверяю вас, Конни. Если человек ухитряется регулярно ввозить в страну кокаин и не попадает при этом в руки полиции — я от всей души желаю ему успеха. На здоровье, говорю я ему. Разговор этот я завел только потому, что, как мне кажется, не так уж безупречна наша семья, чтобы воротить нос от скромного ремесленника, предлагающего свою честную руку и сердце одной из наших девочек. Если вам интересно узнать мое мнение, Конни, так я должен вам прямо сказать: возможность выдать Джулию в семью, где маринуют угрей, надо рассматривать как большую удачу.

— Я тоже так считаю, — твердо заявила Джулия.

— Ты что же, веришь тому, что он здесь наговорил?

— Каждому его слову.

— Я тоже, — подтвердил румяный тип.

Женщина фыркнула. Было ясно, что нервы ее напряжены до предела.

— Да-а, — произнесла она, — я никогда не любила Лауру, но, бог свидетель, я никогда не желала ей такого мужа.

— Мужа? — с искренним изумлением переспросил лорд Икенхэм. — Что, собственно, дает вам повод предполагать, что мы с Лаурой состоим в браке?

В комнате повисло молчание, нарушаемое лишь голосом попугая, настойчиво предлагавшего всем присутствующим пощелкать орешки.

Наконец Джулия сказала:

— Теперь-то уж нам придется обязательно пожениться — Уилберфорс слишком много о нас знает.

— Я и сам, честно говоря, подумывал об этом, — сказал лорд Икенхэм. — Надо во что бы то ни стало заткнуть ему рот.

— Ты ведь не побоишься, милый, жениться на девушке из такой дурной семьи, как моя? — спросила Джулия с беспокойством.

— Твоя семья, дорогая, не может быть дурной для меня.

— В конце концов, нам ведь совсем не обязательно часто встречаться с ними, мой милый.

— Вот именно.

— Ведь не на родственниках же моих ты женишься, а на мне!

— Как это верно!

— Уилби!

— Джулия!

Повторение истории с плющом на садовой стене не доставило, конечно, Понго удовольствия, но его чувства не шли ни в какое сравнение с эмоциями женщины по имени Конни.

— И на какие средства, — спросила она ядовито, — вы предполагаете жить?

Вопрос заставил молодых людей призадуматься. Они внимательно посмотрели друг на друга — было совершенно очевидно, что тема эта им неприятна.

— Уилберфорс станет со временем богатым человеком!

— Со временем?..

— Если бы у меня было сто фунтов стерлингов, я мог бы хоть завтра приобрести половинную долю в крепком молочном хозяйстве на юге Лондона.

— Если бы! — опять презрительно фыркнула женщина.

— Вот именно! — откликнулся Клод.

— Где ж вы думаете их найти?

— А? — поддержал жену Клод.

— Где вы раздобудете эти сто фунтов, я вас спрашиваю?!

— О господи, какие пустяки, — весело сказал лорд Икенхэм. — У меня, конечно. Зачем же их искать в каком-то другом месте?

На глазах остолбеневшего Понго он извлек из кармана пиджака шуршащую пачку банкнот и передал ее розовощекому типу. При мысли о том, что деньги эти навсегда потеряны для него, Понго был охвачен таким горестным чувством, что из груди его вырвался громкий вопль, прозвучавший в примолкшей комнате, как визг щенка, которому невзначай наступили на хвост.

— Хм, — произнес лорд Икенхэм, — ветеринар, очевидно, хочет мне что-то сказать. Не так ли, ветеринар?

Уилберфорс вздрогнул.

— По-моему, вы говорили, что этот человек — ваш сын.

— Если б у меня был сын, — сказал лорд Икенхэм слегка обиженным тоном, — он был бы намного красивее, чем этот малый. Нет, это местный ветеринар. Я, наверное, сказал вам, что отношусь к нему как к собственному сыну, и это сбило вас с толку.

Он повернулся к Понго и начал производить энергические движения пальцами рук. Понго молча пялил на него глаза, пока дядюшка, продолжая жестикулировать, не ткнул его под ребро, после чего Понго вспомнил, что он «глухой», и начал вяло шевелить кистями.

— Я не совсем ясно понимаю, что он хочет сказать, — объявил лорд Икенхэм. — Сегодня утром парень сильно растянул кисть руки и теперь заикается. Вероятно, он хочет мне сказать что-то не предназначенное для посторонних ушей. Боюсь, что моего попугая постигла беда, о которой ветеринар не считает возможным говорить в присутствии юной девушки — даже жестами. Вы ведь знаете, каковы они, эти попугаи. Мы вас на мгновение покинем.

— Мы тоже выйдем на воздух, — сказал Уилберфорс.

— Да, — подтвердила Джулия, — мне хочется погулять.

— А вы, — галантно обратился лорд Икенхэм к Конни, которая походила в эту минуту на Наполеона, вынуждаемого жестокой фортуной покинуть Москву, — может быть, вы, Конни, присоединитесь к любителям свежего воздуха?

— С вашего позволения, я останусь и приготовлю себе чашку чаю. Надеюсь, вы не пожалеете для нас капли чаю?

— Ради бога, — со всей сердечностью ответил ей лорд Икенхэм. — Наш дом — храм свободы, и вы можете делать в нем все, что вам заблагорассудится.

Как только мы вышли из комнаты, рассказывал Понго, девушка, которая с каждой минутой все более и более напоминала собой свежий бутон розы, бросилась на шею старому проказнику.

— Я просто не знаю, как вас благодарить! — молвила она, а розовощекий тип добавил, что он тоже этого не знает.

— Пустяки, мои дорогие дети, право, не стоит благодарности, — сказал лорд Икенхэм.

— Нет, вы изумительный человек!

— Право же, пустяки!

— Нет, вы изумительны!

— Ну хорошо, хорошо! Хватит об этом говорить, — дядюшка расцеловал Джулию сначала в обе щечки, затем в подбородок и в лобик. Он поцеловал девушку в правую бровь и в кончик носа — и все это на глазах у Понго, взиравшего на своего дядюшку Фреда без малейшего удовольствия. Все целовали Джулию — кроме него. Наконец томительная для Понго сцена прекратилась, девушка и румяный Уилби отошли в сторону, и Понго получил наконец возможность перекинуться парой слов с дядюшкой.

— Каким образом у вас оказалось с собой так много денег? — спросил он.

— Хм, в самом деле, как эти деньги ко мне попали? — задумчиво произнес лорд Икенхэм. — Наверно, твоя тетка дала мне их для какой-нибудь скучной цели. Но для какой — вот вопрос. Скорей всего, для оплаты какого-нибудь из домашних счетов.

Понго возликовал.

— Рекомендую вам, милый дядюшка, подготовиться к хорошей головомойке, — сказал он не без злорадства. — Не хотел бы я оказаться завтра в вашей шкуре. Когда вы известите тетушку, что отдали ее деньги совершенно незнакомой девице, которая к тому же была весьма хороша собой, берегитесь, как бы тетя Джейн не заехала вам по голове одним из тех фамильных мечей, которые в изобилии развешаны по стенам вашего дома.

— О, мой дорогой мальчик, — откликнулся лорд Икенхэм, — как это похоже на тебя и на твое доброе сердце! Как это трогательно, что ты так беспокоишься обо мне. Но, пожалуйста, не волнуйся, мой милый. Я уже решил сказать дома, что отдал эти деньги тебе, чтобы ты смог выкупить у испанской певички сильно компрометирующие тебя письма. Вряд ли тетя Джейн рассердится, узнав, что я спас горячо любимого ею племянника от хищной авантюристки. Правда, она, вероятно, будет не очень довольна тобой и в течение какого-то времени тебя не станут звать в гости. Но, в конце концов, это не так уж важно — ты мне не будешь нужен до начала охотничьего сезона, так что не огорчайся.

В этот момент к калитке, ведущей в дом, подошел грузноватый краснолицый человек. Он уже готов был войти, когда лорд Икенхэм окликнул его.

— Мистер Роддис?

— Вы что-то сказали?

— Имею ли я честь говорить с мистером Роддисом?

— Да, это я.

— Моя фамилия Балстроуд, и мой дом стоит в самом конце улицы, — отрекомендовался ему Икенхэм. — А это — брат мужа моей сестры, Перси Френшем. Он торгует лярдом и импортным маслом.

Краснолицый сказал, что рад знакомству. Он осведомился у Понго, хорошо ли идут дела с жирами, и Понго ответил ему утвердительно. Краснолицый выразил свою радость по этому поводу.

— Мы с вами раньше не встречались, мистер Роддис, — сказал лорд Икенхэм, — но мне кажется, что как добрый сосед, я просто обязан вас предупредить: несколько минут назад я видел в вашем доме двух крайне подозрительных особ.

— В моем доме? А как они туда попали?

— Думаю, через окно. Эти люди показались мне похожими на взломщиков. Если вы подойдете к своему окошку и заглянете в него, вы их, без сомнения, увидите.

Краснолицый пополз к окну и через секунду вернулся к ним с таким видом, как будто еще мгновение — и пена пойдет у него изо рта.

— Они расселись в гостиной и пьют чай с моими печеньями!

— Именно это я и предполагал.

— Они открыли банку с моим малиновым вареньем!

— О-о, тогда вы, может быть, сумеете поймать их на месте преступления. По-моему, надо немедленно вызвать полицию.

— Я так и сделаю. Большое вам спасибо, мистер Балстроуд.

— Рад был оказать вам эту маленькую услугу, мистер Роддис, — сказал лорд Икенхэм. — А теперь мы должны идти — меня ждут дела. Хорошо дышится после дождя, не правда ли? Идем, Перси. — И он увлек Понго за собой.

— Вот так-то, — сказал он с чувством полного удовлетворения, — таким вот образом. Я стараюсь, мой мальчик, чтобы мои визиты в столицу всегда ознаменовывались добрыми делами. Люблю приносить людям радость. Приезжая, я внимательно оглядываюсь и даже в такой мерзкой дыре, как Митчинг Хилл, я спрашиваю себя — нельзя ли что-либо сделать для того, чтобы эта мерзкая дыра стала более счастливой мерзкой дырой? И если я вижу хоть малейшую возможность добиться этого — я ее не упускаю. Вот идет наш омнибус. Влезай скорей, мой мальчик, а по пути домой постараемся наметить планы на вечер. Если эта древность, ресторан «Лейстер», еще существует, мы можем с тобой в него заглянуть. Прошло не меньше тридцати пяти лет с тех пор, как меня в последний раз вышвырнули оттуда. Интересно будет узнать, кто у них там сейчас в завсегдатаях…»

П. Г. Вудхауз — известный английский писатель-юморист, автор многочисленных повестей и рассказов, особенно популярный в 20-е и 30-е годы нашего века.