Приговорённый обвиняет

Рисунки В. Колтунова

В бесконечно длинных коридорах, где царил полумрак, шаги раздавались удивительно громко. Клак… клак… Казалось, этим галереям, куда никогда не проникал дневной свет, не будет конца. На гладком, как стекло, паркете, отражались блики неярких электрических ламп. Клак… клак… У массивной двери шаги на какое-то время затихли. Послышались звяканье ключей, скрежет петель.

— Проходите…

Еще один коридор, конец которого теряется вдали. Человек высокого роста, шедший впереди, выглядел предельно истощенным. Надбровные дуги нависали над двумя затененными провалами, в глубине которых едва можно было различить глаза. Он смотрел прямо перед собой.

Этот коридор сразу показался ему непохожим на предыдущие. Сначала он не понял почему. Так же, как и в других, здесь царил полумрак. Но по мере того как они шли, по обеим сторонам возникало какое-то движение. Не поворачивая головы, человек попытался боковым зрением увидеть, что происходило справа и слева от него. Обе стороны коридора были забраны решетками. За толстыми железными прутьями что-то шевелилось, кишело существами, похожими на животных. Пришелец увидел в устремленных на него взглядах тупое любопытство, с каким смотрят на посетителей гориллы в зоопарке. Человек и следовавшая за ним охрана достигли середины коридора, когда послышался неясный вначале, но нарастающий гул голосов, и вскоре уже можно было различить отдельные фразы:

— Нет, ты только посмотри!

— Неужели и в самом деле он?

— Эй, Адамс!

Человек вздрогнул. «Проходите, проходите!» — сказал один из охранников. И тут с обеих сторон, по всей длине коридора раздался хохот. Адамс, как во сне, шел по лабиринту, которым вели его стражники, подчиняясь их кратким и точным указаниям: направо! налево! прямо! Повсюду, где он проходил, его появление вызывало взрыв безумного восторга. Внезапно, когда всеобщее веселье достигло пароксизма, раздался крик:

— Послушайте, да его же ведут в отделение приговоренных к смерти!

При этих словах некоторые из заключенных повалились на пол, другие начали весело скакать в своих клетках.

Наконец человек и его сопровождающие вошли в отделение смертников.

Коридор отделения приговоренных к смерти насчитывал в длину всего метров двадцать. Из-за обилия неоновых ламп светло как днем. И тихо. Появление заключенного и стражников не вызвало здесь никакой реакции. Осужденные встретили вновь прибывшего полным равнодушием.

Посредине коридора за небольшим столом на круглом высоком табурете сидел маленький человечек в форме надзирателя. Адамс и его охранники подошли к нему.

— Это Адамс? — спросил надзиратель.

— Да. Вот его карточка.

— Хорошо. Камера 3045.

Надзиратель взял со стола автомат и связку ключей.

— Пошли.

В этот момент затрещал телефон. Надзиратель протянул ключи одному из охранников, потом снял трубку. Направляясь к своей камере, Адамс слышал его голос:

— Алло? Да, господин директор… Нет… Нет… Во всяком случае, сейчас все в порядке. Хорошо, господин директор.

Адамс услышал, как позади него повернулся ключ в замке. Он задумчиво оглядел камеру. Это было помещение примерно двух с половиной метров в ширину и трех в длину. Стены выбелены известкой. В глубине под самым потолком через небольшое квадратное отверстие виднелось небо. Слева у стены — койка, застланная серым одеялом. Справа — умывальник. Адамс сделал несколько шагов и только тогда понял, что отныне он постоянно будет на виду у других. Уже сейчас чужие глаза следили за каждым его движением. И наблюдал за ним не надзиратель. Тот сидел, опустив глаза в газету. Адамс окинул взглядом коридор и заметил в камере напротив лысого человечка, пристально следящего за ним.

Адамс подошел к решетке и, в свою очередь, стал рассматривать своего визави. Крючковатый нос, тонкие и розовые, как у девочки, губы, темные и грустные глаза. Адамс знал этого человека. Они долго смотрели друг на друга. «Мог бы я сказать, что читаю ненависть в его взгляде? — подумал Адамс. — Пожалуй, нет. Только полное равнодушие».

Сидя за столом, надзиратель потягивал из стакана пиво.

Внезапно Адамс вздрогнул, услышав удар по прутьям решетки с правой стороны его камеры.

— В чем дело?

Тихий голос произнес:

— Ты, новенький, как тебя зовут?

Адамс помедлил.

— А вас, — спросил он, — как вас зовут?

— Джо Керди. 12 июня 1932 — 22 августа… этого года.

Адамс сжал губы, потом сказал:

— Эдвард Адамс. 6 мая 1939 — 3 сентября…

— Значит, вы и есть тот инспектор полиции, которого приговорили за убийство?

— Да, — ответил Адамс.

— Того парня, напротив вас, Слима Эвера, вы арестовали? — спросил Джо Керди.

— Да, — сказал Адамс, чувствуя, что нервы его на пределе. — Я арестовал его и вот того, Самуэля Пикара. И в других отделениях найдется добрая дюжина, кто обязан мне тем, что находится здесь.

— Только эта добрая дюжина, — вмешался новый голос с сильным южным акцентом, — выйдет отсюда в один прекрасный день. А тебя, парень, вынесут ногами вперед.

— Кто это говорит? — спросил Адамс.

— Твой сосед слева, Эдуард Рэйон.

— Счастлив познакомиться, — сказал Адамс насмешливо. — Как дошли вы до жизни такой?

— По вине бедной беззащитной старушки, которая держала тысячу долларов дома, вместо того чтобы положить ее в банк.

Из камеры Рэйона потянуло сигаретным дымком. Адамс машинально ощупал карманы.

— Мне нечего курить, — сказал он. — Вы не угостите?

Вместо ответа к нему протянулась рука с сигаретами. Адамс на мгновение задержал пачку в своих пальцах.

— Вы, может быть, не расслышали мое имя? — сказал он. — Меня зовут Адамс. Я работал в уголовной полиции.

Снова послышался голос Рэйона, равнодушный, спокойный:

— Возьми сигарету и верни пачку. Она у меня последняя.

…В отделении приговоренных к смерти Нью-Веральской тюрьмы было шестнадцать камер, с номерами с 3039 до 3054. Большую часть времени половина из них пустовала, и обычно администрация старалась размещать осужденных поближе друг к другу, чтобы их не угнетало одиночество. Им были разрешены шахматы, шашки, сигареты, кофе. Четверги и воскресенья были днями посещений. Встречи происходили в юго-восточной части тюрьмы в большой комнате, разделенной как бы прилавком с установленной на нем решеткой. Адвокаты имели специальные пропуска: им предоставлялось право посещать своих клиентов в любое время суток прямо в камерах.

На следующий день к Адамсу пришли оба его адвоката: метр Изабелла Линдфорд и Грегори Пенсон. Изабелла Линдфорд была высокой, довольно красивой женщиной с суровым выражением лица и резкими движениями. Она считалась одним из лучших адвокатов округа. Осуждение Адамса было ее первым серьезным поражением за годы практики. Пока шло следствие, она строила защиту, исходя из того, что Адамс невиновен, но позднее, когда ей стали известны все козыри, которыми располагал генеральный прокурор, она вдруг сделала поворот на сто восемьдесят градусов. Самое лучшее, решила она, если они с метром Грегори Пенсоном будут строить защиту, опираясь на смягчающие обстоятельства. Но, начиная с этого момента, как уже тогда понял Адамс, у нее не было иллюзий в отношении исхода процесса.

Нужно признать, что рядом с ней Грегори Пенсон выглядел довольно жалко. Адвокат недостаточно опытный, хотя и исполненный доброй воли (тем более что он был другом Адамса), Пенсон добровольно согласился плестись в хвосте своего знаменитого коллеги.

В тот день, когда метр Изабелла Линдфорд пришла к нему и предложила помощь в качестве второго защитника Адамса, у Пенсона появилась надежда. Он был убежден в невиновности своего клиента и друга, но принадлежал к людям, которым необходимо, чтобы их убеждения находили поддержку.

— И ты согласился?! — воскликнул Адамс. — Но как я смогу с ней расплатиться? Ты предлагаешь мне одного из самых дорогих адвокатов округа.

Но Пенсон положил ему руку на плечо:

— Изабелла не возьмет ни цента. Ее интересует твое дело. Старик, у нас появился шанс выкарабкаться.

Но в субботу третьего августа этого шанса не стало…

При появлении адвокатов надзиратель Вильям Ли встал из-за стола.

— Не беспокойтесь, Ли, — сказала Изабелла Линдфорд. — Это метр Пенсон. У него есть пропуск.

— Хорошо, метр, — ответил надзиратель, — я сейчас вам открою.

Он бросил взгляд на бумагу, которую ему протянула молодая женщина.

— Камера 3045.

Пенсон поискал глазами указанный номер. На койке в глубине камеры без движения лежал его друг.

— Он в таком состоянии уже более полусуток, — сказал Вильям Ли. — Ничего не стал есть вчера вечером, а сегодня утром даже не притронулся к кофе.

Адамс не обратил ни малейшего внимания на посетителей.

— Послушайте! — сказала метр Линдфорд. — Вы что, так и будете лежать? Вы полагаете, что сейчас самое время махнуть на все рукой?

В следующее мгновение Адамс уже был на ногах.

— Здравствуйте, Иза, привет, Грег. Зачем пожаловали?

— Прекратите, Эд. Вы пребываете в депрессии со вчерашнего вечера, — продолжала Линдфорд — Надзиратель сказал, что вы ничего не едите.

Адамс пожал плечами.

— Да, да, — сказал он гневно — Я ничего не ем и махнул на все рукой, как вы говорите. Ну и что? А что мне еще остается?

— Эдвард… — начал Пенсон взволнованно.

— Нет, — перебил его Адамс, — никаких излияний, прошу тебя. Вы оба уверены, что я впал в уныние, пребываю в отчаянии. Ошибаетесь. Напротив, я чувствую себя удивительно спокойно. Теперь, когда все кончено…

— Вовсе нет! — воскликнула Изабелла Линдфорд. — Именно теперь-то все и начнется!

— Да, — подтвердил Пенсон. — Послушай, Эд… У нас еще есть кое-что в запасе.

Адамс смотрел на него некоторое время, потом сказал с горькой иронией:

— Вот, вот. Давайте последний залп! Поднимайте возню! Тащите губернатора за ногу из постели! Переворачивайте небо и землю! Что касается меня, то я отказываюсь от этой бешеной гонки. Во всяком случае, — добавил он твердо, — сидя в этих четырех стенах, я ничем не могу быть вам полезным. Поэтому, сделайте милость, не ставьте меня в известность ни о чем. Сообщайте только результаты. Я не хочу больше неопределенности. Снова оказаться в подвешенном состоянии?! Бога ради, ни за что на свете!

Он замолчал. Оба адвоката испытывали неловкость. Однако Изабелла Линдфорд быстро овладела собой:

— Но это же неслыханно, чтобы человек, которому вынесен приговор, отказывался проявлять интерес к своей судьбе. Что происходит, Адамс?

— Происходит то, что мне теперь необходим отдых, покой, тишина! — Эдвард сделал несколько шагов, и адвокаты посторонились, чтобы дать ему пройти.

— Нет, — сказал он, подойдя к решетке и сжав изо всех сил прутья руками. — Все, что произошло, настолько странно, что я отказываюсь что-либо понимать. Видите этого человека напротив меня? Это Слим Эвер. А вон тот, подальше, это Самуэль Пикар. Оба они убийцы и торговцы наркотиками. Кто их поймал? Я.

Те, кого он назвал, подошли к решеткам своих камер и стали прислушиваться.

— Справа от меня сидит Джо Керди. Он тоже пойдет в газовую камеру: изнасилование и похищение людей с целью выкупа. Слева сидит Эдуард Рэйон. Убийство ради тысячи долларов, которые он даже не успел истратить. И я среди них! Я! Так вот, если вы ничего не можете сделать для меня, убирайтесь! Оставьте меня в покое!

Изабелла Линдфорд сделала знак надзирателю.

— Хорошо, — сказала она. — Пусть будет, как вы хотите, Адамс. Мы не станем сообщать вам того, что можно будет не сообщать. Но сегодня у меня для вас особое известие. Может быть, вам интересно узнать, что ко мне приходила молодая женщина по имени Милли Берил? Она приехала из Англии, узнав из газет о вашем процессе и приговоре.

Адамс поднял голову.

— Милли? — прошептал он.

Изабелла Линдфорд вышла из камеры. Пенсон на несколько секунд задержался:

— Милли не забыла тебя, Эд. Она бросила мужа, узнав о твоем приговоре. До встречи, Эд.

Оставшись один, Адамс снова вытянулся на койке и погрузился в свои мысли. Немного спустя, когда он очнулся, его взгляд случайно встретился со взглядом надзирателя Вильяма Ли. Тот как раз подносил ко рту стакан пива, но, почувствовав, что за ним наблюдают, поставил стакан на резиновый кружочек. Он казался смущенным. В тюрьме Нью-Вераля приговоренным пиво полагалось только по воскресеньям.

Ночи напролет Адамс слушал, как переговаривались между собой камеры. Сотни раз разговор затухал, и собеседники заявляли о своем намерении заснуть, но сотни раз отчаяние, страх, мысли о том, что их ожидает, заставляли заключенных снова и снова продолжать беседу.

Адамс не принимал участия в их разговорах. Его мысли были в прошлом. Он вспоминал Милли, когда ей было двадцать четыре года; ее коротко остриженную белокурую головку, веселый и открытый взгляд, ее несколько неловкую манеру держаться…

Эдвард вспомнил также их разрыв, свое увлечение другой женщиной, черты лица которой он сейчас не мог восстановить в памяти. Однажды Милли исчезла. Позже Адамс узнал от кого-то, что она уехала в Англию и вышла замуж за Бруно Берила.

Часто нить его воспоминаний прерывал Вильям Ли, предлагавший сигареты или сандвич.

— Вы совсем не едите, — замечал надзиратель сочувственно, — это никуда не годится.

У Вильяма Ли были умные глаза, смотревшие через очки в стальной оправе так, что создавалось впечатление, будто этот человек знает о вас все. Однако в этом открытом взгляде не было и тени нездорового любопытства. Его гладко выбритое, покрытое красноватыми прожилками лицо дышало добродушием.

У Адамса было достаточно времени, чтобы наблюдать за надзирателем в течение первых трех дней своего пребывания в камере, и вскоре он почувствовал к Вильяму Ли что-то вроде симпатии, о чем надзиратель так никогда и не узнал.

Заключенные относились к надзирателю Вильяму Ли терпимо, хотя иногда срывались на грубость.

Не уделяя этому особого внимания, Адамс узнал многое и о других обитателях отделения. Позднее, когда произошли события, из-за которых мы начали свой рассказ, сведения эти, весьма точные, хотя накапливались они подсознательно, сыграли очень важную роль. Так, например, Адамс знал, как ведет себя каждый из заключенных, думая о неизбежно приближавшейся казни. И больше всего боялся смерти Слим Эвер. Страх заставлял его вскакивать на ноги каждый раз, когда кто-нибудь поворачивался на своем матраце или когда Вильям Ли ставил свой стакан с пивом на стол. Тогда Эвер замирал, вцепившись в прутья решетки, и резким движением поворачивал голову, озираясь вокруг.

Через клетку от Эвера его бывший сообщник Самуэль Пикар медленно терял рассудок. Тюремный психиатр дважды в течение этих трех дней заходил к нему. Ночью заключенный бредил, стонал, а иногда, громким голосом, каким читают поэты, рассказывал о своем детстве. Главными персонажами этих бессвязных и трогательных историй были его мать и сестра.

Между камерами Эвера и Пикара находился шестидесятилетний Дик Лустон. Казалось, он не испытывал страха, в действительности же боролся с ним при помощи сна, сна беспокойного, во время которого его преследовали чудовищные кошмары. И тогда Лустона буквально подбрасывало на койке. Его приговорили к смерти за убийство маленькой девочки.

Слева от себя на протяжении всей ночи Адамс мог слышать беседы Эдуарда Рэйона и Рамона Обайи. Эти двое, не переставая, говорили о том, что их ждет. Каждый раз их беседы начинались примерно так:

— Как ты думаешь, будет больно?

— Говорят, это длится всего лишь несколько секунд, не успеваешь ничего сообразить.

— Откуда это известно? Кто мог рассказать о своей казни? Будет больно, будет ужасно страшно.

— По-моему, самое страшное — это ждать, пока упадут шарики циана…

— Это точно. Самое страшное — ждать.

— А разве сейчас мы не ждем? В сущности, будет так же, как сейчас…

Рэйон и Обайа были эмигрантами из Бразилии. Они, по-видимому, знали друг друга с давних пор. Однако судьбы у них были разные. Рэйон перепробовал много ремесел, исколесил в поисках удачи несколько штатов и, отчаявшись, опустившись на дно, совершил убийство с целью грабежа.

У Обайи же было тяжелое прошлое. За ним числилось множество преступлений. Юность его прошла в исправительных домах. Теперь ему предстояло понести наказание за похищение и убийство.

Сосед Адамса справа Джо Керди топил свой страх в шахматных партиях, которые он бесконечно разыгрывал через прутья решетки с восьмым обитателем коридора негром Микаэлом Вэнсом. Вэнс, единственный среди заключенных, ждал смерти относительно спокойно. Ладно, он умрет, но умрет отомщенным! Он убил полицейского. И вот этот полицейский шпик умрет той же смертью, что и он. Эта мысль приводила Вэнса в восторг, и, не отрываясь от шахматной доски, он время от времени доставлял себе удовольствие, чтобы крикнуть:

— Грязный шпик Адамс! Я подохну, но и тебе не избежать газовой камеры!

«Грязный шпик» слышал все это, но его мысли блуждали далеко…

Милли сошла на конечной остановке автобуса. Палило солнце, а подъем в гору был крутым.

Молодая женщина бросила взгляд на старые лачуги, видневшиеся на вершине холма, и в ее памяти всплыл прелестный коттедж, который прежде занимали Адамсы.

Номера на домах стерлись, найти нужный оказалось нелегко. «Вероятно, здесь», — подумала Милли. Дверь была приоткрыта; она собиралась постучать, когда услышала слегка дрожащий голос:

— Кто там?

Молодая женщина толкнула дверь и невольно вздрогнула: трудно было узнать в этой укутанной пледом старухе ту Флору Адамс, которую Милли знала прежде. Мать Эдварда сидела в качалке, ее неухоженные волосы были совершенно седыми. Глаза, которые вот уже десять лет не видели дневного света, казались мертвыми.

— Кто там? — повторила она.

— Это я, Милли… — пробормотала молодая женщина.

— Милли… Милли Бентам?

В голосе старухи звучали одновременно недоверие и радостная надежда. У Милли не хватило мужества сказать слепой женщине, что она уже не Бентам.

— Как это мило с вашей стороны, дитя мое, что вы пришли! Но садитесь же.

Милли села рядом.

— Вы давно приехали?

— Вчера, миссис Адамс.

— Вот как! Тогда вы, наверное, не знаете, что случилось?

— Именно поэтому я здесь! — воскликнула Милли взволнованно.

— Дитя мое! — простонала Флора Адамс. — Я не могу понять, что произошло. Идет время, я иногда говорю себе, что все это неправда, что этот кошмар должен кончиться. Но они его не отпускают и просто-напросто хотят убить.

— Что же он сделал на самом деле? — спросила Милли. — Я не могу поверить, что Эд стал убийцей…

Старая женщина выпрямилась.

— Эдди невиновен, — уронила она. — Он мне в этом поклялся.

Милли посмотрела на нее отсутствующим взглядом. В памяти ее возник образ высокого худощавого человека, застенчивого и насмешливого одновременно. Но она хорошо помнила те слова, которые он сказал ей однажды: «Девочка, пойми… Прекрасной мечте наступил конец. Мы должны расстаться. Но не стоит грустить. Ты скоро станешь дипломированным историком, а я всего-навсего жалкий сыщик!» Нет, он никогда ее не любил. Он любил другую, эту Анну.

— Я встретилась с его адвокатом Изабеллой Линдфорд, — сказала Милли. — Когда я у нее спросила, верит ли она в невиновность Эдварда, метр Линдфорд ответила, что ей пришлось отказаться от мысли настаивать на его невиновности. Но как могло случиться, что Эдди согласился с ней? Когда человек невиновен, он на весь мир кричит об этом.

— Я понимаю, — ответила Флора Адамс. — Грегори Пенсон, которого вы хорошо знаете, объяснил, что Эдвард слишком скомпрометирован.

Милли откинулась на спинку стула. Все поплыло перед ее глазами.

— Значит… — у нее перехватило горло, — значит, нет… никакой надежды?

Старая женщина молча плакала.

— Метр Линдфорд и Грегори Пенсон, — сказала она сквозь слезы, — наняли частных сыщиков, чтобы попытаться узнать всю правду.

— И… что-нибудь удалось выяснить?

— Нет, пока еще нет. Сегодня десятое августа. Осталось немногим больше трех недель…

Милли вздохнула.

— Миссис Адамс, расскажите, что же все-таки произошло? Я ведь знаю только то, что писали лондонские газеты.

— Это запутанная история, — ответила старая женщина. — Мне кажется, Эдди проявил большую неосторожность. Он не верил, что это настолько опасно… Кроме того, он мне ничего не говорил, старался держать в стороне от своих дел, чтобы я не беспокоилась… Так вот, все, кажется, началось вскоре после вашего отъезда. Эдди часто встречался с этой женщиной — Анной Плэйтон. Она, кстати, куда-то скрылась накануне суда. Может быть, ей было стыдно, что она оказалась связанной с обвиняемым на таком громком процессе. Не знаю. Во всяком случае, о ней больше ничего не известно. Я никогда не видела эту женщину, но ненавижу ее. Она оказала плохое влияние на Эдди, в этом я уверена. Он из-за нее становился совсем другим, раздражительным, нервным. Малейшее мое замечание выводило его из себя. Ах, Милли! Почему он не женился на вас? С ним бы тогда ничего не случилось…

Флора Адамс замолчала, обхватила голову руками, словно успокаивая давнюю боль.

— Но как же именно все произошло? — спросила Милли.

— Да, да, — продолжала Адамс, — я отвлеклась. Так вот. В то время Эдди вел жестокую борьбу с торговцами наркотиками. Город был наводнен гангстерами разных банд, которые конкурировали между собой. Некоторые из них пользовались влиятельной поддержкой. Я думаю, расследование, которое вел Эдди, часто приостанавливалось распоряжениями свыше. Грегори Пенсон дал мне понять, что многим докладным, в которых Эдди изобличал должностных лиц, не давали хода. Но вы ведь знаете его. Мой сын упрям и приготовился к борьбе, которая, как он понимал, будет долгой и трудной. Ошибка его в том, что он вел эту борьбу в одиночку и действовал вопреки приказам начальства. Первые неприятности начались, когда уголовной полиции стало известно, что Эдди продался одной из гангстерских банд, торгующей наркотиками. Но все более или менее вошло в норму, когда Эдди объяснил, что это был единственный способ проникнуть в банду, чтобы собрать кое-какие сведения. Эдди знал, что с этого времени он стал находиться под пристальным вниманием полиции. Вероятно, там не до конца верили в чистоту его намерений. Так продолжалось до того дня… — Голос старой женщины прервался… — До того дня, когда совершилось преступление… Эдди пошел на квартиру к полицейскому осведомителю, некоему Лоренсу Бернхайму, сообщившему одному из инспекторов кое-какие факты об Эдди, о которых мой сын предпочел умолчать, вероятно, для того, чтобы иметь большую свободу действий. Лоренс Бернхайм был найден в тяжелейшем состоянии — он был ранен выстрелом в грудь. Эдди лежал тут же без сознания. Револьвер, был у него в руке. Полицию вызвал один из друзей пострадавшего. Он рассказал, что услышал выстрел в квартире Бернхайма, вбежал туда и, застав Эдди с оружием в руках, сумел оглушить его ударом по голове. Виновник был налицо. Инспектор, получивший сведения от Бернхайма, тут же доложил все, что ему было известно, и это стало уликой против Эдди.

— Но как же никому не пришло в голову, что этот человек, друг Лоренса Бернхайма, мог быть как-то замешан в преступлении?

— Арнольд Мэзон?..

— Разве он сам не мог совершить преступления или быть хотя бы сообщником? Ведь у него было время позаботиться о том, чтобы отпечатков его пальцев не оказалось на оружии…

— Именно на этом и хотели строить защиту адвокаты. Но у Мэзона не было никаких мотивов убивать Бернхайма, а у Эдди были, и притом явные. Кроме того, накануне процесса Бернхайм пришел в себя. Генеральный прокурор тотчас же приказал провести опознание.

— И Бернхайм указал на Эдди?

— Да.

В комнате воцарилось молчание.

Флора Адамс выглядела очень утомленной. Милли подумала: так ли уж в глубине души старая дама уверена в невиновности своего сына? А сама Милли, что она об этом думает? Она старалась вызвать в памяти лицо Эдварда Адамса, но видела лишь отдельные неясные черты, которые никак не могли сложиться в образ целиком, как это бывает в игре, когда картинка не получается, так как недостает основной детали. Милли вдруг показалось, что она никогда по-настоящему не знала Эдди и с недоумением подумала, зачем она бросила мужа и, едва захлопнув чемоданы, кинулась на аэродром. Теперь этот поступок показался ей нелепым.

В ночь с десятого на одиннадцатое августа, немного после полуночи, Дуглас Кристмас, директор тюрьмы в Нью-Верале, был разбужен телефонным звонком. Он снял трубку и в течение нескольких минут слушал, что ему говорили. Затем положил трубку и после некоторого раздумья набрал номер.

— Алло! Метр Уоррик? Говорит директор тюрьмы… Прошу прощения, что беспокою, но я подумал, что, вероятно, должен вас уведомить: ваш клиент Пикар снова откалывает номера. Может быть, вам важно при этом присутствовать?.. Тогда до встречи…

Несколько минут спустя директор был у дверей коридора смертников, где его уже ожидали трое вооруженных охранников.

— Можете открывать, — сказал он.

Инструкции по мерам безопасности выполнялись в тюрьме чрезвычайно тщательно, особенно в отделении приговоренных к смерти. Ключи от входной двери находились у дежурной охраны. Надзиратель отделения фактически содержался взаперти вместе со своими подопечными.

Все четверо вошли в помещение. Железные прутья сотрясались и скрежетали, стиснутые в бешеном порыве руками заключенных. Со всех сторон неслись ругательства.

Директор приказал зажечь все лампы.

— Тихо, — закричал он, — тихо!

Ему ответили оскорблениями. Он остановился перед одной из камер.

— Слушайте, вы, — приказал он, — замолчите сейчас же!

И среди общего гама он различил голос того, к кому обращался:

— Это вы мне? Но я единственный, кто молчит.

Директор, несколько сбитый с толку, узнал Эдварда Адамса, затем отошел от камеры и, остановившись в некоторой нерешительности, стал ожидать конца бури.

В камере 3050 на полу, запутавшись в простынях и одеялах, валялся Самуэль Пикар. Ноги у него застряли между ножками кровати. Пытаясь их освободить, он извивался и бился головой об пол. Сидя на корточках перед прутьями решетки, Вильям Ли напрасно пытался его успокоить.

— Ли! — крикнул директор. — Подойдите сюда.

Надзиратель приблизился к директору.

— Я категорически запрещаю разговаривать с ним сейчас. С минуты на минуту сюда придет психиатр. Он им займется.

Буря непокорности, только что бушевавшая в отделении, мало-помалу стихала. Признаком победы администрации было то, что заключенные начали ссориться между собой.

— Позор! — вопил Рэйон. — Они убьют больного!

— Ну и пусть подохнет, — кричал в исступлении Вэнс.

— Подлец, — стучал по прутьям своей клетки Джо Керди. — Грязный негр, твоя душа так же черна, как твоя кожа!

Директор, подождав еще немного, когда затихнет шум, произнес:

— Такое поведение недопустимо. Разве вы не понимаете, что весь этот крик приносит вред вашему больному товарищу? У вас нет никакого чувства солидарности.

В ответ раздался взрыв смеха.

— Предупреждаю, что, если нечто подобное повторится, администрация примет самые строгие меры.

— Нет, кроме шуток? — насмешливо прокричал Дик Лустон. — Мы умрем от страха, патрон!

— Негодяй! — крикнул Вэнс. — В газовую камеру его! — И он начал скандировать: — В газовую камеру! В газовую камеру! — пытаясь, впрочем, тщетно, увлечь за собой других заключенных. Убедившись, что никто не поддержал его, он замолчал.

Наступила тишина. В отделении приговоренных к смерти отчаяние снова вступило в свои права.

Доктор Артур Девон, психиатр тюрьмы в Нью-Верале, появился в отделении около двух часов ночи. Это был невысокий человек с седыми волосами, морщинистым лицом, в очках. Поставив свой чемоданчик на стол надзирателя, он пожал руку директору тюрьмы.

— Ваш пациент уже около двух часов в таком состоянии, — сказал последний, указывая на Пикара.

Психиатр пробормотал извинения: был на вызове в городе. Прежде чем войти к Пикару, психиатр повернулся к надзирателю.

— Вы дежурили, когда у него начался припадок?

— Да, сэр.

— Как это произошло?

Ли уже все рассказал директору. Пикар позвал его. Они немного поговорили. Казалось, приговоренному просто нужно было, чтобы его немного успокоили, и Ли сделал все, что было в его силах. Но потом понемногу речь Пикара стала бессвязной, по телу пробежали судороги…

— О чем он говорил? — спросил психиатр.

— Что-то непонятное. О матери, о сестре, потом о своих бывших сообщниках…

Психиатр при этих словах внимательно посмотрел на Вильяма Ли.

— Вот как? — сказал он. — Но, может быть, слова моего пациента заинтересуют полицию?

— Я почти ничего не разобрал, — сказал надзиратель.

Психиатр наклонился к нему и спросил тоном, вызывающим на откровенность.

— Он назвал какие-нибудь имена?

— Ну… В этот момент я не обратил внимания. В первую очередь я старался его успокоить.

— А потом…

Тут надзиратель понизил голос и прошептал:

— А потом, когда он начал говорить о своих сообщниках, вот тот, Слим Эвер, приказал ему замолчать, и Пикар почти тотчас же переменил тему.

— Так, — сказал психиатр. — Ну что ж, посмотрим нашего больного. Помогите мне только положить его на койку. Я сделаю ему успокаивающий укол.

Было уже без двадцати три. Прошло уже добрых десять минут, как психиатр, директор тюрьмы и дежурная охрана покинули отделение. Большинство осужденных спали или лежали в забытьи. Время от времени скрип металлической сетки говорил о том, что один из заключенных пытается на другом боку увидеть более милосердные сны.

За своим столом дремал Вильям Ли. В какое-то мгновение он вздрогнул, застигнутый в полусне мыслью, которая ускользала от него. Надзиратель выпрямился, как бы прислушиваясь к какому-то легкому беспокойству, потом, отказавшись уловить причину этого неопределенного беспокойства и чтобы доказать самому себе, что не придает этому никакого значения, разрешил себе выпить последний стакан пива.

Круглосуточное дежурство в отделении приговоренных к смертной казни обеспечивалось тремя надзирателями: Вильямом Ли, Эрнестом Миджуэем и Беном Оберном. Каждый из них оставался в отделении восемь часов. Если Вильям Ли проявлял по отношению к заключенным некоторое милосердие, то двое других надзирателей были людьми совсем иного сорта. Невежественные и наглые, желая угодить тюремному начальству, они относились к заключенным грубо и жестоко. Их, разумеется, ненавидели, и Бен Оберон смог убедиться в этом, когда один из заключенных заявил начальству, что в течение всего дежурства этот надзиратель непрерывно пил виски. Бена вызвали в кабинет директора, и он там получил все, что ему полагалось. С тех пор в течение восьми часов своего дежурства он испытывал все муки, на которые его обрекало вынужденное воздержание от алкоголя.

В этот день, четверг, 11 августа, Бен Оберон с нетерпением ждал смены. Стенные часы показывали уже семнадцать часов три минуты, а Ли все еще не было. Потребность в виски заставляла Оберона жестоко страдать. Он поморщился, взглянув на стакан, до половины наполненный пивом, который Ли всегда оставлял на столе. Пиво! Оберон презрительно пожал плечами. И однако жажда была так сильна!.. Он с отвращением поднес стакан ко рту. Ах нет, никогда бы он не смог привыкнуть к пиву…

Звук ключа, который поворачивался в замке, прервал его размышления.

— Ну, наконец-то!

Ли пробормотал извинение.

— На вот тебе регистрационный журнал. Все. Я смываюсь. С меня хватит.

Ли обошел все камеры, как он всегда это делал, проверил замки, убедился в том, что Самуэль Пикар был сегодня в лучшем состоянии, чем накануне, потом подошел к номеру 3045. Этот человек чем-то притягивал его. Ли неуверенно поздоровался с ним, но не получил ответа. Однако Адамс все же взглянул на него.

— У вас был посетитель? — спросил надзиратель доброжелательно.

— Да, — ответил Адамс равнодушно, — моя мать…

— Ах, ваша матушка! — сказал надзиратель. — Я ее, кажется, видел. У нее очень приятное лицо…

Адамс молчал, а когда поднял глаза, надзиратель уже отошел от его клетки.

Настроение у Адамса было мрачное. Вероятно, он заболел, а в таких случаях он всегда испытывает полный упадок сил.

В отделении смертников сейчас царило обманчивое спокойствие. Дней через десять, когда начнутся приготовления к первой казни, все будет выглядеть иначе.

Понемногу становилось темно, и, прежде чем вернуться за свой стол, Ли включил рубильник в глубине коридора. Адамс безразличным взором следил за движениями надзирателя. Тот протянул руку, чтобы достать бутылку и долить пива в наполовину пустой стакан.

Адамс уронил голову на подушку. Он не мог сказать, сколько прошло времени.

Что это, стук мисок, который доносится из других коридоров? Нет. Еще не время…

Небо, видневшееся через небольшое отверстие под потолком, совсем потемнело. Поблизости кто-то шевелится, вероятно, номер 3047, его скорее ощущаешь, нежели слышишь. Потом снова тишина.

Адамс приоткрыл веки. Вытянувшись на койке, уперев подбородок в грудь, он медленно скользит взглядом по той части коридора, которая попадает в поле его зрения.

Адамс зябко поеживается под тщательно заправленным одеялом. Ему уже гораздо лучше и не хочется спать. К тому же скоро принесут суп. Да, вот теперь он действительно слышит стук мисок, который доносится из соседнего коридора. Через десять минут приговоренным к смерти принесут их долю. Восемь ртов с отвращением, без всякого аппетита будут заглатывать эту бурду.

«У нее очень приятное лицо», — вспомнил Адамс слова надзирателя. Чем занят сейчас этот сфинкс, который судит о людях по их лицам? Сидит за своим столом. Адамс не может не обратить внимания на странную позу человека: он навалился грудью на стол и уронил лицо на руку. Вероятно, заснул.

Кусочек неба, видный из камеры, совсем потемнел. Должно быть уже семь часов. Послышался приглушенный телефонный звонок. Перед тем как доставить в отделение ужин, надзирателя всегда предупреждают по телефону.

«Но почему он не отвечает?»

Адамс вскакивает с койки, он чувствует раздражение. Телефон звонит без конца! Это невыносимо. В ярости Адамс бросается к решетке и замечает, что его опередили: все заключенные уже стоят у своих решеток и смотрят. Смотрят на надзирателя, который по-прежнему не отвечает и не делает ни малейшего движения, чтобы снять трубку. Вильям Ли продолжает сидеть в том же положении, в каком он сидел, когда Адамс недавно обратил на него внимание.

«Он мертв», — думает потрясенный Адамс.

Прижавшись к решеткам, заключенные напоминали испуганных птиц в клетках.

Дверь коридора открылась. Двое вооруженных охранников подошли к столу. Они откинули Вильяма Ли на металлическую спинку стула, похлопали по щекам. Надзиратель оказывал не больше сопротивления, чем восковая кукла.

Один из охранников выпрямился, положил палец на спусковой крючок своего автомата и тяжелым взглядом обвел камеры.

Его товарищ протянул руку, собираясь взять телефонную трубку.

— Нет! — остановил его первый охранник.

Они обменялись несколькими словами. Тот, который собирался звонить по телефону, повернулся и быстро вышел из помещения.

Вскоре появилось подкрепление в лице еще трех охранников. Двое из них встали по обе стороны двери, в то время как третий со связкой ключей обошел все камеры и проверил замки.

Немного спустя пришел директор тюрьмы в сопровождении помощника. Они, в свою очередь, склонились над неподвижным телом Вильяма Ли, покачали головами и пробормотали что-то неразборчиво.

Люди все прибывали. Вскоре их было уже вдвое больше, чем в «парадные» дни, когда производились казни. Среди собравшихся заключенные узнали тюремного врача Брайана. Пока тот осматривал умершего, в коридоре стояла полная тишина.

Директор тюрьмы Дуглас Кристмас был бледен как полотно. Врач что-то начал говорить, но он, казалось, ничего не слышал. И только когда один из охранников потянулся к телефону, директор тюрьмы спохватился.

— Нет, — произнес он. — Не отсюда.

Кристмас сказал несколько слов одному из своих подчиненных. Тот повернулся и бегом покинул отделение. Затем директор сделал знак приблизиться надзирателю Эрнесту Миджуэю и что-то сказал ему на ухо. Надзиратель кивнул, вышел на середину коридора и громовым голосом объявил:

— Заключенным категорически запрещается переговариваться. Всякое нарушение приказа повлечет за собой наказание.

Лица, представляющие официальные следственные органы, прибыли на место минут через сорок. Тюремный врач, заметив среди них, как ему показалось, человека, возглавляющего группу, подошел к нему и представился:

— Доктор Брайан. Судебно-медицинский эксперт.

Пришедший холодно посмотрел на него.

— Инспектор Дэвид. Какова же, по-вашему, причина смерти?

— Здесь не может быть никакого сомнения. Отравление цианистым калием.

Инспектор сделал несколько шагов по, направлению к трупу.

— В этом стакане наверняка еще удастся найти следы циана, — продолжал врач.

— На анализ! — бросил инспектор одному из своих подчиненных и кивнул фотографам.

Сразу же вспыхнули блицы.

— Здесь слишком много народу, — проворчал инспектор.

Его взгляд пробежал по лицам и остановился, на одном из них.

— Вы директор тюрьмы?

— Да.

— Не могли бы вы распорядиться освободить помещение?

Директор отдал приказ и собирался также удалиться, но инспектор задержал его.

— Мне понадобится ваш врач, — сказал он.

— Я в вашем распоряжении, — заявил доктор Брайан.

— Вы можете сказать, когда наступила смерть?

— Примерно час назад.

— Кто и когда обнаружил тело? — Полицейский инспектор повернулся к директору.

— Двое из моих служащих. В самом начале восьмого. Это время ужина заключенных. В отделении приговоренных к смерти мы принимаем особые меры предосторожности. Перед приходом служащих, доставляющих ужин, надзирателю всегда звонят по телефону: нужно убедиться, что все в порядке… Несколько лет назад у нас был побег, — добавил директор, как бы извиняясь.

— Понимаю. И надзиратель не ответил?

— Вот именно. Тогда двое охранников немедленно прибыли, на место, обнаружили тело и подняли тревогу.

Инспектор подошел к столу надзирателя и окинул, его рассеянным взглядом.

— Кто-нибудь прикасался к телефону? — поинтересовался он.

— Нет, — с удовлетворением ответил директор. — Мои люди проявили осторожность.

— Вот как? — заметил инспектор. — А почему? Разве не проще было позвонить отсюда, чтобы поднять тревогу?

— Мы решили, — пробормотал растерянно директор, — что лучше ни к чему не прикасаться. Я думал, вы будете снимать отпечатки пальцев.

— Вряд ли отпечатки нам смогут что-нибудь дать. Но если я вас правильно понял, вы не исключаете возможность преступления?

— Но… — пробормотал Дуглас Кристмас.

— Разве нельзя предположить самоубийство?

— Я бы очень хотел, чтобы расследование показало, что это было именно так. Но, увы, говоря откровенно, я не допускаю мысли, что мой подчиненный выбрал это место, чтобы покончить счеты с жизнью.

Инспектор прищурил глаза.

— Как его звали?

«Именно с этого он должен был бы начать», — подумал удивленно директор, однако назвал имя и фамилию покойного.

Инспектор отошел на несколько шагов. В отделение вошли двое санитаров с носилками. Они положили на них тело и унесли. Вильям Ли, честно отслужив двадцать семь лет, не дожил тринадцати месяцев до пенсии.

Адамс не мог сказать, что ему совсем не был знаком человек, который вошел в его камеру.

Инспектор допросил уже пятерых заключенных и собирался задать вопросы шестому. До этого времени он не узнал Адамса, и, когда они оказались лицом к лицу, инспектор не смог скрыть удивления. Однако он быстро овладел собой, и голос его прозвучал почти равнодушно:

— Никогда бы не подумал, что встречу вас…

— …здесь, — с горькой иронией продолжал Адамс.

Они внимательно всматривались друг в друга.

— Нельзя сказать, чтобы заключенные облегчили мне задачу, — сказал полицейский инспектор. — Они встретили меня враждебно: либо молчат, либо насмехаются.

— А что вы думали? — зло спросил Адамс. — Эти люди скоро умрут, казни начнутся через десять дней. Вся ваша возня их не интересует.

Инспектор Дэвид поморщился, он был шокирован резкостью ответов.

— Понимаю, — сказал он, — вы перешли в другой лагерь.

— Меня поместили в другой лагерь, — поправил Адамс, — это не одно и то же. Но не думайте, однако, что я откажусь вам помочь.

Инспектор Дэвид с интересом посмотрел на Адамса, а тот продолжал:

— Вильям Ли умер примерно за десять минут до прихода охранников — между без четверти и без десяти семь. Именно в это время я слышал, как он наливал себе из бутылки пиво. И думаю, версию о самоубийстве вы можете отбросить. Вильям Ли не мог покончить с собой.

— Почему?

— Я не так уж много обращал внимания на этого незаметного человека. Он был способен в день казни с полной искренностью спросить у осужденного, хорошо ли тот спал. Все от него отмахивались, как от надоедливой мухи. Но я достаточно наблюдал его, чтобы с уверенностью сказать: он был не из тех, кто кончает жизнь самоубийством.

— Что вы можете об этом знать? — возразил Дэвид. — Возможно, у него были личные неприятности, и в этом случае… Я думаю, ему легко было раздобыть в тюрьме цианистый калий.

— Нет… Нет…

Адамс прикрыл глаза, чтобы восстановить образ покойного.

— Еще сегодня он подошел ко мне, чтобы сказать несколько приятных слов о моей матери. Он проявлял интерес ко всем, всех опекал. Ему, вероятно, казалось, что мы в нем нуждаемся.

— Нельзя ли допустить, — заметил Дэвид, — что работа в тюрьме расшатала его нервы? Постоянный контакт с приговоренными к смерти мог в конце концов подточить его психику…

— Этот контакт, — возразил Адамс, — Вильям Ли выдерживал в течение почти тридцати лет. Он был старейшиной среди тюремного персонала.

— Но как это могло произойти? Кто мог подложить яд в его стакан?

— О, это могли сделать многие, — ответил заключенный. — Сегодня днем более десяти человек имели возможность подойти к столу надзирателя.

— А нельзя ли попытаться определить время, когда яд оказался в стакане?

Адамс прикрыл глаза, чтобы сосредоточиться.

— Я думаю, это должно было произойти до пяти часов.

— Почему?

— Потому что в пять часов Вильям Ли принял дежурство у другого надзирателя, а после этого в отделение никто не входил до момента, когда пришли охранники. Сегодня утром, около девяти, Ли ушел с дежурства, оставив на столе, как он это часто делал, стакан с недопитым пивом. Он был до него великий охотник и, хотя администрация это запрещает, всегда хранил здесь запас. Когда сегодня вечером, незадолго до семи часов, он взялся за свой первый стакан, все и произошло.

— Значит, между девятью утра и пятью пополудни кто-то…

— О, я думаю, этот отрезок времени можно еще уменьшить. С девяти до часу, насколько мне помнится, к столу надзирателя никто не приближался. В полдень, правда, дежурные приносили суп, но они подходили только к камерам. У каждого из них было по бидону в руке, так что трудно себе представить, как они могли бы бросить яд в стакан.

— А кто из надзирателей дежурил тогда?

— Этакая горилла по имени Бен Оберон.

— Минутку, — сказал инспектор. — Как распределяются дежурства надзирателей?

— В принципе три надзирателя должны сменять друг друга: Миджуэй, Оберон и… Ли. Каждый в порядке очередности должен отсидеть свои восемь часов. На самом же деле надзиратели договариваются о дежурствах между собой. Но Миджуэй не появлялся в отделении двое суток.

— Хорошо. Вы сказали, что яд могли положить в стакан после часу дня. Но ведь посещения начинаются с трех? И именно с этого времени заключенных водят на свидания.

— Да, конечно. Но с часу до трех многие входили в отделение.

— Кто, например?

— Здесь я не смогу вам дать исчерпывающих сведений. Ну, был парень, который принес надзирателю книгу записавшихся посетителей. Каждый заключенный и сопровождающий его охранник расписываются в ней, уходя из отделения и возвращаясь. Потом приходили адвокаты, среди них были и мои; возможно, заходил психиатр к заключенному в камере напротив моей, могли приходить и другие люди. Но об этом вам следует справиться у администрации.

Инспектор Дэвид взглянул на часы и поднялся.

— Если я вас правильно понял, каждый заключенный дважды подходил к столу инспектора, чтобы расписаться в книге посещений?

— Совершенно верно, — подтвердил Адамс.

— Таким образом, каждый заключенный, воспользовавшись невнимательностью сопровождающего, дважды имел возможность положить яд в стакан?

— За исключением, разумеется, тех, у кого не было посетителей и кто не покидал своих камер. Надо узнать, кто не выходил.

— А охранник, который приходит за заключенными?

— Этот тоже мог воспользоваться случаем. Обычно заключенных всегда сопровождает один и тот же человек. Но я не знаю его имени.

— Я справлюсь, — сказал инспектор. — Скажите, а есть у вас какие-либо соображения о том, каким мог быть мотив преступления?

Адамс задумался.

— Нет, — признался он. — Откровенно говоря, никаких.

Теперь полицейский инспектор окончательно собрался уходить. У Адамса создалось впечатление, что тот расстается с ним с сожалением.

Инспектор Дэвид нажал на кнопку звонка. Дверь ему открыл директор тюрьмы собственной персоной.

— Прошу прощения, господин директор, что беспокою вас так поздно, но я должен был допросить заключенных, прежде чем они начнут переговариваться друг с другом.

— О, конечно, — сказал Дуглас Кристмас, введя инспектора в богато обставленную гостиную, битком набитую фарфоровыми безделушками. — Я очень обеспокоен тем, что произошло.

Он повернул кисти рук ладонями вверх и наклонился к инспектору.

— Но ведь, — как бы защищаясь, сказал он, — вы сами могли убедиться в том, что меры безопасности, которые мы соблюдаем в отделении приговоренных к смерти, чрезвычайно строги…

— Я не представляю, что можно было бы сделать еще, — успокоил его инспектор. — Этот несчастный случай нельзя было предвидеть. Значит, вы считаете, что преступление… если речь идет о преступлении, мог совершить только кто-либо из заключенных?

— Разумеется! — воскликнул директор. — Кто же еще? В отделение входили только уважаемые люди: врачи, представители закона, я сам наконец…

«Вот как», — отметил про себя инспектор. Следовало ли считать необычным появление директора в отделении приговоренных к смерти по иному поводу, чем церемония приведения в исполнение приговора?

— Это мог сделать только кто-нибудь из заключенных, — продолжал тем временем директор. — К тому же у меня, знаете ли, было какое-то предчувствие. Вчера ночью отделение взбунтовалось. У одного из заключенных приключился нервный припадок, и атмосфера тотчас же накалилась. Я даже хотел отменить посещения. И почему я этого не сделал?

— А вы подумали, господин директор, о том, каким образом заключенный мог раздобыть яд?

— Разумеется! — воскликнул директор. — К заключенным приходят посетители. Кто-то, воспользовавшись тем, что караульный отвернулся, передал пакетик с порошком. Только этим путем яд мог попасть сюда. Во всяком случае, он не из резервов цианистого калия, которые имеются в тюрьме. Взять его из сейфа без моего ведома совершенно невозможно…

— Согласен. Но почему понадобилось убивать этого несчастного надзирателя? Насколько я сумел разобраться, как раз к нему заключенные относились неплохо.

Дуглас Кристмас сделал неопределенный жест.

— Ну, знаете ли, — сказал он, — для них полицейский — это полицейский. Вы не видели, инспектор, как они вели себя ночью! Если бы вы слышали, как этот негр Вэнс оскорблял меня, желал мне смерти! Впрочем, я не могу подозревать конкретно его. Другие не лучше.

— Вы хотите сказать, что они могли с тем же успехом отравить любого другого надзирателя?

— Ну, конечно! Кстати, это едва не произошло. Содержимое стакана чуть было не выпил Бен Оберон. Я его недавно встретил в караульном помещении: несчастный был бледен как смерть. Он мне рассказал, что незадолго до смены подносил этот стакан ко рту. Если бы не его отвращение к пиву, то сейчас он был бы мертв.

— А заключенные, — спросил инспектор, — знали о том, что Оберон не любит пива?

— О да, — улыбнулся директор. — Несчастный парень очень боится потерять свое место… Некоторое время назад один из заключенных сказал мне, что Оберон напивается во время дежурства. Я тогда основательно его напугал. С тех пор у меня в отделении приговоренных к смерти есть подчиненный, который может служить образцом воздержания.

— Однако, господин директор, — заметил полицейский инспектор, — ваши слова доказывают, что мишенью был именно Вильям Ли, и никто другой.

— Возможно, — согласился директор.

— Именно к тому выводу пришел и я, хотя в вашем рассказе есть что-то, что мне не вполне ясно… По-вашему выходит, что речь идет о немотивированном преступлении, совершенном в результате злобы, которую заключенные испытывают ко всем, кто в их глазах представляет власть, злобы, усилившейся после событий минувшей ночи.

— Думаю, что так.

— Тот, кто решил совершить убийство, получил яд через сообщника, приходившего к нему сегодня днем.

— Да.

— Нет, господин директор, что-то здесь не вяжется: сообщник не мог знать о событиях, происходивших ночью. Он не мог сноситься с заключенным, который нас интересует. Когда был предыдущий день посещений?

— Воскресенье.

— Каким же образом виновник преступления мог ему передать эту просьбу?

— Ну во-первых, ничто не доказывает, — заметил директор, — что цианистый калий принесли именно в воскресенье. Решение совершить убийство могло быть принято довольно давно. Кроме того, заключенный мог попросить у своего сообщника яд, чтобы самому кончить счеты с жизнью, не дожидаясь казни. Вполне резонно предположить, что первоначальное намерение заключенного было именно таким, и лишь впоследствии он решил использовать яд для убийства.

Инспектор вежливо согласился. Однако в душе он весьма сомневался. Слишком очевидной была та жестокость, с которой директор тюрьмы пытался свалить всю вину на заключенных.

Дэвид вспомнил запавшие глаза Адамса на его изможденном лице.

Нет, такого человека, как Дуглас Кристмас, на пушечный выстрел нельзя подпускать к тем, кто скоро должен умереть…

* * *

Инспектор Дэвид сидел за письменным столом своего кабинета, заставленного металлическими шкафами, в распахнутых дверцах которых виднелись сотни толстых досье.

— Чем могу быть полезен, метр? — спросил он, когда Грегори Пенсон закрыл за собой дверь.

Адвокат присел на шаткий стул.

— Я пришел к вам за помощью, мистер Дэвид, — начал он и, увидев, как нахмурился инспектор, заговорил быстрее: — Вы, конечно, знаете, что Эдварда Адамса сумели обвинить в убийстве на основании показаний одного свидетеля и утверждений самого потерпевшего.

Инспектор холодно смотрел на адвоката.

— Но даже теперь, — продолжал Пенсон, — я не могу поверить в виновность моего подзащитного. Конечно, все против него. Но я знаю Адамса еще с колледжа. Эдвард всегда был и остается моим лучшим другом. Он проявил неосторожность и в результате оказался в таком отчаянном положении. Но он не убийца.

Инспектор по-прежнему молчал.

— По окончании процесса, когда был вынесен приговор, — говорил Пенсон, — мы с метром Изабеллой Линдфорд, это второй защитник, Адамса, решили подключить к расследованию частных сыщиков, чтобы прояснить кое-что в этой истории. Мы исходили из того, что оба свидетельских показания были ложными. Я присутствовал на очной ставке Адамса и Бернхайма. Последний явно был запуган. Как сейчас вижу его расширенные глаза, выражение ужаса на лице…

— Послушайте! — впервые подал голос инспектор. — Ведь Бернхайм был при смерти, а тут еще очная ставка с его убийцей.

— Нет! Бернхайм кого-то боялся. Может быть, не за себя. У него ведь были жена, дети.

— Если я правильно понял, вы хотите сказать, что ему угрожали расправиться с семьей, если он не опознает Адамса?

— Почему бы и нет? И я очень хорошо знаю, кто мог это сделать.

— Кто же?

— Некий Арнольд Мэзон…

— Тот свидетель, который вызвал полицию после того, как оглушил Адамса, прибежав на место преступления?

— Именно. Услужливый сосед, который ни на шаг не отходил от постели Бернхайма в больнице, где он боролся со смертью. Когда к Бернхайму вернулось сознание, возле него был все тот же Мэзон. Он вполне мог запугать несчастного, сказав, что, если тот не опознает Адамса, это повлечет за собой смерть его жены и детей. Бернхайм знал, с кем имеет дело, какая страшная организация стоит за Мэзоном. Он испугался и сделал то, что ему приказали.

— И обвинил невиновного?

Пенсон усмехнулся.

— В его глазах Эдвард не был абсолютно честным человеком. Не забывайте, ведь Бернхайм думал, что Адамс является членом одной из опаснейших банд. Накануне Бернхайм встретился с представителем полиции, чтобы сообщить ему о действиях Адамса. И перед смертью ему было наплевать на то, что один преступник заплатит за преступление, совершенное другим.

Инспектор вздохнул.

— Да, — согласился он, — в конце концов, все вполне возможно. Но это всего лишь предположение! Надо было вытянуть что-либо из этого Арнольда Мэзона.

— Конечно. С самого начала нанятые нами с Изабеллой Линдфорд частные сыщики занялись им.

— И что это дало?

— В течение многих недель ничего. Внешне этот тип абсолютно безупречен. Он представитель фирмы, торгующей пылесосами и другими электроприборами.

— А его прошлое?

— Невинен как агнец. Но сегодня мне кое-что сообщили. О, ничтожный факт, мелочь, но…

— Но?..

— До своего ареста Адамс часто встречался с некой Анной Плэйтон, отъявленной дрянью, если хотите знать мое мнение, инспектор. Но заставить Эдварда порвать с ней было невозможно. Во всяком случае, на него нашло полное затмение, если он мог что-то найти в этой шлюхе. Очевидно, Адамс встретился с ней в тех подозрительных кругах, куда ему удалось проникнуть. Так или иначе, после осуждения Адамса эта девица исчезла, и больше о ней ничего не было слышно.

— Но, — перебил его инспектор, — какая связь между Плэйтон и Мэзоном?

— Я узнал, что они встретились вчера вечером в Комптоне, небольшом городке к югу отсюда.

— Это может быть простым совпадением.

— Слишком уж много совпадений. Давайте я лучше расскажу, как произошла эта встреча. Мэзон проводил вечер в кабаре. Их разделяло несколько столиков. Плэйтон первой заметила его и подошла. И, поверьте, он совсем не пришел от этого в восторг. Сказав несколько слов в раздраженном тоне, Мэзон встал и вышел из зала.

— А чем она занимается в этом заведении?

— Зарабатывает тем, что подсаживается к клиентам и заставляет их заказывать напитки. Вы скажете, что она просто хотела, чтобы ее угостили. Но я не могу этому поверить. Даже самая ничтожная женщина не станет иметь дела с человеком, который погубил ее любовника. По-моему, истина в том, что Анна Плэйтон и Арнольд Мэзон действовали заодно.

Грегори Пенсон замолчал, почувствовав страшную усталость. Все время в течение этого разговора он тщетно ждал, что инспектор хоть как-то заинтересуется судьбой своего бывшего коллеги. Но лицо Дэвида было непроницаемо.

Наступила томительная пауза. Взгляд адвоката упал на отрывной календарь, стоящий на столе. И Пенсону вдруг показалось, что сквозь оставшиеся дни августа ясно просвечивает роковая дата — третье сентября.

— Скажите, метр Пенсон, — вдруг промолвил инспектор, — почему вы пришли именно ко мне?

«Почему? — подумал адвокат. — Очевидно, потому, что Адамс дал понять, что инспектор Дэвид — честный человек. А я верю, что честность — это активная добродетель, она не может оставаться пассивной, пока в мире творятся несправедливые вещи».

Однако вслух он сказал другое:

— Я пришел к вам потому, что это следствие мне стоило уж очень дорого. Частное сыскное агентство обходится сорок долларов в день, и сюда не входят транспортные и другие расходы. Короче говоря, я остаюсь на мели.

— Я думал, метр Линдфорд помогает вам нести все расходы, — сказал инспектор.

Адвокат улыбнулся.

— Иза ничего не знает о моих трудностях. Уже то, что она, не считаясь со временем, занимается делом, которое ей ничего не приносит и в котором ее престиж известного адвоката понес урон, само по себе прекрасно. И потом ей и в голову не пришло бы, что расходы несет не Адамс, а кто-то другой. Но у Адамса денег меньше, чем было у меня в самые трудные времена. Как видите, торговля наркотиками не такое уж прибыльное дело, как говорят.

— Чего же вы от меня хотите? — спросил Дэвид.

— Я бы хотел, инспектор, чтобы вы помогли мне узнать, какую роль Арнольд Мэзон и Анна Плэйтон могли играть в убийстве Бернхайма.

— Вы отдаете себе отчет в том, чего вы от меня добиваетесь, метр Пенсон? Я же не могу по собственной инициативе начать расследование, которое начальство мне не поручало. Кроме того, вы же знаете, со вчерашнего вечера на меня накатилась эта история. Кстати, что вы думаете об отравлении в тюрьме? Вы, кажется, приходили к своему клиенту днем?

— Да, приблизительно в половине третьего. Я провел с Адамсом примерно с четверть часа. Ничего подозрительного не заметил. Помню только, что меня раздражало непрерывное движение людей по коридору.

— Непрерывное?

— Да. Адвокаты посещают своих клиентов между двенадцатью и пятнадцатью часами. В тот раз мы все пришли почти одновременно.

Пенсону вдруг показалось, что инспектор не слушает его.

— Мистер Дэвид, вы ничего не хотите мне сказать?

— Спасибо. У меня больше нет вопросов. — Инспектор коротко кивнул, давая понять, что Пенсон может быть свободен.

— Вы сделаете что-нибудь для Адамса? — спросил адвокат.

— Не знаю, — ответил Дэвид.

И чтобы показать, что разговор закончен, открыл папку, лежавшую перед ним.

Инспектор Дэвид встал из-за стола, подошел к окну. И снова перед ним всплыло изможденное лицо заключенного, уже смирившегося с близкой смертью.

— К черту! — Инспектор тряхнул головой, отгоняя навязчивый образ. Если так будет продолжаться, он забросит свою собственную работу и будет заниматься тем, что его не касается. У него были дела посерьезнее, чем эта история. А в деле, которое он рассматривает, Адамс один из подозреваемых, такой же, как и любой другой.

Инспектор Дэвид постарался переключить свои мысли на надзирателя. Во-первых, было ли убийство? Казалось, все говорило об этом. Но мало кто кончает счеты с жизнью на рабочем месте. Куда проще сделать это дома„ лежа в постели, запершись в своей комнате.

Он сел за стол, вырвал из блокнота листок чистой бумаги. «Но если это не самоубийство, то кто мог совершить преступление?»

«Дуглас Вальтер Кристмас», — написал инспектор и тут же понял, что отнюдь не забота о соблюдении иерархического порядка заставила его первым в списке поставить фамилию директора. Он действительно не испытывал симпатии к этому человеку.

«Кому, как ни директору, проще всего достать в тюрьме цианистый калий. Впрочем, все это нелепо. Зачем человеку, занимающему такое положение, понадобилось отравить одного из своих служащих?

И все-таки, если хорошенько поразмыслить, кто был заинтересован в смерти надзирателя? Это скоро станет известно, ведь жизнь бедного тюремного надзирателя будет вывернута наизнанку. И тайные симпатии, и скрытая вражда — все, что его окружало, станет явным».

«Бен Оберон, — написал инспектор Дэвид, — имел полную возможность положить яд в стакан, начиная с девяти часов утра до пяти часов вечера. Ему проще всех было совершить убийство. Вероятно, он также имел возможность похитить небольшое количество цианистого калия».

Инспектор заглянул в раскрытую папку.

«Дик Люрби», — записал он в блокнот. «Это тот тип, что принес журнал посещений. Так, дальше. Адамс упоминал об охраннике, сопровождающем заключенных на свидания. Как его фамилия? Что-то не нахожу. Нет, вот она. Интересно. Это все тот же Дик Люрби. Ладно. Значит, у него тоже было немало возможностей… Посмотрим дальше… Ах! Доктор Брайан и доктор Девон. Так! Эти двое тоже побывали в отделении. Что они там делали?»

Дэвид снова посмотрел в папку. «Медицинский осмотр Пикара, камера 3050. Пикар? Это, вероятно, тот парень, у которого бывают припадки». Инспектор включил в свой список фамилии обоих врачей, защитив их, однако, скобками.

«Не думаю, чтобы врачи, призванные лечить людей, стали травить их ядом».

Затем пошли адвокаты. Целая вереница адвокатов. «Ну что же, давайте знакомиться, дамы и господа! Так, уже известные Грегори Пенсон и Изабелла Линдфорд. Часы прихода: она — два двадцать пять, он — два тридцать. Метр Энтони Уоррик, адвокат Слима Эвера, потому что прошел в камеру 3046. Время прихода четырнадцать десять. Но он, очевидно, также и адвокат Пикара, поскольку эти двое осуждены за одно преступление». Инспектор бросил взгляд на страницу в папке. «Во всяком случае, к Пикару он не заходил. Почему? Ага, понял. Он пришел в отделение в четырнадцать десять, а в это время Пикара осматривали врачи. Перевернем страницу. Я в восторге от встречи с вами, метр Эдвард Барук! Это вы без двадцати два принесли Эдуардо Рэйону свою моральную поддержку. Мэри О’Коннор. Еще одна женщина! Что вы делали в этой компании, мисс, без пятнадцати минут два? Так, пришли к Рамону Обайа. Но разве вы не знаете, что яд — это оружие женщин и что вас можно заподозрить в убийстве?»

Инспектор немного развеселился. Он внес в свой список имена восьми заключенных.

Впрочем, один из них не покидал камеры. «Посмотрим, у кого же из них не было посетителей в этот день? Так, это Слим Эвер. Вот ведь прохвост, на этот раз тебе удастся выйти сухим из воды!»

Но тут перед инспектором Дэвидом вновь возникло изможденное лицо Эдварда Адамса. Его веселость мгновенно испарилась.

Резким движением он нажал на кнопку звонка.

Тотчас же дверь приоткрылась, и в ней показался секретарь.

— Сэм, — сказал инспектор, — возьмите этот журнал и выпишите имена тех, кто в течение месяца являлся в тюрьму на свидания с приговоренными к смерти.

— Слушаюсь, сэр.

— Ступайте, старина. И попросите зайти ко мне Брэдли, Честера и Барта.

Спустя несколько минут все трое вошли в кабинет Дэвида.

— Итак, Брэдли, что вам удалось узнать? — обратился инспектор к самому молодому из своих подчиненных.

Тот, немного смущаясь, откашлялся и, заглядывая в блокнот, стал докладывать:

— Вильям Ли вел спокойный образ жизни, шеф. Восемь лет назад он овдовел и все свое свободное время посвящал племяннице. Она сирота.

— Женщины? Личные неприятности?

— Непохоже. В своем квартале он был известен как человек веселого, доброго нрава. В последнее время выглядел особенно счастливым, радовался, что племянница выходит замуж. Он собирался поселить молодоженов у себя, в маленьком, но довольно просторном двухэтажном домике…

«Да, — подумал инспектор Дэвид — Адамс прав. На самоубийство это непохоже».

— А что удалось выяснить вам, Честер?

— Цианистый калий содержится в металлических коробках в сейфе директора тюрьмы, — ответил второй подчиненный. — Ключ у директора. Он открывает сейф в день приведения в исполнение приговора, и все предварительные процедуры происходят практически под его контролем. Директор утверждает, что цианистый калий, которым был отравлен Вильям Ли, не мог быть взят из резервов тюрьмы.

Инспектор Дэвид встал из-за стола.

— Слушайте меня внимательно, ребята. Сначала вы, Барт. Сэм сейчас занят составлением маленького списка. Речь идет о посетителях, подозреваемых в том, что они могли передать циан заключенным. Ваше задание — собрать сведения о каждом из них. Во-первых, могли ли эти лица каким-либо образом раздобыть яд. Во-вторых, все, что касается их жизни, родственные связи с заключенными.

— Ну, шеф, — задохнулся Барт, — вы даете! Я до конца жизни не справлюсь с этой работой.

— Вы потратите на нее столько времени, сколько вам понадобится.

Инспектор Дэвид задумчиво посмотрел на Честера и Брэдли.

— Вы займетесь Эдвардом Адамсом. Это подозреваемый номер один. Вчера к нему приходила некая Анна Плэйтон. Эта особа работает в ночном кабаре в Комптоне. Вы туда поедете, Брэдли. Покопайтесь в прошлом, настоящем и будущем этой девицы. Вы, Честер, займитесь парнем по имени Арнольд Мэзон. Это представитель фирмы, торгующей пылесосами и другими электроприборами. Сведения о нем возьмите из досье по делу Бернхайма. У меня есть основания полагать, что это дело как-то связано с тем, которым мы сейчас занимаемся. Ваша задача состоит главным образом в том, чтобы определить роль, которую Арнольд Мэзон играл в деле Бернхайма. Я хочу знать, точны ли его свидетельские показания. Меня интересует вообще все, что его касается.

Инспектор Дэвид встал, взял с вешалки шляпу и направился к выходу.

Едва за ним закрылась дверь, как трое оставшихся разразились возмущенными возгласами:

— Да он просто спятил!

— Снова поднимать дело, которое уже давным-давно закрыли!

— Нет, честное слово, он смеется над нами! Посмотрите, ребята. Вот журнал, в котором записаны посетители тюрьмы. Никакая Анна Плэйтон и не думала приходить вчера к Адамсу!

Стук шагов по плитам коридора отозвался в голове ударами молота. Эдвард Адамс попробовал поднять голову и почувствовал страшное головокружение.

— Эй, приятель! Ты заболел? Что с тобой? — в голосе Рэйона звучало беспокойство. Адамс понял, что уже какое-то время стонал в забытьи, и устыдился своей слабости. Отрешенно он слышал, что его сосед зовет надзирателя, и через несколько минут увидел перед собой чье-то лицо. Все это было похоже на обрывки какого-то кошмара.

— Вы больны? Вам плохо?

Свет электрической лампочки казался ослепительным. Как будто из другого мира доносился хриплый голос Вэнса:

«Бедный негр скоро умрет…»

Адамс опустил босые ноги на пол. Решетчатая дверь камеры отворилась, вошел кто-то незнакомый и, поддерживая Адамса, повел его по коридору.

Проходя мимо камеры Вэнса, Адамс услышал, как тот устало пробормотал:

— Боже, боже милосердный, как ты обращаешься с нами?

Его вели бесконечными коридорами. В воздухе висела густая вонь. Но, как ни странно, Адамс чувствовал, что боль проходит. Насмешки заключенных, доносившиеся из камер, мимо которых он проходил, совсем привели его в сознание.

Сопровождающий Адамса охранник открыл какую-то дверь, и заключенный почувствовал запах эфира.

— Ну, — спросил доктор Брайан, — что случилось?

— Не знаю, — ответил Адамс.

Кроме Брайана, в комнате сидел доктор Артур Девон, психиатр, лечивший Пикара. Доктор Брайан уложил Адамса на диван, ощупал живот.

— Здесь больно? — спросил он.

— Нет.

— А здесь?

— Нет, — сказал Адамс, улыбаясь. — У меня ничего не болит.

— Это нервы, — произнес Брайан. — Сейчас мы вас подлечим.

Он отвернул рукав рубашки Адамса. Тот даже не почувствовал укола шприца.

— А теперь отдохните, — сказал Брайан. — Оставляю вас на доктора Девона.

Адамс встретился взглядом с психиатром. Доктор Девон снял очки и улыбнулся.

— Вам уже лучше?

Адамс подождал, пока закроется дверь за Брайаном.

— Я вот что хочу спросить, доктор Девон. Что вам сказал Вильям Ли в тот день?

Девон смотрел на него округлившимися от удивления глазами.

— В ту ночь, — настаивал Адамс, — когда вас вызвали к Пикару.

— А почему вас это интересует? — удивленно спросил доктор Девон.

— По правде говоря, я и сам не понимаю. Наверное, просто потому, что испытывал уважение к бедному старику. Мне очень жаль, что его убили. Может быть, вы мне все-таки скажете, что он…

— Ничего важного, — перебил его психиатр. — Если вам лучше, можете вернуться в свою камеру.

Когда Адамс вышел, доктор Девон постоял некоторое время в задумчивости.

«Черт возьми, — сказал он. — Я же совсем об этом забыл!»

С озабоченным видом, нахмурив брови, он подошел к телефону и быстро набрал номер. Через несколько мгновений ему ответил инспектор Дэвид.

— Мне нужно вас увидеть, инспектор… Да… Это говорит доктор Девон. Кажется, у меня есть для вас важное сообщение.

Было около двух часов, когда Милли позвонила в дверь конторы Грегори Пенсона. Ей открыл сам адвокат. Милли показалось, что метр чем-то расстроен. Пожав протянутую ему руку, он провел молодую женщину в свой кабинет. Там находилась мисс Изабелла Линдфорд.

— Добрый день, — поздоровалась Милли.

Мисс Линдфорд рассеянно кивнула в ответ. Она тоже выглядела озабоченной.

— Мы говорим об Эдварде, — сказал Пенсон. — Он согласен увидеться с вами завтра.

Милли промолчала. Изабелла Линдфорд встала с ободранного кресла, в котором до сих пор сидела, и прошлась по комнате.

— А я, Грегори, — сказала она, продолжая прерванный разговор, — не считаю, что он не прав.

— Но это же безумие! — воскликнул Пенсон с нетерпением. — Неужели мы будем сейчас заниматься этим, словно нет других проблем?

Милли осмелилась спросить:

— Простите, но о чем, собственно, идет речь?

— Я не понимаю Эдварда! — воскликнул адвокат. — Такое впечатление, будто собственная судьба ему совершенно безразлична.

— Просто он очень хладнокровен, вот и все, — спокойно заметила мисс Линдфорд.

— Хладнокровен! За двадцать один день до казни! Ну уж вы скажете, Иза! — Пенсон схватил Милли за руку. — Вы знаете, что он вбил себе в голову? Он отказывается заниматься своим собственным делом, чтобы целиком отдаться расследованию убийства в отделении приговоренных к смерти. А было ли это вообще убийством?!

— Послушайте, Грегори, — сказала Изабелла Линдфорд, — ничто нам не мешает продолжать расследование, но Эдварду не будем ничего говорить. И станем выполнять все, о чем он нас просит.

— А о чем он вас просит? — осведомилась Милли.

Грегори Пенсон воздел руки к небу.

— Всего лишь о том, чтобы собрать все данные об этом Вильяме Ли, повидать его близких, допросить их, да мало ли еще о чем!

Изабелла Линдфорд пожала плечами.

— Ну что же, если он этого хочет, мы должны уступить.

— Довольно, Иза! — прервал ее Пенсон. — До сих пор я следовал за вами с закрытыми глазами. Но больше в этой игре не участвую! Вы, вероятно, думаете, что у меня нет других дел, как заниматься историями, которые не касаются ни меня, ни моего клиента! Вот уже две недели, как двери этого кабинета закрыты для всех, а загляните в мою записную книжку — на каждой странице только одно имя: Адамс, Адамс, Адамс…

— Я думала, — заметила мисс Линдфорд, — что он вам дорог.

Пенсон посмотрел на нее с недоумением, казалось, он вдруг пришел в себя.

— Вы меня не поняли, Изабелла, — сказал он мягко. — Как вы можете сомневаться в моей привязанности к Эду? Но дело в том, что я разорен. У меня не найдется даже пятидесяти долларов, чтобы оплатить очередные расходы по делу нашего друга. Зачем бы мне иначе было обращаться к инспектору Дэвиду и просить его сделать то, что до сих пор для нас делало частное агентство? Мне очень мучительно говорить вам все это, Изабелла, но мне нужна финансовая помощь.

Он подошел к окну и стоял там молча, отвернувшись ото всех. Первой заговорила мисс Линдфорд.

— Я дам вам сколько нужно, — произнесла она строго. — Почему вы скрывали от меня положение, в котором оказались, Грегори?

— Из глупого самолюбия, — усмехнулся Пенсон.

— Не будем больше об этом. — Милли подошла к адвокату. — Можете рассчитывать и на меня, Грег.

— Спасибо.

— Никого не нужно благодарить, — сказала Изабелла Линдфорд. — Все, что мы делаем, это для Эдварда.

— И все-таки безумие ввязываться в эту историю с убийством, когда у нас есть другие заботы.

— Какие же? — возразила мисс Линдфорд. — Теперь, когда Адамсом занимается инспектор Дэвид, нам остается только ждать. Можете не сомневаться, что он с этим расследованием справится лучше, чем мы.

— Он мне ничего не обещал.

— Мы поговорим с ним еще раз. Если он нам ничего не скажет и мы увидим, что он не хочет заниматься этим делом, то и через два или даже три дня не поздно будет все снова взять в свои руки.

— А до тех пор?

— А до тех пор займемся тем, о чем нас просит Эдвард. Постараемся что-нибудь узнать об убийстве Ли.

— И куда это нас приведет?

— Может быть, никуда, Грегори. Скорее всего никуда. Но если бы вдруг случилось невероятное и Эдварду Адамсу удалось раскрыть преступление… Какой поднялся бы шум! Представьте себе газетные заголовки: «Бывший полицейский инспектор, приговоренный к смерти, нашел убийцу Вильяма Ли». Вся страна узнала бы, что Адамс невиновен. А мы бы с вами объяснили, при каких обстоятельствах были вынуждены отказаться на процессе от принципа невиновности при защите нашего клиента…

Грегори Пенсон перебил ее:

— Вы увлекаетесь, Иза. Я же смотрю на вещи трезво и спрашиваю: чего бы мы этим достигли? Допустим, привлекли бы к Адамсу внимание…

— У нас появился бы еще один союзник: общественное мнение.

— Общественное мнение! Оно не весит ни грамма на чаше весов, особенно в тех случаях, когда в качестве противовеса выступают судьи, губернатор и политиканы.

Изабелла Линдфорд посмотрела на него с жалостью.

— Ну можно ли настолько ни во что не верить?! — с грустью сказала она.

На настенных часах отделения приговоренных к смерти пробило шесть, когда инспектор Дэвид вошел в камеру № 3045. Целый день он с нетерпением ждал встречи с Адамсом. Однако теперь, оказавшись рядом с заключенным, почувствовал неуверенность в себе.

— Адамс, — спросил он, глядя своему собеседнику прямо в глаза, — Бернхайма убили вы?

Ответом была ироническая усмешка.

— Почему вы не отвечаете? Вы же понимаете, что этот вопрос я задал уже не как представитель полиции. Виновны вы или нет, я ничего не могу изменить в вашем положении. Просто мне хочется узнать, что движет вами.

— Вы правильно сказали, инспектор: вы ничего не можете изменить, — ответил Адамс и мягко добавил: — Но не будем ссориться из-за этого. Так что вас интересует?

— Почему вы занялись расследованием убийства надзирателя? Вам что, за несколько дней до собственной смерти больше нечего делать? Это же нелепо. Складывается впечатление, что вы разыгрываете какую-то не понятную никому роль.

— Кто вам сказал, что я занимаюсь этим делом? Мои адвокаты или психиатр?

— Доктор Девон.

— Значит, вы с ним виделись?

— Он позвонил мне по телефону и рассказал о разговоре, который состоялся между вами утром. Зачем вы лезете в эту историю? Какую преследуете цель?

Улыбка тронула губы заключенного.

— Один из моих адвокатов утверждает, что если мне удастся раскрыть что-нибудь касающееся убийства надзирателя Ли, то в высоких инстанциях ко мне проявят милосердие.

— Ах вот в чем дело!

Инспектор не сумел скрыть разочарования. Улыбка на лице Адамса стала ярче.

— Так говорит один из моих адвокатов.

— У вас есть свои мотивы, Адамс, и они меня не касаются. Но, во всяком случае, вы заставили психиатра вспомнить один факт, который может пригодиться следствию. Если бы не вы, он, вероятно, забыл бы о нем.

— Значит, Девон сказал вам, в чем дело?

— Он лишь намекнул об этом, заявив по телефону, что ему нужно собраться с мыслями и кое-что вспомнить.

Адамс закурил.

— Разумеется, инспектор, вы не хотите поделиться со мной тем, о чем Девон успел вам сказать. Должен признаться, что со мной он был чрезвычайно осторожен. И, однако, я могу составить мнение о том, что мог ему сказать Вильям Ли.

— Как вы можете это знать?

— Очень просто. Вильям Ли сказал что-то доктору Девону в момент, когда тот собирался войти в камеру Самуэля Пикара, у которого был припадок. Нетрудно себе представить, что в этот момент они могли говорить только о больном. Перед приходом врача Вильям Ли в течение четверти часа возился с ним, пытаясь успокоить. Во время припадка Пикар, вероятно, проговорился, и это привлекло внимание надзирателя. Мы теперь можем догадываться, о чем шла речь. Скорее всего это были сведения, разоблачающие кого-либо. Мое предположение подтверждается тем, что в самый разгар припадка, когда у Пикара был бред, его бывший сообщник, Слим Эвер, приказал ему замолчать. Ведь Эвер и Пикар — представители банды опаснейших гангстеров, с которыми мне лично пришлось иметь дело. И хотя эта банда понесла потери, многие из ее членов, и среди них самые опасные, еще на свободе. Во время припадка Пикар назвал какое-то имя или несколько имен. Эвер вмешался и заткнул рот Пикару, а чтобы прикрыть этого сообщника или сообщников, и был убит Ли.

— Ну знаете, — воскликнул инспектор Дэвид, — вы сказали вдвое больше того, о чем Девон сообщил мне по телефону!

— Когда сидишь в камере, у тебя много времени для размышлений, — ответил Адамс.

Инспектор вскочил.

— Слушайте, Адамс! Я сейчас иду к Девону и попрошу его назвать это имя.

— Не спешите, инспектор Дэвид. Если бы Девон вспомнил имя, он бы вам его уже назвал. Мы и без него, вероятно, сможем…

Инспектор наклонился к нему:

— Вы догадались, кто тот сообщник, из-за которого убрали надзирателя?

— Сообщник? Нет. Для этого я должен был бы слышать, что Пикар сказал Ли. А вот насчет убийцы у меня есть догадки.

— Кого вы подозреваете?

— В первую очередь Слима Эвера. Я его хорошо знаю, потому что это мне он обязан тем, что сегодня его от газовой камеры отделяют пятьдесят шагов и пятнадцать дней. И потом, уже здесь у меня было достаточно времени, чтобы наблюдать за ним. Вы только взгляните…

Инспектор обернулся: Эвер стоял, вцепившись в прутья своей клетки, все его мускулы были напряжены, челюсти стиснуты.

— Он не сводит с нас глаз. Если бы он только мог слышать, о чем мы говорим!.. С тех пор как вы здесь, он не упустил ни одного нашего движения. И еще. Кроме лютой ненависти, которую Эвер питает к людям, не принадлежащим к его банде, им владеет стадное чувство солидарности со своим кланом. Если мое предположение правильно, Эвер отравил Ли, потому что не сумел помешать Пикару выдать кого-то из своих друзей. К тому же он как раз из тех, кто будет держать про запас яд для себя на случай, если все его надежды на спасение окажутся напрасными…

Уже несколько минут в голове Дэвида вертелась какая-то мысль, но ему не удавалось поймать ее. Машинально он вытащил из кармана листок бумаги, на котором записал имена подозреваемых, и сразу понял причину своего беспокойства.

— Вы ошибаетесь, Адамс. Эвер не мог убить Ли по той простой причине, что у него не было посетителей в тот день, когда было совершено преступление. Эвер не покидал своей камеры. Он не мог положить цианистый калий в стакан надзирателя.

— Да, — сказал Адамс. — Это, разумеется, меняет дело. Значит, мы должны узнать другое. Исполнителем Эвер быть не мог, это ясно. Но он мог предупредить об опасности.

— Кого?

— Сейчас подумаем. У меня кандидатов, как у фокусника карт в рукаве. Следующая моя фигура — адвокат Уоррик.

— Почему вы подумали о нем?

— Скользкая личность, темное прошлое. Имел много нареканий и предупреждений от Совета коллегии адвокатов. Уоррик всегда выступает на грязных процессах, защищает, в частности, гангстеров из банды Девиша, куда входили и два его нынешних клиента — Эвер и Пикар. Кроме того, он был одним из тех немногих, кто мог снестись с Эвером на следующий день после неожиданных откровений, которые Пикар сделал Ли.

Дэвид пожал плечами.

— Это заставляет предполагать, что яд был у Уоррика с собой, — заметил он, — а Уоррик ведь не имел представления, что ему придется им воспользоваться. Эвер мог ему сообщить об угрозе, которую представляет собой Ли, только в четверг между двенадцатью и тремя часами пополудни. А Уоррик в четверг приходил в отделение только один раз.

— Я и сам об этом подумал, — признался Адамс. — И все-таки в моем предположении нет ничего невероятного. Кроме того, не исключено, что Ли располагал и другими сведениями. Ведь припадки у Пикара бывали и раньше. И всегда рядом с ним оказывался Вильям Ли.

Убийство надзирателя должно было изменить жизнь тех, кто наследовал его небольшие деньги и маленький домик. Но молодые люди, спавшие рядом на кровати в жалкой комнатушке на верхнем этаже одного из домов в квартале бедняков, даже не задумывались над тем, что теперь смогут жить в достатке. Им обоим было по двадцать лет. Он был итальянцем с грубыми чертами и наивным выражением лица, сутулыми крупными плечами. Линда Конти, маленького роста, некрасивая, сумела чем-то понравиться юноше и не остановилась ни перед чем, чтобы удержать его. Она платила половину своего заработка за комнату, где они могли встречаться, пока наконец не заставила своего любовника принять решение жениться на ней. В свои двадцать лет она уже принадлежала к тем, кто изо всех сил цепляется за то жалкое и неопределенное, что представляется им счастьем.

Было воскресенье, когда около восьми часов утра ее разбудил стук в дверь. Линда испуганно вскочила с постели и начала трясти за плечи юношу.

— Альдо! Стучат! — прошептала она.

— Ну и пусть! Я хочу спать, — проворчал тот спросонья и повернулся на другой бок.

В дверь продолжали стучать все более настойчиво.

Линда быстро натянула на себя платье и поставила перед постелью стулья, чтобы хоть как-то скрыть своего возлюбленного. Потом приоткрыла дверь.

Женщина, которая стояла на пороге, была ей незнакома.

— Вы Линда Конти? — спросила гостья.

— Да. Что вам нужно? Кто вы?

Отвечая, Линда одновременно ревниво охраняла вход в свое убежище.

— Могу я с вами поговорить? — продолжала настаивать женщина. — Я адвокат Изабелла Линдфорд. Может быть, мы выйдем на площадку? Мне нужно сказать вам всего лишь несколько слов…

Линда сделала шаг вперед, прикрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной.

— Я занимаюсь расследованием обстоятельств смерти вашего дяди, — сказала мисс Изабелла Линдфорд. — Пожалуйста, не смотрите на меня так. Вы можете обратиться в полицию и сообщить о моем посещении. Там известно, что я пытаюсь получить кое-какие сведения по этому делу. Но, разумеется, вы можете не отвечать на мои вопросы, если они вам будут неприятны.

— Ладно. Что вы хотите знать? — спросила Линда с недоверием.

— Вы часто виделись со своим дядюшкой в последнее время?

— Часто. У меня ведь нет другой родни.

— Но вы жили довольно далеко друг от друга.

— Мы встречались в центре города. Вместе ходили за покупками, конечно, когда он не дежурил и я была свободна от работы. Я ведь выхожу замуж, и Уилл, я хочу сказать, мой дядя, помогал мне выбирать разные вещи. У него был хороший вкус.

— А в день смерти вы встречались? — спросила Изабелла Линдфорд.

— Да.

Девушка опустила голову, и из ее глаз покатились слезы.

— Простите, — сказала мисс Линдфорд сочувственно. — У вас большое горе, а я беспокою вас своими вопросами.

— Ничего. Что еще вы хотели бы знать?

Изабелла Линдфорд посмотрела на нее задумчиво.

— Во время этой последней встречи дядюшка вам ничего не говорил о том, что имело бы отношение к событиям, происшедшим в тюрьме накануне ночью?

На этот раз девушка сделала нетерпеливое движение.

— Полиция уже спрашивала меня об этом. Сколько же раз можно повторять одно и то же? Дядя Уилл мне рассказал, что провел тяжелую ночь, так как у одного заключенного был припадок.

— И больше он ничего не сказал?

На упрямом личике Линды снова появилось настороженное, недоверчивое выражение.

— Дядя казался озабоченным, но мне ничего не рассказывал, и я не знаю, что он мог услышать от этого заключенного. Я уже трижды повторила это разным инспекторам и не понимаю, почему теперь и вы спрашиваете меня о том же.

Изабелла Линдфорд коснулась руки девушки.

— Линда, — сказала она, — необходимо, чтобы сегодня днем вы пошли в тюрьму.

— Это еще зачем? Что мне там делать?

— Заключенный Эдвард Адамс хочет поговорить с вами. Вы подойдете к окошечку у входа в тюрьму и попросите свидания с ним. Ему необходимо спросить вас о чем-то очень важном.

— Нет, нет! Я не знаю этого человека. Что ему от меня нужно?

— У вашего дяди среди заключенных был только один человек, с кем он был близок, — это Эдвард Адамс. Только он, мне кажется, может найти убийцу.

— Но я уже сказала все, что мне известно.

— Видите ли, — заявила Изабелла Линдфорд, — я адвокат и не очень хорошо умею вести допросы свидетелей. Адамс — другое дело, это его профессия. — Она сжала руку девушки. — Вы пойдете к нему, Линда?

— Не знаю, я посоветуюсь с Альдо, — ответила та…

— Не беспокойся, Сэм, — говорил человек сиплым голосом. — Мы непременно вытащим тебя отсюда… Скоро губернатор вынесет решение. Ты ведь болен. Они не посмеют прикончить больного. Потерпи…

По ту сторону железных прутьев Самуэль Пикар отрешенно качал головой.

— Нет, — бормотал он, — нет… У меня больше нет надежды. Они меня убьют…

— Да нет же, Сэм. Не говори глупостей, — снова и снова повторял ободряюще посетитель. — Слушай меня внимательно. Мы добьемся пересмотра твоего дела, можешь мне поверить. Ты ведь мне веришь? Разве я тебя когда-нибудь обманывал?

Приговоренный посмотрел на своего собеседника; его глаза не выражали ничего, кроме страха.

— Нет, — согласился он покорно, — ты всегда говорил мне правду.

— Ну вот видишь! — воскликнул тот с торжеством — Мужайся, Сэм, старина. Будь спокоен, тебя обследуют и установят, что ты действовал неосознанно. Это уменьшает ответственность, как у них принято говорить. После такого заключения они не имеют права тебя казнить. Так гласит закон.

И, видя, что ему почти удалось убедить заключенного, добавил:

— Только я должен тебя предупредить, старина: то, что тебя ждет, совсем невесело, нет, совсем невесело…

— А что меня ждет? — спросил Пикар с беспокойством.

— Сумасшедший дом, — с серьезным видом ответил его собеседник. — Ты должен свыкнуться с этой мыслью.

— Да я хоть сейчас! Пусть меня запрут с сумасшедшими. Все, что угодно, только оставят мне жизнь!

В нескольких шагах от них сидела Милли Берил и с раздражением слушала этот диалог. Милли ждала уже более получаса, и ей казалось, что время тянется бесконечно. Она думала о том, с кем ей сейчас предстояло увидеться. Третьего дня она все-таки послала телеграмму Бруно в Лондон, но как только эта формальность была выполнена, тотчас же выкинула мужа из головы, и ее мысли вернулись к Адамсу. И вот сейчас она увидит своего старого знакомого. Он будет находиться по ту сторону решетки, она — по другую. С каким-то болезненным любопытством Милли ждала момента, когда ей будет дано убедиться еще и таким образом, что они теперь совсем чужие. Но их пальцы ведь могут случайно соприкоснуться?

Милли вздрогнула: Эдвард показался в дверном проеме в глубине комнаты, и его глаза сразу же стали искать ее.

— Эд, — сказала она. — Эд… Я здесь!

Наконец он ее увидел, улыбнулся. Минуту они смотрели друг на друга молча, вспоминая прошлое, взволнованные тем, что встретились здесь. Каждый из них видел лицо другого через тонкий переплет решетки. Милли показалось, что Адамс все тот же. Правда, глаза как будто залегли глубже из-за теней под ними, сильнее выступали скулы над впалыми щеками.

— Почему ты приехала в Америку, Милли? — услышала она его голос. Она не посмела сказать правду. Объяснила, что ей нужно было уладить кое-какие дела, связанные с наследством. Рассказывая ему какие-то ненужные подробности, она думала о том, что он ей не верит, так как Пенсон должен был ему сказать причину ее приезда. Но ей казалось важным, чтобы он поверил ее лжи.

— Но как же твой муж? — спросил Адамс.

Милли растерялась, но, повинуясь внезапному импульсу, без сожаления перечеркнула годы своего замужества.

— С ним все кончено, — сказала она. — Мы с Бруно разводимся. Мы никогда особенно не ладили.

Они разговаривали, не обращая внимания на других. Она смотрела на него с некоторым вызовом, повторяя, что свободна или, во всяком случае, будет свободна в ближайшем будущем, настойчиво открывая перед ним дверь, в которую ему было уже не дано выйти, но она совершенно забыла об этом.

Вдруг Адамс заговорил о Вильяме Ли, и Милли ошеломленно посмотрела на него. Уж не думает ли он, что она пересекла океан, чтобы выслушивать подобные истории? Какое ей дело до этого тюремного надзирателя? Но Эдвард оживился и продолжал развивать свою мысль, уверенный, что ему удастся увлечь ею молодую женщину.

— Но, Эдвард, этот Вильям Ли совершенно не интересует меня!

— Однако это единственный шанс, который у меня остался.

Милли ему не верила. Он даже не постарался скрыть свою усмешку, которую она всегда так ненавидела. И все-таки она спросила, чего же он от нее ждет.

— У меня есть основания полагать, — объяснил Адамс, — что осужденный по имени Слим Эвер держит ключ к разгадке…

— К какой разгадке? — Все перепуталось у нее в голове. Потом она вспомнила об убитом надзирателе…

— Разумеется, Эвера допрашивали, — продолжал Адамс. — Но что можно вытянуть из человека, которого в ближайшее время ждет газовая камера?

— Что я должна сделать? — спросила Милли.

— Эвер тебя никогда не видел, он тебя не знает. Попроси сейчас же свидания с ним, я думаю, ты еще успеешь получить, разрешение. Скажи Эверу, что тебя прислал Джим Перкер… Запомни: Джим Перкер. Это один из его сообщников, он еще на свободе, и нам ни разу не удалось его поймать с поличным.

— А дальше? — спросила Милли.

— Спроси у него, выдал ли Пикар… Я повторяю: выдал ли Самуэль Пикар других лиц, кроме тех, о которых известно. Повтори…

— Меня прислал Джим Перкер. Я спрошу у Слима Эвера, выдал ли Самуэль Пикар еще кого-нибудь.

— Совершенно верно. Если ты увидишь, что Эвер поверил…

В этот момент к Адамсу подошел охранник и положил ему на плечо руку.

— Все! Ваше время истекло!

Адамс раздраженно повернулся:

— Подождите минуту! Эта женщина прилетела из Европы, чтобы повидаться со мной! — Когда охранник отошел, он продолжал: — Если ты увидишь, что Эвер тебе верит, сама должна решить, как действовать дальше. Мне нужно узнать, кого назвал Пикар. Понимаешь?

— Нет, Эд, я ничего не понимаю!

— Неважно. Может быть, Эвер выдаст себя, назвав лицо, которое скомпрометировал Пикар. Мне необходимо знать, кто это. Тебе предстоит действовать почти на ощупь, но вдруг что-нибудь из этого выйдет… Только во время разговора не давай никаких сведений о себе. Делай вид, будто ты боишься, что вас услышит охранник. И еще постарайся незаметно выудить у Эвера имя убийцы Ли…

— Значит, я должна узнать уже два имени?

— Скорей всего это один и тот же человек. Узнав, что его имя известно, он сам решил убрать надзирателя. Поняла? Ну хоть что-нибудь?

Милли покачала головой.

— Все так запутанно…

— Я знаю. Но постарайся. Сейчас же попроси свидания, его дадут не раньше чем через полчаса. Используй это время, чтобы обдумать все, что я сказал.

К нему снова подошел охранник.

— Теперь хватит, другие ждут.

— Да, — сказал Адамс. — Пошли.

Он встал.

— Милли! — крикнул он. — Ты не сможешь меня больше увидеть сегодня. Немедленно сообщи о результате мисс Линдфорд или Грегу…

— Хорошо! — прошептала она, глядя ему вслед.

— До свидания, Милли, до свидания! До скорой встречи!

На обратном пути охранник, который сопровождал Адамса в отделение, бросил взгляд на маленькую карточку; которую держал в руке.

— Послушайте, Адамс, — проворчал он, — у вас записано на сегодня еще два посещения, но вы сможете выйти из отделения только один раз. Одной из посетительниц придется отказать. Кого вы хотите видеть? Миссис Флору Адамс или мисс Линду Конти? Решайте…

— Мисс Линду Конти, — спокойно ответил Адамс.

Грегори Пенсон и Изабелла Линдфорд пришли в тюрьму около шести часов. После обычных формальностей их впустили в камеру № 3045. Адамс поднялся им навстречу.

— Ну, в чем дело? — проворчал он.

Пенсон перебил его:

— Что ты узнал от племянницы надзирателя?

— Ничего нового. Она повторила все, что говорила утром Изе. Холостой выстрел. Впрочем, у меня теперь есть подтверждение, что Ли располагал сведениями, компрометировавшими кого-то. Но у нас нет времени для бесполезных обсуждений. Идите по домам. Если мне повезет, то Милли должна принести вам решение дела надзирателя.

— Не это ли вы имеете в виду? — спросила Изабелла Линдфорд, показывая заключенному зеленый конверт.

— Как? — воскликнул Адамс. — Вы видели Милли? Она передала вам письмо для меня? Что же вы молчали, Иза!

— Нет, как вам это нравится? — вскричала мисс Линдфорд со смехом. — Вы же не дали мне возможности ни слова вставить.

Адамс лихорадочно сорвал конверт, уронил его на пол и стал читать письмо. Время от времени он морщился: у Милли был очень неразборчивый почерк, и он то и дело спотыкался о какое-нибудь слово.

— Ну что там? — спросили одновременно мисс Линдфорд и Пенсон.

— Это не то, чего я ждал от нее. Вот смотрите сами.

Адамс передал письмо Пенсону, и тот стал читать:

В письме было еще несколько строк, но Пенсон не стал читать дальше.

— В этом нет для меня ничего нового. — Адамс устало пожал плечами. — Я прекрасно знаю, что они будут обрабатывать Пикара, чтобы он молчал, до тех пор пока его не казнят.

Он повернулся к Изабелле Линдфорд:

— Ну а на словах Милли ничего вам не передала?

— Разумеется, сказала, — ответила мисс Линдфорд. — Хотя я думала, что самое важное она сообщает вам в письме. Милли поведала мне о вашей стратегии. Но, по-видимому, Эвер сразу же что-то заподозрил. Он задал Милли кучу вопросов, на которые она не смогла ответить, и почуял ловушку. Тогда Эвер решил ее разыграть…

Адамс чертыхнулся.

— Вы сами виноваты, — заметила мисс Линдфорд. — Задумали с ходу все сделать, а западня такого рода требует предварительной подготовки. Почему вы не подождали нас, чтобы разработать все в деталях?

Адамс присел на койку.

— Вы правы, — согласился он. — Я поторопился. Боялся, как бы Эвер не узнал, что Милли приходила сегодня для свидания со мной. — Он гневно стукнул себя кулаком по колену. — Идиот! Я же мог дать Милли кучу сведений о гангстерах. И Эвер тогда всему бы поверил.

— А пока что, — сказала мисс Линдфорд, — Эвер забил гол в ваши ворота. Знаете, какую штуку он выкинул? Сделал вид, что включился в игру миссис Берил и дал ей понять, что убийца Вильяма Ли… это вы!

Адамс смотрел на мисс Линдфорд, оторопев. Потом, заметив, что она прячет от него взгляд, расхохотался.

— Не хватало только, чтобы вы этому поверили, Иза! Посмотри, Грег, она, кажется, готова считать меня убийцей надзирателя!

— Что касается меня, то я ничего не понимаю, — ответил адвокат. — Если бы вы были так добры и объяснили мне, о чем толкуете вот уже в течение четверти часа, я был бы очень благодарен.

Милли Берил выглянула из окна купе второго класса. Солнце уже садилось за цепью холмов. «Когда я приеду, будет совсем темно», — подумала молодая женщина, чувствуя растущее беспокойство. Незаметно она оглядела своих попутчиков: трое мужчин, одна женщина и ребенок. Толстяк, сидевший напротив, спал с открытым ртом, его двойной подбородок покоился на незастегнутом воротничке рубашки. Милли улыбнулась. «В конце концов, откуда этот страх? — подумала она. — Ведь никто не знает, что я поехала в Комптон».

Милли тихонечко встала, проскользнула между двумя рядами ног и вышла в коридор. У проходившего в этот момент проводника она спросила, где находится вагон-ресторан, и пошла вдоль пустынного коридора. Его она увидела, когда оказалась в тамбуре. Человек стоял к ней спиной. Милли взялась за ручку двери, которая вела в соседний вагон, и нажала на нее. Но замок заело, и молодая женщина довольно долго возилась с ним. Случайно подняв глаза на дверное стекло, она перехватила взгляд незнакомца, увидела плохо выбритые щеки, тяжелый подбородок.

На ватных ногах Милли наконец добралась до вагона-ресторана, заказала сандвич и стакан пива. Ветчина была сухой, пиво показалось безвкусным и каким-то тягучим. Расплатившись, Милли пошла в свой вагон. В тамбуре незнакомца уже не было. Однако в конце коридора, возле туалета, она увидела фигуру какого-то мужчины и догадалась, что это он.

Милли села на свое место, откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Вагон довольно сильно тряхнуло, и это вывело ее из забытья. Молодая женщина посмотрела в окно и увидела, что поезд стоял на маленькой станции. На белом щите перрона чернела надпись: «Комптон».

Милли схватила свой чемодан и вышла в коридор.

Она едва успела соскочить с подножки вагона, огляделась. Кроме нее, на платформе никого не было. С поезда сошла только она одна. Милли стояла в нерешительности. Маленькая станция со всех сторон была окружена холмами, на которые уже спускалась ночь.

Наконец Милли увидела человека в форме железнодорожника: держа в руках красный фонарь, он направлялся к единственному стоявшему здесь строению. Она бросилась за ним.

— Мистер! Мистер! Подождите, пожалуйста! — крикнула она.

Человек остановился, посмотрел на нее с удивлением.

— Мне нужно в Комптон. Как туда попасть?

— Вам не здесь надо было выходить, — сказал человек. — Это старая станция. Новый вокзал Комптона в двенадцати километрах отсюда…

— Боже, — сказала Милли устало, — что за невезение! Но ведь есть же какая-нибудь возможность отсюда выбраться?

— Никакой, — ответил железнодорожник, пожав плечами. — Здесь нет никакого транспорта. А следующий поезд пройдет только завтра утром.

Едва сдерживая слезы, Милли воскликнула:

— Но не могу же я всю ночь провести в зале ожидания?

— Конечно, нет! — ответил человек. — Тем более что здесь нет зала ожидания.

— Но что же мне делать?

— Попытайтесь дойти до Комптона пешком. Правда, с чемоданом это трудновато. Думаю, вам лучше всего заночевать в «Приюте кабана». Это маленький мотель. Но до него не меньше получаса ходьбы.

Милли шла в темноте, чемодан оттягивал ей руку, и несколько раз она останавливалась, чтобы передохнуть. Впереди в свете луны серебристой змеей извивалась дорога, терявшаяся у горизонта в густой заросли деревьев. Напрасно молодая женщина всматривалась в темноту в надежде что-нибудь увидеть. Ничего кругом, ни огонька! На одном из подъемов Милли ослепил яркий свет, и, прежде чем она успела что-либо сообразить, мимо на бешеной скорости промчалась машина.

— Эй! Подождите! Эй!..

Но машина была уже далеко, и снова со всех сторон дорогу обступил мрак. Именно в это мгновенье Милли услышала позади себя шаги. Она вздрогнула, остановилась, стала вглядываться в темноту. «Может быть, мне почудилось?» — подумала Милли и затаила дыхание, но тут же услышала невдалеке легкое поскрипывание гравия.

Вскоре она могла уже различить силуэт. Человек шел не торопясь. Прежде чем она рассмотрела его фигуру, лицо, Милли уже знала, кто это. Она рванулась вперед, у нее буквально подкашивались ноги. Хоть бы проехала какая-нибудь машина… Хоть бы показались огни мотеля… Понемногу к Милли возвращалось мужество, она почувствовала, что уходит от преследователя, слышала, как затихают вдали шаги незнакомца. Казалось, тот не делал никакого усилия, чтобы нагнать ее. Эта мысль немного успокоила молодую женщину, и сердце билось уже не так сильно. Однако Милли понимала, что все равно находится в полной его власти… Даже если она побежит, он тут же догонит ее. Она дошла до развилки. Свернуть или продолжать идти прямо? Она не стала раздумывать. Сейчас ей было неважно, сколько она будет идти, лишь бы прийти куда-нибудь. Мотель уже, вероятно, недалеко. «Полчаса ходьбы», — сказал железнодорожник. А разве прошло полчаса? Конечно, нет. И она вдруг повеселела. Вероятно, человек пошел другой дорогой. Она остановилась и прислушалась: ни звука. Даже ветер стих. Кругом по-прежнему не было ни души.

И вдруг она столкнулась с незнакомцем нос к носу. Она так я не поняла, как это могло случиться. Казалось, он шел тем же шагом, как тогда, когда ей удалось уйти от него. Видимо, они столкнулись случайно. Он мог невольно нагнать ее, пройдя где-то более коротким путем. Но в чем Милли не сомневалась, так это в том, что эта человек с поезда.

Она услышала его голос:

— А вот и вы…

Дрожь пробежала по спине молодой женщины. Откуда у нее взялась смелость спросить:

— Вы шли за мной?

Незнакомец не ответил, ей показалось, что он пожал плечами.

Она повторила:

— Вы шли за мной?

— Мне кажется, мы оба совершили одну и ту же ошибку, — сказал незнакомец. — Сошли с поезда на одну остановку раньше.

Она ему не верила. Мысленно представила пустынную платформу. Он сошел с поезда незаметно, иначе она бы его увидела. «Он не должен видеть, что я боюсь», — подумала Милли, но вся сжалась от страха. Если бы она осмелилась, то бросила бы свой чемодан, чтобы освободить руки на случай нападения. Но у незнакомца могло быть оружие… «Погибла», — подумала Милли, совершенно упав духом. Однако мрачный попутчик не делал пока ни одного подозрительного движения. Некоторое время они шли молча, потом он спросил:

— Вы ведь идете в мотель, верно?

— Да, — ответила Милли, уверенная в том, что никогда не увидит этого мотеля.

— Тогда нам по пути, — сказал мужчина.

Он дотронулся до руки молодой женщины, вздрогнувшей от этого прикосновения.

— Сюда, — сказал незнакомец, показывая ей дорогу. — Нужно пройти через поле, так короче.

Он сделал несколько шагов и остановился, убедившись, что Милли не последовала за ним.

— Идемте же! — крикнул он. — Я тут хорошо все знаю. Через три минуты будем в мотеле.

Она продолжала стоять не двигаясь. Тогда он подошел и, наклонившись, заглянул ей в лицо.

— Вы что, боитесь? — спросил он.

Ее била дрожь, губы свело судорогой, незнакомец вынужден был поддержать ее, так как увидел, что она зашаталась. Если бы он попытался задушить ее, она не сделала бы ни малейшего движения, чтобы защититься, настолько была велика слабость, охватившая ее.

— Что вы со мной хотите сделать? — пробормотала Милли.

— Не говорите глупостей. Если вы не пойдете со мной, то заблудитесь.

Они вошли в лес. Мужчина поддерживал ее, защищал от веток.

«Это безумие, что я пошла за ним сюда, — думала Милли, отдирая свою юбку от колючих кустарников. — Он не спешит, выбирает место, где лучше меня прикончить. Мое тело никогда не найдут…»

Милли вздрогнула, когда ее спутник неожиданно остановился. Инстинктивно она закрыла лицо руками. Но он произнес:

— Вот он, наш мотель.

И Милли увидела ступеньки, ведущие на веранду. Через щели ставен пробивался мягкий свет. Радио негромко наигрывало знакомую мелодию.

Милли отодвинула тарелку с остатками ужина, который попросила подать себе в комнату. Теперь она посмеивалась над своими недавними страхами. Десять часов. Хватит бездельничать. Милли встала, провела расческой по белокурым локонам, слегка взбила их и вышла из комнаты. Внизу лестницы она увидела поднятое к ней добродушное лицо хозяина гостиницы.

— Вам что-нибудь нужно?

— Да, — сказала Милли, — телефон.

— Не везет вам, мисс, — сказал сочувственно хозяин. — Телефон испорчен. Чем я еще могу помочь?

— Дайте мне виски! — вырвалось у Милли.

Она никогда не пила виски, но в этот вечер ей хотелось сделать что-то необычное, а услужливость хозяина раздражала ее.

— Ну и дыра! — проворчала она, когда он поставил перед ней рюмку. — Что это за место такое? Как вы тут живете? На станции нет зала ожидания! У вас нет телефона! Нечего сказать, хорошо вы принимаете гостей!

— Мисс, — ответил хозяин простодушно, — здесь нет ничего, кроме этой маленькой гостиницы, затерявшейся среди полей…

— Затерявшейся, это уж точно, — согласилась Милли. — Но как мне теперь быть? Мне нужно в город, а я застряла здесь.

— Вы хотели позвонить, чтобы вызвать такси?

— Конечно. Я не собираюсь оставаться в вашем мотеле.

— Ну, тогда я, кажется, могу вам помочь…

Милли посмотрела на него вопросительно.

— У меня есть машина. О, это всего лишь старая колымага. Но я все-таки попрошу вас оставить мне небольшой залог. Моя жена не больно доверяет людям, она мне устроит скандал, если…

Хозяин повел Милли в маленький гараж и показал машину.

— Подойдет, — сказала Милли. — Сколько вы хотите?

— Ну, скажем, сто долларов. И постарайтесь все-таки мне ее вернуть.

Милли села за руль.

— Оставьте за мной комнату. Я скоро вернусь, и мне по душе та, которую вы предоставили.

— Не беспокойтесь, мисс, — ответил хозяин. — Вашу комнату не займут. Сюда никто никогда не приезжает…

Комптон, городок с населением в двенадцать тысяч жителей, был расположен на берегу озера. Он напоминал парк, в котором там и сям были разбросаны кокетливые виллы. Это был город, где жили праздные миллионеры, отдыхали после нервного перенапряжения кинозвезды, куда приезжали утомленные выступлениями политиканы.

В этот час все магазины были закрыты, но витрины ярко освещены. Милли нажала на тормоз, погасила фары и стала внимательно вглядываться в сверкавшие вывески. Прошло некоторое время, прежде чем она нашла ту, которая ее интересовала. Неоновая надпись «Night Club»[1] призывно мигала на противоположной стороне площади. Через минуту Милли уже была у входа в полуподвал, откуда доносилась приглушенная музыка.

Пройдя через погруженный в полумрак коридор, Милли попала в залитый светом зал с портиками, дорическими колоннами и целой вереницей мраморных античных богов вдоль стен: каждый бог в своей нише, освещенной неоновым солнцем. Нептун был, разумеется, с трезубцем, Юпитер — с молнией, Диана — с колчаном. И среди всей этой дурного вкуса голливудской античности суетились актрисы, стремившиеся любой ценой сделать карьеру и высматривавшие продюсера, который обратил бы на них внимание; и незаметные ночные девицы, чья обязанность в заведениях подобного рода заставлять клиентов заказывать как можно больше спиртного.

Милли стала пробираться через эту пеструю толпу и вскоре наткнулась на метрдотеля. Он был во фраке, который сделал бы честь любому послу.

— Где я могу увидеть Анну Плэйтон? — спросила его Милли.

Человек, у которого был такой достойный, строгий вид, пропустил ее вопрос мимо ушей. Ей пришлось ждать, пока он, встретив вошедшую в зал пару, устраивал их за столиком, пододвигал им стулья, затем, почтительно склонившись, внимал их священной воле.

— Анна Плэйтон, — повторила Милли.

— Я не знаю ее. Прошу извинить…

И метрдотель удалился, преисполненный сознанием собственного достоинства. Милли чувствовала себя потерянной, ей было не по себе среди этих мехов, шелков, кружев. Она уже прикидывала, сколько шагов отделяет ее от выхода и как ей протиснуться через толпу танцующих, когда почувствовала, что кто-то коснулся ее руки.

— Вы спрашивали Анну Плэйтон?

Милли обернулась. Улыбаясь фальшивой улыбкой, обнажившей гнилые зубы, перед ней стоял невысокого роста мужчина с пепельным цветом лица. Милли почувствовала себя неловко. Человек продолжал незаметно, как бы не придавая этому значения, поглаживать ее руку.

— Я знал Анну Плэйтон…

И он сделал жест, приглашая молодую женщину занять место за его столиком. Милли села, отодвинувшись от него как можно дальше.

— Я ее даже очень близко знал…

Милли встала.

— Не могли бы вы мне сказать, где я могу ее найти?

Его губы раздвинулись в отвратительной гримасе, он дважды судорожно проглотил слюну и вдруг произнес просительно:

— Я вам скажу… если… вы согласитесь потанцевать со мной. — Он заговорил быстрее, одновременно умоляя и угрожая: — Только один раз. Потом вы уйдете, и я не буду вас ни о чем просить. Я вам скажу, где она работает, где живет, все, что вы захотите. Ну что вам стоит? Смотрите, как бы потом не пожалеть. Я вас и под землей найду!

Милли хотелось бежать со всех ног. Это было похоже на кошмарный сон. Человек внушал ей страх, но она все-таки медлила, желая услышать, что он еще скажет. Руки его снова потянулись к ней…