Приключения духа

Утес, отсвечивающий стальным блеском, весь испещренный тенями и полутенями, с тремя деревцами дикого боярышника на вершине и пугающей чернотой провала пещерой был похож в отблесках последних лучей солнца на большую голову дракона или ужасного дэва. Два выступа на вершине — рога, черная дыра пещеры, окруженная острыми обломками камней, — словно пасть, усаженная окровавленными зубами. Из пасти дэва вылетал холодный ветер, вокруг лежали вповалку старые деревья со сломанными ветвями. Пейзаж напоминал поле сражения после великой битвы. Среди поблекшей и поникшей зелени кое-где краснели тюльпаны.

Фаридун поднял с земли высохшую ветвь можжевельника, погнул ее туда и сюда, пробуя на прочность и, переломив пополам, сделал себе посох. И затем бесстрашно устремился к черному отверстию в скале.

Внутренность пещеры была прохладной, влажной и пахла кислой плесенью. Запах прокисшего молока или гниющего от сырости дерева.

Пещера была темной, тьма пугала и казалась беспредельной. Густая завеса темноты чудилась осязаемой, словно черное шерстяное покрывало или глухая стена, вымазанная смолой. Фаридуну померещилось, что если он вытянет руки, то пальцы его упрутся во что-то твердое — тьма была настолько плотной, что даже огонь, казалось, не мог бы ее рассеять. Темень напоминала тяжелую, по ночному непроглядную завесу, за которой скрывался сказочный таинственный мир.

Фаридун вытянул перед собой руки, пытаясь что-либо нащупать. Но темнота, как и всегда, как и во всех пещерах, которые ему довелось видеть, была мягкой и неощутимой. Спустя мгновенье, луч фонарика, словно копье, проколол черную завесу и уперся в мокрое и темное тело камня.

Фаридун Содики — кандидат наук, высокий, худощавый, черноволосый и темнолицый молодой человек был спелеологом, в течение вот уже семи лет исследовавшим труднодоступные пещеры Пурахшопа. Его черные глаза, напоминающие глаза газели, смотрели с глубокой печалью. Смеялся или шутил он чрезвычайно редко, но и в таких случаях взгляд его не терял печального и сосредоточенного выражения. Простодушная его улыбка тоже, казалось, отдает язвительной горечью.

Фаридун был из породы «двухголовых». Восемь лет назад он впервые почувствовал, что каждый вечер у него болит голова, и увидел в первый раз, что у него на лбу появилась жилка, наподобие обычной вены, но только желтого цвета, и что одна половина его лица отличается от другой. Последние студенческие деньки, когда вокруг было столько красивых девушек, все время он проводил, сидя перед зеркалом, и следил с болью и тревогой, как постепенно желтые вены спускаются на щеку, делая левую щеку толще правой, левый глаз уже правого, а всю левую половину лица настолько пухлой, что угол рта совсем скривился на сторону. Прошло два месяца и разница эта увеличилась настолько, что со стороны казалось, что голова состоит из двух половин, соединенных между собой. Иначе говоря, он и вправду стал «двухголовым». Вначале это его чрезвычайно терзало, убило в его душе все юношеские интересы и склонности, и вынудило его с ощущением своей ущербности избегать людей. Хорошо, что среди товарищей по учебе обнаружились еще несколько человек вроде него самого, и они, объединившись с «двухголовыми» с других курсов, создали свой особенный кружок. Вскоре Фаридун в кругу таких же как он, стал чувствовать себя значительно спокойнее. Но полностью успокоился, или, возможно, полностью перестал считать себя ущербным он позднее, когда понял, в чем состоит особенность «двухголовых», подружился с ними и стал своим. Ощущение ущербности окончательно исчезло, взамен появилась гордость за свое необычное превосходство, но печаль так и не покинула его глаз.

В основном Фаридуна никогда не тревожил его внешний вид. В городе, где он жил, большая часть народа была приземистой, коренастой, с большими животами и короткими шеями. В обличье этих людей не было ни частицы красоты. Их короткие волосатые руки были толще ног «двухголовых», а могучие ляжки превосходили в обхвате торсы последних, которые все были худощавыми. На взгляд Фаридуна, их тела вполне могли бы состоять из одного живота, а лица — из одного рта, этого было бы достаточно, и он удивлялся, отчего не исполнились предсказания ученых XX века. Книги и философские трактаты этого столетия предвещали, что люди будущего приблизятся к пределу телесного совершенства, поскольку тело в отличие от духа не может развиваться бесконечно. Эти ученые предполагали в людях будущего лишь один недостаток: окончательную потерю волос и зубов. Но вышло так, что предвиденья эти не сбылись. В течение почти одного столетия зубы у человека сделались больше и острее, не исчезли, а лишь изменились волосы. Судя по цветным фотографиям в журналах конца двадцатого века, волосы у людей были только черные, белокурые, рыжие, желтые, с проседью и седые. Сейчас же волосы большинства людей окрашены в семь цветов и остаются такими от младенчества до старости. Желтый, красный, синий, черный, каштановый и зеленый смешались в один поразительный цвет. Конечно, встречались иногда и черноволосые, но исключительно среди двухголовых. В свою очередь двухголовые делились на четыре сословия: двухголовые ученые, двухголовые поэты, двухголовые актеры и двухголовые недоумки.

Самым знаменитым из двухголовых безумцев был Рашид Норак, который постоянно расхаживал возле чайханы «Тахор», разговаривая сам с собой, открывая вслух самое сокровенное, и никого и ничего не боялся. Рашида знали в городе Якшанбе все от малого до великого, и всякий, столкнувшись с несправедливостью и произволом, шел к нему и изливал душу. И назавтра о случившемся знал весь город. Но если кто-то пытался сказать правду напрямик, не прибегая к Рашиду, то такого правдолюбца зачисляли в сумасшедшие и изгоняли из общества. Горькая правда никому не была по душе, всем нравилась лишь сладкозвучная ложь, ласкающая сердца. И между правдой и ложью возникло то, что позднее назвали полуправдой.

Так возникло общество, внешне выглядевшее здоровым и упорядоченным, но втайне имеющее сотни пороков. И вторые головы двухголовых бились и так и этак, над этими проблемами, ища ответы на простые, тяжелые, как камни, вопросы.

Вопрос был: «Что делать?».

«Что делать? Что делать?».

Двухголовые хотели изменить мир. Тогда и человек должен стать другим. Дух и тело его должны достигнуть вершины совершенства. Но бодрствующий дух — сломлен и закован в цепи, дух сонный — ленив и мертв. Совершенство? Нет. Недостижимая мечта Мужества, окаменела. Мечта стать человеком, мечта быть человеком, иметь светлую душу и чувствительное сердце, освободиться от сна, от этой легкой смерти.

Странная эпоха скуки, безнадежности и безысходности! Иногда можно было решить, что двухголовые имеют и два сердца. Одно сердце и один мозг соглашались с тем, что происходило вокруг, вынужденные это одобрять, а другое сердце стучало как часы, и другой мозг горел как свеча, пытаясь найти выход. И сердце и мозг Фаридуна тоже пылали от размышлений. Что делать?

Он приблизился к входу в пещеру. Старый поваленный можжевельник был похож на скрюченную руку, в отчаянье царапающую землю, сухие ветки и ствол побелели, словно человеческие кости. Но из корней мертвого дерева, словно сироты, оставшиеся без отца, выбились нежные зеленые побеги. Эта печальная картина наводила на мысль, что природа — исцелитель и великий созидатель возможно, может дать человеку спасение. Но нет. Природа в своей великой материнской мудрости сделала все, что могла. Трагедия человечества — дело рук человека. Следствие необузданной страсти, беспечности, лени и сонливости.

Ему вспомнились прогулки по улицам Якшанбе, где не было ни единой вещи, которая могла бы порадовать душу. Люди спешили так, что невозможно было разглядеть и запомнить лицо хотя бы одного из них. Народ, чередой проходивший перед Фаридуном, весь был на одно лицо, в одежде одного цвета и покроя.

Фаридун неизменно шел по краю тротуара, не желая окунаться в людскую реку. Его прогулки не бывали долгими, не любил он также есть в кафе или столовых. В этих местах редко можно было встретить двухголовых. И брюхастые приземистые люди так громко чавкали и сопели во время еды, что ему становилось невмоготу. И оттого он перестал бывать на людях…

…По каменной стене пещеры сочилась вода. Каждая новая капля прибоем набегала на края крохотного потока, как бьют волны в берега великих рек.

Фаридун вновь в недрах пещеры, вновь пленник беспредельно темной ночи. И только ручной фонарик, маленькое солнце, освещает его путь. Солнце, мощи которого хватает лишь на то, чтобы сотворить луч для одного-единственного путника…

С собой Фаридун Содики нес специальное снаряжение, уложенное в рюкзак и занимающее очень мало места: пищевой рацион, электрогенератор размером в спичечную коробку, компас, который показывал время суток, год и число, а также служил дальномером. Кроме всего прочего был в сумке и спальный надувной мешок, мягкий и теплый.

…Путь во тьме был неровным и извилистым. Местами пещера сужалась, местами расширялась и разделялась на несколько коридоров. Фаридуну пришлось с помощью радарного дальномера определять основной проход, по которому надо идти. Малые коридоры разветвлялись настолько, что идти по ним было опасно заблудишься и попадешь в каменную темницу. Тюрьму, освобождение из которой невозможно. Тюрьму, из которой тебя не вызволит никто. Если бы Фаридун оказался в такой пещере впервые, то давно уже переломал бы себе все кости. Но он был из тех людей, что привыкли ко всем трудностям опасного пути. И в минуты, когда шагал с лучом в руке, чувствовал себя необычной личностью, человеком, который должен в темноте ночи пробить подземный ход из света. В эти возвышенные минуты ему представлялось, что за ним следуют миллионы людей в надежде, что Фаридун выведет их к рассвету правды, к прекрасной и великой земле.

Достигнув развилки, он остановился и посмотрел на часы. За три часа пути он одолел восемь с половиной километров. Посветив вокруг фонариком, он обследовал обстановку и скинул рюкзак. Принял решение отдохнуть несколько часов. Открыл банку консервов и поставил разогреваться на электрическую плитку. Подсоединил микрокомпьютер к генератору, который вырабатывал электрическую энергию из темноты, и нанес на карту пройденный путь.

Затем минут на десять притушил карманный фонарик, чтобы батареи подзарядились, набрав энергию из темноты. Фаридун растянулся на спальном мешке, немного почитал при свете фонарика и выключил его, чтобы подумать и вздремнуть в темноте. И тут его охватило странное чувство: словно рядом присутствует кто-то невидимый, словно он не один в темной пещере. Кто это? Человек или зверь? Друг или враг?

В любом случае, кто-то здесь есть, и его дыхание смешивается с дыханием Фаридуна.

Заснуть ему не удалось. Мысли беспорядочно сновали во втором мозгу, словно назойливые мухи, взлетая и садясь вновь. Сколько прошло времени, он не знал. Глаза его были закрыты, но вдруг он почувствовал, что в глубине пещеры зажегся и погас какой-то источник света. Словно свет его легонько скользнул по сомкнутым векам Фаридуна и исчез. Фаридун осторожно приподнялся с места и огляделся. «Видимо показалось», — решил он и вновь вытянулся на своем ложе.

Мгновение спустя, когда Фаридун перевернулся на бок, закинув руки за изголовье, отблеск снова пробежал по его зажмуренным глазам, заставив спелеолога подскочить на месте. Включив фонарик, он направил луч в глубину пещеры. Но ничего необычного не заметил. Он отошел от места стоянки и на несколько шагов углубился в правое разветвление пещеры. Вернувшись, обследовал и ближайшую часть левого пути. Но никого и ничего не было.

Долго ворочался он на спальном мешке, пытаясь выкинуть из головы страшные мысли. Но чувство страха не оставляло его, бросая на душу тревожную тень.

Уснул он не скоро, очень не скоро. Не прошло и часа, как во сне он почувствовал, что кто-то прошел, неосторожно наступив ему на ногу. Он в страхе проснулся. Нащупав, схватил фонарик. Пещера была пустой. И только капли, стекающие с белоснежных сосулек на потолке, пугающе громко стучали в звенящей тишине. Словно тикали гигантские часы, отсчитывающие время.

Фаридун подумал, что, может быть, на оба его мозга нашло помрачение, следствие множества дней и ночей, проведенных в темноте и одиночестве. До сих пор с ним этого никогда не случалось.

Громко стучали падающие капли. Фаридуну представилось вдруг, что именно здесь начинается сфера Времени, распростершаяся над миром, и тиканье маленьких часиков есть лишь отзвук громового стука настоящего Времени.

Из глубины страшного сна до Фаридуна донесся отчаянный вопль, вначале еле слышно, откуда-то издали, потом все ближе и громче. Словно отец, плача, изливает скорбь по умершему ребенку. Словно мать причитает по покойной дочери-невесте.

Кто он, тот, кто рыдает в глубине беспросветной ночи? Чей это стон, полный боли и страдания?

Он услышал во сне, что не один человек, а множество людей рыдают в один голос. Чье это рыдание?

Стон осиротевших детей?

Стон покинутых матерей?

Стон пленных или убитых на войне?

Стон заброшенных на чужбину, тоскующих по родине?

Стон безнадежно влюбленных?

Стон отцов, чьи дети остались без потомства?

Стон тех, кто живет, постепенно убивая себя?

Чей стон?

От тяжести в груди Фаридун проснулся, открыл глаза… Стон стал тише, но не исчез. Звук исходил из глубины пещеры. Временами он становился настолько громким, что звучал совершенно отчетливо, временами стихал и отдалялся так, что, казалось, совершенно умолкал.

Фаридун оцепенел на своем ложе, сомневаясь, реально ли то, что он слышит. Ему подумалось, что он все еще спит и видит сон, обманывая сам себя. Но он бодрствовал и отчетливо слышал стоны и причитания. Внезапно он вспомнил, что эти причитания он слышал однажды несколько лет назад. Тогда на его лбу выступили новые желтые вены, причиняя ему страдания. Тогда он и слышал эти звуки во сне, да именно во сне. Сейчас он бодрствует, он не спит и стоны слышит ясно, различая отдельные звуки.

Фаридун не мог ни отвергнуть то, что происходило, ни убежать от него. Звуки рыданий и стук капель смешивались в тонкую, нежную мелодию, напоминавшую древнюю музыку. Стоны в стуке Времени. Стоны в каждой капле Времени. Словно вопли вырывались не из недр пещеры, а из недр Времени, из глубин веков, годов, дней этой пещеры, где нависла бесконечная ночь.

Фаридун не знал, как поступить. Первой мыслью, мелькнувшей в его первом мозгу, было — собрать вещи и обратиться в бегство. До сих пор он не видел еще столь загадочных и страшных пещер. Вновь он подумал, что, возможно, ум его помрачился, и значит, ему придется вернуться в город и присоединиться к двухголовым недоумкам, стать близким другом Рашида Норака.

Второй мозг, как и всегда, противоречил первому и убеждал Фаридуна идти вперед, попытаться открыть тайну страшной пещеры. Быть может, в недрах темноты заточены люди, которых Фаридун, подобно древнему герою с его именем, должен освободить, и это судьба, предначертанная ему его двухголовостью. И быть может, достигнув высокой цели, он также по-другому взглянет на сонных приземистых людей с большими ртами.

Фаридун прислушался.

Словно легкое дуновение, донесся до него стон тысяч пленников и скитальцев.

С трудом поворачивая тяжелую голову, он определил, из какого прохода доносятся звуки, взвалил рюкзак на плечи и направил шаг в самое сердце темноты, туда, откуда «звали его люди».

Дороги разветвлялись и переплетались, но по мере того, как Фаридун продвигался вперед, саднящие душу стоны становились все громче и разборчивее. Иногда звуки внезапно прекращались и Фаридун не знал, идти ли дальше, поскольку с каждым шагом возникали все новые и новые разветвления и он опасался, что собьется и пойдет не той дорогой. Путь ему указывали только звуки. Временами ему чудилось, что он словно муравей движется в бесчисленных извилинах гигантского мозга, и лабиринт выведет его к хранилищу памяти. А стоны словно бы исходят из подвалов подсознания этого мозга.

Быть может, это стон предков, зовущий его к себе…

И тут он ударился о какую-то стену настолько сильно, что на лбу появилась опухоль. Его удивило, как случилось, что он не увидел, не заметил конца пещеры. Быть может, углубившись в свои мысли, когда смолкли причитания, бессознательно потерял правильное направление. Однако это не так. Перед ним была стена, кристально прозрачное препятствие, которое Фаридун до того не мог заметить. Действительно, стена состояла целиком из стекла. Свет фонарика проходил сквозь нее, но сам Фаридун пройти бы не смог. По ту сторону кристальной стены пещера продолжалась, и оттуда доносились звуки, рыданий. Дальше пути нет.

Он погасил фонарик и темнота действительно стала плотной и осязаемой. Полностью черная стена. Быть может, это и есть конец бесконечной ночи. Тогда стоны должны стать тише. Но стоны замолкнут, когда действительно настанет рассвет. А сейчас все еще ночь!

После того, как Фаридун полностью обследовал стеклянную преграду и нашел в ней маленькое отверстие, он несколько часов просидел возле него, размышлял, что предпринять. Он выяснил, что звуки проходят с той стороны сквозь это отверстие размером с ноготь. Следовательно, тайна пещеры скрывается за стеной. Единственная возможность — разрушить преграду. И Фаридун взялся за это дело с неистовым усердием. Но для его маленького молоточка стеклянная стена оказалась крепче гранита. Лишь после сотого или сотого с чем-то удара от края отверстия отскочил осколок кристалла и это все. Через несколько часов сломалась не преграда, а молоток. Фаридун немного отдохнул, а затем привязал обломок камня к своему посоху и снова продолжил разрушение преграды. От смены отделился обломок в форме кирпича. Фаридун долгое время пристально разглядывал этот кирпич, изучал его, и пришел к выводу, что препятствие — не природное, а созданное руками человека. Эту догадку подтвердил следующий обломок, тоже похожий на прозрачный кирпич.

Он опять принялся за работу. Он рушил стену, словно одержимый, и порой ему представлялось, что он обрушивает удары не на стеклянную стену, а на застывшие, оледенелые мозги приземистых людей с большими животами, и кривыми, как у обезьян, руками. И что люди эти, завидев его, обращаются в бегство. А получившие удар пытаются сопротивляться, поднимают крики и вой, зовут на помощь таких же, как они…

Прозрачное вещество поддавалось нелегко.

После завтрака, отдыха и подзарядки фонаря Фаридун, несмотря на то, что был полуживым от усталости, вновь принялся за работу.

Наконец в стене появился пролом. И в этот миг…

И в этот миг из пролома по одному, и все вместе, спеша, торопясь, отталкивая друг друга, вырвались звуки, звуки, словно узники, приведшие в неволе долгие годы, хлынули наружу и дышали полной грудью, громко крича на разные лады:

«Тому, кто не обрабатывает эту землю, о Спитамид Заратуштра, левой рукой и правой, правой рукой и левой, тому земля говорит так: „О ты, человек, который не обрабатываешь меня… поистине вечно будешь ты стоять, приклонившись, у чужих дверей среди тех, кто попрошайничает…“»

«Бес дал обещание, что будет предводительствовать в битве, и народ, поверив ему, выбрал его царем…»

«Дилареус ауреус… ауреус… ауреус… ауреус…»

«Когда Канишка стал царем, власть его распространилась на соседние государства, и все признали его военную мощь. Царевичи в краях западнее Китая повиновались Канишке и прислали ему своих заложников…»

«Мурлиспаид… честь… Хусравони… месть Сиявуша… Навруз… Жаворонок!..»

«…Науззу биллоху мин-аш-шайтони раджим, Бисмиллох-ир…»

Звуки, вырвавшиеся наружу, были разнообразными, с различным ритмом и напевом, они походили на отрывки из древней поэмы в сопровождении лютни и бубна. И от каждого из них по телу Фаридуна пробегала дрожь и замирало сердце. Фаридун почти сходил с ума и перед его взором словно сновидения или звезды сменяли одно другое разнообразные видения.

«Море любви — словно сердце Аттора, довольно алмазов, что сыплем с уст…»

Фаридун упал на влажную землю и ничего больше уже не слышал. И тут раздался топот бесчисленных копыт. Если бы Фаридун различил бы эти звуки, он почувствовал бы, что каменные грязные копыта приземистых лошадей скачут по его сердцу:

«Урр-р, ур! Урр, ур, ур! Ки-ии-кг! Кий-иг! Урр! Уктой! Чингиз! Чагатой! Урр!»

Вслед за этими воплями и восклицаниями вырвался наружу плач, и затем мягкий, сладкозвучный голос, полный боли, произнес следующие слова: «Они ни к кому не проявляют милосердия, а напротив, убивают женщин, мужчин и детей, разрывают животы беременных женщин и разбивают головы еще неродившимся детям».

Послышалось скорбное стенанье ная. И хмельной сладкозвучный голос запел:

Другой голос произнес:

Голоса переплетались, накладывались друг на друга:

«Бедиль, мир обезумел, поняв твои речи…»

«Соль сыплет на раны мне сахарный смех твоих лалов и жемчугов: О как ты прекрасна…»

«Эй юноши Аджама, душа моя и ваша душа…»

«Из Индии и Самарканда, Ирана и Хамадана — вставайте… От тяжелого сна, тяжелого сна, тяжелого сна вставай!»

«Революция затмевает солнце».

«От тяжелого сна, тяжелого сна встань, встань, встань, встань… встань…».

С чувством отрады и удивления Фаридун понял, что наконец-то постиг простую истину, истину, которая может исправить мир.

Звуки все еще кружились вокруг его головы, и Фаридун, отлично разбирая все нотки, наслаждался каждым тоном, каждым оттенком.

Вырвавшиеся на волю звуки заглушили стук капель. Каждая строка, каждое двустишие рождали сияние в его воображении, а сердце заболело от громких звуков. Сновидения обступили его: двор Саманидов, Рудаки, арфа, чертог Хусрава, саз Барбада, храм огнепоклонников, маг, Бохтар, Деваштич, маленький черный раб и проницательность Заратуштры, стекающая по лицу Хилоли кровь, челн Темурмалика, умолкшие безлюдный улицы Самарканда, из Балха в Рум, маснави, дети из внуки, друзья и помощники сайидов, дворцы в сто столбов и гора Столб, Сино сын Ситоры, Газни, Махмуд, банщики, кружащиеся дервиши, Санои, глина и гончары, губы любимой и край поля, земной шар в комнате Дониша, хитрость Афранга и тяжелый сон юношей Аджама…

День, сиявший четыре тысячи лет назад, и день, которому всего двести лет, день вчерашний кружились вокруг головы Фаридуна, и звуки, вырвавшиеся из тюрьмы, сдавливали его грудь. Он знал, что тяжесть, легшая ему на сердце, для одного человека — словно камень, это тяжесть многих сердец. Он знал, что ему выпала судьба освободить пленные звуки. Теперь он должен вывести звуки из темноты пещеры. Звуки, которые сияли словно алмазные звезды под сводами пещеры.

Он пошел вперед, звуки следом за ним.

Живые звуки, проведшие столетия в темнице Времени.

Живые звуки, которые на свободе создадут живые картины. И озарят темные глубины. Эти голоса разбудят даже мертвых.

С лицом, облитым потом, в порванной одежде, с окровавленными руками и ногами Фаридун шел, твердя: «Мы должны найти себя. Должны узнать себя. До, тех пор, пока не станем другими. В конце концов, мы люди! Наше назначение не в том, чтоб есть и спать! От еды и спанья наши рты займут место глаз, в каменный груз и в бездонные пещеры превратятся наши животы, а сердца обрастут жиром. До тех пор, пока не познаем сами себя, мы останемся такими. И будем рвать друг у друга сладкий кусок и мягкое место…»

Он не помнил, как и когда вошел в город. Звуки, которые летели за ним, как стая журавлей, ворвались без разрешения в каждый дом, в каждую дверь, заполнив пространство спящего города.

На рассвете мир стал иным.

Либо иным стал город, либо само Время.

Стройные высокие красивые люди с привлекательными женами и резвыми ребятишками прогуливались по цветущим улицам и, поздравляя друг друга, вели разумные беседы. Стройные миловидные девушки соревновались в знании поэзии с мужественными юношами. Деревья цвели, а воздух был наполнен звуками ласкающей слух музыки.

И мир был настолько прекрасным и радостным, что в каждом сердце возникало горячее желание схватить окружающих за руки и закружиться в веселом хороводе.

…Фаридун в то раннее утро тоже поднялся ото сна с радостным чувством. Он хорошо отдохнул и чувствовал бодрость в каждой клеточке тела. Сегодня он может быть совершенно свободен от всего, может провести время в безмятежном ничегонеделанье. Но в углу его тесной комнатки стоял собранный рюкзак, а на столе покоился компас с часами и дальномером…

В тесном пространстве комнаты или, возможно, в его ушах бесконечно вертелось лишь одно: от тяжелого сна, тяжелого сна, тяжелого сна встань!