Принцесса Лягушка

Елена Минкина Принцесса Лягушка

Утро я начинаю с глаз, это самое веселое. Правда, цвета в моей программе сильно ограничены, но если подумать и не спешить, всегда можно выбрать что–то красивое и утешительное. Например, пронзительно зеленый, или серовато–зеленый с легкими карими крапинками, или золотисто–каштановый. Как хорошо, что капли–хамелеоны вошли в разрешенный багаж. Нужно только учитывать одежду и время года, тогда совсем незаметно. Потом я растягиваю кожу у висков и на шее, чтобы образовались легкие морщинки. Ничего, они не слишком портят общий вид. Можно считать даже, что появляется некая мудрость и загадочность.

Главное, основная тема выдержана — зеленые глаза и темные волосы. Хотя с волосами еще проще, я крашу их раз в несколько месяцев, чтобы цвет стал менее натуральным и чуть светлее моих собственных волос. Тогда можно принять отрастающие корни за хорошо прокрашенную седину. Жаль, что восстановитель придумали так поздно, не пришлось бы возиться, пачкать лицо и шею. Но раз в полгода можно выдержать, это не каждые две–три недели, как красят здесь женщины. Гораздо грустнее с ногами. Приходится подчеркивать вены и противные красные стрелки капилляров, округлять щиколотки до легкого отека, утяжелять бедра.

Ничего не поделаешь, в тайм–командировках свои строго оговоренные правила. Целая группа психологов работает над программой, рабочей легендой и параметрами отбора. И почти всегда возрастные границы не моложе 45–50 лет. Слишком ответственный и дорогой эксперимент. Все правильно, хотя и грустно. Но молодой человек, считают психологи, невольно заведет какую–нибудь романтическую историю, могут появиться дети, нарушатся тонкие временные связи. Хотя мне кажется, что они слишком перестраховываются, нормальный человек нашего времени, тем более попавший в отборочную группу, не позволит себе легкомыслия и глупости.

Честно говоря, я не слишком надеялась пройти последний тур. Тем более, одним из претендентов был очень сильный специалист–нейрогенетик из Калифорнии. Наверное, сработала магия родительского имени. Мэри и Джакоб Кроун — Лутс, авторы огромного труда по истории биотерапии, ведущие имена в медицинской генетике. Думаю, в комиссии сразу обратили внимание. Никто не знал, конечно, что я скрываю от родителей свои планы. Но не исключено, что я просто подошла по всем требованиям. Все–таки была круглой отличницей и в школе, и в колледже, на втором курсе медшколы напечатала первую собственную работу по биодиагностике, подготовила огромный материал по истории лечения лейкемий и миеломной болезни. Кроме того — свободна и не обременена детьми. И время предполагалось не самое интересное, начало 21‑го века, никаких особых эпидемий или изобретений, рутинная работа по сбору исторического материала.

Мой телефон тихо трещит на тумбочке у кровати и тут же начинает мелодию Грига. Я всегда ставлю будильник, хотя просыпаюсь минут за 15 до его звонка. Привычка все делать во–время и никогда не опаздывать. В местном сонном царстве это кажется особенно смешным. Телефон очень примитивный, конечно, для любого самого простого задания и заметки приходится нажимать на разные кнопки. Но все–таки какой–никакой организатор и дневник. Кстати, у моей местной коллеги, детского врача, на столе лежит дневник из бумаги, в который она чернильной ручкой записывает имена и планы! Хорошо хоть не гусиным пером!

Я забыла отключить будильник, и он начинает повтор мелодии. Бедный Григ, хорошо, что он не слышит себя в исполнении слабого дребезжащего динамика! Представляю, что сказал бы Кайл, увидев это механическое чудо!

Впрочем, Кайл бы просто разозлился. Он категорически не понимал, как можно слушать композиторов 18‑го века, копаться в старых материалах по генетике, изучать историю биотерапии. Даже мое увлечение биодиагностикой казалось ему глупым и вредным атавизмом. Ведь уже доказано, что сама по себе биодиагностика не имеет большого значения, появились более четкие и безопасные методы. Тем более, биотерапия официально запрещена.

Это наш вечный спор. Я пытаюсь объяснить Кайлу, что вся история медицины — история проб и ошибок. И гибели врачей, как это ни ужасно. Первые вакцины, первые антибиотики, изучение инфекций … Хорошо, не будем вспоминать эпидемии чумы. Но даже банальный рентген, который вызвал такой восторг. Сначала увидели огромные возможности диагностики, и только позже узнали о смертельной опасности облучения. И конечно, в первую очередь пострадали ученые и врачи. Но все–таки рентгеновские лучи остались в медицине почти на двести лет! Пусть с применением мер защиты, пусть с частичным поражением и больных, и сотрудников. Долгое время даже опухолевые клетки сжигали рентгеновским излучением, хотя сейчас тяжело об этом думать. Но если бы врачи исповедывали принципы Кайла, человечество давно бы вымерло от банальных инфекций типа брюшного тифа или СПИДа.

Конечно, обидно, что история с биотерапией оказалась такой тупиковой. Родители потратили более 10 лет на ее изучение, месяцами жили в отдаленных индийских деревнях, подняли гору литературы по китайской и корейской медицине, психологии африканских племен, истории шаманов и целителей. Во все времена были люди, которые умели определять болезнь без каких–либо лабораторных методов. Тогда их называли как придется — знахари, экстрасенсы, они интуитивно воспринимали биоволны, открытые гораздо позже. А сейчас биодиагностика входит в обязательную программу третьего курса, сразу за иммунологией и патофизиологией.

Родители собрали огромный материал, представили к защите две блестящие диссертации, но… Все надежды на развитие волновой терапии и легкое исцеление больных оказались напрасными. Потому что все попытки воздействия на дефектные волны пациента, хотя это было не очень сложно технически, вели к тяжелому поражению и даже смерти врача. Биотерапию официально запретили, все опыты были преостановлены и лаборатории закрыты. Я, как и многие студенты, пыталась пробовать на себе, быстро освоила коррекцию мелких дефектов, например, насморка, но схватила тяжелую пневмонию и получила строгое предупреждение от декана. Странно думать, что с тех пор прошло почти пятнадцать лет.

Телефон в третий раз за утро мучает отрывок из Пер Гюнта. Конечно, хватит дискутировать с пустотой. Так и на работу опоздаешь.

Я арендую совсем маленький домик с видом на небо, холмы и бедуинскую мечеть. Рано утром раздается крик муэдзина, ему откликаются мелкие, но очень звонкие птицы, потом начинается настоящий та–ра–рам — перекличка открываемых автомобилей, плач и гомон детей, молитвы, бодрая музыка из программы новостей. Но мне нравится этот микрорайон, он совсем новенький, нарядный и белый. У меня всего три комнаты — внизу небольшая гостиная и кухня, наверху — открытая галлерея и две спальни. Хозяева здесь совсем не жили, я въехала в только что построенный дом и уже год с удовольствием его обживаю. Окна гостиной выходят в крошечный сад, полный роз. Здесь все растет стремительно, за один год приглашенный садовник ухитрился создать чудный садик размером в 50 метров, и даже устроил миниатюрный водоем из камней и ракушек. В водоеме сидит толстая глиняная лягушка с голубыми глазами, мое последнее приобретение. Но особенно я люблю верхние комнаты, даже если заходят случайные гости или соседи, они сюда не поднимаются, поэтому можно немного отдохнуть от роли, побегать босиком, сделать мостик или хотя бы попрыгать на одной ножке. Окна одной спальни я закрыла нарядной тяжелой шторой — вот и вся маскировка. А вторую превратила в художественную мастерскую. Да, в художественную мастерскую! И никто не может помешать или посмеяться. В одном углу — чудная старинная швейная машинка, привезенная из Германии, в другом — мольберты, холсты и краски, а на столике у окна вышивание! Да, да, самые настоящие нитки в разноцветных ярких клубочках и иголки с толстыми ушками! Вот уже второй месяц я вышиваю голубой коврик с лилиями. И при этом слушаю концерт для клавесина с оркестром. Почему–то Вивальди у меня всегда ассоциируется с вышиванием, а Бах с рисунками маслом. Правда, я совсем не умею рисовать. То есть не умею придумывать сюжеты и собственные цветовые решения. Я просто копирую. Открываю на экране, например Матисса, его вечные цветы, и старательно выписываю тонкой кисточкой на своем холсте. Получается почти живая картинка! Уже три висят на стене в гостиной, в красивых рамках из настоящего дерева. Можно даже подумать, что они куплены в дорогом магазине. Конечно, все это очень глупо и смешно. Но ведь ни Кайл, ни родители, ни мои коллеги по университету не могут увидеть.

Я вытаскиваю из шкафа белье и блузку… Ох, это тебе не цвет глаз, тут не разгуляешься. Во–первых, лифчик. Застежки, поролоновые чашечки, какие–то круглые железки! И до нормальной биологической коррекции груди еще лет тридцать, как и до восстановителя волос. Даже непонятно, почему такую простую вещь так долго придумывали. Нет, все понятно — не было потребности в обществе пока не стал стремительно распространяться рак груди. Генетический сбой под влиянием среды, ничего особенного, если бы тогда владели аутоимунным лечением. Но были только безобразные операции, химия и облучение. Хорошо хоть стали разрабатывать новые технологии, биологические протезы разных модификаций. До сих пор многие женщины к тридцати годам заменяют железистую ткань на биосил, только красивее получается! Нормальная упругая грудь, никакого поролона, гарантия на 50 лет. Конечно, младенца к такой груди не приложишь, но заменители грудного молока идеальные, от кормления почти все отказались, кто может себе это позволить материально. Моя мама точно не задумывалась над подобными проблемами.

Не ныть, все мелочи! Я напяливаю старомодный лифчик с кружевами и чертовыми железками, строгую блузку, темные брюки (приходится гладить каждую неделю дурацким железным утюгом с дырочками!!), кожаные туфли на низком каблуке. Все! В большом зеркале отражается элегантная немолодая женщина начала 21‑го века. Доктор Ханни Гур, 49 лет и три месяца, чудаковатая старая дева и семейный врач в крошечном городке крошечной жаркой страны, которой вовсе не найдешь карте.

Да, дорогая Тин Кроун Лутс, 34‑х летний старший ординатор, мастер спорта по гимнастике и соискатель докторской степени в истории медицины, еще на четыре года ты выходишь из сценария. Что же я стою, спрашивается?! Пора остужать машину и ползти по запруженным улицам, уныло держась за руль. И никаких автопилотов и воздушных локаров, даже не надейся!

У двери моего кабинета, конечно, скопилась очередь, хотя еще 10 минут до начала приема. Я вежливо киваю и тороплюсь включить компьютер. Эта старая тарахтелка будет загружаться не менее 5 минут. И принтер опять барахлит. Принтер, огромный и нескладный серый ящик, долго мигает и наконец начинает строчить, как пулемет в старом кино. Каждый раз я вздрагиваю, хотя пора бы привыкнуть. Это он распечатывает на бумаге(!!) список больных. Хорошо хоть не приходится высекать в камне.

За дверью тихое волнение, но я даже не выглядываю — и так все понятно! Пожилой вежливый англичанин точно заказал очередь неделю назад и теперь не собирается никому уступать ни минуты. Чизики — Лина и Том — опять ждут направления на анализы, а плаксивая бедуинская женщина в длинном платье и двух платках всегда приходит без очереди. Но при этом встает строго под дверью и так выразительно страдает, что проще ее принять, чем вступать в объяснения.

С каждым днем я все больше убеждаюсь, как прекрасно продумана моя программа и биография. Не зря на тайм- командировках работает целый отдел психологов. За основу рабочей легенды взята история настоящей молодой женщины, Анны Гуревич, которая родилась в маленьком литовском городке в конце 50‑х годов 20‑го века. Вся родня ее отца, Михаила Исааковича Гуревича, погибла в Литве во время войны с фашизмом, мать, Надежда Петровна Елисеева, вообще была сиротой с детства и воспитывалась в интернате. Родители Анны познакомились в больнице, где Михаил лечился после военных ранений, а Надежда работала медсестрой. Классическая история, которая не предполагает никаких ошибок или неожиданных знакомств! Про годы детства Ани почти ничего не известно, но это не имееет большого значения. т. к. живых свидетелей не сохранилось. Предполагается, что они с младшей сестрой учились в районной школе, ходили в кружок музыки и рисования. Надежда Петровна закончила вечерний медицинский институт и работала участковым врачем. Михаил Исаакович тяжело и долго болел, поэтому они мало общались с соседями и другими людьми своего окружения. В 1974‑м году за участие в студенческих волнениях Анну исключили из Вильнюсского мединститута. Ничего политического там не было, молодежь просто устроила джаз–фестиваль, но в коммунистическую эпоху этого оказалось достаточно. Обиженная Аня подала документы на выезд в Израиль. Отца к тому времени уже не было в живых, мать плакала, но не смогла отговорить. Далее все очень просто и грустно. Аня, как и большинство эмигрантов того времени, уехала не в Израиль, а в Соединенные Штаты. Она пыталась попасть на учебу в медшколу, но это оказалось слишком сложно и дорого, поэтому пришлось устроиться сиделкой в госпитале. От полного одиночества и тоски по дому начала пробовать наркотики, очень быстро втянулась и через два года погибла от передозировки.

На этом этапе наши биографии расходились — «моя» Анна Гуревич якобы уехала в отдаленный штат, где все–таки пробилась на учебу, изменила имя на Ханни Гур, что лучше звучало в Америке и стала семейным врачем. Предполагалось, что замуж она не вышла и близких друзей не завела, так как была единственной «русской» эмигранткой в том краю, то есть — белой вороной. Связи с Литвой не сохранилось, сестра настоящей Ани Гуревич погибла совсем молодой в автомобильной аварии, а мать умерла от опухоли желудка. Кстати, я специально ездила и в современную Литву, и в штат Техас, где якобы работала Ханни. Хотя за столько лет все изменилось, но атмосфера провинциии и тишины мне здорово помогли вжиться в образ. Далее предполагалось, что Ханни заскучала и решила круто изменить свою жизнь. Тем более, Израиль того времени, окруженный враждебными арабскими странами и постоянно атакуемый террористами, вызывал большое сочувствие в среде русско–еврейской эмиграции. В 2002 году доктор Гур подала документы на переезд. Репатриантов из Америки принимали с восторгом, сразу после окончания ульпана и сдачи экзамена на лицензию ей предложили работу в маленьком уютном городке, где больше требовалось знание русского и английского, чем самого иврита.

Я часто пытаюсь представить семью Анны, их радости и огорчения. Интересно, на кого она похожа? Например, на отца, его зовут Миша, он добрый, но грустный, потому что часто болеет. Зато он встречает детей из школы, расспрашивает про уроки и успехи, они вместе обедают, играют в шашки… Мама Надежда каждый день приходит с работы, никаких экспедиций и командировок! Она печет пироги и рассказывает дочкам сказки, в доме тесно, но очень тепло и замечательно пахнет сладким тестом. Сестра обожает Аню, они меняются лентами и карандашами, вместе бегут по утрам в школу, вместе укладывают кукол спать, а потом сами ложатся в одной общей комнате и долго шепчутся и хихикают, пока глаза не начинают закрываться. Я даже забываю иногда, что это только легенда, что у меня никогда не было сестры, пироги в нашей закрытой школе не пекли, а привозили готовые из кондитерской, а родители постоянно уезжали и даже забывали иногда, в каком классе я учусь.

Зато эта чужая история страховала меня от всех возможных нестыковок: тяжелого американского акцента, плохого знания литовского, странностей поведения. Русский и китайский я учила с раннего детства, родители считали, что отдаленные языковые группы помогают развитию у ребенка ассоциативного мышления. Литовский требовался самый простой и бытовой, да еще хорошо забытый. Современный английский, конечно, здорово отличался от принятого в 20 веке, но эмигрантка, пусть и с большим стажем проживания в Штатах, вполне могла допускать ошибки и неточности. Я вызубрила свою легенду, как шпион времен второй мировой войны, месяц просидела с косметологами над корректировкой внешности, вот и все сборы. Если не считать, что история заданного времени была выучена еще перед подачей документов на конкурс.

За первый год работы в тайм–командировке я практически ни разу не столкнулась с особыми трудностями. Если не считать трудностями саму жизнь в этом неудобном и медленном мире.

Англичанин не потребовал большого труда. Биоволны мягко кружили, почти не прерываясь, сердце четко сокращалось и поверхностный склероз сосудов совершенно не мешал кровообращению. Легкие тоже были вполне гибкими для его возраста. Печень с небольшими признаками ожирения, простата, остеоартрит коленных суставов, легкая подагра. Все в пределах нормы для 69 лет. Но он, конечно, хотел сдать анализы. И пройти колоноскопию. И записаться на прием к кардиологу и невропатологу. То есть, все, что рекомендует интернет его времени для грамотных обывателей. Душа переворачивается от таких варварских и допотопных исследований как колоноскопия, но я послушно выписывала направления. Не будешь же ему объяснять про биодиагностику и теорию поля!

Бедуинка, выразительно стеная и кашляя, рванулась в открытую дверь, но я все–таки позвала Чизиков. Может, Лине станет немного легче от моего внимания.

Если бы современный художник захотел нарисовать Адама и Еву, он не нашел бы лучшего образца, чем мои Чизики. Тонкие запястья, прозрачная кожа, мягкие широкие бедра, золотые локоны до плеч. Это все Лина. И рядом — худой длиннющий Том, похожий на киногероя, с бездонными глазами и густой темной шевелюрой. Лина и Том женаты семь лет, пять из них они провели в клиниках и больницах, где занимаются бесплодием.

Иногда мне хочется заплакать от бессилия. Ведь никакой серьезной причины нет. Я четко «вижу» хорошенькие овальные яичники Лины, похожие на молодые грозди винограда. На правом выделяются сразу два мешочка созревших яйцеклеток, — вот тебе двойня, бери и вынашивай! Про Тома и говорить нечего, его сперматозоидов хватило бы на двадцать младенцев. Причина у Лины в очень тонком слое клеток на внутренней стенке матки. Оплодотворенное яйцо не может проникнуть и прижиться. Ерундовая проблема с современных позиций. Есть опыт по вынашиванию плода другой женщиной, здесь он тоже вполне освоен. Но найти такую женщину (они называют ее ужасным словом «суррогатная мать»!) пока очень трудно, нужно много времени и денег. И потом Лина мечтает сама выносить ребенка. Слышала бы моя мама!

Конечно, мои родители не рассматривали никаких вариантов рождения своего ребенка, кроме как в Центре Материнства. Тем более, в том году планировалась новая экспедиция в Индию. Не могла же мама все бросить и девять месяцев ждать, сложив руки на растущем животе.

В принципе, вся история развития человечества идет по пути специализации. Иначе каждый человек был бы вынужден до сих пор шить себе платья, печь булки и собирать компьютер из отдельных кусков пластика. Воспитание детей тоже давно передано в руки специального персонала — сначала в детсаду, потом в школе. Общество просто сделало еще один шаг. Если работающая женщина может доверить уход за своим младенцем няне или воспитательнице, то почему не предоставить вынашивание этого ребенка специальному человеку? Сегодня никого не удивляют понятия Active Mother и Natural Mother, созданы центры с прекрасными условиями — питанием, гимнастикой, бассейнами и прогулочными парками, которые позволяют действующей матери выносить здорового ребенка для его биологических родителей. Конечно, это стоит больших денег, но можно заранее вносить ежемесячную сумму, как делают многие молодые пары. Правда, последнее время психологи стали говорить об утрате ценности конкретного ребенка, особенно если он рождается слабым или не очень удачным. Ведь всегда можно заказать другого.

— Гинеколог предлагает попробовать искуственное оплодотворение из банка спермы, — по щеке Лины тянется моркая дорожка, — может быть, у нас индивидуальная несовместимость. Но мне бы пока не хотелось.

Том молчит, хотя по его мрачной физиономии понятно, как он относится к оплодотворению своей жены чужой спермой.

— Дурак он, ваш гинеколог, — мысленно кричу я, печатая очередное направление на ненужные анализы.

Всего–то тоненькая полосочка клеток, еще несколько рядов, и будет достаточно… Это даже не лечение, а только минимальное вмешательство. Что особенного может случиться, ну отдохну потом несколько дней! Крошечный бросок в чужое поле…

И тут у меня кончились силы. Захотелось положить голову на стол, закрыть глаза и никого не видеть… Конечно, это был вирус. Тут же пробился через ослабленное защитное поле. Вот чертовщина! Хорошо бы уйти домой, но куда девать записанных на сегодня больных?

Бедуинка деликатно отводит глаза и мелкими шажками пробирается к стулу. Не уйдет, нет никакой надежды. Кажется, ее завут Расмия. Или Латифа? Вчера уже были две Латифы, как они сами не путаются? У всей деревни одна фамилия. Когда–то два брата построили рядом дома, а потом их многочисленные потомки переженились и возникло целое поселение.

Идельное место для изучения генетических болезней. Талассемия у всех поголовно, недавно обнаружен третий случай анемии Фанкони, гиповитаминоз группы Д… Зато ни рака груди, ни рассеянного склероза, ни сахарного диабета, которые так часто встречаются в еврейской части города. Я уже составила целую подборку графиков и таблиц. Если бы еще не путаться с именами.

Генотерапия долгое время была излюбленной темой моей мамы. Это ей принадлежит коррекция синдромов Дауна и Шерешевского — Тернера. В тридцать пять лет мама получила степень профессора, а еще через десять лет — Нобелевскую премию по биологии. Конечно, ей было не до собственных детей, но в какой–то момент отец настоял. Он сказал, что просто нечестно по отношению к науке не продлить такую генетическую линию.

Они отнеслись очень серьезно к выбору Центра Материнства. Внесли большую сумму в группу поддержки, отложили на два месяца все поездки, чтобы не повлиять не собственные половые клетки. Долго спорили, нужно ли заранее заказывать пол ребенка, но все–таки решили предоставить вопрос природе. С внешностью сомнений не было, т. к. оба мои родители светлые блондины, а мама еще и в очаровательных рыжих веснушках. И тут встал вопрос генетического анализа. Не стандартного, конечно, который проверяли любой паре в Центре Материнства. Но мама решила что ей как профессионалу неграмотно и даже неэтично не проверить мелкие генетические дефекты. Если ищешь, то всегда находишь, у мамы оказалась наклонность к гиповитаминозу В и гипофункции щитовидной железы. Еще год заняла работа по коррекции, малоизученная, потому что гиповитаминоз В и так легко компенсировался таблетками. Короче, все удалось! Через девять месяцев родители получили полноценную здоровую девочку с европейскими чертами лица, но … черную как галка. Оказалось, гиповитамин В был прочно сцеплен с цветом глаз и кожи.

Я старательно осматриваю Расмию — Латифу, меряю кровяное давление, заглядываю в уши, прикладываю фонедоскоп к полной груди.

— Вот тут болит, — она показывает на голову и заливается слезами, — и вот тут в груди, и в коленках. Доктор, я не умру?

Более нелепое предположение трудно представить даже не погружаясь в настоящий биодиагноз. Кроме лишнего веса и фамильной талассемии я не вижу в Латифе никаких болезней на ближайшие пятьдесят лет.

— Девочку жалко, — она опять начинает плакать. — Как ей жить, сиротке!

Тут я, наконец, вспоминаю всю историю. Лет пять назад к Расмии (все–таки не Латифа!) посватался пожилой вдовец со взрослыми детьми. Никаких других шансов в ее 30 лет, конечно, не ожидалось (слышал бы 40-летний Кайл, который уверяет, что мы не доросли до брака), а жизнь в доме старшей замужней сестры была обидной и тоскливой. Она вышла замуж и стала хозяйкой большого крепкого дома, но через год после свадьбы муж умер от инсульта, а еще через три месяца Расмия родила девочку, свое единственное утешение. И теперь вся жизнь проходит в одиночестве и страхе, что она тоже заболеет и умрет, и девочка останется несчастной сиротой. Дети покойного мужа ее не любят и хотят раздела дома. О втором браке не может быть речи, потому что по их традиции родственники со стороны мужа заберут ребенка.

— Не волнуйся, — уверенно говорю я. Говорю на «ты», но только потому что другого обращения в их языке нет. — Голова болит от низкого гемоглобина, это у вас семейное. Нужно больше гулять, просто ходить по улицам. Ты любишь ходить?

Расмия смотрит на меня с вежливым недоумением, но плакать перестает.

— Рано утром вставай, пей сок, бери девочку за руку и иди. Не меньше часа. И постарайся не есть жирное мясо и пироги. Ты ведь многовато ешь в последнее время?

Расмия стеснительно улыбается и вздыхает.

— А анализы крови на анемию не нужно сдавать? (дались им эти анализы!)

— Хорошо, конечно, сдай анализы.

— А СиТи головы?

Всякому терпению бывает конец. Особенно, когда тебя саму мутит и качает, и живот противно ноет.

— Нет!! Никакого СиТи мы делать не будем! И умирать тоже не будем. Иди домой, пожалуйста.

Расмия плавно удаляется, успокоенная и обиженная одновременно. Полчаса вне очереди, теперь еще час догонять.

После долгих сомнений и консультаций с дерматологами родители занялись изменением цвета моей кожи. Нет, никаких предубеждений и рассовых предрассудков, кто мог такое вообразить! Но все–таки хотелось узнавать себя в собственном биологическом ребенке. Я помню только блестящие прозрачные двери больницы и маленьких нарядных кукол, которых мне покупали после каждой процедуры. В результате повторных инъекций Антимелина кожа сначала стала бежевой, как кофе с молоком, а потом почти белой. Только под мышками и вокруг глаз оставалась усиленная пигментация, глаза казались слишком большими и выпуклыми, и в школе мальчишки дразнили меня лягушкой.

Женщина, сидящая в очереди, была тяжело больна. Это бросалось в глаза так резко, что я приостановила прием и пригласила ее зайти. За ней заспешил муж, бодрый немолодой человек в вязаной кипе.

— Вот, доктор, — уверенно начал он, — пришли сердце проверить. Что–то она тяжело дышит в последнее время.

Женщина застенчиво улыбнулась. Кожа и слизистые казались серыми от бледности, наверняка, гемоглобин упал не менее, чем на треть. В правой половине живота темнел тяжелай страшный комок.

— А почему именно сердце? — говорю я осторожно, — может быть, мы обследуем сначала брюшную полость?

— Нет, доктор, при чем тут брюшная полость! В интернете описаны все признаки сердечной недостаточности: одышка, утомляемость, тяжесть в груди. Точно, как у Ривки!

Иногда я жалею, что не попала в 19‑й век. Конечно, там болели дифтерией и туберкулезом, но зато вообще не было интернета.

— Сердце тоже проверим. Конечно. Все проверим. Я думаю, наиболее правильным будет направить вашу жену срочно в больницу. Я сама позвоню в приемное отделение и поговорю.

— Вам виднее, конечно. Хотя мы не любим больницы, там так утомительно. Может, просто сделать кардиограмму? Или назначить мочегонные? При сердечной недостаточности ведь помогают мочегонные?

Я поспешно заполняю направление, подчеркиваю двумя чертами диагноз: «Объемный процесс в кишечнике, подозрение на внутреннее кровотечение».

— Поезжайте, пожалуйста, прямо сейчас. Я вас очень прошу. Кстати, и расскажете дежурному врачу об интернете и ваших преположениях.

Ничего, в приемном отделении много врачей, пусть слушают, не все же мне одной отдуваться!

Как медленно тянется сегодня рабочий день. Или это вирус выматывает?

Я уже не помню, сколько прошло человек. Пневмония, обострение астмы, сразу несколько синуситов подряд, тяжелый остеопороз с переломом двух ребер. Не очень сложные случаи, но почти все лекарства устаревшие, в неудобной упаковке, с массой побочных эффектов. Ту же астму давно научились убирать на аутоимунном уровне.

Нечего ворчать, один аспирант три года пробыл в начале 20‑го века, — вовсе без антибиотиков, инсулина и банальных прививок. Так что, нужно не огорчаться, а радоваться, что у меня больные не умирают от скарлатины!

Очередной пациант был мне совсем не знаком. Красивый седой человек среднего роста с темными усталыми глазами и резким американским акцентом. Может быть, я просто не запомнила?

— Нет- нет, доктор, я действительно впервые. Я вообще недавно приехал в страну. Вот оформил страховку и сразу к вам! Мой приятель очень вас рекомендовал, говорит, другого такого диагноста нет во всем мире! Хотя диагнозы у меня уже все проставлены, к сожалению. Вот, здесь выписки и результаты обследований. Когда становишься стар и болен, понимаешь, что для тебя нет никого важнее лечащего врача.

На самом деле он был не слишком стар, моложе моих родителей. Просто, в наше время легче сохранять молодость — нет седых волос, прекрасная коррекция морщин, восстановители суставных хрящей.

Особых болезней тоже не просматривалось, — позвоночник, умеренные спайки после давно перенесенного плеврита, мелкая язва желудка. Но на столе лежала толстая пачка (опять на бумаге!!) заключений и выписок. Хорошо, что я много лет занималась историей медицины, иначе бы никогда не разобралась.

— Вы давно принимаете все эти препараты? Вот, например, сразу три лекарства против нарушений ритма? И не чувствуете усталости?

Честно говоря, я не видела никаких проблем с сердцем кроме немного утолщенной перегородки. Наверное, возникла однажды временная аритмия, а добросовестные врачи решили лечить навсегда. Я уже не раз сталкивалась с подобными случаями. Особенно, среди послушных и интеллигентных больных.

— Да, — как будто услышав мои мысли, виновато улыбнулся пациент. — Я послушный больной. К тому же моя жена… видите ли, она очень деятельная и знающая женщина. Короче, я не решался сам отменить что–либо из лекарств, хотя мне уже давно кажется, что их слишком много.

— Возможно, вам стоило прийти вместе? — начинаю я не очень уверенно. Мне совсем не хочется видеть его деятельную и знающую жену, особенно сегодня.

— Нет–нет! Я приехал один. На год. Пригласили читать курс лекций. Мне показалось интересным в моем возрасте вдруг поменять атмосферу, пожить в другой действительности.

Забавно! Мне в моем возрасте тоже так показалось.

— Доктор, если вы считаете, что нужно изменить лечение — я в вашем распоряжении. Новая жизнь, так новая жизнь!

Он был, действительно, очень мил, этот дядечка. Даже не попросил анализов. Но я все равно назначила — и мониторинг, и пробу с нагрузкой, и проверку липидов. Нельзя быть самой умной и полагаться только на ощущения и биополе. Особенно, когда речь идет о нарушениях ритма.

Я еще раз посмотрела данные: Элиэзер Рабинович, 56 лет, профессор, двое детей, не курит, нет аллергии на лекарства, адрес, дата регистрации…

Вот забавное имя! Можно язык сломать. У нас бы давно сократили. Родители задолго до моего рождения придумали имя Тин в память о маминой бабушке, Кристине Лутс, первом профессоре медицины в нашей семье. Тин Кроун — Лутс звучало коротко и внушительно, и одинаково подходило мальчику и девочке. Почему же иногда мне кажется, что я случайно заняла чье–то имя?

— Доктор, здравствуйте! Мне сказали, что вы говорите по–русски?

Какая смешная девчонка! Вся в золотистых веснушках, курносый нос, волосы заплетены в бесконечные тоненькие косички, как у эфиопских женщин. Только косички совсем светлые.

— Да, я говорю, хотя и делаю ошибки. Но мы поймем друг друга, не волнуйтесь.

— Ой, спасибо! Вообще–то я давно в стране, пять лет, но медицинские термины совсем не знаю. У нас в интернате врач был русскоговорящий, и в армии тоже. А мне дали анкету в регистратуре и велят срочно заполнить. Тут такие слова ужасные! Я только начало поняла, вот — Гуревич Евгения, 21 год, номер паспорта, дата репатриации — а дальше — ни бум–бум!

Я беру ручку (специально две недели тренировалась писать ручкой!) и проставляю галочки в нужных местах анкеты. Аллергия на лекарства… операции… наследственные болезни… постоянное лечение… У меня около двадцати больных с фамилией Гуревич, как бы опять не перепутать все имена.

— Как тебя дома зовут, Генья?

— Нет, Женька. Только у меня нету дома. Я после демобилизации жила у подружки. Но сейчас нашла прекрасную комнату, целую отдельную студию. Даже вход отдельный!

Я вдруг вспоминаю, что «мою» Аню тоже звали в детстве Гуревич. Вот бы иметь такую сестренку! Смешную ласковую болтушку. Можно вместе бегать по утрам, меняться майками и сумочками, смотреть жгучие любовные мелодрамы, смеяться и плакать…

Нет, этот вирус меня совсем уморил. Сестренка! Ханни Гур вполне могла иметь такую дочь, как Женька, даже постарше.

Я быстро заполняю второй лист, показываю, где расписаться. Все! За дверью выразительно гремит ведром наша уборщица. Рабочий день закончен.

Я медленно собираю сумку. Осталось только выключить компьютер (до самозаписи еще лет двадцать, наверное), спуститься на стоянку, сесть в раскаленную машину и ехать домой.

Как она сказала, эта девочка? — «Только у меня нету дома».

Чужое время, чужое жилье, чужое имя, чужие розы в саду.

В детстве я мечтала, что однажды откроется дверь, войдет прекрасная женщина с темной кожей и черными как у меня волосами и скажет: «А вот и моя девочка!» И обнимет меня крепко–крепко, и поведет за собой, и от ее рук будет пахнуть яблоками и корицей, как в моей любимой кондитерской. Даже не знаю, откуда взялась такая идея. Наверное, я слышала разговоры взрослых про беременности и роды в Центре Материнства, вот и придумала. Я почти верила, что меня выносила и родила настоящая мама, а потом по какой–то ошибке отдала приемным родителям. Однажды, уже в первом классе, я упросила родителей познакомить меня с моей Active Mother. Родители немного растерялись, но согласились, они всегда были очень демократичны.

Сначала они долго договаривались по телефону, потом мы почти час летели над желтыми полями, ни дорог, ни посадочных стоянок, наконец, папа с трудом приземлился на лужайке у веселого розового дома. Там паслись коровы и бегали какие–то дети, но я смотрела только на большую толстую женщину с белыми волосами и крепкими босыми ногами. Радостно восклицая, она повела нас пить чай. Да, как бежит время. Кажется, ваша девочка была третьей? Какая красотка! Да, всего четверых. И своих четверо, видите построили чудесный дом, даже ссуда не понадобилась. Какая милая воспитанная девочка! Только очень худенькая, мои — толстяки, не прокормишь! Очень рада, искренне рада.

Нет, что–то я устала сегодня. Наверное, расстроилась из–за Чизиков. Все у меня есть — забытое неторопливое время, милое имя Ханни, мольберт, розы, лягушка, наконец!

Сейчас заеду в частную булочную, где пахнет яблоками и корицей, куплю тяжелый темный хлеб домашней выпечки…

Невозможно поверить, в получасе езды — большой вполне прогрессивный торговый центр с полным набором хозяйственных предметов, одежды, продуктов, домашних приборов. Понятно, что там есть целая сеть ювелирных магазинов, например, и всем известные сети ресторанов — китайский, итальянский, таиландский — и вполне приличные сети деловой и праздничной одежды. А в моем городке мастерят ручные украшения из серебра и дешевых камней, как в племени папуасов, шьют рубахи и платья–балахоны самых неожиданных цветов, пекут хлеб с орехами и маслинами, лепят из глины, поют в хоре. Наверное, это заразно, потому что недавно я взялась шить на своей чудесной доисторической машинке одеяло из разноцветных лоскутов. Увидела в одной из местных лавочек такое одеяло, и вдруг ужасно захотелось самой — подбирать лоскутки по цвету и размеру, прокладывать красивой тесьмой швы, вырезать и пришивать цветочки. Красиво получается, честное слово!

Зима наступила внезапно. Здесь все наступает внезапно — утро, ночь, дождь, нашествие медуз в море, наглая ослепительная жара. Никаких переходных отенков — ни печально–серого, ни туманно–голубого или бледно–зеленого.

Вот и сегодня задул пронзительный ветер и хлынул совершенно бесконтрольный дождь, как–будто опрокинули ванну с водой.

Я с трудом добегаю до машины. О, Боже мой! Бензин!! Стрелка еще вчера стояла на нуле. Разве это можно освоить?! Каждую неделю ехать на специальную станцию, открывать в машине специальную дырку, засовывать туда тяжеленный негнущийся шланг. Каменный век! Джунгли! Ну почему эти студенты не сделали свое открытие всего на двадцать лет пораньше? Главное, в той самой стране!

— Доктор, вам не нужна помощь?

Сплошной поток воды по стеклу, я не сразу различаю, кто остановился напротив. А! Пациент Рабинович с длинным именем.

— Пересаживайтесь скорее, подвезу! Вам ведь на работу?

Думать особенно некогда, через пятнадцать минут начинается прием. Я пытаюсь приоткрыть свою дверцу, но ветер тут же ее захлопывает, а заодно плещет в лицо водой. И тут пожилой вежливый Рабинович стремительно открывает дверь, хватает меня за куртку и перетаскивает к себе в машину, как глупого котенка. Я даже не успеваю намокнуть, только по лицу текут струйки. О, моя косметика! И сумка совершенно мокрая… Мой спаситель забирает сумку, аккуратно кладет на заднее сиденье, потом достает из бардачка мягкую бумажную салфетку и быстро вытирает мне щеки и лоб. Хорошо хоть нос не высморкал!

— Как вас отпускают одну в такую погоду?!

Интересно, что я должна ответить?

— А почему вы не явились на повторный осмотр? Я ведь отменила половину лекарств, требуется наблюдение!

— Не сердитесь! Я не думал, что вы помните. Честно говоря, без лекарств как–то легче стало жить. Вот и решил, что больше можно не приходить.

— А эргометрия? Мониторинг?

— Все выполнено, клянусь!

— А результаты?!

— И результаты получил. Лежат дома, на полочке.

— Нет, ну как можно быть таким легкомысленным?! Вы же интеллигентный человек!

— Не сердитесь, доктор, я не нарочно. С одной стороны, действительно, лучше себя чувствую. С другой, — новая работа, квартиру искал, машину. Совершенно забыл к вам записаться.

— А нарушения ритма? В нашем возрасте нельзя полагаться только на самочувствие!

— В нашем?! Не примазывайтесь! Вы — совсем девчонка! Даже неприлично говорить про возраст.

Я на минутку пугаюсь. Нет, он не может знать.

— Хороша девчонка! Вы даже не представляете. В этом году исполняется пятьдесят лет! Очень зрелый и серьезный возраст.

Мне немного неудобно врать этому симпатичному человеку, но что я еще могу сказать?

— Не может быть, — твердо заявляет пациент. — Вам тридцать. Самое большее — тридцать два. Как моей дочери. Вы хорошо изображаете взрослую женщину, это правда, но я умею читать по глазам.

Я опять пугаюсь немного, нужно быть разумнее и серьезнее! Самая грубая ошибка в тайм–командировке — раскрыть себя и нарушить временные отношения. Никто не знает, к каким непредсказуемым событиям и катастрофам это приведет. К тому же тебя сразу отзовут обратно и с треском уволят из университета и науки вообще.

В детстве мне читали старинную русскую сказку про лягушку, которая сбрасывала кожу и превращалась в прекрасную принцессу. Или, наоборот, принцесса превращалась в лягушку? Я уже забыла подробности, но дальше там начинались какие–то глупости и ужасы. Кажется, ее собственный муж сжег лягушачью кожу. Или какой–то другой принц приехал на печке и увез эту кожу? Короче, она исчезла, эта принцесса–лягушка. Исчезла, вот и все.

— Какое у вас красивое имя, — говорю я чтобы переменить тему. — Только длинное немножко.

— Вам нравится, правда? Я очень рад! Моя семья совершенно так не думает. Когда–то жена отказалась менять фамилию, мотивируя тем, что лучшее место для Элиэзера

Рабиновича — это анекдот. А ведь Рабинович означает — сын равина, ничего плохого. Но дети, когда подросли, тоже выбрали фамилию жены. Я мог бы сменить или укоротить, но не хотелось из–за мамы, она меня обожала и баловала всю жизнь, зачем же идти на мелкие предательства? Мама случайно спаслась в детстве, богатый дед, мудрый и дальновидный человек, вывез ее из оккупированной Польши в Америку.

— А деда звали Элиэзер?

— Ну, конечно!

Мы, наконец, приехали. Надеюсь, в такую погоду будет меньше больных. Все–таки не каждый готов вылезать из дома в холод и ураган, чтобы рассказать доктору про насморк или больную коленку.

Я прощаюсь с Элиэзером, приятный человек, только странный немного. Впрочем, наш городок полон странных людей. Я не удивлюсь, если он сочиняет баллады в стихах или рисует на шелке.

Мои надежды, конечно, не оправдались. У двери сидело четыре человека. Значит, как минимум трое без записи. Ситуация, с которой я совершенно не справляюсь. Ругаться? Отправлять домой? Но обычно без очереди приходят с самыми тяжелыми и острыми случаями. Если бы компьютер не был таким медленным и несовершенным! Про принтер я вообще не говорю, смотреть не могу на этого урода!

— Доктор, я вас умоляю, только вы можете помочь!

Маленькая изящная женщина средних лет, Эдна Шварц. Всегда нарядная, красиво причесана. Невозможно поверить, что у нее тяжелая хроническая болезнь крови и еще сахарный диабет. Лекарства, которые приходится выписывать, не помещаются на трех страницах моего трескучего уродца. Но сегодня ее не узнать — бледно–серое лицо, руки дрожат, глаза опухшие и красные. Я пытаюсь сосредоточиться на ее биополе — нет, никаких новых проявлений болезни не ощущается.

— Доктор, их перевели на границу! Он скрывает, конечно, но я сразу догадалась. Вчера погиб мальчик из его взвода. Доктор, я больше не вынесу! Третий раз! Третий сын в боевых войсках! Напишите, что у меня обострение, я вас умоляю!

Она вдруг сползает на пол и начинает рыдать, зажимая рот руками.

Эта ужасная действительность! Вся страна связана с армией — каждый человек или солдат, или резервист, или отец солдата. Каждый мальчик станет солдатом и запросто может погибнуть в 20 лет. Жестокость и безответственность политиков. Варварское время!

— Хорошо–хорошо, я напишу! Я напишу, что вы нуждаетесь в постоянном уходе, особенно в последний месяц.

То, что я собираюсь сделать — грубое профессиональное нарушение. Случайная комиссия легко может проверить мои записи, сверить с анализами больной… Но ничего другого я не могу придумать. Никакая биотерапия, даже опасная для жизни врача, тут не поможет. При подготовке с психологами такие случаи не обсуждались вообще.

Женщина встает, краски медленно возвращаются на серо–бледное лицо. Остается надеяться, что комиссия не заметит или не появится вообще.

— Доктор, дорогая, как жить? Нас никто не жалеет. Никто не хочет понимать, какой кошмар несут террористы! Каждая страна думает только о себе, безумные! Как будто завтра эти чудовища не явятся к ним и не начнут все взрывать. Что будет с нами и нашими детьми?!

Если бы я могла рассказать! Все будет хорошо и прекрасно с вашими детьми, бедная моя Эдна. Нужно только терпение. Только подождать двадцать лет, эти два мальчика, два яйцеголовых умника и отличника уже родились в Хайфе. Скоро они подрастут, поступят в университет и представят на конкурс студенческих работ новый вариант топлива. Очень простой и неожиданный. Такой простой и неожиданный, что даже у недалекого местного руководства хватит ума взять изобретение под государственный контроль и расширить исследования. Через два года Соединенные Штаты и Япония вложат огромные деньги в разработку, в Негеве вырастет новый институт а вокруг него — огромный чудный город. Я ездила туда незадолго до своей командировки. Бесконечные цветники и сады, белые дома из иерусалимского камня, танцевальные площадки.

Впрочем, вся страна изменилась, — живой музей истории и религии, бесконечные дворцы, павильоны, выставки, спорт–городки, курортная зона длиной в 300 километров, грандиозные университеты. Ничего удивительного — эта топливная революция просыпалась на страну золотым дождем. После первого шока и восторга руководство сделало два мудрых шага — оно объявило о бесплатном высшем образовании и создании профессиональной армии. Все решают деньги, моя дорогая Эдна, кто этого не знает! Молодежь, вдохновленная неслыханным успехом изобретателей топлива, рванулась в науку. Нет, такого уровня открытий больше не случилось, но произошел огромный рывок в экономике, химии, строительстве, медицине. Наконец, широко развернулось опреснение воды, переход на подземный траспорт и озеленение пустынь. Параллельно стремительно формировалась профессиональная армия. Был объявлен конкурс для людей от 20 до 25 лет, любой национальности, не исповедующих ислам, не имеющих семьи, готовых к суровой дисциплине и постоянным тренировкам. Месячный оклад равнялся годичному окладу директора банка, но при малейшем нарушении устава человек отчислялся без объяснений. Конечно, кроме местных отчаянных мальчишек хлынул поток претендентов из других государств, в основном из Украины, России и Африки. В этом была своя логика — если можно покупать спортсменов и тренеров, то почему не купить и солдат? Арабские соседи, еще не понявшие катастрофы падения нефти, столкнулись с монолитной, не знающей страха и усталости силой. Никакой поддержки со стороны Европейского Союза не ожидалось, его интересовало только топливо. Национальные и религиозные исламские фанатики, потеряв поддержку нефтяных магнатов, окончательно растерялись. Одновременно были объявлены огромные компенсации жителям оккупированных территорий Израиля при их желании выехать из страны. Сначала двинулись самые слабые слои арабского населения. Более ортодоксальные скупали земли у обедневшего Ирана, менее религиозные и молодые осваивали бесконечные просторы России. Но очень многие захотели остаться в расцветающей и богатеющей на глазах стране. Вскоре Иордания и Ливан предложили вступить в Союз и предоставить свои земли для развития экономики и градостроения.

Стыдно признаться, но я плохо знаю, в чем именно заключалась эта топливная революция. Я просто раз в год приезжаю на станцию техосмотра, передаю локар служащим и ухожу пить сок с булочкой. Мне меняют необходимые детали и ставят новый топливный аккумулятор. Такие же аккумуляторы только большей мощности используют в ракетах и прочей технике, кто этого не знает!

Но самое забавное случилось еще через 20 лет после топливного бума. Хотя это можно было предположить заранее. Солдаты профессиональной армии и студенты из разных стран стали заводить романы с местной молодежью, жениться и просить разрешения на жительство. Мне, как профессиональному врачу и генетику, это особенно нравится, потому что в этих браках появились самые разнообразные сочетания наследственных факторов и родились крепкие здоровые дети всех цветов и оттенков! В регионе сегодня почти не наблюдается ни диабета, ни талассемии, ни рака груди. Не говоря уже про анемию Фанкони!

Нет, нельзя так отвлекаться! Эдна ушла, новый человек сидит в кресле напротив, а моя голова все еще пребывает в другом веке.

— Здравствуйте! Чем я могу вам помочь?

Я заканчиваю как обычно на час позже положенного времени. Дождь все льет и льет, но настроение у меня прекрасное, день сплошных удач! Потому что выздоровел от тяжелой запущенной пневмонии хронический курильщик и астматик Мухаммед, а метастазы в легких, которые я так четко увидела у нестарого бледного мужчины, оказались банальным саркоидозом, его прекрасно умеют подавлять уже сейчас. Но главное — Чизики!! Лина беременна на пятом месяце. Двойня — мальчик и девочка! Конечно, глупо приписывать себе все подряд. Возможно, дело не в моей попытке биотерапии, просто слой клеток оказался достаточным, наконец. Или все–таки удалось нарастить? Тогда я легко отделалась, обычным вирусом, защитное поле почти не пострадало.

Вдруг я вспоминаю, что моя бедная машина так и стоит около дома, без бензина и без всякой надежды на новое топливо. Нужно заказать такси поскорее, так хочется есть и спать, совершенно кончились силы.

За дверью кабинета тихо сидел мой утренний спаситель и ел яблоко.

— Господин Элиэзер, что случилось, вы нездоровы?!

— Не более, чем обычно, дорогой доктор. Просто оказалось, что местные студенты поголовно сделаны из сахара и меда. Они побоялись дождя и не пришли на лекцию! Вот я и решил принести вам анализы. Те самые, в папочках. И заодно захватить вас домой. Я увез, мне и возвращать, не правда ли?

— Спасибо! Вы так вовремя появились!

Представляю, как смеялся бы Кайл, видя как пожилой чудаковатый профессор, обремененный женой, детьми, аритмией, язвой и фамилией Рабинович, везет меня домой на допотном воняющем бензином железном автомобиле.

Если судить объективно, мне досталось вполне счастливое детство. Правда, родители редко появлялись из своих экспедиций, но у меня был прекрасный детсад с изучением трех языков, музыки, гимнастики и рисования, а потом не менее прекрасная престижная школа. На дни рождения я получала практичные и дорогие подарки, — видеобиофон, элетронное пианино, коньки. В 14 лет, на Рождество, мне купили маленький автомобиль с автопилотом, а в 19 — легкий бесшумный локар. Но я рано стала замечать, что родители стараются не брать меня в гости и не знакомить с друзьями и коллегами. Я их по своему жалела, особенно, маму. Так добросовестно относиться к появлению собственного ребенка, выбирать Дом Материнства, платить ссуды, работать над мелкими генетическими погрешностями — и в результате вместо чудесной маленькой золотой блондинки получить темную чужую девочку. Осветление кожи немного сгладило их огорчение, но в целом ничего не изменило. Тем более, с моими глазами лягушки!

В 14 лет я влюбилась в учителя истории. Он был длинным, лохматым, обожал эпоху Возрождения и композиторов 18 века. Стены обеих моих комнат были увешаны видами Флоренции, а из динамиков плыл клавесин в окружении юных скрипок и степенных альтов. Конечно, глупо было хранить его фотографии в видике, не заблокировав. Особенно те, из бассейна. Мама случайно включила и чуть не бросилась в полицию. Хотя на самом деле, я снимала из окна с большим увеличением.

В том же году меня перевели в другую школу и записали в Центр сексуального воспитания подростков. Там было по–своему интересно, объясняли про тактильное и зрительное восприятие партнера, эротические зоны, контрацептивы, оргазм. Оказалось. что бывает несколько видов оргазма, нужно только хорошо ознакомиться с собственным телом. И еще понять преимущества свободного проявления чувств перед ложной стыдливостью.

Но, вероятно, избавление от гиповитаминоза В затронуло не только цвет кожи, но другие центры, потому что в течение многих лет мне никак не удавалось избавиться от ложной стыдливости и перейти к свободному проявлению чувств.

К моменту знакомства с Кайлом я пережила три увлечения, две случайные связи и один очень длинный роман с однокурсником по медшколе. Кайл, в отличие от однокурсника, был красив и весел, не делал замечаний и не создавал проблем на ровном месте. Он занимался вопросами цветового контроля в оптике, но не слишком усердствовал, предпочитая плаванье и верховую езду. На фоне беспрерывного и самоотверженного служения моих родителей это выглядело ужасно привлекательно.

Собственно, это все. С тех пор прошло шесть лет, Кайл по–прежнему пишет диссертацию по вопросам цветового контроля, плавает, гуляет со мной и еще двумя милыми девчонками из отдела информатики. Его мама, совладелец корпорации межконтинентальных перевозок, смотрит снисходительно на все затеи своего мальчика. Кайл уверяет, что без ума от моих глаз и фигуры, но не чувствует себя готовым к ответственным решениям.

Когда в институте объявили конкурс на очередную тайм–командировку, я ничего ему не сказала, как и родителям. Во–первых, был очень небольшой шанс попасть, во–вторых, вся остальная жизнь ушла бы на переговоры и объяснения.

А если что–то надо объяснять,

То ничего не надо объяснять.

А если всё же стоит объяснить,

То ничего не стоит объяснить.

Целый месяц льет дождь. В моем домике сыро и холодно. Конечно, я включаю обогреватели на обоих этажах, — глупые металлические ящики, о которые все время бьешь коленки, но большого уюта не получается. Мой пациент господин Рабинович предлагает смастерить камин. Оказалось, он не вышивает на шелке, а вырезает по дереву. И еще строит камины, совершенно настоящие, которые топят углем. Но как можно что–то строить в съемном доме?

Кстати, мы с ним подружились. Оказалось, господин Элиэзер арендует точно такой же домик на соседней улице. И тоже совсем новый. Местные жители сначала загорелись покупкой красивых коттеджей, но быстро разочаровались, — для молодой семьи этот дом слишком мал, а пожилым не подходит высокая лестница. На моей улице уже давно висят два объявления о продаже.

Конечно, зимой больных прибавилось — эпидемия гриппа, ангины, бронхиты. И болезни сердца не терпят холода, и гипертонии обострились. Какой–то снежный ком, а не работа. Зато выявлены три новых диабетика на совсем ранней стадии, есть надежда остановить болезнь. И поправляется женщина с опухолью кишечника. Та самая, с мужем, любителем интернета.

А бывают и совсем легкие случаи — просят справки в спортзал или для обучения вождению. Русская девочка Женька принесла заполнить бланк для поступления в университет. Она живет совсем одна, снимает комнату–студию в подвале большой виллы. Оказывается, она сирота, привезена в местный интернат по какой–то программе для подростков, отслужила армию, теперь работает в булочной и собирается учиться. А я почти с рождения имею прекрасных талантливых родителей и еще огорчаюсь! И скучаю по Кайлу, хотя сама решила уехать. Зато Женька недавно попросила выписать рецепт на контрацептивы. Жизнь продолжается!

Очередная Расмия плавно входит в кабинет. Нет, на этот раз Латифа! Круглое лукавое лицо, длинное широкое платье, обязательные два платка. Она лет на десять моложе мой мамы, но выглядит как ее бабушка из–за глупой одежды и большого обвисшего живота. Кажется, у нее шестеро детей. Или восемь? Помню, что четное число, и что все женаты кроме младшего сына. Интересно, как бы она отнеслась к Центру Материнства?

— Вот анализы, — вежливо улыбается Латифа и садится на краешек стула.

Эта Латифа вызывает во мне искреннее восхищение. В отличие от всех остальных Расмий и Латиф она не ходит за мужем как тень, а бодро держит в руках все семейство, включая невесток и более двух десятков внуков. Все они послушно сдают анализы, вовремя делают прививки и принимают витамины, которые я назначаю из–за наследственной анемии. Вот и сейчас она явилась с анализами мужа, потому что сам он не тратит время на такие пустяки, как посещение врача.

Анализы средние, — много жиров и мало витаминов, много еды и мало движения, и так понятно. Но грубых нарушений, кажется, нет… О! НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!

Что за дикость присылать жену к врачу, а не приходить самому! Может быть, я бы заметила раньше…

Латифа смотрит внимательно, улыбка как маска сползает с круглого лица.

— Да, — говорю я, — есть один плохой анализ. Нужно срочно обратиться к урологу, я сейчас выпишу направление.

— Не рак? — выдыхает она шепотом.

— Похоже. Похоже, что рак. Анализ показывает, но нужно все проверить.

— Она молчит. Просто сидит и молчит.

— Это не очень тяжелый рак! Можно бороться, я тебе обещаю! Только ты должна мне помогать, понимаешь? Можно бороться и полностью выздороветь.

Я еще что–то говорю, такое же глупое и неубедительное. Маркер в пять раз выше нормы, наверное, уже есть метастазы.

— Сына собираемся женить, — говорит Латифа. — На сколько отложить?

— На полгода. Дай мне полгода, договорились?

Она опять молчит, аккуратно складывает направление, анализы, карточки.

Как страшно и тяжело работать, какая безнадежная отсталость и тоска. Если бы не метастазы, эту опухоль легко можно убрать. В конце концов, биотерапия это даже не облучение, не такой уж однозначный риск для врача.

— Лина, что?! — я с ужасом смотрю в белое мертвое лицо, — что случилось?!!

Лина пытается ответить, но серые губы дрожат и не складываются в слова.

— Кровотечение? Боли? Инфекция?!

— Предлагают прервать, — хрипло выдавливает она. — Мальчик больной. Синдром Дауна.

— А девочка?!

— Девочка нормальная. Но говорят, что если убирать один плод, то второй в этом сроке вряд ли удастся сохранить.

Синдром Дауна. Какая жестокая ошибка природы. Мамина Нобелевская премия опоздала на много лет. Нет, все равно, коррекция возможна только до беременности.

Бедный–бедный мальчик… Но девочка–то совершенно нормальная! Я вдруг отчетливо представляю эту девочку, курносую озорницу в кудряшках и почему–то с рыжими веснушками, как у моей мамы. Вот она копает песок круглым совочком, высунув язык от усердия, мелкие капельки собрались над пухлой губой, вот бежит в школу, таща за собой веселый красный ранец на колесиках, мелькают стройные ножки с ободранными коленками, вот бежит на свидание — нежная юная грудь, тонкие запястья, как у Лины, шапка золотых кудрей…

— Это невозможно, — выдавливаю я, — девочка должна жить.

— Говорят, у мальчика очень много дефектов, будет совсем дебильный и больной…

Я опять представляю озорницу в кудряшках. Рядом — толстый больной мальчик с бесмысленным взглядом, слюна течет изо рта, он тупо стучит паровозиком о каменный пол. Маленькая никому не нужная красавица. Замученные родители не обращают на тебя внимания, ты часами сидишь у телевизора, пока мама ездит с братцем по больницам и врачам, на день рождения к тебе не приглашают гостей, у тебя почти нет подружек. В школе ты не рассказываешь про брата, он все время болеет, плачет и мычит, рвет твои тетради и ломает игрушки. Мама все больше устает и замыкается, папа все позже приходит домой и однажды не приходит совсем…

Если очень сосредоточиться… не так страшно… ты же сама хотела попробовать… о нарушении инструкции все равно никто не узнает.

Я представляю как восстанавливается форма глаз и головы, удлинняются ручки, смыкаются клапаны сердца — хорошенький крошечный мальчик, совсем худенький еще, но полноценный и нормальный…

И метастазы у мужа Латифы… только два в костях таза… совсем небольшие. Легко вхожу в биополе, ничего страшного не случится, ну поболею немножко …

Холодная скользская лягушачья лапа разжимается в моей груди, и я дышу легко и свободно. Все правильно! Для кого так сильно себя беречь? Для Кайла?

— Знаешь, Лина, по–моему все сошли с ума! Столько лет ждать эту девочку и вдруг убить на ровном месте? А мальчик… а мальчик тоже может оказаться нормальным. Бывают ошибки, даже очень часто! Давай рискнем, а?

— Да, — замученно улыбается Лина, — я тоже так думаю. Попробую. Я вам очень благодарна за все, очень–очень благодарна!

Всю зиму я болею. Но не так страшно, обычные инфекции — воспаление легких, гайморит, фолликулярная ангина. Выхожу на работу на пару недель и подхватываю очередную заразу. Снизилась имунная защита, как и описано в первых работах по биотерапии.

Две недели назад Лина родила двойню, Том позвонил прямо из родильной палаты –

— Доктор, я обязан вам сказать! Вам — первой!! Мальчик совершенно нормальный!!!

Ничего не подтвердилось, представляете?!

— А девочка?!

— Девочка еще лучше! Замечательная девочка! Лина просит передать вам спасибо. Огромное спасибо за поддержку!

А муж Латифы перенес два курса химиотерапии, сейчас на облучении. Очень большой шанс на полное выздоровление. Все врачи удивляются, что при таком размере опухоли не развились метастазы.

Болеть так долго и нудно я не привыкла. Антибиотики очень устаревшие, приходится глотать в день по несколько порций вместо однократной эффективной дозы. Зато готов мой коврик с лилиями, висит над лестницей и пылится понемногу.

Иногда, ближе к вечеру, заходит господин Элиэзер, приносит фрукты, печенье в маленьких корзиночках, какой–то особый целительный мед. Вчера он подарил мне деревянный гриб собственной работы, в котором можно хранить иголки для вышивания. На тумбочки у моей кровати сидит грустная деревянная собака. Он продолжает утверждать, что я слишком молода и не понимаю ценности здоровья, что нужно принимать витамины и нельзя бегать без тапочек по каменному полу

Мой «юбилей» пришелся на высокую температуру, хоть в этом повезло. Все–таки жутко чувствовать себя пятидесятилетней женщиной, даже временно. Сотрудники прислали корзину цветов с пожеланиями здоровья, про возраст деликатно не упоминали.

Ничего, скоро наступит лето, уменьшится количество инфекций, можно будет ездить на море, греть ступни в горячем песке и полоскать нос горькой целебной водой. Мне положен отпуск, надо бы придумать что–то особенное, но немного грустно планировать одной. В прошлом году я хотела поехать в Голландию, побродить под мелким дождиком после местной жары, посмотреть на реки и каналы, но так и не собралась. Страшно думать про все эти поезда и самолеты, ползущие как улитки, очереди в аэропорту, отправку багажа. Хорошо, что меня не занесло еще на пару веков назад, пришлось бы путешествовать в дилижансе!

Телефон на моем рабочем столе трещал и, кажется, подпрыгивал от усердия.

Я уже привыкла к разным громоздким и нелепым предметам — компьютеру, принтеру, аппарату для измерения давления, — но телефон особенно раздражает, потому что отвлекает внимание, и я все время боюсь что–то забыть или перепутать.

— Я говорю с семейным врачем больной Гуревич Евгении? Пожалуйста, примите во внимание, Гуревич выписывается сегодня, ей потребуется постоянное наблюдение. Я уже связалась с вашим социальным работником, но хотела бы предупредить и лечащего врача.

— Гуревич? Женя?! Что случилось?

— Попытка самоубийства. К счастью, не удавшаяся. Запросите консультацию психиатра по месту жительства и повторный анализ крови. Впрочем, все указано в выписке.

— Женька, — бодро говорю я, — Женька, ты что это надумала?! Такая умная самостоятельная девочка…

Все слова лишние перед этим худеньким лицом с запавшими глазами.

— Не будем вспоминать, ты просто заболела. Временно. Больше это никогда не повторится, правда?

— Доктор, извините, я совсем не хотела вас огорчать. Глупо получилось и некрасиво, я понимаю. У меня просто кончились силы, понимаете? Зря они думают про наследственность и психические болезни. Бабушка говорила, что мама была слишком молодой и легкомысленной, вот и все. Но разве здесь можно кому–то объяснить…

Женька рассказывает тихим бесцветным голосом. Конечно, в больнице накачали транквилизаторами и антидепрессантами, их тоже нужно понять.

Она выбрала наш городок, потому что здесь можно было найти отдельную квартиру. Пусть совсем маленькую, но отдельную. Хозяева вилл иногда сдают студию в подвале, очень дешево. Потому что она с 15 лет живет в коллективе — сначала в интернате, потом в армии. Она решила позаниматься серьезно и сдать психотест. Чтобы попасть на медицинский факультет. Конечно, шансов почти никаких. Но у нее аттестат очень хороший. Нет, не потому что она такая гениальная, — в интернате почти все ленились учиться, и подготовка у ребят была слабая, многие из детдомов приехали. А ей учеба легко дается. И еще она хотела ради бабушки. Понимаете, стать врачем, как бабушка. Она очень честно училась, никуда не ходила кроме работы в булочной. И прямо там в булочной познакомилась с удивительным человеком. Он приходил рано утром, к первой выпечке. Совсем взрослый, заканчивал докторантуру в Технионе. Но очень веселый и добрый.

— И еще наверное красивый?

Я сама не ожидала, что так разозлюсь, даже голос осип.

Нет, — говорит Женя, — не особенно красивый, худой и длинный, но очень–очень хороший. Он знал все на свете. И рисовал смешные картинки. И играл на саксофоне. Она понимала, что может ему надоесть, обычная глупая девочонка, но ничего не могла придумать кроме как сдать это чертов психотест. Может, он тогда в нее поверит?

Все оказалось ужасно, она получила только 650! Неплохой результат для технических факультетов, но про медицинский можно забыть навегда. Письмо пришло утром, и в тот же день он исчез. Уехал в Австралию. Только оставил маленькую записку, вот и все. Даже не закончил свою диссертацию.

Нет, она и тогда решила не сдаваться. Устроилась еще на уборку в супермаркет и записалась на самые дорогие курсы по подготовке к новому психотесту. Ее учительница из интерната сказала, что если с отличием закончить эти курсы, то можно повысить первую отметку на сто баллов! И она решила получить эти допольнительные сто баллов или умереть …

Я не могу больше смотреть на ее пустые глаза и дрожащий подбородок.

— С ума сошла! Нашла из–за чего умирать, из–за экзамена!! Какой–то тупой психотест, что он вообще определяет!

— Нет, вы не понимаете, я очень хорошо подготовилась. Лучше просто невозможно, и на курсах так сказали. Но я ужасно ошиблась!! Я все ответы ставила в соседнюю клеточку! Ровно на одну клеточку влево, представляете?! И все!

Я поехала в комиссию, пыталась объяснить… Но они сказали, что если человек не понимает, в какую клеточку ставить ответ, то с ним вообще не о чем разговаривать!

— А твой «веселый и хороший человек» так и не появился? Кстати, я его не знаю?

— Не думаю. Он никогда к врачам не ходил. Его зовут Томер Арад, красиво, правда?

Вы не думайте, он совершенно не виноват!! Никто не виноват, что я такая дуреха и неудачница.

На следующей неделе я беру отгул и еду в комиссию по проверке экзамена. Глупо, конечно, даже самой себе не могу объяснить, зачем я это делаю и чего жду.

Полный некрасивый человек раздраженно кривит губу:

— Я вообще не понимаю, как вас сюда пропустили! Разбор экзамеционных работ еще не закончен, окончательные результаты не вынесены. Но мы заранее предупреждаем, что ошибка в заполнении листа приравнивается к неправильному ответу.

Он мучительно морщится. Конечно, — гастрит, сахарный диабет, атеросклероз коронарных артерий. Да еще камень в правой почке, наверняка мочевая кислота повышена.

— Я вас очень прошу покинуть помещение и не мешать работать. Что заслужила ваша девочка, то и получит.

Мне ужасно хочется хлопнуть дверью, но как–то неприлично. Ханни Гур воспитанная женщина.

— Камень в почке нужно удалить, — неожиданно для себя говорю я.

— В какой почке?!

— В правой. Может сильно навредить, особенно на фоне диабета. И в дальнейшем советую принимать лекарство для понижения мочевой кислоты. Иначе скоро будет приступ подагры.

Я не спеша выхожу и аккуратно закрываю дверь. Но она тут же распахивается

— Подождите! Кто вы, черт побери?! Вы что, мать этой девчонки?

— Нет, к сожалению у меня нет детей. Я — ее лечащий врач.

Стыдно, конечно. Нужно все–таки больше думать, прежде чем совершать поступки, да еще такие бездарные. Что бы сказали составители моей программы?!

Господин Элиэзер пригласил меня в гости. На ужин. Мне ужасно хочется пойти хотя бы потому, что я почти не бываю в гостях. По вполне понятным причинам я стараюсь не заводить приятелей и знакомых.

— Я неплохой кулинар, — стеснительно улыбается он.

— Серьезно? И скрываете такой талант?

— У меня масса талантов, дорогая доктор, вы просто не можете себе представить весь объем.

— А почему об этом не знает лечащий врач?

— Я вас боюсь, — говорит он совершенно серьезно и грустно.

Как все сложно и странно. Серьезный пожилой профессор, совершенно чужой человек, а мне так легко болтать с ним, кокетничать, рассказывать про отпуск, вышитый коврик, картины Матисса. Он прекрасно знает музыку 18‑го века. Конечно, не только 18‑го, на прошлой неделе я получила в подарок чудесную запись Стравинского. Но нет ничего уютнее клавесина…

Ах, мой милый клавесин

Все пройдет, все…

Собственно, ничего удивительного. Пожилой сосед приглашает одинокую немолодую женщину на ужин. Тем более, эта женщина с ним откровенно кокетничает. Интересно, что последует за ужином? Он предложит ей остаться?

Я вдруг представляю, как господин Элиэзер обнимает меня. У него должны быть ласковые теплые руки, можно взобраться на колени, спрятать голову в расстегнутом вороте рубашки и немного отдохнуть. Совсем немножко отдохнуть от одиночества, самоконтроля, чувства долга, чужой боли и собственной ответственности.

Домик господина Элиэзера почти не отличался от моего. Только вместо роз в садике была разбита лужайка и росли три маленьких мандариновых деревца. На двери висело тяжелое медное кольцо, наверное, нужно поднять его и постучать. Я на минуту остановилась, потому что меня поразил запах. Что–то очень вкусное жарилось или пеклось, я даже не сразу поняла и постояла, оглядываясь. Нет, запах точно шел из–за закрытой двери. Стало еще интереснее. Кольцо было теплое на ощупь и очень тяжелое, даже не хотелось отпускать, но оно звонко бухнуло о медную дощечку и тут же открылась дверь. Пахло так вкусно, что у меня закружилась голова.

— Заходите–заходите!

Господин Элиэзер был в длинном переднике с кармашками, усы и нос его казались напудренными, как у клоуна.

— Немного завозился с бараниной, но она уже печется, почти готова! Остался только пирог.

Он готовил пирог!! Не знаю, чего я ожидала. Наверное, пиццу и салат, как принято везде подавать на ужин. В крайнем случае, кейтеринг из ближайшего ресторана.

На столе лежала огромная деревянная доска, господин Элиэзер длинной деревянной лопаткой стучал по ней, перемешивая что–то белое и густое.

— Тесто, — он улыбнулся застенчиво, — главное, хорошо порубить муку с маслом. А потом — нечего делать!

Я первый раз в жизни видела, как готовят тесто. Я даже не знала, что его можно приготовить дома, а не купить замороженным и свернутым в трубочку.

Господин Элиэзер еще пару минут постучал лопаткой по белому мессиву, потом раскатал в тонкий пласт, загнул края и принялся резать яблоки. Все это было ужасно забавно и смешно, потому что на каждом углу продавались яблочные пироги самых разных фасонов и размеров.

— Проходите, пожалуйста, — он даже немного запыхался, — садитесь вот здесь, у камина, я только сниму соус, — и все готово!

Да, это был настоящий камин, выложенный круглыми серыми камнями, совершенно замечательный и совершенно ненужный при местной жаре. Рядом стояла низкая тяжелая деревянная скамеечка, чуть дальше — два больших кожаных кресла, огромная напольная лампа с бронзовым Амурчиком вместо ножки. На каминной полке бодро тикали часы с таким же Амурчиком, увитые виноградом. Кажется, я отправилась в дополнительное путешествие, еще на пару веков назад. Не хватает только горничной в длинном платье и белом переднике с оборками. Нет, никаких горничных, они вечно заигрывают с хозяином!

Это была очень красивая сказка. Мы сидели за большим деревянным столом, накрытым белоснежной настоящей скатертью, чуть слышно звенел клавесин, баранина в тяжелом глиняном блюде была нарезана огромными ломтями и каждый следовало отдельно полить брусничным соусом из темной кастрюльки. Оказывается, баранину можно покупать только у бедуинов, в небольшой местной лавке рядом с рестораном, а бруснику — наборот, в русском магазине в Хайфе. Яблоки для пирога нужны обязательно зеленые, они не такие сладкие, но с тонкой кожурой! И еще важна пропорция между корицей и ванилью, иначе пропадает аромат.

Я послушно кивала, я готова была сто раз подтвердить, что ни аромат, ни вкус не пропали, и только жалела, что нельзя переодеться в длинное платье, вытканное шелком, оно бы очень подошло к клавесину.

Он был совсем не старым, если только плечи и глаза. И волновался, совсем как мальчишка, даже специально вышел в прихожую и украдкой посмотрелся в зеркало. И поспешно пригладил седой вихор на макушке.

— Вам понравилось? Правда? Я ужасно рад! Знаете, дорогая доктор, все время боюсь показаться смешным. Вы ведь немного смеетесь надо мной?

Было необыкновенно уютно и легко сидеть в огромном кресле, пить чуть горчащий ликер из прозрачной рюмки, отламывать крошечной серебряной вилкой пирог. Часы стучали и звенели каждые 15 минут, но время не двигалось, вернее, оно двигалось куда–то в сторону, ничего не нарушая.

— Я был страшно любознательным мальчиком и хотел попробовать все на свете — путешествовать, строить, рисовать. Но моя мама признавала только две специальности для своего единственного сына — доктор или адвокат. В крайнем случае, какой–нибудь профессор. На доктора я не годился при всем желании, потому что жутко боюсь боли и крови, работа адвоката казалась нудной и неискренней, пришлось стать профессором химии. Благо, в химии много эксперимента и фантазии. Но главное — каникулы!! В каникулы я был волен как птица! Одно лето я целиком посвятил парусному спорту, другое проработал помощником шефа в шикарном французском ресторане, в третье увлекся работой по дереву. Знаете, у меня неплохо получалось. На нашей улице была небольшая фабрика по ремонту и реставрации старинной мебели. Увлекательное занятие, честно говоря, будто лаком и краской оживляешь само время! Хозяин даже предлагал мне вступить в дело.

— А потом?

— А потом я женился. На очень красивой и энергичной женщине. И у нас родились такие же красивые и энергичные дети. Кстати, они оба выбрали профессию адвоката, забавно, не правда ли? Моя мама, наверное, была бы счастлива. Но она рано и неожиданно умерла от сердечного приступа. Поверите, никак не могу примириться, хотя я уже старше ее по возрасту.

— И больше вы ничем не увлекались?

— Нет. Каникулы закончились. Нужно было много работать, покупать дом, учить детей. Был, конечно, отпуск. Но отпуск полагалось проводить на приличном курорте, в кругу солидных и обеспеченных приятелей, как и подобает профессору университета. По крайней мере, моя жена не рассматривала никаких других вариантов.

— А я совсем не умею планировать отпуск, слишком сложно получается. Нужно решать, куда–то звонить, выбирать маршрут, заказывать билет на самолет. В прошлом году так и не выбралась дальше Эйлата. Неделю проторчала в море, вечером бродила по магазинам, вот и все развлечения.

Не могла же я рассказать, что теряюсь в этом мире, как старый джин из бутылки.

— Эйлат — тоже забавно по–своему. Наверняка, все местные ухажеры не давали вам проходу. Но разве не хочется отдохнуть от жары и моря?

Он все–таки ужасно смешной. Ухажеры! Я так устала от разговоров на работе, что за неделю не сказала и пары фраз. Даже с официантами и дежурными в отеле только обменивалась вежливыми улыбками, как глухонемая. К тому же наряды Ханни Гур, динные юбки и шляпы с широкими полями, совсем не располагали к знакомству.

— Конечно, хочется! Уже нагрелась на пять лет вперед. Нужно хоть немного серого неба. И чтобы мелкий дождик стучал по тротуарам, и деревья отражались в реке. Может быть, поехать в Амстердам? Или в Венецию?

Нет, мне не очень хотелось в Венецию. Я была там за год до командировки, ужасное запустение, сырые стены домов, грязные дурно пахнущие каналы. Местные власти так долго эксплуатировали старый город, почти не заботясь о реставрации, что теперь непонятно, с чего начинать. Наверное, в этом времени все не так плохо, открыты соборы и картинные галлереи. Но невозможно гулять по городу и знать, какая деградация его ожидает.

— Никакой Венеции! Там невозможно отдохнуть от толпы. Я знаю, куда вы должны поехать. Брюгге! Не пришлось бывать? Здесь его еще зовут Брюж. Тогда быстро записывайте телефон! Впрочем, не нужно записывать, я вам дам визитную карточку агентства. Очень четко работают и делают приличные скидки, вот увидите! Они вам все организуют — самолет, отель, экскурсии. Только не заказывайте организованные туры, по этому городу нужно ходить медленно и часто останавливаться, иначе все прозеваете.

Я вдруг представила, как выхожу из самолета и спешу побыстрее пройти паспортный контроль. (Я уже проходила два раза в этой жизни, не так страшно, хотя и очень глупо организовано). Чемодан можно взять совсем небольшой, тогда не нужно сдавать его а потом дожидаться выдачи багажа. Я почти бегу, хотя некуда торопиться и никто не должен меня ждать…

— Спасибо! Я вам страшно благодарна. Никогда не знаю, куда звонить и кого спрашивать. Как вам удалось так освоиться и с магазинами, и с агенствами, ведь я приехала намного раньше?

— О, я ужасно практичный! Я еще нашел прекрасного доктора. Совершенно замечательного доктора, который умеет не назначать лекарства, а отменять! Хотите, дам адрес?

Нет, он был ужасно забавный и совсем не старый. Настоящий мальчишка, переодетый в пожилого господина.

— А как вас зовут дома? Элли? Или Эзра?

— Рабинович. Сначала жена называла в шутку, потом привыкла. И дети привыкли. Им кажется, что это очень мило. А знаете, как меня звала мама? Зорик! Смешно, правда?

— Нет, мне очень нравится!

— Чуть не забыл! — он хлопнул себя по лбу, как Том Сойер, и заспешил к лестнице, — вот что значит много болтать!

Я тихо любовалась на лампу, часы, стол, пирог, испеченный специально для меня. Цветы, специально для меня собранные и поставленные в старинную вазу, осыпали лепестки на скатерть. Струнный квартет, когда–то специально для меня написанный Вивальди, звучал все ярче и нежнее.

— Вот! Это подарок. На память. Целую неделю мастерил, клянусь! Я ведь уезжаю, учебный год закончился.

Часы опять зазвенели пронзительно и жалобно, как–будто где–то разбился хрустальный башмачок. Все правильно — карета преваращается в тыкву, принцесса в лягушку, а веселый мальчик Зорик в солидного американского профессора, которому пора возвращаться домой.

— Вам не нравится?

Конечно, я вела себя неприлично. Нужно было срочно похвалить плетеную деревянную корзинку, которую он держал в протянутой руке. Корзинка была вполне красивая, с орнаментом из листьев, только в одном месте рисунок немного сполз к краю. Нечего придираться, не хуже моего коврика с лилиями!

— Мне очень нравится! Мне все очень нравится — и ваш дом, и пирог, и корзинка. В ней можно хранить разные вещи — бусы, например, или ракушки. Но мне уже пора. Давно пора домой. Завтра опять длинный рабочий день, а потом еще конференция по гастроэнтерологии.

Я почти бегом спустилась с крыльца. Хорошо, что приехала на машине, иначе он бы отправился провожать. Я старалась не смотреть на сутулого человека в аккуратной и неуместной белой рубашке, молча стоящего у калитки.

Вот и еще один день прошел. Осталось меньше трех лет, пора делать очередные записи. Скоро ожидается большая трехдневная конференция по сахарному диабету. У меня на глазах начинается новое направление, которое потом приведет к настоящей революции и полному излечению от обоих типов диабета! Любой ученый может позавидовать, а я огорчаюсь на ровном месте из–за каких–то глупостей.

Дома было темно и пусто. Пластиковый столик на кухне, холодный и скользкий, такие же пластиковые стулья, диван, купленный в стандартной торговой сети «IKEA». Я засунула корзинку под диван, нырнула в душ, на ходу стирая косметику.

Ах, мой милый клавесин,

Все пройдет. Все.

Вот и наступило лето. Жара плавит асфальт, трава сразу пожелтела, просто дышать не хочется! Ничего, скоро я уеду в отпуск, в чудесный старинный город Брюж. Агентство оказалось очень хорошим, господин Рабинович не зря обещал. Я только позвонила один раз и сделала заказ, все остальное как–будто решилось само. Уже через неделю у меня на столе лежала распечатка билета на самолет, маршрут из аэропорта и адрес отеля. Оказывается, в этом времени тоже можно жить, если рядом есть Элиэзер Рабинович. Но его нет, к сожалению. Смешной добрый профессор Зорик уехал три недели назад, честно говоря, я избегала встречи с ним. Правда, в день его отъезда на моем крыльце оказалась круглая деревянная миска, полная колокольчиков. Колокольчики здесь огромные и очень красивые, ничего не скажешь.

Доктор, они исправили! — Женя стоит на пороге кабинета, заглядывая через голову очередной Расмии. — Мне изменили оценку!!!

Расмия недовольно морщится, но отступает из уважения ко мне и нашему разговору на непонятном языке.

— Вчера позвонили и вызвали прямо к директору комиссии! И он сказал, что в порядке исключения перепроверили мою работу! Действительно, если сдвинуть на одну клетку все ответы, получается очень высокий результат!

Она смешно таращит глаза и шепчет: «Семьсот пятьдесят!!!»

— С ума сойти, Женя, это же полная победа!!

— Да, может быть. В сумме с атестатом получается проходной балл. Там есть еще устное собеседование, но появился шанс! Он так и сказал, этот председатель, — «У тебя есть большие шансы поступить на медицинский»!

И еще он сказал одну странную вещь, я не совсем поняла…

— Какую такую вещь?

— Он сказал: «Передай своему лечащему врачу, что камень из почки удалили успешно».

Расмия, наконец, заходит в кабинет, но не одна. За ней степенно движется моя старая знакомая Латифа. Круглое лицо опять сияет, муж поправился окончательно, скоро свадьба младшего сына.

— Вот пришли с племянницей, посоветоваться. Я еду в Мекку, хочу привезти тебе подарок. А что привезти, не знаю. Она — молодая, но тоже не знает.

Мне становится весело. Чего бы такого попросить из Мекки? Святой воды? Святой Земли? Благословения какого–нибудь пророка? Но у нас тут и так сплошные святые и пророки, шагнуть некуда!

— Латифа, не придумывай! У меня все есть, честное слово!

— Нет, — она вдруг начинает плакать, — я тебя прошу!

— Латифа, спасибо, огромное спасибо! Твоего мужа вылечили онкологи, хорошо, что вовремя нашли болезнь! Я так рада!

— Это ты, — говорит Латифа и становится на колени, — это ты его спасла.

Я совершенно не знаю, что делать. Почему–то хочется заплакать, ничего глупее не придумаешь, конечно. О! Гениальная идея!

— Хорошо! Я знаю, что мне нужно. Ты ведь едешь молиться? Помолись, пожалуйста за одну девочку. Вернее, молодую женщину. Чтобы у нее была счастливая любовь и хорошая семья! Это возможно?

— Да, — радостно улыбается Латифа, — напиши мне ее имя! Вот тут, на бумажке.

Я старательно вывожу большими буквами имя и фамилию. Интересно, мусульманский Бог умеет читать на иврите? На всякий случай пишу еще раз на английском. Фамилия Гуревич не такая уж сложная, а вот как правильно написать Женька?

Латифа поспешно прощается и уходит. Оказывается, она специально заказала очередь, чтобы рассказать мне про свою поездку в Мекку. Конечно, ужасно смешно просить бедуинскую женщину молиться в Мекке за русскую девочку из еврейской страны. Но, может, Бог един и он нас услышит?

Мой самолет вылетает поздно ночью. Почти все рейсы в Европу здесь ночные «из соображений безопасности». По крайней мере, так сказали в агентстве. Наверное, террористы — большие любители хорошо поспать. Полет до Бельгии больше четырех часов, как до Австралии в наше время! Но все–таки не парусный корабль и даже не дирижабль. Я стараюсь не обращать внимания на тряску при посадке, вой в ушах и гулкое буханье шасси о землю. В древности люди вообще ездили на телегах без рессор, и ничего, многие выживали.

Я выхожу в пустынный вестибюль и спешу побыстрее пройти паспортный контроль. Хорошо, что взяла совсем небольшой чемодан, теперь не нужно томиться у выдачи багажа. Почему–то мне кажется, что это уже было однажды. Я почти бегу, хотя некуда торопиться и никто не должен меня ждать…

Наверное, были еще встречающие в зале, но я заметила только одного. Седой вихор на макушке ничуть не изменился, и даже букет в опущенной руке состоял почти из одних колокольчиков, правда очень мелких и бледных.

— Господин Зорик, что это вы делаете здесь в пять утра?!

— Да, вот, решил немного прогуляться. Милая погода, знаете ли, дождик.

Наверное, не слишком прилично такой серьезной, строго одетой даме бросаться на шею пожилому седому господину. Но ведь зал почти пуст, никто и не заметил!

Мы не спеша идем по сказочному городу. Сквозь дымку дождя просвечивают кораблики, и деревья отражаются в реке, будто целый лес склонился над тихой водой. Ноги скользят по круглым камням мостовых, игрушечные витрины полны нарядных кукол, фигурного шоколада, и кружев ручной работы. Мы заглядываем в маленькие дворики, заросшие зеленью и цветами, обходим мокрые кусты. Главное, не прозевать тихие чудеса — прекрасную и грустную Мадонну, Птицелова с каменной дудочкой и клеткой, полной искусно вылепленных птиц, толстых смешных человечков, замерших в нежном каменном объятьи.

— Как ты узнал, что я сюда прилетаю?

— Ничего проще! Позвонил в агенство, я же сам дал тебе номер! Правда, пришлось приврать, что звоню по твоей просьбе. Зато успел переоформить билет!

— Но ведь ты уехал навсегда?

— Что за глупости! Я уехал в отпуск. В отпуск, понимаешь? Мне предложили дополнительный контракт, еще на три года. Но я хотел повидаться с женой и детьми, тридцать лет жизни нельзя выбросить одним движением, правда?

— А почему ты мне не сказал про новый контракт?

— Я не успел! Я ничего не успел! Ты так стремительно собралась и ушла. Я решил, что совсем тебе не нужен, просто зашла из вежливости. А знаешь, о чем я думал весь вечер? — Как попросить тебя остаться!

— А знаешь, о чем я думала весь вечер? — Что ты попросишь меня остаться!

Наверное, мы здорово похожи на глупых каменных человечков, когда вот так обнимаемся посреди мокрой улицы, в куртках, с ненужными зонтиками в руках.

— Доктор, здравствуйте! — Женька радостно улыбается, но что–то мне не нравится. Да, мордашка бледная, синие круги под глазами. Ее явно тошнит, крупные волны проходят по желудку. Мерзкий вирус, какие здесь часто встречаются летом? Или отравление? При такой жаре все может случиться.

Мой отпуск давно закончился, курки и зонтики спрятаны в шкаф. Еще не меньше месяца здешней жары, ничего не поделаешь. Зорик уехал в Германию на целых три недели, там состоится ежегодный профессиональный съезд. Я стараюсь радоваться, для его сердца постоянная жара — слишком опасная нагрузка. Он очень звал меня с собой, но такие варианты в моей программе даже не рассматриваются.

Честно говоря, наш чудесный смешной роман тоже не предусмотрен программой,

наоборот, настоятельно рекомендовано не заводить никаких привязанностей. Но мне так радостно и просто стало жить. Сплошная польза для работы и науки! К тому же дополнительный контракт профессора Рабиновича так удачно совпадает со сроком моей тайм–командировки! Как будто кто–то нарочно составил композицию и теперь смотрит со стороны. Может быть, Латифин Бог?

— Да, тошнит, — смущенно улыбается Женька, — наверное, так и должно быть.

— Почему это «дожно быть»?! Что за приговор?

— Говорят, при беременности всегда тошнит.

Уф! Тут, действительно, состаришься раньше срока. На такой–то работе.

— Женя! Что ты опять учудила?!

— Я нечаянно, честное слово! Я ведь перестала таблетки принимать, уже давно, когда Томер уехал. Я даже их из дому выбросила.

— А теперь что?

— А теперь он вернулся. Я просто растерялась, забыла совсем про эти таблетки. Он такой радостный был, понимаете?

Радостный! Хорош гусь. Интересно, как он теперь будет радоваться.

— Ты ему сказала?

— Сказала. Вчера. Я сразу решила, что если он хоть немного расстроится, — я ухожу и делаю аборт. Нельзя, чтобы ребенок жил так, как я жила. А он… он знаете что сказал? Он сказал: «Отлично!» Я вернулась сегодня из булочной, а он все мои вещи уже к себе перевез. И вот еще..

Она протягивает тонкую загорелую руку и застенчиво улыбается. Совсем девчонка! Новенькое кольцо с ярким камушком блестит на пальце. Я вдруг вспоминаю Латифу, Мекку, бумажку с именем Женьки на двух языках… Неужели сказки сбываются на самом деле?

— А как же медицинский факультет?

— Я буду учиться!! Обязательно! Просто отложу на год. Отметки не пропадают, я сегодня утром узнавала! Даже легче пройти собеседование, если ты — серьезная женщина, мать.

— Мать! Ты не мать, а дохлый цыпленок, синяя вся. Наверняка гемоглобин низкий! И фолиевую кислоту нужно принимать. Я тебе сейчас выпишу.

Я вдруг понимаю, что слишком распустилась. Дорогая Тин Кроун — Лутс, не забывайся! Это тебе не сестренка, а совсем посторонняя женщина. У нее свое время, своя жизнь, свои решения. Что, собственно, происходит?

— Вы рассердились? — жалобно морщится Женька, — пожалуйста, не думайте, он очень хороший! Оказывается, у него в Австралии была любимая женщина. Они когда–то уехали вместе, но Томер вернулся, потому что хотел жить на Родине, а она все обещала приехать, и все не приезжала. А он ждал и ждал… И тут случайно появилась я, и все окончательно запуталось. Понимаете, он уехал, чтобы понять! А письмо с плохой отметкой за психотест случайно пришло в тот же день. Он его вовсе не заметил, я все придумала!

— Я совсем не сержусь, с чего ты взяла. Просто меня волнует твое здоровье. Кстати, ты ведь принимала антидепрессанты после больницы?

— Нет, я их сразу бросила. Доктор, миленькая, я боялась вам сказать, вы такая добрая и так за меня переживали. Я этого никогда не забуду! Но у меня нет депрессии, честное слово! И у мамы не было! Бабушка всегда это говорила. Просто им всем ужасно не повезло. Сначала дедушка умер, он был намного старше и всегда тяжело болел, они с бабушкой даже познакомились в больнице, представляете? Потом случилось несчастье с бабушкиной старшей дочкой. Потом мама влюбилась в директора школы! Он у них физику преподавал, совсем старый, лет сорока, наверное, давно женатый. А маме физика не давалась, и он предложил отдельно заниматься после уроков. Бабушка говорила, что я в него такая способная, легко учусь… Ненавижу!!!

Женька так сжимает кулаки, что палец белеет под новеньким кольцом

— Он сказал, что мама все врет, представляете?! Что она все врет и хочет свалить на него свою распущенность и безнравственность! Маму выгнали из школы, бабушка поменяла квартиру на плохую и маленькую, но в другом районе. Конечно, она страдала и ругала маму, мама злилась и уходила из дому, а я с самого рождения была никому не нужна. Нет, не так! После маминой гибели бабушка очнулась, она меня очень–очень любила! И еще она все время ждала свою старшую дочь. Каждый вечер повторяла: «Вот найдется Аня, и все станет хорошо». Вы не думайте, бабушка никогда бы меня в интернат не отдала! Но она заболела раком.

— Раком желудка?

— Да. А как вы догадались?

Мне вдруг кажется, что земля уплывает из–под ног, хотя мы сидим на втором этаже прочного каменного здания. Нет, не может быть! Этого не может быть!! В программе ясно сказано — живых свидетей не осталось.

— Как звали твою бабушку?

— Надя. Надежда Петровна. А дедушку — Миша.

Ну, да, Михаил Исаакович Гуревич, в российском сокращении — Миша. Кажется, я говорю это вслух, потому что Женькины глаза выкатываются на пол–лица.

— Почему вы спрашиваете? Вы их знали?! Аня!! Аня, это ты?!!

Выходной день все–таки очень утешает в жизни. Я валяюсь в кровати и рассматриваю фотографии, развешенные по стенам в красивых деревянных рамочках. Рамочки, конечно же, работа Зорика. Собственно, здесь почти все — работа Зорика, и резные тумбочки, и карниз, и комод. И дом, в котором я теперь живу — это дом Зорика. В один прекрасный день он решил, что ничем не хуже Томера, и перетащил к себе все мои вещи, включая мольберт и швейную машинку. Оказалось, что одна спальня и одна мастерская вполне вмещают двоих людей! Правда, мольберт часто задвинут в угол, но мне в последнее время все равно некогда рисовать, потому что по вечерам я забираю Мишу. Женька перешла на второй курс, предметы очень сложные, а мне как раз очень полезно гулять по вечерам. Мише исполнилось два года, он совершенно замечательный, самый умный и красивый из всех детей на площадке, и Зорик зря смеется, что бабушкины чувства не контролируются умом.

Как быстро летит время! Говорят, это признак старения, потому что в детстве время проходит медленно и вмещает тысячу разных событий. К сожалению, появились и другие признаки старения — морщинки, круги под глазами, седина на висках. Волосы приходится красить уже по–настоящему. Правда, я много болела, особенно в последний год, даже попала в реанимацию с менингитом.

Приходится признать — мои труды много нового не принесли, как и предполагалось, биотерапия разрушительно действует на врача. Что ж, отрицательный опыт — тоже опыт. Возможно, он поможет ученым будущего. Нет, я не бросалась на амбразуру и не рисковала без нужды. Уже в первый год, после вмешательства в Линину беременность, стало понятно, как это опасно. Кстати, дети прекрасно развиваются, только девочка вопреки моим планам оказался черноглазой восточной красавицей, в папу Тома. Зато мальчик — сероглазый рыжик в локонах и веснушках, вот забавно!

После выздоровления мужа Латифы и моей повторной пневмонии я старалась обходиться конвенциональным лечением, честно направляла на химиотерапию и операции, выписывала антибиотики. Я дала себе слово прекратить произвол — ведь меня послали изучать уровень медицины, а не умирать с каждым больным и нарушать временные связи. Но еще два раза пришлось сорваться. Годовалый малыш подавился куском яблока, кусок этот проскочил слишком глубоко и закрыл сразу оба бронха. Крупный красивый мальчик, похожий на Мишу, он уже перестал дышать, сердцебиение падало, и я поняла, что обязана вмешаться хотя бы для собственного спасения — иначе просто умру от ужаса. А буквально назавтра молодой мужчина обратился к нашей медсестре с жалобами на боли в груди. Она честно измерила давление, сделала э. к.г. и посоветовала принести старую кардиограмму для сравнения. И он послушно отправился домой, пешком по жаре, взял кардиограмму и даже сумел вернуться и подняться на второй этаж. Я нашла его у лифта, уже без сознания, пульс не определялся. И ни одной живой души вокруг! Потому что весь персонал ушел домой во–время. А мой телефон остался на столе в кабинете. К счастью, тромб оказался совсем рыхлым, он мгновенно растворился, но пришлось расплачиваться менингитом.

Я лежу и рассматриваю фотографии в рамочках. Женька в свадебном платье, немыслимо красивая, стоит между мной и Томером, дочка Элиэзера в мантии адвоката, новорожденный Миша и Миша теперяшний — верхом на пони, Латифа под руку с мужем, Надежда и Михаил Гуревичи, молодые, в старомодных костюмах. Эту последнюю фотографию, сильно увеличенную, Женька подарила мне на день рождения. Она уверяет, что я жутко похожа на своего отца, Михаила Исааковича, он тоже был темноволосым и зеленоглазым. Немного непонятно, как можно судить про цвет глаз на черно–белой фотографии ужасного качества, но зато я первый раз в жизни похожа на кого–то!

Я лежу и совсем никуда не спешу, выходной день, за окном мелкий дождик, Зорик уехал за продуктами… Розовый куст за окном здорово вырос и весь усыпан яркими роскошными бутонами. Мандариновые деревья тоже в цвету, наверное, будет большой урожай. Миша называет мандарин «ба–ба–бим», ужасно смешно.

Я лежу и умираю от тоски. Все ужасно–ужасно смешно! И ужасно страшно. И ужасно безнадежно. Да, именно ужасно, никакое другое слово не приходит в голову. Я поступила ужасно легкомысленно и нелепо. Я нарушила все рекомендации и вступила в близкие отношения с местными людьми. Я сорвала собственное здоровье и не доказала ничего нового в области биотерапии. Конечно, история с Женькой не только моя вина, а собранный материал по генетике анемий — редкий и интересный, но это ничего не искупает. Потому что я совершенно не знаю, как быть дальше.

Осталось три месяца и семнадцать дней моей командировки. В первый год я с радостью вычеркивала каждый прошедший день, а сейчас с ужасом смотрю на календарь. Нет, конечно, я соскучилась. По маме, привычному удобному миру, университету. И очень интересно посмотреть, что нового произошло за длинные пять лет.

Но я не хочу возвращаться. Это ужасно, но я не хочу больше жить. Жить без моих чудесных роз, картин, швейной машинки, мандариновых деревьев. Без Женьки и Миши. Без самого доброго и забавного друга, лучшего на свете учителя и утешителя, профессора Элиэзера Рабиновича.

За всю историю тайм–командировок было только один случай, когда человек не вернулся. Он погиб в зоне Чернобыльской аварии. Нет, это был опытный и прекрасно подготовленный ученый, строго соблюдавший инструкции безопасности, но психологи программы плохо оценили обстановку. В одной из опустевших деревень его застрелили мародеры, принявшие ручной контейнер с пробами воды и почвы за видеомагнитофон.

Я слышу, как открывается входная дверь, тут же ветер с грохотом захлопывает окно, Зорик тихо чертыхается. Да, начались февральские ветры, скоро весна.

Я бегу босиком по прохладным ступенькам, … не думать–не думать–не думать… На полу в кухне гора пакетов с продуктами, клубника в плетеной корзинке, пластмассовый оранжевый экскаватор, совершенно роскошный и огромный.

— Опять?! — Зорик усиленно изображает строгость, — опять босиком!! Ханеле, я пожалуюсь твоим пациентам!

Он подхватывает меня и усаживает на стол. Посмотрели бы пациенты! Горячие руки согревают мне спину и плечи, а губы и щеки холодные и вкусно пахнут дождем.

— Ты не представляешь, какую я купил баранину! Нужно срочно замариновать. Во сколько они собирались придти?

Они — это Женька с семейством, конечно.

— Я решил, что шашлыки, лучше, чем стейки. Быстрее готовятся. И Миша любит откусывать с палочки. Экскаватор я прячу под стол, договорились?

Он начинает разбирать продукты и складывать в холодильник, а я сижу, как первоклассница, на столе и смотрю на родную седую голову, знакомый вихор на макушке, чуть сутулые плечи. Что?! Боже мой, что это?

Небольшое темное пятно гасит волны под левой лопаткой. Нет, чуть ниже. Я чувствую, как у меня немеют руки и губы. Да, темный страшный комок, похожий на паука, врос в головку поджелудочной железы, щупальца проникли в брюшину и аорту, черная полоса на тонкой кишке.

— Зорик! У тебя не болит живот в последнее время?

— Есть малость, — он виновато улыбается, — вот тут, слева. На кафедре был праздник, перебрал красного вина, наверное.

— И в спину отдает? Почему ты молчал?!

— Да, и в спину. Хотя у меня спина и раньше часто болела. Достался тебе старик, моя радость, что тут говорить!

Да, что говорить. Неоперабельная опухоль поджелудочной, уже проросла аорту и распространяется в общий желчный проток, скоро отекут ноги, начнутся невыносимые боли и желтуха…

Ничего–ничего… главное, сосредоточиться. Собственно, я уже закончила всю программу, данные по генетике анемий и развитии имунной терапии переданы, графики составлены. Я только не успела записать отчет по миеломной болезни, не страшно — в университете легко расшифруют черновики.

Немного грустно, конечно. Но можно только благодарить судьбу, у меня получилась прекрасная жизнь — мудрый и ласковый муж, любящие родственники, чудный внук, интересная работа, благодарные пацианты. И еще любимая музыка, картины, вышивание, колокольчики. И грустная деревянная собака, и веселая глиняная лягушка…

Нужно только сосредоточиться и не спешить. Совсем не спешить, чтобы не прозевать какую–нибудь из мерзких черных лапок. Я почти не дышу, чтобы сохранить силы. Отвратительное темное пятно сжимается и тает, лапки рассыпаются, вот совсем освободилась аорта, вот ушла черная полоса с кишки. Печень к счастью не поражена, ровненькие теплые волны закружились в обычном ритме…

Кстати, я почти вспомнила конец той сказки про принцессу–лягушку. Ее принц слез со своей печки и пошел к колдунье, потом поймал зайца, в зайце была утка, в утке — иголка…

В общем, полная ерунда, но она вернулась.