Природа советской власти. Экологическая история Арктики

«Атомная станция – это плохо?» – спрашивал школьный учитель атомного города Полярные Зори в 1990 году. «Нет!» – кричали заранее подготовленные дети, вызывая тем самым ужас у иностранной телевизионной аудитории786. В каком-то смысле эти школьники жили в последние дни арктической «плутопии» – этот термин историк Кейт Браун использует для описания атомных обществ, в которых «жители отказались от своих гражданских и биологических прав ради прав потребителей»787. Страна, построившая этот город, уже потеряла своих сателлитов в Восточной Европе и стояла на пороге собственного крушения. «Атомная станция – это счастье?» – спрашивал дальше учитель. «Да!» – кричали в ответ школьники, и такой ответ удовлетворил бы Александра Андрушечко, бывшего начальника строительства Кольской АЭС788.

Происходя от разрушительных атомных бомб времен холодной войны, атомные электростанции всегда были потенциально опасным источником энергии. Чернобыльская авария 1986 года сделала это особенно очевидным – многие теперь увидели, что в СССР использовались несовершенные технологии и системы безопасности. Всего за год до того, как школьники, о которых шла речь выше, стали героями фильма, операторы кольского предприятия приняли решение оставить работающим реактор, у которого отказала вторичная система охлаждения789. Наблюдатели из соседних стран видели в гражданском и военном атомном секторе Мурманского региона большую угрозу. Они, как и некоторые советские граждане, опасались возможного поражения невидимым радиоактивным излучением от реактора и выбросов, которые могли незаметно нанести вред здоровью людей.

Андрушечко ожидаемо не разделял этого пессимизма в отношении советской атомной энергетики. Когда первая очередь строительства была запущена летом 1973 года, он выражал гордость и благодарил рабочих, которые построили первую на кольской земле атомную станцию790. Позже в своих воспоминаниях Андрушечко объяснял причину строительства именно в этом месте: «одарив полуостров разнообразными рудами, природа обделила его топливом»791. Дефицит энергии был действительно большой проблемой для кольских производителей с начала строительства Мурманской железной дороги, заставляя их искать разные способы удовлетворения потребностей в источниках энергии. Они сжигали и без того скудную растительность тайги, заставляли работать заключенных, строили плотины гидроэлектростанций и поставляли угольное топливо до тех пор, пока после 1970‐х годов атомная энергетика наконец не обеспечила достаточное снабжение местной промышленности.

Кольская станция поэтому была не проблемой, а решением для таких людей, как Андрушечко. В их представлении атомная энергия позволяла сделать природный мир лучше, а не разрушала его. Андрушечко, этот пионер атомного Севера, рассказал о том, что Кольская АЭС выпускала в Имандру воду на несколько градусов теплее, но абсолютно чистую792. Такие апологетические представления были распространены в СССР. Как и их коллеги на Западе, современные российские инженеры-ядерщики настаивают на том, что атомная энергетика безопасна, ссылаясь на малочисленность исследований, доказывающих обратное. Недавно руководство Кольской АЭС предложило продлить срок службы устаревших реакторов на десятилетия, будучи уверенным, что аварии в будущем удастся избежать, а радиационное излучение станции не будет вредным для населения.

Оппоненты АЭС, напротив, продолжали подчеркивать риски, неопределенность и секретность, возникающие вокруг радиоактивного загрязнения. «Беллона», международная природоохранная организация, которая, возможно, была самым ярым критиком атомной энергетики на Кольском полуострове после распада СССР, утверждает, что риски возможной катастрофы очень велики. Активисты настаивают на закрытии Кольской АЭС, поскольку она не соответствует «западным стандартам»793. Их обеспокоенность основана не только на оценке современного состояния безопасности станции, но также на том, что в СССР тайно создавали захоронения радиоактивных отходов в океане и хранили токсичные ядерные отходы в герметичных хранилищах вдоль Мурманского побережья.

Как ни странно, но в каждой из этих точек зрения есть рациональное зерно. Сторонники атомной энергетики справедливо указывают на улучшения, которые она приносит людям в местах их проживания. Электроэнергия, полученная с помощью атома, позволяет поддерживать жизнь в городах и промышленных центрах в этом уголке российской Арктики. Тем не менее критики правильно считают, что установление полного контроля над миром природы кроет в себе скрытые опасности. Токсины и другие вредные вещества стали угрозой для жителей Севера. Использование атомной энергии не освободило Кольский полуостров от зависимости от природного мира, однако установило новые и во многом опасные отношения человека с окружающей средой.

Не только атомная энергетика стала причиной очевидных, но и скрытых от глаз изменений, но также и другие источники снабжения региона энергией. Превращение угля, нефти, древесины, кокса, мускульной силы животных, ветра и рек в моторы промышленного роста также серьезно трансформировало природный мир, при этом не отделяя советское общество от него. На мой взгляд, энергетический сектор смог изменить кольскую природу, но не смог сколько-то сократить ее влияние. Поиски снабжения энергией Кольского полуострова осуществлялись через рубки, добычу, затопление водохранилищ и облучение. Тем не менее в каждом отдельном случае выработка энергии создавала новые материальные зависимости.

Иными словами, власть, понятая в физическом смысле, определила черты советской власти в политическом смысле. Известный афоризм Владимира Ленина, высказанный в 1920‐е годы, «Коммунизм – это есть советская власть плюс электрификация всей страны», предлагал очень простое объяснение важности промышленных приоритетов новой власти в России794. Эти его часто цитируемые слова также подразумевали тесную связь между политическими обещаниями большевиков и использованием энергии окружающих ландшафтов. Возможно, Ленин таким образом осознавал, что власть в обществе зависит от материального мира природы?

Большинство ученых исследовали советскую власть преимущественно с точки зрения ее политической, социальной и культурной составляющих. Дэвид Пристланд разделил историков на две категории в зависимости от их представлений о государственной власти в СССР – интенционистов и структуралистов795. Первые исследовали решения и мотивации советских лидеров, влияние марксистско-ленинской идеологии на развитие страны, а также роль дискурсов в повседневных практиках людей. Власть выражалась в планах, программах, восприятиях и личном авторитете независимо от того, в какой степени и с какой частотой случайные факторы подрывали эти намерения. В то же время структуралисты обычно делали акцент на борьбе социальных групп, конфликте интересов среди бюрократов, а также на внешних экономических, социальных, геополитических и военных факторах. Они ставили во главу угла комплекс факторов, сформировавших советскую власть в самом начале и определивших дальнейший путь ее развития. Несмотря на различия, обе группы рассматривают власть как продукт человеческих идей, решений, обстоятельств или структур.

Однако что произойдет, если историки обратят внимание на то, как физики понимают мощность и энергию? Будет ли полезна для понимания того, почему советская власть решила строить плотины и атомные станции, разница между энергией как способностью делать работу и силой как скоростью использования энергии? Некоторые экологические историки – авторы недавних работ – считают, что да. Они исходят из того, что «вся мощность происходит из энергии», и показывают, как контроль над ней и ее распределение помогают объяснить динамику власти во время заводских конфликтов в США и Великобритании в XIX веке796. С их точки зрения, мобилизация и селективное высвобождение энергии являются базовыми требованиями для того, чтобы индивиды, группы и режимы обладали властью. Если это утверждение справедливо, то советская власть действительно могла зависеть от высвобождения энергии ради реализации коммунистической повестки – так можно слегка переформулировать ленинскую формулу.

Наиболее важным представляется то, что разница между энергией и силой в естественных науках указывает на двустороннее воздействие, которое промышленное развитие оказало на отношения с окружающей средой Кольского полуострова. Энергия в своей основе является константой; она не может быть создана или уничтожена, но только конвертирована. Промышленники перераспределили энергию в регионе, но в конечном счете не сделали ее больше, чем та, которая уже существовала. Зависимость от природного мира в этом смысле оставалась такой же. Но высокая цена, которую Советам пришлось заплатить за эту энергию, стала причиной серьезных изменений этой территории и образа жизни ее людей. Власть как мощность трансформировала природный и социальный мир этой северной земли пропорционально количеству заимствованной энергии. Советы успешно мобилизовали природный мир для своих целей, но так никогда и не смогли покорить природу.

СЖИГАЯ ЗЕМЛЮ

В течение XX века источники потребления энергии во всем мире кардинально изменились. Согласно оценкам экологического историка Джона МакНилла, в период между 1900 и 2000 годами люди стали потреблять намного больше энергии, чем за все предыдущие периоды истории797. История Кольского полуострова, несомненно, отражает эти изменения на Севере: в 1900 году там совсем не было электричества, в 1939 году мощность электроснабжения составляла 290 млн киловатт-часов, а в 1990 году – 16 500 млн киловатт-часов798. Это многократное увеличение мощностей не было результатом добычи угля или нефти, которых не хватало в этом регионе. Оно подразумевало не добычу ресурсов, но сжигание и без того скудной арктической растительности. Часто непригодные в качестве деловой древесины кольские деревья становились источником энергии для армии, промышленности и жителей в годы революции. Облесение, по сути, вызванное стремлением спасти, а не расширить промышленность, изменило ландшафт.

С давних времен жители Кольского полуострова использовали древесину в качестве топлива для обогрева жилищ и приготовления пищи. Жители постоянных поселений, таких как Кола, Кандалакша и Печенгский монастырь, вырубали ближайшие леса. Рубкой, более выборочной, но при этом более интенсивной, занимались также постоянно перемещавшиеся саамы и поморы. Они зависели от направлений ветров и морских приливов, а также от мускульной силы оленей и других животных. Хотя заготовка древесины, несомненно, влияла на экосистему лесов, она не привела к серьезному сокращению древесных запасов. Так, в период между 1881 и 1905 годами официальная статистика свидетельствовала о том, что количество лесов в Александровском и Кемском уездах Архангельской губернии (Кольский полуостров и Северная Карелия) оставалось примерно одинаковым799. С этой перспективы энергетическая экономика в XVII–XIX веках была на этих территориях менее масштабной, чем рыболовство, которое оказало серьезное влияние на популяцию сельди, лосося и других видов рыб800.

В индустриализующихся регионах внутри Российской империи, однако, исчезновение леса было реальной проблемой. Согласно некоторым оценкам, в период между 1867 и 1914 годами потери леса в Европейской части России составили 30%801. Деятели культуры, писатели и ученые, в том числе писатель Антон Чехов, художник Иван Шишкин, поэт Николай Некрасов и лесовод Дмитрий Кайгородов, говорили о моральной и экологической значимости лесов. «Лесной вопрос» стал еще одним пунктом для беспокойства образованного российского общества802.

Однако исчезновение лесов также стало причиной более пристального внимания к лесным ресурсам Кольского полуострова. Несколько небольших лесозаготовительных компаний, в том числе фабрика Беляева в Умбе, начали заготовки на юге Кольского полуострова в районе Терского побережья. Наемные сезонные рабочие заготавливали и обрабатывали древесину в качестве строительного материала, хотя дерево часто использовалось для обогрева жилищ803. К началу Первой мировой войны некоторые писали о плохо организованном управлении кольскими лесами. Обсуждая деятельность терских лесозаготовителей, один журналист указывал в январе 1914 года, что «результаты такого лесохищничества получаются опять-таки довольно плачевные»804.

Мобилизация энергетических ресурсов с началом войны стала гораздо более централизованной. Государственные чиновники, озабоченные строительством Мурманской железной дороги, хлопотали о людях, угле и древесине, необходимых для выполнения работ. Вначале основным источником энергии были заключенные, строившие дорогу. Их мускульная сила получала энергию из растений и животных, которых они ели, преобразовывая, таким образом, биологическую и химическую энергию в механическую с продуктивностью примерно в 18%. Физически сильные люди могут производить приблизительно сто ватт энергии – это намного меньше, чем энергия, производимая многими животными805. Однако руководство Мурманской железной дороги видело в военнопленных, занимавшихся укладкой рельсов, источник энергии, продолжая использовать тело как ресурс для экономического проекта. До того как совершился переход к полезным ископаемым в начале XIX века, в качестве источника энергии использовались рабы, крепостные и заключенные.

После ввода в строй Мурманской железной дороги в эксплуатацию основным источником энергии стал британский уголь. Инженеры изобрели специальные локомотивы, которые были способны работать на угле вместо древесины: они потребляли 110 фунтов угля вместо 49 кубометров сухой древесины. В 1916–1917 годах Великобритания отправила для Мурманской дороги 30 тысяч тонн угля и продолжала поставки на протяжении всего периода Гражданской войны806. Импорт стал причиной опасной зависимости от зарубежного угольного рынка.

Жители Севера также стали для топлива уничтожать леса. После сплошных вырубок, произведенных для нужд железной дороги, рабочие искали древесину для обогрева и запуска поездов. Начав военные действия против белых в 1918 году, большевики предприняли отчаянные попытки для снабжения поездов древесным топливом. «Добыча топлива для железных дорог имеет значение почти государственной важности», – писал один из чиновников железной дороги807. А. П. Шатов, заведующий Службой лесных и торфяных заготовок Мурманской железной дороги, предложил план приобретения более 970 тысяч кубометров древесины808. Непредвиденные трудности и действия антибольшевистских сил помешали реализации этого плана809. Несмотря на первоначальные амбиции, в северной части железной дороги большевикам не удалось найти лесоматериалы в 1919 году, в разгар Гражданской войны810.

Участники иностранной интервенции и Белого движения, однако, смогли их найти. Они использовали в 1919 году кольскую древесину в качестве топлива. Американский солдат, участвовавший в военных действиях, описывал, как для заготовок древесины использовалась мускульная энергия. «Погрузка древесины осуществляется мальчиками и девочками, некоторым нет даже двенадцати лет. Я едва могу вынести это, видя, как дети делают мужскую работу»811. В то же время нехватка топлива стала причиной парализации целых районов, контролируемых большевиками. Это предвещало огромный ущерб большим участкам леса в течение 1919 и 1920 годов, гораздо больший, чем в предыдущем десятилетии812. После того как в начале 1920‐х годов красные взяли Кольский полуостров под свой контроль, Великобритания прекратила экспорт угля. Чиновники Мурманской дороги страдали от «катастрофического положения с топливом на освобожденной от белогвардейцев северной части Мурманской ж. д.» и призывали «прилагать все силы и энергию к безусловному недопущению топливного кризиса» с помощью интенсивных рубок леса813.

Местный историк Алексей Киселев писал, что в этот период «весь лес в полосе железной дороги пошел в топки паровозов»814. Так, в Александровском уезде Архангельской губернии количество леса сократилось с 3 942 000 десятин (одна десятина равняется примерно 11 квадратным километрам) в 1905 году до 2 900 000 десятин в 1921 году. Кольский полуостров, за исключением территорий вокруг Кандалакши, не принадлежавших административно к Мурманскому уезду, потерял почти четверть своих лесов815.

С окончанием военных действий лесозаготовки стали менее истощительными. В годы нэпа Мурманская железная дорога заготавливала топливную древесину по модели, которая подразумевала пользование природными ресурсами через государственные субсидии. В период между 1923 и 1929 годами для нужд дороги было срублено 5 857 000 кубических метров древесины. Наибольшая нагрузка легла на карельские леса, но кольские леса также продолжали истощаться816. Арктические деревья фактически достигли максимального предела в качестве источника промышленного роста.

ВСЕ ВОЗМОЖНЫЕ ИСТОЧНИКИ

В начале 1930‐х годов два сотрудника только что основанного треста «Апатит» М. М. Коссов и Б. И. Каган так оценивали возможности использования местной древесины в качестве источника сырья: «Несмотря на сравнительно богатые запасы леса на Кольском полуострове (общая площадь 10,4 млн га) и в АКССР (7,4 млн га), дровяная древесина более или менее значительным источником покрытия потребностей в топливе служить не может». Они поясняли, что «в огромном большинстве леса эти расположены на далеком от Кандалакши расстоянии, сплошь и рядом вырублены вдоль линии ж/д и сплавных рек, требуют значительных капиталовложений для организации эксплуатации их и т. д.»817. «Апатит» должен был искать любые источники.

Сталинский Великий перелом способствовал отчаянному и масштабному поиску источников энергии для снабжения новых предприятий по всей стране. В 1930‐е годы все, что могло работать физически, включалось в государственные схемы развития. По мере того как все больше древесины сжигалось в печах промышленных предприятий и домов, советские чиновники мобилизовывали все новые источники энергии. Они увеличивали добычу угля, перебрасывая его по всей стране818. Они принимали любые предложения о возможных вариантах преобразования всего, от торфа до морских волн, в электричество. Они снова вернулись к принуждению, чтобы заставить внутренних «врагов» и заключенных работать на нужды промышленности. Они также строили электростанции на реках, чтобы снабжать электричеством города и предприятия. Все это позволило закрепить советскую власть на Кольском полуострове.

«Апатит», «Североникель» и специальное отделение Кольского объединения энергетики и электрификации («Колэнерго»), а также небольшие предприятия в Умбе и неподалеку от Кандалакши продолжали заготавливать древесину для промышленного топлива. В конце первой пятилетки в 1932 году ежегодно заготавливалось около 319 000 кубических метров кольской древесины, а к концу десятилетия объемы лесозаготовок выросли в семь раз819. Даже с началом использования других источников энергии страна в целом продолжала использовать древесину в качестве топлива. В 1940 году древесина составляла примерно 14,3% всего топлива, потребляемого в СССР. В годы войны ее доля достигла 15,4%, но рубки леса именно в Мурманском регионе начали в годы войны сокращаться820. К этому времени леса на этой территории уже сократились с 26,5% в Мурманском округе в 1934 году до 22,7% в Мурманской области (включившей в себя более зеленые территории к юго-западу от Кандалакши) в 1943 году821. Раскулаченные крестьяне и позже заключенные ГУЛАГа были основными заготовителями этой древесины, они тратили свою энергию на то, чтобы обеспечить государство топливом и энергией822.

Заключенные, так же как и рабочие Мурманской железной дороги в годы Гражданской войны, заготавливали торф823. Торф представляет собой вид разложившейся растительности, которая скапливается в болотах и может быть переработана в топливо. Добыча торфа часто требует тяжелой физической работы, необходимой для того, чтобы резать и выкапывать намокший торф, выжимать и доставлять его в места сушки. Этот процесс заготовки менял экологию болот, поскольку извлечение торфа нарушало их флору и фауну. Начиная с 1920‐х годов торфяное топливо было одним из существенных источников электроэнергии в СССР. Согласно некоторым оценкам, в 1930‐е годы торф составлял более пяти процентов ежегодно использовавшегося топлива в Советском Союзе824. Он также был предметом внимания деятелей культуры и писателей в сталинский период. Согласно исследователю Роберту Берду, торф служил «не только источником мощных метафор и мифов, но также важной почвой для экономических, научных и культурных дискурсов социалистического реализма»825.

Руководители местной промышленности Кольского полуострова включали торф в рассмотрение при принятии своих решений. Некоторые из спецпоселенцев, работавших в тресте «Апатит», собирали торф для «Североникеля», первые планы которого подразумевали добычу до 200 тысяч тонн этого сырья826. Относительная близость торфяных источников также была одной из тем при обсуждениях выбора места для строительства алюминиевого предприятия в этом районе827. Владимир Вощинин, давний коллега Геннадия Чиркина по имперскому Переселенческому управлению, писал в 1939 году в «Правде Севера», что Кольский полуостров богат торфом и что вдоль железной дороги можно было собрать до сорока миллионов тонн сухого торфа828. В противовес его оценкам, примерно в это же время «Колэнерго» решил, что добыча торфа имела смысл только в Карелии, но не в Мурманском регионе. Кольский торф был доступен лишь в небольших изолированных болотах, что исключало механизированную добычу и требовало больших трудовых затрат. Долгие суровые зимы также ограничивали период сбора торфа лишь летним периодом829. Со временем использование торфа в качестве топлива в Мурманском регионе снизилось до минимума830.

Этому способствовали также высказывавшиеся в этот период предложения использовать возобновляемую энергию831. В начале 1930‐х годов обсуждался проект получения электричества на полуострове с помощью ветряных станций. А. Ф. Гудлевский писал в сентябре 1933 года в своем полном энтузиазма отчете о том, что новый источник энергии позволит удовлетворить растущие потребности «Апатита», предоставив «возможность максимально использовать силу ветра»832. Его предложение было горячо поддержано Александром Ферсманом и руководителем «Апатита» Василием Кондриковым, которые называли ветер «энергией будущего». Однако, несмотря на некоторые предварительные работы по планированию ветряных электростанций, проект не был реализован833. После этого Ферсман продолжил искать возможности использования других возобновляемых источников энергии. В поисках гармонии в условиях доминирования арктической природы он приводил ветряную энергию и энергию приливов на Мурманском побережье в качестве примеров того, как «негативная» сторона северной природы могла быть преобразована в «продуктивную силу»834.

Однако кольские плановики быстро разработали схему ввоза угля и использования рек в качестве энергии для гидроэлектростанций. Эти два источника обеспечивали бóльшую часть энергии для новых предприятий и городов. К сожалению плановиков, на Кольском полуострове не было месторождений угля в достаточном для постоянной добычи количестве. Поэтому столь важной была организация поставок и налаживание сетей обмена с насколько возможно близко расположенными регионами.

Такие схемы импорта топливных ресурсов, конечно, были частью промышленных экономик во всем мире. Сети, создававшиеся в результате поставок и сотрудничества, связывали удаленные друг от друга территории и делали их влияние на окружающую среду неравномерным. Они создавали зависимость от производства и потребления, связывавшую людей в разных местах в единую систему природопользования. Решения государств, корпораций и индивидов региона или страны могли стать причиной загрязнения природы в другом уголке земного шара. Так, например, уголь из Западной Виргинии помогает снабжать электричеством Нидерланды, это означает, что голландские потребители вносят определенный вклад в негативное влияние на природу, в частности разрушение гор835. Природные ресурсы остаются важным звеном всей производственной цепочки. Без зарубежного угля Нидерланды не смогут поддерживать работоспособность своей промышленности.

Предприятия на Кольском полуострове и жители его растущих городов также зависели от угля, добываемого в других местах. Каждый план предполагал поставки угля туда из других регионов советской Арктики, в том числе со Шпицбергена и из бассейна реки Печоры836. Остров Шпицберген был частью архипелага Свальбард и формально после заключения договора в 1920 году принадлежал Норвегии, однако СССР сохранял за собой права пользования ресурсами этой богатой углем территории. В период Великого перелома советские исследователи также обнаружили большие запасы черного угля в Печорском бассейне к северо-западу от Уральских гор. В логике 1930‐х годов власти основали отдельный трест «Арктикуголь» для разработки месторождений Шпицбергена и подразделения ГУЛАГа в Воркуте для освоения Печорского ресурса837. Вместе с тем уголь привозился на Кольский полуостров также и из более отдаленных мест. Потребность в угле в этом регионе в течение 1930 и 1934 годов выросла примерно в десять раз. В начале этого периода почти весь уголь привозился в Мурманский порт из‐за границы, но вскоре импорт был замещен поставками из Донбасса и со Шпицбергена838. Бóльшая часть этого угля использовалась для нужд промышленности, но некоторое количество поступало для потребностей города. Мурманск в 1934 году открыл первую теплостанцию в регионе для производства пара из угля в системе городского хозяйства, чтобы приводить в действие электрические генераторы, подогревать трубы и снабжать здания горячей водой. Эта станция производила двадцать миллионов киловатт-часов электричества и обеспечивала город централизованным теплоснабжением839.

В некоторой степени нехватка энергии, которая заставляла плановиков ориентироваться на поиски угля за пределами региона, была придуманной. В субатомных связях неорганических веществ Кольского полуострова было более чем достаточно энергии для нужд индустриализации не только в СССР, но и во всем мире. Проблема заключалась в невозможности извлечь и использовать эту энергию. Наиболее реалистичным оказался вариант с извлечением регулярно восполняемой энергии воды и превращением мощностей каскадов рек в электричество. В отличие от органических материалов и полезных ископаемых электричество было трудно хранить и транспортировать, чтобы обеспечить стабильное снабжение. Однако реки Севера могли давать энергию для того, чтобы приводить в движение поезда, обрабатывать металлы и подсвечивать здания. Регулируя потоки воды с помощью плотин и резервуаров, превращая энергию падающей воды в электричество с помощью турбин и генераторов, кольские плановики в некотором смысле заставляли природу работать.

Середина XX века во многих отношениях была эпохой «белого угля» – этот термин часто применялся в отношении производства электричества при помощи гидроэлектростанций. В это время гидроэнергетика стала неотъемлемой частью развития Альпийских гор, превратив их, по словам историка Марка Лэндри, в «батарею Европы», а также преобразовала реку Колумбия в Северной Америке, сделав из нее, по выражению историка Ричарда Уайта, «органическую машину»840. Установка гидроэлектрического оборудования также способствовала переустройству реки Нил в процессе строительства Асуанской плотины в Египте, а также реки Янцзы в Китае при возведении электростанции «Три ущелья» и во многих других случаях841. После революции в России большевистские лидеры обещали увеличить электрические мощности страны. Запустив в 1920 году план ГОЭЛРО, советские власти начали интенсивное строительство электростанций в Ленинградской области и на реках Днепр и Волга. Эти инициативы были еще больше расширены в сталинский период, когда в 1928 году ГЭС стали производить 4% всей электроэнергии в стране. В 1937 году этот показатель вырос до 8%, а в 1950 году он составил 15,2%842.

Из-за нехватки других источников энергии Кольский полуостров стал особенно важным для советского гидроэнергетического проекта. До запуска плана ГОЭЛРО и даже до начала Гражданской войны Высший совет народного хозяйства выделил средства для исследования возможностей гидроэнергетического строительства на реке Ниве843. План ГОЭЛРО включал в себя изучение рек Мурманского края, включая Тулому, Ковду, Териберку и Ниву844. Первоначальные советские исследования обнаружили большой потенциал у «мощных потоков рек и водопадов» («белого угля») этого региона. Согласно одной оценке 1923 года, реки Нива и Тулома вместе с менее мощными реками могли дать минимум 600 000–700 000 лошадиных сил (примерно 447 420–521 990 киловатт) мощности для производства электричества845.

Первый проект на реке Ниве реализовывался вместе с разработкой апатитов в Хибинских горах. Нива представляет собой короткую водную артерию длиной 34 километра в южной части Кольского полуострова, которая берет начало в виде 127-метрового спуска у озера Имандра и, пересекая небольшие озера, впадает в Кандалакшский залив Белого моря. В ходе инженерной трансформации Нива превратилась из узкой реки с быстрым течением и крутыми берегами в водоем с медленным течением, окруженный болотами846. Руководители и рабочие «Апатита» летом 1930 года для выполнения срочных планов установили турбогенераторы низкой мощности, в то время как недавно основанная компания «Нивострой» разрабатывала планы строительства каскадов ГЭС на этой реке847.

Первые работы начались в средней части со строительства ГЭС «Нива-2» в Плесозеро. Этот проект стал реализуемым благодаря энергии, произведенной физически телами жертв государственных репрессий. Советские чиновники отправили 72 000 спецпоселенцев для участия в гидростроительстве на Ниве848. Сельсовет поселка Нива сообщал, что спецпоселенцы трудились по десять часов в день, не имели надлежащей одежды для работы в холодных и заболоченных районах, получали заработную плату, недостаточную для приобретения нужного количества продуктов питания, часто болели и страдали от обморожений и травм, полученных на рабочем месте: «Калорийность [пищи] невысока. Мясо (почти всегда конское) и рыба бывают редко, жиры почти полностью отсутствуют». Питание большинства спецпоселенцев «ни с качественной, ни с количественной стороны нельзя признать достаточным»849. Недостаток питания предсказуемо становился причиной более низкой производительности рабочих из числа спецпоселенцев, не получавших достаточно энергии с пищей.

Многие вольнонаемные рабочие, трудоустроенные «Нивостроем», разрывали трудовые договоры и бросали работу из‐за невыносимо тяжелых условий. Озабоченный таким положением дел начальник строительства М. К. Степанченко, как он писал в ноябре 1932 года, видел причины серьезного дефицита рабочей силы в «наших особых климатических условиях». Стремясь избежать необходимости поставлять продукты для неработающих женщин и детей, он предлагал принудительно привезти «финских перебежчиков в количестве до тысячи человек»: «Ввиду их малосемейности они более устроили бы строительство, чем новая партия спецпереселенцев, так как дальнейшее жилищное строительство на Нивострое, уже выросшее до двенадцатитысячного города, явно нецелесообразно». Степанченко, кажется, считал, что финны будут лучше справляться с кольским климатом850. Суровая северная природа была испытанием как для наемных, так и для подневольных рабочих; для работы и выживания в холодных условиях требовалось больше калорий для элементарного поддержания температуры тела.

Плохие условия работы, недостатки планирования, внезапные аварии и заморозки задерживали строительство. Некоторые из этих инженерных проблем позднее станут основным препятствием для извлечения энергии из каскада реки Нивы. Тем не менее ГЭС «Нива-2» была открыта в июне 1934 года; на ней было установлено оборудование, дававшее 60 000 киловатт, т. е. почти в десять раз больше, чем первые турбогенераторы в Хибинах, и больше, чем многие другие станции в стране в это время851. Эта ГЭС дала возможность частично электрифицировать Мурманскую железную дорогу и организовать снабжение промышленных и городских объектов в Хибинах, позволяя увеличить производительность «Апатита» и жителей Кировска852.

Строительство ГЭС «Нива-2» также стало причиной изменений местной экосистемы. Инженеры построили дамбу вдоль берега реки и использовали подземные турбины, чтобы обеспечить круглогодичное снабжение электричеством853. В отличие от других водных артерий, река Нива имела естественные резервуары в виде озера Имандра и окружающих водных артерий, которые ограничивали площадь территории для затопления. Однако строительство на Ниве привело к резкому сокращению количества семги854. Ранее жители небольших поселений рядом с рекой вылавливали довольно большое количество рыбы для торговли и собственных нужд. Один наблюдатель так писал в 1930 году о перспективах сокращения популяции семги: «Устройство гидростанций на Ниве совершенно закроет семге проход вверх по реке к находящимся там основным местам ее нереста и, по-видимому, полностью оборвет здешнюю ее популяцию»855.

Советские плановики были более обеспокоены вопросом обеспечения электроснабжения, чем рыболовством, и река Тулома в северо-западной части Кольского полуострова стала следующей в их планах. Они надеялись превратить ее в мотор, который бы снабжал дополнительной энергией «Апатит», никелевые рудники Монче-тундры и будущий химический комбинат в Кандалакше, а также растущие потребности Мурманска. До начала строительства длина реки Туломы составляла примерно 76 километров от озера Нотозеро до Кольского залива Баренцева моря у города Колы856. Первая из двух планировавшихся на Туломе ГЭС – Нижнетуломская – должна была быть построена рядом с Колой у нового поселка Мурмаши. Планировщики предусмотрели станционную установку, состоящую из «силового корпуса с подводящим и отводящим каналами и сопрягающих левой и правобережной дамб», «глухой плотины смешанного типа» и «рыбохода»857.

Как и раньше, для реализации проекта использовалась энергия заключенных. Строительством Нижнетуломской ГЭС, как и железной дороги Мончегорск – Оленья, силами заключенных ГУЛАГа занималась администрация Беломорско-Балтийского комбината НКВД. Рабочие трудились в плохих санитарных условиях. Один заключенный ГУЛАГа, прибывший на строительство в 1933 году, вспоминал, как они «быстро заготовили лес и торф и построили более сотни землянок и бараков – надо было выдерживать сорокаградусные морозы». Другой заключенный позже так описывал требования к физической работе: «На водосбросе, плотине, здании станции работы велись одновременно и быстро, хотя техники и не хватило. Использовались тачки, телеги, вагонетки, которые толкались вручную, в лучшем случае конной тягой». Взрывы в ходе строительства плотины убили нескольких рабочих858.

Хотя советское правительство все чаще цензурировало сообщения о принудительном труде, строительство ГЭС на Туломе часто расхваливалось официальной пропагандой как успешный пример социалистического строительства. Общественные дискуссии о труде заключенных касались новых отношений между людьми и окружающей средой, что свидетельствовало как о возвышении человека, так и о его зависимости от природы. «Так растут на Туломе люди, призванные разрешить сложнейшие технические задания и в то же время перевоспитать армию бывших преступников, – указывалось в одной статье. – Неузнаваемы стали Мурмаши. Скалы отодвигаются, меняются очертания берегов горной Туломы. Но люди изменяются еще больше, чем природа»859.

Затопление территории для Нижнетуломской ГЭС изменило физический ландшафт и вынудило людей покинуть дома. Государственные деятели при этом оценивали происходившие изменения в экономических терминах. Государственная комиссия, следившая за строительством, поясняла, что «общая площадь затопления берегов района 2735 га, из которых 1691 га падает на лесную площадь и 712 на болота с зарослью. В связи с этими затоплениями произведено перенесение в незатопляемые места трех колхозов, в составе 30 дворов»860. Тридцать домов были, несомненно, несравнимы с миллионами людей во всем мире, вынужденными покидать место своего жительства, чтобы освободить место для плотин гидроэлектростанций в ХX веке. Перемещения населения в малонаселенной Арктике показывают, что модерные государства отдавали предпочтение развитию энергетической инфраструктуры, а не сельской жизни861.

После окончания строительства советские власти торжественно отмечали возведение Нижнетуломской ГЭС как победу над силами природы. Они хвалились тем, что «Нижнетуломская ГЭС является самой северной в мире гидростанцией районного значения и осуществлена в короткий срок – 1934–1936 гг. – в трудных природных условиях Заполярья»862. Как и большинство других советских начинаний на Кольском полуострове, Нижнетуломская ГЭС была непростым проектом из‐за многочисленных сложностей, связанных с особенностями окружающей среды, вторгавшимися в ход строительства и мешавших его завершению. Например, оттаивание замерзшей земли создавало серьезные проблемы для плотины863. Один из управляющих строительством в 1938 году признавал, что «местные условия работ заполярья (темнота, снежность и т. д.) при разработке проекта организации работ учтены не были, что в результате привело к большим простоям времени и средств»864. Несмотря на эти трудности, Нижнетуломская ГЭС была введена в строй в 1937 году, достигнув к 1940 году мощности 67 400 киловатт-часов865.

В 1936 году власти также основали новое ведомство для координации строительства ГЭС – «Колэнерго»866. В планы третьей пятилетки (1938–1942 годы) для «Колэнерго» было включено следующее видение того, как должна была развиваться гидроэнергетика на Кольском полуострове: «Одним из решающих факторов, влияющих на характер и темпы хозяйственного развития края, является состояние его энергетической базы». К счастью, «по отдельным районам края гидроресурсы рационально распределены природой в соответствии с концентрацией природных богатств». Согласно «Колэнерго», это позволило бы использовать примерно 13 миллиардов киловатт-часов гидроэнергетики в Карело-Мурманском регионе867. Хотя планы строительства дополнительных ГЭС на Туломе и Ниве в конце 1930‐х годов оказались слишком амбициозными, «Колэнерго» смог в значительной степени повысить мощность электроснабжения в регионе для нужд будущего никелевого комбината «Североникель». Проекты ведомства также позволили в 1940 году соединить станции на Ниве и Туломе с высоковольтными линиями и подстанциями868.

ПРОИЗВОДИТЕЛЬНОСТЬ VS ПОТРЕБНОСТЬ

Осенью 1941 года, едва рабочие завершили строительство финального участка Нижнетуломской ГЭС, Евгений Штерн, главный инженер станции, приказал начать ее демонтаж. Он говорил, что они смотрели на него широко раскрытыми глазами. Как и многое другое электрическое оборудование Кольского полуострова, оказавшееся в условиях обстрела нацистской авиацией, станция должна была быть эвакуирована в Ташкент869. Эвакуация помогла сохранить часть ГЭС, однако оборудование на Ниве и Нижней Туломе подверглось обстрелу; из‐за разрушений станции стали работать с меньшей мощностью. Перебои в поставках угля также мешали производству Мурманской теплостанции. В целом Вторая мировая война вызвала энергетический кризис на Кольском полуострове870.

Местная древесина плохо помогала справляться с проблемами снабжения энергией. Многие доступные кольские леса уже были вырублены. В отчете «Североникеля» писалось, что, «несмотря на тяжелое положение, создавшееся (sic) в комбинате с запасами дров и деловой древесины, вопрос о собственных лесозаготовках не мог быть практически разрешен на протяжении трех кварталов» 1943 года; также несколько рабочих вернулись на восстановленный никелевый завод871. В то же время центральные власти пытались согласовывать поставки древесины в других районах: так, лесозаготовители в Умбе, Зашейке и Кандалакше должны были скоординировать поставки в единый трест для нужд близлежащих предприятий, однако это потребовало нескольких месяцев и в целом оказалось не очень эффективным872.

Пережив лишения военного времени, кольские производители вернулись к наращиванию энергоресурсов в регионе. За счет строительства новых ГЭС они удвоили мощности использования энергии воды. Согласно корреспонденту газеты «Правда Севера», в 1950‐е годы Кольский полуостров имел «богатейшие в мире запасы водной энергии»: «Энергетическая ценность рек Кольского полуострова обусловлена благоприятным сочетанием ряда факторов потенциальной мощности»873. Благодаря строительству все большего количества плотин Кольский полуостров становился частью глобального роста энергетического производства. В то же время планировщики советской Арктики находились в ловушке беспощадной гонки за энергоресурсами, будучи вынужденными снабжать энергией быстро развивающуюся промышленность, города и военные объекты. До конца 1960‐х годов рост потребностей опережал реальные возможности новых ГЭС и теплостанций. Именно в этом напряжении между существующими мощностями и потребностями скрывались опасности экстенсивного роста.

Ограничения энергоснабжения отличали послевоенный Советский Союз от стран первого и третьего мира. В это время страна была в начале пути к нефтяной зависимости. Экономист Роберт Кэмпбелл писал, что «в начале 1950‐х годов СССР импортировал топливо, и гидроэнергия была более важным источником энергии, чем природный газ, а древесина играла большую роль, чем нефть»874. В это время значительно выросла добыча угля: в течение 1950‐х годов она удвоилась как в целом по стране, так и в Печорском бассейне875. Но ни Советский Союз, ни Кольский полуостров не стали территориями, где преобладала бы добыча этого полезного ископаемого876.

В других частях послевоенного мира, по мнению политолога Тимоти Митчелла, нефть уже подпитывала «новую концепцию экономики как объекта, который может расти без ограничений». Добыча и транспортировка угля имела «физические ограничения», в то время как нефть зависела от материальных факторов: ее цена менялась в зависимости от уровня запасов и добычи, при этом ее было дешевле доставлять. Нефть также служила основой для индустриализации сельского хозяйства и производства синтетических материалов как бы в ответ мальтузианским опасениям по поводу ограниченности продуктов питания и минеральных ресурсов. По мнению Митчелла, эта неисчерпаемость нефти ориентировала богатые государства на бесконечный рост как политический императив, который, в свою очередь, закладывал глубокие зависимости между западными демократиями и авторитарными странами877. Другой теоретик, Фернандо Коронил, считает, что контроль над нефтью позволил политическим лидерам в Венесуэле в середине века достичь видимого могущества, позволившего государству позиционировать себя в качестве волшебной силы, обеспечивающей развитие878. С 1940‐х до начала 1970‐х годов государственные чиновники Кольского полуострова не действовали ни в политической логике митчелловской «углеродной демократии», ни как «магическое государство» (за счет атомной энергии) Коронила. Вместо этого они искали возможности для энергетической самостоятельности, пытаясь заставить воду и землю работать на них.

Сразу после войны кольские плановики искали возможность восстановить и запустить существующие ГЭС. Центральные власти вернули эвакуированное оборудование на станции Нивы и Туломы в октябре 1944 года, хотя некоторые турбины остались в Узбекистане879. Рабочие «Колэнерго» занимались восстановлением станций, но в течение еще нескольких лет трудности в работе Нижнетуломской плотины продолжались880. Они смогли довольно быстро подключить к поставкам электричества Нижнетуломской ГЭС никелевые предприятия в присоединенной к территории СССР Печенге с помощью 154-километровой линии электропередачи, протянувшейся над холмами и болотами881.

«Колэнерго» также добавил в планы строительство еще двух станций на Ниве. Планируя производить с их помощью более 400 млн киловатт-часов электричества, «Колэнерго» пытался ввести их в эксплуатацию еще до начала войны, рассчитывая таким образом решить проблему дефицита энергии882. Кандалакшский алюминиевый комбинат, введенный в строй в 1951 году, требовал очень много электричества, и его строительство стало важной причиной в решении о планировании новых ГЭС на реке Ниве. ГЭС «Нива-3» около Кандалакшского залива была построена в 1949 году, а в 1952 году была открыта «Нива-1» на Пинозере. Инженеры спроектировали соединение территории вокруг озер Пиренга и Плесозеро, затопив некоторые земли, ранее использовавшиеся колхозом «Индустрия»883. После завершения строительства управляющий «Колэнерго» Матвей Зархи жаловался, что ГЭС «Нива» работала неудовлетворительно884. Отчасти причиной были технические недостатки, из‐за чего «Колэнерго» начал строительство еще одного каскада из трех ГЭС на реке Ковда к югу от Кандалакши – Княжегубской, Иовской и Кумской. Они были введены в строй соответственно в 1955, 1961 и 1963 годах и интегрированы в каскад нивских ГЭС. Группа строителей затопила несколько мелких озер и территорий, чтобы создать резервуары для Ковдинской ГЭС885.

Мурманские чиновники также лоббировали строительство небольших ГЭС, чтобы снабжать электричеством сельскую местность. Они рассматривали такое строительство как более дешевый и эффективный способ электрификации рыбацких поселков и коллективных хозяйств по сравнению с протягиванием линий на большие расстояния886. Одно из предложений включало строительство малой ГЭС недалеко от Лапландского природного заповедника для снабжения электричеством близлежащих административных поселений. Олег Семенов-Тян-Шанский лично помогал лоббировать этот проект, будучи более заинтересованным в подключении территории к источникам электроснабжения, нежели обеспокоенным экологическими последствиями проекта. В 1950 году, впрочем, персонал заповедника попросил отложить строительство на год, что означало, что станция, вероятно, так и не была достроена до ликвидации заповедника в 1951 году887. Многие другие проекты создания маломощных ГЭС для подключения административных поселений также откладывались888.

Приоритетным после окончания войны был проект реконструкции разрушенной нацистами ГЭС на реке Пасвик. 143-километровая река Пасвик берет начало в озере Инари в Финляндии. Протекая в северном направлении, река выходит на границу между Норвегией и Россией и впадает в Баренцево море. После того как Печенгский район стал в 1944 году частью СССР, большая часть реки Пасвик тем не менее осталась в Финляндии. Советские плановики хотели использовать энергию этой реки для снабжения реконструированного комбината «Печенганикель». Они знали, что восстановленная Нижнетуломская ГЭС не сможет обеспечить потребности «Печенганикеля» и «Североникеля», выплавка никеля на которых основывалась на электролитическом методе. В 1947 году советские власти выкупили дополнительный участок Пасвика у Финляндии. Это дало СССР возможность полностью контролировать гидроэнергетические ресурсы реки. Чиновники также пытались заключить соглашение с финской фирмой «Иматран войма» для модернизации Янискоской ГЭС на аннексированной после войны территории, вошедшей в Мурманскую область. Хотя на стройплощадке было много беспорядка и проблем (включая по крайней мере три случая поджога), этот проект не был связан с ГУЛАГом, руководство которого все еще было основным руководителем кольских гидроэнергетических проектов889.

После окончания модернизации Янискоской ГЭС в 1950 году «Иматран войма» занялась восстановлением Раякоской и Кайтакоской ГЭС. Рост производства «Печенганикеля», впрочем, опережал ввод мощностей электроснабжения. К началу 1953 года руководители «Печенганикеля» докладывали, что в 1952 году предприятие использовало более 332 миллионов киловатт-часов и что производство становилось менее энергосберегающим, чем ранее (требуя в среднем 860 киловатт-часов на тонну продукции вместо нормативных 840)890. «Иматран войма» закончила работу на Раякоской и Кайтакоской ГЭС в 1955 и 1959 году соответственно. После этого СССР и Норвегия исследовали энергетический потенциал порогов Пасвика на той части реки, которую они делили друг с другом (где располагались Борисоглебская ГЭС, станции Скугфосс, Хевоскоски и Мелкефосс). Наемные норвежские рабочие построили Борисоглебскую станцию для СССР, в то время как другая советская ГЭС в Хевоскоски была построена своими силами891.

Советские власти были довольны итогами модернизации пограничных ГЭС, произведенной «Иматран войма», и решили нанять эту компанию для строительства Верхнетуломской ГЭС. Изначально этот проект возник в середине 1930‐х годов, и его предполагалось реализовывать на верхнем участке течения Туломы с помощью заключенных ГУЛАГа. Станция была необходима для снабжения «Североникеля», но после перехода реки Пасвик в границы СССР была отодвинута на второй план892. В 1950–1960‐е годы вопрос о строительстве Верхнетуломской ГЭС снова стал актуальным. Оттепель и реабилитация многих заключенных после смерти Сталина снизили степень зависимости советских проектов от мускульной силы, хотя тяжелые условия работы, как и прежде, оставались основной проблемой строительства ГЭС. В духе хрущевского времени инженеры «Колэнерго» изображали сотрудничество с финской компанией как взаимовыгодное. Они описывали, как финские специалисты вносили важные предложения о том, как завершить строительство станции раньше сроков, в то время как «Иматран войма» училась новым технологиям возведения ГЭС у советских коллег893.

Верхнетуломская ГЭС, запущенная в 1964 и 1965 годах, изменила значительную часть кольских ландшафтов. Для создания резервуара для ГЭС инженеры затопили огромную территорию. Большие участки карты области были теперь окрашены в синий цвет. Затопление позволило поднять на 32 метра уровень озера Нотозеро, охватив 745 кв. км (для сравнения, озеро Имандра, крупнейший природный водоем на севере Кольского полуострова, имеет площадь около 876 кв. км)894. Верхне- и Нижнетуломская станции оказали большое влияние на фауну речной экосистемы, несмотря на попытки создать условия для нереста рыбы. Сиг и окунь нерестились в озере Нотозеро, но в целом предпочитали мелководье. В некоторые годы, когда инженеры опускали уровень воды водохранилища Верхней Туломы, икра рыб замерзала. Форель, голец, хариус и лосось с трудом преодолевали трудности, вызванные измененной гидрологией северо-запада Кольского полуострова, иногда сталкиваясь с плотинами и другими препятствиями в поисках мест для размножения. Как и в случае с Нивой, популяция лосося в реке Туломе сильно сократилась895.

История затоплений на Кольском полуострове была, в общем, типично советской. В течение 1960‐х годов общая площадь водохранилищ в СССР удвоилась. Некоторые ученые в этот период заявляли об отрицательных экологических последствиях строительства плотин, подчеркивая, что развитие гидроэнергетики вызывало эрозию почв, снижение качества воды и урожайности, а также наносило ущерб популяции рыб. Экологическое давление вместе с экспансией нефтяного и атомного секторов, а также бюрократической оппозицией со стороны других советских министерств помогло приостановить гидроэнергетическую волну. В течение следующего десятилетия строительство новых плотин и станций существенно замедлилось как в масштабе всей страны, так и на Кольском полуострове896. В это время 80% энергии Мурманской области поставлялось ГЭС897.

Карта 5. Зона затопления Верхнетуломской ГЭС.

Электростанции не могли удовлетворить стремительно растущие потребности кольской тяжелой промышленности. Согласно одной оценке в период между 1958 и 1965 годами, обогащение апатитов требовало сравнительно небольшой мощности в 95 киловатт-часов на тонну, алюминия – 17 000 киловатт-часов на тонну и никеля – 55 000 киловатт-часов на тонну898. И, конечно, количество тонн этих материалов, а также число небольших поселков городского типа росло ежегодно. В течение десятилетия после 1965 года потребление топлива в Мурманской области выросло как минимум вдвое899. Переустройство рек, казалось, достигло предела возможностей.

Партийное руководство выражало обеспокоенность таким положением дел. Владимир Птицын, первый секретарь партаппарата Мурманской области в 1970‐е и 1980‐е годы, вспоминал, как погодные условия мешали развитию кольской энергетической сети. «В шестидесятые годы Север поразила засуха. Обмелели реки, выгорала тундра и леса. Резко сократилось производство электроэнергии, в результате останавливались энергоемкие предприятия. Подпитки из государственной энергосистемы мы не имели, так как еще не были сооружены линии электропередачи. Наступил тяжелый кризис. Кольский Север оказался на грани катастрофы»900.

Чтобы исправить ситуацию, «Колэнерго» расширил сеть линий передачи и пытался найти альтернативные источники энергии для ГЭС. Ведомство быстро увеличило мощности недавно введенной в эксплуатацию Кировской государственной районной электростанции (ГРЭС) в пять раз, переведя ее в формат теплостанции. Эта станция работала на угле, обеспечивая регион электричеством в начале 1970‐х годов более чем на треть901. В это время проектировщики вернулись к идее использования энергии приливов и постройке для этого станции в бухте Кислая Баренцева моря к северу от Мурманска. В 1968 году она стала первой и единственной приливной электростанцией в СССР902. Ни одна из этих станций, впрочем, не помогла справиться с дефицитом электричества. Проблема была решена только с появлением в Арктике атомной энергетики.

УСТОЙЧИВОЕ СОСТОЯНИЕ

В разгар глобального энергетического кризиса проблема снабжения Кольского полуострова электричеством была решена. Это было время, когда эмбарго, наложенное Организацией стран – экспортеров нефти (ОПЕК), повысило цены на нефть в четыре раза всего в течение нескольких месяцев. Тогда, в 1973–1974 годах, были открыты первые очереди Кольской атомной электростанции. К моменту полного ввода в эксплуатацию в 1980‐е годы станция более чем вдвое увеличила производство электричества для области, превратив ее в экспортера энергии. Рост мощностей был астрономическим. Если общая мощность электрической системы Кольского полуострова росла в период с 1934 по 1959 год (включая военные годы) примерно на 50 мегаватт в год, а в период между 1959 и 1973 годами примерно на 100 мегаватт в год, между 1973 и 1989 годами ее рост составил около 200 мегаватт в год903. Рост атомной энергетики на Кольском Севере был еще более мощным. В позднесоветский период в регионе базировалось множество атомных подлодок и кораблей и в общей сложности пятая часть всех атомных реакторов в мире. Это была наиболее «атомизированная» территория на всей планете!904

Улавливание энергии, высвобождаемой при ядерном делении, и ее преобразование в электроэнергию способствовали дальнейшему росту промышленного производства и, как следствие, привлечению большего числа жителей на Север. Использование атомной энергии также изменило способ взаимодействия советского общества с природным миром. Некоторые исследователи считают, что индустриальная модернизация в первую очередь предполагает отрыв от природы. Социолог Энтони Гидденс, в частности, пишет, что «в индустриализированных частях земного шара люди живут в созданной окружающей среде, среде действия, которая является физической, но не естественной»905. Другие ученые считают, что природа и общество и в модерном мире оставались очень тесно взаимосвязанными, но иначе, чем раньше906. Говоря словами экологического историка Лизы Пайпер, промышленное развитие «изменило когнитивные и материальные связи между нашей работой и работой природы, но не отделило их друг от друга»907. На Кольском полуострове установление такой связи произошло с большой долей секретности и потенциальными угрозами, которые сопровождали рост атомной энергии. Общество не имело доступа к достоверной информации о производстве, инфраструктуре, практиках и последствиях распада атомов, угрозах аварий и радиоактивных отходов и потому оказывалось зависимым от окружающей среды больше, чем раньше.

Энергия, заключенная в атомных бомбах, буквально взорвалась в результате американских бомбардировок Хиросимы и Нагасаки в конце Второй мировой войны. Деструктивный характер атомной энергии, проявленный в военных действиях, накладывал негативный отпечаток на ее промышленное использование. СССР стал лидером в сфере гражданского использования атомной энергии после открытия первого экспериментального реактора в Обнинске в 1954 году. Ученые, ответственные за развитие атомного проекта, включая Игоря Курчатова и Анатолия Александрова, участвовали в разработке и продвижении атомной энергии для электростанций, гражданских и военных судов и других целей. Начиная с 1950‐х годов Министерство среднего машиностроения разрабатывало военные и гражданские аспекты советской атомной программы, определив для советской атомной энергетики более важное место, чем это было сделано в западных странах908.

Морские суда первыми привезли атомную энергию на Кольский полуостров. Северный флот советских Военно-морских сил был создан на Мурманском побережье в середине 1930‐х годов, но оставался сравнительно небольшим до начала холодной войны. Геополитические интересы заставляли советское руководство расширять флот. В контексте масштабной милитаризации Мурманской области и строительства там многочисленных авиационных баз и военно-морских комплексов рядом с границей НАТО Северный флот начал заменять дизельные подводные лодки на атомные, более быстрые и способные обходиться без дозаправки в период до одного года. Первая атомная подводная лодка «Ленинский комсомол» была построена в 1957 году. Судно базировалось на Кольском полуострове, в поселке Западная Лица, к востоку от полуострова Рыбачий. В 1967 году на нем случилась серьезная авария, из‐за которой погибло 39 членов экипажа. Советское военное руководство тем не менее заказало еще несколько атомных подводных лодок, и в конечном итоге их число там достигло более сотни штук. Многие подводные лодки были оснащены ядерными боеголовками. Тем временем Мурманское морское пароходство начало использовать атомные ледоколы для гражданских перевозок. Первый ледокол, «Ленин», появился в северных водах в 1959 году, однако в конце 1960‐х годов на нем случилось несколько аварий, потребовавших замены реактора. Пароходство продолжило расширять свой флот, курируя восемь атомных ледоколов и контейнеровоз. Эти гражданские суда курсировали по Северному морскому пути, перевозя грузы по советской Арктике, и каждые три-четыре года заправлялись на сервисной базе «Атомфлота» под Мурманском909.

Многие работники военных и гражданских атомных судов жили в одном из самых закрытых городов на Мурманском побережье. Такие города, представлявшие собой продукт холодной войны, были построены для советских военных, их семей и лиц, которые их обслуживали. Люди со стороны не могли попасть в эти города без специального разрешения, в то время как сами жители не имели доступа к телефону, газетам и не могли свободно выезжать. На Кольском полуострове было шесть таких закрытых городов – больше, чем в какой-либо другой части Советского Союза. Североморск, где располагалась четвертая часть Северного флота, был самым крупным из них. Другие закрытые города включали Полярный, построенный в бывшей Екатерининской бухте, где в конце XIX века был основан портовый город Александровск, а также Островной, где в годы Первой мировой войны благодаря строительству Мурманской железной дороги была основана военно-морская база в Иоканге. В конце 1980‐х годов более чем 150 тысяч жителей Кольского полуострова проживали в этих засекреченных населенных пунктах, очень мало зная об угрозах, которые скрывала их становящаяся все более радиационно опасной окружающая среда910.

Ил. 10. Мурманская область, Полярные Зори, Концерн «Атомпром», Кольская АЭС. Вид со сбросного канала. Фото: Кольская АЭС. Wikimedia Commons.

Самым масштабным энергетическим проектом в северо-западной части России был, впрочем, не военно-морской корабль. Им была Кольская атомная электростанция (Кольская АЭС). Ее строительство началось в 1964 году после распоряжения советского Министерства энергетики и электрификации. Плановики быстро приняли решение о месте строительства: в новом городе около Зашеекской железнодорожной станции (бывшем спецпоселении 1930‐х годов) в южной части озера Имандра. Такое месторасположение позволяло построить станцию в отдалении от густонаселенных промышленных центров и использовать озерную воду для охлаждения реакторов. Во всех документах власти поначалу называли эту станцию Кольской государственной региональной электрической станцией, чтобы завуалировать ее «атомное происхождение»911.

12 ноября 1967 года журналист Евгений Бройдо написал новость о Кольской АЭС. Он сообщал в «Правде Севера», что «бурно растущая промышленность Мурманской области требует дальнейшего развития энергических мощностей» и что эту проблему можно будет решить с помощью атомной станции, уже построенной «где-то на полуострове». Одной из целей статьи Бройдо было рекрутирование рабочих в проект. Для этого он использовал риторику о том, что станция находилась в окружении природы. С одной стороны, он отметил, что все еще безымянный на тот момент город Полярные Зори включит в себя лесные полосы, а с другой стороны, подчеркнул, что жители этих территорий являются покорителями природы. Это были люди, «покорившие северные реки, воздвигнувшие в Хибинской тундре Кировскую ГРЭС», «многие из них приехали на новое место, чтобы отдать свои силы, знания, опыт решению важной народнохозяйственной задачи – строительству на кольской земле богатыря атомной энергетики»912.

Кольская печать в целом писала о Кольской АЭС в таком же ключе, используя экономическую и экологическую риторику. Станция была запущена в конце июня 1973 года, позволив увеличить энергетические мощности региона на 440 мегаватт. Как было написано еще в одной статье в «Правде Севера», кольская энергетическая экономика была «хлебом промышленности». В статье также воспроизводился стандартный советский сюжет о покорении природы, в ней указывалось, что «эта огромная станция практически за пять лет поднялась на голом месте, на отвоеванном у суровой природы Севера месте»913. Вместе с этой милитаристской риторикой публикации часто подчеркивали, что атомная энергия была технологическим решением для экологического развития, в отличие, например, от добычи полезных ископаемых, таких как уголь. Журналисты называли Кольскую станцию предвестником будущей победы над ограничениями природы и средством ее улучшения. Они называли атомную энергию «чистым» источником энергии, который не вызывал загрязнения окружающей среды914. «Атомные станции, наоборот, поощряют природу», – заверяли читателей авторы другой статьи. Они поясняли, что Кольская станция позволяла повысить температуру Имандры и улучшить ситуацию с популяцией рыбы915. После ввода в конце 1974 года второго 440-мегаваттного блока ВВЭР-230 Александр Волков, директор Кольской АЭС, заявил, что «исключены выбросы, которые могли бы оказать пагубное влияние на природу. Если в первый период работы АЭС люди относились к ней несколько настороженно, то в настоящее время ставшая крылатой формула „атомные электростанции поощряют природу“ признана всеми»916.

Несмотря на эти заверения, Кольская АЭС была далеко не безопасна. Она зависела от производственных схем, которые распространяли радиоактивное загрязнение в регионе и по всей стране. Уран для топливных стержней привозился туда со всего Советского Союза, в том числе из очень опасных шахт Казахстана. Большое количество отходов отвозилось на базу «Маяк» на южном Урале, создавая невидимый источник загрязнения917. Более того, ВВЭР-230 был далек от описываемого Волковым состояния: «Технологическое оборудование станции работает устойчиво и надежно, гарантируя полную безопасность для обслуживающего персонала и местного населения»918. Хотя ВВЭР-230 были в целом лучше, чем графитовые реакторы, установленные в Чернобыле и на других станциях Советского Союза, они имели технические недостатки, которые не позволяли им соответствовать международным стандартам безопасности. В частности, они не имели надежного защитного покрытия активной реакторной зоны и достаточной системы охлаждения. Как отмечали многие ученые, низкая культура безопасности советской атомной промышленности в целом также усугубляла технические недостатки этих реакторов919.

Имплицитно признавая недостатки ВВЭР-230, власти во время модернизации Кольской АЭС в начале 1980‐х годов сделали выбор в пользу модернизированных реакторов ВВЭР-213. Руководитель строительства Александр Андрушечко отмечал, что быстрый ввод третьего реактора в 1981 году произошел «не за счет роста производительности труда, а за счет сверхплановой численности работающих». Действительно, он описывал проект как сочетание нерегулярных поставок, растраты материалов, коррупционных расходов и производственных аварий920. Учитывая особенности советской экономики в этот период, такая ситуация не выглядит удивительной, однако наличие упомянутых проблем плохо сочеталось с обещаниями безопасности атомной отрасли. Тем не менее к моменту ввода последнего реактора в 1984 году на станции работало четыре реактора общей мощностью 1760 мегаватт. АЭС производила половину всей электроэнергии в регионе, значительно больше, чем все работавшие там ГЭС921. Решив проблему дефицита энергии, Кольская АЭС не только позволила продолжить расширять промышленность, но также превратила регион в экспортера энергии. Станция поставляла электричество в Карелию и Северную Финляндию, соединив, таким образом, эти территории с удаленным источником атомного расщепления922.

Последние ГЭС, введенные в строй «Колэнерго», дали региону в 1970–1980‐е годы серьезный экономический импульс. Чтобы обеспечивать энергией горнодобывающие участки у Ревды и Ловозера, инженеры обратили внимание на реки Воронья и Териберка, впадающие в Баренцево море. В начале 1970‐х годов они построили две ГЭС Серебрянского каскада и в середине 1980‐х годов Верхне- и Нижнетуломскую ГЭС923. Это позволило довести гидроэнергетическую систему «Колэнерго» до максимальной мощности: в настоящее время она насчитывает семнадцать станций общей мощностью 1578 мегаватт и ежегодно вырабатывает от 6,1 до 7,2 млрд киловатт-часов электроэнергии924. Эти проекты также способствовали дальнейшему отрыву людей от их естественной окружающей среды. Власти передислоцировали оленеводческие деревни с рек Воронья и Поной, чтобы освободить место для гидроэлектростанций. Затопление традиционных мест проживания саамов для строительства каскада Серебрянских ГЭС вынудило жителей переехать в село Ловозеро и поселиться в только что возведенных квартирах городского типа. Перемещение также способствовало отрыву сообщества от рыболовства и в целом от мест традиционной жизнедеятельности, исторически бывших для него важными925.

В то же время устойчивое снабжение электроэнергией помогло привлечь в Арктику новых жителей. В период между 1959 и 1989 годами население Мурманской области выросло более чем вдвое, увеличившись с 568 200 до 1 164 600 человек926. Многие переселенцы остались там из‐за возможности получить комфортное жилье в хорошо отапливаемых и освещаемых поселениях. Государство предлагало жителям Кольского севера более высокие зарплаты и пенсии, льготы, длительные отпуска, более качественное жилье и особый доступ к товарам потребления927.

Как показывают некоторые исследователи, переселенцы со временем укоренились в Мурманской области. Работники промышленного сектора имели лучшее снабжение продуктами питания, чем жители других регионов, но также переезжали на Кольский полуостров из‐за лучших возможностей для проведения досуга. Некоторые выражали свою любовь к северной природе, называя ее причиной, по которой они решили остаться там на постоянное жительство928. Одна жительница Ковдора, переселившаяся туда в советские годы, рассказывала исследовательнице Алле Болотовой о том, как изменилась ее картина мира после переезда. Поначалу она все время просила своего супруга вернуться домой, но время шло, и они остались на Севере. Теперь она полюбила это место и его природу929.

В городе Полярные Зори архитекторы еще более тонко воплотили представление о городской гармонии, чем в других северных городах. Хотя Полярные Зори не были официально городом закрытого типа, в нем проживали работники, обслуживавшие реактор Кольской АЭС. Советская власть делала ставку на обеспечение жителей коммунальными благами, призывая специалистов переселяться туда. Волков так описывал город в начале 1980‐х годов: «Для энергетиков атомной станции построен современный благоустроенный поселок городского типа. В наших Полярных Зорях есть полный комплекс предприятий торговли, учреждения культуры, просвещения, здравоохранения, спортивные сооружения»930.

В то же время атомная энергия, включая саму Кольскую АЭС, была источником своего рода медленного насилия. Как пишет экологический историк Роб Никсон, медленное насилие – это «насилие, которое происходит постепенно, насилие отложенного разрушения, которое проникает через время и пространство, насилие, не похожее на насилие совсем»931. Многочисленные экологические проблемы, вызванные исчерпанием водных ресурсов и невидимым атомным загрязнением, представляли собой формы медленного насилия, легшие нагрузкой на несчастных людей.

На Кольском полуострове медленное насилие отчасти происходило через невидимые угрозы и отпечатки, накладывавшиеся использованием радиации на жизнь человека в экосистеме тундры и тайги. В одном из самых вопиющих случаев горные инженеры «Апатита» проводили тайные подземные ядерные взрывы для измельчения огромных кусков руды в Хибинских горах. Взрывы «Днепр-1» и «Днепр-2» на руднике «Куэльпорр» в 1972 и 1984 годах произвели выбросы радиации, невидимой, но опасной932. Более систематическими были массовые выбросы Северным флотом и Мурманским пароходством радиоактивных отходов и отработанного ядерного топлива в Баренцевом и Карском морях Северного Ледовитого океана. Сбросы начались в конце 1950‐х годов и с годами лишь увеличивались вплоть до распада СССР, несмотря на межгосударственные соглашения и публичные заверения в обратном933.

КРИЗИСЫ И БУДУЩЕЕ

Кризисные годы стали временем потрясений для Кольской атомной экономики и энергетического сектора в целом. Как ископаемые виды топлива, так и ядерные материалы по-своему мешали позднесоветскому проекту модерности, в том числе ставя под вопрос статус Севера как пригодного для жизни места. Более экологичные, как считалось, процессы получения энергии привели к новым и часто недооцененным экологическим проблемам: побочные эффекты и скрытое от глаз медленное загрязнение позволили материальному миру нанести удар по советскому гиганту.

Баланс потребления углеродных видов топлива в регионе к 1970‐м годам уже начал меняться. Древесина и опилки все больше уходили на второй план, к началу ввода Кольской АЭС составляя 5% всего используемого топлива934. Можно предположить, что сокращение потребления древесины позволило восстановить лесной покров полуострова935. В целом по стране снизилось потребление древесины не только в пропорции, но и в объемах с середины 1960‐х годов; оно упало с 33,5 млн тонн древесины в 1965 году до 26,6 млн тонн в 1971 году936. Этот сдвиг, однако, совпадал с периодом, когда кольские предприятия фактически уничтожили растительность вокруг.

Похожей была история с использованием ископаемого топлива на Кольском Севере. В 1960‐е годы экономика все еще была зависима от угля, санинспекторы и руководители предприятий считали, что централизованное городское отопление и горячее водоснабжение было более эффективным и менее экологичным, нежели снабжение через несколько отдельных котельных. Как писал один аналитик «Североникеля», было важно принять меры, чтобы «осуществить централизованное теплоснабжение города и ликвидировать часть районных котельных», благодаря чему «высвобождается 120 человек обслуживающего персонала, достигается экономия топлива (10–12%) и уменьшается загрязнение города дымовыми газами»937. Санинспекторы Мурманской области также считали, что сокращение количества городских котельных было необходимо для улучшения качества воздуха в городе938. Ирония заключалась в том, что позже на централизованное теплоснабжение обрушилась критика как на очень неэкологичную практику. Поскольку пар транспортировался по трубам через весь город, энергопотери были большими и требовали сжигания дополнительного топлива для производства такого же количества тепла939.

Нефтяной бум в СССР также способствовал резкому отходу от угля как основного источника тепловой энергии. В 1960‐е годы теплоэлектростанции в Мурманске и за пределами Кировска, а также тепловые пункты на предприятиях почти полностью работали на угле и коксе. Однако в течение этого десятилетия советское нефтяное производство увеличилось более чем в два раза и в 1970‐е годы снова возросло (в итоге СССР стал мировым лидером в производстве нефти, добывая в 1980‐е годы более 600 миллионов тонн сырой нефти), вследствие чего руководители промышленности все меньше поддерживали использование угля940. «Колэнерго» и отдельные предприятия модернизировали оборудование для использования низкосортной нефти, похожей на мазут. Если уголь поступал на кольские предприятия из Республики Коми и со Шпицбергена, то мазут поступал от перерабатывающих предприятий Киришей и Ярославля. К концу 1973 года в «Печенганикеле» хранилось больше мазута, чем угля (если считать в тоннаже)941. Мурманская теплостанция также стала в середине 1970‐х годов в основном использовать мазут942. Фактически Кировская ГРЭС оставалась главной кольской электростанцией, продолжавшей работать на угле943.

Власти объясняли этот переход от угля к мазуту как событие, важное с природоохранной точки зрения. Типичным в это время было то, что электростанции выпускали большое количество дыма, диоксидов углерода и серы, внося вклад в формирование смога, изменение климата и появление кислотных дождей944. Одна статья, опубликованная в «Правде Севера», писала о том, что качество воздуха в регионе ухудшалось и что концентрация диоксида серы в Мурманске была выше, чем даже в Ленинграде, гораздо более крупном промышленном городе. Она также перечислила некоторые станции, работавшие на угле, которые «ежедневно выбрасывают в воздух в немалых количествах ядовитые и вредные вещества»945. Действительно, в середине 1970‐х годов Кировская ГРЭС вырабатывала каждый день 19,4 тонны золы и 110,3 тонны диоксида серы. В это время управляющие и инженеры «Колэнерго» обещали, что переход Мурманской теплоэлектростанции на мазут, строительство новой дымовой трубы и открытие экологической мониторинговой лаборатории позволят сократить загрязнение в Мурманске. Они докладывали, что модернизация одного из котлов Кировской ГРЭС позволит сократить ежедневные вредные выбросы946. Переход Мурманской теплоэлектростанции на мазут снизило в период с 1975 по 1984 год потребление угля на 62 400 тонн, позволив сократить выбросы некоторых вредных веществ в воздух Мурманска947. К середине 1990‐х годов теплоэлектростанции и оставшиеся котельные Кольского полуострова потребляли 1 600 000 тонн мазута и всего 700 тонн угля в год948.

Хотя переход от угля к нефти позволил сократить загрязнение воздуха непосредственно в регионе, не он решал все экологические проблемы. Хотя мазут сам по себе был менее загрязняющим, чем уголь, его сжигание выделяло больше паров серы, чем, например, сжигание природного газа949. Более того, ввоз топлива имел побочные эффекты в виде негативного влияния на регионы, где добывались уголь и нефть. Во время добычи угля в Печорском бассейне ежегодно выделялось примерно 90 600 тонн вредных веществ, включая 28 000 тонн выбросов в атмосферу; в конце советской эпохи в водоемы сбрасывалось 33 млн кубометров загрязненной воды950. Потребление кольского угля также оказывало влияние на окружающую среду. Мазут производился из нефтепродуктов, добывавшихся в районах, которые сами по себе были загрязненными. Зеев Вольфсон так описал ситуацию, сложившуюся на одном из участков Каспийского моря: «На протяжении 200-километрового берега трудно найти место, где не было бы черного мазутного пятна на песке или радужной пленки на воде»951. Повторим, экономическое развитие Кольского полуострова вносило вклад в загрязнение этого региона.

Более серьезные проблемы в советском нефтяном секторе проявились в 1980‐е годы в контексте непростых событий, происходивших в стране. Мировые цены на нефть начали падать после ухода Леонида Брежнева, но затем взлетели при Михаиле Горбачеве. Главный гарант стабильности советской экономики исчез вместе с рыночно ориентированными преобразованиями эпохи перестройки. По мнению некоторых экспертов, потери в нефтяных доходах были важным фактором, сыгравшим роль в крушении СССР952. На Кольском полуострове столкнулись еще с одной проблемой, вызванной событиями конца 1980‐х – начала 1990‐х годов.

26 апреля 1986 года взорвался один из реакторов Чернобыльской АЭС, вызвав беспрецедентный уровень радиационного загрязнения атмосферы. Советское правительство пыталось скрывать информацию о катастрофе, прежде чем было вынуждено прибегнуть к помощи сторонних участников953. Горбачев использовал Чернобыльскую аварию в качестве повода для разговора о прекращении ядерной гонки. Выступая в Мурманске в октябре 1987 года, он высказал идею о демилитаризации Арктики и продвижении международного сотрудничества в области социально-экономического развития, науки и защиты окружающей среды954.

Реакцией жителей Кольского полуострова, как и других советских граждан, на Чернобыльскую катастрофу стал растущий скептицизм по поводу дальнейшей судьбы атомной энергетики955. Статья в местной печати, вышедшая через два года после аварии, указывала на то, что люди считали Кольскую АЭС «опасным соседом». Автор публикации ругал молчание общества, но при этом пытался убедить читателей в безопасности станции956. В противоположность страхам горожан перед атомной энергией, кольские оленеводы не разделяли беспокойства скандинавских саамов о том, что радиоактивные осадки из Чернобыля попадали в лишайники, на копыта оленей и в итоге поступали к человеку через потребление оленины957.

Более того, после Чернобыльской аварии захоронение ядерных отходов в Арктическом океане продолжилось и даже интенсифицировалось в годы перестройки958. Данные о захоронениях стали известны только после распада СССР. Отвечая на общественное давление, в 1993 году Алексей Яблоков – советник президента России Бориса Ельцина и один из ведущих российских экологических активистов – выпустил отчет, в котором подробно описал места небезопасного хранения радиоактивных отходов959.

Результаты были потрясающими. С середины века Северный флот и Мурманское пароходство выпускали отходы, равные 38 450 терабеккерелей (38 450 трлн ядерных распадов в секунду) радиационной активности. Отходы включали в себя не только загрязненные вещества, но и 16 старых реакторов, в некоторых из которых находилось отработанное топливо. Власти также хранили большое количество отходов в плавучих контейнерах в самой Мурманской области. Они представляли собой несколько старых кораблей, пришвартованных в Кольской бухте, а также наземных контейнеров рядом с закрытыми военными городами. На заправочном судне «Лепсе» находилось примерно 30% активных изотопов, выброшенных во время чернобыльской катастрофы, а в полуразрушенном хранилище в бухте Андреева было захоронено более двадцати семи миллионов кюри (около одного млрд терабеккерелей) радиоактивности960. Кольская АЭС производила больше ядерных отходов, чем военно-морские и транспортные суда. По некоторым оценкам, на самой АЭС в 2010 году находилось более 47 700 терабеккерелей961.

Невообразимо большое количество радиоактивных отходов, аккумулировавшихся на Кольском полуострове и около него, выделяло отравляющие вещества, влиявшие на здоровье людей и окружающую среду. Установить связь между радиоактивным излучением и болезнью можно было только у тех, кто получал вредные дозы радиации непосредственно близко к источнику ядерной энергии. Напротив, латентное влияние радиации было незаметным. Все больше людей страдало от сопутствующих заболеваний, которые можно оценить только в совокупности, поскольку человек не мог провести прямую взаимосвязь между конкретными заболеваниями, например раком щитовидной железы, и радиацией. Заболевания лишайников, птиц и других биологических видов еще более трудно атрибутировать как следствие длительного контакта с малыми дозами радиации.

Невидимая атомная энергия влияла на тело человека. Действия правительства и руководителей промышленности также не позволяли сформулировать проблему радиоактивного загрязнения. Описывая «советские и постсоветские ответы на Чернобыльскую аварию», медицинский антрополог Адриана Петрына писала, что «государственная власть, как и раньше, стремилась сделать тело и поведение граждан более предсказуемыми и понятными, так же как и создание непредсказуемых и непонятных пространств, как намеренно, так и ненамеренно. Биологическая жизнь населения оказывается плохо артикулируемым вопросом. Советские чиновники засекречивают медицинскую статистику. Люди поэтому становятся все более неуверенными в том, к каким группам здоровья они принадлежат и насколько они больны или здоровы»962. Те, кто проживал в радиационной зоне, зачастую испытывали большее доверие к власти, фактически несущей угрозу их здоровью.

Опасность также была связана с вероятностью случайных аварий. Наличие больших количеств радиоактивных отходов, а также риски, связанные с работой множества реакторов в арктических условиях, к концу советской эпохи представляли собой большую проблему. Однако более очевидной возможность ядерной катастрофы на Кольском полуострове стала в 1990‐е годы в условиях экономического и социального кризиса. Как и в других местах в постсоветской России, ситуация на полуострове была очень сложной. Рабочим не выплачивали заработную плату, уровень жизни падал, жители теряли накопления, а субсидии для жителей Севера упразднялись. Приток мигрантов в Мурманскую область прекратился между 1989 и 2006 годами963. Опасная нестабильность Кольского атомного сектора проявилась в череде аварий и предаварийных ситуаций. В 1993 году во время шторма отказал охлаждающий элемент самого старого реактора Кольской АЭС, выведший из строя энергоснабжение станции. Эта авария не только привела к техническому кризису, но и подвергла рабочих негативному влиянию радиоактивных выбросов964. Решение «Колэнерго» прекратить снабжение электричеством флота из‐за долгов, принятое в 1995 году, привело к похожей аварии охлаждающей системы на списанных атомных подводных лодках. Ситуация разрешилась только после того, как вооруженные военные заставили компанию снова подключить электричество965. Протечки контейнеров с отходами в бухте Андреева продолжали загрязнять окружающую территорию очень токсичным цезием-137 и плутонием-239966. Трагичной стала история с одной из подводных лодок флота «Курск», утонувшей в августе 2000 года после взрыва во время тестовых испытаний. Весь экипаж судна погиб967.

С ростом отчаяния и бедности на Кольском Севере росли угрозы, однако международные усилия по созданию более безопасного использования ядерной энергии шли в другом направлении. Норвегия и США выделяли средства для российского правительства, чтобы помочь списать большую часть атомных подводных лодок Северного флота и повысить безопасность Кольской АЭС. Комиссование судов привело к появлению новых ядерных отходов: необходимость решить проблему их безопасного использования привлекала международную поддержку. Несмотря на то что эти проекты в значительной степени позволяли сдержать риски радиоактивного загрязнения, им пришлось столкнуться с большими неудачами968. К примеру, в конце 1990‐х годов российский суд завел дело о шпионаже против Александра Никитина – бывшего военно-морского офицера, обвиненного в работе осведомителем для экологической группы «Беллона». Только после нескольких лет судебных разбирательств и общественного протеста Никитин был оправдан, а обвинение объявлено сфабрикованным969. Вершиной айсберга было то, что многие проекты, считавшиеся приоритетными среди зарубежных экологов, такие как очистка бухты Андреева и закрытие старых блоков Кольской АЭС, откладывались, а иногда и вовсе оставались без внимания российских чиновников970.

Те, кто проживал на Севере в условиях использования атома, часто видели его как ландшафт рисков. Некоторые разделяли тревогу по поводу возможной катастрофы, хотя другие считали ее маловероятной. Большинство, казалось, волновалось о радиационной угрозе и возможности ядерной катастрофы меньше, чем о других экономических, социальных и экологических рисках971. Одна женщина рассказывала политологу Гиру Хённеланду, что она не боится радиации, потому что опасности – выхлопные газы, загрязненную воду – можно найти в любом месте. Более оптимистично настроенный мужчина говорил, что на Севере не было землетрясений, торнадо и цунами. При этом можно научиться жить рядом с атомным флотом и станцией972.

Вскоре, впрочем, проблемой для Арктики стали не землетрясения или радиоактивное загрязнение, но изменение климата, непосредственно влиявшее на энергетическое будущее Кольского полуострова. Оно было связано с геологическим освоением и технологическим прогрессом в области добычи углеводородов, в частности природного газа в Баренцевом море. Сжигание ископаемого топлива на основе углерода в течение двух столетий способствовало потеплению климата в результате парникового эффекта, с одной стороны, и сделало добычу топливных ресурсов в Северном Ледовитом океане более доступной, с другой стороны. Довольно длительное время российская компания «Газпром» продвигала планы развития Штокмановского месторождения в 650 километрах к северу от Мурманска. Потенциальные проекты включали строительство нового оборудования для добычи и транспортировки природного газа около поселка Териберка, прокладку газопровода через полуостров, а также расширение Мурманского порта973. Однако «Газпром» отложил реализацию проекта на неопределенный срок из‐за изменения планов привлечения к реализации проекта международных партнеров974. В то же время другая российская энергетическая компания, «Роснефть», начала разрабатывать Мурманское месторождение, ближе к Мурманскому побережью Кольского полуострова975. Какой бы ни была судьба энергетического комплекса российского северо-запада, ясно одно: российские производители, как и их советские предшественники, никогда не преодолеют влияние окружающей среды, какими бы амбициозными и масштабными ни были их планы.