Призрак на борту сухогрузного судна

Даль, укрытая маревом трубного дыма,

соль в ритуальных повторах бурунного плеска,

звуки и запахи ветхого судна:

тлеющих досок, проржавленной стали,

старых машин, исходящих лязгом и визгом…

Устало толкая корму, завывая по борту,

вгрызаются в море они, и грызёт их отчаянье, гложет,

и горькие волны вгрызаются в горькие волны,

и движется старое судно по старому морю.

Угрюмые трюмы, туннели душных потемков,

куда проникает лишь изредка солнечный свет

в компании грузчиков…

Груды мешков — владения мрачного бога:

они громоздятся, безглазые серые твари,

топорщатся серые уши, вздыхают

почтенные чрева с отборной пшеницей и копрой

как животы у беременных женщин, одетых

в серые рубища и терпеливо

ждущих чего-то в тягостном сумраке

кинотеатра.

Внезапно вскипает вода за бортом:

волны топочут,

будто проносится призрачный конь

и бьют в солёную воду копыта…

И снова топот захлёбывается волной.

И в каютах тогда остается одно только время:

недвижное, внятное, словно большая беда.

И к пряному запаху преющей ткани и кожи,

оливков, и лука, и масла примешан

странный запах кого-то, кто прячется в тёмных углах корабля:

безымянного духа, который

скользит сквозняком по ступенькам,

слоняется по коридорам, по кубрикам и отовсюду

напрягает своё незримое зренье.

И, пристально глядя глазами,

лишёнными цвета,

проносит бесплотное тело,

лишённое тени,

и звуки морщат его, а вещи пронзают навылет,

и пыльные стулья лоснятся в его прозрачной утробе.

Кто этот призрак, который призрачнее привиденья?

Чьи шаги воздушны, словно полночный шорох муки,

а голос озвучен только скрипением досок?

В каждой вещи живёт его плоть, и блуждают,

и плывут эти вещи внутри корабля кораблями,

начинёнными смутным и зыбким его естеством:

платяные шкафы, зелёные скатерти, блики

на полу, потолке, занавесках —

всё вокруг испытало бесплотное прикосновенье

этих медленных рук, которые старят, как время.

Оступаясь, скользя, этот затхлый ветер вползает по трапу

на корму, под удары соленого ветра;

опираясь на поручни, смотрит на горькое море.

Но оно неподвластно невидимому привиденью,

и, отринув его ворожбу, пляшут крепкие волны

вольной пляской живого огня и играющей крови,

и бурлят буруны, единясь и воссоединяясь.

Неизбывные, неистощимые волны, вне времени и повторенья, —

студеное месиво зелени, плотно-упругая сила —

скребут кораблю они чёрное брюхо, смывают

коросту наростов и гладят стальные морщины,

грызут скорлупу корабельной обшивки,

и реют долгие стяги бушующей пены,

и блещут брызги зубами сверкающей соли.

А призрак смотрит на море невидимым взглядом:

круговращение солнца, стоны и кашель машины, и птица —

уравненье простора округло и одиноко,

и он возвращается в чёрное чрево по трапу,

падает в мёртвое время, на мёртвые доски,

и рыщет потом по каютам и по коридорам

в стиснутом медленном воздухе, в скорбном затворе.