Призванный в Бездну [СИ]

Глава 1

Со стены картинной галереи на меня взирало чудовище — помесь многоглазого осьминога и летучей мыши с острыми шипами, которые сбегали по костяному хребту. Я нарисовал этого монстра, но он, запертый на холсте и скованный деревянной рамой, любви ко мне не испытывал. В его тяжёлом взгляде без труда угадывалась ненависть ко всему роду человеческому.

А неплохо получилось передать её.

— Экстравагантная вещь, — произнёс незнакомый женский голос. — И провокационное название. «Первый сверхчеловек»?

Нахмурившись, я обернулся. Выставку планировалось запустить только завтра, посторонних в галерее точно быть не могло — отец настоял на том, что здание будет охранять внутренняя служба безопасности семьи. Я не видел смысла спорить с ним по этому поводу; он и так не одобрял моего увлечения, считая его блажью, недостойной наследника.

На его мнение мне было плевать, однако в присутствии нашей охранки на выставке я не видел ничего плохого. Главное, чтобы он не мешал мне заниматься любимым делом. Не покушался на мою свободу.

Как бы то ни было, девушки тут быть не должно.

Но она стояла позади, улыбаясь тёплой, чуть рассеянной улыбкой. Её тонкие брови чуть сдвинулись, когда она выдалась вперёд и прищурилась, чтобы рассмотреть картину лучше. Светлые волосы, волнами лежавшие на плечах, упали на грудь. Одета незнакомка была в строгий бизнес-костюм, который нисколько не умалял её красоты — лишь подчёркивал хрупкую утончённость безупречной фигуры.

Я знал наперечёт всех доверенных служащих семьи. Девушка явно не входила в их число.

Что принято говорить в таких случаях?

Кто вы, как сюда попали, немедленно покиньте помещение…

Ничего такого я не сказал.

Присутствие девушки в здании, которое кишело охраной, всколыхнуло во мне интерес художника. Любовь к таинственному и загадочному. К необъяснимому. Пусть я рисовал только чудовищ, это не означало, что я не способен оценить её появление здесь.

К тому же она одобрила работу.

Даже если незнакомка была наёмным убийцей, посланным по мою душу, я был не прочь поговорить с ней о моём творчестве.

— Рад, что вам понравилось.

Взгляд аметистовых глаз соскользнул с картины на меня. Пушистые ресницы взметнулись в непритворном удивлении.

— Я этого не говорила.

— Значит, я ослышался. Мне показалось, что вы похвалили её.

— Отчасти. До шедевра она недотягивает. Ей чего-то не хватает. Может быть, искренности? Души. Вовлечённости в то, что вы пишете.

— Сомневаюсь. В нём чувствуется свобода мысли, полёт воображения. Да, «Первый сверхчеловек» свободен — и поэтому совершенен.

Незнакомка шагнула ко мне. От неё повеяло тонким ароматом яблок.

— Совершенство — недостижимый идеал. Но если вы так уверены в себе, как думаете… Окажись вы в шкуре зверя, сумели бы воплотить ощущение лучше? Ничто не заменит личного опыта.

Я усмехнулся.

— Любопытное предположение. К сожалению, на Земле таких чудовищ не водится. Они живут лишь в наших фантазиях. Или кошмарах, если угодно.

Девушка засмеялась, выразительно и мелодично. На её щеках обозначились милые ямочки.

— Почему же? Это можно устроить.

В левом ухе ожил крошечный передатчик.

Неужели остолопы из охраны наконец спохватились?

— Господин Герман, возникла непредвиденная ситуация. Это нужно увидеть самому. На первом этаже… Вам лучше лично оценить ущерб.

Разумеется, не спохватились.

Я вздохнул. И это щит, который ограждает семью от происков конкурентов… Оставалось надеяться, что врагам служат ещё более некомпетентные болваны.

Мало того, похоже, они повредили какие-то картины. И как умудрились?

— Сейчас приду.

Я поискал глазами незнакомку, чтобы предложить ей пройтись со мной — или напасть, если она явилась для этого.

Но галерея была пустынна. Ни следа человеческого присутствия, если не считать меня самого. По полированному мраморному полу бегали отблески хрустальных люстр, — больше никакого движения.

Говорят, все великие художники впадали в безумие. Настал мой черёд?

Я ухмыльнулся собственной шутке.

Лёгкий интерес, вызванный появлением незнакомки, с её исчезновением перерос в жгучее любопытство. Я был уверен, что она реальна; но с какой целью она проникла сюда? Чтобы заявить, что моему видению не хватает глубины?

Долго раздумывать над этим мне не дали. Вновь напомнил о себе передатчик, и дрожащий голос взволнованного охранника попросил поторопиться, насколько это возможно. На сей раз он додумался упомянуть, что затруднение возникло при переносе последних картин из кладовой, где хранилась экспозиция первого этажа.

Кажется, кто-то из новичков.

На время я выкинул из головы странную девушку.

Винтовая лестница вывела меня в широкий холл. Быстрым шагом я добрался до помещения запасников. Там с ноги на ноги переминался молодой парень в спецовке, с таким лицом, будто он вот-вот упадёт в обморок. В руках он вертел короткую дубинку.

— Что случило…

Движение позади я не услышал — скорее, угадал. Пригнувшись, я пропустил над собой довольно умелый хук, бросился в сторону и с разворота пнул врага в коленную чашечку. С тонким полувсхлипом здоровяк — в униформе охраны семьи — повалился на пол.

Их было ещё четверо, если считать парня в спецовке. И что самое скверное, я узнал почти всех в лицо. Они работали на семью уже не первый год.

Подкупили? Или внутренний разлад?

Размышления не мешали мне разбираться с предателями. Их хорошо натаскали, наши инструкторы зря хлеб не едят. Но меня гоняли ещё жёстче.

Когда на ногах остался последний охранник, тот самый, что заманил меня, в спину вонзились две тонкие иглы, — и тело тотчас пронзили жестокие судороги.

Сволочь, которую я отправил отдыхать в самом начале, догадалась вытащить тазер. Я изогнулся, силясь дотянуться до проводов. Пальцы тряслись, как у алкоголика, — разряд вжарили максимальный, а он у оружия семьи превосходил установленный законом порог. Краем глаза я уловил шевеление сбоку.

Парень с дубинкой не упустил шанса врезать мне.

Висок взорвался болью, от которой померкло в глазах.

Сознание возвращалось неохотно, в отличие от боли. Та навалилась сразу — промчалась по телу огненной волной, сдавила грудь, как обручем, мешая вдохнуть. Пересилив судороги, я втянул воздух.

В нос ударил едкий запах медицинской стерильности.

Жутко захотелось чихнуть, но я сдержался; знал, что вновь скрутит. Пошевелился, пробуя на прочность наручники.

Что-то новенькое: металл не холодил разбитые прошлыми рывками запястья. Вместо жесткого кресла спина чувствовала тепло и мягкость. Я не сидел — полулежал. И лежать было… уютно?

Неужели галлюцинации? Фантазии о том, как меня чудесным образом вырвали из лап похитителей?

Хлопнула дверь — незнакомо, иначе, чем в камере. Там она скрипела протяжно и угрожающе. Здесь — мягко, едва слышно.

— Меня заверяли, что он уже очнулся.

Отец!

В обманчиво-мягком баритоне скрывались железные нотки. Как всегда. Я представил, как он смеряет провинившегося своим фирменным льдистым взглядом — сверху внизу. И рост тут не играл никакой роли. Рядом с отцом другие люди казались незначительными.

Стальная интонация — верный признак, что он в ярости.

Какая нелепость. Даже на пороге смерти галлюцинация отца преследует меня — и недовольна. Горькая ирония, не правда ли?

На мгновение почудилось, что в больничный воздух прокрался аромат цветочных духов. Такими пользовалась мачеха, любившая сообщать о своём появлении заранее — и надолго оставлять след присутствия в комнате.

Мачеха? Неужели меня всё-таки нашли?

— Он не выглядит живым, — а вот и подтверждение, её голос. Сквозь фальшивую озабоченность прорывается брезгливость. Она редко соизволяет притворяться лучше, когда речь заходит обо мне. Даже в присутствии отца.

В горле запершило. Обсуждает меня так, будто уже списала со счетов! Я попытался открыть рот, чтобы высказать всё, что о ней думаю. Не получилось: челюсть в нескольких местах была сломана, и голову обмотали так плотно, что я даже губы разомкнуть не сумел.

В груди словно вспыхнуло солнце — прокатилось обжигающим жаром по позвоночнику и лопнуло у основания шеи. Раздражение слилось с болью, столь сильной, что я едва не потерял сознание. Лишь отточенная годами привычка не отступать спасла от позорного обморока.

Не слушались даже мышцы лица, а уж повернуть голову или заговорить — и думать без толку.

Во рту появился знакомый железный привкус, в висках зашумело. Я пересчитал языком зубы. Это помогло сосредоточиться.

— Состояние господина Германа стабильно. Он перенёс сильные побои, есть внутреннее кровоизлияние, множественные переломы, но ничего непоправимого. Однако я рекомендовал бы не тревожить его сейчас, дать ему… — Новый голос, неизвестный, с примесью страха.

— Я не вырастил слабака.

С этим утверждением я бы поспорил — точнее, с той его частью, что касалась непосредственной роли отца.

На мой взгляд, всё его воспитание ограничивалось тем, что он настойчиво лепил из меня свою точную копию, будущего главу семьи, до которой мне не было дела. Я никогда ничего не просил у него. Добивался успеха своими силами — и весьма преуспевал, хотя никогда не скрывал, что фирма служила лишь источником доходов для того, чтобы обеспечивать моё настоящее увлечение.

Я приоткрыл глаза. Их нещадно резануло. В сыром подвале с парой тусклых фонарей легко отвыкнуть от нормального освещения. А тут — стройный рядок длинных ламп и чистый выбеленный потолок.

Головная часть больничной койки была приподнята, так что я имел неплохой вид на своё тело. Если туловище просто перевязали, то руки были закатаны в гипс. Меня снова начала пробирать злость.

Первое, что сделали похитители, заполучив меня, — изувечили пальцы. Словно в насмешку над моими устремлениями.

Шевеление левее. Я скосил взгляд. В глазницы будто битого стекла сыпанули, но я увидел его. Отец смотрел серьёзно и молча. На прежде гладком лбу прорезались вертикальные морщины.

Отец чуть смягчил властный изгиб губ. На его языке это означало улыбку.

— Не сомневался в тебе. Доктор, Герману надо побыть наедине с семьёй.

— Но… — вяло откликнулся тот же боязливый голос.

Отец приподнял бровь, и этого оказалось достаточно. Послышались семенящие шаги, на миг в палату ворвался коридорный гул.

— Дорогой, так ли нужно тревожить Германа? Он пережил чудовищное испытание, и если ему не дать покоя… — К койке подступила мачеха, избегая смотреть на меня.

— Я не интересовался твоим мнением, Диана, — рубанул ладонью отец. — Он должен знать, что всех причастных к похищению найдут, чего бы это ни стоило.

Мачеха нахмурилась: не понравилось, что её грубо оборвали. Однако открыто не возмутилась. Привыкла терпеть.

— Когда тебя отыскали, предатели семьи были уже мертвы. Кто-то успел раньше наших служб. Пронюхал о том, что мы на пути к твоему спасению, и зачистил следы, — продолжил отец.

— Не переживай, братишка, мы отыщем этих мерзавцев. Поверь, они заплатят за каждую секунду, что ты провёл у них! — В поле зрения попала сводная сестра, Виктория. Она воздела кулачок в клятвенном жесте. — А ты непременно поправишься. С тобой будут работать лучшие специалисты. Врачи утверждают, что пальцы восстановятся. Будешь рисовать лучше прежнего!

Отец смерил её мрачным взглядом.

Зря она встряла.

Виктория захлопнула рот и нарочито повесила голову, демонстрируя истое покаяние. Впрочем, вскоре она не выдержала и озорно улыбнулась. Вика была оптимисткой по жизни. Кроме того, в отличие от меня, её действительно волновал семейный бизнес: она была прилежным исполнителем, хотя ей недоставало смекалки.

Мысль о том, что вскоре палачи испытают излюбленные приёмчики на своей шкуре, была приятна. Но знали ли ищейки из внутренней безопасности о девушке, которая обсуждала со мной картину?

— Имей в виду, Герман, — сказал отец. — Больше я твоих выходок не потерплю. Перестань бегать от семьи. Твои каракули не довели тебя до добра. Мир полон тех, кто с удовольствием размажет тебя, как бы ты ни делал вид, что не связан со мной. Отныне тебе запрещено рисовать. Твои счета заморожены, процесс поглощения фирмы я тоже запустил. Она будет принадлежать семье. Твои машины и квартиры тоже отойдут ей. Когда выздоровеешь, посидишь в особняке, пока не возьмёшься за ум.

Я не пошевелился, хотя от ярости зрение застила красная пелена. Из-за сломанной челюсти поговорить всё равно не вышло бы, а бестолково стонать и мычать я не хотел. К чему выказывать слабость?

Я не смирился. Я сбегу от отца, чего бы это ни стоило. Я не позволю ему забрать мою свободу. Я буду жить так, как считаю нужным лишь я. Никто не посмеет отобрать у меня то, что я заслужил своим трудом.

Вскоре семейный визит завершился. Отец сказал всё, что хотел, присутствующие услышали и сделали выводы.

Со мной остались скука и боль. Боль хорошо боролась со скукой, однако вскоре их противостояние закончила медсестра. Она поставила укол, от которого по венам разлилась успокаивающая прохлада, и сменила опустевшие пакеты в капельнице. Закончив проверять попискивающие аппараты, она ушла.

Сон не приходил. Чтобы расслабиться, я проделал комплекс дыхательных упражнений. Их я освоил, обучаясь в детстве у инструктора по боевым искусствам, которого нанял отец. Правда, к занятиям быстро подключилась Вика.

К дракам душа не лежала, но приходилось заниматься, чтобы не давать сестре вытирать собой маты. А уж она-то была замотивирована подать себя с лучшей стороны. Выслуживалась перед отцом.

Постепенно я научился видеть в тренировках плюсы. Занятия поддерживали тело в форме. К тому же благодаря различным ментальным трюкам и медитациям получалось до определённой меры гасить боль.

Сознание очистилось, однако успокоить сердце я не смог. Напротив, оно заколотилось чаще, надрывнее. Его стремительное биение принесло тяжёлые мысли.

Каким образом переманили охранников семьи? Им платили столько, что они даже не подумали предать из-за денег. Кроме того, все знали, как скор на расправу отец. Да и для чего соперникам семьи превращать меня в кусок отбивной? Неужели один из конкурентов отца вздумал проявить характер? Странно, они давно сидели тише воды, ниже травы.

Оставалась ещё таинственная девушка. Связана ли она с похитителями? Она появилась прямо перед тем, как они решились напасть.

Сердце билось всё быстрее.

Я забеспокоился. От конской дозы обезболивающих я должен был растечься безвольной медузой в гипсовом гробу. Откуда тогда пот, откуда тяжёлое, прерывистое дыхание? Я судорожно глотнул горячего воздуха.

Почему аппараты у койки не реагируют на приступ? Ради чего их здесь выставили? Для красоты?

Хлопнула дверь. У изголовья кровати возникла Виктория, щурившаяся, как довольная кошка. Я хотел крикнуть ей, чтобы позвала на помощь, однако губы не шевельнулись.

Как мне до неё достучаться?

Я лихорадочно заморгал, однако она лишь криво усмехнулась.

А для чего она вернулась?

От этой мысли жар спал, сменившись холодком подозрения.

— Гера-Гера, — цокнула Вика. — Никогда тебя не понимала. Почему ты сопротивляешься? Ради чего отказываешься от богатства, влияния и силы, которые тебе буквально всучивают? Умоляют, разве что на колени не встают, чтобы ты их принял. А ты кусаешь руку, которую тебе раз за разом протягивают. Ранишь тех, кто тебя любит и о тебе заботится.

Она осуждающе покачала головой. Было видно, что она верит в то, что говорит. Искренне считает, что золотая клетка, уготованная мне, — наилучшее, что могло со мной случиться.

— Папа перевернул город вверх дном. Поднял многих важных людей, затребовав с них старые долги. Задействовал связи, которые держал на чёрный день. И всё это он проделал для того, чтобы вытащить тебя. А ты… Уверена, ты даже благодарности не испытываешь. Не ценишь его усилий. Слишком гордый для этого.

Виктория всегда называла отца с почтительным придыханием — папа, когда мы были наедине. Для сестры отец был фигурой, достойной преклонения. Идолом, который вытащил её с Дианой из болота рутинной повседневности и вознёс на вершину Олимпа, где обитали утопающие в роскоши воры и бандиты.

Этим он заработал любовь сестры, но та стеснялась проявлять рабскую преданность при отце. Полагала, будто он сочтёт её признания попыткой польстить, фальшивым подхалимством. Но я не сомневался, что Вика готова закрыть своей грудью отца, если в него выстрелят.

Вика всю жизнь добивалась, чтобы отец признал её как свою, стремилась обогнать меня во всём. Отлично зная его отношение к женщинам на руководящих ролях, она коротко стриглась и косила под парня — манерами и грубоватой речью.

Она не плакала, когда ей на спаррингах прилетало в нос. Победно смеялась, если её удары попадали в цель. Старалась перепить меня на каждой вечеринке, а затем проводила остаток ночи в обнимку с унитазом.

Её существование было подчинено единственной цели — сделать так, чтобы отец заметил её. Возвысил. Признал своей правой рукой. Не ради денег, деньги имели для Вики весьма опосредованное значение. Они радовали её, потому что означали власть для отца.

Я считал попытки сестры выслужиться нелепыми, а её саму — чудачкой, но безобидной. Пускай с мачехой не заладилось, но к Вике я всегда испытывал симпатию, замешанную на жалости. В глубине души я знал, что отец никогда не признает её полноценным членом семьи и уж тем более наследницей. Виктория была не его крови — да ещё и женщиной.

— Я думала, придуркам хватит времени, чтобы закончить с тобой. Упомянула, чтобы не торопились. Тебя должны были разобрать на крошечные кусочки, последовательно и методично, начиная с рук. Сотворить немой, слепой и глухой обрубок, который проведёт остаток дней в кромешной тьме. Чтобы ты прочувствовал, как сильно ошибался, отвергая благосклонность папы. Он видел в тебе потенциал, видел, что если ты постараешься, то с лёгкостью превзойдёшь его…

Её лицо исказилось от злобы и зависти.

— Почему⁈ Почему⁈ Почему тебе всё так легко даётся! Он никогда не хвалил меня так, как хвалил тебя! А ты!.. Возился со своими картинами! Рисовал своих монстров!

По коже пробежал озноб. А я-то думал, что после пыток меня уже ничем не пронять.

— Да, тебя обнаружили раньше срока. Пришлось лично ехать на место и убирать исполнителей. Они могли рассказать слишком многое. Жаль, не успели обработать тебя до конца! И самое обидное, что папа не отказался от тебя. Он решил, что ты станешь его замом, даже если подписывать документы будешь, держа ручку во рту. Это было обидно, так обидно… Хорошо, что мама нашла выход.

Вика улыбнулась — отстранённой улыбкой человека, погружённого в собственные фантазии.

— Она оповестила нужных людей в больнице. Так что у тебя, братец, всплывёт осложнение. И его не заметят из-за неисправности в оборудовании. Как обидно! И когда тебя обнаружат при смерти, повезут в реанимацию… жаль, что я не буду присутствовать… Врачи не успеют спасти бедного, бедного Германа.

Мачеха, вероятно, решила, что Вика задумала сама забраться на вершину. Ей и в дурном сне не могло привидеться, что дочь руководствуется не банальной жадностью, а извращённой любовью. Вот Диана и устроила похищение.

Наверняка на смену моей охраны в тот день вышли люди, преданные только ей.

В груди разгорался пожар ярости. Я пристально смотрел на Вику. Она фыркнула:

— Не плачь. Ты сам выбрал свою судьбу. Никто не заставлял тебя идти против воли папы.

Плакать? Я⁈ Ни за что!

Зрение поплыло. Полоски ламп смешались в одну искрящуюся круговерть,…