Проблема урало-юкагирских генетических связей

Работа выполнена в лаборатории финно-угорских языков Института языкознания АН СССР.

Научный руководитель — академик АН СССР Б. А. Серебренников.

Официальные оппоненты: д. ф. н. Т.‑Р. О. Вийтсо, к. ф. н. А. И. Кузнецова

Ведущая организация — сектор финно-угорских языков Института языка и литературы АН ЭССР.

Защита состоится «__» __________ 198 г. на заседании специализированного совета Д 002.17.02 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при Институте языкознания АН СССР (103009, Москва, К‑9, ул. Семашко, 1/12).

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института языкознания АН СССР.

Автореферат разослан «__» __________ 1988 г.

Ученый

кан

Диссертация посвящена исследованию генетических связей уральских и юкагирского языков как проблеме сравнительно-исторического языкознания. Проблема эта является значимой не только в отношении изучения внешних связей уральских языков, но и в связи с изучением этнической и языковой картины северо-восточной Азии, в которой юкагирский компонент играл важную роль.

Актуальность работы со стороны юкагирского языкознания определяется самой поставленной задачей — сравнительно-историческим исследованием малоизученного языка на базе уточненных представлений о его синхронном описании при том, что число носителей юкагирского языка с каждым годом сокращается, и соответственно уменьшаются наши возможности получить о нем новую информацию. В этой ситуации позитивное или равным образом негативное решение урало-юкагирского вопроса является необходимой предпосылкой выяснения происхождения юкагирского языка и этногенеза юкагиров. Со стороны уральского языкознания актуальность исследования урало-юкагирских связей определяется тем обстоятельством, что подобное исследование потенциально способно придать новый импульс решению проблем собственно уральской праязыковой реконструкции за счет большей ориентации на предшествующее языковое состояние (урало-юкагирское) в условиях, когда внутриуральские ресурсы для уточнения реконструкции и верификации альтернативных гипотез о ходе формирования тех или иных систем и категорий в значительной мере исчерпаны.

Научная новизна исследования состоит в первую очередь в обращении к данным истории юкагирского языка. Новыми в диссертации являются следующие моменты: 1) впервые проведен филологический и лингвистический анализ материалов по юкагирскому языку XVIII — первой половины XIX в.; 2) установлена схема классификации и ход дивергенции всех известных науке юкагирских диалектов; 3) осуществлено сихронное фонологическое и морфонологическое описание современного юкагирского языка на основе новых полевых записей; 4) с учетом данных по староюкагирскому языку предпринята попытка реконструкции праюкагирской фонетической системы; 5) установлены фонетические соответствия между уральским и праюкагирским языками; 6) уточнен состав урало-юкагирских морфологических параллелей.

Как нам представляется, работа может иметь научное и практическое значение. Ее результаты могут быть использованы для дальнейших исследований в области сравнительно-исторического языкознания, а именно для изучения родственных связей языков Евразии, а также в практике преподавания университетских курсов по введению в языкознание и сравнительной грамматике уральских языков. Самостоятельную ценность имеет введение в науку нового юкагирского материала (как по современному языку, так и по языку XVIII—XIX вв.) и синхронное фонологическое описание юкагирского языка, основные положения которого уже используются для выработки практической орфографии, в школьном преподавании, а также при подаче юкагирского материала в ряде изданий фольклора (в частности, в серии «Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока»).

Материалом исследования стали, наряду с опубликованными работами, архивные источники по юкагирскому языку из архивов Москвы и Ленинграда (ЦГАДА, ОР ГПБ, Архив АН, Архив ЛО ИВ АН), а также наши собственные полевые записи, сделанные во время экспедиций к верхнеколымским юкагирам (1986—1987 гг.). Используются также этимологические источники по уральским языкам.

Основные положения работы изложены в пяти публикациях общим объемом около 2 а. л. Они излагались в докладах на конференциях в ТГУ (1984 г.), ИИФФ СО АН СССР (1987 г.), Институте языкознания АН СССР (1987 г.). Доклад по теме диссертации был представлен на XXIX сессию PIAC (1986 г.). Диссертация обсуждалась на совместном заседании лаборатории финно-угорских языков и лаборатории сравнительно-генетических и типологических исследований Института языкознания АН СССР (1988 г.).

Структура работы. Диссертация состоит из предисловия, введения, двух глав, заключения, списка использованной литературы (216 названий) и трех приложений.

В предисловии обосновывается актуальность темы исследования, формулируются цели и задачи работы, характеризуются ее значимость и новизна, описываются используемые источники.

В первой части введения даются лингвогеографические, этнографические и исторические сведения о юкагирах, характеризуется в социолингвистическом аспекте современное состояние юкагирского языка. Вторая часть введения посвящена истории изучения юкагирского языка вообще и его генетических связей, в частности, с уральскими языками. Отмечается, что, начиная с работ Б. Коллиндера, была создана солидная база данных по урало-юкагирскому сравнению, однако слабая изученность внутренней структуры и истории юкагирского языка создавала серьезные препятствия для появления надежной урало-юкагирской сравнительной фонетики как основы сопоставления на лексическом и морфологическом уровнях.

Первая глава «Праюкагирская реконструкция» носит принципиальный для всего исследования характер, поскольку результаты данной главы положены в основу дальнейших изысканий по урало-юкагирскому сравнению.

Первый раздел посвящен анализу староюкагирских материалов. Понятие «староюкагирский» вводится нами впервые, при этом имеется в виду язык, зафиксированный в рукописных источниках XVIII — первой половины XIX в. Хронологически «нижняя» граница староюкагирского языка определяется, следовательно, временем первой известной науке записи на юкагирском языке (1692 г.), «верхнюю» границу мы условно относим к 20—50 г. XIX в.: этим временем датируется важный для юкагирской исторической фонетики переход инлаутных сочетаний типа носовой + шумный в одинарный носовой или звонкий шумный в зависимости от позиции. Более поздние материалы (Шифнер, Иохельсон, записи XX в.) отражают, таким образом, уже юкагирский язык нового времени.

Староюкагирские материалы имеют преимущественно лексикографический характер, поскольку бо́льшая часть записей была сделана в ходе работы по подготовке т. н. сравнительных словарей. Это в значительной степени определило наш подход к изучению староюкагирских материалов, практически не позволяющих проследить характерные диалектные особенности в области морфологии и синтаксиса. Отдельные наблюдения по фонетике староюкагирских диалектов не могут быть положены в основу их классификации, т. к. существенная часть записей является дефектной, и не во всех случаях имеется возможность установить, что́ стоит за тем или иным написанием: фонетическая реальность, особенности графики источника, ошибочное аудиторское восприятие или описка. С учетом этих моментов основным критерием, согласно которому проводилась классификация староюкагирских диалектов, стало наличие в них лексических изоглосс.

Анализ староюкагирской лексики показал, что между некоторыми диалектами имеются характерные лексические схождения. Это относится, например, к материалам Бенсинга (Boe) и чуванскому списку Ф. Матюшкина (MČ), обнаруживающих 11 общих слов, не зафиксированных в других юкагирских источниках, что дает основания вслед за О. Г. Тайером рассматривать диалекты, представленные в этих материалах, как близкородственные или даже объединять их в единую языковую систему (т. н. чуванский диалект). Несколько особняком стоит омокский список Матюшкина (МО) (имеющий, однако, характерные фонетические изоглоссы с современным тундренным диалектом в отражении ПЮ *δ, *w‑), который обнаруживает наибольшее число своеобразных лексических элементов, что, впрочем, не является абсолютно показательным при учете плохого качества записи. Много лексических изоглосс прослеживается для материалов Биллингса-Мерка (B), Клички (Kl) и колымского списка Миллера-Линденау (МК), по-видимому, представляющих достаточно близкие диалектные системы, соотносимые с современным верхнеколымским диалектом. Наконец, материалы по усть-янскому диалекту Миллера-Линденау (MU) носят в известной степени промежуточный характер, обнаруживая общие черты с диалектами колымской группы, а с другой стороны, приближаясь к тундренному диалекту; однако нет оснований видеть в усть-янском диалекте особый язык юкагирской семьи, как это предполагалось О. Г. Тайёром, В. Феэнкером и др., поскольку доля специфической для усть-янского диалекта лексики не превышает обычный процент специфических для других староюкагирских диалектов слов.

Наблюдения над лексикой староюкагирских источников в целом подтверждаются данными лексикостатистического анализа диагностических списков слов, основанных на 100-словном списке М. Сводеша. Процент совпадающей лексики в староюкагирских диалектах отражен в таблице:

При сравнении староюкагирской лексики с данными современных юкагирских диалектов выясняется, что существует староюкагирский диалект, который может считаться непосредственным предком верхнеколымского диалекта, а именно, диалект Биллингса-Мерка (95% соответствий). Для тундренного диалекта такой непосредственный источник не обнаружен: лексико-статистическое сравнение тундренного диалекта со староюкагирскими диалектами показывает, что тундренный диалект располагается ближе к некоторым старюкагирским диалектам, чем к современному верхнеколымскому диалекту, с которым он имеет лишь 55% соответствий, а именно, к усть-янскому диалекту и к колымскому диалекту Миллера-Линденау (65% соответствий в обоих случаях), но не совпадает с ними. В целом же тундренный диалект дает высокий процент расхождений со всеми юкагирскими диалектами, и это может быть отчасти связано с сильным влиянием на этот диалект эвенского языка в условиях массового двуязычия юкагиров и эвенов, обусловившем приток лексических заимствований в т. ч. и для базисной лексики (ср. возможные эвенские заимствования Т awə‑ «спать», öniǯ́ə «песок», alʹγə «рыба», ńawə‑ «белый» и др.).

Общая схема дивергенции известных нам юкагирских диалектов представляется в следующем виде:

Как свидетельствует этнографический материал, каждое юкагирское племя могло иметь собственный диалект (говор). При этом предполагается, что южная группа староюкагирских диалектов, вероятно, представлена диалектом староюкагирского племени когимэ (B) и южной группы омоков (Kl, МК), а северная группа — диалектами племен чуванцев (Boe, MČ), омоков (МО) и северо-западных племен яндырей, хоромоев, янгинцев, олюбенцев (MU), подвергшихся смешению в староюкагирский период.

Второй раздел, посвященный синхронному фонологическому и морфонологическому описанию юкагирского языка, предваряет реконструкцию праюкагирской фонетической системы. Введение его в работу связано с тем, что существующие описания не являются полными и не ориентированы на изучение эволюции фонологического строя языка. Мы же стремились к созданию такого описания, которое, адекватно отражая факты синхронной фонологии, могло бы стать отправной точкой при углублении в историческую фонетику.

В разделе показывается, что система консонантизма верхнеколымского диалекта включает в себя 21 фонему, а тундренного диалекта — 19 фонем. Различия связаны с тем, что в верхнеколымском диалекте фонологической самостоятельностью обладают сегменты ś (< ПЮ *č́) и ž (< ПЮ ‑*nč‑), отсутствующие в тундренном диалекте. Системы гласных фонем в обоих диалектах совпадают, они включают в себя 6 кратких гласных, 6 долгих и редуцированный ə, выступающий в большинстве случаев в непервых слогах. Выделение ə в качестве самостоятельной фонемы предпринято нами впервые и носит принципиальный характер. Гласный ə обладает способностью к ассимилятивному изменению под влиянием качества гласных соседних слогов, и с этим связано то обстоятельство, что в существующих источниках он не имел специального обозначения и обозначался как а, о или е, а его ассимиляция рассматривалась, в частности, Б. Коллиндером и Е. А. Крейновичем, как вокалические чередования или проявление гармонии гласных. В разделе показывается, что гласный ə обладает специфическими морфонологическими свойствами, отличными от свойств других гласных: располагаясь в конце основы, ə вызывает присоединение аффиксов типа ‑Cə‑/‑C‑ в виде ‑C‑, тогда как остальные гласные и все согласные требуют выбора Cə-образного альтернанта. Агглютинативная цепочка из основы и присоединяющихся к ней аффиксов имеет вид ‑ə + C + Cə + C… или ‑V/‑C + Cə + C + Cə…, где V — отличный от ə гласный.

Существенные результаты были получены также при изучении квантитативной аллофоники юкагирских гласных. Констатируется, что фонологически краткие, долгие и редуцированные гласные выступают в нескольких аллофонических вариантах в зависимости от расположения гласного по отношению к месту ударения в слове, образуя следующие ступени фонетической долготы: 1) фонетически сверхкраткий гласный нейтрального образования; 2) фонетически сверхкраткий гласный, имеющий качественную окраску (для гласных неверхнего подъема ă, ŏ); 3) фонетически краткий гласный; 4) фонетически полудолгий гласный; 5) фонетически долгий гласный; 6) дифтонг (для гласных среднего подъема — ie, uo). Распределение этих вариантов происходит по трем позициям: слабая позиция (безударная), сверхсильная позиция (позиция в однослоге (C)V(C) или — для гласных первого слога — в структурах типа (C)VCə) и сильная позиция (ударная позиция без дополнительных условий), см. таблицу распределения аллофонов:

Такой подход позволяет, в частности, дать объяснение ряду явлений, не всегда адекватно истолковывавшихся в описаниях юкагирского языка (приобретением редуцированным гласным ə качества гласного полного образования, появлению у долгих и кратких гласных фонем среднего подъема дифтонгических аллофонов, которым традиционно приписывался фонологический статус и др.).

Вопрос о квантитативной аллофонике гласных находится в тесной связи с рассмотрением правил юкагирской акцентуации. Здесь формулируются следующие закономерности. Место ударения (динамического по своему характеру) находится в зависимости от соотношения в слове слогов следующих типов: тяжелый слог, т. е. слог типа CVC или слог с фонологически долгим гласным типа CV̄ (валентность 2); первый слог слова, предшествующий слогу с редуцированным гласным в структурах CVCə… (валентность 1); остальные типы слогов ‑CV, Cə (валентность 0). Согласно нашему правилу, ударение располагается на ближайшем к концу слова слоге с наивысшей валентностью. Ударение, таким образом, не имеет фонологической самостоятельности и не выступает как смыслоразличительное средство; оно является разноместным (ср. К ńáśə «острие» — фонетически [ńā́śə], но ńaśəγədə́jm «он вонзил» — фонетически [ńăśəγədájm]; er «развилка» — фонетически [i̯er], но erəlʹə́j «он расставил ноги» — фонетически [ərəlʹéj]).

В разделе также описываются возможные фонетические типы основ и аффиксов, способы присоединения аффиксов к основе, явление эпентезы, присутствующие в юкагирском языке морфонологические чередования (чередование «звонкий шумный (+ гласный) ~ носовой (+ согласный)», ассимиляция согласных по звонкости — глухости, твердости — мягкости, ассимиляция j в составе консонантных сочетаний, сужение гласных среднего подъема под влиянием узкого гласного следующего слога и др.), закономерности сингармонизма. В частности, показывается, что сингармонизм в юкагирском языке проявляется в выборе вариантов велярных и увулярных согласных (k, g для основ переднего ряда; q, γ для основ заднего ряда) и некоторых аффиксов (например, суффикса инхоатива ‑ā‑ для основ заднего ряда, ‑ē‑ для основ переднего ряда), а также при удлинении конечного ə основы перед рядом аффиксов (> ā в основах заднего ряда, > ē в основах переднего ряда). Сингармонический ряд основы устанавливается в большинстве случаев по гласному первого слога, причем он может не совпадать с фонетическим качеством гласного и его местом в системе: гласные u, ū фонетически квалифицируются как гласные заднего ряда, однако в сингармонизме выступают как переднерядные гласные; гласный i (< ПЮ *i̮) в ряде основ выступает как гласный заднего ряда.

С учетом полученных ранее результатов в третьем разделе делается попытка реконструкции праюкагирской фонетики (под праюкагирским понимается язык — общий предок всех известных юкагирских диалектов). Устанавливается, что праюкагирская система консонантизма включала 19 согласных фонем, реконструкция которых основывается на междиалектных соответствиях. К наиболее нетривиальным относятся следующие фонетические процессы: ПЮ *č́ > К č́‑, ‑ś(‑), Т č́; ПЮ *č > К Т č́; ПЮ *‑δ‑ > К ‑d‑, Т ‑r‑; ПЮ *w‑ > К ∅︀, Т w‑; ПЮ *ϑʹ > К š, Т s, ПЮ *ϑ > К Т l, ∅︀‑ (перед сонорным второго слога). Некоторые реконструкции (ПЮ *ϑ, *ϑʹ, *δʹ) являются достаточно условными и основаны на данных внешнего сравнения. В праюкагирском — вплоть до староюкагирского периода — присутствовали срединные консонантные сочетания типа носовой + шумный (смычный или аффриката); если оба компонента таких сочетаний имели гоморганную артикуляцию, дальнейшее развитие приводило к появлению звонкого шумного в предвокальной и носового в предконсонантной позиции (ср. морфонологическое чередование в современных юкагирских диалектах): ПЮ ‑*nt‑ > СЮ nd > К Т d(+V), n(+C); ПЮ ‑*mp‑ > СЮ mb > К b, Т w(+V), К Т m(+C); ПЮ ‑*ŋk‑ > СЮ ŋg > К Т g/γ(+V), ŋ(+C); ПЮ ‑*ńč́‑ > СЮ ńǯ́ > К Т ǯ́(+V), ń(+С); ПЮ ‑*nč‑ > СЮ nǯ > К ž, Т r(+V), примеры на предконсонантную позицию отсутствуют. Этот процесс, а также переход праюкагирских спирантов в некоторых случаях в смычные (ПЮ ‑*δ‑ > К d, ПЮ ‑*γ- > К Т g/γ, ПЮ ‑*w‑ > К b) вызвали появление в системе консонантизма современных юкагирских диалектов звонких смычных и аффрикаты ǯ́, отсутствующих в праюкагирском языке.

В области вокализма для праюкагирского состояния реконструируется система из 9 членов со следующими рефлексами в верхнеколымском и тундренном диалектах:

8 гласных фонем полного образования образовывали в праюкагирском языке 4 сингармонические пары по признаку передний — непередний: e — a, ö — o, i — i̮, u — å . В современном юкагирском языке эта система в основном сохранилась, хотя и лишилась симметричности: для гласного u отсутствует коррелят по ряду вследствие развития ПЮ *å > К o, Т a. Гласный i̮ не присутствует в современных диалектах, но в ряде основ выступает в виде i, принимающего участие в сингармонизме как гласный заднего ряда.

Спорным является вопрос о наличии в праюкагирском долгих гласных. По крайней мере в верхнеколымском диалекте часть долгих гласных возникла в результате вторичного развития, а именно, контракционных процессов типа aw, åw, ow > ō, uw, uj, uγ > ū, aj > ā, öj, ej, iγ, əγ > ī и др., имевших место в ауслауте или в позиции перед гласным. Вторичную долготу приобретали такие ауслаутные ī, ū (краткие i, u в этой позиции невозможны). В некоторых случаях, однако, долгота гласного присутствует в обоих диалектах и не объясняется вторичными причинами; здесь она должна восходить на праюкагирский уровень (для гласных ē, ā, ō, ī).

По всей вероятности, в праюкагирском преобладали односложные или двусложные основы, в двусложных основах присутствовали гласные, коррелирующие между собой по ряду. Гласный ə, выступавший в непервых слогах и не участвовавший в сингармонизме, по крайней мере в ряде основ типа (C)VC(C)ə мог представлять собой архаичный суффиксальный элемент (ср. его отсутствие в некоторых словоизменительных формах в современном языке). Первичная основа могла присоединять цепочку словообразовательных аффиксов типа Cə , часть из которых возводится на праюкагирский уровень. В некоторых случаях в производных тресложных основах гласный второго слога выпадал уже в новоюкагирский период, т. е. имело место развитие CVCVCə > CVCCə.

Основой для второй главы, посвященной собственно урало-юкагирскому сравнению явился, с одной стороны, анализ всех предлагавшихся ранее урало-юкагирских сближений и отсев сопоставлений, возникших за счет случайного формального и семантического сходства, который позволил ограничить материал лишь заведомо надежными этимологиями. С другой стороны, пересмотр предлагавшихся урало-юкагирских фонетических соответствий стал возможен благодаря учету данных праюкагирской реконструкции, позволяющей проследить предысторию юкагирских форм. К сравнению, таким образом, привлекаются не данные современных юкагирских диалектов, как это имело место в других работах на эту тему, а их реконструированные — где это возможно — источники, что соответственно позволяет хотя бы в небольшой степени уменьшить хронологическую дистанцию между сравниваемыми объектами.

Установление фонетических соответствий между уральскими и юкагирским языками сталкивается со значительными сложностями, связанными с тем, что приходится иметь дело с относительно небольшим корпусом этимологий (в таком материале малочастотные фонемы представлены единичными примерами, что существенно снижает достоверность постулируемых соответствий). Кроме того — это касается прежде всего вокализма — существенным препятствием является недостаточная разработанность некоторых вопросов уральской реконструкции. Мы пользовались в основном традиционными реконструкциями уральских гласных, но в принципе не исключено, что именно юкагирские данные помогут со временем внести в них ряд корректив.

В области консонантизма наблюдаются следующие закономерности. Уральским анлаутным смычным (*p, *t, *k) соответствуют в праюкагирском согласные того же качества; в инлаутной позиции имеет место спирантизация по крайней мере двух из этих согласных: ур. ‑*k‑ ~ ПЮ ‑*γ‑, ур. ‑*p‑ ~ ПЮ ‑*w‑ (для ур. *t надежные примеры отсутствуют). Инлаутным геминированным смычным соответствуют в юкагирском языке одинарные (ур. ‑*kk‑ ~ ПЮ ‑*k‑, ур. ‑*pp‑ ~ ПЮ ‑*p‑, ур. ‑*tt‑ ~ ПЮ ‑*t‑).

Нетривиальный характер имеют праюкагирские соответствия уральских сибилянтов. Уральский *s (вероятно, также *š) отражается в праюкагирском языке как межзубная глухая фонема *ϑ с последующим развитием в l или отпадением перед сонорным согласным второго слога, ср. примеры: ф.‑у. *sōja «место за чем-нибудь» ~ Т laj‑ «задний, последний», ф.‑у. *seγe‑ «есть» ~ К Т leg‑ id., ур. *sȣ̈ местоимение 3 л. ~ К Т ‑lə архаичный показатель 3 л., ф.‑у. *särɜ «жила, корень» ~ К larq‑ «корень», ф.‑у. *sula(‑) «талый, таять» ~ К Т al(ɜ)‑ id. и др. Праюкагирский согласный, соответствующий ур. *ś, условно реконструируется нами в виде *ϑʹ (> К š, Т s), хотя фонетическое качество этого сегмента остается не вполне ясным, ср. примеры: ф.‑у. *śoδʹka «вид утки» ~ Т salʹγə «гагара», ур. *śerɜ «способ, средство» ~ К šar «нечто», ур. *śalɜ «лесистый холм или остров» ~ К šölö «высокое лесистое место», ф.‑у. *śumɜ «холм» ~ К šömö‑, Т sum‑ «вершина» и др. Эти фонетические процессы имеют аналогии внутри уральской языковой семьи, а именно, в угорских и самодийских языках, для которых характерно совпадение и дальнейшая спирантизация *s и *š при депалатализации *ś, что позволяет говорить о важной фонетической изоглоссе, объединяющей юкагирский язык с восточно-уральскими.

Практически всем остальным согласным, присутствовавшим в уральской системе консонантизма, в праюкагирском соответствуют согласные того же качества (аффрикаты, сонанты, *δ, *δʹ).

Различие уральских типов основ, т. е. традиционно выделяемых a/ä-основ и е-основ, по крайней мере часть из которых может быть переинтерпретирована как основы на согласный, прослеживается и в юкагирском языке, где уральским a/ä-основам в большинстве случаев соответствует вокалическая основа, а е-основам — консонантная основа. Уральские двусложные основы, имевшие на границе первого и второго слогов консонантное сочетание, также приобретали в юкагирском языке консонантный исход, причем второй слог полностью отпадал, а первый компонент консонантного сочетания развивался в юкагирском языке в соответствии с общими фонетическими закономерностями. Таким образом, общая схема соответствий типов основ между уральским и праюкагирским имеет следующий вид: CVCa/ä ~ CVCV, CVC(e) ~ CVC, CVCCV ~ CVC. Единственное исключение представляют основы, в которых присутствовали устойчивые сочетания типа «носовой + шумный», сохранившиеся до праюкагирского уровня.

Говорить об урало-юкагирских соответствиях в области вокализма приходится лишь в предварительном порядке (см. выше), мы можем здесь констатировать лишь основные тенденции в развитии, не претендуя на объяснение всех имеющихся в юкагирском языке рефлексов. Для гласных первого слога выделяются следующие позиции, различающие соответствия уральских гласных в праюкагирском языке: 1) позиция перед латеральным согласным l, lʹ , а также j; 2) позиция перед l, lʹ, j после палатального *ś ; 3) позиция в а-основах; 4) позиция в праюкагирских основах типа CVCC(V); 5) остальные случаи. Рефлексация уральских гласных первого слога в праюкагирском языке представляется в следующем виде:

В данной таблице ненадежно засвидетельствованные рефлексы заключены в скобки; в принципе множественность рефлексов в праюкагирском языке может свидетельствовать о наличии вариантов (например, сингармонических) в пределах уральской языковой семьи.

При рассмотрении в следующем разделе соответствий между уральскими и юкагирским языками в области морфологии мы в значительной степени опирались на уже достигнутые результаты (в первую очередь Б. Коллиндером) и лишь в отдельных случаях предлагали собственные этимологические решения (для некоторых юкагирских грамматических формантов устанавливаются также алтайские соответствия). В области именной морфологии рассматриваются соответствия пространственных падежей и констатируется примечательный параллелизм между юкагирским языком и самодийскими языками в образовании пространственных падежей, которые строятся по схеме: суффикс генитива + коаффикс КꞫ + собственно падежное окончание. Уральское происхождение имеют юкагирские показатели локатива ‑n(ə), аблатива ‑t, латива ‑k и ‑ntə. Характерно, что в юкагирском языке присутствует сочетание генитива на ‑n (~ ур. ‑*n) и архаичного личного местоимения 3 л. ‑lə (~ ур.*sȣ̈), давшее начало, с одной стороны, форманту юкагирского неопределенного генитива[1] ‑n/‑d (< nd < ntə < nϑə < *nsȣ̈), а с другой стороны, посессивному аффиксу 3 л., употребляющемуся в косвенных падежах, ‑də (< ndə < ntəC < nϑəC < *nsȣ̈C). Аналогичные сочетания со сходной функцией присутствуют и в уральских языках (ср. фин. ‑nsa/‑nsä притяжательный аффикс 3 л., ПС ‑*ntå формант генитива в притяжательном склонении).

Современному юкагирскому языку свойственна сложная система морфологического выражения логического ударения, впервые выявленная В. А. Крейновичем. Исследование генезиса этой системы привело нас к выводам, частично расходящимся с интерпретацией Крейновича. По нашему мнению, все существующие в юкагирском языке структуры предложений, имеющие различное морфологическое оформление субъекта, объекта и предиката и различающиеся по коммуникативной направленности, могут быть сведены к структуре, в которой предикативный член располагался в конце предложения. В качестве такого предикативного члена мог выступать глагол в финитной форме или имя, оформленное специальным показателем предикативности ‑k, который, возможно, восходит к уральской усилительной и утвердительной частице *ka/*kä (в последнем случае логический и грамматический субъект, объект и предикат предложения не совпадали). Субъектная группа 3 л. получала оформление формантом ‑lə (~ *ур. *sȣ̈), в 1 и 2 л. субъект не имел специального оформления. В соответствующем разделе диссертации показывается, что подобная система, являющаяся по существу наиболее специфической особенностью юкагирской грамматики, оказывается результатом достаточно закономерного развития номинативной языковой системы, возможно, близкой к той, которая постулируется для уральского праязыка. Очевидно, уже в пределах этой системы имелись определенные предпосылки для ее развития в указанном направлении: противопоставление логически выделенных и логически нейтральных членов предложения (в частности, объекта, что может влиять на выбор типа спряжения), возможность предикативного изменения имени и т. д.

В области глагольной морфологии отсутствуют очевидные аналогии в системе личных окончаний глагола между уральскими и юкагирским языками (достоверность отдельных сопоставлений типа ур. ‑*mȣ̈ личное окончание 1 л. ед. ч. ~ К Т ‑m окончание 1 л. ед. ч. эмфатического спряжения снижается вследствие несистемности сравнения), и это может свидетельствовать о самостоятельном развитии спряжения в юкагирском языке (для общей урало-юкагирской эпохи в таком случае следует предполагать широкую распространенность конструкций с отглагольными именами). В юкагирском языке присутствуют соответствия для уральских формантов отглагольных имен ‑*ja/‑*jä и ‑*ma/‑*mä (юкагирские аффиксы ‑jə и ‑mə образовывают соответственно активные и пассивные причастия, а также принимают участие в образовании личных глагольных окончаний) и некоторых других глагольных аффиксов (суффиксов каузатива, пассива и т. д.).

В разделе, посвященном проблеме интерпретации урало-юкагирских параллелей, обобщаются результаты сравнительного изучения фонетики и морфологии и обсуждаются различные возможности объяснения факта наличия разноуровневых соответствий между уральскими и юкагирским языками. Урало-юкагирский сравнительный материал удовлетворяет обычным критериям, применяемым при обосновании генетического родства языков и требующим установления формально-семантического сходства между ними (наличие однозначных или близких к однозначным фонетических соответствий, родство базисной лексики — для уральского и юкагирского языков предполагается 15—18 соответствий в пределах 100-словного списка, наличие общих по происхождению грамматических элементов и др.). Объем урало-юкагирского этимологического корпуса, с которым мы имеем дело, включает в себя около 155 этимологий, эта цифра кажется сопоставимой с количеством уральской, т. е. финно-угорско-самодийской лексики (около 450 сопоставлений) и может свидетельствовать о большей хронологической дистанции между уральским и юкагирским языками, чем между финно-угорскими и самодийскими. Характерно, что юкагирский язык обнаруживает некоторые примечательные параллели с восточно-уральскими языками (развитие сибилянтов, наличие коаффикса местных падежей kɜ, противопоставление определенного — неопределенного объекта), но количество юкагирско-самодийских лексических сопоставлений не превышает число юкагирско-финно-угорских этимологий, и пока нет достаточных оснований говорить о специфической близости юкагирского и восточно-уральских языков.

Реконструкция языка-общего предка юкагирского, с одной стороны, и уральских языков, с другой, сталкивается со значительными сложностями. Практически в нашем материале мы пользовались уральской реконструкцией, для которой устанавливались регулярные соответствия в юкагирском языке, не пытаясь внести в нее коррективы с учетом юкагирских данных и описывая, таким образом, не правила «выведения» двух систем из общего источника, а скорее, правила «пересчета» уральской фонетической системы в юкагирскую. Такой подход, хотя и применяется в практике сравнительно-генетических исследований (в частности, в уралистике, где долгие годы финно-угорская или финно-волжская система практически отождествлялась с уральской), не является вполне корректным, но на данном этапе работы представляется оправданным, поскольку временной интервал между предполагаемым урало-юкагирским и уральским, видимо, существенно меньше, чем между урало-юкагирским и праюкагирским, и за этот период могло не накопиться достаточное количество фонетических изменений, позволяющих разграничить два хронологических уровня существования языка.

Для выявления особенностей урало-юкагирского состояния необходимо обращение к данным более глубокого хронологического уровня, т. е. к материалу ностратического сравнения. Здесь мы можем говорить о некоторых общих урало-юкагирских инновациях (совпадение трех серий анлаутных смычных, спирантизация интервокальных звонких смычных, оглушение звонкой аффрикаты *ǯ и звонкого сибилянта *z, некоторые явления ассимиляционного характера в области вокализма). В целом, однако, этот вопрос нуждается в специальном, более детальном изучении. Приводимый в реферируемом разделе юкагирско-алтайский сравнительный материал свидетельствует о тесных связях генетического характера между юкагирским и алтайскими языками и одновременно ставит новую проблему — проблему взаимного соотношения юкагирского, алтайских и уральских языков и их классификации в рамках ностратического единства, которая может составить тему особого исследования.

Заключение подводит итоги работы и содержит ее основные выводы. В приложения вынесен фактический материал исследования: приложение I представляет собой полный перечень принимаемых нами урало-юкагирских сопоставлений; приложение II посвящено краткому критическому анализу урало-юкагирских сближений, предлагавшихся в этимологической литературе; в приложении III рассматривается староюкагирский материал (дается филологическая характеристика староюкагирских источников, полный тезаурус староюкагирских данных, а также диагностические списки слов по староюкагирским диалектам).

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Николаева И. А. Алтайско-юкагирские параллели // Историко-культурные контакты народов алтайской языковой общности: Тез. докл. XXIX сессии PIAC. Ташкент, сентябрь, 1986 г. — Москва, 1986, — Т. II: Лингвистика. — С. 84—85.

2. Николаева И. А. Категория определенности — неопределенности в падежной системе юкагирского языка // Семантические и прагматические аспекты языковых единиц и речевых структур: Тез. докл. конференции молодых научных сотрудников и аспирантов. Институт языкознания АН СССР. — Москва, 1987. — С. 81—82.

3. Николаева И. А. К реконструкции праюкагирского языкового состояния (инлаутный консонантизм) // Язык — миф — культура народов Сибири: Сборник научных трудов. — Якутск: Якутский гос. университет, 1988. — С. 43—48.

4. Николаева И. А. О соответствиях уральских аффрикат и сибилянтов в юкагирском языке // Сов. финно-угроведение. — Таллин, 1988. — Т. XXIV, №2. — С. 81—89.

5. Nyikolajeva I. A. A jukagir tőtípus-kétféleség morfofonológiai magyarázata // Nyelvtudományi Közlemények. — Budapest, 1986. — 88. köt. — Old. 281—286.