Продолжение следует

…Продолжение следует

- А я, Полиночка, вам Жадова достала. Прямо в столовской очереди – то ли за гороховым супом и яичным омлетом, то ли, если верить ему, в поисках среди голодных той, которую сможет сам прокормить... Но юмор, Полечка, у парня по тебе: одесский Привоз вместе с Молдаванкой! И "12 стульев" – знает наизусть.

- Видела его на сцене. Знакомиться – буду, а на посмешище с ним на сцену – увольте! Это во-первых, а, во-вторых, этот Городничий из Жмеринки – "притча во языцех" всего университета... Если я появлюсь рядом с его рейтузами на сцене, я смогу выйти затем замуж только за него!

- Секира с очень красивым топорищем, - подумал я, - но рубит очень артистично...

Начинаю разминку:

- А я, кстати, не Вас видел именно на Жмеринском вокзале – в траурной вуали? Вы там не потеряли случайно жениха? - огрызнулся я, отсчитав ей "сдачу" мелочью, на какую только был способен. - И ещё скажу Вам – уже приятное. Не обижайтесь, Вы красивая, как Кармэн, а почему-то себе нравитесь только злой и дерзкой! И кусючей! Себя щадить тоже надо! («попал прямо в гемоглобин!» - увидел я, как зарделась секира).

- Светлана Георгиевна, как кончил ваш любимчик Жадов? - спросила с деланным вызовом Полина, глядя на меня.

- Не говорите ей, Светлана Георгиевна! Полина замышляет что-то страшное. Пощадите!

- Ладно, кончайте перестрелку! История с Городничим на моей совести: я, глупая, будучи замужем, ничего не понимала в мужском туалете. И это – мой чисто режиссерский прокол!..

А было вот что: Городничий, как водится, носил белые, в обтяжку, рейтузы. И черные – под ними (других у меня просто не было) плавки. Они так рельефно и чуть ли не рекламно выделили бугор черно-белых мужских достоинств, что зал при моем появлении в свете рампы так гомерически грохнул, что я, не произнеся ни единого слова, ушел со сцены под бурные несмолкающие... И, хотя дочь Городничего, чтобы хоть как-то исправить конфуз, успокоить зал, блестяще сыграла полонез Огинского "Прощание с Родиной", зал с хохотом не расстался, а я без смеха... прощался со сценой.

Но только со сценой – не с Кармэн: уже на второй день она почему-то оказалась за мной в очереди в столовой, я уступил ей очередь, но она прошептала с очаровательной улыбкой, что я ее вчера оскорбил и что она требует сатисфакции...

- Никаких проблем, могу – рыцарскими извинениями, могу – контрибуцией. Дуэлью могу, могу на коленях и даже в рейтузах. Как прикажете?

- Хочу в рейтузах! Я одна ничего не видела, все говорили – очень забавно!

А я уже было усомнился, что она – генеральская дочь. Я был юн, романтичен, любил смачную экспромт-шутку и преуспевал в этом упражнении сам, но, да простит мне современный читатель, которому это и понять трудно – был ещё к тому же невинен, если такое употребительно не только в отношении девушек!

О "дуэли" договорились быстро: в семь вечера дома у Полины. Как и можно было предположить, генеральская дочь жила на квартире и, разумеется, на Арбате, и с полным пансионом и лифтом. Я, провинциал (Кармэн попала не пальцем в небо с Жмеринкой) весьма побаивался "генеральского" подвоха, но это только полправды, ибо мысленно жаждал блеснуть уменьем увернуться от неминуемого туше словесных схваток с асами словоблудия...

В семь я уже жал на звонок внизу таблички "Доктор Дерёш – зубные протезы". Дверь мне открыли двое: старший лейтенант медицинской службы и молодой офицерской выправки человек, оказавшийся впоследствии чемпионом по боксу среди студентов.

- А лично Полина кому-то сама открывает дверь?! - громко съехидничал я, чтоб она услышала.

- Когда пажи служат Отечеству и никого, кроме меня, нет! - прозвучало издали и, - Секунданты могут отдохнуть, а Вас, Городничий, жду при полном параде, чтоб открыть вам свое доброе сердце.

"Секунданты" спешно ретировались, вошла Полина в красном махровом халатике, и мои страхи только усилились, но способность ерничать, кажется, испарилась ещё не до конца, а это было просто заготовкой:

- Я простой и бедный советский Городничий! - причитал я. - И рейтузы, лосины для дуэли, взял напрокат, и рассчитываю на ваше генеральское снисхождение! - взмолился я, игриво поощряемый чувственным смехом автора всей этой пьесы. И затем… театрально спустил и сбросил китайские рублевые брюки, которые тогда носили почти все студенты, обнажив легендарные рейтузы Городничего и театрально демонстрируя то, что Полина тогда не видела.

- Кстати, - добавил я под ее бурные аплодисменты, - Вы понимаете, что даже за половину того, что Вы видели, Вы уже обязаны на мне жениться...

Мне очень хотелось понравиться "генеральше", и, по правде, мне всегда импонировали "девушки с характером", а кусючие языки только вдохновляли мою храбрость, даже "драчливость".

- Не обольщайтесь, юноша, по перспективному плану родителей моя красота достанется будущему генералу из числа перспективных старлеев, или ещё лучше – майоров. А вот насчет рог в шатрах генеральских папах, Городничий, кстати, ничего не оговорено… Так что дерзайте!

...Прокручивая поплывшую с годами, выцветшую пленку этого вечера, я неизменно гордо и восхищенно вспоминаю, что свет, кажется, выключил всё-таки я, и ещё хватило ума на страстный шепот "А целоваться без света умеем?" ответить правильно: "Не знаю", благоразумно не похвастав весьма сомнительными достижениями в этой области. А когда еще и ляпнул: «Зато докажу... в темноте и даже без рейтуз теорему Веерштрасса..», я понял, что никакая игра, которая этому предшествовала, не могла так победно завершиться, никакая моя шутка никогда не имела такого ошеломляющего успеха.

- Я с вами дружу! - кричала Полина, - Вы прелесть, Жмеринка, никаких генералов не надо! Вы – мой!

...Я не пью, даже не пробовал, и здоровье здесь не при чем, и убежденья тоже. Не пью - и всё, и ,оказалось, что это неизмеримо сложнее, чем быть как все. Когда во хмелю, конечно, всё лучше, щедрее, розовей, тогда мальчики смелее, а девочки – смешливей и податливей...

О том, как в компаниях, где ты еще и в центре внимания как тамада, можно воздержаться, точнее, увернуться от пития ,надо не рассказы писать, а нечто более объемное…А может, и инструктаж для служебного пользования, так как это повторить при других обстоятельствах и действующих лицах вряд ли получится… А как это удалось в моем частном случае, я уже обязан рассказать.

На дне рождения нашей сокурсницы Тамары ко мне, ведущему, уже под шофе особо навязчиво приставал мастер опрокинуть стакан водки без хмеля стеснительный спокойный студент и хороший математик Сергей.

- Сергей! - вдруг резко, но смеясь сказала Тамара. - Ты, чтобы проникнуть к лифчику и что-то там делать, должен опрокинуть штоф водки, а Илья это делает без ничего и… нежней. Отстань от него!

Я получил в этой компании охранную грамоту, но самое любопытное – дорогу к ее шикарному бюсту я не знал.

- Жадов, - говорила Полина, - я Вас никогда не видела пьяным от водки как всех, почему? Только не говорите, что Вы лучше.

- Не говорю, но думаю, что "да", это Вы хотели услышать? Или не терпится знать, что у меня – непьяного – на уме? То же, что у Вашего пьяного старлея-эскулапа – любовь. Но с другой приправой: с Петраркой и Мандельштамом. И все-таки генерал-лейтенант медицинской службы все равно лучше меня на все звезды, а родителям и того больше! - ревновал я.

- Несомненно, увашихэтих проблем нет! Мы разве не должны любить только маму?! Правда ведь?..

- Ехидная полуправда. Я должен обожать, любить своих детей, и поэтому им нужна еврейская мама. Так уж воспитали мою маму, с которой спорить бесполезно. Это не надо принимать, это надо понять, физмат-фрейлен! И понять, представьте, можно!

…Я понимал, что это звучит глупо и обидно, но не предполагал, чем это обернется…

На третьем курсе, сразу же после каникул, которые изумительно провел с Полиной у трескучих костров с ухой и в палатке в лесу, на берегах озер и речушек Подолья, я, как и многие другие студенты, получил повестку о призыве на двухгодичную военную службу. Кому и зачем понадобились недоученные студенты-математики уже и без них пятимиллионной армии, понять было, конечно, невозможно, как, впрочем, и то, что призыв впоследствии так же внезапно отменили.

Мне стыдно было воспользоваться отсрочкой, которую Полина могла сделать через папу, прошел медкомиссию, был наголо к восторгу "генеральши" острижен "под Фантомаса ", и уже встретил вместе с ней маму с папой, чтобы проводить меня.

Полина должна была придти к нам к восьми, но, когда я пришел домой к этому времени, ее встреча с мамой уже состоялась, она уже меня встречала и, смеясь, уткнулась мне в плечо и прошептала:

- Иди к маме, Фантомас-алиментщик!

Я недаром весьма побаивался встречи Полины с мамой, но такой сценарий даже не рассматривался.

- Позови Полину! - попросила мама.

Я позвал.

- Дети, - сказала мама, обращаясь почему-то к папе, голосом сотрудника ЗАГСа, - вы уже все решили сами. Остается ускорить формальности перед солдатщиной, у ребенка должны быть отец и мать. Будут и дедушка с бабушкой. Да? - это к папе.

- Ну да, а как же! – почему-то виновато ответил папа.

Мама вышла, но я знал и слышал, что она плачет.

- Ну и чего ты добилась, актриса?! - вырвалось у меня.

- Всего! - неожиданно зло сказала Полина. – Узнала, что я – дрянь, ты – жалкий трус, и что есть в этом мире благородство, пусть и нафталинное, которого хотела, боялась и не ждала. – И, уже упавшим голосом. - Это по твоей милости, трус, я солгала маме, что в положении. Чего боялся ты? Скажи!.. Все, я не хочу тебя больше видеть! Служи! Папаша!..

...Я слишком хорошо знал Полину, чтобы услышать в этом только театральность, и слишком плохо, чтобы просчитать хоть несколько шагов вперед… А в этот вечер у меня еще хватило непростительной глупости впасть в амбицию и не искать ее, а утром, когда надо было отправляться

на сборный пункт на вокзале, я глаза проглядел, обыскал все места возможного пребывания – но Полины уже в городе не было.

Перед посадкой, когда напряжение было громче третьего звонка, мама, как бы извиняясь за всех, сказала просто никому:

- Какие сложные сейчас дети...

Я сорвался:

- Не надо, мама! Предки этих непростых – тоже не безобидные инфузории!

Я прекрасно понимал, что желчен и неправ несправедливо, что поведение родителей было безукоризненно, что не хватает просто Полины или ее письма, и когда лейтенант-медик, фельдъегерь «генеральши» на бегу на ступеньках вагона все-таки успел вручить большой треугольник письма, я уже счастливо улыбался и прощально размахивал им всем провожающим...

Эпилог

…Накануне этих событий я встретил профессора Берлянта, преподавателя сложнейшей экзаменационной преграды к стипендии – теории чисел. Я искал этой встречи.

- Профессор, Вы мне не позволите сдать экзамен досрочно, сегодня, пока я не все забыл?

- Да, юноша, но, кажется, Вы не мой студент.

- Правда, я не математик, физик, но я похвастал перед Вашей студенткой и моей девушкой Полиной Лариной, что в три дня одолею невозможное и сдам экзамен за нее, и, если Вы позволите, даже без снисхождений.

- И все-таки, физик, мне кажется, что знаю вас…

- Знаете. Мы с Вами встречались на шахматном турнире, и в проигрышной позиции Вы нашли этюдную блестящую ничью. Помните?

- Еще бы! Вам в хитрости не откажешь. Вы меня и сейчас переиграли… Когда будете сдавать, сейчас? Пойдемте. Вы, кажется, хотели «без снисхождений»?.. Берите билет, гроссмейстер!

"А ты не собираешься, рыцарь сизокрылый, - писала в "треугольнике" Полина, - сдать за свою голубку все экзамены до конца курса и принести в клюве красный диплом? Клево, но этого не будет, я беру "академку" и улетаю с папой на место его новой службы за кордон. Если не хочешь меня потерять – не разыскивай, непременно найдусь и кукарекну. Знаю, что службу твою отменили, и ты во дворе сможешь играть с детьми, у тебя это здорово получается, и я к тому же мешать тебе не буду долго… У тебя, про тебя будь сказано, умная мама, и она сможет тебе кое-что объяснить, я ей написала. Получишь мои координаты – пиши, я люблю твои письма. Если не отвечу, не умолкай раньше седьмого письма, я просто буду долго думать над ответом. Цем, Жмеринка, поаккуратней, я очень далеко вижу..."

Я прочитал письмо несколько раз, прошерстил его вдоль, поперек и по диагонали и впервые, кроме того, что очень люблю в Полине – взбалмошный хороший сарказм и юмор – услышал и тревогу, и прочитал "генеральскую" решимость, и хотел, и услышал только то "прощай", после которого в фильмах пишут неFin, а "Конец первой части". А в книгах - "Продолжение следует"...

Boston, 25.февраля 2012