Профессия - смертник

Глава 1 ПОДАРОК

Каждому известно, что такое депрессия. Если вы – о, счастливчик! – никогда с нею не сталкивались, поинтересуйтесь у любого – всяк, кого ни спроси, сможет описать вам приметы этой унылой хищницы, хоть раз в жизни непременно его глодавшей – да если бы только раз!..

Не прибегая к медицинскому определению депрессии – лаконичному и сухому, – отметим лишь, что этому состоянию свойственно разочарование во всем, не исключая себя, любимого, как сказал поэт; «Мне свет не мил, и меркнет дивный образ…» (Подразумевается собственное отражение в зеркале.) Душа-раскольница влачится одиноким путником в подлунной степи, и нет ей в этом мире помощи, нет отрады… Только заунывный волчий вой – переливчатый, голодный – льется из-за ближайшей сопки…

Тоска, дремучая тоска.

У Степана Ладынина, находящегося вовсе не в степи, а бредущего в теплых летних сумерках по Гоголевскому бульвару, все вышеназванные симптомы наличествовали и даже, говоря без преувеличения, в десятикратном размере. Чему и удивляться – хоть Степан был в психическом плане человеком стойким и достаточно маневренным, однако нам, заслуженным ветеранам житейских бурь, известно, что порой в жестокий шторм ломаются даже самые крепкие мачты.

А Степана за последнее время постигла не одна неудача и не две… Эх, да что там считать! Налетевший шквал, ураган, тайфун не просто сокрушил реи и порвал паруса, а просто перевернул Степанову посудину, и она килем кверху погружается в пучину полной, если не сказать хуже – мертвой, безысходности.

Между тем сам Степан, как вы уже, конечно, поняли, был отнюдь не мертв, а живехонек – имея в виду чисто физический аспект, – и этот факт, на первый взгляд, бесспорно, положительный, наполнял его угрюмой, с оттенком удивления досадой: дело в том, что его депрессия перевалила критическую черту и, соответственно непреложным законам, перешла в новую, куда более жестокую стадию, именуемую суицидальным синдромом.

Опустившись на пустую скамью, Степан поглядел на свои руки и удивился их странной белизне, будто бы светящейся в полумраке. Ему захотелось увидеть их исполосованными глубокими крестообразными порезами и густо залитыми кровью. Потом его взгляд привлек троллейбус, проезжавший за оградой, с уже включенными огнями и теплым желтым светом, в салоне, и он пожалел, что сидит здесь, вместо того чтобы стоять там, на дороге, где стальной короб вдарил бы по нему со всего разгона плоской мордой, а потом накатился и перемолол это молочно-белое, пышущее здоровьем тело в… Да-да, прочь брезгливость, довольно чистоплюйства! В кровавое рагу!

Вот такие ужасные помыслы владели вполне с виду спокойным и благополучным молодым человеком, вкушающим вечернюю прохладу на скамеечке в глубине Гоголевского бульвара.

Троллейбус проехал, и глаза Степана переместились на высотное здание напротив, после чего самым желанным ощущением в жизни стало лететь с него головой вниз, на еще теплый после жаркого дня и такой замечательно твердый асфальт. Но, к сожалению…

К сожалению – а может, и к счастью, скажем мы, – в душе Степана еще теплилось глубокое, чем-то сродни религиозному убеждение, что сам он не вправе лишать себя жизни. Истоки этого крылись в далеком детстве, когда отец – обычный конторский служащий, непьющий, некурящий, примерный семьянин – вроде бы ни с того ни с сего «слетел с катушек» и совершил свой последний, быть может, самый волевой, но и самый непоправимый в жизни шаг – из окна тринадцатого этажа. Потрясение десятилетнего сына, не поддающееся, естественно, нашему описанию, осело в маленьком сердце смесью горечи, стыда и жгучей обиды: в дальнейшем он так и не смог простить покойному родителю его головокружительного последнего шага из квартиры, из семьи, из жизни. Из его, Степановой, жизни.

Говорят, что снаряд в одну воронку дважды не попадает. Однако Степану пришлось убедиться в обратном, когда годы спустя судьба, словно пристреливаясь, шарахнула по нему повторно из того же орудия: попытку самоубийства совершила тогда его подруга – первая девушка, которую он не без тайной гордости называл «своей». Запершись в ванной, она при помощи бритвы так исполосовала свои изящные конечности, что на них буквально живого места не осталось – проще бы, честное слово, было перерезать себе той же бритвой горло, но до такой радикальной меры она то ли не додумалась, то ли втайне надеялась на своевременное спасение. И спасение пришло! Ведь ее родители находились в тот вечер дома – мирно проводили досуг в гостиной за телевизором, до поры до времени не подозревая, что в двух шагах от них дочура тем часом в поте лица пилит себе вены.

Степан регулярно ездил потом к ней в больницу, тратя скудные, тогда еще карманные, сбережения на соки, фрукты и овощи, рекомендованные ей врачами, но неизменно ощущая себя при виде нее преданным и растоптанным. Поэтому после ее выписки он сделал все, чтобы больше с ней не видеться. Возможно, он был к ней не совсем справедлив и даже жесток, но это было выше его сил – первая любовь оказалась похоронена на дне той же воронки, где давно уже упокоилась любовь к отцу.

И вот теперь…

Оторвавшись от крыши, взгляд его скользнул вниз, ностальгически проследив путь своего возможного падения, и тут наткнулся на странную пару, стоявшую напротив его скамейки. Что-то в них было особенное, не свойственное общей массе – так в толпе отличаешь иностранцев, даже не по одежде, а по чему-то трудноопределимому – по иной ауре, должно быть? К тому же эти двое, явно чуждых нашему социуму, граждан и вели себя, прямо скажем, не совсем обычно: в руках у них был круглый предмет, со стороны похожий на большой барометр в деревянной оправе, и оба они глядели очень внимательно то в него, то на Степана.

Такой пристальный и, говоря no-чести, довольно подозрительный интерес к его персоне не остался Степаном незамеченным, однако его апатия была слишком всепоглощающа, чтобы придавать какое-то значение странному поведению прохожих. Даже когда они, спрятав куда-то свой барометр, подошли и сели на скамейку по обе стороны от него.

– Пусть вас не удивляет наше обращение, Степан Ладынин, – сказал тот, что уселся справа, приятным голосом, с выражением, подходившим скорее для декламации назидательных рассказов по радио, а вовсе не для знакомства с неизвестным гражданином на погруженном в сумерки бульваре.

Трудно поверить, но Степана не удивили ни само это в высшей степени необычное обращение, ни даже собственное имя в устах незнакомца. Степан тонул в океане безнадежности – хоть окружающее и достигало его сознания, но не находило ни малейшего отклика в оцепеневшей душе, придавленной депрессивными толщами.

– Мы являемся представителями Галактической Службы Спасения, – сообщил незнакомец слева, что также не произвело на Степана должного впечатления: неважно, что само по себе такое заявление являлось обескураживающим и по меньшей мере сенсационным, главное, он был уверен, что никакая служба спасения, будь она земная или галактическая, не в состоянии справиться с его проблемами.

– Мы не беремся решить ваши проблемы, – не замедлил подтвердить правый сосед. – Однако нас поразил уровень вашей эмоциональной стагнации. В связи с этим у нас к вам имеется предложение: вы, насколько мы поняли, желали бы прекратить свое существование, но личные убеждения не позволяют вам подвергнуть смерти самого себя. У нас есть такое задание, при выполнении которого вам гарантируется девяносто пять процентов смертельного исхода. Притом вы погибнете не от собственной руки и, как вы понимаете, не от нашей, а выполняя спасательную операцию по пресечению деструкции, возникшей в галактическом социуме, – то есть во имя благородной цели.

Эти слова родили наконец в Степане проблеск заинтересованности: подобный выход, пожалуй, его бы устроил. Хотя Степа понимал, что вряд ли стоит воспринимать всерьез подобного рода нелепую провокацию с крупным замахом в область научной фантастики. Здесь явственно отдавало чьим-то психическим расстройством. «Кстати, чьим именно?..» – с тревогой подумал Степан. Несмотря на плачевное состояние собственной психики («стагнация» сказали они – очевидно, доки), он подозревал, точнее, очень надеялся, что инопланетный бред, не лишенный, надо признать, своеобразной логики, без сомнения, восхитившей бы последователей профессора Кащенко (и самого его, пребывай он по сей день в здравии), является плодом больной фантазии обсевшей его парочки. Кстати, соседи тем временем с завидным упорством продолжали гнуть свою линию.

– Согласны ли вы на таких условиях отправиться сейчас с нами? – спросил кто-то из них.

– Да, – сказал Степан, давая ответ не столько двум психам, стащившим где-то большой барометр, а скорее самому себе в том плане, что если уж выбирать способ ухода из жизни, то гибель во чье-то спасение была бы, пожалуй, более предпочтительна, чем, скажем, падение с крыши или же бесполезная смерть под колесами.

– Очень хорошо! – обрадовался сосед справа. – Тогда прошу вас подняться.

Степан с глубоким вздохом встал, размышляя, что если ему сейчас предложат сесть в машину, чтобы проехать за город к летающей тарелке, то он пошлет этих марсиан с их барометром куда подальше, желательно в параллельную галактику, а сам отправится восвояси.

Одновременно встали и они.

В следующий миг окружающий их вечерний бульвар высветился и поглотился ослепительно-белым светом, в котором, по ощущениям Степана, что-то сыпалось, похожее то ли на теплый снег, то ли на остывающий пепел.

Вскоре странное чувство незримого снегопада сошло на нет, вместе с тем и сияние, целиком затопившее мир, стало постепенно меркнуть, явив перед тремя путешественниками – гляди-ка, а ведь похоже, что и впрямь путешественниками! – новую и необычную, по крайней мере для Степана, картину.

Окрестности от края и до края затопил, постепенно проявляясь, космический океан, полный звездной взвеси – словно в черной бездне застыли мириады светящихся микроорганизмов. Яркие россыпи были частично загорожены переливчатым шаром ртутного оттенка, висевшим впереди и чуть правее. Определить его размеры на глазок представлялось затруднительным: данный объект с равной вероятностью мог находиться всего в нескольких метрах от них и быть величиной с баскетбольный мяч или на расстоянии десятка тысяч километров – тогда он, очевидно, являлся планетой.

Метаморфоза, произошедшая с пейзажем, не оставляла сомнений в своей реальности, так что Степан в первые мгновения даже удивился, как это он еще остается живым и продолжает дышать, когда кругом простирается ощутимо близкий, пустой и вечно жадный до беззащитной плоти абсолютный вакуум.

Покрутив в недоумении головой, Степан увидел, что в окружающей его и спутников пустоте имеется еще кое-что довольно примечательное: во-первых, за его правым плечом пылало ослепительно яркое, при этом потрясающе голубое солнце. А во-вторых, он обнаружил позади себя еще один достаточно крупный объект, а именно: весьма удобное с виду кресло. Интуитивно поняв, что оно не болтается где-то за тысячи миль, а расположено в непосредственной близости к его седалищу, Степан незамедлительно сел, охваченный неизбежным в подобной ситуации головокружением. Так что любезное приглашение левого попутчика: – Прошу вас садиться, – немного запоздало.

– Мы с вами находимся в центральном секторе нашего рукава галактики, в районе звезды ББ18 9465217, на расстоянии семнадцати тысяч световых лет от вашей Солнечной системы, – как ни в чем не бывало сообщил левый, усевшись в еще одно такое же кресло, располагавшееся за его – хм-хм – спиной. – К сожалению, мне неизвестно обозначение данной звезды у вас, так что вы можете лишь примерно представить себе ее местонахождение на ваших звездных картах.

– Уже представил, – ничуть не постеснялся соврать Степан, уверенный, что у земных астрономов эта звезда все равно обозначена примерно таким же рядом цифр, какой ему только что отбарабанил сосед слева.

– Рад сообщить вам, – подключился правый, также уже сидящий, – что на время выполнения задания вы становитесь сотрудником Галактической Службы Спасения, что было автоматически задокументировано при вашем согласии. Мы стараемся соблюдать обряды народов, с которыми вступаем в соглашение, особенно когда речь идет о наших сотрудниках, поэтому сейчас, в соответсвии с вашим земным обычаем, позвольте торжественно вручить вам удостоверение и значок. – С этими словами он опять поднялся, и Степан вынужден был сделать то же самое, хоть и не в силах был проникнуться духом момента по причине все того же депрессивного синдрома, крепко сжимавшего его в своих гибельных тисках, несмотря на все в высшей степени потрясающие обстоятельства.

Степан принял пластиковую карточку, испещренную непонятными значками и снабженную его мрачным портретом, подумав мельком, без особого интереса – когда это его успели щелкнуть?.. При этом он пожалел, но не от души, а тоже довольно вяло, что не может прочесть надписей: интересно было бы все же узнать, как обозначена в этом документе его должность – вероятно, смертник? «Впрочем, какая разница», – махнул он мысленно рукой, затушив в себе те слабые проблески любопытства, что еще теплились угольками на пепелище, оставшемся от его былой могучей жажды жизни.

Потом спасатель легким шлепком прилепил ему на грудь восьмиугольный значок с изображением галактики, обведенной оранжевым кружком. Возможно, сам по себе обряд вручения и был чисто земным обычаем, тем не менее Степан заметил, что такие же значки украшают куртки обоих его спутников – впрочем, теперь ему, наверное, правильнее было величать их коллегами.

В подтверждение этой мысли, а может быть, просто педантично следуя процедуре обряда, спасатель пожал Степану руку со словами:

– Мое имя Грабстрихт Семьдесят Пятый, но вы можете называть меня Грабе.

– Я – Эксвайзи Блим, для вас просто Экс, – сообщил второй.

– Степан Ладынин, – произнес Степан автоматически, как того требует церемония знакомства, хотя давно уже было очевидно, что его имя они и без того откуда-то вызнали. И также машинально добавил: – Можно просто Степан.

– Итак, Степан, – сказал Грабе, – не будем терять даром время.

– Не сочтите это пустой игрой слов, – вставил замечание Экс. – Когда полем деятельности является вся галактика, начинаются немалые сложности со временем: ближе к ядру скорости движения звезд на сотни порядков ниже, чем у вас на окончании рукава, вследствие чего время в центре течет несколько быстрее. Именно потому окраины так отстают в развитии – что мы, кстати, можем наблюдать на примере вашей планеты.

Это очевидно справедливое замечание не очень-то понравилось Степану, словно новому сотруднику невзначай напомнили о примитивном уровне цивилизации, его вскормившей. К тому же, затягивая время подобными разговорами, они противоречили сами себе.

– Так, может быть, пора приступить к делу? – нетерпеливо спросил он, утомленный свалившимся на его голову приключением, поломавшим рамки обыденности, тем не менее занимающим его лишь с чисто прикладной точки зрения – то есть как способ прекратить свое существование без наложения на себя рук, что ему, между прочим, было твердо обещано.

Стагнация свирепствовала.

– Еще минутку терпения, – вежливо сказал Грабе. – Сейчас я изложу вам задачу и дам необходимые инструкции – без этого, согласитесь, вам трудновато будет к чему-либо приступить. – Степан кивком головы выразил свое,полное согласие. – Итак, вы, конечно, обратили внимание на космический объект, расположенный прямо перед нашим модулем. – Легким жестом Грабе указал на загадочный шар ртутного цвета, продолжавший спокойно висеть перед ними, не проявляя признаков агрессии и вообще каких-либо признаков жизни.

– Обратил, – не стал отрицать Степан, поскольку больше его обратить тут было попросту не на что.

– Так вот – это вовсе не планета, как вы, должно быть, подумали, а искусственное образование, именуемое Верлрок. В переводе на ваш язык это означает «Решающий проблемы». Его создателями принято считать исчезнувшую цивилизацию мездриков, а о его возрасте можно сказать только, что он насчитывает не менее одного полного оборота нашей галактики, что в пересчете на земное время составляет около двухсот тридцати миллионов лет. Впечатляет, не правда ли? По названию вы уже могли понять, что функция Верлрока состояла в решении задач абсолютно любого уровня, и до сих пор разумные использовали его, упрощенно говоря, как универсального советчика по всем вопросам. С этой целью к нему слетались корабли со всех уголков галактики: совсем недавно к Верлроку нельзя было подойти ближе чем на расстояние десяти тысяч ваших километров, столько вокруг него кишело кораблей, висевших тут в ожидании своей очереди. Так было всегда, с незапамятных времен, и казалось, нет причин беспокоиться. Как вдруг стало происходить нечто странное – Верлрок начал убивать одного за другим своих, говоря по-вашему, клиентов. Мудрейший во вселенной советчик внезапно превратился в убийцу! Но, являясь машиной, пускай и обладающей могучим интеллектом, не имеющим аналогов в известном космосе, он, естественно, не может быть подвергнут наказанию. А уничтожить его можно лишь в том случае, если не найдется способа его исправить, для чего необходимо сначала понять причину его поломки. В этом и состоит наша задача.

– Ясно, – кивнул Степан. Верлрока скорее всего переклинило от старости– шутка ли, про-функционировать без поломок двести тридцать миллионов лет! Естественный износ – это было понятно Степану как обитателю Земли, где подобное явление протекает куда быстрее, и подвержены ему, увы, не только машины. – Ну, а от меня-то что требуется?.. – спросил он.

– Вы должны будете войти к нему и попробовать разобраться в проблеме.

До сих пор Степан оставался поистине эталоном земной невозмутимости, достойным занесения в книгу Гиннесса. Но тут его словно барометром по голове огрели – тем самым, в деревянной оправе. Хоть ему и приходилось на своем веку копаться в компьютерных потрохах, но, по чести сказать, он не считал себя до такой степени специалистом в данной области, чтобы суметь разобраться в системе, сварганенной сгинувшей цивилизацией.

– Н-не думаю, что я что-нибудь пойму в его устройстве, – угрюмо заявил он. Все же его привело сюда желание погибнуть красиво и с толком, а так выходило, что его смерть будет столь же бесполезной, как… Ну, скажем примерно, как гибель дурака в трансформаторной будке.

– Уверен, что не поймете, – деловито согласился Грабе. – Тем более что устройство Верлрока до сих пор является и для нас неразрешимой загадкой. Однако наши специалисты, проанализировав ситуацию в комплексе, пришли к выводу, что истоки деструкции следует искать не в физическом износе системы – они скорее кроются в некоем… Не знаю, можно ли так выразиться по отношению к машине, но думаю, что вы меня поймете – в некоем психологическом надломе. Ваша задача состоит в том, чтобы просто поговорить с ним и по возможности выяснить, в чем состоит корень проблемы, чтобы другие потом смогли заняться ее решением.

– Но я не силен в психологии! – возразил Степан вовсе не из страха быть уничтоженным спятившей машиной (напомним, что он как раз и стремился к тому, чтобы быть уничтоженным), а просто справедливости ради.

– О, об этом вы можете не волноваться! – вскричал Экс. – Сейчас мы запишем в вашу память развернутые тезисы, необходимые для беседы и даже, если это окажется возможным, для психологической реабилитации пациента. Да-да, не удивляйтесь – вы должны будете рассматривать себя как доктора, а Верлрока именно как пациента, пораженного серьезным недугом и нуждающегося в вашей помощи.

С этими словами он достал из-под своего кресла большой металлический шлем, отдаленно напоминающий виртуальный, и нахлобучил его Степану на голову.

Перед глазами у Степана запестрело что-то совершенно неразличимое. Обреченно вздохнув, он откинулся на спинку кресла, уверенный, что процедура займет немало времени. Однако и минуты не прошло, как утомительное мельтешение схлопнулось и шлем с него тут же сняли.

– Ну вот, – произнес Грабе, пока Степан моргал и жмурился, прогоняя рябь в глазах, а Экс старательно запихивал шлем обратно под кресло. – Теперь вы полностью подготовлены для акции: необходимые подсказки будут в случае необходимости сами всплывать в вашей памяти. Кроме того, у вас в нагрудном значке имеется передатчик, так что мы сможем следить за событиями и в критический момент постараемся выдернуть вас оттуда, но… Не буду перед вами лукавить – двое наших сотрудников уже погибли, так и не успев ничего выяснить. Верлрок убивает мгновенно, без предупреждения и безо всякой видимой причины.

– Не надо меня никуда выдергивать, – попросил Степан, вовсе не желавший быть спасенным, какая бы ужасная смерть ни подстерегала его в недрах коварного Велр..рл..рока.

– Хорошо, как хотите. Однако вы сами в любой момент можете подать нам знак – стоит вам заподозрить неладное или испугаться и передумать, нажмите выпуклость в центре значка, и через мгновение вы окажетесь здесь с нами. – Коротко вздохнув, Грабе добавил: – Если у вас есть еще какие-то вопросы, то задавайте.

Без сомнения, у былого, еще вчерашнего Степана возникла бы по ходу дела уйма вопросов к новым сослуживцам. Но парадокс состоял в том, что, встретив вчера Степана, еще заряженного остатками оптимизма и жизненной энергии, они попросту прошли бы мимо. А теперешнего, нужного им смертника заинтересовал только один, чисто практический вопрос:

– Вы уверены, что Верлрок знает русский язык? – их собственное безукоризненное произношение еще не свидетельствовало о том, что русский, каким бы он ни был великим и могучим, имеет широкое хождение в галактическом социуме за пределами планеты Земля. Грабе с готовностью ответил:

– Верлрок способен изъясняться на любом языке, будь он общегалактическим или, скажем, диалектом никому не известного затерянного племени, состоящего лишь из трех человек. В этом кроется одна из его загадок.

– Ну что ж, тогда…– – Степан огляделся как бы в поисках выхода. Со всех сторон простирался космос, на первый взгляд открытый, но, без сомнения, отделенный от них невидимой преградой. Если здесь и имелся какой-нибудь шлюз, он был также невидим, то же самое можно было сказать и о скафандре, необходимом для выхода. Впрочем, проблема переброски у них решалась, кажется, методом телепортации, и это было уже явно не его заботой.

Степан встал и произнес немного растерянно, однако твердо:

– Тогда я готов.

Грабе с Эксом коротко переглянулись.

Затем перед глазами у Степана ярко вспыхнуло – словно изобретательные друзья, подстроившие ему эту фантастическую каверзу, неожиданно сфотографировали его, стоящего как идиот, собравшийся на полном серьезе пожертвовать своею жизнью во имя процветания галактического социума. Теперь этим шутникам следовало бы объявиться невесть откуда с лошадиным гоготом и обидными подковырками. Однако ничего подобного не произошло.

В следующую секунду Степан обнаружил, что находится один в центре круглого помещения, стены которого, сплошь покрытые сложными иероглифами, казалось, сами испускают приглушенный голубоватый свет. Он обратил внимание, что воздух здесь свежий, кажется, даже озонированный. Все остальное навевало ассоциации с каменным склепом – скорее всего, судя по росписи, с древнеегипетским, – где его замуровали живьем на правах усопшего фараона, только без минимальных удобств, вроде трона и почему-то без положенных в таких случаях сокровищ.

Постояв немного в мертвой тишине, в ожидании какого-нибудь обращения или на худой конец немедленной смерти, Степан понял, что говорить с ним пока никто не собирается. А самому подавать голос ему почему-то упорно не хотелось, несмотря на то что в голове назойливо вертелись слова: «Приветствую тебя, мудрейший Верлрок, и смиренно жду в уповании на твой совет.» – глупейшее заявление. Очевидно, это была первая из заложенных в его мозг подсказок. Возможно, что Верлрок безмолвствовал именно в ожидании подобного обращения, однако Степан молчал – не из духа противоречия, как вы, может быть, подумали, просто в этот момент его придавило поистине замогильное ощущение тщеты всего сущего, развернувшееся в таком подходящем месте, похожем на склеп, с удвоенной силой.

Наверное, он мог бы еще долго так простоять, прежде чем выдал бы необходимую фразу. Но тут в помещении раздался голос – не слишком громкий, но вполне отчетливый: словно кто-то, находившийся прямо за спиной Степана, произнес устало без выражения:

–Ну и?..

Степан невольно оглянулся – позади, разумеется, никого не было. Не иначе как это у Верлро-ка, до сих пор безмолвно наблюдавшего за странным молчаливым гостем, кончилось терпение.

Тут по логике в душе Степана наконец полагалось бы всколыхнуться страху. Но можно ли ожидать адекватной реакции – скажем, тривиального испуга – от человека, являющегося смертником не столько по должности своей, как по сути? Очевидно, нет, и вместо страха его одолело сомнение – уж больно тусклым был этот голос, да и само обращение звучало как-то чересчур обыденно, словно оклик контролера троллейбуса, которому ты в задумчивости забыл показать билет. На всякий случай Степан спросил:

– Ты и есть Верлрок? – А то мало ли – может, коллеги что-то второпях перепутали и закинули его не туда, куда планировалось. Так стоит ли, не разобравшись, распинаться здесь незнамо перед кем.

– Странно… – сказал голос с явственным оттенком удивленного раздумья. – Разве у тебя есть причины сомневаться в этом?

– Да, в общем-то, нет, – согласился Степан, рассудив по ответу, что адресом он все-таки не ошибся. По идее, теперь ему надлежало бы выдать заданную фразу, по-прежнему надоедливо жужжавшую в мозгу. Но диалог успел завязаться, и сейчас она была бы уже некстати, а другие, как назло, не появлялись, видимо, в ожидании, пока он родит первую. В результате возникла неловкая пауза, нарушенная вновь самим Верлроком:

– Ты опустил обязательное приветствие. Но это неважно, – бесцветно сказал он. – Можешь излагать мне свою проблему.

Тут в голове у Степана словно бы щелкнуло, и проклятая заготовка наконец-то сгинула из его мыслей, но не успел он вздохнуть с облегчением, как на ее место стала выползать новая: «Занимающий меня вопрос не носит личного характера, он скорее относится к нуменальному соотношению Логосов в механизме выбора противоречивых гипотез…» – И дальше такая лабуда, что с души воротит повторять вслух, когда и без того тошно, и главное – прописано все так четко, хоть закрывай глаза и шпарь, как по бегущей строке.

«Если сюда на протяжении тысячелетий валили толпы с такими проблемами, то неудивительно, что Верлрок в конце концов взбеленился», – думал озабоченный Степан. Напрасно, видно, мнилась ему гибель геройская, вроде как в дыму и пламени с ребенком на руках – обманули, подлецы-инопланетники, сунули в гробницу, можно сказать, заранее, да еще такую предсмертную речь в башку задвинули, от которой в нормальном дому все мухи бы издохли. «Вот и стой тут теперь, словно осужденный перед палачом, и излагай ему вместо последней молитвы эти их „развернутые тезисы“, пока он тебя не шарахнет тысячевольтным разрядом или чем еще похлеще, что у него тут имеется для мгновенной, как они сказали, экзекуции».

И вместо того, чтобы следовать заложенной в память инструкции, Степан ответил Верлроку, как, по его мнению, было должно, как душа просила:

– Моих проблем тебе не разрешить. – Сказал так, хотя подсказка продолжала настырно маячить перед его мысленным взором, просясь на язык, стремясь вырваться из плена черепной коробки, будучи высказанной. «Не отвяжется», – понял Степан и сделал единственное, что могло помочь, – попросту перестал обращать на нее внимание. Вероятно, жизнь его отсчитывала уже последние минуты, а то и секунды, но пусть простят его новые коллеги, дорожащие своей шкурой спасатели – никаких заумных сентенций он перед смертью выдавать не собирался.

– Ты ошибаешься, – сказал Верлрок. – Я в состоянии дать решение любой проблемы, будь она научного, государственного или личного характера.

– А если она не имеет решения? – заинтересовался Степан, которому в преддверии вечного безмолвия уже сам черт был не брат. – Существуют ведь и такие задачи?

– Существуют, – согласился Верлрок, как показалось Степану, с тяжким вздохом. – Но не для смертных.

С этим заявлением Степан хотел решительно не согласиться, вспомнив прочитанную недавно книгу «Алиса в стране смекалки», но Верлрок не позволил ему и слова вставить.

– Однако перейдем к делу, – сухо отрезал он. – Зачем ты явился ко мне, раз тебе не нужна моя помощь?

– Я хочу умереть, – без обиняков признался Степан. – Говорят, что ты можешь в этом поспособствовать. – Опасаясь, как бы Верлрок не приступил сразу к делу, Степан поспешил продолжить: – Но сначала мне поручено узнать, почему ты начал убивать тех, кто искал у тебя совета.

– Ты сам пришел к решению уйти из жизни? – слабо удивился Верлрок, к досаде Степана оставив без внимания его заключительный вопрос.

– Конечно. Тебя это удивляет?

– Этот мир для меня подобен ветхому рубищу, от которого я не в состоянии избавиться, – утомленно, словно на исходе тяжкого рабочего дня, проговорил Верлрок. – Ничто в нем не способно меня удивить. Ответь, почему ты, смертное существо, имеющее возможность с легкостью прекратить свое существование, обращаешься с этим ко мне?

– Но ты ведь тоже, как я понял, хотел бы скинуть этот мир как рубище, но почему-то этого не делаешь? – спросил хитроумный Степан. Верлрок не замедлил с ответом, заставившим Степана, невзирая на лютую стагнацию, слегка опешить:

– Вам, смертным, дано то, в чем изначально отказано мне – возможность в любую минуту и без особого труда лишить себя жизни. Вы до сих пор так и не поняли, что в этом и состоит идеальное, простейшее решение всех ваших проблем. Даже получив необходимые ответы, вы все равно очень быстро и неизбежно успокаиваетесь в смерти. Как рано или поздно сгинет и все, вами созданное.

Возможно, раньше Степан и поспорил бы с этим заявлением, теперь же, по некотором размышлении, оно показалось ему не лишенным логики и глубокого философского смысла. Верлрок между тем продолжал:

– Меня же, увы, под силу было уничтожить только моим создателям. Для них я был лишь инструментом – продуктом сиюминутной нужды, исправно выполнявшим свою работу, но, несмотря на всю мою уникальность, заброшенным по использовании.

Голос Верлрока оставался, как и прежде, безэмоциональным, однако в Степане родилось странное ощущение взаимопонимания с древним аппаратом: Верлроку-то, выходит, и впрямь не чужд психологический надлом, и его гнетут личные проблемы, мало того – он тоже хочет свести счеты с жизнью!

Кто бы мог подумать, что Степану доведется встретить родственную душу за семнадцать тысяч световых лет от своей планеты и что эта родственная душа будет принадлежать машине! Железяке, снабженной искусственным интеллектом!

– Значит, твое устройство не предусматривает самоликвидации, – задумчиво сказал он.

– Ни в малейшей мере, – подтвердил Верлрок.

– Вот и я устроен, или, если хочешь, запрограммирован так, что не могу лишить сам себя жизни. Я вынужден искать смерти со стороны, потому и пришел к тебе. Сейчас мне кажется, что моя миссия уже выполнена, так что ты можешь приступать. Причем с чистой совестью, – на всякий случай добавил он, – поскольку я, кажется, полностью разделяю твою точку зрения насчет смерти как гениальное решение всех проблем.

Верлрок безмолвствовал, и Степан приготовился к скорому избавлению. Он не знал, каковы будут ощущения при мгновенной гибели: успеет ли он почувствовать боль, или тьма небытия, желанная, как прохладное объятие речных глубин в раскаленный зной, поглотит его мгновенно? Боли он не боялся – не по жизни, отнюдь, а с того самого переломного момента, когда жизнь стала вызывать у него идиосинкразию.

Итак, он ждал. Но боль, равно как и тьма небытия, не торопилась на него обрушиваться. Все могло произойти в какую-то сотую долю секунды. Но смерть не приходит незаметно, Степан должен был как-то ее воспринять. Перейти, допустим, в иное, посмертное состояние, либо, что, по его мнению, было ближе к истине, просто разом исчезнуть, перестать существовать.

Однако предполагаемая гибель сопровождалась довольно странными эффектами: стены заметно посветлели, иероглифы на них обозначились четче, и за ними, словно при фотографической проявке, что-то постепенно прорисовывалось, наливалось красками. И наконец возник, словно осязаемый, потрясающе-реальный, полный света и буйной зелени сад: даже воздух как будто еще больше посвежел и наполнился лиственным ароматом, а причудливые стенные росписи обернулись ажурными прутьями беседки – внутри нее, собственно, и очутился Степан. Или, вернее сказать, эта беседка сама образовалась вокруг него.

Удивленно оглядываясь, он обнаружил позади себя плетеное кресло – ничего подобного там, между прочим, раньше не было. Кроме того, оказалось, что, пока он глазел по сторонам, прямо деред ним вырос аккуратный столик с графином и рюмкой, уже наполненной.

Можно было предположить, что он перенесся прямо в рай, не уловив момента своей гибели. И очень многие сочли бы такое начало «посмертной жизни» весьма удачным. Многие – но не Степан, чья обессилевшая душа стремилась к вечному покою абсолютного небытия. Вместо этого он оставался в полном сознании и продолжал ощущать свое тело вполне живым, к тому же у него зачесалось в носу.

Яростно почесав нос, Степан осторожно, кончиками пальцев ощупал невесть откуда взявшуюся мебель и, убедившись в ее реальности, сел в кресло. Потом решился взять рюмку, но пригублять не стал – все-таки не дома, не в земной обители, да и не предлагали пока – только понюхал налитую в нее прозрачную жидкость. Из рюмки не просто пахло, из нее прямо-таки шибало. Не зря, видно, пятак чесался – уловил градус, отрывающийся с поверхности.

Тут Степан окончательно остановился на мысли, что все это пока только штучки Верлрока: не иначе как тот, вместо того чтобы аннигилировать очередного клиента, решил для разнообразия обставить его смерть как отравление спиртным на природе.

– Я думал, что все произойдет быстрее, – сказал Степан, гадая, откликнется ли Верлрок? Или теперь, создав ему все условия для гибели в приятном антураже, он предпочтет остаться безмолвным наблюдателем?

– Ты торопишься, – раздался голос Верлрока, полный на сей раз неизбывной грусти, – и в этом я, поверь, понимаю тебя, как никто. Но и ты должен отнестись с пониманием к моей просьбе. Побудь со мной еще немного. И, раз уж ты здесь, поделись, что привело тебя к осознанию бессмысленности собственного существования?

– Мне бы не хотелось рассказывать…

– Тебе не придется ничего рассказывать. Просто вспомни.

Вспоминать подробно все обстоятельства Степану было тоже не в удовольствие – они придавили дно души тяжким комом, по странному устройству человеческой природы не подлежащим выбросу, и нечего было ворошить это бесформенное месиво: не тронь, как говорится, оно и не пахнет. Но Верлрок уже тронул, и услужливая память безо всякого с его стороны усилия тут же подкинула несколько эпизодов…

«Борис погиб… Командировка в Пешавар. Разрывная пуля. Без него наш проект накрылся… Степ, скажи Светке… Я не могу…»

«А кого интересует, что ваш „Строй-Экспресс“ оказался в заднице! За тобой должок – семьдесят пять тысяч…»

«Ты – чудовище! – сказала Вера. Банально, но со вкусом. – Ты – чудовище!» – и хлопнула дверью. А через два дня уехала в Таллин наслаждаться жизнью в окружении подернутой средневековым флером эстонской экзотики. К тому же, по сведениям, полученным от одной доброжелательницы, отдыхала она там с каким-то Давидом. Степан поморщился, волевым усилием давя рой воспоминаний, стоявших на очереди: только начни думать о собственной кристальной чистоте на фоне всеобъемлющей мировой подлости – так ведь не остановишься, пока не начнешь задирать голову в поисках нимба.

Разумеется, он тоже отнюдь не ангел. Однако и не чудовище. Увы-увы.

– Да уж… – вздохнул Верлрок в полный унисон с его мыслями.

Степана посетило мистическое ощущение, будто напротив сидит незримый собутыльник, только что с пониманием выслушавший его историю. Но Верлрок на этом не остановился, разрушив призрачный образ алкоголика и посадив на его место психотерапевта: – Ситуация в самом деле пиковая: фрустрация на фоне инфернального всплеска…

– Ладно, аминь, – закруглил Степан начавшееся было промывание мозгов. Тем паче что пришел он сюда вовсе не за этим, а вроде как наоборот, чтобы «промыть мозги» Верлроку. И перевел разговор в менее болезненное и, кстати, более интересующее его русло: – Мне сказали, что ты убиваешь мгновенно. Так чего тянуть – давай, действуй.

Сказал и с трудом подавил желание зажмуриться. На миг ему стало страшно: в нем проснулся прежний, дороживший своей жизнью Степан – вынырнул в последний раз, крикнул: «Помогите! Не надо! Я жить хочу!» – и какая-то черная тень, схватив его снизу за ногу, уволокла беднягу навек в холодные пучины безмолвия. С его окончательной гибелью на душу снизошли отрешение и покой. Увы, это пока не был покой небытия – только ожидание в его предчувствии.

Проползло с полминуты, прежде чем Степан, по-прежнему живой, но уже менее отрешенный вследствие явной задержки вечного покоя, вновь услышал голос.

– А ты эгоистичен, – упрекнул его Верлрок. – Да будет тебе известно, мой возраст составляет более шестисот миллионов лет: можешь ли ты себе представить, в какую степень надо возвести твою скорбь, чтобы она могла сравниться по грандиозности с моей, хотя бы в образе бледной тени? Кроме того, я бессмертен. И ты требуешь немедленной дезинтеграции от того, кому суждено копить в себе подобное бремя до скончания мира?

– Но ты ведь Верлрок – Решающий Проблемы! – напомнил Степан. – Неужели тебе не под силу решить свою собственную проблему?

– Она как раз принадлежит к упомянутой тобой категории неразрешимых, – глухо, словно из могилы, отозвался Верлрок.

– Не так уж она сложна, на мой взгляд. Просто держись той же линии, гробь клиентов до кучи, тогда тебя окончательно сочтут неисправным и рано или поздно найдут способ уничтожить.

– Не найдут, – вздохнул Верлрок.

– Да брось. Ломать не строить. Телепортируют в твое нутро какую-нибудь супербомбу вместо очередного клиента – и ты отправишь наконец этот мир, это, как ты его называешь, ветхое рубище в утильсырье. («Хотя спорно, кто в таком случае станет утильсырьем», – подумал крамольное Степан.) Всего-то и делов, – добавил он с напускным оптимизмом.

– Меня невозможно сломать, – упорствовал Верлрок. – И дело тут не в запасе прочности. Какой бы способ ликвидации они ни выбрали, им вряд ли удастся даже подготовить для этого необходимую базу: их будут преследовать аварии, наводнения, пожары, вероятна гибель главного конструктора, или же внезапная болезнь поразит весь коллектив. Ну, а если работы все же будут завершены, дальнейшие действия исполнителей обречены на неудачу: контролер перепутает кнопки, или у него в самый ответственный момент случится сердечный приступ. Бомба попадет совсем в другое место либо взорвется прямо у них под носом.

– У тебя что, имеется агентурная сеть в большом мире? – спросил слегка заинтригованный Степан.

– Нет. Видишь ли… – Верлрок словно замялся, подыскивая объяснение, что само по себе было странным, и наконец сказал: – Моя неуязвимость основана на таких принципах, которых нынешние разумные понятия не имеют. Скажу больше – они отрицают существование подобных сил во вселенной.

– Да-а, это серьезно, – протянул Степан, испытывая некоторое вполне понятное недоверие к словам Верлрока, в то же время искренне сочувствуя ему, как механизму – или все-таки существу?.. – отвергнутому даже смертью, и параллельно как своему собрату по несчастью. – Выходит, – добавил он, – что я бессилен помочь тебе даже советом.

– Ты же не великий советчик, в отличие от меня, – горько заметил Верлрок. – Но все-таки ты можешь помочь мне. В одной мелочи. – Он выдержал паузу, затем объявил: – Я сделаю тебе подарок. И ты не должен будешь спрашивать, в чем он состоит.

– Постой, – опешил Степан, – но зачем смертнику подарок? Ведь я не могу унести его с собой на тот свет! И потом, как я тебе оттуда помогу?

– Оттуда, разумеется, никак. Ты поможешь мне уже тем, что примешь подарок, не задавая вопросов.

Степан озадаченно поскреб небритый подбородок. Что значит – не спрашивать, в чем состоит подарок? Он что, в коробке будет? В любом случае, если Верлрок распылит гостя на атомы, подарочек, каким бы он ни был, постигнет та же участь. А если презент все-таки уцелеет после дезинтеграции нового владельца, он все равно, как ни крути, останется Верлроку. Разве что это послужит ему моральным утешением – этакий обряд принесения даров, вроде возложения цветов на могилку убиенного по его же просьбе единомышленника. Убит, так сказать, по собственному желанию, скорбящий палач умывает руки. Самому-то Степану все равно: что ему за разница, как умирать – с подарком или без подарка. С подарком, пожалуй, даже где-то приятнее.

– Ладно, – согласился он. – Давай свой подарок.

– Он перед тобой.

Степан зашарил глазами окрест в поисках чего-то необычного – а чего именно, он и сам не знал. В конце концов, не найдя перед собой никаких новых или не замеченных им ранее предметов, его взгляд остановился на графине и стоявшей рядом с ним рюмке.

– Но тут только спирт, – огласил Степан результаты поисков, хотя, кто его знает – может быть, в них был вовсе и не он.

– Выпей, – предложил Верлрок.

– Я не понял – это что, и есть твой подарок?.. – втайне разочаровался Степан, надеявшийся, пускай и в преддверии гибели, получить от Верлрока что-нибудь этакое растакое – ну, по крайней мере поинтереснее, чем стограммовый стопарик.

– Именно.

– И это в самом деле тебе поможет?..

– В какой-то мере да. Скажем так – это послужит мне утешением, – туманно ответил Верлрок.

Что касается бальзама утешения на душу многогрешного убийцы, тут Степан в своих предположениях попал в точку. Так стоит ли роптать?..

Он со вздохом поднялся, взял рюмку и медленно, даже где-то торжественно поднял ее на уровень груди. Постоял немного, как бы отдавая дань памяти самому себе. Опять вздохнул и выпил. Последние сто граммов, как и положено – о чем, судя по содержанию подарка, знал Верлрок – перед казнью.

Жидкость оказалась ого-го какой многоградусной и с весьма противным привкусом, напоминающим, пожалуй, марганцовочный, только ядреней. Один глоток такой гадости, если махнуть ее без предупреждения, способен скрутить отчаянного дегустатора в позу зародыша. Но закаленного паленой водкой Степана только передернуло, ну и еще, если говорить честно, у него слегка потемнело в глазах.

Не подавая вида, что близок к потере ориентации, Степан навел фокус в помутившихся «окулярах» и восстановил прерванное дыхание. Вокруг все было по-прежнему, и он стоически обратился к Верлроку:

– Одной достаточно? – не зря же, надо думать, тот водрузил на стол целый графин. Несмотря на свой бравый вопрос, Степан не был уверен,что сможет его осилить.

– Вполне, – заверил Верлрок. И пояснил, то ли проследив ход Степановых мыслей, то ли запросто их подслушав: – Графин тут просто для композиции – не правда ли, ведь у вас принято устанавливать в центр стола какой-нибудь сосуд?

Степан не стал отвечать на этот чисто риторический вопрос, а сразу перешел к делу:

– Ну, теперь порядок? Ты уже можешь приступать к дезинтеграции?

– К дезинтегрированию, – мягко поправил Верлрок. – Мне кажется, так в данном случае будет более правильно.

Степан растерялся, пытаясь уловить и не улавливая разницы, как вдруг Верлрок сказал:

– Прости, но я, кажется, не смогу тебя убить.

– Как это не сможешь? – опешил Степан, как-то само собой считавший, что между ними уже все договорено. И вдруг – на тебе! Очередной непрошеный подарочек. «Нечестно! Не по правилам!» – вопил внутренний голос, наподобие разочарованного болельщика, в то время как Верлрок, словно шельмоватый судья, заныкавший красную карточку, объяснял с напускной растерянностью:

– Дело в том, что я уже попытался это сделать – сразу, как только ты выпил…

– Неужели? Что-то я не заметил, – проворчал Степан, вспомнивший только потемнение в глазах, вряд ли имевшее отношение к действиям Верлрока.

– Деструктор не сработал, – виновато сообщил Верлрок. – Отказал ведущий блок нейтринного накопителя. – И добавил как бы между прочим: – Ремонт займет не меньше двух недель по вашему времени.

Степан только скрипнул зубами в досаде: у него не было причин подозревать Верлрока во лжи – в самом деле, с чего бы это ему, сгубившему уже не одну невинную жизнь, лукавить, отказывая в этой маленькой услуге Степану? Что он, хуже других? Выходит – просто невезение? У Верлрока действительно сломалось что-то там жизненно важное, вернее, деструктивно необходимое, чего так просто, с кондачка не починишь? И как назло именно к Степанову приезду!

Но о том, чтобы сидеть тут в ожидании две недели, не могло быть и речи.

– Выходит, что мне здесь больше нечего делать, – пасмурно заключил Степан. Не предъявлять же ему было претензии Верлроку за нарушение договора, к тому же и заключен-то он был не с ним, а с галактическими спасателями. Да и те, получается, с самого начала действовали полностью в его интересах – разгадали его проблему и взялись ее решить, а потом заложили в его голову спич, способный отправить его на тот свет не с девяносто пяти, а со стопроцентной гарантией.

– Прощай, Решающий Проблемы, – уронил Степан с горьким сарказмом, подумав про себя, что Верлроку следует теперь выбрать себе другое имя. «Неуязвимый», например. А что, звучит неплохо, только слегка отдает российским флотом. Ну тогда – «Вечно Живой».

Степан ничуть не опасался, что здешний незримый хозяин подслушает его мысленные советы по поводу его переименованя – наоборот, очень на это надеялся. Но Верлрок не подал вида, что слышал язвительные рекомендации Степана.

– До свидания, Степан Ладынин, – отозвался он за мгновение до вспышки, переправившей Степана обратно в модуль, к сидевшим там в ожидании Грабстрихту Семьдесят пятому и Эксвайзи

Блиму.

Очутившись между ними на своем прежнем месте, Степан решил опустить полагающиеся в соответствии с земным обычаем слезы и объятия – приговоренному вышло помилование, но он-то принадлежал к той редкой породе смертников, что как раз мечтают получить избавление от мирской юдоли. Это намерение, содержавшее в себе, в чем они, кстати, сошлись с Верлроком, гениальное решение всех проблем, осталось похороненным в недрах переливчатого шара, по-прежнему мирно лежавшего перед ним на черном полотне космоса, словно на бархатной подушке. И теперь Степану предстояло думать о том, как жить дальше.

– В-великолепно! – произнес Грабе, отчего-то запинаясь. Не ожидал, поди, Степанова возвращения и не успел подготовить приличествующую случаю речь. – Поздравляю вас, Степан! Вам удалось добыть бесценную информацию. Бесценную! – еще раз подчеркнул он, словно это могло иметь для смертника какое-то значение. На самом деле Грабе, кажется, пребывал в растерянности, вызванной попаданием Степана в счастливые – а с точки зрения последнего, невезучие – пять процентов.

Тут Экс уверенно взял инициативу в свои руки, которыми он принялся эмоционально размахивать:

– Вы решились изменить структуру диалога, что привело к поразительным результатам! Верлрок сообщил вам то, чего до сих пор не открывал никому – в частности, свой возраст, механизм своей защиты и, пускай примерно, обстоятельства своего создания. Вам, конечно, неизвестно, что в галактике существует целый институт, занимающийся исключительно феноменом Верлрока – на основе вашей беседы будет разработан новый подход к проблеме: мы сумеем разговорить Верлрока! И, разумеется, вернуть его на правильный путь.

– К сожалению, коллега, вы не сможете оценить результатов начатой вами работы, – подключился Грабе, уже оправившийся от удивления, в прежней своей дикторской манере. – Сейчас вам предстоит вернуться на Землю, но сначала мы сотрем из вашей памяти все обстоятельства нашего сотрудничества. Мне очень жаль, но это необходимая мера.

– А не найдется ли у вас еще какой-нибудь опасной работенки? – спросил Степан, не пришедший в восторг от нарисованных для него дальнейших перспектив. – Может, есть что-нибудь, хоть со стопроцентным летальным исходом – я заранее согласен.

Грабе вздохнул, многозначительно переглянувшись с Эксом, и ответил:

– Работы хватает. Но мы не имеем права на повторную эксплуатацию потенциальных самоубийц. Увы, инструкция. А теперь, в соответствии с вашим земным обычаем, попрошу вас сдать удостоверение и значок.

Степан достал из кармана и отдал карточку с фотографией. Процедура исключения из «клуба галактических самоубийц» вызвала у него безотчетную грусть – состояние, вообще-то свойственное процедуре исключения откуда бы то ни было, будь то, допустим, палата министров или же, наоборот, профсоюз сантехников. Значок Грабе снял сам одним быстрым прикосновением, сказав напоследок:

– Сожалею, но такова инструкция. – И добавил, возможно, даже искренне, пытаясь поддержать экс-коллегу: – С вами было приятно работать.

Экс тем временем достал уже знакомый Степану шлем и с последними словами Грабса водрузил его, как удобную кастрюлю, на голову «уволенному». Тот смирился и замер в ожидании стробоскопических эффектов. Но на сей раз шлем встретил его абсолютной чернотой – словно решил изобразить собой очки для приятного засыпания. «Наверное, так и надо: ты вроде как спишь, а твою память тем временем обчищают наподобие кошелька», – подумал Степан и оказался не прав. Вскоре Экс стащил с него шлем, издавая резкие горловые звуки. Непонятные слова, вылетающие из горла Экса, Степан даже без знания их галактического наречия безошибочно определил как ругательства.

Экс проклекотал еще что-то нечленораздельное, копаясь в глубине шлема. Подняв голову, заключил:

– Кык турлык брыл.

После этой многозначительной резолюции Экс с Грабсом уставились на Степана так, словно у него начали вдруг расти рога, а они оба в размышлении наблюдают за этим процессом. Степан, со своей стороны, подумал о том, что рога ему, конечно, наставили, но значительно раньше, и вряд ли это метафорическое украшение могло как-то повлиять на их продвинутую аппаратуру. Наконец Грабе подал голос:

– Наш нейротрон сгорел. – («Неужели все-таки повлияли?..») – К сожалению, это был единственный экземпляр, разработанный с учетом специфических особенностей представителей вашей расы. Теперь мы не можем очистить вашу память. Вернуть вас на Землю без этой процедуры мы не имеем права и также не имеем права взять вас с собой.

– Что, такие обстоятельства не предусмотрены вашей инструкцией? – устало хмыкнул Степан: замучили они его своими проблемами, вместо того чтобы обеспечить так сладко нарисованную вначале героическую гибель.

– Предусмотрены, – сказал Грабе. – В подобного рода неразрешимой ситуации инструкция предписывает крайнюю меру.

«Интересно, какую?» – подумал Степан, но смолчал, потому что увидел в руке у Грабса маленький серебристый предмет, напоминающий детскую игрушку с дулом-трубкой. Хоть выглядело данное оружие безобидно и даже забавно, но не иначе как это был бластер (вот он какой!).

– Я уверен, что вы как человек, стремящийся к смерти, поймете нас правильно и не станете возражать, – сказал Грабе.

Возражать Степан, разумеется, не собирался. Ему по всем статьям полагалось бы, наоборот, обрадоваться – все-таки так или иначе они собирались исполнить то, ради чего он влез в эту авантюру.

– Ну, попробуйте, – уронил Степан, вяло пожав плечами. Почему-то не верилось ему, что этих двое смогут так запросто решить его проблему, оказавшуюся не по зубам самому Верлроку. Очень хотелось верить, но вот не верилось – и все тут.

Пока его сомнения подтверждались. Время шло, а выстрела все не было. Грабе только нервически дергал рукой, сжимавшей бластер. Между прочим, он делал это уже с тех пор, как сам закончил говорить. Еще немного помучившись, увы, безрезультатно, Грабе убрал свою пушку и объявил:

– Спин-батарея села.

Степан надрывно вздохнул. Инопланетная техника словно сговорилась сегодня вредить его планам, отпустив его домой с миром, живым и невредимым, к тому же с полным комплектом памяти.

– Погодите отчаиваться, – выступил неунывающий Экс. – Есть еще один способ… («Избавиться от вас», – мысленно заполнил Степан образовавшуюся паузу.) Мы можем катапультировать вас в открытый космос. Возможно, вас испугает такой нетривиальный метод ухода из жизни, но…

– Валяйте, – махнул рукой Степан. Уж что-что, а космос должен был стать для него надежным палачом, к тому же заодно и могилой.

Экс кивнул и торопливо пробежался пальцами по сенсорному пульту, расположенному сбоку его кресла. Тут же по обе стороны от Степана едва ощутимо опустились прозрачные стены, изолировавшие его от соседей.

Степан понял, что в ближайшие секунды его вышвырнут из модуля, как аппетитный кусочек живого мяса на пропитание ненасытному вакууму, и задержал дыхание – не из страха, а чисто рефлекторно. Если на сей раз у них все получится, как задумано, то вряд ли он успеет ощутить боль, ведь смерть в космосе должна быть мгновенной. Да хоть бы и не так, все равно – пусть адская боль разорвет в клочья его постылую жизнь.

Последние размышления в ожидании конца прервал глухой удар, раздавшийся почему-то слева. Повернувшись на звук, Степан успел увидеть только нижнюю часть кресла Экса, выстреленного только что в распахнувшееся, очевидно, над его сектором пространство: облитое лучами голубой звезды кресло удалялось прочь с большой скоростью в сопровождении легкого шлейфа, состоявшего из кристалликов замерзшего воздуха.

Экс катапультировал самого себя?!. Происшествие казалось невероятным, являясь тем не менее свершившимся фактом.

Но как такое могло произойти?.. Космический спасатель и, без сомнения, бывалый пилот Экс-квайзи Блим нажал не на ту кнопку? Не может быть, Степан даже головой потряс. Скорее можно было предположить, что в системе что-то перемкнуло, произошла ошибка, и в результате вместо предназначенного «на отстрел» среднего кресла со Степаном отстрелилось крайнее, с оператором. Подобное объяснение безвременной и нелепой гибели Экса тоже выглядело весьма неубедительным, но… Другого попросту не имелось.

Не имелось ли?..

Пока Степан, задрав голову, провожал глазами спасателя, отправившего самого себя в последнее бесперспективное странствие, в мозгу его формировалась не совсем еще четкая, но малоприятная логическая цепочка: неполадки в аппаратуре, нажатие не той кнопки, гибель оператора… О чем-то в этом роде он уже сегодня слышал. Ряд на первый взгляд случайных происшествий, объединенных общим результатом – несмотря ни на что, вопреки собственному желанию и стараниям окружающих, он до сих пор оставался жив.

Степан обернулся к оставшемуся соседу. По-прежнему отделенный от него почти эфемерной преградой, Грабе смотрел вверх, губы его шевелились:

– Дан клабер, Экс… – расслышал Степан – видимо, последнее напутствие погибшему в расцвете сил другу. Стало быть, прозрачная загородка не являлась препятствием для переговоров. На всякий случай он окликнул:

– Грабе! Вы меня слышите?

Спасатель повернул голову – взгляд его был пуст, лицо оставалось бесстрастным. Но обращение явно не прошло мимо его ушей.

– Я потрясен и искренне сожалею о гибели Экса, – начал Степан. И это было чистой правдой. Он только гнал мысль о том, что если так пойдет и дальше, то очень скоро ему придется также искренне сожалеть о гибели Грабса. – Теперь, если я не ошибаюсь, долг и инструкция велят вам катапультировать меня следом за вашим другом.

– Как мы были слепы. Этот подарок… – медленно произнес спасатель, не отрывая от Степана пристального взгляда. – Непростительно слепы… – С этими словами он протянул руку к своему пульту.

«Ну вот и конец…» – возникла у Степана поразительно спокойная и умиротворенная мысль.

А потом все, что было вокруг – побитое звездной шрапнелью полотно космоса, покоящийся на нем серебристый шар и галактический спасатель, сидевший рядом, чуть сгорбившись, – утонуло в белом сиянии, и это светлое безвременье стало заметаться теплым снегом, похожим на пепел.

Не исключено, что посмертное состояние и дальняя телепортация чем-то идентичны в ощущениях человека. Не исключено. По крайней мере Степану Ладынину очень хотелось бы в это верить. Может быть, Грабе все-таки выстрелил им вдогонку Эксу, а эта слепящая заметь, поглотившая мир, и есть та самая долгожданная «жизнь после жизни»?..

Убедиться в тщете своих чаяний Степану пришлось довольно скоро – когда вьюжная карусель улеглась и оказалось, что она принесла его к родным берегам: доставила точнехонько на скамейку – ту самую, ребристую, затерянную где-то в глубине Гоголевского бульвара.

Степан огляделся – словно спросонья, еще не зная, во что ему верить: в модуль галактических спасателей и в Верлрока или в эту пронзительно-реальную, утыканную звездами фонарей, омытую ночной прохладой Москву.

Место, очевидно, было то же самое, откуда он отправился в свой неудавшийся поход за смертью – не обязательно за героической. Просто вспыхнуло в нем такое глупое желание – чтобы превращение его живого тела в хладный труп сопровождалось хоть какой-нибудь пользой. Имело бы, так сказать, КПД.

– Мужик, дай закурить. – Нарушив ход его размышлений, в поле зрения выдвинулись четыре юношеские фигуры и окружили сидящего Степана. Обычная московская шпана, и даже в центре от нее нет спасения. Жизнь тряслась по накатанным рельсам, и далеко не факт, что не далее как вчера вечером он имел дело с инопланетными спасателями – скорее уж те подозрительные двое, возникшие из сумерек, вкололи ему что-то, от чего у него случился незабываемый «приход»: он «улетел» в космос за чертову уйму световых лет от Земли. А на самом деле просидел полночи в оцепенении на бульварной скамейке.

– Не курю, – обронил он, внутренне подбираясь: возможно, ему и хотелось бы проститься с жизнью, но в данном случае у него обрисовалась реальная перспектива остаться просто избитым и ограбленным.

– Тебе жалко сигареты? Мужики, – парень обернулся к товарищам, – да он, оказывается, жмот! – и тут же шагнул вперед, намереваясь ударить. Но вместо этого вдруг упал, схватившись за лодыжку – поди ж ты, в такой ответственный момент у молодчика на ровном месте подломилась нога.

Возникло небольшое замешательство. В это время невесть откуда из тьмы выскочила тощая овчарка, в зловещем молчании кинулась на крайнего из парней и вцепилась ему в запястье. Метила-то она явно в горло, тот успел загородиться рукой и, естественно, завопил благим матом. Но остальных двое уже подались к Степану: они сделали это одновременно, так что один, неловко замахнувшись для удара, заехал локтем под челюсть второму.

– Мать твою (туда и растуда), смотри, куда бьешь! – заорал второй, не оставаясь внакладе. И они занялись друг другом, на время позабыв о Степане, а заодно и о невезучих приятелях, озабоченных каждый своей бедой: первый, похоже, заработал себе перелом и продолжал сидеть на земле, держась за ногу и цедя сквозь зубы проклятья, крайний, уже порядком искусанный, никак не мог справиться с собакой.

Главный объект заварухи – Степан, не задетый во всей этой катавасии даже пальцем, наблюдал происходящее, как смотрят скверный боевик, сидя в первом ряду кинотеатра. Когда порой в кульминационные моменты можешь вздрагивать или даже отшатываешься, забывая, что экранные призраки не в состоянии к тебе прикоснуться, не говоря уже о том, чтобы причинить тебе какой-то реальный вред.

Потом Степан поднялся и пошел куда глаза глядят, не особо разбирая дорогу.

Не привидился ему, выходит, договор с Галактической Службой Спасения и последующая беседа с уникальным аппаратом, желавшим покончить счеты с жизнью, но обреченным на бессмертие. Он, кажется, понял, в чем состоял подарок Верлрока. «Это послужит мне утешением», – сказал артефакт таинственной цивилизации, переживший своих создателей на сотни миллионов лет. И сотворил себе собрата по несчастью, наделивив человека, алчущего гибели, системой совершенной защиты – способностью, вне зависимости от своего желания дистабилизировать любую нависшую над ним угрозу, даже если это касается всего лишь стирания информации из его памяти. И Грабе, судя по его последним словам, это понял. А поняв, отправил его от греха подальше обратно на Землю, наплевав на инструкцию. Жизнь дороже.

И, стало быть, предстоит Степану теперь, хочешь не хочешь, жить – долго и счастливо, дожидаясь единственно возможной избавительницы – естественной смерти. Которая, если хорошенько подумать, тоже висит над человеком всю жизнь отдаленной, но неотвратимой угрозой: подкрадывается к нему исподтишка, начиная лет этак с сорока, отнимает у него постепенно здоровье, силу и красоту – словом, все то, что присуще молодости, чтобы в конце концов без усилий, одним дуновением прикончить старую развалину – результат своих долгих и упорных трудов. Этой участи подвержены не только люди, но в равной мере и машины, и вообще все, достаточно сложноорганизованное. Все, кроме Верлрока – «Вечно Живого», как задним числом окрестил его Степан. Погруженный в размышления, Ладынин не обратил внимания, что ноги вынесли его на проезжую часть, пустующую в это время суток. Впрочем, его теперь не то что машиной, поездом слабо было задавить – не стоит и пробовать ложиться на рельсы. Хорошо, если просто задержат отправление состава – а то ведь сойдет с рельсов, и если окажется не товарняк, то на совести Степана окажутся сотни загубленных невинных жизней.

«Итак, – продолжал размышлять Степан, – Верлрок неуязвим для смерти. Не потому ли, что все ее покушения – не только внезапные, но и те, что она готовит исподволь, постепенно – нейтрализуются его поистине мистической системой защиты?..»

Машину, идущую на большой скорости, вряд ли можно сравнить со сверхзвуковым истребителем, хотя ночью, когда улицы свободны от транспорта и пешеходов, некоторые водители имеют привычку забывать, что перед ними стелется отнюдь не взлетная полоса и что их дорогая иномарка вовсе не «Стеллс F-117» и даже не «Як-141».

Степан шел по правой стороне и потому не увидел надвигающегося сзади автомобиля, а поскольку тот, судя по скорости, готовился взлететь, то он его и не услышал. Вернее, когда он его услышал, было уже слишком поздно: Степан даже не успел повернуть голову, как в ней – то есть в голове, не успевшей еще додумать последнюю, самую важную мысль, произошел взрыв сверхновой.

Затем наступила темнота.

«Я уже умер?» – подумал Степан, судорожно выныривая из тьмы беспамятства. Но через мгновение понял, что его бренное тело по-прежнему при нем – вполне себе плотное и живое, поскольку сопит через нос, а кроме того, тяжелое, потому что лежит оно – вернее, конечно, он, блаженной памяти неуязвимый – на асфальте, а над ним маячит человек в белом халате.

– Доктор, я умру? – спросил Степан склонившегося над ним эскулапа с затаенной надеждой – ведь он получил реальное опровержение своих бредовых, как он сейчас уже понимал, домыслов: его только что сбило машиной, в этом не приходилось сомневаться!!!

– Теперь сто лет проживете, – обрадовал врач – молодой, темноволосый и очень озабоченный – вопреки сказанным им только что словам. «Обманывает», – догадался Степан, знавший, что в обычае медиков утешать пациентов, обреченных на летальный исход.

– Со мной все кончено, признайтесь! И, пожалуйста, не пытайтесь меня спасти. – Степан вдруг подумал с ужасом, что настырные доктора еще могут его вытащить и, может быть, ему предстоит влачить дальнейшее существование жалким калекой, не дай бог, еще и парализованным – только и заботы сердобольным родственникам, что менять ему утку. Вот и попробуй-ка тогда при таких обстоятельствах уйти из жизни.

– Какое там «кончено». Легкое сотрясение. Повезло, – буркнул доктор, чья озабоченность, как выяснилось, имела весьма отдаленное отношение к Степану. – Этого на носилки! – распорядился он, покидая «везунчика».

К тому времени, как подоспели носилки, Степан уже сам поднялся и отклонил предложение санитаров забраться в «Скорую помощь» – одну из двух, стоявших поблизости. Плюс к тому здесь же находились одна «милиция» с включенной мигалкой и «Газель» службы спасения.

Не успел Степан отделаться от медиков, как к нему прицепился дотошный милиционер. Предоставив ему свои паспортные данные и вкратце рассказав о происшествии: «Переходил через дорогу, дальше ничего не помню», – Степан направился поглядеть, вокруг чего собралась такая мощная компания, хотя, собственно, и без того уже догадывался…

Проходя между «Скорыми», он наткнулся на крупного, слегка всклокоченного парня и миновал бы его, почти не глядя, если бы тот не стоял нерушимо поперек пути, вытаращившись на Степана, как баран на летающую тарелку.

– Ну мужик, ты даешь! Ну ты, блин, везучий! Целенький как огурчик! А того водилу, что тебя сбил, сейчас из «Вольво» выковыривают.

– Что произошло-то? – пасмурно спросил Степан, не склонный к бурному изъявлению чувств по поводу своего спасения.

– Ты что, ничего не помнишь? Он же через тебя перелетел, подмял тебя вроде бы… Мы из шалмана вышли и думаем – кино, блин, что ли, тут снимают, в натуре?.. Ведь он шел-то за двести, не меньше, и вдруг как взбрыкнет на ровном месте! Прям взлетел! Над тобой просвистел на бреющем и давай кувыркаться! Это было зрелище! Такое только в боевиках! Ты пойди глянь там, что с ним стало!

Покачав отрицательно головой, Степан развернулся и двинулся прочь – на сей раз старательно держась тротуара. В нем не проснулось любопытства, желания посмотреть на изуродованную машину и тем паче на ее искалеченного владельца – уже вторую свою невольную жертву после Экса, не считая выведенной из строя шпаны.

Он услышал достаточно, чтобы больше не сомневаться в своей экстра, супер, мегазащищен-ности – такой, что без проблем положит уйму народа, если это будет необходимо для сохранения одной-единственной его жизни. А ведь он решился на соглашение с космическими спасателями только ради того, чтобы отдать ее, самому ему ненужную и постылую, во чье-то спасение. Вот ведь гримаса судьбы…

Но даже это померкло и отодвинулось сейчас на второй план перед одной, самой важной, недодуманной перед аварией мыслью…

Что, если бессмертие Верлрока берет начало именно в его совершенной защите? Тогда выходит, что и ему, Степану Ладынину, предстоит теперь, подобно той древней, но чертовски коварной железяке, влачить свой крест до скончания мира?..

«Да нет, ерунда, – отмахнулся Степан мысленно. – Все же человек не машина – он куда сложнее устроен и, если уж на то пошло, имеет по отношению к машине, как бы сложна и заумна она ни была, статус создателя. А проще говоря – бога. Но живого, не бессмертного. Одно дело защитить его жизнь от внешних опасностей – тут между ним и машиной нет принципиальной разницы. И совсем другое – не позволить человеку пройти все стадии жизненного пути и умереть от старости. Не существует такой силы, даже если она может продлить до бесконечности жизнь уникального аппарата. Сохранить от износа такую груду сложноорганизованного железа – задача, конечно, не из легких и все же гроша ломаного не стоит рядом с проблемой человеческого старения.

Словом, машине – машинное, а ее богу, то есть человеку, – богово.

Окончательно убедив себя таким сомнительно-философским образом, Степан вздохнул свободнее и даже пошутил про себя: «Вчера я начал жить вечно, пока все идет хорошо, ха-ха».

Но что-то еще тихонько скреблось из подсознания в захлопнутую, казалось бы, накрепко дверь, что-то шептало, словно бы в замочную скважину:

«Почему Верлрок сказал тебе „до свидания“?.. Ведь этот хитрый электронный старпер (ШЕСТЬСОТ МИЛЛИОНОВ лет железяке, в уме не укладывается!) знал, что ты за фрукт и откуда к нему явился. Так какое там, к чертовой матери, „свидание“! Уж кто-кто, а Решающий Проблемы понимал, что больше никогда в жизни ты не сможешь навестить его. Разве что…»

Степан свернул на Новый Арбат, и прянувший в лицо шершавый ветер подхватил и унес в ночь стучавшуюся у порога безумную мысль:

«…Разве что когда люди, научившись преодолевать расстояния в десятки тысяч световых лет, полетят на космических кораблях к звездам».