Происшествие в замке Ферни: история вторая

Мотивы и возможности

— Что ж, сказал комиссар, когда мы остались в кабинете Кроуна втроем. — У меня пока появилась только одна разумная версия. А у вас, коллега?

— Догадываюсь, о чем вы подумали, но не кажется ли вам, что для самоубийства было выбрано слишком странное место, да и время… — возразила я.

— Это, конечно, так, но если мы начнем сейчас разбираться с мотивами и возможностями, то получится, как я подозреваю, не менее странная картина.

— И все же…

— У меня есть предложение: сегодня уже очень поздно, но завтра утром предлагаю встретиться у меня в кабинете — ведь вы, друзья мои, как ни крути, свидетели.

— Ну, только если свидетели, — усмехнулся Дэвид.

— Договорились, — улыбнулась я.

На следующее утро мы собрались в кабинете комиссара довольно рано. Это особенно сложно было для Дэвида. Он представляет собой классический образец совы. Но дело оказалось не столько моим или комиссара, сколько нашим общим, и это разбудило если не самого Дэвида, то уж его тщеславие точно. Одно дело — узнавать о следствии, когда оно уже закончено, другое — принимать в нем активное участие.

Когда мы, наконец, расположились возле большого комиссарского стола, Эрик Катлер, как и подразумевалось, заговорил первым:

— Думаю, что в этом деле самый сложный вопрос — мотив! Но и с возможностями все не так уж просто. Слишком много подозреваемых…

— Вот и нужно сейчас постараться вычислить, у кого совпали мотив и возможности, — продолжил мысль комиссара Дэвид.

— Боюсь, что для того, чтобы говорить о мотивах, нам не хватает информации. Например, мы не знаем, кто станет наследником Мориса Парра, — возразила я.

— Я уже успел поговорить с его адвокатом, вернее, с представителем адвокатской фирмы Портера, которая обслуживала его коллекцию. Похоже, именно коллекция портретной живописи являлась главной заботой и для него, и для фирмы. Но завещание находится именно у них и будет оглашено, как и положено, после похоронной церемонии. Однако я уже послал им запрос на копию, которую доставят нам в ближайшее время.

— Что ж, тогда можно пока поговорить о тех, кто имел возможность положить яд в бокал, — подвела я итог нашему предварительному обсуждению. — Мы уже выяснили, что это мог сделать кто-то из слуг, находящихся на тот момент в замке. Все трое фактически имели такую возможность, но зачем? Здесь мы опять спотыкаемся о проблему мотива. Поэтому я предлагаю для начала вспомнить, кто находился вблизи злополучного бокала после того, как стало ясно, кто из него будет пить.

— Да, тут вам с Дэвидом неплохо бы припомнить даже самые мелкие подробности этой части вчерашнего вечера, — поддержал мою мысль комиссар.

— Не возражаю, — согласился Дэвид.

— Что ж, — начала я. — Разливал вино Роберт Кроун, но он не знал, кто и какой бокал возьмет, маловероятно, чтобы он действовал наудачу.

— Да уж… — только и сказал на это мой друг.

— Затем подавала вино Луиза, в принципе, она могла отравить Парра, но попробуйте найти для этого хоть мало-мальски разумную причину. А вот дальше уже становится более интересно, поскольку бокал, наконец, обретает своего вполне конкретного хозяина. Бокал стоит на столике. Парр не спешит пробовать вино, он увлечен спором с Джимом Сотти, увлечен настолько, что, забыв о напитке, предлагает всем пойти на второй этаж и рассмотреть портрет, вокруг которого и разгорелась дискуссия. Никто не возражает, поскольку, по-моему, все чувствуют, что наступает самая интересная часть вечера. Вот теперь я попробую вспомнить, в каком порядке Кроуны и их гости покидали гостиную, у кого была хоть пара секунд для того, чтобы всыпать или влить яд. Сам Кроун сидел за одним столом со старым коллекционером, но он встал и подошел к двери первым, насколько я помню. — Я посмотрела на Дэвида.

— Я тоже помню, что как только Парр предложил отправиться на второй этаж, Кроун встал и подошел к двери, ведущей на нужную лестницу, — согласился со мной Дэвид.

Вслед за ним поднялась Мишель, да она и сидела далековато от Мориса Парра. Затем Марика. Вместе с ней поднялись со своих мест доктор и Джим, и что-то мне подсказывает, что их в этот момент не слишком интересовал не только господин Парр, но и предмет спора. Мы с Дэвидом вышли из гостиной вслед за этими тремя, а последним ее покинул Парр. Получается, что именно он и мог отравить вино в своем бокале незаметно для других.

— Интересно… — задумчиво проговорил Эрик Катлер.

В это время на его столе зазвонил телефон.

После того как комиссар положил трубку, он немного помолчал, словно переваривая только что полученную информацию, затем сообщил нам факт, который подтверждал, и удивительно точно, только что сделанный нами вывод.

— Звонили из лаборатории. В правом кармане пиджака Мориса Парра обнаружены очень мелкие осколки стекла. Это осколки медицинской ампулы, где мог находиться цианид, небольшое количество которого было выявлено на ткани того же кармана. Похоже, что Парр раздавил ампулу, вылив ее содержимое в свой бокал, после чего осколки от этой ампулы положил в карман, а по дороге где-то их выбросил. Они ведь, по идее, были совсем маленькими, потом их просто растащили на обуви, да и кто их искал вне комнаты? Кругом ковровые покрытия… Да еще и лестница… Но в его действиях просто отсутствует какая бы то ни было логика!

— Да уж, — поддержала я комиссара, — самоубийца, заметающий следы своего преступления…

— А если ампулу подложил в карман Парра настоящий убийца, чтобы запутать следствие и привести нас к мысли о самоубийстве? — предположил Дэвид.

— Можно было бы это допустить, если бы там отыскалась именно ампула или полный набор осколков, — возразила я. — А иначе как ты это представляешь? Парр обнаруживает у себя в кармане осколки ампулы и спокойненько их выбрасывает на ковер, даже не предпринимая попытку выяснить, что это за стекла и как они попали в его карман? Да и зачем вообще все это проделывать? Он что, под гипнозом был? А мы? Ну, чисто теоретически подобный план еще можно держать в голове, и все же мне это кажется маловероятным.

— Боюсь, что в предварительном слушании этого дела в суде версия самоубийства окажется самой убедительной, — вздохнул комиссар.

— Но почему именно в этом месте и именно в это время? — возмутилась я.

— Здесь слабое звено гипотезы о самоубийстве, но факты указывают на то, что возможность была только у самого Парра и слуг, однако у слуг не было мотива.

— А у Парра? У него есть причины для самоубийства?

— Ну, если подтвердится, что он был неизлечимо болен…

— А еще нет заключения патологоанатома?

— Должны вот-вот доставить, но по телефону доктор Вильсон мне сказал, что, скорее всего, подтвердится. Он точно сможет это сказать только после получения результатов лабораторных исследований.

— Ну, допустим, что он был тяжело болен и не хотел жить, боялся боли, не хотел пережить все стадии болезни — допустим. Но разве он не мог покончить с собой у себя дома, где его никто бы не увидел, где не нужно было все делать тайком? — продолжила я излагать аргументы в пользу своего несогласия с версией самоубийства. — И зачем тогда он затеял этот странный спор? Лично мне кажется, что Джим ничуть не хуже его разбирается в живописи. Я видела картины Рамбье в национальном музее, стиль, несомненно, тот же, хотя я, разумеется, не специалист.

— Да, мне кажется, что Сотти не зря так кипятился, а старик вел себя очень странно, — поддержал меня Дэвид.

В этот момент наш горячий спор прервал дежурный инспектор, который занес комиссару курьерскую почту.

Комиссар распечатал конверты, и мы получили, во-первых, подтверждение факта наличия у Мориса Парра неизлечимой болезни, из-за которой временами он мог страдать от сильных болей. Во-вторых — копию завещания. И тут был сюрприз: свои деньги он разделил поровну между оставшимися родственниками, которых даже не потрудился перечислить поименно, а свои картины завещал национальному музею. К завещанию прилагалась подробная опись полотен, входящих в эту коллекцию.

Да, работа адвокатам предстояла нешуточная. Странно, что им не удалось убедить своего клиента написать более внятный текст завещания. Впрочем, судя даже по моим впечатлениям, убедить в чем-то этого господина было весьма непросто, особенно если он что-то уже для себя решил. Данное завещание только подтвердило мое вначале довольно поверхностное мнение.

— Теперь мы знаем, что вчера в замке присутствовали, как минимум, двое их тех, кто получил от смерти старика некую выгоду, но очень сомнительно, что эти двое вчера об этом знали, — прокомментировал Дэвид полученные нами новые факты. — Боюсь, что все же версия самоубийства выглядит самой логичной.

— Но не кажется ли вам, что нелишне выяснить, откуда взялась ампула с цианидом? Ведь это, насколько я понимаю, своего рода редкость. В нашей стране таких ампул нет со времен Второй мировой войны, во всяком случае, в открытом медицинском обороте, — заметила я.

— Да, — поддержал меня Катлер, — я уже направил несколько запросов, чтобы прояснить ситуацию, но не надеюсь на ответы. Вернее, ответы будут, но они вряд ли нам помогут. Цианид в ампулах — это очень странно.

— А почему вы думаете, что яд содержался в ампуле? — спросил вдруг Дэвид. — А если это были осколки от ампулы, в которой находилось совершенно безобидное вещество, а цианид попал на ткань совсем по-другому?

— Теоретически и такое возможно, но уж больно странное совпадение, — высказал свое сомнение комиссар. — Думаю, что нужно действительно поговорить с лечащим врачом Парра. Может, он что-то прояснит. Он сегодня ведет прием в поликлинике, нам стоит наведаться туда к концу дня. Или вы не поедете со мной?

— Я, к сожалению, должен сейчас ехать в редакцию, но надеюсь узнать от вас все новости, — сказал Дэвид.

— А я, разумеется, с вами, — ответила я на взгляд комиссара.