Фредерик Форсайт Произведение искусства

Ноябрь

В городе шел дождь. Стоял плотной серой стеной над Гайд-парком, затем порывы западного ветра начали смещать его в сторону Парк-Лейн, над которой он завис серой занавеской, а потом принялся моросить над узеньким парком из платанов, разделявшим улицы, ведущие в северном и южном направлении. Насквозь промокший мрачный мужчина стоял под деревьями с облетевшей листвой и ждал.

Вход в зал приемов отеля «Гросвенор Хаус» был ярко освещен несколькими фонарями и нескончаемыми вспышками фотокамер. Внутри был тепло, уютно и сухо. Под козырьком двери маячили два швейцара в униформе. Время от времени они услужливо бросались с раскрытыми зонтиками навстречу гостям, которые выходили из подкатывающих к подъезду лимузинов.

Дождь барабанил по крышам авто. Вот распахивается дверца, и швейцар выскакивает из-под козырька и спешит навстречу очередной выходящей из машины знаменитости или кинозвезде, чтоб помочь преодолеть два ярда до входа. Голова звезды опущена, над ней плывет черный зонт. Но вот и спасительный козырек. Здесь можно выпрямиться, изобразить ослепительную улыбку и предстать перед камерами.

Папарацци толпятся по обе стороны от входа, они промокли и продрогли до костей, но изо всех сил защищают от дождя свое драгоценное оборудование. Крики их слышны даже на той стороне дороги, там, где мокнет под платанами мрачный мужчина.

– Привет, Майкл! Добро пожаловать, Роджер! Улыбочку, Шакира! Спасибо, дорогая, просто прелестно!

Сливки киноиндустрии благожелательно кивают в ответ на приветствия, улыбаются в камеры и стоящим поодаль фанам, старательно игнорируют укутанных в плащи охотников за автографами, этих странных и настырных типов с умоляющими глазами, и входят в отель. Там их проведут к столикам, там они будут все так же старательно улыбаться и приветствовать друг друга. Там состоится сегодня ежегодная церемония вручения премий Британской академии кино и телевидения.

Маленький человечек под деревьями наблюдал за всем этим с нескрываемой тоской в глазах. Некогда он тоже мечтал стать кинозвездой, ну или на худой конец просто получить признание в своем ремесле. Если б это случилось, то он входил бы сейчас в ярко освещенный вестибюль гостиницы вместе с этими людьми. Но этого не случилось и не случится уже никогда. Слишком поздно.

Тридцать пять лет он был актером, преимущественно снимался в кино. Переиграл свыше сотни ролей, но то были маленькие эпизодические роли, по большей части даже без слов. А настоящей большой роли так и не удалось получить.

Он играл портье в гостинице и появился на экране всего на несколько секунд, когда мимо него проходил Питер Селлерс. Он был водителем армейского грузовика, который подвозил Питера О'Тула в Каир. Он изображал римского легионера с копьем, стоял навытяжку всего в нескольких футах от Майкла Пейлина. Он был механиком, помогавшим Кристоферу Пламмеру забраться в кабину истребителя.

Он играл официантов, портье, солдат всех на свете армий, начиная с библейских времен и заканчивая операцией «Буря в пустыне». Он играл таксистов, полицейских, посетителей баров и ресторанов, человека, переходившего через улицу, уличных зазывал и торговцев. Кого он только не играл!

Но происходило всегда одно и то же: несколько дней съемок, десять секунд на экране, и прощай, друг, ты больше не нужен. На целлулоидных пленках он красовался всего в нескольких футах от каждой мало-мальски известной звезды, перевидал среди них немало истинных джентльменов и отъявленных мерзавцев, добрых и талантливых актрис и капризных примадонн. Он знал, что способен убедительно и правдиво сыграть любую роль, знал, что по сути своей является хамелеоном в обличье человека. Но никто никогда не увидел в нем таланта.

И вот, стоя под дождем, он наблюдал за тем, как его идолы проскальзывают мимо, торопятся навстречу блеску и торжеству церемонии. А позже те же лимузины развезут их по роскошным домам и апартаментам. Когда последний из них скрылся за дверью, маленький человечек затрусил под дождем к автобусной остановке у Мраморной арки. И долго стоял там, и вода ручьями сбегала с его плаща, пока наконец не пришел автобус и не отвез его в район между Уайт Сити и Шепард Буш, где находилась его дешевая холостяцкая квартирка.

Он снял насквозь промокшую одежду, укутался в старый махровый халат, украденный из гостиницы в Испании (фильм «Человек из Ламанчи» с Питером О'Тулом в главной роли, а сам он держал там лошадь под уздцы) и включил одноконфорочную плитку. Развесил над ней мокрую одежду, и всю ночь от нее шел пар, а утром оказалось, что она все равно влажная. Положение его было отчаянным, просто беспросветным. Вот уже несколько недель никакой работы; конкуренция просто страшная, даже среди актеров его типажа, небольшого роста и среднего возраста. И никаких перспектив. Телефон отключили за неуплату, и если он захочет в очередной раз переговорить со своим агентом, придется навещать его лично. Но это, решил он, можно отложить и на завтра.

Он сидел и ждал. Он всю жизнь только и знал, что сидеть и ждать. Постоянное его состояние. И вот дверь в кабинет отворилась, и оттуда вышел знакомый ему человек. Он вскочил.

– Привет, Роберт, помнишь меня? Трампи.

Роберт Пауэлл удивленно вскинул брови. Глядел и никак не мог вспомнить.

– «Итальянская работа». Турин. Я играл водителя такси, а ты тогда был на заднем сиденье.

Лишь добродушие, присущее Роберту Пауэллу, помогло спасти ситуацию.

– Ну да, конечно, Турин! Давненько то было. Как поживаешь, Трампи? Как дела?

– Отлично. Очень даже неплохо, не могу пожаловаться. Просто проходил мимо, вот и решил заскочить. Спросить, нет ли у него чего для меня?

Пауэлл оглядел протертый чуть ли не до дыр воротничок рубашки, поношенный макинтош.

– А что, очень даже может быть, что и найдется. Рад был повидать. Удачи тебе, Трампи!

– Тебе тоже, старина. Держи хвост пистолетом!

Они обменялись рукопожатием и расстались. Агент был с ним любезен, но работы не предложил. В Шеппертоне должны были начаться съемки какого-то костюмного исторического фильма, но там труппа уже набрана. И вообще, конкуренция на этом рынке страшная, держаться на плаву помогает лишь оголтелый оптимизм и несбыточная надежда прямо завтра, с утра, получить большую роль.

Вернувшись домой, Трампи погрузился в печальные размышления. По карточке соцобеспечения ему еженедельно выплачивали несколько фунтов, но Лондон город дорогой. Только что состоялась очередная малоприятная беседа с мистером Кутзакисом, домовладельцем, который в очередной раз повторил, что долг растет и терпение его не вечно и не безгранично в отличие от солнца на Кипре, родине домовладельца.

Плохи были его дела. Вернее, хуже просто некуда. Вот бледное водянистое солнце закатилось за крыши и башенки соседних домов, что напротив, через двор. И тогда пожилой актер подошел к буфету и достал с нижней полки некий предмет, завернутый в кусок дерюги. На протяжении многих лет он часто задавал себе вопрос, что он так цепляется за эту дурацкую вещицу?… Она совершенно не в его вкусе. Очевидно, сентиментальные воспоминания. Тридцать пять лет тому назад, когда ему было двадцать, когда он был молодым, ярким, подающим надежды актером провинциального театра, эту вещицу завещала ему двоюродная бабушка Милли. Он развернул грубую ткань.

Картина, небольшая, размером примерно двенадцать на двенадцать дюймов, в тусклой позолоченной раме. Все эти годы он держал ее завернутой, но даже когда только получил ее, она уже была вся какая-то грязная, покрытая то ли сажей, то ли жирной копотью, и изображенные на ней фигуры вырисовывались неясно и походили на какие-то тени. Что, впрочем, не мешало тетушке Милли еще при жизни клясться и божиться, что картина ценная, что за нее можно запросто выручить несколько фунтов, но, наверное, то говорил в ней романтизм, присущий всем пожилым женщинам. И как попала картина к тетушке Милли, он понятия не имел. На самом деле это была целая история.

В 1870 году один англичанин тридцати лет отроду решил попытать счастья в Италии, заодно выучиться там звучному итальянскому языку и эмигрировал из Англии во Флоренцию. Денег у него было немного, осталось небольшое наследство от отца. То был пик и расцвет Викторианской эпохи, и золотой соверен Ее Величества королевы мог открыть немало дверей. По контрасту с Англией, Италия в то время пребывала в полном упадке и хаосе.

И вот в течение пяти лет предприимчивый мистер Брайан Фробишер добился четырех очень важных вещей. Во-первых, открыл на холмах Кьянти совершенно изумительные вина и начал бочками экспортировать их в родную Англию, что очень скоро позволило ему сколотить вполне приличное состояние.

Затем он приобрел совершенно прелестный городской дом и обзавелся собственным кучером и лакеем. Женился на дочери небогатого, но титулованного итальянца из местных. И, занимаясь уже с супругой обустройством и украшением семейного гнездышка, приобрел среди прочих предметов маленькую писанную маслом картину. Купил он ее в антикварной лавке неподалеку от Понте Веккио.

И купил вовсе не потому, что то была картина какого-то известного мастера или просто полотно в хорошем состоянии. Нет, она была вся покрыта пылью и завалялась где-то в самом дальнем и темном углу лавки. Он купил ее лишь потому, что она ему понравилась.

Прошло тридцать лет. Он стал британским вице-консулом во Флоренции, сэром Брайаном, рыцарем-бакалавром,[1] и все эти тридцать лет картина провисела у него в кабинете, и каждый вечер он выкуривал под ней послеобеденную сигару.

В 1900 году во Флоренции разразилась эпидемия холеры. Страшная болезнь отняла у него леди Фробишер, и после похорон шестидесятилетний бизнесмен решил вернуться на родину предков. Распродал имущество и вернулся в Англию, где обосновался в Суррее, в красивом особняке, и нанял целый штат слуг из девяти человек. Самой младшей служанкой была местная деревенская девчонка, некая Миллисент Гор. Ее наняли горничной.

Сэр Брайан так никогда снова и не женился и скончался в 1930 году в возрасте девяноста лет. Из Италии он привез почти сотню ящиков с разным добром, часть из них так и осталась нераспакованными. В одном из распакованных находилась маленькая потемневшая картина в позолоченной раме.

Она была его первым подарком леди Люсии и всегда нравилась ей. А потому он снова повесил ее в библиотеке, где сигарный дым и каминная копоть продолжали делать свое черное дело. И еще больше затемнили некогда яркие краски, отчего изображенные на полотне фигуры стали уже почти неразличимыми.

Затем началась и закончилась Первая мировая война, все кругом менялось с непостижимой быстротой. Состояние сэра Брайана изрядно приуменьшилось, поскольку он имел неосторожность вложить деньги в акции Императорских российских железных дорог, которые в 1917 году обесценились и не стоили уже ни гроша. Да и в Британии после 1918 года многое изменилось.

Слуги разбежались, а Миллисент Гор осталась. Превратилась из горничной в экономку и с 1921 года единолично управляла всем хозяйством и вела всю работу по дому. Последние семь лет сэр Брайан совсем сдал, и она ухаживала за ним, как верная сиделка. И только в 1930 году, сразу после его смерти, узнала, что труды ее были вознаграждены.

Он завещал ей пожизненное право пользоваться коттеджем, а также кругленькую сумму в банке, на проценты от которой можно было жить хоть и скромно, но вполне сносно. Остальная часть его имения и имущества пошла с молотка, и лишь один предмет не подлежал продаже с аукциона: маленькая картина маслом. Миллисент страшно гордилась ею; картина явилась из загадочного места под названием Заграница. И повесила ее в крохотной гостиной своего маленького и чистенького коттеджа, в опасной близости от камина, который топился дровами. И картина становилась все грязней и темней.

Мисс Гор так и не вышла замуж. Жила в деревне, помогала приходскому священнику и умерла в 1965 году в возрасте пятидесяти восьми лет. Брат ее был женат и произвел на свет сына, а тот, в свою очередь, стал отцом мальчика, единственного внучатого племянника мисс Гор.

Когда она умерла, оставлять племяннику было особенно нечего. Коттедж и все капиталы были завещаны ее благодетелем церкви. Но она оставила Трампи картину. И вот прошло еще тридцать пять лет, и картина, завернутая в кусок мешковины, вновь увидела свет в маленькой бедной квартирке на задворках Шепард Буш.

На следующий день ее владелец предстал перед столом в вестибюле престижного «Дома Дарси», агентства по проведению аукционов и оценке предметов изящных искусств. К груди он прижимал сверток из мешковины.

– Я так понимаю, здесь у вас проводится оценка предметов искусства, возможно, заслуживающих внимания, – обратился он к юной леди, сидевшей за столиком.

Она тоже заметила протертый воротничок рубашки и поношенный макинтош. И указала на дверь с табличкой «Оценка». Обстановка там была куда более скромная, нежели в вестибюле. Стол, за ним еще одна девушка. Актер повторил свою просьбу. Она потянулась за бланком.

– Ваше имя, сэр?

– Мистер Трампингтон Гор. Так вот, эта картина…

– Адрес?

Он продиктовал ей адрес.

– Номер телефона?

– Э-э, у меня нет телефона.

Она окинула его изумленным взором. Можно было подумать, он сказал, что у него нет головы.

– Что за предмет искусства, сэр?

– Картина. Маслом.

Она принялась расспрашивать его, и постепенно на лице ее все отчетливей проступало выражение презрения и скуки. Период написания неизвестен, школа – тоже, художник неизвестен, страна – по всей вероятности, Италия.

Девушка за столиком питала пылкое пристрастие к молодым сухим винам и знала, что близится час ленча, который можно очень приятно провести в итальянском кафе «Уно», что за углом. И если этот утомительный маленький человечек со своей ужасающей мазней наконец уйдет, можно пойти туда с приятельницей и успеть занять столик рядом со статуей Адониса.

– Ну и, наконец, сэр, во сколько вы ее оцениваете?

– Не знаю. Поэтому сюда и принес.

– Любой наш клиент должен указать хотя бы приблизительную стоимость. Для определения суммы страховки. Ну, допустим, сто фунтов?

– Хорошо, согласен. И когда можно ожидать ответа?

– Придется набраться терпения, сэр. Хранилище у нас буквально забито вещами, ожидающими экспертизы. Нужно время для изучения.

Рассчитывать тебе особенно не на что, говорил ее выразительный взгляд. Господи, какой же хлам тащат сюда люди, воображая, что обнаружили у себя в туалете на антресолях блюдо династии Мин.

Пять минут спустя мистер Трампингтон Гор расписался в квитанции, взял себе копию, оставил сверток с картиной и вышел на улицы Найтсбридж. Денег по-прежнему ни шиша. И он побрел домой.

Завернутую в мешковину картину отнесли в хранилище в подвале и снабдили идентификационной биркой: «D 1601».

Загрузка...