Проклятая шахта. Разгневанная гора

Глава 1. «АРИСЕГ» ПРИХОДИТ В КОРНУОЛЛ

В матросском кубрике было жарко от соседнего машинного отделения. И тем не менее меня пробирала дрожь, когда я поставил стакан и снова потянулся за бутылкой. Свет от лампочки без абажура больно бил в глаза. Я снова наполнил стакан. Алкоголь, спускаясь по горлу, обжигал внутренности, но теплее мне не становилось. Мне казалось, что я промерз до костей. У нас над головой грохотали по палубе сапоги. По соседству в гамаке шевельнулось чье-то тело, человек всхрапнул, повернулся на другой бок и снова затих. Гамак, повинуясь движению судна, раскачивался, словно на нем лежала кипа соломы. От застарелого запаха немытых тел, смешанного с парами коньяка и синего табачного дыма, у меня слезились глаза.

– Сколько времени? – спросил я.

Во рту у меня пересохло – он напоминал мне пыльную пещеру, в которой, словно мохнатая заячья лапа, болтался язык. Из горла вырвались хриплые неестественные звуки, когда я задал вопрос.

– Твоя уже спросила, сколько время, две минуты назад.

– Ну и что, и опять спрашиваю, – грубо сказал я.

Черт бы побрал всех этих итальяшек. С какой стати я должен пить с итальянцем? Зачем Малигану понадобилось брать в команду итальянцев? Но англичане не желают со мной нить, так их растак. Эгг пил со мной только потому, что он уже напился и был готов пить дальше с кем угодно. А может, ему нравится смотреть, как из моего нутра выглядывает страх? Он смеется надо мной. Я вижу это по его черным глазам.

– Сколько времени, черт тебя подери? – заорал я.

Он вытащил из кармана большие серебряные часы и повернул в мою сторону позолоченный, богато украшенный циферблат. Четверть четвертого. Если расчеты Малигана верны, скоро покажется английский берег. Вечером, когда садилось солнце, справа по борту был виден Бишопский маяк.

Эгг сунул часы в карман и снова взялся за стакан. Он пил шумно, чмокая и отдуваясь. Его толстые мокрые губы блестели при свете качающейся лампочки. Он улыбался, а глаза его следили за мной. О чем он думает? Что происходит под этим круглым бритым черепом? Жестокие губы, карие глаза, точно такие, как у собаки, как у страстной женщины, – холодные глаза.

– Будь ты проклят! – заорал я. – Чему ты улыбаешься?

Я чувствовал, что во мне вскипает злость, вытесняя озноб и страх, все тело разбухает, расширяется, и тесный кубрик уже не может его вместить. Веки его дрогнули, и, когда я заглянул ему в глаза, они были широко раскрыты, так что я мог заглянуть в самую глубину, в самое его гнилое нутро. А он просто смотрел на меня своими широко раскрытыми жесткими глазами.

Злость моя улетучилась, и мне снова стало холодно.

– Черт бы побрал всех итальянцев, – услышал я собственный шепот.

Интересно, сколько времени я уже пью? И что все это значит? Да не все ли равно? С Италией я покончил. Передо мной лежит Англия, вот она, впереди, в темноте, которая простирается за стальной обшивкой судна.

Человек, который давеча ворочался в гамаке, перевернулся на спину, вытянул руки и сел, протирая со сна глаза.

– Что, снова надрался, Эмилио? – спросил он итальянца. – Господи, неужели никогда не остановишься? – Он нагнулся, чтобы посмотреть на бутылку. – Никак коньяк? Где ты его раздобыл? Спорим, залез-таки в какой-нибудь ящик. Итальянец улыбнулся:

– Хочешь выпить, Раппи?

– Не возражаю, – усмехнулся тот. – Но Бог тебе в помощь, если шкипер дознается, что ты запустил руку в груз. Малиган не стесняется, когда нужно разобраться с теми, кто залез к нему в карман. Ладно, ладно, знаю, что ты ловко орудуешь ножом, но у него-то пушка, разве не так?

Лицо итальянца расплылось в усмешке, обнажившей прекрасные белые зубы.

– А разве синьор Малиган не на палубе? Он сюда не заходит. Слишком здесь воняет. – И он беззвучно засмеялся.

– Ну что ж, это твои похороны, приятель. – Раппи сбросил ноги на пол и вылез из гамака.

Он застегнул брюки и крепко прижал ладони к животу, словно проверяя, все ли там в порядке. У него была грыжа, потому-то его и называли Раппи. [Rappi – сокращенное от rupture {ам) , произносится как «рапче») – грыжа.] Он был худой и костлявый, лицо у него было как у черепахи, а адамово яблоко на тощей шее двигалось вверх и вниз при глотании. Редкая седая двухдневная щетина покрывала грязную морщинистую шею и подбородок. Он достал эмалированную кружку и налил в нее до половины из бутылки.

– Посмотрите-ка на этого самоубийцу, который готов выложить все свои денежки, и неизвестно, что за это получит. – Он вытер рот рукавом своей фуфайки и посмотрел на меня сверху вниз, раскачиваясь в такт движению судна. – Посмотрим, хватит ли у тебя духу сойти на берег, а? – Он насмехался надо мной, ничуть не скрывая. – Почему ты не остался в Италии? Там самое место таким, как ты. Ну ладно. Я знаю, почему ты смылся из Неаполя. Как только британская армия оттуда ушла, итальяшки начали придираться И я их не обвиняю. Ты только и умеешь, что драпать, было бы только от чего.

Меня снова охватила злость, даже застучало в висках. Я грохнул стакан на стол и вскочил на ноги. Он был такой жалкий, ничтожный замухрышка. Какое он имел право надо мной издеваться? Я чувствовал, как у меня сжимаются кулаки. Одним ударом я мог бы размозжить его о стенку этого кубрика.

– Правильно, ну давай, бей меня. – Его водянистые глаза смотрели на меня снизу вверх. – Что, даже на это духу не хватает? – издевался он, видя, как я опустил руку. – Да нет, не ударишь, Малигана боишься. В этом все и дело. Ты ведь всегда чего-нибудь боишься, верно?

– Откуда ты знаешь, почему человек боится? – крикнул я.

– А вот и знаю, – огрызнулся он. – Что, я не был в армии, что ли? Три года перед войной, а потом Дюнкерк и через пустыню – в Аламейн. Виноват я, что ли, что заработал грыжу и меня вышвырнули?

– Ты действительно послужил, – сказал я.

– Защищал свою страну, как всякий порядочный человек, вот что я делал. Был в чине капрала, когда брюхо меня подвело.

– Ладно, – сказал я. – Защищал свою страну, значит. А посмотри сейчас на себя – шестеришь на контрабандиста, мерзавца, который разбогател в войну – возил спиртягу из африканских портов, пока ты потел в своей пустыне.

– Ну и что, надо же человеку жить, как ты думаешь? – Он отхлебнул из стакана, перекатывая коньяк во рту, словно обыкновенное полоскание. Потом проглотил – кадык его при этом отчаянно дернулся – и с шумом выпустил воздух. – Что скажешь, Эмилио? Человеку нужно чем-то жить, верно? Как ты думаешь, что предложило мне это долбаное Министерство труда, когда меня уволили, как непригодного к службе? Работу на шахтах! А у меня кила величиной с ворота, которую я заработал на службе отечеству. Поднял дуло зенитной пукалки, вот так-то. А теперь посмотри на меня и скажи, похож я на красавчика? Но права у меня есть, такие же. как и у всякого другого. Вот я себе и сказал: Чарли, говорю, тебе нужна работа, чтобы не надрывать брюхо, ты ее заслужил, пока защищал свое отечество. – Он внезапно придвинулся вплотную ко мне: – А ты-то что о себе воображаешь? Кто ты такой, что обзываешь меня шестеркой и рэкетиром? Что ты собираешься делать, когда сойдешь на берег, ну-ка, давай отвечай.

– У меня есть приятель в Пензансе, – сказал я; его насмешливая рожа не позволяла мне промолчать. – Написал мне, что можно получить работу.

– И сказал, что Том Малиган может переправить тебя в Англию, да?

– Откуда ты знаешь?

– Откуда знаю? Да ты не первый, кого мы везем из Италии, вот откуда. Если твой приятель свел тебя с нашим шкипером, значит, работа, которую он тебе приготовил, ничуть не лучше, чем та, которую мы делаем на «Арисеге». Ты хоть представляешь себе, как живут людишки, подобные тебе, в Англии? У тебя нет ни удостоверения личности, ни продкарточек, в глазах властей ты не существуешь. Ты просто накипь, которая живет за счет черного рынка. И если хочешь послушать моего совета, то, как только окажешься на берегу, двигай прямехонько в Лондон. Самое безопасное место для таких, как ты. И прямиком на скачки или собачьи бега. Смешаешься с толпой жуликов и спекулянтов, которые постоянно там ошиваются, и никто тебя не тронет – до поры до времени. – Он рыгнул и подтянул живот.

Я снова сел на свое место. Господи, как я себя ненавидел! Я чувствовал, что слезы жгут мне глаза, и закрыл голову руками, чтобы не было видно, как мне паршиво и одиноко. Вдруг меня тронули за плечо, и голос Раппи, из которого вдруг ушла вся прежняя грубость и резкость, произнес:

– Ладно тебе, парень. Не обращай на меня внимания. Вот встретишься с родными, и тебе сразу станет легче.

Я покачал головой, жалея, что он изменил тон, – лучше уж продолжал бы издеваться.

– Нет у меня родных, – сказал я.

– Неужели никого? Ну и дела, чтоб я сдох. Это погано. Но друзья-то есть?

– Нет, – сказал я. – Только вот этот парень из Пензанса. Понимаешь, я уехал из Англии, когда мне было четыре года. Единственное, что я помню об Англии, – это тот момент, когда мы стояли на палубе парохода, увозившего нас в Канаду. Отец показал мне береговую линию. Она была похожа на серое размазанное пятно на горизонте. Только это, и еще когда от нас ушла моя мать – вот и все мои детские воспоминания. Мы жили в Корнуолле, место это называется Редрут. Там я и родился.

– Но если ты жил в Канаде с четырех лет, почему, черт возьми, ты не пошел в канадскую армию?

– В Канаде я долго не задержался. Когда умер отец, двинул в Австралию, на золотые прииски. Мне тогда было двадцать лет, я был шахтером, как и отец. Вскоре после начала войны меня отправили в Англию. Но Франция пала, в войну вступила Италия, и нас задержали в Порт-Саиде, там я и попал в части Уэйвела. Так я впервые оказался в Англии, с тех пор как уехал оттуда в возрасте четырех лет.

Черт бы него побрал, и зачем я все это ему рассказываю? Почему он перестал надо мной насмехаться? Это было легче переносить. Я начал ругаться скверными словами. Это был бессмысленный набор слов, я перестал себя жалеть, и слезы высохли.

– Тебе надо было вернуться в Канаду, приятель, – сказал он. – Там никто не стал бы задавать тебе вопросы.

– Я не мог попасть на пароход, – объяснил я ему и протянул руку за бутылкой, чтобы налить себе еще.

– Не нужно тебе больше пить, – посоветовал он мне. – Ты скоро сойдешь на берег, и тебе нужно сохранить трезвую голову.

Но я не послушался, налил полный стакан и выпил залпом.

Послышались шаги, кто-то спускался но трапу. Дверь отворилась.

– Эй, Прайс! Шкипер тебя зовет! – крикнул невысокий коренастый малый по прозвищу Шорти [Коротышка(англ)].

– Иду, – отозвался я.

Он пошел назад по трапу, и его сапоги снова протопали по железной палубе по направлению к рулевой рубке. Незакрытая дверь качалась взад-вперед в такт движению судна. Я еще немного выпил и встал на ноги. Свободные от вахты матросы качались в своих гамаках. Стальные стены, грязные и облезлые, опускались и поднимались, опускались и поднимались. У меня над головой качалась ничем не защищенная лампочка, вызывая головокружение. Итальянец за мной наблюдал. Его глаза, словно прикованные к моему поясу, сверкали, как горящие угли. Я подтянул брюки, и мои пальцы впились в тело, когда я после нескольких неудачных попыток нащупал наконец пояс с деньгами у себя на животе.

– Что ты на меня уставился? – рявкнул я.

– Та-ак, ничего, signore, – ответил он, и его глаза снова помягчали и обрели отсутствующее выражение.

– Врешь, – сказал я.

Он пожал плечами, развел руки и слегка улыбнулся – олицетворение оскорбленной невинности и покорности.

Я сделал шаг по направлению к нему:

– Так вот почему ты со мной пьешь! Хотел меня напоить и ограбить?

Он шарахнулся от меня, съежившись от страха, отразившегося в его карих глазах.

– Шел бы ты лучше к шкиперу, приятель, – сказал Раппи, хватая меня за рукав.

А мне вдруг захотелось ударить итальяшку, стукнуть хотя бы раз, просто чтобы показать, что я думаю обо всей этой проклятой породе. Но потом я сообразил, что все это ни к чему. Сколько ни бей, их натуру не изменишь, не сделаешь их менее жадными, менее жестокими. Он не виноват. Он неаполитанец, и таким его сделали грязь, нищета и разврат его родного Неаполя.

Я пожал плечами и пошел на палубу, на воздух – чистый, здоровый воздух. Ночь была тихая и темная, паруса, отчетливо выделявшиеся на черном бархатном фоне неба, чуть колыхались, словно крылья бабочки. Ниши навигационные огни отражались в воле, словно масляные пятна. Фок-мачта нашей маленькой шхуны мерно раскачивалась, а ее снасти поскрипывали и стонали всякий раз. когда паруса наполнялись ветром. Я двинулся в сторону кормы, вглядываясь в еле заметную белую полосу кильватера, которая тянулась за судном, спешащим к берегу. Время от времени с правой стороны пробегал луч маячного прожектора; сзади был другой маяк, но он находился за самым горизонтом, и его вспышки были скорее похожи на северное сияние. А еще один маяк размеренно мигал впереди слева, его заслоняли утесы, которые отчетливо вырисовывались при каждой вспышке.

Терпкий запах смолы и мокрого от морской воды такелажа осущался особенно остро после спертой атмосферы кубрика. Я полной грудью вдыхал соленый воздух, направляясь к рулевой рубке. Ни о чем думать я не мог: казалось, будто железный обруч сжимает мой мозг. Я споткнулся о свернутый канат и ухватился за поручни, глядя на гладкую черную поверхность воды, о которой я скорее догадывался, чем видел ее. Я чувствовал за бортом длинные плоские волны, качающие нашу шхуну, и вглядывался в темную береговую линию, которая проявлялась всякий раз, как в нашу сторону мигал маяк. А потом снова глядел на спокойную колышущуюся поверхность воды. Она казалась такой спокойной, такой манящей, в то время как берег, темные очертания которого все приближались, таил в себе опасность и неопределенность.

Я встряхнулся и пощупал пояс на животе. У меня устали глаза И сам я безумно устал, сил не осталось буквально ни на что. Подобное ощущение я уже испытал, это было возле Кассино, когда патруль… Я вздрогнул и быстро направился к рубке.

Там было тепло и светло. Шорти стоял у руля. Он смотрел вдаль, в черную ночь, бросая время от времени взгляд на чуть светящийся компас. Малиган стоял, склонившись над картой; в руках у него был циркуль Когда я вошел, он поднял голову. Это был худой, тщедушный человечек, у него было острое личико, пронзительные голубые глаза и заячья губа – он был похож на хорька. Глядя на него, трудно было ожидать, что он может чем-то или кем-то командовать, не говоря уже о судне. Но стоило посмотреть ему в глаза, как сразу становилось ясно, что с ним шутки плохи, а язык у него был такой, что впору двум здоровенным мужикам, в особенности когда он гонял своих матросов. Его голос, пронзительный и резкий, как звук острой стальной пилы, действовал гораздо убедительнее кулаков. Матросы боялись его языка и этих его глаз мелкого злобного животного. Он, бывало, разговаривает с человеком спокойно и ласково, словно котенок, но стоит ему найти слабое место, как тут же начинает работать его страшный язык, наполняя несчастного страхом и ненавистью.

Судно качнуло, и я ухватился за край стола, на котором лежали карты. Малиган смотрел на меня. Он ничего не говорил, просто стоял и смотрел, в то время как его уродливые губы кривились в саркастической улыбке.

– Ну, зачем вы меня звали? – спросил я. Мне было трудно выдержать его взгляд. – Берег уже близко?

Он кивнул:

– Мы находимся вот тут. – Он указал место на карте. – Справа у нас маяк Лонгшип. Мы высадим тебя у Уитсенд-Бей, к северу от Сеннена. – Он продолжал говорить со своим странным шотландским акцентом, объясняя мне местоположение, называя различные ориентиры на берегу. Но я не слушал. Как можно что-нибудь понять, когда человек говорит с полушотландским-полуфранцузским акцентом, а у тебя в голове шумит от выпитого коньяка так, что кровь стучит в висках? Тон его внезапно изменился, и резкие ноты проникли наконец в мое сознание.

– Что скажешь насчет платы? – Вопрос повторился несколько раз, резко и отрывисто, словно лай.

– Я ведь уже заплатил, когда взошел на борт в Неаполе, – напомнил я. Что ему надо? Я пытался сосредоточиться на том, что он говорит. – Я заплатил вам пятьдесят фунтов английскими деньгами, и это вдвое больше того, что вам следует.

– Может быть, может быть, – отозвался он, продолжая пристально смотреть на меня. – Ты заплатил мне за проезд до Англии. Но ничего не заплатил за то, чтобы тебя высадили посреди ночи в самой пустынной части побережья. А это противозаконно. Это опасно, и я не собираюсь рисковать просто так, мне желательно кое-что за это получить.

– Послушайте, Малиган, – сердито начал я, – вы согласились перевезти меня в Англию за пятьдесят фунтов. Вы знали, чем рискуете, когда назначали плату. Так выполняйте же свои обязательства.

Он продолжал смотреть на меня со своей страшной, кривой улыбкой:

– Ну .что же, если тебе так угодно, будь по-твоему. Мы доставим тебя в Кардифф, это и есть Англия, как было условлено. Спустим тебя там на берег. Однако должен тебя предупредить: порядки у них там строгие, и если ты не знаешь, как и что…

– Довольно, Малиган. – сказал я и протянул руку, собираясь схватить его за шиворот и как следует встряхнуть, чтобы он не валял дурака.

Но он увернулся и отскочил назад, обнажив гнилые зубы в злобной усмешке. Правую руку он держал в кармане. Я заставил себя успокоиться. Не годилось ссориться с человеком, от которого зависела моя безопасность.

– Говорите вашу цену, – сказал я. – Даю вам еще десять фунтов.

Он покачал головой и рассмеялся.

– Нет уж, цену назначаю я, или мы следуем в Кардифф, – отрезал он.

– И сколько же вы хотите? – спросил я.

– Сто тридцать фунтов, – ответил он.

– Сто тридцать целковых! – Я задохнулся от возмущения. – Но ведь это… – Я запнулся.

Он смеялся. Я видел это по его глазам.

– У тебя останется ровно двадцать фунтов.

– Откуда вы знаете, сколько у меня денег?

– А ты сам мне сказал прошлой ночью. Ты напился и хвастался, рассказывал, что можно сделать с такими деньгами, плевать ты хотел на всякие ограничения, удостоверение личности да продуктовые карточки. Ну что же, жалко будет, если полиция не попользуется. – Тут его голос изменился, сделался жестким и безапелляционным. – Сто тридцать целковых, вот моя цена за шлюпку, которая доставит тебя на берег. Хочешь – соглашайся, не хочешь – как хочешь.

Кровь стучала у меня в висках. Я чувствовал, как напряглись мускулы. Между нами стоял столик с картами. Я опрокинул его ногой. Но когда я потянулся к нему, от отпрянул, оскалив зубы, и выхватил из кармана револьвер. Это остановило меня на секунду, но потом мне вдруг все стало безразлично. Пусть стреляет, если ему так хочется. Я откинул голову назад и захохотал. Виноват был, конечно, хмель, который бродил у меня в голове. Я это знал, но мне было все равно. Я просто стоял и смеялся над этим тщедушным человечком, который скорчился в углу своей собственной рубки и целился в меня из своей жалкой пукалки. Я увидел страх в его глазах и двинулся к нему. Если бы он выстрелил, я бы, наверное, и не почувствовал – до такой степени меня окрылило ощущение собственной силы. Но он не выстрелил. Он колебался. В ту же секунду я вышиб пистолет у него из руки и схватил его за горло. Пальцы моих обеих рук встретились, когда я сжал его шею, приподнял и встряхнул, словно крысу.

– Ну, что скажешь насчет шлюпки, которая доставит меня на берег, а? – услышал я свой собственный крик и раскаты хохота.

Я приподнял его, так что его глаза оказались на одном уровне с моими, и заглянул в них. Они были так близко, что создавалось впечатление, будто смотришь в окно. Я видел, что он боится. Это меня радовало, и я снова встряхнул его, так что кости у него затрещали. Я ухватил его правой рукой за пояс, собираясь вышвырнуть в окно рубки.

И в этот момент меня что-то ударило. Я почувствовал взрыв невыносимой боли в самом основании черепа. На мгновение у меня в глазах отразилась четкая картина рулевой рубки. Руки мои ослабли под тяжестью его тела, и его лицо приблизилось к моему. А потом ноги у меня подкосились, в глазах потемнело, и я рухнул наземь.

Следуюшее, что я почувствовал, была вода у меня на лице. Холодная и соленая. Я снова окунулся в небытие. Плыл в полной темноте. Я боролся, бил руками и ногами, чтобы выплыть на поверхность. Снова вода в лицо и холодный ночной воздух. Я глубоко вздохнул, так что больно стало в легких. В темноте мелькнул луч света, и я снова стал куда-то погружаться. На этот раз я не сопротивлялся, позволил себя окутать удушливой мгле. Это было так спокойно, так приятно. Однако желание жить вернулось ко мне снова, и я стал барахтаться, стараясь выбраться наверх. Вот высунулись руки и сжали что-то твердое, ломая ногти. Я ухватился покрепче и продолжал бороться, чтобы вернуть ускользаю шее сознание. Это было что-то круглое, деревянное. Оно приподнялось, а потом снова опустилось, прищемив мне пальцы.

– Он приходит в себя, шкипер, – послышался голос откуда-то сверху. Это был Шорти.

– Башка у него как у носорога, – отозвался голос Малигана. – Ты его двинул так, что я был уверен: черепушка у него треснет, а он и в отключке-то был всего пятнадцать минут.

Я открыл глаза. Было темно, однако я увидел на фоне звезд согнутые колени. И снова закрыл глаза. Боль была невыносимой. Было такое впечатление, что в голову мне загнали здоровенный ком свинца и он ворочается там, словно его качает волнами. А вот слушать было не больно, и мои уши сообщили мне все, что нужно было узнать. Я слышал равномерный скрип уключин и плеск волн о борта шлюпки. Меня везли на берег. Шлюпку отчаянно болтало, она врезалась носом в волну, обдавая меня брызгами. Я попытался приподняться на локте.

– Лежи-ка ты спокойно, – велел Малиган со своим нарочито шотландским акцентом. – Только шевельнись, и я снова двину тебя по затылку. – Он так близко склонился надо мной, что я почувствовал запах коньяка у него изо рта.

– Ладно, буду лежать спокойно, – выдохнул я. Голос мой звучал слабо, еле слышно.

Я бессильно откинулся на спину. Нервы мои были на пределе, в голове молотом стучала боль. Поднялся легкий ветерок, и за ритмично раскачивающимися плечами Шорти на волнах плясали огни «Арисега». Маленькая шхуна лежала в дрейфе под фотом и стакселем. Она находилась примерно я трехстах ярдах от нас – изящная маленькая тень в слабом свете звезд и вращающегося луча Лонгшипа. Я повернул голову и встретился с взглядом Малигана, который наблюдал за мной. Малейшее напряжение шейных мышц вызывало невыносимую боль в глазах. Я повернулся и оперся на правый локоть, так чтобы можно было смотреть вперед, не поворачивая головы. Малиган угрожающе пошевелил своим пистолетом, который он держал за ствол. Но потом успокоился, поскольку я лежал тихо. Берег казался черной тенью, которая вдруг встала на дыбы и тянется к небу. С каждым взмахом весел он приближался, делаясь все темнее и темнее. Скоро он уже навис над нами, заслонив полнеба своими зубчатыми гранитными скалами, и в ночной тишине стал отчетливо слышен плеск волн, бьющихся о берег.

– Где ты меня высаживаешь, Малиган? – спросил я.

– Именно там, где обещал, – ответил он. – Северная оконечность Уитсенд-Бей. Это примерно в двух милях от Сеннена. А если сразу от берега подняться вверх и пойти прямо вглубь, то вскоре выйдешь на дорогу, которая приведет тебя в Пензанс.

Я ничего не сказал. Черная линия берега была совсем рядом. Мне показалось, что я вижу белую пену прибоя. Я прищурился, пытаясь всмотреться в темноту. Но от этого стало больно глазам, и пришлось их закрыть.

Итак, вот она, Англия, и всего в нескольких милях – место, где я родился. Отец так много рассказывал о Корнуолльском побережье, что мне казалось, я его узнаю даже в темноте. И все-таки странное это было возвращение – высадиться на берег глубокой ночью и остаться в полном одиночестве, не имея ни единой знакомой души.

Внезапно меня охватил страх. Забыв на мгновение про боль в голове, я стал шарить по животу, ища пояс. Вот он, на месте. Нащупал кармашек. Да, он по-прежнему туго набит деньгами. Или не так туго, как раньше? Что, если они меня надули? Они говорят, я был без сознания пятнадцать минут. Вполне достаточно времени для того, чтобы украсть мои деньги.

Я посмотрел на Малигана. Его взгляд был устремлен на меня.

Было ли это игрой света или я действительно увидел в его глазах сардонический блеск?

– Так как насчет платы, Малиган? – спросил я. – Сколько денег ты взял?

– Лежи спокойно! – зашипел он, ухватив поудобнее рукоятку пистолета.

Огромные гранитные скалы были уже совсем близко. Они словно вздыбились, устремляясь высоко в небо. Белая пена прибоя кипела у самых наших ног. Я сунул руку под свитер и стал щупать под нижней фуфайкой, пока не добрался до пояса, надетого на голое тело. Нашел и кармашек. Он был туго набит. Но когда я засунул внутрь пальцы, то вместо хрустящих банкнотов они нащупали обычную бумагу, словно там были ничего не стоящие итальянские лиры. Я посмотрел на Малигана.

– Сколько ты взял? – спросил я его.

Его лицо было так близко к моему, что я видел, как заячья губа раздвинулась, изображая улыбку.

– Взял столько, сколько и собирался, плюс пятнадцать целковых за то неудобство, которое ты мне причинил. У тебя осталась пятерка, и это ровно в пять раз больше того, что ты заслуживаешь.

Пять фунтов! А ведь у меня было две сотни, когда я окликнул его в порту Санта-Лючия в Неаполе.

– Почему же ты не взял оставшуюся пятерку? – спросил я.

Он засмеялся. Это был грубый скрипучий звук, похожий на скрип весел в уключинах.

– Потому что я не желаю, чтобы кто-нибудь начал расспрашивать об «Арисеге». Пяти фунтов тебе на время хватит. Человеку ведь так хочется сохранить свободу. Я бы, конечно, мог всадить в тебя хорошую порцию свинца и вышвырнуть за борт, привязав к ногам какую-нибудь старую железяку, но я не слишком доверяю своей команде. А ты ничего другого не заслуживаешь.

– Откуда ты знаешь, чего я заслуживаю? – Во мне вскипела злость, пересилив даже боль в голове. – Чем ты, интересно, занимался, когда в Африке был Роммель? Шнырял по побережью, свободно заходил в ссверо-африканские порты? Готов поспорить, тогда у тебя не было этого дурацкого шотландского акцента.

Он снова рассмеялся:

– Mais non, ton vieux – je pariais toujour le francais quand j'etals en Afrique1. [ Нет. Старина, когда я нахожусь в Африке, я всегда говорю по-французски.]

– Или по-немецки, – добавил я.

Кто он такой, чтобы упрекать меня за то, что я дезертировал, этот жулик и негодяй, полуфранцуэ-иолушотландец.

Набежала волна, и ее белый гребень лизнул борт шлюпки, замочив мне рукав и брызнув в лицо водой. Мы подошли уже совсем близко к берегу. Я уже видел крутой песчаный откос, переходящий в скалы. Будь они все прокляты! С какой стати я должен отдавать им мои денги?

– Ты знаешь, сколько мне нужно было времени, чтобы заработать две сотни долларов? – спросил я.

– Нет, да и знать не хочу, – услышал я в ответ.

– Два года, – ответил я. – Два года в угольных шахтах возле Флоренции. Почти полмиллиона лир. Да еще за обмен заплатил Бог знает сколько.

– Ну и дурак! – презрительно бросил Малиган. – Мог бы заработать столько же за одну поездку, если бы работал с нужными ребятами в Неаполе.

– А эти деньги заработаны честным образом, – ответил я, украдкой взглянув на него.

Он внимательно за мной наблюдал, по-прежнему держа пистолет за ствол. Он, должно быть, заметил мой взгляд, потому что его рука сжала оружие еще крепче.

Я чуть-чуть переместил руку, так что теперь она оказалась совсем рядом с его сапогом. Потом посмотрел на волны, которые набегали на песчаный берег, впитываясь в песок. Корма шлюпки приподнялась. Мы были уже совсем близко. Отчетливо слышалось, как откатывается волна прибоя. Я повернулся так, чтобы освободить руки. Одно движение – и он окажется в воде, и тогда посмотрим, у кого будут деньги. Мои пальцы скользили по мокрой резине его сапог. Я напряг спину. И в этот момент корма снова приподнялась вверх, и я услышал голос Малигана:

– Хорош, ребята, причаливай. – А потом он посмотрел на меня и сказал: – Mais avec toi, mon petit, je ne cours pas des chances'. [ А что до тебя, малыш, то тут я предпочитаю не рисковать (фр.)]

Рукоятка пистолета поднялась и опустилась. Голова моя треснула, словно разбитое яйцо, и наступила полная темнота.

Когда я пришел в себя, мне казалось, что я лежу в своей койке, мучаясь похмельем. Мне было так уютно, и голова привычно болела. Стало холодно, и я пошевелился, чтобы натянуть на себя одеяло. По никакого одеяла не было. Легкий ветерок шевелил волосы у меня на голове, а ноги были мокрые. В голове стучала боль, а рядом шлепались о берег волны, словно приводя в движение этот молоток у меня в голове. Я перевернулся на спину и открыл глаза.

Звезды наверху в небе начали меркнуть, уступая место бледным лучам утреннего света. Я пошевелил руками и понял, что лежу на песке. В берег ударилась волна, залив мне ноги и снова отозвавшись болью в голове. Я сел, застонав от усилий, и огляделся. Я сидел на желтом песке, вытянув ноги, на самой линии прибоя. Набежавшая из полутьмы волна разбилась белой пеной, залив меня до пояса.

Выкарабкавшись наверх, подальше от надвигающегося прилива, я осторожно пощупал голову. Сквозь спутанные волосы пальцы прощупали огромную шишку над левым ухом и еще одну на самом затылке. Посмотрев на пальцы, я увидел запекшуюся кровь пополам с песком. Какое-то время посидел там на песке, сжав голову руками и пытаясь собраться с мыслями. Я, вероятно, нахожусь в Англии, в Корнуолле, и у меня – да, точно, у меня пять фунтов. Пять фунтов и абсолютно не на что опереться. Ничего себе возвращение в родные края. Меня вдруг охватил ужас, я быстро расстегнул «молнию» на кармашке для денег и достал оттуда пачку бумажек. Это была туалетная бумага, которую туда сунули вместо моих ста пятидесяти одного фунта. Дрожащими руками я перебирал листки в поисках пяти фунтов, которые эта свинья Малиган оставил, по его словам, мне. Один за другим я отделял листки туалетной бумаги и пускал их по ветру. Снова обыскал кармашек для денег. Там было пусто. Потом проверил карманы куртки. Ничего. И наконец в правом кармане брюк я их нашел. Это была жалкая тоненькая пачка сложенных бумажек, мокрых и запачканных. Но Боже мой, как я был счастлив, когда их нашел! После того как я решил, что остался вообще ни с чем, эти пять грязных бумажек казались огромным богатством.

Я положил их в кармашек на поясе и с трудом поднялся на ноги. Я чувствовал слабость, и меня слегка подташнивало. Скалы качались и наползали друг на друга, Я подошел к воде и стал промывать раны на голове, пока их не стало саднить от соли. Потом повернулся и пошел, увязая в песке, вдоль изгиба залива.

Серый холодный рассвет наступал медленно и неохотно, открывая широкий берег залива. Самая дальняя его оконечность выдавалась в море, заканчиваясь нагромождением скал. За этим мысом притаилась деревушка Сеннен-Коув. Задул северо-западный ветер, и на море кое-где появились барашки. Не успел я обойти залив и до половины, как нал горами поднялось солнце – воспаленно-красный диск, едва различимый за низкими облаками, которые появились на небе вместе с рассветом. Прошло несколько минут, и солнце скрылось совсем. Воздух был по-осеннему прохладным. Я остановился и обернулся назад. Черные гранитные скалы, которые я только что оставил позади, были затянуты облаками. Туман густел на глазах и опускался вниз, полностью скрывая северную оконечность залива. В течение всего нескольких минут он окончательно спустился на землю, так что теперь я шел в какой-то серой пустоте, мир сузился для меня до предела – я ничего не видел, кроме песка, и ничего не слышал, кроме шума прибоя. Влажный холод тумана, словно мокрое одеяло, давил на мою сырую одежду, пронизывая меня до самых костей. Так вот она, Англия! Мне вспомнились солнце и голубые небеса Италии. В тот момент были забыты грязь, мухи, нищета, жестокие насмешки итальянцев и даже одиночество. Я горько пожалел, что уехал оттуда.

Глава 2. В ШАХТЕ ДИНГ-ДОНГ

Я потому так подробно описал свое возвращение в родной Корнуолл, что, подобно увертюре к опере, оно самым тесным образом связано с последующими событиями. Поскольку сам я был изгоем, мне неизбежно суждено было оказаться в обществе людей, стоящих по ту сторону закона. В то время, нужно признать, мне казалось, что я являюсь жертвой самых невероятных и трагических случайностей. Однако теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что это были не случайности – все было закономерно, каждое событие было естественным следствием предыдущего. С того самого момента, когда я решил принять предложение Дэйва Баннера вернуться в Англию на «Арисеге», я вступил на путь, который привел меня с ужасающей прямотой в Крипплс-Из. [Название постоялого двора, означает примерно следующее: место отдохновения калеки (англ.)] Возможно, все это напоминает фантастику, но есть ли на свете что-нибудь фантастичнее самой жизни? Меня порой раздражают люди, которые сидят себе в своих уютных креслах и ругают, обвиняют художественные произведения в отсутствии правдоподобия. Я прочел все, что только возможно, начиная от сказок Киплинга и кончая «Войной и миром», – именно таким образом я получил образование, но пока еще не встречал книги более фантастичной, чем рассказы, которые мне приходилось слышать в шахтерских поселках Скалистых гор или на золотых приисках в Кулгарди. И тем не менее я должен признать, что, если бы мне сказали, когда я шел по окутанной туманом дороге в Пензанс, что я прямым ходом направляюсь к самой страшной катастрофе, которая только может произойти на шахте, и, более того, что я окажусь в самой гуще печальной истории безумия и алчности, да еще связанной с моим собственным семейством, я бы никогда этому не поверил. Прежде всего, я был слишком поглощен своими несчастьями. Я так мечтал вернуться на родину. Впрочем, это желание свойственно каждому корнуольцу. Он мечтает о том, как ему неожиданно повезет, он вернется домой и будет хвастаться своим богатством в родном шахтерском поселке и без конца рассказывать о том, где побывал и что с ним случалось. И вот теперь я вернулся в Корнуолл, но как? Бесправным и одиноким, к тому же без пенни в кармане. Не было, мне кажется, человека более одинокого, подавленного и напуганиого, чем я. А вокруг было уже не голубое небо Италии, а глухое безмолвие тумана. На дороге не было никакого движения. Все было мертво, холодно и мокро. Невольно вспоминались старинные байки шахтеров, разные суеверия, о которых постоянно толковали у шахтерских костров. В то время я считал, что все это глупости. Гномы и великаны, Черная Собака, Мертвая Рука и еще масса других полузабытых поверий – здесь, на утопающей в тумане дороге в Пензанс, они казались вполне реальными. Были моменты, когда я готов был поклясться, что меня кто-то преследует. Но это было исключительно плодом моего воображения. Оно же заставляло меня шарахаться от собственной тени, когда солнце вдруг пробивалось сквозь туман.

Беда в том, что я не очень-то себе представлял, как будет выглядеть мое возвращение в организованное общество, не знал, в какой степени буду чувствовать себя изгоем. После четырех лет жизни в Италии начинаешь думать, что организация общества – задача практически невыполнимая и что отдельному индивиду ничего не стоит затеряться в толпе.

Но в Сеннеп-Коув, позавтракав и гостинице под любопытными взглядами посетителей, я зашел в лавочку, чтобы купить карту тех мест. В лавочке царила теплая, доброжелательная атмосфера, там торговали разными морскими диковинками и были выставлены почтовые открытки – грубо выполненные картинки, примитивно иллюстрирующие разные смешные истории, связанные с морем. Мне вспомнился Перт: там тоже можно было встретить такие лавочки.

Молоденькая продавщица разговаривала с мужчиной – судя по старательно расчесанным усам, это был офицер, находящийся в отпуске.

– Это просто невероятно, – говорила она. – Ведь война кончилась три года назад. Здесь говорится, что их чуть ли не пятнадцать тысяч. Вот послушайте: «Их можно встретить на скачках, на черном рынке, среди сутенеров и владельцев ресторанов, они содержат игорные и публичные дома, торгуют спиртным, подержанными автомобилями, подделками под старину и краденой одеждой, – словом, они связаны со всеми разновидностями рэкета в стране. Паразиты – вот как называет их эта газета. Они и есть паразиты. – Девушка бросила газету на стол, так что стало видно заголовок; «Пятнадцать тысяч дезертиров». – Я знаю, что бы я с ними сделала, – добавила девушка. – Собрала бы их всех и отправила на три года в угольные шахты. Вот тогда бы они узнали.

Я купил карту и быстренько убрался из лавки, боясь, как бы продавщица не обратила на меня внимание. Я торопливо шагал по мокрой от дождя улице, и мне казалось, что из-за зашторенных окон за мной наблюдают невидимые глаза, а когда поднимался в гору по направлению к шоссе, мне чудились шаги за спиной. На остановке возле школы группка люден ожидала автобус. Они с любопытством проводили меня глазами, когда я торопливо проходил мимо. Я чувствовал себя прокаженным – настолько были напряжены у меня нервы и настолько я сам себя ненавидел.

До Пензанса я добрался вскоре после полудня – последние три мили меня подвез грузовик, возивший глину для фарфорового завода. В Пензансе был базарный день. Я прошел на набережную, где было довольно много мужчин, одетых почти так же, как и я, – в моряцкий свитер и куртку. Я вдруг почувствовал себя спокойно, в первый раз с того момента, как оказался в Англии.

У пирса стояли дрифтеры и мелкие каботажные суда. Над грязной маслянистой водой гавани вились чайки, вспугнутые грохотом подъемных кранов и визгом лебедок. Туман уже рассеялся, превратившись в легкую золотистую дымку. Улицы начали подсыхать. За Альбертовым пирсом, словно волшебный замок, высилась в лучах солнца гора Сент-Майкл.

Я закурил сигарету и, облокотившись о загородку автостоянки, полез в бумажник, чтобы достать адрес Дэйва Таннера. Когда я разворачивал смятый листок почтовой бумаги, выглянуло солнце, пробившись сквозь облака, и с холма, на котором был расположен город, мне улыбнулись чисто вымытые дождем фасады домов. Мне стало тепло и покойно, и я прочел письмо Дэйва Таннера:

Корнуолл Пензанс, Харбор-Террас, 2, 29 мая Дорогой Джим, я слышал, что теперь, когда армия двинулась на север и заключен мирный договор, дела в Италии идут уже не так гладко, как раньше. Если тебе надоели итальяшки и ты не прочь двинуть в другое место, я могу предложить тебе работу в Англии – и никто не будет задавать никаких вопросов! Податель этого письма, его зовут Шорти, устроит тебя на «Арисег», который берет груз в Ливорно и следует в Англию. Как поживает моя черноглазая сучка Мария? Она все еще в Италии? Не дернула, часом, в Америку рожать бамбинчиков? Если она еще у Паппагалло, передай ей привет, ладно? В Англии сплошные ограничения, все контролируется, но если знать, что к чему, то все точно так же, как в Италии. А я скучаю по солнцу и по синьоринам. Надеюсь, ты воспользуешься случаем и приедешь. Работа в шахте, к тому же рядом с твоим родным домом. Твой старый приятель Дэйв.

Я сложил письмо и снова сунул его в бумажник. Шорти тогда сам принес его мне на шахту. Это было в августе, солнце пекло немилосердно, земля потрескалась, и всюду носились туш пыли. Как не похоже, подумал я, на чистый сверкающий воздух, на влажные мостовые, искрящиеся под лучами солнца. В тот момент моя судьба находилась пока еще в моих руках. Тогда я, разумеется, этого не знал, но достаточно мне было забыть о Дэйве Таннере и попытаться найти работу самостоятельно – нить, тянувшая меня к Крипплс-Из, порвалась бы. И я так близко подошел к тому, чтобы ее порвать. Мне вспомнился «Арисег», вспомнился Малиган, который обманул меня и ограбил. Если Дэйв имеет дело с людьми такого сорта и если слова «и никто не будет задавать никаких вопросов» касаются будущей работы… Это может означать только одно: работа связана с каким-то рэкетом. Я вспомнил самого этого Шорти. Аккуратненький, шустрый, остроумный. Судя по всему, родом из Уэльса. Совсем не похож на человека, который живет строго в рамках закона. На судне он исполнял должность капрала корабельной полиции, однако это не мешало ему иметь свой собственный небольшой рэкет: из Ливорно он переправлял в Чивитавеккиа и Неаполь шелковые чулки, ручные часы и алкоголь, а когда случались рейсы на Север – оливковое масло, сладости и орехи. Я сунул руку в карман и сразу же наткнулся на свои жалкие пять фунтов.

И тут же повернулся и пошел по набережной. В этот момент и было принято фатальное решение. Харбор-Террас находилась позади газового завода, это была узкая улочка, которая начиналась у гавани. Дом номер два, крайний в ряду совершенно одинаковых строений, стоял рядом с каким-то торговым зданием. На окне висели рваные тюлевые занавески, и весь дом носил отпечаток бедности и в то же время респектабельности, что отличает гостиницы во всем англоговорящем мире.

На мой звонок открыла девушка. Ей было лет двадцать восемь, она была одета в желтый свитер и зеленые брюки. Она широко мне улыбнулась, но только губами, серые глаза ее смотрели твердо и настороженно.

– Могу я видеть мистера Таннера? – спросил я. Губы ее сжались, превратившись в тонкую линию.

Глаза прищурились.

– Как вы сказали, кто вам нужен? – переспросила девушка. Ее резкий голос никак нельзя было назвать музыкальным.

– Таннер, – повторил я. – Мне нужен мистер Дэйв Таннер.

– Здесь таких нет, – решительно сказала она и стала закрывать дверь, словно пытаясь скрыться от чего-то страшного.

– Это мой старый друг, – торопливо проговорил я, не давая ей закрыть дверь. – Я приехал издалека для того, чтобы с ним повидаться. По его просьбе, – добавил я.

– Здесь нет никакого мистера Таннера, – упрямо повторила она.

– Но… – Я достал из бумажника письмо. – Это Харбор-Террас? Дом номер два, верно? – спросил я.

Она осторожно кивнула, словно боясь признаться лаже в этом.

– Ну так вот, я получил от него письмо. – Я показал ей подпись и адрес. – Он уроженец Уэльса, – скачал я. – У него темные волосы и черные глаза, и он немного хромает. Я приехал из Италии, чтобы с ним повидаться.

Она, по-видимому, успокоилась, но на лице у нее появилось удивленное выражение.

– Вам нужен мистер Джонс. Его зовут Дэвид, и он слегка хромает, как вы и говорите. Но сейчас его нет, он вышел в море, рыбачит. – И снова у нес на лице появилось испуганное выражение, словно она опасалась, что сказала слишком много.

– Когда он вернется? – спросил я. У меня засосало под ложечкой: очевидно, у него были основания для того, чтобы изменить имя, и мне не понравился испуг, который я видел в глазах этой девицы.

– Он ушел в море в субботу, – сказала она. – А сегодня среда, значит, приедет никак не раньше завтрашнего дня. Может быть, даже в пятницу. Это зависит от погоды.

– Я приду сегодня вечером.

– Это бесполезно, – сказала она. – Он до завтра не вернется.

– Я приду вечером, – повторил я. – Как называется его лодка?

– Вечером приходить бесполезно. Его не будет дома. Приходите завтра. – Она одарила меня широкой неуверенной улыбкой и закрыла передо мной дверь.

Я пообедал жареной рыбой с чипсами и отправился к южному пирсу, чтобы навести кое-какие справки. От старого матроса я узнал, что Дэвид Джонс – шкипер пятидесятипятитонного кеча «Айл оф Мул», который он использует для ловли рыбы. Старик подтвердил, что судно вряд ли вернется в порт раньше завтрашнего дня, а может быть, придет и позже. Но когда я его спросил, где рыбачит «Айл оф Мул», его бледные голубые глаза уставились на меня с любопытством, и он тут же замкнулся; на его лице появилось выражение подозрительности, точно так же, как и у девушки с Харбор-Террас.

– Может, к Бретани подался, а может, поближе где, возле Силлей, – сообщил он мне. – Он же не по селедку, он, понимаешь, добывает макрель да сардину, а ее не враз найдешь. – И он уставился на меня своими глазами удивительной голубизны, словно ожидая, посмею ли я задавать еще вопросы.

После этого я вернулся в город. Было немного больше трех. Солнце скрылось с небес, и снова опустился туман с легкой моросью. Пензанс выглядел мокрым и унылым. Почти до восьми часов, когда в наступающих сумерках я возвращался на Харбор-Террас, я еще мог, у меня еще было время принять самостоятельное решение. В течение нескольких часов была возможность разорвать эту нить судьбы, а потом, при удаче, я мог бы как-нибудь устроиться на судно, направляющееся в Канаду, и ничего не узнал бы о том, что произошло с моей матерью.

Но страх и одиночество – это такая комбинация, которую не всякий человек может побороть. Таннер – единственный человек, которого я знал в этой чужой стране, единственное звено, связывавшее меня с будущим. Что из того, что он занимается темными делами? Я дезертир, и поскольку это ставит меня вне закона, то я, пока нахожусь на свободе, должен зарабатывать свой хлеб тоже незаконными путями. Это было ясно, и с этим я готов был примириться. Труднее было мириться с неопределенностью, с неизвестными трудностями, с которыми придется встретиться, когда я начну как-то функционировать. Я избрал наиболее легкий путь, утешая себя тем, что если не принять предложение Таннера, то потом об этом придется пожалеть.

Итак, только что часы в гавани пробили восемь, я повернулся и пошел мимо газового завода в сторону Харбор-Террас. В свете одинокого уличного фонаря струи дождя танцевали на мостовой узкой улочки и потоки поды лились в придорожные канавы по краям. На этот раз дверь мне открыла женщина постарше.

– Что, мистер Таннер еще не вернулся? – спросил я ее.

Она заметно побледнела и быстро взглянула через плечо на крутую лестницу, которая вела наверх, в темные помещения верхнего этажа.

– Сильвия! Сильвия! – позвала она хриплым взволнованным голосом.

На верхней площадке лестницы отворилась дверь, и в потоке света показалась девушка, с которой я разговаривал днем.

– В чем дело, тетя?

– Тут один человек спрашивает мистера Джонса. Дверь тут же захлопнулась, прекратив доступ свету,

и девушка стала спускаться по лестнице. Она по-прежнему была одета в желтый свитер и зеленые брюки, но лицо у нее было бледное и напряженное. . – Что вам нужно? – спросила она, а потом, не переводя дыхания, добавила: – Он еще не вернулся, я же вам сказала, что он вернется не раньше завтрашнего дня. Зачем вы сюда пришли… снова? – Последнее слово прозвучало как-то нерешительно.

– Я вам говорил, что приду вечером, – напомнил я ей. Тут мой взгляд упал на ее руку. На ней были пятна крови, так же как и на брюках. И в воздухе вокруг нее витал какой-то безличный знакомый запах. Может быть, больницы? Пахло йодом!

Она уловила направление моего взгляда.

– Это один из наших постояльцев, – пробормотала она. – Он порезался стеклом. Простите, мне нужно пойти и забинтовать ему плечо. – Не успела она произнести слово «плечо», как се глаза расширились. В них мелькнуло выражение ужаса, и она сделала быстрое движение к входной двери, чтобы ее закрыть.

Но я отстранил ее и вошел в дом.

– Он ведь вернулся, верно? – сказал я, закрывая дверь. – Он вернулся и с ним что-то произошло? Он ранен?

Девушка бросилась к лестнице и стояла там. Тяжело дыша и загораживая проход, как тигрица, защищающая детенышей.

– Что вам от него нужно? – спросила она чуть слышно. – Зачем вы сюда явились? Ведь все эти разговоры об Италии и о том, что он вас сюда пригласил, – сплошная ложь, разве не так? Сегодня днем вы расспрашивали о нем в гавани. Мне об этом рассказали. Почему?

– Послушайте, я не собираюсь делать ничего плохого. То. что я говорил вам утром, чистая правда. -

Я снова достал из бумажника письмо. – Вот, если вы мне не верите, прочтите письмо. Это ведь его почерк, правда?

Девушка кивнула, но читать сразу не стала. Она смотрела на меня так, словно я дикое животное и она боится отвести от меня взгляд.

– Прочтите, – настаивал я, – и тогда вы, может быть, мне поверите.

Она неохотно опустила взгляд на письмо и прочла его. Затем аккуратно сложила и вернула мне. Она немного успокоилась, лицо утратило напряженное выражение, но глаза были усталые и измученные.

– Эта Мария была его девушкой? – спросила она. Голос у нее был приятный, но чуть резковатый.

– О Господи! – сказал я. – Да ничего подобного. Просто обыкновенная девица из траттории1.

Дверь на лестнице отворилась, и раздался сердитый голос Таннера:

– Что ты там делаешь, черт возьми? Иди сюда и кончай перевязку, пока я не истек кровью. – Его темная фигура резко выделялась на фоне освещенной комнаты. В ярком свете видны были серые купидоны рваных обоев. На них падала его тень. Он был без куртки, в левой руке у него было испачканное кровью полотенце. Волосы были мокрые то ли от дождя, то ли от пота. – Кого там черт принес?

– Все в порядке, Дэйв. – ответила девушка. – Это твой приятель. Сейчас я приду и закончу перевязку.

– Мой приятель? – удивился Дэйв.

– Да! – сказал я ему. – Это я, Джим Прайс.

– Джим Прайс! – Он посмотрел вниз, в темную переднюю. Его лицо было освещено. В нем не было ни кровинки, кости выступали так, что он был похож на карикатурный портрет. – Ничего себе, хорошенькое время ты выбрал для визита, – сказал он и тут же раздраженно добавил: – Так заходи, если пришел. Нечего пялиться на меня, словно я Иисус Христос.

Девушка будто пришла в себя и заспешила вверх по лестнице. Я пошел за ней. Мы вошли в спальню, она захлопнула дверь и занялась перевязкой.

– Что с тобой случилось? – спросил я».

– Так, небольшая неприятность, – неопределенно проговорил он, морщась от боли, в то время как девушка смазывала йодом рану: судя по виду, не что иное, как пулевое отверстие.

– Кто такая Мария? – спросила девушка.

– Рана довольно серьезная. – быстро сказал я.

– Да ничего страшного. Кость не задета, только мышцы. Что ты сказала, Сил?

– Я спросила, кто такая Мария, – сказала девушка и сильно надавила на рану ваткой, смоченной в йоде, отчего у него на лбу выступили капельки пота.

– Просто девка, и больше ничего, – отрезал он, строго взглянув на меня. – Что ты ей наговорил?

– Ничего. Мне пришлось показать ей твое письмо. Она не хотела меня пускать.

– Ах вот что. – А потом, обернувшись к девушке: – Довольно тебе мазать йодом. Теперь перевяжи. Нет, пусть лучше он. А ты достань мне сухое, чтобы переодеться. Потом приготовь чего-нибудь поесть, чтобы я мог взять с собой. – Пока она рылась в шкафу, он сказал мне: – Мы пойдем напрямик через Хи-Мур и Мэдрон. Надеюсь, ты не возражаешь против ночной прогулки?

– Нет, но что все-таки случилось, Дэйв?

– Ничего, – сказал он. протягивая мне руку, чтобы я сделал перевязку. Другой рукой он достал из брючного кармана золотой портсигар и закурил сигарету. На его пальце блеснул перстень с бриллиантом.

Девушка положила на стул возле кровати стопку сухой одежды.

– Теперь приготовь еды, – сказал он, не вынимая сигареты изо рта. – Нам пора двигаться. И поищи-ка там еще один плащ.

На лице девушки застыло угрюмое выражение, она то и дело бросала на меня яростные взгляды, полные ненависти. Когда она вышла, я стал перевязывать его руку.

– Слишком туго, приятель, – сказал он. – Вот так лучше. – Он поморщился, когда я слишком надавил, чтобы завязать бинт. – Ты приехал с Малиганом? – спросил он, начиная переодеваться в сухое.

– Да, – ответил я. – Эта грязная сволочь дочиста ограбила меня, когда доставляла на берег.

– Да ну?

– Тебя это, похоже, не слишком удивляет, – сказал я.

– Чему тут удивляться? Это такой жулик, что пробы ставить негде. – Он быстро обернулся ко мне. – Слушай, ты меня не обвиняй, друг. «Арисег» – это единственное судно, которым мы располагаем на итальянской линии. Я больше ничего не мог сделать. Не всякий шкипер рискнет ввозить в страну дезертиров. – Его губы тронула улыбка. – Я, знаешь ли, нисколько не удивлюсь, если тебе придется снова встретиться с Малиганом.

– Как это? – спросил я.

Дэйв стоял спиной ко мне, надевая рабочие брюки. Он ничего мне не ответил.

– Послушай, Дэйв, что это за работа, которую ты для мне нашел? Ее по-прежнему можно получить?

– Мне кажется, что да, – сказал он, натягивая на себя моряцкий свитер. Когда из воротника показалась его голова, губы его были крепко сжаты от боли, а по лицу катился пот. Он снова сунул в рот сигарету и глубоко затянулся. – Это хорошая работа, в шахте. Я тебе уже говорил?

– Да, – сказал я. – Ты писал об этом в письме. Он кивнул, с трудом засовывая раненую руку в рукав куртки.

– Ну, двинули, – сказал он. – Нам с тобой по дороге. Я тебе все расскажу, пока будем идти.

Он вынул из мокрой куртки портсигар, зажигалку и толстый бумажник и положил все это в карман той куртки, которая была на нем. Быстрым взглядом оглядел комнату и открыл дверь. Он, по-видимому, очень торопился уйти из дома,

Я спустился вслед за ним по лестнице. В темной передней он облокотился о перила и кликнул девушку, которая была на кухне в цокольном этаже.

– Сейчас иду, Дэйв, – ответила она.

В темноте ярко виднелся кончик сигареты. Он то и дело нервно затягивался. Темноту маленькой прихожей слегка рассеивал свет, проникавший с улицы через грязное окошко над входной дверью. На голых ступеньках лестницы послышались, глухо отдаваясь, шаги девушки. Я слышал ее быстрое испуганное дыхание, когда она поднималась по лестнице из кухни.

– Вот тут бутерброды и старый плащ отца, – сказала она, еле переводя дух.

– Слушай, Сил, – сказал Дэйв свистящим шепотом, – мою одежду – ту, что внизу, – сожги. Все как следует убери. Здесь не должно остаться никаких следов того, что я приходил домой, понимаешь? А когда начнут задавать вопросы, говори, что я все еще не вернулся. И последи за тем. чтобы старуха тоже не болтала.

Он повернулся, чтобы идти, но девушка вцепилась в него.

– Как я могу с тобой связаться? – быстро спросила она.

– Никак.

– Но ты вернешься, правда? – в отчаянии прошептала она.

– Ну конечно, – уверил он ее. – Я дам тебе знать. Но запомни: я сюда не приходил. И не говори им, куда я уехал.

– Как же я могу сказать, если и сама не знаю?

– Конечно не знаешь, потому-то я тебе и не сказал. – Он обернулся ко мне. Я видел в темноте его глаза. – Открой дверь и посмотри, есть кто на улице или нет.

Я открыл дверь. Улица была пуста. Дождь все не прекращался. В свете уличного фонаря было видно, как тугие струи плясали на мостовой, а потом с урчанием скатывались в канавы. Я снова повернулся в сторону передней. Девушка прижалась к Дэйву, это было первобытное движение, обнажающее самую сущность страсти. Дэйв смотрел мимо нее в открытую дверь, не выпуская изо рта сигарету.

Увидев, что я кивнул, он высвободился из объятий девушки и шагнул ко мне. Девушка двинулась было за ним. Он обернулся.

– Смотри, чтобы не осталось никаких следов. Сожги все, – приказал он. Потом торопливо ее поцеловал, и мы вышли из дома номер два по Харбор-Террас.

Выходя из дома, я видел, как девушка стояла одна у подножия лестницы. Она смотрела прямо на меня, однако меня не видела. Мне показалось, что она плачет, хотя слез я не видел.

Странное дело, мне даже не приходило в голову бросить Дэйва и попытаться жить самостоятельно. Я не знал, что произошло. Но не получает же человек пулю в руку просто так, из-за ничего. И никто просто так не бросает свою девушку и свой дом, распорядившись предварительно сжечь испачканную кровью одежду, если это не связано с какими-нибудь подозрительными делами. Вполне возможно/что это убийство. Так или иначе, но я уже влип в это дело, и поэтому мне не приходило в голову оставить Дэйва. Может быть, потому, что с ним я был не один, а может быть, потому, что он, как и я, был изгоем. Мне кажется, на свете нет ничего ужаснее одиночества, того одиночества, которое человек испытывает в городе, когда он боится своих собратьев.

Выходя из Пензанса, мы держались узеньких, скупо освещенных улиц. Мы не разговаривали. И тем не менее общество этого невысокого хромающего человека приносило мне неизъяснимое утешение. Наконец мы вышли на шоссе и, поднявшись под дождем на невысокий холм, оставили огни Пензанса позади. На вершине холма я оглянулся и посмотрел назад. Город представлял собой всего-навсего беспорядочное скопление огней, еле различимое за плотной завесой дождя.

– Двигаем дальше, друг, – нетерпеливо проговорил Дэйв, и я понял, что он боится.

– Нам далеко идти? – спросил я его.

– Восемь или девять миль, – ответил он. Мы продолжали шагать вперед.

– В Ленноне мы расстанемся. – добавил он.

– Куда ты направишься? – спросил я.

– На одну ферму. Придется на время скрыться.

– Там что, тоже девушка?

Он усмехнулся, и его зубы сверкнули в темноте.

– Считаешь, что я Казанова?

Мое замечание польстило его тщеславию. Он принадлежал к тому типу мужчин, которые, неизвестно почему, пользуются успехом у женщин, и ему это нравилось, давая ощущение власти.

– А я? – спросил я у него. – Куда мне идти?

– В Боталлек, – ответил он. – Мне нужно, чтобы ты кое-что там передал.

– Господи! Ведь в Боталлеке работал мой отец.

– Правда? В таком случае тебе следует изменить имя. Давай подумаем… Ты ведь был в Канаде? Послушай, в Канаде есть ирландцы?

'- Сколько угодно.

– А в шахтерских районах?

– Кое-кто есть.

– Отлично. Что ты скажешь насчет фамилии О'Доннел? Хорошая ирландская фамилия, как раз подходит такому здоровому парню, как ты. С этого момента ты Джим О'Доннел, идет?

– Конечно, – сказал я. – Что в имени?

Он саркастически рассмеялся:

– Иногда, понимаешь ли, оно означает ох как много. Он с минуту помолчал. Я знал, что он смотрит на меня, и знал, о чем он думает.

– Когда ты обо мне расспрашивал, ты называл мое настоящее имя? – спросил он наконец.

– Откуда мне было знать, что ты его изменил? – сказал я.

Он что-то проворчал.

– Она не знает, что Джонс – это не настоящее мое имя. Черт тебя побери, ты мог бы сообразить. Да еще показал ей письмо. Девка прямо-таки взбесилась. Она ведь не то чтобы красавица какая и прекрасно это знает.

После этого мы продолжали идти молча, миля за милей, под непрекращающимся дождем. Миновали Хи-Мур, потом Мэдрон. после этого без конца поднимались в гору по дороге, окаймленной кедрами и рододендронами, на вересковую пустошь. Мы никого не встретили. Только машины иногда попадались навстречу, и мой спутник всякий раз отходил в сторону, чтобы не оказаться в свете фар. Он не хотел рисковать, не хотел, чтобы его кто-нибудь видел. На этом длинном подъеме после Мэддена Дэйв стал идти все медленнее и медленнее, так что мне то и дело приходилось его дожидаться. Он тяжело дышал, и хромота его сделалась более заметной. Наверху, на поросшем вереском торфянике, задул ветер, и дождь бил нам в лицо. Было абсолютно темно и тихо, если не считать ровного шелеста дождя.

Скоро я промок до костей. Плащ на мне был старый, и, хотя он был предназначен для человека значительно более высокого, чем Дэйв, мне он был короток и узок – не сходился на груди. Я чувствовал, как у меня по телу под одеждой текут струйки воды. Они начинались на шее, где в надключичных впадинах скапливались две небольшие лужицы, текли ледяными потоками по бокам, соединяясь у чресел, а затем – по ногам в чавкающие туфли.

Дэйв начал волочить ноги и спотыкаться. Скоро мне пришлось его поддерживать, обняв одной рукой. Было ясно, что он далеко не пройдет. Дыхание вырывалось у него из груди резкими всхлипами, он хромал все сильнее и сильнее. Я велел ему остановиться.

– Дай-ка я посмотрю твою руку, – сказал я.

– Ничего там страшного нет, – решительно запротестовал он. – Двигаем дальше. До рассвета мы должны выйти из торфяника.

Но я все-таки достал спички и, поломав две, ухитрился посветить себе на секунду третьей. Весь его левый рукав промок от крови. Смешиваясь с водой, она капала розовыми каплями с кончиков пальцев.

– Руку надо перевязать, – сказал я. – Здесь можно найти место, чтобы укрыться? В сарае, например, или еще где-нибудь?

Поколебавшись секунду, он сказал:

– Ну ладно. Тут впереди будет поворот на Динг-Донг. Это старая горная выработка, и там есть остатки компрессорной, она больше похожа на пещеру. Там мы будем в безопасности.

Мы держались правой стороны дороги и примерно через четверть мили свернули на грунтовую, которая вела в глубь торфяника. Нашими темпами до выработки пришлось идти не менее получаса, и в конце концов мне пришлось практически тащить Дэйва на себе. У него не осталось никаких сил. Дорога превратилась в узкую каменистую тропу. Она вела к небольшому поросшему травой возвышению, на котором едва заметно вырисовывался силуэт каменного здания машинного отделения. Пройдя немного дальше, мы добрались до самой выработки – беспорядочного нагромождения обломков породы. После недолгих поисков Дэйв нашел то, что искал; низкую каменную арку. Это был «замок» – старое помещение компрессорной.

Мы, спотыкаясь, прошли внутрь и оказались блаженно защищенными от ветра и дождя.

Недостатка в топливе не было – всюду в изобилии росли папоротник и вереск – так что в скором времени мы сидели на корточках, совершенно голые, у пылающего костра, а наша одежда была развешана на ветках для просушки. На руку Дэйва я наложил жгут, после чего мы принялись за бутерброды. Я вырывал с корнем целые кусты, к тому же вокруг валялись разные деревянные обломки, так что поддерживать костер было нетрудно. Дым от него мгновенно уносил ветер. Если бы кто-то увидел нас – две совершенно голые фигуры, сидящие на корточках перед жарким пламенем костра, – увидел бы наши тени, которые плясали на каменных стенах, этот человек подумал бы, что время сыграло с ним шутку, повернуло вспять, и ушел бы оттуда в полной уверенности, что оказался во власти писки-гномов, которые вернули его в прошлое, во времена древних бриттов. Но нас никто не видел. Мы находились в самом глухом уголке торфяника, а снаружи лил дождь и свистел ветер.

У самого дверного проема натекла лужа, и я воспользовался этой водой, для того чтобы обмыть руку Дэйва, смыть с нее кровь. Затем перевязал рану. Она больше не кровоточила, так что жгут я снял. Пуля прошла через мягкие ткани предплечья. Серьезных повреждений мускулов не было, поскольку он мог свободно двигать пальцами и кистью и сгибать руку в локте. Я наложил ему свежую повязку, оторвав для этой цели полы от наших рубашек. В процессе работы я начал задавать ему вопросы. Он закурил сигарету и ничего не отвечал.

– Ты, наверное, связался с контрабандистами, ввозил спиртное? – предположил я наконец.

Наши взгляды встретились. Я видел, как плясало пламя в его темных глазах. Он был похож на загнанное в угол животное. Его молчание выводило меня из себя. Мне хотелось выбить у него изо рта сигарету и трясти его до тех пор, пока он не скажет правды.

– Что же произошло? – допытывался я. – Тебя поймали таможенники? Что случилось с «Айл оф Мул»? Понимаю, была, наверное, перестрелка. Ты тоже стрелял?

У Дэйва сузились глаза. Смуглое лицо было неподвижно, в бескровных губах торчала сигарета. Его каменное молчание пугало меня. Мне необходимо было знать. С того момента, как мы вышли из дома на Харбор-Террас, вся моя энергия была направлена на то, чтобы как можно скорее выбраться из Пензанса. Но теперь, когда я стоял на коленях у жарко пылающего костра, пламя которого обжигало мне зад, у меня появилось время на размышления. То, что он рэкетир, не вызывало никакого сомнения. У шкипера рыболовного судна обычно не бывает золотых портсигаров и дорогих зажигалок. На это, конечно, наплевать, а вот если он убийца – это совсем другое дело.

– Дэйв, – сказал я, – скажи мне. ради Бога, ты отстреливался или нет? Кто-нибудь еще… пострадал?

Он все так же смотрел на меня, не отрывая глаз, холодных и жестких. Они напоминали мне глаза пантеры – было в моей жизни и такое, – которая смотрит на тебя с ветки, готовая к прыжку. Я вдруг схватил его и начал трясти.

– Что там у тебя произошло? – заорал я, не узнавая собственного голоса.

Тонкие губы, сомкнутые в твердую линию, дрогнули. Выражение глаз изменилось, теперь они смотрели как бы сквозь меня. Он снова видел перед собою сиену, которая неискоренимо отпечаталась в его сознании, и явно получал от этого удовольствие. Начал даже мурлыкать какую-то мелодию, погрузившись в воспоминания.

– Они непременно хотели открыть крышки люков. Я предупреждал, чтобы они этого не делали. А они не послушались. – Он вдруг уставился на меня, не переставая улыбаться своим мыслям. – Что мне оставалось делать, как ты считаешь? Они были сами виноваты, верно? Я прыгнул в другую лодку, вот тогда и получил эту пулю. А потом они открыли люки. Раздался страшный грохот, и моя лодка пошла ко дну, словно наскочила на мину. Было просто здорово! Только вот лодку было жалко. Это была моя любимая. Ни одну лодку я не любил так, как эту.

– Сколько там погибло людей? – спросил я. Его глаза погасли, мускулы лица отвердели.

– Тебя это не касается, парень. Они были сами виноваты, верно? – Он положил руку мне на плечо. – Не задавай больше вопросов, Джим, – сказал он. – Это я просто так, разболтался. Забудь о том, что я тебе наговорил. – Дэйв стал смотреть на огонь, лицо его разгладилось, и он стал похож на ребенка.

Откинувшись, я сел на корточки перед огнем. Мне было ужасно плохо и холодно, несмотря на то что огонь жег шею. Вспомнились рассказы о пиратах, которые шныряли вдоль этих скалистых берегов, до того как были построены маяки; о том, как эти дьяволы ножами добивали несчастных, которые цеплялись за корабль, пытаясь спастись. То, что сейчас произошло, было не менее ужасно. И я оказался к этому причастным. Несколько часов тому назад я был всего-навсего дезертиром, а теперь замешан в убийстве. Меня бросило в дрожь.

– А как моя работа? – хрипло спросил я. – Она тоже связана с… тем, чем ты занимаешься?

Губы его снова твердо сжались, глаза смотрели жестко. И тем не менее у меня было впечатление, что он втайне улыбается.

– Вижу, ты здорово струсил, – сказал он.

– Конечно струсил, – согласился я, снова обретя дар речи. – Убито несколько человек, и я оказался замешанным в это дело. Я в своей жизни совершил всего один скверный поступок. Сбежал, в то время как мне следовало остаться и быть убитым вместе с другими порядочными ребятами. Я сбежал, потому что нервы у меня были изорваны в клочья после трех ночей патрулирования по минным полям и ловушкам в этом аду под Кассино. Я не мог этого вынести. Но это все, больше я ничего плохого не сделал. А теперь вот приходится скрываться, прятаться в этом проклятом торфянике вместе с… вместе с убийцей.

Его глаза метнулись к моим. Они горели как уголья. Правая рука потянулась к одежде. Я наблюдал за ним. Страшно мне не было, я был словно заколдован. Он пошарил в боковом кармане своей куртки. Потом опустил глаза, и лицо его разгладилось. Сунул руку в другой карман и достал свой портсигар. Закуривая сигарету, он дрожал и, положив портсигар на место, придвинулся поближе к костру. Нагнувшись над огнем, он наблюдал за мной краешком глаза. Он нервничал, не зная, что делать. Сидел так близко к огню, что все тело его, казалось, светилось красным светом. Пристально вглядывался в пламя костра, время от времени сильно вздрагивая. Казалось, что в сердце пламени он пытается разглядеть свое будущее. Я понял, что он испуган.

Молчание становилось напряженным. Я вспомнил, как он протянул руку к боковому карману своей куртки. Может, боится, что я его выдам? Нельзя было предугадать, что он будет делать.

– Ладно, забудем обо всем и немного поспим, как ты на этот счет? – предложил я.

Он поднял голову и медленно посмотрел на меня.

– Знаешь, ведь раньше я никого не убивал, – пробормотал он. Потом отвернулся и снова стал смотреть в огонь. – За всю войну я не убил ни одного человека, даже покойников не видел. Я был в транспортной службе сухопутных войск, все время находился в глубоком тылу. А потом, поскольку раньше я плавал на угольщиках, приписанных к Суонси, меня перевели в части водного транспорта. Это, понимаешь, не я придумал минные ловушки. Это капитан, будь он трижды проклят. Откуда мне было знать, что все судно вспыхнет и взлетит на воздух? Я думал, взрыв просто пробьет борт и оно тихо-спокойно пойдет ко дну. Откуда мне было знать, скажи ты мне на милость? – Дэйв был возбужден, все его тело дергалось, он размахивал руками, словно пытаясь этими движениями снять с себя вину. – Почему ты молчишь? Ты считаешь, что я виноват? Какое ты имеешь право меня судить? Разве ты сам не сбежал, не предал своих товарищей, ты, дезертир вонючий? Есть ли на свете что-нибудь более отвратительное? Правду говорят, что дезертир – это… это… – Он широко раскинул руки, так и не сумев подобрать слово. – Я-то ведь не дезертировал, верно? Я прыгнул в лодку, чтобы спасти свою шкуру. Любой на моем месте сделал бы то же самое. – Он наклонился, опершись на локоть, и впился в меня глазами: – Говорю тебе, я не убийца! – Это был крик отчаяния. А потом он пробормотал: – Клянусь Богом, если ты так думаешь… – Единым гибким движением он вскочил на ноги и схватился за карман куртки.

Я взял себя в руки. Во рту у меня было сухо.

– Сядь ты на место. Бога ради, – сказал я. – Не такое у меня положение, чтобы я мог тебе навредить.

Он колебался, но потом, по-видимому, успокоился.

– Что верно, то верно, – сказал он. – Положение у тебя не такое. – Он улыбался. Это, собственно, была не улыбка. Просто у него раздвинулись губы, показав белые острые зубы. Он сильно напоминал дьявола: все тело красное, горит огнем, зубы оскалены. А позади, на стенах и на потолке, – его огромная изломанная тень. Я провел языком по губам. Он был сухой и шершавый, словно наждачная бумага.

– Сядь, – снова сказал я ему. – Ты весь вздрюченный. Я не могу тебе сделать ничего плохого. Кроме того, мне нужна твоя помощь.

Он ничего не говорил. Просто постоял с минуту, глядя на меня и выдвинув вперед свою темную голову, словно змея, которая раздумывает, ужалить или нет. Потом передернул плечами и направился в угол пещеры, чтобы облегчиться. Вдали от огня его тело снова стало белым. Все это время он не переставал за мной следить. В темноте были видны его глаза, сверкающие, словно раскаленные угли. Потом он вернулся к костру и встал прямо над ним, широко расставив ноги, так чтобы тепло поднималось вверх, растекаясь по всему телу. Он так дрожал, что я подумал, нет ли у него температуры.

Через минуту он снова присел на корточки и стал смотреть на огонь.

– Забавно, какой отпечаток оставляет на человеке его детство, – тихо заговорил он. – Мы жили в Ронда. Отец был шахтером. Он получал два фунта десять шиллингов в неделю, и на эти деньги мать должна была кормить шестерых. У меня было три сестры, я – самый старший. С двенадцати лет я начал работать в шахтах, а к восемнадцати годам выполнял уже работу взрослого мужчины, а был я такой слабый, что после конца смены у меня едва хватало сил доплестись до дому. Когда приходится кормить шестерых, каждому достается не так уж много, к тому же у нас в долине шахты закрывались одна за другой. Когда мне исполнилось восемнадцать, я уже сидел на пособии. Вот и пришлось ехать в Кардифф, где удалось устроиться портовым грузчиком. И очень скоро я уже стал приторговывать всякой всячиной, которую привозили моряки. С какой стати человек должен голодать, если ворюги зарабатывают тысячи фунтов и с ними никто ничего не делает? – Он внезапно резко рассмеялся. – Раз или два я приезжал домой, в Родна. Сказать тебе кое-что? Ребята, с которыми я играл у нас в долине, превратились в настоящих стариков. Стоит ли удивляться, что в стране не хватает угля? Они только сами виноваты, больше никто. – Он пододвинулся поближе к огню. – Сколько лет уже сосут кровь из народа. Почему бы и мне немного не пососать? Если бы я убил тысячу человек, меня бы оправдали, разве не так? – Он вытащил из костра горящую головешку и поднял ее над головой. – Плевать мне на них и на их проклятые законы. – Он вышвырнул пылающую головешку наружу через дверь. Пламя погасло, исчезнув в клубах пара, когда на него попал дождь. – Понял, что я имею в виду? Что такое законы? Их создают не те, кто голодает. Их создают для того, чтобы защитить богатеев. Они мои враги, разве не так? Враги или нет? – Голос его внезапно смолк, и он снова повернулся к огню. – Ну не знал я, что эта проклятая лодка взлетит на воздух!

Я начал замерзать. Одежда моя высохла, поэтому я встал и оделся. Дэйв посмотрел на меня и сделал то же самое. Одевшись, он подошел к выходу, чтобы взглянуть на погоду. Затем снова вернулся к огню:

– Придется нам просидеть здесь всю ночь.

– А как же твоя ферма? – спросил я. – Ты же говорил, что хочешь попасть туда еще до рассвета.

Он резко обернулся ко мне:

– Кто сказал, что я собираюсь на ферму?

– Ты сам сказал, – напомнил я ему. Он подошел ко мне, волоча левую ногу.

– Запомни-ка, друг, – сказал он. – Я никогда тебе не говорил, что собираюсь на ферму. Я ничего тебе не говорил. Ты никогда ко мне не приходил. Ты вообще меня не знаешь. Понятно?

Я кивнул.

Он внимательно посмотрел мне в лицо. Это его, видимо, удовлетворило, и он вернулся на свою сторону костра. Потом закутался в плащ и свернулся калачиком, пододвинувшись к горячим угольям. Через минуту его глаза закрылись, однако я заметил, что он спал, держа правую руку в кармане куртки. Его лицо с закрытыми глазами казалось старым и измученным. В нем ничего не осталось от мальчика, которого я видел в нем раньше.

Я смертельно устал, но, несмотря на то что я тоже лег, завернувшись в плащ, уснуть мне не удавалось. Много часов я лежал, придвинувшись к огню, вспоминая события предыдущего дня и прислушиваясь к ровному дыханию моего спутника. Снаружи по-прежнему лило. Монотонный шум дождя время от времени нарушали порывы ветра, задувавшего в пещеру. Странные тени то и дело мелькали по каменным стенам и потолку, а иногда, когда в костре падало полено, вверх поднимался сноп искр. Боже мой, думал я, ну и в историю я попал! Насколько было бы лучше, если бы я остался в Кассино и дал бы себя убить вместе со всем взводом. Или остался бы живым, но искалеченным, этаким напоминанием о человеческом идиотизме, и пребывал бы в каком-нибудь приюте для калек, которых не смеют показывать публике. А я по крайней мере жив и невредим.

В конце концов я, наверное, все-таки задремал, потому что. когда через минуту, как мне казалось, я открыл глаза, костер почти совсем погас, а внутрь пещеры сочился тусклый рассвет. Было очень холодно, Я встал и вышел наружу. Из свинцового неба все еще лил дождь. Все вокруг представляло собой картину мрачного хаотического беспорядка. Стены надшахтных построек обвалились и, смешавшись с кучами породы, превратились и груду каменных обломков. Я набрал вереска и дров и снова разжег костер. Глаза у Дэйва были открыты, и он лежа наблюдал за мной. Лицо его было бледно, и от этого глаза походили на две терновые ягоды. Правую Руку он по-прежнему держал в кармане куртки.

Двигаясь по пещере, я испытывал неприятное чувство, оттого что он не сводил с меня глаз. От предрассветных холода и сырости я промерз до костей. Это усугубило мою нервозность, и каждый раз, когда я поворачивался к Дэйву спиной, у меня возникало непреодолимое желание быстро оглянуться через плечо. Наконец он тоже поднялся. Правую руку он по-прежнему Держал к кармане куртки и непрерывно за мной следил. Я пытался заглянуть ему в глаза, чтобы понять, что они выражают, но мне это не удавалось. Это были глаза обезьяны – злобные, жестокие и бессмысленные. Наконец я не выдержал и спросил:

– Почему ты на меня так смотришь?

Он слегка пожал плечами, и его губы раздвинулись в неопределенную улыбку. Он закурил сигарету. Я наблюдал за спокойными, уверенными движениями его рук. У него были длинные пальцы и маленькие кисти, это были руки артиста или человека, который живет на нервах и выпивке.

– Я просто пытался определить, можно тебе доверять или нет, – проговорил он наконец. Снова эта улыбка. – Понимаешь, я ведь не так уж много о тебе знаю, верно? Ну, пили вместе в Паппагалло, вот и все.

– То же самое я могу сказать и о тебе, – ответил я, не спуская глаз с его руки, которую он держал в кармане.

– Да, но я-то не держу твою жизнь в своих руках. – Он кивком указал мне на костер: – Может быть, присядешь и расскажешь мне о себе?

Я колебался. Волосы шевелились у меня на голове, когда я встречался взглядом с непроницаемой чернотой его глаз. Я вдруг почувствовал непреодолимое желание завладеть его револьвером, прежде чем он решит им воспользоваться.

– Садись! – Он говорил тихо, однако в голосе его чувствовалась жесткость, которая заставила меня повиноваться без дальнейших колебаний. – А теперь послушаем, что ты расскажешь. – Он сидел напротив меня, по ту сторону костра, то и дело нервно затягиваясь сигаретой. В тусклом свете, который проникал в пещеру, его лицо казалось болезненно искаженным, бледную кожу прорезали глубокие морщины.

Я начал рассказывать ему, как я покинул Англию, когда мне было четыре года, как потом оказался в Оловянной долине в канадских Скалистых горах, как в десять лет начал мыть посуду в местных салунах, а в двенадцать уже работал в шахте. Но он меня перебил:

– Даты мне не нужны. Меня интересует твоя семья, родители. Почему твой отец уехал из Англии в Канаду?

– Моя мать бросила его. – Я сидел, пристально глядя в огонь, вспоминая извилистые тропинки своей жизни. – Ты хочешь узнать о моем детстве и родителях… Отец мой сильно пил. Он пил, чтобы забыться. А мать чувствовала себя очень одинокой. После смерти отца я нашел среди вещей се фотографию. – Я вытащил бумажник и достал из него фотографию матери. Внизу было написано ровным детским почерком: «Бобу от любящей его Руфи Нирн». Я протянул ее Дэйву. – Отец не мог говорить ни о чем, кроме Корнуолла. Он отчаянно скучал по родине. Однако разбогатеть ему не удалось, и он не хотел, чтобы над ним смеялись, если он вернется нищим. Так, по крайней мере, он мне говорил. И еще он боялся, что нал ним будут смеяться из-за того, что от него ушла жена. Она ушла с шахтером из Пензанса. Отец ненавидел и одновременно любил ее без памяти.

Я уже забыл, почему все это ему рассказывал. Я ведь прежде не рассказывал об этом ни одному человеку. Но вдруг, неизвестно почему, в этой старой разрушенной шахте на торфянике, мне показалось, что рассказать об этом необходимо.

– Ничего не могу сказать о валлийцах, – продолжал я, – а вот шахтеров-корнуэльцев можно найти в любой части света. Мало найдется шахт, где не работали бы ребята из Корнуолла. И они всегда стоят друг за друга. Там, в Скалистых горах, отец встретил множество земляков. Он приводил их к нам в нашу лачугу, и они часами толковали о своих шахтерских делах за бутылкой скверного виски, подбрасывая сосновые поленья в печурку, пока она не раскалялась докрасна. А когда не было гостей, он рассказывал мне о нашей родине и шахтах, расположенных вдоль Оловянного побережья. Боталлек и Левант – он работал на обеих шахтах; мне кажется, что я и сейчас не заблудился бы в них – настолько хорошо помню все, что он о них рассказывал. Это был невысокий, хулой и жилистый человек; у него были печальные глаза, и он отличался неутолимой жаждой. Это обстоятельство плюс силикоз привели к тому, что он умер в возрасте сорока двух лет.

– И ты ничего не знаешь о своей матери?

Я подпил голову. Я настолько глубоко погрузился в свои воспоминания, что просто забыл о нем.

– Нет, – сказал я. – Мне было строго запрещено упоминать се имя. Только один-единственный раз, ночью, когда отец был пьян и бушевал как безумный, у него сквозь страшные проклятия вырвалось название Крипплс-Из. Есть такая деревушка недалеко от Сент-Ивс. Я нашел ее на карте. Но я никогда туда не поеду. Он тогда пьянствовал целую неделю. Мне кажется, он что-то узнал, о чем-то услышал. Он умер, когда мне было шестнадцать лет. Думаю, я расспросил бы его о ней, когда он умирал, но с ним случился удар, и он умер, не приходя в сознание.

– Да, это ужасно!

Я посмотрел на Дэйва и увидел, что его глаза полны неподдельной печали.

– Ты так и не узнал, что с ней было потом? – спросил он.

– Нет, – сказал я.

– А теперь, когда вернулся в Корнуолл?

– Нет. – сказал я ему, покачав головой. – Пусть прошлое покоится с миром. Отец этого не хотел, ему было бы неприятно, если бы я пытался узнать. Я его любил, хоть он и был пьяницей.

На губах Дэйва снова появилась его загадочная улыбка. Однако на сей раз она была какая-то другая. Складывалось впечатление, что его действительно что-то забавляет.

– А что, если прошлое не пожелает покоиться с миром?

– Что ты хочешь сказать? – Он пожал плечами и вернул мне выцветшую фотографию.

После этого мы долго сидели молча. Снаружи лил дождь, скрывая под своей свинцовой пеленой заброшенные постройки, это время как груды шлака чуть поблескивали в слабом сером свете. Наконец Дэйв поднялся и потянул носом, словно принюхиваясь к погоде.

– К полудню прояснится, – сказал он, – и тогда ты можешь отправляться. Здесь наши пути расходятся.

– Куда мне идти? – спросил я.

– В Боталлек, – ответил он. – Там спросишь капитана Менэка и отдашь ему вот это. – Он бросил мне золотую зажигалку. – Он поймет, что это я тебя к нему послал. А теперь я хочу немного поспать и советую тебе сделать то же самое.

– А как же твоя рука? – спросил я.

– Да она в порядке, не беспокойся, – сказал он, заворачиваясь в плащ и укладываясь перед горячими угольями костра.

Я еще немного посидел, глядя на дождь, а потом мне захотелось спать, и я задремал.

Когда я проснулся, сияло солнце и в пещере никого не было, я был один. Я вышел на воздух. Торфяник, покрытый вереском, казался теплым и ласковым, а нал развалинами старой шахты, пригретой солнцем, поднимался легкий парок. Кусты дрока золотились на солнце, и вокруг пели птицы. Я позвал Дэйва, но мне никто не ответил. Дэйв ушел.

Глава 3. КРИППЛС-ИЗ

Солнце склонялось к западу, когда я поднимался на Кениджек. Огромные гранитные глыбы чернели на фоне пламенеющего неба, а вереск, покрывавший склон холма, казался черным, оттого что находился в тени. Но когда я, добравшись до вершины, остановился на громадной плоской скале и огляделся, то почувствовал ласковое тепло солнечных лучей, а вереск на противоположных склонах пламенел ярким багрянцем. Внизу, у моих ног, простирался торфяник, доходивший до самой береговой линии, на котором тут и там виднелись старые заброшенные шахты. Казалось, будто какой-нибудь гигант из старинных корнуоллских легенд ступал своими огромными ногами по извилистой линии берега, выискивая каменную глыбу, которую можно было бы шнырнуть в соседа-титана. Море было похоже на поднос из начищенной сверкающей меди. Вдоль горизонта тянулась линия темных грозовых облаков с яркой малиновой каймой. В лицо дул сильный соленый ветер.

Вот, значит, каково это корнуоллское шахтерское побережье. В горле у меня стоял ком. С тех пор как я себя помню, я только и слышал от отца, что рассказы об этой полоске суши в Корнуолле, где он жил и работал до женитьбы. И вот я действительно стою на Кэрн-Кениджек, на этом Воющем Кэрне. Именно отсюда, с этого места, два шахтера видели, как бьются между собой дьяволы.

Прямо подо мной выползали из вереска три тропинки, растопырив свои грязные пальцы в сторону шахтерских домишек, расположенных вдоль береговой дороги. Я сверился с картой, чтобы определить свое местоположение. Вон там, налево, Сент-Джаст, а дальше Боталлек и Боскасуэлл, где родился мой отец, и Тревеллард. Да, а вон там – Пендин, можно было различить крошечный бугорок маяка на линии побережья. А чуть левее, на медном фоне моря, чернели два высоких строения, это – Уил-Гивор. А вон то скопище ломаного камня у подножия скалы – Левант.

Я знал эту береговую линию наизусть, так, словно всю ее излазал в детстве. Мне не нужна была карта, чтобы определить, где Кейп-Корнуолл, а где Кениджек-Кастл. Я почувствовал волнение, когда обнаружил мыс Боталлек и узнал надземные постройки боталлекского рудника. Я мог даже различить отдельные шахты, ориентируясь по развалинам машинного отделения – единственного здания, сохранившего свои прежние очертания в этом хаосе ломаного камня. Рудник уже давно заброшен, но во времена моего отца он был крупным поставщиком олова. Отец водил меня с горизонта на горизонт, описывая каждый штрек в мельчайших деталях, так что теперь, глядя на рудник с высоты Кэрн-Кениджек, я видел все внутреннее устройство рудника таким, как его рисовал отец на пыльном полу нашей лачуги.

Мне вспоминались шахты в Калгурли, рудничные долины Скалистых гор, полные кипучей деятельности, новые здания из бетона, где размешались их заводы. И все это казалось таким современным и безликим по сравнению с этой изрытой полоской берега, где олово добывали люди, оставившие свой след на этих заброшенных торфяниках в виде серповидных улочек разрушенных домов да древних захоронений. Это были шахты, дававшие древним бриттам олово, которое они обменивали на украшения и шелковые ткани у греческих торговцев в Марселе давным-давно, еще в бронзовом веке. Всего пятьдесят лет назад вся эта округа была охвачена кипучей деятельностью – тысячи людей работали под этими зубчатыми скалами и даже дальше от берега, под морским дном. А теперь это заброшено. Работает всего одна шахта, Уил-Гивор.

Красноватый отблеск солнца на вереске начал меркнуть. Огромный красный шар опускался в воду за штормовыми облаками. Я продолжал смотреть, пока не исчезла самая последняя узкая полоска света, а когда взглянул вниз по склону на море, оно превратилось в темную бездну, а верхушки скал и изрытые склоны приобрели мрачный, враждебный вид. Вереск напоминал жнивье, по которому прошелся огонь, а скалы в сгущающихся сумерках приобрели самые причудливые очертания. Вся местность, казалось, дрожала на холодном ветру и как бы возвратилась в свое темное прошлое.

Я пошел дальше, пытаясь выйти на ближайшую тропинку, которая привела бы меня в Боталлек. Но шел медленно, даже, пожалуй, неохотно. Теперь, когда будущее придвинулось вплотную, мне снова стало не по себе. Я пытался себя убедить, что, если работа мне не понравится, я могу спокойно отсюда уйти. Однако в глубине души у меня затаился страх, я боялся, что мне этого не позволят. Вся радость и волнение, вызванные возвращением на родину моего отца, испарились. Возможно, просто оттого, что скрылось солнце, унеся с собой тепло, согревавшее всю эту местность. Все было мрачно, голо, все вызывало уныние. А может быть, меня томило дурное предчувствие.

К тому времени как я добрался до береговой дороги, соединяющей Сент-Ивс с Лэндс-Эндом, почти совсем стемнело. Грозовые тучи, которые только окаймляли горизонт, когда садилось солнце, теперь сплошной черной массой расползлись до половины неба. Вдали сверкали зигзаги молний – единственное указание на то, что там было уже не море, а небо с его облаками и тучами. После каждой вспышки раздавались отдаленные раскаты грома, заглушая рокот моря и вой ветра в телеграфных проводах. На севере вращающийся прожектор маяка Пендин-Уоч прорезал мглу надвигающейся бури.

Я думаю, что во времена моего отца в Боталлеке было гораздо больше домов, теперь же от всего селения осталась только крохотная гостиница, окруженная хозяйственными постройками. На дороге не было ни души, но из открытой двери гостиницы был виден свет и доносились звуки аккордеона и мужские голоса. Они пели песню «Старая серая утка». После смерти отца я ни разу не слышал этой песни. Он очень ее любил и часто пел, в особенности когда бывал пьян. Я нерешительно остановился. Мне не хотелось чувствовать на себе любопытные взгляды обитателей маленькой деревушки. Но нужно было узнать, где живет капитан Менэк, и очень хотелось выпить, чтобы немного подбодриться. Кроме того, мне необходимо было время, чтобы обдумать свое положение.

Когда я вошел, в баре сидели несколько мужиков. Их было человек шесть. Двое играли в кегли – особую разновидность, принятую в Корнуолле, остальные сидели вокруг аккордеониста. Это был дородный седой старик, он пел, не выпуская изо рта глиняной трубки, зажатой в беззубых деснах. Пение перемежалось стуком деревянных кеглей, когда мяч на резинке врезался в их строй. В очаге пылал жаркий огонь, в комнате было тепло, светло и уютно. Я подошел к стойке и заказал пинту пива, кожей чувствуя, что пение почти прекратилось и все смотрят на меня. На полках вперемежку с бутылками и стаканами лежали образцы руды, перемигиваясь со своим отражением в зеркале позади полок. Один из этих образцов, крупный булыжник, напоминающий кусок свинца, представлял собой коренное олово, другой – серный колчедан, который сверкал почище золота. Хозяин вел себя достаточно дружелюбно, и я завел с ним разговор о шахтерских делах. Он был невысок и широк в плечах. Время от времени он покашливал, и этот кашель в сочетании с бледной кожей говорил о том, что он болен силикозом.

Внезапно до меня дошло, что аккордеон окончательно смолк. Пение тоже прекратилось, так же как и стук кеглей. Я быстро обернулся. Никто не разговаривал. Вес смотрели в мою сторону. Меня охватило паническое желание бежать, но ноги словно приросли к полу. Я взял себя в руки. Что они могут сказать по моему виду?

– Почему вы так на меня смотрите? Ответил тот, кто играл на аккордеоне:

– Хочем понять по разговору, кто ты таков. По виду, похоже, иностранец, а говоришь вроде как надо.

– Я с Каналы, – сказал я им.

– Знамо дело, а вот корнуоллская кровь в тебе все равно имеется, – настаивал старик.

Мне стало легче, но как, интересно знать, они это определили? Наверное, потому, что я был воспитан на корнуоллском диалекте и с легкостью мог перейти на этот говор, что и сделал немедленно.

– Знамо дело, – сказал я. – Мой старик работал олово там на Редруте, прежде чем мы подались в Канаду. Он сказывал, что родился в Боскасуэлле, знамо дело, а потом работал на Боталлеке, в самом нутре, пока эту лавочку не прикрыли.

Старик одобрительно кивал:

– А я что говорил? Теперь мне все улыбались.

– Слушал я тебя, парень, и мне вспомнились старые времена, как мы шахтерили в Камборне да в Редруте. Тогда, мне помнится, шахты работали вовсю и в забоях было полным-полно корнуэльцев, что приехали невесть откуда и говорили на всяких чудных заморских языках. А как дела пошли похуже, они враз собрали свои пожитки да и вон. Это было в девяностых. Знамо дело, не было такого места на земле, где бы они не побывали, понимаешь. Чили, Перу, серебряные рудники в Лиме – туда подался старина Дик Травесек, – Кимберли, Ионесбург, Штаты – всюду они работали, всюду, где только есть шахты. А как дела начались у нас дома, они враз и вернулись. Чудная на них была одежа, и привычки чудные появились, а вот говор наш родной они не забыли, так же как и ты, парень. – Старик грустно прокачал головой. – В те времена и деньги были, можно было заработать. Не то что теперь. Папаша мой сказывал, бывали дни, когда только у нас работали штук пятьдесят шахт. А нынче всего одна. – Он вынул изо рта трубку и сплюнул. – Да и то одна механическая работа, и больше ничего. В старые времена сюда возвращались парни грубые, простые. А ты, видать, образованный. – Он посмотрел на меня. – Ты небось работы ищешь, а, парень?

Я ничего не сказал, да он и не ожидал от меня ответа.

– Нынче в наших краях работы для шахтера не найдешь. Разве я не прав, Гардж? – обратился он к хозяину.

– Верно говоришь, Билл. – Хозяин обернулся ко мне. – Тебе наговорят, что у нас в Корнуолле все забои выработаны, – сказал он. – Это неверно. Нужно вглубь идти, глубже, чем они проходят сейчас, при своих машинах. В прошлую войну правительство затеяло некоторые шахты открыть. Одну и сейчас видно, вон там, возле бухточки, позади Кейп-Корнуолла. Это было, когда японцы захватили Малайю. Ну и деньжищ ухлопали там в этой долине. А вышло то же, что и у авантюристов. Только-только добрались до олова, как на тебе! Тут же все и прихлопнули. Потому узнали, что олово можно привезти из Боливии или еще из какого другого места. Когда я был парнишкой, у нас здесь была только медь, ни о чем другом и мысли не было. А когда медь выбрали, шахту закрыли. А под медью-то оказалось олово, да еще какое! Можешь спросить любого из наших ребят, кто на глубине работал. Они тебе скажут то же самое. Есть под медью олово. Я сам видел. Вот только здорово накладно его добывать, ведь в шахтах полно воды, залиты они по самый вход.

– А как же желваки? – спросил я. – Ведь и над водой, наверное, остались богатые участки.

– Работают тут одна или две артели, кое-как перебиваются. Только нет в этом никакого будущего.

– А другие ковыряются у самого входа в шахту, только денежки напрасно тратят, – вставил старик. – У нас в самом Боталлеке есть один такой. Завладел старой шахтой Уил-Гарт, получил над ней контроль. Установил насосы и откачал воду, дошел до уровня ста двадцати саженей. Да все едино – пустая трата денег, и больше ничего. А только наша старушка Уил-Гарт – шахта богатая, это точно. Ее прикрыли в самую депрессию, после того как эти шакалы, тогдашние владельцы, купившие шахты за бесценок, поскандалили меж собой – году в тридцать первом, а может, в тридцать втором. Шакалы-го тоже перетрусили. Думали, слишком много придется тратить на подготовительные работы. Они ведь вообще ни хрена не понимали. Когда работали медь, так не отличали жилы от самородка, знали только, сколько стоит медь на рынке и сколько ее выдают на-гора. А когда дошло до переоборудования для добычи олова, которое лежало глубже, они просто-напросто закрыли шахту и выбросили на улицу две сотни шахтеров.

Но я больше не слушал. Мне в глаза бросился заголовок в газете, которая лежала на стойке. «Загадка брошенного таможенного катера: исчезла команда из четырех человек». Я быстро огляделся. Все они увлеклись спором о будущем горного дела в Корнуолле. Опасаясь, что мой интерес к этой истории будет замечен, я тем не менее потянул газету к себе. После первой же строки у меня появилось ощущение, что мои внутренности наполнились свинцом, но я продолжал читать, полностью отрешившись от посторонних звуков:

«Таможенный катер, который был послан на перехват судна, подозреваемого в перевозке контрабанды, был обнаружен на отдаленном участке побережья недалеко от Мэрезайна. До сих пор не обнаружено никаких следов четверых таможенных служащих, которые составляли команду катера, и таможенная служба в Пензансе заявляет, что не располагает никакой информацией относительно пропавших людей. Рыбак по имени Перси Редклиф, проживающий в Мэрезайне, в доме номер 4 по Хиллсайд, обнаружил судно в шесть часов утра, оно сидело на мели на песчаном берегу. Он немедленно сообщил в полицию. Полиция и таможенная служба осмотрели судно. Они утверждают, что рулевая рубка и правый борт повреждены, как после сильного шторма. Накануне катер несколько раз видели проходящие суда. В последний раз его заметили с военного корвета. Капитан этого судна доложил, что катер находился в пяти милях от Ньюлина и направлялся на юг со скоростью пять узлов; море было спокойно. В данное время ведется расследование по поводу «Айл оф Мул», пятидесятипятитонного кеча, принадлежащего мистеру Дэвиду Джонсу. Предполагается, что это судно могло заметить катер позже, чем корвет. До тех пор пока не будет обнаружено это судно, официальные лица от дальнейших сообщении воздерживаются. Возможно, что прошлой ночью катер столкнулся с другим судном и был оставлен командой. Мистер Редклиф. однако, утверждает в своем интервью, что катер, когда он его обнаружил, был в полном порядке. По его мнению, у команды не было каких оснований покидать судно. Далее он отметил, что, по его мнению, повреждения не явились результатом столкновения. Имена пропавших: Франк Райли…» Я перестал читать и поднял голову. До моего сознания дошли какие-то слова, сказанные одним из мужчин. Теперь говорил хозяин:

– Я так думаю, – сказал он, – старик что-то там прознал.

И тут я понял, что именно вызвало мой интерес.

– Кто, Менэк? – спросил аккордеонист. – Да он просто трехнутый, и больше ничего.

– Верно говоришь, трехнутый, – вмешался один из игроков в кегли. – Тронулся, бедняга, когда убили его жену.

– А потом еще эта женщина, что помешалась, – вставил второй.

– Знамо дело, – объяснил мне хозяин, – она-то просто сиганула вниз с утеса.

– А место какое выбрала – я бы и близко не подошел, особенно ночью, – добавил первый игрок в кегли.

– И я тоже, – согласился старик с аккордеоном. – Всяк испугается, а вдруг да увидишь саму смерть, что приходила за этими женщинами. – И он тихонько засмеялся, как бы про себя.

– Говорите что хотите, – продолжал хозяин, – а все равно он что-то знает. Так или иначе, а он володеет всем этим рудником. Откупил его у другого шакала, вот как я думаю.

– Но зачем же ему понадобилось закрывать шахту? – спросил игрок в кегли.

Хозяин покачал головой.

– Откуда мне знать? – сказал он. – Может, просто хотел володеть, да и все.

После короткого молчания, которое последовало за этими словами, я наклонился к хозяину и спросил:

– Это вы о капитане Менэке говорите?

Он бросил на меня быстрый взгляд:

– Нет, о старике. Капитан Менэк – это его сын. А что? Ты его знаешь?

– Возможно, – ответил я. – Где он живет?

И тут меня ожидал второй сюрприз за этот вечер, потому что хозяин повернулся ко мне и сказал:

– А вот тута, через дорогу, в Крипплс-Из.

– Крипплс-Из? – повторил я.

Он рассмеялся.

– Знамо дело, – сказал он. – Чудное название, верно? Раньше там был паб. Это было еще до меня, тогда еще все работали на Боллеке. А потом рудник перешел в руки Менэку вместе с лицензией.

– Когда это было?

– Дай-ка вспомнить. Верно, сразу после первой войны. Были какие-то разговоры, что он получил рудник от женщины, той самой, которая помешалась и бросилась вниз с утеса. Но ведь он и сам трехнутый, вот о нем и рассказывают всякое. Только не всякому верь. Мало ли чего болтают в нашей деревне. – Он усмехнулся. -Верно только одно: он единственный, кто верит, что в Уил-Гарт есть олово, и хочет его заполучить. Вместе с сыном. Хотя не знаю, что этот сын понимает в олове. Они наняли двух иностранцев, и те у них работают. Мы их почти не видим. Сдается мне, они больше годились бы для каменоломни, чем для шахты. Что они делают, так только вырезают гранитные плиты для тротуаров, и больше ничего. Раз в неделю из Бристоля приходят грузовики, а иногда так из самого Лондона. – Он покачал головой. – Ничего путного у старика не полупится с этой шахтой, я так располагаю.

– Так где же находится Крипплс-Из? – спросил я. Хозяин бросил на меня пристальный взгляд.

– Чуть подальше по дороге, – неопределенно ответил он. – А тебе зачем?

Я замялся, но потом ответил:

– Мне нужно повидаться с капитаном Менэком. -У меня было такое чувство, что все они внимательно меня изучают.

– Не нужно тебе, парень, идти в Крипплс-Из, – сказал старик с аккордеоном, – тем более теперь, в ночное время. Гостей там не больно-то жалуют. – Он улыбнулся, показав беззубые десны и при этом не вынимая трубки изо рта. – А все этот старик. Трехнутый, я говорю, трехнутый и есть. Он рехнулся, когда с его женой случилось это несчастье.

– А что произошло? – спросил я.

– Упала в старую шахту, бедняжка, – сказал он мне. – А что тут удивляться: у нас, где ни плюнь, повсюду старые шахты. Ее нашли на дне. Голова у нее была разбита, а рядом лежала ее собака. Говорят, она как раз собаку и искала. А другие толкуют, будто дело было совсем не так, – таинственно заключил он.

– Как ее звали? – спросил я.

– Звали? Как ее звали, Гардж? – обратился он к хозяину.

– Гарриэт, если я правильно помню.

– Да, теперь припоминаю. Гарриэт Менэк. Она была вдова, приехала сюда из Пензанса. Говорят, у нее были акции Уил-Гарт, она их ему отдала.

– Когда все это было? – спросил я.

– Лет девять, а то и десять назад.

– А он был в то время женат? Старик покачал головой:

– Насколько я помню, нет.

Я почувствовал облегчение. Мне больше не хотелось копаться в прошлом.

– Куда мне идти, чтобы попасть к Менэку? – спросил я хозяина, допивая пиво.

– Как выйдешь отсюда, поверни направо, – сказал он. – Пройдешь ярдов пятьдесят, там будет резкий поворот направо, а ты сворачивай налево, там найдешь тропку. Она приведет тебя в Боталлек. Крипплс-Из стоит на самом рудничном дворе. Ты не ошибешься: там, кроме дома, только одни развалины, и больше ничего.

Снаружи все селение окутала густая тьма и мгновенно поглотила сноп света, который шел из Открытой двери. Дул сильный ветер, из-за его свиста я даже не слышал звука своих шагов по дороге. Молния крутым зигзагом вспорола брюхо облаков, нависших над побережьем. Эта вспышка мгновенно и резко высветлила бурый камень домишек, стоявших вдоль дороги, сделав их похожими на гравюру. Гром трещал близко и гулко, словно кто-то щелкал бичом по небу, замирая над морем, так что слышался только глухой рокот.

Я без труда нашел тропинку. Она шла на запад, в сторону моря, где мощные зигзаги молний отражались в бурных волнах. С каждым моим шагом все громче становился грохот волн, бьющихся о скалы, и вскоре я уже мог различить пену прибоя у подножия Кениджек-Кастла. Гром, подобно гигантскому оркестру, гремел по всему небу, не замолкая почти ни на минуту. Беспорядочные груды камня, которые прежде были надземными постройками, громоздились вокруг, при блеске молнии они казались почти что белыми. Ветер нес мне в лицо мельчайшую водяную пыль, от которой у меня на губах ощущалась соль. Посреди утесов высилось старое здание машинного отделения, словно разрушенная башня древнего замка, а вокруг ярус за ярусом, словно террасы, спускались к морю груды ломаного камня. Это была дьявольская пародия на вавилонские сады, хотя здесь не стали бы расти даже курослеп или чертополох.

Затем при очередной вспышке я увидел уцелевшее неразрушенное здание. Это было уродливое мрачное строение, стоявшее почему-то лицом прямо к ветру. Вот оно четко вырисовалось на мгновение на фоне освещаемых молнией облаков и еще более ярко освещенного моря. И вдруг снова исчезло в чернильной тьме, которая следовала за каждой вспышкой. В следующий раз я увидел этот дом, когда молния вспыхнула у самого горизонта. Он заметно приблизился и был похож на животное, которое припало к земле, чтобы легче было бороться с бурей. Потом молния полыхнула у меня над самой головой. Ломаная стрела ослепительного света вонзилась в холмы, расположенные далеко от моря. Свет и звук, слившись воедино, обрушились на небо, расколов его пополам. В этой вспышке я увидел окна дома, которые светились отраженным светом, белым и мертвым, словно открытые глаза покойника. Фасад был темен, как сама ночь. Возле дома мелькнули остатки сада, жалкие изломанные стебли гортензий и наперстянки, почти сплошь заглушённые чертополохом. Было там и несколько фруктовых деревьев, тощих и чахлых, их длинные ветви метались по ветру, словно пытаясь спрятаться от него, укрывшись в каком-нибудь убежище.

От этого последнего оглушительного удара грома небо как будто бы раскрылось. Дождь полил как из ведра, его плотные струи под мощными порывами ветра нещадно хлестали по скалам и по всему, что встречалось им на пути. Очередная вспышка осветила две строчки вывески над дверью. Облупившиеся слои более поздней краски не могли закрыть старую надпись. При следующей вспышке я смог ее прочесть: «Джеймс Нирн, владелец лицензии на продажу вина, виски и табака».

Нирн. Джеймс Нирн. Странное совпадение. Это ведь не такая уж распространенная фамилия, так же, впрочем, как и название Крипплс-Из. Порыв ветра бросил мне в лицо горсть холодной волы. Я толкнул дверь, но она была заперта. Дверного молотка не было, так что пришлось стучать кулаком. Но мой стук потонул, должно быть, в реве бури, потому что к двери никто не подошел. С крыши на меня потоком лилась вода. Я прижался к двери, продолжая стучать. Вода потекла по шее, проникая под белье. Я весь промок и замерз. При непрерывных вспышках молнии дождь был похож на темную свинцовую занавесь. Яростные порывы ветра швыряли тугие струн через разрушенные рудничные постройки, обваливая их в конце концов на землю.

Я поднял воротник своей куртки и побрел, шлепая по лужам, вокруг дома. В одном из окон с задней стороны из-за шторы пробивался лучик света. Попав ногой в очередную лужу, я подошел и схватился за подоконник. Дождь бил в окно, стекая сплошным потоком по стеклу. Заглянув в шелку, я увидел небольшую комнату с низким потолком, освещенную лампой. Стены были выкрашены блестящей коричневой краской, которая местами облупилась, уступив место веселому голубому цвету; голубая краска, в свою очередь, кое-где облезла от старости и небрежения до самой штукатурки. В очаге, загороженном дешевой викторианской решеткой, весело пылал огонь.

Однако мое внимание привлекла не столько комната, сколько человек, сидящий за столом около камина. У него были широкие плечи и мощный торс. Маленькая, почти квадратная голова, смуглая кожа с морщинками возле глаз и усы. Над широким лбом, прорезанным глубокими морщинами, торчком стояли прямые короткие волосы. В сочетании с высокими скулами они делали его похожим на персонаж из сказок братьев Гримм. Он разговаривал с каким-то человеком, которого я не видел, и одновременно с этим пересчитывал толстую пачку банкнотов, лежащую у него на столе. Возле его локтя стояли бутылка и стакан с какой-то желтоватой жидкостью. Рядом со столом, у стены, виднелся большой сейф. Дверца сейфа была открыта.

Если бы я только знал, кто был его собеседником, я бы ни за что не постучал в окно. Я бы повернул назад и попытался найти дорогу в гостиницу, несмотря на дождь и кромешную тьму. Одного взгляда на этого второго человека, сидевшего в комнате, было бы достаточно для того, чтобы понять, в какую компанию я попал. Мне все стало бы ясно, и я бы немедленно сбежал.

Но я видел только одного человека. Видел только, что он с кем-то разговаривает, а с кем – не видел. Мне было холодно, я промок насквозь, к тому же это было то самое место, куда меня направил Дэйв, и я постучал в окно. Человек за столом поднял голову. Он сощурился, наклонив голову набок, и прекратил разговор, молча глядя на окно. Я снова постучал ногтями по стеклу.

Результат последовал незамедлительно. Человек вскочил на ноги, кинул всю пачку денег в сейф, сунул туда же бутылку и захлопнул дверцу. Сказав что-то своему невидимому собеседнику, он выплеснул содержимое стакана в камин, где жидкость мгновенно вспыхнула ярким пламенем. Затем подошел к окну и отдернул штору. Наши лица, разделенные залитым дождем стеклом, находились примерно на расстоянии фута одно от другого. Глаза у него были встревоженные, а может быть, просто испуганные.

– Кто такой? Что нужно? – спросил он едва слышным голосом.

– Мне нужно поговорить с капитаном Менэком! – крикнул я в ответ.

– Капитан Менэк – это я. Что вам нужно? – подозрительно спросил он.

– Я от Дэйва Таннера.

Я видел, как он вздрогнул. Этот человек был явно встревожен. А может быть, просто много выпил?

– Вы можете меня впустить? – крикнул я. – Здесь холодно и мокро.

Он колебался. Пошарив в кармане куртки, я достал зажигалку Дэйва и показал ему:

– Дэйв велел показать вам эту штуку.

Он бросил на зажигалку быстрый, птичий взгляд, потом кивнул.

– Обойди вокруг дома, я тебя впущу, – сказал он, задергивая штору.

Темнота после освещенной комнаты казалась особенно плотной. Не успел я отвернуться от окна, как ветер швырнул мне в лицо струи дождя. Казалось, дождь колотит по голому телу, настолько промокла вся моя одежда. Я стоял не двигаясь и только дрожал – ничего не било видно, и я просто не знал, куда двинуться. А потом сверкнула молния, и стали видны какие-то пристройки. Когда я подходил, открылась дверь, и в ней стоял Менэк с лампой в руке.

Он закрыл за мной дверь, и я оказался в каморке при кухне с каменным полом, и хотя было по-прежнему холодно, я почувствовал огромное облегчение, оттого что дождь и ветер остались снаружи. Менэк поднял лампу повыше, чтобы получше меня рассмотреть. Он был совсем невысок. Его маленький рост делал еще более заметными мощные широкие плечи. Глаза его сверкали в неверном свете лампы.

– Ты ведь не с «Айл оф Мул», не из его команды? Я покачал головой.

– Я так и думал, – сказал он и продолжал: – Зачем Дэйв тебя послал? И откуда тебе известно его настоящее имя? – Он говорил резко и отрывисто, чуть ли не лаял. Сказывались нервозность и волнение, к тому же еще и привычка командовать.

– Он говорил, что у вас есть для меня работа, – объяснял я. – Я шахтер. Он говорил о работе в шахте.

– Ах вот оно что. – Менэк кивнул, словно ему все стало ясно. – Ты жил в Италии. Ты дезертир. Да, он говорил мне о тебе. – Он произнес слово «дезертир» обыденным тоном, словно дезертир – это профессия, и ничего больше. – Только что прибыл?

– Да, – ответил я. – Вчера.

– Кто тебя сюда доставил? Малиган?

Я кивнул, слишком удивленный, чтобы что-нибудь сказать.

– Давай сюда зажигалку, – сказал он и, когда я ему ее отдал, велел: – Пойдем ко мне в кабинет. Тут у меня один человек, он может удостоверить твою личность, – Он улыбнулся себе в усы и повел меня через большую кухню, где на топящейся плите кипели кастрюли. На стенах поблескивала медная утварь, а перед плитой уютно устроилась крупная овчарка колли. Когда мы проходили, на нас посмотрела девушка, подняв глаза от гладильной доски. Высокая и стройная, она вся раскраснелась от жара плиты.

– Кити, к обеду будет еще один человек, – сказал он, – и приготовь комнату, он будет у нас ночевать.

Девушка бросила на меня быстрый взгляд. Она посмотрела просто так. Я в этом уверен, но стоило ей меня увидеть, как глаза ее широко раскрылись и на лине появилось озадаченное выражение. Продолжая смотреть на меня, она тихо сказала:

– У нас свободна только мансарда.

– Вот и приготовь ее для него, – велел Менэк. Девушка продолжала смотреть на меня, не отрывая глаз.

Я почувствовал себя неловко, неизвестно почему. Девушки часто заглядывались на меня, наверное из-за моего роста. Я ведь довольно высокий парень. Это, верно, их привлекает. В Италии у меня из-за этого случалось немало неприятностей. Но сейчас было что-то другое. Было такое впечатление, что она не может поверить своим глазам.

Она повернулась к моему спутнику, с трудом оторвав взгляд от меня:

– Вы знаете, что говорил ваш отец, – помните, он сказал, чтобы комнату в мансарде не занимали.

– Мне безразлично, что он говорит, – отрезал Менэк. – Если другого места нет, приготовь эту.

Я чувствовал, что девушка не спускает с меня глаз, когда шел вслед за Менэком по сырому холодному коридору. Наши каблуки громко стучали по каменному полу. Менэк поставил лампу на стол и открыл дверь. Я прошел за ним в комнату, в которую заглядывал, когда стоял под окном.

И вдруг я остановился. У камина, держа в руке стакан миски, стоял Малиган. Мы одновременно посмотрели друг на друга, и он мгновенно напрягся, не успев поднести стакан к губам; рот его при этом слегка приоткрылся, и в тот же момент рука скользнула в боковой карман. Так он и стоял, неподвижно и напряженно.

Менэк направился прямо к своему столу.

– Это тот человек, которого ты доставил из Италии? – спросил он Малигана.

– Да. – ответил тот, не спуская с меня глаз.

Не глядя на нас, капитан Менэк сел в кресло и начал развинчивать зажигалку. Я остался стоять у двери. В голове у меня вертелись две мысли: во-первых, я не желал участвовать ни в одном деле вместе с Малиганом. А во-вторых, мне хотелось вернуть назад деньги, которые он у меня украл. Борясь между двумя желаниями – как можно скорее унести отсюда ноги или получить назад свои деньги – я, как болван, неподвижно стоял у двери.

– Этот парень будет работать с нами, – сказал Менэк. – Он шахтер.

Он уже отвинтил головку зажигалки и пытался что-то достать оттуда булавкой. Рядом с ним лежал экземпляр вечерней газеты. Она .была сложена таким образом, что наверху находилась статья о брошенном таможенном катере. Я мог прочесть заголовок со своего места. Менэк достал из зажигалки свернутую в трубку бумажку и расправил ее на столе.

Я вдруг решил, что не хочу иметь с ними никаких дел. Менэк связан с Дэйвом, он каким-то образом причастен к убийству таможенников. А Малиган находится у него на службе. Разве я не видел, как он отсчитывает деньги, чтобы ему заплатить? А Малиган настоящий подонок и контрабандист и к тому же обыкновенный вор. Но, клянусь Богом, прежде чем от них уйти, я получу назад свои деньги. Это ему так не пройдет. Если мне удастся вернуть мои сто пятьдесят долларов, то все будет в порядке. Я смогу заплатить за билет до Канады.

Я посмотрел на Малигана. Он все еще держал руку в кармане, но смотрел при этом на Менэка и думал о том, что тот прочитал в записке. В два прыжка оказавшись рядом с ним, я схватил его за руки, вывернул их, заведя за спину, и одновременно приподнял его нал полом. Он оскалился от боли, заячья губа приподнялась, обнажив черные зубы.

– А ну-ка, Малиган, – сказал я, – отдавай денежки, которые ты у меня украл.

Я услышал скрип стула, когда Менэк вставал на ноги, и отступил назад, все еще держа Малигана над патом и выворачивая ему руки, так что он наконец взвыл от боли. А потом он меня ударил, ударил точно, в низ живота. От невыносимой боли я согнулся пополам, услышав при этом, как Малиган рухнул на пол. Когда боль отпустила меня настолько, что я мог поднять голову, он уже поднялся на ноги и пятился к окну, наставив на меня маленькую черную «Беретту».

– Убери свою пушку, Малиган. Что вы там не поделили? – Голос у Менэка был резкий, повелительный.

В этот момент я снова согнулся от боли, проклиная на чем свет стоит Малигана сквозь сжатые зубы. Сильные руки схватили меня за плечи, аккуратно посадили в кресло у камина и держали за шею, пригибая голову вниз и не давая выпрямиться. Через некоторое время боль прошла, и я перестал ругаться. Мне хотелось выпрямиться, но рука на шее не отпускала. Это была очень сильная рука.

– С чего это ты набросился на Малигана? – Менэк говорил негромко, можно сказать, даже ласково, однако повелительные интонации слышались весьма отчетливо.

Я все ему рассказал, разглядывая сквозь слезы потертую кожу кресла. Его рука отпустила мою шею, и я поднял голову. Малиган все еще стоял у окна. Пистолет он убрал, но глаза его смотрели зло и настороженно.

– Это правда? – спросил его Менэк.

Малиган нерешительно мялся под его начальственным взором.

– Откуда мне было знать, что он будет работать на вас, капитан? – оправдывался он. Вид у него был обиженный и в то же время извиняющийся. – За перевоз я ему назначил пятьдесят, но ведь надо было еще его высадить, а это опасная работа, вот я и взял за нее что мог. Этот парень смутьян, имейте это в виду.

– Ну, там посмотрим, – отозвался Менэк.

– Я не собираюсь причинять вам неприятности,- сказал я. Боль отпустила, и я встал на ноги. – Отдайте мне мои деньги, и я уйду.

– Тебе совсем необязательно уходить, – сказал Менэк, а потом, обращаясь к Малигану, велел: – Отдай ему эти деньги.

Малиган отсчитал нужную сумму, достав из кармана пачку банкнотов.

– Я хочу отсюда уйти, – сказал я Менэку. Тот мгновенно обернулся:

– Ах, ты хочешь уйти? – Глаза у него были серые и жесткие. А под усами показалась улыбка, обнажив зубы. Он подошел к столу и пересчитал деньги. – Сколько, ты говоришь? – спросил он, кончая считать.

– Сто сорок пять, – сказал я. Он кивнул:

– Правильно, вот они. – Он положил деньги в конверт, а конверт убрал в сейф. – Вот они, твои деньги, – сказал он, закрывая дверцу сейфа. – Ты сможешь их получить, как только закончишь работу, ради которой тебя сюда привезли.

– Но…

– Послушай, – остановил он меня, голос теперь был строгий и жесткий. – Ты дезертир. Помимо этого, ты замешан в исчезновении таможенных служащих. – Он сделал заметное ударение на слове «исчезновение».

От этого обвинения у меня перехватило дыхание. Я был так удивлен, что не мог выговорить ни слова. Просто стоял и смотрел на его ухмыляющуюся рожу. Но потом дар речи ко мне вернулся.

– Это же чистое вранье, – сказал я. – Я впервые об этом услышал, когда встретился с Дэйвом и увидел его раненую руку.

Он засмеялся. Это был короткий лающий звук.

– Значит, тебе все известно, не так ли? Ну что же, отправляйся в полицию и расскажи, а там посмотрим, поверят тебе или нет. Наша полиция придерживается консервативных взглядов. До сих пор амнистии для дезертиров не было, и полицейские их не любят. Я-то их использую потому, что мне это удобно, а не потому, что мне нравится их общество. Выйди-ка из этого дома, и ты увидишь, что будет. Каким образом ты очутился в Англии? Ты скажешь, что тебя сюда доставил Малиган, капитан «Арисега». Но так ли это? – Он обернулся к Малигану.

Тот ухмыльнулся:

– В жизни не встречал этого человека, к тому же у меня нет привычки перевозить на моем судне дезертиров.

Менэк снова обернулся ко мне. Он улыбался одними глазами:

– Дэйв Таннер вскоре отправится в Италию на «Арисеге». Но перед этим он оставит мне письменное признание. Там в числе прочих членов команды будет и твое имя с точным указанием примет. Ты слишком высок, при твоем росте тебе будет трудненько выскользнуть из полицейской сети. – Он внезапно улыбнулся, и на этот раз улыбка его была вполне дружелюбной. – Мне жаль, что я вынужден показаться жестокосердным человеком, но лучше уж сразу узнай все как есть. Твоя работа много времени не займет. Закончи ее, а там решай, как тебе угодно, – оставаться здесь или уходить. Плата хорошая, она будет добавлена к тем деньгам, что у тебя есть. Получишь все вместе по окончании работы. А теперь отправляйся в кухню, девушка покажет, где тебе поесть, и познакомит тебя с остальными.

Я колебался. Что, черт возьми, мне теперь делать? Их двое, они за мной следят. Меня все еще не отпустила боль. Я вдруг почувствовал себя слабым и униженным. Похоже, я попался в искусно расставленную ловушку, петля затягивалась, и я уже был абсолютно беспомощным.

– Ну и как? – спросил Менэк.

– Ладно, – пробормотал я и посмотрел на Малигана. – Ну смотри, – сказал я ему, – если нам еще доведется встретиться, то берегись.

– О'кей, mais pour са, je ne passerai pas des nuits blanches'. [Ну, что до этого, то по ночам я обычно сплю (фр.).]

Я повернулся и вышел из комнаты.

Глава 4. КОМНАТА ИЗ ПРОШЛОГО

Я захлопнул за собой дверь и нерешительно постоял в коридоре. Там, в комнате, что-то говорил Менэк. Но его голос доносился до меня сквозь дубовые двери лишь неясным бормотанием. В коридоре было светло, но холодно, и меня сразу же бросило в дрожь, напомнив о том, что вся моя одежда промокла от дождя. Что же, черт побери, теперь делать? Я могу, конечно, уйти прочь из этого дома. Что меня может остановить? Решительно ничего. Вот только… то, что я дезертир. Меня охватили злость и чувство беспомощности. Менэк опасный человек. Он гораздо опаснее, чем Малиган. Взять хотя бы этот разговор о том, что я замешан в деле с таможенным катером, – он ведь действительно постарается меня впутать. Достаточно посмотреть на его глаза, вспомнить его дикий вид. Сплошные нервы. Он живет исключительно на нервах. Совсем как канатоходец. Вот это верно, он ходит по туго натянутому канату преступления. Такой способен на все, пойдет на любой риск.

Сквозь дубовую дверь теперь слышался голос Малигана, что-то говорившего на высоких нотах. Ему ответил Менэк, резко и безапелляционно. Меня била дрожь, так что стучали зубы. Я не мог разобрать, что. они там говорят, и нерешительно двинулся по коридору в сторону кухни. Я буду чувствовать себя лучше, после того как обсохну и чего-нибудь поем. При мысли о еде рот у меня наполнился слюной. Я ведь целый день ничего не ел. Вот поем, согреюсь немного, тогда и буду решать, что делать дальше.

Когда я открыл дверь в кухню, девушка все еще гладила. Она посмотрела на меня и улыбнулась. Это была ласковая, дружеская улыбка. Я подошел к очагу. От кастрюль аппетитно пахло.

– Когда вы ужинаете?

Она глянула на будильник, стоявший на каминной полке. Стрелки показывали половину девятого.

– Около девяти, – сказала она. – Сегодня немного запаздываем. Попозже я провожу вас в вашу комнату. Ее сейчас для вас готовят. У вас есть с собой вещи?

– Нет, – сказал я, устраиваясь возле огня. От моей одежды сразу же пошел пар.

– Боюсь, вы не сможете одолжить здесь у кого-нибудь пижаму. – Она смотрела прямо на меня. – У нас здесь нет таких высоких мужчин, как вы, разве что мистер Менэк, а он спит в ночной рубашке; – Потом она заметила, что от моей одежды идет пар. – Вашу одежду нужно просушить. – Она сдернула с гладильной доски одеяло. – Вот, возьмите, – сказала она, бросая его мне. – Снимите с себя все и завернитесь в это одеяло. – А когда я замялся, она сказала: – Не обращайте на меня внимания, я привыкла к полуодетым мужчинам. В шахте Уил-Гарт всегда достаточно воды.

Пока я раздевался и вешал свою одежду на специальные козлы, она несколько раз бросала на меня любопытные взгляды. Мне это льстило. Приятно, что снова рядом была девушка. Но потом она сказала:

– В вашем лице есть что-то удивительно знакомое.

– Что именно? – спросил я, снимая под одеялом брюки.

– Сама не знаю, – ответила она. сделав гримаску, выражающую замешательство. – Мне даже кажется, что я вас когда-то видела.

– Вы когда-нибудь выезжали из Англии? – спросил я.

Она покачала головой и улыбнулась.

– Даже из Корнуолла не уезжала, – сказала она.

– Значит, вы не могли меня видеть, – сказал я ей. – Я в Англии впервые, с тех пор как уехал отсюда в четырехлетнем возрасте.

– Ах вот как. – Однако озадаченное выражение не сходило с. ее лица. – Как вас зовут? – спросила она.

– Джим, Джим Пр… – вовремя спохватился я. – Джим О'Доннел. Я канадец.

Она улыбнулась:

– Вы ведь дезертир, разве не так?

Я испугался и начал было возражать, но потом остановился и спросил:

– Откуда вам это известно?

– А сюда нанимаются только дезертиры да еще те, кто из тюрьмы. – В голосе се прозвучала горечь, она снова склонилась над гладильной доской.

– Каким же рэкетом они здесь занимаются? – спросил я.

Она оторвалась от своего глаженья и посмотрела на меня холодно и сердито.

– Спросите капитана Менэка, – сказала Ома.

Я больше ничего не сказал; повернулся лицом к камину, так чтобы через одеяло мне грело живот. Возле меня вдруг появился стул, и сильные руки взяли меня за плечи и усадили. Когда я садился, она все еще держала меня за плечи, и ее лицо находилось совсем близко от моего. Это было приятное лицо, разрумянившееся от огня, губы были полуоткрыты, обнажая ровные белые зубы. Помады на губах не было, но они все равно были красные. Мне вдруг захотелось их поцеловать. Господи, у меня целую вечность не было женщины.

Мне кажется, она почувствовала мое желание, потому что быстро отстранилась, однако глаза у нее блестели, и я знал, что она не сердится. Она была высокого роста, но хорошо сложена. Высокая крепкая грудь выпирала из ситцевой блузки, так что отчетливо проступали соски.

Я быстро опустил глаза и стал смотреть на огонь, а потом услышал, как она снова взялась за утюг.

– У вас крепкие плечи, – сказала она. – Вы шахтер? -Да.

– Вы сказали, что впервые оказались в Англии, с тех пор как вам было четыре года, – сказала она. – А что вы делали до четырех лет?

– Занимался тем, что родился, – сообщил я.

– Родились? Вы хотите сказать, что родились здесь? А где именно? – В голосе се послышалось волнение.

– В Редруте, – сказал я.

– Значит, вы корнуэлец?

– По рождению выходит так. Отец, по крайней мере, был из этих мест.

– Значит, ваш отец из Корнуолла. – Она казалась как-то странно заинтересованной. – А ваша мать?

– Она тоже из этих краев.

– Она живет в Канаде?

– Нет, – ответил я. А потом, непонятно почему, добавил: – Я не знаю, где она. Она с кем-то сбежала от отца. Поэтому мы и уехали в Канаду.

Я вдруг почувствовал, что она перестала гладить. Обернувшись, я увидел, что она смотрит на меня широко раскрытыми, полными недоумения глазами.

– Как вас зовут? – спросила она.

– Я же вам сказал – О'Доннел.

– Да нет, – нетерпеливо сказала она, – как ваше настоящее имя?

В этот момент открылась дверь, и в комнату вошел Менэк. Он быстро взглянул на меня, потом на девушку, потом снова на меня.

– Я вижу, ты расположился здесь как у себя дома, – сказал он, и мне показалось, что в его тоне я уловил нотку сарказма.

– Сушу свою одежду, – объяснил я ему.

– Наши люди обычно находятся в своих комнатах, – сказал он.

– Там еще не затоплена печь, – вмешалась девушка. – Они еще не вернулись, и вообще там нет смысла топить. Они сразу ложатся спать, вы ведь хотите, чтобы они начинали работать ни свет ни заря.

Менэк кивнул.

– Пойдем ко мне в кабинет, – сказал он мне. – Малиган ушел. Я хочу поговорить с тобой насчет работы, которую хочу тебе поручить. Не трудись одеваться, если уж Кити терпела рядом с собой полуодетого мужчину, я и подавно могу это сделать.

Я пошел за ним по коридору в кабинет. Он закрыл дверь.

– Садись поближе к огню, – сказал он и налил в стакан чего-то крепкого. – Выпей-ка. Ты, наверное, не возражаешь против итальянского коньяка?

– Я вроде привык к нему, – сказал- я.

Он не переставал следить за мной, когда я поднес стакан к губам и выпил. Его серо-стальные глаза находились в постоянном движении, словно ему было трудно смотреть на что-нибудь дольше секунды. Кисти рук у него были узкие и длинные, и, когда он не барабанил пальцами по ручке кресла или не ерошил густые жесткие волосы, они просто бессильно свисали вниз. Я чувствовал всю невыгодность своего положения, сидя вот так, в одних штанах и в одеяле. Менэк залпом выпил свой стакан и налил себе еще.

– Отрава, – сказал он, – но все-таки лучше, чем ничего. Если бы не этот таможенный катер, мы бы сейчас пили французский коньяк или шампанское. Черт бы их всех подрал. – Он наполнил мой стакан. Спиртное действовало согревающе.

– Как твоя фамилия? – внезапно спросил он.

– О'Доннел, – сказал я. – Джим О'Доннел. Менэк бросил на меня ироничный взгляд:

– Ирландец небось, а? – Он засмеялся. – Странное дело, почему это вы выбираете себе непременно ирландские имена? Считаете, верно, что они соответствуют этому роду работ. Есть у меня один парень по фамилии О'Греди, а уж такой типичный кокни, что дальше некуда. – Он пожал плечами. – Есть у тебя опыт работы в шахте?

– Довольно основательный, – сказал я. – Начал работать под землей в канадских Скалистых, когда мне было шестнадцать. Сейчас мне тридцать два, и если вычесть четыре года армии, то я работал в шахтах непрерывно – на разных золотых приисках Кулгарли в Австралии, некоторое время в Малайе на оловянных, а потом на угольных в Италии.

– Взрывное дело тебе знакомо?

– А как же, – сказал я. – Когда трубишь в шахтах двенадцать лет, всякое приходится делать, всего понемножку.

Он кивнул, как бы удовлетворенный моим ответом. Его пальцы снова отбивали дробь на ручке кресла.

– Ты понимаешь, чем мы тут занимаемся? – Это был скорее не вопрос, а утверждение, и он не сводил с меня настороженного взгляда.

Я поднял свой стакан.

– Пожалуй, да, – сказал я. – Незаконный ввоз спиртного.

Он кивнул и протянул мне через стол листок бумаги.

– А что, если я скажу, что не хочу в этом участвовать? – сказал я.

Он резко обернулся ко мне.

– У тебя нет выхода, – рявкнул он. – Уясни это себе с самого начала. Я не шутил, когда мы тут говорили при Малигане. Ты здесь, с нами, и не уйдешь отсюда, пока не выполнишь работу, которая мне нужна.

– Это не лучший способ заставлять человека работать, – сказал я ему.

Сначала он ничего не ответил. Просто сидел и смотрел на меня. Меня пугали его глаза. Когда смотришь человеку в глаза, то в большинстве случаев ты входишь с ним в контакт, чувствуешь его настроение, даже если не догадываешься о том, что он думает. А вот у Менэка глаза были совсем другие. Они не говорили мне решительно ничего. Я видел такие глаза у животных, в особенности у собак. Очень часто, когда ты знаешь, что собаке нельзя доверять, у нее в глазах появляется именно такое выражение – захлопывается какая-то дверца, и ты не можешь проникнуть внутрь. Вот такие глаза были у Менэка.

– Послушай, – вдруг сказал он, – ты пришел сюда, не имея ни единого друга. У тебя нет ни пенни, и все против тебя. Сделай эту работу, и получишь назад свои сто сорок пять фунтов плюс еще пятьдесят. А кроме того, я помогу тебе уехать, куда только пожелаешь.

– А если я скажу нет?

Он кивком показал на телефон, стоящий на столе:

– В таком случае я звоню в полицию.

– Не слишком ли это рискованно для вас? – спросил я.

Но что толку пытаться напугать человека, подобного Менэку.

– Я так не думаю, – сказал он. – Меня прекрасно знают в этой части Корнуолла. Я позаботился об этом. В худшем случае мне придется отложить ходку-другую. А вот ты рискуешь головой, тебя могут повесить на основании улик, в которых не будет недостатка.

– Хотите сказать, что меня запутают в это дело с таможенным катером? – Я почувствовал, как меня охватывает злость. Но она тут же угасла, ее сменило чувство беспомощности. Что я могу сделать? Что я могу сделать, будь оно все трижды проклято?

Он медленно кивнул, словно доктор, подтверждающий худшие опасения пациента.

– Ну как, О'Доннел, что ты теперь скажешь? – Мне показалось, что я уловил легкую саркастическую нотку, когда он произносил фамилию О'Доннел.

Я пожал плечами. Черт меня побери, почему я в таком дурацком виде? Если бы я был как следует одет, у меня хватило бы духу сказать, что все это просто блеф, и выйти из этого дома. Однако достаточно было одного взгляда на его лицо, чтобы понять, что это не блеф. В его лице не было особой жестокости или злобы, но на нем было написано дерзкое пренебрежение к опасности. Этот человек непременно сделает то, что задумал.

– Сколько потребуется времени на эту работу? – спросил я.

– Поскольку я не шахтер, то не могу сказать точно. Может быть, неделя, а может, и две. Я предлагаю тебе двадцать фунтов в неделю плюс пятьдесят премиальных по завершении работы. И все это без вычета подоходного налога. – Он улыбнулся. Это была бы вполне приятная и дружелюбная улыбка, если бы не его глаза.

– Идет, – сказал я. Голос мой звучал хрипло. – Что это за работа?

– Вот так-то лучше, – сказал он с явным облегчением. Взгляд его скользнул к бутылке. – Еще стаканчик?

Я одним глотком допил то, что у меня было, и протянул ему свой стакан. Мне просто необходимо было выпить.

– Что у нас хорошо, – сказал он, наливая мне в стакан, – так это то, что у нас никогда не бывает недостатка в выпивке. Но я разрешаю пить только после захода солнца. Это чтобы не шлялись пьяными по деревне. – Он достал из стола лист бумаги. – Итак, твоя задача заключается в том, что ты должен пробить ход из шахты в море, то есть соединить шахту с морем.

– Соединить шахту с морем? – Я уставился на него в полном недоумении.

Однако он был вполне серьезен.

– Вот именно, – сказал он, а затем добавил после минутного размышления: – Нет смысла скрывать от тебя, зачем мне это нужно, поскольку стоит тебе взглянуть на план, как ты сразу поймешь, что к чему. В настоящее время мы подвозим товар морем к входу в главную шахту Уил-Гарт. Этот вход расширяется, образуя большую пещеру, и там у нас есть большая плоскодонная баржа. Этот способ достаточно опасен. Пост береговой охраны находится совсем рядом, на Кейп-Корнуолл, это второй мыс от нас к югу. Но дело не только в этом, дело еще и в том, что мы можем действовать только в хорошую погоду. Иногда нашим судам приходится стоять по несколько дней, делая вид, что они ловят рыбу, и ждать, пока морс успокоится настолько, что снова можно начинать действовать. – Он протянул мне бумагу: – Вот план шахты Уил-Гарт на горизонте двадцати пяти саженей (Морская сажень равняется шести футам, примерно 182 см.) – это около пятидесяти футов под уровнем моря. Мы осушили шахту до этого горизонта, то есть до первого горизонта под уровнем моря. А вот тут, смотри, видишь длинную штольню, которая идет под морем? – Он показал мне се на плане – это была черная стрелка, начинающаяся от самой береговой линии. Возле нес стояло название Мермейд. [Мермейд – русалка, сирена (англ.)].- Длина этой штольни приблизительно полмили. У меня там работают двое рабочих уже около года. Они тоже дезертиры, как и ты. Один из них каменщик, другой до этого работал на карьерах. Мы ее выпрямили, расширили и сделали по краям с обеих сторон гладкие твердые выступы. По этим выступам с помощью троса можно волочить деревянную платформу, даже если штольня будет полна воды. Как видишь, никаких хлопот с металлом и ржавчиной – ни рельсов, ни чего другого не требуется. А вот что должен сделать ты. – Тут он замолчал, потому что дверь отворилась.

В комнату вошел человек. Это был высокий старик со светлыми волосами, остроконечной бородкой и круглыми глазами, которые смотрели прямо на меня из-под густых кустистых бровей.

– Я не знал, что у тебя кто-то есть, Генри, – сказал он Менэку и повернулся, чтобы выйти. Он говорил тихим голосом. И если бы не корнуоллский акцент, его можно было бы принять за скандинава, настолько хороша была его суровая прямая фигура, освещенная светом камина.

– Одну минутку, отец. – сказал Менэк. – Это Джим О'Доннел. Он у нас немного поработает. Он шахтёр.

Брови старика поползли вверх, а в его глазах мелькнули искорки заинтересованности и даже волнения.

– Шахтер, говоришь? – Он улыбнулся. Это была славная улыбка, настолько приятная, что в комнате сразу стало как будто бы светлее. – Ну что же, мой мальчик, – обратился он ко мне, – как приятно узнать, что здесь наконец будет работать шахтер. Я уже давно пытаюсь убедить моего сына нанять на работу шахтеров. С тех самых пор, как он сюда вернулся. Но почему-то нам все время мешали какие-то… какие-то трудности; – добавил он несколько неопределенно и обернулся к Менэку. – Как это мило с твоей стороны, Генри, – сказал он, печально покачав головой. – Какая жалость, что ты не шахтер, а то бы ты сразу понял, какие возможности таятся в этой шахте Уил-Гарт. Как бы то ни было, даже один человек – это уже кое-что. По крайней мере, мы сможем начать.

– О'Доннел будет работать на меня. – Голос Менэка прозвучал достаточно резко.

Старик снова поднял брови. Это была его манера, нечто вроде трюка – их у него было предостаточно, только в то время я этого не знал.

– На тебя? – сказал он. – А для какой цели, позволь тебя спросить, тебе может понадобиться шахтер? Ты же понятия не имеешь о горных работах. Он должен работать на меня. Если он хороший шахтер, я докажу миру, что корнуоллские шахты еще не умерли.

– Ну что же, могу рассказать тебе все прямо сейчас, нет никакого смысла откладывать, – сказал Менэк. – Я собираюсь соединить штольню Мермейд с морем.

– Соединить ее с морем! – Бородка старика взлетела вверх. – Ты сошел с ума! Ты нс можешь этого сделать. Я не позволю.

– И все-таки я это сделаю. – Голос Менэка звучал спокойно и ровно, словно все было уже решено.

Старик решительно подошел к столу. Глаза его сверкали, и он весь дрожал от злости.

– Ты отдаешь себе отчет в том, что Уил-Гарт принадлежит мне?

– Да, отдаю, но деньги плачу я, – спокойно отозвался сын. – Когда я вернулся сюда, шахта была залита водой до самого входа. Только потому, что я платил за работу, ее освободили от воды до горизонта двадцать пять саженей. А следующие затраты пойдут на то, что штольня Мермейд получит выход в море.

– Говорю тебе, я этого не допущу, – гремел старик, стуча кулаком по столу.

– Ты ничего не можешь сделать, – был ответ. Менэк повернулся ко мне. – Оставь нас, – сказал он. Ему пришлось повторить свою просьбу, настолько меня поразила эта неожиданная перепалка.

Выходя из комнаты, я слышал, как Менэк-старший говорит дрожащим голосом:

– Двадцать лет и даже больше, Генри, я жил только этой шахтой, мечтал только о ней. Я знал, что там таится богатство. Сначала я думал, что залежи находятся только на глубине, но потом я нашел пласт. Я нашел его. Я ведь показывал его тебе. Боже мой, если бы ты только спустился в шахту, как я тебя просил, ты бы понял, что такое пласт. Там целое состояние.

Медленно закрывая дверь, я услышал, как сын ответил старику резким, почти издевательским тоном:

– Совершенно верно, только, к сожалению, это богатство не свободно от налогов.

Я вернулся на кухню. Девушка подавала на стол еду, а возле нее вертелся коренастый коротышка и травил разные байки – его акцент заставил меня вспомнить рудники в Калгурли. У него было круглое пухлое лицо и лысина во всю макушку. Он был похож на монаха-недоростка с круглым животиком и розовыми щечками.

– Чтоб мне провалиться, – сказал он, увидев меня. – Натуральный дикарь. Прямо с Борнео. Что, собираешься поплавать, а? – Он осклабился. Я никогда не видел ничего подобного. Его пухлое личико, казалось, раскололось пополам, обнажив два ряда десен и полдюжины гнилых зубов. – Ты к нам насовсем или так, проездом? – спросил он.

– Он будет здесь работать, – сказала девушка, улыбаясь. – Он шахтер.

– Слава Создателю! – воскликнул он. – Мне уж наскучило ждать, когда же наконец крыша рухнет над нашей головой.

– Меня зовут О'Доннел, – сообщил я им. – Джим О'Доннел.

– Черта лысого. Вот я так настоящий ирландец, – сказал он, моментально переходя на ирландский акцент. – Меня зовут О'Грейди. – Он протянул мне руку. – Ну и порасскажем мы друг другу всякого разного о счастливых временах на родной земле.

Девушка рассмеялась. Смех у нее был очень приятный.

– А я думал, ты австралиец, – сказал я, – судя по твоему говору.

– Австралиец! Провалиться мне на этом месте, это просто здорово! – сказал он, снова переходя на австралийский акцент. – Я только раз находился возле Австралии, это когда грузил в Саутгемптоне уголь на пароход компании «П и В». Это было давно, в тридцать первом, никакой работы было не найти, вот я и нанялся в портовые грузчики. Давай, приятель, надень-ка на себя что-нибудь, если хочешь пожрать вместе с нами. Переодеться можешь в нашей столовой. – Он взял со стола два блюда, а я забрал свою одежду и пошел за ним следом. Девушка молча смотрела на нас. Выходя из кухни, я бросил на нее быстрый взгляд. Она следила за нами, слегка улыбаясь. Однако, когда наши взгляды встретились, улыбку сменило иное выражение: она нахмурилась, словно все еще не могла чего-то понять.

Мы прошли через холодное подсобное помещение, потом через старые конюшни. Пол здесь был вымощен булыжником, были стойла для лошадей и полукруглые железные кормушки.

– Ты здесь давно, О'Грейди? – спросил я его.

– Называй меня лучше Фраер, – сказал тот. – Так меня все зовут. О'Грейди – это что-то вроде nom de gare, вроде как твоя кличка. [Имеется ввиду nom de guerre – кличка, псевдоним.] Ты ведь такой же ирландец, как и я. Да, я здесь почитай целый год. Совсем освоился, почти как дома.

Он открыл дверь и ввел меня в небольшую комнату, где вокруг соснового чисто выскобленного стола стояли стулья с сиденьями из парусины. В углу – угольная печь, но она не топилась, зато горела керосинка, отбрасывая на потолок круглые пятна света. Стены, более тонкие, чем в доме, содрогались при сильных порывах ветра. В единственное окно, занавешенное шторой, стучал дождь. На одном из стульев сидел, поигрывая ножиком, человек с длинным, необыкновенно бледным лицом. У него были грубые руки какого-то серого цвета; грязь, казалось, намертво въелась в его кожу. Он медленно меня осмотрел.

– Новенький, – представил меня Фраер. – Шахтер. Говорит, что его зовут О' Доннел. А это Слим Мэтьюс.

Слим Мэтьюс кивнул.

– Что дают жрать? – спросил он Фраера угрюмым, недовольным голосом.

– Тушенка и овощи. Два сорта. – Фраер поставил блюда на стол. – Начинай, приятель.

Я подошел поближе к керосинке и натянул свою одежду. Эти двое за столом молча ели.

– Кто эта девушка на кухне? – спросил я. Фраер поднял голову, продолжая жевать.

– Кити Треворн, – сказал он. – Она дочь второй жены старика от ее первого мужа.

– Он хочет сказать – его падчерица, – объяснил Слим.

А я что говорю, разве не это? – взвился Фраер. – Подумаешь, он учился в частной школе. Смех, да и только. Слим учился в Эррее [Э р р е й – искаженное Харроу-аристократическая частная школа о Англии]. А чем кончил? Работает простым каменщиком. Если это нее, чего можно достигнуть образованием, я могу обойтись и без него.

Слим Мэтьюс ничего не сказал. Он просто сидел и ел, глядя только в тарелку. Он напомнил мне несчастную собачонку на деревенской улице в Аравии, которую мальчишки пинками перекидывали от одного к другому.

– А ты, значит, карьерщик? – сказал я, обращаясь к Фраеру, чтобы переменить тему.

– Это верно, – ответил он. – И работаю на совесть, такого карьерщика, как я, нужно еще поискать. А только надоело мне работать под самым морем. Ненормально это, вот что я скажу. Эта работа не для человека. У меня аж мурашки по коже бегают. А мокро как, все равно что в сортире. Кептэн говорит, что между нами и морем тридцать футов твердой породы, только нам так не кажется, право. По стенам так и льет, случается, работаем по щиколотку в воде. А так… – Он вздохнул и подобрал с тарелки кусочки мяса. – Жаловаться не приходится. Платят хорошо, и никто не задаст вопросов. И жратва подходящая. У них тут своя ферма.

Мясо было вкусное, я никогда такого не ел. Я наложил себе вторую порцию и спросил, какой смысл в том, чтобы соединить штольню Мермейд с морем. Он посмотрел на меня, прищурив свои маленькие блестящие глазки.

– Ну, если кептэн тебе не сказал, лучше уж и я помолчу. Но помяни мои слова, это у него классная идея. Он у нас умен, как бес. Кити говорит, что ты приехал из Италии. Там ты и встретился с кептэном?

– Нет, – сказал я. – Меня послал к нему один друг.

– Ах вот как. – Он выковырял ногтем из дальнего зуба застрявший там кусочек мяса. – Странно, что ты там о нем не слышал. Похоже, он и в молодости был парень что надо. Малиган – ты знаешь Малигана?

– Знаю, – сказал я. – Я приехал сюда на его судне, на «Арисеге».

– Так вот, Малиган мне говорил, что это был самый лихой офицер во всей Восьмой армии.

– А откуда, черт возьми, это было известно Малигану? – сказал я.

Он пожал плечами:

– Не знаю. Он ведь и близко не подходил к тому месту, где воевали. Если и участвовал в какой драке, то только в той, где в дело шла бритва. Думаю, он передавал, что слышал. Кептэн почти все время был в горах, руководил партизанами. Говорят, он действовал в тылу у фрицев. Ну и грабил там, понятное дело, Малиган говорит, что у него в Италии припрятаны хорошие денежки.

– Почему же он там не остался? – спросил я.

– Ну, знаешь, у тебя в башке столько вопросов, сколько в сите дырок, – сказал он, усмехаясь. – Откуда мне знать? Если на то пошло, почему ты сам не остался в Италии? Видно, слишком жарко стало. Вот и кептэн так подумал. А может, вспомнил про Уил-Гарт и решил, что это интересная игрушка, стоит поиграться. Ему же всегда подавай что поинтереснее. Живет на нервах да пьет как лошадь. Кабы не темные делишки, которыми он занимается, он бы помер со скуки. Вот что делает с человеком война – я, конечно не говорю о таких, как мы с тобой. Авантюрист, чтоб мне пропасть. Были бы старые времена, обязательно стал бы генералом.

– А что старик? – спросил я. – Что он думает о том, что его шахту превратят в дорогу для контрабанды? Он прямо-таки взбесился, когда сынок сообщил ему, что собирается соединить Мермейд с морем.

– Да кто обращает внимание на этого старика? – сказал Фраер. – Он же совсем у нас чокнутый. Только кажется, что соображает. Его давно пора запереть в психушку. Торчит все время в шахте да бормочет что-то про себя. А на вид-то еще совсем ничего. Вот уж досталось от него бабам, когда он был молодым. Женился, понимаешь, два раза. Кептэн – его сын от первой жены.

– А девушка – дочь от второй?

– Нет. Она к нему не имеет отношения, она его падчерица. Я тебе уже говорил. Она дочь его второй жены. А еще у него была экономка или что-то в этом роде. Та, которая пошла и бросилась со скалы. Люди говорят, она это сделала, потому что он ее больше не любил. А другие говорят, что ее замучила совесть, – рассказывают, что это она убила вторую жену, мать Кити, за то, что та украла у нее любовь старика. Не знаю, правда это или нет. Дыма ведь без огня не бывает, хоть какой огонек, да был, наверное. Но с Кити об этом не заговаривай. Мать бедной девочки нашли в одной шахте, их там полно вдоль старой дороги. А теперь он совсем чокнулся. Нс желает ни о чем слышать, кроме этой своей шахты. Горит у него в одном месте, он желает с помощью Уил-Гарт поставить на ноги всю горную промышленность Корнуолла. Ругаются они с кэптеном, так просто страсть как. Только вчера вечером мы слышали. Как послушаешь их, вроде это не отец с сыном, а лютые враги.

– А о чем у них спор?

– Да все о шахте. Только о ней. – Фраер покончил с едой и ковырял в зубах спичкой. – Когда я только что сюда приехал – я ведь был у него денщиком, когда он служил в Англии, – ну и штучки он тогда выделывал! Помню, как он затеял варить самогон, понятно, незаконным образом. С помощью дрожжей, можжевеловых ягод и не знаю чего еще он гнал джин, используя ванны офицерских квартир. А полковник у нас был принципиальный трезвенник, вот звону-то было, когда он узнал. Тут наш кептэн и загремел за моря. А ему хоть бы что. Во всяком случае, когда я сюда приехал, шахта была залита до уровня моря, старик Менэк разорился, а в доме творилось черт знает что. Ну, приехал кептэн, вызвал меня, и мы стали расширять главный вход в шахту, так чтобы туда могли заходить наши баржи, а потом начали возить груз. А как только завелись денежки, старик начал приставать к кептэну, чтобы возобновить работы в шахте. «И не подумаю, черт побери», – говорит тот, я сам это слышал. Нельзя было не видеть и не слышать, ведь они орали во весь голос у самого входа в шахту. Наш кептэн плевать на всех хотел, и на собственного отца тоже.

– Может, ты замолчишь хотя бы на минуту и принесешь О'Доннелу выпить? – предложил Слим Мэтьюс..

– Ты, верно, сам хочешь выпить, вот и сходи.

– Ладно, схожу. – Слим отклеился от стула и вышел. Фраер встал и включил приемник, стоявший в углу.

– О чем это мы говорили? – сказал он, снова усаживаясь возле меня. – Ах да, вспомнил, о старике и кептэне. Так вот, после нескольких ходок у кептэна и появилась эта его блестящая идея. Он устанавливает насос, выкачивает воду до глубины пятидесяти футов под уровнем моря. – В этот момент по радио начали передавать новости. – Старик все настаивал, чтобы поглубже. Но у кептэна была своя идея. Тут-то и начались скандалы. И вот на прошлой неделе старик копался в штольне Мермейд, а потом подбежал как сумасшедший к кептэну и давай на него орать. Что тут было! Старик кричит, визжит, орет на кептэна, а тот отвечает спокойненько так, но решительно. Я думал, старик прямо-таки свихнется.

Он внезапно замолчал. Диктор произнес название, которое заставило меня вскочить с места: «Айл оф Мул».

…весь день в поисках пропавшего судна. Полиция также разыскивает Дэвида Джонса, капитана и владельца судна «Айл оф Мул». До сих пор ни от одного судна не получено сообщений о том, что «Айл оф Мул» видели после того, как, судя по предположениям, его остановил таможенный катер.

Полиция Пензанса и таможенная служба имеют основания предполагать, что шхуна «Айл оф Мул» занималась контрабандным ввозом спиртного в страну. В среду с целью перехвата «Айл оф Мул» был отправлен таможенный катер. С этого момента бесследно исчезла команда катера, состоявшая из четырех человек, в то время как сегодня утром сам катер был обнаружен. Он был брошен на мели у пустынного берега недалеко от Пензанса. В одном из интервью Скотленд-ярда было сообщено, что в страну контрабандным образом ввозится значительное количество спиртного; есть основания полагать, что оно поступает через Корнуолл и другие юго-западные районы.

– Ну и дела! – пробормотал Фраер.

– Этот «Айл оф Мул» принадлежит Менэку? – спросил я скорее для того, чтобы услышать, что он скажет.

Фраер пристально посмотрел на меня. Кровь отлила от его лица, пухлые щечки опали и посерели. Он больше не казался добродушным, в его глазах появилось какое-то подлое выражение, и он выглядел испуганным.

Он ничего не говорил и, когда Слим вошел с бутылкой коньяку, налил себе и стал молча пить.

– Что так огорчило нашего приятеля? – спросил меня Слим.

Когда я рассказал ему о том, что говорилось по радио, он саркастически усмехнулся, однако ничего нс сказал. Казалось, он глубоко погрузился в собственные мысли. Вскоре после этого Фраер и Слим ушли. Коньяк они забрали с собой.

Оставшись один, я почувствовал смертельную усталость. Я встал и прошел в кухню. У очага сидела старая женщина. Я попросил се проводить меня в мою комнату, и она вывела меня в коридор; у лестницы она внезапно остановилась и отступила в сторону.

– Хозяин, – прошептала она.

Старик спускался вниз по лестнице, держа в руке лампу. Свет от лампы освещал его бороду и глаза, ярко блестевшие на румяном лице.

– А-а, О'Доннел, – сказал он. – Ты-то мне и нужен. Я как раз хотел с тобой поговорить. Зайди на минутку ко мне в кабинет, ладно?

Я колебался. Он прошел прямо по коридору, не замечая моей нерешительности, и я пошел следом за ним. Он подождал у двери в самом конце коридора. С удивительной старомодной вежливостью он отступил в сторону, давая мне пройти. Я очутился в маленькой комнатке, обставленной мебелью красного дерева, в которой царил невероятный беспорядок. Там были микроскопы, весы, другое лабораторное оборудование вперемежку с книгами, бумагами и чертежами.

Он уселся в старое потертое кожаное кресло у камина.

– Я хочу тебе кое-что показать, – сказал он. Вид у него был загадочный, глаза блестели еще сильнее, и я подумал, что он, наверное, выпил. Подойдя к буфету, он вынул оттуда здоровенный кусок темно-серой породы. – Сын мне говорил, что ты шахтер и хорошо разбираешься в олове, мой мальчик, – сказал он, протягивая мне этот булыжник. – Скажи, что ты об этом думаешь. – Он положил камень мне в руку.

Камень был величиной с человеческую голову и невероятно тяжелый. Я сразу увидел, что это не просто камень. Это была руда. Практически чистая, без примесей.

– Ну и как? – спросил он, и в его голосе слышалось нетерпеливое возбуждение.

– Это олово, – сказал я, – причем коренное, судя по его виду.

Он кивнул и улыбнулся загадочной улыбкой, она лишь слегка шевельнула уголки губ возле седых усов.

– Да, – сказал он. – Коренное олово. А что, если я тебе скажу, что нашел целый такой пласт, который тянется от сто двадцатого горизонта до самого тысяча шестисотого?

– Я бы сказал, что вы очень богатый человек.

– Да, – сказал он и повторил несколько раз, кивая: – Да, да, да. Я богатый человек. Очень богатый. – Он взял кусок руды и держал его так, словно в его загрубевших ладонях лежало и билось его собственное сердце. – Я сказочно богат. Я нашел рудное тело, коренное месторождение, богатейшее месторождение, самое богатое во всей истории Корнуолла. – Тут он внезапно выпрямился и с силой швырнул олово на пол. – А мой сын, черт бы его побрал, мой собственный сын этого не видит, ничего не желает понимать. – Он поднял руки к голове и несколько раз стукнул по ней крепко сжатыми кулаками. – Как мне заставить его понять? – воскликнул oн, неожиданно оборачиваясь ко мне. – Послушай, мальчик, всю свою жизнь я работал ради этого. Почти тридцать лет для меня не сушествовало ничего другого. Я еще мальчишкой работал на Уил-Гарт и видел эту руду. Видел собственными глазами. А другие не видели, никто ее не заметил, все просмотрели. Я стал пайщиком. Начал скупать акции. Шахту закрыли, я ее выкупил. Теперь Уил-Гарт принадлежит мне. Вместе со всем этим оловом! А сын ничего не хочет понять. Он собирается соединить Мермейд с морем. И привез сюда тебя, чтобы ты это сделал. Этим самым ты погубишь меня, разрушишь всю мою жизнь. – Он внезапно схватил меня за плечи. Его лицо оказалось так близко к моему, что борода касалась моего подбородка. – Ты не можешь этого сделать, понимаешь? Ты не должен. Я… я… – Весь дрожа, он быстро снял руки с моих плеч, поднял с пола руду и стал гладить ее, словно ребенка.

Мне стало его жалко. Я понимал его ярость, его разочарование. Все равно как если бы я наткнулся на что-нибудь стоящее в Кулгарли и у меня не хватило бы денег на разработку. Но он-то вполне может найти нужный капитал. Достаточно организовать компанию. Любой человек с удовольствием вложит деньги в шахту, которая выдает такую руду. Я высказал такое предположение, но он набросился на меня.

– Нет! – закричал он. – Нет! Никогда. Уил-Гарт принадлежит только мне. Я буду разрабатывать ее сам, или пусть пропадает, пусть остается там, под морской водой.

Возможно, у него не было уверенности?

Вы уверены, что залежь идет вниз сплошняком? – спросил я.

– Нет, – сказал он. – Конечно, я не уверен. Как можно быть уверенным в нашем рудном деле? Я уверен только в одном: я собственными глазами видел на шестнадцатом горизонте это рудное тело, когда был мальчишкой. А всего лишь неделю тому назад обнаружил аналогичную залежь на глубине ста двадцати саженей. Это ничего не доказывает. Но посмотри вот сюда. – Он бросил камень на ближайший стул и схватил большую диаграмму. – Когда открывали большую шахту Боталлек, то обнаружили по крайней мере десяток пластов оловянной руды, причем между пластами не более трех футов пустой породы. Пласты расположены горизонтально, они идут начиная от Бэнни. Вот, смотри сюда. Это геологическая карта. – Он расправил карту, разложив се на ручке кресла. – Вот здесь Боталлек, а здесь, почти рядом, Уил-Гарт. И Кам-Лаки. Видишь, пласты идут вдоль береговой линии. Они расположены горизонтально. Теперь посмотри сюда: внизу, под морем, они изгибаются, резко спускаются вниз под углом почти в пятьдесят градусов. Когда я в первый раз увидел эту залежь на шестнадцатом горизонте, я находился в штольне, которая расположена примерно на глубине мили под морем. А Мермейд находится всего в полумиле под морским дном. Нельзя сказать точно, однако есть все основания предполагать, что рудное тело в Мермейд – это верхняя оконечность того тела, которое я видел на шестнадцатом горизонте.

– Эта карта точная? – спросил я. Он кивнул:

– Она составлена на основании объединенных данных, которые получили владельцы Боталлека, Уил-Гарт и Кам-Лаки в тысяча девятьсот десятом году, когда все три шахты работали и приносили доход. – Старик вздохнул и свернул карту в рулон. – Я рад, что ты понимаешь. Мне здесь не с кем об этом поговорить. Как жаль, что ты не мой сын. – Он начал шагать по комнате, теребя пальцами бороду. – Я должен его остановить. Нельзя ему позволить затопить Мермейд. Если он это сделает, на разработку залежи понадобятся огромные деньги. – Внезапно он обернулся ко мне. – Мой сын, наверное, имеет на тебя что-нибудь компрометирующее. На каждого, кто здесь работает, у него что-нибудь да есть. Но ведь ты можешь отсюда уехать, правда? Я дам тебе на пятьдесят фунтов больше, чем предлагает он. Сколько тебе надо? – Старик говорил горячо и нетерпеливо. И просто невероятно, по-детски доверчиво.

– Но ведь он просто найдет другого шахтера, – сказал я.

– Нет, – сказал он. – Нет, это не так-то просто. Он уже целый год искал и никак не мог найти… никого подходящего. К. тому же ему скоро наскучит это дело с контрабандой спиртного – ему ведь нужны не столько деньги, сколько риск, опасности, преодоление трудностей. И тогда он уедет, оставит меня в покое, и я смогу разрабатывать Мермейд. Послушай, я дам тебе пятьдесят фунтов сверх того, что обещает он, а потом, когда начнутся работы, ты вернешься, и мы сделаем тебя штейгером. Начнем с малого и будем постепенно расширять объем работ. Деньги на расширение получим от реализации руды, которую будем добывать. Начнем с нуля и построим самую грандиозную шахту в истории Корнуолла.

В его глазах появилось какое-то отрешенное выражение. Он витал в каком-то волшебном, фантастическом мире, который сам для себя создал. Вот он, настоящий корнуоллский мечтатель-предприниматель, подумал я, именно о таких людях рассказывал мне отец; они начинали на пустом месте, а потом строили, строили и строили. Он чуть было не заразил и меня, а ведь я немало повидал шахт на своем веку: и в Скалистых горах, и в Малайе.

– Ну и как? – спросил он. – Что ты на это скажешь, мой мальчик? – От волнения его корнуоллский акцент стал еще более заметным.

– Я скажу вам об этом завтра, сэр, – ответил я, подумав о том, что это может быть выходом из положения. Если у меня будут деньги, я наверняка смогу выбраться из страны еще до того, как капитан Менэк пустит по моим следам полицию. Я не доверял этому капитану Менэку. Да и вся эта его контора не внушала никакого доверия. Полиция уже пронюхала про их бизнес и, конечно, не замедлит устроить облаву. Это только вопрос времени.

– Вы могли бы заплатить мне наличными? – спросил я.

Он кивнул:

– У меня отложена небольшая сумма. Сколько вы хотите?

– Он должен мне сто сорок пять фунтов, это мои собственные деньги, которые у меня украл Малиган. А за работу он мне положил двадцать фунтов в неделю плюс пятьдесят премиальных по окончании работы. Скажем, двести пятьдесят.

– Отлично. – Он протянул мне руку. – Это очень любезно с твоей стороны, мой мальчик. Я этого не забуду. Дай мне знать, куда ты двинешься и где тебя искать. Как только я начну действовать, я тебе сообщу, и, если тебе нужна будет работа, можешь приехать. Место тебе будет обеспечено, я обещаю.

На этом мы расстались. Он продолжал стоять у камина, держа в руке кусок руды, склонив в раздумье свою прекрасную голову, словно весь смысл его существования был сосредоточен в этом куске оловянной руды. Мне вспоминался лихорадочный блеск в его глазах, когда он рассказывал мне, как ему удалось добиться полного контроля нал этой шахтой. Ужасная и в то же время жалкая фигура!

Сырым холодным коридором я прошел на кухню. Девушка была там, она сидела у очага, склонив голову на руки. На ее обнаженные руки ложились красноватые отблески пламени. Старуха варила овсянку. Девушка смотрела на меня с секунду, чуть приоткрыв рот. Потом поднялась с места и быстро пошла в кладовку, словно ей нужно было срочно что-то сделать. Я окликнул ее. Она остановилась, нервно поглядывая на меня, как будто что-то такое во мне властно ее притягивало.

– Ты не покажешь мне мою комнату? – сказал я.

– Нет. – Ее голос звучал резко и отрывисто. Затем, словно извиняясь за резкость, она добавила: – Мне нужно посмотреть, как там молоко. В такую грозу оно может скиснуть. – Она обернулась к старушке, которая в этот момент перестала помешивать кашу: – Миссис Брайнд, проводите мистера О'Доннела в… в комнату в мансарде.

Это легкое замешательство, сам не знаю почему, меня немного встревожило.

Пергаментное лицо старушки сморщилось в улыбке.

– Сама проводишь, – сказала она, а потом взглянула на меня, и я заметил в се глазах какое-то странное выражение. Мне трудно было его определить, ясно было только одно: ничего приятного в нем не было.

Девушка колебалась. Я на нее не смотрел, однако чувствовал, что она вся дрожит, словно лошадь, которая боится сделать прыжок.

– Ну ладно, – сказала она, – я вас провожу. – Она взяла лампу и пошла впереди меня но коридору, оставив старуху варить кашу.

По лестнице она поднималась медленно, словно неохотно. По стене лестничной клетки нелепо прыгала ее тень, отбрасываемая светом лампы. Ветер стучал в окно на верхней площадке лестницы. Мы прошли по узкой лестничной площадке, где со стен сыпалась штукатурка, и снова стали подниматься по лестнице, теперь уже узкой и без ковра. Она вела к двери, в которой было проделано маленькое окошечко, забранное решеткой, – настоящий глазок в тюремной камере. Девушка стояла, нерешительно глядя на меня, словно собираясь мне что-то сказать. Она слегка приподняла свою лампу. Мне показалось, что она это сделала, чтобы получше меня рассмотреть. Затем быстро повернулась и открыла дверь.

Эта комната, полупустая, с голыми стенами и почти без мебели, находилась под самой крышей. Над головой по черепице стучал дождь, в трубе завывал ветер. Незанавешенное окно было забрано крепкой железной решеткой. Девушка зажгла свечу, стоявшую на умывальнике.

– Теперь я вас оставлю, – сказала она. Однако на полпути к двери она резко остановилась. Снова я заметил, что она вся дрожит. Казалось, она силится что-то сказать. Лампа отбрасывала яркий свет на ее испуганные, несчастные глаза. Наконец она не выдержала и заговорила: – Вас ведь зовут Прайс, Джим Прайс, разве не так?

Меня поразило то, как она это сказала, каким тоном. Дело не только в том, что голос ее срывался; в нем чувствовался страх, а также ненависть, – словом, он был ужасен. – А вашего отца звали Роберт Прайс, да?

Я кивнул.

– Он… он жив?

– Нет, – ответил я.

Она, казалось, задрожала еще сильнее. Потом вдруг повернулась и, не закрыв за собой дверь, быстро побежала вниз по лестнице, словно боясь оглянуться назад. Я слышал, как ее торопливые шаги замолкли где-то внизу.

Я медленно подошел к кровати, недоумевая, каким образом она узнала мое имя. В течение какого-то времени я не мог думать ни о чем другом – эта девушка и се странное поведение вытеснили из головы все остальное. Но потом я понемногу осмотрелся в этой странной комнате. В то время я не мог понять, чем она привлекла мое внимание. Теперь-то я, конечно, знаю. Это была такая жалкая тесная комнатушка, голая и безрадостная. И эти решетки – на окне и на маленьком оконце в двери. Действительно, очень похоже на тюремную камеру.

Я улегся на кровать и, несмотря на усталость, долго лежал при свете, не гася свечу. Но и погасив ее, все равно не мог заснуть. Я лежал в темноте, прислушиваясь к шуму бури и раздумывая над странными событиями минувшего дня. Ветер иногда затихал, чуть подвывая под карнизом, а потом вдруг бешено набрасывался на лом, с яростью ударяя в стены, так что они сотрясались до самого основания. Он швырял в зарешеченное окошко целые потоки воды, выл и бушевал, а дождь стучал по стеклу, словно в него пригоршнями бросали гравий. А потом он снова затихал, чуть слышно поскуливая, и тогда можно было расслышать грохот мощных волн, которые бились о гранитные скалы. Редкие вспышки далеких молний освещали комнату, а когда снова наступала темнота, слышались глухие раскаты грома, которые отодвигались все дальше в сторону Силлея.

В конце концов я, наверное, заснул. Возможно, только чуть задремал. Не знаю. Помню только, что вдруг проснулся и всем нутром почувствовал эту комнату. Боже мой! Как она хотела мне что-то рассказать! Я весь дрожал и обливался потом. А потом, при очередной вспышке молнии, я увидел, что дверь открывается. Это, должно быть, меня и разбудило. Я весь напрягся, не зная, чего ожидать.

– Кто там? – спросил я. Голос звучал хрипло и неестественно.

– Это я, – раздался шепот.

Загорелась спичка, но мгновенно погасла от порыва ветра. Снова чиркнули спичкой, и неверным пламенем загорелась свеча.

Это была Кити. Она постояла у двери, держа свечу в дрожащей руке. Она была босиком, в темном халатике, надетом поверх ночной рубашки. Глаза смотрели испуганно, а к груди она прижимала конверт. Некоторое время она так и стояла у двери, глядя на меня. Казалось, просто боялась заговорить.

Я приподнялся на кровати, опершись на локоть.

– Зачем ты пришла? – спросил я.

Она наконец заговорила каким-то чужим, хриплым голосом:

– Потому что я обещала.

– Обещала? Кому обещала?

– Вашей матери. – В этой чужой комнате ее голос звучал тихо и печально. – Я не хотела, – быстро добавила она, – но я ведь обещала. – Она придвинулась поближе каким-то робким движением. – Вот, – сказала она, – возьмите. – Она сунула конверт мне в руку и проговорила с явным облегчением: – Ну вот, я и сделала, что обещала. Теперь пойду. – И повернулась, чтобы уходить.

Но я удержал ее, схватив за халатик:

– Постой, не уходи, скажи мне, что здесь делала моя мать? Что здесь происходило?

– Не могу. – Голос ее дрожал, – Не спрашивайте меня ни о чем, позвольте мне уйти. Я отдала вам письмо, сделала то, что обещала. А теперь отпустите меня. – В ее голосе слышался страх, она пыталась вырваться, но я крепко держал ее за руку.

– Сядь, – сказал я, твердо решив не выпускать ее. Слишком много было вопросов, на которые я должен был получить ответ. – Как ты узнала, кто я?

– Это… это… я узнала по тому, как вы держите голову, когда что-нибудь спрашиваете. И по глазам. У вас ее глаза.

– Значит, ты ее знала? Она кивнула.

– А теперь позвольте мне уйти. – Ее голос снова стал дрожать.

– Нет, – сказал я. – Что здесь делала моя мать? Она стала со мной бороться, пытаясь вырваться.

– Что здесь делала моя мать? – повторил я, а она вскрикнула, оттого что я слишком сильно сжал ее руку.

Она еще повырывалась, а потом вдруг ослабла и безвольно опустилась на край кровати. Я чувствовал, как она дрожит. Нервы се были напряжены до предела. Капельки воска от свечи стекали по ее пальцам. Она протянула руку и поставила свечу на стол возле кровати.

– Итак, – сказал я, – расскажи мне, пожалуйста, что здесь делала моя мать.

Девушка всхлипнула. Я смотрел на нее, а она – на глазок в двери. Она не плакала, просто собиралась с силами. Я ждал. Наконец она заговорила с большим трудом, словно ее что-то душило:

– Она была… она была экономкой мистера Менэка.

Экономкой. Мне тут же вспомнились слова Фраера и то, что говорил хозяин пивной в Боталлеке. И имя держателя лицензии над дверью Крипплс-Из. Я взглянул на конверт, который был у меня в руке. Он был адресован Роберту Прайсу или его сыну Джиму Прайсу. Чернила на конверте выцвели, а почерк был дрожащий, словно писал очень старый человек или же это писалось в момент крайнего волнения.

– Когда она тебе его отдала? – спросил я.

– Давным-давно, – проговорила девушка почти шепотом. – Еще до войны. Думаю, лет девять тому назад. Это было перед самой… – она запнулась, – перед самой се смертью.

– Как она умерла? – спросил я.

– Она… она бросилась вниз с утеса. – Голос был ровный и безжизненный. Девушка была словно в каком-то трансе.

У меня перехватило дыхание, как будто кто-то ударил меня в солнечное сплетение. Но это было еще не вес. самое ужасное было впереди.

– Почему?

Теперь она смотрела на меня. Глаза были широко раскрыты. Так мог бы смотреть Макбет на призрак Данко. Мысли, одна другой ужаснее, толпились у меня в голове.

– Почему? – закричал я. – Почему она это сделала?

– Прочтите письмо, – сказала Кити. Ей не хватало воздуха. – Прочтите письмо и отпустите меня. Я просто принесла вам письмо, и больше ничего. Я только должна была вам его отдать, и больше ничего. Неужели вы не понимаете? Я не должна отвечать на ваши вопросы. Не хочу обо всем этом думать.

– Когда она отдала тебе письмо, задолго до смерти? – спросил я.

– Я не знаю. Не помню.

– Боже правый! – выдохнул я. – Значит, это действительно было самоубийство?

Она медленно кивнула.

Я вскрыл конверт. Внутри лежал единственный листок бумаги, исписанный тем же неровным почерком. Он дрожал у меня в руке, когда я наклонился, чтобы прочесть письмо в неверном пламени свечи. Сверху стояло: «В моей комнате, 29 октября 1939 года». В моей комнате! Не «Крипплс-Из, Боталлек, Корнуолл», а просто «В моей комнате». Словно эта комната – весь ее мир.

Кити взяла свечу и держала се над письмом, чтобы мне было лучше видно. Пламя отклонялось от сквозняка, который шел от окна, и воск, стекая с ее пальцев, капал на кровать. Я уже отпустил ее руку и только потом сообразил, что она давно могла бы уйти. Не понимаю, почему она этого нс сделала. Возможно, просто из любопытства. Ведь все эти годы письмо хранилось у нее. Впрочем, мне кажется, что ею скорее руководило сочувствие, ощущение, что я в ней нуждаюсь, что мне необходимо ее общество на то время, пока я буду читать письмо женщины, которая уже твердо решила броситься со скалы, женщины, которая некогда терпела родовые муки, производя меня на свет. Сейчас, когда я пишу эти строки, письмо лежит у меня на столе. А рядом с ним – старая выцветшая фотография и брошь, которую она подарила Кити, – асе, что осталось у меня от матери. Не буду пытаться описать чувства, которые я испытывал, читая это письмо. Вот оно. Прочтите и судите сами, что я чувствовал.

«Милый мой, дорогой Боб! Да, ты все еще мой дорогой. Все эти годы память о тебе была лучиком света в кромешной тьме моей жизни. Молю Господа, чтобы он помог тебе найти свое счастье. Я своего не нашла. Мысли о тебе и Джиме, о счастье и любви – обо всем, что я оставила. – все это время наполняли меня горечью. Мне говорят, что я не отвечаю за свои действия. Но поверь мне. Боб. в данную минуту мысли мои ясны и отчетливы. Я люблю тебя, я никогда никого не любила, кроме тебя.

Меня заперли в этой комнате. На окнах – решетки. Уже больше года я не выхожу на волю. Отсюда я даже не могу видеть мой маленький садик. Но сегодня – сегодня он забыл запереть дверь. Я приняла решение. Сегодня я в последний раз выйду на мыс. Я отдам это письмо Кити имеете с брошкой, которую ты мне купил в Пензансе, когда мы катались на лодке, ездили в Маунт. Это все, что у меня осталось от тебя. Бедная девочка. Я очень к ней привязалась, только она стала меня бояться, с тех пор как умерла ее мать.

Скажи Джиму, что я его люблю. Он, наверное, не помнит свою мать, но ты ему скажи, что я никогда его не забывала. О мой родной, как дорого я заплатила за свою глупость! Прошу тебя, пожалуйста, не думай обо мне слишком плохо. Я ухожу. Если получишь это письмо, не надо слишком обо мне грустить. Прошу только об одном: помни, что я вас обоих люблю.

Твоя несчастная Руфь».

Я долго сидел, глядя на бледные строчки письма, в то время как свеча догорала в руке у Кити. Здесь было так много недосказанного, столько вопросов, на которые не было ответа. Я был как в тумане, в горле стоял ком. Наконец я поднял голову; в этот момент сверкнула молния, осветившая своим резким светом решетку на окне.

– Это была комната моей матери, верно? – спросил я.

Она кивнула.

Я снова посмотрел на письмо. Долго, наверное, на него смотрел. Когда я начал приходить в себя, девушка попыталась высвободить свою руку. Она отчаянно дрожала. Моя ладонь вспотела от се руки, я весь обливался холодным потом.

– Мне нужно идти, – прошептала она.

– Нет, – сказал я. – Я не могу здесь оставаться. Не могу спать в комнате моей матери.

– Но все равно придется, – сказала она. – Будет странно выглядеть, если вы не останетесь.

– Но я не могу! – То, как я это сказал, было похоже на стон. Я боялся, что она уйдет и оставит меня одного. Я не хотел оставаться в одиночестве. – Она ведь любила тебя, правда? – спросил я.

– Не знаю, – ответила она. – Мне кажется, что любила. Но мне бывало страшно. У нее иногда бывал такой странный вид. Но она была добра ко мне до этого.

– До чего?

После некоторого колебания она сказала:

– До того, как убили мою мать.

Я протянул ей письмо.

– Прочитай его, – велел я ей.

– Нет, – быстро ответила она. – Я не хочу.

– Прочитай, – повторил я.

Но она стояла, по-прежнему пытаясь вырвать свою руку.

– Нет, – сказала она. Ее грудь вздымалась от волнения.

До чего доходит извращенность человеческой натуры. В этот момент, единственный из всех моментов моей жизни, я способен был любоваться се грудью, когда она чуть наклонилась, пытаясь высвободиться. Свеча упала на пол, вспыхнула на мгновение и потом погасла. В темноте мне было слышно, как по ступенькам прошлепали ее босые ноги. Затем дверь открылась, снова закрылась, и я остался в темноте в этой комнате. Вспышка молнии осветила покатый потолок, умывальник, одиноко стоявший у стены, оклеенной аляповатыми обоями. Сверкнула молния, высветив решетку на окне. Снова наступила темнота, а я все лежал, сжимая в руке письмо моей матери.

Глава 5. ШТОЛЬНЯ МЕРМЕЙД

Когда я проснулся, было уже светло. Над морем клубился туман, заволакивая все, так что видны были только развалины наземных построек шахты. Вот что видела моя мать в течение целого гола: только эту печальную картину разрушения, и ничего больше. Решетка, а за решеткой – туман. Неудивительно, что она покончила с собой. Я вздрогнул и, повернувшись, чтобы взять одежду, увидел смятое письмо, которое валялось на кровати. Я подобрал его и быстро оделся. Мне хотелось поскорее уйти из этой комнаты. Поскорее убраться из Крипплс-Из. И в то же время оставалось еще столько вопросов, на которые не было ответа. Почему ее заперли здесь наверху? Они говорят, что я не отвечаю за свои действия. Неужели она действительно сошла с ума? Какая ужасная мысль! Не менее ужасная, чем страх этой девушки, который мешал ей говорить. Что сказал тогда Фраер? Я отогнал от себя эту мысль, спускаясь по голым ступенькам лестницы в дом, где царила полная тишина.

Большие напольные часы в холле показывали четверть девятого. Девушки в кухне не было. Старуха с любопытством посмотрела на меня, подняв глаза от тарелки с овсянкой. Я прошел через кладовку и конюшни в комнаты, где размешались мужчины. В столовой было пусто и холодно. Я заглянул в следующую комнату. Там стояли две железные кровати. Одеяла были откинуты, и там никого не было. Я вышел во двор. Туман, затянувший все вокруг, заглушал звук шагов по булыжнику. Было холодно и зябко.

Я обошел вокруг дома к парадной двери. Для этого мне пришлось пройти мимо заброшенного клочка земли, где росли чахлые гортензии и наперстянка, и я с минутку постоял, глядя на остатки садика, посаженного моей матерью, Ее окно было за углом. Я сразу его увидел, как только завернул, словно оно меня ожидало. Это было маленькое мансардное оконце на скате крыши, обезображенное толстой решеткой. Я представил себе, как моя мать, бледная и печальная, день за днем смотрела вниз из этого окошка.

Туман свернулся и поднялся вверх, обнажив черную гранитную глыбу Боталлек-Хед. Затем снова опустился, закрыв все плотной пеленой. Я пошел дальше, миновав парадную дверь. Потом остановился и вернулся назад, чтобы еще раз взглянуть на надпись над дверью, проступающую сквозь облезлую штукатурку. Нирн. Это была ее девичья фамилия. Джеймс Нирн, должно быть, ее отец. В честь его она, верно, и назвала меня.

Я стоял и смотрел на эту старую вывеску словно завороженный. Из задумчивости меня вывел звук голосов. Они звучали глухо и отдаленно, но, обернувшись, я увидел толстого коротышку Фраера, который появился из тумана совсем рядом со мной. Он шел по тропинке от шахты, а за ним двигалась высокая фигура Слима Мэтьюса.

– Вы что, уже поработали? – спросил я.

– Точно, – ответил Фраер. – С полпятого, чтоб им… А что толку? Этот клятый грузовик так и не приехал.

– Какой грузовик?

– Тебя не касается какой, – ответил он. – Эти паразиты должны были приехать в шесть. – Он выглядел усталым, все лицо у него было покрыто серой пылью.

Мы позавтракали, почти не разговаривая во время еды. Фраер и Слим, казалось, были погружены в собственные мысли. Наконец я сказал:

– Когда я смогу посмотреть шахту?

– Не знаю, – ответил Фраер. – Кептэн поехал в Пензанс насчет грузовиков.

– Бесполезно, – спокойно сказал Слим. – Они боятся.

– А как же мы? – зло буркнул Фраер. – Так и будем сидеть и ждать, пока они это дело утрясут? По-моему, лучше просто скинуть все в море.

– Вот и скажи это капитану,- зло рассмеялся Слим.

– Насколько я понимаю, нам пора сматывать удочки. Не имею желания еще дальше засовывать голову в петлю.

Слим презрительно посмотрел на своего товарища:

– Предположим. Ну, смотаем мы удочки, и что дальше? Снова в бега? Лучше уж подождать, может, все и образуется.

– Тебе-то хорошо, – отозвался Фраер, – ты получишь всего два года, если тебя поймают. А я ведь не просто дезертир, на мне еще три дела, включая сопротивление при аресте, и раненый полицейский. Никакого желания не имею попадаться. – Голос у него стал совсем жалобным. – Я ведь получу по крайней мере пять. А это немало, черт меня побери.

– Пойди и расскажи об этом Менэку.

– Еще чего. Если я решу оторваться, то сделаю это по-тихому и в подходящее время. А вы не болтайте, нечего кептэну знать про мои настроения. Он просто взбесится, если пронюхает, что я надумал смыться.

– Да, – усмехнулся Слим, – не такой он человек, чтобы погладить по головке трусливую крысу.

Фраер мгновенно вскочил на ноги, щеки его покрылись пятнами от злости.

– Кого это ты называешь крысой, меня?

– Да ладно тебе, успокойся.

В этот момент мы услышали, как во двор въехала машина.

– А вот и Менэк, – сказал Слим. – Может, узнаем что-нибудь новенькое.

– Ничего хорошего не узнаем.

Выглянув в окно, я увидел, как у задней двери остановился старомодный «бентли». Из машины вышел капитан Менэк в бриджах и спортивном пиджаке поверх желтого свитера и направился прямо к дверям. В руке у него была газета. Через секунду он вошел в комнату. Его густые жесткие волосы торчали, он быстро оглядел нас одного за другим и затворил дверь.

– Грузовиков не будет, – сказал он.

– Что, испугались? – спросил Слим. Менэк кивнул.

– Но это еще не все, – добавил он. – Есть кое-что и похуже, лучше вам узнать об этом сразу же. – И он бросил на стол газету. С первой страницы прямо на меня смотрела фотография Дейва Таннера. И заголовок: «Разыскивается по обвинению в убийстве». А пол ним – краткое изложение событий:

«Дэвид Джонс, владелец и шкипер кеча «Айл оф Мул», настоящее имя которого Дэйв Танкер, разыскивается полицией в связи с исчезновением команды таможенного катера, который был обнаружен сегодня утром. Предполагается, что четверо таможенных служащих, составлявших команду катера, убиты. Одна из подружек Таннера, Сильвия Коран, проживающая в доме номер два по Харбор-Террас, Пензанс, сообщила полиции, что Танкер вернулся домой в пятницу около восьми часов вечера, раненный в руку пулей, и сразу же ушел из дома в сопровождении своего приятеля Джима Прайса, который только что прибыл из Италии».

Я поднял голову. Менэк шагал взад-вперед по комнате, ероша волосы. Внезапно обернувшись, он посмотрел на «нас.

– Черт бы побрал этих кобелей валлийцев! – со злостью проговорил он. – Будь у него только одна девка, все было бы в порядке. Но эта была в него влюблена, и, когда полицейские ей сказали, что у него еще есть какая-то художница в Ламорна-Коув, она тут же все им рассказала. Слава тебе Господи, он ничего ей не говорил о Крипплс-Из. Тебя они тоже разыскивают, – обратился он ко мне. – Там, на средних страницах, есть описание примет. Достаточно точное, кстати сказать. Вчера тебя кто-нибудь видел в деревне?

– Да, я заходил в паб, чтобы выпить.

– Ты не говорил, что направляешься сюда? – Он мгновенно заметил, что я запнулся. – И наверняка назвал свое настоящее имя?

– Нет, – сказал я, – просто спросил, как пройти в Крипплс-Из. Я… я сказал, что мне нужно встретиться с вами.

– Ну, здорово наследил, ничего не скажешь. – Голос его звучал строго и мрачно. – Там кто-нибудь был? Какие-нибудь чужие люди?

– Нет, – сказал я ему, – только местные, судя по виду.

– Что же, будем надеяться, что они не интересуются газетами. Здесь, в этой деревне, люди не слишком любопытны и догадливы. А вот хозяин, Джордж Уидерол, тот себе на уме. Он наверняка тебя запомнил. Будь оно все трижды проклято!

– Что вы собираетесь делать? – спросил Слим. Он говорил неторопливо, словно вся ситуация доставляла ему удовольствие.

– Делать? – Глаза Менэка возбужденно блестели. – Сделаем мы вот что. Прежде всего припрячем весь груз с «Арисега». К вечеру во всей округе не останется и следа нашей деятельности. А ты, Прайс, сейчас же начнешь работу в Мермейд. И жить будешь там же, в штольне. Мы тебе устроим постель. Там совсем сухо. Это наш тайник – скрытый вход и все такое прочее. И ты отсюда не уйдешь, пока Мермейд не будет задействована как подводный проход для наших операций.

– А как же «Ардмор»? – спросил Фраер. – Он должен прийти в воскресенье или в понедельник.

– Об этом подумаем после, – сказал Менэк, – а пока прекращаем всякие перевозки до тех пор, пока не откроется подводный путь. Если кто поинтересуется, вы добываете бордюрный камень для тротуаров, понятно? А если явится полиция и потребует ваши удостоверения и продовольственные карточки, скажете, что они у меня. Волноваться вам нечего. Они вас не тронут.

– А старик? – спросил Фраер – Что, если они начнут задавать ему вопросы?

– Он не способен ни о чем говорить, кроме шахты. Как и всегда. – Менэк посмотрел на Слима и Фраера. – Вы оба сейчас займетесь грузом, уберете его с глаз долой, и чем скорее, тем лучше. Вдруг действительно нагрянет полиция с ордером на обыск. – Потом он обернулся ко мне: – А ты пока побрейся, Прайс. Как только будешь готов, я отведу тебя в Мермейд.

– А что будет потом, когда я закончу работу? – спросил я.

– Отправишься в Италию на «Арисеге». Я придержу судно здесь, пока ты не освободишься.

– Но я совсем не хочу возвращаться в Италию, – сказал я.

– Поедешь туда, куда пошлют. – Он говорил отрывисто и решительно. – Ты должен меня благодарить за то, что я вытащил тебя из этого дерьма.

Будь он трижды проклят! Знает, что у меня нет другого выхода.

– А как насчет Дэйва? – спросил Фраер.

– Он тоже отправится на «Арисеге».

– Скатертью дорога, вот что я скажу. – Фраер вдруг посмотрел на Meнэка. – А как же с тем грузом, для «Арисега»? Его должны привезти сегодня или завтра. Что будем с ним делать?

– Его не привезут. Есть еще вопросы? Нет? Прекрасно. Тогда приступайте к работе.

– Ну ладно. – Фраер медленно поднялся на ноги. – И все-таки нс нравится мне все это, прямо скажу, не нравится, – ворчал он, а потом вдруг спросил: – А что остальная команда с «Айл оф Мул»? Где Мейсон, Фергис, Пентлин?

– О них можешь не беспокоиться, – сказал Менэк. – Они были на борту «Айл оф Мул», когда он взорвался.

Фраер нахмурился:

– Неужели так уж нужно было убивать всех подряд?

Менэк смерил его грозным взглядом.

– Ладно, ладно. Пошли, Слим. начнем прибирать этот проклятый груз, – торопливо проговорил Фраер.

Они вышли, оставив меня один на один с Менэком. Он шагал взад-вперед по комнате. А я сидел, стараясь решить, что же мне делать. Инстинкт подсказывал мне, что нужно как можно скорее сматываться отсюда. Чем дальше от Крипплс-Из, тем целее я буду. И в то же время во мне говорило что-то более сильное, чем страх, – решетки на этом окне, имя Джеймс Нирн на вывеске над дверью, письмо, лежащее у меня в кармане.

Менэк вдруг перестал шагать и посмотрел на меня:

– Ну и как?

Я посмотрел на него, однако ничего не сказал. Я еще ничего не решил. Он взял газету, раскрыл ее на середине и протянул мне.

– Прочти, – сказал он.

Я взглянул на заметку. Это было описание моих примет:

«Высокий мужчина крепкого телосложения, широкоплечий, рост примерно 6 футов 2 дюйма, ходит вразвалку, лицо смуглое, глаза голубые, волосы каштановые, густые, лоб низкий. Когда Прайса видели в последний раз, он был одет как моряк: в темно-синие куртку и брюки и синий свитер. Он был без шляпы, а в руках, возможно, нес легкий плащ цвета хаки, который ему явно мал».

Ничего не скажешь, девушка описала меня достаточно точно.

– Все еще не хочешь в Италию? – осведомился Менэк саркастическим тоном-. – Стоит ли говорить, что, если ты останешься здесь, тебя по этому описанию поймают немедленно. – Он уселся в кресло напротив меня. – Послушай, Прайс, в настоящее время я доставляю груз в шахту при помощи баржи, которая приводится в движение электромотором. Это нечто вроде подлодки, и, когда в ней нет нужды, она находится под водой. Мы поднимаем ее на поверхность с помощью сжатого воздуха, когда нужно транспортировать груз. Я все тебе покажу, когда будем спускаться вниз. Это неплохой способ, только слишком опасный. Это оэначает, что во время шторма мои суда должны затаиться и дожидаться хорошей погоды. А теперь, после этих событий, я вообще не рискую пользоваться этим способом. Штольня Мермейд тянется на полмили. Мой план заключается в том, чтобы пробить ход и соединить се с морем, так чтобы груз можно было опускать с помощью специального устройства прямо в штольню на заранее приготовленную платформу; прикрепленный к ней трос потянет ее, она поедет по каменным выступам и таким образом попадет в шахту. Я не уверен, что это устройство сработает. Но если сработает, это будет означать, что мои суда смогут разгружаться в любую погоду. Старым способом я больше работать не могу. Я тебе это говорю, чтобы ты понял, насколько твердо я решился пробить ход немедленно и соединить штольню с морем. Все необходимое оборудование у меня имеется, включая компрессор и буровой станок. – Он замолчал, наблюдая за моим лицом. – Почему ты не хочешь ехать в Италию? Я пожал плечами:

– Я работал на угольных копях. Поначалу было ничего. Ко мне никто не приставал, итальянцы относились ко мне с уважением. Но потом… в общем, угольные шахты – это не мое дело. А кроме того, с итальянцами работать не очень-то приятно. Хорошо, когда ты хозяин. Но как только они поймут, что тебя можно взять за загривок, тут же начинаются всякие насмешки, – словом, мне не раз приходилось вступать в драку. А итальянцы дерутся не так, как дерутся, к примеру, на золотых приисках.

Менэк улыбнулся.

– Parlate Italiano?1 – неожиданно спросил он.

– Si, si, – ответил я. – Molto bene.

Он кивнул.

– Вone. – Он наклонился вперед. – Послушай, Прайс, ты мне кажешься разумным и порядочным парнем, на которого можно положиться. У меня есть имение в Италии – порядочные виноградники в горах недалеко от Неаполя, где-то возле Беневенто.

– Знаю я это место. Оттуда привозят стрегу.

– Совершенно верно, это недалеко от Альберти. Там Малиган и получает свой груз. А мы везем туда кремни для зажигалок и противозачаточные средства, часы, автомобильные шины и так далее – словом, то, что там имеет высокую цену. А на вырученные деньги Малиган закупает и привозит сюда кьянти, кюммель, сухое вино и стрегу. Остальную часть груза составляет коньяк – именно на нем специализируется мое имение. Так вот. мне нужен агент, который заправлял бы там моими делами, соблюдая мои интересы. Никакие специальные знания там не требуются. Мне нужно, чтобы в имении был человек, которому я могу посылать инструкции и быть уеренным, что они будут исполнены. Человек, который будет осуществлять общее руководство делами.

– А почему вы не хотите послать туда Дэйва?

Менэк покачал головой.

– Дэйв не годится, – сказал он. – Он вор и мошенник, а мне нужен честный человек. Для Дэйва у меня другие планы. Я хочу наладить торговлю между Италией и Грецией. Малиган уже нашел для меня приличную шхуну нужного размера. Ее сейчас переоборудуют на Искье. Ну как? – спросил он. – Что ты на это скажешь? Это неплохое предложение.

– А что, если я откажусь? Он засмеялся.

– Нет, не откажешься, – сказал он и встал. – Итак, чем раньше мы приступим к делу, тем скорее ты уедешь отсюда и окажешься в безопасности. А я прослежу за тем, чтобы Малиган тебя по дороге не ограбил. Пойди и побрейся. Бритву найдешь у них в спальне. Когда закончишь, я буду у себя в кабинете.

Он ушел, а я остался сидеть, никуда не глядя и ни о чем не думая, – перед глазами у меня стояли бурые холмы Италии, се иссохшая земля. Господи, как мне надоели солнце, пыль и мухи! Я сидел и проклинал Малигана за то, что он украл деньги, которые были у меня в поясе. Если бы они были при мне, я ни за что не пошел бы к Таннеру. Я был бы уже на пути в Канаду. А уж в Канаде нашел бы пути, чтобы вернуть себе самоуважение.

Я встал и направился в спальню. Там над умывальником было зеркало. Я посмотрел на свое лицо. Вокруг глаз черные круги – и от усталости, и от волнения, на щеках двухдневная щетина – вид вполне злодейский. Я взял бритву и отправился на кухню за горячей водой. Девушка была там одна. Она беспокойно огляделась, словно искала дверь, чтобы сбежать. Потом ее взгляд остановился на мне, и она, словно привороженная, не отрываясь смотрела на мое лицо.

– Что вам нужно? – спросила она.

– Горячей воды, – ответил я, и она тут же с облегчением вздохнула. Когда она набирала воду из горячего крана, я спросил: – Почему мою мать держали за решеткой в той комнате? – Девушка не ответила, и я повторил свой вопрос. – Они считали ее сумасшедшей?

Она протянула мне кувшин, глядя прямо на меня, однако из-за клубов пара я не видел ее лица и глаз.

– Это правда? – настаивал я.

– Прошу вас, – едва слышно проговорила она. Я взял кувшин и поставил его на стол.

– Это из-за того… из-за того, что случилось с твоей матерью? – спросил я.

Она повернулась, словно желая выбежать из комнаты, но я схватил ее за плечи.

– Это правда? – повторил я. Я чувствовал, что она вся дрожит, совершенно так же, как это было, когда она пришла ко мне в комнату. – Это правда? – Мои пальцы впивались ей в плечо. Она вскрикнула, но мне было безразлично. Я должен был узнать.

Она медленно кивнула.

– Как все это было? – крикнул я. – Скажи, как это было? – Я продолжал сжимать ее плечо, и она стала вырываться.

В этот момент дверь отворилась, и в комнату вошла старуха. Я отпустил Кити и взял кувшин. Старуха усмехалась. Я вернулся в помещение для мужчин.

Соскребая со щек щетину, я снова стал думать о матери. И вдруг понял, что мне просто необходимо узнать правду о том, что произошло в те предвоенные годы, когда была убита мать Кити, а мою мать заперли в этой ужасной комнате в мансарде.

Я кончил бриться и прошел через двор к парадной двери. Когда я вошел в кабинет к капитану Менэку, дверца сейфа была открыта и он бросал в огонь какие-то бумаги.

– Одну минутку, Прайс, – сказал он. – Просто навожу порядок… на всякий случай. – На губах его мелькнула улыбка – улыбка заговорщика. Я был совершенно уверен, что вся эта ситуация доставляет ему удовольствие. – Налей себе и выпей, – сказал он. На столе возле него стоял бокал с коньяком. Он придвинул ко мне бутылку с итальянским ярлыком. – Жалко выбрасывать, – добавил он, – но здесь ничего нельзя оставлять. Возьми бокал вон там, на камине.

Я налил себе и выпил, думая все время о девушке, об этом доме и обо всей этой невероятной ситуации, в то время как Менэк занимался своим сейфом. Я заметил одну интересную подробность: пачка денег, от которой он отсчитывал купюры, когда платил Малигану, исчезла. В сейфе вообще не было денег, исчезли даже мои сто сорок пять фунтов.

Наконец он выпрямился и закрыл сейф.

– О'кей, – сказал он.

Мы прикончили бутылку и вышли, сразу же окунувшись в густой туман. Выходя из дома, я оглянулся через плечо. Окошечко, забранное железной решеткой, в темнеющей сквозь белесый туман раме, казалось, следило за нами. А в окне нижнего этажа я заметил лицо старика, который смотрел нам вслед, прижавшись к оконному стеклу. Это было страшное, донельзя напряженное лицо. Глядя на него, я понял, что мы вместе с его сыном намереваемся разрушить то, чему он отдал тридцать лет своей жизни. Он предлагал мне двести пятьдесят фунтов только за то, чтобы я отсюда убрался.

Дом как будто бы отступил, оставив лишь призрачные очертания, а потом окончательно исчез, поглощенный туманом. Казалось, что вообще не было никакого дома, что все это мне приснилось в кошмарном сне. Воздух был неподвижный, тяжелый и холодный. Сквозь глухое бормотание моря, бурлящего у прибрежных скал, слышался отдаленный стон сирены со стороны маяка Пендин-Уоч, расположенного к северу от нас.

Капитан Менэк шел впереди по скользкой тропинке, где ползали черные улитки и торчали тощие высокие стебли папоротника, пробившиеся сквозь каменный мусор. Мы миновали старое машинное отделение – его полуразрушенная труба упирала свой кирпичный палец в белесые клубы тумана; затем прошли мимо арки – это было все, что осталось от компрессорной, – спотыкаясь о ржавеющее железо, могилы некогда работавших механизмов. Потом шли старые забои, окруженные каменными стенками, и обширные бетонные чаны, полуразрушенные морозом, в которых промывалась руда. Туман рассеивался, по мере того как мы поднимались на вершину холма. Из белесого он сделался золотистым. Между нами и солнцем оставалась лишь прозрачная вуаль влаги. Его радужное сияние слепило глаза.

Мы вышли на каменистую дорогу. Шины тяжелых грузовиков оставили глубокие колеи в тех местах, где глинистый грунт не был защищен обломками камня. Дорога привела нас к беспорядочному скоплению каменных сараев под железными крышами. Менэк вошел в ближайший из них. В углу стоял небольшой станок для заточки буров. Он взял комбинезон и протянул его мне.

– Примерь, – велел он. – Ты ведь того же роста, что и мой отец. А вот его резиновые сапоги. Они тебе понадобятся. В шахте полно воды.

Вся одежда мне оказалась впору, и, когда мы облачились в комбинезоны и сапоги, надели шахтерские каски и заправили каждый свою лампу, он повел меня к самому большому сараю, в котором находился подъемник.

Туда вели широкие ворота, и видны были следы грузовиков, подходившие к самому подъемнику.

– Мы подгоняем грузовики задом, чтобы не было видно, что мы на них грузим, – объяснил Менэк. Мне кажется, ему доставляло удовольствие демонстрировать постороннему человеку, как у него все работает.

Клети на месте не было. Менэк позвонил.

– Если никто не ответит, это означает, что клеть не занята, – говорил он. – Если пользуешься клетью и кто-нибудь позвонит, нужно дать ответный звонок. Там, внутри клети, есть кнопка.

Ответа не звонок не последовало, и он потянул к себе длинный рычаг. Глубоко внизу, в шахте, я услышал звук льющейся воды и через несколько секунд – тарахтение бадьи, которая поднималась наверх.

– Не слишком-то устойчивая конструкция, – сказал он. – Она работает с помощью водяного колеса. Потяни рычаг в эту сторону, и клеть идет наверх; потяни в другую, и она пойдет вниз. Совсем как у Робинзона. Однако работает. Отец не желает ею пользоваться. Предпочитает лестницу. Клеть двигается медленно, но у нее большая мощность, а нам именно это и нужно, принимая во внимание грузы, которые нужно поднимать.

– А откуда берется вода, которая приводит механизм в движение? – спросил я.

– Из Кам-Лаки. В ней полно воды. В отличие от Уил-Гарт эта шахта глухая, выхода к морю у нее нет.

– Но ведь это же опасно, когда у тебя над головой такое, разве нет?

Менэк пожал плечами и усмехнулся. Может быть, он получал известное удовольствие, нечто вроде допинга, оттого что рядом с ним находится затопленная шахта – миллионы тонн воды над самой его головой. Впрочем, он ведь не шахтер. В этой толще, где выработки лепились одна к другой, словно соты, откуда ему было знать, какой толщины слой отделяет его от волы, наполняющей Кам-Лаки? При этой мысли кровь стыла в жилах.

Клеть поднялась наверх, и мы вошли. Там внутри были точно такие же рычаги, как и снаружи. Он потянул один из них, и мы стали медленно спускаться под землю. Время от времени мимо нас проходили небольшие отверстия в круглых стенах шахты, указывающие на входы в старые штольни. Клеть остановилась на глубине пятидесяти или шестидесяти ярдов. Воротца открылись, и мы вышли в штольню, несколько большую по размеру, чем те, что я видел раньше. . – Что это за выработка? – спросил я, когда мы вышли.

– Это в общем-то не выработка, это место служит у нас складом. – Наши лампы освещали сухие каменные стены. Пройдя несколько ярдов по штольне, он остановился.

– Вот здесь ты будешь жить, – сказал он.

– Где? – спросил я.

Он смотрел прищурившись, словно искал какую-то отметку, а потом нажал на каменную плиту, составлявшую часть стены. Плита повернулась, образовав отверстие. Я нажал на другую плиту, на ту, что была пониже, и она тоже повернулась.

– Образец искусства Слима, – усмехнулся Менэк. Мы оказались внутри камеры размером двадцать на

двенадцать футов. Там стояли три кровати, примитивная уборная, жестяные тазы для умывания и ящики с консервами.

– Здесь приличная вентиляция, а запор находится внутри, – добавил он.

Плиты были поставлены на место, и мы пошли дальше, проходя мимо других выработок, которые пересекали галерею или отходили от нее. Менэк осветил лампой крутой подъем.

– Он ведет на поверхность, – сказал он. – Но подняться можно только в том случае, если клеть находится внизу.

Штольня вскоре расширилась, образовав камеру достаточно больших размеров. Она была сплошь заставлена ящиками.

– Вот это наш склад, – сказал он.

– Спиртное? – спросил я.

Он указал на наклейку на ближайшем ящике. На ней было написано по-итальянски: «Aranci» («Апельсины»).

– Коньяк, – сказал он и тут же добавил: – Пошли вниз. Фраер и Слим сейчас будут носить остальные ящики от главного входа.

Когда мы спускались вниз в подъемнике, я все время слышал шум воды, который становился все громче. Источником шума было не только водяное колесо. Повсюду – и сверху и снизу – что-то непрерывно текло. Стены шахты блестели от воды. Их скользкая поверхность была покрыта зелеными водорослями. В некоторых местах вода просто сочилась из трещин. Деревянная рама, в которой ходила клеть, вся позеленела. Опустившись до конца, мы вышли на широкую галерею, в которой вода стояла по щиколотку. Воздух был влажный, холодный сквозной ветер доносил сюда шум моря.

– . Вот это и есть главный вход, – сказал Менэк, когда мы шлепали по воде к тому месту, где плескалось море. Под водой нащупывались рельсы. Соленый ветер донес до нас мужские голоса, и тут же, завернув за поворот, мы увидели свет их ламп. Они приближались, и мы услышали голос Фраера:

– Это вы, кептэн?

– Я, – отозвался Менэк.

Они тащили металлическую вагонетку. По мере того как они приближались, скрежет ее колес по рельсам заполнил всю галерею.

– Осталась всего пара ящиков, – сказал Фраер. – Может, вы тогда подниметесь и посмотрите, как мы запечатаем весь груз?

– Я только провожу Прайса до конца Мермейд, – сказал он, – и сразу же вернусь назад.

– О'кей. А мы тем временем поднимем оставшиеся два ящика.

Мы отошли в сторону, чтобы дать проехать вагонетке с ящиками. Грохот колес становился тише, превращаясь в глухой рокот, который, наконец смолк, одновременно удалялся и исчезал свет ламп.

По мере того как мы спускались по наклонному тоннелю, шум моря становился все более отчетливым. Промозглый, насыщенный солью воздух становился все холоднее. Повернув за следующий поворот, мы вдруг увидели пятно дневного света – холодного серого света, едва достаточного для того, чтобы разглядеть черные скользкие стены.

– Это одна из старых выработок, – сказал Менэк, когда мы остановились и смотрели вверх, на расселину во влажной скале. К скале была прикреплена полусгнившая зеленая лестница, которая змеей вилась сквозь сумрак к свету, который сочился сверху. Эта расселина поворачивала несколько раз в разные стороны, так что самый вход невозможно было разглядеть. – Через этот вход спускается в шахту мой отец. Клетью он тоже иногда пользуется, но редко. Лично я не рискнул бы довериться этим лестницам. Они здесь стоят еще с довоенных времен. Эта выработка – одна из самых старых на руднике. Она даже не значится на планах, ее обнаружили после… после этого ужасного случая.

– Вы хотите сказать, когда была убита миссис Менэк? Это та самая выработка?

Он быстро посмотрел на меня. Его лицо казалось очень бледным в этом сером свете.

– Да, – сказал он. – Вы об этом знаете? Я кивнул:

– Мне сказал Фраер.

– Фраер слишком много болтает. – Менэк посмотрел вверх. – Она была моей мачехой. Я ее видел всего один раз. Хорошенькая была женщина. Для того чтобы ее оттуда вытащить, пришлось снимать лестницы. На середине тело застряло. А потом отец исследовал выработку до конца и стал пользоваться этим ходом. Кто бы мог подумать, что человек станет его использовать в качестве прохода шахту, где погибла его жена, предпочитая ее подъемнику? Можно подумать, что он бросает ей вызов, хочет и сам погибнуть таким же образом. – Менэк отрывисто рассмеялся и отвернулся.

Шагая вслед за ним в сторону все усиливающегося шума моря, я сказал:

– Ваш отец очень интересуется шахтой, ведь правда?

– Интересуется! Просто с ума сходит. Ни о чем другом не думает. Спит и во сне видит эту Уил-Гарт. Он там работал еще мальчишкой. И тогда поклялся, что когда-нибудь она будет принадлежать ему. Сейчас он держит в руках все акции, кроме тех, которые принадлежат этой девушке, Кити. Это его страшно раздражает. – Менэк снова рассмеялся. Его смех эхом отозвался в шахте. – Эта женщина, которая погибла в шахте, была ее матерью. И вот за несколько месяцев до смерти Гарриэт Менэк написала новое завещание, оставив все свое имущество – в основном это и были ничего не стоящие акции Уил-Гарт – Кити. Так, по крайней мере, считают все. Мой отец никогда об этом не говорит.

– Вашей матери тоже, наверное, принадлежала какая-то часть акций, верно? – сказал я.

Он направил на меня луч своей лампы.

– Откуда вы это узнали? – спросил он.

– Ниоткуда, – ответил я. – Просто догадываюсь. Вполне можно предположить, что человек, твердо решивший стать владельцем шахты, будет стремиться войти в семью тогдашних владельцев.

– Да, – сказал он, – вы совершенно правы. Отец моей матери принадлежал к числу этих первых предпринимателей-авантюристов – шакалов, как их называли. У него был весьма основательный пакет акций.

Я нерешительно помолчал. У меня на языке вертелся вопрос, который я, однако, не решался ему задать. Он был слишком прямой. Потом я его слегка видоизменил:

– Вы, наверное, унаследовали после матери часть собственности на Уил-Гарт?

– Нет, – ответил он. – Она все оставила старику. – Снова этот резкий смех. – Трудно было себе представить, что она что-нибудь мне оставит. В четырнадцать лет я бросил школу, убежал из дома и отправился в Южную Африку. Работал механиком в гараже. Потом открыл свое дело: снабжал тракторами родезийских фермеров. Были еще кое-какие дела, связанные с техникой. Я их разочаровал. Оба они хотели, чтобы я занимался шахтой. Матери я, наверное, не писал целый гол, до того как она умерла. В Африке я пробыл шесть лет, а потом отправился в Америку, там поселился на западном побережье, торговал техническим оборудованием. Затем двинул в Мексику, баловался там нефтью. Когда началась война, я был в Персии, пытался облапошить арабов.

Шум моря был теперь слышен совершенно отчетливо. Однако я его почти не замечал. Я думал о том, что, если его мать умерла в двадцать четвертом году, она была еще жива, когда моя собственная мать сбежала с Менэком-старшим. Вопрос, который прежде я не мог выговорить, вышел наконец наружу.

– Как умерла ваша мать? – спросил я.

Он обернулся ко мне, луч его лампы ослепил мне глаза.

– Воспаление легких, – сказал он, а потом спросил, быстро и резко, как обычно: – Почему ты об этом спрашиваешь?

– Просто поинтересовался, и больше ничего, – пробормотал я.

Мы пошли дальше по главкой галерее, минуя старые штольни, которые от нее отходили с обеих сторон; некоторые были настолько узки, что протиснуться туда можно было лишь с трудом, другие вообще были похожи на норы, в которые нужно было заползать на четвереньках. Но когда мы дошли до поворота, с правой стороны я увидел более широкую галерею, ведущую направо, и, посветив лампой, заметил верхушку лестницы, которая торчала из отверстия в полу. Сверху раздавалось ритмическое чавканье насоса, перекрывая шум волн, доносящийся со стороны входа в шахту.

– Этот вход ведет в Мермейд, – сказал Менэк. – Там работает насос, мы откачали воду до глубины двадцати трех саженей ниже уровня морского дна. Ты потом увидишь, как выливается вода.

За следующим поворотом показался дневной свет, и через минуту мы вошли в просторное помещение, которое было похоже на естественную пещеру. Следы на каменных стенах, однако, указывали на то, что она высечена человеческими руками. Там было полно воды, которая вздымалась и колыхалась, словно в поисках выхода. Каменные стены, резонируя, усиливали эти звуки, так что разговаривать было почти невозможно. Время от времени луч света, проникающий сквозь узкий вход в пещеру, загораживала особенно высокая волна, прорвавшаяся в маленький заливчик перед пещерой. Иногда море проникало внутрь в виде белой пены, и тогда ветер швырял в пещеру слепящую пелену водяной пыли. На каменном выступе, который шел вдоль стен на уровне воды, словно маленькая пристань, стоили два ящика. На другом краю пещеры из отверстия в стене лилась мутная коричневая вода – вероятно, та самая, которую откачивали из нижних горизонтов.

– Вход в пещеру под водой, он достаточно широкий! – крикнул мне Менэк.

– А где баржа? – спросил я.

Он указал вниз, на бурлящую воду:

– Там, внизу. – Он подошел к выступу, встал рядом с ящиками и, опустив руку в воду, достал резиновый шланг. – Баржа снабжена резервуарами, – объяснил он мне. – В данный момент они наполнены водой. Мы выкачиваем воду с помощью сжатого воздуха. – Он бросил шланг в воду и направил свою лампу в угол. Там стояло несколько баллонов с сжатым воздухом. – Когда мы ее разгружаем, она находится под водой. А на поверхности только человек у рычагов. Здорово, верно? Но требуется обязательно тихая погода. – Он вернулся назад, к входу в штольню, которая вела в Мермейд. – Теперь ты понимаешь, почему я хочу соединить галерею Мермейд с морем. Подводная баржа – это, конечно, очень хорошо, но слишком громоздко и очень уж зависит от погоды.

Мы подошли к стволу шахты, который вел вниз. Ритмический стук насоса был даже слышнее, чем плеск воды в пещере.

– Послушай моего совета: держись этого места – главный вход, шахта, галерея Мермейд. Не старайся осматривать другие выработки. Одному Богу известно, когда начались работы на этом руднике. Не позже чем в семидесятых. Отец прекрасно там ориентируется, но он единственный человек, который знает все шахты. Да и он признает, что знает не все. Это настоящие кроличьи норы. Самые старые выработки – это те, что примыкают к морю. Там есть несколько выходов в прибрежные скалы. Прямо оттуда и копали, чтобы дойти до руды. Этот склон похож на пещерный город в Сицилии. А в сторону суши от главной шахты проходит ответвление между Боталлеком и Кам-Лаки. Это более новая выработка по сравнению с теми, что начинались у моря и шли вглубь, но и они достаточно старые, в некоторых местах штольни завалило.

– Я не собираюсь заниматься поисками, – сказал я, вспомнив о Кам-Лаки и тоннах воды, которые ее наполняют.

– Может быть, и не собираешься, – сказал он. – Я просто предупреждаю на всякий случай. Ты шахтер, мне это известно. Но шахты в Скалистых – это совсем не то. что наши корнуоллские соты.

– Ясно, что не то, – согласился я.

Мы поднимались наверх по узкому покатому тоннелю, который поворачивал то в ту, то в другую сторону, следуя направлению жилы; в свое время руда извлекалась из гранитной формации, оставив эти извилистые ходы. В некоторых местах кровля круто поднималась, так что свет моей лампы терялся где-то наверху. Местами нам попадались гнилые балки и доски – сохранившиеся остатки крепежа. В других местах кровля опускалась настолько низко, что нам приходилось сгибаться в три погибели. Наконец, перебравшись через высокий гранитный выступ, мы оказались в более просторной галерее, с более мягким уклоном.

Здесь капитан Менэк остановился и схватил меня за руку.

– Это верхняя граница Мермейд, – сказал он. – Штольня отходит непосредственно от главного ствола. Она идет почти прямо от ствола и кончается в полумиле от морского дна. Вот, смотри сюда. – Он направил лампу на края галереи. – Вот над чем работают Фраер и Слим почти целый гол.

Стены галереи были обработаны таким образом, что с обеих сторон по краям тянулись выступы, гладко отполированные сверху. Это была совсем свежая работа. По центру галереи, на покрытом илом полу, лежали два стальных троса.

– Эти выступы идут от начала галереи и протянутся до самого выхода в море, – сказал Менэк. – В большинстве случаев достаточно было просто вырубить эти выступы в самой породе – она здесь довольно однородна, – и только иногда приходилось строить их заново, наращивать. – На его лице, освещенном лампой, прикрепленной к каске, отражались возбуждение и энтузиазм. В детстве он, должно быть, обожал устраивать фейерверки.

– Насколько я понимаю, по этим выступам что-то должно двигаться, что-нибудь вроде вагонетки, – сказал я.

– Уже бегает, – ответил он. – Сделана из дерева и оцинкованного железа, колеса с шинами, а по бокам – рессорные подшипники, которые скользят по стенкам штольни, удерживая ее в правильном положении. Тросы тянет лебедка. Пойдем посмотрим, что там в конце.

– Работа проделана колоссальная, – сказал я. – А между тем вы не уверены, будет ли эта система действовать.

– Будет, будет, ничего с ней не сделается, – сказал он.

– Может, будет, – сказал я, – а может быть, и нет, когда мы взорвем перемычку и вода ворвется в штольню.

– А это уж твое дело, – сказал он.

Галерея выровнялась, стены стали еще мокрее. Я понял, что мы находимся уже под морем.

– Ты говоришь, что у тебя большой опыт взрывных работ. А приходилось тебе взрывать в водоносных структурах?

– Конечно, – сказал я. – Но тогда я точно знал, какое расстояние отделяет меня от воды. И кроме того, примерно представлял себе количество и вес этой воды. Здесь же нужно взрывать морское дно, а это совсем другое дело.

– У меня есть все данные, которые тебе могут понадобиться, – сказал он. – Я все точно рассчитал с помощью таблиц. Мне известна точная глубина моря над местом взрыва, а также точная глубина грунта под морским дном на уровне конца Мермейда. Когда вернемся в кабинет, я тебе все это покажу. Я все подготовил, кроме того, заставил отца мне помочь. Он шахтер с большим опытом. Вот только не желает делать то, что я задумал, будь он неладен. Месяц тому назад я его почти уговорил, он даже произвел кое-какие пробные взрывы. И надо же, именно в это время он и обнаружил эту жилу, которую искал. Тут все и кончилось. Он теперь и слышать не желает о том, чтобы затопить Мермейд.

– Но ведь залежь действительно очень богатая, – заметил я.

– Он показывал тебе образец?

– Да. И если действительно она тянется вниз до шестнадцатого горизонта, как он считает, то вы очень богатые люди.

Менэк засмеялся:

– Отец не представляет себе, сколько сейчас стоит рабочая сила и механизация. Ему ведь уже шестьдесят пять лет, и он немножечко того – начинает волноваться, не имея ни малейшего понятия об истинном положении вещей. Ведь это означало бы, что необходимо организовать компанию. А сохранить над ней контроль ему не удастся, и он не пожелает с этим мириться. Кстати сказать, Прайс, он будет стараться помешать тебе делать твою работу. Не знаю, каким образом, но непременно попытается. Если он начнет слишком к тебе приставать, дай мне знать. Будет очередной скандал, но мне до сих пор всегда удавалось настоять на своем. – Последние слова он произнес с заметным смешком, словно ему доставляло удовольствие скандалить с отцом. Я вспомнил о двухстах пятидесяти долларах, которые мне обещал старик, и о том, как он наблюдал за нами из окна, когда мы шли к шахте.

Глубина воды достигала теперь шести дюймов. Иногда под сапогом прощупывался стальной трос. В галерее было очень тихо. Отдаленный звук насоса слышался глухо и неясно, напоминая скорее биение сердца какого-то гиганта. Крипплс-Из, казалось, отодвинулся куда-то невероятно далеко. Мы были одни, сами по себе. Мы были совсем как червячки, которые прогрызают себе путь к морю. Это неестественно. Вот что сказал тогда Фраер. Мне еще никогда не приходилось работать под морским дном. Для того чтобы отвлечься от мысли о воде над нашими головами, я снова стал думать о Крипплс-Из. Призрак дома, который растворяется в тумане, – эта картина прочно запечатлелась в моем сознании. Да еще зарешеченное окошко. Все это казалось нереальным.

– Ваша семья уже давно владеет этим домом? – спросил я его скорее для того, чтобы что-нибудь сказать, чем из любопытства.

– Отец переехал туда в начале двадцатых, – ответил он. – Мне об этом мало что известно, к тому времени я уже уехал. Он получил его от женщины, с которой у него тогда была связь. У нее умер отец, оставив ей этот лом и какой-то пай акций Уил-Гарт. Его имя можно прочитать над дверью: Джеймс Нирн. Раньше там был паб, он был хозяином. – Менэк схватил меня за руку. – Вот мы и пришли, – сказал он и нагнул голову так, что его лампа осветила пол штольни.

Пол обрывался у глубокой ямы. После ямы штольня продолжалась еще футов на десять, а потом заканчивалась тупиком. К ровной стене в конце штольни был прикреплен огромный блок, изготовленный из гальванизированного металла; на его барабан был намотан трос, проложенный по полу галереи, – его я и чувствовал сквозь сапоги.

На дне ямы была вода. На глубине пятнадцати футов она была похожа на черную гладкую простыню, по которой пробегали морщинки, когда туда падали капли. Стены ямы были окружены лесами, которые шли наверх, продолжаясь в вертикальной выработке, пробитой в кровле штольни. К лесам крепились лестницы, уходящие ввысь.

– Мы пробили уже десять футов буровзрывным способом, – сказал мне Менэк. – По моим расчетам, осталось еще пятнадцать. Но дальше без специалиста двигаться опасно. После каждого взрыва взорванная порода убиралась. А что касается последнего взрыва, то я рассчитал, что все рухнет вниз. Он указал на яму.

– г- Вода может понести камень по галерее, – сказал я. – Боюсь даже говорить, что может произойти, когда сюда ворвется море.

– Я об этом подумал. Моя идея заключается в следующем: ты подберешься к воде так близко, как только будет возможно с точки зрения безопасности. Потом, когда идти дальше будет уже нельзя, ты поместишь заряды в водонепроницаемые капсулы. Затем пробуришь длинный узкий шпур, через который вода просочится в штольню и заполнит ее до конца. А потом уже с помощью электрического детонатора взорвешь заряды. Правильно?

– А что, если взорванная порода завалит вход?

– Тогда я спущусь под воду в водолазном костюме. Об этом не беспокойся. Это мои проблемы. Все, что от тебя требуется, – это приступить к работе в этой шахте. И помни: чем скорее ты это сделаешь, тем скорее окажешься в безопасности на «Арисеге». Осмотри здесь все как можно внимательнее, а я пойду в главную шахту узнать, как идут дела у Фраера. Нужно ему напомнить, чтобы он перенес баллоны со сжатым воздухом в складское помещение. Вернусь нс позже чем через час. К этому времени ты, возможно, сможешь мне сказать, сколько тебе потребуется времени и как ты планируешь провести всю работу.

– Хорошо, – сказал я. – Посмотрю, что здесь делается.

Я следил за тем, как его лампа двигается вдоль штольни Мермейд. Просто удивительно, какая она была прямая. Уровни большинства корнуоллских шахт постоянно меняются, то поднимаясь, то опускаясь, следуя за рельефом морского дна. Только позже я узнал, что Мермейд – это рабочая штольня. .Здесь искали то, что впоследствии нашел старый Менэк.

Когда огонек лампы Менэка-младшего удалился, превратившись в едва заметную точку, я вдруг осознал, что повсюду вокруг меня слышатся шумы воды. Ритмичный стук насоса был едва различим, его вполне можно было принять за пульсацию крови у меня в висках, тогда как доминирующим звуком были разнообразные шумы, производимые водой. Она струилась, она журчала, она – кап-кап – капала вниз, на дно шахты. Я думаю, она просачивалась вниз, в нижние слои, поскольку на полу штольни ее глубина составляла не более нескольких дюймов – ей нужно было куда-нибудь деваться. Я думал обо всех этих уровнях – их было целых шестнадцать, – которые выдавались в море. А штольня Мермейд пролегала в самом верхнем из них. Кровлей штольни было морское дно. Она держала на себе весь груз воды.

Мне было холодно и зябко. Дело в том, что я не чувствовал эту шахту. Я никогда не видел ничего подобного. А когда обстановка для шахтера непривычна, он не может чувствовать себя спокойно. Пока я стоял и прислушивался к звукам, издаваемым водой, свет лампы Менэка окончательно исчез из виду. Он, должно быть, дошел до конца штольни и свернул к выходу. Я повернулся к лестницам и стал взбираться наверх.

Шахта, которую они пробили, была приблизительно круглая, диаметром около десяти футов, являясь как бы продолжением ямы, находящейся внизу, в полу штольни. Выступы, по которым предполагалось пустить вагонетку, находились на расстоянии примерно восьми футов один от другого. Поэтому обломки от взрыва могли беспрепятственно ухнуть в яму, места для этого было достаточно. Я взбирался наверх, пока не долез до самого конца. Для непрофессионалов они проделали вполне приличную работу. Им удалось сохранить форму, хотя кое-где поверхность была шероховатой. Я пощупал потолок у себя над головой. Он был влажным. По краям шахты струилась вода. Я не был уверен в том, что расчеты Менэка верны. Окружающая меня порода вызывала странное ощущение, словно она представляла собой часть морского дна. Она не была мягкой или рыхлой, но такое ощущение все-таки возникало. Это был гранит с прожилками базальта. Но поверхность была скользкая, словно покрытая слизью. Я спустился вниз, чтобы осмотреть яму. Туда вела лестница. Посмотрев вниз, я обратил внимание на то, что характер породы там был иным. На платформе лесов лежали кое-какие инструменты. Взяв молоток и зубило, я стал спускаться в яму. До поверхности воды было футов пятнадцать. Формация, которая привлекла мое внимание, находилась на противоположной стороне. Я опустил в воду ногу, обутую в сапог. Глубина была небольшая. Не больше фута. Я пошел по воде к противоположной стене. Не успел я взглянуть на эту тусклую породу, как меня охватило страшное волнение. Я принялся за работу, пустив в дело зубило и молоток. Все другие мысли мгновенно вылетели у меня из головы. Я знал, что никакого открытия не делаю. Менэк-старший увидел это до меня. Но Боже мой, какое это было богатство! Бери молоток, зубило – и вот, пожалуйста: почти что чистая руда.

После четверти часа работы я начал обливаться потом, а в висках стучала кровь – воздух там был нехорош. Но мне все было безразлично. Я держал в руке кусок коренного олова размером в мой кулак, отбитый моими собственными руками. Я обчистил его, потерев о рукав комбинезона, и любовался, направив на него луч своей шахтерской лампы. Золото или олово – какая разница? Руда была настолько богата, что человек, который станет ее работать, непременно разбогатеет. Если бы это было в Австралии, я мог бы застолбить участок где-нибудь неподалеку отсюда, рядом с участком Менэка. Я стоял там, погрузившись в мечтания и держа в руках этот кусок руды, пока меня не вывел из задумчивости голос:

– Нашел, значит, жилу, а?

Сверху мне бил в глаза яркий луч света. Я ничего не мог разобрать, кроме ослепительного диска шахтерской лампы.

– Теперь ты понимаешь, что эту штольню затапливать нельзя? – добавил голос, и я понял, что это старик. – Ну, что же ты решил? – спросил он.

Я не знал, что ему сказать.

Должно быть, он воспринял мое молчание как знак согласия, потому что продолжал:

– Ты получишь свои двести пятьдесят фунтов, а когда я начну разрабатывать жилу, то назначу тебя руководить работами. – Он стоял надо мной на краю шахты и смотрел вверх, на леса, – великолепная, внушительная фигура. Если бы к его каске приделать рога, он был бы похож на древних викингов, изображение которых я видел на старых гравюрах. – Мой сын дурак, – сказал старик. – Он не знает, в чем заключается богатство. Эта штука не сработает, а если и сработает, все равно рано или поздно он попадется. Чего же он тогда добьется, затопив Мермейд? Ведь в этом случае, прежде чем разрабатывать жилу, нам придется закрыть этот ход, соединяющий штольню с морем, и освободить се от воды до двухсотого горизонта и до залегающей там жилы. Люди слепы, когда они чего-то не понимают. Единственное, что он знает, – это машины. – Старик снова наклонился ко мне. – Пойдем, мой мальчик. Получай свои деньги и можешь уезжать отсюда.

Тут ко мне вернулась способность говорить.

– Нет, – сказал я. – Никуда я не поеду. Он смотрел вниз, на меня:

– Ты хочешь сказать, что остаешься и будешь взрывать проход к морю, как этого хочет мой сын? – Голос его дрожал.

– Я сам не знаю, – ответил я. – Но уйти отсюда я не могу.

– Почему? – В голосе его чувствовалось нервное напряжение.

Я побрел по воле к лестнице. Мне не хотелось оставаться в таком невыгодном положении: я внизу, а он – наверху, надо мной. Так невозможно было разговаривать. Я начал подниматься по лестнице. Моя лампа освещала его резиновые сапоги. А он стоял у самой верхушки лестницы.

– Почему? – снова спросил он, и его вопрос подхватило эхо, отскочив от скользких стен.

– Потому что мне слишком много нужно еще узнать, – ответил я, вылез из ямы и поднялся на ноги.

Так мы стояли друг против друга, светя друг другу в глаза.

– Ты имеешь в виду моего сына? – спросил он.

– Нет, – ответил я.

Он схватил меня за руку. Для человека его возраста – ему было шестьдесят пять – он был необычайно силен, рука моя оказалась словно в тисках.

– Послушай, – сказал он, – я нашел то, что искал всю свою жизнь. Ни ты, ни кто другой, даже мой сын не сможете украсть это у меня. Прими мое предложение и уходи. Уходи, пока нс поздно.

– Нет, – снова сказал я.

– Не будь дураком! – закричал он. – Бери и убирайся. А если нс уберешься… – Он вдруг замолчал и обернулся. На нас светила еще одна лампа.

– Что он должен взять? – Это был голос капитана Менэка.

Вопрос повис, наступило молчание. Напряженное, как тетива натянутого лука. Мы, должно быть, так увлеклись разговором, что не заметили, как он к нам подошел.

– Я ему сказал, что не допущу затопления галереи, – проговорил старик. – Предложил заплатить ему столько же, сколько ты ему обещал, если он уедет.

– А чем, интересно, ты собираешься ему платить? – с усмешкой осведомился его сын. – Моими деньгами? Ну уж нет. Он останется здесь, пока не закончит работу.

– Так ты твердо решил осуществить свои планы? – Голос старика дрожал.

– Да, – ответил сын.

– В таком случае, сэр, прошу вас удалиться, эта земля принадлежит мне, она моя собственность. – В манере старика чувствовалось достоинство. – У меня нс осталось выбора, – печально добавил он, – хотя мне очень грустно, что приходится говорить это собственному сыну.

– Твоя собственность? – Капитан Менэк смеялся. – Знаю я, как ты завладел этой собственностью. Если ты хочешь, чтобы я ушел из этой шахты, тебе придется вызывать полицию, иначе я отсюда нс уйду. А ты этого нс сделаешь, ведь верно, отец?

В глазах старика появился опасный блеск.

– Берегись, – сказал он. – Когда-нибудь ты зайдешь слишком далеко. Избавься от этого человека, это единственное, о чем я тебя прошу. Отошли его прочь и оставь в покое Мермейд.

– Все, чего ты просишь? – Сын снова засмеялся. – А ты читал утренние газеты?

– Ты же знаешь, я никогда не читаю газет. Весь мой мир – здесь, а то, что снаружи, меня не интересует.

– Ну, начнем с того, что Прайс никуда уйти не может. Существует подробное описание… – Менэк замолчал, поняв, что старик его не слушает, а смотрит на меня недоверчиво и в то же время испуганно.

Но потом взгляд его изменился, старик как бы замкнулся в себе, ничем не выдавая своих мыслей.

– Я думал, что его зовут О'Доннел, – сказал он сыну.

– Верно. Но настоящее его имя – Прайс.

– Джим Прайс, – сказал я.

Старик задрожал. Обернувшись, он во все глаза уставился на меня:

– Прайс, говоришь?

– Да, – сказал я, а потом медленно добавил: – Руфь Нирн – это моя мать.

Глаза его расширились, тело мгновенно напряглось. Он был похож на человека, которого внезапно поразила пуля.

– Нет, – пробормотал он. – Нет, это невозможно. – Его глаза метались вдоль каменных стен. Потом он взял себя в руки. – Так значит, ты сын Руфи Нирн. Она была прекрасная женщина. Прекрасная женщина. И часто говорила о тебе, – добавил он, по-отечески кивая.

Меня взбесил его спокойный тон.

– Откуда ты знаешь? – зарычал я. – Она была одинока. Ты увел ее от отца, а потом бросил. – Я подошел к нему вплотную. – Ты ее убил. Довел до самоубийства.

Старик смотрел на меня. В его глазах появилось хитроватое выражение. Он стал пятиться от меня вдоль штольни. Капитан Менэк схватил меня за руку. Я вырвался. Между мной и стариком было несколько футов.

– Ты воображаешь, что я стану тебе помогать, стану работать в твоей шахте, после того что я узнал, узнал, как ты обращался с моей матерью? Нет! – кричал я. – Вместо этого я взорву проход и затоплю твою распрекрасную шахту. Всю свою жизнь ты думал только об одном, только о своей поганой жиле. Так вот, она тебе не достанется. Не достанется из-за того, что ты сделал, как поступил с Руфью Нирн. Вот когда море ворвется в твою шахту, когда наступит конец твоим мечтам, тогда наступит твой черед броситься со скалы.

Старик дрожал.

– Не делай этого, – говорил он. – Не делай этого. Шахта требует, чтобы ее разрабатывали. Это богатая шахта, у нее есть своя гордость. А если ты попытаешься отдать ее морю, она тебя убьет. Я тебя предупреждаю. Предупреждаю.- Она тебя убьет.

Он повернулся и быстро пошел прочь по галерее. И я его отпустил.

Глава 6. СОБАКУ ТОЖЕ УБИЛИ

– Значит, Руфь Нирн твоя мать?

Я смотрел вслед старику. Чуть видный светлячок его лампы мелькал уже где-то далеко в недрах галереи.

– Да, – сказал я, думая о том, сколько горя он принес моей матери.

– Поэтому ты и приехал сюда?

Я обернулся к капитану Менэку. Он подозрительно на меня смотрел.

– Нет, – ответил я. – Я не знал, что именно к нему она ушла от моего отца. Мне это стало известно только вчера вечером.

– Что же ты узнал вчера вечером?

– Что он на ней так и не женился. Что она была у него экономкой. И что она… что она покончила жизнь самоубийством.

– И больше ничего?

– Господи Боже мой! Неужели этого недостаточно? Ваш отец довел ее до сумасшествия. Он держал ее взаперти в этой мансарде, где я спал сегодня ночью. Оставить мужа и ребенка, а потом обнаружить, что твой любовник – женатый человек! Но этого мало, ведь когда умерла ваша мать, он все-таки на ней не женился, а женился на матери Кити, а моя оставалась у него экономкой. Господи! Этого одного достаточно, чтобы свести с ума любую женщину.

Менэк пожал плечами.

– Да. В странном мире мы живем, – сказал он.

Мне показалось, что он надо мной смеется, впрочем, может быть, это были шутки освещения. Он как будто бы даже получал удовольствие от сложившейся ситуации. Если так, то чувство юмора было у него какое-то дьявольское. Я был зол, мне было горько, и в то же время я чувствовал себя потерянным. Нужно было вздуть этого мерзкого старика, он этого заслуживал. А я дал ему уйти, и теперь он идет себе по галерее, сообщив мне, что моя мать была прекрасная женщина. Я до сих пор видел огонек его лампы.

– Ну, что сделано, то сделано, – сказал Менэк. – Теперь уж ничего не изменишь. Но все-таки как странно совпало, что ты явился именно сюда.

– Да, -сказал я. – Это действительно странно.

– Сколько времени тебе понадобится на то, чтобы пробить проход к морскому дну? – Голос его звучал буднично, по-деловому.

– День или два, – неопределенно ответил я. – Я пока об этом не думал.

– Ну, пойдем назад. Ты можешь начать после обеда.

– Мне понадобится помощь, – сказал я ему.

– Можешь взять Фраера.

– О’кей.

Мы отправились назад по галерее. Он был прав, сделать ничего было нельзя. Я закончу работу как можно скорее и вернусь в Италию. Там, может быть. сумею забыть о Крипплс-Из.

Когда мы подошли к главному стволу и ожидали подъемника, Менэк сказал:

– Сразу после обеда мы доставим в Мермейд компрессор и бурильный станок. У меня есть с десяток острых буров. А остальные я велю Слиму заточить.

– Мне понадобятся длинные буры, когда мы будем приближаться к морскому дну, – сказал я ему.

Менэк кивнул.

– Я раздобуду, – сказал он. – Позаимствую завтра в Уил-Гивор.

Мы не стали подниматься на поверхность, задержались на том горизонте, где был склад. Слим и Фраер практически закончили работу. Через полчаса все было сложено. После этого ящики забросали грязью и камнями, чтобы они ничем не отличались от обыкновенной скалы. Слим был хороший каменщик, он знал толк в таких делах. После этого они пошли обедать. Когда я направился вслед за ними к главному стволу, Менэк меня остановил.

– Ты будешь питаться здесь, – сказал он. – Тут в ящиках разные консервы. Молоко, хлеб и всякое другое тебе будут приносить сюда вниз. Приходить в дом тебе небезопасно. Согласен?

Я кивнул:

– Но ведь я могу, наверное, иногда подниматься наверх, чтобы подышать воздухом?

– Это, наверное, можно. Только придется глядеть в оба.

Он оставил меня и пошел по короткой галерее к подъемнику. Когда клеть, дребезжа, стала подниматься наверх и ноги их скрылись из виду, меня охватило чувство одиночества. Никогда в жизни мне не приходилось испытывать ничего подобного. Я слышал, как клеть остановилась и хлопнула дверца. Их голоса замерли вдали. Никаких других звуков не было. Наступила мертвая тишина. Звуки капающей воды в штольне были лишь отражением этой тишины,

В своем убежище я обнаружил запасные лампы, карбид, электрические фонарики, одежду и радиоприемник. Открыв один из ящиков, нашел там тушенку, консервированные помидоры, сардины, печенье, витамины, консервированный салат и абрикосы, варенье, сироп, ножи, вилки, ложки и даже консервный нож. Я открыл банку тушенки, взял немного галет и пошел наверх по узкой наклонной галерее, ведущей на поверхность.

Она круто поднималась вверх, к подножию короткой шахты. Кружок света наверху был синего цвета, и половина ограждающей стены была освещена солнцем. Лестницы в шахте не было, это указывало на то, что ею обычно не пользовались, но в стенках были каменные выступы, по которым можно было легко подниматься наверх и спускаться. Я зажмурился, перелезая через ограждающую стену в заросли дикого терна. Туман рассеялся. На небе – ни облачка. Глазам было больно от яркого света. Я погасил свою лампу и огляделся.

Я находился примерно в пятидесяти ярдах от главного ствола в сторону суши. Вокруг не было ни души. Все было тихо и спокойно, но это была живая тишина, в отличие от мертвой тишины подземелья. Где-то неподалеку кричал коростель, а в золотистых ветвях терновника жужжали пчелы. Хаос горных выработок, которые казались такими мрачными в тумане, теперь мягко сливался с общим ландшафтом, состоящим из диких скал и зеленых пригорков. Каменные развалины, прежде казавшиеся сплошь серыми, теперь представляли собой целую гамму красок от темно-пурпурного до кирпично-коричневого. Выработки спускались вниз, к самому краю прибрежных скал, а за скалами простиралось море, синее, спокойное, искрящееся светом. Я взобрался на невысокий холмик и улегся среди теплого вереска, чтобы поесть. Крипплс-Из был скрыт за вершиной холма, но я видел дорогу, которая вела вверх от него мимо разрушенных рудничных зданий. А вдали возвышался Боталлек-Хед. Там наверху была ферма, а ниже, по ближнему склону, виднелись остатки шахты. Еще ниже, примерно на середине склона, торчала старая печная труба, а в самом низу, почти у линии прибоя, на огромной скале стояло здание машинного отделения, напоминавшее старинный форт. Слева от меня были видны и другие сооружения, они вытянулись в линию по направлению к мысу, носившему название Кениджек-Кастл. Я насчитал их три – это были прочные внушительные постройки с толстыми гранитными стенами; в каждой из них из угла поднималась разрушенная труба из красного кирпича.

Вдруг послышался женский голос. Он доносился издалека, со стороны Боталлек-Хед. Я повернулся – вокруг зашелестели увядшие колокольчики цветов. В щель между камнями скользнула ящерка. Девушку я увидел не сразу. Она была у самого подножия холма, стояла на скале возле здания машинного отделения. У нее были светлые волосы, одета она была в красную кофточку и белые шорты; она махала кому-то рукой. С этого расстояния она казалась необычайно привлекательной, даже желанной. В ответ раздался мужской голос, и я увидел фигуру мужчины, который спускался к ней по каменистой тропке.

Я снова улегся и закрыл глаза. Как приятно находиться в отпуске. Как приятно проводить отпуск с девушкой в этих краях. Я никогда не отдавал себе отчета в том, насколько прекрасен может быть Корнуолл. Отец всегда говорил, что это самое красивое место в мире, но, когда я сюда прибыл, мне показалось, что здесь все так мрачно и уныло. Я снова открыл глаза. Юноша и девушка взбирались по крутой тропинке наверх. Я смотрел на них, пока они не скрылись из виду.

Потом снова закрыл глаза. Море ярко сверкало, но солнце было не такое жаркое, как в Италии, оно сияло мягким переливчатым светом, земля же была зеленая, а не выжженная и коричневая, как в Италии.

Снова открыв глаза и оглядевшись, я увидел на бровке холма, скрывающего Крипплс-Из, маленькую девичью фигурку. Она спускалась не по тропинке, а шла напрямик через вереск, направляясь ко мне по прямой, соединяющей Крипплс-Из с шахтой Уил-Гарт. Это была Кити. На ней была коричневая юбка и зеленый свитер; ноги босые, загорелые, а волосы свободно развевались по ветру.

Я повернулся на бок и, опершись на локоть, смотрел, как она идет ко мне через вереск. В руке у нее была корзинка, она смотрела не пол ноги, а на море, шагая свободно и непринужденно, словно ходить по горам было для нее обычным делом. Я подумал о том, что ей, наверное, было тоже приятно выбраться из этого дома. Не доходя пятидесяти ярдов до меня, она повернула и стала спускаться к шахте. Меня она не видела. Вскоре я уже мог заглянуть в корзинку. Там были молоко, хлеб и какие-то свертки.

– Ты не меня ищешь? – спросил я. Девушка остановилась и быстро оглянулась.

– О! – воскликнула она, видя, что я смотрю на нее сверху. – Вы меня напугали. Капитан Менэк попросил, чтобы я отнесла вам еду. – Она протянула мне корзину. – Корзинку я оставлю здесь; кто-нибудь из мужчин может ее захватить, когда вечером будет подниматься наверх. – Она опустила корзину на землю. – Я сразу же и пошла, думала, вам захочется молока к обеду. Ведь галеты такие сухие. А молоко свежее. – Она двинулась в обратный путь, той же дорогой, которой пришла.

– Подожди, не уходи, – попросил я. – Посиди со мной минутку.

– Нет-нет, мне нужно идти.

– Почему?

– У меня… у меня масса дел. – Она нерешительно остановилась.

– Если у тебя столько дел, почему ты не попросила Фраера или Слима принести сюда корзинку?

– Я же сказала, вам к обеду нужен хлеб. – быстро ответила она и стала подниматься по тропинке.

– Кити, – позвал я. – Пожалуйста, не уходи. Я хочу с тобой поговорить.

– Нет, – отозвалась она. – Я думала, что вы будете внизу, в штольне, и не ожидала увидеть вас здесь.

Она быстро шла вверх по тропинке. Я вскочил на ноги.

– Ну. если ты не хочешь подойти и поговорить со мной, я сам к тебе подойду, и мы все-таки поговорим.

– Возвращайтесь назад в шахту, – сказала она. – Вам нельзя находиться на поверхности, где вас могут увидеть.

– Ну пожалуйста, мне так нужно с тобой поговорить, – сказал я, догнав наконец се.

Кити остановилась и повернулась ко мне лицом. Она тяжело дышала, щеки ее пылали,

– Неужели вы не понимаете? Если вас кто-нибудь увидит, то сразу же узнают, ведь невозможно не узнать по такому точному описанию.

– Ах, так тебе это известно, – сказал я.

– Я же грамотная, умею читать, – отозвалась она. – Будьте же благоразумны, возвращайтесь в шахту. К тому же молоко на солнце быстро скиснет.

– Ты знаешь все, что здесь происходит? – спросил я.

– Достаточно, чтобы понять: вам небезопасно стоять на открытом месте.

– Почему, черт возьми, ты не уедешь из Крипплс-Из? – спросил я. – Это не место для такой девушки, как ты. Ты всегда здесь жила?

– Да, всегда, – сказала она, кивнув,

– А в школу ты ходила?

– Нет,

– Как же ты научилась читать?

Она засмеялась, но смех ее быстро замолк.

– Меня учила ваша мать.

– Моя мать? Она кивнула:

– Она была все равно что моя гувернантка. Понимаете, моя мама вела довольно веселую жизнь, у нее, у бедняжки, не оставалось для меня времени. А я была еще маленькая, носила косички. – Кити коротко засмеялась и повернулась, чтобы уйти. – Мне пора, – сказала она.

– Нет, подожди, – остановил я ее. – Я хочу поговорить о моей матери.

– Я это знаю, но мне не хочется об этом говорить. Я схватил ее за руку и повернул к себе:

– Неужели ты не понимаешь? Я не знал своей матери. А теперь вдруг оказываюсь в тех местах, где она жила. Ты была с ней знакома. Она тебя любила. Это же так естественно, что я хочу, чтобы ты мне о ней рассказала. И, кроме того, я хочу узнать, почему ее держали взаперти в этой комнате.

– А я не хочу об этом говорить! – сердито крикнула она, вырывая у меня свою руку. – Отпустите меня, говорю вам. Я ничего вам не скажу.

– Но я хочу узнать, почему она покончила с собой, – сказал я, не отпуская ее. – Я догадываюсь, но хочу знать точно.

У нес широко раскрылись глаза.

– Догадываетесь? – повторила она.

– Конечно. Моя мать ушла от отца с Менэком в тысяча девятьсот двадцатом. А Менэк тогда жил со своей первой женой. Но даже после ее смерти он не женился на моей матери, он женился на твоей. А моя продолжала жить в доме в качестве экономки и твоей гувернантки. Господи! Разве этого не довольно, чтобы сломить любую женщину?

– Дело было не в этом, – медленно проговорила Кити и вдруг вырвала свою руку. – Я иду домой.

Я снова ее догнал. Тут она сама обернулась ко мне, глаза ее сердито сверкали.

– Оставьте меня в покое! – воскликнула она. Голос у нее был резкий, испуганный.

– Не оставлю, пока ты не расскажешь мне все о моей матери! – в свою очередь крикнул я.

– Никогда!

– Тогда я буду здесь стоять, пока нс расскажешь, – со злостью заявил я. – Она тебя любила, она подарила тебе эту брошку. Это была единственная вещь, которая у нес осталась от моего отца. У меня же нет ничего, решительно ничего. А у тебя сохранились все ее вещи, которые по праву должны были бы принадлежать мне, а ты не желаешь поговорить со мной каких-то пять минут.

– Дело совсем нс в этом, – грустно сказала она.

– В чем же тогда?

– Неужели вы не можете понять, что мне не хочется о ней говорить? Неужели не можете оставить меня в покое?

– Нет, не могу, – сердито сказал я.

– Ну пожалуйста, – просила она.

– Ради всего святого! – крикнул я, хватая ее за плечо. – Ну, говори! – Я начал ее трясти. – Почему мою мать заперли в этой комнате?

Ее серые глаза налились слезами.

– Нет! – рыдала она. – Я не могу. Это невозможно!

Я снова ее встряхнул. Она смотрела на меня, из ее широко открытых глаз струились слезы. Она, казалось, не могла заставить себя говорить, но потом едва слышно сказала:

– Неужели вы не понимаете? Это она убила мою мать.

– Я тебе не верю, – сказал я.

– Пожалуйста, позвольте мне теперь уйти, – тихо плакала Кити.

– Нет, – сказал я. – Я этому не верю. Ты говоришь мне неправду. Зачем ей нужно было это делать? Она же тебя любила. Это ясно сказано в ее письме.

– Возможно, – сказала она. В голосе ее прозвучала печаль. – Она была такая милая. Приводила меня сюда на холмы, рассказывала сказки. Говорила, как называются деревья, цветы, птицы. Я очень ее любила. А потом… – Голос ее задрожал, и она замолчала. – Боже мой! Как это было ужасно! – И она разразилась рыданиями.

Я заботливо усадил ее на землю посреди вереска:

– Что было ужасно?

– Ну, теперь можно и рассказать, – спокойно проговорила она. – Она не могла нести ответственности за то, что сделала. Я в этом уверена. Но после этого… После этого я стала ее бояться.

– Ты хочешь сказать, что она была невменяема? Кити кивнула:

– Я не хотела, чтобы вы об этом знали. Но я ведь должна была отдать вам это письмо. Я обещала это сделать, если у меня будет такая возможность. Я должна была вам его отдать, правда?

– Конечно, – сказал я. – Пожалуйста, расскажи мне, что тогда произошло. Я предпочитаю знать все.

Знаю, что тебе это тяжело, но пожалуйста, ты ведь можешь меня понять?

Она кивнула. Но какое-то время сидела молча, ничего не говоря, и смотрела на морс. Я сел на землю подле нее, пытаясь увидеть в обращенном ко мне профиле девочку с косичками, которая гуляла за руку с моей матерью по этим холмам. Она, должно быть, была красивым ребенком. И сейчас она была очень хороша: широкое открытое лицо с высокими скулами, маленький, чуть вздернутый нос. Когда смотришь на такие лица, вспоминаются чеховские пьесы. Может быть, она тоже мечтала о своей Москве, постоянно откладывая поездку, которая так и не состоялась.

– Мне было четыре года, когда мы с мамой приехали жить в Крипплс-Из, – начала она. – Я хорошо помню, что ваша мать – она называла себя мисс Нирн – сначала меня не любила. И я тоже не любила ее. Возможно, наше присутствие вызывало у нее неприязнь – тогда я, конечно, не понимала почему, но неприязнь эту чувствовала. А потом однажды я упала – играла в одной из старых построек и провалилась. Это было недалеко от Кениджек-Кастла. Я гонялась за ящерицей и свалилась в какой-то глубокий колодец с гладкими отвесными стенками; ободрала коленку, мне было больно, я кричала и плакала, думала, за мной никто никогда не придет. Мама постоянно куда-то уезжала, дома была только мисс Нирн. Было уже совсем темно, когда она меня нашла. Она принесла меня домой, перевязала коленку и стала рассказывать сказку, чтобы меня успокоить. Но я крепко заснула, не успев ее дослушать. Поэтому, естественно, на следующий день мне захотелось услышать конец. Так и повелось, что каждый вечер перед сном она рассказывала мне коротенькие истории про зверей и птиц, которых мы видели днем. Рассказывала и о писки-гномах, о шахтерах, работавших в наших горах. – Кити печально посмотрела на меня. – Вы понимаете, мы с ней обе были одиноки. А она так много знала.

– Да, – сказал я. – Она была учительницей до того, как вышла замуж за моего отца.

Кити кивнула и снова устремила взгляд на море:

– И еще она рассказывала мне о своем сыне, который был несколькими годами старше меня. Она очень часто о вас говорила. Выдумывала целые истории. Вообще, она жила в своем собственном мире грез и иногда позволяла мне туда заглянуть. Мне это очень нравилось. Вскоре она стала заниматься со мной по-настоящему. Я ходила за ней повсюду. Помогала ей доить коров и ухаживать за садиком, который она развела возле дома. После ее смерти я пыталась содержать его в порядке. В память о ее доброте. Но потом началась война, и у меня совсем не было времени. Боюсь, что теперь этот садик никогда уже не возродится. Боже мой, как бы я хотела, чтобы всего этого никогда не было! – воскликнула она с неожиданной страстью.

– Почему она продолжала здесь жить? – спросил я. – Ну, после того, как старик женился на твоей матери.

– Право, не знаю.

– Может быть, из-за тебя? Потому что она была одинока и вся ее неизрасходованная любовь сосредоточилась на тебе?

– Возможно, – медленно проговорила она. – Она смотрела на меня как на свою родную дочь. Поначалу все было хорошо, пока у мамы была своя машина и никто не мешал ей веселиться. Но потом наступила депрессия. Мне кажется, мама потеряла много денег. Тут и начались скандалы. Маме нужно было чем-то заняться, и она вспомнила, что у нее есть дочь. А я постоянно была с мисс Нирн. Мне кажется, мама стала ревновать. Во всяком случае, когда они начали ссориться, я… боюсь, я встала на мамину сторону. Вы понимаете, я начала взрослеть, стала меньше зависеть от мисс Нирн и больше интересоваться окружающим миром. Мама всегда была красиво одета и говорила о реальных вещах и о реальных людях, боюсь, что в основном о мужчинах. Я стала меньше времени проводить с мисс Нирн и больше – с мамой. А мисс Нирн постепенно от всего отдалилась, ушла в себя. – Кити снова обернулась ко мне. – Я так об этом сожалею. В какой-то степени я была виновата, но ведь я была еще ребенком и не понимала, что чувствуют взрослые люди.

Она нерешительно замолчала, и я спросил:

– Сколько времени все это продолжалось, до того как погибла твоя мать?

– Семь лет. Это случилось в понедельник. Точного числа я не запомнила, но был один из понедельников октября за год до войны. Мама собиралась отправить меня в школу. Мисс Нирн против этого возражала. Был страшный скандал. Мама по-всякому ее обзывала. А потом пришел отчим и велел им перестать. Это было после ленча. Мисс Нирн ушла в свою комнату и не выходила. Отчим сам отнес ей наверх чай. В тот вечер мама пошла погулять с Питером – это был ее пес, старый Лабрадор. Она его очень любила. Вскоре после этого вышла из своей комнаты и мисс Нирн. Я помню, как она выходила из дома. Я была в кухне, а она прошла мимо, не говоря ни слова, бледная и взволнованная. Я видела, как она направилась в сторону скал. Помню все это очень хорошо, потому что я тогда раздумывала, стоит мне побежать за ней и поговорить или не стоит. Вы понимаете, я должна была уехать, отправиться в школу, все это решилось как раз в тот день. И мне было жалко с ней расставаться. – Голос девушки понизился до шепота. – О, как я жалею, что не побежала за ней! – Кити ненадолго замолчала. – Примерно через час ее нашел на берегу старик пастух, который у нас тогда служил. Он привел ее домой в состоянии шока. Ее отвели в ее комнату. Ей было очень плохо, она ничего не помнила. А мама так и не вернулась. Ее искали всю ночь, а нашли только утром. Нашли на дне старой заброшенной шахты, скрытой в кустах. Вон там. – Она указала на полукруглую каменную стенку за главным стволом шахты Уил-Гарт. – Стенки тогда там не было. Про эту шахту все давно забыли. Мне кажется, отчим тоже про нее не знал, а ведь ему даже тогда были известны все шахты в округе.

– Кто обнаружил твою маму? – спросил я.

– Один шахтер. Ее никогда бы не нашли, если бы не Собака, которая непрерывно выла. Питер подох, когда его поднимали наверх. У него была сломана спина. Человек, который нашел маму, говорил, что она, наверное, упала в шахту, когда пыталась как-то вытащить Питера. К такому же выводу пришел и коронер, когда проводилось расследование.

– Значит, это был несчастный случай? – сказал я. Она медленно покачала головой:

– Нет, это был не несчастный случай. В то утро, после того как они нашли тело моей мамы, мисс Нирн сидела рядом со мной в кухне. Она была ужасно расстроена. Она всегда принимала близко к сердцу подобные случаи, даже когда дело касалось какой-нибудь овцы, которая, случалось, падала со скалы. В кухню вошел мистер Менэк. Меня он, казалось, не замечал. Посмотрел прямо на мисс Нирн и спросил: «Это ваш?» В руке у него был носовой платок. Она взяла его. Увидела в уголке свои инициалы и ответила: «Да, где вы его нашли?» Он сказал: «Около шахты, около того самого места, где была убита Гарриэт». После этого он велел ей идти к себе в комнату. Через некоторое время я услышала, как он тоже прошел наверх. Я ничего не понимала, но мне было ужасно любопытно узнать, в чем же дело, и я украдкой пошла за ним, остановившись у подножия лестницы. Дверь была открыта, и мне все было прекрасно слышно.

– И что он сказал? – спросил я, Кити замялась:

– Он сказал: «Я знал, что это сделала ты, еще до того как нашел платок. Другого объяснения быть не может. Собака никак не могла провалиться в шахту, она все их прекрасно знала. И Гарриэт тоже знала там каждую тропинку. Она никогда не стала бы пробираться через вереск, если бы кто-то ее не позвал». После этого он ей сказал, что она невменяема и не отвечает за свои действия.

– А что же собака? – спросил я.

– Мистер Менэк нашел маму еще до того, как это сделал тот шахтер. Он нашел ее сразу же, как только отправился се искать. Он ее нашел, потому что Питер стоял нал шахтой и скулил.

– Боже мой! Значит…

– Да. Он сбросил собаку вниз, в шахту. Нужно было как-то объяснить, почему мама пошла по этой тропинке. Питер – это было единственное объяснение. Он не мог придумать ничего другого.

– Как все это ужасно! – пробормотал я.

– Да, – сказала она. – Питер был такой чудный пес. Он, бывало, приносил мне крольчат, нес их в пасти, не причиняя ни малейшего вреда. Но это спасло вашу матушку. И вот после этого… – Слегка замявшись, она быстро сказала: – После этого в окно и были вставлены решетки. Вы понимаете, она не могла вспомнить, где была и что делала, когда бродила по берегу. Она еще долго болела после этого.

Я смотрел на скалистый берег, но моря не видел. Я не видел ничего, только забранное решеткой окно и глазок, прорубленный в двери. Мне было холодно, несмотря на теплое солнце. А когда я наконец заметил море, переливающееся золотыми блестками на солнце, оно показалось мне насмешкой, абсолютно неуместной в этом проклятом месте.

– Но неужели она действительно лишилась рассудка? – спросил я. – Никак не могу этому поверить.

– Боюсь, что это было так, – печально проговорила она. – Одиночество делает с человеком странные вещи. Я знаю, что это такое. Именно из-за одиночества с ней все это и произошло, она потеряла контроль над собой. Иногда она целый день не могла вспомнить, что делала накануне. – Кити неожиданно положила руку мне на рукав. – Мне так жаль, что я вам все это говорю. Я не хотела. Потому и старалась вас избегать, но мне это не удавалось. Понимаете, она так много рассказывала мне о вас. А я ее очень любила, когда была маленькая. Пожалуйста, не забывайте этого. Она была такая милая, добрая женщина. Но жизнь плохо с ней обошлась, и она… она не выдержала.

После этого мы долго молчали. Я пытался что-то сказать и не мог найти слов. Вся эта история была до такой степени невероятна, так чудовищна! Мне хотелось побыть одному, нужно было все как следует обдумать.

– Молоко испортится на солнце, – пробормотал я, поднимаясь на ноги.

– Да, – отозвалась она. – Молоко испортится.

Я оставил ее и медленно пошел вниз, раздвигая ногами шелестящие ветки вереска. Маленькая фигурка Кити, направлявшейся в сторону Крипплс-Из, четко вырисовывалась на фоне голубого неба. Я пожалел, что отпустил ее. Хотелось поговорить с ней о чем-нибудь другом. Мне необходимо было с кем-нибудь поговорить.

Звук голосов заставил меня обернуться. Это возвращалась девушка в красной кофточке и белых шортах. Она и ее приятель держались за руки, и легкий ветерок донес до меня ее смех. Я направился к подъемнику, чтобы вернуться в свою подземную камеру. Свет моей лампы казался таким тусклым после солнца. И в то же время мрачные каменные стены и полумрак больше подходили моему тогдашнему настроению, чем ослепительный блеск прекрасного сентябрьского дня. Я опустился на голые пружины одной из коек и мысленно послал проклятия Крипплс-Из, как это неоднократно делал в свое время мой отец.

Стук в каменные плиты, закрывающие вход, вывел меня из задумчивости. Снаружи слышался голос, глухой и неясный. Я встал и отодвинул засов – я даже не помнил, как его задвигал, но, очевидно, это было сделано. Каменные плиты отодвинулись, и показалась голова Фраера.

– Ничего себе духотища, чтоб мне провалиться! – высказался он. – Слава Богу, хоть решеток нет. Уж очень я не люблю смотреть на белый свет сквозь решетку. Ты готов? Нужно погрузить компрессор. Слим уже пошел вниз.

– Я готов.

Мы вышли и направились в каптерку. Ожидая, пока клеть поднимется наверх, я спросил:

– А где капитан Менэк?

– Он еще дома. Придет к нам попозже. А пока они там скандалят со стариком. Чуть ли не с кулаками друг на друга бросаются.

– О чем же они ругаются, чего не поделили?

– Да все о том же – старик не хочет, чтобы затопляли Мермейд. – Фраер засмеялся. – Но кептэн все равно сделает по-своему. Он всегда умеет настоять на своем. Я так считаю, у него есть что-то на отца, иначе старик не стал бы терпеть все эти фокусы, что кептэн вытворяет с шахтой. Не слишком они друг друга обожают, эта парочка. Я пошел было к кептэну после ленча, чтобы узнать, что надо делать, и услышал их еще за дверью – Бог ты мой, как они орали! Просто готовы были вцепиться друг другу в глотку. А когда я вошел, старик был весь белый и дрожал от злости.

Мы проехали мимо главной штольни, и клеть сама остановилась на следующем горизонте. Там стоял страшный шум от текущей воды. В расщелине позади шахты я увидел медленно вращающееся водяное колесо.

В нашу сторону была направлена лампа, которая освещала сводчатый потолок галереи.

– Это ты. Фраер? – раздался голос Слима.

– Да, – ответил Фраер. – Осторожно, здесь кабель, – предупредил он меня.

Кабель, туго натянутый над землей, находился примерно на высоте пояса. Перед нами в свете лампы Слима четко вырисовывалось что-то огромное; это была плоская платформа на колесах, стоящая на каменных выступах по обе стороны галереи. Когда мы подошли ближе, я увидел, что прямо перед ней стоит компрессор. К этому странному сооружению были приставлены две доски.

– Это и есть верхняя оконечность штольни Мермейд? – спросил я Фраера.

– Верно говоришь, приятель, – сказал он. – А теперь поедем на работу совсем как баре. Вот эта штуковина называется – корзина.

– Почему «корзина»? – спросил я.

– Ты бы не стал задавать этот вопрос, если бы работал вместе с нами, когда мы все это устраивали. Целый год выдалбливали эти окаянные выступы. Так что ты, пожалуйста, поосторожнее, когда будешь пробивать ход к морю. Если эта хреновина не будет работать, когда зальют штольню, нам со Слимом придется крепко с тобой поговорить. Верно, Слим?

– Ты же знаешь, что я об этом думаю, – ответил Слим.

– Пессимист – он пессимист и есть, – сказал Фраер. – Ты не забыл про полсотни? – Он обернулся ко мне: – Мы со Слимом побились об заклад. Он уверяет, что кептэнова система не будет работать, когда штольню зальет водой, а я говорю, что будет. Наш кептэн ведь не дурак, Слим. К тому же он инженер, ты этого не забывай.

– Случается, что и инженер подорвется на собственной петарде.

– Что ты там говоришь, я не понимаю. Что это за петарда такая?

Петарда – это мина (Здесь игра слов. Английское слово -mine- имеет два значения: «мина» и «шахта».), - насмешливо объяснил он. – Ну, давайте работать. Нужно погрузить компрессор в «корзину».

С помощью ломов, которые мы использовали в качестве рычагов, мы водрузили компрессор на платформу вагонетки.

– Проверь-ка, все ли здесь есть, что тебе нужно, – сказал Фраер.

Светя себе фонариком, я осмотрел платформу. Там были пневматический бур, стальные наконечники, шланг для сжатого воздуха, рукоятка для бура, кирки и лопаты.

– А заряды?

– Они у кептэна.

– Ну, тогда забирайся, – Я вскарабкался на платформу и встал рядом с компрессором.

Через секунду я чуть не свалился с ног, потому что все это сооружение дернулось и двинулось вперед. Компрессор покачивался, когда одетые в резиновые шины колеса подскакивали на неровностях выступов.

– Она работает от того же колеса, что приводит в движение подъемник! – крикнул мне в ухо Фраер.

Я кивнул. Разговаривать было невозможно. Галерея постепенно опускалась вниз, открываясь нашему взору, насколько позволял свет ламп. Вагонетка раскачивалась и скрипела. И тем не менее, принимая во внимание то, что она двигалась не по рельсам, а просто по вырубленным в стенках выступам, двигалась она на удивление плавно. Уровень пола галереи сделался ровнее. Сверху мне на руки и на лицо капала вода, стекала на платформу, собираясь в темные лужицы, которые поблескивали в свете ламп.

– Ну вот, мы уже и под морем! – крикнул мне в ухо Фраер.

Я кивнул. Теперь я уже не думал о колоссальном весе воды у нас над головой, начиная привыкать к шахте, и мысли мои больше занимала оригинальная идея Менэка. Должен признаться, что, когда он в первый раз мне сказал, что собирается соединить штольню с морем, для того чтобы обеспечить подводный проход для транспортировки контрабанды, его идея показалась мне не более чем фантазией. Теперь же я начал понимать, что она не так уж абсурдна, как можно было подумать на первый взгляд, просто несколько необычна.

Использование пещер для сокрытия контрабанды, как естественных, так и искусственно вырытых, старо как мир. Поэтому меня нисколько не удивило, что для этой цели используются старые выработки. Но вот подводный вход в хранилище, когда контрабанда опускается на тросах прямо в вагонетку, находящуюся под водой, – это была абсолютно новая идея. Правда, вся система – и вагонетка, приводимая в движение тросом, который наматывается на барабан, и каменные выступы – все это было сделано достаточно грубо и примитивно. Но ведь горные работы вообще довольно примитивны.

Вагонетка замедлила ход, и мы стали различать леса в конце галереи. Она остановилась прямо под шахтой, которую начали пробивать в своде галереи.

– Ну и как, что ты об этом думаешь, приятель? – спросил Фраер в наступившем молчании.

– О'кей.

– Думаешь, что получится?

– Да. Думаю, получится.

Он кивнул, и лицо его расплылось в усмешке.

– Вот уже больше гола, как мы долбим эти выступы. Вытесали тысячу триста бордюрных плит. Так что, когда начнешь взрывать, будь поосторожнее. У меня в это дело вложено пятьдесят фунтов.

– Постараюсь, – сказал я, глядя на черную дыру, которая просвечивала сквозь леса.

В тот момент я, кажется, забыл обо всем, думая только о той работе, которую нужно было выполнить: как можно аккуратнее проделать отверстие, соединяющее галерею с морем. Щекотливое это дело – бурить и взрывать в таких породах, которые корнуоллские горняки называют «водяными палатами». Мне давно не приходилось этим заниматься, с тех пор как я шахтерил в Скалистых; на рудниках в Кулгарли работы обычно ведутся на большой глубине. Такое чаще всего встречается в гористых местах. Проходка регулируется мощностью насосов, которые откачивают воду. Когда насосы перестают справляться, приходится придумывать другие способы удаления воды. Если шахта находится на краю горы, как, например, многие шахты в Скалистых горах, то со стороны долины прорывается штольня, через которую сбрасывается вода, мешающая продолжению работ. Дело простое и обычное, если только поблизости нет подземной реки или водного резервуара – в этом случае работа становится опасной. Проводится разведка с помощью длинных шпуров. Бывает и так, что, когда разработки приближаются к «водным палатам», из пробуренного отверстия вырывается поток воды, перемычка рушится, все заливает водой и находящиеся там рабочие гибнут. Такое случалось несколько раз в тех шахтах, где работали мы с отцом. Но со мною – никогда.

В данном случае бурить наверх, в сторону морского дна, было менее опасно вот в каком отношении: Менэк сказал мне, что у него есть точные цифры – ему известна толщина пласта, который необходимо пробурить.

Но с другой стороны, вес воды вполне может оказаться большим, чем можно предполагать. Я долго стоял так, глядя на зияющую дыру наверху и обдумывая эту проблему.

– Хватит стоять, приятель, – сказал наконец Фраер. – Будем начинать.

– О'кей, – сказал я.

Мы достали инструменты, прикрепили шланг к компрессору и подняли бур на платформу лесов. Фраер прошел к концу галереи, где был установлен громадный блок с барабаном для троса, вынул из стены камень и снял трубку телефона. Покрутив ручку, он сказал:

– Слим? Все в порядке, да-да, работает. Оттащи корзину ярда на четыре, хорошо? – Через секунду трос на конце вагонетки натянулся, и все это устройство вместе с компрессором двинулось прочь из-под лесов.

– Хорош, дальше не надо, – сказал Фраер, когда вагонетка остановилась. Он положил трубку и взобрался ко мне на платформу. – Единственное, чего нам здесь не хватает, – это хорошего обслуживания. – Он посмотрел наверх, на шахту у нас над головой. – А что будет, когда сюда ворвется море? – спросил он. – Мне кажется, оно может угробить всю нашу работу.

– Ты хочешь сказать, что много камня рухнет вниз и завалит все, что вы тут построили? – спросил я.

Он кивнул.

– Это мое дело, – сказал я. – Мы будем рвать небольшими зарядами и после каждого взрыва убирать породу, так же как вы это делали до сих пор. А в конце между нами и морем останется совсем тонкий пласт. Если грунт будет достаточно твердым, все будет в порядке.

– А если нет?

– А тогда тебя здесь вообще не будет, и некому будет получить пятьдесят фунтов, которые тебе должен Слим.

– О Господи! – выдохнул он, и я заметил, что лицо его побледнело. Он не был шахтером, и ему вообще не нравилось работать под землей. Но надо отдать ему справедливость – трусом он не был. Страху он поддался только в самом конце.

К тому времени, когда мы установили подставку для бура, закрепив ее в горизонтальном положении, я уже разметил расположение шпуров и прикинул размеры зарядов, которые мне понадобятся. Я уже забыл о богатой залежи, которая располагалась внизу, забыл о Крипплс-Из и вообще обо всем, что было наверху. Все мое внимание было сконцентрировано на предстоявшей нам работе.

Из этого не следует делать вывод, что я заразился идеями контрабандизма и рассчитывал получить свою долю прибыли. Горные работы похожи на любую другую работу. Дайте горняку трудную задачу, и он увлечется, пытаясь ее разрешить просто потому, что это его дело и ему интересно. А я считал себя неплохим шахтером, хотя и находился вне игры шесть лет.

Капитан Менэк пришел вскоре после четырех. В это время мы бурили уже третий шпур для заряда. Мы не сразу его заметили, к тому же из-за грохота компрессора и пневматического бура, свиста сжатого воздуха и плеска воды мы не слышали даже самих себя, не говоря уже о других посторонних звуках. Менэк взобрался к нам по лестнице, и я, увидев свет его лампы, выключил бур. Я почти не слышал, что он говорит, поскольку оглох от шума, хотя теперь слышалось только глухое ворчание компрессора и шипение вырывающегося воздуха.

– Как у вас дела? – крикнул он мне в ухо.

– Все в порядке, – сказал я и направил свет лампы на шпуры, которые мы просверлили. – Сделаем с десяток дырок и поставим легкие заряды! – крикнул я в ответ. – Для такой плоскости забоя это многовато, но так будет надежнее.

Он кивнул:

– Когда будете взрывать? Я посмотрел на часы:

– Около семи, может быть, в восемь. Он снова кивнул.

– Я принес вам чаю, – сказал он, поставив на платформу матерчатую сумку. Из нее высовывалось горлышко термоса.

– Я только что смотрел свои цифры, – сказал Менэк, жуя хлеб с вареньем. – По моим расчетам выходит, что нужно пройти восемнадцать футов. Как ты считаешь, сколько футов даст каждый взрыв?

– Фута три, – сказал я. – Может, чуть больше.

– Значит, понадобится пять или шесть?

– Да, – сказал я.

– Сегодня пятница. Если делать два отпала в день, можно закончить в воскресенье вечером или в понедельник утром. Ты сможешь обеспечить два отпала в сутки?

– Да, два – это возможно, – ответил я.

– Хорошо. Тогда, значит, я договорюсь, чтобы «Арисег» взял вас с Дэйвом на борт в понедельник вечером. – Он достал сигареты, и мы все трое молча закурили. Он оперся о край платформы и направил луч своей лампы вниз, в яму между каменными уступами для вагонетки. Там, на дне, тускло светилось олово.

– Прайс, – сказал Менэк, – если мы затопим Мермейд, можно будет когда-нибудь разрабатывать эту залежь?

– А где находится следующий горизонт?

– Под морским дном. -Да.

– Это двухсотый горизонт, значит, почти на пятьсот футов ниже нас.

– Очень большое смешение, – сказал я. – Это значит, что нужно будет осушить всю выработку до этого уровня. Возможное расположение жилы можно определить по геологическим картам, которые имеются у вашего отца, но, даже если они точны, понадобится серьезная разведка, прежде чем вы выйдете на эту жилу. Но в любом случае нет никакой уверенности, что это та самая жила, которую старик видел на шестнадцатом горизонте. Возможно, что это просто карман. Для того чтобы выйти на саму жилу, понадобятся колоссальные расходы: если вы зальете эту штольню, воды там будет предостаточно.

Он кивнул и пожал плечами:

– Ну что же, тем хуже.

– Ваш отец, наверное, очень сердится?

– Ну конечно. Просто бесится от злости. Но пусть тебя это не волнует. Он нам не помешает.

Я подумал о том, что бы стал делать я, если бы мой сын пожелал затопить такую богатую выработку, и был совершенно не уверен, что не стал бы вмешиваться.

– Почему бы вам не оставить контрабанду и не заняться законным делом – разрабатывать эту жилу?

– Потому что меня это не интересует, – ответил он.

– Но Боже мой, если эта жила лежит так, как говорит ваш отец, вы оба можете заработать кучу денег.

Он посмотрел на меня, подозрительно прищурившись.

– В чем дело. Прайс? – сказал он. – Ты что, не хочешь продолжать работу, не хочешь делать то, что обещал?

– Мне безразлично, что я здесь буду делать, лишь бы смотаться отсюда поскорее.

– Тогда исполняй, что велят, и не вмешивайся в мои дела, Я сам в них разберусь. – Я собрался было ответить, но он поднялся на ноги. – Давай работай. Заряды принесу около шести. Тебе какие?

Я сказал, какого размера заряды мне нужны, и он удалился.

– Кептэн в советах не нуждается, – сказал Фраер, наблюдая за тем, как Менэк идет по галерее.

– Он просто дурак, – сказал я. – Если эта жила продолжается и дальше, то у него в руках целое состояние.

– А как насчет налогов и всего такого прочего? – засмеялся Фраер. – Представить себе не могу, как наш кептэн возится со всякими там бланками да счетами. Все эти штучки не для него, он создан не для этого.

Мы снова взобрались вверх по лестницам и продолжили бурить. Без четверти семь Менэк позвонил по телефону, чтобы узнать, как у нас дела. Нам оставалось пробурить еще три шпура, поэтому мы решили сделать перерыв на ужин. Фраер отправился наверх, а я ужинал в одиночестве, запертый, словно барсук в своей норе. В половине девятого мы снова приступили к работе, а к десяти я уже заложил заряды и подключил детонаторы. Погрузив компрессор и инструменты на платформу-вагонетку, мы отъехали подальше от места взрыва.

Когда вагонетка подошла к входу в главную шахту, Слим оставил рычаги ворота и подошел к нам. Его лицо, казалось, вытянулось еще больше.

– У меня для вас плохие новости, – сказал он, обращаясь к Менэку.

– В чем дело? – спросил тот.

– Дэйв объявился.

– Дэйв? В Крипплс-Из? Слим кивнул.

– Проклятый идиот, черт его совсем подери! – Менэк был вне себя от ярости. – Я же его предупреждал, чтобы он не смел сюда являться, если что случится. Надеюсь, он не в доме?

– Нет, – ответил Слим. – На это у него хватило ума. Он пришел прямо в шахту. Я его поместил в тайник, туда, где живет Прайс.

– Правильно. Пойлу сейчас и поговорю с этим мистером Таннером. Он что, испугался?

– Еще как!

– Беда с этими валлийцами, – прошипел Менэк. – Слишком они эмоциональны. И любят все драматизировать, совсем как итальянцы. Он сейчас, наверное, воображает себя этаким Джиро Ноланом. которого преследует полиция на улицах Дублина. – Он направился к подъемнику.

Пока клеть, дребезжа, ехала вверх, он не говорил ни слона, но глаза его гневно сверкали в свете четырех ламп. Он снял шлем и ерошил волосы своими длинными пальцами.

Мы прошли следом за ним в тайник. Туда уже принесли постель, положив ее на одну из коек. Когда мы вошли, Дэйв сидел, облокотившись о свернутый матрас, и курил сигарету. Увидев Менэка, он вскочил на ноги.

Его быстрые черные глаза так и бегали. Он прямо-таки съежился от страха, когда Менэк к нему подошел.

– Ну? – сказал Менэк негромко, но в тоне его чувствовалось раздражение.

– Я вынужден был прийти, – тихим голосом объяснял Дейв. – Это единственное безопасное место. Я никак нс думал, что эта девка меня так бессовестно продаст. Я был на ферме Клинта, что недалеко от Морваха. Лиззи Клинт сама принесла мне газету. После этого я уже не мог ей доверять, вот и пришел сюда. Я был вынужден, неужели вы не понимаете?

– Ты ослушался приказа и поставил под угрозу наши жизни, жизни всех остальных. – Голос Менэка звучал холодно и угрожающе. – В понедельник ты отправишься в Италию на «Арисеге», а до тех пор будешь находиться здесь вместе с Прайсом. И никуда отсюда не высовывайся, понятно? Никаких походов наверх. А вход держи закрытым. Инструкции, деньги и документы получишь в понедельник. – Он обернулся ко мне. – Следи, чтобы он все время был здесь, – велел Менэк. – Он сейчас в таком состоянии, что я ему не доверяю.

Менэк вышел, за ним последовали Слим и Фраер. Две плиты захлопнулись за ними.

– Что он хотел сказать? Что это за такое состояние? – Голос у Дэйва звучал пронзительно, в руке ярко светился кончик сигареты. – На что это он намекает, скажи ты мне? Воображает, что я испугался? Ничего подобного. Я пришел сюда потому… – Он нерешительно замолчал и бросил на пол сигарету, затоптав ее ногой – Потому что я не доверяю Лиззи Клинт. Эти женшины настоящие чертовки, ты же знаешь. По мне, так пусть бы их совсем не было, разве что… иногда ведь все-таки приходится им доверяться, верно? Но когда она показала мне эту газету… – Дэйв открыл свой золотой портсигар. Он был пуст. – У тебя не найдется сигаретки, друг?

– Нет, – сказал я. – Может быть, есть в этих ящиках с продуктами. – Я посмотрел в том ящике, который был уже открыт, и нашел там блок сигарет. – Вот. возьми, – сказал я и бросил ему пачку.

Он сразу же закурил. Спичка дрожала в его руке. Он встал и отодвинул плиту, закрывающую вход.

– Ненавижу сидеть взаперти, а ты? Люблю слышать, что происходит снаружи. Мы услышим, как опускается клеть, а?

– Да, – сказал я.

Он направлялся снова к своей койке, когда из глубины шахты раздался приглушенный грохот. Нас слегка тряхнуло.

– Что это такое? – вскрикнул он.

– Взрыв, – сказал я. – Мы ведем работы в одной из шахт.

Он быстро подошел к кровати и сел, словно его не держали ноги. До нас докатилась воздушная волна, засыпав нашу конуру пылью из соседней штольни.

– Что же вы там взрываете? Неужели Менэк собирается снова открыть шахты?

– Просто некоторые структурные изменения, – сказал я.

Он не стал расспрашивать дальше. Ему было неинтересно. Его это не касалось, он интересовался исключительно собственной персоной. Ему хотелось оправдаться, объяснить, почему он явился в Уил-Гарт. Хотелось доказать – главным образом самому себе, – что он не испугался.

– Ты помнишь, когда мы расстались? – сказал он. – Помнишь, это было возле шахты Динг-Донг.

– Да, помню.

– Оттуда я пошел в Морвах. Это примерно в двух милях отсюда вдоль по берегу. Там, недалеко от деревни, есть одна ферма на холме. Хозяином там фермер по имени Джон Клинт. Его жена Лиззи на двадцать лет его моложе, ты же понимаешь, и очень даже ничего. Я с ней познакомился на танцах и иногда захаживал к ней в дневное время, когда находился в порту. Муж ее целыми днями работал – в поле, со скотиной и все такое. Так вот, туда я и направился. Я знал, что она меня спрячет, ради того чтобы побаловаться со мной среди дня. Но откуда мне было знать, что полиция прознает про эту женщину из Ламорны? Сегодня днем она притащила мне газету; Я, как всегда, был на сеновале. Стоило мне посмотреть на ее лицо, как я сразу все понял: она сделает то же самое, что сделала Сил. Сил была в меня влюблена. В этом вся беда, понимаешь. Все они в меня влюбляются, черт бы их побрал. Почему эти бабы не могут вести себя разумно? Сил ревнивая, я это знал, но чтобы пойти и донести в полицию! Это уже слишком, это непростительно.

– Господи, да замолчи ты, наконец. – сказал я.

– Нет, ты послушай, у нее не было никаких оснований так поступать. Я никогда ей не говорил, что люблю ее. Но ведь нужна человеку женщина иногда. То же самое случилось и с Лиз. Лежу это я на соломе, дожидаюсь, когда она придет, а она входит и сует мне прямо в нос газету, а лицо у нее как каменное, вроде как на статуях в церкви. Если бы она не боялась, что узнает муж, она тут же побежала бы в Морвах за полицией. Разве я мог там остаться? Пока я читал эту статью в газете, она смотрела на меня так, словно готова была меня убить. А куда мне было идти, кроме как в Крипплс-Из? Не понимаю, чего это Менэк злится. Это было самое разумное, что я мог сделать. Жаль, что я нс могу добраться до Сильвии Коран. Я бы ей показал, как стучать в полицию. Я бы… – Он поднял голову и увидел, что я взял фонарик и направился к выходу. – Ты куда?

– Наверх, подышать свежим воздухом.

– Нет, – сказал он. – Останься и поговори со мной. Я не привык к этим шахтам. Я не люблю…

– Я иду наверх, – повторил я.

У него было бледное, испуганное лицо, когда я повернул на место плиты, закрывающие вход в эту каменную темницу.

В человеке, который испытывает страх, всегда есть что-то нездоровое. Говорят, что собаки чувствуют, когда их боятся. Может быть, это так и есть. Как бы то ни было, я просто не мог находиться в одном помещении с Дейвом Таннером. Я прошел по наклонному ходу наверх и поднялся на поверхность по вертикальной выработке.

Оглядевшись и увидев, что вокруг никого нет, я вылез наружу. Ночь была светлая и лунная. Море сверкало серебром, в небе над темными зданиями машинного отделения сияли звезды. В тихом воздухе раздавался чуть слышный пульсирующий звук. Это работали машины какого-то судна. Вот его темный силуэт показался на серебристой поверхности моря. Медленно, словно привидение, он двигался вдоль кромки скал.

Я медленно побрел к руднику Уил-Гарт и там, в тени какого-то сарая, закурил сигарету. Было так удивительно тихо и спокойно. Я впивал в себя эту тишину. Этот мир, освещенный луной, был так не похож на другой мир – тот, в котором испытывал страх Дэйв Таннер, где… я отогнал от себя все прочие мысли. Лунный свет, тишина, ритмичный стук пароходной машины, похожий на далекие звуки тамтама, – вот реальность, вот настоящее, а совсем не то, другое.

Лунный свет и мирная красота этого места наполнили мою душу беспокойством. Я повернул и поднялся наверх по склону. Мои сапоги шелестели в вереске, пугая кроликов, которые торопливо ныряли в свои норки. Только увидев Крипплс-Из, я остановился и спросил себя: а зачем я, собственно, сюда иду. И тут я понял, что иду к Кити, иду, чтобы ее увидеть. Мне необходимо было ее сочувствие, ее робость, то, что она меня понимала. И даже не только это. Я хотел большего. Кровь кипела у меня в жилах. Мне хотелось видеть ее улыбку, хотелось, чтобы она увидела во мне мужчину, а не просто сына мисс Нирн.

Я двинулся дальше, прошел мимо старых рудничных построек. Вокруг никого не было. Мыс в лунных лучах казался ослепительно белым. И дом, который выглядел таким мрачным вчера во время бури, тоже был белым. Я старался не смотреть на оконце под крышей, но оно само, казалось, следило за мной, когда я проходил мимо дома во двор.

В кухню я прошел через кладовку. Кити сидела возле очага, склонившись над книгой. Старухи устроилась напротив, штопая носок. Они обе посмотрели на меня, когда я вошел. Кити вскочила на ноги. Щеки у нее раскраснелись от огня.

– Что вы здесь делаете? – спросила она.

– Пришел, чтобы повидаться с тобой, – сказал я после некоторого колебания.

– Повидаться со мной? – Она, казалось, была удивлена и снова опустила глаза в книгу. – Зачем вам нужно меня видеть? – Ее голос слегка дрожал.

– Мне было так одиноко, – быстро сказал я. – Так тоскливо, что захотелось с кем-нибудь поговорить, – неловко добавил я.

– Если вам скучно, можете пойти к Слиму и Фраеру, – сказала она. – Но вам вообще нельзя здесь находиться.

– Мне не хочется разговаривать ни со Слимом, ни с Фраером, – сказал я ей. – Я хочу поговорить с тобой. Она смотрела на свои руки и перелистывала страницы книги, которую читала.

– Вам нельзя здесь находиться, – только и сказала она.

– Я это знаю, – ответил я. – Послушай, давай немного погуляем, а? Я буду ждать тебя внизу, у шахты.

Она нс ответила. Но старуха, оторвавшись от своей штопки, сказала:

– Такая славная лунная ночь, милушка. Пойди погуляй, тебе полезно.

– Придешь? – снова спросил я.

– Может быть, – очень тихо ответила она.

В коридоре послышались шаги. Кити испуганно подняла голову. Шаги не свернули в сторону парадной двери, они направлялись на кухню. Дверь открылась. Это был старик Менэк. Он остановился в дверях. Его светлые глаза сверкали в свете лампы. У меня непроизвольно сжались кулаки, я чувствовал непреодолимое желание схватить его за бороду и швырнуть с утеса, туда же, куда бросилась моя мать. Он, должно быть, прочел ярость в моих глазах, потому что смотрел на меня, словно завороженный тем, что увидел. Сквозь его стиснутые зубы вырвался какой-то звук – не слово, не восклицание, а просто звук. В глазах мелькнул страх, но только на секунду. Потом они хитро сощурились, и, я готов поклясться, он улыбнулся себе в бороду. Я двинулся к нему. Не знаю, что я собирался с ним сделать, мне просто нужно было с ним расправиться. Кити схватила меня за руку, и он быстро закрыл дверь. А я стоял, обливаясь потом в этой жаркой кухне, и слушал, как его шаги удаляются в сторону входной двери.

– Пожалуйста, не делай ничего, – просила Кити. – Возвращайся назад в Уил-Гарт. Я приду туда, вот только уберусь после ужина. Обещаю, – добавила она.

Я посмотрел на нее. В этом неожиданном приступе ярости я и забыл о своем желании, о том, что мне необходимо ее видеть. Она держала меня за руку, и я чувствовал ее тело рядом с собой. Она отступила на шаг, и мне сразу стало холодно, из меня словно выжали все соки. Она смотрела на меня, не зная, что я собираюсь делать. Ее лицо было бледно, дыхание – быстрым и нервным, губы полуоткрыты.

– Мне, пожалуй, лучше уйти, – сказал я. – Буду ждать тебя около шахты.

Она кивнула и отвернулась к очагу. Я снова вышел в лунную ночь. Из занавешенного окна столовой для рабочих был слышен голос Фраера. Я обошел вокруг дома и направился в сторону Уил-Гарт. Но потом остановился. Прямо перед собой, на серебристом фоне моря, я увидел старика, он. быстро шел в сторону шахты.

Все мои мускулы напряглись. Если эта свинья идет в шахту, я его там достану. Но ведь не будет же он таким дураком. Конечно, не такой он дурак. Я ждал, весь напрягшись от волнения, пока его фигура не скрылась за крутым склоном. Тогда я прошел через старые рудничные постройки и стал следить за ним с верхушки склона. Он направлялся в сторону сараев. Один раз остановился, словно хотел убедиться, что я за ним не слежу. Я пригнулся. Он меня не заметил, потому что продолжал идти вперед, и, дойдя до шахты, зашел в каптерку. Я быстро спустился вниз по склону. Когда он снова вышел, я спрятался в терновнике, который рос возле шахты. На нем были шлем и комбинезон, в руке он нес лампу. Однако к подъемнику он не пошел, а двинулся вниз по склону.

Он шел прямо к своей шахте, к той, где погибла его жена.

Старик обернулся и огляделся вокруг, очевидно, не хотел, чтобы его заметили. Что, черт возьми, он собирается делать там среди ночи? И почему именно эта шахта? И вдруг у меня в голове промелькнула совсем другая мысль. Человек, который мог хладнокровно сбросить в шахту собаку, способен на все. Мысли этой суждено было вернуться ко мне еще не раз в течение этой ночи.

Убедившись в том, что за ним никто не следит, Менэк перелез через защитную стену. С минуту он постоял внутри ограждения – его голова и плечи были хорошо видны, – глядя в сторону дома. А потом исчез.

Я долго не раздумывал, начисто забыв про Кити. В руках у меня был фонарик. До главной штольни можно было добраться одновременно с ним. Я побежал в подъемнику, вскочил в клеть и дернул рычаг, закрывая одновременно дверцу. Клеть стала медленно спускаться в мокрую темень Уил-Гарт.

Глава 7. ВСЛЕД ЗА ПИСКИ-ГНОМОМ

Я остановил клеть на уровне главного входа и, прикрывая ладонью фонарик, так что оставалось лишь пятнышко красноватого света, быстро пошел по галерее. Воздух был неподвижен. Ни малейшего ветерка со стороны моря. Не слышно было и шума волн. Единственным звуком был звук капающей воды. Тишина, царившая в шахте, только усиливала этот звук. Капающая вода и тишина как бы слились воедино. Казалось, что ночь просочилась в штольни и галереи и вся шахта уснула.

Главный проход показался мне длиннее, чем тогда, когда я шел по нему с капитаном Менэком. Я почти бежал. Боялся, что упущу старика. Но, дойдя до поворота, после которого мне стало видно основание шахты, по которой он спустился, я увидел свет лампы, отбрасывающий желтые блики на стены галереи. Старик шел в сторону моря. Я последовал за ним, потушив свой фонарик Свет его далекой лампы позволял мне видеть контуры галереи.

На меня упали мертвенные отблески лунного света, когда я проходил под шахтой, по которой он спустился вниз. Взглянув наверх, я увидел лестницы, которые лепились к ее мокрым каменным стенам. Свет его лампы, который я до этого видел перед собой, исчез. Он, по-видимому, повернул направо. В галерее сразу сделалось темно. Я включил фонарик и побежал к тому месту, где исчез свет. Он свернул в поперечную выработку. Я подумал, что он направляется к Мермейд. Но когда я повернул туда же и дошел до шахты, ведущей к Мермейд, оказалось, что это всего-навсего черная дыра, из которой торчат ступеньки шахтной лестницы. Я выключил фонарик и стоял в темноте, прислушиваясь. Вокруг ничего не было слышно, только капель и журчание воды. Позади – вздохи и рокот волн у входа в штольню, а впереди – ритмичное чавканье насоса. Никакой возможности услышать шаги или другие звуки движений человека.

Сразу же за открытым зевом шахты выработка разветвлялась. Я выбрал правый поворот. Это был всего-навсего узкий ход в скале, по высоте и по ширине он как раз соответствовал человеческому росту. Он резко шел вниз, а потом выравнивался и продолжался уже горизонтально; я шел по щиколотку в воде и уже набрал полные ботинки. Кровля делалась все ниже и ниже, в конце концов мне пришлось сгибаться почти вдвое. Я ударился головой о небольшой выступ и выругался. Убрав руку от фонарика, я направил весь мощный луч вперед. Тоннель выровнялся, и теперь я мог видеть ярдов на пятьдесят. Никаких признаков Менэка. Я понял, что повернул не туда, куда нужно, потому что до этого я так от него не отставал.

Повернувшись на сто восемьдесят градусов, я побежал назад. Левое ответвление было не шире правого и тоже вело вниз. Идти приходилось по густой грязи, в которой чавкали мои насквозь мокрые ботинки. Шум работающего насоса становился все громче, заглушая все остальные звуки, кроме звука льющейся воды. Тоннель выровнялся, расширился и стал выше, и за поворотом я увидел насос. В глубокой выемке медленно вращалось громадное водяное колесо; вода падала на его лопасти с силой небольшого водопада, а потом ухала вниз, в бездну, торопясь вернуться в свою стихию, в море. Рычаг, прикрепленный к колесу, приводил в движение шатун, это была здоровенная балка, длинной и толщиной с настоящее дерево, прикрепленная к опоре в центре. Она качалась вверх и вниз, словно пила, дальний ее конец соединялся с поршнем насоса. При каждом движении ритмично чередовались звуки: то чавкающий звук всасывания, то шум мошной струи воды, которая устремлялась в узкий, специально пробитый для этой цели сброс.

Это был чудовищный механизм. Его стоны и чавканье, отдающиеся в глубине шахты, наводили на мысль о доисторических чудовищах. Он составлял неотъемлемую часть самого рудника. Насос работал день и ночь автоматически, не останавливаясь ни на минуту. Такого рода хитроумные приспособление сооружали корнуоллские горняки в тс времена, когда люди еще не пользовались паром. Я видел подобные механизмы на картинках в старинных шахтерских книжках. Но наблюдать подобное в натуре мне еще не приходилось. Я быстро взглянул на насос и, нагнувшись, чтобы не удариться о шатун, поспешил дальше по тоннелю. Ритмичный стук гигантского насоса становился все глуше, по мере того как тоннель суживался и потолок делался ниже. В одном месте мне пришлось ползти на четвереньках по холодной коричневой воде. Потом тоннель снова расширился, потолок сделался выше и вдруг совсем исчез. Направив луч фонарика вверх, я увидел, что нахожусь уже не в тоннеле, а в пещере – в том месте, где выбрали всю руду, содержащую олово, оставив одни голые камни. Образовавшаяся выемка, опускаясь вниз и поднимаясь вверх, достигала примерно двухсот футов в высоту. Луч моего фонарика едва доставал до потолка. Казалось, что скала, которая поднималась под углом, может в любую минуту сомкнуться, закрыв этот узкий, всего в два фута, проход.

Немного дальше, потолок снова стал опускаться, и я шел согнувшись, хлюпая по воде. Пройдя еще ярдов двадцать, я оказался в более широкой галерее, перпендикулярной к тоннелю, – получилось как бы Т-образное соединение. Оказавшись в этой просторной галерее, Я выключил фонарик, и очень хорошо сделал, потому что, посмотрев направо, увидел у поворота отблеск его лампы на каменной стенке.

Меня удивило, что Менэк оказался так близко, мне казалось, что он должен был пройти гораздо дальше, однако в тот момент я не стал об этом задумываться. Повернув направо, я быстро пошел по галерее в сторону тускло поблескивающего огонька его лампы. В этой галерее, которая полого поднималась вверх, было значительно суше. Идти было легко, и у меня наконец появилось время подумать; я стал ломать голову, пытаясь понять, что задумал этот проклятый старик. Можно было ожидать, что он отправится в Мермейд. Это было бы естественно. Именно там находится его драгоценная жила. А этот путь вел в старую часть рудника. Я представлял себе, где нахожусь, – способность ориентироваться была у меня чисто автоматической, – знал, что мы движемся вглубь, от моря к северу от главного ствола. Если он будет продолжать идти прямо, то скоро окажется в той части Уил-Гарт, которая вторгалась в узкое пространство между Боталлеком и Кам-Лаки. При мысли о Кам-Лаки у меня слегка зашевелились волосы на голове. Там полно воды. Что, если старику вздумается пробить ход в Кам-Лаки? Вся масса волы хлынет тогда в Уил-Гарт. Это положит конец планам его сына соединить Мермейд с морем.

Я ускорил шаги, перейдя на бег. Нужно его догнать. Мне необходимо было увидеть, что он собирается делать. Вполне возможно, что заряды у него уже заложены, и он сегодня намеревается их запалить. Делать это он будет ночью. Днем в Мермейд могут находиться его сын и Слим с Фраером, и они могут погибнуть.

В галерее внезапно стало темно. Я зажег фонарик, прикрыв его ладонью. За следующим поворотом я увидел узкий гезенк, который заворачивал направо. Тусклое пятно света дрожало на его мокром полу. Он шел вниз, сузившись до такой степени, что я едва мог протиснуться. Потолок тоже опустился, так что мне приходилось идти согнувшись. Дважды я ударялся головой о каменные выступы и пожалел, что у меня нет каски,- в такой выработке она совсем не помешала бы. Проход извивался, поворачивая то вправо, то влево, следуя за прихотливым ходом какой-нибудь жилы, которую в старину разрабатывали в этом руднике. Повернув в очередной раз, я прямо-таки наткнулся на Менэка, он стоял не дальше чем в двадцати футах от меня. Я замер, гадая, видел он меня или нет. Но очевидно, не увидел, потому что его лампа была направлена вверх, на потолок. Там было достаточно высоко, и в том месте, где он стоял, вдоль края прохода шел каменный выступ, который вел прямо к отверстию в потолке, из которого струйкой лилась грязная, мутная вода. Менэк прикрепил лампу к каске и, карабкаясь по выступу, полез в эту дыру.

Выждав с минуту, я последовал за ним. Этот ход наверх имел три фута в высоту и два в ширину. Воздух там был спертый и промозглый; пахло гнилью. Я полз на четвереньках по грязной воде примерно двадцать футов. Потом потолок стал подниматься, и я смог встать на ноги. Лампа Менэка маячила впереди, словно блуждающий огонек. Он свернул направо по какой-то развилке, потом еще раз направо и очутился в очередной галерее.

Я начал терять ориентировку в этом лабиринте. Галерея свернула вправо. Свет от его лампы стал ярче. Он остановился. Я – тоже. Он находился не более чем в двадцати футах от меня. Потом огонек стал тускнеть. Я последовал за ним. Мой фонарик был выключен. Мне помогал видеть рассеянный свет от его лампы. И вдруг моя правая нога не нашла точки опоры. Я дернулся назад и упал на спину. Только это меня и спасло. Когда я падал, левая нога у меня подвернулась, а руками я ударился о стенки прохода. Потом сел и стал щупать вокруг правой ногой. Пола в проходе не было. Передо мной была пропасть.

Свет лампы удалялся. Я зажег фонарик, прикрыв его рукой. Оказалось, что я сижу на краю ямы шириной около двух с половиной футов. Направив фонарик вниз, я увидел, что это глубокая узкая шахта. Ее каменные стены были покрыты слизью и блестели от воды, которая сочилась из всех щелей. Она шла вниз и вниз. Дна не было видно, но где-то вдалеке слышался шум моря и непрерывно капающей воды. Соответственное отверстие было и в потолке. Это была старая шахта, ей, вероятно, было не менее двух сотен лет. Возможно, она появилась в самые первые времена, когда работы только начинались.

Я покрылся холодным потом. Если бы я инстинктивно в тот момент не отклонился и не упал на другую ногу, я бы разбился и лежал на дне этой шахты с переломанными руками и ногами.

Поднявшись на ноги, я перешагнул через зияющую яму шахты. Мне потребовались немалые усилия, чтобы продолжать идти. Только чудом избежал я гибели, и нервы мои были напряжены до предела. Эта шахта была мне совершенно незнакома. Я никогда там не бывал. У следующего поворота мне пришлось остановиться, потому что совсем рядом, у входа в узкую галерею стоял Менэк, наклонив голову и словно прислушиваясь. Я видел, как сверкали его глаза в свете лампы, отраженном от покрытой водой стены. И опять у меня было такое чувство, что он меня дожидается.

Это чувство преследовало меня, как наваждение. Мне стало казаться, что он нарочно выбрал ту самую галерею, которая вела мимо старой шахты. Но это же смешно. С какой стати он будет думать, что его кто-то преследует? Притом что все вокруг течет и журчит, он никак не мог услышать, как я упал.

Он скрылся в темной расселине. И снова я пошел на свет его лампы, которая вела меня, словно блуждающий огонек по извилистым коридорам, пробитым в скалах. Теперь я шел осторожнее, пользуясь фонариком там, где это было возможно, а где нет – каждый раз ощупывая грунт, прежде чем поставить ногу.

И вдруг свет исчез окончательно, словно кто-то задул лампу. Несколько мгновений я подождал, стоя в темноте и прислушиваясь. Ничего не было слышно, кроме капели и отдаленного журчания, которое могло исходить от моря или какого-нибудь подземного ручья. Это было жуткое ощущение: стоять так в полной темноте, прислушиваться к шагам и ничего не слышать.

В конце концов я включил фонарик и пошел вперед, освещая себе путь тусклым красноватым светом, который сочился между моими пальцами. Пройдя несколько шагов, я отчетливо различил звуки моря. Это было чуть слышное бормотание, напоминающее шум ветра в ветвях деревьев. Потолок над головой снова исчез, и открылась галерея, которая опускалась вниз к водной бездне. Здесь была выбрана вся жила, оставалось пустое место между каменными стенами. Высоко над головой показался крошечный серпик луны. Он казался бесконечно далеким и был похож скорее на точку света. Трудно было поверить, что где-то есть другой мир с зарослями терновника и огоньками фермерских домиков. Может быть, в этот самый момент девушка и юноша, которых я видел днем, стоят, опершись на каменную стенку, окружающую шахту, и смотрят на море и на серебряную дорожку, которую проложила луна. Трудно было себе представить какой-нибудь другой мир, кроме кошмарного лабиринта тоннелей, которые змеились в мокрых, покрытых слизью камнях.

Пол галереи не оборвался, подобно тому как это случилось раньше. Можно было идти и дальше по деревянному настилу. Большая часть досок этого настила сгнила и отвалилась, но голые железные крепи, заколоченные в скалу, сохранились. Они позеленели и покрылись ржавчиной. Я попробовал ногой ближайшую ко мне доску, вцепившись в опору для рук в виде железной скобы, прежде чем наступить на ступеньку всем своим весом. Доска переломилась с мягким треском, и было слышно, как она летела вниз, цепляясь за выступы в скале, пока наконец не рухнула в воду.

Бесполезно было пытаться воспользоваться этим деревянным настилом. Но ведь Менэк прошел там передо мной. Я осветил фонариком это место. Разрыв тянулся примерно на двадцать футов, а по другую его сторону виднелась щель – вход в продолжение галереи. На какой-то дикий момент мне показалось, что меня, как в древние времена, ведет за собой писки-гном, чтобы погубить. Что, если свет, который я видел, держал в руке совсем не Менэк? Мне вспомнились старые сказки о покерах, о руке Доркаса, о разных других страшных вещах. Но потом, снова направив свет фонарика на остатки деревянного настила, я увидел металлические крепи, забитые в трещины скалы. Вот каким образом перебрался через разрыв Менэк. Гоблины и писки-гномы тут ни при чем. Просто прочные железные штыри. При виде этих железок ко мне как бы вернулся здравый смысл. Взяв фонарик в зубы, я стал пробираться вдоль мокрой, скользкой скалы, прижимаясь к ней животом, цепляясь за скобы для рук и осторожно пробуя ногой каждую крепь, прежде чем на нее наступить.

И все-таки я испытал колоссальное облегчение и благодарность, когда, перебравшись на другую сторону, оказался снова в галерее и двинулся дальше. Света впереди не было. Один раз, когда я оперся рукой о стену, на землю упал камень. Я осмотрел стены. Это был уже не гранит, а значительно более мягкая порода с большим количеством трещин. Я все чаще спотыкался об обломки, упавшие на землю. Это был скверный участок. Вскоре я наткнулся на обвал, который загородил весь проход. Это был старый обвал, причем грунт был настолько мягкий, что просочившаяся вода превратила его в сплошное месиво. Потолок здесь был выше, и вдоль левого края галереи шел выступ, по которому можно было обойти обвал. Я так и сделал и сразу же увидел пятно света на стене – оно исходило от лампы Менэка. Мне опять показалось, что он специально меня дожидается.

Тоннель снова шел в граните и был так низок, что мне приходилось сгибаться вдвое. Он вел к месту, где встречались несколько мелких выработок, похожих скорее на щели. Я бросился следом за лампой Менэка, боясь потерять ее из виду. Эта часть рудника напоминала пчелиные соты. То и дело я натыкался на какие-то ходы, перекрестки, гезенки, подъемы, тоннели – все вперемежку, все это в свое время возникало, по мере того как из недр извлекалась руда. И все было похоже одно на другое.

Два раза я сворачивал не в ту сторону, возвращался назад и видел лампу Менэка, которая оказывалась совсем рядом, недалеко от того места, где я неправильно свернул. Меня снова стала преследовать мысль, что он нарочно меня дожидается, хочет, чтобы я шел за ним следом. И каждый раз, когда я думал о том, что мне придется самостоятельно выбираться из этого лабиринта, чтобы вернуться назад, мне становилось страшно и все мое тело покрывалось холодным потом. Я пытался удержать в памяти каждую новую галерею, все эти подъемы, спуски и повороты. Но их было так много, что запомнить все было просто невозможно. Кроме того, нужно было все время следить за тем, чтобы не потерять из виду Менэка с его лампой и смотреть под ноги, чтобы куда-нибудь не свалиться.

Я полз по длинному тоннелю высотой нс более трех футов, находясь всего в нескольких ярдах от Менэка. Благодаря какому-то фокусу в устройстве шахты вдруг подул свежий ветерок и почувствовалось дыхание моря. Тоннель вошел в узкую галерею, настолько узкую, что иногда приходилось идти боком. В одном месте обвалилась часть кровли. Я стал перебираться через обвал, а когда перебрался, меня встретила полная темнота. Включив фонарик, я быстро пошел вперед, чтобы догнать Менэка. Тоннель сворачивал то в ту, то в другую сторону, но шел непрерывно вверх. Света впереди не было, только красноватое свечение фонарика сквозь мои пальцы. Мне то и дело попадались другие ходы, пересекающие тоннель под прямым углом, но я шел вперед, все быстрее и быстрее, уже не соблюдая осторожность – нужно было догнать Менэка.

И вдруг галерея неожиданно кончилась. Это был обвал, и скверный, судя по его виду. Я направил фонарик на дыру в потолке галереи, пытаясь что-нибудь рассмотреть в глубине и щурясь от яркого света неприкрытого луча. Просто глубокая дыра, и больше ничего. Я вскарабкался наверх, мне показалось, что там есть нечто вроде лаза, но лаза не было, оказалось, что это только тень, которую я и принял за проход. Выхода из галереи не было. Камень, на котором я стоял, не выдержал моего веса, и я скатился вниз по груде рыхлой породы, выронив фонарик и ссадив кожу с рук.

В наступившей темноте я лихорадочно шарил руками, пытаясь отыскать фонарик, но под руку попадались только камни и вязкая глина. Не дан мне Бог потерять фонарик! А что, если разбилась лампочка? Почему я, дурак, не взял шахтерскую лампу? Лампа работает дольше, чем фонарик, и ее нельзя разбить. Я встал на колени, проклиная все на свете, чуть не плача, и стал лихорадочно шарить руками по земле. Потом вспомнил о спичках. Конечно же у меня есть спички. Довольно паниковать, черт возьми. Я взял себя в руки, напрягая всю свою волю, и почувствовал, что нервы постепенно приходят в порядок. Но все-таки, когда я сунул руку в карман за спичками, мое дыхание скорее напоминало всхлипывания. Спички, слава Богу, были на месте.

Я зажег одну. Маленький желтый язычок пламени был все равно что маяк спасения. Фонарик откатился дальше от того места, где я его искал. Его хромированный футляр словно подмигивал, подсмеиваясь надо мной. Я подобрал его и нажал кнопку. Он загорелся так же ярко, как и прежде, и я с облегчением вздохнул.

Но потом меня снова охватил страх, и я побежал назад по извилистой наклонной галерее. Мне необходимо было найти «Менэка, я ведь не знал, где выход. Нечего было и пытаться вспомнить все эти повороты. Я даже не знал, в какой части шахты я нахожусь. Знал только, что это старые выработки. Здесь можно блуждать целыми днями. Менэк, наверное, где-нибудь меня ждет, разве не так? Раньше он ведь каждый раз меня дожидался. Или я ошибаюсь? Может, он и понятия не имел, что я иду следом за ним. Я ударился головой о выступ скалы и вскрикнул от слепящей боли, но, не останавливаясь, побежал дальше, заглядывая в каждую выработку, которые отходили от галереи. Некоторые их них, поперечные, шли в обе стороны, другие напоминали скорее щели и тут же заканчивались, и ни в одной, из них я не видел ободряющего света лампы Менэка. Я подошел к развилке, которую не мог вспомнить, и повернул направо. Не пройдя и двадцати шагов, я понял, что никогда раньше в ней не бывал, и решил вернуться назад. Попытавшись пойти по левой галерее, опять увидел, что шел не оттуда. Тогда я остановился. Мне не хватало дыхания. Нужно взять себя в руки. Я ошибался в Менэке. Он не ждал меня на каждом повороте. Это все мое воображение. За каким чертом я вообще сюда сунулся? И тут меня поразила новая мысль. А что, если он знал, что я за ним иду? Что, если он нарочно завел меня в эти старые выработки? Какой удобный способ разделаться с человеком! Какой великолепный способ меня убить – завести сюда, а потом бросить! Мне вспомнились рассказы о римских катакомбах. Вспомнился и священник, который водил меня в Санта-Калисто – это тридцать девять миль подземных переходов, один над другим, и в каждой стене ниши, в которых были похоронены первые христианские мученики. Я так и вижу перед собой этого священника с горящей свечой в руке, его неанглийское лицо и жесткие торчащие волосы, и как он шел спиной вперед, водя нас по этим катакомбам. Он рассказывал, что до сих пор еще существуют неисследованные галереи, в которых монахи никогда не бывали, и что германцы, ища спасения после падения Рима, прорвались в катакомбы и остались там навсегда, так никогда отгуда не вышли. Этот священник меня напугал. Он ни слова не знал по-итальянски, и, когда мы поднялись наверх, я спросил его, какой он национальности. Он улыбнулся и ответил, что он немец.

Я громко выругался. Нужно прекратить думать о таких вещах. Я должен выбраться отсюда самостоятельно. Глубоко вздохнув, я задержал дыхание, чтобы перестать задыхаться. Менэк должен быть где-нибудь здесь. Я позвал его, выкрикнув во весь голос его имя. Но никто не ответил, только мой собственный голос вернулся ко мне, отозвавшись глухим эхо. Я крикнул еще раз и снова услышал свой голос, который прозвучал много позже того, как я крикнул. Я перестал кричать. И вдруг кто-то засмеялся, или мне это показалось. Ну конечно, это только мое воображение. Звук возвращался снова и снова – что-то шелестело и кудахтало, и одновременно я почувствовал дуновение свежего воздуха. Должно быть, это звуки моря гуляют по галереям.

Море! Я взял себя в руки и выключил фонарик. Нужно беречь батарейку. Не стоит тратить зря энергию, пока я тут стою и раздумываю. А подумать необходимо. Нельзя впадать в панику, нужно просто во всем разобраться. Я шахтер, а не ребенок, который впервые спустился в шахту.

Я повернул назад в темноте, ориентируясь по легкому движению воздуха, которое ощущалось в галерее. Она привела меня назад, в направлении к завалу, и я шел по нему до ближайшего квершлага. Он был узкий и низкий, и мне пришлось ползти на четвереньках. Здесь, в этом узком тоннеле, движение воздуха ощущалось сильнее. Я чувствовал на лице его влажное соленое дыхание. Тоннель снова расширился и круто пошел вниз. Вскоре мне пришлось сползать по почти вертикальному спуску. Там отовсюду била вода, и я моментально промок до пояса. Потом тоннель снова выровнялся, и теперь отчетливо было слышно море – свежий ветерок доносил до меня слабый плеск волн.

И вдруг галерея внезапно кончилась. Теперь передо мной был не обвал, а просто пустое место. Направив туда луч фонарика, я увидел огромную пещеру, естественную или искусственно созданную – неизвестно. На дне ее плескалось море. Мне казалось, что я даже вижу его черную поверхность.

Никакого выхода здесь не было. Края пещеры круто обрывались вниз; по зеленым стенам ее текла вода, выбиваясь фонтанчиками из трещин. Даже если бы я смог спуститься, не было никаких признаков того, что там, внизу, существует продолжение галереи. Я вскарабкался снова наверх, потом поднялся по квершлагу, прошел по тоннелю и снова очутился там же, откуда начал свой путь.

Значит, следовать за ветром было бесполезно. Я выключил фонарик и попытался вспомнить, откуда я пришел. Если бы только можно было восстановить мой путь в обратном порядке. Встав лицом по ходу галереи, я двинулся вперед, свернул в левую развилку и продолжал идти наугад, куда глаза глядят. Вскоре я понял, что заблудился окончательно – мне попадались какие-то завалы, штреки, в которых было по колено мутной воды, – ничего знакомого, все это я видел в первый раз. Я обнаружил шахту с зелеными от водорослей стенами, которая вертикально шла вверх, далеко за пределы луча моего фонарика; наверху не было видно ни звезд, ни серпика луны, несущего свет надежды. Просто какая-то старая шахта. Все больше становилось воды, она сочилась из каждой трещины и потоком текла по галерее, доходя мне до колена. Кровля галереи постепенно опускалась, так что она превратилась в настоящую трубу, по которой текла вода.

Я вернулся назад, выбрал другое направление и теперь двигался наверх, поднимаясь с одного горизонта на другой. В этом направлении был какой-то план, который, как мне казалось, был мне понятен. И вдруг – снова тупик, неизвестно почему. Просто, наверное, жила в этом месте иссякла. Я снова повернул назад, опускаясь постепенно вниз по ходу выработки. Если бы только услышать насос – по его звуку можно было бы ориентироваться. Я пошел по течению воды. Галереи напоминали старинные готические переходы, которые вдруг открывались в широкое пространство собора – в том месте, где расширялась выработка, следуя капризам жилы. Я спускался все ниже и ниже, и воды становилось все больше. И ни малейших признаков насоса. Узкий гезенк вывел меня в более просторную галерею. Здесь воды было уже по пояс.

Идти мне было трудно, но я все-таки шел, хотя и понимал, что нужно вернуться, – воды было слишком много. Но мне не хотелось признавать, что я снова ошибся. Свет фонарика начал слабеть. Какое-то время я отказывался это замечать. Но здесь, в этой полной воды галерее, где видна была только темная поверхность воды, стало совершенно ясно, что батарейка садится. Луч из белого превратился в желтый и потерял свою силу. Эти изменения наступали постепенно, так что я не сразу обратил на них внимание.

Впереди на темную гладкую поверхность волы, которая уже перестала быть гладкой, лилась сильная струя из какого-то отверстия наверху. Когда я дошел до этого места, нога моя потеряла опору, и я с головой ушел под воду. Вынырнув и отфыркиваясь, держа фонарик над головой, я пытался нащупать ногой илистое дно. Найдя его, выкарабкался из ямы, мокрый и промерзший. Одного взгляда на потолок было достаточно: я понял, что провалился в шахту, потому что сверху было отверстие, из которого и лилась эта струя воды.

Тут я понял, что дошел до того уровня, где шахта залита водой. Ничего не оставалось делать, как только вернуться назад. Вот тут я испугался. Испугался по-настоящему. Страшнее всего был пожелтевший луч фонарика. Его батарейка слишком долго пролежала на складе. Ее может хватить на пять минут, а может быть, на полчаса. У меня было слишком мало времени, я должен был выбраться из шахты.

Двигаясь назад по затопленной галерее, я посмотрел на часы. Стрелки на светящемся циферблате показывали без пяти одиннадцать, значит, я находился пол землей уже около часа. Я повернул и двинулся вверх по крутому подъему, стараясь идти как можно быстрее, что было нелегко, так как ноги вязли в тине, покрывающей дно. Но я все равно лихорадочно спешил – необходимо было выбраться наверх как можно скорее, прежде чем батарейка окончательно сядет. Если бы только я мог найти шахту, из которой было видно небо и светящийся серпик луны. Можно было бы попытаться вскарабкаться по ней наверх. Или, по крайней мере, дождаться утра и тогда начать звать на помощь. Впрочем, было мало шансов, что меня услышат. Но все-таки была бы хоть какая-то надежда.

Карабкаясь наверх, я стал вертеть головой, чтобы уловить на лице движение воздуха, которое указало бы мне направление в сторону моря или какой-нибудь вертикальной выработки. Но никакого движения не было. Было тихо и неподвижно, как в гробу. Мне снова вспомнились римские катакомбы. Нет-нет, не годится об этом думать. Я сойду с ума, если себе это позволю. У Эдгара По есть один рассказ. Как он называется? Кажется, «Бочонок амонтильядо». К черту Эдгара По. Вот уж о ком не следует вспоминать, если желаешь сохранить рассудок.

И вдруг я остановился. Ухо уловило еле слышный звук, похожий на биение пульса. Или это кровь стучит в висках? Я тяжело дышал, прямо задыхался. Что же это такое, кровь в висках или насос, спрашивал я себя, пытаясь не думать о себе и своем сердце и прислушаться. Но никакой уверенности у меня не было. Страх в сочетании с неподвижным влажным воздухом могут сыграть с человеком любую шутку.

Я медленно двинулся вперед, сосредоточив всю свою энергию на слушании. Крыша галереи слегка приподнималась. Вдоль стены шел каменный уступ, который вел к темному отверстию. Звук как будто бы шел оттуда. Или это только мое воображение? Он был такой слабый, почти эфемерный. Я поднялся по уступу и нырнул в узкий тоннель, который оказался сравнительно сухим. Боже мой, каким тусклым стал мой фонарик! Расширившийся тоннель привел меня в очередную галерею. Пульсирующий звук стал громче и резче, превратившись в частую капель. Окружающие породы были здесь значительно мягче. Под ногами то и дело оказывались ямы. С гулким звоном капали капли. Этот звук я и услышал.

Выключив фонарик и прислонившись к стене, я закрыл глаза, чтобы не так угнетала темнота. Внезапно появившаяся искра надежды погасла. Я чувствовал безмерную усталость. Сунув фонарик в карман, я всем своим весом оперся о стену. Мне нужно было подумать. Времени у меня не оставалось, скоро я окажусь в полной темноте. В галерее было тихо и спокойно, только непрерывно капала вода.

И вдруг я осознал, что руки мои прикасаются не к граниту, а к значительно более мягкой породе. Я снова достал фонарик. Да, порода мягкая. Вот откуда эти ямы под ногами. Это была та же самая порода, которую я отмстил вскоре после того, как Менэк провел меня мимо пещеры. Можно, конечно, было предположить, что этот скверный участок мягкой породы охватывает достаточно обширную часть шахты, но это было мало вероятно, ведь вся выработка располагается в основном в граните. Мягкая порода, вероятно, заполняла только разрыв в гранитном массиве.

Пройдя немного вперед, я обнаружил гезенк и заглянул туда. Мой фонарик едва позволял видеть очертания стен. Но мне показалось, что меня погладили по лицу, – воздух уже не был неподвижным. Спустившись по этому проходу, я повернул налево и пошел по более узкой и низкой галерее, следуя за движением воздуха. Стены снова были гранитные. За следующим же поворотом я обнаружил, что дальше идти некуда, – передо мной была пустота. Оглядевшись вокруг, я увидел нечто вроде пещеры. Напротив можно было разглядеть каменную стену.

И вдруг, задрожав от радости, я увидел выступ, который шел вниз вдоль каменной стены. Он был покрыт жидкой грязью, и я легко соскользнул вниз. Неужели это действительно тот самый путь, по которому меня вел Менэк? Неужели я не ошибся? Не может быть, чтобы существовали два таких одинаковых места. Двигаясь дальше по галерее, я все больше убеждался в том, что иду по знакомому пути. Стены были из мягкой породы, кровля – вся в трещинах. Под ногами валялись упавшие сверху куски породы.

И вот галерея расширилась и открылась в обширную выработку. Слышно было, как по каменистому склону вода стекает в море, лежащее глубоко внизу. А прямо надо мной виднелось крохотное пятнышко света, указывающее на то, что это верхнее отверстие шахты.

Я испытал такое облегчение, что у меня даже задрожали коленки. Пришлось постоять неподвижно, чтобы немного прийти в себя. Я стоял и смотрел на этот далекий кружок света. Совсем другое дело, когда чувствуешь контакт с внешним миром, с поверхностью земли. Можно было мириться даже с темнотой.

Я включил фонарик и стал нащупывать ногой первую железную крепь. Мой сапог наткнулся на деревянный обломок крепежной стойки. Крепь должна быть как раз над ней, но я никак не мог ее нащупать. Возможно, я слишком волнуюсь и поэтому ищу не там, где нужно. Крепко ухватившись за ручную скобу, я протянул ногу немного подальше. Но и там ничего не было, только гнилые обломки дерева. Отступив назад и изогнувшись, я посветил вверх.

Крепи не было. Не было и следующей, которая должна была находиться над первой.

Сначала я подумал, что это другое место, нс то, мимо которого я проходил раньше. Но ведь наверху был виден свет, а внизу плескалось море. Кроме того, состав пород был тот же самый. Могло, правда, случиться и так, что я оказался в той же самой формации, только выше или ниже. Но ведь не может же быть второго, точно такого же уступа, ведущего к узкому входу в гранитную толщу? Я вернулся в галерею, чтобы посмотреть еще раз. Обвал бы тот же самый, сомнения не было. Вернувшись к выходу, я встал на колени и, светя фонариком, осмотрел то место, где, по моим расчетам, должна была находиться крепь.

Крепи на месте не было. Вместо нее была неровная дыра. Ее просто раскачали, а потом выдернули.

Именно в этот момент мой фонарик начал мигать. Света он почти не давал, и я его выключил. Здесь, слава Богу, темнота была не совсем черной. Подняв глаза, можно было увидеть луну. Пусть она была далеко, все-таки, когда я видел этот крошечный серпик, на душе становилось легче.

Я достал спичку, чиркнул и, высунувшись наружу, осветил то, что осталось от настила. В неверном свете было ясно видно, что второй крепи тоже нет, отсутствует и третья. Они ведь были на месте, когда я перебирался вслед за Менэком через эту выработку. А теперь их не было, их вырвали, вытащили – словом, уничтожили. Это могло означать только одно: Менэк знал, что я иду следом за ним. Он поджидал меня после каждого поворота. И он нарочно завел меня в эту старую часть шахты. А потом вернулся и снова перешел через яму, выдергивая за собой крепи. Боже мой, какое чудовище! Это настоящее убийство, хотя со стороны никто этого не скажет. Тем не менее это было так. Мне вспомнилось то, как я подумал: человек, который мог хладнокровно сбросить собаку в старую шахту, способен на все.

Я сел на самый край обрыва, свесив ноги вниз, и стал думать, что же делать дальше. Я был совершенно спокоен. Теперь я знал дорогу, знал, как пройти отсюда к насосу и к главному стволу. Все, что требовалось, – это перебраться через проклятую пещеру, через этот мертвый промежуток в двадцать футов. Задача вполне понятная. Я больше не боялся. Бояться было нечего. Все было предельно ясно. Мне уже не нужно было ломать голову над таинственным и неизвестным. Передо мной стояла реальная задача. Менэк хотел меня убрать и разработал дьявольский план, согласно которому я должен был погибнуть. Между мной и спасением стоял всего-навсего двадцати футовый промежуток голой крутой скалы. Его разум против моего.

Немного отдохнув, я решил сделать единственную вещь, которая представлялась мне возможной. Я засветил фонарик, нашел скобу для руки и опору для ноги и вылез из галереи на скалу, держа фонарик в зубах. Скала была не совсем отвесная, градусов восемьдесят, и, прижимаясь к мокрому камню, мне удавалось удерживаться, цепляясь за скалу руками и ногами. Беда была в том, что камень был покрыт какой-то слизью и ноги и руки скользили. Внизу, подо мной, плескалось море, словно облизываясь в предвкушении момента, когда я сорвусь вниз.

Я медленно передвигался по скале от скобы к скобе. Иногда удавалось опереться ногой, засунув носок ботинка в трещину, иногда – поставить -ногу на выступающий камень, но иногда они просто болтались. Добравшись до пятой скобы, я не мог найти опоры для ног и просто висел на руках, пытаясь найти следующую скобу с помощью слабого мерцания фонарика, однако все было тщетно. Ногами тоже ничего не удавалось нащупать, всюду была гладкая скала. Вися на одной руке, я попытался что-то найти левой, однако ни скобы для руки, ни опоры для ноги не было, и мне пришлось вернуться назад.

К тому времени как я снова очутился в галерее, руки у меня дрожали от перенесенного напряжения. Я сел, прислонившись к каменной стене. Через некоторое время попробую еще раз, а пока у меня нет никаких сил. Мне казалось, что я брожу по переходам этой старой шахты целую жизнь, а было всего половина двенадцатого.

Я пытался отдохнуть и расслабиться, но это было нелегко, так как одежда моя промокла и я чувствовал себя неуютно, хотя и не мерз, поскольку воздух был довольно теплым. Просто я безумно устал, и было неприятно, что я такой грязный. Черт бы побрал этого проклятого старика! Почему он хочет меня убить? Чего он опасается?

У меня стали затекать руки и ноги. Мокрая одежда липла к телу. Меня начало трясти, не от холода, просто оттого, что я промок. Я поднялся на ноги. Как же мне все-таки перебраться на другую сторону? Сделав еще одну попытку, я поскользнулся, нога у меня сорвалась с опоры, и мне пришлось висеть на одной руке, пока не удалось нашупать трещину, на которую можно было опереться.

Последняя попытка убедила меня в том, что этот способ невозможен. Нужно было искать обходной путь.Но фонарик к тому времени почти совсем сдал. Что-нибудь различить можно было, только поднеся его к нужному месту на два-три дюйма. Двигаясь ощупью, я нашел дорогу к обвалу и к наклонному уступу, поднялся по нему, заполз в тоннель и сразу же повернул налево. Ощупывая руками стены с обеих сторон, прошел еще несколько шагов и снова свернул влево. Здесь тоннель резко пошел вниз, и через минуту земля ушла у меня из-под ног. Я рискнул зажечь еще одну драгоценную спичку. Здесь оказался почти Отвесный спуск на расстоянии пятнадцати метров, а потом галерея выравнивалась. Я с трудом преодолел этот спуск и продолжал идти дальше. Дойдя до развилки, повернул налево и через несколько ярдов оказался перед завалом. Пришлось вернуться назад и пойти по правому тоннелю, но и он кончился тем же. Осмотревшись при помощи еще одной драгоценной спички, я убедился, что эта галерея непроходима.

Я вернулся назад, карабкаясь наверх в полной темноте. Испробовал еще одну галерею, потом еще одну. Одна привела меня к открытой шахте, другая уткнулась в глухую стену. У меня оставалось всего пять спичек, и я безумно испугался, что не найду теперь дороги к пещере. Там, по крайней мере, оставалась хоть тень надежды. Сначала я свернул не туда, куда надо. Попытался снова, обливаясь потом от страха. На этот раз вышел по узкому тоннелю к мягким породам и обвалу, а оттуда – к пещере, где высоко-высоко вверху виднелась точечка света.

Там я посидел, дрожа и прислушиваясь к шуму воды. Возможно, при дневном свете удастся что-нибудь разглядеть. Если же нет… Думать об этом было невыносимо. Никто ведь не знает, что я здесь. Значит, здесь и останусь, пока не сгнию.

И вдруг я вскочил на ноги. Мне показалось, что я слышу голос, слабый и отдаленный. Вот опять. Протяжный зов, повторенный эхом. Я, должно быть, схожу с ума. Голос был похож на женский. Я прислушался, но зов не повторился, и я снова сел на землю. Когда вокруг журчит и капает вода, можно себе вообразить Все, что угодно. Я припомнил все страшные истории, которые рассказывали шахтеры-оловянщики в лачуге моего отца в Скалистых горах, рассказы о гоблинах, обитающих в горах, о горных духах, о внезапных вспышках света. «Где только покажется оловянная жила; так и жди, что услышишь разные диковинные звуки», – говаривал один старик шахтер. Но вот о женских голосах как-то не рассказывали.

И вдруг я весь сжался, нервы у меня были настолько напряжены, что я готов был заорать не своим голосом. В галерее по ту сторону пещеры показался свет.

Я пытался себе внушить, что мне это только кажется, что это шутит шутки темнота. Но теперь я отчетливо видел вход в галерею, напоминающий старинную дверь, и из нее шел желтый свет. Возможно, это вернулся Менэк. Свет как будто бы делался ярче. Потом послышался протяжный крик, от которого стыла кровь. Это были негромкие плачущие звуки, которые катились по галереям и которые эхо, постепенно заглушая, возвращало назад. Плакала женщина, и эхо возвращало назад ее безумные рыдания. А вход в шахту позади пещеры освещался все ярче и ярче.

Глава 8. БЕЗУМНЫЙ МЕНЭК

Я не знал, чего ожидать, не представлял себе, кто покажется в этой галерее. Я стоял, прижавшись к мокрому камню стены, в висках стучала кровь. Если бы в галерее не было так темно, я бы убежал. Свет становился все ярче, теперь он уже отбрасывал блеск на стены, и стало возможно различить сгнившие подпорки и крепи, которые торчали из стен старой выработки. Я знал, что если это человек, то он не сможет сюда перебраться. Но, как мне кажется, я и не думал, что это человеческое существо. Ни один человек, воспитанный на старинных легендах, не мог бы принять эти дикие звуки за человеческий голос.

Наконец появился и сам источник света. Он был прикреплен к шахтерской каске, и вскоре показался сам шахтер, который медленно двигался по направлению к пещере. Я подумал обо всех людях, что погибли в этих местах. Шахта была старая как мир. Люди здесь работали в течение двух или трех столетий, вгрызаясь сверху вниз с поверхности земли и вбок, со стороны скал. Многие из них нашли в ней свою смерть.

Я ждал, что будет делать это существо, когда дойдет до сгнившего настила. Пойдет ли оно дальше или остановится?

Существо приблизилось к разрыву, остановилось и, прислонившись к стене, стало щупать ногами, отыскивая точку опоры.

Это был человек.

Но только не Менэк. Он был гораздо меньше, чем старик Менэк. Не был это и его сын, а также не Слим и не Фраер. Я колебался. Меня он не видел. Я находился в тени в своей части галереи. Шахтер не нашел ожидаемой опоры для ноги и наклонился, пытаясь разглядеть металлические крепи, которые там были раньше. Луч его лампы светил прямо на меня Тут я решился себя обнаружить.

– Кто вы такой? – спросил я.

Человек отпрыгнул назад, испуганно вскрикнув. Голос был женский.

– Это вы, Джим? – спросила женщина голосом Кити.

Облегчение, удивление, унижение – все смешалось в моей душе.

– Да, – сказал я, выходя на свет, который отбрасывала ее лампа.

– Слава Богу! – воскликнула она.

– Откуда ты взялась? Что ты здесь делаешь? – спросил я.

– Я спустилась вниз, чтобы вас отыскать. – сказала она. – Слава Богу, вы целы и невредимы. – Ее тихий голос возвращался ко мне в виде шепота, словно проблуждав пред этим по бесчисленным галереям.

– А ты в этом сомневалась? – спросил я.

– Не знаю, – ответила она. – Я не знала, что и думать. Я была у сараев, где мы условились встретиться, и видела, как подошел мистер Менэк. Я ждала и ждала, а вы все не шли. А потом мне стало страшно, я спустилась вниз и пошла в тайник. Мистер Таннер вас не видел. Тогда я отправилась к Мермейд, думала, что вы там, но вас не было, а когда пришла назад в убежище, вы еще не вернулись. Тут я по-настоящему испугалась и направилась в старые выработки. Думала, что вы, возможно, заблудились или… или еще что-нибудь. Но теперь я вижу, что напрасно беспокоилась, – добавила она с неожиданной резкостью в голосе.

– Это единственный путь, по которому можно попасть в старые выработки? – спросил я.

– Нет. Есть еще один проход. Но он очень узкий и низкий. Нужно ползти на животе. Чужому его не найти.

– Понятно, – пробормотал я. – А обычно ходят вот этим путем?

– Да. Мой отчим сам вбил штыри в скалу.

– Твой отчим их только что вынул, вытащил, выбил.

– Что вы говорите!

– Здесь нет ни одного штыря.

– Я как раз искала, когда вы со мной заговорили. – Она нагнулась. – Да, вы правы. Их больше нет, кто-то их вытащил.

– И тем не менее час тому назад, когда я шел следом за стариком, они были на месте, и мы спокойно перебрались через эту выработку. Что тебе об этом известно?

– Вы хотите сказать… – Она замолкла, боясь выговорить то, что подумала.

– Совершенно верно, – сказал я. – Он завел меня в эти кроличьи норы, а потом вернулся и вышиб железные опоры из скалы, отрезав мне путь назад. Симпатичный человек этот твой отчим.

– Он знал, что вы идете следом за ним, – медленно проговорила она, словно сообщая о действительном факте. – Он об этом знал, верно?

– Как ты догадалась? – с удивлением спросил я.

– Это не догадка. Я знала, что он в конце концов отправится в эту шахту. Когда он вышел из кухни, я выглянула в окно – просто посмотреть, взошла ли луна. Он стоял на склоне, который ведет в шахту. Стоял и оглядывался назад, на дом, словно чего-то дожидаясь. А когда увидел, что вы выходите из-за дома, сразу двинулся вниз по склону, к шахте. Я вышла из кухни и пошла за вами. Я видела, как вы прятались в терновнике, дожидаясь, когда он выйдет из каптерки. И потом, когда он скрылся в шахте, видела, как вы побежали к подъемнику. Я все ждала. А потом увидела, как мистер Менэк вернулся, вернулся один. Я думала, что скоро появитесь и вы. Но вас не было, поэтому я и спустилась в тайник. Вот тут я начала по-настоящему беспокоиться и решила пойти искать вас в шахте. Не годится чужому человеку там блуждать, даже если он шахтер.

– Ты совершенно права. Не годится, – сказал я. – У меня в фонарике села батарея, осталось всего пять спичек, я прошел и прополз целые мили, и мне было страшно, как никогда в жизни. Я уже думал, что это место станет моей могилой. Послушай, покажи-ка мне, как отсюда выбраться.

– Ладно, – сказала она. – Ждите меня там, где сейчас стоите. Я скоро. – Свет ее лампы удалился и исчез в глубине галереи. И сразу наступила темнота.

Снова стал слышен этот непрерывный звук – всюду капала вода. Проклятая темнота почти заставила меня поверить в то, что не было никакой Кити, что никто сюда не приходил и что все это мне только почудилось. Я ждал в темноте минут пять, может быть, десять. Потом в галерее позади меня показался свет. Через минуту она уже стояла возле меня, и луч се лампы осветил всю громадную пещеру, некогда наполненную оловянной рудой.

Какое это облегчение – видеть свет и чувствовать рядом с собой человека! Я взял ее за руку в темноте.

– Я хочу тебя поблагодарить, – сказал я.

– Не стоит, – отозвалась она и робко отодвинулась. – Мне просто показалось, что тут что-то неладно, вот я и решила спуститься в шахту. – Ее голос понизился до шепота.

– Не знаю, что бы со мной стало, если бы ты не пришла, – сказал я. – Так бы и сидел здесь неизвестно сколько времени.

– Вас обязательно стали бы искать.

– Не знаю, – сказал я. – Им, возможно, не пришло бы в голову искать меня здесь. Я бы никак не мог перебраться через эту пещеру. Другого пути я не знал, света у меня не было. Мне еще посчастливилось, что я смог найти дорогу назад до этого места. Он бросил меня в самом дальнем конце старых выработок. – Я повернул ее лицом к себе. – Ты спасла мне жизнь, Кити.

– Ну что тут особенного? – сказала Кити, явно волнуясь.

– Для меня очень много, – ответил я с деланным смехом, который застрял у меня в горле.

Мы с минуту помолчали, не зная, что сказать. Я повернул к себе ее лицо. Она не хотела на меня смотреть, но все-таки не отвернулась. Я нагнулся, поцеловал ее теплые мягкие губы и крепко прижал к себе, но, чуть только мое тело прикоснулось к ее телу, она сразу же отпрянула. Она тяжело дышала, и, заглянув в ее глаза, я увидел в них отчаянный страх, совсем как у испуганного животного. Но она была мне нужна. Мне нужно было ощущать ее рядом с собой, я должен был убедиться в том, что я больше не один. Схватив за руку, я притянул ее к себе. Ее каска со звоном упала на камни, волосы растрепались, когда она боролась со мной, пытаясь освободиться.

И вдруг бороться перестала. В следующее мгновение ее тело крепко прижималось к моему, а губы искали моих. Это были открытые, манящие губы, она обнимала меня со страстью просто неистовой. Но потом она быстро отстранилась и, наклонясь, подобрала свою каску. Было слышно ее тяжелое прерывистое дыхание. Она повернулась и пошла назад по галерее.

– Я покажу вам этот тоннель, – сказала она шепотом, словно не смея громко со мной разговаривать.

Я пошел за ней. Мы подошли к обвалу, поднялись по выступу и проникли в отверстие, которое вело в следующую галерею. Дойдя до третьего перекрестка, она пoвернула налево и почти сразу свернула еще раз, снова налево. Этот проход был немного повыше. Она остановилась и направила луч своей лампы вверх, осветив черную дыру в скале.

– Вот, – показала она. – Думаю, вы бы этого не нашли.

– Конечно не нашел бы, – согласился я.

Она полезла вперед по выступам в стене и исчезла в этом отверстии. Я следовал за ней. Мы ползли на животе, должно быть, ярдов двадцать. Все, что я мог видеть, – это ее ноги и ягодицы, освещенные лампой, которую она держала в вытянутой руке.

Наконец мы оказались в галерее и смогли встать на ноги. Через несколько минут стало слышно ритмичное постукивание насоса. Повернув налево, мы оказались в более широкой галерее, полной шума – к стуку насоса добавилось журчание воды. В конце галереи мы прошли под огромным шатуном, который, словно пила, то поднимался, то опускался. А через десять минут уже стояли в клети, которая поднимала нас на поверхность.

Трудно описать то облегчение, с которым я смотрел на освещенный луной мыс. Я видел морс, сияющее серебристым блеском, старые рудничные постройки, приятно белеющие в лунном свете. Напряжение оставило меня, и я почувствовал, что безумно устал. Страх, который я испытывал в этих узких извилистых галереях, ощущение потерянности и одиночества, темнота – все казалось сплошным кошмаром. Я не мог поверить, что это случилось со мной на самом деле, – это было слишком нереально. Казалось, будто я только что проснулся.

Вид у меня, наверное, был достаточно ошалелый, потому что она схватила меня за руку и сказала:

– Вам нужно пойти в дом и высушиться. Вы насквозь промокли.

– Да, – сказал я.

Она оставила меня и прошла в каптерку, а я просто стоял и любовался на лунный свет. Когда она вышла, комбинезона на ней уже не было. Она была одета в юбку и блузку, так же как утром, и волосы ее свободно развевались по ветру.

– Откуда вы так хорошо знаете шахту? – спросил я, когда мы стали подниматься по склону.

Она засмеялась:

– Я прожила здесь почти всю свою жизнь. А дети любопытны, им непременно нужно все узнать. Когда отчим узнал, что я лазаю в шахту, он стал брать меня с собой. Я была единственным человеком, которому он мог показывать свои владения.

– Почему ты не уехала отсюда? – спросил я, думая о том, каково ей было жить в доме с этим стариком одной, если не считать служанки.

– Не знаю, – тихо ответила она. – Я ведь была только в Пензансе, да и то всего один раз. Когда давала показания насчет… – Она остановилась и быстро добавила: – Мне там совсем не понравилось. А потом отчим остался один, в доме была только миссис Брайнд, и вскоре началась война. Кому-то нужно было работать на нашей маленькой ферме.

При мысли о Менэке ко мне вместе со злостью стали возвращаться силы. Я с ним как следует поговорю, как только приду в дом. За всем этим что-то кроется, дело тут не только в штольне Мермейд, которую собираются затопить. Он чего-то боится. Боится меня. Я увидел это по его глазам в штольне, когда он узнал, что я сын Руфи Нирн. Руки мои сжались в кулаки, и я твердо шагал вверх по холму с ощущением силы, вызванной гневом.

Девушка поняла мое настроение.

– Не нужно ничего делать не подумав. Сейчас вы просто обсушитесь и возвращайтесь в шахту. Утром, когда выспитесь, вам будет легче решить, что делать дальше.

– Мне и так все ясно, – ответил я, и мы молча продолжали идти дальше.

Мне не давала покоя одна мысль: человек, который способен совершить такое убийство – он ведь задумал меня убить, пытался это сделать, – такой человек сильно смахивает на маньяка. Я вспомнил, как сверкали у него глаза там, в этой проклятой штольне. Вот, оказывается, в чем дело. Этот человек безумен. Вид богатой оловянной жилы свел его с ума. А видел он ее еще ребенком. После этого его умом завладела одна-единственная мысль: стать хозяином этой шахты, разрабатывать месторождение и добывать олово самостоятельно. Именно это заставило его жениться – и в первый, и во второй раз. И если он решился убить человека только для того, чтобы не дать затопить шахту, значит, вполне возможно, что ему и раньше приходилось убивать. Эта мысль была настолько чудовищной, что я старался выкинуть ее из головы, потому что если такое допустить, то безумие моей матери представлялось настолько жутким, что ничего страшнее нельзя было себе вообразить.

Я пытался не думать об этом, когда шагал к дому, сжав кулаки. Я заставлю его признаться во всем. Вытащу из него всю правду, даже если для этого мне придется убить его своими собственными руками.

Между тем мы уже подходили к дому. Мне видна была решетка на маленьком оконце. Она четко выделялась на освещенных луной стеклах.

Девушка схватила меня за руку.

– Вы ничего такого не сделаете, правда? – снова спросила она.

Я не ответил. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, нужно было только добраться до старого Менэка.

– Пожалуйста, – просила Кити. Она задыхалась, стараясь не отстать от меня. – Это ни к чему хорошему не приведет. Он просто думал, что вы собираетесь загубить штольню. Он ее так любит. Это его единственное дитя. Пожалуйста.

Мы уже были у самого дома. Я направился прямо к парадной двери, девушка крепко держала меня за локоть. Я пытался стряхнуть ее руку, но она не отставала и продолжала меня умолять. Дверь была не заперта, и я вошел, оторвав наконец от себя ее руки.

– Пожалуйста, Джим, – молила она. – Прошу вас. Но я не обращал на ее слова никакого внимания.

– Возвращайся к себе в кухню – велел я ей.

– Ничего хорошего из этого не выйдет. – плакала она.

Лицо ее было искажено, из горла вырывались рыдания. Я оставил ее там – ее огромные глаза были наполнены отчаянием – и пошел дальше темными коридорами, которые напоминали мне о галереях в шахте. Моя мокрая одежда липла к телу, а ботинки, полные воды, чавкали по каменным плитам. В кабинете у старика горел свет, видный сквозь щель под дверью. Я повернул ручку и вошел.

Старик сидел за своим столом. Он поднял голову и, увидев, что я стою в дверях мокрый насквозь, так что с меня капало, стал медленно подниматься на ноги; свет лампы отражался в его выцветших от времени глазах.

В течение какого-то мгновения мы стояли, глядя друг на друга. Он, может быть, думал, что перед ним призрак, или просто лишился от испуга дара речи – как бы там ни было, он просто смотрел на меня раскрыв рот. Я закрыл дверь и двинулся к нему. В тот же момент он нагнулся и схватил маленький топорик, который лежал на полке среди прочих реликвий, связанных с его шахтерским прошлым.

Я подбежал к нему в тот самый момент, когда смертоносное оружие оказалось у него в руке. Он отчаянно боролся, с такой силой, которую невозможно было себе представить у человека его возраста. Но я все-таки был сильнее. Я вырвал топорик у него из рук и оттолкнул его от себя. Он ухватился за стол, опрокинув кресло, которое с грохотом упало на пол.

И тут он испугался. Я видел это по его глазам. Он тяжело дышал и то и дело облизывал губы.

– Что тебе надо? – спросил он. – Если ты насчет матери, то тебе уже все рассказали. Она была сумасшедшая.

У меня чесались руки схватить его за горло.

– А может, это ты сумасшедший? – спросил я, с трудом сдерживая гнев.

Его глаза, бледные и выцветшие – я ни у кого не видел таких бледных глаз, – смотрели на меня не мигая. Было такое впечатление, что у него вообще нет век.

– Ты думал, что я никогда не выберусь из этих старых выработок? Думал, что так и погибну в ловушке, которую ты для меня расставил возле пещеры? Ты хотел, чтобы я погиб. Он крепко вцепился руками в край стола.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказал старик. Он пытался сделать безразличный вид, но голос у него дрожал.

– Хотел, не отпирайся, – сказал я. – Ты знал, что я иду следом. Ты нарочно завел меня в старую часть шахты. А потом вернулся и вышиб железные опоры.

– Откуда мне было знать, что ты идешь следом за мной? – спросил он.

– Зачем ты вышиб опоры? – спросил я его.

– Я не хотел, чтобы ходили по старым выработкам. – Он поднялся на ноги. – Никого решительно не касается, что я делаю со своей собственностью, Прайс. Уил-Гарт принадлежит мне, и я не желаю, чтобы какой-нибудь вонючий дезертир затопил мою шахту, открыв в нее доступ к морю.

– Дезертир, говоришь? – заорал я. – А сам-то ты кто? Обыкновенный убийца!

При этих словах он словно бы съежился, отпрянув назад; лицо его побледнело. Кожа на лице натянулась и как бы прилипла к костям, так что казалось, будто борода растет прямо из черепа.

– Неправда, – сказал он. – Неправда. – Борода подскочила вверх. – Это ложь! – взвизгнул он.

– Нет, это не ложь! – кричал я. – Ты оставил меня погибать заживо погребенным в твоей проклятой шахте, потому что ты меня боишься. Ты думал обо мне не больше, чем о собаке, которую сбросил в шахту вслед за своей женой, или о моей матери.

Он, казалось, съежился еще больше, сидел там ссутулив плечи – совсем старый старик.

– Я это сделал для того, чтобы спасти твою мать, – сказал он. – Говорю тебе – для того, чтобы ее спасти.

Его горячность вызвала на поверхность мысль, которая подспудно давно уже шевелилась у меня в голове. Я пытался отделаться от нее. Это было невозможно. И все-таки…

– Твоя жена Гарриэт оставила тебе все свои акции Уил-Гарт, верно?

Он, похоже, понял смысл моих вопросов, потому что задрожал и не сказал ни слова.

– Оставила или нет? – крикнул я.

Он тупо кивнул, словно его загипнотизировали. Его бледные немигающие глаза были прикованы ко мне, словно – да-да, словно он увидел что-то ужасное. ,

– А у моей матери были акции Уил-Гарт? – спросил я его.

Его глаза блеснули. Мне кажется, он был не в состоянии ответить на мой вопрос. Он просто онемел от страха.

– Этот дом раньше принадлежал отцу моей матери, Джеймсу Нирну, – сказал я. – Он был трактирщиком, хозяином паба, когда шахта еще работала. А теперь Крипплс-Из принадлежит тебе. Моя мать перевела его на тебя, верно? Скорее всего, это именно так. – Я двинулся к нему. – А у Джеймса Нирна тоже были акции Уил-Гарт? – спросил я его. И когда он не ответил, я сказал: – Значит, моя мать и акции передала тебе, да? А первая твоя жена оставила тебе свои. Три женщины, и у каждой были акции Уил-Гарт. И все они умерли, – добавил я.

Он по-прежнему молчал.

– Теперь я все понял, – сказал я. – Ты их убил. Ты и твоя любовь к этой проклятой шахте. Завладел их акциями, а потом разделался с ними.

– Неправда! – взвизгнул он, вдруг обретя дар речи. Нижняя губа у него заметно дрожала, из глубины выцветших, бледных глаз смотрело чистое безумие. Он наклонился ко мне: – Они не хотели разрабатывать жилу. А у шахты есть душа. Брошенная шахта – это дьявольская штучка. Она убивает людей, если они не обращают на нес внимания. Убивает, говорю я тебе! – выкрикивал он. – Вот почему умерла Гарриэт. Во всем виновата шахта. И твоя мать тоже, и ты! – визжал он. – Уил-Гарт не позволит уничтожить богатство, впустив к себе море. Она тебя убьет, вот увидишь. – На губах у него появилась пена, глаза сверкали, он визжал, словно обезьяна. А я тупо на него смотрел, охваченный ужасом от его признания. Вдруг дверь распахнулась.

– Что, черт возьми, здесь происходит? – Это был капитан Менэк.

– Вас это не касается, – сказал я.

– Возвращайся назад в шахту, – велел он. – Ты же знаешь, ты не должен здесь находиться. Что, если явится полиция? Здесь и так достаточно сплетен.

– Какое мне дело до полиции? – сказал я, злясь на то, что нам помешали.

Мне нужно было время, чтобы во всем разобраться. Их убила шахта, сказал он. Но он сам и есть шахта. Это означает, что их убил он. Это он убил свою жену, он, а не моя мать. Боже мой, какое чудовище! Он убил свою жену и заставил мою мать думать, что это сделала она.

– Ах ты, скот, грязный чокнутый скот! – бормотал я.

Его сын подошел и схватил меня за руку, как раз когда я двинулся к нему. Я его отшвырнул. В этот момент я готов был совершить убийство, он это понял по моим глазам и громко крикнул:

– Прайс! – Его голос прозвучал так, словно он отдавал команду взводу солдат. – Назад, тебе говорю!

– Это наши дела, – сказал я. – Мои и вашего отца. Вы в это не вмешивайтесь. А когда я с ним разделаюсь, – добавил я сквозь зубы, – вы можете полюбоваться на то, что останется.

– Убирайся отсюда, – приказал он. – Слышишь? Убирайся.

– Ну уж нет, сначала я разберусь с этой свиньей, с этим убийцей.

Но только я двинулся к старику, который, скорчившись, сидел за своим столом, как капитан вдруг крикнул:

– Стой на месте, Прайс, иначе, клянусь Богом, я тебя застрелю!

Тут я остановился, потому что в руке у него был револьвер.

– Так-то лучше, – сказал он и злобно оскалился, так что из-под усов показались зубы. – Отойди и встань у стены. Ну, живо, встань к стене.

Я неохотно повиновался.

– Ну, что у вас тут произошло? В чем дело? – спросил он. Голос его звучал напряженно.

– Этот ваш папаша, – горячо начал я, – убийца. Он пытался меня убить, заманив в шахту. А кроме того, он убил свою вторую жену, столкнул ее в шахту, а потом убедил мою мать в том, что это сделала она. Он убил мою мать и мать Кити. Судя по всему, и вашу тоже.

– Нет. Моя мать умерла естественной смертью. Но вторую жену он действительно убил. – Губы сына растянулись в жесткую полуулыбку. – Именно поэтому я и получил контроль над Уил-Гарт.

В этот момент раздался страшный грохот. Мы все обернулись. В дверях стояла Кити, бледная как смерть, а на полу возле ее ног валялся поднос с чашками и чайником.

– Я… я несла вам чай, – пролепетала она жалким, тихим голосом.

– Возвращайся-ка ты на кухню. Кити. – сказал я. Она взглянула на меня широко раскрытыми глазами, затем медленно кивнула и вышла, словно в трансе.

Увидев, как она была потрясена тем, что услышала, я понял наконец весь трагизм этой невозможной ситуации. Старик, обезумевший от жадности, от желания заполучить в свои руки олово, и живущая рядом с ним Кити, которая не подозревает, что он убил ее мать.

Увидев открытую дверь, старик внезапно метнулся к ней. Я подставил ему ногу, и он растянулся на полу. Я бросился было к нему, но меня остановил его сын, приказав стоять на месте. По тому, как он держал револьвер, было ясно, что он не задумываясь пустит его в ход. Старик с трудом поднимался на ноги. Бормоча себе под нос что-то несуразное, он пошел к двери и сразу же скрылся в коридоре.

– Пусть идет, – сказал капитан Менэк. – Я потом с ним разберусь. – Он указал мне на стул. – Садись-ка, Прайс, и послушай, – сказал он. – Я понимаю, для тебя это было потрясением, но сделать ты ничего не можешь, по крайней мере сейчас. Ну, убьешь ты его, разве это вернет твою мать? Он ненормальный, помешанный. Я это понял, едва только вернулся домой. А что произошло сегодня? Из-за чего начался скандал?

Я ему рассказал. Когда я кончил, он медленно кивнул:

– Этого я и опасался. Только вот надеялся, что нечистая совесть заставит его держаться от тебя подальше.

– Что вы теперь намерены предпринять? – спросил я. – Должна же быть какая-то справедливость. – Я полнился на ноги. – Господи Боже мой, Менэк! Я хочу, чтобы этот негодяй предстал перед судом. Он довел мою мать до того, что она лишилась рассудка. Откровенная расчетливая жестокость его поступков чудовищна. Я требую справедливости! – кричал я, колотя кулаком по столу. – И, клянусь Богом, я добьюсь ее. даже если мне самому придется предстать перед трибуналом.

– Послушай, – сказал он, – чего ты этим добьешься? Ничего. Решительно ничего. О старике не беспокойся, я запру его. он будет сидеть пол замком. Отныне он никому не сможет причинить вреда. А ты сделай то дело, за которое взялся. После этого ты чист. А он получит то, что заслужил: всю оставшуюся жизнь будет бродить по галереям Уил-Гарт, глядя на залитую штольню, которая могла принести ему богатство. Он и сейчас достаточно тронулся, а тогда уже окончательно спятит, превратится в тихопомешанного, таким и умрет. Ты будешь отомщен. Прайс, если тебе нужно именно возмездие.

– Возмездие мне не нужно, – сказал я. – Я требую справедливости.

Он пожал плечами.

– Ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится, – сказал он. – Но только сначала закончи работу. А его все равно не повесят, даже если ты сможешь что-нибудь доказать, в чем я сомневаюсь. Его просто посадят в соответствующее заведение. А вот ты получишь свой срок за дезертирство. Имя твоей матери будет запачкано грязными языками судейских, оно будет красоваться на страницах всех воскресных газет. И помимо всего прочего, ты окончательно испортишь жизнь Кити.

В этом он был прав. Я облокотился на письменный стол. Злость куда-то улетучилась. Я чувствовал себя усталым и опустошенным.

– Наверное, вы правы, – сказал я. Мысль о том, что Кити, которая нигде не была дальше Пензанса, придется давать показания по делу об убийстве, была просто непереносимой. – Ладно, – сказал я. – Пусть себе живет. – И я направился к двери, но потом остановился: – Только заприте его покрепче. Если он будет на свободе, я ни за что не буду работать в Мермейд. где над головой Кам-Лаки, прямо-таки пропитанная водой.

– Об этом не беспокойся, – сказал он. – Я доверяю ему не больше, чем ты.

Я колебался. Мне очень хотелось сказать ему, что я ухожу отсюда, что не хочу иметь ничего общего с этим проклятым делом. А он сидел и смотрел па меня, прищурив глаза и держа в руках револьвер. Он никуда меня не отпустит, слишком многое у него поставлено на карту. Он скорее убьет меня, чем позволит отсюда уйти.

Я вышел и прикрыл за собой дверь. Теперь, когда во мне уже не было злости, я чувствовал себя потерянным. У меня не было никакой цели, никакого смысла в жизни, оставалось одно лишь отвращение ко всему здешнему предприятию. Я чувствовал себя примерно так же, как Гамлет. Смерть моей матери взывала к отмщению. Однако осуществить его я не мог. Нельзя же просто так, хладнокровно убить старого человека. Он же безумен. И вот вместо гнева меня переполняло отвращение. Уйти отсюда, убраться как можно скорее.

Передо мной оказалась дверь в кухню, а за дверью плакала девушка, слышались ее отчаянные, неудержимые рыдания. Я открыл дверь и вошел. Кити была одна. Она сидела у очага, плечи ее сотрясались от рыданий, казалось, ее хрупкое тело не может их выдержать. Она была бледни, это было видно несмотря на отблески пламени. Меня она не видела, она смотрела в огонь, и глаза се были сухи.

– Кити, – позвал я ее.

Она не услышала.

Я подошел и положил руки ей на плечи. Она подняла глаза и увидела меня. Рыдания прекратились. Казалось, она старается не дышать. И вдруг, прислонившись головой к моему боку, она снова разрыдалась. Слезы градом катились по ее липу, она вся дрожала, прижавшись ко мне.

– Полно, не плачь, – сказал я. – Все уже в прошлом. Тут ничего нельзя было сделать.

– Нет, можно! – отчаянно вскрикнула она. – Я сама могла. О Джим, сможешь ли ты меня простить? Она была так добра ко мне. А я ему поверила. Поверила тому, что он про нее сказал. Но мне ведь следовало знать, что она этого не делала. Маму свою я спасти не могла, а ее могла. – Кити в отчаянии смотрела на меня. – Скажи, что ты прощаешь меня, Джим, скажи, что прощаешь. Ведь не могла же я знать, правда?

– Конечно не могла, – говорил я, поглаживая се по волосам.

Бедная девочка была вне себя от горя.

– Господи, как все это страшно, – еле слышно проговорила она. – Весь тот ужасный год. Она провела взаперти полый год и все это время думала, что это она убила. Верила ему, что сошла с ума. О, если бы я только знала, – рыдала она. – Это моя вина. Я не должна была ей верить. Ведь если бы я не верила, и она бы так не думала.

– Тогда он убил бы ее каким-нибудь другим способом, – ласково сказал я. – Не думай об этом, Кити. Ты ни в чем не виновата.

Она крепко схватила меня за руку и прижала ее к своей щеке.

– Она рассказывала мне сказки, когда я была маленькой девочкой с косичками, – говорила она, словно через силу. – Она любила меня, и я не должна была верить. Как вспомню се лицо, когда она смотрела на меня через этот глазок… О Господи!

Дверь отворилась, и вошел капитан Менэк.

– Старика в его комнате нет, – сказал он, подходя к Кити и хватая ее за плечо. – Ты слышала, как он выходил?

Она сглотнула, а потом кивнула.

– Куда он пошел, наверх по лестнице? Она покачала головой.

– Он вышел из парадной двери, – медленно проговорила она.

Он отпустил девушку и обратился ко мне:

– Он отправился в шахту. Пойдем с нами. – Он быстро повернулся и вышел через кладовку. Я слышал, как он зовет Слима и Фраера.

– Послушай, Кити, – сказал я, хватая ее за плечи и поворачивая лицом к себе. – Тебе нельзя здесь оставаться. Понимаешь? Ты должна отсюда уехать.

Она медленно кивнула, а потом сказала тихим, потерянным голосом:

– Но куда? Мне некуда. Я ненавижу этот дом, но я ведь никогда нигде не была.

– Ты поедешь со мной, – сказал я не раздумывая, приняв мгновенное решение.

Она смотрела на меня. Через открытую дверь кладовки послышались голоса. Они все приближались.

– Встретимся у шахты в три часа утра. Сейчас некогда разговаривать, – быстро проговорил я, поскольку шаги звучали уже по булыжнику конюшен. – Встретимся в три. Поняла?

Кити медленно кивнула. Она была слишком ошеломлена и не могла ни о чем думать. Согласилась бы на все, что бы я ей сейчас ни предложил.

– Обещаешь?

– Обещаю, – шепнула она. Я слышал голос Фраера:

– Ничего себе шуточки, понимаешь. Мы работали с шести часов, кептэн, и я не собираюсь играть в пятнашки со стариком в этой клятой шахте. – Они остановились в кладовке.

– Мы должны его найти, – раздраженно сказал Менэк, проходя в кухню. – Пойдем, Прайс, – сказал он.

– Я хочу побыть немного здесь, – сказал я. – Девушка потрясена, для нее все это было шоком.

– К черту девушку! – рявкнул он. – Пошли.

– Я остаюсь здесь, – сказал я.

– Ты идешь с нами. – В его спокойном голосе слышалась угроза. – Смотри не нарывайся на неприятности, – добавил он, бросив взгляд в сторону Кити.

Я хотел было с ним схлестнуться, но решил, что толку не будет. У него был револьвер, я видел, как оттопыривается его карман.

– Хорошо, – сказал я, а потом повернулся к Кити. – Обещаешь? – снова спросил я ее.

Она медленно кивнула.

– Обещаю, – сказала она, словно повторяя затверженный урок.

Тут я ее оставил и пошел следом за Менэком. Когда он закрывал дверь, я видел, что она сидит в той же точно позе, в какой сидела, когда я вошел, устремив глаза в пространство и ничего не замечая. Мне кажется, именно в этот момент я понял, что люблю ее. Вдруг оказалось так естественно, что я решил взять ее с собой, когда буду отсюда уезжать. Вид ее страданий разрывал мне сердце, я страдал вместе с ней.

Когда мы вышли наружу, я удивился, что на небе все еще светит луна. Мне казалось, что прошла целая вечность с того момента, как мы с Кити пришли в дом.

Мы шли быстро и молча, Менэк рядом со мной, а Слим и Фраер чуть позади. Дойдя до шахты, они прошли в сарай, чтобы взять каски, лампы и шахтерскую робу. Потом все мы направились к подъемнику.

– А что, если он пошел в сторону утесов? – сказал Фраер. – Он ведь может забрести куда угодно. Может быть, стоит одному из нас остаться наверху?

– Нет, – ответил Менэк, и мы все вошли в клеть. – Он там. В шахте. Куда же ему еще идти? – Он дернул рычаг, и клеть поехала вниз, но на галерее, где находились склады, она остановилась. – Ты останешься здесь. Прайс, – сказал Менэк.

– Вы не хотите, чтобы я спустился в шахту?

– Нет. – Он вышел из клети и встал возле меня. – Я не хочу рисковать. После всего, что случилось, ты мне там не нужен. Дэйв! – крикнул он. – Дэйв! Куда запропастился этот проклятый валлиец? Дэйв!

Мелькнул свет фонарика.

– Да, я здесь. Что случилось? – испуганно спрашивал Дейв, появляясь из галереи.

– Явился, наконец. Скажи, у тебя есть револьвер?

– Натурально, капитан. Я всегда…

– Постереги своего приятеля Прайса. Не оставляй его ни на минуту. Понятно? Если он попытается сбежать, стреляй. Ты мне за него отвечаешь. – Он обернулся ко мне: – Пойми меня правильно, Прайс. Не желаю тебе ничего плохого, просто не хочу рисковать. Еще денька два, и все будет кончено. И тогда ты будешь свободен,

Все его действия настолько меня удивили, что я не знал, что сказать, Дэйв подошел к нам совсем близко. Белки его глаз поблескивали на смуглом лице.

– Что случилось, капитан, в чем дело?

– Ничего не случилось, – оборвал его Менэк. – Просто проследи, чтобы он до утра оставался здесь, вот и все. А если нет, – добавил он, понизив голос, – Италии тебе не видать.

Угроза, прозвучавшая в его словах, возбудила мои подозрения.

– Что будет, когда я кончу вашу работу? Какая у меня гарантия, что вы меня после этого отпустите?

– Мое слово, – ответил он. – Я никогда не отступался от своего слова. Прайс. Ты отбудешь на «Арисеге» в понедельник вечером, если к тому времени Мермейд соединится с морем.

– И меня укокошит эта свинья Малиган.

Его лицо потемнело, и он схватил меня за руку:

– Я же сказал, что не отступаюсь от своего слова. Верно? Он получит инструкции высадить тебя в Неаполе.

Наши взгляды встретились, и я понял, что он сделает то, что обещал.

– Ладно, – сказал я.

Он кивнул и вернулся в клеть. Фраер повернул рычаг, она, дребезжа, поехала вниз и скрылась во чреве шахты.

– Что у вас там случилось, парень? – спросил Дэйв. – Я ждал, ждал, думал, ты никогда больше не вернешься. Не нравится мне это место, в особенности когда сидишь здесь один. Всюду капает вода, и больше ничего не слышно. – Я ничего не ответил, и он спросил: – Ты что, с капитаном поскандалил?

Дребезжание клети смолкло. Наступила тишина, только вода продолжала капать. Меня охватила дрожь, и я повернулся к Дэйву. Он отпрянул назад:

– Ты что, парень, призраков увидел? Бледный ты как смерть и мокрый насквозь.

– Верно, – сказал я. – Промок и замерз.

Я пошел по галерее к тайнику. Дэвид отступил в сторону, чтобы дать мне пройти, держа руку в кармане. Он меня боялся, боялся Менэка, боялся самого себя. У меня от него тоже нервы разгулялись.

Как только я вошел в убежище, он тут же поставил на место плиты и задвинул засов. Но и после этого старался держаться подальше. Я разделся догола и закутался в полотенца. Все это время он приставал ко мне с вопросами. В конце концов я рассказал ему, как старый Менэк пытался со мной разделаться.

– Уж-жасно! – сказал он. – Уж-жасно! – Сидя на своей кровати и покачивая головой, он сам переживал все те страдания, которые испытывал я, со всей эмоциональностью, свойственной его валлийской натуре. – Но почему он хотел это сделать?

– Он не хочет, чтобы затопили его возлюбленную шахту, – сказал я.

– Надо было тебе оставаться со мной, – сказал он. – До смерти я за тебя волновался. Думал, может, полиция сюда заявилась. Один раз вышел на воздух, но потом подумал, что полиция станет обыскивать шахту, и снова закрылся на засов. Сидел здесь, как в гробу, право слово. Страшно было. Здесь так тихо, и ничего не знаешь, что на белом свете происходит.

Он говорил и говорил, в то время как я пытался обдумать свое положение. Старик вырвался на свободу и разгуливает по шахте. А Кити сидит одна в этом доме. Как я могу с ней встретиться, когда Дэйв Таннер сидит здесь со своей пушкой, перепуганный, как котенок? Ну а если мы встретимся, куда нам податься? Я дурак. Назначая ей свидание, думал только о том, как нам отсюда выбраться, и больше ни о чем. Забыл, что меня ищет полиция, забыл, что о моих приметах можно прочесть во всех газетах. И пока я над всем этим размышлял, проклятый валлиец продолжал болтать. Я пробовал заставить его замолчать, но это было вес равно что пытаться удержать воду в бутылке с разбитым дном. Ему нужно было выговориться. Просто необходимо, потому что он боялся тишины.

В конце концов я просто не мог больше всего этого выносить.

– Я хочу выйти отсюда, – сказал я ему.

Мне нужно было выяснить, нашли они старика или нет. Но стоило мне подняться на ноги, как Дэйв тут же подскочил ко входу, с пистолетом в руке.

– Нельзя, – сказал он.

– Послушай, Дэйв, я хочу подышать свежим воздухом.

– Я тоже, – отозвался он. – Но капитан велел, чтобы я держал тебя здесь, а я не тот человек, чтобы идти против капитана, ослушаться его приказа.

– Не могу больше здесь находиться, – сказал я. – Как в гробу.

– Правильно говоришь, только…. – Он пожал плечами.

– Неужели ты не понимаешь, что старик твердо решил меня убить? Он уже пытался и будет пробовать снова и снова. В данный момент он свободно разгуливает по шахте. Вполне возможно, что он уже находится здесь, рядом с нами. Достаточно одного заряда, и мы уже не сможем отсюда выйти, нас завалит.

Дэйв от ужаса вытаращил глаза:

– Ты действительно так думаешь? Я кивнул:

– И они не сумеют вовремя до нас добраться.

– Думаешь, они будут пытаться?

– Возможно. Но я не хочу оказаться в ловушке, а ты?

– Конечно не хочу. Я вообще ненавижу, когда меня запирают.

– Вот и ладно, значит, давай поднимемся наверх, – предложил я. – Убегать я не собираюсь, если ты этого боишься. Куда мне деваться? Ты же знаешь, меня ищет полиция, так же как и тебя.

– Верно, верно. – Он подошел к выходу и отодвинул засов. – Подождем здесь, в этой галерее.

– А почему не наверху? – предложил я.

– Капитан может вернуться.

Пришлось удовольствоваться этим. По крайней мере, я мог слышать, как будет подниматься клеть. Мы вытащили наружу два ящика и уселись. Дэйв, не желая рисковать, сел позади меня. Некоторое время он еще продолжал говорить, но потом затих. Я устал, и мне хотелось спать. Время тянулось медленно. Я, должно быть, задремал, потому что вздрогнул, услышав дребезжание клети, которая поднималась вверх. Дэйв потушил свою лампу. В конце галереи показался слабый огонек. Он становился все ярче, по мере того как усиливался шум подъемника. Затем на короткое мгновение мелькнул свет шахтерских ламп и бородатая физиономия старшего Менэка, который стоял между сыном и Фраером.

В темноте вспыхнула спичка, и Дэйв вновь зажег лампу.

– Я иду наверх, – сказал я.

– Оставайся на месте. – По голосу Дэвида чувствовалось, что он опять нервничает.

– Я хочу убедиться в том, что старика благополучно выдворили из шахты, – сказал я. – Господи помилуй, Дэйв, что это с тобой? Ну куда я побегу, когда капитан Менэк рядом?

Это его, видимо, успокоило, он больше не протестовал и шел за мной по галерее до перекрестка, а потом к шахте и по лестнице наверх. Луна склонялась к морю, отбрасывая длинные тени. Я глубоко вдохнул свежего воздуха, и мы уселись на полянке, поросшей папоротником, среди терновых кустов. Мне показалось, что на свежем воздухе Дэйв нервничает гораздо меньше.

Мы пробыли там всего несколько минут, когда из-за шахтных построек показались темные фигуры. Их было четверо. Фраер и Слим шли по обе стороны от старика, держа его за руки. Сын шел за ними следом. Они стали подниматься на холм, двигаясь в нашу сторону. Когда они подошли поближе, стало слышно, как они разговаривают.

– Здорово нам повезло, – сказал Слим.

– Аж пот прошибает, как вспомнишь. – Это был голос Фраера.

– Смотри не проговорись при Прайсе, – предупредил Менэк. – Я не хочу, чтобы он боялся.

– Я бы с удовольствием вернулся к славной мирной работе. Как насчет бордюрных плит, Слим? Бордюрные плиты – самое милое дело.

– Ты совсем другие песни пел, когда мы тесали эти выступы, – ворчливо отозвался Слим.

– Ну конечно, хорошее иногда тоже надоедает. – Он сплюнул. – Пусть бы эти паразиты торговцы спустились как-нибудь сюда да попробовали, каково это, как достается их товар.

Звук голосов замер вдали. Я видел, как они исчезли за кромкой холма – четыре темные фигуры на фоне освещенного луной неба.

– Давай поднимемся на вершину холма, посмотрим, как его приведут в дом, – сказал я. – Не успокоюсь, пока нс увижу, что его надежно заперли на замок.

Было половина третьего. Мне нужно было продержать его наверху до трех.

– Ладно уж, – согласился он после некоторого колебания.

Мы медленно двинулись к вершине холма. Я держался левой стороны, где проходила глубокая канава, которая тянулась до самого лома. По ней мы и шли. пока не оказались примерно в пятидесяти ярдах от Крипплс-Из. Вокруг никого не было видно. Дом стоял перед нами, квадратный, уродливый, глядя бледными глазами-окнами на море.

– Пошли, – позвал Дэйв. – Он теперь никуда не денется,

В маленьком окошке в мансарде вдруг появился свет. На его желтом фоне отчетливо проступила решетка.

Дэйв тянул меня за рукав. Я раздраженно стряхнул его руку. Что-то говорило мне, что нужно смотреть, и я стоял словно завороженный. Какое-то время окно было слепо, как и все остальные. А потом я вдруг и увидел то, чего ожидал. К стеклу прижималось бородатое лицо Менэка. Мне было его отлично видно – осунувшееся, измученное лицо. Он смотрел на шахту, на лицо его падал свет заходящей луны, окрашивая его в белый цвет, так что оно было похоже на лицо призрака.

Глава 9. ВЗРЫВНЫЕ РАБОТЫ

Вид этого зарешеченного оконца и физиономии старика, которая из-за него выглядывала, принес мне какое-то жуткое удовлетворение. Я хотел справедливости, а это было отмщение. Я подумал о том, как сквозь эту решетку смотрела моя мать и как это довело ее до самоубийства. А теперь этот человек, который заставил ее поверить в то, что она убила мать Кити, который запер ее на замок, лишив всякой связи с внешним миром, – теперь он сам заперт в этой страшной комнате, теперь он сам безумен, безумен по-настоящему. Я начал смеяться. Это был резкий, грубый смех, он был страшен, он действовал мне на нервы, но остановиться я не мог.

Дэвид огляделся вокруг.

– Тс-с, тебя могут услышать, – сказал он, но я не мог остановиться. – Эй, парень, что это на тебя нашло?

Я покачал головой. Смех постепенно замер. Я чувствовал себя усталым и опустошенным.

– Тебе этого не понять, Дэйв, – сказал я.

Мы вернулись к шахте. Дэйв отступил в сторону и жестом показал мне, чтобы я спускался первым. Только тут я вспомнил о Кити. Было без четверти три. Оставалось подождать всего четверть часа.

– Ты спускайся, – сказал я ему. – Я еще побуду наверху.

Он быстро взглянул на меня, в глазах у него мелькнуло подозрение. Он вынул руку из кармана. Голубовато блеснула сталь.

– А ну, давай, – сказал он. – Спускайся. – Напряженный голос его звенел. Он боялся меня.

– Ради Бога, Дэйв, -.сказал я. – Мы же вышли подышать свежим воздухом, верно? Что случится, если мы немного побудем наверху? Неужели тебе хочется возвращаться в эту вонючую дыру?

– Нет, – ответил он. – Но я не хочу рисковать. Ты слышал, что сказал капитан. Он сказал, что утром ты должен быть на месте. Иначе я не попаду в Италию на «Арисеге».

– Но Боже мой, я же никуда не убегу.

– Совершенно верно, черт возьми, – сказал он, – не убежишь. А ну, спускайся.

– Послушай, – сказал я. – Я просто хочу еще несколько минут побыть наверху. Я не убегу, даю тебе слово.

– Что мне твое слово? Спятил ты, что ли, что говоришь такое. – Он, прищурившись, смотрел на меня, сжимая в руках пистолет. – Ты что-то задумал, я знаю, – возбужденно продолжал он. – А я не могу рисковать. Меня разыскивают за убийство, парень, и единственный человек, который может мне помочь благополучно выбраться из страны – это капитан Менэк. Ну давай, спускайся. Только попробуй что-нибудь, и я тебя застрелю.

Я засмеялся:

– Да ты не посмеешь. Капитану Менэку нужен живой шахтер, чтобы открыть проход в море. На что ему мертвый? Послушай, Дэйв, я тебе скажу, для чего мне нужно остаться на несколько минут наверху. Там, в доме, есть одна девушка. Она знала мою мать. Мы с ней условились встретиться здесь в три часа. Ну как, тебя это удовлетворяет? Она придет сюда в три часа, осталось всего десять минут.

– Врешь ты все, – возбужденно сказал он. – Я не верю ни одному слову. Ты что-то затеваешь, я это чувствую. Может, ты собираешься спасти свою шкуру, меня выдать, а самому остаться в свидетелях? Если бы ты в ту ночь не приперся ко мне, я бы ушел вместе с Сильвией Коран и ни одна душа не узнала бы, что я не погиб, когда случилась вся эта заваруха с «Айл оф Мул». Это ты виноват в том, что мне приходится скрываться, понял? Ты виноват. А теперь ты хочешь от меня сбежать. Думаешь, что я тебе опасен. – Он весь дрожал от злости и от возбуждения, глаза его сверкали недобрым блеском, чувствовалось, что он готов на все. – Ну что же, меня действительно следует опасаться. Я нисколько не боюсь пустить в дело пушку. И никаких больше разговоров о девушках. Ни с кем ты встречаться не будешь. Ты просто пытаешься сбежать. Скажите пожалуйста, он хочет убедиться в том, что старика надежно заперли, – одно сплошное вранье! Все вранье. Просто ты хочешь от нас сбежать. Только это тебе не удастся, вот увидишь. А ну, полезай вниз, а не то я начну стрелять.

Он был до крайности возбужден. Револьвер буквально прыгал в его руке, когда он его вытащил. Я вполне мог допустить, что он готов пустить его в дело. Мне кажется, ему хотелось почувствовать силу, которую дает человеку оружие. Ему необходимо было это ощущение, потому что он был испуган, и это делало его опасным. Я сел на ограждающую стенку шахты, притворяясь спокойным, хотя никакого спокойствия не чувствовал.

– Попробуй хоть немного соображать, Дэйв, – сказал я ему. – Ну, стреляй, тебя же будет слышно за целую милю. Убьешь ты меня, ну и, что?

– А у меня он с глушителем, – сказал Дэйв, поджав губы и сложив их в улыбку.

– Ну ладно. Но имей в виду, если ты меня убьешь, Менэк для тебя ничего не сделает. Я ему нужен.

– Убивать я тебя не буду.

– Ну, положим, ранишь – все равно тебе будет плохо. Менэку нужно, чтобы галерея была открыта немедленно. А куда годится раненый шахтер? От него не больше пользы, чем от мертвого.

Дэвид рассмеялся:

– Я отлично стреляю, и человек прекрасно сможет работать, если отстрелить у него пальцы на ногах. – Его голос превратился в какой-то противный скрежет. -Ради Господа, парень, полезай вниз, или ты действительно хочешь, чтобы я тебя изувечил?

Дэвид начал поднимать револьвер. Вид у него был достаточно решительный. Он действительно был способен выстрелить. Я пожал плечами. Что тут можно было сделать? Мне еще понадобятся мои ноги, если я хочу вызволить отсюда Кити. Револьвер продолжал подниматься. Дэвид весь дрожал, так ему хотелось выстрелить. Глаза у него остекленели. Меня прошиб пот.

– Ладно, Дэйв, – быстро сказал я, когда черное дуло было нацелено на мою левую ногу. – Я спускаюсь.

Он, похоже, меня не слышал. Я видел, как напрягся его указательный палец на спусковом крючке.

– Ладно, Дэйв! – заорал я.

Стеклянный блеск исчез из его глаз, когда они встретились с моими. Потом он посмотрел на револьвер в своей руке. Медленно, почти неохотно он опустил руку, и она повисла вдоль туловища. Лицо его покрылось потом. Он был словно в помрачении.

– Ну, пошел вниз, – велел он почему-то хриплым голосом. Силы, по-видимому, оставили его.

Я стал спускаться в шахту. Каменные опоры для рук намокли, и руки скользили. Меня охватили темнота и звуки капающей и льющейся воды. Внешний мир сократился до белого пятнышка света там, наверху. Луна стояла так низко над горизонтом, что ее лучи в шахту не попадали. Темная фигура Дэйва загородила светлое пятно, и теперь каменные стены освещались только его фонариком.

Когда мы вернулись в убежище, он закрыл вход и запер его на засов. Затем он заставил меня сесть по одну сторону нашей камеры, а сам уселся по другую, держа револьвер на коленях и не спуская с меня глаз. Я зажег еще одну лампу и сидел, думая о Кити. Стрелки моих часов медленно приближались к трем.

Черт бы побрал этого труса валлийца! Она ведь будет меня ждать. Будет думать, что я не пришел потому, что сержусь на нее. Боже мой, она способна на все, что угодно, если я не приду. Перед моим мысленным взором вмиг возникла картина: вот она сидит перед очагом, глаза сухие, тело сотрясается от рыданий. Она винит себя за то, что произошло. В таком состоянии ее никак нельзя оставлять одну. Если мы не встретимся, она может… Я отбросил от себя эту мысль. Она придет в тайник, как делала это раньше. Что толку воображать себе всякие ужасы. Она расстроена, ужасно расстроена, но и только. Это естественно. Она не из тех девушек, которые способны на глупости.

Но время шло, и я начинал все больше беспокоиться. Мне представлялась, как она стоит там, возле шахты, одна, а тени становятся все длиннее. И когда она поймет, что я не приду… Прямо перед ней – скалы. Она вспомнит об этих скалах и о том, как окончилась жизнь моей матери. Обязательно вспомнит.

Я все поглядывал на Дэйва Таннера. И всякий раз встречался с его настороженным взглядом. Один раз он сказал:

– Бесполезно, парень. Я за тобой слежу, даже не думаю засыпать.

Мне казалось, что я слышу тиканье моих часов, такая стояла тишина. И вправду, как в гробу. Вдруг послышались новые звуки. Дэйв вскочил на ноги, держа в руках револьвер. Звуки шли со стороны входа. Стучали камнем по камню.

– Кто-то хочет войти, – прошептал Дэйв. Глаза у него расширились, все тело напряглось. – Это полиция. Это они стучат. Ищут вход.

– Глупости, – сказал я. – Это девушка. Открой, Дэйв.

– Нет! – крикнул он. – Нет! Отойди от входа.

Дэйв направил револьвер в сторону моего живота. Он был так возбужден, что я не смел пошевелиться. Стоит мне двинуться с места, как он сразу выстрелит.

– Я не сказал этого капитану, – прошептал он, – но по дороге сюда я нос к носу столкнулся с местным копом. Это было на шоссе. Я шел там, потому что это было быстрее, чем пробираться через болото. Коп стоял спокойно, делал что-то со своим мотоциклом. Я его и не заметил, пока он не направил на меня свой фонарь.

Стук прекратился. Зато послышался другой отдаленный звук. Может, лилась вода, может, кто-то звал. Толстые каменные плиты заглушали звук. Он повторился. Потом наступило молчание. Я посмотрел на Дэйва, прикидывая расстояние для прыжка. Мне просто необходимо было встретиться с девушкой. Но он понял по моему взгляду, что я задумал, и снова отошел в дальний угол, держа меня под прицелом.

– Дэйв, – сказал я. – Я должен поговорить с этой девушкой.

– Стой, где стоишь, – приказал он мне.

– Но Боже мой, почему ты думаешь, что это полиция? Говорю тебе, это девушка меня ищет, она снова пришла, так же как приходила давеча вечером.

– Очень надеюсь, что ты прав. – Дэйв тяжело опустился на один из ящиков. – Господи, как я надеюсь, что ты прав! – Он отер пот с лица грязным платком, больше похожим на тряпку. – Если это полиция… – Он не договорил. – Почему ты думаешь, что это девушка? – В его голосе звучали нотки надежды.

– Послушай, – сказал я. – Эта девочка находится в состоянии шока. Она только что узнала, что старый Менэк убил ее мать.

– Не может быть!

Тут я все ему рассказал. Другого выхода у меня не было. Рассказал всю эту историю. И когда я закончил, он воскликнул:

– Джим, дружище, это уж-жасно! – Просто невероятно, до чего это был чувствительный человек.

– Ну что, теперь ты позволишь мне встретиться с этой девушкой? – спросил я. – Я боюсь, что если я ее не увижу, то, оставшись одна, она может совершить какую-нибудь глупость.

Он колебался. В его душе боролись страх и любовь ко всему драматическому и чувствительному.

– Боже мой, неужели ты не понимаешь, что она сейчас думает? – сказал я. – Она считает себя виноватой в том, что моя мать бросилась в тот день со скалы. Ей просто необходимо услышать от меня, что это не так, что она тут ни при чем. Если бы я был там… – Я не договорил, мне не хотелось доверять свою мысль словам.

Он кивнул и нерешительно поднялся на ноги.

– Даю тебе слово, что не буду пытаться сбежать от тебя, – продолжал я. – А если окажется, что это полиция, мы немедленно вернемся назад, идет?

Он подошел к выходу и спокойно отодвинул засов. Затем повернул верхнюю плиту и осторожно выглянул наружу. Я уже стоял рядом с ним. В галерее было темно, если не считать света наших ламп, который отражался в каменной стенке напротив нашего тайника. Мне не понадобилось много времени для того, чтобы дойти до перекрестка, свернуть к шахте и выбраться по каменным ступенькам наверх. Луна только что зашла. Море на горизонте, словно обрезанное по линейке, отделялось от светлой полоски не успевшего потемнеть неба. Вершины скал были похожи на темные горбы, и невозможно было сказать, есть там Кити или нет. Спотыкаясь, я побежал к шахте, искал ее в рудничных постройках, но там се нс было. Я стал ее звать. Ее имя, поплутав по развалинам, возвращалось ко мне назад в виде эха. Я побрел вдоль скал в сторону Боталлек-Хед. Иногда мне казалось, что я ее вижу. Но всякий раз оказывалось, что это либо куст, либо старая каменная стена.

Мне не нравилось это место ночью. Оно вызывало во мне дрожь. Пока светила луна, было еще ничего. Но сейчас, в этом тусклом свете, оно казалось враждебным, словно возвратилось в какое-то свое первобытное прошлое. А эти старые рудники! Сколько пота было пролито ради того, чтобы эти скалы превратились в пчелиные соты. Не обращая внимания на протесты Дэйва, я ходил взад-вперед по скалам, выкрикивая ее имя. Никакого ответа, только филин один раз отозвался мне. Я был вне себя. Кити вдруг сделалась мне страшно дорогой. Она была мне необходима, и я боялся, что потерял ее навсегда. Дэйв, хромая, нагнал меня, когда я в очередной раз остановился у края темного массива Боталлек-Хед. Это место имело для меня какую-то притягательную силу. Длинные волны бессчетными рядами накатывали, ударяясь в подножие утесов. В кипящей пене прибоя виднелись темные камни. А далеко слева стояло, словно сторожевая башня старинного замка, здание машинного отделения; брызги волн достигали самой его кирпичной трубы. Мне казалось, что на плоском камне, с которого скатывалась вода, я разглядел чье-то тело. Моргнув, посмотрел снова, там ничего не было. Просто игра света. Я отступил назад. Я не страдаю от головокружений, но в этих скалах что-то такое было – они притягивали к себе. Дэйв схватил меня за руку.

– Как я думаю, она пошла домой, – сказал он, жалея меня всем своим чувствительным сердцем.

– Точно. Вернулась в дом. – Я повернул назад. – Пойдем посмотрим, – сказал я и зашагал по тропинке, ведущей наверх к Крипплс-Из.

Он не возражал. Я слышал, как он хромает рядом со мной. Небо на западе окончательно потемнело. С каждой минутой становилось все темнее. Развалины рудничных построек, казалось, выскакивают прямо на нас из темноты – бесплотные расплывчатые тени. По шоссе, проходящем через деревню Боталлек, ехала машина, освещая своими фарами темный силуэт Крипплс-Из. У меня снова возникло ощущение нереальности, которое я испытал, впервые увидев этот дом. Он не имел права оставаться жилым домом среди этой разрухи. Ему тоже следовало дать разрушиться, распасться на составные части. Он принадлежит прошлому.

Возле дома машина развернулась, фары описали широкую дугу. На какое-то мгновение свет попал мне прямо в глаза. Потом машина исчезла за домом.

– Спускаемся вниз, парень, – позвал меня Дэйв, но я стоял на месте, ослепленный светом, а потом нагнулся, спрятавшись за стенкой ограждения.

Машина двигалась по дороге, направляясь к лому. Дэйв подполз ко мне и, тяжело дыша, улегся рядом. - Что, интересно, могло понадобиться здесь этой машине среди ночи? – прошептал он. По тому, как дрожал его голос, можно было предположить, в каком состоянии находятся нервы.

– Молодежь возвращается домой после танцев, – предположил я. – Самое подходящее место для того, чтобы потискаться.

Но, мне кажется, я сам этому не верил. Трудно было себе представить молодую парочку, которая отправилась бы в эти места в такую темень.

Фары определенно направлялись к дому, освещая груды камня, сваленные повсюду. Я посмотрел на Дэйва. Его лицо было мне ясно видно. Он был бледен и тяжело дышал. Поравнявшись с домом, машина замедлила ход и медленно ползла мимо того места, где мы укрылись, не более чем в пятидесяти ярдах от нас. Потом, еще раз повернув, она остановилась, освещая фарами темный фасад Крипплс-Из. Из нее вышли два человека и направились к парадной двери. Один из них был в форме.

– Полиция, – прошептал Дэйв. – Этот парень в штатском – детектив.

Я кивнул.

– Если бы это было связано с капитаном, их было бы больше. И они окружили бы дом. Все это очень подозрительно, – добавил он. В его голосе страх чередовался с облегчением.

Полицейские ждали у двери. Наконец она открылась. Открыл ее капитан Менэк. Он был в халате, надетом поверх пижамы; в руках у него была лампа. Обменявшись несколькими словами с Менэком, полицейские вошли в лом. Свет переместился в одну из комнат, выходивших па фасад. Мне было все отлично видно, потому что занавесей на окне не было, а ставни были не закрыты. Раньше там, по-видимому, был бар. Комната мало изменилась с тех времен, когда этот дом был пабом. Даже с большого расстояния можно было разглядеть стойку, полки для бутылок позади нес, шахматную доску на каминной полке. Капитан Менэк вышел. Через несколько минут он вернулся, и вскоре после этого вошел Слим, а за ним Фраер. Оба они были в ночной одежде. Потом пришел старик и, наконец, Кити.

Огромный камень свалился у меня с души, когда я увидел, как она вошла в комнату в своем халатике. У нее был грустный, усталый вил, она была бледна, лицо ее ничего не выражало. Мне было бы невыносимо видеть, как ее допрашивают.

– Не лучше ли нам вернуться в тайник? – предложил я.

– Лежи смирно, парень, – яростно зашептал Дэйв. – Лежи смирно и не двигайся. Что, если у них ночные бинокли? Лежи тихо, нужно выждать.

Не менее получаса мы лежали, прижавшись животами к камням, которые с каждой минутой все сильнее впивались в тело. Наконец в комнате не осталось никого, кроме Менэка и полицейских. Все трое спокойно курили, потом вышли из комнаты. Дверь закрылась, и дом снова погрузился в темноту. После этого свет появился у входной двери. Полицейские направились к машине. Я слышал, как тот, что был в штатском, бодрым голосом говорил Менэку:

– Спокойной ночи, сэр. Простите, что побеспокоили вас в такой поздний час.

– Ничего страшного, – отозвался капитан Менэк. – Спокойной ночи.

Дверь хлопнула, полицейские сели в машину. Взревел двигатель, и в ту же самую минуту в окошечке под крышей показалось лицо. В свете фар его было отчетливо видно. Бледное лицо, искаженное от напряжения, борода, торчащая между прутьями решетки. Видны были даже глаза старика.

Машина двинулась с места, фары больше не освещали фасад, и окошка больше не было видно. В наступившей темноте дом снова превратился в призрачную тень.

Мы видели, как машина свернула на шоссе, следили за тем, как она поравнялась с Сент-Джастом и вышла на дорогу, ведущую к Пензансу. Только тогда Дэйв согласился вернуться в тайник. От всего случившегося голова у меня шла кругом. Кити была в порядке, об этом, по крайней мере, можно было не беспокоиться, и я, не раздеваясь, лег на кровать и уснул.

Проснулся я от легкого постукивания по камню чем-то металлическим. В пещере было душно, я был весь в поту. Повернувшись на бок, я взглянул на часы. Было половина девятого. Дэйв сидел на своей койке, протирая глаза. Он был бледен, лицо его покрывали капельки пота, под глазами были темные круги.

В плиты, закрывающие вход, кто-то стучал с внешней стороны галереи. Стучали определенным образом – это был сигнал. Дэйв подошел и отодвинул засовы.

Плиты повернулись, и вошел капитан Менэк. У него тоже был усталый вид, волосы на голове стояли торчком, словно были из проволоки. Он быстро посмотрел на нас обоих по очереди.

– Еще не завтракали? – спросил он.

– Нет, – сказал я. – Проспали.

– Оно и видно.

Менэк был похож на офицера, производящего смотр. Он сразу отметил беспорядок, царящий в убежище. Наконец он устремил взгляд на Дэйва, который забился в самый угол и сидел там, грызя ногти и бросая косые взгляды на своего хозяина. Менэк двинулся к нему. В глазах у него было странное выражение. Я стал приводить в порядок свои вещи. Меня испугали его глаза, я подумал: интересно, в какой степени он унаследовал безумие своего папаши. Схватив Дэйва за шиворот, Менэк поставил его на ноги:

– Сегодня ночью здесь была полиция. – Слова с трудом выходили сквозь сжатые зубы. – Ты, по-моему, говорил, что тебя никто не видел, когда ты сюда шел?

– Ну, вы понимаете…

– Я не желаю больше слышать твое вранье! – чуть ли нс визжал он, тряся маленького валлийца за шиворот. Просто удивительно, какой силой обладали эти тонкие руки. – Ты говорил, что никого не встретил. А вот местный полицейский – надо же, именно он, и никто другой! – клянется, что видел, как ты шел по дороге возле Боталлека. Это правда? Отвечай, видел он тебя?

– Да. Я шел…

– Господи! – воскликнул капитан Менэк и отшвырнул Дэвида от себя, так что тот ударился о каменную стену. – Какой идиот! Почему, черт тебя побери, ты мне не сказал? По крайней мере, я бы знал, чего ожидать. – Он обернулся ко мне: – Прайс, ты должен закончить проход до моря сегодня. . – Это невозможно, – сказал я ему.

– На свете нет ничего невозможного, – рявкнул он. – Увеличь заряды. «Арисег» будет у главного входа в шахту в четыре утра. Если дело будет сделано, ты отплываешь на нем. Если же нет… – Он пожал плечами. – Ну, тогда будешь устраиваться как можешь здесь, в этой стране. Понятно? С бурением тебе будет помогать Фраер, а мы со Слимом и Таннером будем убирать породу после взрывов. Ну, к делу.

Я взял банку тушенки, хлеба, бутылку молока и пошел следом за Слимом и Фраером по галерее. По дороге к подъемнику мы услышали голос Дэйва, громкий и пронзительный, полный страха:

– Это неправда! Клянусь, это неправда. Я просто не собирался пугать вас без нужды, понимаете? Было темно, и…

– Пугать меня? – Капитан Менэк грубо рассмеялся. – Очевидно, ты считаешь, что неожиданный визит полиции в четыре часа утра – это всего лишь маленький сюрприз, который следует рассматривать как успокоительное средство. – Раздался пронзительный визг, после которого наступило молчание.

– Что он ему сделал? – спросил я Фраера. Тот толкнул меня в клеть.

– Нечего тебе об этом беспокоиться, – сказал он, повернул рычаг, и клеть с грохотом поехала вниз, в глубину. – Он его не убил, если тебя беспокоит именно это, – крикнул Фраер мне в ухо, – хотя, видит Бог, он этого заслужил! Четыре утра, и вдруг является эта долбаная полиция. Ничего себе, выбрали часик для разговоров.

– Как капитан Менэк объяснил им мой приход? – спросил я.

Клеть замедлила ход и остановилась на дне шахты.

– Очень просто, – сказал Фраер, когда мы вышли из клети. – Сказал им правду. Сказал, что ты дезертир, который только что прибыл из Италии. Сказал, что ты пришел к нему за помощью, потому что вы некоторое время служили вместе в армии. Сказал, что в помощи тебе отказал и что ты ушел по направлению к Сент-Джасту.

– А Дэйв Таннер?

– Нет никаких доказательств, что он действительно явился в Крипплс-Из. Хочешь – верь, хочешь – нет, но у этих копов не было даже ордера на обыск. Они просто расспросили нас и уехали. Я боялся, что будет болтать старик, но, когда им сказали, что он болен, они оставили его в покое. Но они еще вернутся. Вот почему кептэну не терпится закончить все это дело и сегодня же ночью спровадить «Арисег» подальше отсюда. Я и сам буду рад, когда кончится вся эта канитель. Смерть не люблю, когда копы шляются вокруг дома, словно какие экскурсанты.

Мы взобрались на платформу. Слим налег на рычаг, и мы поехали по галерее. Я открыл банку с тушенкой и стал завтракать.

– Что вы там обнаружили вчера ночью, Фраер? – крикнул я Фраеру, набив рот тушенкой с хлебом.

Фраер бросил на меня быстрый взгляд.

– О чем это ты? – спросил он.

– Вчера ночью, когда вы были в шахте и искали старика! – кричал я ему, – вы там что-то обнаружили! «Прямо пот прошибает, как вспомнишь», – вот что ты тогда сказал. Что это было?

– Откуда ты знаешь, что я сказал? Тебя же с нами не было.

– Верно, не было, – сказал я. – Но я вышел наверх подышать и слышал, о чем вы говорили, когда отводили старика в дом. Что это вы там нашли?

– Да так, ничего особенного. – Фраер отвернулся и сделал вил, что рассматривает боковые опоры вагонетки и то, как они движутся вдоль каменной стенки штольни. – Просто обратили внимание, что в Мермейд стало немного больше воды, вот и все.

– Это меня не испугало бы! – крикнул я.

– Что? – Он снова быстро посмотрел на меня. – Да брось ты, парень, там же не было ничего важного.

– Где вы нашли старика? В старых выработках?

– Да, – кивнул он.

Я замолчал, наблюдая за тем, как движется по галерее это немыслимое сооружение, прямо под морским дном. Я догадывался, что вчера они не были в Мермейд. Капитан Менэк отлично знал, где следует искать отца, и они сразу же направились в старые выработки. Мне было неспокойно. Они увидели, что там собирался сделать старик. Прямо пот прошибает, как вспомнишь. Я в упор смотрел на Фраера, пытаясь понять, думает он сейчас об этом или нет. Он смотрел прямо перед собой, положив покрытую мозолями руку на перила платформы. Да ладно, что бы они там ни обнаружили, старик прочно заперт и никакой пакости сделать не сможет.

Платформа остановилась. В свете наших ламп показались толстые балки поднимающихся вверх лесов. Я пошел взглянуть на результаты вчерашнего взрыва. Журчание воды слышалось теперь громче, зато грохот движения платформы звучал глуше, поскольку галерея была на несколько дюймов залита водой. Мы подошли к нашему месту. Настил над ямой был сплошь завален породой. Взрыв произвел значительно большее действие, чем я ожидал. Я направил луч своей лампы наверх. Там все было покрыто толстым слоем каменной пыли. Смешавшись с водой, она образовала какую-то серую жижу. Одна из деревянных опор сломалась при взрыве. По стенам струилась вода. Я подобрал с пола кусок породы. Это был гранит, но в нем были видны включения базальта.

– В чем дело, парень? – спросил Фраер.

– Порода здесь послабее, – сказал я.

– Есть опасность?

– Возможно. Давай-ка слазаем наверх, посмотрим. Мы установили лестницу в свежевзорванном отрезке

шахты и полезли. Судя по виду породы, можно было заключить, что в этом месте проходит сброс. Для этого не нужно было быть специалистом. Порола изобиловала включениями базальта и при взрыве вся растрескалась. Сквозь тысячу мелких трещин сочилась вода. Она лилась на наши каски, на поднятые лица, шипела, попадая на незащищенное пламя шахтерских ламп. Она струилась по стенам, так что они блестели, словно полированные.

– Не слишком надежно, как я понимаю, – сказал Фраер: – Сколько еще осталось между нами и морем?

Я взглянул на стены, прикидывая, сколько прибавилось высоты шахты после последнего взрыва.

– Суля по расчетам капитана Менэка. примерно пятнадцать футов.

– Пятнадцать футов – это не слишком-то много, – проворчал он.

Я снова осмотрел скалу. Потолок шахты после взрыва уже нс был таким аккуратно гладким, как раньше. Это были сплошные бугры.

– Достаточно будет двух взрывов, – сказал я.

– Еще целых два! – В его голосе «звучал о сомнение. – Сдохнуть мне на этом месте, если я согласен даже на один. Только посмотри на эту трещину, парень. В нее кулак можно засунуть, верно? Я так думаю, эта сволочь рухнет, стоит нам только начать бурить.

– Да, это хуже, чем я предполагал, – сказал я ему. – Мы сначала пробурим шнуры, а потом произведем разведку длинным буром.

Он схватил меня за руку и посмотрел мне в глаза:

– Тебе приходилось раньше делать такие вещи? Я хочу сказать, ты понимаешь, что здесь делается?

– Боишься? – спросил я.

– Кто, я? – Он сердито отодвинулся. – Ничего подобного, просто люблю знать, что работаю с человеком, который понимает, что к чему, вот и все.

В течение десяти минут мы установили упор для станка. Затем Фраер включил компрессор, и все в галерее заревело и задрожало от грохота пневматического бура. К тому времени, когда у нас были готовы два шпура, явился Менэк вместе с Дэйвом и Слимом. Они убрали с платформы компрессор и стали грузить на нес разрушенную взрывом породу. Менэк взобрался по лесам к нам.

– Как дела? – крикнул он. Я перекрыл воздух.

– Очень много воды. У вас есть длинный бур?

– Heт. Он тебе нужен сейчас?

– Сейчас не нужен, но я хочу провести разведку сразу же после того, как мы подготовим все для взрыва.

– Принесу в следующий раз, – кивнул он. – Хочу все это расчистить. Когда будет все готово?

Я взглянул на часы. Было около десяти.

– Около полудня, – сказал я ему.

– Есть ли вероятность соединиться с морем к вечеру?

– Все зависит от того, как скоро вы справитесь с расчисткой, – сказал я. – Похоже, я буду готов раньше, чем вы закончите. Вся бела в том, что я не уверен, насколько точен будет взрыв. Порода здесь нс слишком надежна.

Он кивнул и полез вниз. Я снова включил воздух. Бур дрожал у меня в руках, вгрызаясь в скалу. Сверху сыпались крошки. Нос. глаза и рот были забиты каменной пылью, несмотря на воду, которая, шипя, била в отверстие. Каждые несколько секунд я останавливался, чтобы проверить скалу, потому что боялся обвала. Внизу под нами капитан Менэк, голый по пояс, работал без устали, подгоняя своих помощников. Они быстро грузили на платформу обрушенную взрывом породу. Первую порцию увезли, и обратным ходом Менэк привез два длинных бура. К половине двенадцатого я закончил все шпуры, и мы с Фраером, насадив длинный бур, стали бурить пробное отверстие. Когда я пробурил фута три, по буру потекла вода, стекая по моим поднятым рукам. К тому времени как бур вошел в породу полностью, из отверстия лилась непрерывная струя, словно из слегка привернутого крана.

Я позвал капитана Менэка.

– Мне кажется, ваши расчеты неверны, – сказал я ему. когда он взобрался по лестнице ко мне. – Возможно, из-за того, что изменился характер породы, но, по-моему, до моря осталось совсем немного.

Он кивнул.

– Очевидно, в этих расчетах нс был принят во внимание возможный излом в породе, – сказал он, – они исходили из общего уровня морского дна. Ты считаешь, что этот взрыв может быть конечным?

– Нет, – ответил я. – Но мы, возможно, подойдем очень близко к дну моря, и дальше бурить может быть крайне опасно. Мне очень не нравится эта порода. Если хотите послушать моего совета. – добавил я, – попробуйте бурить где-нибудь в другом месте, где порода более надежна.

Но он покачал головой:

– У меня нет на это времени. Если я собираюсь продолжать свое дело, мне нужен подземный выход в морс. Придется рискнуть.

– О’кей, – сказал я. – Заряды у вас есть?

Он спустился вниз и вернулся с зарядами. Я загнал их в шпуры. Внизу вес было расчищено, если не считать одного особенно крупного и тяжелого обломка, который трудно было убрать. Мы погрузили компрессор и инструменты. Я подсоединил бикфордов шнур, и мы пошли назад по галерее к главному стволу. Затем Менэк повернул рычаг, приводивший в движение откаточный механизм. Трос, чавкнув, выскочил из грязи, натянулся и начал наматываться на барабан возле водяного колеса. Мы подождали, пока из темноты галереи не появилась платформа, и тогда вошли в клеть, чтобы подняться на поверхность. Когда мы поднимались, я спросил Менэка:

– Что, если явится полиция, чтобы произвести обыск в шахте? Кто нас предупредит?

– Девушка, – ответил он.

– Почему вы так уверенны, что она вас не выдаст? После того, что она сегодня узнала, она должна ненавидеть это место.

Он посмотрел на меня и улыбнулся себе в усы:

– Она нас предупредит, можешь не беспокоиться.

– Нс понимаю, для чего ей это нужно.

– Так-таки и нс понимаешь? – Он засмеялся. Этот грубый смех прозвучал так громко, что заглушил даже грохот лебедки. – Она сделает это ради тебя.

– Ради меня?

– Да. Боже мой. парень, неужели ты до сих пор не догадался, что она в тебя влюблена? Как ты думаешь, почему она побежала тебя искать в эти старые выработки? – Он положил руку мне на плечо. – Впрочем, можешь не беспокоиться, – сказал он. – Завтра на рассвете тебя уже здесь не будет, ты будешь плыть на «Арисеге» мимо Силея. Она, разумеется, этого не знает. И ты смотри не проболтайся. Впрочем, вряд ли ты ее увидишь до отъезда. Но если она об этом узнает… Женщины – странные создания. Посмотри на Дэйва, в какую он вляпался историю.

Как грубо, безжалостно он об этом говорил… Я был готов его убить. Он, должно быть, понял, что я чувствую, потому что быстро проговорил:

– Пока работа не закончена, ты оставайся здесь. «Арисег» будет у входа в шахту в четыре часа. Я об этом сегодня договорился. И Малиган получил необходимые инструкции. Он не тронет ни тебя, ни Таннера. Сегодня вечером я принесу тебе письма к управляющему моим имением. Поверь мне, чем скорее ты уберешься из этой страны, тем лучше для тебя.

Клеть остановилась у галереи, где находилась каптерка. Мы все вышли, за исключением Менэка, который поднялся на поверхность. Я пошел со всеми остальными в тайник, все время думая о Кити. Необходимо было как-нибудь дать ей знать. Просить Менэка было бесполезно. Фраер возился возле ящиков с продуктами.

– Как насчет тушенки и абрикосов? – предложил он.

Я схватил его за руку.

– Ты собираешься наверх, в дом? – спросил я. Он посмотрел на меня:

– Нет. Мне приказано оставаться здесь, внизу. Сразу же после взрыва начинаем работать.

Я сел на кровать Что подумает обо мне Кити? Менэк прав: если только она узнает, что я собираюсь рано утром отплыть на «Арисеге», может случиться все, что угодно. Я не могу оставить ее здесь. А он сказал, что она меня любит. Господи! Мне так нужно, чтобы кто-нибудь меня любил. Я не могу больше так жить, в таком одиночестве. Вспомнились жаркие лунные ночи в Италии. Найти там женщину ничего нс стоило. Но ведь человеку нужна не просто женщина, а что-то большее. Если бы у меня была Кити… Я встал и начал ходить взад-вперед по тесному помещению. Я внезапно понял, что Кити мне просто необходима. Без нее я никуда не поеду. И дело не только в том, что она необходима мне, что я люблю ее. Мне не давала покоя мысль, что она останется в этом доме одна. Она сойдет с ума. Будет думать, думать, перебирать все, что случилось. А потом… Эта мысль была непереносима. Я должен ее отсюда увезти, просто откажусь ехать, если он не согласится отпустить се со мной.

– А ты разве не хочешь есть? – спросил меня Фраер.

– А? – Я был так погружен в свои мысли, что не понял, что он говорит.

– Что это на тебя нашло? Мечешься, словно зверь в клетке. Может, беспокоишься насчет этой шахты? Думаешь, скала рухнет нам на голову?

– Нет, – сказал я. – Об этом я не думаю.

– Ну, тогда иди и поешь.

Я взял тарелку с тушенкой и хлебом, которую он мне протянул. В этот момент раздался отдаленный глухой звук взрыва. Снова по галерее пронеслась воздушная волна, взметнув пыль. Фраер поднялся на ноги.

– Кептэн сказал, чтобы мы сразу же начинали работать, как только заряды взорвутся.

– Мы задохнемся от пыли, – сказал я. – Нс сможем ничего делать. Пусть немного уляжется.

Он заколебался, но потом пожал плечами:

– Ладно, парень. Только потом сам объясняйся с кептэном.

Мы кончили есть и готовились снова спуститься вниз. Я как раз заправлял свою лампу карбидом, когда явился Менэк.

– Разве взрыва еще не было? – спросил он.

– Был, – ответил Я. – Минут двадцать тому назад.

– Тогда почему же вы здесь, почему не приступили к работе?

– Ждем, когда уляжется пыль, – объяснил я ему.

– К чертовой матери эту пыль, – разозлился он. – Идите сейчас же и начинайте. Нам некогда возиться с этой дурацкой пылью.

– Там ничего не сделаешь, пока она не уляжется, – сказал я.

Он хотел что-то сказать, но передумал.

– Как там старик, надежно его заперли? – спросил Фраер.

– Да, – ответил Менэк.

Мы отправились вниз. Я по-прежнему думал о Кити. Придется договариваться об этом с Менэком. Но я решил отложить этот разговор до последнего взрыва. Тогда он будет сговорчивее.

Дойдя до конца Мермейд, мы увидели, что воды еще прибавилось. Взрыв не дал тех результатов, на которые я рассчитывал. Груда обломков была не так уж велика. Взобравшись наверх, я понял, в чем дело. Мы дошли до конца разлома, и теперь потолок представлял собой твердую скалу, если не считать нескольких трещин, сквозь которые непрерывными струйками сочилась соленая вода. Менэк тоже влез ко мне наверх.

– Сколько еще нужно рвать? – спросил он.

– Нужны по крайней мере еще два взрыва, – сказал я.

– Значит, второй взрыв откроет проход?

– Возможно, – сказал я. – Видите, здесь порода снова твердая.

Он кивнул и спустился вниз, чтобы помочь остальным расчистить завал. Фраер занял свое место рядом со мной, и мы начали бурить шпуры. В этот раз нам понадобилось больше времени, и, когда мы начали пятый шпур, все было убрано, даже крупные куски породы. Мы остались один на один с ревом компрессора и грохотом бура, вгрызавшегося в твердую скалу.

Фраер, как я заметил, все посматривал вниз. И каждый раз, когда я выключал воздух, он наклонял голову набок и прислушивался.

– Что ты там слушаешь? – спросил я его.

– Ничего, – быстро ответил он. – Ничего. – По лицу у него катился пот. Он вытирал его пестрым носовым платком.

– Сколько еще этих долбаных дыр ты собираешься сверлить? – спросил он.

– Еще три, – ответил я. – А что?

– Да нет, просто интересуюсь. – Он говорил слишком уж спокойным, безразличным тоном. Что-то было у него на уме.

– Что, собственно, тебя беспокоит? – спросил я.

– Да ничего. Давай же скорее, черт возьми. Нужно кончать.

Я взял его за плечо и повернул к себе.

– .Ну, выкладывай, что ты там задумал, – велел я.

– Ничего я не задумал, – уверял он. – Решительно ничего. Давай шуруй. Вот запустим море в эту долбаную галерею, и он наконец будет счастлив.

Мы пробурили оставшиеся три шпура, и я установил заряды. После этого мы до отказа загнали в породу длинный бур. Из отверстия полилась вода. Но это была всего лишь струйка, а не настоящая струя. До моря мы все еще не дошли.

В то время как я забивал заряды в шпуры. Фраер все смотрел вниз, туда, где Менэк и двое других ставили на место деревянный настил, закрывавший нижнюю часть шахты.

– Почему, черт возьми, они никого не оставили наверху, в доме? – пробормотал он.

– А что тебя беспокоит? – спросил я. – Полиция?

– Ага. Полиция и этот психованный старик. Не нравится мне это. Прямо тебе скажу – не нравится. Засунули нас сюда, как кур в клетку, и некому даже нас предупредить об опасности, только вот эта девчонка, А ведь всякое может случиться.

Я прекратил работать и посмотрел на него. Он отвернулся, делая вил, что поправляет свою лампу.

– Куда это ты клонишь, Фраер?

– Да никуда я не клоню, что ты пристал?

Я схватил его за руку. Он действовал мне на нервы.

– Ты что-то знаешь, чего не знаю я. Что это?

– Ничего. – Он вырвал руку. – Просто нервы, больше ничего. Тебе-то хорошо, ты шахтер, а я к таким делам непривычный. Меня от них дрожь пробирает, право слово. Разве это дело – стоять тут, дышать воздухом, как и положено Господом Богом, а над головой вместо неба – море? – Он передал мне следующий заряд, и я вставил его в шпур.

Но думал я не о том, что делаю. Он явно чего-то боялся. Ему было страшно не просто оттого, что он находился под морским дном. Он боялся, потому что ему было что-то известно. Что-то, что угрожало нашей жизни. Я вспомнил разговор, подслушанный прошлой ночью: «Смотри не проговорись при Прайсе. Я не хочу, чтобы он боялся». Вот что сказал тогда Менэк. Я посмотрел на Фраера. Он отвинчивал зажимный болт, а шея у него вся блестела от пота. Я посмотрел ему в глаза, но он моментально отвернулся. Руки у него дрожали. Не человек, а комок нервов. И когда мы покончили с зарядами, он так заторопился выскочить из галереи, что я бы непременно рассмеялся, если бы не ощущение неведомой угрозы.

Как и раньше, клеть остановилась на том горизонте, где находился наш тайник. Мы все вышли, за исключением Менэка.

– Я вернусь через несколько минут, принесу вам чаю, – сказал он.

Все пошли вверх по галерее, а я задержался. Обернувшись к Менэку, я спросил:

– Вы увидите Кити?

Он кивнул, слегка приподняв брови.

– Скажите ей, чтобы она была готова ехать со мной, – сказал я. – Мы поедем вместе.

– Еще чего! – оборвал он меня. – Никуда вы вместе не поедете. «Арисег» – это тебе не прогулочная яхта. Малиган никогда не пустит женщину на свое судно.

– С Малиганом я сам разберусь, – сказал я.

Мы с минуту упрямо смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Я ругал себя за то, что так неловко провел этот разговор. Нужно было ему польстить, подчиниться его силе и умолять его разрешить мне взять с собой Кити. А вместо этого я как бы сообщил ему свое решение. Теперь придется ставить ультиматум.

– Или она едет со мной, – сказал я, – или же…

– Или – что?! – рявкнул он.

– Или в Мермейде все останется так, как есть.

– Понятно. – Его глаза метали молнии.

– Послушайте, капитан Менэк, – сказал я, – девушке нельзя оставаться в этом доме после того, что она узнала. Это и для вас будет небезопасно. Я же предлагаю вам хороший выход из положения. Что вы на это скажете?

Менэк немного успокоился. После некоторого колебания он кивнул.

– Ну хорошо, Прайс, – сказал он. – Может, это действительно к лучшему. Но с Малиганом будешь договариваться сам, ясно?

– Спасибо. – сказал я. – Так вы не забудете ей сказать? И еще передайте, что я прошу прошения за вчерашнее. Мы должны были встретиться у шахты. Объясните ей, почему я не мог прийти, ладно?

– Хорошо, – сказал он, и клеть поехала наверх. Взрыв прозвучал ровно в половине шестого. Несколько минут спустя явился Менэк с двумя термосами чаю.

– Полиция не появлялась? – спросил Слим.

– Нет.

– А что старик? – поинтересовался Фраер. – Вы его видели? Он крепко заперт?

– Конечно. – резко ответил Менэк, и краешком глаза я заметил, как он кивнул в мою сторону. Его явно разозлило то, что Фраер задал этот вопрос.

Слим стал разливать чай, а Менэк подошел ко мне. В руках он держал два толстых конверта.

– Вот, Прайс, – сказал он, протягивая их мне. – Здесь рекомендательные письма Малигану и Карло Форцале, управляющему моим имением. И еще двести пятьдесят фунтов однофунтовыми бумажками.

– Благодарю, – сказал я. – А как насчет девушки? Вы с ней говорили?

– Да, – сказал он.

– Что она сказала?

– Она сказала, что хотела бы с тобой поговорить перед отъездом.

– И все? Он кивнул.

– Так ничего и не сказала? Вы ей передали, что я хочу, чтобы она поехала со мной в Италию?

– Да, передал.

– Как вы это ей сказали? – Я ему не доверял. – Вы, наверное, пытались ее отговорить?

– Не будь дураком, – сердито сказал он. – Чего ты, собственно, ожидал? Ведь девчонка нигде не бывала дальше Боталлека. Меня бы вполне устроило, если бы она уехала с тобой. Она достаточно хорошенькая, и со временем с ней хлопот не оберешься. Повидай ее перед отъездом. Может, тебе удастся ее переубедить. Это будет легче сделать, если ты пообещаешь на ней жениться.

– Но… – Вот черт! Я об этом не подумал.

Он отвернулся, а я сел и открыл конверты. Письма, похоже, были в порядке. Я сложил конверты и засунул их в карманчик на поясе.

Покончив с чаем, мы вернулись в Мермейд. Разрушенной взрывом породы было примерно столько же, сколько в прошлый раз. Вода сочилась быстрее и обильнее, и яма под деревянным настилом превратилась в небольшое озерцо. Мы с Фраером нарастили лестницу, в то время как остальные убирали обломки с настила, закрывающего яму. Во время работы я заметил, что Фраер нервничает все больше и больше. А когда остальные повезли первую партию камней и мы остались одни на лесах, вид у него сделался совсем испуганным.

Наконец я выключил воздух и подступил к нему:

– Ради всего святого, Фраер, скажи на милость, что с тобой происходит?

– Ты о чем? – спросил он, поглядывая в сторону галереи. – Ничего со мной не происходит. – Однако глаза у него были вытаращены, и он тяжело дышал. И все время я чувствовал, что он к чему-то прислушивается, хотя при работающем компрессоре услышать что-либо было невозможно.

– Ну давай, работай, – сказал он. – Неужели не можешь поскорее?

– А куда так особенно торопиться? – спросил я.

– Я же тебе сказал – я терпеть не могу эту работу и эту шахту и буду счастлив только тогда, когда мы снова поднимемся наверх, и чем скорее это произойдет, тем лучше. Это последний взрыв?

– Не знаю, – сказал я. – Возможно. – Тут я схватил его за плечи. – Послушай. Фраер. – сказал я. – Ты чего-то боишься, чего-то, что неизвестно мне. Выкладывай поскорее, в чем дело. – И поскольку он не ответил, я сказал: – Пока не скажешь, я не буду бурить. Тебя пугает совсем не вода, а что-то такое, что происходит внизу, в шахте. Что вы там обнаружили вчера ночью? – Я стал трясти его за плечи. – Вы же что-то нашли? Что это было? И почему ты так беспокоишься о старике, все время спрашиваешь, крепко ли он заперт? Это связано со стариком, да?

Он медленно кивнул.

– Ну давай, говори. – нажимал я. – Неужели ты думаешь, что я стану продолжать работать, не зная, с какой стороны грозит опасность? Говори. Чего ты боишься?

– Я не боюсь, – хныкал он. – Честно, не боюсь. – Кадык на его шее ходил взад-вперед, так как он все время сглатывал. – Просто… – Он не решался продолжать. Потом посмотрел прямо на меня: – Ты ведь не скажешь капитану?

– Конечно нет.

– Ну ладно. Вчера было вот что. Мы спустились в шахту искать старика, помнишь? Капитан, похоже, знал, где искать. Он повел нас прямо к старым выработкам. Иногда приходилось ползти на брюхе – так там было узко. Он повел нас прямо туда, где шахта сужается между Боталлеком и Кам-Лаки. Там мы его и нашли. У него были кайло и пара ручных дрелей, и он долбил скалу в конце галереи. Воды там было полным-полно. «Что ты делаешь?» – спросил его кептэн. «Хочу помешать тебе затопить Мермейд!» – заорал он совсем как ненормальный. Он и есть ненормальный. Тут мы на него навалились, а он отбивался – ну псих, да и только. Слим спросил кептэна, что старик собирался сделать, кептэн сказал, что не знает. Но он прекрасно знал, так же как и мы со Слимом. Эта галерея находится как раз под Кам-Лакн. И старик хотел пробить проход в затопленную шахту. Если бы он пробил этот тонкий пласт, вода хлынула бы через него в нашу шахту. И нам была бы крышка.

Вот. значит, в чем дело. Неудивительно, что он испугался. Я закурил сигарету.

– Ты ведь не скажешь капитану, нет? – канючил он. – Я ведь обещался молчать.

– Не скажу, – успокоил я его.

Платформа вернулась назад, на галерею. Мы слышали грохот, несмотря на рев компрессора. Я снова начал бурить. К тому времени как завал был разобран, я покончил со шпурами, компрессор был погружен па платформу, а я работал длинным буром, чтобы проделать пробное отверстие. Однако до морского дна мы все еще не добрались, хотя воды повсюду было предостаточно. Менэк взобрался ко мне по лестнице.

– Ну как? – крикнул он. – Будет на этот раз конец? Я вытащил бур и велел Фраеру пойти и выключить

компрессор.

– Нет, – сказал я Менэку. – На этот раз не получится. Нужно будет рвануть еще раз.

Он посмотрел на часы:

– Ты слишком осторожничаешь. Ведь уже десятый час.

Я пожал плечами:

– Ничего не поделаешь. Даже если заложить заряд побольше, все равно скалу не пробить,

Компрессор стал медленно останавливаться, потом кашлянул и затих. Наступившая тишина казалась почти сверхъестественной. Был слышен лишь шепот струящейся воды. Мы вернулись в убежище и стали ждать взрыва. Менэк на этот раз не пошел в дом, хотя Фраер дважды предлагал ему это сделать. Всем нам было неспокойно, все слегка нервничали.

Наконец мы его услышали – отдаленный глухой звук, за которым вскоре последовала воздушная волна. Мы выждали всего несколько минут, а потом спустились в клети вниз и, спотыкаясь, пошли по галерее Мермейда сквозь удушающие клубы пыли. Она забивалась в нос и в рот. слепила глаза. Мы шли пешком, оставив Слима позади, чтобы он пригнал потом платформу. Не знаю, чего я ожидал. Мы, должно быть, подошли совсем близко к морскому дну. Я бы не удивился, если бы увидел, что путь в галерею закрыт, что там уже морская вода.

Но все было в порядке. Мы продолжали спускаться, пока вода, сочащаяся из стен, не указала нам на то, что мы находимся под морским дном. Галерея все еще была открыта. Я не знаю, что чувствовали другие, но, когда мы шли по этой галерее, мои нервы были напряжены до предела. Было совершенно неизвестно, какой толщины преграда отделяет нас от моря, – самое неприятное состояние, в котором только может оказаться шахтер.

Наконец мы добрались до места последнего взрыва. Я направил свою лампу наверх, в темный зев шахты. Вода сочилась отовсюду – стенки шахты от этого казались серебряными. Мы стояли в луже из жидкой грязи не менее шести дюймов глубиной. Капитан Менэк позвонил Слиму и велел ему пригнать платформу. Трос натянулся, выскочил из жидкой грязи, с него лилось и капало.

Мы с Фраером взгромоздили лестницу и забрались наверх, в конец шахты. С потолка сорвался кусок породы и упал вниз, едва не ударив меня по голове. На меня отовсюду лилась вода. Верхний слой породы казался совсем тонким. Фраер, стоя рядом со мной, воскликнул:

– Господи помилуй! Ведь прямехонько у нас над головой плавают все эти рыбы и прочие морские твари!

Я ничего на это не сказал. Нс нужно было никаких слов, и так было понятно, что мне все это совсем не нравится. Прибыла платформа с компрессором. Менэк поднялся к нам, и мы начали устанавливать бур. Он был в достаточной степени инженером, чтобы понять, насколько ненадежна эта пронизанная трещинами порода. Я отправил Фраера вниз, чтобы он включил компрессор.

– Будь поосторожнее, когда начнешь бурить, – сказал Менэк.

Я кивнул:

– На этот раз я поставлю двойные заряды.

– Правильно. Постараюсь расчистить завал как можно скорее. Здесь лучше особенно не задерживаться. – Он усмехнулся, похлопав меня по плечу. – Старайся особенно не рисковать.

Заработал компрессор, заглушив все остальные звуки. Я смотрел, как Менэк спускается вниз. Ну и человек! Безрассудный до безумия и совершенно беспринципный, он тем не менее знал, как следует обращаться с людьми.

Фраер поднялся ко мне, и мы начали бурить. Было около одиннадцати. Два часа мы работали, вгрызаясь в мокрую скалу. Всякий раз, когда я начинал новый шпур, душа у меня уходила в пятки. Один раз вниз свалился большой кусок камня, едва нс сломав лестницу, на которой стоял Фраер. Его спасло только то, что он ухватился за буровой станок и повис на нем. Если по делу, то нужно было отказаться бурить дальше. Но я знал, что Менэк не такой человек, чтобы мне это позволить. Он не раз поднимался ко мне, чтобы посмотреть, как идут дела. И каждый раз я чувствовал, что все это ему нравится. Ощущение опасности его возбуждало.

К часу они кончили расчищать завал внизу шахты. Посмотрев один раз вниз, я поймал взгляд Дэйва, который с опаской поглядывал наверх. Вода поднималась. Она доходила уже почти до верха их сапог. В оранжевом свете ламп его лицо казалось особенно бледным. Они убирали деревянный настил, закрывающий яму.

– Скоро мы кончим? – спросил меня Фраер. По его лицу текли потоки грязной воды, глаза лихорадочно блестели.

– Остался еще один, – сказал я.

И вдруг внизу кто-то громко закричал. Крик был слышен, даже несмотря на работающий компрессор. Я заглянул вниз. Капитан Менэк находился на дальнем краю ямы, там, где был телефон. Вид у него был взволнованный, он что-то приказывал Слиму, который вдруг посмотрел наверх, на нас. Фраер схватил меня за рукав.

– Там что-то случилось! – крикнул диким голосом, больше напоминавшим визг.

Менэк перебирался по выступу на другой конец ямы. Слим повернулся и исчез в глубине галереи. Дэйв последовал за ним, бросив испуганный взгляд в нашу сторону. Менэк взобрался по лесам, а потом по лестнице к нам.

– Сколько еще осталось? – крикнул он мне в ухо. Голос его был вполне спокоен.

– Один, – сказал я ему.

О'кей. Мы все приготовим. Как только ты вставишь заряды в шпуры, позвони Слиму, и он заберет тебя вместе с. компрессором. Я кивнул.

Он похлопал меня по плечу и спустился вниз, а я стал бурить последний шпур. Не успел я дойти до половины нужной глубины, как почувствовал, что Фраер тянет меня за рукав. Я выключил бур.

– Здесь что-то неладно, – сказал он. Он весь дрожал, в глазах его застыл ужас, а по лицу градом катился пот. – Мне это не нравится! – кричал он. – Они все ушли.

Я посмотрел вниз. В галерее было темно. Там никого и ничего не было, только работающий компрессор.

– Почему они нас бросили? – кричал он. – Это ловушка. – Он обернулся ко мне, трясясь от страха. – Говорю тебе, это ловушка. – Он полез вниз по лестнице.

– Не будь дураком, – сказал я, хватая его за плечо.

– Отпусти меня! – визжал он. – Говорю тебе, он собирается нас погубить. Откроет проход в море, не дав нам уйти.

Я затащил его назад.

– Никто, кроме нас, не может открыть этот проход! – крикнул я. – А ну, возьми себя в руки. – Я тряхнул его так, что он едва не слетел с лестницы.

Наконец он немного успокоился, глаза приняли нормальное выражение.

– С нами ничего не случится, пока между нами и морем держится этот пласт. Ты это понимаешь?

Он кивнул.

– Вот и хорошо. Давай кончать шпур.

Когда бур вошел в породу на нужное расстояние, я послал его вниз, чтобы он выключил компрессор. В наступившей тишине он крикнул мне наверх:

– Вода поднимается, дошла уже до двух футов!

– Неси сюда заряды, – велел я ему. Мне хотелось поскорее закончить.

– Нет, – заявил он. – Нет, я ни на минуту здесь не останусь. Если хочешь, оставайся один, а с меня довольно. Я возвращаюсь назад.

– Вернись, Фраер! – крикнул я.

– И не подумаю! Ни в жисть больше не спущусь в эту проклятую шахту. – Голос его замер в глубине галереи.

Я спустился вниз. Заряды лежали на платформе рядом с компрессором. Я подобрал их, но потом меня охватило сомнение. Стояла мертвая тишина, если не считать журчания воды. Светилась только одна моя лампа. А лампа Фраера мелькала далеко в глубине галереи, отражаясь в воде. Тишина и ощущение покинутости были почти непереносимы. Я снова положил заряды на платформу и перебрался по выступу на другой конец ямы. Отодвинув камень, я покрутил ручку полевого телефона. Ответа не было. Я покрутил ручку еще раз. Снова молчание. А вокруг продолжала журчать и капать вода. Я посмотрел наверх: нужно ли мне подниматься наверх и забивать в шпуры заряды? Мне казалось, что я чувствую, как скала крошится у меня под руками. Всем своим существом я ощущал над собой море, от которого меня отделял всего лишь тонкий пласт породы. Я мгновенно вспотел, и мне захотелось броситься отсюда вон, со всех ног бежать по галерее.

Но все-таки мне удалось взять себя в руки. Кровля держалась вот уже два часа. Держалась все то время, пока я бурил. Если она выдержала все это время, значит, выдержит и дальше. Я дурак. Просто я заразился от Фраера и потому поддался страху. Вот если бы только Слим ответил мне по телефону. Но может быть, они просто еще не успели добраться до главного ствола.

Я буквально заставил себя вернуться назад по выступу, взять заряды и взобраться наверх. Дважды я останавливался. Каждый мой нерв пронзительно кричат, требуя, чтобы я вернулся. Но я снова заставлял себя двигаться дальше. Наконец я добрался до самого верха, оказавшись под этой тонкой перемычкой, с которой на меня лилась вода. Я начал закладывать патроны в шпуры. На этот раз в них был двойной заряд. Работа меня немного успокоила. Я сосредоточил на ней все свое внимание.

И вдруг сквозь журчание воды пробился новый звук. Я прекратил работу и прислушался. Звук повторился. Он был похож на звон колокольчика. Неужели это повысилось давление и у меня звенит в ушах? Что, если не выдержала перемычка галереи, ведущей к Кам-Лаки? Фраер говорил, что старик пытался там что-то бурить. Может, она в результате ослабла? Если вода заливает галерею Мермейд, то давление непременно возрастет и у меня будет звенеть в ушах. При этой мысли у меня стали дрожать руки и все тело покрылось потом. Я напрягся, ожидая услышать рев воды, заливающей галерею. Но все было спокойно, только вокруг капало и журчало да звенел этот колокольчик. Видно, это скала шутит свои шутки. Я направил лампу на потолок. Там всюду зияли трещины. Шипела вола, попадая на пламя лампы. Я облизнул губы. Они были мокрые и соленые от воды, которая лилась по лицу. А колокольчик все звенел у меня в ушах. Звук был такой слабый, что его было еле слышно за шумом воды. Воображение? И все-таки… Я вспоминал обо всех тех случаях, когда шахтеров предупреждали об опасности. Иногда это были звуки, иногда просто шестое чувство. Или изменение давления, от которого звенит в ушах. Звук не прекращался, настойчивый, тревожный, словно предназначенный специально для меня.

И вдруг я вспомнил о существовании телефона. Оставив патрон, который держал в руках, я кубарем скатился вниз по лестнице. Последние несколько футов я просто пролетел и свалился в волу. Поднявшись на ноги, я увидел красную лампочку, которая горела над тем местом, где находился телефон. Я громко рассмеялся, тут же испугавшись звука собственного голоса. У меня даже закружилась голова – такое я испытал облегчение. С трудом дойдя по воде до одного из выступов – в сапогах у меня было полно воды, – я по выступу добрался до телефона.

Но голос, который я услышал, когда поднял трубку, принадлежал не Слиму. Это был голос Кити.

– Это ты, Джим? – спросила она. – Слава Богу! Я не знала, что случилось. Они все поднялись наверх, кроме тебя и Фраера. Я звоню, звоню без конца.

Голос у нее был взволнованный, она тяжело дышала.

– Что случилось? – спросил я.

– Ничего, – ответила она. – Просто я заволновалась, когда увидела, что они вышли наверх. У капитана Менэка был такой вид, словно он… словно он чего-то боится. И мне захотелось убедиться, что с тобой все в порядке.

– Со мной ничего не случилось, – сказал я. – А почему Менэк поднялся наверх?

– Я ему позвонила минут десять тому назад.

– А зачем позвонила?

– Да ничего особенного, просто сказала, что миссис Брайнд выпустила его отца из той комнаты. Он направился прямо к шахте. Я видела, как он стал спускаться.

– Ты хочешь сказать, что старый Менэк не сидит под замком? Что он в шахте?

– Да.

Силы внезапно покинули меня. Я смотрел на темный тоннель, который тянулся передо мной. В любой момент можно было ожидать, что по нему хлынет вода.

– Слушай, Кити, – сказал я ей, стараясь, чтобы она поняла, насколько это важно. – Немедленно поднимайся наверх, слышишь? Немедленно поднимайся наверх.

Я нс стал дожидаться ответа. Бросив трубку, я спустился вниз с выступа и что было сил, спотыкаясь и преодолевая сопротивление воды, помчался по длинному тоннелю, который вел к спасению.

Глава 10. КАМ-ЛАКИ

Я думал, что этому тоннелю не будет конца. Дыхание с силой вырывалось из груди. Я бежал так, как не бегал никогда в жизни. Пот заливал мне глаза. Галерея пошла вверх, и воды стало меньше. Но сапоги были словно свинцовые, и я вынужден был остановиться, чтобы вылить из них воду. Эти драгоценные мгновения, которые пришлось потерять, казались бесконечными. Каждую минуту я готов был услышать взрыв, а потом рев потока воды, врывающегося в шахту.

Вдруг впереди показался свет. У меня не было сил крикнуть. Он оставался на месте, пока я бежал, задыхаясь, вверх по галерее. Тут раздался голос:

– Это ты, Джим? – Голос принадлежал Кити. Эта дурочка так и осталась здесь.

– Немедленно поднимайся наверх! – крикнул я. Она не двинулась.

– Поднимайся наверх! – крикнул я еще раз. От крика мне стало больно в горле. Кровь стучала в ушах, дышать было невероятно трудно.

Кити по-прежнему оставалась на месте.

– Что произошло? – спросила она, когда я подошел. – У тебя такой вил, словно ты увидел привидение. Что случилось?

– Кам-Лаки, – ответил я, хватая ее за руку.

Я видел, как расширились ее глаза, когда она поняла, в чем дело. Дальше мы побежали вместе; добежали до шахты, которая вела наверх, к главной штольне. Я колебался, однако желание оказаться как можно выше пересилило. Я толкнул се к лестнице. Мы карабкались наверх с невероятной скоростью. Кити меня обгоняла. Руки и ноги у меня были как свинцовые. Весь этот день я непрерывно работал, и дополнительное напряжение всех сил давалось мне с трудом. Я так устал, что мне казалось, я никогда не доберусь до верха. В ушах стучала кровь, в точности совпадая со стуком далекого насоса.

Мы добрались до верха. В ту же секунду я услышал, как кто-то кричит. В свете шахтерской лампы стало видно, как ходит вверх и вниз огромный шатун насоса. Затем лампа нырнула под шатун и понеслась в направлении к нам. Мелькнуло лицо старика Менэка, покрытое потом и грязью, бледное от напряжения. За насосом показалась еще одна лампа.

– Остановите его! – Это кричал Менэк-младший. Он промчался мимо нас вслед за отцом.

Я схватил Кити за руку и потащил ее по узкому поперечному проходу к главной штольне. Было слышно, как у выхода из штольни плескалось море, а позади раздавался мерный стук насоса, словно это билось сердце шахты.

Мы свернули в штольню, ведущую к главному стволу. Менэки неслись впереди, перед нами, свет их ламп внезапно исчез за поворотом. Мы бежали следом. Насоса я больше не слышал. Единственное, что еще было слышно, – это мое собственное хриплое дыхание, вырывавшееся из груди. Я напряг последние силы.

Мы повернули вслед за Мснэками, однако их ламп не было видно, зато из шахты, которой пользовался старик, падал тусклый оранжевый отблеск. Мы добрались до нее и заглянули вверх. Там, в шахте, светились две лампы, напоминающие светлячков. Старик опережал сына примерно футов на сорок. На проросших мхом стенах блестела вода. Они поднимались со страшной быстротой. Я подтолкнул Кити к лестнице. Она начала подниматься, и я вслед за ней.

Едва я успел поставить ногу на перекладину, как в глубине шахты раздался грохот. Он был далеко и напоминал отзвук небольшого землетрясения. Я остановился, прислушиваясь, опасаясь услышать то, чего ожидал. В лицо мне ударила мощная воздушная волна, принесшая с собой гнилой застойный запах, словно этот воздух долго находился где-то взаперти под землей. И вот я его услышал – отдаленный грохочущий рокот. Еще одна волна взметнулась вверх, принеся с собой удушающие клубы пыли. В глубине шахты по-прежнему слышался рокот, похожий на урчание в животе у какого-нибудь гиганта. Грубый, резкий звук, наводящий ужас. Что-то пронеслось мимо меня и свалилось вниз с треском ломающегося дерева. Я заглянул вниз. На дне шахты лежал кусок лестницы – гнилое дерево не выдержало удара воздушной волны. Высоко над нами я увидел старика, который продолжал подниматься наверх. Но сын его стоял на месте. Большой участок лестницы был разрушен.

И в этот момент из стенки шахты вырвался мощный фонтан грязной воды. Я видел, как капитана Менэка смыло с лестницы, словно муху из шланга. Потом вода добралась до меня, и я упал. Едва я поднялся на ноги, как на меня свалилось какое-то тело. Я снова упал, перевернулся, страшно ударившись при этом головой о скалу.

Меня окружала темнота. Было слышно, как сверху льется вода. И еще более громкий звук – отдаленный рев воды, которая неслась по галереям. Что-то лежало у меня на ногах. Оно пошевелилось.

– Джим? – Это был голос Кити, такой испуганный, что он больше походил на вопль.

– Ты как, цела? – крикнул я.

– Да. Какое счастье, что ты тоже жив.

Я нащупал ее руку, и мы поднялись на ноги. Шум воды был ужасен.

– Скорее! – крикнул я. – К главному стволу! У тебя есть спички?

– У меня фонарик! – крикнула она в ответ.

Его яркий луч прорезал темноту, осветив плотную струю воды, которая лилась из шахты. Тела капитана Менэка не было видно. Его, должно быть, унесло коричневым потоком, который катился по штольне.

– Бежим! – крикнул я, и мы помчались вверх по штольне к главному стволу.

По мере того как мы удалялись от шахты, звуки льющейся из нее воды становились тише, зато громче слышался рев потока, низвергающегося из Кам-Лаки в Уил-Гарт. Когда мы добрались до главного ствола, там в темноте показалась светящаяся точка. Я услышал дребезжание клети. Свет становился все ярче.

– Клеть поднимается! – крикнула Кити.

Я налег на рычаг, чтобы остановить клеть на нашем горизонте. Давил изо всех сил, но все без толку.

Клеть поравнялась с нами. Я увидел Фраера, Слима и Дэйва, освещенных светом их шахтерских ламп. Они стояли, прижавшись друг к другу. Слим давил на рычаг подъема, поэтому я и не мог остановить клеть на нашем горизонте.

– Остановите! – крикнул я. – Фраер, ради Бога, остановите!

Они нас видели. Я видел, как блестят их испуганные глаза. Слим крепко держался за рычаг подъема и спуска. Фраер двинулся было к этому рычагу, но замер, раскрыв рот, с вытаращенными от ужаса глазами. Дэйв стоял, грызя ногти и нс двигаясь с места. Клеть проскочила мимо нас.

Меня охватила дикая злость, поглотив все остальные чувства. Я готов был расшибить деревянную обшивку ствола, по которому двигалась клеть. Бросился к ней, пытаясь оторвать доску голыми руками.

Но потом, когда свет их ламп стал постепенно угасать, злость постепенно утихла, уступив место холодному страху. Я повернулся к Кити. Она стояла неподвижно, словно окаменев от того, что произошло.

– Они нас бросили, – сказала она, – обрекли на смерть.

– Неужели отсюда нет какого-нибудь другого выхода? – воскликнул я. – Не может быть, чтобы его не было!

Она покачала головой:

– Наверное, есть, только я их не знаю. Шахт вокруг довольно много, но по ним нельзя выбраться наверх без… – Она внезапно замолкла, прислушиваясь.

Дребезжание клети смолкло. Послышались голоса, направленные вниз, к нам. Я взглянул наверх. Их лампы все еще были видны. Клеть стояла неподвижно.

– Прайс! Прайс! – крикнул кто-то из них.

– Что пало? – крикнул я в ответ.

– Клеть заело, – послышалось в ответ. – Попробуй со своего конца.

Я нажал на рычаг. Теперь он легко подался, но результата никакого не было.

– В чем дело? – спросила Кити.

Я снова Попробовал надавить на рычаг.

– Вода проникла до самого конца главного ствола, – сказал я ей, – и колесо остановилось, оно больше нс может работать.

И вдруг у меня возникла одна идея. Удивительно, как это я не додумался до этого раньше. Если не считать многочисленных мелких шахт, существовал один-единственный путь на старые выработки возле Кам-Лаки. Отдаленный рокот воды, бушующей в шахте, постепенно затихал – она, очевидно, нашла себе другой выход.

– Быстрее! – сказал я, хватая Кити за руку.

Мы помчались вниз по штольне. Крики этих троих, застрявших в клети, замерли.

– Ты умеешь плавать? – задыхаясь, спросил я.

– Умею, – ответила она.

Мы бежали вперед, луч ее фонарика прорезал темную пелену, окутывающую тоннель. Звук воды становился громче. Вскоре мы увидели этот поток, льющийся из шахты, по которой мы пытались выбраться наверх. Мы вошли в волу и двинулись по коричневому потоку.

Я взял Кити за руку. Она ничего не сказала, но я почувствовал ответное пожатие. Господи, подумать только! Нужно было иметь смелость, чтобы идти вниз – не вверх, а вниз – по этому бурлящему потоку мутной коричневой воды. Кити не боялась. У меня у самого, должен признаться, душа была в пятках. За шумом волы вокруг нас мы даже не слышали рева потока, затопляющего шахту.

Мы дошли до перекрестка, ведущего к насосу и шахте, соединяющей этот горизонт со штольней Мермейд. Насос работал медленно и трудно. Я споткнулся и едва не упал. Кити осветила фонариком коричневый поток. Поперек тоннеля застрял кусок обломанной лестницы, а из воды справа от меня торчала рука. Я схватился за нее и потянул. Над водой поднялась голова капитана Менэка, похожая на голову какой-то ужасной куклы.

Зубы были оскалены, открытые глаза блестели. У него была сломана шея.

Мы пошли дальше. Запаха моря не чувствовалось. Я опасался, что поток воды полностью закрыл выход. Тоннель резко пошел вниз, направляясь к выходу. Мутный поток, по которому мы шли, стал глубже, скорость его возросла. В этом закрытом пространстве казалось, что поток превратился в водопад. Я крепко держал Кити за руку, чтобы течение не сбило нас с ног. Каждую минуту вода, наполняющая нижние горизонты шахты, может достигнуть уровня моря, и тогда выход будет затоплен.

Тоннель неожиданно расширился, и в свете фонарика показалась темная пещера, выходящая в море. Однако там не было никаких признаков плоского камня, служившего причалом для судов. Все было скрыто под бурлящей пенящейся массой отвратительной коричневой жижи. А там, где должен был быть проход в море, нависал покатый потолок пещеры. Мы с Кити посмотрели друг на друга. Я сделал знак рукой, показывая, что нам придется нырнуть и плыть по выходу из пещеры к морю, – разговаривать в этом грохоте было невозможно. Она кивнула. Крепко вцепившись на секунду в мою руку, она тут же ее отпустила и скинула с себя комбинезон и резиновые сапоги. Я сделал то же самое. Потом мы оба постояли, не решаясь броситься в волу. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

– Скорее! – крикнул я.

Кити не могла меня услышать, однако по движению губ она, должно быть, догадалась, чего я от нее хочу, потому что снова кивнула и протянула мне фонарик. Когда наши руки соединились, она неожиданно приблизилась ко мне и поцеловала. Потом отступила, глядя на коричневую пену, наполнявшую пещеру. Затем, еще секунду помедлив, быстро вытянула вперед руки и нырнула.

Ее лицо на какое-то мгновение показалось над водой, которая несла ее к выходу. Даже в темноте было видно, как она бледна, а волосы ее качались в бурлящей воде, словно длинные водоросли. Потом она нырнула.

Я подождал, однако она не появлялась.

Вдруг у меня стало звенеть в ушах. Позади послышался устрашающий звук. Я обернулся, понимая, что это означает: вода поднялась до уровня моря, волна приближается к выходу из пещеры, чтобы устремиться в море. Я покрепче надвинул на голову каску и, не выпуская фонарика из рук, нырнул в сторону выхода.

Погрузившись в воду, я почувствовал невыносимый гул в ушах; ничего не было видно, хотя фонарик по-прежнему был у меня в руках. Работая ногами, я старался погрузиться поглубже, предоставив все остальное воде. Я чувствовал, что меня несет вперед, и вдруг со страшной силой ударился головой о скалу. Счастье, что на мне была каска, иначе Неминуемо треснул бы череп. Я чувствовал, что меня все дальше всасывает в глубину. Обо что-то ударился кистью; боль распространилась по всей руке. Потом почувствовал, что меня больше не тянет в глубину, однако все время ощущал давление воды, которое толкает меня вперед. Страшно заболели уши; мощной рукой сдавило грудь; в целом мире не осталось ничего, кроме желания вздохнуть.

А потом меня вдруг толкнуло вверх. Я отчаянно заработал руками и ногами и через секунду уже судорожно глотал воздух на поверхности волы. Накатила волна, подняла меня и с шумом рассыпалась. Откатываясь, она вынесла меня из тени, отбрасываемой скалой. Я наглотался соленой воды, барахтаясь в пене. Новая волна снова подняла меня и понесла, ударяя о камни, в сторону утеса. На мгновение я коснулся ногами дна, но волна снова потащила меня в глубину.

Я сбросил с головы каску, которая сжимала мне виски, и, собрав последние силы и погрузившись с головой в бурлящую пену, стал бороться с волнами. Минута, пять, десять минут – не знаю, сколько мне понадобилось времени, чтобы встать наконец на камни. Мокрая одежда прилипла к телу, стесняя движения, а кипящий водоворот то и дело грозил расшибить меня о скалы.

Но в конце концов я выбрался на мелкое место и пошел по воле. У меня за спиной высилась темная громада скалы, у подножия которой кипела и бурлила вода. Я закричал, но мой голос потонул в реве волн, бьющихся о скалы.

Тут я нащупал у себя в кармане брюк фонарик – я совершенно не помнил, когда его туда засунул, вероятно, тогда, когда пытался выплыть из прохода. Нажав кнопку, обнаружил, что он работает. Ласковый дружеский лучик скользнул по бурлящей воде. В ту же секунду я услышал слабый крик. В некотором отдалении над волной показалась рука. Я подплыл к Кити. У нее была рана на голове, а из плеча текла кровь. Но когда я приблизился, она твердо шла по каменному дну и улыбалась мне.

– Ну как ты? Держишься? Кити кивнула.

– Ты весь в крови, – сказала она.

– Ты тоже, – отозвался я, хлебнув воды от набежавшей волны.

Мы оба рассмеялись. Мы были живы. Как приятно было смеяться. Мы все хохотали и хохотали, пока волна не накрыла нас с головой. После этого мы больше не смеялись. Поднимался прилив, нас тащило в сторону Кениджек-Кастла. Я освободился от всей одежды, кроме штанов; Кити сняла юбку, и мы поплыли.

Прилив наступал быстро, а мы устали. Следовать за течением было невозможно – нас прибило бы к острым камням подножия мыса, поэтому мы поплыли в открытое море.

Кити плавала лучше, чем я, к тому же она не была такой усталой. Мы плыли рядом ровным средним темпом. И все время я оглядывался на буруны, кипящие у подножия скал. Они все надвигались, а отвратительно черные каменные зубы скалились, готовые нас растерзать.

Они надвигались на нас, становились все ближе и ближе. Но потом мы оказались в полосе затишья и поплыли с удвоенной силой. В какой-то момент я подумал, что мне не выдержать. Но в конце концов мы выбрались на спокойное место и поплыли вперед, подальше от страшного мыса. Кити, должно быть, понимала, насколько я устал, потому что обернулась ко мне и спросила: Дотянешь до. берега? Я знаю одно отлогое место под скалой.

– О'кей, – сказал я. продолжая плыть.

Это был самый длительный заплыв в моей жизни. Течение было уже не таким сильным, но нас все-таки несло к югу, вдоль берега, тогда как нам нужно было плыть прямо к Кениджек-Кастлу.

Наконец мы снова оказались в полосе прибоя. Но волны здесь были не такими сильными, и они несли нас в нужном направлении: На спаде волны я доставал ногами до дна и наконец, сделав очередной рывок, ухватился за камень. Я крепко держался за него, когда волна отступала. Следующей волной меня толкнуло вперед, и я почувствовал под ногами мелкие камешки. Еще через момент я уже стоял рядом с Кити на узкой отмели. Она тяжело дышала. Зубы у нее стучали. Рубашка прилипла к телу, обрисовывая линии ее сильной фигуры. Грудь поднималась и опускалась. Я взял ее за руку. Она улыбнулась, но ничего не сказала. Да и что говорить? Просто нам посчастливилось. Чертовски посчастливилось.

И вдруг я вспомнил о трех моих товарищах, которые застряли в клети подъемника. Я вскочил на ноги. Господи, как я устал!

– Пошли, – сказал я. – Ты здесь совсем замерзнешь. И нужно посмотреть, нельзя ли что-нибудь сделать с этой клетью.

Она кивнула и поднялась на ноги:

– Как ты думаешь, поднимется вола до клети или нет?

– Не знаю, – ответил я. – Зависит от уровня воды в Кам-Лакн. Много было дождей на этой неделе?

– Да, – сказала она. – Лило непрерывно. К тому же Кам-Лаки – громадная шахта, гораздо больше, чем Уил-Гарт.

– А из Уил-Гарт есть только один выход для воды?

– Да, только один.

– Тогда бежим, – сказал я. – Нужно торопиться. Вода поднимается быстро.

Мы двинулись по берегу, потом, перебравшись через каменный выступ и, отыскав тропинку, стали подниматься наверх по поросшему травой крутому склону. Миновав старое стрельбище, мы наконец оказались возле разрушенного здания машинного отделения. Здесь Кити круто повернула направо, и через несколько минут перед нами возникли надшахтные постройки Уил-Гарт.

Мы сразу же направились к подъемнику. Я распахнул дверь и заглянул вниз, в слегка наклонную шахту. Далеко внизу виднелось пятно света – там стояла клеть А из шахты доносилось пение. Мужские голоса пели «Добрый король Венцеслас». Какой странный выбор. Запевал Дэйв. Его красивый голос, звонкий, словно колокольчик, наполнял всю шахту. Я окликнул их сверху, но они продолжали петь. Я дождался, пока кончится куплет, и снова крикнул. Пение возобновилось, но потом внезапно смолкло. Я крикнул еще раз.

Мне ответил чей-то еле слышный голос.

– Чем вам можно помочь? – крикнул я им.

Мне ответили, однако разобрать слова было почти невозможно. Кажется, они сказали, что вода поднимается, но уверенности у меня не было. Я обернулся к Кити.

– Здесь есть веревки? – спросил я.

– Да, – ответила она. – В каптерке. Я пойлу принесу.

Я пошел вслед за ней. Там были разные инструменты. Я взял две пилы, топор, повесил на плечо большой моток веревки и побежал назад к шахте. Привязав инструменты к веревке, я пытался их опустить вниз, однако шахта шла не отвесно, а под углом, и инструменты то и дело задевали либо за выступы камня, либо за деревянную обшивку подъемника. Внизу начали кричать и колотить в деревянные стенки клети. Потом раздался пронзительный вопль. Это был ужасный звук. Он внезапно прекратился, и голос Дэйва запел «Иерусалим». Звуки этого прекрасного гимна поплыли вверх, сопровождаемые многочисленными раскатами эха, так что создавалось впечатление, будто поет не один человек, а целый хор, и не в шахте, а в соборе.

Этот звук тоже вскоре прекратился, и снова раздались крики; потом они перешли в вопль, а затем внезапно оборвались, словно кого-то задушили. Я посмотрел вниз и увидел, что светлое пятно померкло, а потом мгновенно исчезло, как будто бы погасили свечу. Я крикнул, но снизу, из черного провала шахты, уже никто не отозвался. Я немного постоял, а потом закрыл решетчатые ворота.

– Пойдем отсюда, – сказал я.

Кити кивнула. Она словно оцепенела от ужаса, слушая, как эти люди гибнут там, в шахте, захлебываются в поднимающейся воде. Я взял ее под руку, и мы вышли наружу, навстречу прохладному соленому ветру.

В доме было темно, когда мы его увидели, преодолев подъем. На фоне темной ночи он казался сгустком еще более черной тени. Я почувствовал, как напряглось все тело моей спутницы. Боже мой! Как она, должно быть, ненавидела это место! Крипплс-Из! Весьма подходящее название. Каким озлобленным циником был, должно быть, хозяин этого дома, когда шахтеры из Боталлека стали заходить к нему, чтобы выпить кружечку пива, и он открыл в своем доме паб.

Мы вышли на дорогу и направились к парадной двери. И вдруг я остановился. Дверь была широко открыта, и внутри, в темноте, двигалась какая-то фигура. Потом она исчезла. Мы перешли через дорогу и пошли мимо садика, посаженного заботливыми руками моей матери. В коридоре показался свет. Мы оба замерли на месте. Это был старик Менэк. В руках он держал лампу и, раскрыв рот, с ужасом смотрел через дверь в нашу сторону.

Я сделал шаг вперед.

– Нет! – дико закричал он. – Нет! – Он отпрыгнул назад, дверь захлопнулась, преградив путь свету, звякнула цепочка, а затем были задвинуты засовы.

Я обернулся к Кити:

– Может быть, он принял нас за привидения? Кити вся дрожала. Она действительно была похожа

на привидение – волосы мокрыми прядями падали на лицо, рубашка прилипла к телу, так что она была словно окутана саваном.

– Пойдем, – сказал я. – Тебе нужна сухая одежда. Л потом уедем отсюда.

– Уедем? – спросила она. – Но куда же?

– В Италию. Разве тебе не передали? Я просил Менэка сказать тебе, что сегодня ночью отплываю на «Арисеге» и предлагаю тебе отправиться со мной. Помнишь?

– Ах да. Я… – Она стояла не двигаясь, словно остолбенев. – Я… О Джим, я, право, не знаю, что сказать. Здесь мне оставаться нельзя, я это понимаю, но Италия! Это ведь так далеко. Неужели мы не можем остаться в здесь, в Корнуолле?

– Не забывай, что я дезертир, – сказал я, – и что меня разыскивает полиция. «Арисег» будет стоять у штольни Уил-Гарт, – я посмотрел на часы, они все еще шли и показывали начало четвертого, – меньше чем через час. Это моя единственная надежда. – Я взял ее за плечи. – Я должен попасть на это судно. Это единственный способ уехать отсюда. Я и сам не хочу возвращаться в Италию, но лучше уж Италия, чем сесть в тюрьму за дезертирство или, еще того хуже, оказаться замешанным в здешние дела. За это могут и повесить.

– Нет! Они этого не сделают. Ты же ни в чем не виноват.

– Верно, но подтвердить это могу только я один. Не забывай о том, что были убиты четверо таможенников. Нет, я должен отсюда бежать, и ты вместе со мной. Вдвоем нам будет не так уж страшно.

Она колебалась. Потом подняла голову. Ее глаза печально смотрели на меня.

– А ты меня не бросишь, Джим?

– Конечно нет.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Ладно, тогда я поеду с тобой. Я осторожно поцеловал ее в лоб.

– Скоро мы найдем какое-нибудь судно, которое направляется в Канаду. А там я всегда найду работу на шахтах.

Мы направились к черному ходу и вошли в дом со стороны кухни. Старая миссис Брайнд сидела на своем обычном месте у огня. Она вздрогнула, когда мы вошли.

– Что случилось? – спросила она дрожащим голосом. – Я чувствую, что случилось что-то ужасное. Говорите, что? Бесполезно мне лгать. Только посмотреть на вас – сразу видно, что что-то неладно.

– Все в порядке, миссис Брайнд, – сказала Кити; Старуха снова уселась в свое кресло.

– Хозяин вернулся домой, – пробормотала она. – Ужасный был у него вид.

– Вы не беспокойтесь, – сказала Кити.

– Пойди и переоденься в сухое, – сказал я. – Собери все, что тебе нужно, и заверни в дождевик. Нам придется плыть, если не найдется местечка, где сможет пристать лодка.

– Она не сможет пристать: ветер с юго-запада, – заметила Кити. – Я пойду переоденусь и соберусь. А как же ты? Взять тебе что-нибудь из вещей старика?

– Не нужно. Я сам это сделаю.

– Хорошо, – сказала она. – Первая комната налево на верхней площадке лестницы.

Я зажег лампу и вышел в коридор. На верхней площадке светился огонек. Я начал подниматься, но, дойдя до поворота, остановился. Там стоял старик. В левой руке он держал лампу, а в правой – небольшое шахтерское кайло.

Мы постояли с минуту, глядя друг на друга. Затем я снова стал подниматься по ступенькам. Он слегка приподнял кайло. В свете лампы поблескивала сталь. Это было весьма опасное оружие. Старик не спускал с меня глаз, следя за каждым моим движением. Он весь дрожал и то и дело облизывал губы.

Когда я дошел до поворота, он внезапно вздрогнул всем телом, издав короткий стон, словно раненое животное. Потом повернулся и, спотыкаясь, побрел прочь. Я слышал, как он шел по голым доскам коридора, ведущего в мансарду, где он держал мою мать. Я пошел вслед за ним. Он стоял посреди этой пустой комнаты. Позади него было забранное решеткой окно. Старик продолжал дрожать.

Я притворил дверь. В ней по-прежнему торчал ключ, с помощью которого миссис Брайнд его выпустила. Я повернул его. Глазок в окне был открыт. Старик не пошевелился. Он просто стоял посреди комнаты с лампой в руке.

В его комнате я нашел все, что мне было нужно. Я вытерся и переоделся в сухое. Там нашлось еще несколько плащей и зюйдвестка. Я связал все это в узел и направился в кабинет его сына. На столе и в столе не было почти никаких бумаг; сейф был закрыт. Этого можно было ожидать. Он, конечно, избавился от всех документов, которые могли оказаться опасными, а деньги припрятал. Но искал я совсем другое и нашел в нижнем ящике стола под старыми счетами. Это был револьвер 38-го калибра. Нашлись и патроны в картонной коробке. Я зарядил револьвер и опустил его в карман дождевика. С Малиганом шутить было нельзя.

В дверь постучали, и вошла Кити. На ней был костюм из коричневого твида,"волосы были убраны назад и связаны лентой. В руках у нее была бутылка и стакан.

– Я подумала, что тебе захочется выпить, – нерешительно проговорила она.

– Это что, скотч?

Она кивнула и налила стакан до половины.

– Вот, выпей. Тебе это необходимо после всего, что ты сегодня пережил.

– Да, что уж говорить, – сказал я.

Кити протянула мне стакан, и я сделал большой глоток, чувствуя, как обжигающая жидкость опускается вниз, в желудок. Потом, переведя дух, выпил еще.

– А ты? – спросил я. – Тебе тоже неплохо было бы выпить.

– Да, – сказала она. – Наверное, действительно нужно выпить.

Я передал ей стакан, она отпила немного и поморщилась.

– Ничего-ничего, выпей, – сказал я. – Ты сразу согреешься.

Она кивнула и стала пить, лицо ее покраснело, и она закашлялась.

Я взял у нее стакан и допил все до конца.

– Надо двигаться, уже без четверти четыре, – сказал я, взглянув на часы.

– А как же мистер Менэк?

– Я запер его наверху. Пошли.

Взяв фонарик, который лежал на столе, я проверил его и вышел вслед за Кити в коридор. Она зашла в кухню, где лежал ее узелок, завернутый в дождевик, и мы направились к парадной двери.

Выйдя из лома, мы пошли прямо вниз, туда, где темнели рудничные постройки. Спускаясь по склону, я обернулся, чтобы взглянуть на Крипплс-Из, очертания которого четко вырисовывались на фоне ночного неба. В доме светилось только одно окно – это было окно в мансарде. Отчетливо видна была решетка, а за ней сновала по потолку тень старика, который ходил взад-вперед по комнате.

Я продолжал спускаться вниз, подставив лицо свежему ветру, который дул с моря. Разрушенные постройки казались далекими и бесконечно древними. Они стояли там, словно могильные камни, знаменуя собой чередование поколений шахтеров. Они единственные указывали на то, что глубоко вниз уходят горные выработки, пронизывая .огромные подземные пространства, проникая далеко пол морское дно. Я вздрогнул и попытался выкинуть из головы то, что произошло за последние несколько часов. Все это было похоже на кошмар, который существовал только в моем воображении. Однако старое здание машинного отделения, построенное из огромных гранитных плит, которое возникло перед нами из темноты, напомнило мне о том, что все это было на самом деле и что Менэк и Фраер, Слим и Дэйв – далеко нс единственные люди, погибшие, словно крысы, под землей, по которой мы сейчас идем. Я был рад, что уезжаю. Я шахтер, родом из Корнуолла, но, право же, я был счастлив, что покидаю эти берега, хранящие в своих недрах запасы олова.

Кити нашла место, где мы могли спуститься к морю, недалеко от входа в штольню Уил-Гарт. Спустившись до половины, мы нашли крохотную полянку и уселись там, глядя на темные морские просторы. Под нами одна за одной набегали на скалы волны, оставляя после себя кипящую пену прибоя. А перед нами простиралась бесконечная даль, в которой скорее угадывались, чем виделись, мощные волны Атлантики.

Долго ждать нам не пришлось. В самом начале пятого у скалистого берега возникли темные очертания судна. Кити первая его увидела и показала, схватив меня за руку. Это действительно был «Арисег». Я уже мог различить очертания его оснастки. Достав фонарик, я просигналил азбукой Морзе: «Высылайте шлюпку. Менэк».

Ответного сигнала не последовало. Я повторил свое сообщение. Снова никакого ответа, но через некоторое время от темного борта шхуны отделилась маленькая тень и стала двигаться, качаясь на волнах, в сторону берега. Карабкаясь по скалам, мы спустились вниз на выступ, который выдавался в море. Я сигналил фонариком, чтобы указать направление. Потом мы разделись до нижнего белья, увязали одежду в дождевики и поплыли навстречу шлюпке.

На корме стоял Малиган.

– Что, черт возьми, делает здесь эта девчонка? – спросил он, втаскивая нас на борт. – А где Таннер?

– Погиб, – сказал я. – И Менэк тоже.

– Ты лжешь, – рявкнул он.

Пока мы плыли к судну, качаясь на длинных атлантических волнах, я вкратце рассказал ему, что произошло.

– Я тебе не верю, – сказал он, когда я закончил.

– Тогда греби к входу в штольню и посмотри, что там творится.

Он колебался. Видно было, что ему не хочется задерживаться в этих местах. Скоро наступит рассвет, и тогда береговая охрана на Кейп-Корнуолле непременно увидит «Арисег». Но он все-таки отдал приказ, и шлюпка повернула к скалам. Найти вход не составляло никакого труда. Даже в этом тусклом свете было видно, какая мутная, коричневая там вода, а из-под самого берега бил и пенился охряного цвета поток, окрашивая все вокруг. Малиган приказал развернуться, матросы выгребли из-под скал, и шлюпка направилась к «Арисегу».

– Девушка будет со мной, – сказал я. – Прежде чем все это случилось, Менэк назначил меня своим представителем в Италии. Письмо я покажу тебе позже. Если ты хочешь и в дальнейшем получать груз, то должен благополучно доставить меня туда.

Он хмыкнул, однако ничего не сказал.

Кити стала одеваться. Завернувшись в плащ, она кое-как вытерлась пол ним полотенцем. Я сделал то же самое и, надев куртку, сунул в карман револьвер. Перед нами возникли смутные очертания шхуны. Через несколько минут мы были уже на борту, а шлюпку подняли и снова поместили на шлюпбалку.

Тихим голосом были отданы приказания. Паруса перестали хлопать, наполнившись воздухом. Кити пошла вперед, на нос шхуны, и я вскоре присоединился к ней. Позади нас маяк Пендин-Уоч через равные промежутки времени высвечивал острые скалы. Но она ни разу не обернулась. Она смотрела только вперед, наклонив голову навстречу ветру.

Нос шхуны то нырял, зарываясь в волну, то снова поднимался. Я взял Кити за руку. Она слегка дрожала.

– Мы поженимся в Италии, хорошо? – сказал я.

– Поженимся? – Девушка удивленно посмотрела на меня. – Я… я не знала. – Она сжала пальцами мою руку, ее глаза засветились в темноте. – О Джим, – сказала она. – Я так рада.

Она отвернулась и стала смотреть, как шхуна прокладывает себе путь по волнам. Где-то вдалеке нам подмигивал маяк Уолф. А еще дальше, на самой линии горизонта, на секунду показался свет Бишопа, указывая нам путь к новой жизни.