Прощай, предатель!

♀️Глава 17. Такой мужчина понимает только язык поступков...

Даша

— Даша! Дашенька!.. — голос санитарки Люси выдергивает меня из состояния беспокойной дремоты прямо посреди ночи.

Я тревожно приподнимаюсь на локте и сонно моргаю.

— Мой малыш..?

— В порядке он, милая, уф-ф... по другому я поводу пришла!

Пожилая женщина дышит так часто, будто бежала изо всех сил. Наверное, так и есть. У нее даже лоб взмок от испарины... и пальцы трясутся заметней обычного.

— Люся, что случилось?

— Ты только не волнуйся сильно, девочка, — предостерегает она. — Молоко свое сбереги... Дыши ровно и держи себя в руках.

Я послушно киваю и показательно спокойно вдыхаю и выдыхаю — именно так, как она мне советовала недавно, чтобы меньше нервничать. На раз-два-три вдох, на раз-два-три задержка, потом — выдох на раз-два-три и раз-два-три задержка. И так несколько раз.

Это действительно меня успокаивает.

А ради благополучия своего мальчика я готова не то, что дышать по Люсиным инструкциям и релаксировать, а вообще... да хоть качаться вверх тормашками на люстре, как обезьяна!

Только бы мой маленький Василëк окреп поскорее. Только бы стал сильным и по-настоящему здоровеньким! А что может быть лучше для иммунитета недоношенного ребëнка, чем грудное молоко его родной мамы?..

— Я держу себя в руках, Люся. Говорите. Это... как-то связано с моим мужем? Он едет сюда?

Догадка об этом пришла еще в тот момент, когда санитарка попросила не волноваться. А что еще может меня так сильно взволновать, кроме состояния моего сына? Но раз он ни при чем, то вывод напрашивается сам собой.

— Он уже здесь, милая! — Люся говорит торопливым шепотом. — Ждет на разговор Александра Леонидовича... Мы ему сказали, что все в палатах спят! Не должен сейчас потревожить тебя... но ты уж постарайся себя не выдать. Я тебя разбудила — ну а вдруг полезет сюда муженек твой? Подумала, как бы шок тебе не устроил! Он у тебя прет, как танк непрошибаемый, а на лицо так и вовсе глаза поднять страшно! Люто смотрит... ох, и звериная же натура у него!

Чувствую, как губы кривит болезненная, горькая улыбка.

— Да, он по жизни такой с другими людьми... был. А теперь, наверное, и со мной свою — как вы говорите..? — звериную натуру показывать начнет.

Санитарка вздыхает и, то и дело прислушиваясь к громким голосам из родильного зала, быстро шепчет:

— Лежала тут одна до тебя девочка после выкидыша... хотела от мужа уйти, да тот был зверюга вроде твоего с виду! Она ему и так, и эдак втолковывала, что не может и не хочет с ним больше жить, а ему как горох об стенку. За руку взял да утащил с собой. Как с таким сладить? А у тебя и маленький еще.

Я укладываюсь обратно на кровать ничком и сжимаю подушку. Искусственное спокойствие всë еще со мной, но его уже по клочкам разъедает и разъедает нарастающее ощущение собственного бессилия.

Еще вчера у меня был план. Я очень рассчитывала на него... И как теперь с ним быть? Ведь я понятия не имею, как всë сложится из-за преждевременных родов! Господи...

— Ради здоровья сына... — шепчу я, кусая губы. — Ради его здоровья я попытаюсь потерпеть... но не знаю, как долго смогу прятать правду, что помню его измену. Может быть, со временем, если с ним всë-таки поговорить, у нас как-то отношения наладятся... или получится тихо-мирно развестись...

Обрываю себя и морщусь, чувствуя отвращение к собственной мягкотелости.

Это ведь та еще сделка с собственной психикой. Когда приходится себя ломать, чтобы втиснуться в отталкивающие обстоятельства. Смириться. Затоптать чувство собственного достоинства ради того, кто зависит от тебя больше всего на свете.

Материнский инстинкт — самый безжалостный ко всем, кроме ребенка. И особенно он не щадит свою собственную носительницу.

Такая жестокая правда жизни...

Санитарка Люся смотрит на меня с состраданием и качает головой.

— Не смотрите на меня так... — прячу лицо в подушку, глотая слëзы. — Живут же как-то люди вокруг. Изменяют и живут... договариваются, наверное...

— Нормальные люди договариваются, — отзывается она. — Если чувства поблекли, если уже не так больно, можно и махнуть на всë рукой... Но я вижу, не твой это случай, Дашенька. Не твой. А муж твой — из тех, кого нельзя убедить в чем-то простыми разговорами.

— Нельзя... — зачем-то повторяю я сама себе этот приговор тихим шепотом.

— Не услышит он тебя. Ему гордость и власть слишком громко напевают в уши то, что для него приемлемо. Такой мужчина понимает только язык поступков. Язык действий, которые напрямую влияют на его жизнь...

В коридоре раздается громогласный голос Александра Леонидовича, удаляющегося в сторону кабинета заведующего. Мы испуганно переглядываемся.

— Побегу! — Люся сжимает мне руку и торопливо семенит к выходу, а оттуда оглядывается. — У меня последняя смена закончилась, но я пока еще задержусь... поговорить потом с тобой хочу. Дождись меня, Дашенька. И будь сильной.

Я с замиранием сердца прислушиваюсь к ее удаляющимся шагам.

В послеродовой комнате темно, но с улицы бьет тусклый свет фонаря через корявое переплетение облетевшего тополя за окном. Холодный ночной ветер безжалостно треплет его, и от этого кажется, что на полу возле кровати вовсе не тень от него пляшет... а скрюченные руки какого-то несчастного существа трепещут в жалобной мольбе и тянутся в сторону выхода.

Отчаянно тянутся. Почти безнадëжно...

И на какое-то мгновение я вижу в этом жалком беспомощном трепете отражение своей раненой души.

Да, сейчас мне остается только стиснуть зубы и тянуть время. Мириться с обстоятельствами во благо ребенка, держать свои чувства в ежовых рукавицах. И терпеть, терпеть, терпеть общество отныне ненавистного мужа...

Но что потом?

Что сделает Влад, когда поймет, что никакие его «разумные разговоры взрослых людей» не заставят меня проглотить его измену?

Когда осознает, что его жена уже твердо решила уйти от него? Рано или поздно, так или иначе... когда позволят обстоятельства и состояние малыша? Это же просто неизбежно, потому что я никогда не смирюсь с его отношением к своему поступку! И забыть никогда не смогу!

«Даша, это ничего не значит... люблю только тебя...»

Господи, это же бред. Что у мужчин творится с мозгами, когда они так рассуждают про измены?

Из коридора вдруг доносится какой-то странный шум, и я застываю, лежа ничком и продолжая сжимать подушку обеими руками.

Всë это время через стену издалека доносились тихие мужские голоса. В особенности хорошо было слышно желчный бубнеж Александра Леонидовича...

А теперь он вдруг заткнулся в непонятном грохоте.

Что бы там ни произошло, но минут через пять Князев всë-таки входит в мою дверь. Один. Почти бесшумно. Он делает всего пару резких широких шагов и так же внезапно останавливается.

И тишина...

Темная густая тишина, аж вибрирующая от дикого напряжения в моей голове. И звуков собственного дыхания.

Я не вижу, что делает Князев.

Просто хмуро разглядывает мое похудевшее тело? А может, цинично обдумывает, что со мной, беспамятной, теперь делать и как ему будет удобнее вывернуть ситуацию в свою пользу..? Планирует сделать вид, что не было никакой измены и убедить меня, будто у нас идеальная счастливая семья, как на красивой рекламной картинке?

Наверняка Александр Леонидович сообщил ему, что у меня провал в памяти...

Лежу с зажмуренными глазами, наполовину зарывшись лицом в подушку, и мысленно заклинаю: «Только не подходи ко мне. Только не трогай! Пожалуйста... »

Жужжание его мобильного в кармане бьет по моим нервам мелкой дрожью. К счастью, покрывало надежно скрывает мой трепет, да и внимание самого Князева явно переключилось на входящий звонок.

Слышу, как он достает телефон, чтобы взглянуть на экран... потом коротко, еле слышно матерится сквозь зубы. И выходит в коридор.

Я тихо выдыхаю и немного расслабляюсь, непроизвольно прислушиваясь к низкому неторопливому голосу мужа за дверью. Но слова никак не разобрать.

Кто ему звонит в такое позднее время? Посреди ночи?

Кажется, его секретарша кричала, что ее уволили... но разве это помеха тому, чтобы продолжать «регулярно и качественно отсасывать» Князеву? Так им будет даже удобнее, без свидетелей-то.

Несмотря на то, что из принципа я уже отказалась от мысли, что нашу семью можно как-то «починить», образы новых и новых измен, которые подкидывает разбушевавшееся воображение, терзают сердце новой болью. И этот яд на уровне домыслов — настоящая пытка.

Я хочу услышать, с кем он разговаривает!

Я должна знать...

...Действительно ли Князев вышвырнул свою секретаршу и перестал ее сексуально пользовать... или это было только для отвода глаз?

Кусая губы, тихонько встаю с койки и на цыпочках подхожу к двери. Она прикрыта, но совсем не плотно — есть тонкая щель. И голос Князева отсюда хорошо слышно.

Спокойно, уверенно и с какими-то странными — будто в раздумье, — интонациями он говорит в трубку:

— ...и забудь о моей жене, Нонна. Твое увольнение было неизбежно, но я уже решаю для тебя жилищный вопрос. О таком варианте ты даже не мечтала. Завтра поедем туда — собирай вещи.

Князев говорит что-то еще, но я уже не вслушиваюсь. Меня как обухом в голову по новой ударило, и от внезапной слабости начинает шатать.

Врал. Он всë-таки мне врал даже насчет «случайной слабости». Господи... за что?!

Я судорожно приваливаюсь спиной к стене и сползаю вниз, пряча слëзы в ладонях.